366 снов на Благуше. Часть 11

Часть 11
                Того, в чьем сердце Бога нет,
                Не привязать к нему обрядом.
                В своей душе утратив свет,
                Не разглядишь его и рядом.
                (Фридрих Боденштедт)




Сон 85
«Инго, твой метод «вытеснения-замещения» работает очень медленно, - услышал Эмиль сквозь дремоту  голос доктора Люксембурга. – Да, он перестал кричать по ночам, но что дальше? Он не встает с постели, только ест и спит, Кестутис весь заработок отдает на его содержание, а что он домой принесет, на что  с женой и ребенком жить будет?» – «Суть моего метода, - почтительно, но настойчиво заговорил Инго, - заключается в вытеснении снов и фобий пациента чужими историями и видениями, которые впоследствии будет гораздо легче вытеснить, чем свои собственные». – «Я ничего не имею против апробации твоего метода, - произнес доктор Люксембург, - можешь продолжать, но я хотел бы ускорить процесс, ибо речь идет о благополучии моей внучки».
Эмиль открыл глаза. Доктор Люксембург холодно кивнул ему и положил на стол три толстые тетради, чернильницу и несколько перьев. «Запишите здесь все, что вы помните. Возможно, когда вы перенесете на бумагу ваши воспоминания и фантазии, недуг отпустит вас. Если же нет… придется мне похлопотать, чтобы вас приняли обратно в больницу. Кестутис не может содержать вас всю жизнь. Он человек семейный, у него есть другие обязательства». Эмиль хотел спросить о жене Кестутиса, о которой прежде никогда не слышал, но рассудив, что негоже ему интересоваться семейными делами батрака, решил не проявлять неуместного любопытства, а потому, дабы прервать молчание, промолвил:  «Но с какого места мне начать?» - «С какого хотите. Хоть с колыбели. Я приду через две недели, и если к этому времени  рукопись не будет готова, пеняйте на себя».
Доктор ушел.
Он попытался вспомнить, что с ним было, но мысли путались, путалась последовательность событий, и единственное, что он помнил четко, так это то, как Феликс  незаметным движением снял с него соболью шубу, и ему пришлось надеть тяжелое от пропитавшей его влаги пальто и совершенно мокрые сапоги взамен меховых, вышитых бисером полусапожек… А еще он помнил, как в кромешной тьме не заметил ступеньку, упал и обледеневшая к  ночи земля вначале больно ударила его, а потом расступилась и приняла в свои недра…

Сон 86
Инго шел в гору по узкой безмолвной улице. Грязно-желтые дома с невыразимой печалью смотрел на него запавшими черными глазами, словно спрашивая: куда ты? зачем? Инго и не знал. Но не останавливался, шел и шел - от поворота к повороту. Воздух становился все холоднее, а тучи ближе. Инго уже ощущал их ледяное дыхание, но это радовало, ибо предвещало конец пути. И вот, миновав очередной поворот, Инго увидел перед собой  прикрытую туманом и потому казавшуюся  призрачной равнину. Город, красный  купол далекого собора, зеленоватая змея реки, деревни, серые горы, словно волнуемое ветром море. И мир вошел в сердце Инго, ибо далеким и ненастоящим показалось ему все пережитое там, внизу. На зеленом лугу, на фоне темно-серой огромной тучи стояла маленькая церковь.
