Чтобы помнили. О моих друзьях-коллегах

Их уже никого нет. Мои друзья-коллеги, те, кого я встретил в РГДБ и всегда вспоминаю с уважением и теплотой.

Нинель Мироновна Нодель.
Её уже, наверное, не помнят даже те, кто работал в старом здании. Большая, скромная, придавленная жизнью и грозной мамой, мягкий человек с нелегкой судьбой. Ее мама, Бэла Израилевна, была профессиональной революционеркой, причем, состояла еще в БУНДЕ (Всеобщий еврейский рабочий союз, который в 1906 году вошел РСДРП ассоциативным членом – представляете с какого года у нее партстаж?). У одного из ее мужей была фамилия Нодель, но принадлежала она к большому семейному клану евреев-интеллектуалов по фамилии Вовси – деятелей народного образования, редакторов газет, ученых, медиков, артистов, театральных педагогов т.д.). Многие из них были репрессированы: Нодель расстрелян в 1938-м, Мирон Вовси, академик АМН, терапевт, лечивший Сталина, сидел по «делу врачей», великий Соломон Михоэльс (тоже Вовси) погиб тогда же и др.
Я знал нескольких людей, «контуженных репрессиями» (выражение Ильи Эренбурга), т.е. не уничтоженных физически, но покалеченных, лишённых многих прав и тем не менее навсегда остававшимися верными ленинцами. Как Бэла Израилевна, которая «знала всё» и не допускала ничего кроме. Когда Нинель пригласила нас, своих коллег, к себе домой на день рождения, мы не успели усесться, как услышали громовое: «Значит так. Я вам расскажу, как мы делали Великую Октябрьскую революцию. Сначала были приняты декреты…». Когда я полушепотом заметил, что Декрет о земле, кажется, был эсеровским, пожалел сразу: «Что-о-о-о?!!! Кто вам сказал эту чушь?!!!!!». Вот так многие годы жила бедная Нинель, тихая и послушная.
Нинель разделила судьбу многих детей известных интеллигентов, «чуждых» власти по происхождению, уровню образованности, национальности и прочим анкетным данным. Так она оказалась в одном из немногих мест, где в послевоенное время ее могли взять на работу – в библиотеке. Не скажу, что она была незаменимым работником, но библиотека ей нужна была больше, чем она ей. Меня она опекала с первых дней моего появления, хотя неизвестно кто, кого опекал, называла «Маричек» и докладывала, что «в отделе твоя методичка всем понравилась, и теперь уж тебе обязательно дадут премию». Фиг дали, но это отдельная тема - ей, кстати, вообще никогда не давали. Хуже ей стало, когда она из-за мамы ушла на пенсию и осталась с ней один на один, хотя и на повышенной пенсии и помощи соцработников, как жертв репрессий. Мы с ней созванивались, и, когда надо, приходили к ней домой с Г.Л. Смоляком и Жориком Армадеровым, а когда Бэла Израилевна скончалась, выносили диван, на котором она лежала много месяцев не вставая, помогали с похоронами.
Вот и всё. Был человек, с которым я вместе работал, который никому никогда не причинил зла.
И фотографии я не нашел.
Помянем коллегу.

