Старшая сестра

Чем старше становлюсь, тем чаще приходят воспоминания и раздумья...
Почему всё в жизни сложилось так, а не иначе? И ниточки тянутся туда, где начиналось моё непростое взросление, поскольку все мы родом из детства.   
Что там поймём и примем, с тем и жить до конца.
Жизнь протестов не принимает...

Моя трудная роль

Я росла в относительно успешной, полной по тем послевоенным временам семье. Была любима, обласкана. Неплохо училась и, как писали в характеристиках, пользовалась авторитетом у одноклассников и учителей.
Активистка.
Пионерка.
Комсомолка...
Росла в совершенно счастливой уверенности, что живу в самой прекрасной стране, где каждый человек должен всегда быть готовым к подвигу самопожертвования для счастья, как минимум, всего человечества.
Я только много, много позже поняла, что самый главный подвиг - это каждодневное неукоснительное исполнение своих обязанностей несмотря ни на что.
Без права на отсрочку или отмену...

Главной моей обязанностью по жизни, как мне кажется теперь, было быть старшей сестрой. Но, увы, заботу о младших я считала тяжкой повинностью и зверски завидовала Таньке Карякиной, бывшей единственной и донельзя избалованной дочкой и внучкой у многочисленных родственников.

Естественно, я очень любила своих младших сестричек и брата, но вот нести за них ответственность и быть ежедневно, ежечасно им няней, гувернанткой и бонной мне категорически не нравилось. Но это все было глубоко внутри меня, а внешне…
Внешне моей сестринской любовью и заботой взрослые восхищались, а я от этого злилась еще больше.

Мне приходилось соответствовать их ожиданиям и всё время играть кого-то, кто был значительно лучше меня самой.

Эта роль старшей сестры во всем перечне моих жизненных ролей оказалась, пожалуй, самой трудной, так как была включена во все практически сцены моего бытия.
Самым тяжким было подавать пример младшим всегда и во всём. Боже упаси получить двойку, прогулять урок, не помыть посуду, не постирать и не выгладить кружевные или атласные  воротнички своей и их школьной формы – и еще куча всяких «боже упаси».

Совсем примерная девочка

Вопрос: «Какой пример ты показываешь младшим?» рефреном сопровождал меня всю жизнь, до самой старости, пока жива была мама. Я не могла позволить себе полениться, расслабиться и забыть хоть один пункт из перечня «хорошей девочки из приличной семьи», в котором были разные повинности – быть послушной, заботливой, внимательной.
Всегда!

Но главное, по мнению представителей папиной родственной ветви, быть воспитанной или как говорила одна из бабушек, «держать спину». А это означало даже дома никогда не выглядеть распустехой – уютные байковые халаты и старенькие выношенные платьица не допускались.
(Ах, с каким восторгом я сейчас надеваю эти старенькие мягонькие платьица, ношу коротюсенькую причёску, выгляжу распустёхой, когда по три дня не убираю постель, брожу в пластиковых тапочках и давным-давно забросила далеко на антресоли все модельные каблучки...) 
А тогда... Всегда, даже дома, в нечастом одиночестве, быть с аккуратно заплетённой косой.
Всем  вежливо улыбаться.
Говорить то, что от меня хотели слышать, и делать то, что делать до;лжно.

На очередном воспитательном собеседовании с бабушкой-профессором я гневно фыркала, что мы не в институте благородных девиц. Наше время требует равноправия, силы, бесстрашия.

На что бабушка искренне сокрушалась – пассионарность не красит женщину и обожаемая мною Жанна д’Арк не лучший пример для будущей жены и матери.

 В семейной схватке вечных ценностей мне приходилось отступать в борьбе с превосходящими силами противника и послушно играть роли примерной будущей жены и матери, старшей сестры и ученицы-отличницы.
Был, кстати, еще один пункт в уставе идеальной девочки – «не хлопотать лицом», что предполагало постоянное использование в общении благожелательно-улыбчивой маски. Со всеми! Даже с врагами.
И вот этот пункт очень мне сильно пригодился во всей моей непростой дальнейшей жизни...

 Изменение характера

Но вот что мне казалось самой гнусной формой рабства – это ломание своего характера. А характер мне достался далеко не подходящий для ролей, которые я вынужденно играла. Был он местами весьма буйным и авантюрным и никак не вписывался в прокрустово ложе определения послушной дочери. И потому я неистово мечтала повзрослеть, но совсем не ради мудрости, а лишь для обретения вожделенной свободы от всех и всяческих обязанностей и ролей.
Быть собой и плевать на всех!!!

