Ключник 4

***
    Жена и дочь уехали в Турцию, воспользовавшись осенними каникулами. Пребывание в пустых стенах родной квартиры необъяснимым образом давило и угнетало. Может, потому, что в них скоро должен был состояться неприятный разговор с очень вероятными нехорошими последствиями. Пётр решил пожить в пустующей квартире родителей. Заодно и привыкнуть на всякий случай к новой-старой обстановке. Считающаяся престижной хата располагалась на пятом этаже громадного и помпезного дома-сталинки, по соседству с ещё несколькими такими-же домами. С размахом деды строили, жаль, что так вся затея кувырнулась.
   Чтобы не напрягать Дмитрия Антоновича лишними вензелями по району, он расстался с ним, с тем расчетом, чтобы пройти до родительского дома через небольшой квартал пятиэтажек-хрущёвок, краткое путешествие среди которых всякий раз вызывало приступы ностальгии. Теки, теки река воспоминаний, мы посидим на берегах твоих.
   Здесь жили несколько его одноклассников. Женька Сидоров, Саша Резунов. И незабываемые, стоявший первым в шеренге высокий тощий Витька Шляпников, и последним – маленький круглый Серёга Колин. Пат и Паташон. Штепсель с Торопунькой. Шлём и Колено. Когда Витьку называли Шляпой, он страшно обижался. А, Шлём – вполне прокатывало. С младых ногтей пристрастились они к спиртному, а годам к шестнадцати – уверенно бухали по расписанию. Вот и пятиэтажка-хрущёвка, где жили эти черти. Через дорогу – детский садик, за оградой которого по-прежнему стоит несколько игровых домиков для детворы, в которых раньше подростки могли уединиться хоть с поцелуями, хоть с бутылкой. В сумерках субботнего вечера первым в сторону запертой на примитивную щеколду детсадовской калитки вышагивал Шлём с трёхлитровой банкой малинового или крыжовенного бромбуса, следом – будто верный Пятачок за Винни-Пухом, подпрыгивал Колено с одним бутербродом и двумя стаканами. Хоть часы сверяй - six hours sir, it's Saturday. Нет, они не спились до скотского состояния, но не так давно их с интервалом в год люди в белых халатах зачем-то вынули с того света и строго-настрого наказали: слово «ром» и слово «смерть» для вас означают одно и то же. И оба неудачника от бытового алкоголизма со страху геройски завязали. И даже принялись при случае учить остальных участников многотрудного алкозабега по нелёгкой жизни, что пить – вредно. Получалось жалко, смешно и неубедительно.
   Здесь жил известный всем здешним пацанам весельчак и острослов Николай Петрович, какое-то время изображавшего заядлого охотника. Охотник из него был никакой, а щенок, проданный ему как породистая гончая, на поверку оказался миловидной, добродушной и общительной дворнягой, быстро ставшей любимицей всего двора. Для охоты совершенно непригодной, но незаменимой для душевного общения, что оказалось даже выгоднее, поскольку охоту Петрович забросил, а собачинда оказалась на редкость компанейским созданием. Петрович, не иначе, как с большого перепоя, или в приступе веселья, нарек её Контрибуцией, но звали её обычно просто Буся или Буська. В плохом настроении – Контра. Несколько раз звучало Контрибуся и Контрабася. Увидеть Буську с хозяином, не поздороваться и не потрепать дворнягу за уши – считалось неприличным.
