Кольцо Саладина, ч 4. Последнее воскресенье, 32

Кофе нашлось у Эдика без проблем. Я ухватил сразу две банки – одну для пани. Потом взял ещё одну - чтобы им двоим с Таткой хватило на всё время, пока я буду в отъезде. На лету приметил в рюкзаке сгущёнку – тоже забрал пару банок. Кофе с молоком для пани – не напиток, а еда, она сама говорила, а чёрный – средство реанимации. Теперь хоть завтракать нормально будут, и лекарство под боком. И у меня немного отлегло от сердца.
Я прихватил ещё с десяток шоколадных медалек, не глядя, подцепил красивый пакет, сложил добро, кинул Эдику на бегу «посчитай!» и рванул в коридор. Теперь тонометр. Слетел по лестнице, нырнул в неприметную дверь в глубине холла, спустился в цокольный этаж. Где тут эта тётя Луша со своей гипертонией… кажется, здесь…
Дверь была приоткрыта, оттуда слышались голоса. Едва постучав, я без церемоний ввалился в комнатёнку – и встал, как вкопанный. За столом, возле электрического самовара сидел человек в кепке. Спокойно сидел и спокойно пил чай из стакана с подстаканником.
От неожиданности я не сразу поздоровался. Страха я не почувствовал, наверное, нанервничался из-за Синти, на страх не осталось сил. Но шок - тупой такой шок – вполне пережил.
Первое, что стрельнуло в голову: тот или нет? Наверное, тот, кто встретился тогда здесь, рано утром, у входа. И, наверное, всё-таки, не тот, что был на Вернисаже.
Мужик вполне доброжелательно кивнул мне, как старому знакомому.
- А… - я всё-таки немного смутился. – Где тут наша волшебная тётя Луша с волшебным тонометром?
Мужик, не вставая с места, кивнул на тумбочку. Не особенно раздумывая, я открыл её, вытащил агрегат в коробке из-под обуви - машинально отметил, что коробка из-под наших танцевальных испанских туфель - и, не мешкая, дёрнул обратно.
- Сейчас верну! – крикнул я на бегу.
Просто мужик, - мелькало у меня в голове в полной сумятице. - Мало ли кепок на свете. Может, рабочий тутошний. Или сторож. И, подумаешь, кивнул. Мало ли меня тут народу знает. Как раз многие, как облупленного, знают. Это я знаю не всех. Кстати, с кем он там разговаривал-то, вроде, никого больше не было…
В моей каморке Синти, уже без платья, полулежала на кровати, Миша, как всегда, позитивно гудя, колдовал над её коленкой. В комнате витал спиртной запах.
- Ну, что тут у нас? – я вытряхнул коробку на постель, и Миша своими здоровенными, но ловкими ручищами начал пристраивать агрегат на руку Синти.
- До свадьбы заживёт, - заверил он. – Кофе нашёл? Сделай покрепче и послаже.
Я наполнил свои посудины, сыпанул сахару. Мне и самому не мешало сейчас прочистить мозги. Хотя, лучше бы чем-то покрепче, чем кофе.
- Ну, как я и думал, - прогудел Миша, снимая манжету. – Давление – воробей обматерится. Ничего, сейчас реанимируем. Держи кофе. Ногу не заматываем. Стянула сильно, кровообращение надо восстановить.
- Если бы не стянула - не станцевала бы, - прошелестела Синти.
- Ясно. Мужественная ты наша, - гудел Миша. - Сколько кубиков-то поставила себе? Ага… ну это только дома на софе лежать. А тут надо было в три раза больше…  В общем, так, - он повернулся ко мне. – Её тут надо оставить на часик. Оклемается, тонус подтянется, одна проблема решится. А с ножками придётся дома полежать. Иначе за границей не на чем будет плясать. Поняла? – он обернулся к Синти. – Кофе допивай, лифчик снимай, ложись на живот. Сейчас спину помнём, ногам полегче будет… У меня такое было, - он повернулся ко мне, взял со стола кружку с кофе и аппетитно отхлебнул. - Решил бегать в восьмом классе. Девочек поразить. Костюм батя заграничный привёз. Короче, как дал три дня по пять кэмэ. Чувствую – ломать начало ноги. А я – ещё. Типа, разработаю. Ну, дурак был. Потом неделю дома сидел счастливый, что в школу не ходить. Футболку найди ей какую-нибудь свою. Или рубаху посвободнее. Я её сейчас помну маленько…
Не глядя, я выдернул из сумки чистую рубаху, кинул Мише, посмотрел на лежащую ничком Синти и отправился отдавать тонометр.
Сейчас, когда с моей партнёршей всё прояснилось, я должен был разглядеть и разгадать этого субчика в кепке.
Однако, из моего плана ничего не вышло. В комнате обреталась одна только тётя Луша. Она сидела на том же самом стуле рядом с тем же самым самоваром и пила из того же самого стакана с подстаканником. Я остолбенел на пороге. Было чёткое ощущение циркового трюка, когда один человек непостижимым образом превращается в другого. Либо это моё воспалённое воображение нарисовало вместо аккуратной бабульки мужика? Я даже головой помотал. Кстати, ведь голоса его я так и не слышал. Он просто два раза молча кивнул. Один раз мне, другой раз – на тумбочку. Ни единого слова не произнёс. Всё, парень, - убито подумал я. - Трындец тебе. Пора лечиться электричеством.
- Спасибо, тётя Луша, - сказал я, ставя коробку на стол и кладя сверху несколько медалек. – Вы нас спасли.
Тётя Луша бровью не повела, покосилась на меня и продолжала наслаждаться чаепитием.
- Вы не думайте, - пустился я разуверять, - я не сам тут у вас хозяйничал. Это ваш напарник разрешил.
- Какой напарник? – подозрительно спросила бабулька, отодвигая коробку с медальками подальше от меня к стене.
- Ну, который здесь у вас был.
- Нет у меня никакого напарника, - объявила тётя Луша.
- Ну, а кто тут у вас сидел за столом? Мужчина.
- Не было тут никакого мужчины, - отреклась тётя Луша. - И напарников у меня нет. Напарница есть. Лизавета. Так она завтра придёт.
- Ну, не знаю, кто он был, - сказал я с сомнением, - но сидел здесь мужчина, и он мне разрешил взять ваш тонометр. Вот как вы, сидел, чай пил. И ещё с кем-то разговаривал. Может и с вами.
- Путаешь ты чего-то, - заявила тётя Луша, неодобрительно качая головой. – Года мои не те, чтобы мужчины ко мне захаживали. А разговаривал – это у меня приёмник тут разговаривает.
Она приоткрыла створку шкафчика – там, действительно, стоял старый транзистор.
Больше я ничего не добился. Еще раз поблагодарил бабульку и не солоно хлебавши раскланялся.
Надо было идти к Эдику – расплачиваться и присмотреть ещё что-то для нашей интимной встречи с Белкой, встречи, которая теперь неизвестно где должна пройти с учётом лазарета в моих апартаментах. Но я знал, что что-нибудь придумаю. С Эдиком как раз и придумаем. И заодно разузнаю про кепку, - подумал я догадливо. - Вездесущий Эдик просто не может не знать, кто тут, где и чем работает. Сейчас и докопаюсь, наконец, кто тут воду мутит…


