Ключник 18

***
   Коробочка лежала «в уроненном месте», между диваном и стеной. Чтобы вынуть её – снова пришлось напрячься. Спрятав шкатулку в карман куртки, Пётр отряхнулся и снова вышел в подъезд, чтобы спуститься к Капитану. Дверь открыла его жена – Лидия Николаевна. Оказалось, что Капитан поехал на дачу, что-то проверить, что-то забрать. Но, уже должен быть если не с минуты на минуту, то скоро. Она пригласила его пройти и подождать, а не бегать с этажа на этаж. Пётр согласился и вошел в квартиру. У Егоровых было чисто, тихо и уютно. Тикали старые настенные часы. Вкусно пахло домашней выпечкой. Одна стена зала была занята шкафами под старину. За стёклами дверей виднелись корешки книг. О военно-морском прошлом Егорова свидетельствовали небольшой деревянный штурвал на другой стене и две полки, на одной из которых стояла закрытая прозрачным футляром большая модель увешанного антеннами БПК «Кронштадт», на другой - подводной лодки 667-го проекта с крыльями горизонтальных рулей на рубке и длинным горбом позади её – ограждением, скрывавшим 16 всадников Апокалипсиса в ракетных шахтах. Пётр решил начать осмотр с неё, чтобы потом внимательно рассмотреть роскошную модель противолодочного корабля, но его окликнула Лидия Николаевна, уже звеневшая на кухне чашками.
   - Будет тебе эту смерть с косой рассматривать. Сейчас Капитан мой придет, устроит тебе экскурсию. Пойдём лучше пока чай пить.
   Пётр присел за кухонный стол. Пироги у Лидии Николаевны были огромные – во весь противень. Перед Петром приземлилась тарелка с большими кусками пирогов с капустой и картошкой. И кружка с чаем соответствующего размера.
   - Ты отпуске ведь? Днем тебя видела.
   - В отпуске. И жена в отпуске. Уехали с дочкой в Турцию, а я тут хозяйствую пока на две квартиры.
   - Так тебе, может, борща надо было предложить? Флотского! – рассмеялась хозяйка.
   - Нет, спасибо. Я не голодаю. Но, от таких-то пирогов – грех отказываться.
   - А, что замотанный весь какой, если в отпуске? Да ещё наедине с самим собой?
   - Да, похоже, что не наедине… - неожиданно брякнул Пётр. – Чертовщина какая-то вокруг творится.
   - Чертовщина? А, ты с ней ранее дел не имел? - Лидии Николаевне, видимо, было скучно, потому она разговор этот поддержала.
   - Я в неё не особо и верил, да и сейчас думаю на людей, а не на какого-нибудь гоголевского Басаврюка.
   - Так уж сразу и Басаврюк. И без таких как он вокруг нас всякого добра и недобра вертится.
   - Так спокойно и буднично об этом говорите…
   - Плавали, знаем.
   - В смысле? Лично имели дело?
   - Как сказать… было раз дело, наблюдала со стороны. Но, тогда, может, и не черти были. Это же редко, когда одни явную бесовщину гнут, а другие её молниями испепеляют. Иной раз и не разберешь сразу, кто к чему руку приложил, и с какой целью. Одни в одну сторону гнут, другие – в другую. А, поди разбери, кто кого к чему подводят. Весёлые ребята там, чувствую, работают…

История 2
   Дело давнее. В конце шестидесятых случилось. Лето. Посёлок городского типа на полторы тысячи душ. Сестра моя двоюродная там жила. Ну, и я частенько бывала. Лидочка с Людочкой. За Людкой парень всё один местный бегал. Фёдор. Здоровый такой. Всё при всём, но Люда выше метила. Она уже городского с перспективой себе присмотрела, а Федька всё никак не унимался, всё «завоевать» её хотел. Глупый был. Такие вещи только по взаимному согласию происходят, с утверждением в Небесной Канцелярии. Но, Федя хотел превозмочь. А, Люда только смеялась, что если кого завоюют - ты трофей, или военнопленный. А, это не про неё. Наверное, в чём-то и права была. Раз трофей - твою голову можно приколотить на стену. Шкуру бросить на пол. Чучелко поставить в шкаф. Похвастать перед корешами. Как надоест – выкинуть. Если же тебя взяли в плен, ты - побежденная сторона. Тебя можно матерно обложить репарациями, аннексией и контрибуцией. Ты – военнопленный, которого можно загнать в каменоломню, на кухню, в стирку и детей обосратых. До конца жизни. Люда не из таких была. Уж сколько раз Федю она отшила, всё никак не мог угомониться. Ну, а когда дошло до Людочкиной свадьбы – взбесился. Прилюдно брякнул, что поубивает и жениха, и её. Не доставайся же ты никому. Обещал на свадьбу прийти и разнос устроить. Клятвенно обещал. Его ждали. Гульбанили во всю, но готовы были к тому, что хоть какой-то фортель он выкинет.
