366 снов на Благуше. Часть 10

                Часть 10
                Что ж сказать могу я в горе? –
                Жизнь – лишь ветер, роза, море…
                (Мартин Опитц)

Сон 73
На камнях еще лежал снег, но здесь и там желтые первоцветы  пробивались сквозь  замерзшую каменистую землю и изо всех сил тянулись  к солнцу. А солнце грело уже по-весеннему и щедро дарило свое тепло  и свет всему живому.  Даже старые валуны блаженно подставляли  свои промерзшие тела ласковым лучам, делясь  стариковскими воспоминаниями  с облепившим их любопытным мхом.
На одном из таких  нагретых солнцем валунов и сидел Инго. Он не слышал шума большой гавани, не видел суетящихся людей. Он неотрывно смотрел на солнечную дорогу, что пролегла до самого горизонта по серому, ровно дышащему морю. Дорога манила вдаль, обещая несбыточное, она была большой и широкой, но все время менялась. Составляющие ее серебряные и золотые искры вспыхивали, исчезали, сталкивались, сливались, переливались, и невозможно было понять их беспорядочное движение, но прочна и широка была  проложенная ими дорога, ведущая за край света.
Инго так долго смотрел на солнечную дорогу, что на глазах у него выступили слезы. («Опять говорит о себе в третьем лице, - подумал Эмиль, - ну да что с него возьмешь? Пусть говорит, как хочет, может, полегчает ему»)
«Не плачь», – услышал Инго детский голос. Перед ним стояла смуглая темноглазая девочка с черными курчавыми волосами, небрежно заплетенными в две толстые длинные косы. На ней было развевающееся на ветру легкое алое платье, и Инго, зябко кутавшийся в добротный полушубок, удивился: неужели она не мерзнет?  А она действительно не мерзла. Она стояла и улыбалась, и золотые браслеты сверкали на ее маленьких округлых ручках. «Не плачь, – повторила она, – поплывем с нами. У мамы давно не было сыновей – она будет рада».
С этими словами девочка взяла Инго за руку и отвела на какой-то корабль. Оборванный коренастый мужчина с грязной повязкой на глазу что-то хрипло спросил у нее, показывая пальцем на Инго. Девочка, улыбаясь,  стала говорить быстро-быстро, словно птичка весенняя щебетала, и мужчина  улыбнулся ей и ушел.
А через несколько минут берег стал медленно удаляться…

Сон 74
Инго поселился в трюме между двумя большими сундуками. Мжара (так звали девочку) часто навещала его, приносила еду, учила своему языку и все время уговаривала выйти на палубу. «Ты их не бойся, – говорила она, – мало ли что люди говорят». А Инго их и не боялся. И не знал, что люди говорят. Просто в убежище, которое он выбрал для себя, было хорошо и спокойно. Как только Мжара уходила, Инго сворачивался калачиком на мягком  тюфяке, закутывался в полушубок и засыпал с надеждой никогда не проснуться. «Хорошо, Хельги здесь нет, – думал он подчас, – она бы не дала мне разоспаться. «Не спи, не спи, а то не проснешься», – повторяла она». А вот этого-то Инго и хотел. Всякий раз, просыпаясь, он долго еще лежал с закрытыми глазами, надеясь, что сон опять заберет его, но напрасно. Приходила Мжара, смеялась, болтала, заставляла говорить на своем языке, но, как только она уходила, Инго облегченно вздыхал и засыпал вновь.
А сны ему снились удивительные. Один из них особенно часто посещал его. В гроте у ярко пылавшего костра сидела группа людей. Один из них, худой, с черными горящими глазами,  вдохновенно говорил, а другие недоверчиво слушали и о чем-то спрашивали, усмехаясь. Черная беспросветная ночь со всех сторон обступила их, и пламя костра  выхватывало из тьмы лица и жестикулирующие руки. У оратора было красивое нервное лицо и очень тонкие длинные пальцы, а у его слушателей черты были грубые и крупные и мощные большие руки. Одни снисходительно улыбались, другие  смотрели мрачно и угрюмо, но никто из них не понимал и не хотел понимать, о чем им говорили.  И лишь одно лицо выражало если не согласие, то понимание, сочувствие и сострадание. В глубине грота, в стороне от спорящих мужчин, сидела женщина. У нее были необыкновенно широкие бедра и огромные, свисающие до выпуклого живота груди. Она кормила ребенка, а другой, старший, раскинувшись, спал у нее на коленях, словно на широком ложе. Она внимательно и печально смотрела на оратора, и в ее больших черных глазах отражались все собравшиеся у костра.

