Гл. 15. Счастье есть

   
 Гл. !5
Счастье есть!.
    Домой Люська пришла почти затемно.  Когда поднималась по деревянной лестнице, на ступеньки неожиданно, как-то удивительно бесшумно и плавно упали несколько громадных снежинок. На веранде пахнуло живым теплом, а когда зашла в комнату и вовсе оттаяла. В морозы истопники угля не жалели  и действительно, топили вовсю, как раз под вечер,  а тут еще под вечер мороз отпустил.  От  комнатных батарей согрелась и веранда.
  Свекровь, к счастью,   еще не пришла, но  уже вот-вот должна   появиться.  Надо всё успеть! Чуть только согревшись,  метнулась на кухню-веранду.
   На веранде, после комнаты  оказалось  довольно прохладно.  На скорую руку запалила примус – согреть воды  для  чая, и тут же принялась чистить картошку.  – Только бы успеть, только бы успеть – крутилось в голове. Уж что-что, а картошку-то я жарить умею!   И что на меня вчера накатило?  Квартира – шикарная, без соседей, муж любит, водопровод  в доме, с ведром по утрам не бегать,  топить не надо, все в доме, Влад с мамой. Записку выкинула,  адрес забыла.  Не было, не было, не было. Ничего! 
  Может, действительно подумать,   да и перебраться в Москву.  И маму сюда перетянем, она так мечтала…   Да и работу найду. Я же партийная, а партия,  своих  не бросает. Хотя  Гороно так просто не отпустит – ишь, в столицу захотела.
От этих приятных мыслей Люська  так возбудилась, что не заметила, как и согрелась. Встала посреди веранды, уперла руки в боки:   
  - Так, что забыла?  Посуду еще утром помыла,  картошку  вот, почистила, ни одного глазка не оставила, а то "щас" будет выискивать, что еще у меня не так.   Эх, надо было селедки купить! Ладно,  картошку ставлю жарить.  Может, прямо сейчас и придет. Зажгла  примус и  подумала  -  а что и    колбаски  с яичницей поджарить, если задержится  - подогрею,  если не сожру до ее прихода.   Что-что,  а это  я тоже  умею!  Зажгла и второй примус!  Два примуса – очень удобно, а сначала было, думала – Зачем?  Но я селедку всё равно хочу!  Колбаса  это совсем не селедка. Но хоть так.
  Но как только на второй сковородке  зашипела яичница с колбасой,  на лестнице послышались неторопливые шаги и уже  на пороге, громко топая,  сбивая  снег с белых валенок, появилась  разрумянившаяся с улицы, и чем-то очень довольная  свекровь.  Все ее пальто, каракулевый воротник ,  такая же  каракулевая шапка,  были щедро засыпаны снегом.  А и не такая уж она и противная - подумалось вдруг,  и  даже не дав ей опомнится, Люська буквально подлетела  к ней  и,   обняв,   как снежную бабу, искренно пробормотала: 
  - Мамочка, прости,  пожалуйста, за вчерашнее! Сама не знаю, как так получилось, наверно по Юрке соскучилась! Хоть бы позвонил!
   - Ну, Люсенька, от такого сумасшедшего запаха, што  хошь прощу. И ты меня прости.  Только  мне раздеться- то дай! А то щас обе так на пороге и растаем.
  - А откуда снегу-то столько?  Днем  солнце было  –удивилась  Люська помогая свекрови  снять пальто.  Получилось довольно искренне, будто она на улицу из дома и не выходила вовсе. Выглянула на порог  стряхнуть   с пальто снег.  Лестницу тем временем, а и все вокруг уже хорошо присыпало свежим, пушистым,  невесомым снегом.
  - Днем было, да под вечер сплыло, зато снегу навалило! Ну-ка показывай,  чем ты нас  баловать будешь?  У тебя там яиШница  не пригорит?
  - Ой!  -Люська метнулась к примусу и, ловко убавив огонь и сняв с него сковородку, развернулась к столу.  А на столе уже откуда-то появились «Столичная»,   «Крем-сода» и брусочек советского сыра.
