Астрал

(Ленинградские истории)

  Вот уже год, как Кузьмичёв жил один. Двадцать шестого августа он овдовел. Когда оформляли похоронные бумаги, оказалось, что жена умерла в день их свадьбы. Двадцать шестого августа 1949 года он женился, а через тридцать восемь лет, ровно в тот же день женатым быть перестал. Жене было пятьдесят шесть. Причина смерти – воспаление лёгких, стремительно развившееся после того, как Рита (жена) промокла под дождём. Дождь полил, когда они шли из садоводства на станцию.  Потом ждали электричку на продуваемой сырым ветром платформе. Этого Рите хватило. Так странно, что в «наше время» можно скончаться от воспаления лёгких.
Об умершей жене Кузьмичёв особо не горевал –  тёплые, искренние к ней чувства давно ушли.  Слёзы были, гнетущее ощущение, что мир почернел и готов рухнуть -было, но всё это с сильным привкусом любви к себе, со страхом по поводу себя – как же мне теперь жить дальше? Как же теперь без нормального обеда? С кем теперь смотреть телевизор, вслух комментируя поступающее в мозг? С кем перед сном говорить о том, что в этот день волновало? Бедный, я бедный!
У Кузьмичёва имелась дочь и имелся внук. Но внука он не любил, потому что ему не нравился заносчивый зять, на которого внук был очень похож. Чувство неприязни было настолько сильным, что Кузьмичёв даже не поехал к дочери встречать Новый год, который проспал, потому что прежде времени начал провожать «Старый».
Дочь звонила раз в неделю, раз в месяц приезжала убирать квартиру, заодно привозя смену постельного белья.
Когда Кузьмичёв несколько свыкся с тем, что теперь ему всё придётся делать одному и самому, оказалось, что быть вдовым в чём-то даже неплохо – можно курить в постели, лежа в ней полдня, не нужно регулярно бриться и можно, ни с кем не торгуясь, выпивать, когда возникнет желание. Или копить грязную посуду, пока не останется чистой. Можно копить не грязную посуду, а пыль и мусор.
Но имелись и явные, ничем не устранимые минусы. Первый (опять же) - отсутствие густых супов, борщей, котлет и рагу. Второй - отсутствие «женщины», потребность в которой у Кузьмичёва нет-нет, да и возникала.  Третий минус – дача. Тревога по поводу дачи и досада. 
Грядками и посадками занималась жена. Её смерть сделала дачу, как источник овощей, ненужной. И как место летнего проживания тоже.  Дача без жены не воспринималась - сносный «быт» тоже обеспечивала она.  Пару раз Кузьмичёв появлялся в садоводстве, кое-как там ночевал. Но больше на дачу не ездил – скучать, периодически напиваясь, в городе было в сто раз удобней.  Здесь не было комаров, не нужен нуждающийся в зарядке газовый баллон, вода течёт из крана, а не берётся из ведра, которое необходимо наполнять с помощью рычажной колонки. И в квартире никогда не возникало (как это было на даче) очень неприятное чувство, что Рита ушла в магазин и вот-вот вернется.
Нет, дача закончилась. Но остались частые и докучливые о ней мысли. Насколько там всё заросло? Не украли ли чего? Не разбили ли окна? Что нового выкинул сосед?
И как быть – продавать участок или оставить? И следить за ним, «поддерживать» его для дочери? То есть, для внука и зятя, которых Кузьмичёв не любил. И что такое «следить» и «поддерживать»? Приезжать, тратя в один конец три с половиной часа, чтобы рвать одуванчики, сныть и крапиву? При этом любуясь новым забором и гаражом, который построил наглый Нечаев, оттяпавший у Кузьмичёва полосу почти в двенадцать квадратных метров. Как оказалось, «на законных основаниях», потому, что у него имелись первоначальные планы причитающихся каждому земель. А ведь тогда, в тот злополучный дождливый и ветреный день, когда Рита смертельно простудилась, этот бугай Нечаев проехал мимо них в сторону станции и не предложил подвезти.
В июне Кузьмичёв почувствовал себя скверно. От пельменей, консервов (ему очень нравился минтай в томате), макарон и постоянной сухомятки у Кузьмичёва появилась изжога и начал болеть живот.
