Ключник 17

***
   Он закончил свою эмоциональную речь, посмотрел на бывшего своего напарника и вдруг подумал – а, ведь он даже должен Чубарю за Астрахань. Брось он его тогда и свали за кордон с брюликами и золотишком – не получил бы своего шанса угодить потом с недолгой каторги в «Глагол» и «соскочить» геройски с темы. Так и закончил бы путь земной отошедшим от дел вором и душегубом. А, может, и при делах – не усидел бы ведь на диване, по живости натуры своей. Ещё бы нагрешил, хоть и так уж было выше крыши. Получил бы по итогу причитающееся, и торчал бы тут с Чубарем за компанию, былое вспоминая, а будущего скорее всего и не было бы. И неизвестно, что бы он тут сам напридумывал с безысходности такой. Потому и пытается сейчас что-то сделать для Чубаря, который своими косяками достал его при жизни. И в Приказе, куда угодил благодаря собственной глупости и умению найти яму с дерьмом на ровном месте, при дознании с первой же затрещины раскололся, как орех и начал петь даже про то, чего и не спрашивали. В итоге - вообще предал, слившись Козырю. А, он всё пытается для него что-то сделать. Да только не знает, что именно сделать нужно. Просто тычется во все углы как слепой кутёнок. Даже остановить его не может, и тот сейчас всё усугубит до невозможности. Усугубит, на лице написано желание такое. Чубарь, точно прочитав его мысли, пожал плечами:
   - Я не хотел…  этого всего… Пойми – нам деваться некуда. Вечное небытие – сам понимаешь… Пожить ещё хочется.
   - Ради чего ты собрался жить? Я хочу найти лазейку, тебя вытащить. Ты же проигрался и обгадился с головы до ног. Чем ты, кстати, с ним расплатишься?
   - Я приведу его. Я приведу его в мир. Он хочет снова пожить с людьми.
   - Да ты с ума сошёл… ты согласился даже не душу запродать, а стать одержимым? Ты же знаешь, что он начнёт творить, начиная с тех, кто тебя будет окружать. Он сожрёт тебя и будет твоим именем сеять зло ради собственного развлечения.
   - Нет… Он придет сам. Как человек. И… понимаешь – это что-то другое. Кошка просто чертям слилась, а я… Он не из этих… и не из тех, - парень хихикнул: - нам врали, что есть лишь Добро и Зло, а третьего не дано. Он не то и не другое, он сам по себе. Он и мне обещал это «сам по себе». Представляешь – долгая жизнь, будучи никому ничего не должным. Чудес творить он не обещал, но с ним будет интересно.
   - Ты - дурак. Есть добро и зло, мужчина и женщина, остальное – от лукавого. Добро таких сделок не заключает. То, с чем ты связался - бесовщина, которая тебя уже поимела. Что будет потом – ты не задумывался?
  - Мне нужно будет только открыть ему дверь. Ключиками звякнуть. Не всё ж тебе греметь ключами да отмычками.
   - Закрыть в случае чего - сможешь? Если ты не сможешь – кто закрывать будет?
   - Раз ты озадачился, вот и закрывай! – огрызнулся вдруг Чубатый: - Пойми… Мне терять нечего.
   - Есть… всегда есть, что терять. И чем заплатить. Ты просто напрягаться не хочешь…
   - Ты сам-то сильно напрягался? Тебе же просто всё с рук прокатывало. Всё. Тебе везло как… я не знаю даже. Помнишь, как ты Бубу-Бражника прирезал? Свинья, конечно, та ещё была. Только он соусом тебе на рубашку и жилет брызнул, а ты его – ножом до смерти. Неудобно как-то получилось, скрутили тебя, уже и ствол ко лбу приставили - гонец с малявой от Горбатого в двери ломится. Беда! Буба доигрался! Не той нимфе вдул, чьей-то дочкой оказалась, да ещё и насильничал девчонку. Стража на уши встала, шухер намечается. Бейте Бражника до смерти всем обществом, как встретите. По исполнении отчитаться. Опаньки… а, ты уже и дело сделал. Стволы с ножами убрали, отряхнули тебя, водки поднесли. Ты и напоролся тогда в лоскутья, как портной, а потом ещё рубленых котлет целое блюдо в могилу Бубе высыпал, когда его закапывали. Пожрать. На дорожку. Повеселил народ воровской… Тебе же просто везло. Ты сам-то как раз свой фарт за поясом таскал.
   - Что ты о фарте знаешь, дурень…
   Он так пока и не понял с кем именно Чубаря угораздило связаться. Что ещё за такая «третья сила». Но, считал недопустимым пустить очередное непонятное зло в мир, где его и так хватает. Продавать собственную душу за сиюминутную тщету и суету в конце концов дело личное, но подставлять под искушение и страдания других…  В том, что это «зло» - сомнений не было. «Добро» так клинья не подбивает и шастает тут редко. И близкого человека больше не было, была оболочка, которую будут заливать концентратом ненависти и презрения к роду людскому. Щёлкнул затвор собранного «соважа», загоняя патрон в патронник. Чубарь нервно рассмеялся.
