Ключник 26

***
   Прошло несколько дней. Пётр встретил вернувшихся Софью с Леночкой. Дочка радостно бросилась ему на шею. Соня была мила и немного загадочна. Глянув на неё, Пётр понял, что стена между ними, стала снова тонкой, как стекло. Она была, но им оставалось сделать ещё один шаг, чтобы она раскололась. И они были готовы его сделать, нужно было только дождаться подходящего момента.
   По всей разыгравшейся заварухе ничего нового пока не было. Вроде бы, оно всё и закончилось, но у Петра оставалось стойкое чувство незавершенности произошедшего. Будто он уже вышел из дома, но позади оставалась открытая дверь. А, разговор их с Никоновым на кухне после ночи демонов - к одному сундуку незавершенности добавил ещё один. К Алексею тоже накопилось много вопросов, но пока Пётр не мог их даже внятно сформулировать.
   В субботу вечером Капитан принёс шкатулку, и сейчас Пётр понимал, что у Егорова в кармане лежит нечто, из-за которого только в последние дни было наделано немало бед и пролито крови. А, уж какой шлейф волочился за ним с прошлых времен – ему пока так и останется неведомым. Права была тогда матушка, интуитивно почувствовала, что немало грязи на этой коробочке. Такое и в руки брать не стоит. Может, потому, Пётр и не спешил принимать эту чертовщину, которой когда-то так хотел обладать.
   Они долго сидели с Капитаном на лавочке. Пётр рассказал ему всё, надеясь, что Егоров, по примеру Никонова и Шубенкова не примет его за сумасшедшего. Капитан внимательно выслушал его, иногда задавая вопросы и воспринимая совершенно серьёзно всё, сказанное Петром, сколь фантастически оно не звучало.
   Потом они с минуту просто молчали, глядя на притулившийся в луже у мусорки белый «гольф» с затянутыми плёнкой оконными проёмами. Установить, кто же именно натянул проволоку - полиция не смогла. Кто на третью ночь расколошматил стёкла снова стоявшему на том же месте «гольфу» – тоже. Хозяин утверждал, что ничего не натягивал, никого не парковал, всё клевета, кругом враги и завистники, «гольф» на газон ночью сам залазит. Пётр в свою очередь, когда тот пришел попенять за машину, пожал плечами и послал его на три буквы, пригрозив спустить с лестницы при повторном визите. Пётр, кстати, догадывался, чья это работа, и подумывал, чем проставиться Алексею или непосредственным исполнителям. Мир тесен, и задушевный дружок Алексея знал хозяина «гольфа» с детских своих ещё времен. Довелось ему жить с ним в одном подъезде пятиэтажной «брежневки». Работал тогда этот хряк в какой-то структуре, ведавшей снабжением нескольких Домов Отдыха. И воровал. В компании честнейших советских снабженцев, коих, подобно интендантам времён Суворова, по его же выражению «после пяти лет службы можно вешать безо всякого суда». Воровали хорошо. Воровали дружно. Воровали всё, за что рука хваталась – от щебня и полотенец с печатями, до концертных роялей и чёрной икры. Дача, «нива», трёхкомнатная квартира – как музей какой, со слов тех, кому заходить доводилось. Жена ходила с чванливо задранной головой и любила презрительно сплевывать в соседей по дому – терпил убогих, на копейки с хлеба на макароны перебивавшихся, жить не умеющих. Развернуться здесь при капитализме ему Судьба не дала: году в 90-м под их компашку всё же начали копать, и он решил на всякий случай свинтить на историческую родину, в Полтавскую