Смешная!
Да вся наша жизнь – это сплетение ролей, которые потом к тебе так прирастают, что и не вспомнить, что было вначале. Наши роли - это просто правила игры, обеспечивающие стабильность отношений, а значит, стабильность общества, устойчивость тех коллективов, в которых тебе пришлось пребывать за всю долгую жизнь.
От семьи до рабочих бригад, классов, групп...
Невыполнение этих ролей ВСЕГДА влечёт плачевные последствия.
Что мы и имеем на данном этапе, начиная от гендерных радужных различий и заканчивая вседозволенностью в политике многих стран, от чего трясёт ВСЁ человечество и половина мира впадает в устойчивую депрессию...

Так что соблюдать свои ролевые правила - это не есть плохо, так как любая роль строится на последовательности поступков, которые понемногу выстраивают тебя.
Роль становится тобой, лучшей или или худшей версией тебя, в зависимости от окружения, и с годами врастает в твою личность совершенно органично.

Но вот тогда мне хотелось принадлежать только себе! Делать то, что хочется твоей левой ноге...
Глупая бескомпромиссность юности...
Увы,прав по жизни у нас гораздо меньше, чем обязанностей.

Быть старшей сестрой оказалось не просто моим внутрисемейным состоянием, а одновременно диагнозом, приговором и сценарием на всю оставшуюся жизнь.

Ролью, которая стала главнее меня и поглотила меня целиком. Это была программа, вложенная в меня, вероятно, с рождения, и вписанная в генетическую память, и как бы я ни бунтовала всю жизнь, она почему-то неукоснительно выполнялась.

Программа судьбы, данная свыше, она очень мудра, потому как строго индивидуальна и повторов среди миллиардов живущих -нет...

Это потом, уже в университете, изучая основы психологии, я узнала, что у каждого человека, предполагаемо, есть миссия, предназначение, и хорошо, когда она совпадает с характером и жизненными ситуациями.
У меня не совпадала.
Мне так хотелось жить в своё удовольствие...
Но я вечно попадала в ситуации, когда надо было кого-то от чего-то спасать. И снова, снова и снова брать ответственность на себя.

В борьбе двух типов воспитания победила, увы, пассионарность. Я постоянно находилась в состоянии готовности к подвигу. Как только мне удавалось с огромным трудом освободиться от этой превентивности, жизнь тут же подкидывала очередную каверзу, выйти из которой можно было только путем напряжения всех сил.

Хочу заметить, что судьба – хороший тренер. Предлагаемые ею обстоятельства бывают, порою, жестоки, но всегда методически выверены с точки зрения обретения высших ценностей.
Для освобождения души из навязанного рабства удовольствий тела и плоти.

История Акелы.

Я всегда очень любила животных. Разных. В моей комнате частенько ночевали контрабандно проникшие в дом больные и раненые собаки и кошки. Мама иногда даже помогала их лечить, но устраивать дома филиал ветеринарки категорически запрещала.

Как-то лет в 9-10,  мы носились с приятелями по улицам вместе с соседским щенком овчарки, неуклюжим толстячком Акелой. В азарте игры не заметили сухой сук, лежащий поперек дороги, и Акела налетел на него голеньким щенячьим животиком. Рваная рана была не то чтобы  глубокой, но большой, обильно кровоточила и  в ней застряли сухие щепки, камешки и грязь.

Акела скулил от неожиданной боли и не давался в руки. Даже попытался меня цапнуть, хотя никогда прежде и помыслить не мог о таком варварстве.
Только ужас от того, что любимый маленький Акела сейчас на моих глазах умрет, не дал мне позорно грохнуться в обморок.

И вот тут впервые я мысленно подчинилась какой-то силе, которая далее направляла все мои действия.

Айке, жившей через дорогу, я велела немедленно принести старую простынь, на которую мы бережно уложили окровавленного щенка и бегом понесли его к нам домой. Разместив скулящего малыша в беседке на большом столе, я метнулась в летнюю кухоньку, разожгла примус(напомню, шли пятидесятые годы...) и поставила кипятить воду.

В маминой спальне в шкафу стоял бикс – такая большая металлическая кастрюля, в которой хранились стерильные шприцы, бинты и инструменты. Мама часто говорила, что «тревожный чемоданчик» при четверых детях должен быть всегда наготове. А мы с уважением соблюдали запрет: «К нему не прикасаться!»

Теперь же табу было снято самой ситуацией. Я просто подчинилась властному приказу изнутри и, не испытывая никакой вины, схватила этот самый бикс и понесла его в беседку, прихватив заодно чайник с горячей водой.

И это был момент силы!

Мы бинтом перевязали Акеле мордочку, чтоб его остренькие зубки не помешали процедуре. Я промыла с мылом пыльный, с запекшейся кровью животик и приступила к обследованию.

– Нужен спирт! – и Алька бегом помчалась в папин кабинет. Через секунду передо мной стояла бутылка «Столичной» с бело-красной этикеткой, бывшая тогда редкостью в наших магазинах. Такие бутылки – разные, но всегда особенные – лежали у папы в нижнем ящике стеллажа только для гостей и особых случаев... Я понимала, что и так схлопочу большую неприятность, но за воровство неприкасаемого папиного запаса – ой, что будет!
Однако эта мысль промелькнула так быстро, что я даже не успела испугаться последствий.

