Коньяк в сапоге

Я уже говорил в одном из своих рассказов о том, что во время службы в армии за успешное выполнение задания по под-готовке территории подшефного пионерского лагеря к новому сезону мне дали десятидневный отпуск на родину.
За время отпуска повидал я своих близких, друзей и поспешил обратно в воинскую часть. Один из моих родственников, а именно Абакаров Али, у своих друзей на железнодорожной стан-ции Мамедкала наполнил десятилитровую канистру разливным крепленым вином из подвалов винзавода совхоза Ш. Алиева и сказал, что именно это вино больше всего и любит простой рус-ский народ, в том числе и солдаты. В Махачкале купил я две бу-тылки коньяка с тремя звездами с намерением подарить их единственному моему земляку во всем военном городке – врачу нашей эскадрильи. Конечно же, взял с собой и сушеные фрукты. И твердо решил я, что вином и фруктами угощу солдат-сослужив-цев, а коньяк доставлю точно по назначению.
Но ведь говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Так случилось и со мной. Где-то в Харькове или в Саратове (уже не помню) я должен был пересесть на поезд, который едет по Транссибирской магистрали. Я этого не сделал (не помню, по-чему) и поехал на поезде по территории Северного Казахстана. И поезд этот, на мою беду, останавливался у каждого столба на железнодорожном пути. Скоро я понял, что никак не смогу прибыть в свою часть к назначенному мне сроку.
И настроение мое испортилось. Это заметил мой новый то-варищ, тоже солдат, с которым познакомился в поезде и который ехал по демобилизации домой в Барнаул. Он стал успокаивать меня и говорить, мол, ничего теперь не поделаешь. «От Барнаула до Новосибирска рукой подать,- сказал он,- и опаздываешь ты всего лишь на сутки. За это расстреливать не будут».
И я на радостях, что «расстреливать не будут», решил уго-стить товарища вином из канистры, которую, когда садился на поезд, зарекся открывать до самого конца пути. О Господи! По-чему тогда не были в ходу пластмассовые бутылки, о которые
спотыкаешься сейчас на каждом шагу? Если бы таковые были, я мог вытащить литровую бутыль и предложить товарищу лишь не-сколько стаканов.
Дембель же мой, как выпил граненый двухсотграммовый стакан, налитый доверху, посмотрел на канистру, еле выдохнул и воскликнул: «Ничего себе!»
И пошло-поехало. Сразу хочу сказать, что крепленые вина я не люблю, потому что быстро пьянею от них, и сразу тянет ко сну. Так что и в тот вечер на поезде я, наверное, старался пить не очень много, но, видимо, не получилось.
Ехали мы в общем вагоне в хвосте поезда. Среди пассажи-ров, кроме нас, были еще три – четыре солдата, которых, ко-нечно, мы пригласили за свой стол. Не помню я, чем закусывали, и была ли закуска вообще. Зато хорошо помню и сейчас, что в нашем вагоне к утру следующего дня не было ни одного пасса-жира – гражданского лица. Были одни спящие солдаты. На полу в нескольких местах была блевотина. И лицо мое было в ссади-нах.
Я проснулся первым и сразу разбудил того, с кем должен был сойти с поезда в Барнауле. Он сказал, что мы уже в Барнауле, и потянул меня к выходу. Я схватил чемодан с коньяком и фрук-тами и сразу понял, что не открывал его ночью. Пустую канистру ударом сапога послал под сидение и заспешил к выходу. Провод-ница наша внимательно посмотрела на меня, потом, когда я со-шел с поезда, улыбнулась и помахала рукой.
В Барнауле мы оставались часов до десяти утра. Тот солдат (звали его Александр), прежде чем посадить меня на поезд, иду-щий в Новосибирск, угостил местным пивом. За кружкой пива он и рассказал мне о ночных приключениях на поезде. Он сказал, что вчерашние наши попутчики вино пили без закуски, а потом вырывали выпитое, где попало. Из-за вони от блевотины все пас-сажиры, кроме солдат, убежали в другие вагоны. И еще, оказы-вается, я настойчиво добивался поцелуя от красавицы-
скамейке, а новые товарищи наши пили, пока не опустошили ка-нистру и не обгадили весь вагон.
Опоздал я ровно на сутки, как и предсказывал Александр. И ни то чтобы «расстреливать», ругать даже никто меня не стал: дежурный по части, молодой офицер срочной службы, тот, кото-рый был с нами в пионерском лагере, и внимания на это не об-ратил.
Чем угостить теперь ребят, хотя бы тех, кто дежурит со мной на метеостанции, я не знал. Потом подумал и нашел выход: решил одну бутылку коньяка дать земляку, а другую - сослужив-цам на метеостанции. А тем, кто оставался в казарме, раздал фрукты. И отправил обе бутылки с нашим сержантом на метео-станцию на военном аэродроме. Сам же остался отдыхать в ка-зарме.