Ещё он стал очень плохо спать – стоило ему лечь, закрыть глаза, как в темноте закрытых век возникал злостный сосед по садоводству, крадущийся по участку и залезающий через окно в дом. Мысли о нём удавалось отбивать мыслями о Лиде. Мысли приятные, но тоже возбуждающие. Лида, или Лидия Андреевна, была соседкой с нижнего этажа, бывшая подруга жены. На поминках она плакала, повторяя: «Какое несчастье!», и красными от слёз и выпитого вина глазами смотрела на Кузьмичёва. В них Кузьмичёв рассмотрел сочувствие, нежность и готовность ему помочь. Возраст у Лиды был, наверное, такой же, как у Риты, но выглядела она значительно свежее. Прощаясь, Лида сказала:
- Если что, Николай Семёнович, обращайтесь ко мне без стеснения! Я понимаю, как вам теперь тяжело. Захотите вкусненького – милости прошу.
Много раз Кузьмичёв бывал у Лиды в гостях. Под различными предлогами: нужна соль, совет, как жарить рыбу и прочая глупость. Первый его визит имел серьёзную причину – Кузьмичёв предложил Лиде оставшиеся после жены цветы, за которыми он ухаживать не умел. Да и не хотел. За это Лида, избавившая Кузьмичёва от горшков на подоконниках, угостила Кузьмичёва пирожками и чаем.
Потом он заглянул к ней, как бывший электрик и человек, способный забить в стену гвоздь. Или переставить, если нужно, мебель, сделать что-то ещё, для чего требовались «мужские руки». Лидия отказалась, сославшись на сына.  Но чаем угостила снова. Чаем с вареньем. Был и один визит с бутылкой вина – Кузьмичев побеспокоил соседку второго мая, заглянув к ней поздравить с праздником. И снова чай, сопровождаемый приятным разговором. Но Лидиных чая, пирожков, варенья и душевных разговоров Кузьмичёву было мало, ему хотелось самой Лиды. Не часто, но хотелось, особенно после водки, которую он нет-нет, да и пил, чтобы не было так скучно существовать.
«Почему бы и не попытаться? - ворочался на своей несвежей кровати Кузьмичёв. - Она разведена, я вдов. Почему бы? Нужны лишь настойчивость и постоянство. Вода и камень точит. Тем более, что женщина не гонит, и похоже, что жалеет. А от жалости до любви один шаг. Один шаг до прежнего, когда есть с кем обсуждать телевизор, когда полноценно обедаешь и ужинаешь. И имеешь возможность облегчиться, когда подопрёт: мужик в шестьдесят три - пока ещё мужик!»
Приятные представления, как Кузьмичёв трогает и раздевает сошедшуюся с ним Лиду, и как это удобно – спустился и получай, тоже мешали засыпать.
Он пытался бороть бессонницу опьянением, но от выпитой водки (недорогого коньяка, коньячных настоек) сразу возникало сильное жжение в желудке, отчего не было нужного для сна расслабления и лёгкости.
Тогда Кузьмичёв решил пойти к врачу. К их участковому терапевту. Спросить, что делать с животом и бессонницей. И вообще поговорить о своей жизни. С кем ещё? Не с дочерью же, которая ни о ком, как о сыне и муже говорить не может?
Визит к участковому Кузьмичёва не удовлетворил. Наоборот, встреча с Абрамисом (фамилия врача) принесла не успокоение, а сильную обиду.  Абрамис был краток, сдержан и ничего кроме симптомов выслушивать не пожелал. Когда Кузьмичёв вошёл в кабинет, Абрамис не поздоровался, только кивнул. Затем сухо спросив: «На что жалуетесь?», принялся Кузьмичёва перебивать, повторяя: «Это не имеет прямого отношения к делу!»
Потом Абрамис попросил Кузьмичёва высунуть язык, затем уложил на кушетку и помял ему живот. С тем же равнодушием, с каким слушал, смотрел на язык и спрашивал о цвете стула. Помяв Кузьмичёва, Абрамис тщательно вымыл руки, что-то записал в карточке и его отпустил.
Визит занял ровно восемь минут – Кузьмичёв засекал.  Из кабинета он вышел с рецептом на «Элениум» и рекомендацией не есть острого, исключить из рациона горчицу и уксус, не пить крепкий алкоголь, бросить курение.
«Элениум» не только не помог, но бессонницу усилил, дав Кузьмичёву обманчивое ощущение засыпания. Через несколько минут после таблетки, начиналась зевота. Затем что-то вроде дрёмы, прекращающейся от малейшего звука – на лестнице хлопнул лифт, за окном просигналила машина, кто-то крикнул… И опять серый полусон, мгновенно обрывающийся каким-нибудь незначительным шумом. 
