Колодец ч. 1

1 глава

Наши судьбы, в макраме сплетённые, –
Узелочки вяжутся возможные.
На концах верёвочек рождённые,
Перевиты мы в узоры сложные.

Привыкаем к узелковой тесности
И не замечаем из беспечности,
Что висим в глобальной неизвестности –
Бичевой для макраме из вечности.

Мы сживаемся друг с другом намертво.
Разделить нас, кажется, немыслимо!
Только всё зависит от «орнамента»…
От фантазий «кружевниц» зависим мы.

    Для работающего человека выбраться в инстанции по личным делам – проблематично.
По какой-то неведомой причине руководство не очень охотно даёт отгулы. Так везде или только на нашей фабрике – не знаю.
    В отделе сбыта, где я тружусь на благо «хозяина», – три человека, и отсутствие одного мало заметно. Мы прекрасно справляемся вдвоём, если кто-то болеет или находится
в ежегодном отпуске, но заявления «за свой счёт» носим директору в крайних случаях.
Самыми «неудачно выбранными днями» подобных отпусков считаются понедельник, пятница, а также предпраздничные дни вместе с послепраздничными.
В конце апреля я пошла с таким заявлением в приёмную, подгадав по времени отсутствие директора. Оставить его у секретарши «до востребования» было намного приятнее, чем смотреть на постепенно раздувающуюся от негодования физиономию «барина». В том, что он начнёт покрываться пятнами раздражения, я была уверена на все сто процентов, потому что просила в счёт отпуска два дня после майских праздников, и это почти перед самым отпуском.
– Куда торопишься? Год только начинается, а ты все «загашники выгребаешь», – пожимала плечами Лариса, коллега по работе, – вдруг что-то более важное на голову свалится.
– У меня это «вдруг» никогда не заканчивается. Нужно к районному нотариусу съездить. Надеюсь, сразу после праздников будет поменьше клиентов. По сути, никаких изменений в моей жизни не предвидится, просто, наконец, появились свободные средства. Тринадцать лет прошло с тех пор, как отец умер, а я только заявление на наследство подала и всё.
– Тринадцать? Ну ты даёшь! Так и без хаты недолго остаться. Чего тянула?
– Ой, Лариса, в двухтысячных едва концы с концами сводила да с папиными квартирантами воевала, позже старших детей учила-определяла, – очередной раз повторила ей сокращённую версию своей жизни в Николаевке. – В общем, пока «окошко» появилось, надо срочно всё закончить. Дима в техникум после девятого класса собрался
и следом в институт. Как ни крути, лет восемь лишней копейки не будет.
– Они никогда лишними не бывают. Мои выросли – выучились, теперь внукам надо. Глянь… – Лариса вставила в компьютер флэшку и открыла фотографии.
– Тоже стимул продолжать трудиться, – невольно заулыбалась я, рассматривая снимки двоих карапузов и девочки лет пяти. – У меня никаких намёков на пополнение, пока только в ЗАГСы собрались, и то в неопределённое время.
– А сама не думаешь следом? – извлекая накопитель, поинтересовалась приятельница.
Подтверждая пословицу «В сорок пять баба ягодка опять», Лариса четыре года тому назад вышла замуж за моего давнего знакомого. Она была чуть старше Юрки и в каждой одинокой женщине, а тем более во мне, видела соперницу.
– О чём ты! Во-первых, некогда, во-вторых… Мне всё чаще и чаще стал сниться Толик, – с грустью ответила я.
– Это Димкин отец? – глянула на меня Лариса. – Тоскуешь. Значит, сильно любила.
– Не знаю, скорее, мы сильно помогали друг другу выживать сначала в глухой деревне под Целиной, а с девяносто пятого – здесь… Точно пуд соли съели. По-моему, любовь
в то время людей за версту обходила. Наверно, и Димку я ему родила из благодарности… А после Толика… Как-то не получается у меня с другими мужиками: вроде всё нормально, и вдруг в один миг тошнить начинает – не так летят, не так свистят, не так крыльями машут.
– Своего не встретила, ничего, какие твои годы, – обнадёжила приятельница, погружаясь
в счета-фактуры, а я мысленно перенеслась домой.
С приходом весны мы с моим младшим сыном все выходные приводили в божеский вид «фазенду» и трудились в огороде. Понимая, что, как ни старайся, в частном хозяйстве переделать все дела немыслимо, я ему клятвенно пообещала в мае не «напрягать» и даже отпустить с классом в турпоездку. От поездки он отказался категорически! Сказал, что хочет походить с друзьями в компьютерный зал, поиграть в онлайн-игры «по сети»
и вообще просто заняться «ничем».
А для меня первомайские дни со школьных лет были, скорее, днями труда, чем отдыха. Мама обязательно устраивала в эти дни грандиозные субботники. Она каждый раз повторяла, что Первое мая – праздник трудящихся, и, прежде чем праздновать, надо потрудиться.
От первой волны её трудового энтузиазма я спасалась на демонстрации.
Это мероприятие было абсолютно бессмысленным, с моей точки зрения, но было весело!
К Первомаю успевали зацвести красные тюльпаны, деревья одевались блестящими ярко-зелёными листиками, незабудково-голубое небо хотелось вдохнуть и не выдыхать, оставив его внутри себя навсегда.
Скорее всего, именно эти краски и ощущения, а не марши из громкоговорителей
на осветительных столбах, делали людей весёлыми и приветливыми. Красные флажки
с надувными шариками добавляли желания подурачиться, посмеяться просто так
и сделать что-то доброе всем вокруг: ну хотя бы угостить лимонадом или карамелькой.
Когда я возвращалась домой, львиная доля запланированного на день была сделана или отставлена на лето. Оставалось «устранить шероховатости», и – праздник! Организовывать праздник – папина епархия.
В обед подъезжал ко двору «ПАЗик», на котором он работал, и мы отправлялись
на маёвку в компании «заводских». Это мероприятие было таким же бессмысленным, как
и демонстрация, и, ко всему прочему, невероятно скучным, но папино «от коллектива отрываться нехорошо» и мамино «там будут дети – поиграете» заставляли ехать. «Ехать» было ключевым словом.
Ехать мне нравилось. Я устраивалась поближе к папе, так, чтобы обзор был как можно больше, и воображала, что мы зависли на одном месте внутри сказочной трубы, которую сзади, за горизонтом, накручивают на земной шарик. Этакая громадная макаронина, удивительно красивая внутри! Лупоглазый автобус я называла божьей коровкой и ужасно гордилась, что за рулём МОЙ папа!
    По всей вероятности, маёвки были семейными традициями у многих. Великий дух коллективизма заставлял разворачивать скатерти-самобранки, на первый взгляд, напоминающие обычную клеёнку. Из сумок, авосек и свёртков являлись свету многочисленные бутерброды разных сортов, жареная рыба, овощи, картошка, отваренная в «мундире», стеклянная полулитровая «тара» с различным содержимым, эмалированные и алюминиевые кружки, булочки, ватрушки, жареные пирожки и ещё… и ещё… и ещё…
Импровизированная столешница удлинялась, и создавалось впечатление, что вся широкая поляна у реки занята людьми, знакомыми с детсадовских времён. Они подходили, хлопали друг друга по плечу, жали руки и обнимались.
 Чуть поодаль от «стола» из машин голосили магнитолы, и в какой-то момент очередная разухабистая мелодия поднимала людей и начиналась массовая пляска.
Дети, как мама и обещала, тоже были, вероятно, из числа тех, кого не с кем оставить дома, как нас с Олей - моей младшей сестрой. Нам было сложнее: мы были незнакомы. «Строить» игру с чужаками, от которых неизвестно чего ждать, – это как строить дом
с первым встречным. Мы порознь бродили, собирая редкие жёлтые цветочки гусиного лука и одуванчиков, бросали в воду камешки, искоса наблюдая друг за другом, или сидели возле взрослых.
Фактически это был такой же труд, только пассивный. Компенсацией скуки было окончание гулянки.  К этому времени с папой успевали договориться желающие уехать
на автобусе, и мы с ним отравлялись отвозить людей по домам.
Поездки закончились, когда я была в восьмом классе – папа уволился с завода и лишился «ПАЗика».
В силу возраста, я не вникала в политическую обстановку в стране. Это сейчас понимаю, что тогда наступило время крушения стабильности и уверенности
в благополучном далёком будущем и даже просто в завтрашнем дне.
Как будто подчиняясь энергии разрушения, распалась наша семья.
Неделю весенних каникул я гостила у бабушки, а когда вернулась – мама сказала
не только то, что папа ушёл от нас, но и что он ни мне, ни Оле вовсе не отец. Через крошево чувств и эмоций, моментально возникнувших от этих новостей, пробились вопросы:
– А кто мой отец? И где он?
– Он живёт в Таганроге, мы расстались, когда тебе исполнился год, – довольно сухо ответила мама.
Больше я ничего расспрашивать не стала, увидев две глубокие продольные
складки-морщины над переносицей, – и так новостей хватило.
Демонстрации с этого года не проводились, от детства осталось одно – домашние субботники…
О, эти ненавистные субботники! Как я понимаю Диму и как скучаю по ним сама… Тогда было чистым наказанием приводить в порядок двор и огород после зимы, но это, пожалуй, было самое счастливое время.

2 глава

Не в судьбах соль! Вся разница – в запросах.
На счастье, взгляды разные у всех:
Тем дай кальян, а этим – папиросы,
Кому-то жизнь – тоска, кому-то – смех.

Одни довольны чёрствой хлебной коркой,
Другие косо смотрят на пирог,
Одни себя укутывают норкой,
А кто-то зиму ходит без сапог.

Одни детей растят, другие – кормят:
Одни хранят семью, другие – нет.
Одни из нас свои лишь помнят корни,
Ну, а другим родня – весь белый свет.

И все такие разные! Как будто
Цветы весной на зелени полей...
Кому-то ночь милей, кому-то – утро,
А вот судьба одна – жить на Земле.

Утром первого числа, накинув на ночнушку цветастый халатик, я вышла во двор осмотреться и наметить себе план. Дима ещё спал – наверняка сидел за компом до утра.
После комнатного полумрака утро ослепило яркостью красок. Солнышко собрало предутренний туман в водяные бусинки разных размеров и рассыпало их на листьях
и траве. Лёгкий ветер, налетая волнами, слегка шевелил изумрудную зелень, и тут же
в каждой капельке начинал резвиться крохотный солнечный зайчик. День обещал быть тёплым, но для уличных работ было ещё сыро.
Я вернулась в дом и включила телевизор. Бодрые голоса дикторов заполнили комнату, создавая эффект присутствия людей и пытаясь прогнать остатки утренней лени.
Помогая им справиться с этой задачей, умылась и заварила чай. Один из репортёров
в телевизоре буквально приковал внимание своей внешностью. Всматриваясь, подсознательно пыталась услышать лёгкую картавость, совершенно не воспринимая сюжет. Кадр сменился, но остался шлейф воспоминания о первом муже.
Когда мы с ним расходились, мама обронила, что я повторяю её судьбу. Конечно же, это было не так хотя бы потому, что у меня на тот момент было двое детей. Однако слова, словно семена, проросли и укоренились. Меняя что-либо в своей жизни, я постоянно сравниваю наши с ней судьбы, к удивлению, нахожу схожесть и старательно ухожу
в сторону. Вот даже к родному отцу уехала жить, не смотря на её недовольство и массу предупреждений, что «горя хлебну».
Размышления прервали воробьи на ветке ореха за окном. Они усиленно старались перекричать дикторов. Судя по яркому солнцу, настойчиво посылающему мириады лучей в окна, роса высохла. Я отключила телевизор.
Вторая попытка покорить рабочим энтузиазмом поместье увенчалась успехом. 
Под ритмичные мелодии «Баккара», «Бони М» и «Ласкового мая», передаваемые наушниками, были вычищены клумбы, выметен сор во дворе и разбиты грядки для рассады помидоров и перцев в огороде.
Соседка, восьмидесятилетняя бабуля, увидев меня, подошла к сетчатой изгороди на меже и окликнула: 
– Смотрю, одна, а сынок где?
– Выходной сегодня дала – отсыпается. С праздничком Вас! – отбрасывая вырванную траву, я поднялась с присядок и повернулась на голос.
– И тебя также! Смотрю – празднуешь, – улыбалась соседка.
Весенний день снял с бабушки Лиды коричневую беретку и сейчас легонько перебирал тёплым ветерком седые пряди, аккуратно обрезанные до середины шеи. Рукава бежевого удлинённого кардигана, который до середины бедра прикрывал чёрные брюки, были поддёрнуты немного выше запястья. Назвать эту пожилую женщину деревенской бабкой язык не поворачивался. Я невольно улыбнулась в ответ на приветливую улыбку, а соседка произнесла:
– Мужика бы тебе хорошего – такая молодайка пропадает.
– Ох, что вы! И так работы невпроворот! – отшутилась, подходя к изгороди.
– А я несколько раз возле твоего двора «Москвич» голубой видала, думала, человека нашла, – пытливо смотрела на меня бабуля.
– А, это Саша. Я его иногда прошу кое-какую работу выполнить – сварочную или плотницкую. У него есть семья.
– А я глазами всё бы сделала, да голова не пускает. Чуть нагнусь – кидает, качает – совсем дряхлой стала. Мы с Колей к этому времени столько успевали! А как его не стало… – бабушка Лида отвернулась в сторону огорода и замолчала.
При каждой нашей встрече я слышала эту фразу: «Мы с Колей…»
Дедушка Коля умер несколько лет назад. Люди приходят в этот мир одинаково,
уходят – кто как заслужил. Его судьбина пытала, ломала, да ничего у неё не получилось! Видно, ангел-хранитель был сильным. А с чего бы ему слабнуть? Никогда не слышала
от дедушки грубого слова или мата, никогда не видела злым или пьяным. Была у него
в глазах добрая искорка, поймав свет которой, невольно улыбнёшься. Казалось, этого человека радует всё, от облака в небе до муравья на листике.
У пожилых людей легко читать лица. Они не считают нужным скрывать эмоции. Дедушка Коля очень любил жизнь во всех её проявлениях: слишком много смертей видел
за Великую Отечественную и после неё, когда в августе, через два месяца после Победы, вместо демобилизации, отправили из Берлина на войну с Японией в Манчжурию. Сидел
в нём «живчик», не дающий по-старчески греться на завалинке. Создавалось впечатление, что он каждую минуту живёт за себя и за всех тех парней, которые остались в окопах
и на полях.
«Каждой бы бабушке такого дедушку!» – восхищалась я не однажды, слушая заливистые наигрыши гармошки по вечерам.
Но время взяло своё, и он ушёл в вечность.
Прерывать своеобразную минуту молчания, возникшую в память о человеке,
я не торопилась – было неловко оттого, что, не смотря на смерть собственного мужа,
не могу в полной мере почувствовать безысходность соседки.
– Старший сынок в гости не собирается? Где он, там же или в Москву к сестре уехал? – вопросами нарушила тишину бабушка Лида.
– Там же, в Волгодонске. К свадьбе готовится, – улыбнулась я, – двадцать шесть в июле исполняется, пора.
– Ну да. Невесту видела?
– Конечно. Они приезжали зимой. Познакомились. Славная девочка, только словно
не от мира сего – бойкости не хватает.
– Значит, сынок всегда будет чувствовать себя защитником. Это хорошо, – улыбнулась бабуля.
Постояли ещё немного, поговорили о её заботах, подбодрила, ответила на расспросы
и почувствовала голод.
Воображение быстренько нарисовало салат из яиц, зелени и майонеза, рот непроизвольно наполнился слюной. Сколько же времени? Нарвала лука, петрушки, укропа, попрощалась и пошла в дом готовить завтрак.
– Таня, тебе рассада капусты не нужна? – окликнула меня другая соседка - Людмила, когда я уже подходила к двери.
Она стояла у нашего общего колодца со своей стороны двора и, судя по раскрасневшемуся лицу, только что вышла из теплицы, которая блестела стёклами позади неё.
Растить в балаганах овощи и торговать Люда начала, едва вышла замуж – свекровь приучила. Труд не лёгкий, и прибыль в наше время сомнительная. В далёком «раньше» перец отвозился на Донбасс, и зарплату инженера, которую она получала на заводе, «балаганщики» получали за рейс.
Позже поменялся муж, Донбасс, став другим государством и обретя таможню
на границе, стал труднодоступен, но балаганы и торговля остались неизменными кормильцами соседей.
Из вежливости я подошла ближе и поинтересовалась ценой, собираясь отказаться
под предлогом «дорого».
– Да так бери, если надо.
Где в человеке гнездится вечная страсть к халяве – не знаю, но в том, что она живее всех живых, убеждаюсь постоянно! Сажать капусту я не только не планировала, но даже зарекалась, однако, «так бери» затмило все зароки, заставив сказать:
– Конечно, надо. Сейчас зелень занесу и подойду.
Людмила была всего на пять лет старше меня и, по идее, с ней, а не бабушкой Лидой, должны были сложиться приятельские отношения. В тот год, когда я с Толиком и детьми от первого брака приехала сюда, так и было, тем более что наши дочки были почти ровесницами и быстро нашли общий язык. К середине весны следующего года злые языки, капля за каплей, слово за словом, потихоньку рассорили и нас, и девчонок. Откуда «капают», я знала точно, но сделать ничего не могла.
Причина, по которой мы переехали к отцу, в то время жила в одном доме с нами
и всеми праведными и неправедными способами старалась избавиться от помехи в виде меня, ставшей на пути к мечте.
Метастаза войны, вспыхнувшей в Карабахе в начале девяностых годов, дотянулась
до Таганрога и решила прочно обосноваться в доме у папы. Досаднее всего то, что именно он дал ей пищу.
По его рассказу всё обстояло так.
В один из августовских дней 1993 года у ворот дома появилась беременная женщина
с двумя детьми и попросилась на квартиру. Она назвалась Нэлой и сказала, что они беженцы из Физулинского района Нагорного Карабаха. О конфликте между Арменией
и Азербайджаном знали все, и многие сопереживали жителям.
В семидесятые годы во времена переподготовки, проводимой военкоматом, отец был
в тех местах. Воспоминания о радушии, с которым его принимали местные жители, согрели и мгновенно вызвали сострадание к миловидной армяночке моего возраста
и кучерявым черноволосым малышам.
– Проходите, – ответил он, открывая металлическую калитку, врезанную в створку ворот, и пропуская гостей. Затем, глядя на девочку-первоклассницу, ведущую за руку трёхлетнего брата, продолжил:
– Был дом пустой – станет теремком.
– Нам нужны три комнаты, – говорила женщина, идя вглубь двора следом за отцом.
– Родители сейчас тоже ищут квартиру, а муж позже приедет.
Отец на минуту смутился, узнав, что жильцов будет много, но отступать не стал.
– Дом большой – места всем хватит. Я человек одинокий, привык одной комнатой обходиться, а в качестве оплаты – кормить будете – и достаточно.
За год до этих событий он потерял работу. Для пополнения скудного бюджета начал гнать самогон и потихоньку пристрастился выпивать. В доме всё чаще стали появляться не покупатели, а собутыльники. Моей уже второй к тому времени мачехе - тёте Лиде, надоело увещевать и ругаться, она подала на развод с разделом имущества и уехала
к родным в райцентр.
Почти год отец жил один. За это время в полной мере успел и насладиться одиночеством, и устать от него. Появление квартирантов сулило домашнюю суету,
по которой он изрядно соскучился.
Для устройства дочки в школу и получения статуса беженки Нэле требовалась прописка. Папа не стал никого прописывать, зная, что возникнут сложности с выпиской несовершеннолетних. В то же время ему не хотелось терять жильцов. Недолго думая, он поехал к бывшей жене и попросил в ту комнату, которая ей досталась по судебному решению, прописать семью Нэлы.
– А мне оно зачем? – возмутилась женщина. – Покупайте и прописывайте кого вздумается.
Дав согласие на покупку, отец перестал интересоваться этим вопросом, договорившись с Нэлой, что он останется в пристройке, а её семья разместится в доме.
Как известно, ласковое слово и кошке приятно, а лесть, сдобренная армянским коньяком, способна водрузить лавровый венок. С приездом Вахтанга – мужа Нэлы – благородный напиток полился бурной рекой. Благодарственные и заздравные тосты
в честь отца не смолкали несколько дней, уничтожив малейшие росточки недоверия
к чужим людям.
Конфликт на Карабахе не утихал, всадники апокалипсиса продолжали резвиться
на истерзанных землях, выживая людей, сгоняя с обжитых мест голодом, страхом
и болезнями.
К концу осени под крышей папиного дома жили армяне и азербайджанцы трёх поколений, объединённые семейными узами.
В пьяном угаре, когда «кормить будете» незаметно сменилось на «наливать будете», отец перестал выходить за двор и общаться с друзьями, потому что калитка оказывалась замкнутой и ключ не находился. Немного позже он потерял счёт месяцам
и квартирантам…
Встревожились, как ни странно, бывшие собутыльники. 
Весной следующего года, получив, как обычно, «от ворот поворот», двое мужчин
во хмелю перелезли через забор со стороны огорода и явились к папе, благо, вход
в пристройку был отдельный. Спустя пару часов, друзья сумели убедить отца в том, что его преднамеренно спаивают, чтобы получить дом. Доводы в защиту квартирантов в пух
и прах разбивались практически сразу. Последней каплей стало осознание, что выражение «одинокий мужчина» для русских и для кавказцев имеет разное значение.
Русские мужчины не делают различия между словами: одинокий и холостяк. Для них наличие или отсутствие семьи связано с женщиной. У кавказцев на первом месте
по значимости – дети. В их понимании одинокий – значит без детей, без тех, кто род продолжает, без наследников.
Умирать в пятьдесят четыре года отец категорически не хотел ни в пьяном,
ни в трезвом виде. Страх перед таким неперспективным будущим пересилил желание захмелеть, и с этого дня он стал присматриваться к тому, что происходит во дворе. Наблюдение и выводы всё больше укрепляли подозрения в недобром.
Мать Вахтанга – Шамам – сухонькая сутулая старуха с неприятным лицом – ежедневно приносила ему бутылку самогонки и нехитрую закуску. Нэла родила девочку, крайне беспокойную и крикливую, с которой по очереди нянчились сестра и тётя Вахтанга, пока отсутствовали их мужья. Две сводные сестры и мачеха Нэлы – полнотелые азербайджанки – в основном, отсиживались во дворе, грызли семечки и джиркотали на своём языке. Судя по тому, что они никогда не могли найти ключи, если отец хотел выйти со двора, женщины были в должностях привратниц. Единственный человек, который действительно устроился на работу, был Жора - отец Нэлы. Чем занимались другие мужчины, было непонятно. В металлические ворота иногда стучали, кто-либо из мужчин подходил, приоткрывал калитку и через минуту-другую снова замыкал её. Это наводило на мысли
о торговле наркотиками.
Прятать в комнате самогонку, которую приносила Шамам, отец боялся: либо
не выдержит и выпьет, либо кто-то из квартирантов обыщет комнату, пока он спит, найдёт и поймёт, что план срывается. К тому же, нужно было оставлять пустую бутылку на столе. Начать выливать «драгоценное пойло» помогла мысль, что в него могут быть подмешаны психотропные таблетки.
Как бы сложилось дальше, не знаю, но на майских праздниках, не получив ответа
на несколько писем за последние полгода и слегка тревожась, к отцу в гости приехала я.
Увидев всё происходящее и услышав от Нэлы брошенное в сердцах «Откуда ты взялась на мою голову?!», я поверила подозрениям и опасениям отца.
К концу лета наш переезд состоялся. Я получила от папы дарственную на большую часть дома и потребовала от квартирантов освободить мою площадь.
Конечно, было много сложностей и трудностей, но ключевым словом в этой фразе является «было».
Через месяц большая часть «семейства» рассыпалась по разным городам и адресам. Вахтанг, Шамам, Нэла и дети остались зимовать, планируя уехать, как только закончится учебный год. Но, вероятно, надежда на то, что меня можно выжить, до последнего
не оставляла двух женщин.
По словечку то в одни уши, то в другие они нашёптывали обо мне разные небылицы. Какие слова были найдены и что судачили за спиной, в полной мене я не знаю до сих пор. Именно благодаря их стараниям, Людмила в один из майских дней обвинила меня в краже перцев из своего балагана, со злостью бросив: «Воровка! Близко не подходи ко двору!
И дочка твоя такая же, нечего ей к моей Наталье ходить!»
Выяснять, откуда взялись домыслы, не было ни сил, ни желания. К тому времени
я была в положении и переживала совершенно о другом: папа, почувствовав защиту, снова начал пить, и к их с Вахтангом компании, к моему ужасу, присоединился Толик.
Не раз вспоминалось мамино «горя хлебнёшь», но, думаю, она и помыслить не могла, что хлебать буду литровым ковшом.
В июне на два месяца раньше срока родился Димочка, а в августе я отправила мужа
на ПМЖ к его маме, строго настрого наказав пьяным не являться.
Тогда я всем сердцем хотела разрушить компанию и тем самым спасти и отца,
и Толика, но сколько компаний не разрушай – алкоголик новую найдёт. К тому же,
у судьбы были свои планы: через четыре года муж погиб, пережив папу всего
на полгода…
Со временем грязь, в которой меня «искупали», высохла и отшелушилась,
но дружеское общение с соседкой свелось к тому, что мы начали здороваться. Ко всему прочему, на тлеющие угли подбросил свежих поленьев первый муж Людмилы.
Лёшка начал активно оказывать знаки внимания, и я приняла ухаживание, не видя ничего предосудительного. После их развода прошло больше десяти лет. У неё давно другая семья… Но, как оказалось, ошиблась. На этот раз соседка не сказала ничего,
но ненависть и злоба во взгляде оказались значительно красноречивее всех ораторов мира.
«Раздражитель» исчез из её поля зрения через пару лет – не сложилось, не срослось
у нас с Лёшкой. Прошли годы, а приятельницами с Людмилой мы так и не стали.
На фоне всего этого, нынешнее предложение прийти и взять рассады удивило, однако доискиваться до причин несказанной щедрости от закоренелой торговки не хотелось.
С причинами у женщин особые отношения. Кому знать, как не мне?
Через полчаса, забыв про намерение позавтракать, на грядке, подготовленной для помидоров, я сажала капусту и пилила себя за несправедливое отношение к соседке, вспоминая все хорошие моменты и поступки со стороны Люды в те первые, невероятно сложные, месяцы, когда мы только приехали.
Ближе к концу посадки я почти убедила себя, что в разрыве нашей дружбы моей вины не меньше. Возможно, самоедство продолжалось бы ещё какое-то время, но, к счастью, закончилась капуста.
Желудок уже давным-давно плакал и просил хотя бы глоточек воды, если корочка хлеба – царская роскошь. Ополоснув из шланга ноги и руки, я отправилась готовить уже не завтрак, а обед.

3 глава      

Продайте счастье на разлив –
Не надо ни воды, ни пива.
Хочу, чтоб стала жизнь счастливой,
Продайте счастье на разлив!

И заверните полкило 
Любви в бумагу золотую.
Нет золотой? Тогда – в любую!
Ах, нет любви?.. Не повезло!

А дружбы бескорыстно-чистой,
Пусть даже с горечью тревоги?
Нет? Поставщик пропал в дороге...
Поехал трактом каменистым...

Ну что ж, давайте шоколадку.
«Кормить» мне душу снова нечем,
Ей предстоит «голодный» вечер,
Так пусть в желудке будет сладко!

…В первый рабочий день после выходных моё тело блаженствовало, сидя на стуле
за конторкой. «Всё-таки, выходные в частном доме – просто смена работы, а учитывая беготню по инстанциям и стояние в бесконечных очередях из желающих получить справки, справочки, подписи и разрешения на получение очередной бумаги – тем более.  Счастье, что есть место, где можно от этого отдохнуть…» – размышляла я, заполняя бланки.
– Привет, девушки! – донеслось от двери, и я обернулась на знакомый женский голос.
Анечка, наша заводская медсестра, опираясь одной рукой на косяк, стояла у двери.
– Я к вам попрощаться, с завтрашнего дня в декрет ухожу, – улыбалась она.
– Декретных много насчитали? – поинтересовалась Лариса. – Хотя откуда? Но всё же хоть что-то. Я второго в девяносто четвёртом рожала – ни работы, ни декретных, долгами обросла, как те камни в болоте тиной… Вспоминаю, до сих пор дрожь пробирает – ужас ужасом!
– Ну, думаю, не ужаснее, чем у меня, – хмыкнула я. – Только Ане это рассказывать нельзя. Она медик, ещё в обморок упадёт. 
– С чего бы? – приподняла бровь Анюта и, проходя в комнату, добавила: – Ребёнок
жив-здоров, ты тоже, значит, коллеги справились, а деньги – их тогда ни у кого не было, но не обязательно же памперсы и дорогие смеси покупать?
– У меня не было ни смесей, ни памперсов, ни акушерок, а было двое детей одиннадцати-двенадцати лет и двое пьяных мужиков во дворе. Так что я, не смотря на кровотечение, дома рожать осталась.
– Бред! Позвонить, вызвать скорую и дети уже могли, – возмутилась Аня, садясь
на свободный стул. По всей вероятности, она не спешила и ждала объяснения. 
– А я и не спорю – позвонить могли. Только она бы не приехала. Тогда всё было очень сложно: скорая из города к нам не выезжала вообще, а районная требовала денег
на бензин. Но дело даже не в этом: оставлять двенадцатилетнюю девочку в одном доме
с двумя пьяными мужиками, не зная, когда и за счёт кого увеличится компания, – риск значительно больший, чем остаться рожать дома. Третьи роды, ребёнок семимесячный, значит, не крупный.
– А кровотечение? Ты понимаешь, что могло бы быть? И как бы твоя девочка жила бы дальше?
– Анечка, я решаю проблемы по мере их поступления. Обошлось. Мы с моим
Ангелом-хранителем всю ночь Боженьку уговаривали. Так и просила: если от меня
и ребёнка беда для других людей будет – пускай забирает, а если мы для доброго дела пригодимся – оставляет. Даже просила сохранить нам жизнь в обмен на жизни наших алкашей-отцов, если те за ум не возьмутся и толку от них не будет.
– Ага, верю и в то, что ты слышала, когда он отвечал, поверю. Ты сколько крови потеряла? Как я поняла, всю ночь кровила? Понятно, что любые глюки могли быть.
– Я глюков глюкозой спаивала – три литра воды с мёдом выхлебала, – хмыкнула,
улыбаясь, – а мужики для восстановления нервных клеток всю ночь в гараже самогон глушили.
– Им надо было силком тебя в машину запихнуть и в больницу отправить! – буркнула медичка.
– Не получилось бы. У меня возле кровати топор стоял. Сказала: первый, кто войдет, – башки лишится, а в том, что рука у меня не дрогнет, Толик был уверен – не раз видел, как я живность рубила, когда под Целиной жили.
Аня покачала головой:
– Идиотка!
– Согласна целиком и полностью! И всё-таки, если бы снова попала в то время и в те условия, – поступила бы так же. Ты вот говоришь «глюки», а чем объяснить то, что
и папы, и Толика не стало через четыре года? Видно, не зря японцы считают четвёрку цифрой смерти.
Молчавшая до этой моей фразы Лариса шумно вздохнула:
– А я бы не отказалась получить четыре миллиона четыреста сорок четыре тысячи
и сделать их цифрами жизни. Хватит страсти Господние рассказывать! Рожать ты больше не собираешься, я тоже, а у Ани пусть всё будет тип-топ!
– Спасибо, Ларочка, – улыбнулась медсестра, вставая со стула, – после обеда меня
не будет, так что всего вам хорошего, до свиданья. 
– И тебе, – в один голос сказали мы с Ларисой и улыбнулись, глянув друг на друга. – Сбудется! – добавила она.
Анюта ушла, какое-то время мы молча шуршали бумагами и клацали мышками.
– Ты с домом разобралась? – произнесла Лариса, глядя в монитор и адресуя вопрос мне.
– Какой там, всё только через суд. Объявилась ещё одна наследница.
– Это как? Сколько лет прошло?
– Не важно, она подала заявление по правилам, в течение полугода, просто потом передумала, но заявление не забрала. Я с ней разговаривала. А у нотариуса так просто
не бывает – теперь она должна принять наследство и распоряжаться как вздумается.
И ещё одна проблема: армянка у мачехи купила комнату, а сельсоветовские умники записали, что часть дома.
– Для чего? – приятельница с недоумением посмотрела на меня.
– Вероятно, чтобы можно было быстрее прописать. Так не нужно раздел оформлять.
Не помогали же они, в самом деле, провернуть аферу по отъёму жилья? Какая-нибудь недальновидная сострадалица за шоколадку внесла запись в похозяйственную книгу.
По-моему, я даже знаю какая. Кстати, позже она же туда вписала четырнадцать проживальщиков.
– Обалдеть! Какая же там комната?
– Двадцать квадратов, но в частном доме – закон позволяет. В общем, у меня сейчас совладелица, вторая наследница, табун жильцов и абсолютный дурдом в документах.
– И как с этим разгребаться? Тебе сказали?
– Да. Вступать в судебном порядке вдвоём в наследство, а после выписывать всех скопом как не проживающих больше десяти лет. Так же, через суд. Посчитала траты: получится не меньше двадцати тысяч.
– Ого! – Лариса оторвала взгляд от монитора и посмотрела на меня. – Адвоката нанимать будешь?
– Я сомневаюсь, что этим обойдусь, если ещё и адвоката найму. Вот потому до сих пор
и не оформляла – никак не выкраивались ни денежки, ни время.
– Ясно, – Лариса снова погрузилась в монитор.
Думать о проблемах не хотелось, тем более что это не проблемы, а траты. Мысли улетели в виртуальность: «С тем, что папа "Теремок" из дома сделал, давно разобралась. Алинке нравилась сказка "Крошечка-Хаврошечка". И, хотя коровку мы не резали – продали, – не стала дочечка кушать нашу пищу. Уехала в Москву, нашёлся там добрый молодец – замуж позвал. Павлику нравился "Синдбад-мореход". Путешествует сыночек
с армии: Чечня, Москва, сейчас Волгодонск… Диме – нравились "Золотой ключик"
и "Три поросёнка". Наложить эти сказки на жизни людей, по-моему, не реально, но как узнать режиссёрский замысел того, кто нами управляет свыше?»
– Таня, ты обедать идёшь? – прервала мой мыслительный процесс Лариса.
– Да, конечно, – встрепенулась я. Вставила в график ещё несколько цифр и свернула программу.
Не успели мы выйти, на пороге появился светловолосый улыбающийся мужчина среднего возраста плотной комплекции в льняных удлинённых шортах и
майке-безрукавке. Мы обе хорошо знали Мишу и заулыбались в ответ.
– Какие люди! И как вовремя! Ты грузиться? С нами в столовую пойдёшь? – засыпала напарница вопросами посетителя.
– Лорочка, на час я весь твой! Ты же прям сейчас накладную мне не выпишешь?
– А что мне за это будет? – заиграла бровями Лариса, покачивая головой и хитро улыбаясь.
– Неправильный вопрос. Надо спрашивать: «Что мне за это есть?» Что пообещал, то
и есть. В машине лежит.
– Так это не мне, а мужу.
– Заказывала ты, тебе и вёз. Откуда мне знать, кому отдашь? Закажешь шоколад – привезу. Я ж как тот джин, только в расчёте на взаимность.
Я не вникала и не допытывалась, о чём речь, просто стояла, слушала Мишин голос –
и блаженство с налётом грусти заполняло изнутри. Самой большой моей тайной был ОН. Я даже себе боялась признаться, что…
– А как насчёт того, чтобы мне домой отвезти? Давай так: вы сейчас в столовую, возьмите мне пару пирожков и сок, а я пока накладную выпишу и приду. Так мы успеем ко мне смотаться и до конца обеда тебя под погрузку поставить, – скороговоркой озвучила план действий Лариса и, не дожидаясь согласия, отвернулась, усаживаясь за конторку.
– Хорошо! Как скажешь, дорогая! – улыбнулся Миша её спине и посмотрел на меня, – пойдём.
Я сделала несколько шагов к двери, он подхватил меня под руку и шепнул прямо в ухо:
– А у тебя когда пожелания появятся?
В жар бросило мгновенно. Покраснела я или нет, не знаю, но самодовольство на лице мужчины отобразилось.
– Не сейчас, – тихо ответила, глядя в сторону.
Мы пошли по направлению к столовой и вскоре оказались среди людей. Чары невинной близости разрушились. Мысленно прощаясь, я глянула на него несколько раз, заметила, что он тоже поглядывает в мою сторону и, прекратив игру в «гляделки», поспешила уйти из столовой с пирожками и пакетом сока.
 Мечтать и грезить можно было сколько вздумается, но не больше.

4 глава

Мне небушко покой дарило,
А я, дурёха, заскучала.
В уюте сытном пусто было,
И безмятежность огорчала.

Хотелось чувственных волнений,
Феерии эмоций ярких,
Хотелось бурь и приключений,
Переживаний, споров жарких!

– Ах, небушко, покоя бремя
 В житейских буднях не награда!
 Ответило: «Наступит время,
 Его найти ты будешь рада...»

