Верблюд

Сегодня гладил верблюда по его огромной, тёплой  башке. Верблюд свешивался из-за вольерной загородки и совершенно млел от моих прикосновений. Такой  огромный верблюдище, весёлый, очень компанейский зверище и да, он уже дважды хотел дружески прихватить меня за предплечье (и дважды я уворачивался), а потом через спину - за задницу (увернуться не успел).
Потирая укушенное, я со злобой потрепал его по холке и убедительно прошептал в эту огромную голову так громко как только смог, а именно так, что бы услышали юные мамочки и их татуированные мужья, и дети их, копающиеся с пластиковыми машинками в горячем песке округи.
А прошептал я ему так:

"На длинных нерусских ногах
Стоит, улыбаясь некстати,
А шерсть у него на боках
Как вата в столетнем халате.

Должно быть, молясь на восток,
Кочевники перемудрили,
В подшерсток втирали песок
И ржавой колючкой кормили.

Горбатую царскую плоть,
Престол нищеты и терпенья,
Нещедрый пустынник-господь
Слепил из отходов творенья.

И в ноздри вложили замок,
А в душу — печаль и величье,
И верно, с тех пор погремок
На шее болтается птичьей.

По Черным и Красным пескам,
По дикому зною бродяжил,
К чужим пристрастился тюкам,
Копейки под старость не нажил.

Привыкла верблюжья душа
К пустыне, тюкам и побоям.
А все-таки жизнь хороша,
И мы в ней чего-нибудь стоим."

Однако, мамочки не услышали моего шёпота и ни мужья их. И уж точно, не услышали дети...
Только верблюд, настороженно шевеливший ушами на протяжении всего стихотворения, в долгой секунде после окончания, вдруг преломил колени и поклонился персонально мне. Я смутился.
А потом поклонился ему в ответ и заговорщески пояснил:
"Арсений Тарковский. "Верблюд".