Каждый раз, глотая маленькую голубую таблетку, Кузьмичёв вспоминал Абрамиса и в нём вскипала злоба. Не только за себя, обманутого врачом, но и за жену. Кузьмичев теперь был абсолютно убеждён, что именно участковый Абрамис, к ним тогда пришедший по вызову, проворонил воспалительный процесс, приведший к Ритиной смерти.  А это значит, что никто иной, как терапевт виноват в том, что Кузьмичёв одиноко живет в душном городе, а дачу в это время разворовывают и уменьшают в размерах участок, на которой стоит заброшенный домик. Только Абрамис и никто иной виноват в том, что Кузьмичёв ест консервы, макароны, пельмени и невкусные полуфабрикаты из фабрики-кухни. А пельмени без горчицы есть невозможно, макароны без томатного соуса тоже. Как тут откажешься от острого? Также нельзя забывать, что именно по вине Абрамиса Кузьмичёву не с кем совокупиться.
Ладно бы помог. Нет! Выписал абсолютно пустое средство. Даже не пустое, а имеющее противоположный эффект. Почему «Элениум», а не что-то посильнее?   Когда тебе абсолютно всё равно, играет за стеной музыка или нет, орут на улице или молчат. И вообще… Не пей, не кури, не перчи еду… Специально он, что ли? Убивать таких «врачей» надо.
Через две недели после начала приёма недействующих успокоительных таблеток, Кузьмичёв решил попробовать запить их пивом.
Запил. Стал к себе прислушиваться и… Не заметил, как оказался летящим над чем-то ярко-золотым. Летящим высоко и стремительно. Так стремительно, что у Кузьмичёва бешено свистело в ушах. И от этого свиста его голову закидывало назад, совсем, как от сильного ветра. Но ветра или тугого сопротивления воздуха там, где Кузьмичёв оказался, не было.   
От стремительного полёта было очень страшно. Но при этом чувствовалось, что это всё не настоящее, а нечто подобное сну. Да, странный, страшный сон – потому что на миг Кузьмичёв ощутил себя лежащим на кровати. Он даже попытался открыть глаза, но не удалось – полёт снова засосал Кузьмичёва в себя.
Внезапно страх исчез, и появилось спокойное, не выражаемое словами знание, как управлять полётом. Как снизиться и убавить скорость перемещения в загадочном пространстве. Оказалось, что приземлиться невозможно, но можно парить и ускоряться, находясь на высоте примерно пятого этажа – как если бы Кузьмичёв стоял на своём балконе.
Яркое золото принадлежало скошенному, уже пожелтевшему полю, какие рисуют на картинах о счастливой колхозной жизни. Или показывают в новостях, обозначив  сюжет «Битва за урожай». Правда, комбайнов и иной техники не было. Только бескрайность, называемая «стернёй» или «жнивьём», над которым парил Кузьмичёв.
Потом обнаружилось, что золотое бескрайнее поле имеет границы: где-то далеко справа темнела полоса. Может быть это лес, может быть, насыпь железной дороги.  А совсем рядом поле опоясывает поросшая высокой сухой травой канава, вдоль которой тянется посыпанная щебёнкой дорога.
Канава и дорога вели в сосновую рощу. На краю этой рощи заметно для глаза высилась груда камней.  Возле неё дорога обрывалась.
По дороге, спиной к летящему Кузьмичёву, почти под ним, быстро шёл человек в белом халате. Это был Абрамис. Слегка сутулый, с блестящим пятном освещённой солнцем плеши. В руках у Абрамиса врачебный чемоданчик.
А в руках у Кузьмичёва (он только сейчас это заметил) так называемый «обрез» - короткоствольная винтовка, из каких стреляли кулаки-бандиты. И одет Кузьмичёв (каким-то чудом он смог себя оглядеть) был по-кулацки: кирзовые сапоги, кафтан, суконный картуз. Может быть потому, что кулак – привычный символ злобы и ненависти.
- Эй, Абрамис, стой! – хрипло крикнул Кузьмичёв, исполняясь ярости. 
Абрамис вздрогнул, поднял голову, увидел летящего над собой Кузьмичёва. Глаза докторишки расширились от ужаса, а сам он бросился бежать. К роще. Смешно и неловко, как бегают люди, от бега давно отвыкшие.