Ну, конечно, как он мог еще надеяться. Монастырь давным-давно необитаем, церковь заброшена и заперта. И все же Инго толкнул дверь. Она поддалась на удивление легко, и Инго оказался в кромешной тьме. В церкви было еще холоднее, чем на улице, но Инго настолько замерз, что  не почувствовал разницу. Вначале он не видел абсолютно ничего, но, когда его глаза привыкли к темноте, он заметил слева от себя золотое сияние и в нем - два склонившиеся друг к другу силуэта. Инго медленно подошел к картине почти вплотную. Мужчина и женщина сидели на возвышении  лицом к лицу и пристально смотрели друг на друга. Он - с неизъяснимой нежностью и состраданием, она - с любовью и радостной спокойной покорностью. А над ними был распростерт шатер, который образовывали поющие  и играющие на музыкальных инструментах ангелы. Редко, когда брат и сестра  похожи так, как они. Он был она, и она - он. Светлые продолговатые глаза, бледные лица с точеными чертами, золотые ниспадающие на плечи волосы. И их одеяния сотканы были из одних розовых закатных облаков и отличались лишь оттенками. У нее светлее, у него - темнее.  И тут теплая сверкающая радость стала прорастать в душе и теле Инго. "Слава Богу! Вот они, преображенные, избавившиеся от всего случайного и непонятного; вот они, их души в первозданной своей красоте, которая пребудет вечно. Они снова вместе, и никогда не будут больше страдать, ибо никогда не вернутся на землю. О, если бы он стал одним из ангелов, поющих им вечное славословие! Но нет, этого не будет. Неизбывна его вина, и нет ей искупления, ибо нет ей названия, и совершена она была не на земле. "Чистая душа, возьми меня с собой!" Но его душа не остановилась, и потому нет и не будет ей места ни на небесах, ни в аду. Да и на земле ему тоже нет места. "Я всюду принят, изгнан отовсюду", - помнится, напевал за стаканом вина какой-то бродяга. А Инго, закрыв глаза и притворяясь спящим, пытался расслышать и другие слова, но не мог. Так и остался с ним незамысловатый мотив и одна единственная фраза, вечно всплывавшая в памяти, как непрошенная гостья. И вдруг Инго вспомнил, что, казалось, давно забыл. Под утро, едва он заснул, на постоялый двор с дикими криками ворвалась толпа. "Вот он! Вот он!" - заорало в ярости несколько голосов. "Я не вор! Я..." - пытался протестовать бродяга, но его вопли потонули в общем гвалте.
Воспоминания нахлынули так внезапно и оказались такими живыми, что Инго, словно наяву, услышал неистовые, разрывающие голову крики, которые становились все громче и громче, и уже не было сил их терпеть. Золотое сияние стало меркнуть, темнеть - и тут Инго лишился чувств. Падая, он задел картину, которая сорвалась со стены, чудом не причинив ему никакого вреда.
Когда Инго пришел в себя, первое, что он увидел, была картина, лежащая вниз изображением, а вокруг на полу - рассыпанные чешуйки позолоты и какой-то розоватый порошок. На месте, где она висела, оказалась узкая и низкая дверь. Инго без труда открыл ее и оказался  в маленьком садике, окруженном со всех сторон крытыми галереями.

Сон 87
Великолепные кусты роз цвели  под низким густо-синим небосводом, покрывавшим клуатр, словно куполом. Цветы источали пряный теплый аромат и тихо дышали, подобно живым существам. В конце сада еле слышно журчал маленький фонтан. Тонкая струйка воды вытекала изо рта беломраморной маски. Мучимый жаждой, Инго подошел поближе и в ужасе отшатнулся. Он увидел страшную, наглую, глумливую рожу. Пронзительные глазки-бусинки, полуприкрытые припухлыми веками; широкий нос, проваленный у переносицы; огромная, губастая, улыбающаяся беззубая пасть и маленькие торчащие уши, чуть заостренные кверху. Инго опустил глаза и - о ужас! - в прозрачной глади бассейна увидел отражение маски, но оно было совершенно черным и потому казалось еще страшнее. Инго поднял глову и увидел настоящего хозяина отражения.
