Говорит Океан

      
(OAKHOUSE)



Тучный мужик, с сумой на боку, метался по району Уэно, известному своей узловой станцией, куда прибывают белые шинкансены. Неотвратимые, будто те самые ангелы, что уносят души в иные миры; прибывают тихо, как бы исподтишка, и откуда они разлетаются (недаром их еще называют поезда-пули) в сторону снежных стран, пронзая горный массив, к Японскому морю; или, забирая к востоку, в сторону Аомори, или, наоборот, на юго-запад и запад, мимо символа, на который всегда взирают, как на седовласое божество – запредельной самодостаточной и надменной, подпирающей небо Фуджи.
 
       И далее, шинкансен летит вдоль Тихого океана, в направлении индустриального Нагоя, то приближаясь, то отдаляясь от густо изрезанной линии берегов, туда, где древнейшие Нара, Киото, и развернулся в виду сказочной красоты местного Средиземного моря, блистающий днем и ночью Осака, мегаполис – необычайно открытый, общительный, даже может быть чересчур, имеющий на себе печати гангстеров-якудза, проституток, и иже с ними в таких же тенетах маммоны, (т.е. «купи-продай») торговых людей…

       В районе Уэно находится усыпальное место и фамильный храм семьи Токугава, последних сегунов, владевших и управлявших страной до реставрации императорской власти, до периода Мейджи, на протяжении нескольких сотен лет.
      
       Вообще, здесь немало буддийских святынь, причем не только ветви «Тендай», к которой принадлежит храм семьи Токугава, но и других ветвей. Имеются и синтоистские храмы, и, довершая набор, доминирует мощная пагода, состоящая из пяти ярусов-этажей.
      
       Конечно, и эта станция и окружающий одноименный район, а если точнее, то их семантика, знак, как некий культовый элемент, или фиксатор сознания, не могли не отразиться в живописи, в литературе.

       В самом большом и прославленном из Токийских парков, в парке Уэно, иностранцы (гайджины), пытаясь подзаработать хорошие деньги, а по японским меркам гроши, из кожи вон лезут, кажут всякие фокусы, жонглируют всякой всячиной, или плюются огнем. Впрочем, как и во многих подобных точках столицы, где наблюдается скученный люд. Такова их планида, такова их, видимо, карма в этих местах: кривляться, обслуживать, развлекать…

       А сами жители-аборигены, они, случается, тоже что-нибудь продают или наигрывают на инструментах, но, в основном, приходят сюда любоваться цветущей сакурой (вишней), если дело происходит, к примеру, в апреле, или, в свои выходные раскатывают на лодках по специально разгороженному для таких целей пруду. Или с благоговением бродят по залам музеев искусств, или млеют в богатой библиотеке, или дивятся на тварей в компактном, величиной, наверное, с Ноев ковчег, зоосаде. Или прохлаждаются среди стеклярусов, крошева льда, в рыбных рядах, что на торговой улице Амейоко, и где разнообразием видов стеллажи и лотки, в свою очередь напоминают витрины музея океанической фауны, флоры, или…

       - Да мало ли, что там еще, в той стороне, за вокзалом, и у вокзала Уэно, и что, возможно, еще доведется увидеть тебе, когда-то потом. А пока надо в этом муравейнике разобраться, и найти дорогу, ведущую в некий отель под названием «Oakhouse», - думал, потея, тучный мужик, каким был я в те поры (весна, лето, 18-й год эры Хейсэй), когда наконец-то снова, после долгого ожидания и самых разных препятствий, трудов, очутился в СВОЕЙ стране.

       Ну, если честно, то не слишком сильно метался и не так, чтобы очень потел, потому что я знал как нужно вести любой поиск в Японии, и особенно в мегаполисе. А главное, я приехал сюда уже подготовленным. И со знанием специфических письменных закорючек, и поведенческих заморочек, и со знанием разговорного языка.
 
       Для начала, если вы потеряли ориентир, нужно спросить у прохожего, или у любого торговца, например, у киоскера:

       - Сумимасэн, кобан-ва доко дэс ка? – Извините, уважаемый, не подскажете, где полицейский участок (?), который нередко находится рядом с какой-нибудь станцией, и уж тем более, рядом с таким вокзалищем как Уэно, и где за стеклянной витриной дежурят блюстители. И там, в участке, всегда любезно и при посредстве карты околоточные надзиратели объяснят, куда нужно дальше плясать.
 
