Гуманитарий

Ваньку снова поставили в угол, он стоял и горько, но тихо плакал. Слезы щекотали уголки глаз и тонкими ниточками солоноватых ручейков струились по пухлым щекам, соединялись в одну большую капелищу на подбородке и капали на тыльную сторону ладоней.
Гумонитарий или Гуманитарий - думал про себя Ваня... Ну уж точно не математик.
Мысли Вани мелкой мошкарой роились то в одном, то в другом полушарии и лавины слёз вновь срывались с вершин обид.
Интересно, слезы будят мысли или мысли будят слезы, вращая глазами, думал Иван.
Гуманитари или Гуманитарий?,  - Да какая разница, мы это еще не проходили.
Быстро иди обедать, - из кухни донесся строгий голос бабушки Риты.
В желудке урчало от голода.
"Опять этот суп", - дрожаще-обиженным тоном поипоинтересовался Иван?
"Опять суп" - передразнила бабушка. Тут тебе не ресторан, что дали, то и ешь. Тебя, двоечника вообще можно пару дней не кормить, может тогда мозг проснется?
Новая волна слёз подкатила к глазам Ивана от услышанного.
"Снова суп... Снова этот лук вареный, снова эти кусочки сала", - накручивал себя Иван.
И не надо так со мной разговаривать, может я гуманитарий - сглатывая слёзы пробормотал Ваня.
"Оболтус ты, Ванька", - язвительно-утвердительно произнесла бабушка.
А ты.. А ты... - закричал Ваня, но не придумал продолжение и завершил - А ты вообще.
"Быстро обедать и за уроки", - генеральским тоном скомандовала бабушка.
За окном звонко визжали мальчишки и девчонки, Витькин пес Тузик лаял, задыхаясь, носился за мячом, которым играли в футбол Ванины одноклассники.
Ваня понял, что лучше не усугублять ситуацию, медленными шаркающими шагами пошел на кухню, где на столе стояла тарелка борща, источающего запах вареного лука и пережаренного сала.
Иван сел за стол, взял ложку и замер.
Ешь давай, будешь сидеть распотякивать. И не сёрбай.
"Какая же она строгучая", - отчеканил Ванька и нерешительно-строго исподлобья смотрел на бабушку.
"Интересно, она изначально такой Колючей и строгой была или по ходу жизни озлобилась?" - шептал разум Ивана где-то внутри, в области макушки головы.
"Спасибо", - проворчал неблагодарно внук и вскинул горделиво заплаканные глаза на бабушку.
Заходящее солнце отражалось в зеркале, висящем на стене, и освещало лицо Бабушки Риты.На лице распластались морщины,  напоминавшие иссохшие русла рек в пустынном рельефе.
Взгляд Ивана остановился на глазах бабушки. Глаза были полны задора, любви, искренности, но затуманены пеленой потерь и отчаяния... Пеленой 95 лет прожитой день за днем жизни. В глазах дрожали слезинки.
"Ба, ты чего? Не плачь. Ба, суп вкусный. Ба, я сейчас пойду делать уроки, ты только не плачь".
Ванька был очень добрым человеком, с широкой душой, лучезарной улыбкой, широко распахнутыми миру окнами глаз, звонким смехом и объемной наружностью. За пухлощёкость и пузатость его дразнили во дворе Хряк Добряк.
Ванька звонко смеялся в ответ и никогда не обижался, отвечал: "Зато мягкий и мне не больно, когда падаю".
"Ты мой любимый плюшевый медвежонок", шептала ему мама, целуя нежно в макушку головы.