В первые дни отпуска меня, как обычно, не отпускало состояние эйфории.
Я проснулась с мыслью «не надо!» и продолжала какое-то время нежиться в кровати.
«По сути, встаю минут на сорок позже обычного, но впечатление создаётся, будто спала полдня», – прилетела мысль, и я встрепенулась – помидоры полить надо, пока жара
не пришла.
Всё-таки «надо» осталось, только видоизменилось.
В огороде уже трудилась бабушка Лида – поливала из шланга грядку моркови.
– Утро доброе! – окликнула я её.
– Доброе, а что это ты не на работе?
– Я уже третий день гуляю. Отпуск!
– А, вот как! Это хорошо. Так ты в огород за загаром пришла, – с серьёзным выражением лица то ли спросила, то ли констатировала бабуля. – А я вот проделки кота устраняю. Представляешь, наметил себе грядку моркови под туалет. Ума не приложу, что делать! Всё перекопал, мерзавец, будь он неладен!
Посадкой огорода у неё занимались дочка с зятем. Жили они в Таганроге, а это хозяйство после смерти дедушки Коли было вроде дачного участка. Переезжать в город бабушка отказывалась категорически.
– Какие планы на отпуск? До упаду или до седьмого пота?
– Некогда танцевать, значит, второе. Ремонт в доме заканчивать нужно. А то мы
с прошлого года возимся.
– Та что ж там столько времени делать можно? – удивилась бабушка Валя.
– Ой, ну это от «печки плясать», – я положила шланг в грядку и подошла к изгороди, громко говорить не хотелось, а слышала соседка не очень хорошо. – В своё время Нэла купила у мачехи пристройку. Отец перебрался в неё, а армяне разместились в доме. Позже, когда я приехала, была сделана перепланировка: большую прихожую отделили, заложив дверные проёмы. Отец попросил оставить его в пристройке, а Вахтанг
с семейством остались в отделённой комнате в доме. Там они жили до отъезда
в Минводы. Комнату мы в прошлом году открыли, и всё лето ушло на штукатурку, окраску, да трубы отопления туда протянули. В общем, много чего – к зиме едва успела. 
– Понятно, так она пустая была? Как же он там жил?
– Кое-какие вещи были, мы вынесли в пристройку: мало ли, вдруг хозяйка в Нидерландах обнищает и вернётся за наследством от мужа, – съязвила я.
– А чего она в Нидерландах? – удивилась бабушка Лида. – Ты же говорила, они
в Минводы уехали?
– Ну да, а из Минвод в двухтысячном Нэла с детьми уехала в Нидерланды как беженка. Вахтанга обещала вызвать, как только устроится. Спустя пару месяцев она вызвала его просто на переговоры и объявила, что не хочет ни видеть, ни знать.  Он её бил смертным боем, а уйти она боялась. Говорила, что «он по-любому найдёт и вообще прибьёт». Вот
и сбежала каким-то образом на край земли с тремя детьми. А через четыре года, когда он сюда приехал из Минвод, его убили. Ну, это Вы знаете, Вы уже здесь жили.
– Ну да, мы в две тысячи третьем дом купили. Понятно. Так ты расширяешься. Может, дочка вернуться решила?
– Нет! Просто Алинка и Павлик в гости скоро будут приезжать со своими парами – место потребуется.
– Понятно.
Я отошла от изгороди переложить шланг.
– Ладно, дорогая, я пошла отдыхать, – окончила беседу бабулька, взяла тяпку, стоявшую
у изгороди и, опираясь на неё, как на трость, пошла между грядок во двор.
Я осталась поить растения и, после разговора с соседкой, невольно вспоминать, что мне устроил Вахтанг после бегства Нэлы в Нидерланды.
Тогда, через три с половиной года, он приехал сюда мстить. Мстить мне. Мстить за то, что я нарушила их планы и оставила без этого дома, за то, что больше не увидит своих детей, за то, что я живу так, как хотел жить он, за то, что его большая семья разбросана
по планете.
Новые «за то, что…» появлялись каждый день. Он собирал во дворе компании выпивох, которые ночи напролёт веселились или выясняли отношения, курил анашу
и сыпал в мой адрес потоки нецензурной брани и угроз.
Через несколько месяцев я поняла, что всё слишком серьёзно и что полиция помочь
не может. Страх за жизни детей потребовал бежать, не раздумывая. Что смогли, мы вынесли в сумках и коробках к знакомым, а сами сняли в городе квартиру. Вернулись домой только через полгода, узнав, что Вахтанг нарвался на нож.
До самой смерти он, не имея возможности достать нас, «убивал дом». За полгода обезумевший от ненависти человек сделал его совершенно не жилым, выбив все стёкла, обрезав электропроводку и трубы водяного отопления. Даже пустые шкафы носили глубокие отметины топора…
– Ма! – донеслось со двора, и мысли сразу вернулись в сегодняшний тёплый июньский день. Вокруг щебетали птицы, где-то вдалеке кукарекнул петух, загавкала собака. Мирные простые звуки развеяли морок тяжёлых воспоминаний, я положила шланг в грядку
и пошла на зов.
– Я чаю попил. Нам к девяти сегодня. Мне пора, – говорил Дима, надевая кроссовки.
– Хорошо, ты не забудь узнать, когда и где выпускной. По идее, уже определились.
– Не забуду, – ответил он, распрямляясь и выходя из веранды.
Я, как обычно, поймала себя на мысли, что сын всё больше становится похожим
на Толика, и, как обычно, кольнули печаль с тоской. Их иголки за двенадцать лет изрядно притупились, но боль оставалась ощутимой. Там, в душе, она доставала до слоя,
на котором лежала вина.
Применяя «благое намерение» - отрывая мужа от пьянства в компании отца и отправляя его к матери, я никак не ожидала, что он погибнет от ножа своего отчима. «Благое намерение» и предложение забрать наших отцов в ту ночь, перед рождением Димы,
и были той самой виной. Волной накатывал страх: «Я кем была услышана?» Отгоняла его. Убеждала себя в очередной раз в совпадении. Но он откатывался только для того, чтобы вернуться, и, к моему удивлению, волны становились всё ощутимее.
В комнате я включила телевизор для «эффекта присутствия» и занялась утренними хлопотами.
«В Сочи открылся кинофестиваль "Кинотавр", одна из претендентов на получение премии – кинолента Павла Руминова "Я буду рядом". У нас в студии Иван Кокорин
и Мария Сёмкина, которые… Мы будем следить за событием…» – весело говорил приятный мужской голос. Звук усилился, и не менее приятный женский голос буквально пропел: – "Чёрный жемчуг"…»
«Следите, продавайте, покупайте, а я – завтракать», – мысленно разрешила дикторам, нажала «off» на пульте от телевизора, кнопку запуска на компьютере и поставила на стол перед монитором тарелку с бутербродами и чай.
Завтрак, пока «сёрфила» новостные ленты, неожиданно затянулся. Встрепенулась, почувствовав желание ещё выпить чаю: «Дима скоро придёт! Надо покушать приготовить… Ой, хлеба нет!» Расчесалась, схватила кошелёк и поспешила в магазинчик через несколько дворов от моего дома. Поход занимал минут пятнадцать, и я даже двери не замыкала – что брать в доме, который только начал подниматься с колен?!
На обратном пути, уже подходя к дому, встретилась с Людой. Она вышла из машины
и открывала заднюю дверь старенького «Жигулёнка», выпуская внучку.
– Привет, гулять ездили? – затронула соседку, быстро заходя в тень берёзы перед двором. Начало лета оказалось слишком жарким, ветер налетал порывами, но приносил не поток прохлады, а скорее, обдавал зноем.
Соседка, приветствуя, махнула рукой и двинулась ко мне, держа за руку девочку, одетую в красивую сиреневую маечку и шорты. Два длинных тонких хвоста светло русых волос по обе стороны лица Леры венчали огромные банты. Людмила, облачённая в летний цветной брючный костюм, выглядела очень аппетитно, несмотря на то что одежда
не скрывала лишнюю полноту, а может, и благодаря этому.  Очки со слегка затемнёнными стёклами скрывали морщины у глаз, выдающие возраст, яркий каштановый цвет коротко остриженных волос и вишнёвая губная помада «съедали» лет пятнадцать.
– Лерку на пони возила, – произнесла Люда почти девичьим голосом, сохранившимся, несмотря на возраст. 
– Не поняла, куда? – переспросила я.
– Мы на верховую езду записались, вожу с утра на занятия, врачи порекомендовали, – пояснила женщина, похожая больше на маму ребёнка, чем на бабушку.
– А Наталья?
– Она на работу устроилась в «Магнит» на Русском поле, на кассу. Две недели с восьми
до восьми, две недели отдыхает.
– Слава у магазина дурная, – вспомнила я нечаянно услышанный разговор на рынке, – недостачи частые.
– Посмотрим. Сегодня считаться будут, поеду за ней в десять вечера.
 Длинноногая высокорослая девочка наклонялась, поднимая что-то с земли
в нескольких шагах от нас.
– Понятно. А почему врачи? Что-то не так? – поинтересовалась я, вспомнив попытки беременной Натальи избавиться от ребёнка разными народными способами.
– Ну, много чего не так. Лечим, – коротко ответила Люда, – а ты чего не на работе?
Девочка подошла и молча сунула мне в руку прошлогодний берёзовый листок.
С недоумением я глянула на Люду, показывая его.
– Не обращай внимания, это она так играет, – ответила на немой вопрос женщина
и обратилась к девочке: – Иди домой, иди к дедушке.
Я, не заостряя на произошедшем внимания, ответила:
– В отпуске. Надо же работе от меня отдыхать?! – улыбнулась собственной шутке
и заметила за спиной собеседницы подходившего сына: – Хочу Диму поддержать, пока ГИА и поступление в техникум.
– Когда у него выпускной?
– А вот сейчас узнаем, – ответила ей и обратилась уже к сыну: – Дима, когда выпускной?
– В субботу в «Мечте», – ответил он, проходя мимо нас быстрым шагом, и скрылся
во дворе.
– Хорошо, время погулять будет, два дня выходных, – прокомментировала Людмила.
– А вы когда в школу? – поинтересовалась, имея в виду Леру. – Ей шесть?
– Летом семь, но в школу на будущий год пойдёт. Разговаривает очень плохо. Логопед
не пускает. Да и вообще… – слегка нахмурилась соседка.
– Ничего, начнёт с детьми общаться – выболтается.
– Ой, не знаю. Она только в пять говорить начала.
Я не знала, что сказать. Повисла молчаливая пауза, которую нарушил Дима, позвав меня с веранды. Мы с Людой перебросились парой прощальных фраз и разошлись.
Только я зашла в дом, тилинькнул телефон, сообщая о пришедшей СМСке.
– О, денежку зачислили, завтра утром съездим на рынок за продуктами и заодно обои для прихожей поищем, – предупредила о своих планах сына и занялась приготовлением обеда.

5 глава

Мы вдвоём с бессонницей
           всю кровать измучаем.
Значимое вспомнится –
           станет просто случаем.
В свете дня забытое –
           вспышкой станет яркою.
Суетой укрытое –
           наготою жаркою.
Как мы ни стараемся,
           а кровать не делится.
Мягко спать пытаемся
           там, где жёстко стелется...
Раны воспалённые
           там, где днём «царапнуло»,
Вот уже солёное что-то с глаз закапало…
Сон не получается –
            давит всё и мучает.
Мысли в мозг впиваются,
            как шипы колючие!
Утром мгла рассеется...
            Замолчат предметы…
Только мир изменится после ночи этой.

«Ах, Толька! Видел бы ты, какой сын вырос!» – думала я, осматривая Диму. Стройный молодой русоволосый парнишка стоял передо мной, одетый в белую рубашку
с короткими рукавами и джинсы. Густой светлый пушок уже пробился над верхней губой, черты лица потеряли детскую припухлость, а минусовые очки для зрения делали
серо-зелёные глаза чуть меньше и выразительнее. Весьма интересный экземпляр получился. Уже сейчас выглядит очень солидно, а учитывая пытливость
и сообразительность, перспективы у него неплохие. «Как бы сейчас ты был бы ему нужен! Как ни крути, у него мужской склад ума, да ещё и математический, а это для меня сложно. Ты помогай, если сможешь… Оттуда!»
– Ну всё, беги за аттестатом! – улыбнулась я сыну. – С Богом!
Дима вышел, стукнула металлом о металл калитка, и я занялась уборкой стола после завтрака.
Не успела домыть посуду, калитка снова стукнула. «Что мог забыть?» – пронеслась мысль, но с улицы раздался знакомый гортанный голос с лёгким акцентом:
– Та-ня! Ты дома?
На ходу вытирая руки о попутно схваченное полотенце, я поспешила к выходу.
Во дворе стояла… Нэлка! Если до этой минуты, идя по комнатам, сомневалась,
то сейчас все сомнения отпали напрочь.
Она изменилась. Очень! От той полнотелой красавицы, напоминающей индийскую актрису из фильма «Зита и Гита» с крутыми бёдрами, пышной грудью и длинными волосами, ничего не осталось.
Нэлка была коротко стриженной худышкой в маечке и джинсах, но это всё-таки была она. Мы смотрели друг на друга, и я понимала, что она так же оценивает изменения
во мне, как я в ней. Невольно посмотрела на себя её взглядом.
«Нет, я тебе не проигрываю!» – послала телепатический ответ, не надеясь быть услышанной.
– Привет! Ты какими судьбами? – спросила, обводя взглядом её спутников.
Их было трое: Анка - младшая сводная сестра, уступающая по всем параметрам внешности, плотный мужчина лет сорока пяти с кавказскими чертами лица и коренастая крашеная блондинка среднего возраста, которую я недавно видела у нотариуса.
– Мы насчёт дома поговорить пришли, – оставляя мой вопрос без ответа, произнесла Нэла. – Это мой муж, а это риелтор. Поворачивая лицо и вздёргивая подбородок, указывала она на тех, кого называла.
– Ну, проходите, – слегка смутилась я, представляя, как вся компания будет размещаться на кухне. Наши с Димой комнаты были чуть ли не в два раза больше, но это личное пространство было не для гостей, тем более таких нежданных-незваных.
– Я только посмотрю планировку, если можно, – подала голос риелтор.
– Да, конечно, проходите, – ещё раз сказала я и пошла в дом, слыша, как следом за мной идут люди.
Дверь из комнаты, которую прежде занимала семья Нэлы, а сейчас Дима, выходила именно в кухню. Я остановилась.
Риелтор в сопровождении Анки прошла по дому, окидывая взглядом пространство:
– Всё, что мне надо, я здесь увидела. Двор можно посмотреть?
Не успела я решить задачу – как показать двор, когда у тебя полный дом гостей, – снова вызвалась помочь Анка:
– Я покажу.
– А мы пока поговорим, – подхватил инициативу мужчина.
– Ну, присаживайтесь. Чай? Кофе? – проявила я гостеприимство, соблюдая правила приличия.
– Ничего не нужно, – сказала Нэла, присаживаясь на стул возле стола.
– Ты переезжать сюда собираешься? – тревожащий меня вопрос слетел с языка, и сердце словно замерло и съёжилось, а дыхание перехватило.
– Нет. Отец умер, и дела есть. Ты собираешься у меня комнату выкупать? – она то ли улыбнулась, то ли скривила губы.
Сердце снова забилось ровно, и я выдохнула с облегчением. До этих слов паника, сидевшая во мне, разрасталась с каждым мгновением. Только сейчас я поняла, что чёрный ободок на голове собеседницы имеет отношение к трауру. Вспомнила Жору, седого, худощавого мужчину, который один из всей толпы устроился работать электриком
на колхозную ферму. После нашего приезда ему как специалисту выделили из жилфонда домик рядом с местным клубом сравнительно недалеко от нас, и он перебрался туда
с мачехой Нэлы и её двумя сводными сёстрами. Жильё выделяли Жоре, значит, колхоз имеет право потребовать, чтобы Мария, Анка и Наринэ выселялись…
– Конечно, собираюсь. Только выкупать официально, с оформлением всех документов, – посерьёзнев, кивнула я.
– Разумеется, – хмыкнула Нэла.
– Ты здесь надолго? На сбор и оформление документов время нужно, к тому же у тебя прописан Давид, он же ещё несовершеннолетний, – перечисляла я сложности, вспоминая попытки вступления в наследство.
– Мы уезжаем послезавтра. Успею всех выписать и доверенность Анке оставить. Ты свой телефон дай для связи – Канкиной отдам, риелтору, наверняка понадобится.
– Хорошо. Ты хоть расскажи, как в Нидерланды попала? Как живёшь? – выписывая
на тетрадном листке номер своего телефона, сыпала я вопросами.
– Да как, туда уехала к маме, она с Натэлой сразу после развода уехала, а я старше была, меня с отцом оставила. Когда мы в Минводах жили, она приезжала. Встретились, поговорили. У неё в Голландии нам диаспора помогла устроиться. Замужем, сына родила, сейчас ему десять. Потому и спешим уехать.
– Так у тебя четверо? Ну, молодец! Обогнала! А Вахтанг…
– Я не хочу о нём говорить, – прервала меня Нэла, глянув на мужа. – В общем, всё
в порядке. Ладно, нам пора.
Гости поднялись и пошли к выходу, я двинулась за ними. Возле двора в белой легковой иномарке сидела Канкина. В нескольких метрах поодаль, возле «Жигулёнка», стояли Люда, Наталья и Анка.
– Пойдём поздороваемся, – сказала Нэла мужу и направилась к женщинам.
Проводив гостей, я какое-то время стояла на веранде, смотрела в окно и раздумывала
о предстоящих тратах. Цена названа не была, но, в соответствии с логикой, должна быть возвращена стоимость покупки по курсу доллара. Увидев, что машина отъехала, я зашла
в прихожую.
Сразу нахлынуло ощущение, будто попала в кисель. Можно сколько угодно рассуждать о наличии или отсутствии ауры, только невидимый, но совершенно ощутимый, след
от этой компании остался и висел в помещении. Ощущение усиливали старые пожелтевшие обои.
Повинуясь внезапному желанию, подошла к стене, наклонилась и потянула лист
снизу-вверх. Шелест рвущейся бумаги заглушал в памяти звуки голосов и, казалось, успокаивал. Обои, наклеенные на побелку, во многих местах отошли от стен и держались только друг за друга и за редкие пятна свежей шпаклёвки под ними.
Дима вернулся из школы через час с небольшим. К этому времени я успела оголить стены, вынести старую бумагу, скатав в рулоны, и смести мусор в кучу.
– О! Быстро ты! – остановился сын перед мусором, который я собирала в ведро. – А у нас выпускной перенесли.
– Не поняла. Куда перенесли? Кафе другое или всё же в школе?
– Нет, праздновать будем завтра, сегодня там свадьба.
– Ааа… Ну и отлично! Значит, сегодня мы с тобой обои поклеим, – обрадовалась я.

6 глава

Я с бедою – не в церковь делиться,
А отправлюсь к воде, к реке.
И, конечно же, не топиться –
Понесу беду в кулаке.

Брошу в воду, как камень чёрный:
Всё отчисть и отмой, вода,
А останется непокорной –
В океан неси навсегда.

Волочи ты её на полюс,
Превращай в арктический лёд,
И тогда я здесь успокоюсь,
А она пусть там поживёт!

«Легко сказать: сегодня поклеим. Легко прилепить бумагу к стене, сложно заставить её держаться», – размышляла я, стоя на столе и докрашивая белой эмульсионкой пятно вокруг люстры. Дима, стоял у дверного проёма в мою комнату, наблюдал и объяснял, почему прямо сейчас необходимо заменить твёрдый диск на его компе и купить новый монитор. «Нет, я не против, – мысленно отвечала ему, – как и не против, чтобы платили зарплату стопкой и мерили в сантиметрах в высоту. Отмерили тебе сантиметров
десять-пятнадцать – живи и радуйся… Нет, стоп! Уже было – получали миллионы,
ни к чему хорошему это не привело».  Редкие капли краски срывались с кисточки
и падали на пол, устланный целлофаном.
– Ты можешь потише махать?! – раздался громче возмущённый голос сына. – Краска
на меня летит!
– А тебя не привязали, мог бы отойти к входной двери. Ну, это уже не нужно, я закончила. Подай влажную тряпку – люстру обтереть, и будем стол убирать, – ответила, опуская баночку с краской и распрямляясь.
Влажность в комнате изрядно повысилась после обработки стен «аквастопом»
и покраски потолка. Смешанная с летней жарой, вверху она создала настоящую «парилку». Покрытая то ли потом, то ли испарениями, а может быть, всем сразу,
я приводила в порядок люстру и слушала телевизор.
«Минобороны опровергло сообщение о военных учениях на территории Сирии
с участием Российской Федерации. Евросоюз может расширить "чёрный список" белорусских чиновников и бизнесменов. Сотрудник полиции совершил наезд
на двухлетнего ребёнка в Санкт-Петербурге. На севере Москвы горит здание склада, огонь угрожает трансформаторной подстанции. Об этих и других событиях мы поговорим
в нашей программе», – озвучили темы новостного выпуска голоса дикторов.
– Дима, сейчас четыре часа. Убираем, покушаете и можете бежать на котлован, – распорядилась, имея в виду и его друга Тихина Пашку, который больше часа дожидался
в комнате. Быстро собрала предметы со стола в зелёный пластиковый таз, – на, выноси
в сарай, а я поесть приготовлю. Стол к стене отставь, а целлофан убирай.
Пока ребята обедали, вымыла пол в прихожей, вынесла ведро с водой и вылила
в палисадник перед домом. «Надо уже траву вырвать, скоро цветы забивать начнёт», – подумала, оглядывая цветник. Лера, стоящая у невысокой изгороди во дворе соседей, крикнула «дасьти», привлекая моё внимание. Девочка снова была в своём сиреневом костюмчике, только причёска сегодня изменилась – волосы висели одним хвостом
под бантом розового цвета, восседавшим у неё на макушке. Она начала что-то рассказывать про «лисапед» на своём ломаном, непонятном языке довольно писклявым
и совершенно детским голосом.
– Привет, Лера, я занята, – оборвала монолог, и тут же укол совести сформировал мысль: бедный ребёнок, ей даже поговорить не с кем.
– Танюха! Золотая моя копеечка! – раздался знакомый мужской голос с лёгким налётом босяцкой бравады. – Полцарства к твоим ногам!
К изгороди, отделявшей палисадник от дороги, приближался пьяненький, щуплый мужичок, в котором с трудом можно было угадать стройного красавца двадцатилетней давности.
Вот уж кого не беспокоили ни трава, ни обои.
– Это ты полцарства? – хмыкнула и наклонилась, чтобы вырвать куст щирицы.
– Та брось ты её драть, один хрен вырастет! Ты посмотри, уже вся мокрая! Давай мы
с тобой лучше встречу обмоем! Нинка самогонку выгнала классную, – он поднял большой палец кверху, – давай я сбегаю, а?
Нда… «Сбегаю» означало «дай денег». Какое счастье, что его мама уберегла сына
и не допустила, чтобы я вышла за него замуж… А ведь могла, если бы не приехал к нему из Твери однокурсник и родственник через двоюродную сестру... Эх! Годы мои молодые… Подумать только, Генка учился в Москве и мог быть военным! Тогда я ему была не ровней… Сейчас он из себя ничего великого не строит, статус «местного алкаша» принимает безропотно и не делает попыток женихаться.
– Геночка, нет у меня денежек, всё на обои и шпаклёвку истратила, а зарплата только через неделю, – сказала я первое, что пришло в голову.
– Какие обои? Ты шо, ремонт делать собралася? Так это ш обязательно сбрызгануть надо, шоб гладко пошло!
Он преднамеренно начал сильнее «шокать», «гэкать» и коверкать слова, показывая дурашливость и подбивая организовать застолье.
– Нет, Геночка, вот закончу, тогда и сбрызнем. А сейчас ни времени, ни денег.
– Точно нет? – тоскливо посмотрел на меня «кавалер». – Совсем не найдёшь? – бравада сменилась на откровенное клянченье.
Я помотала головой и развела руки. Он перевёл взгляд на дорогу: «А в долг она
не даст, – проговорил негромко, озвучивая собственные мысли, и, обращаясь ко мне, продолжил: – Ну, тогда я пошёл, может…» – махнул рукой и нетвёрдой походкой потопал вдоль улицы.
Павлик и Дима вышли из двери мне навстречу.
– Стоп, стоп, стоп! Снимай очки, только вчера получил, будет то же, что
и с предыдущими, – посмотрев на сына, предрекла я, напоминая участь очков, раздавленных чьей-то ногой неделю назад там же, на котловане.
Не говоря ни слова, Дима вернулся в дом и, спустя секунды, вышел без очков. Я знала, что дальние предметы у него «поплывут», но не стрелять же он будет? Кого надо,
по голосу узнает.
…Оклеивать прихожую начали после семи часов вечера, чтобы, избегая сквозняка, закрыть комнату на всю ночь, пока не «схватится» свежий клей. К полуночи «тыква» превратилась в «карету», а мы с сынулей, как подкошенные, рухнули в кровати. Всегда знала, что ремонт – утомительное «волшебство»!
Около часа ночи меня разбудил стук в окно. Я, как сомнамбула, вышла во двор,
не понимая, кому могла понадобиться столь поздно. Уж не Генка ли спьяну заблудился?
Возле двери стоял молоденький полицейский, а вдоль дороги светились фары нескольких автомобилей, в том числе «скорая» и полицейский УАЗик.
– Здесь живёт какой-нибудь Дима? – неуверенно спросил парень после приветствия.
– Да, а в чём дело? – недоумение начало сменять сонливость.
– Он вам кто?
Я растерялась, озадаченная всей этой кутерьмой среди ночи. Меньше часа тому назад было совершенно тихо и темно. И какое отношение ко всему происходящему имеет Дима?
– Сын. А в чём дело?
– Он дома? Вы можете его позвать?
Не понимая, в чём дело, и не получив объяснений от сотрудника полиции, пошла
за Димой, надеясь, что происходящее поймёт и объяснит он.
Через полчаса я в домашнем халате, надетом на ночную рубашку, и Дима в футболке
и трико, которые он стянул с себя перед тем, как рухнуть в кровать, сидели в полицейском УАЗике возле калитки Людмилы. Мы, как нам сказали, ожидали следователя. 
Двор соседей был залит светом из окон и дворовых ламп. Было видно, как из дома один за другим выходят люди. Двое в белых халатах направились к калитке, а несколько мужчин прошли мимо теплицы к колодцу.
Минут через пятнадцать из калитки вышел мужчина лет тридцати пяти, сел в машину, со злостью посмотрел на сына и потребовал:
– Рассказывай, где ты был сегодня с двадцати до двадцати двух?
– Дома, обои с мамой клеили, – произнёс Дима и посмотрел на меня в совершенной растерянности. Большие светлые глаза без очков выглядели испуганными.
– Правду говори! Иначе поедешь на детекторе лжи отвечать!
– Я правду говорю, дома был.
– Это кто-нибудь может подтвердить? – перевёл на меня колючий взгляд полицейский.
– Да! Когда я занимаюсь ремонтом, то приглашаю в наблюдатели всю округу, а после
и на ночь оставляю, – вспылила я, видя, что Дима начинает бледнеть. – Вы сначала объясните, по какой причине подняли среди ночи несовершеннолетнего и устраиваете допрос? Следователь снова обратился к Диме, игнорируя меня:
– Ты Леру знаешь? Девочку из этого дома? – он кивнул в направлении соседского двора.
– Видел пару раз. Ей лет шесть-семь?
– Правильно. Сегодня видел её? – продолжал спрашивать полицейский.
– Да, вроде ходила по двору, я не присматривался.
– А ты сам куда-нибудь ходил?
– Утром в школу и часов в пять на котлован с Пашкой.
– Пашка это кто?
– Друг.
– Вы вместе ушли с котлована?
– Нет, он там остался, а мне надо было домой – обои клеить.
Я пыталась по вопросам определить, что заставило среди ночи приехать к соседям всю эту толпу. Единственное, что приходило на ум, – Лера пропала. Но причём здесь мой сын? Почему пошли к колодцу? Может, она за теплицей вышла на другой участок и…
Следователь оторвал взгляд от Димы и с открытой неприязнью посмотрел на меня:
– Наталья Алексеевна сделала заявление, что сегодня ваш сын изнасиловал её малолетнюю дочь Валерию. Вам нужно проехать с нами в районную больницу
для медицинского освидетельствования, – чётко и сухо произнёс он, не обращая внимания на наш с сыном обоюдный и одновременный вопрос-возглас:
– Что?!!!


7 глава

Мне бы потеряться по дороге,
В глухомани, где не ходит небыль,
Позабыть обиды и тревоги,
Напитаться мирозданья негой.

Одуреть, от запахов ликуя,
И прижаться грудью к небесам.
Откровенность звёздных поцелуев
Ощутить душой, закрыв глаза.

Как бы потеряться-заблудиться,
Навсегда из яви убежать?
Сном дурным пускай она приснится
В том краю секунд на 25.
 
Я, едва открыв глаза на зорьке,
Прошепчу: «Не в руку этот сон!»
И в ответ лучами из-за горки
Ясный свет прогонит тьмы закон.

Тревожная ночь с субботы на воскресенье закончилась. На УАЗике нас привезли домой, следователь забрал одежду Димы на исследования, и мы предприняли очередную попытку поспать.
– Та-ня! – раздался со двора голос бабушки Лиды, вырывая из сна.
Я резко встала с кровати. Солнечный свет прорывался по краям плотных штор
на окнах. «Сколько времени?» – настенные часы показывали два пятнадцать. Натягивая
на ходу халат, быстро пошла к выходу. Бабушка очень редко приходила: вероятно, что-то срочно потребовалось.
– Здравствуйте, Тётя Лида, что-то хотели?
– А ты спала, наверное, ну извини, что разбудила. Мне бы Диму. Телевизор показывает, что обновление каналов, а что делать, я не понимаю, – в растяжку проговорила она
с лёгкой обидой в голосе.
– Он спит ещё, заходите, чаю попьём, я Вам вместо телевизора историю расскажу. У нас ночью такое приключение было!
Я подала руку бабульке, помогая зайти на ступеньки. Через полчаса соседка знала всю ночную историю.
– Та они что, совсем чокнулись? – смотрела на меня тётя Лида, ожидая ответа.
– Ой не знаю, может, такими и родились, – покачала головой, – ну уж Лера – точно!
– Не, ну может, что-то не дослышала, не так поняла, может, по телевизору дитё что-то увидела… Сейчас по телевизору каждый день кого-нибудь насилуют. То одна рассказывает, то другая, и всё заканчивается требованием миллионов морального вреда. Учат деньги зарабатывать. Чи больше показывать нечего? Откуда только взялась эта гадость? Ну, девки, понятно, денег хотят, но детей путать к чему? …А этим чего?
А я думаю: что это ночью машина за машиной на обочине выстроились? Ну ладно, мать запаниковала, позвонила. Убедилась, что с дитём всё в порядке, – так надо ж было прийти извиниться!
– Ой, я Вас умоляю! Она и слова такого не знает. Что вы хотите от селекции Люды
и Лёши? – хмыкнула я, понимая ещё одну причину прихода соседки.
Вероятно, снова бабушку бессонница маяла. Не удивительно – полнолуние, жара,
и до солнцестояния пара дней.
«У одних бессонница, у других глюки, у третьих психозы», – думала, пока слушала размышления соседки.
– Люда – да, цаца так цаца, а Лёшка вроде не плохой, приветливый, – пожала плечами соседка.
– Наташка от другого Лёшки, от того, что у меня жил. Это первый муж Людмилы.
– А… Тогда понятно, у того гонора на десятерых. Мужик видный, да заносчивый.
– Вот как стал гонор показывать да в бутылку заглядывать, так к папе его и отправила. Мне такой пример для Димы не нужен.
– Я смотрю, ты одного к маме отправила, царство ему небесное, другого к папе…
– Смеяться будете, – перебила я бабушку, – первый у своей мамы во дворе повесился,
а второго у его мамы в доме прирезали. Этот у папы пока ещё живой.
– Ох и судьбы! – покачала головой соседка. – Не везёт тебе с мужиками.
– Нет, это им со мной – я вроде лакмусовой бумажки: смотрит Боженька на то, что
к моему берегу пристаёт, и определяет, забрать или ещё дать пожить, авось, исправится. Не зря я замуж выходить не хотела, как та Дюймовочка.
Из-за двери в Димину комнату послышались звуки, и я сменила тему разговора.
– У меня огурцы гореть начали и горькими стали до невозможности. Что делать, не знаю.
– А ничего не сделаешь, это сорт такой – начинают горечь давать, если температура почвы поднимается. Как картошка – сахар, – если застывает.
Дима вышел из комнаты, поздоровался и быстро пошёл к выходу.
– Какой он уже большой, совсем парень, сколько ему? – проговорила соседка, с улыбкой глядя вслед.
– Через две недели шестнадцать исполнится, – в ответ улыбнулась я, – уже рост у ребёнка метр семьдесят и нога сорок первого размера, а ещё расти года три, а может, больше.  Высоким будет… Как Толик, – вздохнула я и заварила чайный пакетик в чашке сына.
Тему о соседях возобновил Дима:
– Вот шизы! А я ещё и ноут Наташке обновлял. Знал бы, вирусняков бы ей накидал.
– Дима, не надо уподобляться, оставайся умным! – произнесла я просительным тоном, – это когда ты с ноутом успел?
– Да дня четыре тому назад. Я со школы шёл, тётка Людка подозвала, спросила, могу ли
я помочь. У них ноут виснуть начал.
– А Наташка с Леркой дома были? 
– Да. Они с двух сторон тогда заглядывали, Наташка сбоку сидела, а Лерка мне по лицу своими бантами елозила, пока не попросил отойти и не мешать. Там куча обнов поприходила, а автоматическое установление было выключено, вот винда и возмущалась. Короче, я Наташке сказал, что делать в таких случаях надо, кое-какие функции поотключал, флажки поснимал и перезагрузил. Могла бы сама всё сделать, там везде понятно написано.
...Бабушка Лида с Димой ушли, а я, убирая со стола, обдумывала произошедшее.
Утром, когда нас привезли, было жгучее желание пойти к соседям за разъяснениями – сейчас настроение изменилось.
«С бедой надо ночь переспать». Беды у нас не было. Было недоразумение – и то
не с нашей стороны. «Кто виноват, тот пусть и на поклон идёт. А я и без их "здрасьте" обойдусь. Жила – не помирала, и сейчас ничего не изменится», – подумала со злостью
и хлопнула дверцей шкафа, в который убрала хлеб. Резкий звук сработал, как подзатыльник.
 «Ой, Митрофанушка, извини дуру, сорвалась. Шкафчик ни при чём, шкафчик наш любимый, он пользу приносит», – мысленно поговорила со своим домовым и улыбнулась детской шалости.
Остатки дня пролетели в хлопотах, перемешанных с ленью. Ближе к вечеру Дима ушёл в кафе отмечать выпускной, а я включила телевизор, намереваясь посмотреть
какой-нибудь фильм.
Диктор новостного канала безэмоциональным чётким голосом сообщала: «…вершается регистрация кандидатов в президенты в Нагорном Карабахе. В Киеве состоялось заседание Верховной Рады. В повестке – второе чтение законопроекта о статусе русского языка. В Минске состоялось заседание Совета постоянных полномочных представителей государств-участников Содру...».
 «Точно, полнолуние действует на людей. Как можно запретить человеку говорить
на том языке, на котором он думает? Вообще глюканулась Рада», – подумала я, переключила телевизор на другой канал и попала на рекламу.
Мысли закрутились вокруг Украины. Вспомнился ноябрьский вечер и огромные шары белых хризантем. До того дня мне никто не дарил цветов. Тогда почему-то громко застучало сердце. Настолько громко, что слова Лёни, до безумия красивого парня, проходившего срочную службу на аэродроме за городом, до сознания доходили
с огромным трудом.
– Мне на дембель пора, но я могу задержаться в части на полгода. Ты как раз закончишь школу, и мы уедем ко мне на родину. Я написал маме…
После коротюсенького десятиминутного свидания во дворе мама и бабушка в два голоса наперебой увещевали меня:
– В качестве кого ты собираешься ехать? Что ты о нём знаешь? Ты думаешь, у такого видного парня невесты нет? Да даже если бы не было, он приедет – девчата, как бусы, вешаться начнут, – сыпала вопросами и аргументами мама.
– Он откуда? – вступила в разговор бабушка.
– С Украины. Ивано-Франковская область, город Златополье, – сообщила я.
 Мама с бабушкой переглянулись, и мама ушла вглубь дома.
– Знаешь, Танюша, в Ивано-Франковской области очень недобрые люди живут – западенцы, бандеровцы. Я их в войну повидала – немцы добрее были. А эти – звери настоящие. После войны их Сталин в лагеря определил, а Хрущёв только стал – выпустил. Они русским глотки зубами грызть готовы. Я не знаю твоего Лёню, может, он хороший парень, но он не в пустыне живёт. Не он, так соседи съедят. Там до сих пор в каждой хате пулемёты, с войны припрятанные, своего часа ждут.
Мама вышла с большим атласом в руках.
– На, – сунула она мне его в руки, Ивано-Франковскую область я открыла, ищи Златополье.
В глубокой тишине я несколько раз обшарила глазами карту, перечитывая названия всех селений, включая самые мелкие. Ни города, ни посёлка, ни захудалой деревушки
с таким названием не было. Мама забрала атлас, перевернула несколько листов и снова отдала мне.
– Смотри здесь и читай: область Запорожская. Он что, сам не знает, где живёт? Знает.
И для чего тебе врал – знает, а тебе знать незачем. Если даже о таком брешет, то ни в чём веры быть не должно. Ясно?
Я кивнула и молча ушла ставить атлас. «В качестве кого, в качестве кого? В качестве человека. Какое ещё качество может быть?» – с досадой шептала, передразнивая их. Лицо пылало, гвозди слов продолжали вбиваться в сознание, под ними пульсировал вопрос: как сказать, что не поеду? Какую найти причину? Мама не пускает – не серьёзно. Что я – маленькая? Мысли переключились на хризантемы: «Надо Светке завтра показать – обзавидуется. Её уже три месяца жаба давит, что Лёнька меня выбрал. А вот если бы ещё и уехала с ним...»
Когда я вышла, хризантем в вазе не было.
– Забудь, – строго сказала мама, – это не твои цветы…
«Эх! Не послушала бы тогда, сбежала бы, и не было бы в моей жизни ни Людки,
ни Нэлки, а если бы с Лёнечкой не сложилось – целая Украина «Лёнечек». Не пропала бы от одиночества. Говорила бы сейчас на «мове» и горя не знала», – закончили воспоминания бравадные мысли.
Стукнула калитка. Я быстро встала с кресла и вышла на веранду. Густые сумерки заливали комнату, но было достаточно хорошо видно Диму.
– Ты чего прибежал?
– Я совсем ушёл. Настроения нет. Там пьянка начиналась за углами, чтобы родоки
не видели, а мне же нельзя – поел и ушёл.
Мы зашли в дом и погрузились в виртуальные миры компьютеров – каждый в своей комнате.

8 глава

Сыне Божий, замолви словечко.
Укрепи мне и душу, и тело,
Пожалей ты меня, человечка,
Покарай, если надо, за дело.

Отче наш, огради от навета
И десницей своей всемогущей,
Умоляю, прикрой моих деток,
Отведи тёмный мрак, злые тучи.

Дух святой, не оставь без защиты,
С нами рядом пребудь днём и ночью.
Оградите, услышьте молитву –
Всех святых я прошу очень-очень.

«Господи, а бурьян-то поднялся! Не успел дождь земли коснуться… За пару дней
по колено вымахал, – оглядывала я обочины вдоль дороги, идя домой с работы. – Надо будет сейчас перед двором вырвать».
Солнце зависло примерно в полуметре над крышами домов и бросало яркие, но
не слишком жгучие, лучи в прорехи облаков. Они били в глаза, заставляя невольно отворачиваться от созерцания домиков на противоположной стороне залива, зелёной линии горизонта, соединяющейся со светло-голубым небом, и серого асфальта дороги.
– Привет! С работы? – окликнула меня приятельница из-за сетчатой изгороди, заросшей диким виноградом и развесистыми кустами шиповника.
– Привет, Оля. С работы. А ты уже решила с травой повоевать? – ответила, подходя ближе.
– Да вот, смотрю – не знаю, за какую грядку раньше браться. Дождя две капли, а работы на две недели… Что там твои соседи? Никто не приходил?
После бабушки Лиды Оля первая узнала о выходке Натальи. Давным-давно мы невольно сблизились, когда обнаружилось, что дочки учатся в одном классе. Девочки окончили школу и уехали из села, а мы, как и прежде, продолжали делиться
радостями-горестями.
– Нет, вероятно, не считают нужным. Да Бог с ними, – махнула рукой, – как там Люся, родила уже?
– Нет, пока ещё ждём, – улыбнулась женщина, – а твоя замуж идёт или снова на поиски?
– Ну, кольцо приняла. Живёт у Саши – есть надежда, что таки нашла, что хотела.
– Они квартиру снимают? – продолжала расспрос Оля, бросая взгляды на грядки.
– Нет, у Сашиных родителей трёхкомнатная квартира в Коломенском. Вот у них и живёт. Учится с будущей свекровью уживаться.
– Ну и хорошо. И всё-таки я не понимаю Людку… Пускай Наташке стыдно на глаза попадаться, но она-то уж поумнее, могла бы… Всё же соседи, да ещё и вода из одного колодца – по-любому, мириться нужно… Ладно, пошла! – Оля отступила от забора
в сторону огорода.
– Ну, давай, трудись. Пока-пока, – не стала я развивать неприятную тему и отступила
от изгороди.
«Да. Рвать нужно», – утвердилась в предположениях, подходя к дому. Немного постояла, оглядывая пространство перед воротами, засыпанное щебнем и кирпичной пылью, посередине которого росла высокая развесистая берёза.
«Пока деваться некуда…» – заходя во двор, раздумывала и мысленно пересчитывала отложенные средства на асфальтирование въезда, которые теперь уйдут на покупку комнаты. Замкнутая дверь оповестила, что Димы нет дома.
По привычке включила телевизор и пошла на кухню разогревать борщ.
«…Уголовное дело по факту массовой гибели людей в результате наводнения
в Краснодарском крае было возбуждено 8 июля 2012 года краевым отделением Следственного комитета Российской Федерации по части 3 статьи 109 УК РФ "Причинение смерти по неосторожности двум и более лицам". С начала расследования дело находилось на особом контроле председателя Следственного комитета, Александра Бастрыкина…» – нёсся женский голос из моей комнаты.
«…К ликвидации последствий наводнения привлечено более 19 000 человек и 2500 единиц техники, в том числе более 5000 сотрудников и 600 единиц техники МЧС России. Поисково-спасательные работы продолжаются…» – вещал уже мужской голос.
«Бедный Крымск! Смыло на фиг и траву, и асфальт. Вот тебе и курорты Краснодарского края…» – пронеслась мысль. – В собственном доме утонуть… Жуть полная».
 Стукнула входная дверь.
– Ты уже дома? – задал риторический вопрос Дима, проходя на кухню. – А я испугался, что двери забыл замкнуть. Что покушать есть? Мы с пацанами на котлован ходили, только там сегодня вода холодная, Пашка остался, а мы с Силантием по домам пошли, – сыпал ответами на незаданные вопросы и переодевался сын, пока я спокойно доедала борщ.
– Хорошо, – приняла к сведению рассказ, налила борщ в тарелку и поставила на стол, – сметану или майонез сам клади.
– Мы договорились завтра в город мотануть. На ночь по сетке поиграть, ты же
не против? – спросил он, размешивая сметану.
– Нет, конечно. Только сейчас работа будет: надо траву за двором вырвать.
В ворота громко постучали.
– Кто там? – задала в пространство комнаты вопрос и быстро пошла на улицу.
Возле ворот стояла бежевая легковушка.
– Дмитрий дома? – спросил мужчина лет тридцати на вид, едва я вышла за двери.
– Здравствуйте. А для чего вам Дима? – недоумённо ответила вопросом на вопрос.
Мужчина достал из нагрудного кармана клетчатой шведки удостоверение и развернул его.
– Здравствуйте. Вы его мать? Вас обоих вызывает старший следователь районного СК Косенко.
– Хорошо. Вероятно, ДНК пришло? Когда к нему ехать? – задавала я вопросы, вспоминая расписание маршрутки.
– Сейчас, – остановил мои размышления мужчина.
– Интересно… А на чём же мы добираться должны почти в семь вечера? Такси вызывать? Днём никак нельзя? – недоумевала я.
– Мы отвезём, – коротко ответил мужчина, кивнув в сторону машины с сидящим в ней напарником.
– Ну, тогда подождите, сейчас соберёмся, – пожала плечами и пошла в дом с мыслями
о тратах на обратную дорогу.
«…Пользуясь служебными полномочиями, считаю необходимым произвести задержание Вашего сына Лаутер Дмитрия, подозреваемого в совершении преступления по статье сто тридцать вторая часть вторая пункт Б "Иные действия сексуального характера с применением насилия или угрозой его применения
к потерпевшему (потерпевшей) или к другим лицам, либо с использованием беспомощного состояния потерпевшего (потерпевшей), соединённые с угрозой убийством или причинением тяжкого вреда здоровью, а также совершённые с особой жестокостью по отношению к потерпевшему (потерпевшей) или к другим лицам на сорок восемь часов…"», – читал с листа невысокий черноволосый парень лет двадцать пяти, стоя
за письменным столом, заставленным монитором, клавиатурой, различными папками
и канцелярскими принадлежностями.
Он так и говорил: сто тридцать вторая, не ставя слова в нужные падежи и не склоняя фамилию сына. Две женщины, представленные как адвокат и педагог, сидели напротив нас в небольшом, узком кабинете с массивной фигурной решёткой на окне, едва
не касаясь коленями. Двое мужчин, те, с которыми ехали сюда, стояли у открытых дверей. Все они внимательно смотрели на нас с Димой.
Я слушала, не понимая услышанного. Мы ехали в твёрдой уверенности, что вызывают подписать какие-либо протоколы, и были настроены вернуться домой в течение часа-двух от силы.
Дима растерянно посмотрел на меня, и я вспылила:
– Да вы что?! C ума посходили?! Какие насильственные действия? Он, скорее, компьютер с особой жестокостью изнасилует! Какая потерпевшая? Какое задержание? Он несовершеннолетний, и вы не имеете права его задерживать, – громко возмущалась я.
– Уголовная ответственность по этой статье наступает с четырнадцати лет. Дмитрию уже исполнилось шестнадцать, и у меня есть право задержать его, – сухо констатировал Косенко.
Адвокат кивнула и тихо-тихо сказала:
– Имеет.
– Что за чушь вы здесь городите?! Мы с семи вечера с обоями долбались! Когда он должен был её изнасиловать?! Да он эту Леру в глаза не видел!
– Зато она его хорошо рассмотрела, когда он на ней лежал, – буркнул старший следователь, опуская глаза и садясь в офисное кресло.
– Лежал??? Хорошо, предположим, я его выгораживаю. Дима, встань! – резко обратилась к сыну, и он буквально вскочил со стула. – Посмотрите на него, у девочки примерно метр десять, – подняла руку, обозначая на туловище сына рост ребёнка, – разница в шестьдесят сантиметров не смущает? А учитывая, что две трети длины – это ноги, – девочка могла только его живот рассмотреть! – сильнее и сильнее повышала я голос. – Медики её осматривали в тот же день – никаких повреждений нет! К ней в принципе никто
не прикасался! – буквально кричала, вцепившись взглядом в круглые карие глаза насупленного парня. – О каком насилии Вы говорите?! Полный дебилизм!
– Это Вы мне? – нахмурился Косенко.
Я обвела глазами присутствующих и, заметив напряжённые лица у мужчин возле дверей, вспомнила, как один из них дёрнулся, когда я приказала сыну встать.
– Садись, – взяла Диму за руку и потянула, – это я о ситуации, или у Вас, по пословице, «шапка горит»? Не знаю, что там эти дуры понаписали-понаговорили, но всем словам должно быть подтверждение.
– Я был там! Я сам лично осматривал дорожку. Там трава примята так, как будто на ней лежали! Я уверен, что следы спермы будут, – глядя мне в глаза, не менее эмоционально, чем до этого я сама, выпалил Косенко. – Сейчас у Дмитрия возьмут анализ крови. Будем делать экспертизу ДНК. Скорая приехала? – громко спросил он и, получив утвердительный кивок от мужчин, стоящих у двери, распорядился: – Пригласите.
Приглашать было практически некуда. Женщины встали и прошли в коридор между посторонившимися мужчинами. Едва зашла медсестра, те снова стали плечом к плечу.
«Матёрого бандюгу караулят, чтобы не сбежал. Херои!» – появилась горькая мысль, наполненная сарказмом. Глянула в совершенно белое лицо сына и попросила медсестру:
– У вас нашатырь и глицин есть? Дайте, пожалуйста, а то мой «насильник» сейчас
в обморок грохнется и обратилась к следователю:
– Вы хотя бы откройте тайну: где именно Дима Леру насиловал? На какой дорожке? А то мы ещё не в курсе.
– Позади балагана, который рядом с вашим кирпичным сараем, – коротко буркнул Косенко.
Понимая, что сына отправят в ИВС, что бы я сейчас ни говорила и как бы
ни распалялась, взяла его за руку, обращая внимание на себя.
– Димочка, разбираться нужно мне. Ты ничего не сможешь сделать. Понятно, что все планы срываются, но держать тебя больше сорока восьми часов они не смогут по закону. Ты понял?
Он кивнул, глядя на меня в упор широко распахнутыми глазами. «Очки не успел надеть после котлована, ну и хорошо, глаза отдохнут», – подумала я, мысленно гладя его
по голове и щекам.