Короткова Ольга Степановна
Театр начинается с вешалки. Наша библиотека на ул. Дм. Ульянова тоже начиналась с вешалки, вернее с Ольги Степановны, нашей гардеробщицы. Она была первой, кого я увидел, переступив порог библиотеки, и она мне улыбалась. Не потому, что мне. Она улыбалась всем. Вот какими, по-вашему, качествами должна обладать идеальная гардеробщица в детской библиотеке? Ну, не считая прямых обязанностей, это, наверное, доброжелательность, общительность без навязчивости и, на мой вкус, без назидательности к «маленьким друзьям». Так это и будет портрет Ольги Степановны. А еще в ней чувствовалась не просто интеллигентность, а «порода», недемонстративная образованность, она была в курсе множества культурных новостей. Стыдно признаться, но об эпиграммах Валентина Гафта я узнал от нее. Она мне их прочитала, мне понравилось, и через какое-то время я получил переписанные от руки несколько его не всем известных тогда шедевров. Она была, оказывается, первой гардеробщицей РГДБ еще с 60-х годов, когда там была районная библиотека. И всё это время, всю жизнь после пенсии она проработала на своём месте. А когда мы переехали в новое здание, Ольга Степановна ушла на покой, о чем жалели многие, не только я.
Вера Семёнова:
Марк, Ольга Степановна подрабатывала гардеробщицей уже на пенсии и знала всех библиотекарей, читателей и родителей читателей. И её знали и любили все. Это был человек необыкновенной доброты. И выглядела как представительница древнего королевского рода, случайно оказавшаяся в нашем времени. Лицо её было покрыто глубокими морщинами, но глаза сияли добротой. С ней дружили очень разные по характеру и мировоззрению сотрудники. Некоторым из них она давала читать раритетные издания. Мне тоже довелось, через Марину Галкину, посмотреть книгу о Екатерине Второй, изданную в XIX веке.
Не помню, в каком году мы с Лидой Антроповой готовили стенгазету к юбилею Победы и решили собрать воспоминания сотрудников, живших в те годы. Ольга Степановна тоже написала о себе. Оказывается, она работала в детском саду МГУ. Детсад эвакуировали за Урал, и работники очень старались, чтобы дети не голодали, были здоровыми, поддерживали их психологически. Заметка Ольги Степановны кончалась словами гордости (привожу по памяти): «Всех детей сохранили и здоровыми привезли в Москву».
Довелось мне побывать и в коммунальной квартире на Университетском проспекте, где жила Ольга Степановна. Обстановка в её комнате была самая скромная, а ощущение от неё лучше всего передавало название рассказа Э. Хемингуэя: «Там, где чисто, светло». Между тем, в квартире ей жилось нелегко. Одинокая соседка Ольги Степановны тяжело болела и нуждалась в специальном уходе. Об этом знали органы опеки, но никто не спешил забрать ее в дом престарелых. В решение этой проблемы самоотверженно включился Геннадий Львович Смоляк, но чем завершилась его борьба с бюрократами, я не помню.
В новом здании Ольга Степановна уже не работала. Светлая ей память!
P.S. Ещё почему-то запомнилось, как Ольга Степановна, когда читателей не было, иногда за вешалками перебирала себе крупу. Просто и естественно.
Марк Бродский Вере Семёновой: Насчет крупы могу уточнить. Это была привычка военного и послевоенного поколений, живших на тогдашние заплаты. Ведь крупа продавалась тогда разных сортов с разной степенью очистки, и можно было что-то сэкономить.

Мужчины РГДБ – отдельная тема. Лидия Михайловна могла на дирекции обратиться ко всем: «Ну что, девочки…», не замечая нас со Смоляком. Но за «облико морале» следила внимательно, и, когда считала нужным, говорила кое-кому: «Ты что, дорогой мой, себе позволяешь? Имей в виду...». «Мама» – одно слово…

Смоляк Геннадий Львович – эталонный библиотекарь-мужчина: профессионал, всегда доброжелательный, всегда готовый всем помочь. И семья у него была эталонно-библиотечная: библиограф Алевтина Яковлевна, спокойная и скрупулезная, и он, взрывной, эмоциональный организатор-методист-лектор. Он мне рассказывал, что стать библиотекарем мечтал с детства, и для него, я думаю, это было не только призванием, но и проявлением характера. Он умел бескорыстно восхищаться чужими талантами (что тоже талант!), обожал знакомить нужных друг другу людей: авторов с издателями, художников с авторами, начинающих с мэтрами. Его любили все, и было за что.
Как-то в брежневские времена мне поручили написать инструктивно-методическое письмо к какому-то очередному съезду КПСС – работа обязательная, но никому не нужная, о которой забывали сразу после рассылки по России. У меня уже был с десяток публикаций, и письмо я написал легко. Но мне сказали: не тот жанр, надо поофициальней и посуконней. Я переписал. Мне опять: «не то» и поторопили. Я не знал, что делать. Видя мои мучения, Геннадий Львович мне посоветовал: «М.А., не надо ничего придумывать. Возьмите письмо к прошлому съезду, обновите литературу, и всё пойдет». Я так и сделал. Опять «не то». И тут у меня наступил ступор полный. И тогда Смоляк пошел в кабинет к начальству и стал кричать, как он умел: «Вы что издеваетесь над человеком! Не сметь!». Что ему ответили, не знаю, но через два часа, он подошел ко мне и сказал: «М.А., всё в порядке. Вопрос закрыт. Я сам им написал это чертово письмо».
Мы с ним сидели в одной комнате много лет, и, скажу честно, лучшего друга у меня не было.

