Баба Шура

Бабушка накормила нас обедом и отправила младшего брата спать. Тот с неохотой поплелся в свою комнату. В детский садик мы не ходили, но режим дня дошкольника соблюдался в семье строго: после обеда – обязательный сон, иначе вечером глаза будут слипаться. А летним вечером, как известно, случается всё самое интересное: родители после работы сходят с нами на реку, или отец покатает на мотоцикле, или выйдут во двор соседи и будут допоздна играть в волейбол. Как такое пропустить?

Мне уже стукнуло семь, поэтому в последнее дошкольное лето послеобеденный сон для меня отменили – видимо, чтобы привыкала к будущему учебному режиму.
Побежала я на улицу. Мячик взяла и скакалку. Во дворе – никого. Придётся идти к Маринке домой. Маринка – моя лучшая подруга, и родители наши дружат. Они вместе работают и частенько вместе проводят выходные, выезжая на лодках в лес, или просто отдыхают на берегу, рыбачат и пекут нам на костре картошку.

Двери наших квартир днём, если хозяева были дома, никогда не закрывались. Вошла я в Маринкину квартиру. Прихожей в ней не было – сразу шла маленькая кухонька, где как-то умещались печь с плитой, обеденный стол и умывальник. Из кухни двери вели в три комнаты, две из которых занимали Маринка и её родители, а в самой маленькой с одним окошком жила баба Шура, мать Маринкиного отца. Запомнилось, что над кроватью у неё – выше простенького коврика с идущими к пруду гусями – висел большой портрет Владимира Ильича. И казалось, что дедушка Ленин с лукавым прищуром смотрит в приоткрытую дверь прямо на тебя.

Баба Шура была тогда уже довольно старенькой – небольшого роста, с морщинистым лицом. Ходила она с палочкой, говорила тихо и всем улыбалась. Даже не верилось, что в молодости эта старушка руководила колхозной фермой, как рассказывала Маринка. Своего единственного сына Анатолия (она звала его – Натолий) и внучку очень любила, а вот с невесткой отношения как-то не сложились.

Конечно, нам, детям, не было дела до взрослых разборок. Что происходило в семье Маринки, мы не знали. Но не раз пришлось наблюдать, как девочку запирают в комнате и не пускают к бабушке.

Я вошла в Маринкину квартиру как всегда без стука. Бабушка Шура выглянула из своей комнатки:
– Проходи-проходи, мИлушка! (так она всех девочек называла). А внученька – под замком!
Я расстроилась. Придется играть на улице одной.
– Погоди малость, –  заговорщицки сказала баба Шура. – Сейчас я её отомкну.
Откуда-то за печкой она достала ключ и открыла детскую комнату. Маринка выглянула в дверь и позвала меня:
– Мама ушла в магазин, мне нельзя выходить. Давай пока поиграем здесь.
Мы построили кукольный домик из кубиков. Потом рисовали, потом играли с кошкой, а Маринкина мать всё не возвращалась. Я подумала, что теперь меня дома точно ждёт выговор: мне не разрешалось сидеть у соседей, когда можно и нужно было гулять на свежем воздухе. Но что тут поделаешь? Одной ведь скучно. Надо как-то дождаться Маринки.

Наконец баба Шура заглянула к нам:
– Идёт! Ступай-ко ты, мИлушка, на кухню, а я дверь закрою!
В окно она увидела подходившую к дому невестку.

Баба Шура закрыла дверь в детскую, спрятала ключ и ушла к себе. А я осталась стоять на пороге входной двери со своими мячом и скакалкой. Появилась Маринкина мать, неся тяжёлую сумку.
– Марину ждёшь? – спросила она, увидев меня.
– Да, только что зашла, –  зачем-то соврала я. – Тетя Катя, можно нам погулять?
– Можно, конечно. Сейчас она выйдет. Беги во двор.
Я поспешила выйти. Было понятно, что ей не хочется открывать комнату в моём присутствии. 

Маринка быстро прибежала ко мне, и мы занялись своими детскими делами. О том, почему её запирают от бабушки, мы не говорили: вероятно, обе почувствовали какую-то взрослую неправду. И дома я об этом никому не рассказала. Стало стыдно за свою ложь и почему-то жалко старенькую бабу Шуру и Маринку тоже. Мы-то с братом в своей бабушке души не чаяли и целыми днями были с ней...