   Ну, и пока его ждали, не заметили, как к свадьбе парочка пристроилась. Парень с девушкой. Интересные такие ребята – вроде, как и видные, одеты хорошо, парень рослый, крепкий, девчонка такая – глазастая, начёсанная, в туфельках, всё при всём, и на лицо, и на остальное… а, разглядеть внимательно не получилось ни у кого. Как-то они и тут, и… не то, что поговорить вдумчиво, даже ухватить глазом не получается. Ну, от жениха решили, что это невестины гости. От невесты – жениховские. А, вокруг них ещё Лёшка Ванеев крутился, вроде дурачка деревенского мальчишка был. Лет десяти. Он к чужим и злобным никогда не подходил. Стало быть – чьи-то свои, хорошие ребята. Закуски полно, самогон ведрами таскают, на всех хватит. Свадьба! А, какая свадьба без драки. Раз Федьки нет, другой заводила найдётся. И нашелся – Витька Макухин. Федя просто дуралей был. А вот Макуха… сволочь превеликая, хоть и лет немного. В армию осенью собирался, отсрочка кончилась. Из тех людей, которым в удовольствие у других, что называется, кровушку стаканами цедить. Редкая была тварь. А, вот никто угомонить не брался. И самого его побаивались, но пуще – папеньку его, Макухина старшего. Начальничка местного. Боялись связываться, и всё друг на друга надеялись, что кто-нибудь всё ж сорвется и Витьке голову проломит, или нож под ребро сунет. Достал всех. Ну, и сбылись надежды народные. Только с другого боку-припёку. Витька к девушке той только подкатить собрался, а его уже парень тормозит – чего время то терять, пойдём в сторонку. Никто и не уследил, как они в переулок отошли. При том, что за Макухой шестерки его увязались, Юсуф Хаметов – кабан здоровый, и Санька Петриков, что у Макухи на побегушках был. И девушка незаметно следом выскользнула. Народ веселится, вдруг Макухин с улицы идет. За лицо держится и мычит нечленораздельно, будто при смерти уже. Карандаш выньте. Какой? В глазу карандаш. Смотрят – ничего же нет. А, Макуха знай твердит – карандаш ему в глаз воткнули.
   Кинулись толпой в переулок. Юсуф под поленницей сидит, дровами завалило. Петрик белый весь стоит, ухо трёт - затрещину отхватил. И трясет его всего – говорит, видел, как Макухину карандаш в глаз воткнули. Парень сначала Юсуфу без разговоров промеж глаз кулаком двинул. Петрика ногой отбросил. И растерявшегося Макуху сгреб одной рукой за грудки, другой - карандаш прямо из воздуха достал и в глаз Витьке засовывать принялся. Не торопясь, и всё нашептывает ему что-то. Петрик подойти боится, а Витька стоит как истукан, бормочет что-то в ответ. Ноги подкашиваются, парень его уже как куклу тряпичную держит. Потом девушка сказала – хватит. Витьку повернули в сторону гулянки и толкнули в спину – иди. Он и пошёл, шатаясь и за голову держась. Парень Петрика хлопнул по уху напоследок, девушку взял за руку, отошли на десяток шагов и исчезли в темноте, будто растворились.