9 глава

Как ни ходи окольными путями,
Дороги жизни к правде приведут, –
И будешь черпать полными горстями
Всё то, что ты оставил за маршрут.

Не плюй, когда захочется, в колодцы –
Не для того расставила их жизнь.
Случится – и тебе хлебнуть придётся,
И что же будешь пить тогда, скажи?

Всё тайное становится однажды
Настолько явным и доступным свету,
Что и слепой на подлость в миг укажет.
Не делай зла и не придёт ответа.

Утро, кроме солнечного света, заливающего комнату, не принесло ни одной здравой мысли. Я лежала, смотря в окно, и поглядывала на часы.
Вчера, выйдя из следственного комитета около десяти вечера, ловить попутку
или вызывать такси не стала. Просто отправилась домой пешком. Идти надо было больше десяти километров, но, чувствуя, что именно это мне сейчас необходимо, пошла
не раздумывая.
За время в пути я задавала незаданные ещё вопросы и ещё раз убеждала следователя
в невиновности Димы. Разговаривала с Наташкой и Людмилой. Задавала им вопросы
и отвечала вместо них самой себе, пытаясь объяснить причину этого театра абсурда. Эпизод за эпизодом, слово за словом вспоминала буквально по минутам тот злосчастный субботний день, включая разговор с Нэлкой.
В памяти всплыл только один короткий непонятный момент, когда, перед тем как лечь спать, я выносила обрезки обоев в сарай.
Сарай был кирпичный, семиметровой длины и стоял рядом с колодцем. Задняя стенка, на полметра отступая от межи вовнутрь моего двора, за неимением изгороди, служила вместо неё. За боковой стеной в сторону огорода, точно на меже стояли два листа шифера, от которых тянулась сетка-рабица.
Там, за стенкой сарая, около полуночи мне послышались очень тихие голоса.
За усадьбой соседей был заброшенный хозяевами участок земли. От подворья его отгораживал только балаган. Пройти между ним и металлической сеткой с моей стороны не составляло труда: тропинка около метра шириной позади балагана приводила прямиком к колодцу. Предположив, что могли забраться воришки – охотники
за водяными насосами, я затаилась. Шёпот и треск веточек за стеной отдалился от колодца в сторону балагана, и тут я отчётливо услышала голос Натальи: «Нет! Не так! Сюда».
И другой, более глухой, – Людмилы: «Тише». Рассудив, что в своём дворе барышни могут заниматься чем угодно и когда угодно, я ушла в дом.
По сути, это воспоминание не имело к Диме отношения. Но, если соседки поздно ночью ходили позади балагана, а буквально через час нас везли на медосмотр, когда же Леру «изнасиловали»?
Уже за полночь я зашла в посёлок, погружённый в безмятежный сон. Стены кирпичных домов с тёмными блестящими глазницами окон освещал яркий фонарь на углу улицы. Мои сандалии громко клацали по асфальту в глубокой тишине. Через пару дворов вниз
по улице залаяла потревоженная собака. В сопровождении этих звуков я зашла в калитку, достала ключ из сумки и предприняла попытку вставить его в скважину замка. Сделать это оказалось невероятно сложно. Скважина как будто перемещалась, избегая ключа. Дом не хотел пускать меня вовнутрь. Я прислонилась лбом к двери, и слёзы хлынули потоком.
Всего пару часов тому назад у меня забрали моего ребёнка, а я не смогла защитить,
не смогла остановить. Отчаяние горячей влагой выливалось через сомкнутые веки, трясло плечи и сжимало горло, не позволяя вдохнуть. Ноги подогнулись, заставляя сесть
на ступеньку возле замкнутой двери.
– Сыночек, родненький, прости меня… Прости, что я гордыню послушала… За целый месяц ни разу не встревожилась… Роднулечка моя… Я обязательно всё исправлю… Потерпи всего два дня… – всхлипывала я в перерывах между шёпотом. – Деточка моя дорогая… Да что же это за напасть такая… Сколько же можно… – сжимаясь в комок, обнимая колени и раскачиваясь в стороны, шептала, глотая слёзы, льющиеся по щекам, – Господи, помоги ему… Он же ещё совсем ребёнок… Господи, помоги нам…
Лёгкий ветерок зашелестел сухими листьями, упавшими с большого ореха на плиты двора. Где-то вдалеке закукарекал петух. Звуки, наконец, смогли пробиться
в переполненный отчаяньем разум. Я поднялась, пошатываясь и держась за стену дома.
…Чувство тревоги разбудило меня значительно раньше, чем я обычно вставала
на работу. Понимая, что уснуть больше не получится, пошла греть чайник. Идти
к соседям было слишком рано. «Или слишком поздно? Господи, что происходит? Откуда взялась эта напасть? Когда Наташку перемкнуло?» – мысленно задавала вопросы, зная, что ответы смогу получить только через несколько часов. 
Едва дождавшись девяти утра, поспешила к соседям.
На стук в окно вышел Алексей, щуплый, сутулый мужичок лет шестидесяти на вид. Увидев меня, остановился со смятеньем на лице в проёме двери:
– Чего тебе? – спросил, оглядываясь в комнату.
– Диму арестовали. Наталья дома? – произнесла я, пропустив приветствие.
Едва успела договорить, у него за плечом появилась чёрная шевелюра, и Наташка
с перекошенным злостью лицом, заверещала:
– Так ему и надо! Ты чего пришла? Убирайся отсюда! Ты мне ещё и моральный вред выплатишь! Папа, не разговаривай с ней! Где телефон? Звони в полицию! – она повернулась и исчезла в глубине дома, выкрикивая в адрес мужчины приказы: – Я сказала, не разговаривай с ней! Не говори ничего! Быстро иди в дом!
Опешив от такого «приёма», я молча смотрела на Алексея.
– Таня, иди… Иди… Ты видишь? – он махнул рукой в направлении убежавшей Натальи.
Не говоря ни слова, я вышла из двора соседей.
В полной растерянности дошла домой, открыла двери и присела на топчан на веранде.
Слова, выкрикиваемые резким, визгливым голосом Натальи, бились внутри головы, сталкивались друг с другом, перемешивались, снова и снова выстраиваясь во фразы, совершенно понятные и непонятные одновременно.
Несмотря ни на что, Наталья твёрдо стояла на том, что Дима изнасиловал Леру.
Значит, она не собирается отказываться от обвинения, значит, все доводы в её оправдание, которые я изобрела, идя ночью домой, – пустышка. Значит, каким-то образом она смогла убедить следователя… «Господи! Для чего же ей это надо? Она же точно знает, что с Лерой ничегошеньки не случилось! – начали пробиваться мысли сквозь хаос визжащих в голове звуков. – Какой моральный вред? За что?» – ярче всех обозначились слова и выстроились в вопросы.
Наталья была несдержанной, не отличалась уровнем культуры от рыночных хабалок, мёртвой хваткой цеплялась за всё, что сулило выгоду, даже если выгоды на копейку,
но она совершенно не была хитрой и изворотливой. Ситуации, в которых другие начинали активно шевелить мозгами, она разрешала криком и нападками. Так было с того времени, когда я впервые увидела её тринадцатилетней девочкой.
Что происходит? Недослышала, запаниковала, вызвала полицию, а после решила воспользоваться ситуацией? Вспомнился коридор следственного комитета и плакат
на стене с распечатанными статьями из УК РФ: заведомо ложный донос… наказывается штрафом в размере от ста тысяч до трёхсот тысяч рублей, или в размере заработной платы, или иного дохода осуждённого за период от одного года до двух лет, либо принудительными работами на срок до трёх лет, либо лишением свободы на тот же срок.
«Ну дура! Куда она лезет? Как только придут анализы, статью получит она сама! Господи, вот идиотка! – недоумевала я. – Ладно, ждём анализы», – вздохнула, мысленно попросила прощения у Димы и пошла завтракать.
Ощутив в полной мере состояние «кусок в горло не лезет», с одной печенюшкой
и двумя чашками кофе в желудке через полчаса вышла из дома спасаться бездумной работой.
Слабые корни травы легко вырывались из кирпичной пыли, но солнце, поднимаясь всё выше, начинало припекать. К тому времени, когда перед двором остановился полицейский УАЗик, я успела убрать треть площади и собралась заходить в дом.
Из машины вышел наш участковый – Уткин Александр Леонидович, невысокий, коренастый мужчина моего возраста. Мы были знакомы с тех пор, когда из-за безумных агрессий покойного Вахтанга не единожды приходилось вызывать полицию, чтобы утихомирить соседа.
Именно он, тогда ещё только помощник участкового, посоветовал снять квартиру.
От него я узнала подробности о смерти Вахтанга и о смерти Шамам, умершей при очень странных обстоятельствах немного раньше.
…Шамам приехала примерно через пару месяцев после нашего бегства, чтобы снять накопленную на сберкнижке пенсию. Я знала, что она уехала в Армению с сестрой
и зятем Вахтанга, но раз в год приезжала сюда за пенсией. Обычно она останавливалась
у сватов – Жоры и Марии. В этот свой приезд Шамам остановилась у Вахтанга. По какой причине на третий день, вернее, ночь, старуха «разучилась дышать», осталось
неизвестным. Физических травм в области шеи не нашли, а синяки на запястьях
к дыханию отношения не имели. Выдвигать обвинение против убитого горем сына сочли равноценным кощунству…
– Привет. Ты к соседям ходила? – громко спросил участковый, приближаясь ко мне.
– Хо-ди-ла… – проговорила, глядя ему в глаза и кивая головой после каждого слога.
– Пошли протокол писать, – так же громко скомандовал он и двинулся во двор.
На веранде он уже более тихо и спокойно спросил:
– Ну, чего тебя туда понесло? Чего добилась? Скандалов мало было? Соскучилась?
Я молча брела впереди него. На кухне быстро убрала чашку и тарелку
с несъеденными бутербродами. Вытерла стол.
Уткин сел, раскрыл на столе папку для протоколов и достал пустой бланк.
– Фамилия, имя, отчество, дата рождения, адрес прописки.
– А то ты не знаешь: Лаутер Татьяна Сергеевна, ноль пятого, ноль девятого, тысяча девятьсот шестьдесят пятого гэ эр… – начала называть я требуемые факты, встретившись с очень серьёзным взглядом участкового.
Он быстро вносил данные в протокол, а я смотрела в окно.
Совершенно белые фигуристые облака зависли над старой жердёлой в соседнем дворе. Одно, похожее на здоровую рыбину с широко открытым ртом, медленно надвигалось
на маленькое, полупрозрачное, бесформенное облачко, напоминающее клок холлофайбера. «Съест – нас съедят, а нет – выпутаемся», – загадала, слушая монотонный голос Александра Леонидовича:
– …предупреждена за несение ответственности по статье двадцать КОап РФ и обязуюсь не вступать в диалог с Рахно Натальей Алексеевной и членами её…
Мелкое облачко начало рассеиваться. Туловище «рыбы» менялось, становясь более шарообразным, высокий спинной плавник оторвался и улетал вперёд, из открытого рта показалась бесформенная масса. «Кого-то явно стошнит, но лишь бы нам "рассеяться"». Вздохнула, услышав:
– Пиши: с моих слов записано верно и мною прочитано, число, подпись.
Я выполнила требование.
– Так, дело сделали, теперь угощай чаем, – закрыл папку участковый и нажал кнопку включения на электрочайнике, стоящем на столе.
Я молча достала из шкафа коробку с чайными пакетами и печенье.
– Я вчера из отпуска вышел, вместо меня молодой был. Заявление твоей соседки читал, специально сегодня заезжал к Косенко, всё-таки мой участок. Поговорили… – Уткин замолчал, отжимая пакетик, вынутый из чашки. – Куда? – указал глазами на него,
и я поставила на стол блюдце. Сделав пару маленьких глотков, он продолжил:
– Я ему сказал, что Дмитрий не тот фрукт. Что хорошо его знаю. И Рахно хорошо знаю. Всю семью, – отрывисто говорил он, отхлёбывая небольшие глотки из парящей чашки.
– Только, по-моему, ему всё равно: виноват – не виноват. У него какой-то свой интерес. Какой – не знаю, могу только догадываться.
– Ну, хотя бы догадками поделись, – я внимательно посмотрела на него.
– Только так, я тебе не говорил, откуда узнала – не моё дело, – и, получив мой утвердительный кивок, продолжил: – Следственный Комитет у нас в районе в прошлом году создали, до этого обходились тем, который в Матвеевом-Кургане. Возглавил его Аваков. По рекомендации из Ростова. Рома появился месяца четыре тому назад. Кажется, перевёлся из того же Ростова. Он племяш Косенко, который Таганрогскую тюрьму курирует. Прокурора. Думаю, перевёлся с повышением. Получить старшего после
учебки – лет пять надо, и то, если повезёт. А так, переводом… – он допил чай. – У тебя курить можно?
Я встала закрыть двери в Димину комнату и невольно посмотрела на неубранную кровать. Синтепоновое одеяло, лежащее неровным рулоном в длину, создавало впечатление присутствия человека на постели. «Только там пусто…» – скользнула мысль, мгновенно наполняя влагой глаза и горечью гортань. Я задержала дыхание, крепко зажмурилась и сжала челюсть, загоняя слёзы обратно. Быстро закрыла двери, выдохнула
и включила вытяжку.
– Кури – пепел в блюдце к пакетику… Ладно, про Косенко с переводом понятно, а Дима здесь каким боком?
– Я сегодня ночью троих ребят арестовывал. Одному семнадцать, другому восемнадцать, третий весной из армии дембельнулся. Изнасиловали шестнадцатилетнюю, – он
помолчал, – мне и она, и вся её семейка хорошо известны. Отец с матерью пьют, она тоже бухает и уже года два по всем куширям таскается. А вчера вечером её, видите ли, девственности лишили с особой жестокостью. Те двое, что помладше, в полной отказке, говорят, даже не дотрагивались. Старший не отрицает, но утверждает, что она сама чуть ли не в штаны залезла. Только дело по статье «Изнасилование группой с особой жестокостью» – у Ромы…
– И это у Ромы? Две откровенные липы сразу? Это ж почему так фортит? – спросила, глядя исподлобья на собеседника. – Там других следователей нет?
– Нету… Ты слышала, что в Крымске творится? Пятерых из следственного комитета
и двадцать семь из РОВД туда отправили. В следственном всего было восемь человек, включая Авакова и его секретаршу. Вот и остался Рома один… И поплыл крупнячок…
Облако в небе над жердёлой выплыло из подсознания, и я вспомнила то важное, что должна узнать у Александра:
– Ты заявление читал, что там написано?
– После десяти вечера Наталья с Людмилой вернулись домой и узнали от Алексея, что примерно час назад Лера сказала ему, что к ней приходил Дима играть в «писю». Они начали расспрашивать Леру, она повторила то, что говорила деду, и пояснила, что Дима приходил со стороны колодца. Объяснения дедушки - Алексея Чудаева не дал, – мужчина встал из-за стола. – Не говори с ними, это бесполезно. Что-то узнаю – позвоню. Телефон
не поменяла?
– Нет, – ответила, идя следом.
Резко зазвонил телефон Уткина:
– Да, еду, – коротко ответил, предварительно глянув на монитор старенького кнопочного устройства. – Ой, чуть не забыл! – приоткрыл папку, вытаскивая листик блокнотного размера: – Тебе повестку Косенко передал.
– В суд? – изумилась я, беря в руки бумагу, – в качестве законного представителя,
на завтра… Он что, и в суд повестки выписывает? – переводила я удивлённый взгляд
с листочка на лицо участкового и обратно.
– Скорее всего, заранее договорились. Я же говорю, здесь не всё так просто. Полетел.
У меня сейчас четыре участка – хоть разорвись.
Александр уехал, оставив меня с ворохом мыслей, похожих на то бесформенное облачко в небе. 


10 глава

Я не люблю спотыкаться о даты
И не итожу прожитые дни –
Прибыли были и были утраты,
Будут со мною и дальше они.

Помню, однажды о совесть споткнулась –
Выбросил кто-то – пройти не смогла.
И подняла…Я, наверно, рехнулась –
Вместе бредём от угла до угла.

О состраданье споткнулась, о разум...
Может, и надо идти налегке,
Только привыкла. Конечно, не сразу.
Так и таскаю я их в узелке.

«Трудно живёшь, – говорят, – проще нужно!
Ты на земле – за земное держись!
В гору карабкаться стоит натужно,
А не смотреть в поднебесную высь!..»

Но, если вдруг ты – в расщелину с лёту,
Не рассчитав, не увидев провал, –
То не поможет ничем, ни на йоту
Тот, кто узла за собой не таскал.

Звуки воробьиных разговоров проникли в сознание значительно раньше мелодии будильника. Утренняя прохлада наполнила комнату и заставила потянуть на себя покрывало. Почти бессознательные движения разбудили, и одна за другой потянулись мысли. Понимая, что сонливость тает, как льдинка на солнышке, я обречённо вздохнула.
Срочной необходимости вставать не было, но и безмятежно нежиться в постельке, как в дни отпуска, не получалось. Чувство тревоги, которое проснулось одновременно
со мной, увеличивалось с каждой минутой и требовало немедленно подняться и бежать. Куда? Зачем? На эти вопросы тревога ответов не знала.
«Ну что же, бежать так бежать», – согласилась я и мысленно побежала на работу. Отчиталась о вызове в суд своему руководству, вызвала такси к проходной, приехала
на пригородный вокзал, потом на маршрутке в райцентр и даже прошла по тихой улочке от остановки до здания суда.
И тревога не унималась, и будильник не звонил…
Вздохнула и, переворачиваясь на другой бок, глянула вскользь на часы. «Пять тридцать пять! До канадской границы успею сбегать, пройти таможню и вернуться обратно». Досада пнула тревогу, и та обиженно отступила, но окончательно не исчезла. «Ещё час можно спать», – я перевернулась на живот, обняла подушку и представила небо с тихо плывущими облаками.
Звонкий щебет продолжал литься в открытые форточки и утихать не собирался. «Другого дерева не нашли…» – мысленно задала риторический вопрос. Будто услышав, каркнула ворона, и пичуги сорвались с веток, оставляя на пару секунд шелест крыльев среди зелени ореха. Едва затихли эти звуки, прилетел отдалённый крик петуха, и через несколько секунд ему в ответ раздалось ответное «ку-ка-ре-ку». Вдалеке на разные голоса залаяли собаки. По дороге рядом с домом промчалась машина.
Вздохнув в очередной раз, я спустила ноги на пол и села. «Засыпать в начале третьего
и просыпаться раньше шести – явный перебор. Буду весь день тупить, как зомби. Надо хотя бы рожицу в порядок привести», – медленно формировались мысли. Поднять тело
с кровати было сложно, и я продолжала сидеть с закрытыми глазами, облокотившись
на колени и поддерживая голову ладонями.
«Господи, как было бы здорово, если бы вся эта каша оказалась просто сном… Какого чёрта Наташка взбесилась? Сезонное обострение шизы началось? Так у неё до сих пор был другой диагноз», – сознание кинуло расплывчатые картинки мужских силуэтов
и Наташки с похотливым выражением на лице, сопроводив всё это наигранным зазывным смехом молодайки. «Может, она Димку соблазнить решила, а он не повёлся?.. Он человечек поздний, он ещё в прятки с пацанами играет, а не под юбки заглядывает. А ты, девушка, с четырнадцати без тормозов начала. Всю округу перепробовать успела… Господи, это её личное дело, в конце концов! Хотя, какое личное дело в четырнадцать лет? Людке надо было любить девчонку, чтобы она любовь по мальчикам искать не начинала. А может, и Людка ни при чём, просто папины гены сработали... А может,
и правда, решила обучить премудростям?.. Да нет, навряд ли, ей хоть какая-то выгода нужна. А какая польза от Димки? И всё же… Он говорил, что она пару раз приходила
к нему покурить, пока я на работе была. Странно… покурить к некурящему пацану. Но если тебе было четырнадцать, когда… то и бойфренду, наверняка, шестнадцать-семнадцать. Это мне Димка – пацан. А её глазами – вполне взрослый парень… Может, она намекнула, а он нагрубил?.. Ладно, привезу домой, устрою допрос с пристрастием. Нечего гадать на мутной воде…», – оборвала поток сознания и посмотрела на настенные часы, висевшие между окон.
Стрелки выстроились в вертикальную линию. «Так, надо взять футболку, шорты
и обувь приличную – нам в автобусах среди людей ехать. Переоденется в суде,
в туалете… Ещё очки не забыть… Завтраком его накормят, а вот на обед из суда
не повезут. Бутербродов возьму, и кофе надо в бутылку налить». Вздохнула, провожая ночь, и тяжело поднялась с постели, ощущая невидимый груз предстоящих дневных забот.
...К зданию районного суда я подошла минут на двадцать раньше назначенного времени, физически проделав весь путь, который мысленно нарисовала рано утром. Молодые берёзки, росшие у стены между воротами и широкими ступенями, вселяли чувство сострадания. Они как будто заблудились на этом участке улицы, покрытой асфальтом вплотную к зданиям суда, прокуратуры и стоящей напротив юридической консультации. 
Жаркое июльское солнце вгрызалось лучами в строения, дорогу и машины по обеим сторонам улицы. Окинув взглядом округу, я поняла, что искать тень бесполезно. Высокорослые деревья росли за зданиями в глубинах дворов, словно сами сбежали
с пышущей жаром площади. Подойдя ближе к берёзкам, посмотрела на засохшие каёмочки запылённых листиков и поняла, что единственное укрытие – недра суда.
Пока я обозревала улицу, почти вплотную к ступеням подъехала легковая машина и, притормозив на минуту, выпустила на свет божий Косенко Романа Владимировича.
Он быстро взошёл по ступеням, искоса глянув в мою сторону, и скрылся
за стеклопластиковой дверью. «Пора», – я глубоко вздохнула и двинулась следом.
Полумрак, прохлада и тишина в коридоре суда сразу же начали обволакивать сонливостью. «Приедем с Димой домой – спать улягусь. На работу не вернусь. Придумаю что-нибудь», – планировала я, заходя в зал заседания и усаживаясь на одно из деревянных откидных кресел.
Соединённые по четыре, они попарно стояли двумя рядами перед широким столом, находящимся на возвышенности. Перпендикулярно правому ряду стоял небольшой письменный стол. Слева, рядом с распахнутой двустворчатой дверью, через которую
я вошла, часть помещения была огорожена металлической решёткой.
«Театр юного зрителя с клеткой для диких зверей», – мелькнула саркастическая мысль.
В зале появился следователь, быстрым шагом прошёл к столу, за ним женщина, которую ранее Косенко представлял как адвоката. Она заняла место в начале ряда. Спустя пару минут плотный мужчина в полицейской форме, зайдя в зал, открыл двери «клетки»
и посторонился. Через полминуты в зал вошёл Дима со скованными за спиной руками
и ещё один плотный, высокий мужчина в форме.
«Сыночек, родненький, за что они тебя так?» – вскрикнула я мысленно, пока конвоиры, с каждого из которых можно было выкроить двух Дим, определяли сына в «загон»
и снимали с него наручники.
Дима, прищуриваясь, осмотрел зал и кивнул мне.
Наш молчаливый диалог прервал мужчина лет сорока пяти в чёрной мантии судьи, быстро прошедший к столу на возвышенности. Он стукнул деревянным молоточком
и громко объявил: «Суд идёт. Слушается дело…»
Судья зачитал пункты статей УК, как два дня тому назад это делал Косенко в своём кабинете, совершенно бесстрастным монотонным голосом, постепенно снижая громкость, и, закончив, предоставил слово следствию.
– Прошу суд продлить предварительный арест на семьдесят два часа, – произнёс Косенко и сел, давая понять, что больше говорить не будет.
– Суд удаляется на совещание, – молоточек громко стукнул, и судья вышел таким же размашистым шагом, каким заходил пару минут тому назад.
Тишина плотным сгустком заполнила помещение. Не шевелился Косенко, опустивший взгляд на стол между скрещенными на нём руками. Застыла неподвижно женщина-адвокат. Ссутулившись и опустив голову, сидел за решёткой Дима…
Я не знала, имею ли право подойти к нему. Так же, как не знала, что говорить, если подойду. С тоской и состраданием я безотрывно смотрела на светло-русую склонённую голову: «Дитё моё, за что же на тебя всё это свалилось? А ведь сегодня ты должен был везти документы в техникум… Ну, до конца недели, по-любому, успеешь. Даже с учётом семидесяти двух часов. Максимум – в среду будешь дома. Четверг на отдых, в пятницу
в техникум. Экзамены сдал, зачислили – спешить некуда».
Раздумья прервал стук двери. Чёрная мантия стремительно пронеслась по проходу между креслами, и мы все вскочили с мест.
– Оглашается решение суда, – одновременно с ударом молотка возвестил громкий голос.
…Маршрутка везла меня обратно. Одну. Пакет с чистыми вещами лежал на коленях. Только бутерброды передала Диме буквально в последний момент через конвоира.
Сонливость прошла, но гудение мотора «Хундайки», казалось, наполняло голову булыжниками, делая её неимоверно тяжёлой. Я наклонилась вперёд и упёрлась лбом
в спинку кресла напротив: «Заседание длиною в 5 минут… Анекдот длиннее… Придётся на работу возвращаться… И в повестке время отмечено… По-любому, ещё половина рабочего дня впереди». Мысли перескочили в кабинет отдела сбыта
и зашелестели накладными.
Дорога от райцентра до ворот проходной заняла час с хвостиком. Перерыв только закончился, и возле Ларисы собралась очередь клиентов.
– Как ты вовремя! Я бы одна до вечера отпускала, – не отрывая взгляда от монитора, прокомментировала она моё появление, утрируя масштабы работы.
 Когда клиенты стали появляться реже, я поднялась со стула:
– Пойду к Вершовской, отдам повестку: надо же обозначиться, и в медпункт заскочу. Как новую медичку зовут?
– Марина Анатольевна, – в растяжку проговорила Лариса, – я тебе уже говорила. Чего это ты к ней?
– Давление померяю.
Чувствовала я себя действительно крайне паршиво. Последние полчаса пульсирующая боль в висках бессознательно заставляла подносить к ним холодные, несмотря на жару, руки и массировать.
– Далеко едем? – сквозь чугунные плиты в голове проникли слова и с громким эхом застучали изнутри, причиняя дискомфорт.
– Нет, километра три-четыре – в начале Николаевки, – улыбаясь как можно приветливее, чтобы ничем не выдавать своего состояния, ответила и откусила кусочек шоколадки, добытой Ларисой из ящичка стола с непререкаемым «Ешь!», стоило ей услышать параметры моего давления.
До конца рабочего дня оставалось чуть больше часа, когда я отправилась в медпункт
за таблеткой от неимоверной головной боли. Поняв, что ни работник, ни собеседник
из меня никакой, напарница пообещала «прикрыть» и отпустила домой, благо подвернулась возможность уехать.
– А чего тебя Лорка больной обозвала? Или и правда прихворнула? – приятный баритон, смешиваясь с гулом мотора «ГАЗели», снова поплыл по кабине, и рука Миши легла
на мою ногу чуть выше колена.
«Вот и давление поднялось», – мгновенно прилетела ехидная мыслишка, и жаром полыхнули щёки.
– С давлением проблемы, – ответила я, проглотив порцию тягучей сладости и откусывая очередной кусочек.
– Так кто ж его шоколадом понижает? – удивился Миша.
– Мне надо наоборот. Слишком пониженное, – произнесла я и мысленно добавила: «Было до таблетки, шоколада и тебя».
– А кто его шоколадом повышает? – не менее удивлённым тоном снова спросил он и чуть сильнее сжал коленку горячей рукой.
– Тебя послушать – шоколад в принципе бесполезен, – искоса глянула на мужчину
и улыбнулась парившему в воздухе намёку, о том что удовольствие тоже другим путём получать нужно.
– Поднимать надо коньяком и...
– Явно не сегодня: ни коньяка, ни и... нет в наличии, – вздохнула я и отправила в рот последний кусочек, – как, впрочем, и шоколада.
– Возьму на заметку, – кивнул Миша, перенося руку с моей ноги на рычаг переключения скоростей.
Знакомые до каждой мелочи строения, заборы, уличные цветники и деревья поплыли по обе стороны асфальтной ленты. Внезапное свидание заканчивалось.
Возле моего двора стояла бежевая легковушка.
– Там, где машина, останови, пожалуйста, кажется, у меня гости, – посерьёзнев, попросила я, мысленно строя предположения, кто мог явиться.
– Сестра приехала, – предваряя вопрос, соврала и улыбнулась, – спасибо, Миша.
До встречи и счастливого пути.
– Ну, давай, выздоравливай. Если надумаешь – зови в гости давление ровнять, – получила ответную улыбку вместе с двусмысленным намёком и вышла из кабины.
 «ГАЗель» тронулась с места, увозя приятный голос и ощущение безмятежности вместе с тонким ароматом салонной отдушки.
Незнакомая полнотелая женщина вышла из дворовой летней кухни как раз в тот миг, когда я открыла калитку.
– Не поняла... Вы кто? И что Вам надо в моём сарае? – возмущение непроизвольно повысило голос и расширило глаза.
Она глянула на меня и молча пошла в сторону огорода. Из-за дальнего угла дома вышла Анка, следом показалась Нэла.
– Привет, – смущённо поздоровалась она.
Вероятно, моё внезапное появление было не запланировано.
– Привет... А что вообще здесь происходит? – не отрывая от неё взгляда, спросила я, быстрым шагом приближаясь к гостям.
Из сарая, пристроенного к задней стене дома, вышел коренастый, невысокий мужчина лет за пятьдесят с кавказской внешностью.
– Это мои покупатели, – Нэла показала рукой в его сторону.
– Не поняла. Мы же с тобой договорились, что я куплю твою часть?
– За сколько ты хочешь купить? – хмыкнула она.
– За столько же, за сколько купила ты, по курсу доллара.
– Откуда ты знаешь, за сколько я купила?
– А я и не знаю, – глядя в упор, соврала с совершенно честным выражением лица, – поедем вместе к тёте Лиде и спросим. Она наверняка обманывать не будет.
На самом деле, я всё давно знала. Сумма была столь незначительной, что собрать её особого труда не составило. Вероятнее всего, от своей сестры, которая жила по соседству с отцом, мачеха узнала о «весёлых» квартирантах и загадочном затворничестве папы. Какую, в итоге, участь ему уготовили – вполне могла представить. Полагаю, что эта «шапка сухарей», полученная от армянки – изощрённая женская месть.
– Меня это не устраивает, – ответила Нэла и отвернулась, – у меня, вот, покупатели. Её подбородок дёрнулся вверх, в сторону мужчины, смотревшего на меня чуть исподлобья.
– Ты без моего согласия всё равно не продашь.
– А Вы не хотите свою часть продать? Мы бы купили, – вступил в наш разговор мужчина, дёрнув губы кривой ухмылкой и закладывая руки в карманы брюк по обе стороны живота, сообщающего, как минимум, о восьми месяцах беременности.
– Нам надо комнату посмотреть, – с нескрываемой наглостью и высокомерием, игнорируя замечание, молвила «госпожа».
– Нет! Я ничего не продаю. И в дом пускать никого не собираюсь! И нефиг по моим сараям шляться – участкового вызову! – со злостью бросила собеседникам, делая акцент на принадлежности имущества. Резко развернулась и пошла к входной двери.
Сзади раздались приглушённые голоса мужчины, Нэлки и Анки. Гости двинулись следом за мной, разговаривая на армянском языке.
Хлопнув дверью, я повернула внутреннюю задвижку замка, ожидая, что будет предпринята попытка вторжения. Однако калитка «цокнула» металлом щеколды,
и посетители гуськом пошли к машине, показывая мне свои спины в окно веранды.
Едва легковушка скрылась из виду, грубо и жестоко в мозг вцепилась невидимая лапища. Приступ головной боли заставил поспешить к домашней аптечке. Необходимо было заняться собой.

11 глава 

«Навсегда» растопит все тревоги,
Сбросит горы с плеч, вдохнёт покой.
В этом слове благодати много –
Льётся безмятежною рекой.

Обнимает, словно мама в детстве,
Дарит веру в лёгкий, светлый путь,
Позволяет в стужу отогреться...
Но, едва успеешь ты вздохнуть,

«Навсегда» оскаливает зубы,
И от них, увы, не убежишь,
А оно шипит, как тот Анубис:
«Ты мечтала, мёдом будет жизнь?»

Крутит время «навсегда»-монету:
Стороной какою повернёт?
Обогреет, приласкает светом…
Или всё, что любишь, отберёт?

