Ключник 11

***
   Лабиринт улиц вывел его к павильону, стоящему в окружении полуразрушенных зданий. В таких обычно устраивали залы для занятий спортом или бассейны саженей на 7, а то и на 12. Выглядели они обычно солидно и ухоженно. Этот был облезлый и запущенный, с облупившейся краской на дверях и немытыми окнами. Что-то вдруг потянуло вниз внутренний карман его сюртука. Он сунул туда руку и обнаружил маленький, тяжелый мешочек, туго набитый маленькими кругляшами – монетами, золотыми монетами. Мешочек из закромов подпольного ростовщика Якова Самуиловича Берковича. Он подбросил его в руке. Тяжелый…
   Ограбление Якова Берковича, даже в том безобразно урезанно-ужатом виде, в котором состоялось, было сродни анекдоту про ксендза и поляка обманувшего еврея – «то не грех сын мой, то чудо». Чудом было проникнуть в закрома Берковича. Чудом было унести потом руки-ноги, и с головой на плечах, а не под мышкой. Чудом было украсть у него. Сколько украсть – не важно. Берковичу, как и Заповеди «Не укради» было всё равно, украл ты дырявый носок, медный грош, или мешок с золотом. Важен был сам факт кражи.
   Размер украденного Заповедью не оговаривался, очевидно по причине тотального нищебродства рода людского на момент вручения Скрижалей. Всё было одинаково бесценно. Ложка, миска, старое исподнее. Может, и были какие-то нюансы, да только выписывать на камне долго. Изложить однозначно – невозможно. А, некоторые подвыверты с переворотами камень мог и не выдержать. Он же камень, а не человек. Потому - «не следует привлекать новые сущности без крайней на то необходимости». Украл? Украл. Попался, чижик. Но, изворотливый человеческий ум сделал вывод простой, как рецепт мацы – раз судить будут за сам факт кражи, то кради много, чтоб потом обидно не было. Выноси всё – ложку, миску, старое исподнее. И у всех подряд, так как это тоже не оговорено.
   Он с усилием открыл высокую, перекосившуюся и облезлую дверь, и замер, оглушенный незнакомой музыкой. Всё-таки вошел внутрь, где оказалось неожиданно чисто, и прошёл коротким коридором. В этом павильоне был бассейн. В котором Яков Самуилович собственной персоной изволил купаться, не сняв одежды. Крепкий здоровяк Беркович был облачён в строгий европейский фрак с выбившейся манишкой и обвисшим галстуком-бабочкой. Фалды плескались сзади, точно хвост. Под сводами павильона было шумно и феерично. Мелькали огни разноцветных фонариков, жутко грохотала музыка, и под её ритмичное «бумц-бумц-бумц» шла рябью поверхность воды, и дрожали стены и своды павильона. И музыка, и фонарики – были явно не для Берковича. Скорее всего – для тех людей, что, тоже будучи в верхней одежде странного покроя, барахтались вместе с ним в кристально прозрачной воде. Точнее – барахтался уже один. А, одно тело, в светло-серых штанах и напоминающей корабельный спасательный жилет оранжевой куртке без рукавов, безжизненно дрейфовало к дальней стене бассейна. Там, на уровне воды чёрным хайлом красовалось непропорционально большое и лишенное защитного ограждения окно перелива, в которое прямо сейчас засасывало ещё одного утопленника в каком-то пёстром тряпье.
   Дна у бассейна – не было. Где-то там далеко внизу была бездна, смотреть в которую категорически не рекомендовалось. Какие-либо лестницы и трапы к воде отсутствовали. Уровень воды не предполагал возможность выбраться наверх – бортики, за которые можно было бы ухватиться руками, возвышались ровно настолько, чтобы рука гарантированно не доставала до краешка. Вылезти из бассейна было невозможно. В одиночку, во всяком случае. Объединив усилия - можно было бы попробовать, был там крохотный выступ по центру ближней стенки бассейна. Цепляясь за него, вытолкать наверх одного, который помог бы остальным. В одиночку - только утонуть. Раньше, или позже - агонию можно было продлить, какое-то время цепляясь руками за этот самый выступ. За эту возможность, видимо, и разгорелась битва. Помогать тут никто никому не хотел. Беркович, во всяком случае, был не их таких. И последним его соперником остался худосочный молодой человек в чёрных широких штанах и чёрной-же куртке с накинутым на голову капюшоном, из-под которого выглядывало бледное лицо, опохабленное редкой клочковатой бородёнкой. Он сражался с яростью обреченного, но крысиный король ожидаемо оказался сильнее других крыс. Музыка вдруг смолкла и стало оглушительно тихо. И сумеречно, поскольку лампы освещения и разноцветные фонарики погасли. Потом стало слышно гул воды в кранах, её плеск под бортиком и журчание у перелива. Над водой показалась спина человека в чёрном, побежденного Берковичем. Тело начало дрейф к дальней стене, следом за предыдущими неудачниками. Беркович причалил к уступчику, было слышно его тяжелое дыхание внизу.