   Наконец, в этих домах жил Алексей Семёнович. Для Петра и брата – дядя Лёша, для родителей – просто Семёныч. Пожилой уже, седой, как лунь, одинокий и вечно хмурый человек, приходившийся матери седьмой водой на киселе. Может, как раз ей-то он и был каким-нибудь двоюродным дядей. Мать и отец о нём говорили скупо, и с уважением, хотя, как понял Пётр – Семёныч как минимум пару раз в советское время побывал на зоне, и явно не за драку-поножовщину или кражу семечек на рынке. За что именно – по слухам и недомолвкам Пётр догадался позже. Шнифер был Семёныч. «Громил сейфы, будто косточки из компота». Хотя, это скорее про медвежатника, а Семёныч вскрывал их аккуратным образом. Может, и не только сейфы. Как-то раз, классе в пятом, Петька одолжил брательнику свои ключи от квартиры, и тот благополучно помчался с ними гулять дальше. А Петьке срочно понадобился лежавший дома новенький томик «Крысы» Гаррисона – обожаемая им тогда Светка Рыжова вдруг решила выяснить, что тут все вперегонки читать взялись. С отчаяния он заглянул к жившему в двух шагах Семенычу – а, вдруг брат забегал к нему и ключи оставил. Но, чуда не случилось, а досада, видать, на лице была написана. Тогда Семёныч расспросил его, нахмурил кустистые брови, накинул старенькую свою кожаную куртку, бросил в карман пригоршню каких-то бирюлек, непонятно откуда появившихся, и они вместе пошли к Петру домой. И Семёныч с ходу, как-то буднично и уверенно открыл оба дверных замка, запустил в квартиру Петра, зашел сам и отзвонился с домашнего телефона матери на работу – так и так, такие дела. Сына в квартиру запустил, пусть запасные ключи берет и дальше – сам. Взрослый парень. Петька всё это время восторженно на него смотрел, а когда тот положил трубку телефона, выдал: «Дядь Лёш. Научи меня так. Это же круто! Слово даю, я не воровать, я просто так». Семёныч усмехнулся в густые усы, которые то сбривал, то снова отпускал, как-то странно посмотрел перед собой и отрицательно покачал головой: «Не надо тебе этого, Петруха. И предлагать кто такое будет – не лезь. Понял ты меня? И, запомни, «просто так» – никогда и ничего не бывает. Понял?» Петька головой кивнул, а у самого от обиды аж губа за ухо заехала. И, он не был бы самим собой, если бы так просто отступился. Кусками и обрывками собирал он нужные знания, вникал в устройство попавших в руки ему замков и каким-то наитием делал нужные отмычки. Спустя месяца три-четыре самостоятельных, упорных и тайных от посторонних глаз экспериментов, он уже уверенно разбирался со старыми дверными замками разных эпох и конструкций, целый ящик которых нашёл в гараже деда Валеры. Стоявший там-же дедовский сейф с запасами коньяка и самогона он вскрыл ключом, сделанным по оттиску с оригинала, снятому ранее в три секунды за спиной у деда. Ни к чему не прикасаясь, Петька закрыл сейф, закрутил ключ в тиски и распилил его в куски ножовкой. Дед, выходивший к знакомому через два гаража, ничего и не заметил. А, Петра не интересовало содержимое, его интересовал процесс. Кстати, найденное им и блестяще отработанное решение, он посчитал тоже неинтересным. И нечестным. Потому он сделал позже несколько безуспешных подходов к дедовской реликвии с отмычками и, возможно, взял бы заявленную высоту, если бы не потерпел сокрушительного фиаско в другой своей затее – заклинил «инструмент» в верхнем дверном замке своей квартиры при попытке его открыть. И пошёл к дяде Лёше с повинной и в ожидании заслуженной клизмы с патефонными иголками. Дядя Лёша всё исправил. Потом долго сидел в кресле, вдумчиво перебирал в руках все честно сданные Петром понаделанные приблуды и молчал, а Петька стоял, потупив взгляд и едва сдерживая слезы. Было стыдно. И, продолжать свои эксперименты почему-то больше не хотелось. От слова «совсем». Всё прошло, как рукой сняло.
   - Головушку-то подними… Ключник. – сказал наконец Семёныч. - Ну? Всё? Отболело?
   - Да, - ответил Петька, глядя ему прямо в глаза. – Отболело.