Утро среды было значительно легче утра понедельника в плане пробуждения. Чтобы облегчить его по максимуму, позвонила Вершовской и предупредила об очередном вызове в суд. Естественно, восторга это не вызвало, но здесь я полностью разделяю её чувства.
Накануне, ближе к вечеру, повестку привёз Уткин, «летя» на очередной вызов. Заседание было назначено на десять тридцать.
Надеяться на спокойный глубокий ночной сон после известия от участкового, что Диму содержат в одиночной камере, не приходилось.
«Пять дней одиночки... Помещение подвальное, окошко под потолком, прогулки
не предусмотрены, общение только через окошко в двери с коридорным надзирателем… Карцер! Пять дней карцера для человека, которому едва исполнилось шестнадцать. Здесь и у взрослого «крыша потечёт». Ну, Рома!.. Интересно, почему ты на поводу у Наташки пошёл? За красивые глазки? Не верю. У тебя на лице уже успели расписаться высокомерие, самолюбие и брезгливость. Этакий холёный обласканный кот… Таких «Наташки» только по пьяни могут заинтересовать, и то до протрезвления. Так что? Бонусы за раскрытие особо тяжкого? Так оно прежде всего должно быть, а здесь, как
ни старайся, подтверждения заявлению нетути…» – раскладывала я пасьянс из мыслей, глядя в окно маршрутки на степные пейзажи Примиусья.
«Ладно, хватит на гадов гадать. Сегодня Диму выпустят, а они пусть сами в своём дерьме копошатся», – перевела взгляд на лобовое стекло маршрутки и остановила размышления.
Через несколько минут показались стадион и стоянка автобусов: «Хундайка» шустро пробежала по улицам посёлка, её маршрут окончился, а я отправилась дальше.
Площадь перед зданием суда, насквозь просвечиваемая с востока на запад, встретила привычной яркостью. Солнце ещё поднималось в зенит. Лёгкие порывы прохладного ветерка иногда шуршали листвой знакомых берёзок. «Как будто уговаривают их потерпеть», – прилетела мысль, и я невольно провела свободной от сумки рукой
по веточке с запылёнными листочками: «Вам бы домой... В берёзовую рощицу...»
В ворота сбоку здания заехал автозак. «Диму привезли», – дёрнулась я и быстро поднялась по ступеням.
Как чуть позже выяснилось, это других нарушителей спокойствия доставили в суд,
а мне пришлось ещё какое-то время изучать стенды на стенах, поглядывая на часы.
В половину одиннадцатого я подошла к регистратуре и подала повестку:
– Добрый день, подскажите, заседание по этому делу где будет? Женщина средних лет
с суровым лицом взяла в руки повестку, сверилась с данными на мониторе и, протягивая её обратно, ответила:
– Перенесено на двенадцать часов. Состоится в четвёртом зале. Судья Шпорт.
– А как же я на работе отчитываться буду? – недоумевала я.
– По окончании суда подойдёте, Вам сделают отметки.
Я взяла повестку, вышла за рамку металлоискателя и села на одно из откидных кресел, таких же, как в зале суда.
Безделье, смешанное с тревогой, было очень утомительным. Стрелки часов над залом заседаний черепашьим шагом ползли от минуты к минуте. Ближе к полудню почувствовала голод и начала представлять, с каким удовольствием мы с Димой будем уплетать бутерброды, прихваченные мной из дома. Мысленно проделала путь
к остановке, пытаясь найти местечко для «перекуса». Ничего подобного не вспомнила. Ладно, разберёмся. Было бы что кусать.
Входная дверь дёрнулась и открылась наружу. Косенко быстрой походкой миновал рамку. Я глянула на часы: «Пора! Ну, наконец!» – и последовала за ним.
...Начало заседания было точной копией предыдущего, за исключением того, что судья на этот раз после оглашения статей не стал предоставлять слово следователю, а обратился к Диме:
– Вы ничего не хотите нам сказать?
«Ну вот и всё. Ваши возможности держать пацана в подвале исчерпаны», – самодовольно подумала я и глянула на Косенко. Он сидел, склонив голову, и не мигая пялился на сложенные замком руки.
Через пару секунд прозвучал голос Димы:
– Да. Я это сделал.
Я дёрнула головой, переводя недоумённый взгляд на сына.
– Ну, ну... Что именно Вы сделали, – вкрадчивым тоном последовал вопрос Шпорта.
– Сидя на корточках между раздвинутых ног Валерии, я водил своим половым членом
по её половым губам, – заученно проговорил Дима и посмотрел в сторону следователя.
Ошарашенная этой фразой я тоже перевела взгляд на Косенко.
Он торжествовал! Самодовольство на повёрнутом к Диме лице было такое, будто лавровый венок возлежал у него на голове и источал аромат.
– Прошу продлить арест Лаутер Дмитрия на время ведения следствия сроком на два месяца, – быстро вскакивая со стула, повернулся он к судье.
Димин возглас «Вы же обещали меня отпустить!» утонул в стуке молотка и фразе «Суд удаляется на совещание».
Косенко почти след в след выходил из зала за судьёй, когда я, не задумываясь о правах, окликала сына:
– Дима! Ты что такое говоришь?! Ты вообще соображаешь, что ты сейчас сделал?
– Меня обещали отпустить, если я это скажу, – едва слышно ответил он с растерянным выражением на лице и начал бледнеть.
– Кто обещал? Куда отпустить? Ты где слышал, чтобы преступников выпускали на волю? Ты только что признался, что ты преступник. Ты это понимаешь?
Он буквально упал на лавку и обхватил голову руками, а я отвернулась в сторону окна.
По бледно-голубому полотну неба мели метёлками несколько пирамидальных тополей, перебрасывая друг другу едва различимые пушинки белоснежных облачков. «Господи!
Я, кажется, вырастила идиота…» – застряла в сознании мысль.
Тишину нарушил стук двери, и в зал один за другим зашли следователь и судья.
Вставать после прозвучавшей фразы «Встать, суд идёт» мне не пришлось, а бледный
до предела Дима поднялся только после дополнительного требования от конвоира
и взялся рукой за решётку.
«Та ты теперь хоть вживись в неё… Кроме того, что на себя наговорил, так и меня
с головы до ног окатил… Выходит, я знала о твоём "подвиге" и врала, доказывая, что ты был у меня на глазах и ни на минуту не отлучался… Ох и умничка!» 
Из раздумий меня вырвал стук молотка. Судья, Косенко и адвокат гуськом шли
по проходу.
– Сейчас в РОВД я должен снять с Дмитрия показания, – произнёс следователь,
со злостью глядя на меня.
– Летать не умею. Определитесь со временем, – с не меньшей злостью парировала я.
– Ну, давайте в четырнадцать часов, там сейчас обед будет. В «дежурке» скажете, что Вас я вызвал, – словно спасовав перед ответным натиском, изменил тон Косенко.
– Мне нужна повестка с отметками для работы.
– Хорошо, я выпишу.
У меня было больше часа. В указанное место за это время можно было десять раз дойти и вернуться обратно. «У них обед, и у меня обед», – решила я и пошла по направлению
к зданию полиции, высматривая, где можно присесть.
Лавочка нашлась только во дворе двухэтажного многоквартирного дома, выходящего окнами на площадь перед РОВД. «Кусочек за папу, кусочек за маму…» – впихивала
я в себя бутерброд с маслом, ветчиной и сыром, заботливо приготовленный утром.
«А в тюрьме сейчас ужин – макароны дают», – вспомнилась фраза Василия Алибабаевича.  «Интересно, с каким аппетитом ты свои "макароны" глотаешь? Эх, Димка, Димка! Что же произошло? Какими пытками надо было тебя пытать, чтобы заставить взять на себя такой грех? Ну, ладно. Теперь тебе целых два месяца ума набираться, только не у меня
под крылышком. Видно, иммунитет к чужому вранью выработать тебе не удалось».
Кое-как осилив бутерброд, выпила остатки кофе, коробочку с Диминой порцией положила в пакет с вещами и позвонила Ларисе.
– Привет. Ты там как? Работы много?
– Как обычно по средам – четыре человека до обеда. Пасьянсом развлекаюсь.
– Ну, значит, можно совестью не маяться. Я вынуждена задержаться и на работе сегодня не появлюсь. Так что сама-сама-сама. Вершовской завтра отчитаюсь.
– По-нят-но, – протянула коллега. Ну ладушки. Тогда до завтра.
Часы на экране телефона сообщали, что надо идти.
– …Если Вы хоть слово скажете, я удалю Вас. Понятно? – строго спросил Косенко. Получив мой молчаливый кивок, подошёл к металлической двери, открыл её наружу
и сказал:
– Заводите.
Дима и мужчина средних лет в полицейской форме, пристёгнутые друг к другу наручниками, вошли в небольшое подвальное помещение с яркими светло-голубыми стенами и кристально-белым потолком.
Я сидела рядом с адвокатом почти у входа. Уличный свет из узкого зарешеченного окна под самым потолком дополнял свет от плафона над дверью. Благодаря расцветке
и освещённости здесь было довольно уютно, хотя ситуация, по идее, должна была вызывать чувство угнетённости. Но, нет. Кроме чувства любопытства – ничего.
Конвоир провёл Диму к столу, стоявшему у дальней стены напротив двери, за которым уже расположился следователь. Не издавая ни звука, расстегнул наручник и, положив руку на плечо сына, дал понять, что тот должен сесть на металлический стул, прикрученный к полу.
– Свободен, – буркнул Косенко, не поднимая головы и не делая паузы, продолжил, глядя
в протокол: – Имя, фамилия, отчество, дата рождения…
«Так, так, так… Инструктировал тебя явно не Рома», – слушая ответы сына на вопросы следователя, констатировала я. Кроме заученной фразы, которая прозвучала в суде, дополнений никаких не было. «Не помню», «не знаю» и «не обратил внимания» звучало
в ответ на все вопросы.
Единственное, с чем более-менее определились, – когда.
Как оказалось, это случилось, едва стемнело, – чуть позже десяти часов вечера. Как раз в то время, когда мы оклеивали стену с трубами отопления под самым потолком, идущими от котла...
Если соединить реальность и вымысел, получалось, что Дима, затылком почувствовав присутствие Леры у колодца (ночью, одна… не важно!), мгновенно перенёсся туда, перепрыгнул через крышку, схватил девочку за руку и потащил по заваленной древесным хламом тропинке к задней стенке балагана. Без единого звука она пошла следом… А я,
не замечая отсутствия сынули, продолжала поучать пространство над столом, как надо подрезать бумагу, чтобы было удобнее заводить под штырь, поддерживающий трубу,
и медленно разглаживала на стене обоину…
Там, за кирпичным сараем, где заканчивается шифер и начинается сетчатый забор,
на тропинке шириной не больше метра с металлическим штырём посередине, за который обычно крепилась сетка, накидываемая поверх плёнки на балагане, Дима приказал Лере снять трусы, лечь и раздвинуть ноги. Девочка снова совершенно безропотно повиновалась и выстилалась ногами в сторону колодца. Дима немедленно стянул с себя трико вместе
с трусами и уселся на корточках (на корточках!) у неё между ног…
А я продолжала ещё медленнее разглаживать обоину, вероятно, с закрытыми глазами. Ну а то, что Димин голос слышала, – давным-давно описано в русской народной сказке: «Плюнула Василиса Премудрая в углы, и велела слюнкам вместо себя отвечать…» – всё сходится!
Стоп. Дима шёл первым, Лера – следом, значит, колодец оставался сзади. Он говорит, лежала ногами в сторону колодца… Обойти её не получается – балаган и сетка ограничивают. Аааа! Материализовался! Он же чел со сверхспособностью: «Вижу цель – не вижу препятствий!»
Я едва удержалась, чтобы не хлопнуть ладонями вскользь, как в фильме «Чародеи»,
и выпала из «фэнтези», услышав:
– Законный представитель обвиняемого, подойдите и распишитесь.
Обвиняемого… Ну Рома, ну ослина… Ох, икнёшь ты у меня! Погоди чуток», – ставя подписи в указываемых местах, мысленно плевалась я фразами.
– Мне надо опросить Вас как свидетеля по делу, – произнёс следователь, едва я положила ручку.
– Вы уже опрашивали, – коротко ответила и с ненавистью в упор посмотрела в
тёмно-карие глаза.
– То предварительный опрос. Сегодня в восемнадцать жду Вас в Следственном Комитете. Сейчас Вы свободны, – он опустил взгляд и начал собирать протоколы.
Я молча кивнула и пошла к двери. Сзади раздалось: «Конвой!» Не дожидаясь, когда появится тот, кого позвали, ускорила шаг, спеша выйти из помещения.
«Блин! Повестку забыла взять! Ну, с таким шоу и голову забудешь… Так, судебная отмечена до четырнадцати, плюс дорога. За пару часов на работе не казнят, – размашистым шагом идя на автобусную остановку, размышляла я. – Бежать к тебе на ночь глядя? Та пошёл! Повесткой вызывай в рабочее время, – телепатировала следователю.
– Домой! Никого не хочу видеть! На сегодня с меня хватит!
Маршрутка, которую пришлось ждать довольно долго, вырвалась за пределы посёлка
и резво катилась по гладкому асфальту. «Домой… Домой… А что дома? А дома или тяпку в руки, или пасьянс… Ну, как вариант – походить из угла в угол… Так… Я могу сколько угодно злиться на Димку, но оставлять его без помощи не имею права. Он уже неделю
в одних и тех же трусах и без зубной щётки, а впереди два месяца. Надо собирать вещи
и передавать. Где он будет? Там же, в одиночке? Это только Рома может сказать… Рома… Рома сейчас в состоянии эйфории много чего может сказать. Рома… Завтра ты перегоришь и лишнего не наболтаешь. Надо ехать к тебе… Обвиняемый имеет право знать, в чём его обвиняют. Значит, ты обязан дать мне прочесть Наташкины бредни… Ну, ладно, – я глубоко вздохнула и открыла глаза. Мы подъезжали к Таганрогу. – Придётся пересаживаться на автовокзале. Долго думала. Впрочем, время есть».
Маршрутка в Троицкое, казалось, ждала только меня, и через полчаса я открывала двери Следственного Комитета.
В коридоре, напротив распахнутых дверей кабинета следователя, сидел Лёха Чудаев.
«Ой, как интересно! Сосед мой дорогой, а ты что здесь делаешь?» – с любопытством посмотрела на него и поздоровалась.
– Добрый вечер.
Он молча кивнул, а я подошла и заглянула в кабинет.
Боком к столу, напротив следователя сидела Наташа. Опачки! Кажется, я не вовремя. Не думаю, что Рома планировал нашу встречу. Приходить раньше времени – оказывается, очень даже полезно не только домой.
– Подождите, я сейчас освобожусь, – увидев меня, произнёс следователь, закончив стучать по клавиатуре компьютера.
Через пару минут он начал что-то говорить тихим голосом. Прозвучала Лёхина фамилия, я прислушалась и поняла, что следователь зачитывает протокол опроса Натальи.
Стоя у двери вне поля зрения, я внимательно слушала и смотрела на Лёху. Он сидел
со сложенными на коленях руками, наклонив торс вперёд, и не поднимал головы.
«То, что с тебя кипиш начался, – я знаю. Непонятно, какую роль ты играешь: болванчика или сообщника. Впрочем, одно другому не мешает, и непонятно, почему Дима и Наталья слово в слово нарисовали "позу". Принимать телепатические мысли он
не умеет. Мне ли этого не знать. Если это словесные изыскания Наташки, значит, должен быть передатчик. Но не Рома…»
Из кабинета раздался звук шагов, и я повернулась лицом к стенду на стене, не испытывая ни малейшего желания лицезреть соседей.
Едва они проследовали мимо, я подошла к кабинету:
– Можно?
– Да, проходите. Вы тоже будете менять показания? – не скрывая довольного выражения на лице, спросил Косенко.
– С какого перепуга? Меня пять дней в карцере не держали, – пожала плечами, усаживаясь на стул.
– Дело Ваше, – дёрнул бровью следователь и начал кликать мышкой, глядя в монитор.
Минут десять мы сидели в абсолютном молчании.
– Где и как я могу передать Диме вещи? – начала я решать свои вопросы.
– Вечером в пятницу его отвезут в СИЗО в Таганрог, а пока он будет в Покровском. Передачки через дежурную часть. Разрешение на свидание с ним в Таганроге дам я, –
не отрывая взгляда от монитора, ответил Косенко.
– Мне нужна повестка на время с четырнадцати до восемнадцати.
Косенко «угукнул», включил принтер и распечатал мои показания с изменённой датой.
– Экспертиза ДНК пришла? – задала я последний интересующий меня вопрос.
– Ещё нет. Зачитывать? – имея в виду показания, спросил он.
– Сама, – я взяла у него из рук лист бумаги и пробежала глазами по тексту.
– Ставьте подпись, где галочки и внизу…
– С моих слов записано верно, мною прочитано, – продолжила я фразу, которую собирался произнести Косенко, – повестку выписывайте.
«Сколько полезного узнала за каких-то полчаса. А собиралась дома отсиживаться, – подумала я, глядя на подходящую маршрутку, ту же самую, что привезла меня сюда.
– Теперь – точно домой!»

12 глава

Нам хватит мужества, мы всё переживём:
Косые ливни, бури, снегопады,
Затмение солнца, звездопад дождём...
Переживать одно – предательство – не надо.
 
Мы так настойчивы, а значит – всё путём!
По мелким камням, волны – не преграда,
Моря беспечным шагом перейдём.
А вот границу зла с добром – не надо.

Я не желаю нам переходить
Всё то, что мерзко, пакостно, безбожно.
Ведь так не долго в мире этом жить –
Давайте нас беречь, как только можно.


– Нет, ты представляешь, новых труселей накупил, футболок – мачо недоделанный!
В ночь идёт – рожу набривает. Я сначала внимания не обратила, а когда стирать начала – вытащила из его сумки полотенце, а там – трусняки новые в форме плавок, в полотенце завёрнутые… Он сроду такие не носил! Всегда семейки брали. Позвонила знакомой, она на асфальтовом в бухгалтерии работает, а там новости: оказывается, об их романе уже ползавода в курсе! А я гадаю: куда мой интим запропастился?
– И что теперь? Развод? – смотрела я с любопытством в глаза Ларисы, из которых буквально сыпались искры негодования.
– Ещё чего! Отдать ей Юрку на блюдечке с голубой каёмочкой? Может, ещё
и ленточкой перевязать? Я этой гадине кровушки попорчу. Адрес, где живёт, мне дали, пойду к её мужу. Пусть объяснит ненаглядной, для чего на работу ходят.
– С ума сошла? А если он неадекват? Грохнет, а потом виноватая будешь. Ты сначала
с Юркой поговори. Может, там и романа нет никакого, – и подумала: «Как у нас
с Мишей».
– Он всё отрицает… Ты думаешь, я с ним не разговаривала? – Лариса вздохнула, чуть повернула голову и отправила взгляд в стену. – Вот, умный мужик! Была нормальная работа, нет – повёлся на заманушки Вадика…
– Тебе явно хочется повоевать. Уже настроилась. Не кипишуй. Понаблюдай. Она кем работает? – спокойным тоном вразумляла я женщину, сомневаясь, что Юрка, которого неплохо знаю, способен на подвиг, больший, чем улыбка.
– На весовой. Машины взвешивает, – фыркнула Лариса.
– Так ночью весовая не работает, – удивилась я, – когда же они любиться успевают? По-моему, это чушь.
Пауза чуть затянулась, и я перевела разговор:
– Мне в обед надо будет в Покровское смотаться, если задержусь – прикрой. Ладно?
– Чего ты оттуда не выбываешь? Каким мёдом намазали?
Посвящать в происходящее кого-либо на работе я не хотела, но, судя по всему, помощь Ларисы мне потребуется не однажды. На минуту задумавшись, с чего начать, произнесла.
– Если бы мёдом… Димку арестовали. Обвиняют в сексуальных действиях
в отношении малолетней.
– Чи-во? – лицо Ларисы перекосило так, как будто она тошнотину проглотила. – Какие действия? Он же сам ещё малолетка?
– Ответственность наступает с четырнадцати. Арестовать, как выяснилось, имеют право с шестнадцати, – констатировала я и тяжело вздохнула.
– Бред, – Лариса с таким вниманием смотрела мне в глаза, словно пыталась через них заглянуть в мои мысли. 
– Бред – то, что он на себя повесил в суде.
Я вздохнула и рассказала напарнице о вчерашнем подвиге сынули.
– Подожди, адвокат был?
– Женщина. Она была. Но за три встречи я ни разу не услышала её голос. Какая-то тень отца Гамлета.
– Понятно. Свой человек. Выдрессированный. Нужен адвокат.
– Кабы знать, где взять. Как ты понимаешь, в огороде они не растут. Среди моих знакомых в органах только участковый, и тот – местный. Да и не хочу его подставлять – не дай Бог кто узнает.
Пока я отвечала, Лариса взяла телефон, нажала одну кнопку и приложила трубку к уху.
– Юра, нужно, чтобы ты к часу приехал, – выслушав ответ, она произнесла более требовательным тоном, – хорошо, скажу по-другому: необходимо, чтобы ты к часу приехал. Так понятнее? …Я не продолжаю и не начинаю. У нас появилось очень серьёзное дело – нужна помощь. Необходима помощь. Ты меня понял? Всё. Жду.
Лариса прервала разговор, положила телефон на бюро и, глянув в сторону окна, полушёпотом сказала:
– Директор с Вершовской. Всё потом.
Мы обе мгновенно уставились в компьютеры и зацокали клавишами, демонстрируя бурную деятельность.
Начальство скрылось в здании отдела кадров.
– У нас явно что-то назревает, – не отрывая взгляда от монитора, тихонько сказала коллега, – ты заметила, насколько клиентов поубавилось? Да и доставка почти на нуле. Валентина со склада последние дни дорабатывает… Ещё один конкурент образовался – построили магазин-склад на Северном. Завалили краснодарскими сырами-колбасами
под потолок… Цены в два раза ниже наших…
– Кроме цены должно быть качество. Была бы я директором, обеспокоилась бы колбасным цехом в Дубках. Говорят, они расширяются.
Через стеклопластик дверей заметила силуэт Вершовской. Очерченная белой рамкой, она целенаправленно шла к нашему кабинету.
– К нам начальство, – отвлекла от монитора Ларису.
– Девочки, задача такая, – приоткрыв двери, с порога произнесла заведующая, – завтра одна из вас с утра отправляется на склад принимать и сверять Панину. Распоряжение Захаренко, – назвала она фамилии кладовщицы и директора.
Мы переглянулись с Ларисой.
– Валентина до пятницы? А дальше? Кто на её место? – спросила я.
– Я же сказала: пока одна из вас. Кто – решайте сами, объявление в центре занятости уже вторую неделю висит. Придут.
Дверь закрылась, и спина Вершовской начала удаляться.
В начале года нас в отделе было трое. Выйдя из отпуска в июне, я узнала, что в отпуск с последующим увольнением срочно отправилась Тамара. Сейчас…
– Ну что? Ты лучше знаешь склад, – произнесла Лариса, озвучивая мои собственные мысли, – будем надеяться…
– Вот и ищи адвоката. Где? Когда? Объявления развешивать в надежде, что серьёзный
и грамотный позвонит? – нахмурилась я.
– Ой, я же не успела сказать! Есть адвокат! Только, как ты понимаешь, не бесплатный, – она покопалась в сумочке, вытащила блокнотик и пролистнула несколько страниц: – Вот. Сейчас позвоним…
Слушая по громкой связи непринуждённую, почти дружескую беседу моей выручалочки с неизвестным мужчиной, я удивлялась способности этой женщины иметь
в знакомцах полгорода. «А я – будто с Луны свалилась. Живу, как в коробочке, только
с бабушкой Лидой да Ольгой иногда общаюсь. Некогда», – подумала с горечью
и с чувством досады на саму себя.
– Ну вот, – окончила разговор Лариса, отключая трубку, – работал в прокуратуре, сейчас на вольных хлебах, знает всю кухню. Куда серьёзнее? Проскочите с Юркой
в Покровское и сразу к нему. Расскажешь – определитесь по цене и качеству.
С удовлетворённым видом коллега скользнула взглядом по мне и дальше, в сторону двери, которая открывалась, пропуская заказчика. Рабочий день продолжался.
К шести часам вечера посвящённый во все известные мне детали адвокат, рекомендованный Ларисой, ждал в машине у проходной. Составлять договор он отказался и пожелал сам осмотреть место «действия». Мы в полном молчании доехали, и, только войдя во двор, я услышала первое слово: «Показывайте». Стул на металлических ножках стоял под орехом, мимо которого мы проходили в глубину двора. Прихватив его, я повела мужчину за сарай. Поставив стул у шифера, объяснила, где находится «ложе»,
и предложила встать на него и осмотреть соседские владения в этой части.
– Не понимаю, – Анатолий Гаврилович снял руку с куска шифера, стоящего возле сарая
в качестве ограды, и спустился со стула. – Странное место для оргий. И, главное, ничего не мешало пройти ещё пару метров на бесхозный участок.
– Димы там не было! – с отчаянием воскликнула я.
Адвокат долгим взглядом посмотрел на меня и скомандовал:
– Идёмте в дом. Комнату гляну.
Осмотрев наши хоромы, он кивнул в сторону компьютера:
– Его?
– По сути да, у меня времени только на пасьянсы хватает.
– Чистили давно?
– В смысле? – недоумённо посмотрела я на адвоката, высокорослого, широкоплечего мужчину с внимательным, немного колючим взглядом.
– Понятно. Можно? – он взялся рукой за спинку офисного кресла. – Пароль стоит?
– Нет.
Анатолий Гаврилович сел, включил компьютер и какое-то время кликал мышкой, открывая и закрывая добытые в недрах компа папки и файлы. Решив, что чай
не помешает, я пошла на кухню.
Не успел чайник закипеть, мужчина вышел из Диминой комнаты.
– Я сейчас в машину схожу и вернусь, – кивнул, проходя мимо.
«Нда… Как-то иначе я представляла себе адвоката. Может, они все разговаривать
не умеют? Та молчала, этот сам себе на уме. Ладно, на безрыбье и рак…».
Адвокат вернулся с папкой для документов, сел за стол и произнёс:
– Ну а теперь я Вам расскажу, что увидел, – довольно-таки злым тоном произнёс он,
и я насторожилась. – У Вашего сына не только не было возможности совершать то, в чём его обвиняют, но и не было желания. Его пока ещё не интересуют девочки, девушки, женщины – не дорос. Не знаю, как насчёт физиологии, но психологически он ещё ребёнок. Это хорошо. Ему обязательно будут делать психолого-психиатрическую экспертизу.
– Подождите, но получается, что дело не закроют за отсутствием состава преступления?
– Нет. Ни одно дело не закрывается. Только суд имеет право решить, было или нет преступление. Телефонные заявления по особо тяжким статьям дублируются Ростовом. Там сразу присваивают номер, под которым будет следствие по делу.
– То есть, если бы Наташка заявила, что Леру изнасиловал инопланетянин, Ростов бы присвоил номер дела и этому заявлению?
– Да. Таков у нас порядок, – состроив глуповатую рожицу, выпучил глаза Анатолий Гаврилович. Выждав небольшую паузу, продолжил с более серьёзным выражением лица:
– С делом я ознакомлюсь завтра, от своих показаний Дима откажется тоже завтра. Зачем он их дал? Не понимаю… Ну, тоже узнаю завтра. И даже если в суде ляпнул, зачем
в ИВСе повторил под протокол? Адвокат не предлагал пятьдесят первую статью?
– Нет, – ответила я на последний вопрос. Он кивнул и продолжил:
– Договор на оказание юридических услуг мы составим сейчас, без него меня
не пропустят к Дмитрию и с делом ознакомиться не дадут. Это временный, дальше будет видно.
Мужчина открыл папку, я принесла паспорт, и мы погрузились в заполнение граф документа с синей печатью.
Через полчаса с папкой в руке Анатолий Гаврилович стоял возле своей машины и, окидывая взглядом лицевую часть дома, спрашивал:
– Я так понимаю, это ваше единственное жильё? Гараж есть. А машина?
– Нету.
– По сути, никакой материальной выгоды с Вас не получишь. Продать дом, пока здесь прописан несовершеннолетний, Вы не можете. Какой смысл у всего этого?
– Наташка грозилась моральный вред затребовать, – пожала я плечами.
– Она знает Ваше материальное положение? – увидев мой кивок, продолжил: – Значит, либо дом, либо кредит. И, судя по всему, она знает, как Вы можете добыть интересующую её сумму. Пока Дима несовершеннолетний, ответственность как на законном представителе на Вас, значит, требовать будет с Вас, если будет доказано… Ну, завтра увижу, что там ваш следователь собрался доказывать. Вы дома после восемнадцати. Так? Я заеду.
Проводив глазами красный «Джип», с ворохом собственных вопросов я пошла в дом.
Звонок мобильника раздался, как только открыла двери в прихожую. Я ускорила шаг
и схватила трубку с кухонного стола. Номер был незнакомый.
– Алло, это кто?
– Татьяна Сергеевна? Вас беспокоит старший следователь СК Косенко. Пришли результаты экспертизы, мне необходимо Вас ознакомить. Через час жду Вас у себя.
Голос пропал. Я смотрела на красный «Самсунг» в собственной руке и чувствовала, что от злости во мне начинают просыпаться способности хамелеона. «За неимением машины, в пору обзаводиться метлой. Ну, Рома! Тебе, по всей вероятности, совершенно
не известно, что есть люди, не имеющие машин, – мысленно возмущалась я. – Ладно. Такси в помощь».
Судя по всему, соседей тоже пригласили на ознакомление. Я уже сидела перед дверью следователя, когда появились Наталья Алексеевна и Алексей Николаевич. На секунду запнувшись, Наташка быстро прошла к двери и дёрнула ручку. Дверь была заперта. Она повернулась к отчиму, буркнула «Пошли!» и направилась к ряду деревянных кресел
в противоположном конце коридора.
«Пошли, – мысленно хмыкнула я. – Знать бы, где ты ещё не была, я бы тебя послала. Моральный вред захотела, красавица. Это мне впору его запрашивать. Ну, именно этого тебе и придётся бояться. И того, что Димка выйдет и голову свернёт. Не сейчас, так когда вырастет…»
Мысли который раз невольно возвращались к тому, что моральный вред как
с законного представителя обидчика она хочет получить с меня. Идея позволила ухватить себя за хвост и начать рассматривать. «Что теряю я? Да ничего! Родительских прав
не лишена, значит… А защитника наняла... – я удовлетворённо хмыкнула и глянула
на соседей. «Кажется, я придумала, как начать игру не по вашим правилам».
Стукнула входная дверь. Косенко быстрым шагом прошёл к кабинету и, отпирая его, сказал через плечо:
– Заходите.
Резво подхватившись, я в два шага пересекла коридор и оказалась в знакомом помещении.
Косенко открыл сейф, стоящий у стены с его стороны стола и достал несколько листов.
– Читайте, – протянул их мне, садясь за монитор.
Пробежав глазами начало, я остановилась на фразе о том, что на трусах Рахно Валерии, предоставленных для экспертизы, обнаружено несколько пятен неизвестного характера, не достаточных для проведения экспертизы.
– Ну, как я и говорила, спермы на трусах нет.
– Вы дальше читайте, – ровным голосом произнёс Косенко.
Я снова погрузилась в чтение: «…на предоставленных осколке стекла и листе травы обнаружена семенная жидкость, принадлежащая Лаутеру Д.А.». Немного опешив,
я перечитала фразу ещё раз. «И что? Даже если весь двор этой жидкостью залит, к Лерке это каким боком? Но как она туда попала?»
– И что? – спросила, адресуя вопрос следователю.
– Это стекло и этот лист я сам лично взял на месте, указанном девочкой.
– Ну, и… Как, по-вашему, было дело? Она лежала… и наблюдала, как он спермой расплёвывается? 
– Если его там не было, откуда она взялась? – Косенко внимательно смотрел на меня.
– Значит так, с восемнадцати вечера до часа ночи Дима не выходил во двор. У нас даже туалет есть в доме. Это первое. Второе: обвиняется он в сексуальных действиях
по отношению к Лере, а не к стеклу и палкам. Если хотите знать, откуда на земле его
сперма, – заводите дело по изнасилованию двора. И третье, – заметив боковым зрением
в коридоре соседей, продолжила с тем же напором, – у меня есть право отказаться представлять интересы Димы. Именно это я хочу сделать.
Косенко посмотрел на меня ошарашенно:
– Вы лишитесь возможности знакомиться с документами.
– Я не любопытная, – не мигая, смотрела на растерявшегося следователя, пытаясь сдержать улыбку. Шепоток в коридоре дал понять, что и там меня услышали.
– Хорошо. Пишите, – Рома подал лист бумаги и начал диктовать текст.
Когда я закончила, он взял заявление и быстрым шагом вышел в коридор. Судя
по звукам оттуда, следователь направился к начальнику СК.
Я успела рассмотреть все завитки на оконной решётке, изучить канцелярские предметы на столе, мысленно спичечным коробком измерять размеры сейфа и сейфами – ширину кабинета. Наконец, в коридоре клацнула дверь и раздались шаги, извещая о приближении следователя.
– А на кого мне теперь заявление за моральный вред писать? – раздался Наташкин голос.
– Не знаю, я этим не занимаюсь, – на ходу ответил Косенко и, проходя через кабинет, сказал мне: – Ваше заявление принято.
– Отлично! Приятного вечера! – ехидно улыбнулась я и вышла из кабинета, не меняя выражения лица.
«Прелестно! Просто прелестно! Сегодня у Наташи одной заботой больше. Да почему одной? Включая экспертизу – двумя. Никаких доказательств контакта нет. И что делать? Ну, нам с Димкой точно ничего. До завтра мы совершенно свободны, каждый в меру заслуг перед Отечеством».
С чувством удовлетворения я покинула СК и отправилась по тротуару за пределы села, зная, что там поймать попутку будет значительно легче.

13 глава

«Вытекают реки из неба,
Наполняют моря, океаны...» –
Несуразную эту небыль
Я услышала от цыгана.

Убедить его попыталась:
«Родники – источники рекам!»
Только правда моя осталась
Не воспринятой человеком.

Видел всё он совсем иначе,
Верил в то, что ему милее.
Говорил, не о том я плачу
И себя не за то жалею.

Говорил: «Не нужна эта правда,
От неё – только боль да горе...
Ну, сегодня найдёшь, а завтра?»
...Реки с неба впадают в море...

Из кабины водителя автобуса, на котором я ехала домой с работы, сквозь гул мотора прорывалась популярная в девяностые годы мелодия. Виктор Рыбин очередной раз повторял припев: «Наш Борька бабник, и Лёшка бабник, и Димка бабник, бабник хоть куда…» Я стояла рядом с дверью и смотрела в лобовое стекло на деревенскую улицу. Песенка, которая ещё недавно воспринималась как лёгкий шлягер, на фоне последних событий приобрела пошловатый оттенок. Нарастало желание отключить звук. Сделать это можно было единственным способом – выйти.
Мигнув на прощание задними фарами, автобус отравился к следующей остановке,
а я потопала пешком следом за ним. Прилипчивый напев песенки продолжал крутиться
в голове, словно вышел из автобуса вместе со мной.
«…Привет, малыш. Здесь у нас усталость и тревога, и из толпы, как ведьма, смотрит безнадёга. Прости, малыш. Мне надоело каждый день ходить по краю. Я твёрдо верю в то, что я ещё сыграю…» – попыталась я прогнать его другой песней этой же группы, но, едва сбилась, забыв слова, – он вернулся. Мало того, вспомнился клип, в котором похожая на Мэрилин Монро Ольга Копосова подъезжает на «мерсе» к автомастерской. Счастливая, слащавая физиономия Рыбина выплыла из подсознания, и её владелец с ещё большим энтузиазмом заголосил: «Наш Борька бабник, и Витька бабник…» Надо было срочно начинать думать о чём-нибудь нужном и важном. На глаза попался местный магазин. Мысленно я буквально влетела внутрь, скользнула взглядом по знакомым полкам
с товаром и поняла, что необходимо заходить за продуктами.
 Покупать нужно было не то, что я обычно брала домой, а то, что потребуется для «передачки»… Новое, непривычное слово бритвой резануло сознание и напрягло желваки. Прилипчивая мелодия мгновенно забылась.
Две мелкие дворняжки, перетявкивая друг друга, понеслись в мою сторону. Увидев, что я иду мимо, замолчали и потрусили прочь. Вероятно, Ольги не было дома, и они караулили калитку, ожидая хозяйку.
   Моя тёзка, хозяйка магазина, крупнотелая натуральная блондинка среднего возраста
с необычными для нашей местности светло-зелёными глазами сидела в беседке на улице
и курила.
– Привет, дорогая. Я так понимаю, буду первой в очереди?
Татьяна затянулась сигаретой, кивнула и несколько раз похлопала по скамейке рядом
с собой.
– Привет. Садись. Что там с Димой произошло?
Общаться более близко, нежели покупатель и продавец, в какой-то степени мы с ней начали благодаря сыну. Она подробно знала о трагической судьбе моего Толика и о всех перипетиях, связанных с отцом и Вахтангом. Источником большинства знаний был Лёша Рахно, бывший муж Людмилы и отец Натальи. После того, как я выставила его за дверь, он скоренько прибился к Татьяне, и они несколько лет жили вместе.
Дима, с раннего детства привыкший к Лёшке, частенько бегал к Черновой, не понимая, почему отчим не идёт домой. Как объяснить ребёнку сложности отношений между взрослыми, я не знала. По сути, не знал никто из нас. Мы с ней посоветовались и решили говорить, что Лёша помогает ей строить дом, тем более что доля правды в этом была. Татьяна находила Диме несложные задания в магазине, учила считать монетки, читать надписи на упаковках, и через небольшое время он стал тянуться к ней больше, чем
к Алексею.
– Опачки! А ты откуда знаешь? – удивилась я, присаживаясь рядом и вспоминая тех, кто был в курсе событий. Ни один из них, по моему убеждению, не мог быть осведомителем.
– Наташка вчера сказала, – ошеломила ответом она и посмотрела мне в глаза. – Так что случилось?
Некоторое время я сухо излагала факты того, что было месяц тому назад, и нынешние последствия. Татьяна не перебивала вопросами и комментариями, а просто спокойно курила без малейшей эмоции на лице. Понять её отношение к услышанному было невозможно.
– …Сегодня вечером Диму из ИВСа перевезут в СИЗО Таганрогской тюрьмы, – закончила я рассказ.
– Ясно, – женщина шумно вздохнула, – я не имею права занимать чью-то сторону: и ты,
и они – клиенты. Не обижайся. Когда Наташка объявила об изнасиловании, в магазине были люди. Я ей не дала выговориться, оборвала. Не знаю, для чего она языком треплет.
Татьяна встала. К магазину подходили женщина и подросток. Понимая, что много чего нужно купить, я задержалась на улице, обдумывая сказанное.
Вряд ли Наталья хотела похвастать успехами дочки в соблазнении кавалеров, значит, преследовала цель закрепить за Димой «славу» насильника. Это вызывало недоумение. Как ни крути – пятно на троих ложится. Если девочка не кричала, на помощь не звала,
ни одной царапины не получила – значит, всё было добровольно, а это – воспитание…   
Ветерок, бегающий по дороге вслед за мальчишками, прыгнул на дикий виноград беседки, раздвинул листву, и острый солнечный луч вонзился мне в глаз: «Нельзя на дитя грязь лить!» – оборвала я поток иллюстрированных мыслей, отворачивая голову
в сторону. Девочка скорее всего ни сном ни духом не знает, какой смысл придали её словам. Ко всему, доподлинно не известно, говорила ли она вообще хоть что-нибудь.
     В приоткрытое окно, выходящее в беседку, было слышно, что покупатели расплатились и переговариваясь направились к выходу. Я поспешила зайти в магазин.  Как только покупки были сложены в сумку и оплачены, Татьяна продолжила наш уличный разговор.
– Если бы Дима не вырос у меня на глазах и если бы я не знала Толика, то, может,
и поверила бы Наташке… Адвокат есть?
– Наняла, но в работе не видела. Был бесплатный, а сейчас есть тот, кому оплачиваю услуги. Пока есть.
– Ясно, – женщина достала из стола записную книжку в потрёпанной обложке, поправила очки и начала листать исписанные странички.
– Дам телефон. Скажешь, что я попросила проконсультировать. Владимир Александрович от дел отошёл, но связи наверняка остались. В общем, поговори с ним.
Я позвоню – предупрежу, – говорила Татьяна, выписывая номер на пустом ценнике.
– Только, кроме него, никому не говори, что я направила. И это Диме от меня передай, он любит, – она сняла с полки три упаковки «Чоко Пай-Орион» и положила в сумку.
– Спасибо большое, – я вымученно улыбнулась и услышала звук открывающейся двери.
Татьяна быстро приложила указательный палец к губам, давая понять, что разговор окончен.
Глянув в телефоне на время, я быстро простилась с ней и поспешила домой на встречу со своим адвокатом.
Он подъехал ближе к семи вечера.
– Ну, видел я Вашего Диму, – начал свой отчёт Анатолий Гаврилович, кладя папку
с бумагами на стол.
Он подробно рассказывал, сколько пришлось ждать, как встретился с сыном, какие вопросы задавал и ответы получал, а у меня в голове прокручивался видеоролик допроса
в ИВСе после суда: голубая комната, поникший, ссутулившийся сын за столом раз
за разом оглядывается назад в мою сторону, щурится, присматривается, словно ждёт
от меня подсказку, а я точно знаю, что он не видит выражения моего лица из-за близорукости. 
– Вот он наивный! Дитё-дитём! Его что, никогда не обманывали? – адвокат
с интересом посмотрел на меня.
– А кто и где его должен был обманывать? Дома некому, дружит он с ребятами, которым доверяет, – они даже в играх не хитрят, а в школе правда, только правда и ничего кроме правды, – я пожала плечами, – мы не общаемся с теми, кто соврёт – не дорого возьмёт.
– Трудно ему будет.
– Думаю, это мне трудно будет научить его снова верить людям.
– И это тоже… В общем, написал он отказ от признаний. Сегодня увезут в СИЗО. Был
в следственном комитете… – Анатолий Гаврилович опустил взгляд в пол и замолчал.
– Ну и? – не выдержала я.
– Следователь хочет денег, – произнёс мужчина, быстро глянул на меня и отвёл взгляд.
– Всего-то! Какие проблемы! Дом в полном Вашем распоряжении – берите мешок
с баблом в любом углу. Чего им зря пылиться? – мои губы дёрнула саркастическая ухмылка, – сколько он хочет?
– Тысяч триста–четыреста, – пожал плечами адвокат.
– Пусть хочет. Золотая рыбка из другой сказки. Вы показания соседей читали?
– Ещё нет. Следователь был занят. Мы договорились созвониться, – он снова замолчал, смотря в одну точку на полу. И вдруг, будто что-то вспомнив, вцепился взглядом в меня, –а для чего Вы написали отказ представлять интересы сына?
За время нашего разговора я мысленно сравнивала адвоката сегодня, после поездки
в СК, и того, вчерашнего, готового воевать за моего сына наравне со мной. Сравнение мне нравилось всё меньше и меньше. Что в нём изменилось, я и сама не понимала, но чувство недоверия периодически зудело, как мелкий комарик над ухом.
– Не хочу, чтобы Косенко дёргал меня, – сказала я полуправду, – у Димы теперь есть Вы, а моих советов он всё равно не слушает.
Судя по кивку, ответ Анатолия Гавриловича удовлетворил. Разглагольствовать на тему «морального вреда», без которого остаётся Наташка, я не стала, как и не стала спрашивать, кто сказал о деньгах, если следователь был занят.
– Надо будет вернуть всё назад, а то ещё пришлют какого-нибудь на всё согласного педагога. Пишите заявление, что желаете представлять интересы сына, я отвезу. Он тоже должен будет написать. Ну, это я в СИЗО к нему сам схожу. Он же напишет?
– Конечно, напишет. По-моему, он сейчас говорит и пишет всё, что от него требуют взрослые дядьки. Эдакий способ самоидентификации в пубертатный период, – ответила я, взяв протянутый лист бумаги и ручку.
Адвокат хмыкнул:
– Пишите: старшему следователю СК…
Я быстро записывала слова, диктуемые Бокало, и радовалась, что возвращаю себе прежние права без особых усилий.
Поставить всех в тупик, отказавшись представлять интересы Димы, было решением спонтанным, но верным. Тогда мгновенно обнажились два заинтересованных лица: Наташа и Аваков. И, если до этого я предполагала, что договорённость есть между Наташей и Ромой Косенко, то, увидав, как он побежал с моим заявлением к руководителю СК Авакову, сильно засомневалась. Окончательное оправдание Рома получил, ответив Наташке на вопрос о выплате за моральный вред: «Я этим не занимаюсь». Косенко был простым исполнителем и не более.
Связи между Аваковым и моей соседкой не могло быть вообще никакой, значит, она тоже была просто исполнительницей, которой обещали заплатить. Обещал, конечно,
не сам Аваков, а от его лица тот, кто «нанял» Наташу. За этими действующими лицами прятался неведомый кукловод, знающий, чем поманить и какую выгоду посулить.
То моё заявление уже отработало свою задачу. Как быть дальше, я не знала,
и требование адвоката оказалось кстати.
Бокало взял готовое заявление, перечитал его, положил в папку, поднялся и направился к двери.
Проводив мужчину, я зашла в дом и включила компьютер. Планировать и обдумывать действия мне обычно помогала бездумная работа в огороде, но, принимая склад
у Паниной, я изрядно набегалась, и ноги просили покоя. Оставался пасьянс – моя вторая палочка-отвлекалочка.
Переставляя стопки карт с места на место, я суммировала знания. Выходило, что Ростов готов принять отписку о закрытии дела за четыреста тысяч, невзирая на арест подозреваемого. Бред! Получается, взятка никак не спасает Диму, но создаёт проблему мне. О том, что кредит в такой сумме я получить не смогу, Бокало знает. Выход – продать дом, – вздохнула я, следя, как собранные стопки карт разлетаются по монитору.
«Чтобы продать что-то ненужное, надо купить что-то ненужное. А у нас денег нет!» – вспомнилось изречение кота Матроскина.
Второй пасьянс высыпался на монитор, и я переключила мысли на дом. С каким-то странным упорством все события крутятся вокруг него. Когда-то Вахтанг предлагал мне продать его за миллион двести тысяч, отдать ему четверть и разбежаться. Сейчас он стоит примерно пару миллионов, а без оформления документов – не больше полутора. Рома «хочет» четыреста, интересно, сколько хочет Натали? Наверняка о миллионе грезит. «Хотюнчики-мечтатели», – съехидничала я и начала отменять действия в игре. Пасьянс
не сложился. Дойдя до начального ряда, встала и пошла заваривать чай.
Первым человеком, который в этом году спросил меня о доме, была Людмила. В тот день, когда я брала у неё капусту, самым непонятным образом разговор переключился
на него. Ещё тогда соседушка интересовалась, оформила ли я документы и отказалась ли от наследства Таня - моя родная сестра по отцу. Я дала утвердительный ответ, не имея
ни малейшего желания посвящать Людку в свои проблемы. «Значит, они уверены, что три четверти оформлены на меня, и четверть я собиралась покупать у Нэлы. Но за четверть дома суммы явно маловато, чтобы расплатиться с Наташкой. Стоп! А если они знают
о тех Нэлкиных покупателях? Предположим, что меня таким образом принуждают продать дом. Помеха в виде несовершеннолетнего ликвидируется тюрьмой, Роме я отдаю четыреста, якобы отложенные на долю, продаю свою часть, отдаю деньги Наталье
и качусь на все четыре стороны. В этом случае, удовлетворены и покупатели, и Нэлка,
и Наташка с Людмилой. Даже бонус за старания «режиссёру» достанется. Отличный план!» – я допила чай и спустила очередную собранную стопку пасьянса вниз.
Неизвестный кукловод должен был иметь знакомства в прокуратуре и знать Наталью. Причём и там, и там знакомство должно быть отнюдь не поверхностным, и товарищу должны доверять. При этом он должен быть заинтересован в продаже дома. Нэлины покупатели отпадают – они не знают соседей. Нэла тоже, у неё связей в прокуратуре
не может быть – слишком долго не живёт в России. Кто?
И какой правильный выбор сделал этот кукловод! Кто лучше всех осведомлён? Соседи! По каким причинам соседи могли бы страстно желать избавиться от меня? Да причин сколько угодно! Хотя бы то, что поливные дни делить приходится. Колодец-то один
на двоих, и Людка не раз жаловалась, что ей воды не хватает. Наверняка не только мне говорила. Если бы ей пообещали отдать колодец в единоличное пользование, пошла бы
на подлость? Она баба доверчивая. Уговорить не сложно, и Бог для неё – не указ, там
во главе угла – выгода. Но это Людка, а Наталью чем зацепили? Одним миллионом? Слабовато. Должно быть что-то покрепче.
Звякнул металл калитки, и я, вздрогнув от неожиданности, быстро поднялась и вышла из комнаты в сопровождении робкого стука в окно.
Свет с веранды освещал троих мальчишек – друзей Димы.
– Здрасьте, тёть Тань. Мы про Димку узнать, – скороговоркой выпалил Павлик, самый старший из троицы, едва я открыла двери во двор.
– Проходите в дом, – позвала гостей и зашла в веранду, оставив двери открытыми.
Уговаривать никого не пришлось – ребята гуськом пошли за мной в дом. Приглашая жестом присесть на диван и кресла, я озвучила произошедшее:
– Диму обвиняют в совершении развратных действий и попытке изнасилования малолетней – Рахно Леры.
– Чего? Какое изнасилование? Лера – это дебилка Наташкина? Что за дичь? – брезгливая гримаса искривила лицо Пашки.
– Дима не мог этого сделать, – буркнул с насупленным лицом Силантий, самый младший из троицы.
– Вчера в суде Дима заявил, что… – я запнулась, не зная, как мальчишкам поделикатнее описать действия сексуального характера, – сейчас я повторю слово в слово то, что он там сказал: «Сидя на корточках между раздвинутых ног…»
Оказалось, что произносить эту ересь перед молодыми слушателями не просто.
От смущения бросило в жар, и я закрыла глаза.
– Что за дичь! Во-первых, он так никогда не говорил, эти слова не из его лексикона,
а во-вторых, я не понимаю, как так можно было? – с этими словами черноволосый худощавый Пашка вскочил с кресла и скомандовал:
– Сила, ложись на пол.
– Не буду, – насупился худощавый подросток лет тринадцати-четырнадцати.
Понимая, что хочет сделать Павлик, и не дожидаясь перепалки, я сдёрнула покрывало
с кровати, скрутила его жгутом и, перегнув пополам, положила на пол, раздвинув концы:
– Тренируйся. Думаю, раздеваться тебе не нужно.
– У вас линейка большая есть? Или палка какая-нибудь, потом померяем, – спросил Пашка, присаживаясь на корточки между раздвинутых концов покрывала как можно ближе к острому углу в середине.
Быстро оглядев комнату и не найдя ничего подходящего, я вышла в прихожую
и зацепила взглядом пылесос. Один из сегментов трубки вполне соответствовал требованию.
– На. Подойдёт? – протянула Павлику «измеритель» и улыбнулась. – Здесь полметра.
Пашка схватил трубку и быстро ткнул один конец в угол, обозначенный покрывалом:
– Чтобы достать, по-любому, нужно сантиметров сорок–сорок пять! Ближе присесть
не получится: длина ступни не пускает.
– Правильно. У Димы сорок первый размер, значит, диагональ будет больше. Это геометрия, которую ты учил плохо. Рома Косенко, вероятно, тоже. И сексуального опыта у тебя, наверняка, больше, чем у него.
Пятнадцатилетний подросток поднялся на ноги с покрасневшими ушами и протянул мне трубку:
– Причём здесь опыт? И так понятно, что это дичь. Кто это придумал? Надо им сказать.
– Кто придумал, не знаю, а вот судья, отправивший Диму в СИЗО, и следователь, состряпавший обвинительное постановление, станут посмешищами в своих кругах. Думаю, для них это серьёзный удар по репутациям. Указывать на абсурдность признания на этот раз я не стала – побоялась. В тот день, когда Диму на сорок восемь часов задержали, следователь обвинял его в том, что он лежал на Лерке со всеми вытекающими подробностями. При этом, по её словам, она смотрела ему в лицо. Я указала на разницу
в росте. Косенко принял к сведению, и через два дня поза поменялась. Где гарантия, что на моих подсказках они не найдут что-то более вероятное? И как мы будем отбиваться? Сейчас они в ловушке у собственной глупости. А Дима… Дима два месяца будет в СИЗО, потом будет суд. Особо тяжкие преступления, как у него, рассматривать должны
в Ростове. Буду стучаться в область, чтобы наши умники ненароком не спрятали дело
у себя.
– А могут? – подал голос Силантий.
– Не знаю, если сообразят как-то статью поменять на менее ядовитую. В общем, перестраховаться не мешает. Дима попался на том, что поверил взрослому дяде
в полицейской форме. В ИВСе охранник ему дал лист с текстом и заверил, что его отпустят на время ведения следствия, если он скажет это в суде. Правда, всё просто?
– Да ментам вообще верить нельзя! Они все козлы! – вспылил Пашка.
– Не обобщай и животных не приплетай. Полицейские – люди. Абсолютно везде есть хорошие и плохие. У тебя в школе все учителя хорошие? Где работают только честные
и справедливые, знаешь? Хорошими и плохими людей делают поступки и обстоятельства. Думаю, те, кто работает у нас в полиции, часто поставлены в условия, которые заставляют поступать подло. Значит, дело не только в людях, но и в условиях.
Я замолчала и вздохнула. Повисла полная тишина. Её разрушил Пашка, вставая
с кресла:
– Мент родился! Ладно. Нам идти нужно. Мы у родоков на компы в город отпросились,
на ночь, поэтому смогли забежать. Нам запретили к Вам приходить. Теперь нужно
на автобус успеть.
– Запретили из-за Леры? Из-за изнасилования? Родители знают? – удивилась я, зная, что ребята живут довольно-таки далеко от нас.
– Да уже, наверно, все знают, – первый раз за вечер подал голос Сергей и встал
с кресла, – Наташка на каждом углу треплется. 
Следом молча поднялся Силантий, и ребята двинулись к выходу.
– Тёть Тань, Вы Димону скажите, что мы ему верим. Ладно? И, если можно, мы будем приходить в летней кухне посидеть, – обернулся ко мне Пашка перед тем, как выйти
на улицу.
Летняя кухня служила комнатой для ребячьих посиделок с самого нашего приезда. Соблюдать правила культуры и выбирать выражения там было не нужно, и компании подростков сначала во главе моего старшего сына, а теперь Димы, собирались в этой дворовой постройке, со стенкой, смежной с соседским сараем.
Оба помещения были пристроены к нашим гаражам, средняя стена которых стояла ровно на меже. Такая общая постройка не типична для частных владений, но в то лето отец крепко сдружился с Валентиной, матерью Людмилы. Дружба строилась на взаимной выгоде: отец работал на заводе и имел возможность вывезти железобетонные плиты для стен гаража, а тётя Валя оплачивала услуги подъёмного крана и другой техники. Машины у неё не было, но перспектива сохранялась.
 К началу лета вторая жена отца с моей младшей семилетней сестрой, изрядно намаявшись за полгода в небольшой пристройке, перебралась в Таганрог. Думаю, окончательно мачеху «добило» то, что купчая на дом была оформлена на бабушку, и,
в случае развода, Вера не получала ничего. Ни физически, ни материально тратиться
на возведение «чужих» хором женщина не собиралась. Недолго думая, отец подал
на развод, поэтому, какую перспективу сохраняла официально разведённая мать Людмилы, доподлинно я не знаю.
Тем же летом отец с тётей Валей пристроили сараи к гаражам и выкопали один
на двоих колодец. Дружба закончилась, когда появилась «взаимно выгодная» тётя Лида. Она была славной, миловидной женщиной с хорошим домом в райцентре, взрослой дочерью и замечательной профессией – штукатур-маляр.
К осени дом был достроен и нуждался в оштукатуривании внутренних помещений. Холостой
к этому времени папик приголубил одинокую женщину, и она поселилась у него
в качестве сожительницы-штукатура.
Наверное, все женские обиды свалились на мою голову как основное наследство отца.
Медленно, словно черепаха, сунулось по грязи, состоящей из человеческой жадности, хитрости, предательства, понимание происходившего в доме со дня заливки фундамента до этого времени.
Так же медленно пробиралось понимание роли Димы, который стал помехой для «квартирантов» и спасителем дома с самого рождения.
Друзья сына со своей верой в его невиновность мне были необходимы, как глоток свежего воздуха, но насколько такая дружба нужна их близким?
– Диме скажу обязательно. А приходить… Я разрешаю, но как вы эту проблему решите дома – не знаю. Сейчас получается, что вы продолжаете дружить с уголовником, значит,
и сами такие же. Вот о чём будет говорить деревня. Врать родителям и выкручиваться
не получится – им сразу доложат, где были и когда были. Слышимость в летней кухне, сам знаешь, какая, а тётя Люда или дядя Лёша в свой сарай частенько заглядывают, –
с печальной улыбкой на лице ответила я и вздохнула, готовясь проститься с ребятами
на долгое время.
– Разберёмся! – бодрым голосом пообещал Павлик.


