Каролина

Пожалуй, труднее всего пришлось почтенной agave karatto, когда в соседях у неё появился нахальный безродный цветок.

 Дерзко обозрев каскад камней, обрамляющий ведущую к морю тропинку, витые столбики ограды террасы – единственного украшения двухэтажного дома кирпичной кладки, такой добротной, что все ветра мира лишь сдували с него пылинки, юный представитель флоры проклюнулся окончательно при виде нелепой конструкции на южной стороне здания. 

Выпустив нежные лепестки, цвет которых владелец местного кафе Маклафлин, ценитель жемчуга, определил бы как pink in white, новичок вскинул рыльце к облакам и воскликнул:

–  Что за несуразная штуковина выросла на самом верху! Она похожа на стену полуобрушенного помещения, или окно, заделанное глиной, за которым кухарка скоро  поставит в печь земляничный пирог!

Услыхав слово «кухарка», agave karatto встрепенулась, ведь у ней имелось ещё одно имя, самое заурядное, - «Агава», которого она стеснялась, поскольку оно напоминало о её принадлежности к простецкому роду спаржевых – и от родственников она унаследовала некоторую   склонность к пустопорожним разговорам и слухам, впрочем, сплетни у нее носили скорее описательный характер – и дама никогда на спешила судить ближнего направо и налево.

- Эта штуковина называется «дымоход», - терпеливо пояснило многолетнее растение. – На Ренне трубы приделывают по торцевым сторонам зданий, а не по середине.

Непочтительный юнец не успел сделать никаких выводов, так как следом услыхал ещё одно разъяснение, исходящее от словоохотливого почтальона Bruno, развозящего периодику на велосипеде с музыкальным звоном. Bruno задержался возле дома с кирпичной кладкой из-за Лизы, коровы месье Тиллмана, элитной представительницы голштинского племени, чьё бесценное молоко – в шкале оценки жемчуга по Маклафлину высшей категории  white – продавалось по всему миру пинтами, квартами и литрами за соверены, луидоры и эскудо.

Крутобокая и стройнобедрая корова переводила свои коровьи глаза с люцерны на ромашки, загораживая тропинку, и словоохотливому Brunо не оставалось ничего другого, как вмешаться.

- Да, это дымоход, - подтвердил почтальон. – На Ренне существует достойная уважения местная традиция выводить печные трубы по торцам зданий, а не по фасаду, или же в середине дома. Для прохладного климата центральной и северной Европы подобное расположение дымохода приводило бы лишь к неоправданному расходу топлива, но в теплом реннском оно, напротив, способствует тому, чтобы помещение летом не перегревалось, если печь используют для готовки, или же кипячения воды.
 
Слушавший внимательно цветок так и не понял, как правильно говорить: «по торцевым сторонам зданий» или «по торцам зданий» - а то и просто сказать «сбоку» –  поэтому вопросы касательно геометрических форм он больше не задавал, но любопытство всё ещё щекотало его, и он уставился на новые «штуковины», которые возвышались вдали у моря – скалы, похожие  на замки из шафранного янтаря;  а Bruno, вытащив из сумки свою камеру Canon EOS T7 rebel, стараясь не запачкать ботинки,  запечатлел нового соседа достопочтенной agave karatto макрообъективом 60 мм и загрузил изображение в поисковую систему «World Plant» с намерением отослать снимок в «National Geographic». 

В том году, когда остров Ренн электрифицировали,  Bruno отправил одну из своих цветочных работ на международный конкурс и даже попал в топ, а его желтый мак разместили в спецвыпуске журнала, в результате об острове Ренн узнали во всём мире, впрочем, и  после того, как Ренн внесли в реестр путешественников, там мало что изменилось. Разве что местные власти приняли решение заменить дышавший на ладан почтовый пароход, на авионетку, но дело застопорилось, несмотря на то, что Irеne, взбалмошная, высокомерная дамочка, которая снискала дурную славу своими, по выражению ворона Scandio, «закидонами», внесла на развитие воздушных путей сообщения кругленькую сумму.

Пока Bruno выстраивал кадр, мудрый Scandio, притаившийся неподалёку в ветвях пирамидального тополя, лениво думал:

«Вот придурррррки!  Это не дымоход, а труба от плиты на дррррровах! А, ну их, лучше промолчу и подумаю, как лучше намекнуть этой стервозной цыпочке, где она сложит свою глупую кудрявую головёнку, если не перестанет лезть куда не следует!».

А пока ворон думал, распознаватель растений «World Plant» обнаружил  цветок в базе, и Bruno  поделился результатом вслух:

- Да ты, оказывается, Iris germanica! Так… надо сообщить Маклафлину, что тебя добавляют для ароматизации ликеров.