губернию. На Ридну Нэньку, что уже бурлила незалежностью, как сортир с дрожжами. Но, перед отъездом его квартиру успели обнести. Почему ранее никто его не разбомбил, красивого такого – да кто ж его знает. Долго Судьба его хранила от неприятностей. Не иначе, как берегла на будущее. Да и основные активы, наверное, уже были из-под возможного удара выведены – хватило ему там на дом с садком вишнёвым и хрущами. Но, прилетело хорошо. Жена его, на тех же ступенях подъезда, где весело хохотала над бабами, чьи мужья украсть не могут, выла в истерике и проклинала всех воров и завистников, населяющих этот проклятый город. Уехали с двумя дочерями налегке. В начале нулевых он вернулся. Один. Жена умерла. Дочери повыходили замуж. Его самого, понаехавшего клятого москаля, ридны браття та любы други, с которыми он пристроился разворовывать доставшееся от Союза богатое наследство, по итогу обобрали до труселей, ещё и подставив под статью Криминального Кодекса Украины. Снова пришлось пуститься в бега. Тогда-то некий Шурик и поведал Алексу, какие причудливые вензеля жизнь людьми выписывает. А, цепкая память Никонова этого урода зафиксировала, и, наверное, не зря - «просто так» в подлунном мире ничего не делается. Бегунка тогда здесь хорошо встретили поднявшиеся по жизни подельники. Пристроили в областную администрацию, дали возможность наворовать ещё. На хорошую квартиру. На новый «гольф», что торчал сейчас у помойки. На относительно сытую старость. Пёс этот мог знать тонкости недавних дел, интересные если не самому Никонову, так Зацепину. И, что-то Петру подсказывало, что соседа ещё через вальцы пропустят на старости лет. Равно, как и Нэньку его, которая из жизнерадостного, весело повизгивающего, жирного кабанчика стремительно тощала в озлобленного худого порося, которому оставалась одна дорога – в пушечное мясо для войны с Россией.
   Егоров всё-таки запустил руку во внутренний карман своего пальто. Достал сверток, развернул его и отдал Петру белую фарфоровую коробочку, украшенную орнаментами и строками неведомых Петру стихов.
   - Знаешь, яхонтовый мой, на ней было несколько слоёв краски. Занимался ею Захар Моисеевич, золотые руки у человека, надо сказать…
  Петр невольно содрогнулся. Хотел было спросить – уж не Сандлер ли, но сдержался. Со слов Капитана, возился с табакеркой Захар Моисеевич достаточно по его же меркам, долго. А, оценивая результат своей работы, этот интеллигентный и воспитанный человек в присутствии Егорова восторженно выдал четыре слова, одно из которых было указательной частицей, а три остальных – нецензурными существительными. Коробочка являла собой так называемую «пакетовую» или «пакетошную» табакерку производства Порцелиновой мануфактуры, с 1765 года переименованной в Императорский фарфоровый завод. Пётр внимательно осмотрел внезапный артефакт былых времён, и прочел труднопонимаемую надпись:
Нимфы окол нас кругами
Танцевали поючи,
Всплескиваючи руками,
Нашей искренней любви
Веселяся привечали
И цветами нас венчали.   
   - Что это?.. Тарабарщина какая-то…
   - Сам ты тарабарщина! – полыхнул вдруг капитан: - Кларнет вам в жопу, чтобы перделось веселее… это же Ломоносов, Михайло Васильевич. В смысле – стихи его. Докатило?
   Докатить – пока не докатило, но… Пётр начал осознавать, насколько всё оказалось запущено.
   - И когда именно могла она быть сделана?