   Сёменыч добродушно усмехнулся, встал и обнял его. Потом, надо полагать, в качестве утешительного приза, взялся время от времени учить его обращению с картами. Рамс, покер, преферанс, бура, тысяча. Основные карточные премудрости и с полдюжины финтов – хороший понт дороже денег. А, главное – быстро понимать, когда тебя намерены обмануть, и как это могут сделать. Жаль, даже это обучение длилось не долго - Семёныча зарезали. Кто - так и не нашли.
   Светка Рыжова тоже когда-то жила неподалеку. И Ленка Лямкина. Много. Много кто тут жил. Некоторые, может, и сейчас живут…
   - Опа! Кто ко мне идёт!
   Пётр вернулся в реальность - прямо навстречу ему шел человек. Окинув его взглядом, Пётр понял, что это – Эдик Кубиков, его одноклассник. В изрядно потасканной, но не так давно - дорогой брендовой куртке. Разбитых кроссовках. И заношенных джинсах, которые спереди на бёдрах были уже не голубыми, а грязно-жёлтыми. От роскошных соломенных кудрей Эдьки, которым раньше завидовали все девчонки и дразнили его Кудриковым – осталось несколько спутанных и сальных прядей. И, от самого Эдьки мало, что осталось. Тоже – разбитого и заношенного. Но, это был Эдька. Пётр вдруг вспомнил - мать на днях обмолвилась по телефону, что Кубиков его искал. Зачем - непонятно, но спрашивал его Кубиков. А, теперь вот набежал.
  - Ты пришел… сам… я тебя искать собрался. – лицо Кубика расплылось в глупой улыбке.
  - Привет, Эд.
  - Это хорошо, что ты пришёл. Ты мне нужен. Тут такое дело, Петруха. Помнишь ту коробочку, шкатулочку? Из детства, что ты у меня выцыганил, а? Она нужна… очень нужна. 
   - Эд, ты нормально себя чувствуешь? – Пётр сказать по правде, слегка офонарел с такого запроса. - Какая ещё коробочка?
   - Ты, что не помнишь?
   - Помню… - Пётр действительно вспомнил: - Да только она потерялась уже девяносто восемь раз. Ты сейчас, о чем вообще?
   - Петя… Петенька…  найди её. - в голосе Кубика удивительным дуэтом звучали мольба и угроза: - Найди. Найди пожалуйста. Плохо всем будет. Ох, плохо. Ты её ищи, найди и при себе держи. Береги пуще глаза. Услышал ты меня? А, я к тебе за ней приду. Обязательно приду. Надо так.
   Эдька вдруг резко повернулся и, пошатываясь, пошёл по тротуару между домами. Пётр с содроганием посмотрел ему вслед. Кубик-Кубик… Где я тебе откопаю эту чёртову безделушку? Что же ты натворил-то с собой. Реально же крышей тронулся. А ведь нормальный пацан вроде был. Ну, да – с отцом конечно проблемы были…
   Для всех, кроме своих одноклассников Эд Кубиков всегда был в тени своего отца. Когда кто-то поминал Кубикова или просто Кубика - все понимали, что речь идет про бандюгана и бизнесмена, взлетевшего внезапно к вершинам успеха в понятиях «святых девяностых» в середине-конце их, и ещё более скоропостижно, камнем рухнувшего спустя десяток-полтора лет обратно на дно.
   Кубик-старший ко временам свистопляски на руинах Союза успел отмотать два недолгих срока за кражу и хулиганку. Ничего великого и ужасного вроде из себя и не представлял. Крутился с ушлепками, разъезжавшими на раздолбанном «чероки», и крышевавшими торгующих шнурками-стельками и прочей чепухой лоточников. Но, вдруг, как-то разом оказался при деньгах и своей банде в десяток лбов, сошелся с парой вхожих во власть подельников, и принялся громить окружающий мир ударными темпами и со страшной силой. Точно, наверстывая упущенное. Слова «купить» эта жадная крыса не знала. «Отжать», и никак иначе. Впрочем, что-то другое в «святые девяностые» расценивалось как признак слабости или глупости.