Иван был очень наблюдателен и чувствителен. Казалось, он по звонкости лая собаки или назойливости жужжания комара мог определить, в каком они сейчас состоянии и настроении. Было два самых жутких и непереносимых явления, вводивших нашего героя в состояние глубокого негодования и растерянности: плач и слёзы.
Когда Ваня видел и слышал плачущего ребенка, у него, казалось, начиналась судорога души, всё эмоциональное содержимое превращалось из легкого зефирного облака в серо-черный камень, мысли испарялись.
Слезы плавно плыли по устьям морщин банушкиного лица. Эмоциональная судорога поражала с каждой секундой всё большее пространство Ваниной души.
"Ба, ну чего ты плачешь? Это из-за меня? Ну прости!"
"Нет", - улыбаясь ответила бабушка.
Она сказала это таким голосом, который он еще никогда не слышал от Бабушки.
"Нет", - повторила Маргарита Михайловна, - "из-за себя".
"Это как? Что случилось?" - не отступал внук.
"Ванёк, Ванёк, как же ты похож на своего прадеда, моего папу."
Иван часто моргал, продолжая часто смотреть на бабушку. Во-первых, какое преображение произошло из злючей старухи в добрую и душевную бабулю. Во-вторых, он ни разу не слышал и даже не знал, что был какой-то прадедушка, воспоминания о котором способны заставить бабушку заплакать.
"А какой он был? Как его звали? Расскажи Ба!"
Маргарита Михайловна села за стол рядом с Иваном, погладила его нежно рукой, так нежно, что он неожиданности у Вани по спине пробежали мурашки.
Мошек Израилевич, мой папа, был невероятно душевным человеком. Любое пространство, в котором он появлялся, озарялось солнцами улыбок людей, находящихся в нём. К мужчинам он неизменно обращался "Мсье", а к женщинам "Мадам", был почтителен по своей природе, учтив и любезен.
Папа был лучшим в городе портным, знатные особы занимали очередь, чтобы быть одетыми в шедевры портняжного искусства.
До сих пор не знаю и не понимаю, как у него получалось создавать восхитительной красоты платья для дам и костюмы для мужчин, ведь раньше не было не этих ваших компьютеров, ни модных журналов. Мода у него была в душе. Увидит папа человека, сосредоточит взгляд, зрачок так почти незаметно бегает по лицу пришедшего клиента, потом по телу, по ногам, до носочков туфель дойдет взгляд (улыбнется папа всем лицом добродушно, если обувь грязная) и снова скользит, внимательно фиксируя каждый сантиметр внешности. Закрутит папа на указательный палец аккуратно уложенный ус и тёплым обволакивающим тенорком начинает беседы:
"Как вы красивы, мадам!" или "Мсье, вы бесподобно статны".
Первые его слова (для каждого он подбирал свои слова, точнее не подбирал, их шептала добрая душа) непременно вызывали появление улыбки на лице клиента.
"А ваша улыбка будет лучшим дополнением любого образа".
Папа начинал предлагать и описывать возможные варианты "штилей и фасонов".
Очарованные и окутанные обаянием Мсье и Мадамы его зачарованно слушали и после завершающего папиного "Как вам такая идея" кивали головой со словами "Мошек Израилевич, я вам доверяю".
"Благодарю за доверие", - улыбаясь говорил папа, желал чудесного дня, независимо от погоды, и называл дату ожидаемой готовности заказа.

