Сентиментальная сюита. Следующий день

Повесть "Сентиментальная сюита" (продолжение)

Утро проснулось по-летнему теплым.  Море было густого сине-зеленого цвета, какой принимает морская вода в солнечные ясные дни. Шуршал разноцветной галькой прибой. Воздух был прозрачен и легок.

Они подтащили лежаки к воде и составили голова к голове. Она полулежала, облокотясь на лежак и блаженно подставив горячему солнцу спину. У ее ног плескалась напоминавшая голубое стекло вода. С нарочитой небрежностью обвязанная вокруг головы яркая косынка, распущенные волосы и большие черные очки придавали ей какой-то залихватский вид. Он тоже лежал на животе и опирался на локти, но из-за наклона берега получалось, что ноги у него выше головы. Это развлекало обоих, и они без устали вышучивали друг друга.

— Вчера ты показалась мне морской царевной, а сегодня...

— Ну-ну! Теперь ты скажешь, что утро вечера мудренее и только сейчас ты меня разглядел по-настоящему!

— Что-то в этом роде... Вместо нежной царевны в моих сетях запуталась предводительница пиратского клана. Но...

— Но ты не так уж недоволен! — перебила она.

— С женщинами, особенно умными, сложно говорить. Они излишне проницательны. Поэтому им в пику мужчина начинает делать все наоборот. Взять, допустим, меня...

— В качестве мужчины или умной женщины?

— Это невозможно!

Оба рассмеялись.

— Ты, кажется, пытался произнести речь, — сказала она очень серьезно,— так продолжай, не стесняйся.

— Спасибо. Продолжу.  Берем, к примеру, меня. Чем я, по-твоему, в данный момент занимаюсь?

— Болтаешь что на ум взбредет.

— Не только. Я лежу вниз головой.

— Не преувеличивай. Хотя... отчасти верно.

— Это верно абсолютно — и в переносном смысле. Правда, теперь я начинаю думать, что лишь повстречав тебя, я, наконец, перевернулся с головы на ноги.

— Для пляжа слишком философично. Посмотри лучше, я уже сгорела или можно еще полежать?

Он поднялся, переставил свой лежак параллельно ее лежаку, потом сел и осторожно провел ладонью по ее покрасневшей спине.

На мой взгляд, довольно — переворачивайся!

И она послушно подставила солнцу бледный живот.

 Шум прибоя успокаивал, наводил дрему. От моря тянуло свежестью, охлаждая разгоряченные солнцем тела. Он сидел на своем лежаке и смотрел в синюю даль, туда, где у сияющего горизонта море сливалось с небом. Из этого сияния вдруг родилась движущаяся белая точка. Она росла, приближалась и неожиданно превратилась в миниатюрный парусный корабль. Он следил за ним, не веря своим глазам. Парусник величаво плыл к берегу.

— Парусный корабль... — произнес он счастливым голосом. Она села и недоверчиво посмотрела в направлении его вытянутой руки. Потом вдруг радостно воскликнула:  "Вижу!" —   вскочила, сорвала очки. Он стал рядом с ней.

Распустив по ветру белоснежные паруса, корабль торжественно входил в порт. Это был настоящий парусный корабль, из тех, на которых проходят морскую практику курсанты. Парусник казался нереальным, пришельцем из другого мира. Прекрасного и романтического мира дальних странствий.

— К нам приближается сказка... — шепнула она. — Ты чувствуешь?

— Я в сказке со вчерашнего дня... — тоже шепотом отозвался он, словно боясь разрушить непрочную иллюзию.

Корабль убавил парусов и вошел в порт.

— Идем, посмотрим вблизи, — предложил он.

— Нет. — Она отрицательно качнула головой. — Пусть он  останется чудом!

Он ничего не ответил, признав ее правоту.

 Раскаленный диск солнца плавал в голубом мареве — время приближалось к часу дня. Она села, вытерла со лба пот и сказала: "Уфф, больше не могу!" — и решительно поднялась. "Наконец-то! — воскликнул он. — Я уже вполне прожарился и готов к употреблению." Она хмыкнула и пошла к спиральной переодевалке, а он понес сдавать лежаки.