- Это не столь важно, - встрепенулась агава. – Лучше загляните в научную классификацию, из неё можно почерпнуть гораздо больше полезного.

И когда Bruno зачитал сухие данные о травянистом многолетнем растении рода Iris, семейства Ирисовых, сам цветок, уяснив, что имя «Ириска», вот-вот готовое сорваться с его языка, не будет пользоваться успехом, понял, что  «дымоходы» и прочие камни ему малоинтересны, а уж когда в пряном майском воздухе прозвучало, что семейство Ирисовых входит в спаржецветный порядок, а со строгой агавой они не просто соседи, но состоят в дальнем родстве, Iris восхитился сдержанной мудростью суккулента и был  удостоен знакомством с главной историей острова Ренна о том, как рыбак Stollo женился на романтической барышне с нездешним именем Каролина, настоящей леди,  чересчур воздушной для земного пространства, нежной, как лепестки розы, и ароматной, как ночной алиссум.

***

Возможно, запах алиссума и привлёк не испорченного женским вниманием тридцатидвухлетнего великана, когда тот очищал от крабов свою сеть. 

Едва медовый аромат достиг носа рыбака, то ударил ему не только в голову, но и в сердце. Stollo распрямил спину и, заметив в неводе прореху, собрался было выругаться, но в этот момент на террасе дома с кирпичной кладкой и дымоходом появилась хозяйка – прекрасная Каролина. Stollo не стал бы задерживать взгляд на этой неприступной женщине, если бы в этот момент из соседнего особняка не донеслась чувственная мелодия. И хотя Stollo не знал ни единого слова по-английски, он тотчас же перевёл эту незамысловатую фразу: «Oh, my darling, I’ve hungered for your touch».

Сердце колосса забилось в унисон с голосом неизвестного певца,  труженик  чуть было не выпустил весь улов полуметровых рыб обратно в море, куда уже начал рассеянно подталкивать  лодку –  и  если бы не резковатый фальцет, прозвучавший из особняка как  винтовочный  выстрел, великан вполне мог остаться без ужина.

- Irеne, перестань крутить пластинку, ты мешаешь мне сосредоточиться. Ты постоянно забываешь, что я пишу самый главный трактат в своей жизни, трактат о людских делах. Поди лучше на пристань, посмотри, не пришвартовался ли почтовый пароход.

Здесь агава прервала своё повествование, ей показалось, что Iris germanikа слушал невнимательно;  он в отличие от Лизы, спокойно жевавшей на обочине   люцерну, крутил лепестками из стороны в сторону, и  это слегка  нервировало почтенную агаву.

В молодости она хотя и с трудом, но терпела, что ее рассказами пренебрегают, но с ходом лет стала из-за этого волноваться, а от волнения на её широких, всё ещё зелёных ветвях выступал мучнистый налёт. 

Он не портил облика благородного растения, однако его пугающее сходство с жемчужинами цвета cold white побуждало агаву скрывать свои эмоции, и лишь проницательный Scandio догадывался, чего стоило agave karatto сдерживаться – ведь Маклафлин, занося цветок или животное в свой реестр, как будто лишал его свободы.
 
Scandio  знал, что именно очутившись на страницах  реестра  ярко-рыжая Lisette обратилась в степенную черно-белую  Лизу, с которой стало совсем невозможно зажигать, и Scandio выжидал, пока бывший  весельчак Bruno окончательно выродится  в зануду и  начнет  снимать монохромные объекты.

Scandio раскрыл было клюв, чтобы поторопить события, однако облик задиристой цыпочки, которая при иных обстоятельствах вполне могла бы быть названной им une Сorneille Effront;e (дерзкая ворона) заполнил его воображение, и он слушал в пол уха, как агава рассуждает о цвете в цветах.

Тон, которым агава обратилась к своему дальнему сородичу, показался ирису чересчур строгим, но он приписал это своему безграничному воображению.

- Что вы, уважаемая агава, - смущённо и едва слышно прошептал Iris germanica, - я всего лишь попытался представить всё, что я слышал. Эта песенка, которая поразила гиганта… как там... нет, напеть я не смогу, у меня даже лепестки ещё не раскрылись как следует, им, вероятно, требуется пища, поэтому я услышал «Я хочу скушать твои объятия». Вот уж чего я не в силах представить! Это как?

- Как, как! - рассердилась агава ни с того, ни с сего, оглядывая себя внимательно: всё ли в порядке с её потускневшим, но все еще изумрудным нарядом. – Посмотри, как Лиза кушает траву, только посмотри, с какой нежностью объедает она аметистовый венчик.