Сон 75
«Вставай! Приплыли!» – услышал Инго голос Мжары. Он нехотя открыл глаза. Вокруг бегали и суетились люди, выгружая содержимое трюма, а Мжара  тянула Инго к выходу. «Пойдем скорее! Сейчас ты увидишь маму».
Мама… Инго спешил за Мжарой, все еще находясь между сном и явью. Мама… Ненадолго перед его внутренним взором появилась кроткая печальная Мария, Богоматерь с Младенцем, потом опять Мария – в гробу, с мертвым младенцем на груди… Но эти призраки из прошлого быстро исчезли, и Инго уже ничего не помнил – он смотрел.
Жаркое солнце сияло на синем небосводе. Его горячие безжалостные лучи обжигали кожу и слепили глаза. Корабль причалил к скалистому берегу, испещренному гротами и пещерами. У самой воды стояла высокая, необыкновенно толстая женщина с ребенком на руках. Все почтительно здоровались с ней, а она ласково и царственно улыбалась… Это была женщина из его сна.
Мжара подбежала к ней, таща за руку Инго. «Мама! Пусть он будет моим братиком!» – «Братик? Да он тебе в отцы годится, – усмехнулась женщина. – Да ты не расстраивайся. Поживет он под нашим солнцем, отъестся, окрепнет, глядишь – станет, как тот голубоглазый рыцарь».
Несмотря на  дородность, женщина с необыкновенной легкостью и быстротой стала подниматься по едва заметной тропинке вверх по скале. Мжара, крепко держа за руку  Инго, последовала за ней. Потом они пошли по усеянному камнями полю. Земля была темно-красная, словно спекшаяся кровь, и испещрявшие ее трещины  образовывали то ли орнамент, то ли непонятные письмена.
«Почему у вас такая земля?» – спросил Инго.  «А какой же ей  быть? Ведь земля – это тело убитого бога, а ее питающие все живое соки – его кровь, а камни – его раздробленные кости. Вспоминай об этом всегда, когда наносишь раны земле».
Вскоре они подошли к какому-то  огромному  круглому строению, сложенному из гигантских каменных глыб. Откинув полог из звериной шкуры, они вошли внутрь. Посередине жилища горел костер, и девочка -подросток  поддерживала в нем пламя. Вокруг ползали и бегали многочисленные дети, мал мала меньше. Это все были дети Мжары-старшей – так звали мать девочки.
И вот Инго тоже стал одним из ее детей.

Сон 76
Всех дочерей Мжары звали тоже Мжарами, а сыновей – по именам их отцов. Младшие, человек десять, жили при матери, а старшие имели уже свои семьи. Сколько их было – никто не знал. Не знала или не хотела говорить и сама Мжара.
Каждую ночь Мжара уходила из дома и направлялась к  находящемуся неподалеку строению, похожему на их дом, – тоже круглому и тоже сложенному из огромных каменных глыб. Инго скоро узнал, кто их построил. «Голубоглазые белокурые великаны построили эти два храма, – рассказывала Мжара. – Там приносили они человеческие жертвы своему убитому богу. Но то, что осталось, – лишь малая часть того, что они построили. Это словно крошечный камешек, отколовшийся от скалы. Но потом великаны покинули эти места. Что с ними стало, где они теперь? Ко мне приходят иногда их потомки  – светловолосые, бледные, с потухшим боязливым взглядом. Они ничего не помнят и верят только в смерть. К счастью, все их дети и дети их детей  не похожи на них – они похожи только на меня.  Вот и ты – несчастный потомок светлых великанов, но ты все-таки  другой. Ты не лжешь и не притворяешься, как они».