Ванька не заметил, растворившись весь в рассказе,  как бабушка начала гладить его своей ладонью. Такого раньше не было ни разу.
"Неужели воспоминания о папе так одобрячивают бабушку", думал Иван, и как ласкающийся кот подставлял голову бабушке, чтобы она не прекращала гладить.
Бабушка вытерла ручеек слезы, катившейся по щеке, взгляд был неподвижен, казалось, Маргарита Михайловна (при рождении Маргалит Мошековна) вернулась всей своей сутью в далекие время, о котором рассказывала.
"А дальше?"- нерешительно прошептал Иван.
Бабушка продолжила:
В июне 1935 года жизнь Мошека и Сары наполнилась новым смыслом.
"Каким?" - вклинился в рассказ Ваня, и тут же понял, какой глупый вопрос он задал.
"Ой, - отчаянно вздохнув, подумал Иван, - сейчас, как всегда она рассердится, скажет, что вечно я перебиваю".
Бабушка сидела с невозмутимым лицом и продолжала свой рассказ:
Мама Сара заглянула в мастерскую папы 3 марта 1933 года.
...
Мошек привычно начал изучать нового клиента, примеряя мысленно образы, которые могли бы украсить и подчеркнуть красоту силуэта и лица. Взгляд Мошека застыл на глазах Сары, соскользнул и безвозвратно утонул в море их доброты.
Не последовало привычных реплик, в них не было необходимости, потому что ласковая улыбка ярчайшей нежности озарила румяное лицо Сары.
"Приходите завтра в полдень", - слегка осипшим от нескрываемого восторга влюблённости шепнул Мошек.
"Завтра?" - звонким колокольчиком с удивлением переспросила Сара.
"За-за-завтра", - повторил Мошек.
После ухода Сары Мошек закрыл свою мастерскую, чтобы никто и ничто не отвлекало его от работы. Время с полудня до полуночи промчалось молниеносно, ночь подкралась и накрыла звёздным плащом город.
В шесть утра следующего дня Мошек обнаружил себя уснувшим на платье невообразимой красоты. Он не помнил, как шил, руками управляло вдохновение сердца, озаренного восторгом любви.
Мошек взглянул на часы, посмотрел на себя в зеркало и стремительно выбежал из мастерской в сторону дома.
Ни один человек в городе не видел Мошека в неопрятном виде. Гладко выбритый, щедро надушенный парфюмом, с четким, геометрически выверенным  пробором на голове, с аккуратными ногтями, всегда в ослипительно чистой белой рубашке и начищенных до блеска туфлях, Мошек был неотразим, и коллекционировал томные взгляды дам и заинтересованно-любопытные взгляды кавалеров. Стоит ли упоминать о том, что костюмы он всегда шил себе сам, то есть они, как и Мошек были восхитительно-неподражаемы.
В 11:55 Мошек снова был в мастерской. Дверь он специально оставил приоткрытой, чтобы собраться и приосаниться, услышав приближающиеся звуки стука каблучков Сары.
Дверь неожиданно распахнулась, Мошек картинно повернулся и улыбнулся. Сары не было, это хулиган ветер решил пошутить и, смеясь капелью, удалился, закрыв дверь через несколько секунд.
В 12:00 дверь плавно открылась и вместе с солнечными лучами и показался курносый  профиль Сары.
"Это любовь", - стекотала стрелка на часах.
"Точно любовь", - вторила стрелке полуденная кукушка.
"Любовь, Любовь, Любовь" - дробила чечетку капель на улице.
Сара онемела, увидев платье, которое протянул ей Мошек. Портной взмок от волнения, капли пота покрыли лоб. Портной смотрел то на платье, то на Сару, потом боязливо переводил взгляд сновы на платье, но усилием воли и любопытства возвращался взглядом к Саре.
"Вам нравится?" - поинтересовался портной.
"Это лучшее, что я когда-либо видела", - прошептала Сара и уголки её глаз заблестели искрами счастья.
"Дарю вам это платье."
"Но"
"Дарю Вам его", - более уверенным и наполненным счастливым восторгом голосом повторил Мошек.
Портной осторожно передал Саре платье, их руки соприкоснулась, Сара нерешительно сжала руки Мошека. Румянец смущения алой волной пробежал по лицу портного.
"Приходите завтра, обязательно приходите завтра", - плавно проговорил Мошек.
И она пришла на следующий день, принесла вкусный обед. Мошек демонстративно закрыл мастерскую на обед (произошло это впервые за все время существования мастерской). Портной с нескрываемым удовольствием наслаждался супом, заботливо приготовленным Сарой. Сара смотрела на Мошека и благоухающие пионы счастья расцветали  нежно-розовыми бутонами в душе юной девушки.
"Это любовь", - шептала секундная стрелка минутной стрелке.
"Это любовь", в эйфорийном вальсе вторили друг другу юные сердца.

