Этюд с сенбернаром

Я смотрю на Наташку и изумляюсь, как в её голове помещается столько околонаучного мусора? Наташка курит, глубокомысленно выпуская дым изо рта, откинув голову в прямых коротких чёрных волосах, вечно засаленных от курения, и в очередной раз рассказывает мне что-то практически дарвиновское, - она знает устройство мира, происхождение видов от амёбы до человека, она знакома со всеми известными трудами по всем известным наукам, например, её свёкор-боксёр попал в психушку, где и умер, и Наташка знает всё об отбитых мозгах не хуже Бехтеревой, как и о самой Бехтеревой, а также, Лео Бокерия, Кашпировском и Ванге в придачу, она умеет гадать на картах, предсказывать будущее и парад планет, короче говоря, Наташка давит на меня интеллектом, не покладая собственных извилин, и мне кажется, что внутри у неё спрятана какая-то неведомая машина, скрипящая шестерёнками, которая на каждое моё слово, как на маркер, достаёт нужное описание, связанное с этим нечаянным словом.

Так что, я очень быстро устаю и, подобно Наташкиному мужу, прикорнувшему в гостиной на диване, начинаю клевать носом. Жёсткая деревянная кухонная скамейка под седалищем меня не спасает, сон накатывается волнами под скрип Наташкиных шестерён, к тому же, на часах давно за полночь. Наташка может разглагольствовать до утра, уж вы мне поверьте, и на этот раз её распёрло от Букеровской премии за книгу о сое, типа, как эта культура полезна и просто необходима человечеству.

У Наташки язва, сама она сою не ест, однако всем советует. Собственно, все премии политизированы, в том числе, литературные. Я не удивлюсь, если сейчас Наташка продвигает в массы жратву из саранчи и опарышей. Ещё Наташка считает себя непревзойдённой костюмершей больших и малых театров, которые на «ура» заказывают ей костюмы. Мне она испортила блузку из батика ручной работы и кусок приличной шерсти в клетку, изобразив на юбке подкройную вставку сзади на подоле («ну совсем незаметно, кто тебя будет разглядывать!»). Помнится, я отдала эту юбку кому-то на бедность, ни разу её не надев.
Но мы с Наташкой расстались очень давно, ещё на заре моего шестидесятилетия. Я ей осмелилась что-то возразить, и пошло, и поехало…

В то время Наташкина дочурка вышла замуж за сына сицилийского мафиози, - это были мои последние трёхчасовые телефонные впечатления о туманном Альбионе, куда Наташку пригласила новая мафиозная родня, о большом доме с патио в итальянском стиле и о том, как Наташку уговаривали принять в подарок домик по соседству. Она ещё раздумывала, поехать ей в Лондон или начать баллотироваться в Думу, так как там хорошие пенсии, - не всё же надеяться на английские пряники.

Наташкину дочурку я знала ещё маленькой девочкой. Вначале из неё хотели сделать топ-модель и возили по разным фотосессиям, потом она окончила что-то геологическое и работала на подтанцовках у безголосых кумиров перестройки, вроде Тимати, а уж потом вышла замуж в Лондон. Был у Наташки сын Ванечка, который вечно куковал с сестрёнкой в пустой квартире, пока Наташка делала карьеру в журналистике и писала передовицы, попутно внушая мне, что нельзя отдавать детям столько времени, сколько отдаю его я. Как-то так.

Наташка имела довольно известную в узких кругах фамилию, а познакомились мы с ней на стройплощадке МЖК. Иногда на выходных мы ездили к Анатолию Васильевичу в «Былину», набив машину живностью из мужей и детей, а также,  снедью. Наташка говорила мне, что она сама познакомилась бы с Мастером, если бы я её на этот раз не опередила...

Но сейчас не об этом. У Наташки был дефективный хромой сенбернар, кажется, Боня, а у меня - московская сторожевая по кличке Спика. Это звезда такая в созвездии Девы, а я как раз и есть дева по жизни. Не «старая», как вы могли подумать, а по описанию этой самой девы, ну, тютелька в тютельку. Говорят, собаки похожи на своих хозяев, а вот и нет, это не мой случай. Насчёт Бони не знаю, но Спика была дурища ещё та. Если ей что-то втемяшивалось в её собачью башку, отговорить было невозможно, я-то как раз не такая. Короче говоря, Спика ненавидела посторонних детей, собак и женщин, а к мужчинам напротив относилась весьма благосклонно. То есть, если бы меня пришли убивать, ей было бы похрен, а вот, если к моим детям приходили другие дети, Спику приходилось запирать, во избежание нанесения им и мне психологических травм.