"Ты откуда, малыш?" - спросил Дьявол. Инго неопределенно махнул рукой. (И даже он задает этот глупый вопрос!) "А, оттуда... - понимающе протянул собеседник. - Ты чем занимаешься?" Инго молчал. "Понятно. А я тут садовником. Ну и если где какой ремонт - тоже я. Ты думал, всем этим ангелы занимаются: землю копают, поливают, ветки сухие обрезают? Нет, как же они после этого будут на виолах и арфах играть? Вот мне и приходится всю черную работу делать. Хорошо, младшие ангелы помогают, которых в оркестр еще не взяли, - но они кухней и мелкой уборкой занимаются. Но мне их стряпня не по вкусу: все салаты да компоты. Это ли надо рабочему человеку? Обедаю я дома. Далеко, говоришь, ходить приходится? Да нет, тут совсем близко". Садовник дернул крышку люка, замаскированную зеленым дерном. Из черной дыры пахнуло жаром. Снизу раздались брань и грубый хохот. Мгновенно изысканный аромат роз был полностью заглушен аппетитным запахом жареной колбасы и лука. "Ой, что я наделал! - с притворным испугом вскричал садовник, захлопывая крышку. - Скоро Мария придет и будет недовольна. Она, конечно, ругаться не станет, даже виду не подаст, а вот ее свита... Опять, мол, наш рай твоей адской кухней провонял! Ну и пусть ругаются: я не в обиде. Голодные они, потому и злые. Кое-кто, кстати, ко мне втихаря на кухню спускается. А кто-то и навсегда остается, потому что жареная колбаса с бобами и кувшином доброго вина - это, доложу я вам, не рагу из лепестков роз. А я смотрю, ты уже согрелся, даже зарумянился. И тебе еще невдомек, почему  здесь в Раю тепло и зимой, и летом? Да все благодаря нашей кухне, которая аккурат прямо под ним. А ты думаешь, откуда я удобрения и компост беру для сада? Ты посмотри, какой чернозем, какая земля жирная. Да на ней что угодно вырастет - хошь древо жизни, хошь древо познания, хошь сад розовый. Но земля заботу любит, ее удобрять, уноваживать надо, чтобы силы у нее не истощились. А где, скажи, я навоз для нее возьму, как не в своем адском хозяйстве? А они только ругаются: воняет! Но Мария - нет. Она добрая женщина. И была раньше очень несчастна. Зато теперь живет в Раю. И, представь себе, Бог возвратил ей  ее распятого сына, и он уже вовеки веков не расстанется  с ней, потому что никогда не станет взрослым. И вот она счастлива, как ни одна мать не была счастлива, потому что ее единственный ребенок останется с ней навечно. И ты понимаешь, нет ей никакого дела  до разных мелочей, которые так занимают здешних обитателей. Каждый вечер она приходит в этот сад играть со своим маленьким. Иногда кто-нибудь из ангелов или святых за ней увязывается, но я знаю, она любит сидеть одна. Она даже меня порой просит: сострой, дружок, рожу пострашнее, припугни их, а то невмоготу мне слышать их бесконечные молитвы и песнопения".
Вначале Инго с интересом слушал болтовню садовника, но потом внимание его стало постепенно рассеиваться. Очень хотелось есть, и оттого его стало знобить, несмотря на райское тепло. А садовник все болтал и болтал, но Инго уже ничего не понимал и сидел, оцепенев, наблюдая за крошечной золотой птичкой, которая, трепеща крылышками, перелетала с цветка на цветок.
"Э, да ты совсем раскис! - внезапно вскричал садовник. - Небось здорово голоден? Накормлю тебя свежезажаренной колбасой с луком! Я сейчас отрою крышку, а ты быстро полезай в люк, чтобы опять мясного духа в Рай не напустить. А я - сразу за тобой". И садовник, схватив Инго за руку, подвел его к люку и открыл крышку. Вниз вела железная отвесная лестница. С помощью садовника Инго еле-еле уцепился за нее руками  и ногами и стал медленно, дрожа от напряжения и страха, спускаться. Последнее, что он увидел, было черное, благодушно улыбающееся лицо на фоне синего неба.  И вдруг - крышка люка с грохотом захлопнулась, и Инго оказался в кромешной тьме. Внизу раздался взрыв хохота и свист. "Ползи сюда! - закричали ему. - На колбасу для ангелов все сгодится! А из твоих косточек мы смастерим распятия!" Инго замер. И тут лестница  стала дрожать, наклонилась, и Инго отпустил руки.

