Добро пожаловать в Россию

                Мелькают вехи, замедляет бег
                Возница-время, кони подустали
                И не заметил  в спешке человек
                Что ночь длинней, а дни короче стали
                Что молодость прошла, а дети повзрослели
                Что кони вовсе перешли на шаг
                Окрасили виски минувшие метели
                Позёмкой набежав на жизненный большак


                В С Т У П Л Е Н И Е

         «Зима 2014 года. По телеканалам показывают орды диких «австро-венгерцев», – этих «печенегов» ХХI столетия, – они рвутся из Львова, Черновцев, Галича на Восток, захватывать Киев, мать городов русских. Не на конях, а на легковушках, поездами, автобусами. Их тысячи и субсидирует бездельников западное «забугорье». Они вооружены и займутся покорением русского, простите, теперь украинского большинства своему празападенскому меньшинству. Тем, кто не подчинится, уготованы унижения и даже смерть. «Австро-венгерцы» оседлали центр Киева, раскидали знаменитую брусчатку, сожгли старинные здания и продолжают закидывать бутылками с горящим ацетоном дома киевлян и самих киевлян, сжигают заживо милиционеров. Огнестрельное оружие массово пока не используют – зачем, когда лучше пуль работают «коктейли Молотова»! Захваченный лиходеями древний город в панике. Иными словами – что не получилось сполна у немцев, французов, шведов, поляков во всех войнах, с лихвой восполнилось нынешними проплаченными национал-западенцами. Самозванные лидеры не жалеют Киева – зачем, для них это чужой город! Кто они эти лидеры? Это – бандо-националисты Синебок, Музычка, Яценюк и прочие, и прочие. Для этих мракобесов всякий, кто заговорит по-русски, будет тут же... ну конечно же пока оштрафован на доллар. А вот и спустившийся с немецких небес боксёр-тяжеловес, почёсывающий на людях очко, великий Виталий Кличко. С благословления немцев он стремится в президенты Украины. Ближайший его помощник, брат Владимир, ещё не покинул ринга, ждёт, когда на носилках вынесут за канаты. Небезызвестный Жириновский по-своему расценивает шансы братьев: «Виталия долгие годы на ринге били, били по башке, пока он не стал пригодным кандидатом в президенты Украины. Младший, Владимир – не дозрел, до сих пор ещё бьют...»»
      Строки, цепляясь друг за друга, набегали на экран  дисплея монотонной чередой, утомляя зрение. Надо отвлечься, старик перестал печатать и прикрыл веки. Жизнь уже не била в нём ключом. Она тихо журчала мутной водичкой, сквозь которую невнятно пробивались отголоски событий, ещё не приглушённые поступью времени. Дав слезящимся глазам отдохнуть, старик вновь сел за монитор:
     «...Восемь веков назад главная столица Руси уже переживала агрессию иноземцев. Тогда к её стенам подошли татаро-монголы. Киевляне отказались покориться. В результате татары сожгли Киев и вырезали население. В плен не брали, да русские и не сдавались. Известный украинский историк осуждает киевлян – ведь у добрых татар существовало правило: кто заведомо проявлял покорность, тех щадили. По его мнению, киевляне не должны были противостоять лавине степняков, а покориться, как делали многие: не биться зря с татарами, лучше заплатить им десятину имуществом и «кровью», то есть детьми, – население сохранилось бы, да и город остался цел. Что ж, возможно. Но тогда киевляне, как не пафосно это звучит, были бы не русскими. По крайней мере, со времён Святослава не было принято русским просить у врага пощады. «Русские не сдаются!» и это знали все. Дух нации веками взращивался в бесконечных войнах на уничтожение, когда ещё действовал принцип: если сдашься, – тебя заживо разделают и съедят, ибо института римского рабства у древних номадов не существовало. Из истории известно, как кочевники ординарно услаждали свою утробу свежей человечиной. В частности, например, хазары почитали за лакомство поедать младенцев врагов и налитые молоком груди их матерей, у мужчин любили надкусывать вену на шее и высасывать тёплую солёную кровь, подвергая жертву невообразимым мучениям. Посему, сдаться врагу живым не практиковалось у русских, даже понятия такого не существовало! Со временем, людоедство у номадов заменяется работорговлей, а архаичный обычай, – «Не попадать врагу живым!», – уже не всеми и не всегда исполнялся, иначе татарам завоёвывать Русь было бы хлопотнее. Однако упрямые киевляне не отступили от традиции и, как жители Козельска и Рязани, испили чашу смерти сполна. Никакой татарам десятины людьми! Население предпочло умереть, а после – всё ваше будет, нам уже ничего не нужно и не жалко. Как наследие татарского нашествия – русский народ оказался растерзанным на несколько частей, а вместе с этим и его язык. Потом заново отстраивался и заселялся Киев, много было новых героических страниц. Но куда же в наши дни подевалось мужество населения Великого Города при нашествии одичавших орд с Запада, прячущихся за слово «революция»? Стыдиться не надо, – здесь уже не Русь и киевляне давно не бесстрашные русы, а... – так и просится в рифму обидное словцо. Дивиться тоже нечему, ибо теперь киевляне не русские вообще! Перетасована, как игральные карты, история нации, нынче киевляне только украинцы и всегда во все пещерные времена были исключительно украинцами, не вдаваясь в истиный смысл этого слова, а всё русское в себе приказано убить и забыть. Понимаете, приказано! Кем? Потомками австро-венгерцев, которые давно затоптали в себе дух предков, заменив его раболепием перед Западом...»
     Неет, слишком пылко! Старик вновь приостановил писанину и задумался. «Национальный вопрос – дело муторное», – вздохнул он. – «Копаться в его изломах, выискивая крупицы истины – всё же удел подготовленных профессионалов. Может послать к шуту весь этот авторский стон, поменять тематику?» И утомлённый недугами лет эпикур, запутавшийся в паутине липкой вязи архаистики с настоящим, махнул на всё рукой. «А как же быть с написанными страничками?» – с ухмылкой спросит въедливый читатель. Да никак! Раз уж есть, пусть остаются. На радость хиромантам-пересмешникам. Мысли уводят старика в сторону от коллизий века, воскрешают молодость, ушедших людей, своё дорогое незабываемое прошлое, начиная с самого что ни на есть адамова отсчёта. Ему казалось, что и солнце в прежнюю пору светило ярче, и лето длилось дольше, а сослуживцы делились на достойных и бросовых мерзавчиков, как на полках винно-водочного ларька, хотя случались исключения. Разве можно всё это забыть! Не думал дед заниматься прозаистикой, однако преклонный возраст расшевелил в усохшей гру;де лет дремавшие рудименты образного (бывает же!) мышления, побудив взяться за перо. Вспоминать своё минувшее безусловно милее, чем ломать голову над прегрешениями русской истории! Гуляя в лабиринтах пережитого, неугомонная память задержалась в мареве дней вчерашних на облике личности странной, в непростое время амбициозно искавшей себя, отчего плохо вписывавшейся в мезоморфный фон эпохи и вечно гнавшей перед собой, словно ос, рой пересудов. «А не поведать ли читателям об этом своеобразном отшельнике на миру?» – мелькнуло в голове погружённого в раздумья старика. Всплывший из глубин памяти персонаж был по молодости небезгрешен в доле самовыражения, болезненно самолюбив, повсечасно не в ладах с окаянством, а экзотичный характер и обветшавшее по меркам схоластов воспитание неизменно затрудняли ему обрести место в обществе. Фигурант вечно раздражал окружающих. Тем не менее досадный зуд почтеннейшей публики не повлиял на техническое подвижничество уже забытого Богом и людьми человека, который в дни оные вдохнул свежести в производственный цикл предприятия, где служил, и чьё прогрессивное новшество ныне считается технологической нормой. Молодость упомянутого лица была беспокойна, а последовавшие десятилетия его жизни могли бы служить живым примером верности принципам и женщине, которую любил – юной чаровнице, увлёкшейся парадоксальным поклонником и навсегда связавшей с ним судьбу. Осталось высветить дни, в кои довелось жить и работать фигуранту – пионеру идей и проводнику их реализации, на чьей конструкторской смекалке погрели в своё время руки многие. Перед тем как продолжить повествование, оговоримся: излагаемые события во многом совпадают с явью прошлого и жаль, что авторская память не сохранила имён насельников тех лет, коим нелишне было бы вспомнить молодость. Встречающаяся в повествовании схожесть фамилий – чистейшая случайноть            .
      В книге немало страниц посвящено любви с присущей ей харизматикой. При описании эротических сцен, авторы старались не сползать на порнографию, хотя в жизни границы того и другого нередко размыты. Авторы равным образом на стороне противников легализации нецензурной лексики, набирающей апломб и ведущей к методичному увяданию литературного русского. Остаётся сожалеть, что некоторые с вожделением приветствуют кабацкую конкретику, спешащую на смену многоточиям. Не будем им подыгрывать в демократизации русского языка и воздержимся от огульной замены литературного слога ненормативом базарного привоза.



                СЕВЕРНАЯ ОДИССЕЯ БЕСПОКОЙНОГО ЧЕЛОВЕКА

Решивши круто изменить судьбы  теченье,
Покинув смело обжитой насест,                Отправился на Север. Вне сомненья,                Потом его поманит Южный Крест
                               
