Под музыку солёного дождя часть II-7

Часть II глава шестая: http://proza.ru/2024/05/03/66

Глава седьмая. Нашла коса на камень.

До чего же у нас – у людей – сложные натуры! Всю жизнь мудрим, чего-то выгадываем. Сами себе создаём трудности, а после преодолеваем их и жалуемся, как плохо нам и тяжко, и как устали. Почему бы не жить проще: любишь – скажи, хочешь увидеть – приди, купи билет и приезжай, прилетай. Напиши, в конце концов.
Нет, мы ж – гордые, мы – тщеславные, мы – недалёкого ума эгоисты, уверенные, что будем жить вечно. И в этой бестолковости, тень на плетень возводя, опутываем себя такими сетями, что до смерти не можем из них выбраться.

А всё из-за того, что важным для себя считаем не то, что в душе и на сердце, а то, как мы людям покажемся. Вечные зависимые пленники чужого мнения, условностями повязанные: не выйти за рамки общепринятой морали, манеры сохранить, лицо не потерять. В итоге: сохраняем, а после укоряем себя за то, что поступили вопреки здравому смыслу и даже во вред себе, но продолжаем гордиться – лицом в грязь не ударили!

А ещё человеком движет страх обнажить душу и, не дай Бог, этим открыть свои уязвимые места. Скрываем, чтоб никто не знал куда бить.

У Лёли и Романа жизненный опыт горький и души их глубоко запрятаны, на все пуговицы застёгнуты. И хочется открыться, да боязно!

Ромка сжимает кулаки, с трудом сдерживая желание обнять Лёльку, прижать к груди так, чтоб услышать биение её сердца, вдохнуть манящий аромат волос и тела и прошептать, как счастлив он сейчас. Рассказать, что никогда не забывал её, но он оглядывается окрест, пряча взгляд, и говорит пустые ничего не значащие слова: «А ты прекрасно выглядишь!»

– Спасибо… – смущается Лёля, опуская ресницы. – Льстишь, поди? Куда мне до тебя!

Он, было, решился её обнять – так, по-товарищески, но она увернулась: «Ой, я заразная! Мы все гриппуем».

– Мне не страшно, я недавно переболел, – он отступил и опустил руки.

Лёля разочарованно хмурит брови, ведь ей тоже хочется прижаться к нему, замереть от счастья и сказать, как долго ждала его и… она тоже сжимает кулачки и едва сдерживается, чтобы яростно не застучать этими кулачками по его груди и не закричать: «Где ж ты был все эти годы? Почему так долго не возвращался?» …

Но она любезно улыбается и приглашает посмотреть дом.
Дом старый, построен в середине прошлого века. Фундамент низкий, и деревянный скрипучий пол, покрытый дешёвым линолеумом, холодный. Пытаясь сделать его теплее, Лёля всё вокруг покрыла коврами и дорожками. Цветы на подоконниках. Мягкая мебель новая и застелена покрывалами. Обстановка скромная, но всё необходимое есть. И вода в доме, и даже центральная канализация. Просто, чисто и уютно, и удивительно спокойно. Роману нравится.

Вспомнилась Кристина, которая пришла в ярость от гобеленового покрывала, которое Ромка положил на свой новый диван. Он возразил, мол, практичнее с ним и уютнее.
Кристина раздражённо махнула рукой и заворчала, зло сдёргивая гобелен: «Не уют это, а плохой вкус!»

И, как всегда разразилась длинной тирадой: «Как же из вас – из провинциалов – трудно выбить эту деревенскую безвкусицу! Занавесочки, оборочки, коврики – одна пыль и грязь от них!» Это была её излюбленная тема, словно в прошлом нелюбимая ею провинция чем-то сильно обидела девушку.
С недовольным видом полезла она снимать и портьеры, что Роман заказывал в ателье. Вместо них появились белые стальные жалюзи, на которых пыль, грязь и жирная копоть от машин была намного заметнее.