Она шла ему навстречу, и золотистое платье из жатой марли чуть колыхалось при ходьбе. На ярком солнце оно просвечивало, и был виден контур бедер и стройных ног. Он во все глаза смотрел, как она приближается к нему с горделивой улыбкой красивой женщины, сознающей свою красоту и свои женские чары. Темные длинные волосы на фоне золотистого платья, зеленые, горящие от возбуждения глаза и подтянутая, хорошо вылепленная фигура делали ее чертовски привлекательной. Они медленно направились вдоль набережной, и мужчины провожали ее восхищенными взглядами.

— Есть что-то ненормальное в том, что весь город — курорт, —  говорила она. —  Представь только, круглый год жить на курорте! Это или очень скучно, или же очень весело.

— Зависит от характера субъекта, — невольно усмехнулся он. — Ты только взгляни туда, левее, к фонтану ближе.

— Дымок...

— И совершенно великолепный дымок! Принюхайся.

 Она по-собачьи потянула носом воздух и смущенно оглянулась: солидная женщина стоит посреди тротуара в яркой праздничной толпе и принюхивается.

— Идем скорее, — торопил он. — Я зверски проголодался!

— Шашлыки! Я ужасно хочу шашлыков!— она уже быстро шла по направлению в дыму, поднимающемуся над мангалом.

Мангал стоял под толстой пальмой, ствол которой напоминал огромную бутылку, укутанную слоем войлока. Распоряжался им энергичный полный продавец с угрожающе торчавшими усами и  в халате с закатанными по локоть рукавами, открывавшими креп-кие волосатые руки.  Его буйная, с проседью шевелюра, черные испепеляющие глаза и акцент не оставляли сомнений в том, что он ведет свою родословную с кавказских гор. Они заняли очередь и стали ждать, пока мясо прожарится. Хозяин жаровни священнодействовал; то и дело переворачивал шампуры, поливал уксусом лоснящееся, в коричневой обольстительной корочке мясо, не забывая при этом глаз положить на всех стоявших поблизости женщин, высказаться о последних политических событиях и собственном понимании смысла жизни.

Потом они ели сочное, остро пахнущее дымом мясо, кусок за куском осторожно снимая с шампура зубами. Жмурились от удовольствия, весело переглядывались и цокали языками в знак высшего одобрения. И жизнь была прекрасна и безоблачна, как этот сверкающий солнечный день.

Линия набережной тянулась по-над берегом. Они неторопливо шли, следуя всем ее извивам, и полной грудью вдыхали морской особенный воздух, насыщенный резкими запахами водорослей, рыбы и йода.

На противоположной от цирка стороне бульвара возвышалась башня фуникулера, напоминавшая ствол гигантского кактуса с приделанными к нему площадками для осмотра. Они купили билеты,  поднялись по лестнице и ступили в покачивающийся вагончик, Вагончик оторвался от своего воздушного причала, медленно поплыл над городом, над парком "Дендрарий" и вскоре пристал к такой же воздушной пристани в верхней части уникального парка.

Она затихла, покоренная прелестью этого зачарованного островка. Яркие павлины горделиво разгуливали на изумрудных лужайках, издавая порой громкие мяукающие крики. После долгих уговоров зрителей то один из них, то другой распускал свой роскошный хвост и словно нарочно позировал для фотографирования.

— Цветуще деревья... Ты чувствуешь, стоит пройти несколько шагов — и в воздухе разливается новый аромат. Цветущий мир... Как называются эти кустарники? Целое поле кустарников, сплошь усыпанных крупными пурпурными, розовыми, лиловыми, белыми цветами!..

 — Азалия, — прочел он.

— Азалии... — повторила она, вслушиваясь в звучание непривычного слова.

— Взгляни, кажется там речка! Спустимся?