       У меня была при себе распечатка из Интернета. Но на месте схема моя представлялась не слишком детальной, да и выходы я перепутал, и до меня не сразу дошло, что прибыл я не на платформу, куда обычно доставляет пассажиров из аэропорта Нарита шинкансен, а вышел на 350 метров правее, поскольку приехал на поезде самом дешевом. Линия та называлась «Кейсэй». На развилке дорог я нашел полицейский участок (кобан), получил направление, и дальше, двигаясь по ориентирам, углубился в проулки и закоулки…

       Отельчик мой оказался микроскопическим, и места в нем для меня не было, поскольку я не забронировал номер. А если по правде сказать, то я и не знал, как это сделать, и понадеялся при разработке плана данного путешествия на свою интуицию, или, может быть, на авось… Однако, кажется, я не ошибся. Служитель на лобби меня спросил, где бы я хотел поселиться, в каком районе, поскольку Oakhouse – это огромная сеть, и подобных некрупных и очень дешевых отелей у них, что на небе звезд. Он объяснил, что сочетание ОАК означает О`КЕЙ, и, стало быть, волноваться вовсе не стоит, все будет о`кей… Я сказал, что хорошо знаю все основные линии, да и весь центральный район.
 
       - Отлично! – воскликнул представитель системы. Как раз по центральной линии (Чуо-лайн), не доезжая Митака одну остановку, имеется прекрасный гостевой дом. Остановка носит название Кичиджоджи, но нужно пересесть на другую линию и отъехать, может быть, с километр до Инокашира-коэн. Или просто дойти пешком.

       - Коэн – это, насколько я понимаю, парк?
       - Да, это парк Инокашира… Он позвонил и сказал, что менеджер освободится к вечеру, и туда подойдет или подъедет, но главное, что он меня разместит.

       - А как он узнает меня?
       - Да не беспокойтесь, узнает. Там такая маленькая перед станцией площадь и всего пару скамеек. К тому же, я написал здесь на бумаге для вас и его имя, и его телефон…

       - Ну вот, - подумал я, выходя на проспект, - не успел приехать и уже, считай, разместился, хотя до вечера еще далеко, часов шесть, и тогда будет темно, в этих широтах темнеет рано, да и придет ли он?

       И тут же другой голос почти ликовал:

       - Да расслабься! Ты снова в Токио! Вот он, перед тобой, в скопище иероглифов, лабиринтах кварталов, блоков и улиц, рекламных таблоидов и проводов, полный соблазнительных и пронзительных запахов, звуков и линий, и форм! Ты не только в Токио, ты в Зурбагане, ты в Лиссе ! А будет еще и Лапута, летающий остров - это, когда ты поедешь на Эносима… Давай-давай, начинай лакать свое пиво, как отбившийся от Панургова стада дипсод, японское пиво, на которое ты столько угрохал времени, средств и которое приносило и светлую радость, и темное горе, но которое утоляло жажду и, в конечном итоге, всегда помогало тебе понять эту страну. Возьмем, к примеру, пиво «Асахи» - восходящее солнце. Одно название уже символично и расскажет о многом.

       И я выбрал себе банку побольше и сделал контрольный глубокий глоток, по-японски «гокун». Никаких мыслей, глаза закрыты, почти нирвана, «гокун-гокун-гокун-гокун»…Первые глотки продолжительные, чтобы испытать полное и долгое наслаждение, чтобы ощутить сполна и закрепить ощущение, чтобы потом уже делать глотки поменьше: «гоку-гоку-гоку-гоку»…
       И снова, стало быть, погрузился в те же пивные реки и экзотические берега.
      
      
      

(ТОРТ ДЛЯ АДМИРАЛА)


На другой день своего пребывания в столице Японии я поступил на работу. Громко, конечно, сказано и не очень точно, но я имею в виду только то, что я отправился в район Роппонги, фешенебельный, дорогой, известный, в частности, тем, что там находится большинство иностранных посольств, и зашел в то актерское агентство, где работал когда-то. Меня там узнали, обмерили, сфотографировали и снова поставили на учет. Посоветовали приобрести «бизнес сюч», т.е. приличный костюм бизнесмена, поскольку, учитывая мои данные, они меня уже практически видят в определенной роли. Возможно, это будет телевизионное ток-шоу, или что-то еще. Я записал их номер, они записали мой, и с тех пор, где бы я ни ходил и чего бы ни делал, по сто раз на дню с деловым видом разглядывал новоприобретенный японистый свой телефон, проверял, не было ли не услышанных мною звонков…

       Отношения с актерским агентством похожи на боевое дежурство. Ты привязан к месту, и все время вынужден быть начеку.