– Нам очень повезло, – рассказывала Лёля, – что особняк рядом купил частный стоматолог. Он и провёл все удобства на нашу улицу. Добился хорошего освещения и нам даже положили асфальт. Жаль, уехал, и кто теперь купит этот дом? Хорошие соседи дорогого стоят!
– Это да, – соглашается Роман. – Я видел объявление о продаже.
– Дом отличный, но просят за него очень много.

Она хотела предложить показать его, ведь хозяин доверил ей ключи, но постеснялась.
А Ромка с трудом сдержал порыв поделиться, что это дом его отца.

Радость встречи переполняла их, но что-то необъяснимое сдерживало проявление чувств и выражение эмоций, и общались они словно на ринге – друг против друга, соревнуясь в вежливости и тактичности.

Сокровенные тайны, затаённые обиды и настолько глубокие, словно бездна, чувства, что они и сами не могли их постичь, задевали каждый нерв. Долгая разлука сделала своё недоброе дело, но не разорвала отношения меж ними. Они оставались, словно мать и дитя, незримой пуповиной связанные. Она была тонюсенькая, как паутинка, и как паутина крепкая, но они ещё об этом не знали.

Лёля видела, что Ромка приехал к ней из другого мира. Мира достатка, успеха и благополучия. Она хоть и не являлась знатоком брендовой одежды и прочей пустой шелухи, но лоск во всём его облике заметила, она даже обратила внимание на чистоту его рук и ногтей, чем сама похвастаться не могла. Нескончаемый ремонт старого дома, огород, уход за бабушкой… руки её рано покрылись морщинами, а ногти слоились.

Уход за бабушкой давался Лёле нелегко. Лидия Петровна угасала и всё чаще говорила о смерти. Вот и сейчас, когда Ромка предстал её взору, запричитала: «Ну, слава Богу, явился! Теперь можно и умирать! Главное, Рома, ты их больше не бросай».

Она начала, было, рассказывать, как Лёля никогда не верила в его гибель, и как верно ждала, но быстро утомилась. Осеклась на полуслове, отвернулась, закрыла глаза и на подушку покатились слезы…

В комнате сына Роман обратил внимание на боксёрскую грушу. Обрадовался!
– Занимается? – спросил.
– Так, – махнула рукой Лёля, – несерьёзно. Больше для снятия стресса. Характер у него – не приведи, Господи! Вспыльчивый, противоречивый…»
Она чуть было не сказала: «Как у тебя».
Испугалась! И предложила поесть.

Накрывая на стол, начала рассказывать о своей работе.
Пожурила Романа за дорогие гостинцы. Он, не зная вкусов, скупил в кондитерской всё, что приглянулось.
– Я помню, ты мороженое любила…
Лёля, перебивая, рассмеялась: «Я и сейчас не в силах отказать себе в этом удовольствии».

Они окунулись в воспоминания, по-прежнему обходя острые темы.
По этой схеме всегда складывается общение при встречах после долгих разлук: сперва обмен информацией, кто и как устроился в жизни. Затем воспоминания, потом немного обсуждений текущих событий, а после, бывает, и не о чем говорить. Но у Лёли с Романом главный разговор был ещё впереди…

– А ты чем занимаешься? … Женат?
– Нет, – Ромка улыбнулся, – такую, как ты не встретил… а занимаюсь…
Он впервые задумался, а чем он действительно занимается, какую пользу кому приносит? И рассмеялся: «Помогаю сохранять и увеличивать капиталы богатым мира сего».

– И тебе нравится такая работа?
Роман пожал плечами: «В принципе – да, а главное, мне за неё очень даже хорошо платят. А кем Ваня мечтает стать? Почему ты о нём мне ничего не рассказываешь?» – он наконец-то отважился перевести тему разговора в нужное ему русло.

– Ему только двенадцатый год – о чём он ещё может мечтать? – как-то раздражённо ответила Лёля. – А я вот хочу, чтобы он вырос достойным человеком. Таким, каким был его отец. И стал врачом, как мечтал Севка. Помнишь?

Роман хмыкнул.
– Ты не права! Севка как раз с детства мечтал стать лётчиком! А достойным… – он угрожающе понизил голос, – в кого? В какого отца?