     История Константина Константиновича Русина лишена привкуса героических подвижек и натяжек, вместе с тем подёрнута романтизмом, без которого в сущности не обходится ни одна молодость. Начнём её с далёкого 1961-го, когда проработав на родине в Баку около года после окончания института, наш персонаж внезапно задумал в корне изменить среду своего обитания и переехать в Россию.
     Дебют наметившейся одиссеи обыден и прост – внезапно к ужасу родителей их молодой сын решил уехать из Баку и всё тут! Принимая необычное для своих домашних решение, он выяснил у своего дружка Мамед-заде, – преподавателя АзПИ, – что подшипниковое предприятие подмосковного посёлка Лоза, расположенное недалеко от Загорска, нуждается в специалистах механиках и телеграммой в отдел кадров предложил свои услуги. Ответ пришёл на удивление быстро: «Берём должность инженера. Нач. отд. кадров Зенков». Нет нужды пересказывать, как это ободрило Русина, добавив настроя принятому решению! Стоял конец мая, Костя тут же без задержек уволился со службы, уладил дела с выпиской и стал снаряжать себя в путь-дорогу. Однако не всё на свете проходит гладко, – пришла вторая телеграмма: «Ждите официального вызова. Нач. отд. кадров Зенков».
      Родители усмехнулись:
      –  Тебе, Костя, прислали отказ.
     Понятно, виды на будущее осложняются, но смелость города берёт, а простота святая – з; душу! Костя Русин не теряет оптимизма, не снижает темпа. Перетасовав карты и сунув за манжет, – поди ж ты! – меченую, он без колебаний ударяется в авантюру:
      – Мам, согласно первой телеграмме, меня берут. Немедленно лечу самолётом, а в кадрах Лозы скажу, что два дня ехал поездом и потому о второй телеграмме не знаю, не ведаю.
      Отец подытожил:
      – То есть хочешь поставить администрацию перед фактом. Не наивно ли? 
      –  Конечно наивно, пап. Но вдруг...
      Таким образом, Константин Константинович Русин нацелился на Лозу – Лабораторию Опытного завода. Официально предприятие именовалось филиалом Всесоюзного Научно-исследовательского Института Подшипниковой промышленности, в аббревиатуре – фВНИПП. Соискатель Путёвки в Жизнь покупает горящий билет на авиарейс ИЛ-18 до Москвы. Вылет в полдень, или по-московски – в одиннадцать часов. Перед этим, оказавшимся поворотным в дальнейшей жизни Русина событием, он непредвиденно... простудился. Бывает же так в Баку в мае: то жара, то – внезапный северный ветер и резкое похолодание. Костя кашляет и температурит, а до посадки в аэропортовский автобус остаётся всего тридцать пять минут. Пришлось принять неординарное решение: через улицу – венерический диспансер и Русин – прямёхонько туда. «Объясню», – думает, – «ситуацию, пусть леваком сделают «за рупь» пенициллиновый укол, как у них случается». Русин открывает солидную подпружиненную дверь в диспансер, по широкой лестнице поднимается на второй этаж и наталкивается на сидящую у входа в коридор дежурную пару – важный пожилой врач, увешанный седыми кудрями, и студентка-практикантка. Оба оживлённо о чём-то разговаривают и появление уличного пациента прерывает их почти задушевную беседу. Врач останавливает Костю:
      –  Эээ... простите, а вы собственно куда?
      Красивенькая горбоносенькая студентка улыбается, сверлит чёрными глазками Русина, – ей очень интересно, что тот ответит. Естественно, вошедший теряется и морозит:
      –  Понимаете, у меня грипп...
      Врач, ловко поймав на слове, радостно перебивает:
      –  Гриб? Где?
      Шутник взрывает Костю, который пускается в резкие путанные объяснения. Врач с улыбочкой выслушивает, а когда Русин громко чихнул в его сторону, соглашается:
      –  Ну, это уже другое дело.
      В процедурную пропустили.
      Пенициллиновый укол помог, за три часа полёта в авиалайнере симптоны ОРЗ ослабли, так что Русин, прибыв в Москву, имел основания считать себя здоровым. В три часа дня он уже стоял на площади Свердлова и, не тратя зря времени, спустился в метро, которое доставило его на Курский вокзал. Там, в железнодорожном тупике Русин отыскал прибывший утром бакинский состав и у дежурной проводницы приобрёл (тоже за рубль – ходовая цена!) погашенный билет – они всегда остаются. С Курского – опять в метро, наконец вот он, Ярославский вокзал. Русин покупает в кассе проездной талончик до Загорска, откуда ему предстоит затем каким-нибудь транспортом добираться до Лозы. Через неполных четверть часа Костя уже трясётся в вагоне электрички. Народу едет относительно немного. Против Кости сидит белокожая, почти прозрачная рыжеволосая девица и сосредоточенно что-то читает. Попутчик интересуется. Девица поднимает на Костю серые глазки, и без того большой рот растягивается в улыбке, а розовые щёки запылали огнём, сразу сделав привлекательным её в целом некрасивое лицо. Ответ – прямодушен:
      – Я изучаю руководство, как дурачить детей в пионерлагере.
      Костя опешил и захохотал:
      –  А сколько самой-то?
      –  Исполнилось шестнадцать. А вам?
      –  Мне, гм, гм, скоро будет... двадцать два.
      Попутчик убавил себе три года, девица зыркнула на него, определённо не поверила. Костя спрашивает:
      –  Где же находится ваш лагерь? В Загорске?      
      – Неет, гораздо дальше, в Красном Факеле. От Загорска на автобусе полтора часа и... я пробуду там до конца лета.
      – Так это прелесть! А мне – от Загорска до Лозы. Слыхали про такой посёлок?
      – Нет, никогда, я же москвичка!
      – А как же Красный Факел?
      – По направлению, учусь на курсах массовиков-затейников. 
      – Напрашивается главный вопрос: как вас зовут, девушка?
      –  Юля, а вас?
      Русин называет себя:
      –  Константин... Константин Константинович.
      Девица кивнула и вновь погрузилась в своё руководство. Чувствуется, что разговор иссяк, поэтому Русин поворачивается к окну, с интересом наблюдает череду непривычно зелёных ландшафтов и сереньких посёлков. Неожиданно Юля спрашивает:
     – Скажите, а какой год, если его перевернуть, читается так же?
     Шёл 1961-й. Русин его называет, в ответ Юля поощрительно улыбается:
      – Правильно.
      Затем она продолжает проверять на попутчике свои пионерские тесты, и так до самого Загорска. Костя пытается договориться о встрече, Юля не против и приглашает попутчика в пионерлагерь, куда едет. «Далековато будет», – размышляет про себя Русин. Они расстаются на перроне.
      С первых же секунд загорский вокзал поразил сбивающим с ног водочно-утробным перегаром, вонью туалета и спотыкающейся на всех углах матерщиной. Пьяные валялись, где только можно упасть, и ни намёка на осуждение. Ну, что ж, думает прибывший, сегодня воскресенье (как потом выяснится, он ошибался: пьяные, там и сям лежащие на тротуарах, – явление для Загорска обыденное). Русин отыскал нужную ему автобусную остановку до Лозы, вошёл в пока ещё полупустой салон, купил у пожилой кондукторши билет за пятнадцать копеек (дороговато, Русин полагал, будет привычный пятачок) и уселся у окна. Подошла вечерняя электричка из Москвы. Народ из неё повалил валом, битком набиваясь в общественный транспорт всех направлений. Лозовский автобус вскоре оказался переполнен и водитель закрыл двери, но людей это не останавливало. Они продолжали ломиться, пытаясь раздвинуть створки под аккорды забористой брани, причём, женщины превосходили мужчин в пикантности интимных отправок. Не дожидаясь, когда двери сломают, водитель включил скорость. Пока автобус выруливал на трассу, всё время кто-то бежал рядом и что есть силы колотил и по дверям, и по металлическому корпусу кулаками, крича, «Стой, ...твою мать! Щасть ляжу под клесо, ...твою мать!» Позднее Русин убедился, что здесь самоубийство – не Бог весть какая редкость. Впору – способ самовыражения. Лечь под колесо и назло быть раздавленным, даже ненабравшемуся аборигену может доставить мстительную радость. Хотя бы на мгновение. Центр Загорска автобус проехал, игнорируя остановку, и притормозил только через полквартала. Двери раздвинулись, несколько человек вывалились из них. Створки тут же закрылись, не оставляя шансов подбегающим, и машина отправилась дальше по маршруту под вой с проклятиями оставшихся и дружный злорадный хохот едущих.
     – Ферма! – объявила билетёрша. Тут сошла треть пассажиров. Подсело мало. Следующей остановкой был Птицеград, где выгрузилась б;льшая часть едущих. В дальнейшем облегчённый автобус гулко прыгал по булыжнику и прогалам в нём, как освободившийся от ноши лошак. Направо и налево – запустевшие поля, справа вдоль оврага – речка, заросшая ивняком и ольховником (названия кустов Костя узнал позже). Проехали деревню с символичным названием Дураково, за ней – последняя остановка, Лоза. Расстояние от Загорска в восемь километров (об этом он тоже узнал позднее) автобус преодолел почти за сорок минут. Русин вышел вместе с оставшимися пассажирами. В салон влезло с какими-то узлами человек десять и водитель, не мешкая, отправил машину в обратный рейс. Русин остался один на вмиг опустевшем пятачке, не зная, что делать дальше. Потоптавшись, решил найти общежитие молодых специалистов, договориться переночевать и утром заняться со свежей головой своим трудоустройством. А вот и комендант посёлка, к которому Русина направили, – Николай Иванович Калмыков. Им оказался крупный мускулистый мужчина, лет тридцати пяти, вдруг назвавший себя мордвином. Он сидел на корточках у поворота бетонной дорожки и выглядел по-домашнему – в майке, финках, на ногах шлёпанцы. Внешность располагала, так что прибывший был почти уверен, что Николай Иванович за умеренную плату разместит его где-нибудь. Они оба широко улыбнулись друг другу и одновременно протянули руки, чтобы поздороваться. Комендант наверное подумал, что Русин – направленный на работу молодой специалист, и его ладонь оказалась в жёсткой длани Калмыкова, словно в тисках. Когда же комендант узнал, что Русин приехал сам по себе, – улыбка пропала, Николай Иванович выпустил костину руку и отвернулся.
      – Николай Иванович! – обратился приезжий уважительно. – У вас что, нет здесь гостиницы?
      –  Здесь нет, – в Загорске есть.
      – Уже почти восемь часов... – пытается договориться Русин, но его обрывают:
      – Ваши трудности.
      Пришлось Русину возвращаться на остановку и два часа ждать последнего автобуса, чтобы вновь отправиться в Загорск. Сошёл Костя в центре, однако справиться о гостинице удалось не сразу – кругом невменяемые аборигены. Наконец, он заметил одного из них в форме милиционера и немедленно направился к нему:
      – Здрасте, товарищ дежурный! Будьте столь любезны, объясните пожалуйста, где здесь в Загорске гостиница?
     Милиционер подозрительно рассматривает Костю в упор, затем подавляет икоту и тут видимо до него доходит смысл вопроса в непривычно прозвучавшей фразе. Он показывает рукой в сторону уличного спуска:
      – А воона тама, совсем рядом эта. А ты хоть хто вобче такой-та?
      Его заинтересованность повисает в воздухе, Русин благодарит и быстро удаляется. Служитель правопорядка, слава Богу, оставляет его в покое. Русин обходит какую-то стройку, спускается по центральной улице, но гостиницы не обнаруживает. Свет лампочек со столбов освещает убогие допотопные дома, никаких вывесок, людей не видно. Пришлось возвращаться назад и, наконец, уставший искатель ночлега замечает в глубоком приямке в полутьме спасительную вывеску. Лампачка освещала только вторую её половину: «...ница». Русин спускается по деревянным ступеням, надпись становится отчётливее и Костя открывает замызганную дверь. Коридорная лестница ведёт теперь вверх. Ещё одна дверь и мечтающий о скорейшем отдыхе человек оказывается у регистрационного окна.
     – Свободных нумирев нет, только обчии, – сонно объявляет ему дежурная.
     Русин согласен, после чего оставляет паспорт и расплачивается. Койка – два рубля за ночь. Костю вводят в общее помещение, включают свет и показывают кровать. Всего их там десять, почти все заняты храпящими ночлежниками. Свет гасят, Костя раздевается уже при лунном освещении из окна и заваливается на жёсткое, пахнущее стиральным порошком ложе. Вчера он ещё спал дома, а сегодня уже... Усталость гасит мысли, Русин смыкает веки, проваливается в сон. Снится родной южный город, но совершенно серый, дымный и холодный. В сумраке люди и машины мечутся туда и сюда, все спешат на работу, а Русин стоит, ждёт, когда улица освободится от суматошного потока и появится возможность её перейти, чтобы тоже успеть на службу. Правда, в какую сторону идти – не знает, а тут вдруг из-за туч брызнуло яркое солнце и Русин просыпается. Глаза режет свет потолочной лампы. Через пару кроватей какой-то тип сидит уже одетым и глохчет из горлышка бутылки водку. Затем он задвигает пустую поллитровку под свой лежак, встаёт и неспеша уходит. Свет за собой конечно не гасит. Ах ты скотина! Костя поднимается, босы ноги – в обувь, подходит к выключателю и гасит электричество. Сон сбит, Русин в одних трусах выходит в коридор, осматривается. Кастелянши не видно, вероятно где-то преспокойно почивает. Тип уже хлопнул дверью на лестницу и скрипит вниз по деревянным ступенькам. Костя решает проучить нахала, направляется следом и уже на холодной безлюдной улице спрашивает в спину:
      – Вы почему свет за собой не выключили?
      Нахал в ответ, не оборачиваясь:
      – Уборщица погасит!
      Ах, так? Костя от души выдаёт нахалу в шею затрещину, тот шмякается на колени и затем мордой об асфальт тротуара. Русин тут же возвращается незамеченным в ночлежку и укладывается на проплаченное место. Снаружи, слава Богу, никакой кутерьмы, но уснуть удалось, лишь когда стало совсем светло. Перед этим отметил, что полночники вставали и уходили в темноту, так что, когда в семь кастелянша подняла остальных, то вместе с Костей их оставалось на койках трое. Утро выдалось солнечным и исключительно свежим, как в горной Армении в Дилижане. Удивляться нечему – здесь Россия! Костя привёл себя в порядок, однако нельзя сказать, что быстро: в туалете пришлось повозиться со сливным бачком, который безостановочно гнал воду в унитаз, а инженер не мог оставить это без внимания. Но вот ремонтные дела завершены, Русин наконец выходит на улицу и направляется в сторону остановки. Между делом он отметил розоватую жижу на тротуаре – видать ночного «нахала» основательно вытряхнуло после падения. Скорее всего, его подобрала патрульная и бесцеремонно свезла в вытрезвитель. Злорадства в душе нет, но и угрызений совести Русин не испытывал. 