14 глава

Дни бичует плеть,
            заливает медь.
Не хочу хотеть,
            ничего хотеть.
У минут есть вес
            и металла вкус.
Высота небес –
            неподъёмный груз.

Воздух – вязкий клей,
            им дышать нельзя.
В мир счастливых дней
            заросла стезя.
Привыкаю быть
            тенью прошлого,
Не ходить, не плыть
            с тяжкой ношею.

Привыкаю быть
            просто именем.
Мне любовь не пить –
            не люби меня.
Счастье из узлов,
            дни на полосы,
Ночи горьких снов
            пеплом в волосы.

Стал костёр золой,
            след под ним замёрз.
За тепло ценой –
            пепелище грёз.
Не сиять, не петь –
            для жар-птицы клеть.
Не хочу хотеть, ничего хотеть…

Первые две недели августа я училась работать кладовщицей и управляться самостоятельно с домашними делами.
Пожалуй, только сейчас, когда осталась одна, стало заметно, как много домашней работы помогал делать сын. У меня попросту отняли одну руку и одну ногу. Кроме этого, начало появляться сомнение, что хочу остаться в этом доме, в этом посёлке, – слишком много бед свалилось на меня именно здесь.
Уверена я была только в одном: продавать дом Нэлкиным нерусям и за десять миллионов не стану.
Всё сильнее и сильнее тревожило отсутствие связи с Димой. Ответов на письма
не было, а получить разрешение на свидание от Косенко оказалось практически невозможным. Ссылаясь на занятость, он раз за разом переносил встречи. То, что это месть за отказ Димы от признательных показаний, – я понимала. Так же, как понимала, насколько тяжело сейчас сыну. Пожалуй, ни разу в жизни до этих пор у меня так
не болела душа.
Физически ощутимое тяжёлое чувство невероятной безысходности поселилось посередине груди. Словно болючая опухоль, оно разрасталось с каждым днём, дурманило разум запахами отчаяния и отгоняло прочь все мысли. В какой-то момент я поняла, что невероятно раздражают звуки телевизионных программ и перестала включать свой «зомбоящик». Материнская интуиция корчилась в агонии и криком кричала, что Диме невероятно плохо. Чтобы не слышать, не чувствовать её воплей, хотелось заснуть
и не просыпаться, пока я ничем не могла помочь своему ребёнку. В тонусе держала только работа, но и там начались сложности: у фабрики появился совладелец и сменился гендиректор.
«Новую метлу» вполне устроила одна работница в отделе сбыта, и мне предложили оформить медицинскую книжку и остаться на складе на постоянной основе.
Как оказалось, запись в трудовой уже была сделана на случай внезапной проверки. Потери в зарплате не было, но я полностью утрачивала возможность опоздать или уйти раньше, а тем более не выйти на работу, если возникнет личная проблема.
– И что теперь делать? – Лариса растерянно смотрела на меня.
– Если бы попала под сокращение – получила бы за два месяца, а там бы разобралась. Но они же без меня – меня женили. Остаётся отрабатывать две недели и увольняться.
У меня просто нет другого выхода. За время, пока Дима в СИЗО, надо разобраться
с наследством – это уже не терпит. Срочно надо оформлять бумаги на всё имущество, включая каждый сарай. Просто техпаспорта недостаточно. Сейчас такие требования. Ещё земельный надел – это другая организация со своими заморочками. В общем… –
я махнула рукой. – А с Димой вообще сплошные сложности: передачки возить – время,
на свидание выбраться – время, да просто разрешение на него получить – время
в квадрате! А там – суд в Ростове и, думаю, не одно заседание. В общем, либо работа, либо дела.
– Слушай! А как там адвокат? Толк от него есть?
– Не знаю. Пока ничего не понятно, – я хмыкнула и, идя на поводу у желания сменить тему, спросила: – Ты расскажи, как там твоя семейная жизнь? Подружка у Юрки на самом деле завелась, или это заводские сплетни? Перед ночной сменой уже не бреется?
– Бреется… – посерьёзнела Лариса, – он с ночи в больницу периодически ездил и ездит. Простатит с какими-то осложнениями. Мне не говорил – стеснялся. И семейки доктор носить запретил… Лучше бы подружка завелась! – она с отчаяньем вздохнула и закрыла лицо рукой.
– На тебя не угодишь! – только так и смогла я прокомментировать новость.
Повисла молчаливая пауза, и невольно вспомнилась присказка Пашки: «Мент родился».
– Слууушай! – встрепенулась приятельница. – Мне дали адрес одной бабки
в Вареновке. Говорят, Галя – личность очень даже непростая. С собой надо привезти
пятилитровку воды. Рассказывать о проблемах ничего не нужно, она сама всё расскажет. Юрку я уговорила, он сегодня за мной приедет. Давай съездим к ней вместе.
– А как решать проблему, она тоже рассказывает?
– Вот и узнаем, – Лариса смотрела на меня в ожидании ответа.
Сёла Бессергеновка, Вареновка и Приморка были самыми близкими на пути из Таганрога в Ростов. Дорога должна была занять около получаса и примерно рассчитав время, я согласилась. Впрочем, если бы Лариса предложила прокатиться на Луну и обратно, я бы тоже согласилась. Просто не хотелось возвращаться домой. Мой, и без того узкий, круг общения в последнее время ограничился только ею одной. А через пару недель и она останется в прошлом… И Миша… Не знаю, как представляли себе конец света фанатики, – для меня он начался с приходом лета.
– А почему бы и нет? Дома меня не ждут. Поеду, – кивнула и поднялась со стула, – обед заканчивается. Пойду писать заявление – и на склад…
После работы я ехала вместе с Ларисой и Юрой в противоположную сторону от дома
и с удивлением замечала, что чем дальше отъезжаем, тем легче становится на душе. «Может, действительно разделаться с домом и уехать?» – пробежала мысль. Всплыл незримый образ отца, рассказывающего, из какого сверхнадёжного материала он строил. Его гордое: «И тебя десять раз переживёт!» Вспомнилось, как Алинка с Павликом собирали своих друзей в больших комнатах, рождение Димы… «Продать дом, в котором ребёнок родился? На родовое поместье только хозяин имеет право. Он у дома один – Дима. А я – так, мимо пробегала, меня даже домовой игнорит», – усмехнулась мыслям
и сосредоточилась на пейзаже за окном.
Белый прямоугольник с надписью «Вареновка» быстро приближался к машине. Вернее, мы быстро приближались к повороту. Юра потихоньку сбрасывал скорость.
– Ты, когда-нибудь обращалась к ведуньям или гадалкам? – выглянув с переднего сидения, спросила Лариса.
– К ведуньям незачем было, а гадать… В молодости с подружками гадания устраивали,
а потом перестала. Я – мнительная. Нагадаю себе какой-нибудь дряни и жду её. Говорят, же: не кличь лихо, пока оно тихо. Вот и не кличу – без того хватает.
– А я … – Лариса глянула на Юру и осеклась, – потом расскажу.
Все церемонии с участием знахарок разных наименований особого доверия у меня
не вызывали. Сюда я ехала за компанию, видя желание приятельницы оказать хоть
какую-то помощь.
 Разномастные сельские дома и домики за такими же разномастными изгородями проплывали за окном. Некоторые показывали свои номера, сообщая о приближении конца нашего путешествия.
– Похоже, к ней очередь, – сказала Лариса, увидев машины на обочине у двора. – Может, и правда, бабулька не простая?
Калитка, ведущая во двор нужного нам дома, открылась, вышла женщина
с пластиковой пятилитровой бутылью и направилась к одной из машин. Взяв свою ношу, мы с Ларисой пошли во двор.
Ограниченный стенами построек, высоким шиферным забором и воротами, он был
не особо большим, выложенным симпатичной, цветной плиточкой. Сверху над двориком на металлических прутьях разлеглись виноградные лозы. Спелые, тёмно-сливовые гроздья «изабеллы» свисали в ожидании сбора.
Возле двухсторонних высоких ступеней, ведущих в дом из нового кирпича, стояли две женщины среднего возраста с полными бутылями.
– Чур, я первая, – шепнула Лариса.
– Раньше меня не уедешь, – ответила ей и улыбнулась.
Тара с водой в руках у очередниц вытянула из памяти сюжет из детства: на нашем обеденном столе расположились стеклянная трёхлитровая банка с водой, зажжённая свечка в гранёной стопке с солью и раскрытая тетрадь с желтоватыми листочками, исписанными красивым бабушкиным почерком. Бабушка стоит рядом со столом и читает «Отче наш». Её голова покрыта белой косынкой, как обычно, во время вечерней молитвы, но сейчас она держит в руках зажжённую спичку. Незнакомая женщина сидит у дальней стороны стола и смотрит на банку. Я заглядываю в двери, когда спичка уже горит, и волна воздуха от занавески едва не тушит её. Но вот огонёк добежал до самых пальцев, бабушка другой рукой перехватывает спичку за головешку и, как только она догорает, бросает
в банку, сказав «Аминь». Только сейчас я обращаю внимание, что там уже есть ещё одна сгоревшая спичка – почти на самом дне.
– Чего тебе? – спрашивает бабушка, посмотрев на меня.
– Так просто, – отвечаю я, ещё не зная значения слова «любопытство».
– Иди во двор. Иди к дедушке, не мешай.
Я быстро отступаю за занавеску в сторону улицы и слышу, как бабушка говорит:
– Вот тебе и причина. Видишь, прервали меня. Кому-то не нужно, чтобы у тебя всё наладилось.
Ничегошеньки не понимая, я вприпрыжку убегаю от распахнутой двери в глубину огорода между двух длинных рядов виноградника…
Ожидание затягивалось, женщины начали перешёптываться, одна из них поднялась
по ступеням и, приоткрыв дверь, проговорила вовнутрь:
– Тётя Галя, здравствуйте, можно я водичку оставлю? На электричку спешу.
– Заходи, я запишу тебя, – послышался немного грубоватый голос.
Женщина зашла и спустя пару минут вышла без бутыли, оставив дверь приоткрытой.
Я начала прислушиваться, надеясь понять, как долго ещё придётся ждать, учитывая очередницу перед нами. Разобрать фраз не удалось, но некоторые слова говорили, что
в комнате окончили беседу и прощаются.
Из двери вышла девушка с бутылью в руках и быстрым шагом направилась к калитке, надевая на ходу солнцезащитные очки. «Кому-то не нужно, чтобы у тебя всё
наладилось», – бабушкиным голосом прозвучала мысль, пока я смотрела вслед посетительнице.
Женщина, стоявшая перед нами, тяжело поднялась по приступкам и шагнула
в комнату. Не успела она закрыть дверь, послышался голос тёти Гали:
– Там есть ещё кто? Если есть кто первый раз – пусть заходят.
– Вы первый раз? – выглянула женщина
– Да, – ответила Лариса за нас обеих, и мы поспешили войти.
Длинная затемнённая комната была уставлена рядами бутылей с небольшими полосами бумаги, торчавшими из-под пластиковых крышек. Из прихожей была видна правая стена маленькой светлой комнаты и два стула возле неё. Лариса зашла вслед за женщиной,
а я замешкалась в узком проходе между бутылями, обдумывая, как мы с ней должны будем разминуться. Оценив в полной мере безнадёжность этого предприятия, вышла
на ступени. Недоверие, цветущее пышным цветом, потихоньку начало увядать – не могла же старушка во имя рекламы заполнить комнату тарой с водой разных марок. Может,
и правда не простая?
Лариса вышла чуть ли не следом за мной.
– Иди, – дёрнув головой в сторону двери, шепнула она и начала спускаться во двор.
Я прошла по проходу между бутылями и оказалась в небольшой комнате со стульями
у стены, на одном из которых сидела женщина, ожидавшая приёма перед нами. Чуть наискосок от неё, на скамье боком к столу разместилась грузная, мужиковатая пожилая женщина в выцветшем платке, повязанном в виде шапочки с неряшливым узлом впереди. На первый взгляд, она недавно вышла из огорода. Седые волосы кое-где выбились из-под платка и неровными прядями свисали на шею, домашний халат с длинными рукавами явно был не первой свежести, а фартук и подавно. Толстые щёки и округлую картошку носа испещрили красные прожилки сосудов.
– Ставь бутылку на стол, как зовут и откуда? – глянув на меня удивительно чистыми серыми глазами, спросила баба Галя и взяла ручку большой морщинистой рукой.
– Татьяна из Николаевки, – ответила я, продолжая рассматривать женщину.
Повторяя вслух слова, она написала их на полоске бумаги, открутила крышку
на бутылке и, подложив листочек под неё, закрутила обратно.
– Поставь в коридоре и положи металлическую монетку на стол, – видя, что я достаю
из кошелька сотню, она потребовала громче: – Не бумажную, а металлическую! Через три дня придёшь за водой и ещё бутылку неси.
– Хорошо, до свидания, – простилась я с хозяйкой и вышла с лёгким удивлением
от произошедшего к ожидающей во дворе приятельнице.
В полном молчании мы пошли к машине, которая завелась, едва Лариса оказалась
за калиткой.
– Кажется, Юрик начал нервничать, – тихонько проговорила я в спину Ларисе.
Она не ответила, просто слегка махнула рукой, давая понять, что это не имеет значения.
Солнышко к этому времени плотно уселось на крыши домов с западной стороны посёлка. Кроме нас, возле двора никого не было. Делясь впечатлениями от странного,
с моей точки зрения, приёма и планами относительно предстоящей поездки через три дня, мы быстро доехали до моего дома, простились, и машина резво сорвалась с места. «Точно нервничает», – подумала я, глядя ей вслед.

15 глава

Ветер не воет, он горестно плачет:
Лето промчалось – о нём сожалеет.
Ну не умеет он плакать иначе!
Холодно ветру, и солнце не греет.

Мечется ветер, согреться желая,
Грудью бросается в стылые кроны,
Только не греет листва неживая –
Всё пожелтело, что было зелёным.

Радостным было, а стало – печальным,
Глухо шуршит то, что раньше звенело.
С тучи дождинка сорвалась случайно...
Ветер, не плачь, я тебя пожалела!

Стоны уйми, холода – неизбежность,
Пусть над землёю снежинки кружатся,
Есть и у зимушки хрупкая нежность...
Ну а тепла нужно просто дождаться.

Небольшое окошко показывало обычный пейзаж окраины города: стандартные пятиэтажки, магазины или мастерские различных профилей, деревья с изъеденными солнцем и ветрами запылёнными листьями, прохожих, спешащих по делам, и автомобили, которые ожидали возможности выехать с боковых улиц на основную дорогу. Городская маршрутка увозила меня всё дальше в глубину Таганрога. Сегодня я ехала на ней
в обратную сторону от дома с единственной целью: отодвинуть время возвращения
в Николаевку ещё на несколько часов.
От вчерашней поездки к бабе Гале в памяти, кроме всего прочего, осталось ощущение лёгкости и беззаботности. С мечтой побаловать себя ещё разок после работы я села
в первую подъехавшую маршрутку, взяла в рот карамельку и расслабилась в ожидании счастья.
«Хундай» подпрыгивал на дорожных выбоинах, отсчитывал улицы и остановки,
а состояние безмятежности запаздывало. Вместо него начала просыпаться досада. Больно толкая в левый бок между рёбер, она старательно выражала недовольство.
Маршрутка повернула и покатила навстречу широкому рекламному баннеру, натянутому между двух столбов по обе стороны дороги. Огромные белые буквы на синем фоне кричали об отличной бытовой технике и предлагали ознакомиться со списком, но
я видела только первые три буквы в названии магазина на Александровской – Дим…
За что? Вопрос кольнул острой иголкой и заставил невольно схватиться за левую сторону груди. Дим… Тоска сжала горло своей лапищей и выдавила слёзы. Закрыв глаза, я сидела, прогоняя нахлынувшее чувство и разыскивая в глубинах памяти хоть что-то, способное помочь сыну.
«Похоже, ощущение лёгкости сегодня не доступно, попробуем проверить доступность абонента», – встрепенулась, вспомнив о ряде цифр на ценнике от Татьяны, и постаралась определить, куда заехала.
Остановка располагалась не в самом оживлённом уголке города и обещала возможность спокойно поговорить по телефону в одном из внутренних двориков многоэтажки. Не мешкая, вышла из неё в числе первых и попала в порыв довольно-таки холодного ветра. Погода явно портилась, но прежде, чем возвращаться домой, хотелось созвониться с нужным человеком, поэтому поспешила по асфальтированной дорожке искать пристанище, обдумывая на ходу начало беседы.
Огромный раскидистый серебристый тополь, росший рядом с тротуаром между домом и остановкой, привлёк внимание. «Зачем куда-то бежать?» – задала себе вопрос
и остановилась, подойдя ближе к дереву с подветренной стороны. Ветер ударился о ствол и начал карабкаться в крону тополя, а я включила телефон и, достав ценник
из внутреннего кармашка сумки, набрала номер. Ответили после пары гудков.
– Добрый вечер, с Владимиром Александровичем можно поговорить? – спросила, как только прозвучало ещё не особо разборчивое «да».
– Слушаю, – коротко ответила трубка мужским баритоном.
– Мне Ваш телефон дала Чернова Татьяна из Николаевки, она обещала предупредить
о моём звонке.
– А… Да, да. Мы с ней разговаривали. По сути, проблему я знаю. Не думаю, что Вы можете что-то дополнить, поэтому сейчас встречаться нет смысла.
Пока я приходила в себя и осмысливала, о чём спрашивать, Владимир Александрович потребовал назвать имена и фамилии следователя с адвокатом, а затем сообщил:
– Я послезавтра собираюсь приехать к Танюше, будет хорошо, если мы встретимся у неё.
Вспомнив о просьбе, я поспешила ответить:
– Она просила не распространяться о том, что помогает.
– Понимаю – деревня. Значит, и Вы приглашайте в гости, я буду не против.
Мы договорились о времени, и трубка замолчала после слов «до встречи».
«И стоило дёргаться ради пары минут разговора? А чего я, собственно, ждала?» – ругала себя, буквально через пять минут стоя на той же остановке в ожидании маршрутки.
Вечер становился совершенно неуютным: небо заволокли тучи, порывы холодного ветра бросались в лицо, заставляя отворачиваться от дороги, лезли за пазуху и под юбку. Тополь позади меня громко шелестел полусухими, обожжёнными летним зноем листьями и размахивал ветками, повторяя движения блёклых ясеней на противоположной стороне дороги. «Ой! Мне же в другую сторону надо!» – спохватилась и почти бегом направилась к пешеходному переходу.
К своему двору я подошла в густых сумерках. Тёмные окна равнодушно смотрели
на улицу. Им не нужно было жмуриться и отворачиваться от ветра, который становился всё холоднее. Осень настойчиво рвалась к нам. Пожалуй, впервые за месяц захотелось побыстрее оказаться дома. Открыв калитку во двор, я увидела свет в окне летней кухни
и поняла, что у меня гости.
Пашка и Силантий сидели на топчане и играли в карты, тихонько переговариваясь
под еле слышную музыкальную композицию, звучавшую из динамиков музыкального центра.
– Привет. Шифруетесь? – улыбнулась я, открыв двери.
– О! Тёть Тань, здрасьте, а мы уже думали, может, уехали куда, – обрадованно повысил голос Павлик.
– Куда же я уеду? Могу только немного задержаться, – ответила, понимая, что бесконечно рада видеть ребят, – пойдёмте в дом чай пить. Или вам уходить нужно?
– Не. Мы не торопимся, да, Сила? – помотал головой Павлик и подскочил с топчана, собирая карты.
Я отправилась отпирать дом, размышляя о том, что совершенно не нужно было ехать невесть куда, непонятно для чего, потому что радость сама пришла во двор. Пусть совершенно маленькая, как те песчинки, которыми меня обсыпал ветер, но заметная
и необходимая. Видно, домовой наконец-то сжалился и позвал гостей.
Развлечь подростков и задержать их хотя бы на часик в моём доме мог только компьютер. Понимая, что по-другому не получится, я предложила им поиграть, если есть желание. Желание запрыгало и завизжало от восторга, сверкнув из глаз обоих мальчишек яркими вспышками. Оставив ребят разбираться, кто первый будет преодолевать трассу
в гонках, с огромным желанием пошла на кухню жарить оладьи к чаю.
До того, как мы всей семьёй переехали жить к отцу, я работала заведующей
в небольшом сельском клубе и привыкла собирать ребятню. На новом месте Алина
и Павлик быстро познакомились с ровесниками, и четверо из них стали завсегдатаями
в доме.
 Мы вместе играли в настольные игры, готовили угощения для всей компании
и возились с маленьким Димой, потешаясь над его первыми осознанными действиями
и неразборчивыми словами. Отец жил в отдельной комнате и не обращал внимания
на наши поросячьи игры, Толик обитал у своей матери, Вахтанг с семьёй уехал
в Минводы, и два года я была в окружении своей и чужой детворы.
Даже позже, через четыре года, последовавшие одна за другой смерти отца и Толика,
а затем мой роман с Рахно Лёшей, не наложили отпечатка на наши отношения
с подростками.
Всё изменило время. Дети взрослели. Появились различные интересы и тайны
у девочек, «Денди», а чуть позже «Сега» у мальчиков. Гаджеты высвободили время, которого прежде катастрофически не хватало для восстановления хозяйства, и я,
не раздумывая, начала приводить в порядок гнёздышко, оставив младшего сына
на попечении старших детей.
Дима, с младенчества привыкший общаться с более взрослыми ребятами, которые
к нему, «мелкому», относились снисходительно, не особо ладил со сверстниками на улице и мечтал найти друзей в школе, идя в первый класс. Однажды после школы вместе с ним пришли пятеро ребят. С сияющими глазами сын показал своё «добро»: кассеты и диски
с мультиками, картриджи с играми на «Сегу», коллекцию маленьких гоночных машинок
и различные конструкторы.
Мальчишки каждый день прибегали на часик после школы, играли, менялись, и пару месяцев сын был абсолютно счастлив. На осенних каникулах начали обнаруживаться пропажи в виде плат, машинок и сегментов конструкторов. Не понимая, куда платы могли деться из тех картриджей, которые не выносились из дома, Дима перевернул вверх тормашками все комнаты, строя предположения о том, что их могла выкинуть я или, могли забрать друзья старшего брата. Подозрения с нас были сняты, когда он получил свою плату в чужом картридже при обмене, а позже увидел у одноклассника свою коллекционную гоночную машинку.
Я точно знаю, что в школе приобретают не только научные знания. Дети
не задумываются, как называются их поступки, подчиняясь простым, сиюминутным желаниям. Объяснить это обиженному сыну, который слепо доверял одноклассникам,
не получилось. К четвёртому классу Дима перестал общаться со всеми. Его единственным другом стал компьютер, подаренный братом на десятилетие.
Пашка появился, когда сын был в пятом классе. О том, что мальчика взяли под опеку родственники после смерти его родителей, я узнала сразу. Он был на год младше Димы, почти каждый день приходил к нам, ничего не брал без спроса и не требовал повышенного внимания. Единственное, что мне не нравилось, – его лексика. Мириться
с матом мы с сыном не собирались, и одиннадцатилетнему ребёнку пришлось учиться обходиться без ядовитых словечек, повинуясь нашим замечаниям и нравоучениям.
Силантий появился через год – приехал вместе с родителями, старшей сестрой
и бабушкой откуда-то из Сибири. По всей вероятности, суетливые игры и забавы местных пацанят были непонятны или неприятны спокойному, рассудительному и очень честному ребёнку, и он сдружился с таким же спокойным Димой, которого не тянуло
на бессмысленные подвиги.
Последним в друзьях мальчишек оказался Серёжа. Его родители купили недостроенный дом по соседству с тем, в котором жил Павлик – самый заводной
и активный из четвёрки, безуспешно претендующий на роль лидера. По сути, лидером среди ребят был Силантий, к которому все относились с добродушным снисхождением, как к самому младшему, и в то же время не только прислушивались, но и соглашались
с его решениями. Не знаю, в силу возраста или характера, но он не пользовался своим положением. В компании царила разумная демократия.
– Ну, рассказывайте, – усадив ребят чаёвничать, начала я разговор, – родители знают, куда вы пошли? Или снова насочиняли?
– Мои знают, – отозвался Силантий, – я им сказал, что хорошо знаю Диму и не верю, что он мог такое сделать. Отец тоже не верит в эти бредни. В общем, мне приходить к Вам
не запрещают, только сказали, чтобы не позже десяти дома был.
– А моя матушка кипиш подняла, и я ей сказал, что, если запретит, всё равно буду ходить, но буду врать. Пусть выбирает: или правду, или и знать не будет, где я тусуюсь, – как обычно, с лёгкой бравадой ответил Пашка.
– Понятно. А что у Серёжи? Знаете?
– Он решил не говорить ничего предкам и не приходить. Ему, если что, батя ремня всыпает не по-детски, – сопровождая сказанное мимикой, ответил Пашка.
– Вот это новость! Я думала, что ремень – пережиток прошлого! Вы уже довольно-таки взрослые для таких экзекуций, – удивилась я.
– Его батя так не считает. Тёть Тань, а вы спать когда ложитесь? Можно, я ещё часик поиграю, когда Силантий уйдёт?
– Можно, – улыбнулась я, – до одиннадцати точно не лягу, завтра воскресенье, выходной,  могу хоть весь день отсыпаться.
Ребята допили чай и ушли к компьютеру, а я отправилась в зал и первый раз
за последние две недели включила телевизор, намереваясь посмотреть, как живёт мир
в тяжёлое для меня время «войны».
Мир тоже жил тяжело: Япония тряслась от землетрясений, в Нью-Йорке полицейские расстреливали прохожих, мечтая попасть в преступника, Венесуэла скорбела
по погибшим от взрыва на нефтеперерабатывающем заводе. Плохо было не только мне
и сыну, а если учесть, что мы были живы, – нам было отлично.
Порадовал Янукович: попросил нашего президента помочь вступить в ШОС, а чтобы подтвердить, что он ратует за коллективную безопасность, Украина выдала одного
из подозреваемых в покушении на Путина. В покушении… Это событие я пропустила. Покушение на честь и достоинство сына оказалось значительно важнее. Жалко, что нам
не выдадут подозреваемого… А лучше заказчика.
Мимо зала, попрощавшись на ходу, торопливо прошёл Силантий – предстояло ещё час забивать голову разноплановой информацией.
По моему мнению, самой глупой была «инфа» о конце света. Вероятно, я бы
не обратила на неё внимания, если бы прогнозы не мелькали так часто. За последние двадцать лет планета должна была испариться или избавиться от человечества, как минимум, раз пять. Приближалась очередная страшная дата – двадцать первое декабря две тысячи двенадцатого года.
Научно-продвинутую версию, что в этот день Солнце заслонит собой сверхмассивную чёрную дыру в центре Галактики и оборвёт незримую небесную пуповину, которая связывает с ней нашу планету, я слышала в начале лета. Календари майя и ацтеков тоже истёрли до дыр, не смотря на их каменность. Интерес вызывал парад планет.
Из анонса я уже знала, что все планеты нашей звёздной системы выстроятся в один ряд, по одну сторону от Солнца. В результате – девять небесных тел расположатся на условной прямой. Вместе они пересекут экватор нашей галактики, которая называется Млечный путь, и Солнце окажется в самом её центре.
Вслед за планетами нашей системы должны в один ряд выстроиться планеты других звёздных систем, и должен получиться условный вектор длиной в миллионы световых лет. В результате, собравшись по одну сторону от Солнца, они как бы перевесят другую, ничем не заполненную часть нашей Галактики, и она, подобно кораблю, попавшему
в шторм, просто перевернётся...
Какой канал будет рассказывать страшилки на ночь, я не знала и несколько минут клацала пультом. Видимо, ничего поинтереснее и посвежее ещё не придумали или
не сняли. Предполагатели ждали двадцать первое декабря.
Перебрав передачи на всех каналах, остановилась на фильме «Голодные игры» – фантастика, старенькая и совершенно знакомая.
От сюжета периодически отвлекали мысли, возвращавшие в реальность: до сих пор
ни мама, ни Алина с Павликом не знали, что у нас происходит. «Всё хорошо», – как мантру каждый раз произносила я по телефону, не желая тревожить тех, кто всё равно ничем не мог помочь. Верить в то, что любое заявление превращается в номер уголовного дела, не получалось. Информации не хватало, как и прежде. Нужно было дожидаться беседы с Владимиром Александровичем, то есть – понедельника, и, к счастью,
не в декабре.
«О, Господи! Нам же в понедельник в Вареновку!» – встрепенулась я. Оказаться в двух местах одновременно – это из области фантастики. Запланировать поездку на вторник тоже было невозможно – решающее слово даже не за Ларисой, а за Юркой.
«Вот же напасть, никакой самостоятельности – дёргаюсь, как кукла на верёвочках,
и дома, и на работе. Из Димки сделали Буратино вверх тормашками и тоже за верёвочки дёргают… Завтра нужно ребёнку передачку отвезти, хотя бы это я могу ни с кем
не согласовывать», – вздохнула с досадой и начала переключать каналы, пытаясь найти
что-нибудь интересное или полезное, понимая, что все мои старания будут безуспешными.
 


16 глава

Если что-то не так, если где-то беда,
Посмотри, как бежит в речке синей вода
И с собою уносит песчинки печали.
Так и беды пройдут, не оставив следа,
Будет чисто в конце – пусть мутится вначале.

Если грусти на сердце лежат пустыри –
На цветущее дерево ты посмотри –
И его с головою снега заметали.
Но однажды расставит весна алтари –
Чтобы лучики солнца тепло раскидали.

Нет причин этот мир проклинать навсегда,
Если в речке судьбы не мелеет вода.
Если вишня цветёт, если птица поёт – 
Непременно всё то, что тревожит, уйдёт.