Наутро меня вызвали к командиру части. Вот стою я перед полковником по команде смирно. И спрашивает он меня, как съездил домой и т. д. и т. п. По поводу моих ссадин на лице он сказал, что, наверное, я дома подрался со своими «старыми дру-зьями». Я же молчу и ничего не говорю, потому что не знаю, к чему весь этот разговор. Потом он резко повысил голос и спра-шивает:
- Ты угостил коньяком эту скотину!?
- Какую еще скотину?- еле выговорил я.
- Ну, не скотину, а сержанта, вашего бывшего командира отделения. Он выпил ночью на дежурстве две бутылки коньяка, потом вырвал его в свой вонючий сапог. Я знаю: коньяк привез ты.
Я молчал, потому что, в самом деле, не знал о случившемся на метеостанции. Спал я в городке в казарме. Коньяк мы собира-лись пить сегодня ночью во время моего дежурства. И не две бу-тылки, а одну. «Эх, джигит, джигит, дал бы ты хоть одну бутылку дагестанского коньяка своему земляку, и он принес бы коньяк ко мне, и выпили бы мы с ним за здоровье всех дагестанцев. Разо-чаровался я в тебе, джигит: думал, что ты достойный сын своего народа»,- сказал полковник и отпустил меня на дежурство.
Вот так коньяк наш дагестанский, трехлетней выдержки, в то время один из лучших в стране, оказался в грязном солдатском сапоге.
Но это не все. История с коньяком на этом не заканчива-ется.
Какой же я горец, если во мне «разочаровался» очень хо-роший человек, и если забыл я своего единственного во всей Си-бири земляка-офицера? «Не бывать этому»,- решил я и написал Арсену в письме, чтобы он в срочном порядке посылкой прислал мне в армию две бутылки коньяка. «Стипендию он получает по-вышенную. И еще получает как борец талоны на бесплатный обед в студенческой столовой. И еще… он может питаться дома, потому что живет с родителями в городе. Так что, деньги ему по-чти не нужны. И коньяк трехзвездочный стоит недорого, всего лишь шесть рублей за бутылку»,- рассуждал я, чтобы как-то оправдать свои действия.
Долго ждать мне не пришлось. Посылку в казарму я не за-носил вовсе и отнес на метеостанцию. «Дежурство мое завтра, и тогда же с утра сразу после построения и отдам я обе бутылки земляку», - так думал я.
Метеостанция военная была на втором этаже, и дежурили там двое моих однополчан: тот разжалованный в рядовые быв-ший наш командир отделения и еще один молодой солдат. Я по-здоровался с ними и прошел в подсобку. Открываю фанерный ящик посылки, вытаскиваю обе бутылки коньяка, засунутые в теплые носки, и быстро прячу за стопку журналов на полке.
Как раз в тот момент открывается дверь и появляется Толик (так звали незадачливого бывшего сержанта). Он подошел к столу, взял из ящика полную горсть фундука, взглянул на меня как-то воровато и вышел из комнаты.
А меня же в мыслях унесло далеко в любимый мой южный город, как Ваньку из одноименного рассказа А.П. Чехова уносило в деревню, когда тот писал письмо к дедушке. Вот стоят они, Ар-сен и его однокурсник Альберт, за столом в одном из почтовых отделений и собирают мне посылку. Альберт крутит в руках бу-тылку коньяка и говорит громко, но… как бы про себя: «За двена-дцать рублей можно было купить десять бутылок «сетин», пять послать ему, а другие пять выпить самим». При этом так торже-ственно произносит по-английски цифру «thirteen» («трина-дцать»), что невольно вспоминаешь Беликова (Чехов «Человек в футляре»), произносящего слово «антропос». Когда бы Альберт ни произносил по-английски цифру 13, мы сразу понимали, что он имеет в виду «портвейн 13».
Теплые носки я взял с собой, а ящик с фундуком и коньяк оставил на метеостанции. И ушел в городок.
На следующий день, рано утром, прихожу на метеостан-цию уже с другом своим Вовкой (по дороге я ему все рассказал) дежурить в свою смену, открываю дверь, и… Стучит аппарат. Мо-лодой солдат сидит за столом и составляет карту погоды, а тот «скотина» (по-другому его не назовешь) спит на лавке и храпит. А коньяк мой вперемешку с содержимым его желудка уже по-новому бродит в не менее, чем в первый раз, вонючем другом его сапоге. Вовка стащил его с лавки на пол, вылил содержимое его же сапога ему на голову и, если бы не вмешался я, наверное, растоптал бы его.
Говорят, что горбатого исправит только могила.
А жадного до чужого добра не исправит ничто! Хуже всего, когда человек жаден до спиртного на халяву: тогда он теряет че-ловеческий облик. И чтобы не опуститься до этого, надо чаще чи-тать классику, ибо много там тому примеров.
2018 г.