   Кубиков занимался прихватизацией и рейдерскими захватами всего, до чего мог дотянуться. Отжатое – распродавали кровоточащими кусками, сдавали в аренду, резали в металлолом. Всех лишних пускали по миру. Несогласных отправляли в безымянную яму или на кладбище. Ямы наполнялись, кладбища росли – не один Кубик тогда бизнес делал. Посерьёзнее люди были. Но, и его бизнес шел в гору, потихоньку легализуясь. Какое-то время спустя утилизировали за ненадобностью и свою же пехоту в кожанках да штанах с лампасами, что людей убивали и калечили. В итоге, как обычно бывает при таких раскладах, остаться должен был кто-то один. Потому настал черед дружбанов-подельников – одного средь бела дня застрелили из примитивного обреза охотничьего ружья, а второго за какие-то пустяки проводили на зону, где он угодил в пилораму. От расстройства, надо полагать.   
   Кубиков-старший остался на вершине успеха. В зените славы. В полном одиночестве. С женой и сыном он разорвал отношения ещё в самом начале восхождения. От всех близких ранее людей, которых не убил, дистанцировался. С упорством лангольера уничтожал он своё прошлое и беспощадным бульдозером неумолимо пёр в будущее. Казалось, ничто не может остановить эту грохочущую и смердящую машину разрушения, однако же финал истории оказался совершенно неожиданным и фееричным – как если бы режиссер уже в ходе идущей пьесы вдруг переписал всем хорошо известный сценарий. И кудрявенькая, беленькая Дездемона, выслушав Отелло, криво ухмыльнулась, со словами «да пошёл ты в свою Африку, козёл черномазый» достала из-под подушки настоящий револьвер и шмальнула ревнивцу в голову, так, что тапки в зал закувыркались.
   В какой-то момент обуревший от затянувшейся вседозволенности и безнаказанности Кубиков перестал следить за происходящим в его хозяйстве. Он и ранее-то занимался в основном вопросами отъёма чужой собственности, не особо вникая в управленческие и финансовые дела сколачиваемой им маленькой империи. Его делом было отобрать и притащить в кучу, на которой он и восседал разжиревшим задом. Обеспечивать сохранность и приумножение награбленного должны были холуи, которых он держал в постоянном страхе, время от времени показательно расправляясь с провинившимися и просто утратившими доверие. Одной из ключевых фигур у него был его финансовый директор – затюканное Кубиковым создание, сочетавшее мощнейший мозг с полным отсутствием воли при внешности Карандышева. Тут бы и вспомнить бандюгану, чем закончилась череда унижений Юлия Капитоновича, да не досуг, видать, было «Бесприданницу» перечитать, или «Жестокий романс» пересмотреть.
   Финансовый втихую задружился с главбухом – одинокой толковой бабой страшноватой внешности. Возможно, единственной в компании женщиной, попавшей на работу, миновав хозяйскую постель при трудоустройстве, и за годы работы тоже изрядно натерпевшейся от Кубикова. Любовь ли там была, или «клуб по интересам», но два сходных судьбой и характерами одиночества потянулись друг к другу. А, притянувшись – уже не могли не замыслить недоброе в отношении своего угнетателя. Ума и так хватало каждому с избытком, терпения им тоже было не занимать, а объединённая сила воли достигла требуемой для отмщения мощности. Они прекрасно понимали во что ввязывались, и, чтобы провернуть задуманное, а потом унести ноги вместе с головой, совратили нового начальника Кубиковской службы безопасности. Чем уж именно они склонили его к сожительству – осталось неведомо, хотя давно известно, что, «осел, нагруженный золотом, возьмёт любую крепость». Вдобавок, не могло такого быть, чтобы человека, с головы до ног измазавшегося «святыми девяностыми» не за что было ухватить для большей сговорчивости.
   В результате сложилась группа заговорщиков, которая разбомбила великого и ужасного Владыку Кубика как фраера ушастого. Его до нитки обобрали, технично выведя финансовые активы и распродав хозяйство в добрые руки от Балтийска до Анадыря.