       Вот и теперь, только уехал из Токио и вдруг, нате – звонок. Хорошо еще, что сниматься не вечером, и не завтра, а примерно через неделю. А что за роль мне предстоит, им известно? «Да, - отвечают, - будете изображать какого-то русского адмирала». Готов ли я тогда-то, тогда-то? – Ну, конечно, готов! Всегда готов! Я и приехал в Японию, кроме всего прочего, подзаработать, не без того, не дурака же все время валять, и, по-моему, физиономия у меня вполне военно-морская, и в армии я служил, так что форму носить я тоже умею. Да и снимался уже в подобной роли, был капитаном первого ранга, причем награжденным орденом Ленина. Правда, давно это было, но за время бездействия я мог бы вполне «дослужиться» до адмирала.

       Между прочим, когда по-японски обращаешься к адмиралу, нужно как можно чаще приговаривать, а то и выкрикивать волшебное слово «какка», что означает не ругательство вовсе, а «Ваше Высокопревосходительство!». Ну и, само собой, вести себя соответственно, как положено и согласно Уставу, т.е. навытяжку и сугубо подобострастно.

       И в этой связи мне приходит на ум один случай из жизни японских военно-морских сил, который рассказывал мой приятель, фотограф из Йокогамы, Хироши Фуджии. Он служил радистом, причем к концу службы стал одним из лучших на флоте. Но эта история приключилась, когда он еще был только салагой, совсем зеленым матросом.

       К ним на корабль должен был заявиться сам адмирал и, конечно, все волновались. Да какое там волновались – сходили с ума! Тренировки шли постоянные. Приборка была бесконечная, утренняя перетекала в вечернюю, чистили, драили все, что было возможно и сметали пылинки, и, в общем, не знали, что и придумать, чтобы Его Превосходительству угодить. Кроме того, помимо разных рапортов, беготни по трапам и палубам, и построений, предполагался обед, а Хироши, как молодого матроса, назначили прислуживать за столом адмиралу.Причем, Его Превосходительство так боялись и почитали, что накрыли ему в отдельной каюте…

       Но вот незадача, что чем вкуснее, изысканнее, великолепнее были блюда, которые приносились и подносились пред светлые очи, тем мрачнее делался адмирал. А уж когда Хироши дрожащей рукой откупорил бутылку пива и предложил адмиралу, тот еле удерживаясь, но все-таки нарочито мягко спросил, как бы выдавливая из себя:

       - Неужели, сынок, вас всегда так кормят на корабле? Я же заранее оповестил, чтобы мне был подан самый обычный флотский обед…

       И надо бы было ответить, что обед отнюдь не простой, но Хироши, от волнения плохо
соображая, только и мог, насколько хватало голоса прокричать:

       - Так точно, какка!
       - Интересно… А что, сынок, вам и пиво к обеду дают?
       - Так точно, какка!

       Но тут уж адмирал не выдержал и заорал:

       - Да я тебе покажу «какка»! Да я вам всем покажу, кто такой «какка»! Заладили,
«какка» да «какка»! Крабы, омары, креветки, глубоководные раки! Всех раком поставлю, палубу зубными щетками драить заставлю! Засранцы, устроили тут санаторий «Целебные воды»! Да мы, на Императорском Флоте соленую рыбу жрали! А бывало, во время боевых действий, и не жрали совсем! Да знаешь ли ты, салажонок, что настоящий матрос должен ежеминутно страдать и испытывать трудности, чтобы всегда быть готовым к войне?! А у них тут даже пиво «Асахи» («Восходящее солнце»), когда мы о нем только мечтали! Когда мы о пиве только мечтали! – и он несколько раз возопил:

       - Асахи! Асахи! Асахи!

       - Совсем потеряли совесть и стыд! Забыли заветы самураев-дедов и верных долгу отцов! – он отшвырнул бутылку. Пеной забрызгало переборку. Адмирал подскочил к Хироши, схватил за ворот фланки и прошипел:
       - Да вы тут, сынок, может, и девок имеете? Имеете или нет?! А ну говори, рак-кузнечик, личинка червя шелкопряда! Признавайся, говнюк, заказывал девок в кубрик, сукин ты сын?!
       - Так точно, какка! – прошептал, задыхаясь, Хироши и, наверное, ему бы еще хуже пришлось, но спас положение повар.