По крутой тропинке они сбежали на мост с витыми чугунными перилами. Речка бежала в неглубокой лощине и впадала в выложенный камнем пруд, из которого водопадом обрывалась в другой пруд, большего размера. Берега лощины густо поросли вековыми деревьями, под сенью которых было сумрачно и прохладно. В прудах блаженствовали лягушки, громким кваканьем вознося хвалу небу. Порой какая-нибудь лягушачья пара замолкала и, слившись в порыве страсти, медленно погружалась на дно. Выше по течению шелестели заросли бамбука. А в воздухе стоял терпкий хвойный дух — мрачноватая аллея столетних елей уходила вверх и налево. Они свернули в эту аллею и остановились.

— Давай сядем, — полувопросительно произнесла она.— Здесь, под этой огромной древней елью. — И принялась сметать с темно-зеленой скамейки пожелтевшую хвою.
Ветви ели опустились шатром под действием времени и собственной тяжести. Они сели и замолчали, боясь разрушить мгновенно возникшую близость. Она прислонилась щекой к его плечу и взяла в ладони его руку; перебирала, теребила его пальцы своими нежными пальчиками.

—  Однажды, — она начала свой рассказ теплым грудным голосом, — я стояла в очереди у билетной кассы. Фильм уже не помню, да это и значения не имеет. Следом за мною пристроилась влюбленная парочка. Глухонемые. Парень и девушка. Оба высокие,  симпатичные, лет восемнадцати-двадцати. Она — темноглазая и темноволосая, он — кудрявый блондин.  Они разговаривали глазами и руками. Трещали без умолку! И никакого комплекса неполноценности, пожалуй, даже презрение к окружающим. Во всем мире их было только двое. Они, то касались друг друга пальцами, то разговаривали жестами. В их лицах недоставало привычной мимики, но руки... руки были живее лиц. Нежные, ласковые, страстные пальцы то переплетались, то ненадолго расставались, чтобы тотчас сплестись вновь. Физический контакт, вероятно, значил для них гораздо больше, чем для нас, выражающих свои чувства в разговоре. Эти двое были беспредельно счастливы — и ни до чего в мире им не было никакого дела!

— Почему ты об этом вспомнила?— спросил он после паузы.

— Так... вспомнилось... Я сейчас пыталась разговаривать с тобою пальцами. Ты почувствовал?

— Да. Ты не веришь?

— Верю, — она с удивлением воззрилась на него.

В ее чуть наигранном удивлении крылись лукавинка и вызов. И, отвечая на этот вызов, он схватил ее в охапку и начал неистово целовать. Она отбивалась, увертываясь и смеясь, потом вдруг обвила его шею руками и полностью отдалась поцелую. Послышались чьи-то голоса,  и она, стремительно спрыгнув с его колен, быстро оправила платье и напустила на себя строгий вид. Он взял ее под руку, и они чинно пошли по аллее вверх.

Следующую аллейку пересекал прозрачный ручей. Немного поодаль виднелась солнечная полянка с неглубоким бассейном в форме неправильной восьмерки. В бассейне плавали золотке рыбки, а рядом стояла беседка из бамбука в стиле китайской фанзы. Над ручьем изгибалась ажурная арка китайского мостика. Тонкий аромат издавали розовые кусты с крупными, размером с  блюдце, чайными розами.

 Она взбежала на мостик и замерла, завороженно глядя в ручей. Он стал рядом.

 — Стояла бы так вечно и слушала, как журчит вода... — помолчала. — В детстве я обязательно хотела стать принцессой. Даже Боженьку об этом просила. Мне тогда лет пять было, а бабушка верила. По-своему как-то — собиралась вернуться на землю птицей или растением. Что-то буддийское, правда?

— Действительно, — он положил руку ей на плечо. — А ведь просьба твоя исполнилась.

— Что? — она непонимающе  нахмурилась.

— Ты стала принцессой... —  он смотрел в милое подвижное лицо и видел, как ее зеленые глаза светятся радостью, смущением и торжеством.