На ходу прощаясь с сотрудницами фабрики, я торопливо шла к «Жигулям» горчичного цвета. Телефон был практически разряжен, и сообщить приятельнице о результатах разговора с Владимиром Александровичем попросту не получилось.
– Отложила встречу? – спросила Лариса, как только я открыла заднюю дверь машины.
– Нет, перенесла. Вернее, нам её перенесли на целых два часа – на восемь вечера. Так что я всё-таки с вами, – ответила приятельнице, поздоровалась с её мужем и, не дожидаясь ответа, спросила:
– Воды купить заедем?
– Да, конечно, – кивнула Лариса, – я тоже пустая.
Юра вывел машину со стоянки перед фабрикой на шоссе, включил магнитолу, и голос Григория Лепса запел: «…Обернитесь, обернитесь и пройдите сквозь меня красной нитью…» Из памяти моментально всплыл образ певца. Из-за круглых солнцезащитных очков, постоянно восседавших на носу, Лепс напоминал Ролана Быкова в роли Кота Базилио. Сказочный образ никак не вязался с текстом песни и визжащими нотами в голосе певца. С моей точки зрения, молодой Базилио так должен был горланить в далёком марте. Я представила Лепса сидящим на крыше у трубы и улыбнулась шалости воображения. Слова песни подхватил Валерий Меладзе и автоматически отправился на ту же крышу. «Мы вопим с котярой парой, две звездяры мы с котярой», – озвучило воображение картинку, и я хмыкнула.
Следующая композиция могла бы прокомментировать пейзаж за окном автомобиля примерно через месяц, а сейчас просто подготавливала к предстоящим природным изменениям.
«А этот, в жёлтом, одинокий, всем бросается под ноги, ищет счастья после бала, после бала…» – мысленно пела я дуэтом с Димой Маликовым.
Машина выехала на широкую трассу М-23 и, увеличив скорость, помчалась на встречу с чудесами Вареновки вдоль полей, покрывающихся плюшем озимки. С правой стороны от трассы нежно-зелёный налёт встречался с серо-голубой водой залива, который в свою очередь перетекал в небесную синеву, делая горизонт почти незаметным. Некоторое время я любовалась практически весенним пейзажем и вспоминала свои детские поездки на маёвки, снова попав в огромную макаронину, удивительно красивую внутри, которую сматывают в клубок земного шарика…
Юра остановил машину возле знакомого добротного кирпичного дома за таким же добротным кирпичным забором. Кроме нашей, машин не было, значит, не придётся стоять в очереди.
– Чур, я первая, – на ходу бросила Лариса и с пятилитровой пластиковой бутылкой «Горного источника» поспешила во двор.
– У тебя не больше часа, – шутливо напутствовала я женщину, вспоминая наше первое двухминутное посещение и идя следом с такой же бутылкой.
Во дворе, как и три дня назад, было сумеречно из-за густо переплетённых лоз виноградника, одетых в пятипалые, похожие на раскрытые ладони, листья. Лариса быстро преодолела пять ступеней и сначала аккуратно, а затем сильнее, толкнула двери. Они были заперты.
– И где её искать? – произнесла она, растерянно осматривая с высоты округу, словно хозяйка могла спрятаться за нижними лозами винограда, растущими у шиферного забора или слиться со стеной летней кухни, построенной в глубине двора напротив ворот.
– Не знаю. Сейчас попробую за домом посмотреть, – ответила я, поставив бутылку,
и направилась к углу строения.
За домом асфальтированная дорожка между летней кухней и хозяйственными постройками заканчивалась у широкой плотной деревянной калитки, по всей вероятности, ведущей в огород.
– Тётя Галя, – громко позвала, надеясь, что далеко идти не придётся.
– А… Иду, – послышался громкий басистый голос хозяйки.
Пожилая женщина через пару минут вышла из приоткрытой двери сарая, вытирая руки о приподнятый подол фартука, поправила шапочку из платка с узлом спереди
и подоткнула под неё скрюченным пальцем прядь седых волос.
– Лук перебираю, не сегодня-завтра дожди, дед выкопал-высушил, теперь моя работа, – улыбалась баба Галя, растягивая толстые бесформенные губы и идя навстречу. – Ну, пошли. А… Ты здесь не одна! – увидела она Ларису, стоявшую возле дверей, – тоже хорошо.
Обе женщины скрылись в доме, а я осталась дожидаться своей очереди в абсолютной тишине и полумраке, царившими перед крыльцом.
Лариса вышла минут через десять, на мой немой вопрос о впечатлении от ведуньи пожала плечами и скривила губы:
– Всё страньше и страньше. Иди теперь ты, а я в машину.
Мы разминулись возле ступеней, и я отправилась в гости к чудесам.
– Как зовут и откуда? – спросила баба Галя, едва я показалась в её поле зрения, – ищи свою бутылку с краю.
– Татьяна из Николаевки, – ответила я, присев возле бутылей и высматривая
на бумажечках, торчавших из-под крышек, своё имя.
– А… Там её нет, иди садись, она у меня здесь, – позвала женщина, наклонилась,
не вставая со скамьи и подняла бутылку, одиноко стоявшую у стола.
– Ох, деточка, какую же беду на тебя свалили! Три раза читала молитву и все три раза плакала. Слёзы текут, горло перехватывает – не могу уняться. Змеиным клубком крутятся и мужики, и бабы, и русские, и нерусские. Страх Господний! А паренёк светленький, совсем молоденький, кто он тебе?
– Сын, – коротко ответила, смотря в сочувствующие, печальные глаза женщины.
Баба Галя прижала к груди стоявшую у неё на коленях бутылку, а потом, судорожно всхлипнув, отстранила её от себя:
– И сейчас не могу… Слышала бы ты, как его душа криком кричит. Как же ему плохо, как же над ним издеваются! Бедное дитё…
Баба Галя поднесла руку к лицу и вытерла глаза тыльной стороной ладони, затем сдвинула бутыль на одно колено, достала из кармана фартука замызганную тряпицу, громко высморкалась и засунула её обратно.
– Ну, значит, так: вокруг тебя ограду поставили покрепче той, которую мой сын вокруг хаты нагородил. Куда бы ты ни ткнулась – везде заслон, ничего не получается, не ладится. Больше всех лютуют две чёрные длинноволосые бабы. Не старые, одна русская, другая нерусская. Верховодит мужик, толстый, наглый. Все под его дудку пляшут, змеиным клубком туда-сюда лётают. Больше ничего за этой кодлой не разглядела.
– И что мне делать? – растерянно спросила я, пытаясь сопоставить услышанное
и происходящее.
– А что ты сделаешь? Твоё лекарство – вот, – женщина хлопнула ладонью по бутылке, – пей, обмойся раз-другой. Дом внутри по стенам обрызгай… Ой. Чуть не забыла! Спросить хотела, откуда у тебя в доме жабы?
До этого вопроса я подозревала Ларису в том, что она сболтнула – описала ведунье мою ситуацию. О жабах знал только Дима.
В конце апреля из-под двери, вставленной между Нэлкиной пристройкой, в которой
до самой смерти обитал отец, и комнатой, служившей нам кухней, вылезла толстая земляная жаба. Я увидела её возле ножки обеденного стола и не раздумывая быстро накрыла пол-литровой баночкой, которую мыла над раковиной. Затем принесла шпатель, подсунула его под банку и вынесла гостью в палисадник.
На следующий день появилась ещё одна жаба, потом ещё и ещё. Пять дней мы с сыном отлавливали земноводных, не понимая, каким образом они могли залезть на зимовку
под пол в пристройку. Особой любви к лягушкам я не питала, но и убивать их
не намеревалась, помня, что они питаются ненавистными комарами.
Возможно, я бы и дальше носилась с баночкой, стоявшей наготове, но Дима сказал, что не хочет наступить на жабу среди ночи, когда пойдёт в туалет, и тщательно заделал герметиком все щели возле двери и плинтусов. О такой бытовой мелочи Лариса не знала.
Я коротко поведала бабе Гале о весеннем нашествии.
– Жабы в дом так просто не лезут. Я другой раз посмотрю… У тебя цветы в доме есть? – насупилась женщина.
– Есть, – кивнула, вспомнив о чахнувшей традесканции и двух запылённых кактусах.
– Хорошо растут?
– Где там, а что делать – ума не приложу, – вздохнула я, – пару недель тому назад фиалку выкинула – листья от сердцевины отгнили. Вроде поливала вовремя. Сейчас традесканция на подходе – начала листья ронять.
– Ясно. Ну, ты пока эту воду расходуй, а через неделю за другой бутылкой приезжай. Заборов нагородили, только забыли, что для Бога преград нету, – пробурчала ведунья.
– Бумажечку под ту крышечку подложи, чтобы новую не писать, и ставь воду здесь,
у стола.
Мы разобрались с бутылками, я достала из кошелька две сотни, положила на стол
и попрощалась.
– Ты чего так долго? – спросила Лариса, едва я села в машину.
– Да вроде не долго… Собственно, я ей только про жаб рассказала и кучу непоняток выслушала. Попробуй теперь разберись. Ну, это я дома по полочкам разложу, – ответила, усаживаясь на заднее сидение, и громко хлопнула дверью авто. – Ой, Юра, извини,
не рассчитала, – тут же проговорила в затылок водителя и перевела взгляд на Ларису, выглядывающую между подголовниками.
– Про каких жаб ты ей рассказала? – с недоумением смотрела на меня приятельница.
Юрка включил магнитолу, сделал музыку громче, демонстрируя своё нежелание слушать наш разговор и развернул машину. Мы с Ларисой сдвинули головы как можно ближе, и я ответила на вопрос, почти слово в слово повторив рассказ, поведанный бабе Гале.
– С ума сойти! Танька, это похоже на чёрную магию… – испуганно смотрела на меня приятельница.
– Бред, какая магия? Просто животинки нашли щель в фундаменте, залезли и впали
в спячку до весны.
– У тебя эта комната отапливается? Чего же они не вылезли, когда отогрелись?
– Откуда я знаю? Может, у них инстинкт – зиму отсыпаться. Насекомых-то нет.
Хватит шушукаться, – вклинился в разговор Юра, – завтра наговоритесь. На трассу выезжаем, пристегнись.
Лариса мгновенно села ровно и пристегнула ремень. Командный тон безропотного Юрика удивил так же, как и поспешное выполнение распоряжения Ларисой. Придвинувшись к ней с другой стороны, я шепнула:
– Это что сейчас было?
Она повернула голову, прикрыла рукой левую сторону рта и еле слышно ответила:
– Галя сказала, что я его вконец заездила, а я сдуру спросила его мнение. Юрик пилил меня всё то время, пока ты у неё была. В общем, пообещал привести ей пятилитруху коньяка, если она мне мозгов добавит. 
Угорая от внутреннего хохота, я откинулась на спинку сиденья и уставилась в окно, чтобы в зеркале заднего вида Юрка не увидел мою «лыбу». Похоже, семейная жизнь
у него начнёт налаживаться. Ай да баба Галя!
К моему дому подъехали в густых сумерках. Машина, как и в прошлый раз, сорвалась
с места, едва я закрыла дверцу.
Желание позвонить Владимиру Александровичу появилось ещё в машине – вдруг он согласится встретиться раньше. Зайдя в дом, повесила сумку на вешалку в прихожей, занесла бутылку в кухню, включила электрочайник, воткнула в телефон зарядку и нашла номер в исходящих звонках.
– Владимир Александрович, я уже дома, Вы не освободились ещё?
– Одну минуту, – ответил грубоватый баритон, и в трубке послышалось удаляющееся:
– На, поговори.
Спустя пару секунд телефон заговорил голосом Черновой:
– Таня, иди ко мне, только не к магазину подходи, а к воротам. Я встречу.
– Хорошо, минут через десять буду, – ответила, рассчитывая успеть выпить чашку кофе.
Собеседница угукнула, и разговор прервался.
Ровно через десять минут я подошла к воротам Татьяниного двора. Слегка приоткрытую створку ярко освещал уличный фонарь. Не замедляя шаг, проскользнула
во двор и остановилась, зная о здоровенной овчарке. Двор утопал во тьме. Слабый свет прорывался из-за плотных штор на окнах старого, маленького домика, который стоял перед большим, двухэтажным.
Маленький домик Татьяна купила в девяносто четвёртом году, приехав с сыном
из Донбасса, ставшим в одночасье другим государством. Артёму тогда было четырнадцать лет, и он даже успел пару лет отучиться в местной школе. В середине нулевых из ближнего зарубежья к Татьяне переехали старшая сестра Валентина и мать. Никто из семьи особо не распространялся о жизни на Украине, а любопытные жители деревни получали неизменный ответ: «Было бы хорошо – не уехали бы». Только
по обрывкам фраз можно было понять о сложностях, начавшихся для русскоговорящего населения со стороны правительства Ющенко, который начал активно насаждать культ «голодомора», героизировать бандеровцев и мстить донбассовцам за то, что поддерживали не его, а Януковича.
Сейчас позади домика, вплотную к его задней стене, высился двухэтажный особняк, хозяйка которого вышла из темноты в освещённое пятно посередине двора:
– Заходи, – увидев меня у ворот, позвала Татьяна и подошла к двери домика, приоткрывая её.
Не говоря ни слова, я быстро прошла по двору и юркнула в помещение, слыша, как она закрывает за мной двери, оставшись на улице.
Внутренние перегородки домика были убраны, и сейчас он стал одной просторной комнатой с широким столом посередине, занимающим изрядную часть площади. На столе стояли тарелки с остатками разной снеди, коробки с соками и четверть бутылки коньяка. Во главе стола сидел пожилой круглолицый седовласый мужчина в сером пиджаке.
Из-под высоких седых бровей на меня смотрели немного выпуклые светлые глаза. Дымящаяся сигарета в руке мужчины застыла над стоящей перед ним пепельницей.
Валентина сидела сбоку стола, откинувшись на спинку стула. Вероятно, моё появление прервало непринуждённую беседу мужчины и женщины, но они знали о моём предстоящем визите.
– Привет, проходи, садись, – позвала Валя. – У нас сегодня гость за гостем. Знакомьтесь: Владимир Александрович – наш троюродный дядька, – она указала глазами на мужчину и, поймав его взгляд, протянула невидимую нить от его глаз к моим, – а это та самая Таня.
– Понятно, – кивнул мужчина, – ждём, ждём.
Сзади открылась дверь, и моя тёзка, войдя в комнату, слегка подтолкнула в спину:
– Проходи, садись. Сейчас доужинаем – и вдвоём поговорите, если секреты есть.
– Какие секреты? Танюшка, ты о чём? Другое дело, что вам не интересно будет, – отозвался Владимир Александрович, невольно провоцируя женщин стать слушателями разговора. – А секретов у меня, как и у барышни, я думаю, нет.
Он затушил сигарету, потянулся за бутылкой и разлил янтарную жидкость по четырём стопочкам, подставленным Валентиной.
– На, – протянула она одну из них мне, – мамочку помяни.
Отказываться стало невозможно, и я выпила коньяк, произнеся положенное «Царство небесное Степановне». Татьяна поставила передо мной тарелку с двумя кусками жареной рыбы и несколькими дольками мясистого розового помидора в майонезе:
– Остальное бери, что душа попросит.
– Ну а я расскажу, что за птица ваш Косенко, если не возражаете, – отложил вилку Владимир Александрович и достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку.
– Ничего интересного он из себя не представляет: молодой, не шибко умный, перевели сюда с повышением в должности из Ростова, – озвучил брат Татьяны уже знакомую мне информацию.
Я ела карпа с мыслями о том, что встреча бесполезна. Владимир Александрович закурил
и продолжил:
– Интерес представляет дядя следователя. Этот товарищ не просто рядовой работник Ростовской прокуратуры, он – куратор Таганрогской тюрьмы. Как вы все понимаете,
без лояльности со стороны главного прокурора области на такую должность не попадают, – мужчина обвёл нас взглядом, – даже если племянник хотел бы стать космонавтом, он бы стал работником структуры – дорожка выстелена. Теперь мне интересно узнать Ваше мнение об адвокате. Вам его кто-то рекомендовал? Как Вы его нашли? – мужчина смотрел на меня, ожидая ответа.
– У сотрудницы номер был. А мнение… – я замялась, не зная, как сформулировать фразу. – Понимаете, до поездки в районный СК он готов был горы сворачивать, а после как-то сник. Не пойму.
– Дело в том, что они вместе с Аваковым одно время в Ростове работали. Бокало чуть раньше него в Таганрог уехал из-за матери – она болеет. Ко всему прочему, у него здесь сын от первой жены, олух ещё тот. От армии отмазали, теперь не знают, что делать.
– Подожди, какой Аваков? Кто такой Бакало? Ты по-человечески расскажи – я совсем запуталась, – потребовала слегка захмелевшая Валентина.
– Аваков – руководитель следственного комитета – прямой начальник следователя Косенко. Бокало – адвокат Татьяны и бывший коллега Авакова. Так понятно? – мужчина повернул лицо к племяннице.
– Понятно. Но ты сам сказал – бывший, – делая ударение на последнем слове произнесла Валя, разведя руками. – Здесь все друг друга через забор знают, и что теперь?
– Бокало в зависимом положении уже потому, что Аваков выше по должности. Как вы себе представляете, кто такой адвокат? – спросил Владимир Александрович, обведя глазами нас троих, и я немного растерялась.
– Как кто такой? – задала встречный вопрос Валентина, и сама же на него ответила:
– Защитник. «Час суда» постоянно смотрю. Прокурор обвиняет – адвокат защищает.
– «Час суда»… – Владимир Александрович хмыкнул, – «Час суда» и тому подобное – мечта режиссёра. В реальности они – не защитники, а посредники между прокуратурой
и обвиняемым при заключении сделки. На «кон» поставлено время изоляции клиента
от общества, то есть от вольной жизни. И суд, по сути, не решает, а озвучивает итог «сделки», то есть объявляет цену за кон, в соответствии с определённой статьёй закона.
– Ничего не понимаю. А что же мне делать? Дима и рядом с девочкой не стоял! Бокало сказал, что только суд решит, было преступление или нет. Вы говорите, что суд ничего
не решает. Кто его оправдать должен? – задала я конкретный вопрос Владимиру Александровичу.
– Оправдательных приговоров в реальности не бывает, если не нужно показать, насколько справедлив суд России. У прокуратуры нет права на ошибку, потому что оно ей не нужно.
– У них нет никаких доказательств! Ни одна экспертиза не подтвердила контакта! Есть только слова! – возмутилась я, не желая мириться с таким положением.
– Ошибаетесь, есть следователь – племянник областного прокурора, есть прокурор
по надзору за несовершеннолетними, органы опеки и ещё масса должностных работников от района до области, которым грозит наказание в случае оправдания. Это система,
и, кроме повседневных дел, у неё есть задания «сверху». На этот год есть особое указание
о борьбе с педофилами. До этого была борьба с наркоторговцами и нападениями группой лиц с целью грабежа на таксистов и инкассаторов. Особо тяжкие статьи, на которые указал президент. На местах приходится, так сказать, преувеличивать, чтобы был виден масштаб борьбы. А как иначе? Пока что Вы идёте с дубинкой против танка.
– Боже мой! Какие бредовые правила у этой страны! В Советском Союзе... – попыталась вклиниться Валентина.
– Не продолжай! – перебил он её. – В Советском Союзе было то же самое, просто оно тебя не касалось. Каким силами строились Астраханское море и Волго-Донской канал?
В основном, силами особых статей. Единственная разница: тогда суд был рупором партии, а сейчас – прокуратуры. Хотя, по сути, точно так же: правящей партии в условиях рыночной экономики. По всем колониям производства раскиданы. Где брать дешёвую рабочую силу? Тот небольшой процент действительных негодяев работать не станет –
не по понятиям. Смертную казнь отменили – можно, не беря грех на душу, выгребать всех неустроенных и «трудоустраивать».
 Владимир Александрович закурил сигарету, а Татьяна поднялась из-за стола
и со словами «Советский суд – самый гуманный суд в мире» вышла за дверь.
– Полного оправдания не ждите. Психолого-психиатрическая экспертиза была? –
я помотала головой, и он продолжил. – По сути, у нас есть две системы, прослойкой между которыми является обыватель. Та, которая правоохранительная, силовая, – тянет
к себе силой. «Не привлечённые» считаются потенциальными объектами, для которых было и есть правило: если вы не сидите, это не ваша заслуга, а наша недоработка. Другая – медицинская – действует с мягким убеждением. По мнению медиков, нет здоровых – есть не до конца обследованные. И эта система круче – у неё в арсенале законное оправдание смерти и возможность сохранить свободу потенциальным обвиняемым. Вердикты медиков прокуратура не игнорирует. Единственный выход для Вашего сына – освобождение от уголовного наказания по невменяемости.
 Татьяна вернулась с бутылкой коньяка и молча подала её брату. Владимир Александрович, не прерывая монолога, открыл бутылку и начал наливать алкоголь
в подставленные хозяйкой стопки.
– Оправдание грозит вашему прокурору и начальнику следственного комитета потерей должностей, а для того, кто их туда назначил, это серьёзный подрыв репутации. Вы думаете, кто-то на это пойдёт? Каются, голубушка, в церкви, и то не раскрывая подробностей… Ваш Бокало что-то конкретное обещал, что он говорит?
– Что следователь хочет денег – тысяч триста–четыреста, – совершенно раздавленная услышанным безэмоционально ответила я.
– Другими словами, что следователь хочет усадить Вас рядом с сыном, – он помотал головой и ухмыльнулся. – Ещё не могу понять, каким боком здесь заявительница? Чем её заинтересовали? В общем, давайте выпьем и попытаемся проанализировать. Сегодня
не чокаясь…
Владимир Александрович поднял стопку, подавая сигнал, и я молча подчинилась.
– Вы как хотите, а я пойду отдыхать, – поднялась из-за стола Валентина, – с такими правилами, сколько ни переливай из пустого в порожнее, ничего не добьёшься. Мы думали, может, ты чего умного присоветуешь, а анализировать – какой смысл?
– А умное в этой ситуации, как я поняла, только одно: молить Бога, чтобы Димка сошёл
с ума и чтобы психиатрия подключилась, – с тоскливым выражением на лице произнесла Татьяна.
– Ему обвинение предъявили? Что там написано? – спросил мужчина, прикуривая сигарету, и я слово в слово повторила заученную фразу.
– Не понял, именно «сидел на корточках»? – широко распахнул глаза Владимир Александрович.
– Да, – коротко ответила я, опустив рассказ о предыдущей позе и собственной подсказке.
На несколько секунд он застыл, не мигая смотря на противоположную стену, затем перевёл взгляд на меня: 
– Угу… Вам нужен дельный совет? Пожалуйста: Ваш Бокало должен привезти копию обвинения. Для чего – придумайте что угодно, только правды не говорите. Ваша задача подать жалобы сюда, – он начал писать что-то в записной книжке, – адреса найдёте на сайтах. Отправляйте почтой с уведомлениями и продублируйте «электронкой». К каждой жалобе прилагайте обвинительное постановление. Строчки обвинения обязательно подчеркните. Они сами на медиков выйдут. С таким обвинением… – Владимир Александрович покачал головой, вырвал листок из записной книжки и протянул его мне, – текст короткий: «Мой сын обвинён незаконно, прошу разобраться». Адвокату говорите только то, что должен узнать следователь. Больше Ваш Бокало ни на что не годен… Думаю, Аваков его крепко держит за яй…
– Володя! – прикрикнула Валентина.
– Ну в общем, крепко припугнул чем-то или кем-то.  Например, сына под статью отправить.
– Так, может, отказаться от него? Зачем мне шпион? – посмотрела я на мужчину
с недоумением.
– Зачем? От него узнаете, чего не нужно делать ни в коем случае. Как со взяткой в четыре сотни. Любую информацию нужно использовать правильно. Ну, в общем-то, и всё. Больше я ничем не помогу, да и никто в области не сможет. У нас здесь, как
и в Краснодарском крае, закон один: закона нет, – он развёл руками и замолчал.
Поблагодарив всех присутствующих и попрощавшись, я вышла в полную темноту, такую же густую, как и события вокруг сына.

17 глава

Выцвели глаза у лета,
песня соловья допета,
ласточки уводят деток
из гнезда.
По народным по приметам,
осень в кофточку одета,
зябким утренним рассветом
к нам... Сюда...

И синоптиков прогнозы
обещают не морозы,
но из туч холодных слёзы
не на час.
Я за лето не успела
сделать всё, что так хотела.
Но природе нету дела
каждый раз.
 
Осень! Ты приди желанной,
В иней наряди бурьяны,
приласкай поля туманом –
время дай.
У тебя прошу немножко:
лето не гони с порожка,
пусть присядет «на дорожку»,
и – прощай...

– Татьяна, ты не передумала увольняться? – окликнула меня в фойе перед проходной Вершовская.
Она ещё не успела натянуть свой голубой халат и до моего появления разговаривала
с высокой женщиной в джинсовом костюме, стоящей спиной к двери.
– Здравствуйте, нет, – ответила я, направляясь к ним, – и медицинскую оформлять
не буду.
– Как знаешь. У тебя ещё неделя, но, если хочешь, можешь после обеда сдавать склад нашей новой сотруднице, – она кивнула в сторону женщины, – и – свободна.
– Хорошо, – ответила я деловым тоном, пересиливая желание заключить её в объятия
и расцеловать.
Дорога к складу в это утро показалась наполовину короче обычной. Едва закрыв
за собой дверь каптёрки, я достала телефон:
– Ларисочка, меня отпускают! Прямо сегодня! Сдаю склад новенькой и – свобода! – пела я, приплясывая и отгоняя мысли о том, что зря поспешила взять отпуск в мае.
– Поздравляю, – буркнула она, и я буквально увидала две продольные складки
над переносицей и поджатые губы, мгновенно остановившие мои утренние танцы.
– А ты чего с кислой миной рабочий день начинаешь?
– Ну, меня же не отпускают, наоборот – заваливают, – бурчала трубка недовольным голосом, – новый решил, что надо расширять границы дозволенного и гнать продукцию
в соседние области. Сижу, на каждое наименование сертификаты и остальную лабуду готовлю. Бумаги столько, что каждые сто грамм можно заворачивать… А я одна!.. Чувствую, если и дальше так пойдёт, следом за тобой отправлюсь.
– Сочувствую, дорогая, помогать запретили… У меня к тебе просьба: в контору пойдёшь, загляни в кадры, узнай, что за птица к нам, вернее, к вам, залетела, а то я ускакала и даже имени не спросила.
– Хорошо. Всё, давай работать, – скомандовала она и отключилась.
Полдня я трудилась в качестве кладовщицы и уборщицы одновременно, периодически укоряя себя: «Оно мне надо? Всё равно увольняюсь, а что за спиной скажут – какая разница? Пусть хоть расстреляют». Но убеждения перфекциониста заставляли меня выравнивать пересчитанное и, отмывая полки хлорированным моющим средством, недобрым словом поминать безалаберность Паниной.
Как оказалось, не зря. Ближе к полдню позвонила Лариса:
– Значит, так, – начала вещать трубка, – зовут Ирина, тридцать шесть лет, коренная таганроженка, образование пищевое высшее. И, между прочим, знакомая нового начальства. Так в кадрах и сказали: «Вячеслав Сергеевич рекомендовал». Как бы Вершовская с верхней жёрдочки не слетела.
– Хорошо, что мне с ней не работать. Не люблю протеже – как под надзором.
– Так это не всё, в конторе новость мусолят: и в цехах, и на складе будут камеры устанавливать. Не фабрика, а тюрьма какая-то. Не нравится мне всё это, точно за тобой следом отправлюсь, – с раздражением закончила она разговор.
Ирина пришла в начале обеденного перерыва. Наскоро перекусив в каптёрке пирожком с картошкой, купленным в столовой, я начала «сдаваться». Утренние усилия не пропали даром: к четырём часам мы закончили пересчёт и переписку «ценностей» и отчитались Вершовской.
– Лариса, я свободна! – сообщила, открывая двери в отдел сбыта.
– Надеюсь, не от меня? – закрыл мне рот голос Миши, и голова невольно повернулась
в сторону звука.
Мужчина вальяжно сидел на стуле у стены в глубине помещения. Он не появлялся
на предприятии всю неделю. Спросить у приятельницы я стеснялась и приготовилась проститься с моим виртуальным увлечением заочно.
– Ну, так от кого ты свободна? – лукаво улыбаясь, повторил Миша вопрос, пока
я пялилась на него, как на привидение, напрочь забыв убрать восторженную улыбку
и надеть маску безразличия.
– Увольняется, – ответила за меня Лариса.
– А как же я? – с поддельной обидой в голосе спросил мужчина.
– А ты тут причём? – всё таким же, совершенно серьёзным, тоном, произнесла приятельница и посмотрела на нас долгим взглядом, словно сканируя выражения лиц.
– Ребята, может, вы поговорите, а мне за дверью подождать? – взяв себя в руки, спросила я.
– Да, Миша. Из сбыта выдавили, а на склад не хочу. Ухожу на вольные хлеба, только где они растут – не знаю.
– Понятно. Ну, как говорится: «Была бы шея – ярмо найдётся».
– Не встрять бы туда, где оно ещё жёстче. Буду обзванивать знакомых, вдруг что-то присоветуют.
– Дай мне телефон, может, что интересное надыбаю – звякну.
Разговор перешёл в деловую плоскость, вопрос Ларисы завис под потолком, и она отвернулась к монитору.
Проделав путь от двери до своего бывшего бюро, я взяла из ящичка записной листик
и крупным шрифтом начала писать имя и абонентский номер. Рядом зажужжал принтер – бывшая коллега распечатывала документ. Миша, окружённый облаком бесподобного запаха, подошёл и оказался между нами. Желание надышаться ароматом мужчины задержало ручку в моих руках немного дольше необходимого, и мы с Ларисой одновременно подали бумаги. Мой листик Миша быстро положил в нагрудный карман ветровки, свернув пополам, а затем начал просматривать документ.
– Всё правильно, не сомневайся, – подперев голову рукой, смотрела на него снизу вверх Лариса, – чем от тебя так приятно пахнет?
– Машинной отдушкой. Вчера Светик новую повесила. Ветровка на сидении всю ночь лежала, провонялась, хоть выбрасывай.
«Боже мой, какие разные восприятия! Ларисе – приятно пахнет, я – с ума схожу, а ему – воняет…» – пришли трезвые мысли, не окрашенные фантастической иллюзорностью,
и стало грустно.
– А мне нравится, – буднично произнесла я стене напротив бюро.
– Могу подарить, – повернулся он лицом ко мне.
– Машины нет, – ответила всё так же спокойно, последний раз посмотрев в Мишины глаза.
– Придётся пригласить покататься.
– Эй! Ты, случайно, не свидание назначать вздумал? Смотри мне, всё Светику наябедничаю, – вступила в разговор моя дуэнья, пока я подбирала слова для ответа. – Топай отсюда!
Мужчина театрально ссутулился и, кивая головой, как болванчик, побрёл к выходу. Едва дверь за ним закрылась, как распахнулась снова, и он пропел:
– А я девочек люблю. Я их вместе соберу…
– Клоун! – прервала его Лариса и дверь закрылась.
– Ну, хоть у клоунов всё в порядке, – кивнула, соглашаясь с вердиктом.
– Слушай, мне дали адрес одной женщины из Приморки, говорят, посильнее Гали, мы сегодня после работы к ней. Может, и тебе стоит поехать. Как дела? Сдвиги есть, или всё без просвета? – глядя в монитор и сворачивая программы, поинтересовалась приятельница. 
– А кто его знает? Мгновенный результат только у волшебной палочки и пистолета. Первого нет, второе не подходит. Подожду… Вода – это собиратель информации. Действия Гали мне понятны: она просто начитывает молитву, то, что я ежедневно
не делаю. Думаю, это своеобразный сорокоуст к определённому святому. Вот, время появится, я ещё в церковь схожу – закажу себе и Диме о здравии. А в Приморке…
На всякий случай, узнавай, что там, но я не сейчас... Вы в Вареновку завтра поедете?
– Ну да. Надо же воду забрать. Поедем.
– Вот туда я – с вами, а сегодня – домой. Устала.
Холодный циклон не собирался покидать нашу местность, и небо начало затягиваться облаками грязно-серого цвета. Я вышла из автобуса и быстрым шагом отправилась вдоль Ольгиного огорода, отгороженного от улицы рабицей, заплетённой диким виноградом. Собачонка у калитки двора несколько раз беззлобно гавкнула, вероятно сообщая, что здесь никого не ждут, пробежала пару метров и вернулась на место. Мимо на повышенной скорости проехала легковушка, вынуждая отступить на самый край обочины и обратить внимание на ало-оранжевую листву.
 «Костёр рябины красной – поэтично, а пламя дикого винограда – великолепно. Осень… И назад не перелистнёшь… Да и листать придётся до… Нет, тогда бы Димки
не было, а на это я не согласна!» – вились мысли, похожие на тонкие лозы, оплетающие рабицу, пока я шла вдоль ограды.
Показался раскидистый куст калины в палисаднике следующей усадьбы. Ярко-красные гроздья рассыпались среди совершенно зелёной листвы, которая категорически не хотела тускнеть. Лето словно спряталось здесь, между россыпей бархатцев и петуний.
Возле цветущего куста чайных роз стояла бабушка Лида.
– Танюша, что-то я тебя которую неделю не вижу, – окликнула она меня. – Как дела? Как Димочка? Где он? На учёбе?
– В тюрьме он! – ответила я на ходу, сворачивая с дороги к её двору и вспоминая, когда беседовала с соседкой последний раз. Память подсказывала, что до ареста Димы.
– Как – в тюрьме?! – всплеснула она руками и быстрым шагом пошла отпирать калитку.
– Заходи, расскажешь, что случилось? – неподдельная тревога внимательно смотрела
на меня глазами соседки.
– Наташкино заявление случилось.
– Так это ж когда было? И что, до сих пор тянется? Сколько времени прошло?
– Три месяца, четвёртый пошёл, – ответила, проходя следом за ней по чистому бетонированному двору.
Дом, в котором жила бабушка Лида, был построен в тридцать девятом году. Прежний, третий по счёту, хозяин, насколько мог, обновил строение: обложил современным кирпичом, вставил пластиковые окна, добротные металлические двери, перекрыл крышу
и протянул газ. О старой, белёной мелом хатке с открытой деревянной верандой напоминал только низенький сарайчик напротив дома, приспособленный под кладовку, но и он был оштукатурен цементом и выкрашен белой водоэмульсионной краской.
Я поднялась вслед за бабушкой Лидой по высоким ступеням с односторонним поручнем, и мы прошли в небольшую светлую комнату с двумя окнами, минуя веранду, тёмный коридор и комнатёнку, изначально служившую кухней и кочегаркой.
Каждый новый хозяин, стремясь улучшить жилищные условия, пристраивал
к саманной халупе из двух комнатушек дополнительные помещения. Она обросла ими
с двух внутренних сторон двора и стала гордо именоваться «домом со всеми удобствами».
Хозяйка села в кресло и указала рукой на кресло напротив:
– Рассказывай, что у вас происходит.
Пока я описывала события, начиная с момента приезда легковушки с двумя крепкими мужчинами и нашей с Димой поездки к Косенко до появления во дворе адвоката, промелькнул тоненький хвостик любопытной мысли. Дело в том, что вся история укладывалась в сюжет сказки о золотом ключике, если проследить её от рождения сына: Димка родился не как все нормальные люди, в роддоме, а в «каморке папы Карло»,
и «нос» из-за собственной глупости у него вырос…
– Ну, ты меня удивила! – покачала головой бабушка Лида, – до чего я дожила, – хватают без разбора по любой брехне. Чи тридцать седьмой год вертается?
– Не знаю, что там было в тридцать седьмом – мне бы две тысячи двенадцатый пережить и не чокнуться.
На некоторое время повисла тишина, позволяя вернуться к мысли о необычных совпадениях в жизни Димы и истории о Буратино.
Из раздумий вырвал голос соседки:
– А что там было?.. Страшно было… Мы тогда в Казахстане жили… Мне шесть лет было, а помню, как вчера… Как от НКВДшников прятались, зерно хоронили… Как помогали переселенцам… – бабушка Лида говорила медленно, глядя мимо меня в одну точку, словно смотрела в далёкий тридцать седьмой.
– Какие там переселенцы? Голые-босые… Привозили их, как скот, и бросали посреди степи, а степи там не такие, как здесь. Там иной раз и овца травы не найдёт. Нам самим есть нечего, а батька с ними делится… Помню, женщина с грудничком пришла,
худющая – в чём только душа держится… – слушая монотонный спокойный голос,
я снова потянула за хвост свою забавную мыслишку.
События можно уложить в сценарий сказки, если допустить, что каждый персонаж раздвоился: Наташка и Людмила – это Лиса Алиса – две в одной, Косенко и Аваков – Кот Базилио, тоже два в одном, Дима – глупый Буратино с длинным… «единственным имуществом» и напарником – Лерой, которой вероятно пообещали что-то очень желанное… Папа Карло… Жить в коморке ему позволили, а кто, не помню… Надо перечитать… А пара – тот, кто родил Диму. Я? Нет, не сходится. Значит, Толя. Исаак родил Иакова, а внук еврея родил Диму. М-да. Вдруг, это подсказка к тому, что произойдёт в итоге? Надо перечитать и разобраться с персонажами. Обязательно…
–…разговоры о репрессированных, о расстрелах. Взрослые хоть и говорили шёпотом, мы слушали и боялись, вдруг мать с отцом расстреляют.  А чуть я подросла – война началась, и снова голод, и снова – одних на фронт, других с фронта, как перекати-поле, гонять стали. Такая жизнь…
– Я, знаете, что подумала: ведь тогда Сталин указал статьи, по которым Ягода с НКВДешниками зверствовали? А сейчас Путин расстарался – особо важные отметил. Думаю, рядом с ним тоже есть свой «Ягода». И, как Путин сейчас до путя не знает, что творится на феодальных землях Московского княжества, так и Сталин наверняка не знал, как лоскутное одеяло СССР шьётся.
– А я Сталина и не виню! Те, что творили, сами от него прятались, двуличничали. Чи зря он Ягоду и Ежова расстрелял? При Путине тоже паскудников порасплодилось. Сосут
и сосут из России Чубайсы, Сердюковы да Абрамовичи… Уже распухли – хари
в телевизор не помещаются. Я иной раз уже и не включаю – одно про их достоинства
и достижения рассказывают. Было плохо, а сейчас ещё хуже…
– То, что Россию, как липку, ободрали – это понятно, только не Путин эту шатию расплодил, а Ельцин. Ну, Бог с ними. Как говорится, не оскудеет рука дающего, лишь бы война не началась.
– А ведь может… Россия сейчас с голым задом. Выбрали бы в восьмом году Жириновского, он бы давно порядок навёл. А что Путин? Может, он человек хороший, грамотный, только больно мягкий – стелется, как соломка, для чего – не пойму.
– Да, может, и стелется, чтобы большой войны не было.
– Плохо всё… Плохо… Закона нет – и Бога в людях нет. При Советах говорили – Бога нет, да в людях он был. А сейчас везде кричат, что Он есть, а нету его в людях…
– И здесь я с Вами спорить буду: в тех НКВДешниках был Бог? В простых людях – был.
А сейчас вы простых людей много видите? По телевизору их не показывают – не модно, простые ни к славе, ни к деньгам не рвутся, а уж во власть – тем более…
Бабушка кивала головой, посматривая в то место, куда смотрела, рассказывая о детстве в Казахстане, словно хотела ещё раз увидеть что-то или кого-то. И было не понятно – меня она слушает или звуки воспоминаний.
За окнами становилось всё сумеречней. Хотя до вечера было ещё около трёх часов, появилось желание вздремнуть, и я поднялась.
– Ладно, тётя Лида, пойду. Устала. С завтрашнего дня я дома, пока другую работу
не найду. Уволилась. На фабрике ещё один хозяин добавился, свои порядки наводить начал.
– Вот, только хозяева и добавляются, – опираясь на подлокотник обеими руками, она встала с кресла. – Ну, ты заходи почаще, а то я одна совсем задичаю.
– Валя с Наташей не приезжают? Я вроде видела, на выходных по двору ходили.
– Приезжают, но у них же семьи: дети, внуки… Наташа работает – возле меня сидеть некогда. Решили: пока справляюсь – сама жить буду.
– Ну, хорошо. Будут новости – обязательно забегу.


18 глава

«Жить с размахом нужно, дальше хоть потоп.
 Это после – не увижу, не успеет…» –
 Рассуждает негодяй и остолоп,
 И идёт по головам, и не жалеет.

 «Жизнь мгновенна – не теряйся, человек!» –
 И стремятся нагрести бабла запасы,
 Даже правнукам намеряв трижды век,
 Создаются эшелоны новой расы.

 Но над нами – выше – существует тот,
 Кто вернее награждает или судит,
 Прерывая без раздумий целый род...
 Было так всегда, и есть, и будет.