Глядя на неё, можно подумать, что она различает цвета. Ведь нижние сросшиеся в лодочку буро-пурпуровые лепестки напоминают лодку, а верхние светло-лавандовый парус, и корова накатывает на цветок словно морская волна, и я думаю, что именно в пыльце люцерны скрывается популярность Лизиного молока, и я уж вовсе не удивлюсь, если однажды Лиза заговорит, поэтому пусть послушает историю любви ещё разочек. А если бы меня слышал Маклафлин, я бы прибавила, что этот полукустарник семейства бобовых применяется в лекарственных целях, и ничего общего с его шкалой ценностей не имеет.

«Ни фига эта кухарочка не изменилась, всё такая же заноза! Так и быть не скажу, что из её родственницы agave azul в Мексике перегоняют мескаль, по-английски фразочка звучит именно так, как её перевёл этот желторотый птенчик», - успел подумать Scandio, пока Bruno что-то набирал в своём планшете. – «Может, я тоже не отказался бы закусить цыпочкиными обнимашками…», и ворон погрузился в приятные мечты, пропустив  обстоятельный ответ почтальона.

- Oh, my darling, I’ve hungered for your touch электронный переводчик «Гугл» переводит как «О, моя дорогая, я истосковался по твоим объятиям». Где-то я это уже слышал, или читал, впрочем, не моего ума это дело. Когда речь заходит о любви и прочей биохимии, мне хочется сесть на мой велосипед и укатить как можно дальше с этого острова, по сути я здесь уже всё снял, в том числе и Лизу в ту пору, когда она носила рыжую шевелюру и не была такой монохромной…

- Лиза была хромой? – уточнил Iris germanika. – Простите, я не расслышал, слово какое-то не живое.

- Это специальный термин, применяемый в фотографии, - затрещал Bruno, -  означает чёрно-белый, как пятна на шкуре нашей голштинки. Я бы снимал монохромную фотографию, но у меня нет программы обработки фото, вот и приходится запечатлевать для потомства то, что есть. Ну-ка, а что если сделать фото, как Лиза поедает люцерну? В этом свете обычный баклажановый цветок кажется фиалковым…

Bruno щёлкнул затвором, остался доволен результатом и подумал, что надо послать снимок в журнал;  если бы не условие, что  работы принимаются лишь  с названиями, почтальон сделал бы это немедленно. Погружённый в придумывание подписи для фото черно-белой коровы, уткнувшей морду в лаймовое море люцерны, в котором мелкие соцветия казались виноградинами, он едва вникал в усыпляющий голос агавы, продолжившей рассказывать о любви леди и рыбака.

Агава, неплохая рассказчица, однако, грешила склонностью перепрыгивать с одной темы на другую, цепляясь, за слова как душистый горошек за изгородь, вот и теперь, услыхав слово «баклажановый», она завела  подробный рассказ о другой свадьбе – нищего философа Argio, сына кухарки, и богатой наследницы,  неуравновешенной Irеne, которая была остра на язык, и отпускала колкие словечки направо и налево, пока к ней не посватался молодой граф, щёголь и красавчик Dennio.

Irеne, возможно, решила его испытать, а, может, её отпугнуло сообщение Маклафлина, что аристократ, по словам посудомойки бара слабоват в постели – это никто так и не узнал, но она прилюдно обсмеяла его приталенную рубашку от Армани в тонкую полоску ежевичного цвета и  облегающие брюки цвета cold silver light по шкале владельца бара. Dennio стерпел, но Irеne пошла дальше. Вытащив из сумочки карандаш для подводки глаз, она намалевала на его штанах каких-то чёртиков и расхохоталась:

- Вот теперь ты похож на далматинца, пролившего на себя сливовый компот, Dennio!
Сравнения со псом тонко чувствующий  дворянин перенести не смог и в тот же вечер утопился в море.

Scandio, так и не придумавший достойный ответ своей подруге, вдруг разозлился, спикировал с ветки тополя вниз, раскрыл клюв и возмущённо прокаркал:

- Дуррррак! Если бы мои чернильные глянцевые перья сравнили с пыльными ошметками черных грифов, я бы заклевал обманщика до смерти!

Так ему и надо было поступить с этой troia, donna che facilmente si concede agli uomini!* (* дама, легко уступающая желаниям мужчин). И раз уж я, по выражению мужа Irеne, снял с себя обет молчания, то я выскажу, наконец, причину, по которой эта дамочка обозвала  единственного достойного  жениха собакой. Он посмел скопировать цвета её наряда: белое короткое льняное платьице, украшенное у ворота аметистовой брошью! Брррред!

- Ты, Scandio, вероятнее всего не был влюблён, - покачала листьями агава, скорее огорчаясь, чем радуясь, тому факту,  что седой ворон, давний её оппонент, вмешался в плавный ход истории. – Тебя в то время и на острове не было, и куда уж тебе знать, что порой достаточно одной искры, чтобы разгорелся пожар, а уж искрить Irеne умела как никто другой.