Около пяти они спустились к морю. Словно насытившись за день солнечным светом, оно приобрело красивый и глубокий бирюзовый  цвет, который кажется неправдоподобным на почтовых открытках и который, как это ни странно, очень близок к естественному. Солнце стояло довольно высоко, однако уже ощущалась предвечерняя прохлада, и в своем легком платье она начинала поеживаться.

— Зайдем перекусить? — спросил он. — Есть ужасно хочется! Помнится, неподалеку я видел кафе... Вон там, за углом!

Стеклянный параллелепипед диетического кафе внутри оказался неожиданно милым и располагающим, быть может потому, что было мало народу. На столиках стояли вазочки с живыми цветами, скатерти отличались снежной белизной, а в баре продавали хорошее вино. Они жадно ели сосиски, творог, яйца и запивали вином. Летний сезон еще не наступил, и за столиками сидело человек семь-восемь. Кто-то читал свежую газету, кто-то отрешенно жевал диетические сосиски или коротал время за стаканчиком вина. Никому и ни до кого не было дела. Ею овладело дурашливое настроение.

— Нет, ты видишь? Видишь? — пытаясь удержаться от смеха, серьезно говорила она,  и тут же снова начинала смеяться. — Ну что такое? Это ненормально!

— Не положено, — мрачно подтверждал он. — Последняя стадия... — и с глубокомысленной сосредоточенностью показывал ей палец. Она прыскала в ладонь, уже просто изнемогая от смеха, а он с осуждением покачивал головой.

 — Пора, видно, идти к морю, иначе ты тут скончаешься от хохота, и я буду всю оставшуюся жизнь себя винить! — он поднялся из-за стола. И она пошла следом, цепляясь за его руку и из последних сил сдерживая рвущийся смех.
На улице она приостановилась и набрала полную грудь воздуха. Некоторое время стояла так, замерев, не дыша. Потом резко выдохнула, вытерла выступившие на глазах слезы и с облегчением сказала:

— Все!.. Ты не удивляйся, мне смешинка в рот попала... — и смущенно пожала плечами. — От нервов бывает, что ли? Слишком много впечатлений. К тому же я сгорела, надо зайти в магазин и купить одеколон. Ты протрешь мне спину.
 — Говорят, надо сметаной.

Предпочитаю одеколон.

— Пить, — машинально добавил он.

— Вот, твои одичалинки полезли!

— Пожалуй, усмехнулся он. — Слушай, давай купим тебе вечернее платье! Хочется что-нибудь тебе подарить.

— Платье?.. Нет! Подари мне лучше маленькую вещичку. Чтобы я повсюду ее с собой носила.

— Тогда кольцо. Это будет нашей помолвкой.

— Хорошо, — сказала она серьезно и грустно, — пусть это будет нашей помолвкой... — И тут же вскрикнула: — Ой, но ведь магазин до семи!

Они успели к самому закрытию. Он предложил ей на выбор несколько дорогих колец, но она лишь отрицательно качала головой.

— Слишком много золота. Не люблю. — И даже поморщилась. —  Покажите мне, пожалуйста, — обратилась она к продавцу, — вон то, с двумя александритами. — Примерила на палец. — Смотри, какое изящное, и как раз впору. Эти камни меняют цвет в зависимости от освещенности — как мои глаза от настроения.

Он получил  сиреневую коробочку и протянул ей, но она отвела его руку.

— Сегодня в полночь состоится наша помолвка. Это кольцо ты наденешь мне на палец сам.

В гостинице они расстались, договорившись встретиться примерно в девять. Она обещала зайти, как только приведет себя в порядок.

Закрывшись в номере, она сбросила платье и голышом побежала в ванную. Долго плескалась под душем, подставляя тугим струям спину, живот, бедра. Пенной шапкой взбила на голове шампунь и полюбовалась на свое отражение в зеркале. Хихикнула, прополоскала волосы. Потом с удовольствием растерла полотенцем порозовевшее тело, кожу которого слегка саднило от солнца, — одеколон они так и не купили. Натянула свитер с брюками и спустилась на первый этаж в парикмахерскую.

