Добрынины. Часть 4. Глава 6

 А Яковлев продолжал орать...

     - Молодец, Мурзинька, - благодарно подумала Ляля, - теперь главное дотерпеть до конца и не подать виду, что все происходит совсем не так, как в прошлые разы... Нужно любой ценой удержать лицо... И не упасть в обморок, а то что-то голова кружится все сильнее и сильнее... И тошнит... Как сильно тошнит... Так  плохо мне еще не было... Тихо-тихо-тихо...

     Елена вновь тихонько вздохнула...

     - Надо терпеть, потому что только выражение моего лица может подсказать этому поганому буланчику, что я в доме не одна... - подумала она. - А услышать Яковлев Мурзика по глухоте своей точно не сможет... Он и жену-то свою, с работы пришедшую, не слышит до тех пор, пока она ему новости дня рассказывать не начинает на полную громкость...

     Время шло...

     Яковлев орал и орал...

     Множество гадостей в прошлые годы слышала Елена в свой адрес от соседа и думала, что он уже достиг дна, но на сей раз он превзошел самого себя...

     - Да, раньше у него хотя бы какие-то тормоза были... - одновременно устало и раздраженно подумала Елена Гурамовна. - А теперь совсем берега потерял...  Видимо, действительно дало себя знать пребывание под стражей и непосредственное общение с бомжами и уголовниками... Хоть бы уже скорее доорался до целого... Мне совсем плохо что-то... Прилечь бы...

     А Яковлев все орал... И закругляться не собирался...

     Речь его была необыкновенно громкой, яркой, образной, не в меру темпераментной, сочной, весьма насыщенной разнообразными не употребляемыми им ранее, до посещения мест лишения свободы, идиоматическими выражениями и всевозможными артиклями, предназначенными Елене Гурамовне, ее мужу и матери...

     И лишь слегка, в отдельных деталях, его речь напоминала ту, которую он произнес в прошлый раз...

     Время шло...

     Яковлев орал все громче и громче...

     Сквернословие его становилось все изощренней и многоэтажней, печатных слов в его речи оставалось все меньше, а потом и вообще практически не осталось...

     Оскорбления сыпались на голову Елены Гурамовны со скоростью пулеметных очередей, но девушка упорно молчала...

     Это молчание обходилось ей очень дорого, поскольку внутри у нее, кроме головной боли, тошноты, дурноты, головокружения и мушек перед глазами, клокотали эмоции, не находившие выхода наружу и тем самым способствующие развитию уже имеющегося приступа - раздражение, гнев, злость, обида, оскорбленное достоинство, уязвленная гордость, ненависть, страх и еще целый коктейль разнообразных негативных эмоций, сохранению здоровья, отнюдь, не способствующих...

     И вся эта гремучая смесь, желая сатисфакции, рвалась наружу, но Елена с большим трудом удерживала ее внутри, сдерживаемая раньше мысленными комментариями речей соседа, а теперь лишь страхом за буйного мужа, который мог не выдержать и, вмешавшись, нечаянно убить мерзавца, ну и, естественно, отвратительным самочувствием...

     Время шло...

     Яковлев все орал и орал...

     На сей раз Сапог, в отличие от предыдущих "концертов" совершенно не заморачивался на политику, найдя себе тему для оскорблений гораздо более интересную, чем политика - он занимался оценкой личности Елены
и ее мужа...

     Оценку морального облика госпожи Добрыниной и ее супруга "господин" Яковлев давал долго, подробно,
"вдохновенно", в самом оскорбительном и уничижительном для девушки тоне из всех возможных, и на пристойность своих выражений более не заморачивался - предпочитал пользоваться нецензурными.

     - Видимо, у него приличные слова уже кончились... - устало подумала Елена. - А, впрочем, какая мне разница...
   
     С особым цинизмом и удовольствием Яковлев вновь и вновь комментировал то давно канувшее в лету обстоятельство, что молодой муж сбежал от нее, не дождавшись окончания медового месяца, словно забыл или совсем не знал, что Добрынин уже пятый месяц живет в семье и никуда бежать не собирается...

     - Опять кис-кис заело... - устало подумала Елена. - В который уже раз?

     Из нового в репертуаре Яковлева появилось мнение о том, что, если муженек Елены сам не сбежит от нее в течение двух-трех ближайших дней, то он, Александр Миронович, будет так "любезен", что откроет глаза "несчастному" мужику "правдивым" рассказом о том, на какой мерзкой бабе он женился...

     Ценой за свое молчание Сапог назначил как можно более скорую выписку госпожи Добрыниной из квартиры матери, а также ее отъезд из квартиры матери в квартиру супруга и оформление дарственной на дачу сразу на имя самого господина Яковлева...

     - Признания были... - подумала Елена Гурамовна. - Угрозы тоже были... Теперь до шантажа дошло... Отлично... Только выдержать бы мне... Выжить бы... 