"Через месяц после первой судьбоносной встречи Мошек сделал Саре предложение и фона конечно же согласилась"
А потом родилась ты?
"Да, потом на свет появилась я" - продолжала свой рассказ бабушка, мило улыбаясь.
Папа настоял, чтобы меня назвали Маргалит. Всю жизнь он меня так и звал "Жемчужинка моя".
Жемчужинка не торопилась в мир грехов и войн, роды продолжались 10 часов. Обессилевшая мама Сара взяла дочь на руки и шепнула ей осипшим голосом: Дитя моё, будь счастлива!

Чудесная дочь портного и бухгалтера росла стремительно. Папа Мошек не задерживался в мастерской, старался завершить всю запланированную работу ровно в 7 вечера, покупал цветы, что-то вкусное к чаю и мчался домой на ужин. Мама Сара готовила так же божественно, как папа Мошек шил.
"Сарррраааааа", - протяжно-стихотворно произносил Мошек, - "Вчера я думал, что вкуснее уже не может быть в этом мире, но ты снова превзошла себя."
Мама подходила к сидящим за столом дочери и супругу, и, обняв их за плечи, шептала, глядя вверх и благодаря мироздание: "Я люблю вас. Люблю."
Марлит воспитывалась в любви, но эта любовь была дисциплинированной. Мама Сара была сиротой, поэтому не знала, как следует себя вести  в вопросах воспитания. Любовь и сердечность были лучшими наставниками, но часто их побеждала нависшая грозовой тучей строгость.
По воли жестокой судьбы, Мошек тоже потерял своих родителей в возрасте почти лет, всю жизнь его наполняли туманные воспоминания и призрачное ощущение родительского тепла. У Мошека был старший брат Яша. Якова Лазаревича, выдающегося ученого и исследователя, пригласили после успешного окончания университета в Ленинград. Яша быстро освоился на невских просторах и получил руководящую должность.
Яша несколько раз отправлял Мошеку телеграммы, писал письма с приглашениями, утверждал, что такие портных, как Мошек, в Ленинграде днем с огнём не найти, а модницы тоскуют по фасонам, стилям и модам.
Мошек читал с радостью послания брата, но понимал, что лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе.
Маленький уральский городишка, в котором Мошек знал каждый двор, каждого жителя, был таким родным. Мастерская была наполнена особой атмосферой, эту душу мастерской невозможно перевезти никуда.
Здесь он встретил Сару, здесь часто бывала его чудесная Жемчужинка.
Мерлит нравилась мастерская папы, она могла часами следить за стрелками и ждать, когда кукушка снова выпорхнет. Под бой часов маленькая девочка зажмуривала глаза и быстро-быстро, сбивая дыхание повторяла одно и то же желание: "мама, папа, я - счастливая семья".
Ещё одной традицией в мастерской папы было коллекционирование пуговиц. Малышка потягивала увлечённому  работой Мошеку пуговицу и спрашивала игриво: "Папа, мотина?"
"Можно, моя Жемчужинка", - отвечал счастливый папа, зажимая пуговицу дочери в кулачок.
Однажды Мошек взял из ладони Мерлит пуговицу, приложил её к пальто, которое уже было готово занять место на широких плечах и статной фигуре значимого городского Мсье.
"Смотри, - привлёк внимание дочери папа, - мы все и каждый из нас, людей - пуговички на пальто нашей семьи. Без каждой из пуговиц пальто уже не то, каждая важна. Пальто семьи наполнено любовью, любовь греет. У каждой семьи своя любовь, то есть свой фасон."
Мошек привычным жестом вернул пуговицу дочери на ладонь, сложил ладонь в кулачок и шепнул, поцеловав в висок: "Можно".

Сара случайно узнала о приглашении Яши из Ленинграда, развернув кораблик, который Марлит сложила из письма дяди. Весточка от родственника лежала у Мошека в мастерской на полке. Жемчужинка сделала из него кораблик, оппустила суденышко на веснний ручеек и побежала вслед за резвым белолистным товарищем. Ручеек привёл Мерлит прямо к дому.
"Вот!", воскликнула дочь, увидев в дверях строжающее  лицо мамы. Мерлит протянула ладони, в одной была пуговица с оттиском солнца, в другой кораблик с растекшимися от воды чернилами.
Ноги Мерлит, пробежавшей в сандалиях несколько километров по лужам в погоне за суденышком озорно хлюпали, но внутри было столько счастья, что хотелось визжать.
Мама напоила Мерлит чаем с брусникой, завернула в тёплое одеяло. На столе рядом с кружкой испитого чая лежали пуговица и письмо-кораблик:
"Братенька, милый мой, приезжай. Сейчас самое лучшее время. Поблизости от моего дома открывается ателье. Твои золотые руки будут главным украшением этого поливочного заведения. Отправлю денег на билеты тебе и твоим дамам. Очень соскучился. Ожидаю с нетерпением встречи. Твой Яя"
Сара отложила письмо и посмотрела, задумавшись, в окно. "Ленинград, как бы я хотела там побывать, погулять по берегам Невы", - мечтала она.
Сара посмотрела на часы и вскочила со стула: "Доченька, ай-яй-яй, вот мы с тобой растяпы, скоро папа придет, а ужин еще не готов. Согрелась? Чудо ты моё! Давай вместе готовить!"
Мерлит взяла пуговицу со стола и побежала в комнату, чтобы положить её к подружкам-пуговичкам в бархатный  мешочек, специально сшитый по заказу дочери папой Мошеком.