Сон 77
Возвращаясь под утро домой,  Мжара засыпала. И вот однажды во сне она сбросила покрывало, и Инго увидел ее обнаженной. Никто из детей не обратил внимания на наготу матери, все продолжали возиться и играть, как ни в чем не бывало.  Но Инго, никогда не видавший ничего подобного, был ошеломлен. Вначале ему захотелось отвернуться и убежать, но ноги стали, как ватные. Он не мог пошевелиться и неотрывно, как завороженный, смотрел на Мжару. Она была безобразна и прекрасна, и вид ее вызывал у Инго  содрогание и благоговейный экстаз.
«Покуда рожает Мжара, рожают и наши жены и родит земля», – вспомнил Инго слова одного пожилого крестьянина.
Вскоре Мжара проснулась, небрежно набросила тунику и принялась готовить еду. А Инго никак не мог избавиться от наваждения. Он вышел из дома и пошел куда глаза глядят.  Вдруг он увидел лужицу, оставшуюся от вчерашнего дождя, и, не совсем понимая, что делает, взял кусок глины, размочил его в воде и стал лепить Мжару.  Он вылепил ее огромные груди, необъятные живот и бедра, мощные ноги…  А лицо? Инго понял, что не может вспомнить лицо Мжары. Конечно, он узнал бы ее, но вот представить себе ее черты и тем более изобразить их он не мог. Провозившись напрасно со своей скульптурой, он поставил ее сушиться на солнце, а сам принялся за новое творение.
За этим занятием его и застала Мжара. «Да ты потомок богов, раз у тебя получается такое! И как похоже!» – восхитилась она. «Подожди, – попросил Инго, – я хочу слепить твое лицо».  «Не надо, – ответила Мжара. – Мое лицо принадлежит только мне».
С этого дня Инго был всегда при деле. Он лепил и лепил тело Мжары – иногда совсем без головы, иногда с головой, но без лица. Мжара хвалила его и забирала все его изделия. Как-то она попросила Инго попробовать изваять ее из камня. «Больно быстро бьются твои изделия,  сказала она. – Умрем мы с тобой, и что от нас останется?»
Поначалу Инго было трудно, но в конце концов он преодолел сопротивление материала, и из его окрепших рук стали выходить каменные Мжары.

Cон 78
Шло время. Поглощенный своим трудом,  Инго не сразу заметил, что младшая Мжара  стала постепенно отдаляться от него. Да и не только от него. Она все реже стала бывать дома  и в конце концов исчезла совсем.
Когда Инго спросил о ней мать, та не сразу взяла в толк, о которой из ее дочерей идет речь: ведь все они были Мжарами. Когда же поняла, только рассмеялась. «Откуда мне знать? Ведь большая уже, не пропадет».
У Инго защемило сердце. Ему было бесконечно жаль Мжару. И не потому, что предчувствовал несчастье: Мжара могла постоять за себя. Дело было в другом. Самая красивая, самая добрая, одна такая на свете – и вот она должна пасть на эту каменистую землю простым семенем и исчезнуть бесследно. Прорастет – хорошо, нет – тоже не беда, много дочерей у ее матери, много Мжар на свете.
«Почему вас всех зовут Мжарами?» – спросил ее как-то Инго. «Ну как почему? – удивилась Мжара. – Вот умру я, и душа моя переселится в одну из моих новорожденных сестренок. И я буду снова жить, и у меня будут дети, и иногда во сне я буду видеть  себя, прежнюю, как  сейчас во сне вижу свою умершую старшую сестру, подарившую мне  свою душу и имя.  И я буду жить вечно. А  будь у меня свое особенное имя, я бы навеки умерла вместе с ним».
Инго вспомнил этот давний разговор, но он его не утешил. Мжара любила жизнь и не боялась смерти, потому что готова была свою нынешнюю жизнь  растворить в бесчисленном множестве других жизней. И он, Инго, тоже не боялся смерти, но только потому, что боялся жизни и не любил ее. И еще он знал, что ни одно тело не примет его душу.

Сон 79
Инго ушел от Мжары. Маленькие каменные мжары, которых он мастерил от восхода до заката, обступали его по ночам. Вначале они стояли неподвижно полукругом - смиренные и безмолвные его творения, - но потом вдруг начинали едва приметно двигаться, расти и дышать. И дыхание их было, как дуновение летнего ветра, напоенного ароматом увядающих от жажды цветов, или, может быть, как дыхание горячечного больного, над которым смерть уже простерла свои черные крылья.