До сосен неуклюжий Абрамис не добежал – Кузьмичёв, прибавив скорости, прицелился и выстрелил ему в спину:
- Получай!
Выстрел оказался метким - Абрамис дёрнулся, выронил чемоданчик и скатился в канаву. В нескольких метрах от пирамиды валунов…
Кузьмичёв очнулся. Радостный и отдохнувший. Будильник на тумбочке показывал половину пятого утра. До полного рассвета, родившего солнце, Кузьмичёв курил, вспоминая, свой странный и удивительно реальный сон. Сон, несомненно вызванный сочетанием пива и элениума.
Через день он снова пошёл в поликлинику. Но не к Абрамису, а теперь к хирургу – на правой ноге Кузьмичёва ни с того ни с сего распух коленный сустав.
И там, в поликлинике Кузьмичёв увидел… На стене, слева от регистратуры рядом с советующим мыть овощи и фрукты плакатом он увидел лист ватмана, подобный стенной газете, в центре которой находилась обведённая траурной рамкой фотография Абрамиса. Под ней несколько строк жирной тушью: «Скоропостижно… от сердечного приступа…» и дальше.
Кузьмичёв хмыкнул, но тут же упрекнул себя за всплеск неуместной радости.
Он всегда был далёк от мистики, чудес и прочей суеверной дребедени. Но сейчас понял, что его недавний сон-полёт каким-то образом связан с внезапной смертью участкового врача. Может быть, как предчувствие. Нет, не предчувствие – стоя в очереди к окошку, он подсчитал, что смерть Абрамиса наступила в ту самую ночь.  Так они и написали: «В ночь с двадцать седьмое на двадцать восьмое июля…» Что же это?
К хирургу в тот день Кузьмичёв опоздал. Потом нужда в нём отпала – колено прошло.
Внезапная смерть Абрамиса волновала. О ней Кузьмичёв посчитал необходимым сообщить Лиде – прекрасный повод её увидеть и у неё оказаться. Зашёл (смущённая Лида гладила бельё), рассказал об участковом, поругал жаркую погоду, намекнул, что как-нибудь зайдёт ещё…
А через несколько дней Кузьмичёв понял, что обладает особым даром. Даром «Высшей справедливости». Именно!
Такому пониманию сильно способствовали показанный по телевизору французский фильм «Зорро» и после него бутылка холодного пива, выпитая на вечернем балконе.
Да, он может вершить правду. Оказавшись «Там». Где всё только символично, где Кузьмичёв лишь исполняет приговор. Да, это так. Много людей на свете, не несущих наказание за свои подлости. Очень много. Одним из них был Абрамис – фальшивый доктор, на совести которого смерть Риты. И скорее всего, не только её одной.
А если бы этот гад, этот дачный нахал из Правления Нечаев их тогда подвёз до станции? Тогда бы Рита не простудилась. Виноват? И половину участка захапал, и свой гараж построил почти перед окнами. Виноват!  Достоин наказания?  Достоин!  А кто будет наказывать? Некому. Было некому, до последнего времени. А теперь есть!  И можно снова попробовать. Нужно.
Кузьмичёв попробовал, в точности повторив процедуру – запил элениум пивом. Для надёжности приняв сразу две таблетки.
И получилось! Получилось! Снова были свист, страх, его исчезновение. И снова Кузьмичёв парил над скошенным полем, и была дорога в рощу. Опять он был одет в кулацкий кафтан, и его руки сжимали обрез. Господи, получилось!
Но в этот раз по дороге никто не шёл. По ней ехал автомобиль «Жигули». Точно такой же, как у соседа Нечаева – белый и с багажником на крыше. Машина еле ползла по щебёнке, выдавливая из неё пыль.  Ползла в сторону рощи. Кузьмичёв завис над «Жигулями» и полетел вместе с ними.
У камней машина остановилась. Открылась дверца и наружу вылез жирный Нечаев. В комбинезоне, заправленном в резиновые сапоги.   Зевнул, почесал живот, посмотрел на небо и увидел Кузьмичёва.
- Ну здравствуй, соседушка! - весело крикнул ему Кузьмичёв.
Весело было от бешенства и предвкушения расправы.
- А…
Испуганный Нечаев ничего ответить не успел, потому что Кузьмичёв в него пальнул. Но от возбуждения или чего-то ещё промахнулся – хотел засадить пулю в брюхо, но попал в бедро.
