80. Никчемушник - сын Неудалого

Научно-фантастический роман «Кластер». Часть третья

Источник изображений: images.yandex.ru
Источник: https://xn--80aacco7a1al3a7bs7e.xn--p1ai/
Авторский сайт: Ревущаябочка.РФ


Глава 80. Никчемушник - сын Неудалого

"Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его" – так начиналась матрица вырождения рода человеческого, отражённая в библии. Спустя сколько-то там миллениумов она продолжала гнать к финишу славное иудино племя уже без остановки на какую-либо фиксацию давно всем очевидного факта: от осинки не родятся апельсинки. А те, кто от Иакова. Если ты не от оного, так и пеняй же на себя!

Никчемушник естественно родился от Неудалого, вот уж точно не Иакова. Папка Неудалый всю жизнь пахал, как вол, но так ничего конечно не добился, отчего собственная мать к концу жизни прозрела и дала ему второе, духовное имя: Неудалый. И как все мамы попала в точку. Подвиги отцов – крылья сыновей! Никчемушник с самого начала решительно переплёвывал батьку. Да так, что в кругу крепко подкованных собутыльников получил латинское прозвище «Incapacitatis», что означает клинически недееспособный, никчемушный человек. Юность и молодость он прикончил преимущественно лёжа на диване и уставив в потолок медленно и упорно стекленеющие глаза. В бесконечных мечтаниях уносился ввысь, летал как птичка, соответственно одной лишь силой мысли какал на недругов, однако строго по списку и в порядке убывания роковой значимости в его судьбе. Наверное в прошлой жизни он был лётчиком, его подбили, да так основательно, что вновь Сансара его выпустила в этот мир уже от Неудалого, хоть и трудяги, но клинического неудачника, глобального горемыки, то есть, лучше бы от рецидивиста. Девушка Удача, если уж невзлюбила какой-либо род или тем более народ, то так и будет гнобить до последнего, пока не изведёт под корень.

Итак, м едва памятных времён вводная на каждое полётное задание такова: Никчемушник всегда родится от Неудалого. И точка. Ни как иначе, во всех стратах покамест существующего мира. Такого брось в море и он обязательно утонет. Ему дай в руки хрен стеклянный – он и хрен разобьёт и руки порежет. Разумеется, подобное клеится к подобному, так проще выжить, но и одновременно оставаться в своём благополучном мирке, за которым ничего не существует. У никчемушников беседа за жизнь - словно мечтания блох в хозяйской шерсти: «Интересно,  а есть ли на другой собаке жизнь?!».

Первой Никчемушником его прозвала первая жена, после чего сбежала, предварительно прихватив с собою «Шкоду Октавию», которую папка-Неудачник купил к свадьбе своему единственному сынку Никчемушнику, на которого возлагал последние свои надежды. Вотще! В смысле, напрасно возлагал. Ни невестки, ни внуков, ни машины, ни работящего ответственного сына! Как и не вкладывал ничего, ни в кого и ни во что! Он даже устроил сына в престижный вуз преподавателем, помог защититься, но тот всё равно не изменял родовому призванию, которое, став шибко грамотным, изящно именовал «синдромом прокрастинации». Всё равно нет смысла чего-либо предпринимать на этой планете. Всё прахом будет. «Всё вечности жерлом пожрётся и общей не уйдёт судьбы». Ссылался на то, что уже более четверти человечества - отпетые прокрастинаторы и в ус себе от этого не дуют. Потому-то, мол, их папки и неудачники. Не в тех вложились.
В итоге Incapacitatis, конечно, спился и забомжевал. Стал широко известным в узких камышовых кругах доцентом Фредди. В кавычках бешеная карьера, туда-сюда. Но хоть ничего не мешало полёживать сутками на травке, покусывать стебельки и следить за парящими в небе орлами, так похожими на птеродактилей. И так всею душою рваться к ним подальше от земляных червей и прочих скунсов, по  чистому недоразумению именуемых людьми.