   РУСИНА  ПРИМУТ  НА  РАБОТУ В ПОДМОСКОВЬЕ, ЕСЛИ ОН ПРОПИШЕТСЯ ВО ВЛАДИМИРСКОЙ     ОБЛАСТИ

      На остановке Русин дожидается рейсового автобуса и к девяти – он уже в Лозе у заводской проходной. Погода портится, с посеревшего холодного неба сыпется какая-то водяная труха. Русин входит в озябшую проходную, снимает трубку настенного телефона и звонит в кадры. Зенков сверх меры удивлён его прибытию, раздражённо морочит голову, старается отвязаться, но Русин выклянчивает согласие на встречу.
      – Ждите, сейчас вас проведут.
      Минут через пять за территорию предприятия выходит высокая девушка, лет шестнадцати, – костино сопровождение. Ввиду прохладной сырой погоды, на плечи провожатой накинут лёгкий зелёный плащ, лицо по-девичьи пухленькое, молочно-розовое. Глядя на её славный облик, Костя с плутоватой улыбкой подумал, что не зря приехал из-за тридевять земель, раз здесь водятся такие миленькие снежаночки. Алые губки приглашают:
      – Идёмте же!
      И Костя, предъявив вахтёру паспорт, с удовольствием подчиняется. Они входят на территорию предприятия, сразу же окунувшись в густой ельник. Кругом завораживающие запахи грибов, хвои. По дороге Русин спрашивает снежаночку о чём-то и в ответ слышит запомнившееся резонное:
      – Ну уж этого я вам не могу сказать.
      Метров через пятьдесят деревья раздвинулись, открыв взору двухъярусную краснокирпичную церковь с колокольней без креста. Внизу от неё справа – серое четырёхэтажное здание, наверное цехов. Русин проследовал за девушкой под церковные своды, затем они свернули налево и оказались перед оцинкованной дверью с надписью: «Отдел кадров». «Проходите!» – показав на дверь, сказала девушка. Русин вошёл в небольшое помещеньице с зарешеченным окном и увидел стол, за которым важно восседал могучий мужчина средних лет. Висючий красный нос так и просится сорваться вниз, да щёки удерживают. Мужчина встаёт и протягивает через стол широкую ладонь:
      – Зенков!
      Русин отвечает рукопожатием и в свою очередь называет себя тоже по фамилии. После этого ему придложено присесть на стул для посетителей. В дальнейшем беседа потекла по сценарию. Чтобы работать в Лозе, нужна подмосковная прописка, а свободный лимит на неё уже исчерпан. Вот, если бы Русин был направлен по распределению из института, тогда другое дело. Таким молодым специалистам сразу полагается по закону жильё.
      – А как же прописка?
      – Прописка тут уже приложение.
      Терять нечего! Русин менее орнаментарно, но с воодушевлением возражает:
      – Так вы же, товарищ Зенков, вот этой телеграммой меня вызвали, а вторую, о которой вы упомянули, я не успел получить, поскольку был в дороге!
     Костя выкладывает на стол телеграмму и картонный прямоугольничек Баку-Москва. Зенков, даже не взглянув на его бумажки, продолжает невозмутимо обосновывать отказ:
     – Я говорю – лимит прописки исчерпан. К тому же... и опыта работы у вас всего год, а этого для нас мало. Так что, помочь ничем не можем.
     Разговор окончен, но Русину не сразу удаётся встать со стула, словно прилип к нему. Кадровик не торопит, вероятно в неудачной попытке приехавшего инженера трудоустроится он чувствует и свою вину, поэтому неожиданно советует:
      – От Загорска до границы с Владимирской областью всего тридцать минут электричкой и есть люди, которые ездят оттуда к нам на работу. Пропишитесь где-нибудь постоянно во Владимирской неподалёку от границы с Московской, но не более, чем в часе езды до Лозы в целом, и мы вас может и попробуем принять. Оставьте свои анкетные данные на всякий случай.
      Русин что, ослышался? И вдруг со всей ясностью понял, что его всё-таки берут! Как только пропишется во Владимирской области! Кадровик вышел из-за стола и, теперь улыбаясь, крепко пожимает Косте руку:
      –  Желаю удачи, пропишитесь – позвоните. Таня!
      В дверях появилась молочно-розовая Таня.
      –  Проводи товарища Русина.
      Костю вывели за проходную. Пока ехал в автобусе, размышлял: ключевую роль конечно же сыграла первая телеграмма, опрометчиво посланная Зенковым. Ею обнадёжили и теперь под мундиром у чиновника неожиданно шевельнулась совесть – качество редкое для кадровика. В Подмосковье запрещена свобода прописки. Нет прописки – нет работы. Зенков пошёл Косте навстречу, допуская очевидное правонарушение своим обходным советом и обещанием. По существу, им подана милостыня просящему и Русин, снявши шапку, принял её.
      В те далёкие времена электрички ходили почти без перебоев, так что после обеда Русин уже шагал по Струнино – невзрачному городишке Владимирской области, растянувшемуся вдоль железнодорожного полотна. В первую очередь необходимо устроиться с ночлегом. Гостиницы нет, но стучаться в частный сектор – руки обобьёшь, поскольку народ исключительно недоверчив. Русину добрые люди сообщили о текстильном общежитии, посоветовав связаться с... комендантом. Дескать, сейчас лето, народ разъехался и комендант не гнушается подрабатывать освободившимися койками. И тут началось хождение по оврагам, строительным траншеям и помойкам. Странно, но никто чётко не смог объяснить местонахождения общежития, все только так – может быть воон в той стороне, может – в этой... Русин отметил, что у одной из канав стоит старая полуторка и девушка-водитель в сером комбинезоне, сидя на корточках, меняет переднее колесо. Сказать вернее, колесо она уже заменила и теперь подтягивала ключом гайки. Вокруг – глинистые колдобины, на мощёной булыжником улице – ни души. Русин подумал, что водитель полуторки возможно больше осведомлена о текстильном общежитии, чем редкие встречные. Он выждал минут пять, пока девушка не вытянула домкрат, и только после этого осмелился спросить. Нет, она тоже не знает. Как же быть? Отметив озадаченность симпатичного молодого человека, девушка улыбнулась и предложила съездить с ней на товарную станцию – справиться у татар-грузчиков, они де обо всём осведомлены. Так Русин случайно познакомился с Инной, – невысокой, крепко скроенной девушкой, как оказалось, его ровесницей. Светлые волосы, на широком приятном лице большие бледноголубые глаза, по первому впечатлению – умна. Сообщила, что сама родом из Ленинграда, в блокаду умерли родители, наверное художники, потому что от детства осталось в памяти множество картин в просторной квартире и сидящие за мольбертами отец с матерью. Потом в воспоминаниях – война, отец с вещами ушёл навсегда. Затем – взрывы, голод, холод. Когда мать утром не проснулась, она и сестрёнка спустились по широкой лестнице в подъезд, вышли на улицу и долго сидели у стены дома, пока их не подобрали люди и не отправили на Большую Землю. Сестра куда-то пропала, а её определили в детский дом в Арсаках, где и закончила начальную школу. Потом – курсы шоферов, и теперь перевозит грузы, прибывающие на сортировочную. «А вы откуда?» – спросила Инна. Костя объяснил, повторив, что нуждается в жилье на несколько дней. Девушка замолчала, сосредоточив внимание на неровностях мостовой. Так в молчании и подъехали к товарной. При виде машины, грузчики-татары радостно загалдели, открыли борт и принялись переносить на плечах из товарного вагона мешки, – вроде с зерном, –  в кузов полуторки. Все мужики – рослые, сухопарые, сугубо славяно-русской разновидности. Было их шестеро и своими окающими шутками-прибаутками они перебрасывались с большим воодушевлением, словно и не отягощали при ходьбе им плечи четырёхпудовые ноши. Неужели это татары, думалось Русину, слушая их окающий говор. Он их представлял себе монголоидными, и тут н; тебе – русаки русаками! А грузчики знай себе подшучивают:
      – А мы-т думом, и кудай ить наша Ин запропостилась-от, чай никак уж где-т трётся сисульками с мужуком-от.   
      – Я колесо меняла... И до чего ж вы охальники, татарва александровская!
     – Ха, ха, хаа... А чо, мы и думом, зачопило яё клесо кого-т там, вот и чинят вдвоём. Чай вспомнила, как с мужуком-т спать. А то преет уж.
     –  Это у ваших баб преет, а у меня...
      Довольные татары давятся в хохоте. Они в кузов набросали мешков вровень с кабиной и готовы перетаскать остатки. Инна закричала:
      –  Стоп, стоп! Куда вы, рессоры лопнут!
      –  Ня лоопнууть...
      – Как же «ня лопнуть»? Будут на ямах перегибаться, как проволока, туда и сюда, туда и сюда, и лопнут. Нет, хватит мне зубы заговаривать, стоп!
      Грузчикам не хочется ждать ещё одного рейса, но они понимают, что девушка права – полуторка просто не потянет.
      – Хоршо, пъязжай, – говорит девушке один из них, наверное бригадир. Другой не согласен и шутит:
      – Да пущай она мужука здеся оставит, замест няго ящё мяшок бросим.
      И тут Инна вспоминает о костиных проблемах и обращается к бригадиру:
      – Слуш-ка, Равиль: может ты, может ребята знают, где здесь общежитие текстильного училища? Надо вот помочь.
      Девушка показывает на Русина в кабине. Бригадир подошёл:
      – Эт тябе, шоль надо?
      – Да, мне.
      – Я-то ня знам, мож робят?
      Подошли «робят». Думали, гадали, мешая русскую речь с татарской, никто в итоге не слышал о таком общежитии. Уже после Русин всё же выяснил, что училище только собиралось снимать под общежитие бывший барак и над ним просто кто-то из вредности подшутил.
     Тем временем грузчики работу на сегодня завершили, посчитали, что ждать ещё рейса полуторки за остатками им не резон и, расслабившись, с цигарками в зубах расселись прямо на земле. Один из них:
      – Так што, нету общажитя – вязи мужука к собе.
      – Ага, уже везу! – весело выкрикнула в окно кабины Инна, отъезжая.   
      Девушка ведёт машину к неведомому складу и видимо не знает, что делать с Русиным. Он тоже молчит, пусть мол машина едет – так не хочется вылезать из кабины в неопределённость! Но вот Инна останавливает грузовик и говорит:
     – В этом доме я видела, живёт бабка. Попроситесь к ней, я вас подожду.
      Дом был старый, деревянный. Русин взошёл на крыльцо и постучал в обветшалую дверь. Странно, но его впустили. Русин долго объяснял цель визита подслеповатой старушенции, которая приняла визитёра за своего племяша. Когда бабка разобралась, что перед ней стоит чужак, с ней чуть не случился обморок – Русину показалось, что она даже пошатнулась и он постарался её поддержать. Это вернуло старуху к действительности. Она с силой упёрлась в непрошеного гостя и с подвываниями стала выталкивать, наверное позабыв, что дверь открывается вовнутрь. Всё это время Русин, прижатый спиной к жалобно скрипящей двери, втолковывал сверх меры жилистой старушне, кто он такой и что ему надо. В ответ – лишь безумное шипение: «Ухожиии, шатанаа!». Три нетерпеливых гудка с улицы напомнили, что Костю ждут. Он оторвал от себя бешеную бабку и распахнул дверь ровно настолько, чтобы пробкой быть вытолкнутым на крыльцо. Инна видела, как Костю с треском выперли и он, уже сидя опять в кабине, пожаловался:
      – Она сумасшедшая. Сначала решила, что я её племянник и впустила, а потом...
      Инна, не дослушав, говорит извиняющимся тоном:
      – Кто бы подумал, что бабка... ну это такая...
      – Она сумасшедшая, – повторяет помятый Костя. 
      – А с виду тихая, набожная, ведро с водой от колонки домой каждый раз носит. Я один раз остановила машину, помогла ей донести – как же она благодарила! Я уже отъехала, а она всё стоит на крылечке и кланяется в пояс, и кланяется в пояс...
     Машина подъехала к переезду. Пока ждали поезда, Инна повернулась к Русину:
     – Теперь вы сами поспрашивайте людей за переездом, там все дома частные, может и найдёте. На крайний случай дам свой адрес, только ночевать вам придется в коридоре на стуле – у меня хозяйка строгая, но...
     Инна завершает разговор шуткой:
      – ...насчёт стула уж договорюсь.
      Промчался поезд и шлагбаум поднялся. Полуторка переехала пути и метров через пятьдесят остановилась у обочины.
      – Дальше мне на мельничный склад, и так уже опаздываю, а вам – вот мой адрес, но предупреждаю, это на крайний случай, чтобы вам не ночевать неизвестно где.
      Полуторка, хрипнув изношенным двигателем, выбросила облачко едкого дыма и отъехала. Русин остался у обочины с адресом в руке, нацарапанным слюнявым обломком химического карандаша на куске старой газеты. Видно, не часто приходилось пальцам, привычным к железкам, держать карандаш, неужели её родители были художниками? Вникнув в каракули, он подумал, что ночевать на стуле конечно же не будет и, избегая никчемного соблазна, бумажку разорвал и пустил по ветру – на сегодня у него всё-таки другие задачи. Тонкая струнка, ещё связывавшая с доброй ленинградкой, лопнула.
      Что ж делать теперь? Да идти и искать! Русин бредёт, как в зелёном туннеле, вдоль глинистой, поросшей тополями улице, и наугад стучит в один из деревянных домов. Вместо двери распахивается наружу оконная створка, в которую просовывается голова в белой косынке. Русин здоровается и спрашивает без обиняков:
      – Посоветуйте мне, пожалуйста, у кого можно здесь... переночевать.
      – На вокзали, – советует голова в косынке.
      Уже вечер, Русин понимает, как важно ему выспаться перед завтрашним трудовым днём не на холодной вокзальной скамейке. Поэтому он делает печальную мину и скорбно спрашивает:
      – А, может, у вас можно? Всего одну ночь.
     Но в ответ услышал чёткое:
      – Нет.
      – Но ведь не бесплатно.
      Голова в косынке резонно возражает:
      – Знаамо, не бясплатно!
     Костя с силой захлопывает окно, проталкивая в помещение голову в косынке, и идёт дальше. За спиной слышит – вновь скрипнула створка и скрежещущий голос догоняет в спину:
      – Шасть милицью пзову, бандит! Там уж наспищсь...
      Русин идёт, не обращая внимания, доходит до угла и переходит на другую сторону улицы. Кругом, словно снег, лежит хлопьями тополиный пух. Он носится в воздухе, норовит попасть в глаза. Костя отмахивается и слышит хихиканье. Слева у настежь раскрытого окошка стоит в комнате миловидная рыжая девушка лет восемнадцати. На ней – открытый сарафан. Веснушки облепили щёки и ровный носик, но нисколько не портят лица, – наоборот, добавляют перчику. Поправляя золото волос, она закинула полные локти к затылку, открывая взору шелковисто-огненную растительность подмышек. Тогда ещё не было модным пользоваться бритвой и девственный вид зовущей плоти невольно приводит молодого человека в возбуждение. Костя повернулся и оказался у подоконника раньше, чем подумал, а девушка, нимало не смущаясь, продолжает поправлять волосы, придерживая шпильку улыбающимися губами.