   - «Порцелинныя табакерки в форме пакета, с надписьми» делать начали в царствование императрицы Елизаветы. И были они тогда в большой моде. А, в екатерининское время мода на них прошла. Причем, довольно быстро. Вот и прикидывай, когда она была сделана. Сильно сомневаюсь, что это новодел. Про такое по части пакетовых табакерок я не слышал.  Мало того, при нанесении надписи на табакерку нередко копировался почерк лица, заказавшего ее, а то и делался отпечаток с его личной печати на оборотной стороне. Здесь его нет – не иначе, как кто-то палиться не хотел, когда подарил сию безделушку даме, наверняка, на память о мимолётной страсти. Очень может быть, что и закрасили её первый раз сразу по получению и во избежание расспросов со стороны супруга. Но сделали всё с таким расчетом - чтобы наляпанное потом удалить. И, похоже, удалили. Муж возможно старенький был… Потом снова красить начали, словом, тут тоже может быть целый детектив…
   - Тогда, уж не сам ли Михаил Васильевич - даритель? Открывателю венерианской атмосферы, как и любому великому таланту - наверняка ничто человеческое не было чуждо…
   - Не знаю, не знаю. Это уже задачка для въедливых историков. Почерки сравнивать, даты сопоставлять. Не будем заниматься домыслами. Подытожим, что имеем. Имеем пакетовую табакерку, которая, во-первых, представляет собой некоторую ценность. Найдутся люди, готовые у тебя её купить. Не ахти какие огромные деньги. Торговаться с тобой особо никто не будет, но продадут её потом – понятное дело, дороже. Они знают, кому это продавать, а ты нет. Тем не менее, ты получишь некоторую компенсацию за свалившиеся на тебя неприятности, что ты с честью преодолел. Но, ты же сам говорил, что есть нюанс. Тот самый бес, которого с твоих слов отсюда прибрали. – Капитан снова протянул табакерку Петру: - Раскатают ли его сейчас в тонкую пыль, или посадят на цепь – нам с тобой неведомо. Если посадят – насколько крепко. Сорвется – не сорвется. Возможно, это для него как якорь в этом мире. Или маяк, на который он идет. Не будет его – ему придется искать новый, или забыть сюда дорогу. Как поступить - решать тебе.
   - Это что же получается… - Пётр вертел коробочку в руках: - может это и был не «джинн из лампы», а тот самый «чёрт из табакерки»?
   - Кто же его знает? Джинн из лампы. Или из бутылки. Или бабайка из старой обувной коробки. Знаешь, сколько всего вокруг нас по грешной Земле шарахается? «Увы слепоте сынов человеческих! Ибо они не знают, что земля полна странных невидимых существ и скрытых опасностей. Если бы только они их увидали, то удивились бы, что сами существуют».
   - Как думаете, если бы он пришел к Захару Моисеевичу, когда табакерка у него была? Договорился бы с ним?
   - Послал бы его Сандлер к чёртовой матери! Мудрый старик, даже слушать бы не стал. Дал бы табакеркой ему по башке и изругал последними словами. Но, теперь, тебе, Пётр Сергеевич, решать, как с ней поступить…
   Уже стемнело, когда они попрощались. Пётр поднялся к себе, похохмил с женой и дочерью, и вышел на балкон. Достал табакерку и ещё раз её осмотрел. Вспомнил былую надпись – «Фарт не шпалер – за пояс не сунешь». Интересно, кто её сделал и когда? Ему вдруг привиделся старый умирающий дом с разбитыми окнами и распахнутой настежь входной дверью. Открытая канистра летит в сырую темноту, чиркает спичка и внутрь дома бежит широкая огненная дорожка. Белое пламя. Белый квадрат табакерки наяву у него в руках. Ключ… не нужен такой ключ. В тиски его и распилить, как тот, от дедовского сейфа в детстве. В крошево его. Он разжал руки и смотрел, как этот белый квадрат уходит вниз. Бухнуло неожиданно сильно, а может это лишь ему так показалось. Вот и всё. Пётр отвернулся и хотел уйти с лоджии, как вдруг на него обрушилась темнота. 
   - Да сколько ж можно-то… ну, второй раз уже за вечер! – устало выругалась Соня, возившаяся с кастрюлями на кухне. Свет уже вырубался по всему дому с час назад.
   - Подожди, сейчас фонарь принесу, - крикнул ей Пётр, уже приоткрыв дверь с балкона, но вокруг снова стало снова светло, и он выдохнул. Накатило ощущение внезапно и одномоментно сделанного дела, которое томило своей незавершенностью. «Закрытого гештальта» - как это модно говорить сейчас. Одного из двух. Кончился проклятый морок. Осталась реальность, с которой всё просто и понятно. И с ней он тоже разберется. И где-то внизу раздался тихий голос Капитана – «Вот видишь, не зря мы в него верили». А, может – показалось. Он снова перегнулся вниз, но никого там не увидел. Тогда он вернулся в комнату. Девчонки были на кухне. Всё три. И жизнь там била ключом.
   - Фрося! Мам, она котлету хочет стырить! Фрося!!!
   - Вот сейчас по заднице мохнатой! Морда рыжая.