ПАНИ
Я надела чёрную Таткину кофту. Попрыгала возле нашего крошечного «трюмо», и принялась её с себя стаскивать.
- Красиво, но как-то траурно, - объявила я.
- А тебе идёт, - заметила Татка с постели. Она уютно расположилась в подушках, чтобы созерцать мои поиски образа. – Такая роковая женщина.
- Для весны лучше, всё-таки, розовое, - с сомнением поделилась я, влезая в малиновую кофточку.
- Он тебя в этом уже видел, - сказала Татка безапелляционно. – А если для весны, надо зелёное. Цвета лопуха. Цвета лопуха под дождем. Или сиреневое.
- Где я тебе возьму лопуха под дождём! – воскликнула я. – Но в этой, действительно, уже видел… И Восьмого марта и на день рождения.
- Кстати, Восьмое марта вы как раз поругались, - напомнила Татка. – Так что назвать эту кофточку счастливой никак нельзя.
- А на день рождения было всё хорошо! – возразила я, но тут же осеклась. Именно что на день рождения-то не было хорошо: он не смог остаться и ушёл.
- В общем, да, розовая не очень счастливая, - пробормотала я и сникла.
- А в чём ты с ним была счастливая?
- В синем сарафане, - сказала я. – В голубом платье с дырками. В полосатой юбке…
- Это летом. А зимой?
- А зимой я во всём была с ним счастливая, - сказала я. – Даже в его старой майке.
- Надень ещё раз чёрную, - распорядилась Татка и придирчиво оглядела меня. - Ну, красиво же. И вырез как раз под этот ароматический кувшинчик. И ничего не траурная, сейчас все чёрное носят, даже на пляж. Главное – как раз модная. И пуговички стильные – как алмазики. Вот за счёт этих алмазиков, – Татка завела глаза в потолок и опять очень талантливо изобразила Милку, – весь образ не выглядит траурным.
- Ладно, - сдалась я. – Вечером чёрное можно и весной. Вечер есть вечер. А вниз? С кофтой что? Новая юбка - деловая…
- Да, она деловая. Как-то не сексуально получается, - согласилась Татка. – О! Есть выход!
Она скатилась с кровати и потащила из-под неё чемодан. – У меня ж есть, - бормотала она, выворачивая на пол содержимое. – Где-то было… Вот! Чем тебе не сексуальный вариант? - она вымахнула что-то светлое.
- А я влезу? – усомнилась я, вертя в руках светленькую мини-юбочку.
- Влезешь, нет другого пути. Засунем, - грозно пообещала Татка. – Будет у вас единый стиль. Помнишь, как он танцевал? В чёрной рубахе и белых штанах.
Довод был более, чем убедительным. Я приложила юбочку к себе, собрала всё своё воображение и представила себя в полный рост.
- Давай утюг, - сказала я решительно. – И новые босоножки надену!
- А вот новые зря. Погода неустойчивая, вдруг дождь пойдёт, промокнешь насквозь.
- Какая отвратительная практичность в такой момент! – с возмущением воскликнула я, но всё-таки побежала мыть свои единственные светлые туфли.