Поэтому её за редким исключением избегали все жители Ренна, и для неё большой удачей после смерти франта стало предложение руки и сердца, исходящее от философа, который был старше её и уж точно опытнее; его привлекло не само  её состояние, но  возможность  завершить  свой трактат о людском, к тому же женщины, а тем более такие непредсказуемые, как Irеne, давали богатую пищу для размышлений.

И не торопитесь спрашивать какую, я всё расскажу в свое время. А пока позвольте начать с того, что Irеne серьёзно верила в то, что существует загробный мир, и никто не смог убедить её в обратном. Есть ли он и в самом деле, неизвестно, но Irеne была упорной фантазёркой, и она писала своему Dennio письма в никуда. Над ней смеялся весь Ренн, но она продолжала верить, что утонувший аристократ ей ответит.

- Ну да! – встрепенулся Bruno, у которого в голове начало брезжить название для снимка. – Я собственноручно опускал это письмо в почтовый ящик, ещё подивился, какой чудной адрес в графе «отправитель» «Villa aldilа» - потустороннее жилище, а это объяснилось уже после того, как…

- Да что вы себе позволяете? – окончательно разозлилась агава, отчего её малахитовые листья оделись в камуфляж. – Нельзя сделать омлет, не разбив яйца! Запрещено бежать впереди паровоза! Невозможно лететь быстрее, чем авионетка! Противно  логике сначала потопить пароход, а потом проделать в нём дыру!

Вот теперь я понимаю жену философа, когда она, услыхав, что мужу надоела песня о  тоске по прикосновению, а это всё, что осталось у неё от Dennio, - взмахнув короткими волосами, со всей дури стукнула по патефонному столику, отчего по стеклянной столешнице разбежались трещины, и если бы они попались на глаза Bruno, он подумал бы, что это карта Апеннинской горной гряды близ пика Ветторе, а борозда, которую оставила на виниле подпрыгнувшая игла, объяснила бы ему причину возникновения шрама на запястье Irеne. 

Увы, после смерти аристократа молодая женщина, подверженная внезапным приступам гнева, причиняла боль всему, что движется, а после, придавленная чувством вины, словно надгробием, причиняла боль себе. И лишь письмо из иного  мира вновь сделало её кроткой.

- Вздорррр! – замахал крыльями возмущённый Scandio. – Уж я-то облетел все земные закоулки, и могу с уверенностью заявить, что загробного мира не существует!

- С фактами не спорят, умная птица, - зазеленела ядовитым абсентом агава. – Однако каждый четный вторник Irеne отправлялась на пристань и получала новое послание от Dеnnio, а в ответ отправляла в каждый нечетный свое.

А тот день, когда она включила песенку, поразившую Stollo, был средой, понимаешь? Средой, а не вторником! Irеne отправила новое письмо накануне, и по логике событий получить ответ было ещё рано, но муж велел ей сходить на пристань, а она умела быть и послушной, ведь муж желал ей лишь добра.

Он её не любил и не пытался управлять её сердцем, трактат о человечестве был куда важнее, а кого там любит жена, едва ли казалось ему достойным материалом. В конце концов, Dennio утопился, а писать Irеne мог любой проходимец, ведь она была ещё и доверчива. И уйти от мужа она не помышляла, она всё-таки была настоящей дамой.

Агава остановилась, чтобы перевести дух, и, наконец, Iris germanika, которому прискучило слушать о вещах, которых он не понимал, задал справедливый вопрос:

- А причём здесь Каролина и Stollo? Я уже начал путаться, кто есть кто в этом квартете.

- Потерпи немного, - нахмурилась агава, успокаиваясь. – В этой истории не должно быть недосказанности, ещё немного, и я дойду до Каролины. Так вот, была среда, но Irеne покорно отправилась на пристань и в ожидании почтового парохода случайно подслушала разговор служащих порта, из которого ей стало ясно, что письма ей пишет не любимый Dennio, а какой-то вечно пьяный итальянец, который и по-итальянски то двух слов связать не может, а свои изысканные признания составляет при помощи электронного приложения.

- Я догадываюсь, что последовало далее! – закричал внезапно повзрослевший Iris germanika и взволнованно забил проклюнувшимися лепестками, которые из нежно-лиловых стали вдруг фиолетовыми, что соответствовало последней категории шкалы Маклафлина purple. – Irеne разнесла и пароход и гавань в щепки, а затем утопилась сама!

- В том то и соль этой истории, что Irеne  непредсказуема, - агава подняла свои листья вверх, оглядывая внимательно их одревесневшую мякоть. – У  жены философа  мелькнула подобная мысль, и она уже махала вокруг себя воображаемым топором, но в тот момент в пространстве, как метеор, пролетела золотая искорка, и разгневанная женщина остановилась, как вкопанная. С удивлением она обнаружила, что её соседка, молчаливая   Каролина выронила брошь, но то ли не заметила потери, то ли была ослеплена обликом длинноволосого красавчика Stollo, но факт остаётся фактом, и Irеne переключила внимание на ровесницу.