И вот ожившие мжары, освобожденные из каменного заточения, толпились вокруг своего творца, подходя  к нему все ближе и ближе. Инго чувствовал их горячее дыхание, невыносимый тяжелый жар их мощных тел, он задыхался, а они в блаженной плотоядной улыбке растягивали  красные толстые губы, а их огромные черные глаза были неподвижны и бессмысленны. И тут Инго заметил, что женщины слепы. Он не делал им глаза,  так велела  Мжара, и вот что из этого вышло! А они все теснее и теснее обступали его, и вот они уже были так близко, что одна из них протянула руку и коснулась лица Инго.
"Отдай нам свои глаза!» - закричала она.  «Отдай! Отдай! - подхватили все остальные мжары.  - Они не нужны тебе, глупый маленький старичок, ты спишь и не хочешь проснуться, ты крепко зажмуриваешься, когда бодрствуешь. Зачем они тебе?! Отдай! Отдай!"
Обезумев от ужаса, Инго закрывал лицо руками, горячая смрадная волна захлестывала его - и он просыпался. И так было каждую ночь.
Он просыпался, разбитый, измученный, и садился  за работу, и все новые и новые мжары выходили из его рук, чтобы ночью присоединиться к его слепым мучительницам.
Но однажды утром Инго, вопреки обыкновению, не сел за работу, а вышел из темного и душного жилища Мжары.

Сон 80
Был конец зимы. Это время года он особенно любил, наверное, потому что оно напоминало ему разгар лета на его далекой забытой родине.  На высоком синем небе сияло теплое ласковое солнце, между камнями и вечнозелеными  растениями  пробивались первоцветы, беззаботно порхали пестрые бабочки. Но нет, они не кружились бесцельно; все они летели к морю - чтобы породить новую жизнь и погибнуть.
Инго тоже направился к морю. Но не к тому берегу, к которому причалил привезший его корабль, а на дальний мыс, где стояла  красная башня. Слева, справа, впереди было море, а Инго безостановочно шел вперед, к едва приметной точке вдали, которая должна была быть Красной башней.
Ровная, прямая, словно белая лента, дорога легко двигалась навстречу Инго; камни, из под которых выглядывали веселые глаза первоцветов, медленно плыли по зеленому морю тоже ему навстречу, но Красная башня не приближалась. Она так и оставалась маленькой, едва приметной точкой в конце пути, который должен длиться вечно.
Темно-красное солнце медленно приближалось к краю моря. Густо-синее небо постепенно светлело и, казалось, скоро оно станет совсем прозрачным, и тогда сквозь него можно будет ясно увидеть все полузабытые истории Христиана. Но мешали золотые, багровые и сизые полосы, которых становилось все больше и больше, как будто кто-то усердно малевал их огромными кистями. И что же тут удивительного? Белокурые пухлые златокудрые ангелы, которых Инго вначале по слабости зрения принял за облака, усердно раскрашивали светлеющее небо, стараясь своими фантастическими узорами скрыть от глаз смертных то, что таится  в его глубине.
Но Инго знал, кого они скрывают. Знал, кто живет там. Но он должен был увидеть их сам. Неимоверным усилием воли он напряг зрение так, что, казалось, его тело перестало существовать, отдав все свои жизненные силы тому единственному стремлению, - и он увидел их.
Марию и Христиана между двух огненных полос. Они не звали, не улыбались, не видели его. Они смотрели сквозь, и тут Инго понял, что он один - навечно один на этом каменистом острове, один среди своих ночных кошмаров, один среди душного многолюдства тесных людских жилищ, один на Земле, один во Вселенной. У него никогда не будет дома, и никогда незримые нити времени не оплетут  вокруг него теплый темный кокон. Холодный ветер вечности будет пронизывать его насквозь, и никогда, никогда он не сможет соорудить себе укрытия.
И он закричал. И в этом крике сосредоточилась вся боль и одиночество Вселенной. А был ли это крик? Может быть, хрип или слабый стон? Кто слышал его?