   - А этого здесь не было, – удивленно пробормотала она.
  - Сейчас здесь еще и не такое будет!  Пляши доча!  Наши  военные возвращаются! Молчала, хотела тебя удивить, но вот не выдержала.
Люська от радости и удивления  взвизгнула и прямо со сковородкой кинулась обниматься к свекрови:
  -Ой!  Мамочка! Я даже завиться не успею. А селедка будет?
  -Доча!  -  развела руками  свекровь – будет что будет, а тебе будет со сковородой скакать по кухне, всё успеваем.
 - А почему он  не …
Свекруха не дала  ей  договорить, и,  таки,  назидательно  растягивая слова,  сказала:
   -Звонил-звонил,  да,    дома тебя не застал. Отец мне на работу позвонил,  уже из штаба, волновался,  где ты! Ну-ка,  бегом,  еще   картошки, оба через полчаса  будут!  Завиться в другой раз. И так красивая! А я пойду  только  переоденусь, и  тебе помогу.
  -Ну вот и попалась! - молча смутилась Люська,  но не смотря на это,  повелительный тон свекрови ,  Люську ,  в этот раз не только не задел, но даже как-то по-родственному   немножко и приблизил.
  Люська чистила картошку,  удивляясь сама себе, что всё это ее больше,   не раздражает, а даже нравится,  и  глуповато сама себе улыбалась.  Рожать это когда еще будет, но теперь-то все само и решилось. И Юрка приехал, и со свекровью так легко помирилась, а главное  -  сыночка никому не отдам!
   Скоро  появилась  и свекровь.  Поменяла скатерть,  расставила  на столе приборы, как на праздник:
  - Доча, колбаску давай на тарелку, а сковородку еще заряжай. Ужо, вот-вот будут. 
  Колбаса  с яичницей так  плавно соскользнула в тарелку, что все «глазки» остались целыми.  Люська зарядила второй примус и убежала прихорошиться.
   Только и  успела причесаться, как  со  двора  послышались два  одинаковых и родных баритона, и , никак не могла понять, который из них Юрка.  Голоса  подошли совсем близко и громко затопали ботинками по деревянной лестнице.  Ей захотелось   выскочить на улицу и прыгнуть к ним обоим в объятья прямо с порога.  Она  и  вскочила со стула в сторону входной двери, но свекровь ее удержала: 
  - Сиди уж!  Дом выстудишь. Соскучилась?  Я тоже…  Вон, картошку не прозевай.
   Распахнулась входная дверь и на пороге в клубах снежного пара    проявились  две с ног до головы запорошенные снегом шинели  с походными чемоданчиками в руках. Татьяна Николаевна манерно возмущенно  воскликнула:  - Мальчишки! Опять в фуражках,  по морозу! А где ушанки?
Николай Николаевич громко фыркнул и пробасил:  - Ну,  в чемодане, Татушь! Тепло-же, по снегу-то!
  - Что они там делают – в чемодане?
   - Татушь, куда положила, там и лежат.
  - Небось, ни разу не одёванные!  Ну-ка, снеговики,  скидАвайте  шЭнели! Щас воды будет полная веранда.
  - Одёванные, мамань,  там,  в  Жуковском  – холоднО!  - пробасил Юрка, с ударение на последнее «о».
  Мужчины послушно сняли шинели и,  прихватив веник,  пошли чиститься на лестницу. Быстро вернулись, и только тогда,  прямо на пороге,  все вчетвером обнялись. У Люськи опять  закружилась голова,  но на этот раз от того, что рядом ее муж,  и она по нему  безумно соскучилась,  и   отец ее мужа,  который ее по настоящему любит,   совершенно родной, как Юрка, и  ее свекровь,   вовсе и  не противная.
  Люську,   пронзило  необычное,  новое чувство, которое  она раньше никогда не испытывала. Это  было чувство семьи! Она очень любила маму, но так до сих пор и не понимала что такое семья. Семья, может это и есть настоящее счастье?!  Это защита, это как маленькое государство, это когда нас много и все друг друга любят и уважают.  Под этой защитой  ничего не страшно.  И больше никто, и никогда не   посмеет её обидеть. 