   Кинулись их искать – уже и след простыл. Действительно, точно растворились. Пустые улицы. До остановки автобуса кто-то сходил - там будка дощатая стояла, и в ней ребята частенько вечерами сидели: тоже никого. Пусто. А ещё - темнота. Темнота стояла странная какая-то. Точно хлопьями висела. Фонари на столбах себя самих только и освещали. Никогда больше такой ночи не видела. Прямо – Тьма Египетская. И тишина. Свадьба притихла, и будто всё живое затаилось.
   Никого не нашли. Лёшку-Дурачка спрашивают – откуда их знаешь? Он плечами пожимает – ну… не знаю. Но, знаю. А, откуда знаю - не знаю. Кто это был? Они это были. Кто – они? Не знаю. Они. Зовут их как? Никак их не зовут, сами приходят. Когда захотят, или - когда надобность есть. У них, или у кого-то в них. Откуда приходят? Оттуда приходят. Откуда оттуда? Где ты их встретил? На дороге с кладбища встретил. Светло ещё было. Со стороны шпалозавода из перелеска вышли. Ага, всё бы там в наглаженных брюках и платьях-туфельках ходили. Налопотал три короба ерунды какой-то. Дурачок, чего с него взять…
   Решили, что проезжие какие-нибудь ловко к свадьбе присели, повздорили с парнями, а потом умотали пешком в ночь кустами. Может и воры какие. Проверили на всякий случай кошельки с карманами, ложки-вилки, серебро. Вещи, что подороже. Всё на месте.
   С Юсуфа спросу никакого, едва в чувство привели. На всю жизнь оставшуюся желание в драку лезть отбило. Решили, что Петрику с Макухиным – всё спьяну померещилось. Не научились ещё по молодости лет спиртное употреблять. Словом, так и не поняли, кто это был, что это было, да и махнули рукой. Развели эту троицу по домам, хлопнули ещё по рюмахе-второй-третьей, да и сами расходиться стали. 
   На второй день и вовсе про них забыли, потому как Фёдор пришел. Без ножа. Зато у самого глаз один подбит, и пятерня правая бинтом перемотана - разбита, видимо. При этом – весёлый. Искренне весёлый. Пришёл, извинился перед молодыми за недобрые свои слова, пожелал всего хорошего, стакан за их здоровье опрокинул и удалился. С кем уж он так похлестался – никому не сказал, да только и потом стал ниже воды, тише травы. И задумчивый какой-то всё время. Женился через год примерно на Вере Тимофеевой – тихая такая девчонка была. Рассудительная. Всё у Фёдора с Верочкой хорошо получилось.
   А, вот у Макухина-младшего после той ночи проблемы с головой начались. Поначалу, говорили, незаметно было, только за глаз хватался время от времени, но отходил. И, то куражился пуще прежнего, то вдруг плакать начинал. Люди начали подозревать, что дело неладно. Но, осенью он всё-таки армию ушёл, до этого по отсрочкам косил. Полгода спустя его комиссовали. Приехал домой едва дееспособный идиот. По его возвращению, говорят, всех, кто тогда на свадьбе был, поначалу протрясло. А, потом сошелся пасьянс: Макухин-то уже тогда на голову скорбен был, померещилось ему, и Петрика, что с ним был – накрутил. На том и порешили.
   И у Макухина-старшего тоже проблемы начались. Переживал он за сына. Сильно переживал. Он же ранее только и делал, что хвастал как он будущее ему устроит, чтоб от зависти все скукожились. А, тут такое дело. И по жизни всё посыпалось, и по работе всё у него сикось-накось пошло. Всего лишился – должности, друзей, связей. И всего через пару лет от него седой старик остался, хоть шестидесяти ещё не было. Говорили, будто жизнь из него вынули.
