Провинциальный Вестник. Книга V. Письма к... 1-4

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ВЕСТНИК
Лирический роман

КНИГА V. ПИСЬМА К *** (Начало)

...в сущности, всякое письмо — это письмо с Понта...
Из разговора

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

1

Теперь мне снится смерть. Там воздух как воронка
И солнечные вихри. Там я видел
Беснующийся сад и голову ребенка,
Которого никто и в мыслях не обидел.
За жертвоприношеньем ласковым, кровавым,
За зеленью листов, их влажных опахал,
Тяжелых томных лап, за каменностью зал,
Разверстых как глаза, с уподобленьем травам
И стеблям злых цветов — напруженных ресниц, —
Я видел темный свет и волю всех темниц.

2

Быть может, это смерть провидит смерть. Быть может,
Карлушина Судьба оставила карету,
Бредет сама с собой и шаг за шагом множит
Мое уничтоженье. Новую монету
Так фальшивомонетчик нежит — это чувство
Рассеянности и внезапной пустоты,
И всё же гордости, — пожалуй, так и ты
Глядишь на то, куда забросило искусство
Фальшивого тебя, и нет иных забот,
Как только ждать и ждать, что новый поворот

3

Сулит... но что сулит, когда окончен внешний,
Хоть недалекий путь? — Пустое: беспокойство
Рассвета за окном адъюнктовой скворешни39,
Соловий мендельсон да немоту как свойство
Утраченной души — она не знает эха
На голоса извне, хоть, кажется, могла б
На случай приберечь, как изгнанный сатрап,
Пускай не самый смех, ну так подобье смеха,
Да матерную брань, да праздный интерес
К Всевышнему Царю, властителю небес.

4

Так нет же! — Чистоты взыскует эфемерность
Протраченной ее, и говорит, и плачет
За гранью немоты, тая не смех, а верность
И веру (не любовь), как будто только начат
Неискушенный путь и не было ни этих
Смертельных голосов, ни отмолчавших слов,
Ни отреченья от пенат фиванских, — кров
Родной над головой, и в яслевидных клетях
Младенчества в луче еще мерцает пыль,
И длится без конца надуманная быль.

5

А надо бы в тюрьму действительную, в холод
Вне времени и свойств, и главное, чтоб люди
Отсутствовали там, и только Божий молот,
Вздымаясь, молотил; молиться, как о чуде,
О снисхожденье, — вот, вот участь, вот участье
Его в твоей земной Судьбе ли, Не-Судьбе,
И наконец сложить гимн этой молотьбе,
Упившись роковой и неизбывной властью,
Воздав себе сполна отмщенья, и потом
Исчезнуть навсегда, оставить этот дом,

6

Истаяв, может быть, обуглившись, развеясь
По ветру словно прах, мерцая новой пылью,
Клубящейся в луче, явившемся к тебе из
Мифического там, эльфические крылья
Которого шуршат в заочной полусфере,
Зовущейся — Бог весть! — фантазией, мечтой,
Причудой наконец, — но лучше темнотой
Наполнить эту персть, не помня о потере
Реального себя, затем что только так
И мыслю, и живу. Чулан или чердак

7

Тут ложны, потому что тоже варианты
Домашности, и скарб — подобие уюта,
Опять же, реквизит; актерские таланты
Неведомы, и чья последняя минута
Трагической вины должна бы вызвать слезы
Катарсиса у тех, кто зрителем тут был...
Ведь это тоже роль, хоть оный и забыл
Ее и сам спектакль, и те метаморфозы,
Что ждали у крыльца, как бы автомобиль,
Растаявший в пыли (однако, снова — пыль).

8

Так вот, я говорю, что не чердак со скарбом
И не чулан с его паучьим, мышьим бредом — —
Ночь разве провести, во сне каретам, арбам
И прочему воздав (по-прежнему неведом
Смысл этой суеты — как в жизни, как в природе),
А утром убежать (быть изгнанным), уйти
Куда-нибудь еще, где нет тебе пути,
Попутно наблюдать людей, дивиться моде,
Смотреть на суету, не помня о себе,
Не помня ни о чем...