Когда Никчемушник был маленьким, то часто спрашивал мамочку: «А я, когда вырасту, добьюсь всего?!». «Не знаю, сынок, - вздыхала мама, - смотря в какие руки попадёшь».
Вот он и попал. В такие руки из рук, которые его всё же выдернули из собственной задницы и наконец разрешили летать. Даже слегка обучили этому. Сделав затяжной прокрастинаторский круг через камыши, помойки и пахучие подвалы, доцент Серёгин в итоге вернулся в хорошие руки. К постоянному месту жительства, работы и, соответственно, к новой кормилице жене второй, это которая от людей, третья, как известно, от чёрта, хотя по всем статьям выходило, что ею была первая.
На этот раз подруга жизни попалась (точнее, встретилась, а попался-то он) - умная, любящая и всепрощающая, а с хорошей девочкой, как гласит предание, можно даже до глубокой старости прожить. По-другому никак и ещё ни у кого не получалось. С плохою - помрёшь в расцвете глупых лет, зато переполненный судорогами классных впечатлений. Это от любовницы мужику нужно только одно, а от любимой жёнушки – и первое, и второе, и компот. И не захочешь, а до ста лет дотянешь! Емелька Пугачёв что-то недоговаривал, утверждая, что лучше один раз напиться горячей крови, чем триста лет питаться падалью! Впрочем, он не мог предвидеть, что падаль, если добавить в неё как следует глютена, вполне может именоваться сосисками и ветчиной, которыми, если они от Черкизова, можно питаться хоть тысячу лет, много-много раз и ни один микроб не возьмёт.

Однако временами Фёдора ещё догоняла, несколько раз накатывала штормящая творческая шиза. Тогда он вновь забрасывал свои микшеры, коммуникаторы, букридеры, компьютеры и вновь, как в запой, не совсем теперь ненадолго, чтобы жена не рассердилась, уходил странствовать, юннатствовать по великой тайне жизни, забирая с собой лишь карандаш с тетрадью в синюю-пресинюю клеточку. Правда, теперь ещё и поправляя некую антеннку за ухом, не пойми откуда взявшуюся, а может просто так выросшую. Такую маленькую, просто совсем микроскопическую. Ещё только примеряющуюся к режиму его хронически пизанской башни. На теме уже было состоявшихся наяву полётов его так совсем перемкнуло. Выйдет, бывало, доцентушка во чисто полюшко, как ударится лбом в воспоминания всякие, да и начнёт бубнить под нос всякую пришлую невесть откуда гундосину: «Хочется рухнуть в траву непомятую, В небо уставить глаза завидущие!». «Чому я не сокил, чому не литаю?!». Потом и список тайком составил, на кого сверху в случае чего какать будет. Короче, резвился шизик хотя и по-прежнему, но уже в безопасном режиме.

Однако никогда-никогда более не приближался он к отчаянным местам обитания последних людей, бомжиков. Вольных или невольных. Ни к камышам, ни к подвалам, ни даже, упаси господи, к полуподвалам, где небом никогда и не пахло, а только мочой и крысами. Снова заманят и с концами тогда. Ко всякого рода благотворительным акциям власти – тоже ни-ни! К топи, к трясине, к бездне добровольного или принудительного вычеловечивания – чур меня, чур! Какой бы бледнолицей собакой доцент Фёдор Серёгин, он же бывший бомжик Фредди, на самом деле ни был, но второй раз наступать на гуманитарные государственные грабли он, как и бомжики, у которых слишком многому научился, ни в коем случае больше не собирался. Дураков нет. Пусть эта замечательная Суверения теперь сама себя гуманитарит! И спереду и сзаду. И в синюю-глазую клеточку. И цветёт опосля как с базара маков цвет, на который у всех его земляков стоит хронически и уже не одну вечность.

А не думал Серёгин этого делать прежде всего на том основании, что ранее в том самом полуподвале он слишком хорошо изучил не только нависший потолок своей судьбы со свисающими оттуда филёнками подохших надежд и мечт, потом свой персональный плинтус, по контуру обгрызанный крысами, но главное – своё собственное чавкающее дно, которое, оказывается, ещё и могло до бесконечности проваливаться. Это самое последнее знание оказалось не только наиболее опасным, но и самым главным. Человеку, оказывается, всегда остаётся, куда ещё падать. Как бы и куда бы он ни рухнул, а всё равно и всегда можно падать ещё дальше и ещё глубже. Ни один человек никогда не сможет посмотреть на дно своей жизни снизу. Но и крепко взлететь над собою не каждому дано. Никогда не допрёшь до настолько убойной истины бытия, пока сам хоть маленько не по-бомжуешь, не напроваливаешься до упора, который сам теряется в бездне. Одного раза при этом, конечно же, непременно окажется достаточно. Потому что, если успеть выкарабкаться назад в жизнь живым, то кто же захочет обратно, на ПМЖ в ад?! Впрочем, есть и такие, кто без зоны жить не может. Но они книжки не пишут, не читают. А какой смысл?! Они сами книжки на ножках.