      – Что вы смеётесь?
      Девушка выдернула из губ шпильку, запустила её в волосы и после этого ответила:
      – Да уж больно смешно вы-т отмахиваятесь от пуха, словно он живой.
      – Конечно живой, раз и вам в окно метёт.
      – Ничего, мы его веничком – этот год тёплый, тополь рано зацвёл.
      – Как вас зовут?
      – Аня.
      – А меня Костя.
      За спиной девушки неожиданно появляется мать и без промедления вступает с нежданным кавалером в конкретный диалог:
      – Чо, шёл мимо-т, увидал молоденьку рыженьку и обомлел, да?
      – Да, – признаётся Русин, улыбаясь.
      – А сам, вижу-т, ня местный.
      Оставалось подтвердить:
      – Не местный.
      – И конеш жонат, по глазам-т вижу.
      – Неет, совсем не женат, что вы!
      – А ты-т паспорт покажь, слабо?
      – Мама, что ты? Человек просто мимо шёл, а ты сразу – женат, паспорт покажь.
      Мать не слушает:
      – Ишь, увидела жонюшка смазливого и сразу-т растаяла. А попадёшсь?
      Костя включается:
      – Не попадётся, вот мой паспорт вам, милая женшина. Возьмите, проверяйте, я не боюсь.
      «Жонюшок» полностью открывается, что называется, по пяточки, уже надеясь, что ночь не проведёт на станции. Теперь видно, что мать успокаивается:
      – Ладоть, паспорт в милицьи будете чай показвать.
      После этих слов, женщина словно растворилась за спиной дочери, предоставив той самой разбираться с вечерним кавалером. Главное, что остерегла. После ухода матери, Костя предлагает Ане выйти прогуляться. Девушка кивнула, накинула кофту и через минуту они уже прохаживались по темнеющей улице. Под белу руку взять себя Аня не позволила, однако беседовала с Костей о всякой всячине с интересом. Иногда он старался шутить и это давалось, как обычно, с трудом. Постепенно Костя заострил разговор на том, что Аня ему очень нравится и он никак не ожидал встретить здесь такую симпатичную девушку. Сам он дескать приехал по делам из Загорска и сейчас хотелось бы найти бабулю и снять угол не слишком далеко от аниного дома.
      – Чтобы нам чаще видеться, – заявляет кавалер игриво. В ответ на Костину шутку Аня звучно рассмеялась, введя парня в лёгкую краску.
      –  Идёмте уж, – сказала она, – помогу вам устроиться.
      После этого они прошлись по знакомым бабкам и наконец одна из них пустила Костю под личное поручительство девушки.
      – Ну, рази ты, Ань, гришь, што он – хрош чловек, пущай остаётси. Што ж, заходь, тебя как величить-от?
      Прежде чем зайти, Костя обращается к своей спутнице:
      –  Аня, вы подождёте? Я сейчас.
      Он зашёл в горницу и, чтобы бабуля не передумала, тут же расплатился за три ночи вперёд. Когда вышел, Ани и след простыл, а догонять её кавалер не побежал. Значит, не очень нужен, помогла и будет с него. Ну и пусть, подумал Костя, здесь красивых девушек много, встретятся ещё краше. Вот только золотая шапка волос и огненный жар желанных участков тела не дают покоя. Иээх, от добра да добра не ищут! Что, если вернуться с букетом цветов и всё с Аней и её мамой попробовать обсудить? Не мотаться ежедневно в Лозу, а остаться в Струнино, найти поблизости работёнку и посвятить себя целиком грядущему семейному счастью. Ох, и нарожает же Косте эта пылкая краля толпу огненных рыжиков! Какая прелесть! Может, за сим и кроется смысл жизни? Неет, слишком рано ещё о семье думать! Инерция человека слепа до тупости. Неужели, думает Русин, будет он киснуть в гнилом Струнино? Упаси Боже! Его цель – Подмосковье, чтобы затем... тсс, тише ребята! – попробовать перебраться в Москву. От задуманного шага Костя не отступит, хотя и потратит часть жизни. Даже при всколыхнувшем его желании обладать этой огненно-рыжей соблазнительницей, он не бросится за ней, чтобы нырнуть с головой в раскалённую топку страстей и навсегда остаться в захолустье. Это не для него! Не пойдёт Костя к Ане... свататься. Да и букета цветов сейчас не купишь.
      Следующие два дня прошли впустую. Русину не удалось отыскать нашармачка бабулю, которая за скромную мзду прописала бы фиктивно чужого дядю на своей жилплощади. Его посулы вызывали усмешки и Русин понял, что цены нынче иные. Он уже не помнил, кто ему посоветовал забыть окрестности Струнино, а вернуться в Загорск и отправиться автобусом до хуторка Дворики – есть такой. Этот, почти не тронутый цивилизацией угол находится на лесистом стыке трёх областей – Ярославской, Владимирской и Московской. Там мол ещё можно договориться о прописке за небольшую плату и смысл испытать своё счастье есть. Понятно, выбора у Русина не было. Поэтому поутру третьего дня он, побрившись и окатив голову ледяной водой из колодца, отправился на автобусную станцию, поскольку узнал, что до Двориков проще добираться автобусом из самого Струнино.
      И опять Костя трясётся в заполненном людьми общественном транспорте в неизвестность. Все молчат. Денёк выдался пасмурный, похожим было и настроение публики. Неет, одного мужлана с похмелья начинает разбирать. Он сидел рядом, что-то мычал себе под нос, а потом стал втягивать в свои рассуждения Русина:
      – ... эт значт дожь бует, рази росы нету.
      Костя молчит, на что сосед обижается:
      – Чво молчишь, я ж с тбой гворю! Скжи, дожь буить аль не?
      Вот пристал! Ответь – не отвяжешься. Решено разыграть его и Костя понёс на наборе слов перемолотого азербайджанского чушь несусветную. Мужик смотрит на него с удивлением:
      – Ты эт чо, с дуба рухнул?
      А Костя продолжает школьными выхватами:
      – Кюр чай Араз чайы Сабирабадда бирляшир...
      В ответ он слышит слова соседа почти без местного выговора:
      – Аа... Понял, так вы иностранец? Наверно с Германии? Вобче здеся очень любят немцев...
      Костя кивает и, показывая на проносящийся пейзаж, старается выложить всё, что когда-то разучивал:
      – ...Эн гёзяль чичякляри,
            Дахлардан, тапялярдан
            Сюзюлян булахлары...
      Люди в автобусе с интересом вслушиваются в непонятную речь и, сознавая важность момента, мужик принимает на себя обязанности гида:
      – Вот это, мистер, дорога. По ней мы едем. А воон с боков – лес. Вона осина, а эти белые дерева у дороги, эт – берёзы, ви понимайт?...
      И всё в таком же интеллигентном стиле. Слушая его, люди неподдельно улыбаются. Наконец костин сосед начинает осознавать, что морозит не то и более внимательно вглядывается в Русина.
      – Вы кто? Немец?...
      Только теперь его осеняет:
      – Да ты ж русский парень, а придуряшь здеся, мня за придурка держишь.
      И, обращаясь к пассажирам:
      –  А вы чо ржётя все?
      Затем опять к Русину:
      – Эт с год как кореш с Китая верталсь и, чшоб фурор был, начл нам по-китайски сыпать: «сунь-вынь, сунь-вынь». Да ты ж русский парень!
      – Дворики! – объявляет водитель. – Кто заказывал? Сходи!
      Костя двинулся по проходу к передней двери, ощущая спиной недружелюбные взгляды всего автобуса. Вышел он один. Двери захлопнулись и автобус, зарычав, отъехал. Так вот он, стык трёх областей! Ничего особенного: лес, шоссе и съезд на разбитую грунтовку. Два дома с огороженными тёсом дворами, корова за съездом и гуси. Русин стучит в ворота, громко кричит:
     – Хозяева!
     Выходит женщина в сером старье, Костя здоровается и спрашивает:
     – Скажите, можно здесь у вас снять... комнату.
      – Мы ня сдаём, вам лушче пройтить до Лешково. Тута ня очень далёко, клометра три. Там-ить дворов-то поболе, дачников пущають.
      Русин ощущает голод, ибо не ел со вчерашнего дня. Поэтому спрашивает?
      – А молока у вас можно купить?
      В ответ объясняют:
      – Там и молока найдёте, и всяго...
      Русин отправился по грунтовке до Лешково. Дорога пошла вдоль леса вниз, потом вверх, в выбоинах стала проглядывать брусчатка. Наверное когда-то ею был выложен весь просёлок, пока со временем камень не утонул в суглинке. Раз – брусчатка, значит ходит автобус. Жаль, расписанием в Двориках не поинтересовался, а пока – вверх, вниз, вверх, вниз, – в итоге Русин протащился по просёлку до Лешково около часа. Ну, вот и сама деревня. Дорога переходит в улицу, чтобы продолжить за последними домами свой путь куда-то дальше. Народу – никого, у сельсовета – автобусная остановка с жёлтой табличкой-расписанием. Из него явствует, что два раза в сутки один автобус идёт в посёлок Красное Пламя, другой – в Красный Факел. Так вот куда Костю занесло! Знал бы наперёд расклад, мог и сразу к Юле проехать, да чего уж теперь! Пошёл дождь, а деться от него некуда. Надо опять к кому-то стучаться. И тут невезучий путник видит, как навстречу ему неуверенно крутит педалями подгоняемый дождём велосипедист. Русин вскидывает руку, пытаясь остановить и спросить, но тот, вихляя, молча проезжает мимо. Огорчённый невниманием к себе, путник глядит ему вслед и отмечает, что велосипедист всё же решил остановиться. Он делает на скользких от дождя булыжниках несколько вихляющих движений, скользит вбок и с размаху – хлоп на дорогу! Голова ударилась о булыжник, брызула кровь и велосипедист уже лежит, беспомощно раскинув руки, а рядом с ним – горемычный стальной конь. Какое-то время Русин завороженно глядит, как пузырится кровь, смешанная с дождём. Очнувшись от шока, свидетель беды, глиссируя на глинистых участках, спешит к месту трагедии и наклоняется над пострадавшим. Изо рта несчастного – вместе с розовыми пузырями пьяный храп. Человек крепко спит, и дождь, и разбитая до крови голова – ему уже всё нипочём. Русин долго стучится в ближайшую, вросшую в землю избёнку, пока не открыли дверь. На пороге – сухонький старичок. Взволнованный свидетель дорожного происшествия сообщает о случившемся и слышит в ответ:
      – Аа, так эт Ванька! Ничо, полежить, проспитьсь и дале поедить.
      – Так, голова разбита до крови, и под дождём!
      – Ничо, ня заболеить, он простудой никохда, чай, ня хворал, а глова-т пройдёть, ня впярвой, чай. А ты чо под дожжём стоишь-от? Двай заходь в сенцы.
      Вместе с дедом появляется бабушка. Костя зашёл в закуток, называемый сенями и площадью наверное в один квадратный метр, после чего просунулся, согнувшись под притолокой, в небольшую каморку-горницу с оконцем, заросшим снаружи травой. Оно давненько забыло, когда пропускало Божий свет в полную силу. С путника стащили мокрый пиджак и повесили у небольшой русской печки, которую топили по причине холодной сырой погоды. Тут же у печи висел марлевый узелок с томлёным творогом, с него стекала в ведро зелёная сыворотка, распространяющая кисловатый запах. Костя спросил, можно ли купить молока, и бабуля принесла крынку ещё тёплого, почти парного. Она поставила крынку на стол, а рядом – гранёный стакан. Ещё выложили перед ним на тарелку большой плотный ком творога бежевого оттенка и около тарелки прямо на клеёнку – кусок чёрного хлеба. Над харчами тут же закружило несколько мух. Всё угощение старики оценили в два рубля, но Русин дал им пятёрку. Старушка запричитала:
      – Такось сдачи-т у нас ня будеть...
      Костя, разомлевший от тепла и вида обильной еды, отмахнулся:
      –  Не надо, бабуля, сдачи, не надо.
      – Спасиб, сынок. Ты уж замес сдачи приходь к нам, когда схошь молочка попить.
      – Вот с хлебом толь у нас дела плохи, – сокрушается старик. – Ня кажн день привоз, а без няго корова молока ня дасть.
      – А как же сено? – спрашивает Русин, запивая кусок очень вкусного творога столь же вкусным парным молоком из стакана. Старик оживился:
      – Да дал колхоз делянку в отдалях, на нё ня находишьси, чай. Хрущ-от дурак, все так говорють. В огороде картошку сажать мож, а траву косить ня смей. Вона за окном она выросла какаж, а рвать ня могёшь, – ходять холуи, проверяють. Так ё снегом и засыплеть.
      Подключается бабушка.
      – И налог на корову большой, и пастуху дорого-т платить стало.
      – Уж подумвам продать да завесть козу, – с ёйной хоть налог ящё ня бяруть, – ня дохдалси-т, чай, ящё Хрущ, – договаривает старик.
      – А детки от вас далеко наверное?
      – Да нет, ня дал Боженька деток. Вот так и доживам вдвоём.
      Русин переводит грустный разговор на нужную ему тему. Начал конечно вроде невзначай:
      – Мне вот хочется пожить здесь, не подскажите, кто может сдать угол?
      – Да мы б тя и так пустили б, да ня захошь сам.
     Сердце Кости подпрыгнуло, он не успевает возразить, как бабка говорит старику:
      – Яму лушче ко Дуньке. У ёйной изба больша, – она пустить.
      Старик соглашается:
      – Да, к Дуньке яму самый враз.
      Потом обращается уже к гостю:
      – Ты эт вот. Как поишь, шагай в обрат до Дуньки Скворцовой. Ёйный дом сразу за прудом будеть. Ежли чой ня так, – вяртай взад сюды, поместим тя здеся. В тясноте да ня в обиде.
     С голодухи Русин впервые в жизни одолел всю крынку молока с наверное семисотграммовым сбитнем деревенского творога, но хлебный ломоть уже не вместился. Пиджак путника подсох, он с трудом поднялся после нежданно плотного чревоугодия и распрощался с гостеприимными стариками. Шёл назад медленно, стараясь не расплескать молоко, которое булькало где-то у горла. Пьяного на дороге не было, кровь смыл дождь, однако велосипед всё ещё валялся почти на середине пути. Здесь его никто не тронет, потому что это – велосипед ванькин, даже пнуть не смей! Все будут объезжать. Так Русин дошёл до пруда и постучал в первый же дом за ним. Дуня Скворцова – пятидесятилетняя колхозница, оказалась женщиной тоже исключительно отзывчивой. Русин рассказал ей в общих чертах о своих проблемах и Дуня без обиняков согласилась помочь:
      – Так, идёмть в сяльсовет, я пропяшу вас к сябе на постой.
      – Но мне, Дарья Ивановна, нужна постоянная прописка.
      –  А у нас здеся другой и ня быват.
      Иными словами, в паспорте Русина появился штамп прописки во Владимирской области, а в деревне Лешково одним жителем стало больше. От мзды Дарья Ивановна открестилась слишком обидчиво и настаивать стало опасным – как бы не передумала с постоем.
      В доме Скворцовой Русину была отведена крохотная опрятная комнатка, в ней он и прожил несколько дней, ушедших на формальности. У хозяйки ничего не запиралось. Днём Дуня работала в колхозе на ферме, а вечерами стряпала и от её пирогов с ягодами Костя не мог отказаться. На утро четвёртого дня, загодя попрощавшись с добрейшей хозяйкой, Русин отправился пешком в Дворики. На остановку к сельсовету не пошёл, – не хотелось мозолить лишний раз глаза «односельчанам» и когда в дороге услышал позади шум догоняющего автобуса – схоронился от него в кустах. До Загорска добирался на перекладных.