В своём воображении она забросила топор куда подальше, а воображение её было громадное, и на мгновение позабыв и Dennio, и обман, и мужа с его трактатом, отправилась знакомиться с соседкой. Нет, конечно же, Irеne знала о её существовании, но поглощённая перепиской с утопившимся любимым, не пыталась поддерживать и видимости добрых отношений. Но ей такое поведение простительно.
 
И вообще, стоит упомянуть, что Irеne прощалось абсолютно всё, и даже не потому, что она, не раздумывая, давала в долг, тотчас же забывая об одолженной сумме, и владелец нашего единственного питейного заведения  Маклафлин клялся мамой, что Ir;ne, опрокинув рюмочку, восклицала: «Господи, не возвращай мне память! Не делай меня орудием  мести, вот это-то уж точно меня убьёт!», а потом кидала на дубовую стойку больше положенного, однако Маклафлин, который в начальной школе мечтал стать математиком, мысленно откладывал сдачу на ее кредитную карточку, чтобы не смущать сумасбродку в те моменты, когда она, словно потерянная, прочитав между строк в письме итальянца, что он нуждается, вливала в себя неразбавленный Бурбон, и вот уж о чём она меньше всего думала тогда, так это об оплате.

- Ну, я уже понял, к чему всё идёт, - Iris germanica сложил пурпуровые лепестки в трубочку. – Irеne начала отсылать обманщику сначала небольшие суммы, потом побольше, и так он и разорил её, а её муж-философ опростоволосился и погорел со своим трактатом о приматах, ведь поведение Irеne непредсказуемо.

- Сколько слушаю эту историю, а как доходит до этого места, так я начинаю жалеть, что изводил итальянца своими якобы предсмертными криками, отвлекая его от сочинения Irеne очередного идиотского письма, пользуясь шаблонами с сайта «Innamorato di una ragazza», но я хотел, чтобы он начал говорить своими словами, - ворон Scandio, сложив крылья по бокам, стал напоминать судью, и лишь отсутствие судейской шапочки мешало сказать о нём «совсем как человек». - Лучше бы я потоптал ту белокурую римскую голубку, что напрасно ворковала, привлекая моё внимание.

- Да, Scandio, - cогласно покачала листьями агава, а сколько я ни рассказываю эту историю каждому новому цветку, всё переживаю её как в первый раз, а я далеко не юна, и перегрузки сказываются на мне не лучшим образом, на моих листьях появляется мучнистый налёт, но, похоже, вы опять запутали логику повествования, и раз уж я вспомнила Каролину, то перейду теперь к леди.

Каролине едва минуло тридцать. Бездетная и одинокая барышня проживала в Ренне с рождения, но если жизнь Irеne разворачивалась на виду, то жизнь Каролины протекала так, словно она развивалась в коконе. Каролина редко покидала свой дом кирпичной кладки, и ограничивала свои прогулки террасой, да вы можете ее видеть:  столбики увил душистый горошек, а на том месте, где Каролина смотрела на море, растёт теперь в кадке глициния.

Покупки для Каролины совершала служанка, молчаливая, угрюмая особа лет пятидесяти со сломанным носом, вечно бурчавшая под него, что это преступление, драть за пинту молока целый соверен, даже если его выдоили из знаменитой на весь мир реннской Лизы. Одевалась Каролина с большим вкусом, вот уж кто мог составить конкуренцию Irеne, если бы захотел!

Но всё, что нужно было этой одинокой барышне, она имела, а созерцание с террасы морских набегов на побережье, считалось вполне достойным занятием для женщины её положения.

Пожалуй, Каролина переплюнула в этом занятии всех старожилов Ренна. Таких фанатов моря остров так и не видывал с тех пор, как Irеne переступила порог её гостиной и обрушилась на созерцательницу со всей своей страстью.

Тотчас же выяснилось, что Irеne с самого детства мечтала о сестре, и что Каролина – самая совершенная женщина из виденных ею женщин. Что ж, и эта лесть простительна Irеne, ведь она вращалась в мужском обществе, и не потому, что терпеть не могла женщин, это они едва выносили её, и если бы не подношения Irеne местному женскому сообществу, её бы предали анафеме за  ее злые слова.

Пожалуй, Каролина была единственной, кого Irеne не царапнула фразочкой-другой, ведь её соседка, хотя и носила чёрные шёлковые платья в пол и убирала длинные светлые волосы в причудливую причёску, столь же любила и старомодные броши из аметиста, одна из которых отцепилась в то среду, когда Irеne узнала, что ей пишет не её умерший возлюбленный, а посторонний, чужой человек.