Акела перестал брыкаться и только покорно и измученно смотрел на меня огромными, чернющими от боли глазами. Я быстро извлекла из бикса скальпель, что-то типа щипцов, полила их водкой и абсолютно бестрепетной рукой поднесла к животику щенка. Той же водкой я щедро полила всё пространство вокруг раны и, жестко отключившись от жалости к скулящему щенку, приступила к операции.
Боже, спасибо за то, что сохранил тогда Акелу, а ведь он мог погибнуть просто от болевого шока, у меня ж не было обезболивающих...

 И вдруг поняла, что я, пионерка, не верящая ни в бога, ни в черта, молюсь в душе кому-то там наверху о помощи и о сохранении жизни маленькому любимому существу. И даже обещаю исполнить всё, что он захочет, но потом, потом, а сейчас: «Только пусть Акела живет!»

ОН пообещал. Я знаю. Я это почувствовала.

Каким-то образом в мыслях, совершенно естественно, я увидела себя знаменитым хирургом, спасающим раненого фашистской пулей советского воина. Этот образ помог моим движениям стать уверенными и быстрыми.

Подробности той операции я не могла вспомнить ни тогда, как ни пытали меня мама и бабушка, ни теперь. Откуда я знала, что и как делать?
«Мною кто-то руководил изнутри, – отвечала я как на духу, – а я всего лишь с точностью выполняла команды».

Очнулась я только тогда, когда повязка была наложена и закреплена. Подняла глаза. Передо мной стояла тетя Женя и с нескрываемым изумлением смотрела то на меня, то на щенка. Тетя Женя – Зойкина мама и ветврач крохотной больнички, что примостилась в проулочке между Сосновым парком и тылом здания КГБ. Она была срочно приведена для спасения Акелы Зойкиной сестрой, которая стояла тут же с зареванным пыльным личиком.

А я, будто проснувшись, с острым любопытством оглядывала всё вокруг, выхватывая детали. Вот мои окровавленные руки и инструменты на дощатом столике. Вот кровь просочилась сквозь бинты на животике Акелы. Вот ребята наперебой рассказывают тете Жене обо всем, что произошло.
И среди неимоверного гвалта тоненько поскуливает щенок.

– Всё отлично, Танечка, надо только швы наложить. Давай снимем сейчас эту повязку и закончим твою блестящую операцию.

Все мгновенно смолкли. Тетя Женя открыла бикс, привычно надела резиновые перчатки и извлекла из его недр какую-то металлическую штуковину.

– Поассистируй мне, пожалуйста, – обратилась она ко мне. – Подай кетгут, это вон те  нитки… и ножницы...

Тетя Женя ловко и быстро сделала пару уколов обезболивающим и пенициллином,  выстригла шерсть вокруг раны, проверила чистоту тампонами, наложила швы, все повторно обработала уже настоящим спиртом и укрыла щенка специальной попонкой, что извлекла из недр своей холщовой сумки с красным крестом.

– Да-а, гены не пропьешь, – загадочно протянула она, рассматривая меня, как какую-то диковинку. – Ты хоть мне-то объясни, кто тебя мог научить правильно обращаться с хирургическим инструментом? –
Я абсолютно честно призналась, что и сама не знаю.

– Что же, девочка моя, пути Господни неисповедимы, – задумчиво произнесла атеистка тетя Женя. – Видимо, есть что-то в этом мире, что ни мы, ни наука пока не знаем, объяснить не можем. Но если очень нужно, спасение приходит. Я много раз видела это на фронте.

…Акела выжил, вырос красивым, умным псом и еще много-много лет радовал нас своей дружбой.
Тем летом я очень повзрослела.
А с годами поняла, как это, на самом деле чувствовать себя старшей сестрой. Нести ответственность за всех младших и маленьких. Человеческих и не только... Беспомощных без тебя...

Сейчас мне уже много лет, далеко за семьдесят... Как говорят, дама совсем уже постэлегантного возраста.
Жизнь прожита непростая. В чем-то я состоялась, в чем-то нет.
Впрочем, это как у всех.

Но я абсолютно уверена, что в каждого из нас встроена программа старшей сестры или старшего брата ВСЕМУ ЖИВОМУ на Земле. От нас требуется только добровольно согласиться с этой программой, и тогда все сложится.
Даже при самых больших личных несчастьях помнить, что всегда есть те, кому нужна именно твоя помощь. И идти на эту помощь в полном соответствии с ролью СТАРШЕЙ СЕСТРЫ независимо от личной боли, страха или обиды.
Это ужасно трудно, это очень не стыкуется с популярной ныне парадигмой об исключительной любви к себе, это, в конце концов, не всегда рационально...
Но увы, в нас это заложено свыше и потому - незыблемо...