Жизнь победила

 Они сошли с автобуса на одной из остановок. Вблизи начинался перелесок, переходящий потом в лес. У всех троих за спиной аккуратно сложенные рюкзаки, зачехленные ружья. Самый старший, высокий, крепко сложенный мужчина лет сорока, осмотрелся, не спеша закурил сигарету, подмигнул напарнику: «Оно, то самое место. Здесь его и видели». Покурив на остановке, двинулись по узенькой, еле различимой тропке по направлению к лесу.
 Спустившись к ручью, внимательно оглядываясь, пошли вдоль него, пока не наткнулись на небольшую лунку со следами возле нее, оставленными на первом снежке. Старший из путников расчехлил двустволку, привычным движением зарядил ее, похлопал ладонью по ложу, как бы взвешивая смертоносный заряд, заложенный теперь в стволы: «Пришли. У этой лунки и будем ждать его. Пить захочет — придет, никуда от нас не денется».
 Стройный, с атласным белым животом лось-двугодок, грациозно перебирая тонкими, филигранно отточенными ногами, не спеша бежал между деревьев, чутко подрагивая ушами, которые, как локаторы, привычно реагировали на каждый шорох, каждое движение вокруг. Он родился в этом лесу, совсем маленьким и беззащитным бегал здесь за своей матерью, пугливо прижимаясь к ее теплому боку, который всегда был ему самой надежной защитой. Когда подрос и стал самостоятельно добывать себе пищу, понял, что особенно бояться в лесу ему некого. Если кто-то и посягал на его существование, то быстрые ноги выручали из любой беды. Люди не чинили вреда, даже оставляли в специальных лесных кормушках зимой вкусно пахнущее сено, и поэтому он привык не бояться их. Вот и сейчас лось спокойно бежал к ручью в лощинке, к заветной лунке, из которой всегда пил. Застывшие, окаменевшие, как изваяние, деревья отражались в его дымчатых глазах, равномерно поднимались и опускались его ладные, слегка блестящие бока.
Не доходя до водопоя метров двести, лось уловил какие-то подозрительные запахи.
 Животное замедлило шаг, а потом совсем остановилось, настороженно поворачивая голову в разные стороны. И в это время хлестко стеганули выстрелы из засады, устроенной браконьерами. Что-то горячее и твердое обожгло голову. От боли и неожиданности лось пошатнулся и рухнул на землю, но в следующее мгновение вскочил и в каком-то безотчетном порыве понесся прочь от страшного места. Только это спасло его от следующего залпа выстрелов, что пришелся как раз туда, где он находился мгновением раньше.
 Ничего не видя, лось мчался по лесу, быстро, как никогда. Мимо мелькали красные стволы деревьев, красная земля проносилась под ногами, сквозь красную пелену раскаленным алым шаром вертелось у него перед глазами, залитыми кровью, солнце. Может, он мчался так час, может, три, может, пять и неизвестно, остановился бы вообще когда-нибудь, если бы не ис-сякли силы, которые покидали тело с каждой каплей крови, вытекающей из раны, с каждым выдохом из бугристой груди, с каждым новым метром пути. Он все более замедлял свой бег и, наконец, остановился, тяже-ло. с посвистом дыша, перебирая чуть-чуть дрожащими ногами, на опушке леса. Что-то одурманивающее томной волной разбежалось по всему телу, ноги сами собой подогнулись, и, не в силах больше стоять, он прилег в углубление под корнями вывороченного дерева. Веки глаз моментально набрякли тяжестью, и сон захлестнул его.
...Иван Петрович, лесник, по привычке встал рано, когда спала вся деревенька, затерявшаяся среди глухих смоленских лесов. Через некоторое время он, похрусты-вая снегом, обильно выпавшим за ночь, по знакомой тропинке споро шагал мимо побелевших елей, гладкотелых берез. Ему знакомы были здесь каждый кустик, каждая проталинка, каждый след. В этих краях Иван Петрович родился, здесь перед самой войной работал в лесничестве, здесь полюбил немногословной любовью голубоглазую девушку, которая через год после их свадьбы родила ему крепыша-сына, отсюда в сорок первом ушел на фронт, сюда же вернулся после тяжелого ранения светлым майским днем.
 Полуразвалившаяся печка и груда успевших врасти в землю головешек — вот и все, что осталось от их дома, да и. вся деревня была сожжена. Ветхий старик выполз из землянки, узнав в солдате односельчанина, рукавом смахнул что-то с глаз: «Они здесь, Ваня, сгорели вместе с избой...».
 До рассвета просидел тогда солдат на родном пепелище, ставшем могилой жене и сыну, от которого он так и не успел услышать слово «папа», с которым не довелось ему побродить по весеннему лесу. «Да лучше бы я погиб в рукопашной, чем узнал про это»,— дума-лось ему. После той ночи он стал молчаливым, даже угрюмым, и, видимо, от месяца в ночном небе, как инеем, обметало ему к утру виски. А не успело перегореть за лето солнце, как на месте старого дома вырос новый— высокий, ладный, с резными наличниками, с заостренной, будто у обелиска, крышей. Сам хозяин дома, который не женился вторично, устроился на свою довоенную работу, лесником, и каждый день, все тридцать с лишним лет, вот по этому хорошо знакомому пути ранним утром уходил в лес и возвращался только поздним вечером.
...Мелкая дрожь прошла по телу лося. Он открыл глаза и осмотрелся. Сон был глубоким и поэтому показался ему коротким, а на самом деле уже светало. Поднял голову — серой тенью маячила перед ним фигура человека. Лось дернулся, пытаясь встать, но сил не было — снова ткнулся мордой в холодную землю.
Иван Петрович ушел и вскоре вернулся с лошадью, запряженной в сани. Привез лося в деревню и уложил в сарае на сено. Лесник постоянно находился возле раненого животного, всю душу вкладывая в заботу о нем. И труды его не пропали даром: на третьи сутки лось наконец-то открыл глаза, еще через несколько дней впервые встал на дрожащие, ослабевшие ноги...
 С того случая прошло полгода. Вместе с первыми птицами, прилетевшими с юга, тепло нахлынуло на землю, весна зазвенела по полям веселыми ручейками, нежными бледно-зелеными листочками вылупилась из скорлупы березовых почек. Каждое утро Иван Петрович шел в лес. В лощинке возле ручья, повеселевшего и ставшего полноводным, он останавливался, как будто ждал кого-то. И, действительно, через несколько минут в проеме лесной просеки показывался лось. Легко и доверчиво, играя могучим телом, он подбегал к человеку. Иван Петрович гладил ладонью мягкую шерсть, которой зарос шрам от раны на голове животного, смотрел, как лось пьет воду из ручья. И потом еще долго провожал взглядом не спеша, будто нехотя уходящего в лес лося, пока тот совсем не исчезал среди деревьев.