    Ляля сама не понимала, как ей удается так долго молча терпеть все гадости и оскорбления, а теперь еще и шантаж, и списывала все на незримую поддержку Добрынина...

     А время шло...

     Не увидев реакции своей жертвы ни на какие оскорбления и предложения, вываливавшиеся из его поганой пасти, Яковлев разошелся так, что Елене стало ясно, что сосед готов повторить "подвиг" прошлой осени - ударить ее.

     - Ну, что ж, - со спокойствием обреченного подумала Елена, - ударит, так ударит... Придется  и это претерпеть... Составлю Мурзику компанию - посижу с фингалом дома... Но сначала обязательно зафиксирую факт побоев и напишу еще одно заявление в милицию... А Мурзика попрошу мобилизовать друзей отца... Пусть этот буланчик либо посидит за свои художества по полной программе, либо полечится по-настоящему... Только веник поближе к себе поставлю... Как единственное доступное мне оружие обороны... Этот деятель подбирается все ближе и ближе... Похоже, что действительно ударит...

     И Яковлев, куражась, ударил ее, да так сильно, что девушка, отлетев от соседского кулака и налетев спиной на дверцу холодильника, еле удержалась на ногах...

     Но в дикой злобе своей Яковлев почему-то не сообразил, что может опять получить по яйцам...

     И получил...

     Как ни плохо чувствовала себя Елена Гурамовна, как ни кружилась у нее голова, как ни терзала ее с трудом удерживаемая девушкой тошнота, как ни подкашивались от слабости ноги, как сильно ни болела ушибленная о дверцу холодильника спина, но ярость придала ей сил, и она вложила в ответный удар все свои эмоции и все оставшиеся у нее силы...

     Удар, нанесенный Еленой Гурамовной соседу, получился явно сильнее, чем в прошлый раз...

     Яковлев со страшным воплем согнулся в три погибели...

     Пока он старался продышаться, Елена быстро вынула из холодильника кастрюлю с остатками рыбного супа, которую предназначала Добрынину на ужин...

     Как только Яковлев начал разгибаться, она молниеносно надела ему на голову кастрюлю с остатками супа, снова хорошенько врезала ногой по яйцам, и, пока сосед разбирался, что важнее - кастрюлю снять, или продышаться, - взяла в обе руки по большому кухонному ножу...

     Когда сосед, наконец, пришел в себя, разогнулся и снял-таки с головы кастрюлю, он уже представлял собою не устрашающее, а весьма комичное и жалкое зрелище...

     Супа в кастрюле было немного, но Яковлеву хватило...

     Пахнущая рыбой жижа стекала по его голове...

     Картошка, перловка и кусочки рыбы запутались в волосах...

     Рубашка и штаны промокли, а вокруг него на полу образовалась суповая лужица...

     Это выглядело так комично, что Елена не удержалась и громко расхохоталась...

     А вот соседу ее было явно совсем не до смеха...

     Увидев в руках у девушки два орудия убийства сразу, сосед попытался срочно эвакуироваться в дом родной, но поскользнулся в скользкой луже слизистого супа, сваренного на перловой крупе, и упал, ударившись головой об стену...

     И тут Елену Гурамовну скрутил приступ неукротимой фонтанирующей рвоты, характерный для гипертонических кризов...

     И так получилось, что первый и самый сильный залп этого "фонтана" обрушился прямо на голову упавшего Яковлева...

     Он жутко завопил, снова попытался подняться, и снова упал...

     После третьей попытки подняться, когда не только он, но уже и вся кухня савельевых была вымазана супом пополам с рвотой Елены, Яковлев не стал заморачиваться на своем достоинстве и удовлетворился тем, что, поднявшись на четвереньки, пустился наутек на максимально возможной скорости...

     Внезапно, сквозь накатывавшую на нее дурноту, Елена Гурамовна услышала страшный вопль соседа, раздавшийся в прихожей...

     Это Вадим Павлович Добрынин, дав бежавшему на четвереньках врагу почти пробежать мимо, потом не отказал себе в удовольствии и сзади врезал ногой прямо по мерзкой соседской заднице от всей своей неимоверно в этот момент щедрой души, то есть со всей той силой, которую ему приходилось так долго сдерживать ради получения признаний подонка...

     Впоследствии, вспоминая этот момент в кругу семьи, Добрынин всегда с гордостью рассказывал о том, что от удара его правой ноги Яковлев очутился на своей территории гораздо быстрее, чем рассчитывал, отбив по дороге собственные яйца сначала о порог квартиры Савельевых, а через мгновение и о порог своей квартиры, и только потом, вмазавшись своей обблеванной Лялей башкой в собственную галошницу, завопил так, словно его зарезали...

     Но так ли это было, знал только он сам...


Продолжение следует...