Ключник 9

***
     Он снова смотрел вслед уходящей женщине… ну, да… такое уже было. Она уходила, а он смотрел. Юлия. Девушка из детства и юности. Она ему даже нравилась. А, он нравился ей. Потом – его ждали годы напряженной учёбы в закрытых корпусах. Недолгая служба. Две минуты сомнительной славы. Четверть часа позора. Полная приключений и лишенная смысла жизнь удачливого взломщика и стрелка. Женщина, с которой он не мог быть вместе. Юлию ждало счастливое замужество. Обоих их ждали несколько случайных встреч.
   Зачем он тогда снова приехал в родной город? Чубарь ещё тоже спросил его – зачем туда? Он отшутился в ответ: до Сахалинской каторги оттуда ехать ближе. Не через всю страну, а только через половину. Половину страны, которая уже бурлила, точно сортир с дрожжами, и шаталась на краю бездны. И дело тут было не запоздалом бессмысленном вольтерьянстве, коим скорбны уже были - и дети боярские, и дворники спившиеся. И не в европейских платьях, пейсатых евреях, гонористых поляках, своих собственных мужиках, что в церковь через раз ходят, бороды бреют и стакан с водкой мимо рта не пронесут. И не в женщинах, что без мужей по людным местам шатаются. Рыба тухнет с головы, как известно. Думать голове надо больше, а воровать и предаваться неге – меньше. И не затевать, вдобавок, войну, которая вместо быстрой и победоносной обернулась затяжной, затратной, бесславной и самое страшное, показавшей насквозь прогнившее нутро, глупость и неадекватность правителей сверху донизу.
  А, пока было затишье. Затишье, в последние минуты перед грозой. Было лето. Он снова совершенно случайно встретился с Юлией. Они прошли по Набережной, потом сидели на открытой веранде модного французского ресторана, пили замечательное вино и смеялись. Прошлая их встреча получилась совсем забавной – жизнь выписывает замысловатые зигзаги. Года четыре назад, соблюдая все правила полагающейся в таких случаях конспирации он вывез в столицу любимую женщину, с которой не мог быть вместе, и встретил в Большом Театре повзрослевшую девчонку, с которой в юности они были неравнодушны друг другу. Нет, он не испугался возможной огласки произошедшего. Во-первых, Юлька была не из сплетниц, и умела хранить тайны. Во-вторых, огласке он даже был бы рад. Скандал, её развод с этим тюфяком, несколько дней позора… Потом завязать с ремеслом своим, забрать ставшую свободной женщину, уехать с ней и дочерью хоть в тихую провинциальную Ливонию, хоть в бурно растущий Владивосток. И жить. Хорошо жить. Или, обчистить напоследок хомяка покрупнее и откланяться за границу. В Италию, или к швейцарским гномам – этим уж точно всё равно, откуда ты притащил мешок с золотом, сам накопил или ограбил кого. И очень хорошо жить. Его смутила ревность, увиденная им в глазах Юлии. Видом своим он ничего не показал, но томила его потом мысль - не проглядел ли своё счастье, что когда-то рядом было? Была бы с ним Юлька, может и пережил бы он, поплевывая, тот позор, что случился с ним самим?
   Знал бы прикуп… А, теперь вот оставалось только сидеть в раздумьях, да любоваться украдкой красивой женщиной. Умной, веселой, одетой по последней европейской моде. Хотя, и он тоже был на высоте. Не вот какой-то там купчишка с бородёнкой. Эдакий преуспевающий инженер-механик. Наверное, она так и подумала, когда он с улыбкой сказал ей, что занимается механизмами разной степени сложности и размеров, и много общается с людьми. И не соврал ведь. Для Государства Российского, особенно мытарей его – он и был дипломированным инженером-механиком, колесящим по стране в готовности что-то настроить, обслужить, или отремонтировать. Диплом его был липовым, честно купленным у канцелярских крыс Рижского политехникума. Но, подушный налог все годы вольной жизни платил с настоящего своего пачпорта. А, Разбойный Приказ тем временем ловил бомбившего вокзальные кассы уроженца Варшавы Петра Грабовского, или раскурочившего пару сейфов в Купеческом банке Самары Самсона Петрова, и барона Штакельберга, опозорившего при помощи новейшей газовой резки неприступные закрома Волжского Пароходного Общества.