   В один прекрасный день вернувшийся с Гоа Кубиков привычно уже дал прощального пинка в направлении такси надоевшей ему за время отдыха очередной сисястой и губастой пассии, и был удивлен отсутствием встречающей его машины. Попытки дозвониться до холопов оказались безуспешны. Озверев от происходящего, он тоже взял такси и прибыл в офис своей компании, где застал деловито шныряющих посторонних людей, которые уверяли его в том, что ему тут больше ничего не принадлежит. Все попытки дозвониться до финансиста и бухгалтера, и получить объяснения происходящего к успеху не привели. И неожиданно быстро Кубиков осознал, что его уделали. Финансовый директор и бухгалтер, эти зашуганные холуи просто исчезли, унеся с собой его нажитое непосильным трудом богатство, и оставив ему на бедность немного долгов, для покрытия которых вскорости пришлось продать особняк и личный «лексус» - внедорожник. Присутствующему здесь и делавшему невинное лицо безопаснику Кубиков по слухам хотел прострелить голову из пистолета, вынутого из какой-то нычки прямо в офисе. Но тот умело выкрутил оружие из утратившей хватку и разрыхлевшей руки, приберег его в свой стол, и вежливо посоветовал бывшему хозяину убираться к чертовой матери и более сюда никогда не приходить. Кубиков, который к тому времени разожрался в безобразную свинью и страдал одышкой, словил сердечный приступ и прилёг в больницу.
   Оттуда выползла озлобленная на весь свет руина с окончательно разрушенным здоровьем, сохранившая таки немного денег и «шестисотый» мерседес, пылившийся до этого в гараже особняка. Кубик-старший поселился в старой квартире, где жил Эдька. Как уж тот его пустил, из жалости или по договоренности – осталось неизвестным. Кубик старший первое время ещё дёргался, куда-то ездил на своём «шестисотом», кому-то звонил прямо с улицы, угрожал, бесновался, но всё это было тщетно - поезд ушёл безвозвратно. И эта скотина более никому не была нужна. Близких ранее ему людей он или убил, или превратил во врагов, а дальние с удовольствием повернулись к нему задом. Он всё реже выходил из квартиры, и «мерседес» его торчал во дворе, превращаясь в недвижимость. Но, именно этот вынырнувший из небытия артефакт ****ского времени доконал своего хозяина: кто-то швырнул из окна дома на крышу «мерину» горшок с кактусом, и этого зрелища Кубиков-старший уже не пережил, врезав дуба до приезда скорой…
   Потянуло холодным ветром. До подъезда было уже недалеко, но Пётр застегнул молнию на своей старенькой, приметной в сумерках ярко-жёлтой спортивной куртке. Заночевав в родительской квартире, сегодня утром он в порыве ностальгии накинул эту куртейку, прописавшуюся в шкафу среди забытой старой родительской одежды, а до этого нещадно носимую и в пир, и в мир, и в добрые люди.
   Размышляя, зачем Кубику-младшему понадобилась выменянная когда-то у него безделушка, Пётр поднялся на свой этаж и открыл дверь квартиры. Неторопливо скинул кроссовки, забросил в шкаф куртку и прошел в комнату, прикидывая, где может лежать искомая шкатулка. Или коробочка. Пётр так и не пришел к выводу, как называть эту штучку – плоский, приплюснутый ящичек размерами сантиметров 15 на 25. И высотой сантиметра три. Со съемной крышкой. Судя по всему – фарфоровый. Такое впечатление – грубо перекрашенный. Возможно, что и неоднократно за годы жизни. На момент находки - вымазанный в фисташковый цвет и когда-то разрисованный по всей своей поверхности ныне полустертым замысловатым орнаментом. Снаружи на дне был нарисован тоже полустертый мудреный крест. Точнее – уже остатки его.