Оставался незакрытым заковыристый вопрос - откуда же провинциальный, простоватый доцент, безнадёжно заплутавший в режиссировании чего ни попадя и одновременно в злокачественной, цепной идентификации самого себя,  - откуда он вообще что-то узнал про Кластеров?! Ведь при всей мнимой открытости более закрытой темы днём с огнём не сыскать!.. Кто ему её слил и зачем?! На кого он сам в таком случае работал?! Не зря же его Шахов подозревает в двурушничестве, видимо есть основания. Не та ли это простота, что оказалась хуже воровства?! А вдруг, пока память не отшибло, Фредди как лунатик действительно в органах пенсию зарабатывал?! Поскольку только там всё знают. И только там могли дать ему настолько дурацкую кличку, то есть, оперативный псевдоним. Видимо, какой-то генерал-ананцефал насмотрелся не тех фильмов.
Во многом выходило именно так. Оставалось только вычислить того генерала.

Лишь сейчас с каждым часом небывало изменяющийся Серёгин постиг и глубинный смысл великого философского изречения о том, что мир существует лишь в глазах смотрящего на него. Только в них и нигде более. Он понял и самое главное - всей кожей прочувствовал, что вскоре вполне сможет изменить этот предательски нестойкий мир, буквально как только ему заблагорассудится. Ничто вокруг уже ничего не сможет ему сделать, даже если опять догонит и привычно обложит со всех сторон, с вожделением ляская дёснами. Он осознал как лично своё - великое, хотя и запоздалое, знание мира о том, что ничего в нём не происходит случайно. Всё всегда имело и имеет смысл, просто потому что идёт и случается само собой, сообразуясь со свойственной только ему логикой, никого не спрашиваясь.


Фредди полюбил выходить в одиночку в парк, садиться на разнообразные, но тоже одинокие скамеечки и заниматься, чем ещё никогда не приходилось. Он разговаривал с новым внутренним своим «Я», с тем существом, всё ещё похожим на него, но отныне решительно другим. Оно неудержимо выпрастывалось изнутри и уже фактически полностью составляло его сознание. Оно буквально переполнялось распирающими его изнутри невероятными возможностями. Эти контакты с поселившимся внутри существом становились всё более яркими, бурными, зовущими к совершенно необъятной и поистине непостижимой новой жизни. Попытки овладения своим собственным внутренним естеством оказывались чрезвычайно любопытными и потому неотвратимо затягивающими. С ними никак не могли сравниться все до единой его прежние беседы с самим собой, все его прошлые рефлексии. Сейчас они стали казаться просто ничтожными на фоне пришедшего к нему небывалого уровня самосознания.

Прежние архаичные глюки давно перестали выходить из него на охоту. Новый куратор агента Фредди, всё более проявлявшееся в нём самом, своеобразное, завораживающе решительное существо в существе, кое-что рассказал ему и о действительной ничтожности покидаемого им мира. Вправду недостойного ни его, Серёгина отжитых сущности и существования, ни всех других сущностей и существований на этой планете. Поэтому-то многие так быстро уходят из него, даже особо не прощаясь, словно англичане, которые раньше всех затупили на эту тему. Предощущение небывалых собственных возможностей буквально распирало изнутри бывшего доцента Серёгина. Требовалось хоть что-то предпринять, иначе же так и разорвать изнутри могло, или кровь носом пошла, ибо деваться ей стало бы некуда. Новая память о себе, появившаяся совсем-совсем недавно, мощно и неостановимо поднимало его на совершенно другой, высший уровень существования. Словно бы под ним с ускорением взмётывался к небу гребень колоссального экзистенциального прилива. И понёсся затем многокилометровой бурлящей стеной быстро-быстро опоясывать планету, виток за витком.