       Тот появился с пирожным, величиной с целый торт, над которым долго и самозабвенно корпел, и, призвав всю свою выдумку и смекалку, создал, в конце концов, настоящий шедевр. Долго, в частности, думал, как свое творение обозначить, и сколько ни бился, ничего лучшего не придумал, как сравнить его с восходящим светилом. А действительно, что может быть лучше? Так что, пирожное называлось тоже «Асахи»…

       И, понятное дело, что в той ситуации, вместо ожидаемой благодарности, и глазурь и бисквит, и само «восходящее солнце» из алого крема, и из того же крема расходящиеся лучи – все это было размазано адмиральской дланью по лицу повара густо и смачно, и широко…

       - Да, витиевато, цветисто изложено, - сказал я Хироши, прослушав эту морскую историю. – Ну ладно, с генералами-адмиралами мне все ясно – что у вас, что у нас. А как, вообще, протекала служба на корабле, в Силах Самообороны, в войсках Джиэйтай?

       - Да знаешь, - ответил с грустноватой улыбкой Хироши, - наверное, то же самое, что и у вас в те же годы, в Советской Армии и на Флоте: и рукоприкладство, и инфантильная тупость, и дрянная жратва…

      
(СУМАСШЕДШИЕ БАБЫ)
      
      
Автобус накручивает километры. Маленький, неудобный, уже который час несется в виду гористых пейзажей. Ныряет в тоннели, минует, петляя, долины, распадки, бурные реки. Судя по дорожным щитам, мы направляемся в сторону Шидзуока.
 
       В тесном салоне интернациональное ассорти из доморощенных актрис и актеров. Пожилая румынка. Тоже не молодая, но еще ничего из себя полячка. Улыбчивый сухопарый француз. Несколько американцев, один из которых, очень полный, по имени Роберт, большой охотник поговорить. Любитель, громко артикулируя, обращаясь будто бы только к соседу, привлекать, тем не менее, внимание всех. И он уже было начал блистать, когда мы только расселись и вот-вот собирались отчалить, но тут ввалились толпой русские бабы, и американец почти что заглох…

       Бабы эти очень долго не могли оправиться от восторга, что они снова вместе, поскольку не виделись с предыдущих съемок неделю, а может и две. «А ты как?!.. А она как?!.. А ты была на той распродаже?!.. Я себе эту кофточку там прикупила… Да нет, не дорого, 50 000 иен… Думаешь, дорого? Но это же, глянь сюда, это же настоящий «Вирсаче»… А слыхали последнюю новость?.. Ну ты даешь!.. А он?!..А она?!.. Я иду вся из себя, вся такая!.. А тот, раскрыл свою варежку!.. В общем, выпал в осадок!.. А тут, что в этой банке?.. Блин, чай с лимоном!.. А кофе остался?!»… Орут, матерятся, демонстрируют друг другу обновы, травят похабные анекдоты. Дикий хохот и крик… Бедный американец слушает, слушает, не понимает, конечно же, ничего, но поскольку ему неймется, и самому тоже хочется вставить словцо, он выуживает все-таки паузу и, пожимая плечами, обращаясь к соседу французу, обреченно вещает: «Крэйзи уимин» - «сумасшедшие бабы»…

       - А это ты, профессор, Шнобелевский лауреат! – парирует одна (как я понял, Ирина) на беглом английском. И тут же к своим товаркам по-русски:
       - Опять этот жирный боров, америкашка! Он же сам, гад, не знает, не чует, ни ухом, ни рылом, какой он вонючий. Прошлый раз, ну на том, на зачуханом шоу, на ТиБиЭс, когда мы снимались, я же рядом с ним находилась. Девки, не представляете, как несло у него из-под мышек! Я убью его, поросенка, если он снова будет вонять!..
 
       Стараюсь хотя бы чуть-чуть подремать. Накануне вообще не ложился спать, боялся, что не услышу будильник, в пять утра нужно было успеть на первую электричку, но, когда рядом энергия бьет ключом, уснуть практически невозможно, да и ноги закаменели совсем, как ни стараюсь их как-нибудь разогнуть. Но их некуда разогнуть…

       Наконец-то, съезжаем с трассы и погружаемся в некий обычный, и на первый взгляд совершенно непримечательный городок. Разве что он соответствует названию своей префектуры «тихих холмов» - Шидзуока.

       Вот невысокие корпуса явно заброшенного завода. Внутренний двор – широкие лужи и месиво грязи. Опыт подсказывал, что мы приехали на натуру, и съемки будут вестись теперь с учетом этого фона.
 
