Неугасимая свеча

(Междуречье, № 73 (9599), 22 июня 1993 г. С. 1)

Письма фронтовиков... Они были тогда почти во всех семьях. Их ждали с замиранием сердца, их целовали и обливали слезами матери и жены, с широко раскрытыми глазами слушали дети.
Были и в нашей семье эти солдатские треугольнички, написанные в перерыве между боями каким-нибудь карандашным огрызком, порой на первом попавшем под руку клочке бумаги.
Почему, почему они не сохранились? Почему мы не положили их на самое почетное место в доме? Куда разлетелись эти бесценные листочки? Помнят ли, что там было написано, читавшие их, дожившие до сегодняшнего дня?
Я шла по улице Фрунзе и обращалась с таким вопросом к встречным людям. Их глаза наполнялись слезами, голос начинал дрожать, а лица светлели от незабвенной памяти по погибшим, с которой они не расстанутся до последнего вздоха...
–  Дочка, нет у меня таких писем, муж мой погиб где-то под Вязьмой в самом начале войны. Не успел, горемышный, ни одного письма написать.
– Были такие письма. Отец присылал их, но немного, погиб где-то в наших местах в окружении. А нас немцы угоняли отсюда – ничего не сохранилось.
– Писал отец нам с фронта часто. Слава богу, вернулся живым. А письма – выбросили, наверное, не понимали тогда, что хранить бы их, как зеницу ока...
Конечно, некоторые письма фронтовиков можно найти, они остались в музеях, но мне хотелось услышать о них из уст тех, кому они предназначались или хотя бы найти тех, кто мог пересказать их. И мне повезло. Лидия Николаевна Гаврилова, ей сейчас 65 лет, хорошо помнит письма отца. Их было всего два...
«Здравствуйте, дорогие мои детки и жена Акулина. Нахожусь сейчас в Сталиногорске. Город сильно разбит, мы сидим в подвале школы, ни окон, ни дверей, все разбито. Так бомбят, что и головы высунуть нельзя. Акулинушка, береги детей, продай конюшню, а корову оставь, не то с голоду помрете. Ведь тебе пятерых поднимать на ноги, может, одной придётся, не знаю, останусь, ли я жив...»
– А когда провожали его на фронт, он говорил: «Не тужите сильно. Даст бог, война не затянется надолго, всё равно мы победим. Ты, дочка, играть на гармошке не бросай, я приеду и тебе новую привезу, хромку».
Разыскиваем мы его уже лет десять. Папка от документов «распухла». Куда только ни обращались. К нам приезжали ребята из Калуги, одиннадцать человек, из поискового отряда, своих разыскивали, погибших под Сталинградом, а косточки моего отца где-то там, может, на калужской, может, на смоленской, может, на тульской земле.
Не преданы земле. Не похоронены... А о последнем дне отца рассказал его однополчанин: «Весной это было, в апреле 42-го. Там весна холодная, с заморозками. Мы с трудом пробрались через топкое болото, голодные, замерзшие. Сбились с пути, искали своих. В лесу разожгли костер. Заметили нас с самолета. Снаряд разорвался рядом. Отец ваш был сильно ранен, весь бок разнесло. – «Уходите, оставьте меня. Выбирайтесь сами», – настаивал. Губы белые. Соорудили мы шалаш, положили его туда и пошли искать своих. Вернулись назад – ночь прошла, – кружили, кружили – так и не нашли это место».
–Отцу моему, Николаю Сидорову, 37 лет было... Может, половодьем унесло, может, замёрз или кровью истёк, да и зверя в лесу голодного было немало. Один бог знает, какую мученическую смерть принял он у этой Заячьей горы. Про Заячью гору нам калужские ребята рассказали...
А мачеха ждала его до конца, не хотела верить, цеплялась за самую малую надежду: «Может, всё-паки спасся, может, в плен попал?» ... Нет, сгинул без вести. Хоть бы месту этому поклониться...
Доставайте жены, вдовы, дочери, сыновья и внуки фронтовиков их письма, если они сохранились. Читайте и перечитывайте их, пока не заучите наизусть, чтобы память о солдатах Второй Мировой навсегда осталась не только в ваших сердцах, но и передавалась из поколения в поколение – как неугасимая свеча безвременно угасшей жизни – во имя Победы, во имя жизни, за свою страну и за каждого из нас.

В. СУДАКОВА.