- Ха, я понял, что последует далее! - Iris germanica распустил лепестки чуть ли не до земли, - Irеne задумает отомстить итальяшке!

- Каррррр! А я забегу вперёд и признаюсь, что это именно я раздолбал клювом бензобак его «Smart for two», продукции Micro Compact Car GmbH, входящей в Mercedes-Benz Group - но я думал, так будет лучше для всех! Я  жутко виноват! – Однако глаза его блестели, словно черные  бриллианты в шкатулке Irеne, когда она доставала эти редчайшие камни, чтобы заложить и отослать в Рим на уход по восстановлению её итальянского Dennio после серьезной  аварии на Via aldilа.

- Так вот кто это был! – воскликнула агава так громко, что Лиза бросила трепать траву и придвинулась ближе. – А газеты писали, что он сел пьяным за руль, когда разорилась его винокурня. Видимо, он врал не только Irеne, пытаясь  сыграть на её чувстве жалости, а уж оно у Irеne не имело границ. Одна история с зонтом чего стоит, хотя кому это теперь интересно...

Scandio почесал клювом грудку, Iris germanika промолчал, и агава уже было собралась рассказать о чуде господнем, которое вывело Каролину из состояния  созерцания приливов, как вдруг заговорила Лиза.

- Я понимаю, что я всего лишь жвачное животное, для которого показательны продуктивность и высокое качество молочного продукта, который едва ли измеряется соверенами, а мой мир ограничен растительным царством Флоры, однако я жую лишь траву, потому что молоко, которое стоит соверен за пинту, невозможно получить, даже если сжевать все бутоны острова Ренна.

Но их так много, что разглядеть тот самый, который обещает тот самый приятный бонус, практически невозможно без посторонней помощи, и если бы не Irеne, мир бы не узнал о том, что в Ренне произрастает жёлтый мак, ведь именно она, вымокнув до нитки, держала свой зонтик над камерой нашего Bruno, когда он выстраивал кадр, попавший на обложку спецвыпуска журнала «National Geographic», после чего Ренн и стал известным  в мире.

Ведь  итальянец каким-то образом узнал о существовании Irеne и том, что она ждёт письма от утопившегося возлюбленного. А я часто думала, что же я скажу, когда решусь заговорить, и я не жалею, что я вспомнила этот короткий эпизод. А теперь, позвольте, я вернусь к моему привычному занятию: пережевыванию травы с целью создания  лучшего в мире молока.

- А я и позабыл….- отозвался почтальон. – А, может, мне назвать снимок Лизы «Болтливая корова»?

Но ему никто не ответил, а Iris germanika распустил лепестки и вдруг обратился к ворону:

- Скажите, Scandio, а чего вы ожидали, когда таранили бензобак мерседеса итальянского Dennio? Что макаронник погибнет в аварии, а Irеne образумится?

- Да, именно это я и задумал, но моя ошибка состояла в другом. Я не учёл безграничности женской природы. Этот прохвост при помощи денег Irеne встал на ноги, а потом  выяснилось, что он – такой вот изувеченный и нищий – никому нафиг не нужен. Впрочем, это старо как мир,  в этих обстоятельствах  Irеne и ее «умерший возлюбленный» поменялись местами – он стал ждать её писем, изводя ее нелепыми просьбами.

Так вот, позвольте мне воспроизвести, наконец, последний монолог Irеne в гостиной Каролины, который никто никогда не слышал.

В этой истории кто-то должен, наконец, разложить всё по полочкам.

Так слушайте.

- Дорогая Каролина, я не знаю, как мне поступить. Мой оживший Dennio пожаловался, что у него мёрзнут ноги, это было ожидаемо, ведь он живёт в другом мире, и кто знает, какая температура держится там летом. Я продала свою аметистовую брошь, чтобы купить самую лучшую пряжу из шерсти ангорской козы и связать ему носки.

Он упоминал, что его любимый цвет – красный, и я переплатила втридорога, чтобы купить пряжу кораллового цвета. К тому же я непременно должна была связать носки своими руками, хотя  никогда раньше не брала в руки даже штопальную иглу, да и рукоделие было мне чуждо.

Я распускала свою работу раз пять, а может шесть, потому что мне казалось, что полотно выходит неравномерно, криво и в узелках.

Но что бы ни болтали обо мне островитяне, я прекрасно понимала, что ожидать от жгучего итальянца, в глазах которого плещется океан страсти, справедливой оценки  моей жертвы,  - смешно;  я не ждала миллиона благодарностей, мне бы хватило  короткого слова «спасибо».

Он ответил целыми четырьмя, дорогая моя молчаливая подруга, и они поставили меня перед тяжёлым выбором.