       Так, в общем, и оказалось. Съемки происходили в бывшем конторском здании, когда-то, лет сто назад, наверное, очень солидном. Вскоре подъехали остальные участники киногруппы, с атрибутикой, аппаратурой. В наш автобус вбежала расторопная девушка-менеджер, или, если угодно, помощница режиссера, раздала всем листы со сценарием, объяснила, что можно, а что нельзя. Смысл ее щебетаний сводился к тому, чтобы нигде без надобности не шляться, но сидя в автобусе ждать какой-либо команды. Например, когда тебя позовут…

       О чем был фильм, и как он назывался, и когда он выйдет на экраны Японии, мне лично не очень-то интересно. Актером я тоже себя не считаю, и никогда не считал, хотя в свое время, именно в данной стране, снимался изрядно.

       Был, например, вторым мужем Агаты Кристи, учителем Сальвадора Дали, другом Альберта Эйнштейна, космонавтом по имени Ваня, который периодически выходит в открытый космос и роняет на землю свои инструменты. А какие инструменты могут быть у советского космонавта, тем более, если фильм комедийный? Правильно догадается проницательный человек – то были, конечно, советские символы, молот и серп… Приходилось изображать мне и русского матроса 18 века, а если точнее, то его «мертвое тело, прибиваемое к берегу океанской волной». В начале апреля Японское море зело студено, да и волны в районе острова Окушири бились о берег дай-дай… Неоднократно бывал и американским солдатом. Например, как-то с утра и до позднего вечера бегал с настоящими морскими пехотинцами США по дикому пляжу где-то близ Йокогамы. И тоже с винтовкой, а то и с базукой, с гранатами и в униформе, но им-то, наверное, было полегче - они же изображали сами себя. Этот фильм, между прочим, про страшного монстра Годзилу… Изображал музыканта, т.е. как бы играл на скрипке в больших и малых оркестрах, и один раз имитировал даже нежную музыку в рекламе каких-то особенно мягких ковров… Танцевал казачка в непонятном забойном шоу, и при том жутко кривлялся. Ужас, конечно! Как вспомнишь, так вздрогнешь. Но чего не сделаешь ради своей маленькой, милой и красивой японской жены?..
      
       Был полковником Родионовым из Генерального Штаба, продавшим японцам (скорее всего, за три копейки) секретные сведения об НЛО. Играл роль начальника лагеря военнопленных, мучил, в кавычках, конечно, несчастных японцев. Оборонял Порт-Артур от частей генерала Ноги, косил наступающих пулеметным огнем. А также был итальянцем, французом, учителем немецкого языка, полицейским, автогонщиком, наркоманом, диктором русского телевидения… И т.д. и т.п.
      
       Так что и мое участие, и сам процесс создания фильма, для меня не были новостью. И когда мы приехали на старинный, заброшенный двор химического завода, я никакого излишнего любопытства, или, тем более, рвения не проявлял. Как, впрочем, и остальные халтурщики, вроде меня. Скучали в автобусе, спали, ели, когда приносили еду в специальных коробках (обенто), запивая то ли соком, то ли лимонадом, то ли чаем, то ли кофе в банках, на выбор, и шли переодеваться, а после сниматься в сценах, когда вызывали: «Наталия-сан, Роберто-сан, Ирина-сан, Юрий-сан!..»

       Оказалось, что крикливые русские бабы, кроме того, что понимали английский, очень свободно балакали по-японски. И фамилии у них были японские. Не знаю, как они именовались когда-то, пока не вышли еще за своих благодетелей-муженьков, но теперь, с учетом того, что реальные их фамилии я просто не помню, они звучали, примерно, как Ирины Фукуды, Татьяны Окуды, Муры Накамуры, да Наташи Кобаяши…

       Они не долго сидели в автобусе. Постепенно переместились поближе к крыльцу конторы и уже там, будто где-то в деревне, продолжали травить анекдоты и громко смеяться. Тем более, что и одежда на них была деревенская, поскольку фильм повествовал о стародавней венгерской глубинке. Чужой пример заразителен. Я подтянулся к ним, переодетый в крестьянина тоже ржал и рассказывал анекдоты. Несколько в стороне и вокруг Роберта образовалась компания. Девушка-менеджер, периодически, будто ласточка вылетала из здания и умоляла не слишком шуметь, или вообще прекратить, пока работают камеры, разговоры…