Часов не надела и, сидя под сушилкой, нервничала, то и дело щупая накрученные на бигуди волосы: подсохли — нет?.. Наконец вырвалась из парикмахерского плена, наполненного запахами душистых шампуней, красителей, лаков и других женских хитростей, и поднялась к себе. Села перед зеркалом и стала подправлять прическу, стараясь убрать общепарикмахерскую обезличенность. Потом наложила вечерний макияж, почти незаметный, чтобы не выглядеть вульгарной, и долго всматривалась в свое отражение, а на душе скребли кошки: сеточка морщинок возле глаз, увядающая кожа... Встретиться бы десять лет назад! Десять лет... Нет, сейчас! Любовь зрелой женщины, искушенной во всех премудростях Евы, чего-нибудь да стоит! Первая любовь... Последняя любовь... Для меня они слились в одну Любовь. Страшно, словно я совсем одна, обнаженная и беззащитная, а на меня накатывается нечто бесформенное и огромное — и я не могу двинуться с места...
Конечно, она опоздала!

В дверь неуверенно постучали, и ему вначале показалось, будто он ослышался. Стук повторился, на этот раз решительней.

— Кто-то обещал не опаздывать! — воскликнул он, пропуская ее в комнату.

— Я... — она пригнула голову и исподлобья глядела на него, хлопая подкрашенными ресницами, — я в парикмахерской была. Я дольше не могла ходить в таком нецивилизованном виде!

 — Надо было предупредить. Мало ли что!

— Что? — в глазах ее зажглись лукавые огоньки.

— Нну, не знаю.

Она потерлась носом о его плечо, и в нем поднялась волна нежности.

— К морю пойдем, — полуутвердительно сказала она.

 — К морю, — отозвался он сдавленным голосом и поспешно отвернулся, чтобы она не заметила выражение его лица.

По освещенной набережной дефилировали отдыхающие. Некоторые направлялись от морского порта в сторону гостиницы "Жемчужная", другие — в противоположную. Было много иностранцев, особенно немцев. Все мужчины были в светлых куртках и светлых же брюках, женщины — в клетчатых юбках. Они чинно прогуливались по набережной, смеялись и болтали.

— Насколько свободнее нас они держатся!— с завистью оказала она. — В них совсем нет скованности. Они естественны, как дети.

 — Нам, русским, еще со времен Петра присущ некоторый комплекс неполноценности по отношению к Западу. Как молодежь гоняется за импортными тряпками! И не только молодежь. Дело не в тряпках. В нас есть глубинная раздвоенность, склонность к постоянному самокопанию. Мы должны знать смысл жизни — не меньше. Без высшей идеи нам, русским, никак невозможно! Они же прекрасно обходятся и без высшего смысла. Меньше комплексуют, делают свой бизнес. И потом, нам, как ни одной другой нации, свойственно полагаться на "авось". Пока крыша не потечет — палец о палец не ударим. А как потечет, еще и подождем: вдруг сама залатается?.. Немцы или же там англичане ремонт заранее произведут, чтобы и течи не образовалось. Разница национальной психологии.

— Да. И трудно сказать что лучше.

— Тебе не холодно?

— С тобой-то?.. — она прижалась к нему и замерла на мгновение.
Они спустились по ступеням набережной на усыпанный отшлифованной галькой берег. Сонное море устало ворочалось в своей бескрайней постели. Лизал берег несильный прибой. Пахло озоном и йодом. Они неподвижно стояли, вглядываясь в черную живую мглу, которая овевала их лица прохладой и вздыхала, утробно и тяжело. Порой что-то всплескивало там, в  непроницаемой темноте.

 — Мы с тобой... на берегу моря... — задумчиво произнесла она. — Невероятно! — и засмеялась негромким русалочьим смехом. Оборвала свой смех. Повисла долгая пауза.

— И нас только двое во всей вселенной... —  поёжилась.
— Замерзла?

— Зябко. Глубоко вздохнула. — А на душе — и хорошо и грустно. Пойдем-ка на набережную и присмотрим кафе возле самого синего моря. Пусть там будет много людей, и пусть они веселятся!