   Он поставил на низкий, отделанный кафелем парапет мешочек с золотом и осторожно перегнулся вниз – там, над водой торчала лысая, похожая на костяной биллиардный шар голова Берковича.
   - Недобрый вам мой «шалом», Яков Самуилович.
   - Ты ещё кто? Я тебя знаю? Мразь подзаборная…
   - Я тоже рад вас снова слышать. Прошлый раз я наслаждался вашей речью, когда вы отдавали указание своим холуям найти меня и утопить в городской канализации. Нас разделяла тоненькая стенка. Я сидел в смежной комнате, слушал, как вы беснуетесь, переживал за ваше здоровье и мне с вас было стыдно - я не пожелал бы вам того, что вы искренне пожелали мне и моим детям. Несмотря на всё моё плохое к вам отношение.
   Он между делом глянул в сторону перелива – там напоследок мелькнула над водой нога в задравшейся чёрной штанине, наголо обутая в красно-белую спортивную туфлю. А, в кармане снова было тяжело.
   - Дай мне руку, тварь! - усы Берковича встали дыбом, как у прусского короля Вильгельма. - Помоги мне выбраться отсюда. Или прыгай ко мне, я утоплю тебя, как этих обдолбанных чертей! Мне их полудюжину сюда насыпали непонятно из каких времён, я со всеми разобрался! Ну!
   - Будет вам бесноваться. Я вас немного обобрал при жизни. Не сказать, что раскаялся, но пришёл, чтобы вернуть вам украденное. С процентами. – он выставил на парапет очередной мешочек с монетами, снова сунул руку в карман, где обнаружился следующий: - Крокодильими процентами, как вы любили.
   Процентов набежало много, карман казался бездонным, и на парапет был выставлен целый ряд тяжёлых мешочков из добротной ткани, набитых маленькими золотыми кругляшами. Рука наконец нащупала дно кармана и притаившийся там моток прочной верёвки, которой он и принялся связывать мешочки воедино. Он закончил работу, оценил получившуюся петлю, опять глянул на слив в противоположной стене бассейна, где так и журчал поток воды. Заглянул к Берковичу, который, экономя силы, перестал бесноваться.
   - Вонючая канализация – это не для вас. Вам нужно в бездну. Которая задумчиво созерцает ваш зад, будучи у вас прямо под ногами. Вы желали моим детям гореть заживо. Вас услышали. Моя дочь сгорела в «скорби чахоточной».
   Он зацепился ногой за подходящий выступ, перегнулся вниз, быстро и ловко накинул петлю на шею ростовщика, затянул её, насколько смог и столкнул мешки с золотом вниз. Шумно плеснулось, Беркович попробовал заорать и задергался, но его уже неостановимо потянуло вниз.
    - Будьте счастливы, Яков Самуилович… 
   Он вышел наружу. Карман больше ничего не оттягивало, но легче не стало. По-прежнему было гадостно. Зря он сюда вернулся. Проклятое место, где возвращается память. Наверное, теперь снова нужен был тот ксендз из анекдота. Или просто кто-то, кто был бы готов выслушать исповедь. Не зря богобоязненные предки наши боялись умереть не исповедавшись. Исповедь. Последний твой шанс донести до Него твоё осознание совершенного тобой проступка и раскаяться в грехах своих, пока ты ещё жив, потом спрос другой будет. Последний твой ход конём, пока ещё не упал флажок на часах твоей партии…