Мошек по пути из мастерской зашел на почту и получил очередное письмо и посылку от брата.
Мошек пришел домой и басисто протянул: "А у меня для вас сурприз".
"Наш папа - волшебник", - приобняв Мерлит сказала Сара.
В посылке были всевозможные вкусности, какие бывают только в столицах: зефир, мармелад, пастила, шоколад, какао.
Мошек восторженно выкладывал на стол подарки брата и, качая головой, повторял: "Ну Яя, ну ты даешь!"
Мерлит взяла со стола одну из коробочек с пастилой, начала ее крутить, рассматривать. Из коробочки на пол выпали несколько цветных листов бумаги. Мерлит посмотрела на родителей изумленно, в ожидании их реакции на происходящее.
"Ну Яя", -  с ноткой раздражения в голосе произнес Мошек.
Сара не знала, как вести себя.
Мошек наклонился, собрал деньги с пола и положил их на стол.
Письмо от брата, превращенное в кораблик, он читал, конечно же, но на деньги, отправленные братом, хотел купить новых тканей и новую швейную машинку современной модели.
"Мошенька",- не выдержала Сара, - давай поедем в Ленинград!"
Мошек стоял, как пораженный молнией.
"Первый парень на деревне... Давай поедем в Ленинград...Последний в городе... Давай поедем в Ленинград" - мысли крутились по орбитам его сознания.
Мошек не хотел никуда ехать, но желание Владычицы всегда было для него  законом.
"Но хватит ли нам этого  на всех, чтобы прожить первое время?"
"Хватит, наверное", - смутившись пробормотал Мошек, и продолжил, - Ты у нас бухгалтер, считай, не хватит, еще заработаю. Я в цифрах не особо понимаю, я Гуманитарий и чувственно-чувствительная натура".
Семья села ужинать. Мысли плотным роем слов метались в головах Мошека и Сары. Сердца из неизменно бились синхронно в симфонии безбрежной любви.

Через месяц семейство Цукерман с тремя чемоданами присели в коридоре своей маленькой, но родной комнатушки.
До отправления поезда Челябинск-Ленинград оставалось чуть больше часа.
"Ой, - отзываясь эхом по стенам опустевшей комнаты, раздался голос Мерлит, - забыла".
Девочка подбежала к кровати и достала мешочек с пуговицами.
"Чуть не забыла, - ругая себя отчеканила Жемчужинка. Взглянула на родителей вопросительно. Мошек и Сара одобряющие синхронно махнули головой.
Завершалась весна 1941 года, март уступал место нерешительно теплеющему апрелю.
Паровоз протяжно загудел, прощаясь с городом детства Марлит, юности Сары и Мошека.
Впереди ожидало лето, наполняемое мечтами и надеждами счастливого семейства.

Ленинград встретил семейство с цветущими садами, величием широких проспектов, роскошью дворцов.
"Ух ты", - не прекращая повторяла Мерлит, - "Вот это даааа, вот это чудеса!"
Радость Сары была невыразимо-беспредельной. Город, живший в далеких мечтах стал явью на расстоянии восторженного взгляда.
Мошек радовался вместе с Сарой и Мерлит, но не мог без работы, руки требовали работы. Ленинград вдохновлял портного, новые модели воображались и фантазировались в его творческих лабиринтах разума.
Через неделю после начала Ленинградского периода Мошек устроился в ателье, через несколько недель работы к нему выстраивались такие очереди, какие не всегда можно было видеть у Эрмитажа и главных достопримечательностей Северной столицы.
Дядя Яша был рад приезду родного брата с семьей и делал всё возможное, чтобы новые жители города на Ниве чувствовали себя, как дома.
Сара освоилась в неустроенном хозяйстве Яши, облагородила обстановку, обустроила быт.
Теперь не только Мошек, но и Яша стремглав неслись домой после работы на ужин Сары.
И каждый вечер, едва попробовав приготовленное блюдо, переглядываясь, хором восхваляли: ""Саррррочкаааааа, мы думали, что вкуснее уже не может быть в этом мире, но ты снова превзошла себя."

Маргарита посмотрела на Ивана, он сидел неподвижно. Каждая клеточка его была сосредоточена на рассказе бабушки.
"Бабушка, только я запутался, я тебя Маргарита зову, а ты Мерлит? Мерлит, кстати очень красивое имя, оно тебе очень идёт. А что было дальше, расскажи, пожалуйста. Как ты снова оказалась в Челябинске? Получается я мог бы родиться в Петербурге и бродить по проспектам и дворцам?"
"Дальше",- вздохнула бабушка и очереднын слезы памяти светлого счастья и темного горя потекли по ее щекам.

После очередного ужина дядя Яша подошел к отрывному календарю на стене и торжественно заявил: "Первое июня 1941 года.
Начинается счастливое лето, мои родные мои мной рядом, и мне не нужно другой награды. И под дождем и под снегопадом. Мы рядом, рядом, рядом... Пам-пам", - произнося хроморифменные строки, Яя схватил Мерлит и закружил её в вальсе.
"Братенька, да ты поэт", - заметил Мошек.
"Три месяца лета пролетят подобно стае сизокрылых чудных птиц, а там осень. Осенью Жемчужинка пойдет в первый класс".
"Смотрите, что я принес сегодня на десерт", - Яша загадочно оглядел всех собравшихся к чаю и достал торт.
Торт был настолько вкусным, что чай пили в полной тишине.