       Кстати, когда я начал сниматься в своей сцене беспробудного пьянства и дикого избиения моей благоверной жены (венгерский крестьянин, вернулся с войны, злой и жестокий, пьянчуга, свинья), я удивился дотошности режиссера. Я думал, ну снимет меня как-нибудь, не особенно утруждаясь... Нет, он мельчил, менял ракурсы, репетировал сцены, делал множество дублей, пытался добиться и от меня и от других достоверной игры, и, в общем, по всему было видно, что относился к делу серьезно. Пытался мне рассказывать содержание своего фильма. Смысл там сводился к тому, что бабам из некой венгерской деревни так надоели и опротивели их мужья, вернувшиеся с войны, что они организовали как бы тайное общество и стали своих мужиков изводить. Кого отравили, кого придушили, кого утопили. Но, в общем, если судить по тем сценам, которые я наблюдал, и в которых пришлось участвовать самому, было за что. Я, например, был страшен во гневе, и бил свою ненаглядную даже ногами. Правда, по настоящему я лупил по соломенному мешку, а она только лежала рядом, но все равно, по-моему, это свинство, и ни в какие ворота не лезет. Не дай Бог присниться своей компаньонке по фильму, Наташе, в таком омерзительном виде…

       Правда и то, что я, помнится, испытал нечто граничащее с удовольствием, когда обрядился в форму австро-венгерской империи. Потому что это мой всегдашний конек, мне военная форма к лицу, хотя бы и армию, как таковую, вряд ли люблю. Я успел уже растрясти жиры и разбросать килограммы во время токийских прогулок, а также купаний и пеших походов вдоль Тихого океана, и форма на мне сидела нормально. И у француза, с которым мы подружились на съемках, бывшего в армии парашютистом, форма тоже сидела исправно. Чего не скажешь о разжиревшем, расплывшемся американце, но к его чести, надо добавить, что он выглядел гармонично и вовсе даже не думал комплексовать. Он довольно быстро нашел свою нишу, секрет которой заключался в том, чтобы держаться на отдалении от русских баб, образовать вокруг себя небольшой кружок и там уж вещать в свое удовольствие. Но иногда он все-таки подходил к знойным красавицам и демонстрировал им, например, только что найденный камень, очень похожий на фаллос. Видимо, все же хотелось хоть как-нибудь, хоть и таким странным образом пообщаться…

       Ему, бедолаге, досталась и самая, пожалуй, тяжелая сцена. Для чего мы отправились в наступившей уже темноте в дремучие горы и там, в реке, под мостом, при лунном свете, он изображал раздувшийся труп утопленника-крестьянина. И, конечно, когда он, после того, как отснялся, стаскивал гидрокостюм, то не преминул показать всему честному народу свой голый зад. А потом продемонстрировал все тем же прекрасным дамам еще один камень, совсем уж огромный и почти один в один похожий на первый. Камень тот он нашарил в горной реке, когда лежал там наполовину омываемый скорой студеной водой. Видимо, у него был особый талант находить подобные «артефакты»…

       Время близилось к полночи, когда автобус довез нас до станции Шибуя и мы, торопливо прощаясь, разбежались по своим линиям, чтобы успеть на последние электрички. Казалось, вся молодежь Токио забилась в вагоны. Я выглядел, будто царь Ирод, плотно зажатый, обложенный, как подушками, разукрашенными молодушками. Говорят, что библейский герой, любил, отходя ко сну, окружить себя молодыми созданиями, чтобы зарядиться энергией…
      
       Через два дня ехал в вагоне метро по Гиндза-лайн. Стоял и посматривал на листовки реклам, упражняясь в чтении излишне зазывных, а временами и просто глупых, но все-таки текстов, отображающих живую традицию языка…

       Вдруг раздался истошный хохот, а потом еще и еще. Японцы тихо косились на прилично одетую длинноногую иностранку, которая хохотала во всю луженую глотку, и выражение лица у публики, как у женской, так и у мужской ее половины, было слегка растерянное и такое, что впору вешать было табличку: «Что за сумасшедшая баба?»… Но тут она захлопнула книжку и увидала меня:
       - О, привет!
       - А, Ирина, привет! Богатой будешь, я тебя не узнал!
       - А я и так не очень-то бедная!
       - Думаю, кто там гогочет?..
       - Ну, смотри же, смешно! – она мне стала демонстрировать свою книгу, сборник карикатур.
       - Думала, японцы не понимают юмора, а гляди какие прикольные карикатуры!
       - Вот эта?!.. Или вот эта?!.. – и она опять захохотала. – А ты тоже в Роппонги?.. В офис Мотоко?.. А у меня встреча в Роппонги Хиллс! Дойдем туда вместе, нам по пути!
       Я в ответ, в унисон, что-то ей проорал, в том смысле, что с удовольствием с ней поболтаю.
       - Слушай, а чего это ты вырядился не по сезону?.. А, понимаю, они в офисе будут делать с тебя фотографии?.. Ну, ты, в этом своем костюме, точно как какой-нибудь Женя Бонд! Или как какой-нибудь кегебист! Нет, сейчас там у них это называется по-другому! Во, я, кажется, вспомнила - фээсбист! – бросила, как булыжник, последнюю фразу в вагон…