Сон 88
  Падение было медленным и долгим. Шум и улюлюканье внизу смолкли. Снова стало холодно.
"Мальчик, очнись!" Инго открыл глаза. Молодой монах в рясе францисканца стоял перед ним на коленях. У него было румяное полное благодушное лицо, волосы цвета соломы выбивались из-под коричневого капюшона, а глаза были узкие и светлые, как у святых, но добрые и жалостливые.
"Ну, слава Богу, ты жив, - сказа монах, помогая Инго подняться. - А я зашел сюда... - монах запнулся, - помолиться, и вдруг вижу - лежишь ты ничком перед иконой и не шевелишься. Я уж испугался, не случилась ли беда, но Господь сподобил меня увидеть такую похвальную набожность в мирянине, да еще в таком юном".
Услышав про икону, Инго все вспомнил и похолодел от ужаса. Но она висела на прежнем месте, цела и невредима.
Монах хотел отвести Инго домой, но, услышав его историю, которую он, наученный когда-то Христианом, рассказывал всем, представил его  настоятелю, и тот разрешил ему остаться пока в монастыре.

Сон 89.
"Так ты хочешь продать этот якобы древний кусочек манускрипта... Где ты его украл?" - "Отец Бернард, мне дал его Ваш друг Христиан, с которым Вы учились в  Падуе". - "Любезный друг, я не учился в Падуе, у меня не было друга Христиана и зовут меня не Бернард. Так что уже поэтому твое рекомендательное письмо не имеет смысла. Да и вообще, монастырь - не благотворительное учреждение. Мы не можем давать приют бродягам и бездельникам. У нас, слава Богу, не Средневековье. Почему ты не работаешь?" - "Дайте мне работу". - "У нас нет работы, особенно для таких странствующих антиквариев, как ты. А, кстати, вот и наш библиотекарь. Подойдите сюда, дорогой брат Томас. Вот, опять нам собираются  всучить очередную фальшивку".
Сгорбленный седой библиотекарь долго рассматривал кусочек пергамента  сквозь толстые очки, глядя на него то одним, то другим невидимым глазом. "Это не подделка. Век... У меня есть предположение, я Вам потом скажу наедине. Кстати, Бернард из Боппарда - реальное лицо. Он действительно был настоятелем нашего монастыря, и у нас в библиотеке хранятся  все его известные алхимические трактаты". - "Ох уж эти лженауки... Пора вам назначить молодого помощника, чтобы он очистил нашу библиотеку от всякого хлама... Кстати, а ты что здесь стоишь? Пошел вон!"
Неожиданно Инго ощутил необыкновенное облегчение. Он свободен! Больше не надо носить с собой и беречь, как зеницу ока, конверт с какой-то запиской, не надо спрашивать у каждого встречного, как добраться до аббатства в Мельке. Он не должен становиться монахом, чтобы молиться за душу Гуннара.  Если после таких долгих и тяжких странствий его вот так, просто и грубо выталкивают за дверь, - ну что ж, он свободен от всех обязательств. И зачем Гуннар двадцать лет поддерживал в нем жизнь и обрек на все эти мучения? Не с тайной ли целью, чтобы был у него заступник перед Отцом Небесным? "Чистая душа, возьми меня с собой..." Но он не остановился, а продолжил, ускорил движение к свету и - оказался во мраке. Он никого не отталкивал, а просто не остановился, и была ли это душа Гуннара?
"Ну что встал, как истукан? Пошел вон!"
В комнате стало почти совсем темно. Инго медленно направился к выходу.  Когда он подошел к двери, раздался сдавленный голос библиотекаря: "Святой отец, Вы видите?" - "Что?" - "Сюда посмотрите!" - "Иисус-Мария! Что же это такое?" - как-то по-бабьи, испуганно вскрикнул настоятель неожиданно тонким голосом. Потом, переведя дух, он сказал повелительно-добродушно: "Мальчик! Куда же ты так торопишься? Вот вы, молодые, вечно куда-то спешите, спешите,  и нам, старикам,за вами не угнаться. А хотелось бы!" Настоятель  лукаво подмигнул Инго, и его толстые красные губы растянулись в ленивой плотоядной улыбке. Неужели ты не хочешь пожить в нашем славном монастыре, среди добрых братьев? Мир погряз во зле, а здесь ты найдешь кров, пищу и дело по душе".