Прямо тут, на пике ворвавшегося озарения, бывшему доценту, а также агенту Фредди, как и тогда, сразу после завершающего контакта с малолетним командиром экипажа летающей тарелки, вдруг остро приспичило по малому. Нестерпимо, сходу и до неприличия внезапно, буквально на ровном месте. Фактически приступом взяло и тут же подняло флаг на главной башне. Благо больших кустов в этом уголке парка насчитывалось предостаточно, спрячут сколько угодно доцентов с профессорами впридачу, да хоть всю кафедру. Выбравшись обратно на дорожку, Серёгин почувствовал, как в нём что-то живое встрепенулось и тут же, будто спохватясь, заработало, бешено заклокотало, как и тогда, первый раз, в бомжатнике. Словно тумблером внутри кто-то щёлкнул, крутанул слава богу оттаявшим стартером. Что-то мгновенно схватилось, остальное отсоединилось и кануло вниз, притом как бы даже поспешно оно это сделало, словно после окрика «брысь!». Будто некий вурдалак, или жирный и косный турист, торопливо отцепился и срочно провалился обратно в бездну. Словно бы канул в никуда, а может и вправду к себе домой, на базу.

Как в том самом первом моменте самоосвобождения, когда он, вот так же сбросив внутренний страшный балласт, всю жизнь пригибавший его к земле, Фёдор впервые почувствовал себя почти что богом. И сейчас произошло всё то же самое, один в один. Будто разжалось что-то внутри и тут же сбросилось судорожное оцепенение от вовсе не твоей, а словно полип приросшей паразитки жизни. Получилось так, что Серёгин как бы вновь задействовал себя совершенно другим, нащупал и вновь включил свою настоящую опцию, полностью переиначил самого себя. В существо лишь формально аутентичное ему прежнему, но теперь подлинное, лёгкое, всемогущее и от этого чрезвычайно добродушное и умное как никогда. Может быть даже с нимбом.
Он закончил быть прокси-резидентом некоей сияющей сущности и сам преобразовался в неё. Обрёл себя подлинного. Самоощущение своего перерождения хотя и разной интенсивности, но в целом всегда бывает примерно таким.


Недавний бомжик буквально с замиранием ощутил, что сейчас, как и на первом старте из подвала, в его голове что-то глубоко, с мягким шорохом провернулось и замерло в новом, непостижимом состоянии, лёгком и сладостно страстном. Весь мир вокруг немедленно озарился совершенно другим светом, словно вагон мельдония проглотил. Будто бы изнутри изо всех вещей и явлений отворилась и забила родниками совсем иная, легко воспринимаемая, живая энергия. Где она только пряталась все эти прошлые жизни?! Куда только смотрела сансара, какой беспорядок развели?! Словно сквозь полароидные очки агент Фредди увидел отошедший в сторону прежний мир в совсем ином, отстранённом спектре - слабым, ничтожным, абсолютно неподъёмным, то есть, сдувшимся, подлинным. Проверить освобождение от него можно было только сейчас, не сходя с места. Пока действие волшебного отлива не закончилось, требовалось любой ценой закрепить успех. И развить его дальше, вглубь или даже в ширину.

Агент Фред, он же бывший букашка-доцент по имени Фёдор Серёгин попробовал приподняться над землёй. Получилось. Причём, легко-то как! Ещё легче, чем тогда, в первый раз. Будто всегда так делал поутру, спустив ноги с кровати. Полной-преполной грудью он вдохнул и расправил лёгкие, прямо как ангел крылья. Потом ещё выше поднялся. Ещё вдох - до хруста в лёгких прошёл их до самой последней альвеолы, развернув их по фронту и в глубину. Отлично. Серёгин уже неспешно передвигался на довольно приличном расстоянии от поверхности земли. А теперь неплохо бы подплыть по воздуху вон к той скамеечке. Да-а… здравствуй, дерево об нос! Что ж, дорогой доцент, с возвращением тебя в родную гавань! Потом Фредди по-быстрому сгонял под ближнее облачко, попробовал на вкус капельки собирающегося кислотного дождика, сплюнул и, отфыркиваясь, шмыганул обратно, пока никто не видел. Ай да, Никчемушник, ай да сукин сын! Если долго мучиться, что-нибудь получится!
Серёгин почувствовал, как всё его прежнее психическое неустройство, даже хроническое недомогание всего себя изнутри, теперь разом испарилось, куда-то с концами провалилось, словно его и не было никогда.