   Шкатулку Кубик нашёл в опустевшем старинном деревянном дом, куда залезли всей бандой как-то по весне, когда учились классе в пятом или шестом. Дом собирались ломать, чтобы на его месте построить новую девятиэтажку с магазином внизу. В ней потом поселился Витька Соломин. А, тогда они все с интересом и опаской лазили по комнатам, из которых и старый хлам не вывезли, и нового добавить успели: тряпки, коробки, обломки мебели, пустые бутылки, шприцы, пакеты с вынюханным клеем. Среди поколений пацанов и девчонок об этом доме ещё до шальных девяностых ходила дурная слава и передавались рассказы один страшнее другого – что его построил чернокнижник, там жили и живут мрачные колдуны, насильники и живодеры. А, под домом – бесконечные подвалы и тоннели, ведущие к центру Земли, заполненные скелетами сгинувших там людей, живыми мертвецами и жуткими тварями. И вечером к нему лучше не подходить. Сейчас вечером к нему точно было лучше не подходить, хотя до обитаемых домов и дворов от него было от силы метров шестьдесят. Эти метры вполне могли оказаться роковыми. Но, в данный момент стоял день, пацанов было много, и у каждого свербило в одном месте. Потому они полезли в этот дом, превозмогая страх, и отвращение к мусору и грязи. Никаких подвалов они не обнаружили. Никто на них не напал. Кубик нашел эту самую коробочку. Добычей Мишки Замотина стал топор с клеймом Тульского Императорского Оружейного Завода. Остальным достался искорёженный, ржавый хлам. Который, покрутив в руках, побросали во дворе дома. Антоха Потапов, вслух озвучивший надежду найти старую, помятую лампу с исполняющим желания джинном, нашёл грязную, пустую бутылку от «бифитера» и, будучи осмеян, свинтил домой, держась за живот. Не иначе, как от расстройства прихватило.
   Коробочка эта странным образом запала Петру в душу, хотя все остальные отнеслись к находке достаточно равнодушно. Для Эдьки Кубикова это был просто забавный трофей. А, Петька не мог объяснить, зачем она ему нужна, но подспудно искал повод, чтобы её у Кубика выцыганить. Ещё в ней лежало письмо, написанной латиницей на старинной бумаге. Многократно сложенное и оттого затертое до неприличия. Со следами воды, разводами, многочисленными разрывами и потерянными кусками. По сути – это были фрагменты письма. Не сказать, что в богатом Петрухином воображении рисовались связанные с коробочкой приключения, дуэли, интриги, подвески королевы, подвязки Констанции, подтяжки Портоса и прочие «балы, красавицы, лакеи, юнкера», но он был убежден, что шкатулка если и не хранит какую-то тайну, то непременно была свидетелем неких событий, близких по значимости к историческим. И Петька решил подарить её матери, которая тогда увлеклась историей.
   Он ранее уже провёл к Эдику пару неторопливых и ненавязчивых подкатов за коробочку, а теперь решил сделать предложение, от которого тот не сможет отказаться. Кубиков как-то заходил к Петру и запал на страшненькую модель «форда» - «кортины» советских ещё времён. Непонятно почему и зачем, модели он не коллекционировал, но… вот втемяшилась ему старенькая, кем-то уже поигранная, серо-голубая «кортина». Называть её, правда, было принято «форд»-«консул-кортина», может в магии имени и было дело. У Петра в заначке была ещё такая – не битая, не крашеная, как новенькая. Бежевая, да ещё в родной коробочке, и серой он решил пожертвовать.