                «И  ПЕРЕБЕЖАТЬ МОЖНО?»
               КОСТЮ  РУСИНА  ПРИНИМАЮТ  НА  РАБОТУ  В  ЛОЗУ

      После обеда, воспрянувший духом путешественник звонит из проходной Зенкову, предварительно справившись о его имени-отчестве у вахтёра. К сожалению, раньше имени не узнал, – всё товарищ Зенков да товарищ Зенков при общении. И вот в трубке прогудел знакомый голос:
      – Зенков слушает!
      – Здравствуйте, Алексей Иванович, это Русин. Я прописался во Владимирской области, причём на самой границе с Московской.
     – И перебежать можно?
     – Что? – не понял Костя.
     – Говорю, и перебежать можно? – продолжает шутить кадровик.
      – Да, да, можно! – смеясь в трубку, подхватывает работоискатель.
      – Ждите!
      Ждал минут пятнадцать и на этот раз вместо молочно-розовой молодушки к Русину выходит ровесница с лицом, без намёка на свежесть, хотя и довольно интересная. От самой проходной она тянет Косте руку, громко объявляя:
      – Привет бакинцам!
      Костя удивлён, жмёт протянутую руку и отвечает:
      – Здравствуйте! А вы что, меня знаете?
      – Конечно знаю. Вы – Константин Русин, а я – Рая Григорьева. Я училась с вами в АзИИ, вы были на геологическом, потом пропали и я узнала, что вас всех перевели в политехнический.
      – Да, было дело, Хрущёв урезал геологию. А вы что кончали?
      – КИП, у меня приличный диплом и в прошлом году меня одну сюда распределили. Сейчас вызвал кадровик, показал вашу анкету и я сразу поняла, кто вы!
      Оба бакинца немного помолчали, нежно улыбаясь друг другу, после чего Рая произнесла:
      – Но что же мы ждём, идёмте!
      Зенков сдержал слово, Русина взяли конструктором третьей категории в бюро оснастки, куда он сам пожелал. Заверяя заявление, и.о. главного инженера Баранов спросил:
     – Значит, выходите завтра? Или через две недели?
     – Напишите мне через две недели.
     Баранов и кто-то ещё с ним рассмеялись:
     – Смотри-ка ты, молодец, знает, что год без отпуска будет. Значит, подписываю: с ..... июня вы выходите на работу в конструкторское бюро оснастки к Радивилину.
      Прошёл месяц, как Константин Русин вылетел авиалайнером из Баку искать счастья в России и первый его шаг выглядит удачным. «Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!». Остаётся закусить удила и – только вперёд! 


                ПАРИ

      Первым делом принятый специалист разыскал коменданта Калмыкова, который, прочтя записку от Зенкова, с трудом перемог себя и с большим неудовольствием поместил Русина временно в трёхкомнатном финском доме-общежитии, облицованном силикатным кирпичом. Соседом по койкам оказался начальник очистных сооружений Кондратюк Владимир Лукич, который был переведён из Куйбышева и ожидал в Лозе квартиру. В другой комнате жил молодой специалист прошлогоднего выпуска из Еревана, Борис Дубинский – инженер-электрик при очистных сооружениях. Его сосед – шлифовщик Валера Грибанов, невысокого роста дюжий парень из Евпатории, – поселковый «дружинник», неизменный разборщик уличных потасовок и страстный поклонник аксёновской прозы. Обо всём этом Русин узнал конечно позже, а сейчас Валера поздравил Костю с предстоящей трудовой деятельностью. Его приятель Дубинский интересуется:
      –  Какой тебе положили оклад?
      –  Сто десять рублей.
      – Для ресторана слабовато.
      – Я не любитель.
      – Жаль, не будешь знать, куда деньги девать.
      – А я Большой Театр буду посещать. Приеду в Москву, метро до Свердлова и тут же слева Большой и кассы.
      Дубинский поправляет:
      – Тогда это не Свердлова, а Охотный Ряд.
      – Нет, Охотный Ряд дальше на квартал, у гостиницы Москва.
      – У театра – тоже выход на Охотный Ряд.
      – Нет, это Площадь Свердлова.
      – Охотный Ряд.
     Русин расслабился, сейчас он уверен в своей правоте и запальчиво произносит:
      – Спорим!
      – Спорим, – спокойно реагирует Дубинский.
      Грибанов ребром ладони разбивает их руки и с усмешкой говорит Косте:
      – Пусть это будет твоей проставой при вступлении в должность.
      Костя не понимает:
      – А что такое «простава»?
      Дубинский с Грибановым смотрят на него с недоумением и не объясняют. Русин не настаивает.
       