В продолжение речи настоятеля библиотекарь неотрывно смотрел на Инго, шепча молитву.
"Я хотел бы работать в саду", - сказал Инго, не понимая, что происходит. - "Прекрасное, похвальное желание! - воскликнул аббат. - Работать в саду! А то нынешняя молодежь норовит то в торговлю, то в университеты, а работать, работать на земле, как Адам и Ева, никто не хочет! Пойдем, я познакомлю тебя с нашим Гербертом, он будет заботиться о тебе, как отец родной!"

Сон 90
"Брат Томас, как ты думаешь, а не натерся ли этот маленький мошенник  какой-то мазью?" - "Авва, не богохульствуйте!" - "Ну посуди  ты здраво, мы же не в Средневековье. Ты бы поискал в книгах своего алхимика..." - "Бернарда из Боппарда". - "Ну да, Бернарда из Боппарда, рецепт мази, которая дает вот такой эффект..." - "У него нет рецепта такой мази". - "А я, в свою очередь, попрошу своих друзей-мирян познакомить меня с каким-нибудь дельным химиком..." - "Святой отец, химик войдет в наш монастырь только через мой труп. Неужели Вы не понимаете? Впервые за много веков молчания Бог заговорил с нами. И первым его словом был этот мальчик". - "Да, прямо как на картинах Рембрандта..." - "Авва, не богохульствуйте! Не смейте сравнивать чудо Господне с безобразной мазней этого еретика!" - "Ты близорук и не разбираешься в искусстве. А я-то сразу заметил сходство!" - "А я первый увидел Божественный свет!"
Голоса стали затухать, и более Инго  уже ничего не мог разобрать.
Он срезал сухие ветки у шиповника, но, услышав разговор, прервал работу и спрятался среди кустов. Беседа его абсолютно не интересовала, но он совершенно не хотел встречаться с "добрыми братьями".  Молодые монахи - полные, белолицые, толстогубые, все, как один, похожие на настоятеля, вечно поддразнивали его, шушукались о чем-то, показывая на Инго толстыми короткими пальцами и время от времени давились от еле сдерживаемого хохота.
Если бы не они, все было бы здесь хорошо. Инго познакомился с каждым цветком, каждым деревом, каждым кустом. Он полюбил их всей душой, и растения отвечали ему взаимностью. Они с готовностью отвечали на его заботу и изо всех сил старались порадовать его. Цветы цвели дольше и краше обыкновенного, трава ярко зеленела даже в конце августа, деревья в саду едва выдерживали тяжесть фруктов.
"Колдун ты, что ли?" - ворчал старый Герберт, стараясь подсунуть Инго  какую-нибудь тяжелую грязную работу, однако растениям было порой достаточно лишь одного его присутствия, чтобы цвести и плодоносить, как никогда прежде.
Несмотря на вечную воркотню, Герберт был неплохим человеком. Правда, вначале он все время удивлялся: "И что тебя сюда взяли? На настоятеля ты ни капли не похож и работать, как следует, не можешь. Кто твои родители?"
Инго, как научил его один добрый господин, ответил вопросом на вопрос: "А почему все монахи похожи на настоятеля?"
Герберт расхохотался и тоже ответил вопросом: "Ты что - совсем дурачок?" Нахохотавшись, Герберт посерьезнел и сказал тихо: "Впрочем, дело не только в этом... Пойду покормлю карпов".