На радостях он сделал ещё несколько вихревых замысловатых кругов над городом, потом по спирали с ускорением поднялся ещё выше, пока не превратился в точку. Странное дело, в буквальном смысле витая среди облаков, он почувствовал удивительную знакомость своего нахождения в этих ипостасях. Словно своеобразное дежавю засвербило и вошло в полнокровные права. Будто бы он неоднократно уже бывал тут, как у себя дома рассекал налево и направо, вверх и вниз, словно шмель на цветущем лугу. Видимо всё это и есть воплощение сна моего создателя обо мне, моей единственной будущности, подумал, дрожа от распирающего его невероятного счастья бывший бомжик, а также какой-то там бывший писатель и режиссёр. Особенно его впечатлили картины также как будто не один раз виденные: вереницы крошечных мерцающих людей, там, где-то далеко внизу, словно потешные таракашки упорно бредущие непонятно куда и зачем.

Фредди теперь точно знал, что эти припомненные полёты, похожие на фантастический сон, хотя и явно не его личные, а хоть бы и заёмные или украденные, но он их уже никогда и никому от себя не отпустит и не отдаст. Потому что совершенно чётко раскушал это классное дело до самой его изюминки. Даже если вдруг примчится хозяин этих видеорядов и заявит: отдай, это моё! А доцент ему тогда запальчиво в ответ: а докажи?! Что упало, то пропало! Поймай теперь, если сможешь! Лови! И-э-эх! И Фред опять взвился как можно выше, распугав клин каких-то непонятных перелётных птиц. С длинными таким шеями, гуси-лебеди наверно или журавли. И чего они тут делают в моих владениях, кто разрешил?!
Эге-ге! Если дело и дальше так пойдёт, с этими полётами, то может скоро удастся слетать и к своим на побывку. Домой. Отчитаться за командировочные. На Большое Магелланово Облако. Это не очень далеко, прошептал ему уверенно крепнущий внутренний голос. Я покажу. Там, сразу же за созвездием Гончих кузек. И направо. Там все наши и роятся.
- Эх-х! Прости-прощай, жена дорогая! Тут такое дело… - Шепнул Серёгин, снова взлетая. – Но к ужину постараюсь вернуться. Всё тогда и расскажу по порядку. Возможно и ты тогда присоединишься к нам. Замолвлю словечко. Уж хорошую-то девочку должны взять. А иначе кто им там такие блины печь будет?!


Однако что-то беспокоящее всё равно не уходило из сознания новоиспечённого полубога. Наверно всё-таки это были не журавли с гусями, что пронеслись мимо. Серёгин остановился, прислушиваясь, внимательнее всмотрелся в исчезающие подозрительные объекты, уже затягиваемые кромкой облаков. Не вспугнутый ли то ментовской клин досрочно взлетел и потянулся к югу, постепенно затихая деловитым взлаем?! А он его в суматохе первых взлётов за журавлиный принял. Может быть всё отложить, срочно догнать, пристроиться в хвост, да и нажать на все гашетки за все дела их скорбные?! «За шум безбрежных камышей, За слёзы маленьких бомжей, За нашу Родину – огонь! Ого-онь!».

Нет-нет. Слишком много более важных концов ещё оставалось тут, возле кассы земной да неостывшей. Не доделав таких дел, конечно же, было бы совсем не по-людски смываться, не раздав дорогим соплеменникам хотя бы основных долгов. Так что гашетки временно придётся отложить. Нехай плывёт тот клин покамест дальше на юга, из-под небес по-птичьи окликая, всех тех, кого оставил на земле. Вернутся летучие псы по любому, там же не на ком им будет ездить, да и колотить себя далеко не каждый даст. Главное и необратимое в судьбе доцента всё равно состоялось и это решало практически всё. Волшебный отлив первородного балласта, похоже, сработал полностью, навсегда освободив Фреда от всех тяжестей уходящего за спину смурного и токсичного бытия. В чём и заключался самый главный, поистине счастливый итог всё-таки осуществленного прорыва ввысь и вперёд. Теперь он был в состоянии кого угодно послать на любое количество букв, всё обрести, забрать, долги всем обидчикам раздать и ничего за это в ответку не получить! Ни срока, ни по морде. Сотни и тысячи поколений землян в гробах перевернутся от зависти. Все некрополи мира вспучатся от немых вскриков замученных и оскорблённых бездн: «И мы так же хотим!».