                САМОУБИЙСТВО  ИЗ  ПРИНЦИПА.
                РУССКИЕ  ЛЮДИ

     На следующее утро Русин отправился в Москву – надо отдохнуть душой, дать домой в Баку радостную телеграмму: «приняли работу лозу». Служебный автобус, в который подсел, выглядел как-то странно: людей в нём человек пять мужчин, две женщины, все негромко переговариваются, на Русина смотрят с удивлением. Вместо дороги на Загорск, сарай на колёсах сворачивает на лесную просеку, останавливается, после чего все пассажиры его покидают. Русин тоже вышел и наблюдает, как люди цепочкой молча двинулись в лес. Вскоре оттуда послышался истошный женский визг. В чём дело?
      – Двоё с заводских повесялися – мужик да яво баба, на однём суке, – разъясняет водитель.
      Русин ошалело слушает, понимая, что не на тот автобус попал, а водитель, выплюнув окурок, спокойно досказывает:
      – Подралися вчорась, обое и потопали до лесу весятьси, назлоть друг дружке. Тако ж баловство им, дуракам, как два пальца-т обос...
      Русин спрашивает упавшим голосом:
      – Почему же их не остановили?
      – Да на хрена эт кому нужоно-т. Хошь вясеть – ступай, пьянь, вяси, за штоны-т дяржать ня будут. А таперча вона сяструха, волком орёть. Щас за ёй догляд нужён, шоб тож ня повесялась-от. Да весяйси! На хрен кому, чай, ты нужоная! А тех-от щас снимуть да принясуть...
      Наконец водитель заинтересовался Костей:
      – А ты сам чаво здеся? Покойняков ня вядал? Жарь довай отсель, пока вона не вярталися. Нятой, тябя тож понясуть.
      Шофёр заржал как застоялый жеребец.
      Не принимая шутки, Русин поскорее вернулся на булыжную трассу и, одалев полтора километра в сторону Дураково, стал поджидать «на ёйной» остановке рейсового.
      Через три часа Костя шагал по Москве. Теперь нужно подать телеграмму родителям и ещё посетить бывшего своего сокурсника Тофика Мамед-заде, ныне преподавателя механического факультета АзПИ, о ком речь была. В своё время Тофик поведал Косте, что в Лозу будет направлена группа молодых специалистов последнего выпуска. Русин окончил факультет годом раньше и попытка приятеля внести леваком его фамилию в артельный список (так вопреки закону иногда поступали) вызвала ответную реакцию декана факультета Шихали-заде: «Не выйдет! В прошлом году этот хохол сорвал направление в Кировабад, добился свободного диплома, теперь пусть сам заказывает себе музыку». Сейчас Мамед-заде привёз в Москву на Первый подшипниковый третьекурсников, с радостью готовых стать придатками к шлифовальным полуавтоматам и в таком качестве пройти производственную практику. Рабочих рук на заводе не хватало и студенты обязаны каждый день по восемь часов трудиться на производстве за радостные ощущения пребывания в Москве. Прогуливать нельзя – отправят назад. Жили практиканты за Остаповской в классах пустующей летом школы. Прежде чем отправиться на этот адрес, Русин посетил Главтелеграф и послал домой телеграмму следующего содержания: «всё порядке устроился лозе конструктором подробности письмом костя». Остаётся написать само письмо, но не мешкая заняться этим – недосуг, письмо откладывается на потом. Пока же Русин, испытывая облегчение, добирается троллейбусом до Зубовской площади, – надо купить кое-что, прежде чем разыскивать школу, где остановился Мамед-заде. Времени много, ибо приятель, повидимому, появится в школе только вечером. У него же Костя и заночует. Сейчас середина дня, много солнца, зелени, народа на улицах и в троллейбусе. На одной из остановок в салон втискивается пьяненький мужичонка. Вот он, расталкивая других, продвигается по проходу, мутно оглядывается по сторонам. Все места заняты. На несколько секунд пьяненький молча уставился на двух молодых сыроватых джентльменов, сидящих без пиджаков и при пёстрых галстуках поверх белых сорочек. Русину представилось, что молодые люди – научные сотрудники какого-нибудь исследовательского института, наведались по долгу службы в одну из центральных библиотек потрудиться в читальном зале, а затем вышли на волю проветриться часиков на пять, – так обычно поступали в Баку. Пиджаки джентльмены безусловно оставили на спинках стульев, дорогие авторучки конечно же лежат поверх вороха листов бумаги рядом с раскрытыми книгами под настольными лампами с зелёным абажуром – работают товарищи! Пьяный вдруг торжественно объявляет, обращаясь к этим джентльменам:
      – Ээхх! Неррусские же вы ллюди!
      В троллейбусе сразу повисла неловкая тишина, двое сидящих не знают, куда глаза девать, а мужичишко продолжает куражиться:
      – Ввотт вы неррусские люди сидите, а я ррусский чловек стою пред вами и сесть мне негде...
      Вокруг молчат, никто не хочет ввязываться. Видно, что «Зелёному Змию» тесно в хилом теле, который продолжает выкручивать мужичонка и так, и этак, как бельё после стирки. Люди раздвинулись, пьяный вцепился мёртвой хваткой в никелированную дужку спинки сидения, чтобы не упасть, язык цокает о нёбо, но монолога не прерывает:
      – Ммы ррусские Беррлин брррали, а где вы были, а? Нас на коллени вам нне поставвить...
     Троллейбус остановился на «красный». В окно – картина, словно на заказ: ещё один пьяный стоит на асфальте, но уже на коленях, обхватив руками чугунное основание фонарного столба. Джентльмены взглянули друг на друга и, улыбаясь, стали показывать пальцами на пропойцу за окном, после чего уже совсем весело расхохотались. Никто их не поддержал. На остановке джентльмены встали, отвесили реверанс мужичишке, жестом предлагая ему своё место, и, не проронив ни слова, с достоинством вышли. Оставшиеся проводили их сумрачными взглядами.


                – ДЕВУШКА, МОЖНО  С  ВАМИ  ПОЗНАКОМИТЬСЯ?

      Вскоре сошёл и Русин. Стыд за свою, пропивающую человеческий облик нацию, жёг грудь, и новому жителю считай Подмосковья потребовалось пройтись несколько кварталов, чтобы, продышавшись, снивелировать нежданный душевный дисбаланс. Образы зримого мира ещё терялись в суете яркого дня, возвращая Русина к троллейбусной теме, когда он, задумавшись, чуть не столкнулся с идущей навстречу девушкой, свежесть лица которой и ладная фигурка отодвинули в сторону весь внутренний неуют. Девушка прошла мимо, едва не задев Костю. Он тут же развернулся и пошёл следом за славной избавительницей от мрачного настроения. Их разделяло метра три и оба стали переходить Садовое Кольцо на «зелёный». Неожиданно на полпути девушка резко остановилась и двинулась в обратную сторону, словно что-то забыла. Они с Костей снова разминулись, а перехватчику юбок ничего не оставалось, как тоже свернуть за ней. Вот девушка перешла улицу, прибавила шагу и вскочила в подошедший троллейбус. Русину пришлось пробежаться, чтобы удержать закрывавшиеся двери и прыгнуть на металлическую ступеньку с риском «уронить себя мордой об асфальт». Девушка стояла перед кондуктором, копалась в кошельке, однако новоявленный ухажёр успел заплатить раньше, сказав при этом:
     –  Прошу прощения, девушка, я уже взял для вас билет.
     Кондуктор после таких слов поощрительно улыбнулась, а девушка зарделась поверх румянца. Так Русин познакомился с Лидой Лапшиной, хорошенькой двадцатилетней деталировщицей режимной организации, расположенной недалеко от Белорусской Кольцевой. Косте повезло, ибо в этот субботний день Лида была на больничном, сейчас направлялась в Зубовский гастроном, но на полпути передумала. Троллейбус привёз их на Павелецкую, где возмутительница костиного спокойствия жила с братом у бабушки по улице Бахрушина. Она даже показала двор и дверь квартиры, добавив при этом, что у неё «прекрасная бабуля». Лида продолжала откровенничать. Она успела рассказать, что когда-то у её матери обнаружили подозрение на туберкулёз, из-за чего папа срочно оставил детей у бабушки, а для себя с мамой купил дом у соснового бора в посёлке Правда по Северной дороге. Туда родители и переехали.
      – Теперь у мамы всё в порядке, но возвращаться в Москву она и папа уже не желают.
      Молодые долго гуляли по прилегающим улицам и скверам. О себе Русин сообщил Лиде, что живёт около Загорска в посёлке Лоза, где работает конструктором на заводе. Было поздно, хотя и совершенно светло. Косте уже пора разыскивать приятеля, он приготовился распрощаться и тут Лида спросила:
      – Скажите, Костя! Завтра воскресенье, вы не хотели бы съездить на пляж в Серебряный Бор?
      – С вами, Лида, с превеликим удовольствием.
      – Тогда приезжайте к нам пораньше. Где живу – теперь знаете, но лучше всё же записать адрес. 


                К ТОФИКУ  В  ГОСТИ

      Ближе к полуночи Русин не без помощи милиции  разыскал школу, в которой уже больше месяца, как поселили Тофика со студентами. Вверенные ему ребята и девчата жили в классах, а Тофик – в химкабинете. На химстоле лежал мат, перетащенный сюда из спортзала, на нём – простыня с подушкой, а на всём возлежал, как падишах, костин приятель. На другом столе – такой же спортивный мат.
      – Костян, извини, будешь без простыни. Этот мудак (имелся в виду дублёр Полад-заде, по Тофику издевательски – Палас-заде) две ночи поспал, не понравилось и переехал к какой-то б.... На заводе, пи...ас, почти не появляется, всё на меня э! повесил. Сказал – купит коньяк за это. До сих пор жду.
      – Ты, Тофик... брось извиняться – всё в лучшем виде. А он что, прямо на голом мате спал?
      – Да нет, ала, всё было. Он, простынь с подушкой – с собой под мышку и унёс. Потом, говорит, принесу назад. Наверно баруха его там... Да хрен с ними, ложись э! на что есть.
      Русин неспешно разделся, завалился на мат и прикрылся байковой дерюгой вместо одеяла – эту «красоту» Палас-заде не взял с собой.
      – Костян, завтра скажу, чтоб принесли из спортзала ещё один мат: скатаешь в рулон, сунешь заместо подушки под свой скворечник. Я не ожидал э!, что сегодня приедешь. Ну, давай про себя говори, блин.
     Приятель повернулся на бок и, согнув в локте левую руку, подпёр кулаком тёмную голову. Он приготовился слушать. Костя рассказал Тофику о своих приключениях, особняком коснулся женской темы. Мамед-заде словно оса ужалила. Он скинул со стола ноги, уставился на рассказчика, а тот на него:
      – Ты что, Тофик, в туалет захотел?
      Слово «туалет» Мамед-заде пропускает мимо и обращается к приятелю с удивлением:
      – Ала, Костик, ты ещё раздумываешь?
      – Ты о чём?
      – Ала, тебе в руки всё само плывёт, ты что не понимаешь?
      – Имеешь в виду зарегистроваться с этой Лидой?
      – Конеечнооо! Сразу все проблемы решены.
      – Понимаешь, душа пока не лежит, не настолько она мне ещё нравится.
      – Ты же сказал, она симпатичная.
      – Но не настолько, чтобы сразу жениться.
      – Тогда, блин, договорись, заплати...
      – Хм, денег таких у моих родичей нет, но это я так, сбоку. Не пойдёт девушка сама на такой шаг.
      Приятель с сомнением посмотрел на Русина, в свете потолочной лампы глаза его странно сверкнули:
      – Фраер ты, скажу я тебе. Ты не думаешь насчёт того, что твоя хозяйка в той деревне завтра же тебя может в любой момент выписать, э!?
      – Почему это выписать? Она сама согласилась.
      В ответ Тофик спрашивает:
      – Сколько э! лет этой твоей хозяйке?
      – Ну, на вид – пятьдесяат так будет...
      – У неё кто-нибудь есть?
      – К ней при мне пастух приходил, поздоровался со мной. А к чему всё это?
      – Ала, ты ребёнок, что ли? Какой э! ей интерес тебя держать, раз денег не взяла. Значит рассчитывает, что ты периодически будешь её...
      – Ала, Тофик! Ты сам стал бы с пятидесятилетней?
      – Сянуль* (Чтоб мне сдохнуть!,жарг.азерб.), стал бы! На твоём месте я бы свой статус закрепил у неё под одеялом.
      – Ха, ха, хаа... Нееет, тогда я лучше на Лиде женился бы.
      – Так я о чём, э!
      Разговор заходит в тупик. Русин задаёт неожиданный вопрос:
      – Скажи э! мне Тофик, почему ты сам не найдёшь здесь русскую бабу и не женишься, а? Остался бы в Москве, хрен с ним с Баку и с твоим АзПИ. На худой конец устроился бы в Лозе. Учились вместе и работать стали бы вместе.
      – Ты, Костян, нечаянно больную тему затронул, э!... Ндаа... А что, если я вдруг согласен? Будем в Лозе вдвоём среди русаков!
      И уже идя в туалет, бросает, шутя:
      – Мы их там всех, блин, заставим на себя работать, э!
      Русин посмотрел на время – три часа ночи, а на дворе день! Вернулся Тофик и выключил лампу.
      – Всё, засыпаем, с утра у меня дела!
      – Бывай!
      Сразу заснуть не удаётся. Внезапно Тофик спрашивает:
      – Костян, спишь?
      – Пока нет, а что?
      – Помнишь, как на втором курсе мы с тобой Ирку Хасину, дуру, лажанули?
      – Помню, а чего это ты вдруг?
      – Да хрен его знает, чего-то вспомнилось, э! Помнишь, как мы торчали у аудитории с геофизиками, а тут Ирка растрёпанная из уборной, э! бежит, – обожралась наверно дома и с... долго. Нас с тобой увидела...
      – Ага, и спрашивает: «Что, занятия уже начались?»
      – Сама же видит... ха-ха..., что вся наша группа не в аудитории, в коридоре ещё торчит. Ей невдомёк э!, что наш преподаватель опаздывает...
      – А мы с тобой: «Да, да, начались, начались!» Открыли ей дверь к геофизикам и она туда, как бобик, шмыг...
      – Там хохот. Она поняла э!, что не туда попала, назад рвётся, а мы с тобой дверь держим... Ха-ха-хаа...
      – Потом, когда выскочила, сразу нам орёт: «Хамы! Хулиганы! Хамы! Хулиганы!» А мне отдельно: «Тихушник!»
      – Интересно, Костян, как она сейчас там со своим Славкой? Он вроде нормальный чувак.
      – Не знааю... Мы вместе боксом у Кипиани тогда занимались. Один раз Славка пришёл на тренировку и хвалится э!: «Бокс – штука стоящая, вчера мне эти отработанные удары так пригодились! Я так здорово одному пьяному в рыло въехал за то, что на улице выражался. Он тогда – на меня, а я и ещё, и ещё...»
      – Славка!? Эйдлин!? Ты серьёзно?
      – Серьёзно. А я, Тофик, ему говорю при всех: «Невелика заслуга пьяному в морду двинуть». С тех пор он ко мне стал... сам понимаешь, э! Как будто я ему преферансный долг на червонец не отдал. Он ещё знаешь, что сказал про Ирку...
      Тофик не дал продолжить:
      – А ты понимаешь, Костян, что всё это уже будет сплетня?
      Русин внезапно почувствовал, как кровь отлила от лица и приподнялся:
      – А ты понимаешь, Тофик, что сейчас меня... Всё, ухожу!
      Приятель даёт задний ход:
      – Лаадно, лаадно, Костик, не обижайся, не обижайся. Ала, неужели шутки не понял, э? Мы же с тобой пуд соли э! вместе съели. Хрен с ними, и с раздолбанным Славкой, и его перетраханной на червонец Иркой... Давай лучше покимарим. Всё, я пошёл в сон, в натуре.
      Ранний день продолжал внедряться в пространство вокруг, но приятели уже крепко спали.