   В тот день они резались в «Король-Говно» – ролевую игру с элементами социальной лестницы на основе подкидного дурака. Доставлявшую в хорошей компании мегатонны смеха и отличного настроения. Играли прямо во дворе, кое-как расположившись на том, что было - не хотелось идти на пустые трибуны стадиона, хотя там было интереснее:
   - на верхней лавочке изначально располагалось удачно вытянувшее бубнового короля Его Королевское Величество;
   - ниже его по правую руку – Принц, более других отхватывающий от Палача тычки, щелчки и подзатыльники за попытки свержения Его Величества и утаивание лучших карт, вместо честной передачи их Его Величеству, щедро приправленными лестью и заверениями в своих верноподданных чувствах;
   - по левую руку – неприкасаемое асоциальное Говно, которое зато не участвовало ни в какой трудовой деятельности, не подвергалось телесным наказаниям даже во время охватывающей все слои общества «реформы» (когда Его Светлое Величество в сиюминутном порыве нахлынувших чувств с криком «Реформа!» отвешивал подзатыльник Принцу, тот - Палачу и дальше вниз по социальной лестнице), могло невозбранно возводить хулу на Его Величество и остальных игроков, ещё и называя их по именам, а три раза подряд «не всосав», то есть – трижды кряду отбившись от Его Величества, менялось с ним местами со всеми последствиями.
   Ниже за Принцем и по кругу, против часовой стрелки и к социальному дну:
   - Палач, выполнявший карательные действия по воле Короля;
   - Шут, обязанный развлекать Короля и почтеннейшую публику;
   - Рабочий, тасовавший колоду и сдававший карты;
   - Подметало, сгребавшее отыгранные карты в кучу. Оно оказывалось рядом с Говном, и круг замыкался.
   Место и должность Короля, конечно же, были самыми привлекательными. Но, например, субтильный Тошка Потапов только и рвался в Палачи, чтобы раздавать щелбаны и подзатыльники третировавшим его в остальное время пацанам. И тут уж только от Короля зависело – обуздать рассвирепевшего доходягу, или наоборот, спустить его с цепи. Часам к трем дня игра всё-таки надоела, Петька, Кубик и Тошка остались просто посидеть-поболтать, остальные разошлись.
   - Слышь, Эд. Давай, ты мне коробочку, а я тебе «кортину».
   - Она у тебя покоцаная. Краска отбита на фаре.
   - Это поправить можно, а коробочка у тебя тоже покоцаная. – усмехнулся Петька. – Перемазанная вся какая-то.
   Он знал, как Кубику хотелось «кортину», сейчас увидел его блеснувшие глаза и понял, что Кубик ещё немного покочевряжится и принесет коробочку. И он её действительно принёс…
   Только, где же она сейчас? И зачем вдруг ему понадобилась? «Кортину» теперь, что ли, назад попросить? Пётр подёргал наугад ящики в стенке, понял, что кавалерийским наскоком решить задачу не получиться, и вообще – начищенные вечером сапоги лучше надевать утром на свежую голову. Заодно можно будет совместить «приятное с полезным» и выбросить уже очевидно никому не нужное барахло.
   Родители, переехавшие в отстроенный наконец-то дом, взяли с собой лишь то, к чему привязались за годы жизни. Из мебели это коснулось бережно сохраненных изящных кресел конца 60-х годов и утащенного батькой с каких-то производственных руин монументального «наркомовского» письменного стола при полагавшейся ему лампе с зеленым абажуром, которые ненадолго заехали в квартиру после реставрации.
   Старший брат Сашка уже несколько лет на полгода уходил в море, по возвращению месяц-другой сидел дома с дочерями, потом несколько месяцев работал продавцом в магазине напольных покрытий в поисках общения с людьми, а когда общение надоедало – снова уходил в море. Сейчас он по сути переехал во Владивосток. Хотя и ранее с жильём у него было всё в порядке, и родительская квартира его интересовала в качестве комфортного пристанища для устроения посиделок с ближайшими друзьями-одноклассниками по возвращению с морей-океанов. Соседи на него, кстати, ни разу не жаловались. Пётр приоткрыл дверку бара в некогда престижной югославской стенке, заценил шеренгу бутылок и добросил туда «ольмеку», прихваченную с работы. Красота. Брательник расслаблялся со вкусом, а пополняемый впрок запас бухла вывозить не стал.