"Утром 2 июня мама  разбила несколько чашек и тарелок одну за другой. Посуда выскальзывала у неё из рук", -  лицо бабушки Риты сморщилось от боли памяти, казалось, она слышала отчетливо звон посуды и видела мелкие осколки фарфора, разлетевшиеся по полу.
Иван понял, к чему идет дело и что ожидает дальше его в рассказе бабушки, точнее, что ожидало тогда маленькую Жемчужину и её семью в июне 1941 года.
"В июне началось война... И жизни многих людей разлетелись на осколки так, как разлетались тем июньским днем тарелки и чашки, выскользавшие из рук мамы Сары", - с болью в голосе произнесла бабушка.
"А в сентябре началась блокада", Маргарита Михайловнп закрыла лицо ладонями.  Картины страшных дней проносились перед глазами, холодные улицы, пронизывающий ветер, тела замерзших людей на проспектах, воющий суровый северный ветер в щелях окон и непрерывные взрывы, свисты...
Сердца Мошека и Сары, еще недавно бившиеся в унисон в чудесной симфонии любви теперь учащающимся ритмом чеканили реквием горестной безысходности.
"Тогда для нас на было ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Время, дни, улицы, лица, взрывы, , Ирены - всё слолось в ужасающее обугленное месиво под названием "война", -глотая слезы памяти, продолжала бабушка.
"Вы тоже мёрзли и голодали?" - осторожно поинтересовался Иван.
"Мы не голодали только потому, что у нас был Ангел-Папа. Замерзающими от лютого мороза руками он продолжал шить для знатных персон. Персоны благодарили папу за неизменное качество продуктами. В октябре мы узнали, что Яя, наш родной и любимый дядя Яша, был ранен и замерз на улице. Мама и папа стремительно худели, все самое вкусное и полезное отдавая мне".
Неизменным был наш ритуал вечернего единения, когда мама Сара обнимала меня и папу, наклонялась и шептала: "Я вас люблю. Я вас очень люблю."
"Каждый день перед сном я доставала бархатный мешочек с пуговицами, разглядывала их и вспоминала далекие счастливые дни в мастерской папы".

"Война закончилась. Люди радовались. Я была рада, но горе, которое я испытала, и тот страх ещё долго оставались во мне. Родители остались в Ленинграде, я, окончив школу, приехала в Челябинск. Здесь и осталась. Встретила твоего дедушку. У нас родилась свой Жемчужинка, твоя мама, а потом появился ты, Иван".
Бабушка встала и пошла в свою комнату.
Пораженный, восхищенный, ошарашенный рассказом бабушки Иван сидел и вглядывался в черносливовую тьму с вкраплениями кокосовых стружек звёзд.
Так сильно, как в этот вечер он еще никогда не любил Бабулю.
"Она совсем не злючая. Пережить столько потерь и сохранить так много любви в душе и в сердце", - уверял сам себя Ваня.
Бабушка вернулась на кухню, улыбнулась и, вывернув ладони сказала: "Вот". В её голосе прозвучали задорные нотки той самой Жемчужинки, пришедшей домой в мокрых сандалиях и с корабликом в руке.
Ваня не мог определить, какая эмоция в нем сейчас ярко вспыхивает. "Ты их сохранила?"
Бабушка кивала головой и плакала, плакала, плакала, а потом вдруг засмеялась. "Нашла!"
Мерлит протянула Ивану пуговицу с оттиском солнца. Иван изумленно смотрел на неё. На Ивана смотрела не бабушка, взгляд той самой юной мерлит, у которой, казалось, все впереди.
"Бабуля, - Иван соскочил, крепко обнял бабушку и заплакал.
"Дитя моё, будь счастлив", - шептала бабушка.
"Я люблю тебя, люблю, Бабушка!" - повторял Иван.
"Когда я уйду, Ваня, ты этот мешочек с пуговицами возьми себе и храни его".
"А куда это ты собралась, Ба?", - деловито и слегка возмущенно поинтересовался внук.
"В безбрежный океан вечной любви к маме Саре, Дяде Яшей и Папе Моше".
"Может и хорошо, что ты гуманитарий. В прадеда. Такой же добрый и красивый", - бабушка улыбнулась, притянула внука за пухлые щёки и поцеловала.