Кафе "Бриз" стояло прямо на набережной. Они поднялись на второй этаж и сели так, чтобы видеть море. Но из залитого светом аквариума кафе виделась только плотная чернота, изредка прочерчиваемая огоньками небольших рейсовых теплоходов, заходивших в сочинский порт. Заказали ужин и молча сидели, завороженно глядя во мрак. Казалось, что оттуда, из темноты наблюдает за ними кто-то недобрый — и ждет. А они в этой стеклянной светящейся коробке совершенно перед ним беззащитны.

Из-за невидимой скалы мола вдруг величественно выплыла сверкающая сотнями иллюминаторов громада корабля. Он был соткан из множества огней и как бы парил в пространстве, где чернильная густота воздуха незримо мешалась с более плотной консистенцией воды. Описав широкую дугу, корабль взял курс на Батуми.

 — Здесь всё обнажено и болезненно прекрасно, — глухо произнесла она.
Он промолчал. Корабль, удаляясь, превратился в золотую точку —  и исчез.

 — Да... — после долгой паузы отозвался он, словно очнувшись. — Здесь просто физически ощущаешь поток уходящего времени.

— У нас еще целые сутки! — воскликнула она с внезапно исказившимся лицом. — А это много, много часов...

Он внимательно посмотрел на нее: она явно боролась с собой, со своим настроением. Потом они ели фирменную рыбу и запивали белым вином.  Она с любопытством жевала маленькие кусочки и строила удивленные рожицы — у рыбы был непривычный вкус. За соседними столиками галдели и пели что-то на ломаном русском языке.

 — Пригласить тебя на танец? — спросил он.

 — А, пригласи! — бесшабашно махнула она рукой.

Он поднялся, церемонно обошел столик и склонился: "Сударыня, имею честь ангажировать вас на этот непонятный танец. Тряхнем стариной?

 — Ничего себе, пригласил!— расхохоталась она. По твоему, я совсем старушка?

 — Боже избави! — испугался он. — Я к тому, что сам не умею это танцевать.

В музыку она вошла самозабвенно. В ее мягкой пластике, легкости и быстроте проглядывала неуловимая рысья грация. Рядом с нею он казался себе неповоротливым медведем.  А, встречаясь с ее возбужденно горевшими глазами, каждый раз испытывал тревожную ликующую радость истинно влюбленного, для которого предмет его страсти — самый необыкновенный и прекрасный в мире. Танец кончился — и ей зааплодировали. Она послала всем воздушный поцелуй и направилась к своему столику. Какой-то иностранец перехватил ее по дороге и что-то сказал — она вспыхнула и смутилась.
Потом они пили белое, с кислинкой,  вино, и он словно невзначай поинтересовался, что тот сказал? Она хмыкнула и снова зарделась.

— У-у!.. Тебя пора похищать! — он расплатился по счету, и они покинули веселый "Бриз".

Долго, обнявшись, брели вдоль набережной, слушая вечный прибой.

— Пора в гостиницу, — произнесла она тихо и серьезно.

И они повернули обратно.

Было что-то сентиментальное, грустное и даже несколько комичное в этом обручении в полночь. И, понимая это, он, однако, по мере приближения стрелки часов к двенадцати ощущал все большее и большее волнение.

Они стояли в ее номере друг против друга, и когда стрелки сошлись на полуночи, он с  глубоким внутренним трепетом извлек заветную коробочку и достал кольцо. Она протянула правую руку, и он надел ей на палец тонкий золотой обруч. Сиреневыми огоньками вспыхнули и заиграли александриты. Она неотрывно смотрела на кольцо, и в ее лице было что-то такое, что заставило его сердце болезненно сжаться. Когда она подняла глаза, он вдруг увидел в них сиреневые искры — и неистовое чувство благодарности, восторга и нежности затопило его душу.

— Я люблю тебя... — сказал он и шагнул ей навстречу.

Продолжение: http://proza.ru/2024/06/10/741