   Хлопнуло полотенце – предупредительный выстрел в табурет. Из кухни вылетела маленькая огненно-рыжая молния. Легкий, скоростной и всепогодный перехватчик низколетящих котлет. Неутомимый штурмовик лежащих без должного присмотра. Оказалось, что подобранный Ольгой котёнок - девочка. Длинноногая, ушастая и глазастая. Лохматая, рыжая, с ослепительно-белыми щеками и подбородком, и таким-же ярким белым клоком шерсти на животе. Встроенное мурчало уже тарахтело как хороший мотоблок и предполагало соответствующей мощности аппетит. На повороте она запуталась в своих длинных лапах, ушла в занос и улетела задницей вперед в прихожую. Судя по донесшимся звукам, пересчитала там всю стоявшую на коврике обувь и полезла куда-то наверх. Котёнок быстро освоился в квартире, приучился к лотку, рос, точно на дрожжах, и был шустрый и неугомонный, как положено здоровому и смышлёному кошачьему ребенку. Совершаемые им мелкие пакости можно было рассматривать лишь как неизбежные последствия детских шалостей, а не предпосылки дурного характера. Попытки же своровать вкусняшку при полной собственной миске – для кошки скорее правило, чем исключение. Такая же вкусняшка в миске теряет половину вкусности, как минимум. Пётр вышел в прихожую, так и есть - Фрося затаилась на верхней полке шкафа, озорно поглядывая сверху вниз. Глаза искрились оптимизмом и уверенностью, что в следующий раз вкусной маминой котлете от справедливого возмездия не уйти.
   - Дай её мне, бандитку. – строго потребовала Лена.
   Пётр, сдерживая смех, потянулся за Фроськой. Та изобразила дерзкий «хвать» и страшный «кусь», выразительно показав остренькие коготки и четыре белых шила, но не применив их на деле.
   - Всё, пойдём спать. – в руках Лены Фрося обвисла тряпкой, признавая бессмысленность сопротивления. Соображалка у маленькой рыжей бестии тоже работала отлично. Сейчас она смиренно устроится у дочери в ногах, намоется, подремлет, а часика через полтора, когда всё успокоится, устроит ночной тыгыдым с гонками по вертикали.
   Софья сидела на диване, поджав ноги. Смотрела на роскошный букет в вазе на столике. Пётр сел рядом, обнял жену, прикоснулся губами к её щеке. Сделать шаг, чтобы сломать стену между ними Пётр не успел, Сонечка его опередила.
   - Петь… прости… я была так неправа со всем этим.
   - Забудь. Просто забудь, будто и не было ничего. Деньги – тлен. Ещё заработаем. Опыт – бесценен.
   - Вот в том-то и дело, что «опыт». Олег не кинул меня. Он меня предал… Старший брат… защитник и человек, которому можно доверить самое сокровенное. Твою-ж мать… Всё его отношение ко мне – оказалось ложью. И… я не хочу иметь дел со своими родителями. Как потом – не знаю, а пока – не хочу. Они всю жизнь дули ему в жопу, скидывая мне объедки с его тарелки.
   - Это пройдет.
   - Возможно. Я не говорила тебе, Олег хотел раскрутить меня на квартиру дяди Саши. Он меня с этой квартирой как рыбину вываживал. - Соня сидела со спокойным лицом, только по щекам её катились слезы. – И знаешь, как ловко у него это получалось? Точно гипнотизёр какой. За самое живое цеплял. Я только сидела и глазами хлопала, как дурочка. Не была бы там Ленка прописана – я бы тайком от тебя к дяде Саше побежала. Дядя Саша – кремень, и любит он нас с Ленкой. Навалял бы мне по заднице ремнём скорее всего. Но… ведь мог бы и сглупить, и вот это была бы уже полная для меня жопа. В общем - не прокатило у Олежки с квартирой. А, время, видать, поджимало. Тогда он быстро обул меня на то, что по карманам было. У Олега был план. Великий план. Надежный, как швейцарские часы. На всю оставшуюся жизнь. Которую предполагал долгой и счастливой. Олег хотел перечеркнуть всё прошлое и начать всё снова. Новая жизнь. В перспективе – Москва или Питер. Для начала – в Новосибе. Он, похоже, не только меня кинуть успел. Всё выкруженное и отжатое перетаскивал туда. Квартира, недвижимость, новая «бэха». Что ещё нужно человеку, чтобы начать жизнь заново. Любимая женщина…
   - Вот даже как? Откуда ты всё это знаешь?