Лиха беда начало. Другие дела земные, разумеется, также неотложные и не менее скорбные, срочно и массово очнулись и тоже принялись стучаться в мозгу, оттягивая назад, к земле. Галдя как цыгане, они окружали бывшего доцента, настырно теребили за рукава, упрашивали, тормошили, тащили назад, просто умоляли заняться сначала ими, а подлые менты уж как-нибудь подождут своей неизбежной участи. Хотя бы погадать, что ли, остающимся землянам на посошок, да рассказать на прощание, что с ними, оставшимися бедолагами, на самом деле теперь будет?! Поэтому Серёгин, прежде чем погнаться за удирающими ментами, да и нажать на все-все гашетки, решил по-быстрому подбить остающиеся бабки, расставить всё и всех по своим местам, раздать остающимся сёстрам по серьгам. А всё остальное временно из головы отставить.

Пока что требовалось, как говаривал Мартиныч, (интересно, мимолётно спросил сам себя Серёгин, кто таков, откуда я его помню и вообще знаю?!) не столько преуспеть самому, сколько поспешить рассчитаться с неправедно преуспевшими. То есть, с теми, кого он оставлял в прошлой жизни и кто ему задолжал настолько по-крупному, как даже тем дурным полицаям и не снилось. Здесь, на этой Земле и прямо сейчас, именно не отходя от кассы, требовалось взять да и произвести полный взаиморасчёт со всеми тварями, имён которых он никогда не забудет, хоть это и совсем не по-евангельски. И только потом подумать, скажем, об ужине после всего насущном. Следовало непременно воздать должное всем подлецам без исключения, каждой твари по харе, каждому, не скупясь, в точности по заслугам отмерить. На самом деле оставались злодеи, по сравнению с которыми суровый райотдел полиции казался клеткою с волнистыми попугайчиками, только что упорхнувшими на юга. Воздаяние непременно должно произойти, в самой полной мере, это и будет истинно по-евангельски. Иначе прошедший круг бытия никогда не замкнётся и обязательно возобновит себя в прежнем уродстве, как он это и проделывал уже не одну тысячу лет. Отсутствие должного и скорого возмездия всем грешникам и предателям – вот что всего убивало человечество.


В Серёгине словно бы проснулся дотошный инквизитор. Формальные вопросы множились в нём, мягко говоря, с неистовой силой. В первую очередь требовалось выяснить причины старательного заметания кем-то малейших следов и обрубания всех нитей развития едва минувших событий. Вопросов же к истинной их подоплёке и судьбе основных действующих лиц оставалось ещё больше. Грести, не разгрести!
Прежде всего – кто такой на самом деле и куда делся тот откровенно злобный гений, который задумал и провёл всю эту экспериментальную бодягу по переделке самой божьей жизни на Земле? Ему-то как раз и причитается больше всех. Вот кого надо в первую очередь за ушко да на солнышко выволочь! Короче, где Савва?! А может быть он есть реинкарнат разбойника Вараввы, которого распяли одновременно и рядом с Христом?! Они же ведь и умерли одновременно. Разве такое может быть случайно?! Тогда в чём смысл, не страшновато ли даже задуматься?!

Кто таков также и двигавшийся по следу основного злодея таинственный комитетский следователь Шахов, кого он в действительности из себя представляет?! Вправду ли он и есть «друг рабочих и бомжей, назови его скорей» - сыщик Осклизкин или просто его аутентичный разбойничий слепок?! Почему столь смутная двойная, а то и тройная личность так и не довела следствие до поимки и ареста главного организатора и основного исполнителя неимоверно смутных дел, даже дала ему вчистую уйти?! Отчего Шахов с некоторых пор не проявлял особого личного воодушевления при планировании и ведении дальнейших следственных мероприятий?! Отчего он сам иногда вёл крамольные речи не хуже отъявленных фигурантов по расследуемому им же самим делу?! Учинил ли в конце концов царёв стольник конкретную измену на свово венценосного работодателя-батюшку и в чём состояла её стратегическая цель?!