ПИСЬМО ВТОРОЕ

9

Вот камера обскура. Черный ящик. С тою
Поправкой небольшой, что стенки у коробки
Отсутствуют. И ты, зовясь самим собою,
Пытаешься ввернуть в гнездо сгоревшей пробки
При спичечном огне сейчас из магазина
Приспиченную, чья нагая белизна
Как девственность сама. Оставим, впрочем, на
Возможное потом, какая будет мина
У гостя на лице, к тому же тут темно,
К тому же недосуг, к тому же всё равно,

10

Какая б ни была. Отсутствие границы
Меж внешним и тобой, цезуры, оболочки,
Периферии, дна, центричности, столицы;
Сплошная темнота, провинция, три точки;
На ощупь, наугад; желания и цели
Неявлены, всё — тень, но странно: не мертва
И дышит темнота, как дождь или трава,
Как за моим окном акатовские ели,
Как звезды по ночам, как тело в декольте, —
Так я живу, пустой, но — в Божьей пустоте.

11

Поэтому я так свободен, повествуя
О призраке моем. Поэтому я — эхо
Поэзии самой, я след от поцелуя
Прощального прости; я — символ неуспеха
И краха тех надежд, что возлагали предки
На этот страшный век; я — грех моей страны,
Дитя ее и царь пожизненной вины,
Зажизненной вины; я — беглые заметки,
Карандашом, в метро, на книжке, где едва ль,
Помимо этих строк, иная есть печаль,

12

Печатная то бишь. Поля попутной книги —
Иначе говоря, безмерные просторы
Империи родной; поля — это вериги
Почище чугуна; поля — что кредиторы,
Которые молчат, и тем невыносимей
Бумажные долги, как ни кричи на них
(На кредиторов сих), но даже малый штрих —
Не говорю: словцо, тем паче: чье-то имя,
Начертанное вдруг, — уже упрек полям,
И тут они молчат, подобно палачам.

13

О, как они молчат! Молчанье нарастает,
Крепчает, душит, мнет, лишая даже эха
В ответ, а самого ответа — не бывает,
Ни отзвука; и ты — не веха, а помеха,
Коль что-то говоришь, и слава Богу, если
Из внешней немоты хотя бы чей-то взгляд
Сопутствует тебе, хоть и зовет назад,
В родную немоту, ведь много лучше в кресле,
В постели умереть, и близкие твои
Почтительно смолчат молчанием любви.

14

Что ж, самая пора подумать о расплате
И возвратить долги безмолвию — неважно,
Которым способом: в больничной ли палате,
Иль замолчав пером, то есть писчебумажно,
Иль, должное воздав судьбе патриархальной,
Заняться наконец культурою души,
Пуская деньги в рост, считая барыши
С молчанья своего, преследуя сакральный,
Необходимый смысл в заботе о других,
Кого ты приручил, отрекшись от иных.

15

Всё так, когда б не мысль о скуке, о подмене,
И полно, разве мне несвойственно молчанье,
Ведь если говорю, то Анне да Елене,
Соседу своему по комнате, в сознанье
Суетности своей, да некоей актрисе —
Но редко, так, раз в год, не более, засим —
Кому я говорю? — родным полям моим,
Безмолвнейшим полям, да лучезарной выси,
То есть почти себе, как даве Кантемир
В начальной из своих разительных сатир.


ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

16

Силлабика Судьбы: количество событий
В ней сведено на нет, или — скорей — на минус,
И чем вольней сперва болтаешься на нити,
Тем искренней потом Te Deum, Peregrinus,
In Middle of the Life иль Пресвятая дева,
Иль — проще — Отче наш, коль скоро нить уже
Натянута струной, и если бланманже
Поставят на десерт ошую, то есть слева
(В порядке те-те-те), то все-таки горчит,
Хотя на вид вполне питательно — на вид.