Возникла пауза. Над ними повисла напряжённая тишина. Лёля, демонстративно не глядя на Романа, медленно встала и начала убирать со стола.
Ромка психанул: «Ты ничего не хочешь мне рассказать?»

Лёля неопределённо пожала плечами и на всю мощь открыла кран. Она собралась мыть посуду.
– Я к тебе обращаюсь! – Роман встал, резко откинув в сторону стул, и силой повернул её к себе. – Я ведь знаю, что Ваня мой сын!
Она медленно покачала головой: «Нет, ты ошибаешься…»
– Лёля, не надо! Не ври мне! Я это знаю точно! И я хочу познакомиться с ним, хочу стать ему отцом…

Роман начал говорить, что пришло время повернуться лицом к правде, повиниться и снять груз навороченной лжи с души, как Лёля жёстко перебила его: «Я, я, я … хочу… хочу… только о себе! А что надо нам, ты поинтересовался?! Хорошо, Ваня твой сын, и что с того? Я, – она повысила голос, – имею полное право запретить тебе открывать ящик Пандоры! Кому сейчас – уж столько лет спустя, эта правда нужна?»

– Всем! – Ромка не ожидал столь решительного отпора. – И Ване в первую очередь! А на дне ящика Пандоры, как известно, лежит надежда, так уж лучше одним махом разрубить этот «гордиев узел» наших закрученных отношений и выпустить надежду на волю. Лёля, мы оба виноваты, так давай вместе и исправлять.

– Зачем? – из груди её вырвался стон. – Зачем ворошить то, о чём я много лет пытаюсь забыть? Да, мы оба виноваты, но разгребала всё то, что мы с тобой сотворили, я одна. Понимаешь, одна! И я поступала так, как складывались обстоятельства, не ради себя…      

– Знаю, милая! – в душе Романа шевельнулась жалость. Он нежно обнял Лёлю и усадил напротив себя на стул, крепко сжав, согревая, её холодные ладошки. – Мне тётя Шура всё рассказала. И я восхищаюсь твоим мужеством и силой духа, и ложь твоя была во спасение человеческой жизни, но… – он заглянул ей в глаза, – с какой стороны не смотри, этот твой великий акт милосердия корнями уходит в неправду.

– Ложь во благо тоже имеет право на жизнь, – тихо прошептала Лёля. Щёки у неё раскраснелись, силы, казалось, совсем покинули.

– Не спорю, но когда тётя Шура восстановилась, ты должна была рассказать ей правду, ведь в этой истории много действующих лиц. Твои благие намерения коснутся каждого и приведут только к неприятностям. Ими, сама знаешь, куда выстлана дорога. Благо забудется, потеряет свою значимость, и останется одна лишь ложь.

– Я никому ничего не должна!
– Должна, Лёля. И в первую очередь ты обязана рассказать сыну правду. Пока ещё есть время, пока не поздно…   

– Только не это! – Лёля вырвала ладони из его рук. – Я не в силах и не вправе разрушать семью, которую с таким трудом создала. И тебя нет в ней, как и не было! И ни тебе диктовать мне условия, кому и что я должна. Моя семья – это я, сын и отец, который погиб до его рождения. Всё! По-другому не будет! Да ты только на минуту представь, что сейчас начнут говорить обо мне люди, когда узнают правду? Второй раз я подобное не переживу. А тётя Шура?

– Так, ты… о себе… – разочарованно протянул Ромка. – А зачем нашу с тобой жизнь выносить на чужой суд? Я просто усыновлю Ваню и всё, но сын должен знать, кто его настоящий отец. И о нём ты должна думать в первую очередь, а не о себе.

– Нет, Рома, и о себе я тоже должна думать! Это не столица – здесь все на виду и всё друг про друга знают. Кабы ты знал, какие пересуды я пережила, и чего мне стоило отстоять свою честь, ты бы так не говорил. Ведь мужчины в любовных делах всегда неподсудны. «Сучка не захочет…» – Лёля зло усмехнулась. – Так в народе, кажется, говорят! Ну… усыновишь ты Ваньку и… вновь уедешь. Что тебе в нашем провинциальном захолустье делать? Здесь даже «хорошо» не платят.