   Дальше всё забылось. Дело так житейским и казалось, только лет пятнадцать спустя, свела меня судьба с Верочкой, что так и жила себе с Фёдором. Трёх дочек нарожала ему. Сидели мы с ней за рюмашкой чая, и сказала она, что Фёдор признался ей под настроение, как эта же самая парочка к нему тогда приходила. Перед тем, как на свадьбу идти, надо полагать. Описал он их достаточно, чтобы понять - они это были. Федька нож как раз в сарае у себя точил. Людочкина свадьба ему мозги напрочь выжгла. И почувствовал, что за спиной кто-то есть. Повернулся – парень с девушкой. Стоят, смотрят на него. Как вошли – непонятно. Главное – Валет, пёс дворовый, скандалист, который за ноги хватал всех встречных-поперечных, на них не тявкнул даже. Парень и говорит ему, что-то вроде – ты бы не ходил сегодня никуда. Да ещё с ножом. Федька и так на взводе был, а тут ещё советы ему дают. Да при девчонке красивой. Слово за слово, Федька нож отложил и по морде парню съездить собрался, тот его опередил – тоже, видать, не дурак был морды бить. Такую плюху отвесил, что Федька в корзины с опилками кувырнулся. Из опилок вылез и сдуру за нож схватился. Парень нож выкрутил, да так в бревно стены влупил, что Саша Бушуев его потом помогал доставать. Вдвоем выковыривали. Фёдор ему сказал, что это он так сам с досады засадил. Санька посмеялся – никаких сил у человека на такое не хватит, только молотком заколачивать. А тогда, ножа лишившись, он всё же кулачищем парню в переносицу махнул – тот стоял, точно ждал, напрашивался, чтоб Федька грохнул. Тот и грохнул, только неведомой волей угодил в дверной косяк. Разбил руку и опять в опилки улетел – парняга его туда швырнул. Вынырнул весь в опилках – парень стоит посвистывает, девчонка головушкой своей покачивает и смотрит на Фёдора, будто на дитё больное, Федька огляделся и левой рукой топор из колоды выдернул. А парень стоит, его подначивает – давай, родной, давай. Надо же, тебя как-то напугать, раз никак угомониться не хочешь. Федька сдурел от боли и обиды окончательно, взял, да и махнул топором по парню наискось. Топор сквозь него прошел. Федька и присел на колоду, топор на ноги себе уронив. Девушка подошла, ладонью по буйной голове провела и говорит ему спокойно – ты тут посиди. Просто посиди, не ходи никуда. Оно всё и пройдёт. И рука – тоже пройдет. И действительно – прошло. Они за дверь вышли, а Фёдор вдруг успокоился. Боль из руки ушла, а через пару дней она вообще зажила, как и не было ничего. А главное – Людочка безразлична ему стала. Точно пелена с глаз упала, или морок прошёл…
  По прошествии лет так и не поняла, зачем они приходили. Людочку-ли они спасали… жениха её, или Федьку. Федьке и так не дали бы ножом махать. А, если посмотреть по тому, что сильнее всего по жизни изменилось - они никого не спасали. Они кого-то из Макухиных «валили», как это модно нынче говорить. Место и время удачно подобралось. Федьку просто тормознули, чтоб в ногах не путался. Лишнего хаоса не создавал и не мешал работу работать.
