Нет

   Когда Зину спросили, что подарит она ему на день рождения, она, не задумываясь, ответила:

                -  Себя.

Да и что еще могло ей тогда прийти в голову, чего еще хотела она для себя самой на протяжении нескольких последних месяцев в этом, тридцатом, ее году, и чего бы ей хотелось, чтобы хотел и он, как не слиться с нею в жарких объятиях где-нибудь в постели или в темном техническом чулане у них на работе, или даже вот прямо здесь - на этом письменном столе в углу его рабочего кабинета, за которым он без видимой пользы для себя и других сидит уже несколько лет. Пусть это событие их неожиданной и яркой близости запомнится ему самому и ей на многие годы вперед, чтобы было им всегда о чем вспомнить, удивиться своим в молодости порывам и ухмыльнуться тихо самим себе.
   Еще она хотела замуж за него, тогда хотела. Тогда у нее были всякие безрассудные мысли в голове, и захлестывали порой ее еще и желания, и эти мысли и желания ее, заодно, толкали на невероятные поступки, которые, не в силах сдержать себя, она то здесь, то там себе позволяла.
Вопрос, позволял ли ей совершать их кто-то еще, хотел ли и он позволить ей сделать это её "что-то", как, к слову, хотел ли сейчас тот самый Айзик в день своего рождения упасть с ней в постель и принять от нее этот ее ему подарок ? Оказывалось, что нет. И часто и с другими было “нет”, и она слышала от них “нет”, и к этим многократным их “нет” постепенно все больше и больше привыкала.

   Зина состояла на инженерной должности, но занималась простейшей логистикой, и это был тот самый случай, когда институт дает человеку образование, но совершенно не прибавляет ему ума.

   С серьезным партнером повезло ей только через несколько лет. В автопарке, обслуживающем трест, где она работала, появился совсем еще недавно сменивший колхозную прописку молодой шофер. Павел был силен и грубоват, в чужие мозги не лез и к запахам чужим не принюхивался, и срослось у них почти сразу: поженились и стали вместе жить. Кажется, жили у ее родителей, но нельзя сказать, чтобы долго: папа ее, бывший председатель парткома в том же тресте, квартирку подходящую в новом доме им быстренько устроил, и стали они видной в том доме супружеской парой.
Жаловались между собой их соседи иногда, что пара эта семейная была, как пара свирепых псов, снующих повсюду, все вынюхивающих, скандальных и, при этом, очень гордых своим народным происхождением.
   Со временем интерес бывших друзей и подружек к Зине пропал, а многие так и вообще общаться с нею перестали, потому что за границу укатили совсем. А когда за границей обжились, стали бывших знакомых и друзей по наивности своей в других местах высматривать да вызванивать. Нашлась так и Зина, уже другая совсем - упитанная и на вид уже не такая приятная, и можно было увидеть разные фото на страничке ее в "Одноклассниках", и среди них те, где стояла она в группе нагловатых на вид крепышей на сколоченной где-то в центре города трибуне. Трибуна была большой, и люди, что стояли на ней, что-то в толпу прямо перед собой орали.


“Геть з України !” - объясняли происходящее плакаты за спинами их на украинском, и там же на русском языке: “Убирайтесь в свою Москву !”.

Зина стояла среди них гордая и непоколебимая в своем мнимом величии, будто и не было никогда среди тех, кого она теперь гнала, кого-то, кому в молодости своей так желала она себя подарить, а уж если и совсем повезет, так еще и непременно выйти за него замуж. Или все еще слышала она в сознании своем их обидное когда-то ей - “нет” и теперь презрительно отвечала им тем же.