                СЕРЕБРЯНЫЙ  БОР

      Проснулся Костя почти в девять часов. Тофик продолжал храпеть, во сне улыбаясь, – вероятно досматривая сладкие сны с женщинами. Стараясь его не разбудить, Костя бесшумно оделся и с туфлями да носками в руках намеревался выйти на цыпочках за дверь.
      Теперь необходимо пояснить нечто, касающееся тофикиных практикантов. Парней и девчонок расположили в двух классах, из которых все парты были предварительно выставлены в коридор и ради экономии места взгромождены одна на другую в два яруса. Вместо парт в классах постелили для спанья маты из спортзала. Когда Русин осторожно приоткрыл дверь в коридор, его глазам предстала такая картина: девушки сидели за партами внизу, а парни расположились на «втором этаже». Они не могли без отметки в журнале уйти в город и, гипнотизируя взглядами дверь химкабинета, терпеливо дожидались пробуждения шефа. Так, видимо, бывало всегда, но тут вместо Тофика появляется из кабинета Русин с туфлями в руках, чем вызвал возгласы несказанного удивления у аудитории. Чувствуется, мужика не ожидали увидеть. Тем паче, что явился Костя вчера поздно, в то время, когда честн;я компания уже наверное досматривала вторые сны. Сейчас его персону приветствует с высоты «второго этажа» некто Робик Багдасаров – костин давний знакомый, былой напарник по шахматам и почти ровесник:
      – Кого я виижу! Костян, это ты, что ли?! Привет! Какими судьбами?
      – Привет всем и тебе отдельно! Ты, Робик, сейчас видишь перед собой почти москвича, но все подробности к Тофику. Думаю, по случаю воскресенья, он раньше обеда не встанет, а я, извини, спешу.
     Русин успевает прилюдно нацепить туфли, затем, махнув рукой, покидает коридор и выходит во двор. Нет, размышляет, не появится он здесь больше. Сегодня съездит с Лидой в Серебряный Бор, а потом – домой, в Лозу, где ждёт нормальная койка. Лучше оставшееся время погулять по лесу с Владимиром Лукичом, – тот звал за грибами, и как наверное собирать их будет интересно! Стоп! Перед службой необходимо ещё раз показаться в Лешково, чтобы не забывали, и при этом придётся провести хотя бы пару ночей у тети Дуни. Что-то ей надо подарить, конечно. Посоветоваться бы с... Лидой, больше пока не с кем. Хм! А вдруг девушка превратно поймёт? Нет, э! Чтобы вдруг так, со старухой! Это противно, а Тофик – невзыскательный чувак.
     Предаваясь рассуждениям, Русин не заметил, как подъехал к лидиному дому, вышел из троллейбуса и вошёл во двор. Асфальта здесь не было, кругом старые строения, бродят куры. Вероятно, весь квартал давно подлежит сносу с поквартирным расселением оставшихся жильцов, которые уже не одно десятилетие упорно дожидаются этого счастливого часа. Русин поднимается по шаткой деревянной лестнице на ветхий балкон и, совершив несколько глубоких вдохов, робко стучит в такую же ветхую дверь застеклённой веранды. Лида со словами: «Я уж думала, не придёте», открыла почти сразу. Пригласив войти, она первым делом познакомила Русина с бабушкой – проницательной пожилой женщиной, по имени Вера Константиновна, в прошлом учительницей литературы. Со словом «Здрасьте!» вышел из комнаты брат – подросток лет тринадцати, такой же цветущий, как и Лида, не по годам развитой и бойкий. Костю с ним тоже познакомили. Как потом Русин узнал, Игорёк оказался мальчуганом довольно-таки самобытным, являлся неоднократным победителём подростковых литературных викторин. На правах хозяйки, Лида предложила ополоснуть под умывальником руки и усадила кавалера за заранее накрытый стол позавтракать в домашней обстановке – отпираться было бессмысленно. Во время затянувшейся трапезы брат и сестра удачно соперничали в остроумии, приводя своими весёлыми шутками в умиление бабушку. Костя же, от природы не шибко одарённый по части бытового юмора, счёл за благо больше отмалчиваться и понимающе улыбаться сыпавшимся каламбурам, а при запаздывании в постижении их смысла, напускал на себя важный вид, но улыбаться при этом не забывал. По истечение часа с небольшим, щедрое застолье окончено, после чего гость почувствовал себя вполне комфортно и еле сдерживался, чтобы невольно не сомкнуть век и с конфузом не загреметь со стула. Выручила Лида. Она объявила, что они с Костей собираются в Серебряный Бор и предложила желающим составить компанию. Как и следовало ожидать, бабушка с внуком отказались. Бабушка сослалась на неотложные домашние дела, у Игорька запланирована библиотека, так что на пляж отправились Лида и Костя только вдвоём. Уже на улице Лида, незаметно перейдя на «ты», призналась своему кавалеру:
      – Пока ты спал на стуле, извини уж за прямоту, брат успел тихонько спросить бабушку: «Баб, а что, Лида замуж хочет за него выйти, раз так ухаживает?» А бабушка прошептала: «Ну, что ты такое говоришь? Они второй раз только видятся». А Игорь на это: «Тогда другое дело, я уж думал, что третий».
      В два часа дня молодые, использовав несколько видов транспорта, оказались в Серебряном Бору – живописном местечке, поросшем соснами у речной излучины. Народу слишком много – не уединишься, и Костя с Лидой решили взять напрокат лодку, чтобы перебраться на пустующий травянистый островок напротив. Проблем с вёсельным транспортом на лодочной станции не было и вскоре Лида сидела на корме, загородясь ладошкой от солнца, а Костя активно грёб к острову, всё дальше удаляясь от шумного пляжа. Им вслед весело улюлюкали купальщики, но Костя, не удостаивая их вниманием, всё круче забирал вёслами, стараясь скорее уйти из зоны людской озабоченности. Хлоп! Правое весло во что-то плотно внедрилось, существенно добавив лодке скорости, и одновременно весь берег ахнул громовым хором первое, что приходит всем на ум сразу. Оказывается, этим «что-то» был выставленный из воды утёсистый подбородок мужлана, плывущего на спине навстречу гребцам и ничего плохого для себя не подозревавшего. Дюжий дядя пробкой вынырнул из волн до самых трусов. Он вцепился в борт лодки и, выплёвывая вместе с водой матерщину, стал посудину раскачивать, норовя перевернуть. Осуществить праведное дело ему не удавалось, а весь берег заливался хохотом: «Давай, давай, переворачивай их...» (куда – понятно). Вместо извинений, Русин выдернул из уключины весло и замахнулся им на дядю не с благими намерениями. Тот нырнул под воду, а вынырнул уже метрах в пяти от обидчиков, продолжая исторгать заковыристые ругательства. Когда мужику это облегчило душу, он отстал, перевернулся на спину и поплыл дальше.
      – А я его и не видела...
      Лида смущённо оправдывается, хотя в случившемся виноват Костя, – грести надо с оглядкой. Виновник разворачивает лодку и подгребает к мужику. Тот высунулся из воды и зло ждёт. Русин протягивает ему через борт руку и говорит:
      – Простите меня за ужасную неосторожность, задумался... Не тяжело я вас?
      – Да ладно, отлегло уж, – отвечает мужчина миролюбиво. – Всегда смотри, куда гребёшь! 
      Они пожали руки, мужчина снова перевернулся на спину и инцидент на этом завершился. В дальнейшем Костя грёб очень осторожно и, уже не слишком доверяясь своей вперёдсмотрящей, то и дело оглядывался, пока лодка, зашуршав по отмели, не упёрлась носом в травянистый берег. На острове – никого. Извинившись, Русин быстро разделся за спиной отвернувшейся Лиды и, выпрыгнув из лодки, до половины вытянул посудину на берег. После этого он схватил в руки ком одежды и помчался выбирать для приятного отдыха удобное и скрытое место, зная, что за спиной его спутница уже спешит раздеться до купальника. Не оборачиваясь, Костя козлом скачет в высокой траве, которая вскоре спрячет его с Лидой среди своих зелёных стеблей, скачет, не подозревая о подстерегающей впереди опасности. Кто знал, что судьба уготовила  испытание куда серьёзнее недавнего казуса с мужиком! При одном из прыжков, левая нога, внезапно подвернувшись, проваливается в скрытую в траве глубокую яму, вырытую на ширину лопаты какими-то доброхотами. На дне покоились разбитые водочные бутылки и верхнюю часть подвернувшейся костиной ступни рассекает до костей широкое лезвие бутылочного скола. Неудачник вытянул ногу и к своему леденящему душу изумлению увидел, как из располосованного подъёма стопы фонтанирует кровь – задета вена. Костя разворачивается и теперь уже на одной ноге скачет назад к лодке к великому ужасу Лиды. Потом она рассказала, что поначалу ей было забавно наблюдать прыжки ухажёра по траве, а когда нога Кости неожиданно провалилась чуть не по колено в какую-то яму, девушка не удержалась и прыснула со смеху. Однако смех тут же сменился страхом за спутника, стоявшего на одной ноге с бьющей во все стороны кровью из другой. Лида, так и не успевшая скинуть платья, подбежала к пострадавшему кавалеру и помогла забраться в лодку. Теперь Русин гребёт в обратном направлении. Чтобы не очень радовать пляжных зубоскалов, он не доверил вёсла девушке, остался на них сам, закинув раненую ногу на банку. Лида сидит на прежнем месте на корме, её яркий румянец потускнел. Кровь из ноги не останавливается, правда, бьёт уже слабее. Она заливает банку и днище под ней, но когда неудачник подогнал «шаланду» к причалу, кровь почти остановилась. Медпункт находился тут же на пристани. Костя покинул лодку, оставив её на попечение Лиды, и зашагал в одних плавках по реечному настилу, опираясь на левую пятку. При этом кровь забила из раны вновь. Пожилая медсестра сноровисто обработала ступню, обильно засыпала глубокий разрез стрептоцидом и крепко перебинтовала. Потом была введена противостолбнячная сыворока, но для пенициллинового укола – лекарства под рукой не оказалось. Медсестра велела Русину сидеть в помещении медпункта и дожидаться её, а сама ушла. Отсутствовала она больше часа. Вернувшись откуда-то с коробкой антибиотиков, медсестра вколола страдальцу дозу пенициллина, потом что-то ещё, после чего сунула в руку бумагу с предписанием ежедневных пенициллиновых инъекций в любом медпункте и выпроводила восвояси. Всё это время Лида добросовестно ждала своего оплошавшего кавалера у лодочного причала с одеждой в руках. Увидев наконец Костю, она направилась навстречу, без стеснения помогла натянуть брюки и вручила паспорт, взятый у лодочного дежурного. После этого, они направились к автобусной остановке, причём Костя ковылял в одной туфле, – другую Лида завернула в газету и уложила в свою пляжную сумку. Девушка взяла такси и не успокоилась, пока не проводила кавалера в школу, довела до химкабинета и только после всего вернулась к машине. Катание на такси не было запланировано и Русина не покидала мысль, что у Лиды тоже не оказалось достаточной для такого случая карманной налички, так что его спутница наверняка рассчиталась с водителем деньгами, уже вынесенными из дома. Тем временем ступня ужасно разболелась. Нога распухла под бинтами, краснота поднялась выше щиколотки и боль немного утихла, только когда Костя принял на своём химстоле горизонтальное положение. Его стало знобить, затем почувствовал, как поднялась температура. Появился Тофик, сказал, что ходил в кино. Приятелю костино состояние естественно пришлось не по душе, эйфория, вызванная вчерашней встречей, прошла. Его легко понять – забот со студентами предостаточно, а тут появилась ещё такая обуза с больным калекой! Всю ночь Русин температурил, потел, став мокрым, как мышь. К утру вроде бы стало получше. Он попробовал встать, однако едва опустил со своей лежанки ногу, как её пронзила ужасная боль от прилившей крови. Тофик дал приятелю свои растоптанные шлёпанцы, но всё равно пройти несколько десятков метров до уборной было сплошным мучением. Перед тем, как уйти на завод, Тофик предложил:
      – Я принесу тебе пожрать.
      – Аппетита нет, принеси только пару бутылок кефира.
      Через двадцать минут кефир стоял на стуле у изголовья больного.
      – Костян, я сходил в поликлинику, – она здесь рядом, – и вызвал врача. Сказал, что заболел мой напарник по работе. Путь доктор придёт и распорядится насчёт уколов, э!
      – Хорошо, Тофик. К тебе ещё одна просьба. Слушай... ты не мог бы одолжить мне десятку?
      Деньги не Бог весть какие, но Русину они сейчас очень нужны. Просить в сложившейся обстановке в долг было разумеется некорректно, ибо Русин сейчас обитает неизвестно где, а у приятеля через три недели командировка близится к завершению и вряд ли они ещё увидятся. Костя предполагал, что его просьба воспримется кисло и не ошибся. Тофик обречённо скривился, прежде чем произнести: 
      – Так и знал...
      После этого он вытащил бумажник и извлёк из него десятку со словами:
      – На, бери.
      – Я привезу тебе с аванса.
      – Не надо специально, э! Как приеду в Баку, зайду к твоим. Мне что, твой пахан не отдаст их, что ли?
      После этого Мамед-заде ушёл.
      Задумчивый Русин остался один, но ненадолго. Часов в десять дверь химкабинета отворилась и вошла... Лида. Поздоровавшись, она сообщила, что у неё отгул, после чего, подойдя к «лежанке», чмокнула Костю в потную щёку. О встрече не договаривались, но Русин почему-то ожидал девушку. Глядя на её стать и цветущие от виска до подбородка щёчки, шевельнулась чванливая мыслишка: жаль, что Тофик, привыкший к женщинам доступным, сейчас уехал, – пусть бы на такую взглянул да позавидовал!
     Лида принесла в сумке домашней снеди, смену старых отцовских рубашек и хотела было забрать бельё в стирку, но Костя запротивился – с чего это вдруг! Не успели Костя с Лидой завершить спор касательно белья, как в дверь постучали, и затем сторожиха ввела в кабинет молодую интересную женщину. Стало ясно, что это – врач. Лида скромно вышла, а врач посмотрела на ногу пострадавшего, пощупала, спрашивая: «Больно?», но разбинтовывать не стала. Мельком взглянув на предписание «пляжной» медсестры, она сделала инъекцию пенициллина, затем вторично протёрла свои пальцы спиртом, выписала направление в поликлинику и сказала:
      – В принципе ничего страшного, к пяти часам сходите в поликлинику, но не позже. В процедурной вам сделают перевязку и повторят пенициллиновый укол. Будете приходить два раза в день, утром и вечером, пока краснота не спадёт.
      – Доктор, когда ступаю на ногу – дикая боль. Как же я дойду?
      На лице врача высветилось выражение, – среднее между насмешливостью и ободрением:
      – Поликлиника рядом, ногу надо расхаживать, а болеть она у вас будет ещё месяца два.
      И завершила разговор лёгкой шуткой:
      – Так что, мужайтесь.
      Больной растерян:
      – Как же расхаживать, если сухожилия ещё не срослись? В таких случаях обязана посещать медсестра...
      Но врач, не дослушав, ушла. Русин решил не настаивать. «Нето положат в больницу и – прощай работа!» – логично рассудил он. (Остаётся добавить к сказанному, что сухожилия действительно срастуться неважно, бугорками, отчего с годами костину ступню будет ломить от перенапряжения и в непогоду.)
      Лида пробыла у своего поклонника до вечера, взять тофикины деньги за нанятое такси отказалась наотрез и естественно с обидой. Когда настало время идти на перевязку, она притянула Косте шлёпанец к ступне резинками и помогла дохромать до процедурной. Однако, сначала пара прошлась по коридору, в котором уже толпились студенты, возвратившиеся после смены, в том числе Робик Багдасаров, устроившийся, как и вчера, на своём насесте. Его поразила не костина перевязанная нога в шлёпанце, а свежая светловолосая девушка, шедшая рядом. Робик даже забыл поздороваться. Так и сидел с раскрытым ртом, пока Русин, стыдливо увернувшись от лидиной поддержки и внешне стараясь не выдавать терзавшее его физическое недомогание, ковылял к выходу. Когда пара оказалась вне школы, Лида решительно взяла больного под руку и, приняв на себя часть нагрузки, довела до клиники. После перевязки Русин расстался с девушкой на неделю. Объяснил: «Пока не утихнет нога», и ему показалось, что в лидиных глазах мелькнуло что-то похожее на недоверие и обиду. Ночами боль всё ещё остро дёргала ногу, но днём недомогание приглушалось и Русин уже без посторонней помощи ковылял в поликлинику на уколы и перевязку. Остальное время досыпал или предавался свербящим раздумьям о превратностях фортуны, пока появлявшийся вечером Тофик не выводил его из этого невесёлого состояния. Обычно он радостно кричал с порога:
      – Ну что, …дега, как насчёт оян-буяна, не приходит больше?
      – Что не приходит?
      – Эта, да! Твоя знакомая.
      – Какой там! Моя нога...
      – Так это только нога, э!
      – Скажи лучше, куда вечером пойдёшь?
      – Сегодня в культурную семью иду, э!
      – Все они, да! культурные. Пока ближе наверное не столкнёшься.
      – Ала, нет э! На самом деле культурная. Отдельная квартира, шестой этаж, с мусоропроводом!
      – Обалденно!
      – Так что я сейчас пожру для энергии и иду, а ты лежи, блин, спи. Кстати, ты сам жрал?
      – Да. В магазин не ходил, мне Робик Багдасаров принёс.
      – Он сегодня прогулял э!, мудак.
      Тофик, сидя на стуле, уже довершал булку с кефиром. Дожевав, он расшвырял ногой в стороны крошки на полу, поставил пустую  бутылку и поднялся:
      – Всё, Костян, я пошёл.
      – Бывай, удачи.