Жили мы себе, не тужили, и тут Наташка, как крупный специалист ещё и по собакам, начала уговаривать меня развязать её Боню на моей суке, дескать, ей надо «утяжелить голову», а то она слишком «лёгкая», и сеня для этого -самая подходящая партия. Мы тогда уже переехали в Саввинский, Наташка с мужем на своём «ягуаре» прибыли из Бицы с Боней в багажнике. Спика уже растеклась, как положено, Наташка лично проверила. Надо сказать, что я сто раз говорила ей, мол, кобелей на вязки не возят, по правилам собаководства мальчик должен ждать невесту у себя дома, дабы чувствовать себя хозяином положения, но Наташка знала лучше меня и всех на свете правил, кого куда возят. Итак, хромой сенбернар пожаловал в наши палестины. Вёл он себя неуверенно, жался к стене в холле, как какой-нибудь спаниель, и не проявлял к Спике мужского интереса от слова "совсем". Наташка нервно курила и отдавала мужу распоряжения, как следует повернуть кобеля и что дать ему понюхать. Я наблюдала эту картину Репина, стараясь не ржать. Наташка была одета в модели собственного дизайна: пышную короткую юбку жёлтого цвета в крупный чёрный горох и кожаную куртейку с заклёпками, будучи похожа на экзотическое пернатое из сельвы Амазонки, и вот это пернатое уговаривало Боню «трахнуть» мою «непривлекательную суку» и покончить с его собачьей невинностью. Но кобель не сдавался. Он был унижен багажником и незнакомым домом с посторонними запахами, куда его притащили не по своей воле.

Но тут Наташка решила показать Боне, как следует запрыгивать на брачующуюся. Представили? Нет? Тогда я попробую это описать: женщина сорока пяти лет с крупным волевым и суровым лицом в жёлтой балетной пачке в чёрный горох стоит на карачках и показывает своему сенбернару-недотыке, как правильно окучивать текущую московскую сторожевую, которой давно надоел весь этот цирк и она прилегла поодаль, растянувшись на паркете…

- Держите её, придурки, поднимите её, я вам говорю!!!- неистовствует Наташка.
Наконец, её муж, не выдержав моего прорвавшегося гомерического хохота, подхватывает Боню и ведёт запихивать в багажник…

Вечером Наташка позвонила и гордо сообщила, что её сенбернар по приезде домой развязался сам во время выгула на соседней помойке.
- Представляешь, ему так понравилась эта беспородная шавка, что он уходить от неё не хотел! Не то, что твоя фригидная Спика! Она сама могла бы раскрутить нашего кобеля, но повела себя просто подло и неприлично, уснув на самом интересном месте!

Почти, как я, подумалось мне. В этом мы с ней точно похожи. Уговаривать хромых кобелей дать возможность доставить им удовольствие,- этого нам только не хватало!
- Наташ, так ему и нужна была помоечная шавка, как вы не догадались! А мы с «лёгкой» головой походим…

Правда, мы повязали Спику, когда ей стукнуло семь лет. Думали, для её же здоровья и дабы избавить от агрессии. Собака родила одиннадцать щенков, но это совсем другая история. Грянула перестройка, и, как я носилась по кулинариям в поисках антрекотов для детей моих и собачьих, и, как я распихивала щенячий выводок, который перестал помещаться в квартире, я расскажу в следующий раз. А Боня прожил недолго, так как его инвалидность оказалась роковой, к тому же, как говорила Наташка, он страдал от неразделённой любви. Вот нахрена было лишать его целомудрия, скажите мне на милость! Осталась ли в живых та беспородная собачонка, пытаясь родить крупноголовых Бониных отпрысков? Вечно люди думают за животных, а ведь у них свой мир и своя цивилизация, как я полагаю, хотя моя голова не такая наукоёмкая, как у моей давней приятельницы.

Впрочем, я никого не сужу, исключительно констатирую. Куда уж мне с моими тремя классами церковно-приходской, да в калашный думский ряд…