– Кто куда поедет, мы решим с тобой после, а люди… люди поговорят, да забудут. Что тебе до чужих?

– А после… – Лёля грустно вздохнула и обречённо покачала головой. – А после ты женишься, и жена нарожает тебе ваших общих ребятишек, и Ванька станет лишним. Сейчас он хотя бы знает, кто его отец, уважает его и чтит память. Он даже в некотором роде гордиться им и… ты только подумай, каково ему будет узнать, что всё это было ложью?

Ромка задумался.
– Но… в конце концов, он же мой сын! И я живой – вот перед тобою стою!
– Не надо! – Лёля нахмурилась и недовольно поджала губы. – Вспомнил… а где ты, отец моего сына, так долго шлялся? Когда я двое суток его рожала? Когда ночи не спала? Когда по больницам с ним бегала? Когда он в первый класс пошёл?

– Лёля, ну… я же не знал…
Она перебила: «Не хотел знать».

Разговор не получался.
Нервно сжав от досады кулаки, Ромка сердито прищурился. На скулах выступили желваки. Резким движением руки он откинул назад волосы и, гордо подняв вверх подбородок, тихим голосом, но очень чётко, спросил: «Значит, ты хочешь, чтобы я уехал?»

Посмотрел на Лёлю и… запнулся…
Она ссутулившись сидела на стуле, устало вытянув вперёд скрещенные, в шерстяных носках, ноги. Плечи её были понуро опущены, а сцепленные пальцы рук настолько напряжены, что костяшки их побелели. И взор её потухших глаз от тоски и отчаяния, от усталости и одиночества, безысходности да лихорадочного страха перед будущим, таил в себе столь нестерпимые душевные страдания, что Ромка ужаснулся. Этот растерянный безжизненный взгляд прежде красивых, горящих от радости бытия глаз, безмолвным укором сопровождал его всю жизнь. Так же глядела она на него в машине скорой помощи тогда – двенадцать лет назад.

Стыдом окатило сердце и сорвалось оно куда-то вниз, повлажнели глаза его и упал он перед нею на колени. «Дурёха, – прошептал виновато, – испугалась, что женюсь. Да я до сих пор не женился, потому, что тебя забыть не могу. Ты… – он постучал себя кулаком по груди, – вот здесь всегда со мною, ты… не отпустила меня, понимаешь, ты… живёшь во мне все эти годы…»

Наконец-то, из глубины его честного и всё-таки доброго сердца, пришли на ум верные слова. Наконец-то, он сумел понять и проникнуться глубоким состраданием к боли женской души, её мучениям, её силе и слабости одновременно.   
Он обнимал свою Лёльку, как тогда – много лет назад, но уже сгорая не от страсти, а от любви. Любви, выстраданной годами. Любви, всё претерпевшей, любви всепрощающей и понимающей.

Лёля несмело, но искренне отзывалась на поцелуи, и Роман воочию видел её ответные чувства. Душа ликовала. Он говорил, как дорога она ему. Рассказывал, как мыслями о ней согревался во времена ненастий. Как не складывалась его личная жизнь в силу того, что навеки вечные душу его пленила, словно околдовала, смешливая, с лучистыми карими глазками, кучерявая златовласая девчонка из детства. Ромка сам удивлялся своему красноречию и тому, какие пласты чувств накопил он за долгую разлуку. И ждал, дурачок, невесть чего, пока мать, жалея, не вмешалась…

Разговор незаметно вернулся к сыну.
– Так ты всё-таки познакомишь меня с ним?
– Да, – Лёля отстранилась и вновь стала серьёзной, – но только, как с двоюродным дядей, как с другом и братом его отца. По-иному, Рома, никак…
– Нет! – твёрдо возразил Роман, и вмиг померк свет любви вокруг них. Упрямство её граничило с упёртостью.
– Рома, ну подумай, кому нужна эта твоя правда? Только представь, каково Ване будет узнать, что всё, чем он жил, мамин обман? Я же полностью потеряю у него всякое доверие и уважение.
   