Два человека шли впереди по дороге рука об руку, два темных силуэта. Они удалялись, не оборачиваясь. О, если это они! Если лица там, наверху, только фантазии глупых ангелов, которые сотрет ночь? Как их задержать?  Не слышат! Дорога остановилась под ногами Инго. Потускнели глаза первоцветов и стали понемногу сливаться  с потемневшим зеленым морем. И два силуэта все удалялись и удалялись, и вот уже нет их - и только две скалы над морем встали в нерешительности, а волны плескались у их подножя, уговаривая, заговаривая..
Они, эти двое,  услышали его. Стали скалами, только бы не оглянуться.
А небо услышало Инго. Багровым эхом отозвалось на его крик; черными руками ночи разодрало на себе огненные одежды, и вновь стали кровоточить на его теле едва зажившие раны. Небо кричало - кричало так же пронзительно и страшно, как в день смерти Марии, и сил больше не было выносить его.
И внезапно ликование охватило Инго. Еще немного - и он умрет, потому что человек не может, не должен слышать, как кричит Вселенная. И радостно, восторженно запел Инго, призывая Смерть. И тут внезапно наступила тишина. Над морем догорал закат, но здесь, на берегу, была кромешная тьма. Вероятно, было  очень холодно, но Инго совсем  не мерз:  мягкое тепло разливалось по его телу. Странно было еще и то, что Инго, несмотря  на темноту, прекрасно, словно днем, все видел вокруг себя. Каждый цветок, каждая травинка, каждый камень отчетливо чернели в золотистом  теплом полумраке, и это было тем более удивительно, что тонкий молодой месяц все время прятался за темные облака.
Инго легко было идти в темноте. Усталость и голод прошли, и он ощущал себя теплым, легким и светлым. Он чувствовал себя настолько хорошо, что даже немного испугался: а что если это опять сон? Но страх быстро ушел: кто знает, что такое сон? То тяжелое и скучное прозябание, называемое жизнью, или лучезарные волшебные образы за ее пределами?
Инго шел на тусклый огонек вдали, хотя не чувствовал  потребности ни в сне, ни в отдыхе, ни в пище. Но идти надо было, и необходима была цель, пусть даже совсем бесполезная и ненужная.

Сон 81
У входа в пещеру горел костер. У костра хлопотал человек в длинной рваной одежде, приготовляя в котелке аппетитно пахнущее варево. На большой  потрепанной книге у входа в пещеру лежали череп и распятие. Время от времени человек подходил к черепу, поглаживал его, что-то бормотал и потом вновь возвращался к своему котелку.
Инго стоял неподалеку и смотрел. Неожиданно человек оглянулся. Минуту он был неподвижен, словно статуя, и потом вдруг упал на колени перед Инго, простирая к  нему длинные худые руки: "Сын Божий! Сын Божий!" - говорил он хрипло, и слезы текли из его воспаленных глаз.
Инго не удивился. Не удивлялся и тогда, когда в пещеру к Конраду (так звали отшельника) стали приходить люди - больные, увечные, плачущие. Они падали ниц перед Инго, целовали край его одежды и, просветленные, успокоенные, уходили. А Инго? Он не чувствовал ни сострадания, ни любви ко всем этим людям. Он даже не испытывал к ним  никакого интереса и никогда не смотрел им в глаза. Он смотрел сквозь и  вдаль, как те двое, между багровыми полосами на небесах, но вдали, вдали ничего не было.
Мириады мелодий волн сливались в бесконечно  многообразный шум моря. Порой, когда Инго засыпал, он казался монотонным, но в первые минуты пробуждения Инго едва мог дышать от нахлынувшего на него восторга. Он слышал мелодию каждой волны, видел сплетаемые ими чудесные узоры и не мог, не хотел возвращаться.

Сон 82
Инго лежал в темноте и ждал, когда рассветет. Ночь была такая длинная, что, казалось, утро никогда не наступит. Но вдруг как-то незаметно он стал различать черные силуэты деревьев на фоне побледневшего неба и понял: можно вставать и идти к морю. Однако тут его стала одолевать то ли слабость, то ли сонливость, и, если лежа в кромешной тьме в душной и тесной хижине Конрада, он только и думал о том, чтобы выйти на свет и вдохнуть свежий морской воздух, то теперь веки его отяжелели и хотелось одного: не двигаться.