  -  Где моя милая мамочка и мой маленький сыночек, почему они сейчас не с нами? 
Так она думала.   От мужчин еще веяло морозцем и  свежим снегом, пахло вкусным табаком, керосином,  машинным маслом и  внутренней мужской силой. Все это создавало  неповторимый, но уже такой знакомый букет, что  хотелось вдыхать еще и еще!  Юрка приятно приставал и мешал  переворачивать картошку. Люська легонько брыкалась и уворачивалась:
 - Юрка отстань, у меня сейчас пригорит! И вообще от тебя пахнет самолетом!
Юрка, одной рукой,    обнял жену за талию,  и легко оторвав  от пола,   плавно    покружил:
 - Тогда полетели! А ты где это самолетов  нанюхалась?
 Люська  громко завизжала:
  - В Камышах! -  где же еще? Ты вот и есть мой самолет! Только отпусти, нас же теперь двое!
  Люська угасила примус.  Прильнула к мужу, зарылась носом  под китель и глубоко вдохнула. Они отошли к замерзшим окнам, о чем-то шептались, хихикали и рисовали на замерзшем стекле сердечки.
  Татьяна  Николаевна  с мужем   заканчивая  все приготовления к праздничному ужину     резали  хлеб,  колбасу и сыр.    А  на столе еще появилась синяя, перетянутая толстой  красной резинкой,  трехсотграммовая   баночка черной икры, с серебристым осетром на крышке, да и сам осетр, в виде увесистого, румяного  куска горячего копчения, незаменимые подмосковные  соленые огурчики  от Юркиной бабушки - бабы Матрены,    и квашеная капуста,    заправленная луком и душистым подсолнечным маслом.  А еще пять громадных  апельсинов, но это уже, как украшение стола:
  - Ну- ка,  мужчины! Мыть руки,  и за стол!
И вполголоса добавила  невестке: – Доча,  картошку- то переверни!
 - Мам! Да уж угасила!
 - Всё равно переверни!
 Люська безропотно переворачивала картошку и сама себе диву дивилась – Какая  я сегодня хорошая! 
Николай Иванович откупорил «Столичную», разлил по стопкам.  И  без всяких прелюдий, по военному,  подняв  свою,   пробасил: 
  - За Победу! За Родину, и за столицу нашу!
Люська было  заикнулась посопротивляться – домашние все знали, что  она не любит крепкое -  но свекровь  в этот раз настояла:
  - Замерзла, по Москве находившись, да ботиночки подмокли  - согреешься! Всего одну – и не простынешь!
  Люська покраснела – ну да!  Как бы это она чего не заметила, даже  мокрые ботиночки запеленговала. Но безропотно согласилась. Ладно,  мамочка, запомнится.
  Все дружно чокнулись, и так же дружно захрустели сочными упругими, будто вот только с грядки, но уже солеными  огурчиками.
  Первый тост всегда произносил отец. И всегда этот тост был  за Родину,  за Москву, и за Победу.  Это было,  как молитва. Первую рюмку всегда закусывали только  Матрениным огурчиком.   Тоже традиция.  Дальше, кто как хочет.
  Люську,   это уже потом,   пугало  всегдашнее наличие на московском обеденном столе бутылки или графина с водкой. Она все боялась, что мужики напьются, и начнут буянить. Но она так никогда в жизни и не увидела их пъяными, ни мужа, ни свекра, ни свекровь. 
  Водка, совершенно неожиданно,  приятным теплом,  обошла внутри тела каждую клеточку, прибавила силы и легонько  ударила в голову беспричинной радостью.  Люська попыталась на этой волне встать, чтоб  разложить картошку, но ее слегка качнуло:
   - Ой, голова что-то опять...
 Юрка с маманей ее вовремя подхватили и плавно приземлили на стул:
  - Доча, сиди!  Возьми-ка колбаски!  С картошкой  разберусь сама.