- Не забудь сказать самое главное, - уже на пороге напутствовала меня Татка.
- Как я могу забыть, я ради этого и еду.
- Очень даже можешь. Увидишь своего князя – и всё на свете перезабудешь.
- Не перезабуду!

Я летела, не чуя ног, не ощущая пути. Именно летела – поднимаясь над землёй.
Конечно, не забуду. Конечно, скажу. Но как я скажу? Какими словами? В какой именно момент?
В памяти всплывали всякие сцены из кино и из книг. Дурацкие, в основном - как мне казалось сейчас. Нет, у нас-то всё по-другому должно быть. У нас будет незабываемо, прекрасно. У нас будет возвышенно… У нас…
Какой-то дядька в кепке пялился на меня с другого конца вагона; в первый момент мне показалось – смутно знакомый, но я отмахнулась. Пусть пялится! Пусть все пялятся и завидуют! Я видела своё отражение в тёмном вагонном стекле – там была совсем неизвестная я - с распущенными по плечам волосами, отрешённо-прекрасная. Вот да! Вот так. Пусть весь мир пялится и завидует…
Сегодня, сейчас у нас будет самое главное.
И после этого всё изменится. Я буду другой после этих слов. Уже в который раз совсем другой.
И он будет другим. И на свой фестиваль он улетит совсем другим человеком. Поднимется в воздух с особенным чувством. Интересно, он будет после этого лучше танцевать? А вдруг он станет первым? И пусть он станет первым. Он и должен стать первым!
А я… а мы… а мы будем его ждать.
Да, вот так я и скажу ему: мы будем тебя ждать.
А он спросит: кто «мы»? Вы с Таткой?
А я скажу: не только. И замолчу.
А он скажет: ну, ещё же, конечно, Норхен с вами.
А я скажу: не только. И опять замолчу.
Интересно, он прочтёт моё молчание правильно? И как он догадается? И какое будет у него лицо, когда он будет догадываться. А он догадается, я знаю…
Догадается, но не поверит… ведь не поверит же!...
Полная счастливых предчувствий, я летела сквозь толпу. Кажется, на меня смотрели встречные, когда я, бежала вверх по эскалатору, не в силах дождаться, пока он привезёт меня наверх, мне всё сейчас было медленно и нудно, а мне было нужно быстро! Быстрей нужна была его весёлая, голубоглазая, его любимая физиономия, и я почти бежала, вырвавшись на волю из подземелья. Весенний ветер летуче подхватывал меня, и опять на меня смотрели встречные прохожие. Может быть, и оглядывались. Может быть…

Бетонная махина Дворца наплыла на меня в вечерней темноте, призывно светясь длинными высокими окна – меня ждут! Господи, опять лестницы, ну сколько ж можно!
Я влетела в знакомый коридор, едва дыша от предвкушения. Его дверь была чуть приоткрыта, я ликующе распахнула её – и…
…Женщина подняла голову с его постели. Подумала и вопросительно улыбнулась. Я застыла на пороге. В комнате больше никого не было. Только она. Потом я увидела набросанную по столу косметику.
Я хотела спросить «Что здесь происходит?», но слова замерли невысказанными. Я увидела, что на ней была его рубашка. И я вспомнила эту рубашку – в ней он лежал в больнице. И незнакомая темноволосая девушка снимала с его руки капельницу. И рубашка была незнакомая, и девушка та была незнакомая. И обстановка была незнакомая, и город был чужой… Это была чужая жизнь, в которой не было меня…
Всё повторилось! И кружка та самая – с отбитой ручкой – у неё в руке.
Мне стало душно – как в той комнате у Тосеньки, когда я услышала название своей улицы – такое знакомое в таком незнакомом месте от незнакомого человека…
Перед глазами что-то замелькало, и я, так и не сказав ни слова, быстро повернулась и выбежала в коридор. Быстрей, быстрей отсюда, на воздух, на улицу, из этих стен, которые меня не любят… Только бы не упасть на лестнице, только бы добежать до выхода… только бы добежать до выхода…