   Макухин папа и сам по жизни шёл цинично и удачливо, и сына своего собирался «в люди вывести». Носился с ним, как дурень с писаной торбой. Он бы все для него сделал. Бульдозером бы дорогу проложил. Из самых лучших побуждений. Вывел бы. Да, вот одним днём под откос пустили. Сразу обоих…
   
   В прихожей щелкнул замок входной двери. Вернулся хозяин. Лидия Николаевна и Пётр вышли его встретить. Капитан, которого Никонов, похоже, предупредил, принял от Петра коробочку, осмотрел, положил в полку и присоединился к чаепитию, которое уже перенесли в зал. Капитан расспросил о здоровье отца и матери, потом с полчаса Пётр пытал его по вооружению и способностям «Кронштадта», восхищаясь исполнением модели, ответным словом Елисеев предложил снова сесть в кресла и сыграть в шахматы, к которым Пётр хоть и был достаточно равнодушен, но мог подвигать фигуры так, чтоб не опозориться подобно Остапу Ибрагимовичу. Лидия Николаевна рассмеялась – дескать, никто ещё от капитана не уходил, не расспросив его по «Кронштадту» и «Мурене», и не проиграв ему потом партийку в шахматы. Она вышла в другую комнату, а мужчины двигали фигуры на шахматной доске, беседовали и неторопливо пили чай. Капитан спиртного не употреблял после смерти Пашкеева – глупо получилось у соседа, всего то тяпнул хорошего кофе с коньяком, а здоровье и подвело. Был бы кто с ним в квартире – наверное спасли бы. Только он один здесь остался – один сын за границу уехал жить, второго с Кавказа привезли, мать не выдержала, умерла. Ладно, хоть, соседи на следующий день хватились – не показывается в обычное своё время. И окна кухни поздней осенью нараспашку открыты. Взломали дверь… здравствуй, Иван Ильич. И прощай. Бог даст – свидимся. Так вот оно получается по жизни. Егоров попенял сыну Пашкеева, что эмигрировал в Штаты. В голосе капитана звучало нескрываемое презрение. Очень ему не понравился настрой Пашкеева-младшего на похоронах отца. И вообще настрой эмигрантов, с которыми Елисееву доводилось сталкиваться – ему не нравился.
   Пётр хмыкнул, и, поскольку спешить было некуда, неспешно рассказал, как к его отцу по весне один его старый знакомый заезжал. Точнее – бывший начальник. Пётр как раз был у родичей, и его видел - поджарый такой дядька. Тоже неплохо выглядит. За бугор рванул в середине девяностых, будучи около полтинника. Вместе с семьёй. В Израиль, потом в Штаты. Помотало его, видать, и там, и там. Где в итоге обосновался, на Канзасщине, или Пенсильваньщине – для Петра непонятным осталось, но так и отработал дядька таксистом до самой пенсии. С ним жена была. Посидели они с родичами в саду, стол накрыли, выпили. Походили по отцовскому дому. На «волге» прокатились. Он и по другим бывшим из его команды проехался. Отношения у них там очень дружеские были. Посмотрел, как тут теперь живут его подчиненные. А, у них очень даже всё неплохо получилось – люди неглупые подобрались. Он сам же и подбирал. Толковых. С хваткой. И связями они тогда ещё обросли. В общем – возможности есть, только не зевай. Кто-то меньше заработать сумел, кто-то больше, но в целом – хорошо поднялись. Живут полной грудью, как говорится. Активные такие дядьки… дедки. У всех дети, внуки, даже правнуки. Интересными вещами занимаются: у кого – бизнес, у кого – пенсия. У всех ещё и хобби, от садоводства и самогоноварения, до путешествий и восстановления винтажной автотехники. Петров папанька там самым скромным оказался. Но, никто в таксисты не подался. И в девяностые, и после.