  Люська понюхала колбасу, но есть не стала. Муж на нее вопросительно посмотрел.
  - Юр!  А можно мне подвинуть поближе вот эту синюю баночку. А то я с утра мечтаю о селедке, а от баночки очень заманчиво  пахнет.
  Свекровь, однако,  его  опередила,  ловко  сдобрила маслом ломтик батона, обильно покрыла его черной зернистой икрой, но  баночку при этом подвинуть,  якобы,   забыла:
  - Доча! Ты ж весь день голодуешь, кусай свою «селедку», щас все пройдет!
  Вот ехидна! НЕ может, чтоб не уколоть.  Но я сегодня хорошая! – Про себя подумала Люська,  понюхала бутерброд,  толи это то?   Зажмурив глаза,  впилась в него зубами, и  простонала от удовольствия:
 -М-м-м-м-м…  Это же она!
 - Кто она?  - удивилась свекровь.
 - Селедка!   - едва прожевав, отозвалась Люська - Я же за селедкой с утра мечтала!
  - Ну да-а-а-а – иронично протянула свекровь,   - а почему, собственно, нет?
 - Пап, мам!  А можно я немножко ложечкой. И без  хлеба!  Очень хочется! Никогда не думала, что это  так вкусно!  Вкуснее селедки!
 Черную икру она и раньше видела, в Севастополе, в рыбном магазине на Большой Морской. Но там,  на витрине, иногда засиженной мухами,  в громадном тазу на развес,  икра выглядела не так аппетитно.  Да и не по деньгам было.
  - О-о-о-о,   - на этот раз протянул Николай Иванович, подвинув невестке икру  - не иначе как там у тебя еще одна морская душа  прячется. Так  побалуй его скорей!
   - Ну Коль!  С маслом- то с хлебом  - вкуснее! – Осторожно заметила свекровь.
  - Да? Вспомни себя, Тутушь, когда с Юркой ходила. Кто это у нас вокруг нее с  ложечкой  целыми днями  крутился? Хорошо  дядька в Астрахань мотался, ведрами возил.  Иначе  и не купить было.
  Люська, под шумок  на икорочку то и налегла.  Ложками – так ложками -  (это наш мягкий ответ Чемберлену!)   решила она -  иногда всё же закусывая ломтиком жареной  картошки или хлебом с маслом.  Голова  от такого удовольствия   закружилась  еще крепче,   и  на этот раз уже совсем  приятно. Батька тем временем ей щедро настрогал осетрины:   - Доча, тебе теперь положено за двоих! 
  Разлил по второй.  Люська перешла на Крем-соду. 
После мороза, да  после второй  стало  всем легко и весело.
Люська от участия родителей немножко смутилась и разрумянившись, решила поопрвдываться:
  - Сегодня хотела в Мавзолей сходить. Да народу туда  - тьма. Не пошла. Зато, там,  на набережной, мне цыганка сказала, что будет мальчишка, да и папаня вот там матроса уже приметил.   Мама говорит  - цыгане  что скажут – так и будет! А я и сама так чувствую.
  - Это где ты в Москве цыганку  встретила?  - удивилась свекровь.
  - Да не одну! Их там был целый табор!
  - Из театра «Ромен» что ли?
  - Да какой театр? Самые настоящие, как мама рассказывала, целая толпа.  Разодетые. 
Юрка заволновался:  - А они к тебе не приставали?
Люська автоматически положила руку на грудь,  и,  нащупав платочек, очередной раз успокоилась:  - Да нет, все на месте!
  - До сих пор что ли?  На месте.  - Спросила свекровь.
Люська смутилась и еще больше покраснела:   - Ну, забыла вынуть. 
 За столом все дружно расхохотались.
  - Да табор меня не трогал, они все на Красную площадь свернули в сторону Мавзолея.  Только две подошли ко мне.  Одна в каких-то чунях  на босу ногу, а другая и вовсе босиком по снегу!
 - И что?  Всем табором, босиком да в Мавзолей? И что им там?  - Удивился Юрка.