«Пришли мне фото сисек», - написал он в ответ.

Мне не трудно выслать фото моей обнажённой груди, Каролина, в конце концов, к этому и шло, и муж пообещал, что как только закончит свой трактат о людях, то отпустит меня в Италию, я знаю, что мужу я как женщина не нужна, и на всём Ренне обо мне не будет скучать ни одна живая душа, но разве я не заслужила простого «спасибо»?

Да, я во всём виновата сама, я наказана за свои злые шутки самым страшным, что может быть, когда живёшь в мире людей – молчаливым осуждением –  я старалась искупить всё, что я натворила с Dennio, но разве я могла предположить, что он действительно аристократ, для которого сравнение с четвероногим рода canis сродни смертельному оскорблению?

А ведь я любила его, Каролина, крепко любила.

Но я была моложе и плохо разбиралась в мужчинах, я перегибала палку, и могу лишь сказать в своё оправдание, что все люди, встречавшиеся мне на пути, начинали с избитой фразы: «Наконец-то я нашёл или нашла родственную душу!», и я радовалась, как ребёнок, а я ведь очень доверчивая, и слыша о духовном родстве, начинала постепенно открывать двери в мой мир, а эти люди, даже не переступив порог, а лишь заглянув внутрь, разворачивались и уходили, и ладно бы они просто уходили, это я могу понять, но они начинали городить обо мне грязные сплетни -  будто оставляя следы грязных  ботинок на натертом паркете –  а я в ответ махала своим топором, а он у меня заточен на совесть.

И, пожалуй, единственный человек на всём острове, кто понимает меня, это Маклафлин, владелец бара.

Вот что я расскажу тебе, этого не знает никто, и я прошу тебя хранить моё признание в секрете.

Когда мне бывало особенно невыносимо, и я опрокидывала в себя виски, то я не могла думать об оплате, мне в такие моменты хотелось утопиться, и я бы сошла с ума, если бы раскрыла свою сумочку и достала кошелёк, чтобы рассчитаться.

Это обесценивание моего горя, понимаешь, Каролина?

Но чтобы Маклафлин не чувствовал себя ущемлённым или обязанным мне, я платила ему вдвое больше несколькими днями ранее и намеренно не брала сдачу. Так я оплачивала свою будущую порцию.

Может, я бы обратила внимание на этого внешне холодного брюнета, Каролина, он и внешне недурён собой, и умён, и начитан, но его практицизм превосходит все границы, я знаю, что рядом с ним становишься  расчётливой стервой, которая любое событие острова оборачивает в свою пользу и видит не цвет, а позицию в шкале жемчуга, и не растение, а текилу или шартрез.

Если я не уплыву с острова немедленно, хотя я смертельно боюсь большой воды, и авионетку уже мне не дождаться, то я не выдержу и сделаю что-нибудь гадкое, но перед тем, как я уплыву, позволь мне дать тебе небольшой совет.

Первым делом прекрати ставить на скатерть с красной полоской чашки с красным ободком – это очень по-деревенски, а вторым делом обрати внимание на то, что рыбак Stollo обвёл контур своей лодки синим цветом в тон своим резиновым сапогам. А если ты не понимаешь намёков, то я так и скажу языком почтальона Bruno: он в тебя втрескался, Каролина.

Я понимаю, что рыбак это не учитель и не банкир, но взгляни на вещи под другим углом. Учителей и аристократов на острове нет, а из свободных мужчин на Ренне живут только бармен, полицейместер и рыбак.

Делец, мужлан и романтик.

А ты считаешься романтической барышней, Каролина. Может быть, с ним особенно не о чем будет разговаривать, но мужчинам не нужны слова.

Им нужно другое, а чтобы вам было не скучно, я подарю вам свой патефон с записью моей любимой песни «Unchained Melody», эту пластинку купил мне Dennio, у меня больше ничего не осталось, я отдала всё, что можно.

Ох, Каролина, прости, я не умею быть краткой.

Если я говорю только «merci», то это значит, что человек для меня умер.

По сути, я давно живу на острове мертвых, среди теней, но я утешаю себя тем, что люблю цветы. Они и созданы для того, чтобы в мире призраков не стать тенью самой.

Так, всё. Встаю и ухожу!!!! А ты поднимайся тоже, и тоже выходи, выходи на террасу, Stollo уже заждался тебя, посмотри на него теперь новыми глазами и, может, ты увидишь, что он стоит твоего взгляда, ты же не дальтоник, Каролина, в самом деле…

Scandio перевёл дух.

Агава, Iris germanika и Лиза замерли, как изваяния. Казалось, что Лиза вот-вот разрыдается, лепестки ириса почернели, лишь агава внешне сохраняла спокойствие, однако на кончиках её листьев проступили мучнистые капли.