Окончательно я проснулась около десяти часов. В доме было оглушительно тихо
и ярко.
Вчера, после обязательных водных процедур из вареновской бутылки и скудного ужина из куска колбасы, помидора и чашки чаю с ломтем сухого батона, я нашла сказку
о золотом ключике и начала выписывать имена действующих персонажей
и хронологию событий.
Конечно же, полный сценарий не сходился, но двоих друзей папы, которые убедили его в недобрых намерениях квартирантов, смело можно называть «Джузеппе». Именно после них появились мы и был рождён Дима. Сказка сказывалась быстро, дело делалось шестнадцать лет. Искать совпадения в этот период не имело смысла, а в настоящее время на мусорник, именуемый «полем чудес», Буратино привела летучая мышь. К этому времени мой мальчик избавился от нравоучений «Мальвины».
Первыми учительницами у Димы были Татьяна и Алинка. Донюшка уехала в Москву, но прописка осталась, а Татьяна вместо себя дядьку назначила. С «Мальвинами» понятно… Выходит, что Лёха – летучая мышь. Мышь не знала, для чего Лисе и Коту нужен был Буратино, она просто – привела. Вероятно, и Лёху не посвятили в планы.
 Место за сараем соседи действительно превратили в свалку кирпичей, старых ящиков, битого шифера и веток. Между этим добром выйти за балаган можно только по узкой тропинке. Алиса и Базилио получили монеты, сдав Буратино полицейским на мусорнике, как без участия Димы это могло произойти в реальности, я не представляла. Разложив несколько пасьянсов, поняла, что мысли категорически отказываются формулироваться
и крутятся вокруг вопроса: как «биоматериал» сына мог попасть за сарай?
Косенко был почти оправдан, максимум, что он мог сделать, – промокнуть тропинку трусишками. Иначе с чего ему утверждать о наличии на них следов? Базилио так торопился состряпать «горяченькое дело», что даже не задумался: если на девочке нижнего белья не было – оно должно остаться чистым.
– Если дым был без огня, значит, сказка ни при чём, и я просто занимаюсь ерундой! – озвучила я мысли, захлопнула тетрадь с записями, закрыла окно с пасьянсом и, выключив свет, юркнула под одеяло.   
Мысли продолжали крутиться вокруг событий, связанных с Димой. Когда начался третий круг забега, я нащупала пульт от телевизора возле кровати и вызвала «эффект присутствия живых людей».
Ближе к полночи серая туча всё-таки начала моросить. Негромкие голоса актёров смешивались с шорохом дождя, отгоняли мысли и потихоньку убаюкивали. На одном
из рекламных роликов я прикрыла глаза, чтобы отдохнули от экранного света,
и проснулась, когда окна подсветили утренние сумерки.
Загнав «присутствующих» при помощи кнопки на пульте подальше в недра телесети, закуталась поплотнее в одеяло и заснула в абсолютной тишине.
Второй раз из безмятежности вырвало сновидение.
Приснился дом на участке по соседству с моим огородом.
В тридцать девятом году прошлого столетия мужья двух сестёр построили хаты с двух сторон большого земельного надела. Но, едва обзавелись детьми, началась война, и они ушли воевать. Обратно ни один не вернулся, а вдовы так и остались жить в этих хатах.
В середине семидесятых надел разделили. На одной из частей для дочки
от послевоенного брака младшей из сестёр начала строить большой просторный дом. Стройка была заморожена, когда возвели стены, и этот участок с постройкой купил мой отец.
Хатка другой сестры, вдовствующей до последнего своего дня, долго пустовала
и разрушалась, пока в прошлом году наследница-правнучка не сровняла её с землёй, имея желание продать участок под постройку.
Вот там, на месте разрушенной хаты, которая так и не нашла доброго хозяина, мне приснился двухэтажный дом с высокой остроугольной крышей. Стоя в своём огороде,
я видела только его заднюю стену с арочными окнами, отбрасывающими блики солнечного света, и любопытство, смешанное с восторгом, заставило поспешить на улицу, чтобы посмотреть на лицевую часть.
Обогнув угловую усадьбу Людмилы, я приблизилась к нужному строению и оторопела: на месте лицевой стены громоздилась куча старого битого кирпича и самана, густо поросшая лохматыми кустами бурьяна.
Сказочная остроконечная крыша, покрытая яркой черепицей, невероятным образом держалась на половинах боковых стен и, той, совершенно целой, которую я видела
со своего огорода. Любопытство сменили тоска и сострадание: «Бедный домовик… Сколько же сил надо держать эту тяжесть? А впереди зима… Эй, Прошенька, иди ко мне
в дворовые, пока доброе жильё не найдёшь. Мне помощники лишними не бывают. Только с моим Митрошенькой не ругайся. У нас – принцип разумной демократии и уважения».
На этом сон прервался, я мгновенно проснулась и почувствовала, что замёрз нос. Чуть приоткрыв один глаз, глянула на часы, накрылась одеялом с головой и отключилась снова.
Очередной раз морок сна рассеивался медленно, лениво, будто, не надеясь на успех.
В коконе одеяла было уютно, но он начал мешать – хотелось подвигаться. Дверца сознания приоткрылась – и робко заглянуло первое «надо». Не успела я проанализировать его, как толпа собратьев ввалилась следом и начала галдеть наперебой. Похоже, и двор,
и дом заждались моих рук.
Одно из «надо» требовало немедленно включить газовый котёл – в доме было откровенно холодно, хотя яркий солнечный свет заливал комнаты. С абсолютно отдохнувшими душой и телом, откинула одеяло, бодро поднялась с кровати и даже сделала на ходу несколько гимнастических движений руками и торсом.
Ближе к полудню мы с домовыми Митрошей, были согреты и накормлены чаем с блинами и малиновым вареньем. На фабрике я планировала оказаться через час после обеденного перерыва, и ещё была уйма времени.
Скупой ночной дождь оставил на память яркий насыщенный цвет растений и влажную землю под кустами роз в палисаднике, а ещё он помог ореху сбросить добрую часть урожая в разорванных зелёных коконах внешней кожуры.
Едва я успела разобраться с ореховым подношением и убрать древесный сор с плит,
ко двору подъехала легковая машина. Недоумение – кто бы это мог быть? – мгновенно окрасилось в агрессивный цвет – все мои знакомые знали, что в это время я на работе.
Калитку по-хозяйски распахнула Канкина, пропуская вперёд молодого мужчину
с непонятной ношей на плече, состоящей из нескольких длинных ровных палок, скреплённых набалдашником в футляре.
– Здравствуйте, – поприветствовала я незваных гостей, стоя посредине двора с веником
в руке и слыша, как ещё раз хлопнули дверцы легковушки.
– Вы дома, хорошо, нам надо сделать спутниковую съёмку участка и замеры строений, – на ходу объявила риелтор, бегло осматривая двор.
–Так Вы же в июне замеры делали? – удивлялась я в то время, как молодые парень
и девушка заходили во двор, – я в понедельник намеревалась забрать техпаспорт.
– У нас серьёзные расхождения по факту и документам. Как я понимаю, оплата тоже пополам? Александр, не стойте, проходите – время, время. Выбирайте точку, настраивайтесь, спутник будет через десять минут. Сергей, начинайте обмерять, – отдавала Канкина распоряжения непререкаемым тоном.
Александр с приспособлением на плече и Сергей с девушкой, обойдя меня с двух сторон, прошли в глубину двора.
– У Вас есть на руках какие-то документы об участке? Они мне для сверки нужны, – наконец-то риелтор остановила взгляд на мне.
Женщина умудрилась вложить в вопрос утверждение и требование одновременно,
и я невольно подчинилась командному тону. Агрессивный настрой, как собачонка,
на которую прикрикнули, поджал хвост и забился в уголок.
– Да, но они старые – семьдесят седьмого года. Тогда участок перед продажей обмеряли. В БТИ есть более свежие – за девяносто третий год.
– Несите, – прозвучала команда, и я пошла в дом.
– Если можно, три пятьсот сразу захватите, мне за съёмку заплатить надо, – раздалась
за спиной просьба, напоминающая требование «вынь да положь».
 Негодуя по поводу незапланированных трат, достала из шкафа старую, потёртую папку с хлопчатобумажными завязками. В папке хранились договор дарения на моё имя, мировое соглашение в виде расписки между отцом и покойной бабушкой Людмилы
о пользовании колодцем и принадлежности каждому одной второй части, а также план земельного надела. Под чертежом в колонку стояли подписи соседей и землемера – деда Коротченко. В живых никого из них уже не было, но папа обязал хранить этот документ – и я хранила. Оставив только чертёж и взяв три пятьсот, вышла во двор.
Канкина, пересчитав деньги, сунула их в карман демисезонного коричневого манто, отороченного норкой, открыла папку и, удовлетворённо угукнув, пошла к машине.
– Когда вернёте? – спросила я, осознав, что сделала глупость - отдала подлинник.
– На следующей неделе завезу, когда в ваших краях буду, – неопределённо ответила риелтор, вернувшись во двор, и пошла к парню с девушкой, которые заканчивали обмерять злосчастный сарай, граничащий с соседями.
– Сергей, колодец не надо! – негромко произнесла она.
Парень кивнул ей и посмотрел на меня. Канкина мгновенно обернулась. Мягкая подошва комнатных тапочек, в которых я вышла на улицу, сделала шаги бесшумными,
и моё появление за спиной стало неожиданностью для женщины.
– Почему не надо? – спросила я, зная, что подземные постройки на планах обязательно указывались. – А подвалы и сточные ямы вы тоже не указываете?
– Нас интересуют только строения, – ответила она и двинулась в огород к мужчине, чуть склонённому над прибором, закреплённым на треноге.
Сергей быстро подошёл к металлическому листу возле колодца и приложил кончик метра к летней кухне.
– Подождите! Это не граница, стена начинается за железом, – остановила я его, взяла
под орехом стул, с которого в своё время Бокало заглядывал на соседний участок,
и поставила возле перегородки. Молодой человек ступил на него и произнёс:
– Плюс два кирпича.
Девушка быстро отмерила необходимую длину и записала результат на чертеже.
Наблюдать за ними дальше не имело смысла, и я пошла в огород, попутно осматривая остатки былой роскоши на запущенных грядках, жёлто-красные плоды позднего персика на склонённых тонких ветках да россыпи айвы под деревом с левой стороны.
Взгляд невольно скользнул за сетку Рабица на пустой участок и остановился там, где был дом. «Прошенька, а ты, случаем, не ко мне перебрался? Может блинами с малиновым вареньем не только Митрошу угощала?» – мысленный вопрос вызвал улыбку, которую я тут же прогнала, увидев, что Канкина идёт по тропинке, а Александр зачехляет прибор на треноге.
– Вы мне так и не сказали, когда я могу получить техпаспорт на дом? В июне обещали – через месяц, прошло три. Нет времени – верните оплату, – обратилась я к Канкиной, прекрасно понимая, что обойти меня у неё нет возможности.
– Всё готово! Завтра сверю размеры в техническом отделе и заберу. Нет только земельных документов. Мы посылали в Новочеркасск – нам вернули из-за расхождений в купчей
и Вашей дарственной. Поэтому дополнительно делаем спутниковую съёмку, но в любом случае снова ждать двадцать один день.
Глянув на подходившего Александра, я развернулась и пошла во двор, слыша
за спиной шаги на бетонированной дорожке.
Парень с девушкой ждали нас возле распахнутой калитки.
– Закончили? Идите в машину, – увидев кивок молодого человека, распорядилась Канкина, не сбавляя шага. – Александр, поторопитесь.
– В понедельник я поеду в БТИ за техпаспортом… – снова обратилась я к риелтору, когда мы подошли к калитке.
– Вам туда не нужно, он будет у меня, – прервала женщина.
– Значит, дайте, пожалуйста, Ваш телефон. Надо будет созвониться, уточнить время.
– В понедельник я весь день буду в офисе. Знаете, где он? Кабинет рядом с нотариусом –
с Розановой, – не сбавляя шага, ответила Канкина, проходя мимо, юркнула на водительское сидение и завела машину.
Едва Александр со своей ношей очутился внутри иномарки и закрыл дверцу, машина сорвалась с места.
«Так вот же! Шустрая, как электровеник! Всё успела: бабок срубила, документ выгребла, перемерила, сфотографировала… А телефон не дала. Нашла, из чего тайну сделать!» – размышляла я.
Вспомнилось её «Александр, время, время!» – и внезапное чувство тревоги заставило заторопиться в комнату: а что у меня со временем?
Времени не было. Вернее, было десять минут до автобуса. Скорости, с какой собиралась я, позавидовали бы десять Канкиных!
Выбежав со двора, увидела подходивший «Хундай» и подняла руку, прося остановиться. «Ай да Прошенька, ай да молодец! Вовремя тётку выгнал, а я, глупая, возмущалась…» – мысленно посылала я благодарность домовику, поднимаясь
в маршрутку.
 Через полчаса фабричная проходная последний раз пропустила меня через турникет. Надев маску благожелательности, я начала сбор подписей, гарантирующих получение «вольной», терпеливо объясняя, что вынуждена уволиться исключительно по семейным обстоятельствам.
«А теперь нас послушает начальник транспортного цеха», чуть видоизменила я фразу Жванецкого, отправляясь к главному механику. «Вот же дуристика! Где склад готовой пищевой продукции, а где гараж? Ан нет, иди кланяйся и автограф проси. Может, Вячеслав… Стоп! Не волнует!»
Когда «церемония прощания» завершилась, я за пару минут обменяла обходной
на трудовую в отделе кадров и отправилась к Ларисе.
– Привет, а я думала, ты сегодня не явишься, уже звонить хотела, – держа телефон
в руках, произнесла приятельница, едва за мной закрылась дверь отдела сбыта.
– Как же, как же! С таким помощником, как у меня, не забалуешь, – помахала я трудовой и рассказала приятельнице о нашествии гостей после своего сновидения.
– …Так что, летела я, как ужаленная, но всё успела. А вы как съездили?
– Пока ничего не скажу, ещё не поняла. Валя сказала приехать через десять дней, значит, через неделю будет понятно. Но ты же понимаешь, что простатит не у меня? Я могу судить только по поведению Юрика, – со сладострастным, игривым выражением на лице покачала головой Лариса.
– И никакой воды. Непонятные пасы руками и всё. Но какие у неё глаза! Спроси цвет –
не скажу. Что-то тёмное, как в омут смотришь, и такое впечатление, что она всю твою подноготную лучше тебя знает. Бррр!
– Любопытно… Но у меня сейчас другое. Уже прошло полтора месяца, а я с Димкой
ни разу словом не перемолвилась, только передачки сумками таскаю. А получает он их или нет – ни единой весточки.
– Меня бы уже в «дурку» увезли, – покачала головой Лариса.
– Учитывая мои беседы с домовыми, я одной ногой там. Так что: Галя, Валя, чёрт
с рогами… Хотя нет, этот точно не поможет, он на другой стороне, – махнула рукой
и отвернулась.
Стоило на мгновение снять маску и подумать о себе, в носу засвербело, но расплакаться было не суждено – тилинькнул телефон приятельницы.
– Всё, давай выходить, Юрик подъезжает, – скомандовала она, и мы поспешили
на стоянку.
Этот приём у знахарки оказался суперукороченным.
По словам Ларисы, ей баба Галя сказала только пять слов: «Забирай свою баклажку, допьёте – придёшь». И всё.
Напутствия для меня были несколько длиннее:
– Воду не мешай: пока первую не израсходуешь – другую бутылку не начинай. Из этой – последней – отлей в маленькую бутылку, сыну передай. Сможешь. Вот тебе мой номер телефона, прежде чем ехать ко мне – позвони. Посты приближаются, я тогда
не принимаю.
Она записала название посёлка и одиннадцать цифр на бумажной полоске.
– Что-то ещё сказать хотела… А, у тебя где-то в доме земля дурная рассыпана, – и, едва
я открыла рот, намереваясь спросить, что она имеет в виду, женщина махнула рукой.
Последние слова баба Галя произносила под рингтон телефона, вынуждавшего попрощаться.
Обратно ехали молча. Какое-то время я дословно перебирала наш с бабой Галей разговор, пытаясь вспомнить, говорила ли, что Дима в тюрьме. Нет, не говорила. Почему же она сказала отлить и передать? И как я передам в тюрьму? Бутылку не пропустят. Как же я смогу? А «дурная земля» – вообще загадка…
Возле моего дома прощались чуть дольше обычного, пообещав друг другу не теряться, я помахала на прощание рукой и даже увидела ответный жест приятельницы.
Не успела войти во двор, в кармане ветровки зазвонил телефон. Номер был незнакомым, и на пару секунд я задумалась: принять или сбросить? Решив, что сбросить всегда успею, приняла звонок и услышала голос Косенко:
– Татьяна Сергеевна? Дмитрия завтра утром привезут в Покровское РОВД, Вам необходимо подъехать к одиннадцати часам для ознакомления с постановлением о его направлении на психолого-психиатрическую экспертизу. Ваш адвокат сегодня днём был
у меня и ознакомился. Я Вас буду ждать.
– Хорошо, – произнесла, слыша не только голос, но и громкий стук собственного сердца.
Телефон отключился. Я стояла и смотрела на экран, пока слова «…завтра утром привезут в Покровское РОВД» не дошли до сознания.
Как Галя узнала? Не Рома же ей позвонил?
Точно зная, что на этот раз Дима наверняка получит и одежду, и продукты, я побежала собирать то, чем могла хоть немного побаловать своего ребёнка.

19 глава

Жёсткий ветер царапает кожу,
Выдувает уюта крупицы.
Зябко кутает шею прохожий,
Он в делах, мне же просто не спится...
 
Мне не спится – жестоко болею:
Потеряла себя в мире где-то,
Стылой ночью ищу да жалею,
Окликаю, но нету ответа.

Где мой дом? Где хоть кто-нибудь любит?
Это важное я позабыла...
А вокруг, кто они – эти люди?
Неужели их раньше любила?

Выдуй ветер иллюзий остатки –
Я от жизни давно околела.
Помню, было блаженно и сладко.
Но тогда пустотой не болела...

Дима в летней серой футболке и старом синем трико стоял на дороге возле нашего двора. Стоило порыву ветра прижать его одежду к телу, даже издалека было заметно, как сильно он похудел.
Увидав родного человечка, я побежала к нему. Жёлто-красные листья дикого винограда на заборе у Ольги всё быстрее и быстрее скользили назад. Я бежала изо всех сил. Внутри головы колотилось эхо от стука подошв по асфальту, смешанное с ударами сердца,
и отзывалось болью в ушах. Бежала, не имея возможности позвать, из-за того, что
не хватало дыхания, так быстро, что виноградное пламя на заборе слилось в однотонную кроваво-красную ленту, но, непонятно почему, не приближалось.
Наклонив торс вперёд, словно бегун на спринтерской дистанции, перенесла взгляд
на дорогу и постаралась сделать рывок, сосредоточившись только на беге. Почти сразу пришло чувство страха от мысли, что, если перестану переставлять невозможно тяжёлые ноги, тут же упаду плашмя и разобьюсь в кровь. Следом появилась не менее страшная мысль, что Дима уйдёт прежде, чем успею добежать, или уже ушёл.
С невероятным усилием я начала разгибаться, чтобы посмотреть на ленту дороги вдали и убедиться, что сын ещё там. Мышцы отказывались поднимать голову так же, как перед этим отказывались переставлять ноги, сковывая тягучей болью всю спину. Внезапно, изменив направление с северного на западное, встречный ветер мощным порывом помог распрямиться, одновременно поворачивая сына в мою сторону, и я мгновенно оказалась рядом с ним. Дима с тоской и отчаянием смотрел на меня, крепко сжав подрагивающие губы.
– Говори! – приказала ему, буквально впиваясь взглядом. – Всё говори! – повторила ещё раз, едва лёгкая тень сомнения скользнула по совершенно бледному лицу сына.
Дима приоткрыл рот, и гнойные массы обильно потекли на подбородок.
Я мгновенно проснулась и села.
Видение не исчезало, продолжая яркой картинкой висеть в сознании, в ушах стоял громкий барабанный бой от ударов сердца, и, только когда начало темнеть вокруг,
я поняла, что не дышу. 
Голова закружилась после первого вдоха, вынуждая упасть на подушку, но видение
не рассеялось, как и стук в ушах, вдобавок появился ком в горле, который моментально выдавил поток слёз. Вцепившись в образ Димы внутренним взглядом и судорожно всхлипывая, я корчилась на кровати, пока не заболело в висках.
– Мммммм, – поплыл по комнате звук, изданный мной совершенно бессознательно. 
Подчиняясь желанию избавиться от боли, села и сжала голову руками. Медленно, словно увязая в смоле воспалённого разума, боль начала отступать, унося с собой черты моего несчастного ребёнка. Положив руку на мокрую подушку, поняла, что хочу пить, встала и побрела в кухню.
Сколько времени я сидела за столом, уставив взгляд в одну точку, не знаю, но
наконец-то приползла мысль: сегодня пятница.
– Пятница… Пятница… – шептала еле слышно, пока не поняла, зачем вспомнила день недели: сны на пятницу – вещие.
Так и есть, я изо всех сил бежала к сыну почти полтора месяца и не приблизилась
ни на шажок, пока не повернулся ветер – пока не позвонил Рома. «Ребёнок мой дорогой, какую тошнотворную, болезненную дрянь ты держишь во рту? Что я должна буду услышать?» – прибежала мысль, окрашенная в цвет паники, и сразу же пришло понимание: услышу, только если потребую.
У меня был выбор…
Нет! У меня не было выбора… Я должна была заставить Диму говорить. Заставить
во что бы то ни стало, если я на его стороне. Если я ему верю.
Приняв решение, привела себя в порядок, и первый раз за долгие годы повернулась лицом к иконам.
Кроме «Отче наш», молитвы, которую заставила выучить бабушка ещё в раннем детстве, я не знала ничего. Даже образа, висящие в углу на двух соединявшихся стенах, были приобретены интуитивно, словно на память от посещения храмов.
– Бог – Он везде, и вся Земля – Его храм. Ты «Отче наш» читай, как только защита потребуется, – выплыл из глубин подсознания бабушкин голос.
От кого защита и как она должна выглядеть, тогда я не знала и шептала молитву, проходя мимо злобной собаки на привязи или залезая на чердак с осами, гнездящимися под крышей. Больше защита нигде не требовалась, но и молитва не всегда помогала.
Сейчас, в полной мере осознав, какая нужна защита, я вспоминала «Отче наш». Сбивалась, путалась и начинала сначала, словно сквозь дебри проходя от слова к слову
до тех пор, пока не вспомнила. Образ бабушки, не отступающий, пока не сложилась молитва, развеялся, и я трижды в голос прочитала «Отче наш», добавив в конце:
– Господи, защити от навета и дай силы выдержать испытание. Я помню, что обещала, когда рожала сына. Ты сохранил жизни нам…
Позже, когда стояла на остановке в ожидании маршрутки, прилетела скептическая мысль: «Стоило мучиться, вспоминать? Включай компьютер и читай!» По игре воображения озвучила её Людмила, слегка искривив рот и пожав плечами. 
К зданию РОВД я подходила с двумя объёмными пакетами и небольшой сумочкой наперевес. Внутренняя дверь коридора оказалась запертой. Пришлось звонить в звонок
и по домофону, связанному с дежурной частью, объяснять цель визита, а после дожидаться следователя в фойе.
Косенко взял на себя ответственность за содержимое пакетов и повёл меня
в подвальные помещения изолятора временного содержания, за толстые металлические двери серо-зелёного цвета.
Комната, вернее, камера, в которую мы вошли, была другая, но с такими же
радостно-голубыми стенами и узким зарешеченным окошком под потолком, только стол, прикрученный к бетонированному полу, стоял у левой стены.
Оставив меня обозревать помещение, Косенко вышел и через несколько минут вернулся с Димой.
Увидев сына, я неосознанно начала сравнивать его с тем, из сновидения, невольно радуясь, что изменения не столь катастрофичны. Да, он осунулся, взгляд затравленный
и виноватый, но футболка не висит, как на вешалке, и трико вполне сносно держится
на поясе.
Когда они вошли, я сидела за широкой частью стола напротив стены, и молодые люди заняли противоположные концы по обе стороны от меня. В отличие от прошлого раза, Дима был без наручников, но спрятал соединённые вместе руки под столом.
 Следователь раскрыл чёрный планшет и извлёк два бумажных листа с напечатанным текстом:
–  Читайте, это направление на психолого-психиатрическую экспертизу и повторное
на генетическую, – слегка насупившись, коротко сказал он и положил листки передо мной.
–  А генетическая почему?
–  Там написано: отправляем другую одежду, – не меняя выражения лица, буркнул Косенко.
Я быстро пробежала глазами тексты, передвинула их к Диме, и он сразу же низко склонился над бумагой. Судя по времени, сын прочитал ещё меньше, чем я, но, стоило ему выпрямиться, следователь подал мне ручку и велел поставить подпись возле отметки в конце.
– Всё, можете быть свободны, я отведу Дмитрия и вернусь к Вам, – Косенко встал
из-за стола.
– Нет, не всё! – зло и твёрдо сказала я, посмотрев ему в глаза, и повернулась к сыну.
– Дима, говори. Я знаю почти всё. Говори.
Что должен рассказать сын – я совершенно не знала и блефовала, руководствуясь сновидением и словами бабы Гали: «Как же над ним издеваются».
В отличии о меня, Роман Владимирович, вероятно, беззвучно взвизгнул от радости, решив, что наконец-то услышит правдивое признание с глубоким раскаянием от мерзавца, гнусную выходку которого всё это время прикрывала мамаша. Вполне вероятно, что
и в выражении моего лица он увидел не злость, а решение не юлить и не выворачиваться.
Я услышала, как он отходит к стене с окном, мельком глянула на его отклонённую назад голову – не иначе небеса благодарит – и повторила:
– Димуля, рассказывай всё, что с тобой в тюрьме происходило. Так надо.
Если первое моё требование было для сына непонятно, то сейчас, когда было конкретно указано, о чём надо говорить, он кивнул, отвёл глаза за дальний край стола, туда, где сидел Косенко, и начал произносить односложные фразы. Уже первая заставила меня зажмуриться и сжать кулаки.
Так я и сидела, мечтая вскочить и передрать Рому пополам, а после материализовать автомат и перестрелять всех в этом здании, а следом воспитателей в СИЗО.
Ненависть разрасталась, подпитываясь словами моего сына, заполняя пространство камеры, и, как только Дима замолчал, я резко повернула голову к Косенко.
– Ты хотел бы, чтобы твоя мать услышала, что с тобой вот так? А, Рома? ...Ты этого добивался?.. Для чего тебе необходимо было изуродовать моего сына? – не дожидаясь ответа, я встала и прижала голову Димы к себе.
Не говоря ни слова, Косенко быстрым шагом вышел из комнаты, оставив дверь открытой.
– Димочка, встань, пожалуйста, – попросила я, и, едва он исполнил просьбу, крепко обняла, положив одну руку на голову, чуть наклоняя, прижимая её к своей.
Вероятно, сыну так же, как и мне, «обнимашек» катастрофически не хватало все эти недели. Он вцепился в меня с не меньшей силой и расплакался, совсем тайно, не издавая ни звука, и только вздрагивающая спина выдавала моего ребёнка. Я гладила его по голове и негромко просила потерпеть ещё совсем немного, обещая, что больше такого ужаса
не будет наверняка, рассказывала, что ко мне приходят Пашка с Силантием, и никакие наговоры не заставят их предать дружбу, что догадалась о причине, по которой появилось заявление…
Я говорила и знала, что Дима не вспомнит ни единого слова, что он просто слушает мой голос, и это для него сейчас – самое большое утешение.
Когда вздрагивания прекратились, он последний раз незаметно, по его мнению, вытер слёзы о мой воротник. Я ослабила объятия, и Дима распрямился.
– Давай сядем и поговорим. Нам слишком долго не давали этого сделать, – предложила, глядя в серо-зелёные, светлые глаза, обрамлённые ещё мокрыми ресницами, – есть вопросы, ответы на которые знаешь только ты, и придётся рассказать, даже если
не уверен, что пойму. Я постараюсь.
Дима кивнул, мы одновременно сели за стол, и я попросила взять меня за руки.
– Пока Косенко нет, расскажи, что у нас с перепиской было, я не получила ни одного письма. Ты мои получал? Отвечал? Передачки получал?
– От тебя получил только одно письмо и пять передачек, сам писал сразу, как что-то получал, но, судя по тому, что ты передавала не то, понял, что писем не получаешь. Ма,
а что теперь с техникумом?
– Это не важно, на следующий год поступишь.
Его руки были совершенно ледяными и чуть подрагивали. Я поднялась, сняла с себя шерстяной кардиган и укутала сына, получив в ответ благодарную улыбку. Синтетический трикотаж брючного костюма мгновенно остыл, вынуждая поёжиться.
– В одном пакете – вкусняшки, в другом – тёплая одёжка.
– Ты сигарет не привезла? 
– Так ты же не куришь? – удивилась я.
– Там по-другому нельзя, – он перевёл взгляд на стол, – там, если не куришь, значит – «девочка».
Косенко, заходящий в камеру, наверняка услышал последнюю реплику Димы и, судя по мгновенно отведённым глазам, правильно истолковал мою мимику в свой адрес.
– Ну, Роман Владимирович, и что мы будем делать с этим дерьмом в СИЗО на малолетке? – спросила, не меняя выражения на лице.
– Я напишу объяснение, а Вы пишите заявление на имя начальника тюрьмы.
– Вы всерьёз считаете, что он не в курсе или там с бумагой для сортира напряг? – задала не менее злой вопрос, забирая у него лист бумаги для принтера.
Он не ответил, и следующие несколько минут мы писали под молчаливым наблюдением Димы. Его короткий монолог оба запомнили крепко и перенесли на бумагу чуть-ли не дословно. Пододвинув заявление Роме, я обратилась к сыну:
– Димочка, ты сказал адвокату, что в ИВСе перед судом тебе передали записку с признанием. Ты дословно помнишь, что там было написано? – видя, что он замялся и что поднялся Косенко, я слегка махнула рукой, – ладно, не важно. На чём была написана записка и каким почерком: круглым или удлинённым, крупно или мелко?
– Ммм… Написано на тетрадном листочке в линию, почерк крупный, буквы округлые.
Не похож на взрослый, – коротко отрапортовал Дима.
Задавая вопрос, я очень надеялась на мужскую визуальную память сына, и она
не подвела.
– Никто из этого здания записку не писал, – высоко подняв руку с указательным пальцем, направленным в потолок, произнесла я, чеканя каждое слово.
– Почему? – промелькнул интерес на лице Косенко, и его губы дёрнула самодовольная ухмылка.
– Да потому, что у всех, включая уборщиц, есть доступ к бумаге для принтеров! – глубоко вздохнув, я продолжила: – Записку писал тот, кто несколько лет тому назад сам учился. По окончанию учёбы в первую очередь расходуются листки в клеточку, а в линию остаются на потом. Или писал тот, у кого есть дети-дошколята – их учат писать на линиях через строку. Почерк скорее всего женский… Писала молодая женщина, у которой есть ребёнок дошкольного возраста, к тому же наверняка привыкшая заниматься сексом
на столе, – делая ударным каждое слово, подытожила я рассуждения.
– Почему? – округлил глаза Рома.
– Да потому что вот! – встав со стула, я пересела на край стола и, слегка отклонившись назад, раздвинула ноги и указала рукой ниже талии: – Всё доступно! И совершенно
не волнует, в какой позиции ноги клиента! Голову даю на отсечение, что записку писала Наташка, а передавал тот, кого она здесь на бильярдном столе ублажала. Или Вы станете утверждать, что в ИВС бильярдного стола нет? – скорчив ехидную мину, спросила я Рому, и он стушевался.
Об оргиях ментов с участием молодой соседушки я узнала от Уткина. Было это давно, очень давно, ещё до рождения Леры, но Косенко этого знать не мог, а то, что бильярдный стол есть, он знал. Эта деталь сделала моё предположение, произнесённое утвердительным тоном, абсолютно правдивым для восприятия.
Кот Базилио внутри Ромы Косенко зло зашипел, поняв, что обманут Лисой Алисой
и вместо денежки получил ворох неприятностей, связанных с Буратино.
Оставался вопрос, который я хотела задать первым, но желание осадить Рому пересилило.
– Дима, теперь последнее: как твоя… Как твой «биоматериал» попал за сарай?
Он глянул на меня и начал медленно наклонять голову вперёд, опустив взгляд.
– Я там самоудовлетворялся, – пробурчал он чуть слышно.
– Чего? – переспросила я и посмотрела на Косенко.
Вероятно, Рома понял быстрее. Сначала его глаза округлились, а секундой позже он свёл брови к переносице и досадливо поджал губы.
– А что мне было делать? – громко спросил Дима и посмотрел на меня с какой-то злостью или досадой.
– Объясни, пожалуйста, поподробнее, для… не особо умных, – попросила я, чтобы совершенно исключить недомолвку, начиная догадываться о масштабах «подвига».
– Я в тот день, когда с котлована шёл, сильно в туалет хотел. Побежал в уличный,
а когда… Ну, в общем, я вышел, а… В общем, трико спереди торчит. Обычно пока в дом зайду – всё спадало, а тут ты во двор вышла. Я тогда возле колодца проходил,
ну и перепрыгнул туда… Ну, это… Чтобы отпустило.
– Так это в шесть вечера? – уточнила, вспомнив этот эпизод.
Я действительно в тот день выглянула во двор, услышав стук калитки. Он был пустым. С недоумением вернулась в комнату, взяла ведро со строительным мусором и снова вышла, намереваясь отнести его в сарай. Дима шёл со стороны огорода быстрым шагом
и свернул возле ореха, пропав из видимости за стеной летней кухни. Когда я подошла
к этому месту напротив колодца и никого не обнаружила, решила, что он вернулся
с котлована с Силантием и что ребята снова затеяли игру в прятки.
Вспомнила, как громко окликнула его, очередной раз предупреждая, чтобы они
не прятались в чужом дворе и дождалась, когда он перепрыгнет обратно. Вспомнила Леру в сиреневом летнем костюмчике возле раскрытой двери в балаган…
– Ты там Лерку видел? – спросила я, просто чтобы заполнить паузу, пока вспоминаю подробности.
– Нет, я же без очков был, – мотнул головой Дима.
– А она тебя видела.
После этих моих слов уши Димы мгновенно покраснели, и я повернулась к Роме.
– Глянь на уши. Чай кипятить можно. И это он только представил, что девочка могла
что-то видеть. Если забыл, могу напомнить значение слова «стыд».
– Ладно, Дима, успокойся. Её в это время видела я. Роман Владимирович, напомните, пожалуйста, какую одежду Вы на повторное ДНК отправляете?
– Джинсы, розовую футболку и белую тёплую кофту с меховыми манжетами
и капюшоном, – не задумываясь ответил следователь.
– В шесть вечера было не меньше тридцать градусов, и на девочке были сиреневые шорты и такая же майка. Северный холодный ветер подул в полночь, когда я выносила обрезки
в сарай. За ним слышала голоса Людмилы и Наташки. Вероятно, тогда они Леру обучали и на тропинку укладывали…
– Прощайтесь, – буркнул следователь и с насупленным выражением лица вышел за двери.
Мы с Димой поднялись и крепко обняли друг друга. Почувствовав, как он потёрся носом о щёку, подавая сигнал, что душенька успокоилась, вдруг вспомнила:
– Димочка, там вода в бутылке, пей, только не из горлышка, умойся пару раз.
– Свячёная? – спросил он, отстраняясь и заглядывая в глаза.
Я кивнула, не считая необходимым рассказывать о необыкновенной бабе Гале, которая непостижимым образам узнала, что у меня получится передать воду. Сын тоже кивнул. Он знал силу святой воды с раннего детства и ни разу не высказал сомнений на этот счёт.
– Сигарет передай, пожалуйста, – попросил, поднимая пакеты, после окрика в виде «кхе» со стороны раскрытой двери и быстро вышел.
Дожидаясь, пока Косенко запрёт двери, и глазами провожая фигуру сына, спросила:
– Выводы психиатров когда ждать?
– Приедут в понедельник вместе с Димой. Часа в три-четыре подъедете для ознакомления.
– Хорошо. Я хотела бы получить копии обвинительного и экспертиз.
– К понедельнику подготовлю, – кивнул он, – отдам на ознакомлении.
Выйдя в сопровождении «уважаемого Базилио» в фойе РОВД и буркнув «до свидания», я отправилась исполнять просьбу сына – сигареты. «Это ещё один повод передрать тебя пополам», – отправила в адрес Косенко мысленное предупреждение, сожалея, что он
не обладает телепатией. Но откуда такая исполнительность? Только заикнулась о копиях – сразу согласился выдать!  Впрочем, и свидания обещал в любое время.
Рассуждая сама с собой и вспоминая каждую секунду, проведённую в РОВД, к вечеру
я добралась домой, купив по дороге хлеб, колбасу и десяток конвертов. Сейчас, даже
без подсказок Владимира Александровича, стало понятно, куда писать жалобы и на кого жаловаться. В качестве приложения к текстам не хватало копий.


20 глава

В сутках не 24 часа, сутки, они – бесконечны.
Двигаться стрелки часов не хотят – время застыло навечно.
Хочется спать, закрываю глаза, в сон погружаюсь как будто,
Но просыпаюсь, а стрелки стоят - спала не я, а минуты.

Солнце прибили гвоздями, затем – Землю остановили.
В сутках не 24 часа, а ведь нормальными были!
Море отчаянья в слове простом – ЖДАТЬ... Кислород перекрыли!
В сутках не 24 часа. Всё... Расстреляли... Убили.

В понедельник я отправилась в Покровское значительно раньше, чем назначал Косенко, планируя в первой половине дня уладить массу дел, связанных с домом.
Первым объектом по пути от остановки к центру, где в итоге мне надлежало оказаться, была нотариальная контора. Предстояло получить у Розановой отказ о введении в право наследства.
Перед дверью к нотариусу, в ожидании, топтались две женщины, и я автоматически стала третьей в очереди. Помня, что Канкина приглашала заходить в любое время
в понедельник, поясняя, где находится её кабинет, я прошла по коридору, освещённому верхними лампами. После двери к Розановой стена была совершенно ровная,
без малейшего намёка на какой-либо кабинет.
С непониманием я смотрела на стену и строила предположения относительно поступка риелтора, если только она на самом деле им была. Исключив аферу в плане обогащения, обнаружила, что уткнулась в такую же глухую стену, как и эта, напротив меня.
Перебирая в памяти появление Канкиной во дворе и любое малейшее упоминание о ней от моих знакомых, пришла к выводу, что она действительно риелтор, но это не разверзло стену и не явило кабинет.
За рассуждениями и копошением в недрах памяти даже не заметила, как женщины сначала указали на меня как на крайнюю очередницу, а после зашли в кабинет. Спохватилась, только когда они вышли, и поспешила к Розановой.
Нотариус сидела за широким столом возле дальней стены просторного кабинета в три окна и что-то торопливо ела. Сквозь толстые стёкла очков на меня смотрели совсем крошечные, густо накрашенные глаза, выдавая жуткую близорукость владелицы. То,
с какой скоростью она прожевала откушенный кусочек, моментально спрятав остатки съестного в верхний ящик стола, а также мелкие черты её лица и хрупкая комплекция, – всё невольно вынуждало «окрестить» женщину «мышкой».
Ещё семнадцать лет назад, когда она оформляла договор дарения между отцом и мной, эта схожесть вызвала добрую улыбку.
– Я помню этот адрес, – закивала головой Розанова, – там дом на два хозяина и проданная комната.
Она встала, быстро подошла к шкафу, занимающему всю левую стену от входной двери до угла возле приоткрытой двери с надписью «Архив» и, отперев одно из отделений ключом из связки, невероятным образом возникшей в руке, безошибочно достала нужную папку.
– Проверьте документы в БТИ, – очень тихо произнесла Розанова, проходя мимо меня,
и вернулась за стол.
Не успела я попросить пояснений относительно БТИ, она громко прочитала адрес и продолжила, открыв папку:
– Я не могу Вам открыть наследство. Кроме Вас есть ещё одна наследница.
Эту же фразу я слышала в начале мая, но сейчас, буквально через секунду, дверь рядом со столом, та, за которой располагался архив, распахнулась и явила Канкину.
– Как, ещё одна наследница?! – впилась она взглядом в Розанову.
– Да, ещё одна наследница, я же не могу всё отдать этой, если есть заявление? Не могу. Значит, только через суд.
– Я знаю, это моя сестра, как и я, урождённая Мишина Татьяна Сергеевна.
– Как?! Ещё одна Мишина Татьяна Сергеевна? – риелтор с недоумением посмотрела
на меня.
– Да, – в один голос ответили мы с Розановой.
Канкина развернулась и зашла в архив.
– Я напишу отказ, прикрепите к заявлению, также нужны будут документы на дом,
в первую очередь – техпаспорт.
– Он у Канкиной, – видя, что нотариус начала писать, низко склонив голову над столом, сказала я и двинулась туда, где скрылась риелтор.
– А я думала, что здесь архив, – произнесла с порога в сторону владелицы стола, стоявшего в уютной небольшой комнате.
– Раньше был, теперь здесь мой кабинет, – ответила Канкина, продолжая что-то писать.
– Вы бы табличку повесили, а то не найдёшь. Я, собственно, за техпаспортом. Готов?
И план участка… Он Вам ещё нужен?
Она встала, подошла к небольшому шкафу, напоминавшему сервант, и достала
из-за стеклянной дверцы картонную коробку, в которой стояли технические паспорта. Пролистнув несколько штук, вытащила и подала мой.
– Вот, всё сделано, на землю – ждите, а план я у вас в сельсовете оставила.
– Татьяна Сергеевна, – раздался голос Розановой, я быстро простилась и вышла.
– Вот отказ, – опять что-то пережёвывая, протянула мне бумажный лист нотариус.
– Распишитесь здесь в получении.
Едва я наклонилась над толстой учётной книгой, она оглянулась на приоткрытую дверь кабинета Канкиной и снова очень тихо произнесла над моим затылком:
– Проверьте в БТИ…
Поняв, что напутствие было тайным, я простилась с трудолюбивой «мышкой» и пошла к юристам составлять заявление, потому что БТИ было немного дальше.
Площадь перед зданиями суда, прокуратуры и юридической консультации
на противоположной стороне уже не обдавала изнуряющим зноем. Лучи осеннего солнца неспешно скользили по асфальту и лишь изредка шалили, отбрасывая блики от стёкол открывающихся дверей машин. Кроны берёзок поредели, сбросив обгорелые листья, но оставались по-летнему зелёными.
Перейдя площадь, в Красном переулке я зашла через открытую калитку на территорию за деревянным забором. С первого взгляда становилось понятно, что строение однажды поменяло свой статус, и частный дом с типичной планировкой превратился в юридическую консультацию. Истёртые доски пола на входе в наполовину деревянную, наполовину остеклённую веранду слегка проседали и поскрипывали.
Из веранды я попала в «прихожую» с печкой в углу, дымовой щит от которой когда-то обогревал зал и две спальни. Возле дверного проёма, расположенного в метре от печки, стоял высокий, статный мужчина и что-то рассказывал собеседнику, находящемуся
в «зале».
– Что Вы хотели? – повернулся он ко мне с вопросом.
– Мне надо составить заявление в суд на получение наследства.
 Мужчина указал рукой на «спальню».
– Там, – и более громко оповестил, – Ирина, это к тебе.
В «спальне» за небольшим бюро сидела молодая светловолосая худощавая женщина
с небольшой чайной чашкой в руке.
– Проходите. Присаживайтесь, – указала она глазами на венский стул напротив и слегка повернулась к окну за спиной, ставя чашку на подоконник недалеко от электрического чайника.
Аромат кофе, витавший в комнате, сообщал о том, чем была наполнена чашка некоторое время тому назад.
Пока я коротко рассказывала, причина какого рода привела меня к ней, она периодически кивала головой, сопровождая движение звуком «угу».
– Значит, смотрите, так как наследниц двое, заявление нужно составлять от двоих истиц, ответчиком в данном случае будет выступать нотариус. Вам надо будет оплатить госпошлину в «Сельхозбанке», у нас с ними договор, а также приложить копии…
– Подождите минуточку, – прервала я юриста, – если можно, напишите мне списком всё, что нужно. По поводу второй истицы: мне что, её везде с собой таскать?
– Не обязательно. Вы можете взять у неё доверенность и выступать от её имени в том числе.
– Отлично! – обрадовалась я, представляя, насколько сокращаются масштабы задачи.
Ирина написала на листочке список «приложений» и подала мне.
– Когда всё соберёте, приходите. За консультацию пятьсот рублей.
Отдав требуемую сумму, я ворохом мыслей, включая ту, что давно могла бы поискать всю информацию по компьютеру и сейчас бы выходила с заявлением. «Осталось посетить прокуратуру, и можно будет смело говорить, что всю Красную площадь в Покровском облазила», – пробежала мысль, окрашенная сарказмом.
Двухэтажное здание, в котором размещалось БТИ, тоже было старой постройки, вероятно, ещё хрущёвской эпохи. Оно напоминало общежитие с двумя входами
на противоположных, торцевых сторонах дома, каждый из которых был только для своего этажа.
Пройдя по каменным серым высоким ступеням односторонней лестницы, я вошла
в двустворчатые двери и оказалась в коридоре с многочисленными дверями напротив друг друга.
Заняв очередь к справочной, отгороженной пластиковыми панелями и окнами в фойе этажа, невольно вспомнила, как мы с отцом больше двух часов стояли в этом коридоре возле двери по соседству. Был август девяносто пятого года, и мы оформляли дарственную на часть дома. По сути, это была вынужденная мера.
Когда мы приехали, Вахтанг отказался освобождать дом, ссылаясь на то, что отец им должен много денег за ежедневный самогон.
– Вы к нему приехали? Вот и живите в его комнате, пока я не решу, что он со мной расплатился. А там – посмотрим, – глядя на меня из-под насупленных бровей, ответил Вахтанг на требование начать переселяться на свою территорию. – Он сам решил поменяться жильём. Дом – мой!
Я ещё не успела зайти в пристройку, когда он догнал меня и ворвался к отцу:
– Серёга, мы как с тобой договаривались? Моя семья живёт здесь столько, сколько нам надо. Так было?
– Так. Ты, Нэла и дети, живите сколько хотите – комнату вы купили. А остальные откуда взялись? Ты моего согласия не спрашивал.
– Они тоже – моя семья! Я их выгнать должен? – со злостью выплёвывал вопросы Вахтанг, всё ближе придвигаясь лицом к лицу папы. – Ты знаешь их обстоятельства. Если бы не война, никто бы и шага не сделал!
– Ну… У меня тоже обстоятельства изменились: приехала дочка с внуками. Мне нужно их разместить, – спокойно ответил отец и отвернулся.
– У неё что, тоже война началась? – зло глянул на меня мужчина и внезапно криво ухмыльнулся. – Ну-ну.
Он ушёл, а отец сказал:
– Завтра едем оформлять дарственную. Иначе – он не сдастся…
Очередь двигалась крайне медленно, женщина – работница справочной – несколько раз выходила из кабинета и надолго скрывалась за одной из дверей в конце коридора. Я уже давно мечтала о чашке кофе, вспоминая его аромат у адвоката и сожалея, что как следует не позавтракала перед поездкой.
Пробежав глазами список, написанный Ириной, женщина встала и вышла, оставив меня ожидать за столом.
Вернулась она довольно быстро и, не проходя на рабочее место, спросила:
– Вам адрес меняли?
– Меняли номер дома, – кивнула я, – лет шесть тому назад.
– Пойдёмте со мной, – позвала она и вышла. 
Я отправилась следом к таинственной двери, за которой периодически пропадала работница справочного отдела. Мы вошли в кабинет с несколькими длинными двусторонними стеллажами и узкими проходами между ними. В углу возле окна
за конторкой сидела пожилая женщина в очках. Она мельком глянула на нас
и продолжила что-то писать в толстой большой тетради.
Моя провожатая, нырнув на мгновение в один из проходов, достала с полки картонную старую папку, почти такую же, как та, что я отдавала Канкиной.
– Вот, смотрите: один адрес перечёркнут, другой проставлен. Это ваш?
– Да, – ответила, не понимая, для чего надо было приводить меня сюда.
Женщина открыла папку, и я увидела один-единственный тетрадный лист – расписку между отцом и мачехой, датированную одна тысяча девятьсот девяносто третьим годом.
– Не поняла, а где документы? – удивлённо посмотрела я на женщину.
– Значит, кроме расписки нам ничего не сдавали, а она не имеет юридической силы, так как не заверена нотариусом.
– Я сама лично приносила дарственную и, когда её оформляли, брала для Розановой выписки. Всё было!
– У Вас есть расписки, подтверждающие приём документов? Нет? Значит – не сдавали.
Она закрыла папку и зашла в проход. Я растерянно сказала «до свидания» пространству кабинета и вышла. Как узнала Розанова о пропаже документов, мне было
не известно, так же, как и не известна причина, по которой она направила меня сюда, но женщина явно что-то знала. «Дорогая моя "мышка-норушка", а мне в суд на тебя подавать предстоит… Надо предупредить», – подумала я и пошла в нотариальную контору.
Коридор на этот раз был пуст. Я постучалась, слегка приоткрыв дверь.
– Заходите, – откликнулся голос Розановой.
– Я из БТИ, – сказала, подойдя к столу, предварительно глянув на закрытую дверь
в кабинет Канкиной, – там пусто.
– А что я говорила? – Розанова с ехидцей улыбнулась и похлопала по папке на углу стола. – А здесь всё есть.
– Мне сказали, что в заявлении Вас надо указывать ответчиком…
– Правильно. А документы я по запросу суда выдам, не обязательно их подавать сразу, просто в заявлении напишите: «прошу суд истребовать» и так далее. Во, кашу заварили! – она указала головой на двери риелтора.
– У меня из-за этой каши несовершеннолетнего сына в СИЗО спрятали и на двадцать лет
в тюрьму упечь пытаются, – вздохнула я.
– Ай-яй-яй… – покачала она головой, – ай-яй-яй… Ну, всё, что от меня, – через запрос суда. Всё на месте.
Мы простились, и я пошла «обнюхивать» площадь Береста в надежде найти что-то перекусить. До назначенного времени было около трёх часов. Купив пару пирожков
и пакет сока, зашла на Аллею Славы, ведущую от главной площади к Мемориалу
воинов-освободителей, и присела на одной из скамеек.
Решение позвонить Алине пришло примерно через час, когда, удовлетворив чувство голода и налюбовавшись окружающей природой, планировала подачу заявлений по делу Димы. Время было обеденное, и у дочери наверняка был перерыв на работе.
– Да, мамочка, – услышала, как обычно, в трубке, – что-то случилось?
Я редко звонила сама, стараясь лишний раз не обременять её собственными заботами или поучениями, к которым неизменно скатывался разговор. Алинка была взрослой двадцатисемилетней женщиной. Разумом я понимала, что она значительно опытнее меня
в этом современном мире, но моя девочка осталась для меня девятнадцатилетней, уехав
в Москву восемь лет тому назад.
– У тебя есть время поговорить? – спросила, понимая, что разговор предстоит долгий.
– Да, я сегодня дома, отгулы взяла – накопились. Завтра с Сашей по салонам пойдём свадебное платье смотреть, у него завтра выходной. Я не в восторге от идеи свадьбу организовывать, по мне, лучше тур на десять дней в Таиланд. Там в феврале – лето,
и отдохнуть от московской серости – то что надо, но он сказал: «Я женюсь один раз
и навсегда». Хочу, чтобы он цены посмотрел – легче будет убедить, а сегодня уборкой планирую заняться.
– Отлично. Значит, время для моего поручения у тебя будет.
– Какого поручения? – живо поинтересовалась Алинка.
– Набирайся терпения и не перебивай, рассказывать буду долго, начиная с июня.
Времени на всё ушло значительно меньше, чем представляла. Вероятно, к этому звонку, пересказав не однажды происходящее с нами другим людям, я успела отточить каждую фразу, и компания сотовой связи «Мегафон» не особо обогатилась на нашем разговоре.
– Ужас, – произнесла дочка, – и что теперь?
– Теперь надо, чтобы ты отнесла в генеральную прокуратуру, в министерство внутренних дел, ФСБ и администрацию президента заявления. Тексты я тебе вышлю на электронную почту. Надо будет распечатать, расписаться и зарегистрировать при подаче. Тексты будут на Сашин адрес и от твоего имени: наверняка, проверяют паспорт при подаче. От себя
я тоже пачкой отправлю, и не только туда. В общем, ставим на уши всех, даже если
не по адресу. Разберутся.
– Понятно. Сделаю. Павлику рассказала? – совершенно серьёзным голосом спросила Алина.
– Дочечка, я бы и тебя в это не посвящала, если бы помощь не потребовалась. Для чего вас беспокоить?
– Расскажи. Если это сделаю я, он перезвонит, и всё равно придётся пересказывать тебе. Он до сих пор обижается, что ты на свадьбу не приехала, заодно узнает почему, – потребовала она. – А помощь – Аня из храма не выбывает, вот пускай ходит вместе с ней и за вас с Димкой молится. Не умеет – научится! В конце концов, он – крёстный, значит, перед Богом ему отвечать.
Алина озвучила мои мысли. Те, которые я постоянно отгоняла, грозно прикрикнув, едва чувствовала намёк на приближение. Свадьба у сына была во второй половине августа, в то самое время, когда я даже дышала через силу. Ехать на торжество в таком состоянии и радоваться душа не позволяла. С тех пор Павлик не позвонил ни разу. Обиделся. Пообещав выполнить требование, простилась с Алинкой и отправила вызов сыну.
– Ну, малой даёт! Он что, постоять за себя не мог? И к Рахнихе во двор не надо было лазить. Сам виноват, – презрительно произнёс сын, выслушав мой рассказ, и я поняла, что говорить о храме не стоит.
– Ну, в общем, у нас так. А у тебя как дела?
– Всё спокойно: работаю, отдыхаю… Ничего нового.
– Ну и хорошо. Надумаете – приезжайте, – закончила разговор, и мы простились.
Оставался ещё час, и я решила побродить по местным магазинам, но, едва пересекла площадь, внимание привлекла вывеска «Сельхозбанк». Госпошлина! Отстояв очередь
и получив квитанцию об оплате за разбирательство по наследству, вышла на улицу
и двинулась к РОВД мимо легковых машин, стоящих на обочине возле тротуара.
Косенко позвонил, когда я подходила, и без лишних задержек провёл в знакомую подвальную комнату. Диму тоже привели очень быстро. Мы обнялись под молчаливым взглядом следователя и сели изучать заключение психолого-психиатрической экспертизы на нескольких листах.
Читать было крайне неудобно из-за того, что скамейки, как и стол, были надёжно зафиксированы. Листы с текстом, напечатанным мелким шрифтом, лежали на углу стола перпендикулярно зрению, и приходилось выворачивать голову вбок, одновременно наклоняясь в сторону.
Изучив полстраницы, я не выдержала:
– Роман Владимирович, давайте облегчим друг другу задачу и сэкономим время. По сути, Вам нужны наши подписи. Так? Снимите, пожалуйста, копию и дайте мне – дома прочитаю. Часом раньше, часом позже, всё равно придётся снимать. А мы распишемся сейчас и благополучно разойдёмся. Кстати, Вы привезли те копии, которые я просила?
– Только обвинительного, – коротко ответил он. Переводя взгляд с экспертизы на меня
и обратно, словно не мог решить: принять предложение или выполнить добуквенно предписание.
– Ну так как? – не выдержала я.
– Диагноз сейчас читать не будете? – он встал.
– Даже диагноз? А смысл? У Вас есть возможность написать другой? Значит, не срочно.
– Подписи здесь и здесь, – указал он, и, едва они были поставлены, забрал документ, положил на его место копию обвинительного постановления и вышел.
Немного поговорив с Димой на отвлечённые темы, я задала вопрос, который перед этим задал Павлик:
– Димуля, скажи, а там, в СИЗО, ты что, не мог за себя постоять?
– Я дрался. Долго. Нас в камере было четверо, когда меня туда кинули, цыган другого пацана… А потом он письмо с домашним адресом забрал и сказал, чтобы выбирал: или я, или ты. Я знаю, что ты одна, а у него на воле куча друзей. Он так и сказал.
– Моё дитё! Когда ты перестанешь верить разным ублюдкам? Даже если бы он сказал друзьям, кто будет малолетку слушать?
– Он взрослый, во всяком случае, больше восемнадцати – это точно, – с твёрдым убеждением сказал Дима, и я не решилась продолжать этот разговор, взяв на заметку возраст мерзавца.
– Ну, ладно, что было – то было, в камере его точно больше не будет. До суда две недели, за это время постараюсь сделать так, чтобы тебя под подписку отпустили.
В дверях появился Косенко и протянул мне копию экспертизы.
– Прощайтесь.
Мы снова обнялись, я поцеловала ребёнка в нос и улыбнулась.
– Всё перемелется.