Армадеров Георгий Ростиславович (Жорик) Когда его не стало, я написал: «Тяжело, когда уходит незаурядный человек, талантливый психолог и поэт, легкий остроумный собеседник, который боялся быть навязчивым, обидеть кого-то своим успехом. Горько терять друга, с которым вместе сочиняли «Радиодядю» к 8 марта, вместе выходили из КПСС, вместе выпивали по приятным поводам, вместе были молодыми. Я точно знаю, что даже в самые благополучные годы, когда он имел и денежную работу, и белозубую улыбку, он превыше всего ценил дружбу и тяжело переживал, когда в этом кто-то сомневался». Всё так и было, всё правда. Он был моложе меня почти на 15 лет.

Кузьмин Константин Васильевич – самый заметный мужчина РГДБ. Такой Василий Теркин Тихоокеанского флота на пенсии, большой, широкий, чем-то напоминавший кумиров сороковых: М.Жарова или В.Доронина. Он прекрасно понимал своё место в женском коллективе, и наши женщины, по-моему, были ему за это благодарны. На все праздники он надевал полную морскую форму с кортиком, в немалых орденах. И всегда на всех застольях выкрикивал по заказу одну и ту же частушку: «Ой, вы, девки, я вас, я вас…» – и все смеялись. Его жена работала каким-то начальником на кондитерской фабрике, и по большим праздникам мы имели дефицит. Настоящий завхоз небольшой библиотеки, не рукастый, но со связями, общительный, незлопамятный, позитивный. Помню, сижу в читальном зале, а он мне сверху из дирекции: «Марк, как называется «произведение искусства из трёх картин»? Семь букв. Стриптих?»