Но все-таки он встал. Не потому, что таково было его нынешнее желание. За нескончаемую ночь он настолько привык к мечте о сияющем просторе, что не так то легко было от нее отказаться.
Когда он вышел к морю, было уже совсем светло, но солнце все не показывалось. Дул ласковый прохладный ветерок, море тихо и безмятежно дышало, словно во сне, и бледно-голубые узоры стали проступать  на восточной стороне неба. И вот расцвела, распустилась на небосводе огромная серебряная роза.
"Что сказать могу я в горе? - / Жизнь лишь солнце, роза, море..."  Эту песню напевал один рыцарь, что в тайне от Конрада приходил к Инго с просьбой  приворожить к нему его ветреную возлюбленную. Тогда слова эти показались Инго глупыми и лишенными смысла, но теперь он понял: тот рыцарь просто говорил, что видел, не мудрствуя попусту и не объясняя.
Конрад узнал об этом визите и долго бранился: Инго не должен, не должен никого принимать без его ведома! "Ты - святой, пойми ты это, наконец, идиот несчастный, и положись на умных людей".
"Но и ты ведь святой", - робко возразил Инго.  Конрад расхохотался: "Глупые ослы считают меня  святым. А я - разбойник и убийца. Но я не хотел умирать на плахе. Я хотел жить долго и все хотел попробовать.  И я стал святым. Пришлось, конечно, кое-чем пожертвовать. Добро, которое я награбил и спрятал в укромном месте, я все, без остатка, отдал одной монашке из Бингена. Я несколько лет жил у нее в монастыре под видом послушницы, а она учила меня готовить разные зелья и правильно их употреблять, потому что одной капелькой больше - и ты, вместо видения Ада, о котором ты потом рассказываешь толпе кающихся ослов, попадаешь в реальный Ад. Да... Что смотришь? И не было у нас того, о чем ты не думаешь, потому что эта монашка мне так сразу прямо и сказала: "Один раз - и все твои усилия насмарку, потому что в нашем деле травки - еще не все. Необходимы воздержание, голод и молитвы. Только тогда они возымеют действие. Потом на мое золото она отстроила монастырь. И какой! Люди видели, рассказывали... И она там настоятельницей. Книги, говорят, пишет, народ лечит своими травками. Но - не святая. Даже смеялись, когда я об этом спрашивал. "С Дьяволом она спит, оттого монастырь и разбогател", - вот что люди болтают. Да... Других учила, как стать святыми, а сама не захотела... Видно, знала, что за это на том свете будет... Я, конечно, когда запомнил крепко, как все эти зелья действуют и что надо говорить и как вести себя, сразу перестал их употреблять. Зачем всякой дрянью травиться? Вначале  было трудно, но потом привык, все назубок знаю, как будто по природе святой".
Из-за белой пелены выглянул оранжевый полукруг. Узкая огненная дорожка прошла по глади мерно дышащего во сне моря. Наконец-то! Но солнце поднялось чуть выше, миновало просвет и снова скрылось. Но там, вверху, небо уже прояснилось, и восходящее за облаками солнце должно было обязательно засиять. Маленькая, но ослепительно яркая звезда вспыхнула на вершине облачной завесы, погасла, и - горячее, безжалостное, благодатное солнце  засияло на бледно-голубом небе.
Тяжелая рука опустилась на плечо Инго. Он обернулся. Перед ним стоял рыцарь. Где-то  он его уже видел. "А, это ты, маленький ведьмак, - злобно сказал он. - Тебе и твоему дружку  придется предстать перед лицом святой инквизиции за то,что дурачишь честных христиан!"
Инго улыбнулся. "Жизнь - лишь солнце, роза, море", - сказал он тихо, впервые посмотрев в лицо рыцаря прозрачными зеленоватыми глазами. Тяжелая пощечина чуть не сбила Инго с ног. "Только повтори, только скажи, от кого ты это слышал, - сказал рыцарь, побагровев от ярости. -  свел меня с этой колдуньей..."