17

Что видит око — зуб неймет. Не потому, что
Ты сыт или тебе не хочется, а просто
Есть многое на свете: Ялта и Алушта,
И только захоти — фьить за пределы ГОСТа,
На вольные хлеба, в Германию Карлуши,
Которой не достиг мой призрачный герой, —
There’re many things my friend, где можно на постой
Стать, покорять моря иль загорать на суше;
Мы выбираем то, что больше по душе:
Безделье, господа, в родимом шалаше.

18

Я, впрочем, вру, затем что никакому френду
Я не доверю то, что я готов доверить
Моим родным полям, чью голую легенду
Мне повторять не лень: не нужно лицемерить,
Не нужно убеждать и ожидать ответа —
Пускай себе молчат, поскольку этот яд
В моей крови давно, и равнодушный взгляд
Мне больше по душе (так равнодушна Лета,
Или почти что так), чем пристальность, чем то
Волненье на лице, с каким твое пальто

19

Жена... или — ау?!. обхаживает щеткой,
Иль, закусив губу, плодит вторую стрелку
На брюках утюгом, или трещит трещоткой
По поводу и без, не то наймет сиделку,
Наложницу (смотря по широте натуры),
Иль назовет гостей, чтоб, значит, не грустил,
А развлекался чтоб и с ними говорил,
Допустим, на предмет... гм-гм... литературы...
Короче: где одно пристрастное лицо,
Там множество других берет тебя в кольцо.

20-26


27

Ведь каждому — свое. Как в шахматном дебюте —
Есть множество идей, и все они прекрасны;
Соперники, то есть противники (по сути —
Враги), пока как бы друзья, их взоры ясны,
Намеренья чисты, и, собственно, вначале
Два-оба заняты собой, благоволя
Противной стороне, с приятелем деля
Вступление в игру и первые печали,
Или потери, если оные равны
А преимущества — едва ли сочтены.

28

Всё это так, друзья, но ближе к миттельшпилю
Задумчивость растет, анализ честь по чести;
Король смещен на фланг, мелькают кони в мыле,
И легкие слоны, исполненные мести,
Стремятся во весь дух по следу колесницы,
Пехота держит фронт, кормя в окопах вшей,
Тяжелые ладьи из гавани своей
Вплывают в вертикаль и чуждые границы
Курируют собой — на то они ладьи,
Чтоб выждать до поры, возможности свои

29

Как бы еще тая...................................................

30

И тут противники становятся врагами
Уж не на шутку. Тут былые экивоки
Дебюта неуместны. Полковое знамя
Пообтрепалося, а жизненные соки
Повытекли, ушли в повыжженную землю,
И китель провонял насквозь, и самый пот
Не отличить от слез, и легкое bon mot
Нам заменяет мат, и возглас не приемлю!.. —
Тут всё равно что писк над ухом комара,
Ить тут уже война, а не хухра-мухра!

31

Тогда-то и придет на ум, что если кто-то
И победит в игре, то этот победитель —
Не ты и не партнер, чья тайная зевота
Подхвачена тобой, когда суровый миттель
Остался назади, — а празднует победу
Не партия, о нет, но лишь сама Игра,
И если длится бой, то осознать пора,
Что вовсе не в укор надменному соседу,
Приятелю-врагу, а вопреки Игре,
Игре как таковой. Ты в минусе. В дыре.


ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

32

Светает. Соловей в бессоннице рассвета
Предельно чист. Туман медлителен................
.................................................. это равнодушье
Привычки — как бы взгляд домашнего угла
На завсегдатая. Хозяйка спать ушла,
Закутавшись, как в шаль, в какие-то старушьи
Отрепья, ну, а ты цедишь холодный чай,
Да куришь у окна, вздыхая невзначай.