 - То же что и всем. Ленина посмотреть.  А что босиком не пустят?
 - Их наверно пустят.
-Да что им Ленин-то,  у него уже ничего не выпросишь.
- Зато  зевак пощипать можно. – Иронично заметила свекровь.
 -Как это  босиком пощипать?  - серьезно задумалась Люська и тут же спохватилась
  – А!!! это в мавзолей босиком.
  - Прям,  все босиком? – не унимался Юрка.
  - Да нет, вроде только одна. Хотя остальных я вблизи не видела.
  - А что  говорила, цыганка-то, небось,  денег хотела, или погадать ?  -  Ни как  не мог успокоиться Юрка.
 Люська едва не проболтавшись,  несколько смутилась:
   - Да ничего не просили,  и  больше и ничего.  Только  одна, что постарше и говорит: 
  -Радуйся, мальчишка у тебя!  –  Люська,  стараясь  скорее  закрыть  тему, чтоб  больше ни о чем не проговориться, добавила;
 - Я и не знала, что они  в Москве вообще есть.  Все тетки без пальто, только в юбках и кофточках, правда на каждой, штук по пять, что юбок, что кофточек, и все разноцветные, а одна, вон,  даже  и босиком.  Я испугалась, может, попрошайки  или ненормальные.
   - Ну что ты,  доча!  Всех попрошаек,  кого сослали,  еще в тридцатые,  кого  разогнали  по цыганским колхозам, а у нас остались разве  что артельные,  и  певчие,  да  и те,   кто войну отвоевал,  эти босиком не пойдут.
- А что певчие,  не гадают?
 -А зачем им попрошайничать и гадать, если они в ресторанах лучше зарабатывают?  А что тебе до них?
Свекровь на мгновение задумалась:
   -И шта?,  босиком к тебе, чтоб только сказать , что мальчишка будет?
  - Сама Удивилась. А эти наверно поняли, что с меня ничего не снять,  и ушли.  Никогда таких не видела.
  Люське очень хотелось поделиться с кем-то всей  историей, но она  на это раз крепко держала себя в руках,  понимая, что поделиться этим можно только с мамой в Севастополе.
  Потом были еще тосты. Свекровь  - за семью и внуков,  Юрка  - за родителей,  жену и  сына,  и за второго, раз уж цыганки не врут.  А Люське оставалось  за любовь,  и , конечно  не под «Столичную», а под  «Крем-соду».  Ей, чтобы захмелеть, на пустой-то  желудок,  хватило  и  одной  стопки.   Зато теперь было сказочно  тепло,  уютно,  вкусно,  и весело. Однако,   цыганки не отпускали.
  - Мам! А вы с папой в этом театре то хоть были?
  - В Ромен штоли?
 Люська кивнула.
  - Да были один раз, с  батяней. Красиво. Поют, пляшут здорово. Только мужики у них там больно страшные, как разбойники, еще и с серьгами в ухе. Срамота!
  - Жаль, что не попала в Мавзолей  - вздохнула Люська.
  -Доча не расстраивайся, в другой раз.  Я вот тоже у него ни разу не была. А собственно и не особо то и хотелось. Я боюсь покойников.  Успеется. Он хорошо лежит и никуда не убежит.
Люська удивленно глянула на свекровь, но промолчала.  Что с нее, она же беспартийная…


У мужчин,  тем временем,  тема перешла на карбюраторы.  Однако, когда «карбюратор  зачастил»,  Татьяна  Ивановна  встрепенулась  и переключилась на мужчин.
  - Коля!! Мы же уже не раз договаривались, что за столом слово «карбюратор»  – ругательное!  Немедленно прекратить, не то я вам все ваши жиклеры  понарушу! 
 У батьки тут же вспыхнул в  глазах  веселый огонек и, широко улыбаясь, он почти шепотом ответил:
  - Татуш!  Без наших жиклеров ваши камеры сгорания повысохнут!
  - Вот я вам  щас  устрою  камеру сгорания!!!