       Створки дверей разошлись, голос диктора продолжал объявлять: «Роппонги! Роппонги дэс!»…Выходя, я заметил выражение лиц у пары-тройки каких-то зацикленных служащих (кайшаинов), в белых рубашках и строгих галстуках, словом, в обычном своем конторском прикиде. На их постных лицах читалось: «Что за сумасшедшие дураки?»…
      
 
 
(ГОВОРИТ ОКЕАН)


Сколько раз, мысленно и во сне, я посещал окрестности Эносима и, конечно же, сам этот остров, не знаю. Думаю, много. За то долгое время, что я не был на побережье Тихого океана, на Эносима появился похожий на кристаллоид новый маяк, на котором установили видеокамеру. И теперь стало возможным посредством компьютера наблюдать сколько душе угодно, и живописный, обрывистый, клубящийся буйной зеленью, будто из сказки небесное облако, «остров-картинку», как изначально его называли, и соединяющий Эносима с берегом длинный мост, что сразу выводит на улицы города Фуджисава, то розовеющего в лучах восходящего солнца, то блистающего огнями в ночи…

       По мосту, в режиме реального времени, по одной его части едут авто, по другой туда и сюда снуют еле заметные с маяка пешеходы. Хотя, как подсчитано, их здесь проходит за год великое множество миллионов… В начале каждого часа, камера совершает движение, создает таким образом панораму. И представляет нам не только отдельные волны прибоя, но и само обиталище волн, место, откуда они появляются, то есть сам Океан…
 
       Почти всегда можно увидеть и тружеников-рыбаков, то покидающих укромные бухты, то спешащих на своих легких летящих судах обратно. Иногда по расходящимся линиям волн можно угадать скутера, а над поверхностью вод различить многоцветные купола парапланов…

       Однако, чтобы услышать шум волн, почувствовать ветер, ощутить запахи океана, чтобы окончательно слиться с пейзажем, надо все-таки погрузиться туда всем своим существом… Задумано – сделано. Я в Камакуре, на вокзале, только что прибыл из Токио на электричке. Знаю, что здесь поблизости и монастыри, и прекрасные парки, озера, сады, и гигантская статуя Будды. Подумать только, что в 12-м веке здесь появился первый военный правитель страны, Минамото-но Йоритомо, отодвинувший в тень самого императора и основавший свое правительство «бакуфу». Выбирая Камакуру для резиденции, знаменитый сегун учитывал и тот факт, что она с севера, запада и востока защищена горами. Подумать только, что это место было тогда политическим центром страны, и здесь зародились театр «но» и театр «кабуки», и здесь возник и отсюда пошел японский дзэн… Но все это тоже после, потом. А сначала, чуть не бегом к океану...

       Широкая серповидная бухта, песчаное побережье, волны от края до края!.. Как бы не задохнуться, и не сойти с ума от свежих порывов ветра и от слепящих солнечных бликов, от переполняющей эйфории!.. Не разорвись аорта, ибо вот он, во всей своей неописуемой красоте, принимает и обнимает тебя, твой такой долгожданный, такой открытый и фантастический Океан!..
 
       Кружатся в небе, на восходящих потоках, орлы. Будто бабочки над волнами цветные полупрозрачные паруса серфингистов…Это было время отлива. На берегу множество водорослей. Детишки роются в них, ищут ракушки. Один, очень шустрый мальчонка, стащил у меня из под носа перламутровую «аваби» (морское ухо),а я только было прицелился подобрать… Зашел по колено в воду и сразу нашел другую удивительную ракушку! Витую, цветную, огромную. Вовсе не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сразу определить, что это была улитка тритониум. Говорят, что буддийские отшельники дуют в отверстие такой раковины, чтобы извлечь звук, якобы настраивающий на благочестивые размышления.
 - Вот повезло, - сказал один встречный японец, по-доброму, улыбаясь, - ее можно есть…

       Иссиня-черные вороны, кстати, уже приступили к трапезе, закусывают довольно крупной треской. Кроме разных морских даров я замечаю много мелких, омытых волнами обломков японской посуды: чашек, тарелок, глиняных и фарфоровых чайников самой разнообразной расцветки. Такие следы оставляют, конечно, сонмы любителей пикников. Я начал было уже собирать эти свидетельства жизни, намереваясь создать из осколков что-нибудь вроде мозаики или спонтанный коллаж, но решил на время оставить затею…

       Расположился на отдых у западной оконечности бухты, на бетонном скате, или на слипе, по которому местные рыбаки поднимают на берег лодки. Тут же, кроме, лодок, сушились и сети. Приятно растянуться на разогретом бетоне, наблюдая, то ли, как роют ямы в мокром песке загорелые дядьки, ищут для рыбной ловли многощетинковых червяков, то ли, как снуют туда и сюда стройные, затянутые в гидрокостюмы, отточенные волнами фигуры винд-серфингистов. Девушек среди них, кстати, не меньше, чем молодых людей.