"Сын Божий! Сын Божий! Сделай так, чтобы она полюбила меня. Иначе я убью ее и себя! Сын Божий! Спаси мою душу! Пусть она меня полюбит!" - так он говорил. Но напомнить ему и это у Инго уже не было сил.
У хижины стояли трое рыцарей и сторожили Конрада. "Вот он! Вот он! - в исступлении закричал он, показывая на Инго пальцем. - Я человек простой, неграмотный, живу тут, чем Бог пошлет, а тут этот мошенник: "Я - святой! Я - Сын Божий!" Милостивые государи, я, конечно, не поверил, но по доброте своей, по глупости, принял его за дурачка. Думал, он без меня с голоду помрет, а он, оказывается, в тайне от меня, покуда я ходил на богомолье, какими мерзкими вещами занимался!"

Сон 83
"…Таких имен не бывает у добрых христиан. Кто твой святой покровитель?" -"Любезный брат, это норвежское или исландское имя". - "Они что, до сих пор язычники?"- "Нет, любезный брат, почти все они, как я мог убедиться во время моего служения, добрые христиане".
Это был голос Христиана.  Спокойный, снисходительно-насмешливый, с едва заметной картавостью. Инго не видел его лица; только большой черный силуэт на фоне окна с разноцветными стеклышками.
"Святой отец, этот еретик все равно не годится для каменоломен. Может, сжечь его под Рождество? Давно мы не радовали народ подобными устрашающими и поучительными зрелищами". - "Брат Антонииус, Вы или пренебрегаете своими обязанностями или плохо себя чувствуете. Скорее всего, второе. Пойдите отдохните в тишине и прохладе и помолитесь  своему святому покровителю, чтобы он запретил Дьяволу использовать Ваши уста для своих богомерзких речей".
Младший инквизитор вышел.
"Садись, поговорим. Я не желаю тебе зла. Просто хочу кое-что понять".
Инго растерянно оглянулся: сесть было некуда.
"Да сюда, в кресло брата Антониуса".
Кресло Антониуса было большим и удобным, и теперь Инго мог ясно видеть инквизитора, говорившего голосом Христиана.
Это был еще крепкий старик, высокий и толстый, с проницательным суровым взглядом из-под седых всклокоченных бровей. И это был Христиан. Неправдоподобно постаревший и отяжелевший, но это был он. И облик маститого инквизитора  походил скорее на карнавальный костюм, который ненароком вдруг прирос  к незадачливому шутнику, забывшему в одночасье свою истинную природу.
"Кто твой отец?" - "Не знаю". - "Как его зовут?" - "Мне не говорили".
Христиан вздохнул, и лицо его смягчилось. "Дорогой Инго,  ты попал в неприятную историю и, как хороший сын, не хочешь впутывать в нее своего отца. Но, клянусь нашим Спасителем и его Пресвятой Матерью, никто никогда ничего не узнает. Ты только скажи: он жив?" - "Умер".
Христиан встал, подошел к  открытому окну и долго смотрел на голубеющее вдали море. Потом, вернувшись, на свое место, произнес устало: "Теперь расскажи свою жизнь. С того самого момента, как себя помнишь".
Повинуясь какому-то доселе незнакомому вдохновению, Инго стал рассказывать - все до последней подробности, не останавливаясь, не подбирая слова, ничего не скрывая.
Когда он кончил, за окном были сумерки. Где-то догорел невидимый закат, и море почти слилось с небом.
Инквизитор стоял спиной к Инго. Воцарилось долгое молчание. Наконец, Христиан сел в кресло и сказал: "Теперь ты рассказал правду. Однако ты солгал в одном: все это, кроме самых последних событий, произошло не с тобой,  а с твоим отцом. Он, видимо, рассказывал тебе свою историю и не раз, и ты запомнил ее в мельчайших подробностях. Посуди сам: сорок лет прошло с тех пор, как пираты похитили моего мальчика, моего дорогого Инго. А тебе не больше пятнадцати. Конечно, ты невероятно похож на своего тца, и в первую минуту я подумал: "Небеса вернули мне Инго!" Но потом я стал всматриваться и понял, что разница все-таки есть: ты кажешься старше, чем он, когда я видел его в последний раз, ты крепче и шире в плечах, у тебя большие руки. Видимо, ты помогал отцу в его ремесле, когда вы жили у этой... почтенной особы. Одна из ее дочек - скорее всего та, которая заманила твоего отца на корабль, - была твоей матерью".