Б.Н. и С.Н. Бачалдины
Моя давняя мечта – рассказать о братьях Бачалдиных. Всё, что знаю, пусть не так уж и много. О таких людях говорят: «располагающие к себе» - это о них, хотя Сергей Николаевич был переплетчиком и сидел в цоколе РГДБ, а Борис Николаевич был руководителем Управления библиотек Минкультуры РСФСР, т.е. нашим прямым начальником.
Первый раз Бориса Николаевича я увидел еще в старом здании на традиционном праздновании Дня рождения ГРДБ и Нового года и был свидетелем забавного случая, который долго вспоминали наши женщины. У нас работала уборщица Катя, постарше Жарковой, простая, вечно со шваброй, горластая, которая заходила к директору без стука, кто бы там ни сидел, и сходу на форте: «Слышь-ка, Лидия Михайловна, ты скажи этим методистам, чтоб…». Так вот, на торжество Катя приоделась, вошла в разукрашенный старший читальный зал и увидела Бачалдина. Подходит и говорит: «Здравствуйте. Меня зовут Екатерина Васильевна. Я здесь уборщица». Пауза. И тогда он с высоты своего роста (головы на две!) отвечает: «Ну, что ж, Екатерина Васильевна, пойдемте танцевать». Это надо было видеть!
А мы с Борисом Николаевичем познакомились значительно позднее в командировках (Омск и Ярославль) и, не побоюсь сказать, подружились сразу (что, кстати, очень не нравилось Жарковой). Нам всегда было, о чем поговорить, потому что он был больше книголюбом, чем чиновником, и, что не менее важно, мы дружили совершенно бескорыстно, чтоб ни намеком, ни взглядом не разрушить обоюдно приятное общение (к слову сказать, не только с ним).
В Ярославле, кстати, он преподал мне урок, которым, слава богу, мне не пришлось воспользоваться. Мы были на каком-то областном совещании работников культуры. Я выступал по своей теме, он подводил итоги в конце. Стояла жуткая жара. Я оделся по погоде - в тенниске, Бачалдин в строгом костюме и не снимал пиджак ни на улице, ни в президиуме. И только выйдя на трибуну, спросил присутствующих, можно ли ему снять пиджак. Я почувствовал себя голым. А потом подумал: и что? Я же не чиновник, моё дело с ребятами общаться. Я ему так и сказал, когда он предложил мне работать у него. И он понял. И мы сохранили наши добрые отношения до конца.
Ну, а с Сергеем Николаевичем общаться было вообще одно удовольствие. Помню, как он мне со смехом рассказывал про свою работу где-то на ВДНХ в небольшом женском коллективе, где был единственным мужчиной и оттого часто попадал в неловкие ситуации – женщины забывались. Спасало фамильное чувство юмора. Почитайте его воспоминания (см. ниже). Насколько точно, легко и откровенно всё написано! И я не могу себе представить, чтоб кто-то на него мог за это обидеться. Его любили все за интеллигентность и доброту, за безотказность и профессиональное мастерство.
Кстати, Сергей Николаевич в воспоминаниях называет Лидию Михайловну Кошанской, т.е. знал ее еще незамужней. Это так, но Дмитрия Сергеевича Жаркова знал еще раньше. Там у них была «связка» сибиряков-друзей, знакомых друг с другом десятки лет: В.М. Стриганов (зам. министра культуры), Бачалдины, Жарков (директор РГБС), а потом и Лидия Михайловна из-под Коврова.
Оба брата Бачалдины – фронтовики, Борис Николаевич был тяжело ранен, и, как он мне рассказывал, его спасла любовь к чтению: «Знаете, я где-то вычитал, что в атаку надо идти обязательно натощак. И, действительно, пуля попала в живот, а я выжил».
Светлая память им всем. Хорошие люди.
Бачалдин Сергей Николаевич, переплетчик, стаж работы в РГДБ 20 лет. Источник:
"С Л.М.Жарковой я познакомился давным-давно, еще в 60-е годы, когда она была Лидией Кошанской. Это знакомство переросло в дружбу домами. Правда фамилию она взяла Дмитрия Сергеевича Жаркова. Я помню тесное помещение в многоэтажном жилом доме на улице Дмитрия Ульянова, в котором она делала первые шаги директором детской библиотеки. А вот посетить новое помещение на Октябрьской площади почему-то не получалось. Впервые открыл двери в РГДБ в августе 1988 года уже в качестве сотрудника этого храма культуры. Новое помещение поразило своей масштабностью, планировкой, изобилием света и количеством табличек с названием отделов.
Вживание в коллектив прошло для меня очень быстро. Коллектив, занимавшийся непосредственно с детьми, состоял только из представительниц слабого пола, работал четко и слаженно. По квалификации, отношению к труду, отношению к порученному казалось, что состав подбирали поштучно. Руководитель этого, мне кажется, уникального коллектива Лидия Михайловна Жаркова была жестким, требовательным и одновременно отзывчивым и добрым человеком. Много лет занимая эту должность, она хорошо владела методом кнута и пряника. У нее было две заботы: процветание библиотеки и благополучие сына Саши, которому она до последних дней оказывала материальную помощь и с первой оказией отправляла посылки. В разрешении служебных проблем приходилось применять и дипломатию, и настойчивость, и упорство, и изворотливость. В позорные для страны 90-е годы из-за слабого финансирования ей пришлось почти весь цокольный этаж сдать в аренду. Но с помощью Министерства культуры она сохранила библиотеку от развала. Не было сокращения штатов. Проявив мужество, не пошла на сговор с шустрыми ребятами, предлагавшими просторное здание в спальном районе.
И еще один случай, характеризующий Лидию Михайловну с положительной стороны. В 2001 году президент США Джордж Буш прилетал к нам с женой, которая посетила РГДБ, что послужило причиной приглашения Лидии Михайловны в Кремль на прощальный прием по поводу отбытия высоких гостей. Не помню из рассказов Лидии Михайловны, сидела ли она рядом с женой президента или с кем-то из наших, но она активно впитывала все, что окружало, что происходило, что находилось на столе. Дошло до пирогов. Здесь необходимо вспомнить еще одно достоинство Лидии Михайловны: она была отменным кулинаром. От пирожков с любой начинкой нельзя было оторваться. Рыбный пирог и мясные пирожки были верхом искусства. И когда в Кремле очередь дошла до пирожков, она поняла, что на кухне у президента достойные соперники. И посчитала, что об этом должны знать работники библиотеки. Она подозвала ближайшего сотрудника, восторженно похвалила все происходящее и, особо отметив вкус пирожков, извинившись за нескромность, попросила завернуть десятка полтора для коллектива библиотеки. Просьба была молниеносно выполнена. Этот случай может подтвердить Светлана Мицул.
Отслужив почти 4 десятка лет, создательница РГДБ ушла из жизни. Наступили новые времена и новые порядки. Назначенный директор громко заявила о несостоятельности предшественника. Министерство культуры РФ не без сигналов коллектива библиотеки признало неудачное назначение и распрощалось с руководителем, далеким от библиотечного дела. Большое спасибо коллективу библиотеки, новому директору и Министерству культуры за создание мемориальной доски добросовестному труженику культуры Лидии Михайловне Жарковой. Водружение мемориальной доски возвращает доброе имя Лидии Михайловне"