  Люська не сразу поняла, о чем речь, но все так заразительно засмеялись, что и ее это развеселило. Но главное,  больше не было ни неизвестности, ни тревоги ожидания.  И Татьяна Ивановна  и уже и Люська, еще на пороге, по лицам своих дорогих мужчин догадались,  что командировка была не на аварию и не на   катастрофу, а на какую-то рядовую нештатную ситуацию.   Смеялись,  может и не столько шутке, сколько каждый о своем.  Аварии не было, мужчины вернулись,  в семье мир, ребенок будет, и  вообще, на улице чудесная зима и снег, а дома тепло и бесконечно хорошо…
Время, незаметно перевалило за полночь.   Николай Иванович, как бы невзначай, кивнул жене на дверь спальни. Да и молодым скорее хотелось уединиться в свою комнату. И тут Люська  проявила инициативу:
  - Мам! Я все уберу и помою.  Мы вас отпускаем.
 Татьяна Ивановна благодарно улыбнулась: 
 - Люсенька! Щелок то не трогай, возьми горчицу, руки мягше станут.
  Все  поднялись из-за стола.  Николай Иванович  крепко обнял  Люську, поцеловал в макушку,  потрепал  сына за шею,  пожелал всем спокойной ночи и,  развернувшись к жене, как бы спрятав  ее под мышкой, ласково увлек ее в родительскую комнату. 
  Люська мыла посуду,  Юрка  посуду вытирал, расставлял в буфете, и что-то басил  очень тихо, нежно и приятно. Мужа  почти не слушала, но ей очень нравился его голос.   Она  бесконечно счастливая, что он рядом и они, наконец,  по настоящему дома.    Записку Майкину выкинула,  адрес благополучно забыла,  и больше нет ни страха, ни сомнения, только  хочется скорее забраться под теплое одеяло да  рядом с мужем.
  Утром был звонок из Генштаба и  отец,  за  завтраком  сообщил,  что молодые могут уже сегодня идти за билетами   и  ехать в  Севастополь вместе.  Люська прыгала от счастья, а  Юрка, с улыбкой до ушей,   отстучал свою коронную, короткую чечетку, прямо в домашних тапочках!
  Оказалось, что поезд в  Севастополь один, и билеты  они,  конечно,  взяли в девятый вагон. На всякий случай!
 В день отъезда Москва провожала молодых   лютым морозом, наверно градусов под тридцать.  Хоть до вокзала было и не далеко,  отец  их привез на служебной Эмке  и,   не заглушив мотор,  высадил  у главного входа на вокзал. Все втроем обнялись на дорожку, расцеловались,  и  он уехал на работу.
    До отправки поезда оставалось  двадцать минут.   Бегом к девятому вагону.  Катерину увидели издалека.  Она приплясывала на морозе, а рядом с ней стоял   Олег.  Так,  будто они от сюда и не уходили. Правда,  на этот раз он был в ушанке и овечьем тулупе.  Обе женщины очень обрадовались встрече и бросились целоваться, как старинные подружки. Когда подошел  Юрка с чемоданами, Катерина  представила мужа:  - Знакомьтесь!  это и есть мой Олег! 
Юрка опустил оба чемодана,  улыбнулся и потянул руку:
 - Доброе утро! Да мы, вроде  как,  уже и знакомы!
 - Здравия желаю – ответил Олег.
 После чего и мужчины, не договариваясь,  обнялись, как старые приятели.  Видать и Катерина всё рассказала мужу. Екатерина  буквально схватила Люську в охапку и  прошептала  ей  в  самое ушко:
 - Оставила?
 На Люську накатило, и она едва сдержавшись, чтоб не разреветься,   счастливая,  только что,  кивнула головой. Екатерина ее перехватила под мышку, и, секретничая, отвернувшись от мужчин, еще прошептала:
 - Вы - молодцы! И ты - героиня!  А мы тоже страшно хотим маленьких!
   Юрка  занёс   в купе чемоданы,  и  тут же вернулся к Олегу.  Люська с Катериной в сторонке секретничали и громко хохотали.  Пассажиров принимала Нюрка. 