Инго молчал. Ну что тут скажешь? Он помнил с той зимы, что лучше просто слушать, не задавая вопросов, и не прерывать бессвязный бред Христиана. Пусть говорит, если ему так легче.
"А точно твой отец умер?" - Христиан со скрытой мольбой посмотрел на Инго. - "Умер". - "Поклянись на Библии". - Инго поклялся.
Христиан перекрестился и прочел краткую молитву. "И все-таки я рад, что мой дорогой Инго успел вкусить некоторые доступные ему радости жизни. Наверное, он тебя очень любил, раз был так откровенен с тобой".
В дверь постучали. Инго быстро встал с кресла и отошел в сторону. В ту же секунду в комнату, не дожидаясь разрешения, вошел Антониус.
"Я отдохнул и помолился, и святой Антоний шепнул мне: "Надо устроить очную ставку этих двух еретиков"».
Христиан с нескрываемым презрением посмотрел на младшего инквизитора. "Конрада после завтрака ты отправишь в распоряжение магистра: ему не хватает людей для каменоломен. И не смей его пытать: он должен завтра же приступить к работе". -
"Но..." - "Я кончил".
Дверь медленно закрылась.

Сон 84
Светало. Словно обрывок кораллового ожерелья, замерли на небе облака - там, где из сиреневой дымки  должно было появиться солнце. Волны глухо и мерно бились о берег, но Инго не мог, как прежде, различить отдельные голоса в равнодушном хоре. С какой тоской стремился он к морю тогда, в мрачных покоях инквизиторов, но теперь, когда он был свободен, сердце Инго едва билось, как будто его сковывал некий внутренний холод.
Он держал  в руке увесистый узел и слушал последние наставления Христиана. Невольно вспомнилась Хельга. Вот так и она провожала его. И полузабытый слабый голос: "Чистая душа, возьми меня с собой".
"Вот этот конверт береги, как зеницу ока. Здесь записка к моему другу, с которым мы учились в Падуе. Он настоятель аббатства в Мельке. Когда эти добрые люди высадят тебя в Италии, постарайся туда добраться. Он умный и великодушный человек, и не будет тебя ни о чем расспрашивать: все, что надо, я ему написал. Ты получишь кров и пищу и, если захочешь, когда-нибудь станешь монахом. Впрочем, он тебя принуждать не будет.  Однако прислушайся к моему совету: безопаснее для тебя навсегда поселиться в обители. Как и твой отец, ты совершенно не приспособлен к мирской жизни".
Христиан перекрестил Инго. "Да благословит тебя Бог, сын мой, - сказал он дрогнувшим голосом. Не забывай своего отца и постарайся стать таким же, как он. Воистину, он был святым,  и милосердное Небо послало мне его. По своей скромности он изобразил меня своим спасителем, а ведь это он спас меня. Он сохранил мою жизнь в ту страшную зиму, и я, несчастный грешник, смог покаяться и начать все сызнова. Итак, помни своего отца и будь достоин его".
У Инго сжалось сердце. Христиан был безумен, и он не узнал его. Пытался убедить его, что он, Инго, свой собственный отец и сын. А, впрочем, он и раньше был таким. Потому и стал важным господином. Верховный инквизитор всего острова!  Долгими зимними вечерами дети Мжары, собравшись у очага, рассказывали  про него страшные истории. Как он собственноручно поджаривает узников на медленном огне и, с еще живых, отрезает куски мяса и пожирает их. Вот почему он такой толстый!
Вот дурачки, человечина не пошла ему впрок. Как же быстро он состарился и потерял последний разум! Покуда ему готовила Мария, он был молодым и стройным...
"Инго, вернись! Ты опять о чем-то задумался, как твой отец? Иди, тебя уже ждут".
"Благодарю Вас за все, святой отец", - смущенно произнес Инго и, не оглядываясь, пошел к морю.