Сергей Андреевич Будасси.
Вот так бывает. Оксана Кабачек вспомнила в фейсбуке о Сереже Будасси, я вспомнил, как мы с ним общались в филиале, а Ольга Мургина, прочитав, узнала в интернете, что он скончался аж в 2014 году. Но помянуть, пускай и с опозданием, для нас, его друзей, просто необходимо.
Сергей Андреевич Будасси, доктор философских наук, кандидат психологических наук, создатель уникальной методики самооценки личности «известной во всем мире и до сих пор успешно применяемой психологами и людьми, которые активно интересуются психологией». Ссылок в интернете много. А вот некролога не нашли.
Сергей Будасси – наш коллега. Не все его помнят, потому что он работал несколько лет еще в старом здании и ушел, причем, сам, когда понял, что его высокая квалификация не очень приложима к практике тогдашней ГРДБ, как ни старались Г.Л. Смоляк и все мы ему помочь адаптироваться. А когда в новом здании такая возможность появилась, и создавался целый отдел профориентации, он уже нашел несколько других мест работы, а к нам приходил исключительно пообщаться и, конечно, консультировал Жорика Армадерова и его отдел, работавших по его методике.
Сережа был очень порядочным человеком, чистейшим и честнейшим, искренним до наивности. Помню трагикомический случай, когда он со своим неизменным черным портфелем зашел в старший абонемент поболтать с девчонками (днём, читателей нет) и вдруг появляется Г.М. Мещерякова и строго выговаривает ему: «Сергей Андреевич, Вы почему с портфелем вошли в абонемент?! Это нарушение!». Реакция была неожиданной: «Галина Михайловна, Вы хотите сказать, что я книги ворую? Как Вам не стыдно! Извинитесь немедленно!». Галина Михайловна, как я уже писал, была человеком добрым, но уверенным, что следить за дисциплиной – ее главное предназначение. Она опешила от такого поворота и… извинилась.
Сережа вообще обижался часто и неожиданно. Но это был Сережа, и все любили его таким, каким он был.
Как мне сказала его племянница, он умер от инсульта на 21-ый день реанимации.

См. еще на