  Из короткого разговора  с  Олегом, действительно подтвердилось,  что Олег теперь  не стеклодув с хрустального завода, а  кадровый военный, не смотря на инвалидность. После войны ему пришлось надолго задержаться  за границей,  с невозможностью общаться даже с самыми близкими.   Демобилизацию пришлось отложить.  Дальше  ему предстояло вскоре  туда же  вернуться, но на этот раз уже с женой, теперь это стало возможно. А Катерине осталось доработать до конца месяца, пока ей найдут замену.   
 Где-то впереди  свистнул короткий   свисток машиниста. За свистком  прогудел,   веселый  гудок паровоза.
 Катерина  поторопила  с  перрона   оставшихся  пассажиров,  и ловко запрыгнув  на ступеньку вагона,  подняла желтый флажок.  Олег   остался на перроне,
 Юрка с Люськой и Катериной, что-то ему наперебой выкрикивая на прощанье, махали  руками.  Поезд,  как бы  не хотя,   тронулся с места,  будто перевернул тяжелую страницу очень толстой, но удивительно увлекательной книги.
  По Москве поезд ехал  медленно.  Потом  быстрее и быстрее, почти без остановок.  Катерина  несколько раз приходила  к ним в гости.  Чаёвничали.  Рассказывала, как  им с Олегом удалось даже съездить и в Гусь Хрустальный и во Владимир, и как бесконечно были счастливы родители, когда их увидели вдвоем.
  Удивительно быстро поезд их домчал до Симферополя.  Последнее  чаепитие  пришлось  на тоннели.  Поезд  нырнул в самый  длинный тоннель,  и  мимо окна побежали знакомые редкие  фонари.    Люська,  вспоминая дорогу в Москву, глянула  в  зеркало напротив,  почему-то опасаясь  там увидеть своё  заплаканное лицо.   Но    в этот раз там мелькнуло задумчивое  лицо Екатерины,   что сидела рядом с ней,  Юркина растерянно-счастливая  улыбка , сидевшего напротив, и она сама – бесконечно очаровательная и счастливая. На следующем фонаре  они столкнулись глазами с Екатериной, и,  не договариваясь, дружно рассмеялись.  Юрка никак не мог понять, что происходит, и во время вспышек света пытался внимательно разглядеть  в зеркале своё лицо: может, что-то с ним не так?  Это  еще больше рассмешило подруг.  Юрка не выдержал и тоже начал смеяться, сам не понимая, от чего.  В результате, когда поезд выскочил из тоннеля, все трое,  успокаивая друг друга,  почти плакали  от невозможности   ни остановить этот неожиданный приступ веселья, ни его осознать. И только обе женщины понимали, что  между тоннелем туда и тоннелем обратно,  спрятались вовсе не две недели, но целая жизнь.

  Поезд  промчался через последний  тоннель и  выстрелил,  на   открытый инкерманский  простор, будто прямо в море.  Севастополь встретил ярким солнцем, пронзительно чистым воздухом,  и мчащимися над темно синим морем низкими, рваными, редкими   облаками.
Катерина на весь вагон торжественно сообщила:
 - Инкерман и потом Севастополь,  конечная.
  Еще немного звонкого  перестука колес, громким эхом резко отлетавшего  от стен инкерманских скал, и поезд  замедлил бег.   Затем  как бы крадучись, приблизился   к  севастопольскому вокзалу. 
По перрону нетерпеливо прохаживались несколько встречающих, а среди них и Екатерина Николаевна  с  внуком. 
Люська с Катериной расцеловались. Катерина кивнула головой в сторону Люськиной мамы:
 - Вон и часовой ваш уже  у мамы на руках, на страже! Приметили вас.
  Влад , сидя у бабушки на руках, с любопытством вертел головой, а увидев отца с матерью, запыхтел, как паровоз,  и уже хотел  было дать гудок, но, счастливая Люська, проворно выскочив из вагона,  подхватила его на руки и  закружилась с ним  по перрону.


 С Катериной обменялись родительскими адресами, но обе подумали - увидимся ли еще когда?