   И, дядечка, похоже, понимал, что не на ту лошадь поставил. Смотрел на это всё, и надо полагать прикидывал, как бы он здесь раскрутился. С его то позиции на капитанской бочке. Понимал и помалкивал. И такая тоска в глазах его мелькала… Зато супруга его – прям вся самодовольством заходилась. Трещала в уши всем без остановки. Понимаете, они – граждане США. Большими буквами – США. Вы понимаете? США. Они живут в США. Граждане США. А вы тут все – говно. Вам смотреть на них положено снизу - вверх. А им – сверху вниз. Плевать, что у вас тут каменные дома по три этажа со стенами метровой толщины, достаток и покой. А, у них – нищебродская работа, лет 15 мотаний в зрелом уже возрасте по съемным квартирам, и в итоге - картонный домик в ипотеку со скромной пенсией на старость. И отупевшие дети. И внуки, уже сидящие на инсулине - тамошняя жратва и образ жизни быстро превращают предрасположенность к проблемам со здоровьем в необратимую катастрофу. И, правнуков, при таком здоровье внуков - уже не будет. Но, сцуко, всё равно победители – они. Они взяли главный приз, уплыв на корабле в прекрасный Валинор. Они навечно спасены, а тут все непременно погибнут. Они всё сделали правильно и всех обыграли. И переубедить эту облезлую грымзу в обратном невозможно. Как-то так…
   - И у меня был знакомый один. – усмехнулся капитан. - Со школьных ещё времен. Тоже изо всех сил, поскуливая и царапая паркет коготками «бежал от проклятого совка». Ему до усрачки хотелось в благословенную Америку. Вот прям ненавидел СССР и грезил Америкой. О, Америка! Вау! Йес! Одни сплошные восклицательные знаки. Вывернулся сам через себя, мехом внутрь… натурально – весь облез и полысел, пока собирался. Эмигрировал. Незадолго до развала СССР. Тоже - сначала Израиль, а по итогу - на Брайтон-Бич. Депрессивная дыра, битком набитая позднесовковым жлобъем. Экстракт экстракта советской обывательщины в омерзительнейших её проявлениях. Но, именно это - он считает Америкой. Золотые Ворота? Гора Рашмор? Небоскрёбы Чикаго, былое величие Детройта, Гранд каньон и парк Йеллоустоун? Да ладно… Вся его вожделенная Америка сосредоточена в пределах брайтонской помойки, за которые он никогда и никуда не выезжал. Он язык не выучил как следует за всё это время. Так и работает при какой-то эмигрантской газете, живет один-одинёшенек в провонявшей старостью съёмной лачуге… у него даже посуды нет нормальной. Дорогой вискарь пили из одноразовых стаканчиков. Зачем он рвался в Америку? Чтобы осесть на Брайтоне и пердеть в эмигрантском листке про ужасы СССР, которого уже нет? Изливать ненависть к России, которая есть, и никак не хочет тонуть после того, как крысы убежали? Навсегда застрять в маразматичном «совке», который расползается уже по всей территории Соединенных Штатов? На улицах не продохнуть от мусора, гопников, босяков и сумасшедших. Хренова гора лентяев и бездельников уже поколениями сидит на социальных пособиях. Страна давно живет в долг, который никогда не сможет отдать, и откровенно едет крышей. А, сам он застрял в убогом прошлом, у него хаос в голове, пустота в душе, и не во что вискарь налить, но это он Директор Мира. Он счастлив. Он спасся, а все остальные – как и у той тёти, действительно погибли с минуты на минуту.
   - Грустно. А, вообще – вполне логично. Если хаос в голове, пустота в душе - куда ему ещё с его запросами? Где ещё найдешь такой остановившийся во времени «заповедник гоблинов», как Брайтон? Разве что в Израиле. Туда понаехали такие же отравленные позднесоветским жлобством люди, тот же «совок» в дурнейшем смысле этого понятия. Но там ещё и концентрация ненависти зашкаливает.
   - О, да! Там и раньше весело было – сефарды ненавидят ашкеназов и наоборот, и все вместе ненавидят арабов, которые отвечают взаимностью. Теперь ещё коренные ненавидят понаехавших, понаехавшие – коренных, а одна половина понаехавших ненавидит вторую половину понаехавших, искренне полагая их засланными агентами КГБ, которых гнали в Израиль батальонами и дивизиями, чтобы отравлять жизнь эмигрировавшим из СССР хорошим людям и разрушать израильскую государственность. Те ненавидят их в ответ, столь же искренне полагая именно их агентами КГБ, засланными с теми же намерениями. Мысли о том, что никаких агентов нет, просто и те, и эти привезли с собой то разрушительное говно, что в них плескалось – даже не витает. Не может такая бомба не взорваться. Плохо кончится, родной…
   У Егоровых Пётр засиделся до полуночи. В подъезде он уже поднялся было к себе, но вспомнил вдруг про Эдика и спустился на улицу. Снова дошел до его подъезда, и набрал на домофоне номер его квартиры. Тишина. Кубиков-младший, желавший сам ранее видеть Петра, теперь, похоже, пропал. А, вот у Петра ещё и новые вопросы к нему появились. И, немало.