поток-колодец

ПОТОК-КОЛОДЕЦ

Ну и что, что лето.
А я серого цвета.

А я серого цвета.
Парк зелёный насквозь.

Город. Транспорт.
Черно-белая лента.
Нет загара на икрах,
Нет загара на щёчках.
Это лето, дружок.

Мне бы в лето, дружочек,
Где луга и просторы,
Где палит, как на юге,
Я ж лежу под сосной.

И стрекочут стрекозы.
И кузнечики пилят на скрипке.
Липнут травы
Ко лбу и к ногам и к рукам.

Я встаю.
И иду. И куда бы вы думали? Просто к колонке. Я иду за водой питьевой.

Ты жива ли, старушка, — думаю я по дороге. Вижу — лужа вокруг. Знать, жива. Жму рычаг.
И струя устремляется в подстеленные для вёдер доски. Холодная, но не весёлая и не тугая, как прежде.

Наклонюсь, суну шею под воду.
И вода полоснёт, как коса по траве. Наотрез.
По лицу, по глазам, по щекам. Хлыщи, животворящая.
И напьюсь.
И вздохну посвободней.
И опять побреду по деревне своей.

Жарко так, что и куры в сараях не квохчут.
Все тихонько, как будто деревня пуста.
Но она крепко спит.
Уволок в забытьё её зной.

Спи, деревня. Жара успокоится — и будет много работы.
Я же — просто незваный гость. И я люблю тебя так сильно, что мысленно целую и жаркий воздух, и каждое оконце, каждый листок в садах, каждую травинку, каждую яблоньку, вишню, смородину, крыжовник. Каждую корову, козу, щенка, котёнка, козлёнка и целое стадо овец, нарочно забыв про гуся. Он был бы против. И ругался бы и шипел, защищая своё семейство.
Я так люблю тебя, деревня.
Но никто не любит и не ждёт меня здесь.
И я иду, просто иду и томлюсь.

А вот и колодец. А значит прохлада. До чего ж хорошо. Загляну в его глубь. Отражусь на поверхности тёмной водной глади, покоящейся недвижимо от пришествия до пришествия.

Раскручу бревно, звякнет цепь. Ведро пустынно шлёпнется. Плюх. Звук, знакомый как будто ещё до рожденья.
Видно, больно ему? Отчего же нет, если больно стало мне самой в этот миг.

Едва ведро касается воды, мое отражение расплывается, как размывается реальность на подступах сна. Аж в глазах помутилось. Господи, кто я? Зачем и за что? Что я такого сделала?..

Ветерок на спасенье примчался. Свежий, робкий, добрый.

Цепь, однако, ведро не пустила утопнуть. Так задумано. Но, заметь, каждый раз, раскручивая ворот, ты не можешь знать наверняка, что цепь цела и не имеет разрыва.

Я не стала обратно крутить, пусть скупнётся. Может, ведёрышко каждый раз молча просит об этом и хочет подольше спокойно поболтаться в водном просторе, якорем себя возомнив. Чуть погодя подниму. А поднимать приятно. И ловить ведро наверху — хвать. Поймать — и эти несколько сантиметров до бортика колодца или скамьи постараться не расплескать много. Уверенней держать. Но и самой не угодить в колодец. Что за услада! Знакома тебе такая?

Посмотрю ещё вниз, пока ведро там. Цепь висит прямой линией. Наструнилась. Но звук гитары она не издаст, даже если вместо ведра подвесить чью-то трудную судьбу или мешок с землёю. Эй! Ау! Колодец дышит свежестью утреннего леса, залитого росой благодарного мха, размокших деревяшек, свежей стариной.

Пострашусь глубины. Стану ей, этой самой глубиной, чтобы перестать бояться. Изгнать страх. Отражу в себе небо. Отражу в себе веру. Пусть немножко. Всего-то кусочек. Кусочек неба - это ведь тоже небо. Пусть махонький. Ещё не подрос? Но до мельчайших мелочей отражу. Облака и себя, что склонилась и шепчет. Что конкретно — не знаю. На каком-то другом языке, не иначе? Иль молитва? Иль просьба какая? Не ясно…

Эхо вторит в объеме колодца. И сквозь шёпот, сначала нелепый, проступает внезапно подобие смысла.

Эхо, эхо… какая же доля… Повторять за каждым, кто к колодцу придет не молча. Или в горы. Или в гулкий недостроенный дом. Или заброшенный, нежилой, без обстановки.

Так бы вот нашептаться, как судьба не пустила, с милым. Во всю глубину.
Во всю ширь и во всю непостижимость эха. До взахлёб. До сухого молчанья. Не сердцем сухого. А горлом.

Любящие повторяют движения. Скользят руки по телам друг друга. Одинаково на всех континентах. Но каждый раз рисуют неповторимых линий заветвленье. Так же неповторимы линии ладоней. Нет ещё одной такой руки на свете, как твоя.

Шуршание едва слышно. Но эхом раздаётся. Куда-то в космос. Но вот и увлажнились оба. И значит дальше — всё — не видно отражения. Потому что космическое ведро плюхнулось о поверхность космической воды, и картина любви расплылась для посторонних глаз, а затем и вовсе свернулась и сузилась до точки. Точки бездонного колодца, которого из космоса не видно.

Колодец — не море. Но в чем-то он великолепней моря.

«…Господи помилуй, не дай увидеть дна. Не иссуши…Живи, колодец. Живи, деревня. Живи, корова. Живи, бычок. Живите, живите, живи, живи, живи. Я вас люблю во веки веков. Аминь».