21 глава

Я снова взялась перечитывать вечером детские сказки.
Всплывает за лёгкими, тёплыми строчками взрослый сюжет,
Но в жизни скупится на щедрость судьба и на яркие краски,
А годы всё глубже морщинками в зеркале пишут портрет.

Стократно одарена добрая Настенька светлым Морозко,
Стал алый цветочек звездой путеводной в любовь и покой.
И Золушка сбросила старые, грязные платья-обноски,
Но все эти добрые сказки случились, увы, не со мной.

Мелькают картинки, с Дюймовочкой прошлое тихо «листаю»:
Слободка, в которой бурлит ни о чём разговор много лет,
Тусовка, где ценит разгул и кутёж «комариная стая»,
«Кроты» с родословной гордыней с презреньем взирают на свет...

Читаю, вздыхаю, а ветер бросается в окна с разбега:   
Вздыхает, как я, и всё ждёт, что забуду мещанский уют,
Легко полечу, не касаясь хрустинок февральского снега,
В тот сказочный мир, где счастливые эльфы под солнцем живут.

– Ой, тётя Лида, я уже голову сломала! Перекладываю, перекладываю слева направо – справа налево, а итог один, – опустив взгляд на разноцветный палас в коричневых тонах произнесла я.
Мы с соседкой сидели в уютной, тёплой комнате и в две головы размышляли о заявлении Наташки и последовавших событиях. Размышляла, в основном, я, отвечая на вопросы, до которых не додумалась сама или посчитала их неважными.
– Ольга тоже спрашивала, как она жить после этого в деревне собирается. Но это же не я должна отвечать.
– Какая Ольга? – бабушка Лида внимательно смотрела на меня. – Эта, как её…
– Ваша соседка, – кивнула я, – она говорила, что Наташу видела, спросила, насиловал Дима Леру или нет, а та, смеясь, ответила, что не до конца, мол, у него не получилось.
– Вот я и говорю, и себя, и девочку опозорила, значит, не собирается здесь жить! А куда она намылилась – не известно, – констатировала собеседница. – А мать, скорее всего,
на поводу идёт – дочке помогает. Видно, перспектива саму устраивает.
– Разве что выгодная партия нарисовалась. После того как все Наташкины ровесницы, даже из числа неблагополучных, семьи завели – это единственная головная боль Людмилы. Только навряд ли приданое в виде миллиона – обязательное условие. Какая же это выгода? – обсуждать соседей не хотелось, и я сменила тему. – Я вот что Вам
не говорила: в техпаспорте обнаружила две интересные вещи. Во-первых, на плане нет нашего колодца. Завтра в БТИ поеду. Дарственную, где прописаны все строения,
и расписку от Людкиной бабушки уже сдала, завтра свидетельства получу и в БТИ отправлюсь с ворохом копий.
– А как так получилось, что расписка не от хозяйки? Или хозяйкой бабка была? – перебила меня соседка.
– Ну да… Зеркальное отображение моего двора: дом оформлен на мать женщины, второй муж которой ушёл, не желая тратиться на чужую хату. Вот только
сожителя-штукатура тётя Валя не нашла. Ой, ещё узнала, половина Людкиного участка когда-то деревенской свалкой была, а перед нашими дворами до самого залива – выгон для коров. Тогда, в семидесятых, был какой-то бум: землю перемеряли, урезали большие участки и создавали новые для продажи. Вероятно, тётя Зоя, хозяйка Вашего дома, поэтому свой надел переполовинила и дом для дочки строить начала, а за её участком хорошей земли было недостаточно. Свалку убирали, грунт подновили и участок продали. Получилась Страна дураков из «Золотого ключика» с узаконенным Полем Чудес.
– Брось ты эту сказку! Что толку доискиваться? – очередной раз махнула рукой бабушка Лида. – Здесь жизни коверкают и, когда закончится, не понятно. Денег риелтору сколько отдала? А теперь сама всё делаешь. Это что?
– И риелтор – «сказочная» женщина! Она на каких-то крупных земельных махинациях попалась. Делом занималась Ростовская прокуратура. Как всё разрулили – мне не сказали, но то, что связи там имеются, – понятно. Вот и обозначился «Дуремар №2».
О том, что Дуремаром №1 я окрестила своего адвоката, бабушка Лида знала
и не скрывала злости от того, что он не поехал на апелляцию в Ростов после определения суда об аресте Димы на два месяца. Тогда Бокало окончательно потерял моё доверие, но говорить этого я не стала, послушав совета Владимира Александровича. По сути, другого адвоката тоже могли «крепко взять за …». Ростов оставил постановление без изменения
и не известно, помог бы Бокало или нет, но тот факт, что он проигнорировал обязанность, сыграл свою роль. 
– Исходя из сказки, Димка не должен в тюрьму попасть, а Вы говорите «брось». Диагнозы психиатрической экспертизы тоже «сказочные»: то ли олигофрения, то ли раздвоение личности.
– О, Господи! Да как же он с ними школу закончил? Да ещё и в техникум поступил? – удивилась соседка.
– Об этом история умалчивает. Вероятно, для учителей это тоже сюрприз, но покруче сюрприз – Лера! Не взирая ни на что, по документам, она совершенно адекватный ребёнок, а ей в школу… Не завидую я педагогам. У приятельницы дочка в детской поликлинике на Яблочкина работает, от неё узнали, что у психолога Леры две карточки: одна – для школы, другая – реальная. Если бы у девочки были отклонения, надо было бы закрывать дело, и платить Диме моральную компенсацию – не вариант. Остаётся одно – псих на нормальную напал. Вот такая каша с топором.
Глянув на настенные часы, я поднялась с кресла:
– Ладно, выпроваживайте меня. Новостей натащила, как та сорока побрякушек, пойду домой. Уткин обещал в обед подъехать. В определении суда указано, что Дима проживает рядом с потерпевшей, поэтому арест необходим, в ином случае девочке будет нанесена моральная травма. Договорилась с одной женщиной, она Диму «поквартировать» возьмёт. Поедем с участковым брать расписку о согласии.
Бабушка Лида оперлась на трость, стоящую возле кресла, и поднялась.
– А у меня, видишь, обнова, – приподняла она палку, – без неё теперь никуда. Вчера
в комнате упала – еле поднялась. Ноги не держат…
– Вы телефон в кармане носите, если вдруг что-то случится, сразу звоните – прибегу. Я же дома… – посоветовала соседке, выходя из калитки на улицу, и быстрым шагом пошла
к своему двору, услышав, что у соседей цокнул металл на калитке: встречаться с кем-то из них не хотелось.
Мой палисадник, не смотря на середину осени, утопал в цветах. Бабье лето старалось изо всех сил: петуньи, душистый табак, тагетесы и сентябринки застелили всю площадь перед домом разноцветным ковром, напрочь скрыв дорожки. Проходя мимо цветника, заметила возле калитки соседей Леру, автоматически заглянула в свой почтовый ящик, висящий на ограде, и вытащила три письма с проштампованными адресами отправителей и названиями организаций.
Отправив жалобы на действия Косенко, бездействие нашей прокуратуры, а также начальников Таганрогской тюрьмы и Неклиновского РОВД, я и предположить не могла, что ответы умножатся трижды, а то и четырежды. Первые письма из ростовских организаций я вскрывала с колотящимся от радости сердцем и счастливой улыбкой: «Обратили внимание! Дадут Роме по голове и отпустят Диму!» Однако ответы сообщали, что жалобы направлены в Покровское…
Покровка на каждое такое письмо сообщала, что мою жалобу из Ростова получили – нарушений не выявили.
Даже фамилии были те же самые, что и в ответах на жалобы, направленные
в Покровское.
То же самое произошло с жалобами в Москву, только их спустили в Ростов, а уже Ростов – в Покровское. По сути, я «нажаловалась» Авакову на Косенко: «Ау, Кот Базилио – Кот Базилио шалит: разберись и прими меры». 
Понимая, что меня просто очередной раз послали по известному сексуальному адресу, бросила письма на топчан в веранде и уставилась в окно, обдумывая безнадёжную перспективу своих посланий.
На дороге показался сосед, ведущий велосипед с восседающей на нём Лерой.
Девочка растопырила ноги и опустила глаза на руль.
– Впереди колеса смотри и ноги на педали поставь, сколько тебе говорить? – донеслось
из открытой форточки.
Лёшка остановился, удерживая велосипед за руль и багажник, подождал, пока Лера выполнит требования, и начал движение, но, едва велосипед поехал, девочка снова растопырила ноги и наклонила голову.
– Домой поедем! – пригрозил сосед и девочка захныкала.
– Лёш, да ты её до угла и обратно прокати – и хватит, – послышался голос Людмилы, мужчина оглянулся и молча направился по дороге.
«Уж ни эту ли игрушку обещали купить Лере, если она дряни наговорит? А чтобы девочка внимательнее Димку рассмотрела, позвали его ноут настраивать. Но не могли же они знать, что мой «гений» за сараем нашкодничает? ...Выпускной перенесли, но Людмила этого не знала, а если бы праздновали в субботу как намечали? Кафе работает
до одиннадцати. Значит, он должен был в это время возвращаться домой не особо трезвый. Должен был по мнению Люды с Наташей, откуда им знать, что у Димы аллергия на спиртосодержащие вылезла. До показаний Лёшки я так и не добралась, а Наташка написала, что он им с Людмилой позвонил в половине двенадцатого. Может, Лера увидела, как Дима прыгает через колодец, и пошла говорить то, что мама велела раньше времени? Кого же к Лёхе заслать?» – с этими мыслями я пошла в комнату, оставив письма на топчане.
– Лидер «Левого фронта» Сергей Удальцов призвал устраивать акции протеста
у Следственного комитета и тюрьмы в случае ареста оппозиционеров, – встретил меня голос Екатерины Андреевой, едва открыла дверь.
Уходя к бабушке Лиде «на минуточку» с тарелочкой свежеиспечённой сдобы
и не планируя задерживаться, я не замкнула дом и не выключила телевизор. Вверенное хозяйство домовой сторожил исправно, но, если прежде транслировали сериал, – сейчас шли новости.
– Как сообщил лидер «Левого фронта» Сергей Удальцов, оппозиция намерена провести акцию в центре Москвы в поддержку находящихся под стражей подозреваемых
и обвиняемых по уголовным делам о массовых беспорядках, – продолжала Андреева.
– Передай ему, пусть акцию в поддержку Димки организует, – предложила я диктору
на экране и отключила телевизор.
Физически ощутимая тишина мгновенно наполнила комнату, и снова пришла мысль, что нужно заслать к Лёшке «дознавателя». Мысленно перебирая знакомых мужиков,
я отвергала одну за другой кандидатуры и наводила порядок на кухне.
Резко взвизгнул дверной звонок, приспособленный к воротам, – буквально выронив миску в раковину, я пошла на улицу.
– Ну что, поехали, только быстро, мне на вызов нужно, – скомандовал Уткин от калитки
и пошёл к УАЗику.
Схватив с топчана тряпицу и глянув на письма, обтёрла руки и вышла за двери
со словами:
– Кузя, карауль.
– Дом замыкать не думаешь? – остановил меня возле калитки окрик участкового, вынуждая вернуться.
– Саша, мой дом за версту вся деревня обходит, благодаря соседям. Кого бояться? – спросила, усаживаясь на заднее сидение и показывая ключи. – А возвращаться – плохая примета, это ты знаешь.
– Дурак всегда найтись может. У меня плохая примета – не запертая дверь: сейчас
от тебя на кражу поеду, – трогаясь с места, ответил мужчина и направился вниз по пустой улице в сторону залива.
Почти в конце дороги, когда я увидела мужичка в одном из дворов, идея о «шпионе
в стане врага» взвизгнула от радости: «Генка!» Пожалуй, это самый интересный
и легкодоступный кандидат. Ни одна живая душа, не подумает, что он может исполнять моё поручение. С его двоюродной сестрой плотно дружит Людмила. Валентина наверняка в курсе событий, значит, Генка мог бы, услышав от неё пару фраз, отправиться к Лёхе
за подробностями. Какая прелесть!
Дорога окончилась возле небольшого кирпичного домика, в нескольких метрах
от которого расстилалось поле камыша.
Тридцать лет тому назад на месте густых зарослей плескалась зеленоватая вода, подступающая под самый порог строения в дни весенних разливов и вдоволь «гуляла» рыба, заходящая на мелководье для нереста и откормки. Немного правее, над лиманом, высились «Турецкие валы» – знаменитая Петровская крепость, напротив которой,
по преданиям местных жителей, были лечебные грязи.
Рассказывали, что до революции бабы со всей округи каждое лето ходили туда
и обмазывались донным илом по самую шею – остеохондроз лечили, а мужики год
за годом проверяли «тычками» дно – искали золотого коня. По тем же приданиям, его турки Петру Первому везли, да за борт выкинули – корабль на мель сел.
Причин обмеления лимана называли много, а вода слушала и с каждым годом всё дальше отступала от берега, на котором, приехав с Курил, построила двухкомнатный домик семейная пара инвалидов детства с опорно-двигательными проблемами.
Нелли и Виктор выросли в одном интернате, немного сторонились людей и устраивались как умели в этом тихом, романтичном месте, не тревожа лишний раз коренное население.
Когда мы приехали в посёлок, оказалось, что младшая дочка Нелли на год старше Алинки. С бойкой, сообразительной и трудолюбивой девочкой с мальчишеским складом характера подружились дети, а у меня завязались приятельские отношения с её мамой, начитанной, умной собеседницей и замечательной рукодельницей.
На момент наших событий Виктор умер, а Неллины пятеро детей выросли
и разъехались. Рассудив о взаимопомощи, я попросилась к женщине «на постой»
и получила согласие.
Расписка была готова. Уткин убедился, поставил подпись, и мы отправились обратно.
В машине, вспомнив о Генке, обратилась к участковому:
– Саш, ещё одна просьба: останови возле двадцать второго номера, оттуда сама дойду.
– Как скажешь.
Едва машина остановилась, быстро вышла, скороговоркой произнеся «спасибо,
до свидания» и, сделав почти бегом несколько шагов, юркнула в калитку.
Двор был пуст. Только маленькая собачка заливисто залаяла, возмущаясь наглости,
с которой я появилась. Мы с ней сделали несколько шагов навстречу, прежде чем раздался Генкин голос:
– Шарик, кто там?
Мужчина вышел из-за приоткрытой створки гаража, вытирая руки замызганной тряпицей, на удивление и к счастью, совершенно трезвый.
– Танюха! Какими судьбами? Шарик, место! Проходи, – почти такой же скороговоркой, как только что я участковому, сказал он нам с собачонкой огрубевшим голосом человека, голосовые связки которого начали восстанавливаться, пережив спиртовые ожоги.
Шарик, вероятно обрадованный трезвому облику хозяина и подозревающий меня
в недобрых умыслах по спаиванию оного, отступать не намеревался и с удвоенной энергией принялся лаять, оскалив мелкие острые зубы.
– Шарик, место, я сказал! – ещё раз прикрикнул хозяин на собачонку, подойдя ко мне
и улыбнулся, обнажив верхнюю беззубую десну.
– Сто лет не бачились!
– Гена, разговор есть на пол-литра, – забросила я наживку. – Только прячь меня – не нужно чтобы кто-то видел.
– Пошли, – мотнул он головой с изрядно поредевшими, но всё ещё чернявыми, волосами
в сторону гаража и быстро пробежал глазами по улице и соседнему подворью. – В хате старые.
В гараже стоял бордовый «Москвич» с раскрытым капотом.
– Я думала, ты его давно продал, – с удивлением посмотрела в тёмно-карие, плутоватые Генкины глаза, силясь припомнить, видела ли я его когда-нибудь за рулём этой машины. 
– Мать не давала. Не хотел её огорчать. Ну, ты присаживайся, – показал он глазами
на скамейку у стены, – рассказывай.

Не знал Генка на самом деле о том, что произошло между нами и соседями, или хотел услышать мою версию, определить было невозможно. Периодически вставляя вопрошающие возгласы: «Та ты шо?», « А дальше?», «А потом?», и восклицания: «Та не может такого быть!», «Совсем сдурели!», «Ну это полный …», – он выслушал весь бред, сочинённый Натальей.
– Геночка, делу это не поможет, но мне очень надо знать, что на самом деле сказала Лера Лёшке и в какое время это было. Наташка крутит-мутит, начали с восьми вечера, доползли до двенадцать ночи. Ты единственный можешь спросить Лёшку. Людмила
с Валентиной наверняка поделилась, значит…
– Я туда не ходок, – перебил меня мужчина и насупился.
– Значит, мой план не сработает, – огорчилась я и поёжилась.
– Замёрзла? Сейчас, – Генка кивнул и вышел во двор.
Пока я обдумывала, как отказываться от «сугрева», он вернулся со старой женской курткой с капюшоном.
– На, на голову накинешь – никто не узнает, а я попозже загляну – заберу, – и, улыбаясь,
с обычной бравадой добавил, глядя мне в глаза, – не кипишуй! Что-нибудь придумаю – есть у меня иньдейка. Всё, беги до хаты, стемнеет – жди в гости.
Стоит надеяться на Генкину «иньдейку» или нет, я не знала, но двумя бутылками водки к вечеру запаслась.
Он пришёл около восьми вечера и с порога веранды предупредил:
– Я ненадолго, старой обещал через полчаса вернуться. Гаси свет, а то в окна увидят.
Выполнив распоряжение гостя, которому явно нравилась игра в шпионов, проводила его на кухню. Глянув на стол с бутылкой водки посередине, он ошарашил:
– Я не пью. Чайник грей.
– Геночка, это ж как ты до такой жизни докатился? Не заболел, случаем? –поинтересовалась, наливая в кружку только что заваренный чай и радуясь, что
не придётся устраивать застолье, а после выпроваживать пьяного мужика.
– Мать болеет, – коротко ответил он. – Ну, это ладно, в общем, слухай сюда: Лёха к моему соседу с весны захаживал пару раз – кролей на развод брал, и Людка с его Валькой кентуют – обе торгашки. Вот Витьку я и попытал.
 Он громко отхлебнул из кружки и продолжил:
– Короче, Лёхе Лерка примерно в шесть сказала, что к ней Дима приходил. Сам он тогда помидоры в балагане подвязывал, а бабы только-только в город уехали и обещали
по-быстрому вернуться, – звуки прихлёбывания и причмокивания снова прервали монолог. – Когда Лерка первый раз наболтала, он спросил, как мог Дима прийти, если калитку через плёнку видно, а туда никто не входил. Тогда она сказала, что через колодец. Лёха решил, что она снова сама с собой игру затеяла, потому что всё время рядом
с балаганом крутилась и к колодцу не ходила. Потом он покурить вышел, а Лерка ему опять то же самое трындит.
 Генка сделал несколько больших глотков, смотря на меня поверх чашки, и продолжил: – Он её обсмотрел и сказал, чтобы глупостей не болтала, а бабам рассказал, когда те приехали и стали выпытывать, не говорила ли чего-то необычного Лерка.
Допив остатки чая, он очень аккуратно и тихо поставил чашку перед собой и смотря
на неё продолжил:
– Это уже около двенадцати ночи было. Наташка даже переспрашивала, точно ли Лерка про колодец гутарила. У тебя курить можно? Ну вот, а дальше Наташка побежала Лерку
с постели стягивать – та уже спала. Дальше они втроём во двор ушли, а когда вернулись, Наташка в милицию позвонила. Классный у тебя чай! Это какой? – закончил Генка вопросом рассказ, стряхивая пепел в подставленное блюдце.
– Ахмад с бергамотом, – ответила ему, сдвинув брови. – Значит, Лёшка был не в курсе,
а Леру науськали, иначе она второй раз повторять бы не стала. Видать, наказали говорить, когда уедут и стемнеет, а девочка побежала с известием, как только Димку увидела.  Знаешь, несмотря ни на что, не хотелось верить, что мама и бабушка решат денег срубить на «изнасиловании» внучки. Я по отношению к детям суеверная до дрожи. Здесь
на секунду подумать страшно, что какая-нибудь дрянь произойти может, а они такое лихо на дитя взвалили…  Я, дура, мечтала, что Лера пыталась рассказать, что Дима во двор заходил. Маленькие дети обычно не разделяют, к маме пришли или к папе, они говорят: «Ко мне» – в смысле, во двор, в котором нахожусь я, но, судя по всему, Лера повторила слово в слово то, что велели сказать, а на вопрос Лёшки – правду сказала.
– И что это тебе даёт? – слушая рассуждения, спросил мой «шпион».
– То, что Леру подготовили, только не на то время, когда она к Лёхе пришла. Но деваться было некуда, думаю, были согласованы дата и время, вот и решили переть, куда кривая выведет. Не удивлюсь, если Димка там, по глупости, не раз отметился, и Людмила раньше видела, чем он занимается через плёнку в балагане, – предположила и озвучила внезапную мысль.
– Наверно, это я виноват, – Генка помолчал и продолжил, увидев моё недоумение. –
Как-то, ближе к лету, я на лавке за двором сидел, ждал, у кого сигарету стрельнуть, а тут пацанята идут, и твой с ними, ну я их и зацепил. Слово за слово, до девчат добрались.
Кто-то спросил, что делать, если из штанов лезет, ну я и посоветовал учиться «затвор передёргивать» – в армии пригодится.
– Ну да, а если бы посоветовал застрелиться, и Димка так бы и сделал, тоже был бы виноват? Не городи чушь. Просто это возраст – все подростки начинают делать так, как говорят мужчины, – идентификация. Из Димкиных друзей только у него в семье нет мужика, даже Павлик – в Волгодонске.
– Мне Витёк ещё напомнил: мы возле Лёшки Рахно на бревне сидели, выпивали, а тут легковушка-комби подъезжает, и твой Толька вылезает. Ты же знаешь, какие у Рахно абрикосы? Вот на них он покупателя и привёз.
– Он что, за рулём был? – удивилась я.
– Та нет, рядом сидел, пьяненький. Мы все вместе дерево обобрали, машину загрузили, Тольке налили… А он бухнул и говорит: «Мужики, берегите моего сына», –
и аж заплакал… А буквально через две-три недели узнали, что его схоронили. После мы покумекали и решили, что Лёшка тебя охмурить должен и Димку воспитать, он же нам вроде как последнюю волю изъявил. Меня ты отшила, Витька женатый, только ему остаётся.
– Так вот в чём дело! А я думала-гадала, что это на Лёшку нашло и куда ушло… Ох
и придурки! Ну теперь будем все вместе подзатыльников от Толика ждать.
– Каких подзатыльников? – удивился Генка.
– Геночка, я не помню, как я это делала до рождения… Но думаю, в прежней жизни враги были, и я им воздала по заслугам.
– А у меня врагов нет, – улыбнулся он и поднялся, – та и друзей тоже.
– А не бухал бы – были, – тоном воспитателя произнесла я.
– Ага, и враги бы появились. Нет уж, я лучше лишний раз выпью, – хохотнул Генка.
– Водку забирай. Толика помяните – не помешает.
Уговаривать гостя не пришлось. Перевесив куртку с капюшоном через руку и засунув бутылку во внутренний карман ветровки, он переступил порог и бесшумно вышел
из двора, исчезнув в густых сумерках.
«Вот и вторая "Летучая Мышь" обозначилась в пару к Лёхе…Такая же глупая… Бедная Лерка, придётся и за неё Боженьку просить, раз у Наташки с Людкой ума нет», – подвела я итог встречи с Генкой, глядя в темноту за окном веранды.

22 глава

Не дай мне Бог здоровья на двоих,
Когда от боли кто-то стонет рядом.
Не дай мне Бог – такого мне не надо –
Прожить без горя, но за счёт других...

Не доведи, Господь, забыть о ближних,
Гордыней заболеть, высокомерьем,
Ты не допустишь этого, я верю,
И роскоши не нужно, это лишнее.

А у звезды, что падает, сверкая,
Я сердце попрошу себе второе,
Чтоб я вдвойне смогла любить живое.
…Исполнится желание? Не знаю.
 
Асфальтированная лента, разделяя степные земли, покрытые низким сухим
жёлто-коричневым разнотравьем с редкими проплешинами зелени, убегала
к горизонту, покрытому рваными тёмными облаками.
Они быстро летели навстречу машине, в которой мы с Бокало ехали в Покровское
на заседание суда.
Ветер то метался в поднебесье, спешно закрывая тучами солнце и ярко-голубые прорехи, то опускался к самой земле, раскачивая порывами машину и пытаясь трясти ветки боярышника, усеянные ягодами такого же красного цвета, как и «Джип» адвоката. Создавалось впечатление, что ветер неумело выполняет чьё-то злобное задание – устраняет яркие краски последнего дня бабьего лета.
Тёплый циклон, подчиняясь законам, крутившим земной шарик, торопился в южное полушарие, словно ему на смену в это утро приползла моя мрачная «безнадёга», принявшая облик Владимира Александровича.
После встречи у Татьяны мы не созванивались ни разу. Когда пришла кипа отписок
на жалобы, я рассказала о происходящем Татьяне, и мы решили: раз новый адвокат
не нужен, – больше к её дядьке не обращаться. Он позвонил сам за час до намеченного отъезда в суд.
– Я собираюсь уезжать в Белгород. Обзваниваю, прощаюсь, так сказать, закрываю главу. Как Ваши дела? Жалобы подавали?
– Да. Со всех волостей спустили в Покровское. Результат нулевой.
– А Вы ждали, что перед домом выстроится очередь виноватых и проверяющие начнут публичную порку? В такие дела кого попало не посвящают. Психиатрическая экспертиза была?
– Да. Девочка в полном психологическом и психиатрическом порядке. У Димы непонятно, то ли олигофрения, то ли раздвоение личности.
– Ну вот, а Вы говорите результатов нет.
– Экспертиза была раньше жалоб.
– Значит, раньше опомнились. Тоже хорошо.
– У нас сегодня будут рассматривать продление. Бокало посоветовал снять квартиру подальше от соседей. Надеемся, что Диму под домашний арест отпустят.
– Вы хотите сказать: сняли, и Бокало в курсе.
– Да, расписку от хозяйки сегодня отвезём в суд.
Несколько секунд трубка молчала, а затем выдала:
– Поздравляю! Вы позволили загнать себя в угол!
– Не поняла, – изумлённо произнесла я.
– Побег из-под домашнего ареста – это такое же признание вины, как и попытка дать взятку. Взятку Вы не дали, они прокрутили другой вариант!
– Дима не будет никуда убегать! Он просто будет жить у знакомой, пока я не разберусь…
– А кто его будет спрашивать? – прервал меня собеседник. – Приедут, скрутят, в машину затолкают и вывезут куда-нибудь на вокзал. А там местный патруль его примет и через полчаса в той же машине в СИЗО отправит. Всё!
– Не, ну это же похищение…
– Послушайте, – снова прервал меня Александр Владимирович, – я Вам говорил не делать того, что советует Бокало? Говорил?
– Да, – подавленно ответила я, представив, на краю какой пропасти сейчас оказался сын.
– Не знаю, как Вы это сделаете, но согласие Вашей знакомой должно исчезнуть! Раствориться в воздухе! Вашему сыну категорически нельзя выходить за ворота СИЗО. По сути, для него тюрьма – самое безопасное место, – резко выбрасывала колючие слова трубка.
– Я поняла… Я придумаю как быть… Спасибо…  – сдавленным голосом ответила я.
– Надеюсь… Знаете, а я, пожалуй, перенесу Ваш номер на белгородскую симку
и послезавтра позвоню – расскажете новости, – более спокойным, благожелательным тоном известила трубка.
После прощания с Владимиром Александровичем я какое-то время сидела с закрытыми глазами, представляя, как бы Диму запихивали в машину и увозили. Как бы я вызывала участкового и подавала заявление о похищении, которое сочли бы инсценировкой,
а после – как бы Уткин писал объяснительные, доказывая, что не состоял со мной
в сговоре и не помогал Диме сбежать из-под домашнего ареста.
– Если бы да кабы… – со злостью на неизвестного «Карабаса-Барабаса» произнесла я
и достала таблетку спазмолитика, чувствуя, что в голове начинается истерика. Вот
и не верь в приметы… Нельзя было за распиской ездить, сказано возвращаться – дурная примета...

К тому времени, когда приехал адвокат, я уже взяла себя в руки и поздоровалась вполне благожелательно.
– Давайте расписку – заявлю ходатайство о приобщении, – потребовал он, едва я села
в машину.
Поспешность, с которой он потребовал документ, даже не удивила. Не говоря ни слова, достала файл с тетрадным листом из сумочки. Прочитав текст, адвокат угукнул, улыбнулся и положил его в папку.
Он уже не казался мне надёжным, умным и ответственным человеком, как в первую встречу. Было немного тоскливо – ни разу ещё не приходилось сознательно оплачивать предательство. «Ну что тебе стоит по-честному рассказать, предупредить и отказаться заниматься этим делом?» – мысленно обращалась к симпатичному, статному мужчине, немногим старше меня самой. Но, как и все вокруг, он не обладал телепатией
и с довольным выражением на лице смотрел на дорогу.
На заправке Бокало остановился и вышел из машины. Я знала, что здесь клиентов обслуживают работники станции, и придвинулась к водительскому сидению, заглядывая
в зеркало заднего вида – адвокат разговаривал по телефону.
«Алё, шеф, усё идёт по плану, клиент у полном порядке, ни о чём не догадывается, лопух», – голосом Папанова мысленно прокомментировала увиденное.
Адвокат спрятал телефон и направился к двери машины.
– Показалось, что колесо приспустило, – садясь за руль, сказал он. – Но. Всё нормально, показалось.
Я смотрела в боковое окно и беззвучно плакала.
Всего час тому назад у меня безвозвратно забрали доверие и надежду.
О чём думал Бокало, не известно, но нужный поворот мы проехали, и пришлось делать большой объездной круг по райцентру.
Ветер, стремящийся сдуть машину с трассы, улетел далеко вперёд, прихватив косматые серые облака. Последняя тяжёлая туча ещё висела над краем села, но, едва мы свернули
на нужную дорогу, над Покровским засияло солнце.
– Всё будет отлично! – невольно вырвалось у меня.
Адвокат посмотрел на меня с сомнением.
– Вы думаете?
– Уверена, – твёрдо кивнула, глядя на показавшееся здание суда и на ощупь отправляя вызов Алине с телефона, лежащего в кармане ветровки.
Как мы и договорились перед поездкой сюда, она перезвонила сразу. Глухой звук раздался, когда машина остановилась, и, открывая дверцу, я сымитировала бурную деятельность, разыскивая телефон в сумочке.
– Алло, да, Неличка, привет, слушаю внимательно, но не долго, мы к суду подъехали, – громко произнесла, держа телефон возле уха, и двинулась вслед за адвокатом.
На ступеньках я задержалась, а Бокало оглянулся и прошёл внутрь. Через стеклянные двери было хорошо видно, как он проходит через рамку металлоискателя и заходит в распахнутые створки дверей зала заседаний.
В зал я вошла за пять минут до начала заседания. Дима уже сидел за решёткой. На полу возле ног стоял большой синий полиэтиленовый пакет, вероятно, с вещами. Его действительно собирались отпускать под домашний арест.
На месте судьи сидела светловолосая худощавая женщина в чёрной мантии и, вероятно, что-то читала, не отрывая взгляда от стола. На месте Косенко сидел незнакомый плотный мужчина с насупленным лицом. Прокурора не было.
Я улыбнулась сыну и прошла к сидящему адвокату:
– Нам нельзя заявлять ходатайство, Нелли кладут в больницу, а дочка против того, чтобы мы жили в её доме, – чуть слышно шепнула у него возле уха.
– А почему дочка распоряжается? – возмутился Бокало, в упор посмотрев на меня.
– Откуда мне знать? Ссориться с ней из-за Димы Нелли не будет однозначно, – глядя
на мужчину, у стола судьи ответила я. – Вы не знаете, кто это?
– Ваш новый следователь, судя по всему, – хмурясь, ответил адвокат. – Сейчас узнаем точно. Вы же писали жалобы – Косенко сняли.
О жалобах я ему не говорила, но осведомлённость Бокало об изменениях в СК
не удивила. Некоторое время мы сидели в полной тишине. Прокурор не появлялся,
и заседание не начиналось. Наконец, судья глянула на наручные часы и обратилась
к следователю:
– Сходите, пожалуйста, в прокуратуру, может, они забыли…
Не успел тот выйти из зала, развернулся и пошёл на своё место, а буквально через пару секунд в двери зашёл мужчина в форме прокурора и извинился, глядя на судью.
– Ну что же Вы? У меня другое заседание вот-вот, – укорила она его и стукнула молоточком. – Заседание объявляется открытым. У кого есть ходатайства? Нет? – она обвела взглядом зал и вздохнула. – Ну, нет значит нет. Слово предоставляется старшему следователю следственного комитета Антипову.
– Прошу суд изменить меру пресечения Лаутер Дмитрию и поместить его под домашний арест до конца следствия, – произнёс мужчина со сдвинутыми к переносице бровями и сел.
– У прокуратуры будут возражения?
– Да, – вставая, ответил прокурор. – Прошу продлить арест на два месяца и направить Гольдмана Дмитрия на дополнительное обследование в институте имени Сербского.
Четыре пары округлившихся глаз, не считая Диминых, посмотрели одновременно
на мужчину.
– Ку-да? – сдавленным голосом спросила судья, медленно наклоняясь вперёд, словно старалась поближе подвинуться к прокурору.
– В институт имени Сербского… В Москву… Обследование будет проводиться один месяц, – не менее ошарашено ответил он, развёл руки и сел.
Мы с Бокало переглянулись.
– Суд удаляется на совещание, – не меняя выражения удивления на лице, стукнула молотком судья и вышла.
– Не знаю, как Вам это удалось… – с каким-то восхищением посмотрел на меня адвокат
и пошёл к Диме.
О чём он говорил с сыном, я, конечно, не слышала, как не слышала разговора следователя с адвокатом. Название – институт Сербского – мне тоже ничего не говорило, да, в общем, я и не пыталась вспомнить, что это за организация, повторяя, как мантру:
в Москву, в Москву…