33

Знобит, хоть и тепло. Есть место для ночлега,
Пусть ночь и позади, и можно растянуться
В постели и уснуть. Предутренняя нега
Томит желаньем сна. Уснуть. Потом проснуться
И долго не вставать, прислушиваясь к шуму
За дверью, за стеной, за шторой, за окном,
Лениво разбирать навеянную сном —
Как почерком чужим написанную — думу,
И забываться вновь, и возвращаться вспять,
Опять всё в тот же сон... Но надо ж и вставать

34

Когда-то наконец. Вот-вот, когда-то надо...
Наутро ровно год, как моего романа
Воздвиглась, как во сне, аркада, колоннада,
И я увидел, как на мокрый кафель ванной
Упала книжка — вся, написанная прежде,
Чем я услышал вдруг, как тополиный шар,
Бесшумный, словно тень или смертельный дар,
Словно качнулся вслед зажизненной надежде,
Принявшей тайный вид кареты за окном
Чужого дома, — и она была мой дом,

35

Мой навсегда, навечно. Странное наследство,
Доставшееся мне от призрака-героя,
Которого во мне мое соткало детство,
Счастливое, как рай. Иль не мое, чужое —
Кому посвящены опущенные строфы:
Мне нечего делить с ним, кроме этих строф,
Теперь же нет и их, я сжег их, я готов...............

36

Даже не так: понять, что это равнодушье
Свободно от упрека, что оно — как жалость,
Как легкое касанье. А тоски удушье,
Дурная кровь обид иль ранняя усталость —
Не то что вздор, — не то. Быть может, солидарность
С играющим в Игру, и просто не мешать —
Прежде всего (тут не — не средство отрицать,
Напротив), а еще, возможно, благодарность
(Хотя, опять, неточно) в адрес всей Игры
И счетов с ней, но без убогой мишуры

37

Тщеславия и права. Умертвить героя —
И значит пренебречь той смертью, для которой
Мы созданы Игрой. Так утренней порою
Ты замираешь вдруг, услышав первый, хворый
Как будто, неуверенный еще кукушки
Забытый за год голос — в нем еще не смерть.
Так слушаешь, как дождь струит в иную твердь
Небесной влаги дрожь. В прорез прицельной мушки
Так на тебя глядит настороженно зверь,
Боясь тебя спугнуть. Так притворяешь дверь,

38

Где только что уснул ребенок. Так вращаешь
Наборный скушный диск, пятнашку или двушку
Зажавши в кулаке, иль просто нажимаешь
На клавишу пред тем, как отпустить вертушку.
Так вяло шелестишь бумагой, обнаружив
Вдруг стопку писем в собственном столе,
Написанных тобой. Так чертишь на стекле
Чужого зеркала портрет из мыльных кружев
Иль имя женщины, которой как бы нет;
При встрече с ней — случайность! — лишь привет

39

Да как живешь обронишь, осторожным взглядом
Снимая накипь лет, разглаживая кожу
Вокруг зеленых глаз, пренебрегая адом
Внезапной боли — так, упаковав в рогожу,
Магометане труп сородича скорее
На кладбище несут, иль домовой в избе
Хлопочет о былом, — и я храню в себе,
Как многажды мертвец, как висельник на рее
«Летучего Голландца» (нет, не прекословь,
Прошу, дай мне сказать) небывшую любовь.

40

Ты помнишь? Ты была больна, и в телефоне
Высокий голос твой (не знаю достоверней
Той хрупкости его: казалось, что в ладони
Держу я целый мир), спросивший в мгле вечерней
О том, что было вне тебя, чему свидетель
Был я — твои глаза, твой слух: «Ты расскажи...» —
И, может быть, с тех пор вся жизнь моя, вся жизнь
Есть этот мой рассказ, где б ни был я — в карете ль
Героя моего, иль в царствии теней,
Иль в Божьей пустоте.

41

Ты слышишь ли меня? Навряд ли. И не нужно,
Чтоб это было так. Нам остаются встречи
На перекрестьях снов, в свечении жемчужной
Горошины, когда скорлупчатые плечи
Расправятся и что сугубая кромешность
Таила в темноте, не-яви, слепоте,
Вдруг явится на свет в прекрасной наготе,
Незыблемым зерном, чья матовая нежность
Желанна солнцу, как желанен свет Луны
И холодом ее навеянные сны.

42

Вот тайна Не-Судьбы.............................................
……………………………………………………………………….
……………………………………………………………………….
……………………………………………………………………….
……………………………………………………………………….
……………………………………………………………………….
……………………………………………………………………….
……………………………………………………………………….
……………………………………………………………………….
……………………………………………………………………….