- Почему же ты молчал столько лет, Scandio? – упрекнула агава. – Ведь самое главное в этой истории я приберегла для финала. Каролина и в самом деле была дальтоником. Она попросту не видела ни цвета моря, ни какая была окантовка лодки  рыбака, ни расцветки глаз  Irеne, она не знала,  что нос у служанки красный, и уж тем более не могла предположить, что полоски на её скатерти одного цвета с остальными столовыми приборами.

Следующее событие стало настоящим чудом господним: Stollo запутался в сетях, его укусил краб, он закричал от боли, и наконец, Каролина смогла, не пятная  свою репутацию, прийти к нему на помощь и коснуться его руки. А дальнейшее – дело техники, как вы понимаете. Вот что значит прислушаться к словам, идущим из самого сердца!

Scandio откаркался и, перед тем, как улететь донимать курочек с цыпочками, выдал:

- Ха, а я наследил и здесь. Stollo лишь на вид был простачком, но сеть свою он вязал крепко, и едва ли краб размером с полладони мог причинить ему вред. Узнав, что Каролина дальтоник, я пролетел немного, дождался, пока она выйдет на террасу, подкрался к Stollo и тюкнул его в лодыжку. Вот и весь секрет, а если уж я раздербанил бензобак, что мне человеческое мясо? Stollo даже не прихрамывал, когда вёл свою Каролину к алтарю.

- Так ты присутствовал и на венчании, Scandio? – удивилась агава.

- А то! – выпятил грудь ворон. – Если уж даже муж Ir;ne появился в дурацком клетчатом костюме…. Он как раз закончил свой трактат о двуногих без перьев, и полагал, что сделал доброе дело, отпустив жену в Италию, хотя прекрасно знал, что удерживало её от поездки на самом деле – её водобоязнь.

Лиза высунула язык, агава подняла все листья вверх, а Iris germanika потерял два лепестка.

- А я-то думала, - медленно произнесла вслух агава, - что Irеne верна мужу, а вот, оказывается, в чём соль.

- А вы думаете, что, получив, первое письмо из «загробного» мира, она осталась спокойной? – прищурился ворон. – Да она с её темпераментом отправилась бы к чёрту на кулички, ведь речь шла о её любимом Dennio!

- Наверное, свадьба Irеne с итальянцем была скромной, - предположила агава, - ведь газеты ничего такого не писали, да и он разорился.

- Я редко говорю всё, как есть на самом деле, - подумав, признался Scandio. – Может, у меня сегодня плохое настроение, ведь та выдрипонистая цыпочка обозвала меня облезлым петухом. – Irеne не добралась до Италии. Эта старая калоша, почтовый пароход, на котором она отправилась к своему новому Dennio, затонул, но Irеne не повезло и здесь. Ей удалось зацепиться за обломок, и прежде чем она стала добычей моря, которого она боялась, как огня, ей носило по волнам целых три дня.

- Постой, а ты откуда знаешь об этом? – забеспокоилась агава. – Неужели ты видел ее смерть своими глазами?

- Видел, - кивнул Scandio поседевшей головой. – А вы думаете, кто развлекал её 72 часа? Без еды, питья, не затыкаясь я травил самые смачные анекдоты со всего мира, и я подозреваю, что Irеne умерла от смеха... Ладно, я полетел, у меня жизнь насыщенная, надо таки добить эту цыпочку каким-нибудь тупым анекдотом, раз она не понимает умное.

Хлопая крыльями, Scandio улетел, Лиза, что-то промычав, принялась объедать ромашки, а Iris germanika, потеряв последний лепесток, и не заметив этого, взволнованно обратился к агаве:

- А что же стало с остальными, уважаемая агава?

- Каролина и Stollo дожили до золотой свадьбы. Argio, получив гонорар за свой трактат о людях, мигом пропил его, ведь Маклафлин делал одолжение только жене философа. Возможно, делец её даже по-своему любил, видя в  Irеne редкостную  чёрную  жемчужину кобальтового оттенка, которой и в шкале-то не было.

Итальянский Dennio скорее всего умер в одиночестве, некролога в газетах не печатали.

Потомки Каролины и Stollo живут теперь в этом доме с кирпичной кладкой и дымоходом, да вон видишь ту дерзкую девчонку в брусничном комбинезоне, которая с игрушечной удочкой и миниатюрным ведёрком направилась ловить в море рыбу?

Даже не представляю, каким образом она разместит в похожем на напёрсток ведёрке хотя бы одну из тех рыбин, которые вылавливал из моря её предок Stollo, а крабы величиной с полладони давно перевелись.

Впрочем... что ещё ожидать от юной особы, которую назвали в честь самой непредсказуемой реннской островитянки?