Нечаев заорал, а Кузьмичёв очнулся…
С легкой досадой и любопытством – а как на самом деле?
Чтобы это выяснить, через день он поехал в садоводство. Тем более пора несчастную дачу проведать. Вдруг её действительно разграбили?
Нет, не разграбили. Всё осталось без повреждений и изменений, если не считать выросший по пояс бурьян. За забором Нечаева было тихо. Той тишиной, какая возникает при отсутствии людей. Хотя люди быть должны. Рабочие или Нечаев, затеявший замену крыши. Часть её была покрыта новым шифером, часть оставалась вскрытой, показывая Кузьмичёву доски с прилипшими к ним остатками рубероида.
От других соседей Кузьмичёв узнал, что Нечаев в больнице – сорвался и рухнул, напоровшись бедром на «сто пятидесятый» гвоздь. Крови натекла лужа, вызывали скорую.
Когда Кузьмичёв это услышал, его исполнило если не счастье, то близкая к нему буйная радость. Так хорошо ему не было давно. И Нечаев им наказан, и Дар подтвержден! 
О своей необыкновенности Кузьмичёву захотелось похвастаться перед Лидой. Лиду собой поразить! Чтобы знала, как он особенный. Без подробностей, а каким-нибудь завуалированным образом. Завуалированным, но вполне доходчивым. Тогда уж она ему не откажет, это точно.
Но исполнить задуманное Кузьмичёву не удалось. Случилось следующее.
Вечером, когда Кузьмичёв вышел из гастронома, к нему подошёл высокий темноволосый парень лет двадцати пяти. Без предисловий парень сказал:
- Слушай ты, старый хрыч! Оставь мою мать в покое. Будешь шляться, получишь в харю! Понял?
Кузьмичёв понял. Что это Лидин сын.
- А я что? Я ничего… Я не шляюсь, а просто…
Парень перебил, схватив каменным кулаком Кузьмичёва за грудки:
- Ты понял, озабоченный козёл? Ещё раз появишься у мамы, пожалеешь. Ясно?
- Ясно, - прошептал Кузьмичёв.
- Хорошо.
Той же ночью оскорблённый Кузьмичёв запивал элениум пивом…
И опять сработало – вновь Кузьмичёв несётся над золотым жнивьём, вновь канава, груда камней, сосны, дорога. По ней в спортивном костюме упруго бежит Лидин сын. Даже с высоты видно, что человек он широкоплечий и сильный.  И быстрый – ещё немного и скроется в лесу. А Кузьмичеву до сосен далеко.
Кузьмичёв добавил своему полёту скорости, пытаясь при этом целиться. Не убить, нет, просто ранить Лидиного сына в руку. Для острастки и в научение. А если не в руку, то в плечо. Но не убивать, иначе Лиде будет не до Кузьмичёва. Целиться и быстро лететь не получалось. После!
Догнал Кузьмичёв парня у самых камней.
- Эй, малец, подожди! – крикнул он, готовясь выстрелить.
Парень остановился. Обернулся и, увидев Кузьмичёва, засмеялся. Смех его многократно повторился другими смешками, которые издавал неизвестно кто. Такие язвительные, издевательские смешки, вдруг заполнившие общую тишину.
- Я же тебя предупреждал, - крикнул Лидин сын, смеяться перестав. – Поэтому получай!
Он быстро сделал шаг к камням, мгновенное выбрал самый подходящий и запустил им в Кузьмичёва. Прямо в голову, в центр лба.
Боль сделал Кузьмичева слепым и тяжёлым. И он рухнул на валуны. С высоты примерно пятого этажа…
Когда к Кузьмичёву приехала дочь, обеспокоенная тем, что отец не подходит к телефону, Кузьмичёв разлагаться ещё не начал. Но уже дурно пах.
Его тело лежало на кровати. Со всеми признаками трупа. С добавлением большого чёрного пятна на лбу. Вскрытие обнаружило гематому в голове, два сломанных ребра и оторвавшееся сердце.
Начатое следствие сразу зашло в тупик. Если на Кузьмичёва напали и зверски избили, то как он с такими травмами смог дойти до дома, раздеться и лечь в постель? Если упал с высоты (что очень похоже), то откуда? И опять же, каким образом оказался раздетым в кровати? Да еще при этом выпив пива и съев элениум, пачка которого лежала рядом с недопитой бутылкой. Сплошные загадки.
Да, загадки, разумного ответа не имеющие, если не верить в сказки…