   - Усмешка Судьбы. Она свела меня там с одной бабёнкой. Ради которой Олежка всё это и заварил. Та уже уезжала домой. Живет она сейчас пока в Новосибирске. С ребёнком. Девочка лет шести. Там…  - Соня замялась: - Там проблемы. С ребёнком. Не хочу говорить. Не люблю говорить про детей с проблемным здоровьем. А, так - молодая женщина. Постарше меня, но ещё молодая. И выглядит хорошо. Сероглазая, темноволосая, почти брюнетка. С хорошей фигурой. Мочек на ушах нет. Слышала про такое, да вот первый раз видела. Но, довольно милая. Миловидности сразу убавляется, если начнет откровенничать. Тогда… знаешь, это даже не просто какой-то запредельный цинизм. Это реально – готовность затоптать любого в достижении своих целей. Независимо от их, целей, размера. За любую мелочь – укатает как асфальтовый каток. Никакой жалости. Никаких лишних эмоций, уже потом под рюмочку можно просмаковать сделанное дело. Она и смаковала, раскрыв душу подруге своей на лавочке пристроившись. Ну и я тут приключилась…
   Это ради неё Олег всё затеял. Я не знаю, где и когда они познакомились, и сколько времени крутили отношения. Наверное, достаточно долго. И он умудрялся всё это скрывать. А, потом он хотел просто закрыть все свои дела здесь, выжать как можно больше денег, и начать все заново. Он сделал это. Она рассказывала, как Олег ей хвастался, что кинул свою родную сестру, как божью корову. Везде и всюду. Ибо не фиг – у неё и так всё хорошо. Он ещё кого-то обул, но я у него была как главный приз. Ему фартило и всё у него благополучно срослось. Он вложился в эту стерву. Всё, что он тут нахомячил, он выводил на её имя, безгранично ей доверяя. А она его тоже обула. Подозреваю, что она крутила им, а потом кинула. Ровно по той-же причине. У него тоже всё хорошо, а ей всё это нужнее. Ему потом вдруг стало плохо, да только это уже только его головная боль.
   - Она знала, что Олег разбился?
   - Такое впечатление, что нет. Не знала. Только его судьба и не интересовала её с того самого момента, как он, обобранный, рванул от неё в неизвестность на своей «четырнадцатой» с битым лобовым стеклом. Как понимаю, она ему этот тарантас милостиво оставила. На бедность. Всё, он для неё - отыгранная карта. Я не стала ей ничего говорить. Бумерангам свойственно возвращаться. Пусть будет сюрприз.
   - И что же им двигало? Великая любовь?
   - Представь себе – да. Он так цинично относился к этой самой любви, и сам же погорел на ней, как мотылёк на свечке. И чувство вины – у ребенка серьёзные проблемы со здоровьем.
   - Ну… тогда получается, что он в конце концов обеспечивал будущее своего ребенка. К тому же больного.
   - Наверное, так и есть. Только тут тоже есть момент: кареглазый ребенок у сероглазых родителей. Я слышала, что такое невозможно. И черты лица - я поспорить готова, что это не Олега ребёнок. Его и тут кинули. А защищать его у меня нет никакого желания. Понимаешь, если бы он честно рассказал всё, как есть – я бы пошла ему навстречу. Настолько, насколько смогла...
   Софья замолчала. Они долго так сидели и молчали. Просто сидели, прижавшись друг к другу, молча, и прикрыв глаза. И понимали, что никакой стены между ними больше нет. И более близких для них людей, чем они сами и их дочь - тоже нет. Пока нет. Но это поправимо.
   - Как твое здоровье? – спросил Пётр, не открывая глаз.
   - Хорошо.
   - Нам надо снова съездить к тёте Тане. Мы теряем время.