       Краем глаза я замечаю и еще кое-что. Ракушка, которую я положил рядом с собой, ожила, растянула уже во всю длину свое тело и потихоньку, с робкой надеждой, ползет туда, где мерцает и свежестью дышит родная стихия… И тогда я подумал: «Жил себе жил, этот моллюск, и вдруг появился какой-то случайный гайджин-иностранец, и что теперь? Неужели я буду его выковыривать из его дома, и, тем более, жрать?.. Нет уж…» Я взял существо и отнес к океану, и зашвырнул как можно дальше от берега, что носит название Юй-га хама…

       Можно было, конечно, отправиться далее на электрическом ретро-поезде, на «Энодэне», или по вьющейся вдоль побережья дороге на каком-нибудь суперновом автомобиле, если бы он, положим, у меня был, но значительно интереснее все же пешком. И тем более, только взгляните на них, как они, в бесконечной пробке, движутся друг за другом, то разгонятся, то снова споткнутся, и подолгу скучают, а я все иду и иду… И скоро за мысом Инамура-га-саки открывается вид на другую бухту Шичири-га-хама, но, самое главное, на отдалении уже рисуется Эносима…

       Легендарный остров, скалистый, густо поросший зеленью, увенчанный храмами, к которым все круче вверх забирает узкая улица полная удовольствий. Есть там и две пещеры, и дельфинарий, и тропический сад. И, говорят, что туда на небесном облаке во время оно приземлилась богиня Бентэн, к которой стал домогаться не кто-нибудь, а сам покровитель данного острова, страшноватый, но по-своему, видимо, милый Дракон. И она не стала ломаться, и корчить из себя неизвестно кого. Спокойно откликнулась на его просьбу и с удовольствием отдалась… Бентэн весьма почитаемая богиня. Она покровительствует женщинам, музыке и театру.

       Когда-то другая удивительная девушка, по имени Макико, тоже, конечно, богиня, и тоже спустилась на землю то ли на облаке, то ли на самолете «Аэрофлота», стала, пусть и на время, моей женой, и написала стихотворение, которое назвала «Мой дракон: «Обвиваясь как большая змея… Жаждущие руки… Извилистые ноги… Тяжело…мучительно… сладко… Два мягких уса ласкают ухо… Два алмазных глаза пронзают грудь… Бесчисленные семицветные пластины… ерошат кожу… Синий хвост мечется в крепком одиночестве… Запущенная спина смотрит Небесную Пустыню… Шрам живота наполняют… чувственные лепестки… Тяжело… мучительно… сладко… Опьяненные члены… Буря молчания… Млечный Путь…»

       Но об этом ли думаю я, вперив свой взор в живописные очертания? О каких-то там поворотах судьбы? Об удивительных совпадениях? Вспоминаю ли я прогулки с похожей на ангела девушкой по Эносима, или посвященные мне стихи? И так уж нужны ли мне запредельные реющие и клубящиеся, как облака, и обволакивающие меня заранее удовольствия?..

       Да, по-моему, я не думаю ни о чем!.. Это, конечно, еще не «сатори», не просветление, но направление выбрано, кажется, верное. Я просто иду и вдыхаю запахи ламинарии и порфиры, наисвежайший йодистый дух, то слишком густой, то возникающий лишь намеком, куда примешались и молекулы запахов выброшенных на произвол судьбы устриц, жемчужниц, еще шевелящихся морских звезд и трепангов, а также разнообразных рыб и рыбных чешуй… Слушаю, как с шуршанием, шепотом, причитанием, и невнятным речитативом расплывается пена, наблюдаю откаты – накаты, и как зигзагами намокает и высыхает песок… шагая у самой кромки, у отступающих для начала и как бы спокойных, невинных, гостеприимных, и вдруг налетающих и все сметающих волн…


       - Вот, что я хочу сказать!.. – говорит с придыханием Океан…

       - Вот, что я хотел бы сказать!..

       - Вот, что я хочу вам сказать!..

       - Вот, что я хотел вам сказать!..