Здесь, в монастырском саду, Инго был почти счастлив. Не надо было думать о хлебе насущном, о том, где бы преклонить голову. Красота и покой царили здесь, и Инго был рад, что жизнь его стала упорядоченной и размеренной, наполнившись трудами и заботами. На размышления времени почти не было: после наступления темноты он проваливался в здоровый и крепкий сон без сновидений, а с рассветом  начинал работу в саду, которая полностью поглощала его. И это было хорошо, потому что не было ни времени, ни сил всерьез подумать, почему он здесь. Невольно подслушанный разговор оставил в душе неприятный осадок. Он почти ничего не понял, но последние слова библиотекаря - про божественный свет - вызвали у него смутные воспоминания. Да, кто-то иногда видит свет вокруг него. Слава Богу, этого давно не было, потому что всегда дело кончается неприятностями. Когда же это было в последний раз? На том острове, когда он оказался в темнице инквизиции? Нет, тогда это было впервые, потому и запомнилось. А потом? Потом тоже было, и его принимали за кого-то другого, а он ничего не мог объяснить, и в конце концов - искаженные лица, брызжущие слюной зловонные рты, непристойная брань, женский визг, и он падал, падал, надеясь, что вернется в тот темный туннель и продолжит движение к свету, но плыть будет медленно-медленно и сразу остановится, когда услышит чей-то голос, шепот, вздох. Но сильные руки подхватывали его у самого дна.
Он думал, что обрел покой, и вот опять - этот проклятый свет. Ради него его здесь держат. Правда, Герберт ничего не замечал или делал вид, что не замечает, но настоятель и библиотекарь несколько раз наведывались в их сторожку. Они приходили вечером, когда смеркалось, и Инго с Гербертом ужинали впотьмах, без свечей (Герберт был экономен). Гости некоторое время стояли на пороге, расспрашивая Герберта о хозяйственных делах, но при этом пристально смотрели на Инго, который старательно избегал встречаться с ними взглядом.
Однажды они пришли в Сочельник сразу же после богослужения. Дольше обычного стояли у двери, обмениваясь поздравлениями с Гербертом и внимательно глядя на Инго.
Когда они ушли, Инго и Герберт сели за праздничную трапезу. Разморенный обильной едой и красным вином, Герберт немного подобрел и разговорился. "Что это они все сюда ходят? Я им что ли нужен? Догадываешься?" Инго догадывался, но пожал плечами. "Дурак ты, потому и не догадываешься".  Герберт выпил еще вина. "Берегись аббата, сынок. Ты, правда, не в его вкусе, но, если тебя как следует откормить... Кстати, знаешь, что ест сейчас аббат?" Инго не знал. "Карпов!" - многозначительно и торжественно провозгласил Герберт и остаток вечера уже не прерывал своего обычного угрюмого молчания.
Лежа в постели, Инго понял: с наступлением весны придется уходить. Из полузабытого жизненного опыта он знал: надо избегать людей, которые от тебя что-то хотят. Необходимость принимать решение и снова менять свою жизнь приводила его в уныние. Ему было так хорошо в этом дивном саду, среди роз и тенистых деревьев, вдали от городской суеты! Впрочем, до весны было еще далеко...

Сон 91
Ровно через две недели, в отсутствие Инго и Кестутиса, появился доктор Люксембург.
«Готов материал?» -- спросил он так, как будто речь шла о газетной статье.
Эмиль был готов к этому визиту. И готов был к тому, что за ним последует. Ни одной строчки он за это время не написал, слушая в полудреме путаные истории Инго – то ли о себе, то ли о своем отце или деде. Впрочем, этому свихнувшемуся студенту-медику вполне могло быть свойственно раздвоение личности.
Эмиль молча подал доктору Люксембургу пустые тетради. К чему лишние разговоры? Пусть убедится, что он неизлечим. Пусть отправляет его в образцово-показательное лечебное учреждение, из которого его выкупил Кестутис. В конце концов он не помнил, каково там было. Может быть и впрямь не так уж и плохо. По словам Кестутиса, он там сильно похудел: «Кожа да кости от тебя остались, барин!» Ну и что? Он и раньше не отличался полнотой.
И зачем он вообще выкупил его из психиатрической больницы? Внезапно Эмиль вспомнил, что когда-то в П. рассказывал управляющий о Кестутисе, и содрогнулся…