   - Ты же понимаешь, что это уже ничего не изменит. Я заключил с ним договор, какая теперь разница, как я отсюда уйду. Но раз так хочешь – давай попробуем. Всегда мечтал с тобой сразиться. Ну, кто быстрее? – рука парня откинула полу штормовки и взялась за рукоять нагана, торчавшего за поясом. - Раз…
   Он не стал дожидаться ни «два», ни «три». Не вставая, просто выстрелил в парня и тот повалился на пол, схватившись за грудь рукой с наганом. Он встал, подошёл к нему и нагнулся. Чубарь уходил.
   - Слышишь меня? Я, если и делал зло, то своими руками, а не приводил его за руку к другим. Я не заключал таких похабных сделок, и не отказался от Его покровительства.
   Но, парень, казалось уже его не слышал. По-прежнему прижимая револьвер к простреленной груди, Чубарь судорожно вдруг принялся свободной рукой нашаривать накладной карман на боку его походной куртки, лицо его вдруг перекосило не от боли, а от животного страха. Под тканью проступили контуры лежавшей в кармане какой-то плоской коробки. Это что ещё такое? Он тоже протянул было руку к карману, но Чубарь, с гримасой боли и ужаса на лице извернулся и отполз на полшага.
   - Цела… не разбилась – успел прохрипеть бывший напарник, тело его исчезло, подобно пласту тумана под порывом ветра. Всё…
   Не было больше павшей в бою дружины «Глагол» Серой сотни, набранной в шальные годы внезапно грянувшей Второй Великой Смуты из «раскаявшихся признанных разбойников, душегубов и воров» по инициативе Старшего Кромешника Государевой Опричнины, и одобренной самим Великим Государем Всея Руси, Повелителем четырёх морей и двух океанов Иваном XII. Для борьбы со сбившимися в преступные братства и подрывающими государственные устои врагами внутренними и расплодившимися в превеликом множестве ватагами ещё вчерашних мирных землепашцев и городских обывателей, подавшихся за лёгкой наживой в скороспелые разбойники, душегубы и воры. Кромешник понимал, что не вывозят уже борьбу с охватившей страну Смутой Слуги Государевы, коих последние полтора десятка лет сам же Государь, приняв эстафету от отца, и пинал прилюдно в режиме 24/7, и разогнать не решался. На флот и армию - надежды нет. Вот и пришла ему в голову мысль: спустить матерых волков на безмерно расплодившихся одичалых собак, которые несли хаос, беззаконие, тем самым зачастую выбивая у волков кормовую базу. И жившие по воровским понятиям «профессионалы» под покровительством закона начали мочить уже и им опостылевших «любителей», которые из-под закона вышли, а понятий не признали. Ну, и «политических», которые сеяли смуту и тоже никого кроме себя любимых, признавать не хотели.
   Было досадно - он не смог ничего изменить. Да, и вряд ли мог что-то изменить. Всё. Здесь ему точно делать больше нечего. Кажется, он зря потратил время, которого здесь не было. И Чубаря тоже для него больше не было… и, может… может именно это ему и нужно было осознать? Тот, кого он полагал младшим своим братом, оказался не только с кривыми руками и нулевой везучестью, но ещё и с гнилой душой?
   Всё ещё гадая о смысле случившегося, и о том, что-же было у него в кармане, за что так цеплялся, и потеря чего так страшна была для него, он сделал шаг к двери комнаты, и пол под ним вдруг провалился. Он пролетел сквозь гнилые доски на первый этаж дома, грохнул ногами в такую-же гниль и устремился дальше, в погреб. В себя он пришел, стоя на утрамбованном земляном полу, плечом вплотную к выложенной старым красным кирпичом стене. В проломленное им отверстие просачивался тусклый свет. Рукава рубашки были изодраны, брюки и любимый жилет – покрыты трухой и пылью, которые кружились в воздухе. Пистолет он потерял, и тот канул в неизвестное пространство-время. Часы, навечно застывшие на половине первого – тоже. Сейчас болтался лишь обрывок цепочки. А, в стену добрый хозяин наколотил разогнутых с одной стороны П-образных скоб, которыми скрепляли брусья и брёвна на срубах. Здесь на них полки укладывали. Неразогнутый конец, так и оставшийся заостренным, торчал вверх, ранее удерживая уложенные на скобы доски. Сейчас досок уже не было, и он встал солдатиком между двух таких скоб с задранными «штырями».
   - Больше не фартовый, говоришь, - тихо рассмеялся он, поглаживая торчащее вверх острие. Если бы налетел - искалечился бы на отличненько, а возможно, что и отправился бы странствовать дальше прямо из этого подвала. Но, не отправился… А, если не отправился, значит и сейчас оставалось здесь ещё что-то непонятое, недосказанное…