– Да, ситуация… – он на некоторое время задумался. – И всё-таки, Лёля, я за правду. Твой обман попахивает эгоизмом. Задумайся, а не сознательно ли ты манипулируешь судьбой сына для создания собственного положительного образа в глазах окружающих? Неужели, погрязнув во лжи, ты надеешься благополучно пройти всю свою оставшуюся жизнь? Глупо рассчитывать на выигрыш в споре с правдой. Она ведь, как вода, везде просочится, и в итоге ты погубишь не только себя, но и тех, кто рядом. Ну, каково тебе будет жить в вечном страхе разоблачения? Лёля, зачем? Объясни мне! Жизнь раскрыла нам сейчас свои объятия, а ты вопреки здравому смыслу, пытаешься увернуться. Подумай о Ване!

– Я о нём как раз и думаю! – Лёля гневно стрельнула глазами.
– Но у него ведь много шансов узнать правду, и неизвестно, как он на неё отреагирует.
– Если ты не скажешь, он и не узнает.

Роман достал две фотографии, что взял у тётки, и протянул Лёле.
– Посмотри внимательно. Нас только по одёжке можно различить. Взгляд. Поза. Даже портфели держим в левой руке. Ишь, нахмурились оба, губы сердито сжаты! Ваня точно также, как и я не любит фотографироваться. Ничего в нём Севкиного нет – тот бы во все ширь улыбался…   

– Но, – упорствовала Лёля, – тем не менее, вас всегда принимали за братьев.
«Ну, что ж ты за упрямица такая! Как до тебя достучаться. Вот уж нашла коса на камень!» – подумал Роман. Не ожидал он такого отпора.

Чтоб найти верный путь к её сердцу, Роман начал рассказывать о своём детстве, о том, как нелегко живётся мальчишке без отца. Что без Бориса Андреевича он бы, как мужчина, никогда не состоялся. Сокрушался о Кольке и других обездоленных пацанах из племени «безотцовщина». Говорил, как, жалея и стараясь угодить матери, поддакивал, что вдвоём им хорошо, а сам завидовал, бывало, до слёз, тем, у кого были полные семьи. Хотел напомнить, как ей жилось сиротой при живых родителях, да пожалел упрямицу. 

– Вот ты, Лёля, говоришь, что никто не знает, но поверь, кто-нибудь обязательно где-то что-то слышал, либо видел, либо сам додумался и поделился с другими. У каждого ведь своя голова на плечах, два глаза, два уха. Среди людей не спрячешься. – Роман не хотелось выдавать Александру. Он мог бы сказать, вот, мол, тётя Шура уж давно обо всём сама догадалась, но это была не его тайна, поэтому говорил он в данный момент только о себе. – Представляешь, перед окончанием школы я совершенно случайно услышал, как соседка назвала дяде Боре имя и фамилию моего отца. Мало того, она рассказывала, кто он, и где моя мать с ним встречалась. Если бы ты знала, как это перевернуло мою жизнь! Меня словно живой водой опоили. Да, чувства кипели разные: от полного неприятия до величайшей радости, и радость, конечно, победила. Именно благодаря этому, я тогда закончил школу. После два образования получил и полгода бесплатно стажировался в Европе. И всё это только для того, чтобы предстать перед отцом достойным сыном. И поверь, его незримое присутствие придавало мне сил…

Лёля замерла! Слушая, она по бабьи, крест-накрест, закрыла ладонями рот, и не мигая, широко открытыми глазами, глядела на Романа.
– И… – не в силах выдержать паузу, – поторопила его.
Ромка разочарованно развёл руки в стороны ладонями вверх: «Он решил, что я самозванец и… не стал со мной разговаривать… После, правда, мне предложил сдать анализ на родство, но я отказался. Потому, как поздно, я уже успел выйти из того возраста, когда отец нужен, как воздух. Теперь ты понимаешь, что значит отец для сына, и в каком я долгу перед Ваней?»

Продолжение: http://proza.ru/2024/06/05/1560