   Он улыбнулся. Было, что вспомнить. Юлия тоже улыбалась и весело щебетала. Со стороны их скорее всего принимали за благополучную семейную пару при хорошем настроении. Хотя, кроме воспоминаний о прошлом, о прошедшей юности, когда они нравились друг другу, не было ничего, что их могло объединить. У неё был любящий муж, дочь, сыновья-близнецы и, казавшееся безоблачным будущее. У него ещё недавно была любимая женщина, с которой он не мог быть вместе, и тоненькая, точно ивовый прутик, девочка – их дочь. Они потеряли её прошлой весной, и решили никогда больше не встречаться. Сейчас у него оставались опустошенная душа и перспектива пожизненной каторги за любую половину того, что он успел к тому времени накуролесить. Ему и терять уже было нечего. Даже напарника своего криворукого, похоже, потерял. Они ехали порознь, через разные города. Все сроки ожидания его уже вышли, и вероятных вариантов было ровно два: либо свинтил на сторону, либо повязали. Он предполагал второе. Не зря же томило и плющило, точно перед грозой. Как в воду ведь глядел, когда пошутил на счет возможной поездки на каторгу. Вчера его не оставляло чувство, что за ним ходят по пятам. Он уже готов был к тому, что ему стрельнут в спину, когда вышел с постоялого двора. Или скрутят, когда забирал с почты свой инструмент, пришедший с Нижнего Новгорода как приспособления для ремонта двигателей внутреннего сгорания. Смех смехом, но «самобеглые коляски» с таким приводом крепко теснили паровики и электромобили, и он уже думал – не открыть ли ему пару мастерских, дававших по сути возможность легально потихоньку грабить обывателя, да только раньше надо было этой темой заниматься. А, сейчас было чувство, будто само время его истекает. В его часах падают последние песчинки. И скоро надо будет пройти к кассе за расчетом. Промежуточным расчетом, если Чубаря повязал Разбойный Приказ. И окончательным, если его прессуют те, кому успели карманы почистить, или мозоли оттоптать. Беркович, например. Да мало ли ещё кто. Карапетян, жестоко им наказанный за смерть своего учителя Феди Часовщика, отравившегося у вскрытого сейфа коньяком с цианидом, любезно оставленным там добрейшим Гургеном Давидовичем в початой бутылке с парой рюмок. Жадный и подозрительный Карапетян не доверял ни государству, ни людям, и всё накопленное-нахапанное стаскивал в свой дом, как хомяк в нору, устраивая ловушки, точно в гробнице фараона. Сгорел его дом к едрене фене вместе с мешками ассигнаций, коробками ювелирных украшений и бесценной коллекцией поделок Фаберже. И золотые монеты из развороченного сейфа растеклись по пожарищу. Много кого обидел, хорошо успел поработать…
    Уже вскоре грянет Смута, и всё, казавшееся ещё вчера незыблемым и вечным, в несколько недель упадет в бездну ненависти и беззакония. Юлия потеряет мужа и одного из мальчишек. А, сейчас она вдруг посмотрела на него и рассмеялась.
   - Что? – кивнул он ей, тоже улыбнувшись, ему нравилось, когда Юлия смеялась.
   - Вспомнила, как ты с «пенни-фартинга» * навернулся. Сначала было смешно, потом страшно, а потом снова смешно. Весь такой важный из себя… в котелке. По улице едет. Бабки крестятся и вслед плюют. Собаки бесятся. Мимо нас проехал, шляпу приподнял, откланялся. А, сзади по улице хозяин велосипеда уже бежит, впереди воз с картошкой раскорячился…
   - Прокатиться перед вами хотелось. С форсом…
   Он рассмеялся, и не стал говорить, что котелок, который он наладил ради минутного форса, ему жутко понравился. Возвращать прям не хотелось. Годы спустя купил себе такой-же и долго носил, пока не потерял при очередном замесе со стрельбой и забегом по тёмным подворотням. Стало вдруг стыдно. За, пусть и ненадолго, но угнанный велосипед и котелок этот. Вот за всех Берковичей с Карапетянами, Власовых с Синельниковыми и многих других, чьи сейфы он выворачивал, стыдно не было. И за тех, в кого стрелять доводилось и ножом тыкать – отчего то тоже. Наверное, это было плохо, но ничего он не мог с собой поделать.
   Мимо их столика прошла пожилая пара, женщина, словно подтверждая мысли о том, что их принимают за мужа и жену, с легкой грустью, надо полагать – о прошедшей молодости, проронила:
   - Смотри, какая пара…
   Юлия снова улыбнулась, услышав. Он – тоже. И снова спросил сам себя - а, ведь у них могло бы получиться… или не могло? И, не сдержавшись, задал тот же вопрос Юлии. И всё испортил. Юлия рассмеялась – не могло. Потому, что нельзя жить с одной, а любить другую. Ты ведь другую любишь. Тебе с ней нужно быть. Он не сдержался и спросил её – а, ты сама как живёшь? Этого уж вообще не стоило спрашивать. Юлия смутилась, потом улыбнулась, сказала «спасибо», встала и попрощалась, говоря своим видом, что не надо её провожать. И говорить тоже больше ничего не надо. Но, вдруг обернулась, и снова подошла к нему:
   - Я пыталась всех обмануть. Почти получилось. Почти, потому, что нельзя обмануть самого себя. Ну, и Его… - она кивнула на небо: - тоже. Не пробуй, не получится. Прожить – получится. Обмануть – нет. Запомни. Прощай…
   Стройная фигурка её скрылась среди идущих по улице людей. А, два элегантно одетых крепких лба, сидевших до этого за столиком неподалеку, дружно поднялись, подошли к нему, предъявили свои бляхи сыскарей Разбойного Приказа, деловито и незаметно взору других посетителей охлопали его по карманам, и вежливо потребовали следовать с ними. И не совершать глупостей вдобавок к тем, что он уже успел совершить…

* - Ранний тип велосипеда, с очень большим передним и маленьким задним колесом, напоминавшим сбоку две эти монеты, движущиеся одна за другой.