То есть, главная закавыка теперь выглядела так: а не оказался ли любимый государев стольник Александр Шахов вторым перемётным князем Андреем Курбским, коварно подрывающим основы существующего строя?! Не умыкнул ли он несметную царёву казну и не готовится ли возглавить новый поход заоблачных ляхов на Кремль?! Действительно ли он втайне уже сочувствовал ереси нейро-лингвистических стригольников?! В одном этом кубле вопросов столько неразрешимых проблем бегом набирается, что от них немудрено любой крыше поехать и не остановиться!
Исключительно в силу указанных возможностей злокачественного развития ситуации, про всё касающееся Шахова-Осклизкина Фредди так и не сообразил пока ничего. Только поэтому окончательный расчёт с бывшим приятелем также временно отставил в сторону.


Возникали, конечно, и другие принципиальные темы по существу как будто завершённых или только приканчиваемых событий. В каких реальных отношениях, скажем, состоял всё тот же комитетский следователь с другими подозреваемыми по делу?! Сколько в действительности существовало сыновей у одного из них - великого и загадочного профессора Авксентьева по неслучайному прозвищу «мудрый Авк»?! Что конкретно произошло с его младшим сыном?! Где он теперь, кто таков на самом деле, над чем корпит в настоящее время?! Почему профессорская скорбь по его вероятной утрате оказалась демонстративно бурной, замысловато-непредсказуемой, но так и оставшейся непонятой?! Кто тогда на самом деле вёл непрерывный и потайной, да ещё и необыкновенно специальный, порою феерически специфический репортаж с места реализации био-силиконового отечественного нацпроекта Сколко-во?! Серёгин-то надеялся, что это он сам такой гений, а, оказывается, за него всю эту работу проделал кто-то другой. Тот, кто на самом деле водил его рукой, выдавая это за божественный мэйнстрим. Посмотреть бы ему в глаза! И решить – плюнуть или сразу растереть.

Объявились ещё более интересные вопросы. Поженятся ли друг на дружке силиконовый и биологический клон, юные прото-Кластеры невиданной в истории человечества генерации двуногих без перьев?! Что или кто у них в результате этого мезальянса выродится?! К чему вообще приведёт реакция управляемого (или не очень) сверхчеловекосинтеза в масштабах страны?! Как тогда тряханёт и без того замордованную планету?! Может быть, в частности, и вправду начнётся долгожданный сексуальный Термидор и вся в сладких судорогах сексуальная контрреволюция?! И тогда ли на плечах взрастающего того биосиликонового потомства постепенно войдёт в силу и во все полномочия самый совершенный кластер власти?! Но при ещё долгом-долгом регентстве при нём НЛП-Кластера, которому для этого ещё надо будет победить сегодняшних правильных пацанов-правителей со всей их старо-сортирной державной суверенностью?! И умудриться при этом избежать своего Углича - уже изготовлены ножички, что прямо в него просвистят.

Заиграться с нечеловеческой властью всегда можно до совершенного кошмара, причём, сплошь и рядом. В неканоническом Евангелии от Ивана не зря же пишется, что всякое, даже косвенное общение с властью во все времена смертельно опасно для психического здоровья человека. Вся-ко-е! Никогда не исключено, что вдруг не отомкнутся некие зияющие высоты и не поглотят целиком и полностью. А потом из раззявленной прорвы не повалит нечто абсолютно неостановимое, действительно несусветное. Отчего всё остальное на Земле немедленно обнаружит тенденцию закончиться побыстрее и насовсем, что самое обидное - ничем.
Вот всё-всё это, впрочем, и кое-что ещё сверху, безусловно, так и осталось и непонятым и не разрешённым. Теперь-то уж точно - до следующего раза. Поскольку как-то так внезапно обнаружится, что одного такого раза всё же опять недостаточно.

Напоследок, перед тем как пропасть насовсем в зияющих высотах открывшегося ему непостижимого знания, бывший доцент Фёдор Серёгин по кличке Фредди, оглядел земные окрестности и по-умному, но всё ещё доброму, сощурил глаза:
«Теперь ваша очередь кукарекать! Неудалые вы мои, да Никчемушные».
Something like that.