   Утром Пётр, никуда не торопясь, позавтракал, принес пару мусорных мешков и приступил к разборке, вороша попутно и свою память. Вожделенная коробочка, попав тогда к нему в руки, принесла разочарование, как говориться – с ходу. Никакого интереса у мамы она не вызвала. Скорее даже наоборот, настороженное неприятие. Она долго и задумчиво вертела находку в руках.
   - Где ты это откопал?
   - Мы с парнями её в старом доме нашли, вместе с топором дореволюционным. Дом, который сносить будут. Старинная, наверное. Там ещё остатки письма.
   Подошёл отец, посмотрел и вызвался отнести пожелтевшую от времени и растрёпанную бумагу на работу - у них одна сотрудница немного волокла во французском. А, следующим вечером Петька случайно подслушал их разговор. Письмо, как отец и предположил, было именно на французском, и сейчас он объяснял матери:
   - Надежда посмотрела, действительно – французский. Про любовь и шпаги тут ничего не нашли. Вообще, смысл того, что тут было - уловить невозможно. Тут же куски по сути. Внизу оборвано, из середки – выхвачено там и тут, часть текста размыта, через строку стерлось и протёрлось. Вдобавок, Надя предполагает, что здесь немало ошибок. Местами – вообще «додепа» какая-то. Адресовано – милой Элен. Есть мнение, что письмо написано тоже женщиной. Сообщение о смерти. Какие-то подробности, какой-то Николя. Петербург. Поездки. Имение отца. Картёжная игра. Преображение и бедствие среди «moujik». Полковник Безобразов. Опять Николя. Есть что-то про кражу у бабушки. Безумство. Снова Николя, побег в старый водоём. Или мы не так понимаем. Гибель… какой-то Дрейзе, должный явиться. В общем, ничего не понятно… Возможно, это просто письмо какой-нибудь дворянки-помещицы своей подруге или родственнице о текущих событиях в округе.
   - Выбрось… - сказала вдруг мама. - И письмо, и коробку эту… нехорошие они, будто висит на них грязь какая-то…
   Петька тогда расстроился. А когда все улеглись спать – потихоньку вынул коробочку из мусорного ведра, сполоснул в струе воды, потом попробовал смыть наляпанную краску. Она не поддавалась – всё что было можно оттереть, было ранее оттёрто Эдиком. И Петька бросил неблагодарное дело. Письмо так ушло с концами, а коробочку – он спрятал, решив при случае толкнуть её кому-нибудь с прибытком. И даже сделал несколько попыток, если и не толкнуть - так подарить. Пусть и без прибытка. Но, коробочка возвращалась, как неразменный рубль. Потом он просто позабыл про неё, и мать про неё забыла, коробочку шпыняли по всей квартире и даже представить было невозможно, где же она сейчас.
   Однако… вот же она. В ящике серванта. В гордом одиночестве. Нашлась. Пётр покрутил плоскую коробчонку в руках, открыл и увидел на дне полустертую надпись малопонятного содержания, о которой совсем позабыл: «Фартъ - не шпалеръ, за поясъ не сунешь». И неожиданно для себя вздрогнул. Потом сел в кресло и задумчиво уставился на коробочку, вспоминая пригрезившееся ночью накануне.
   Нет, не нужно пока это отдавать… И горячку пороть тоже не нужно. Вот с Эдькой поговорить – да, нужно. Но, вдумчиво и не торопясь.
   Когда он закончил с поисками и последующей приборкой – время было к полудню. Спешить было совершенно некуда. Он прилег на диван, снова покрутил коробочку в руках, потом положил её на подголовник. Когда заложил руку за голову – коробочка шмыгнула вниз, в узкий зазор между стеной и диваном и плавно съехала на пол, негромко стукнув. Пётр усмехнулся – вот зараза, так и норовит в щель какую забиться. Наплевать. И так уже время потратил на её поиски. Пусть там пока лежит. Раз так ей хочется. Теперь то мы знаем, где она. Он созерцал часы на противоположной стене, циферблат которых был выполнен в виде цифр на силуэте Африки. Потом прикрыл глаза и провалился в сон…