                КАК  ТОФИК  ЕЗДИЛ  В  ПРОФИЛАКТОРИЙ

      Вернулся приятель около полуночи, немного навеселе и вполне удовлетворённым. На вопрос Кости: «Вижу, порядок?», ответил утвердительно и добрую минуту непрерывно над чем-то хихикал. Затем он принялся было рассказывать в утончённых подробностях о своих впечатлениях, но Русин, видимо задетый востребованностью компаньона по женской линии, остудил его эротический пыл:
      – А вы, товарищ советский преподаватель, не допускаете ли мысли, что после вашего культурного контакта с аборигенами может придётся позорно лечиться, а потом ещё молва по институту пойдёт, а!?
      Тофик замолчал, словно оступился, затем прорычал:
      – Ала, ты сейчас к чему э! это бзднул?
      – Да нет, э! Просто предостерёг.
      – Ала, какой э! предостерёг, раз всё уже случилось?
      Русин принялся оправдываться, на что Тофик нелюбезно бросил:
      – Сянуль, ехидный ты чувак, Костян, скажу тебе. И... вредный.
      –  Нет, извини, да! Раз там чистая...
      Тофик подхватил:
      – Конееечно! Она чистая. Всё-таки... из культурной семьи э!, шестой этаж...
      Костя прикусил язык, чуть не добавив: «с мусоропроводом». Так при обоюдном молчании они и уснули, не пожелав друг другу спокойной ночи.
      Во сне Костя видел почему-то осла, который громко причитал человеческим голосом:
      – Сянуль, а вдруг и вправду заразная!
      – Что случилось, Тофик? Ты что, не спал?
      Русин старался говорить негромко. Хотя практиканты размещены в другом конце коридора, но всё же...
      – Нет, какой э! сон? Ты конечно сволочь, Костян, но может ты в чём-то и прав. Чем чёрт сейчас не шутит!
       – Брось, ала, Тофик. Я просто попсиховал с тобой... Куда э! глубокой ночью собрался?
      Приятель уже сидел на своей лежанке и натягивал брюки.
      – Всё, всё! Пойду искать такси, пусть срочно везёт в профилакторий.
      Вернулся Тофик только утром. Естественно, Костя спрашивает, как и в первый раз:
      – Вижу, всё в порядке?
      В ответ – умиротворённо:
      – Всё, всё в абажуре. Таксист – чувак знающий, привёз меня к Казанскому вокзалу, показал на раствор с вывеской и сказал: «Стучи туда!» Я стал громко стучать, пока дверь не открыли две молодые тётки, заспанные такие э, но сдобные! Сначала обе ругались, что я разбудил их в два часа ночи. Потом достали бинты, мочили их в каких-то розовых помоях э! и велели штаны снимать. Потом стали перебинтовывать, разбинтовывать, опять забинтовывать, потом уколы в ж... делали...
     – А стыдно не было?
     – Сперва, конечно, стеснялся, да! А потом даже приятно стало – всё-таки целый час молодые женщины ленивец в руках э! держали.
     На завод Тофик не пошёл, по телефону предупредил, что заболел и весь день отсыпался.


                ПОСЁЛОК  «ПРАВДА», ГДЕ  КОСТЯ  РУСИН  ВПЕРВЫЕ
                УВИДЕЛ  СВОЮ  БУДУЩУЮ  ЖЕНУ

      У Кости тоже процедуры с уколами и перевязками. По завершении сеансов, он уже ходил почти нормально, не припадая при каждом шаге на левую ногу, и наконец наступил трогательный момент расставания с приятелем. Русин не предупредил Тофика об этом заранее, а сообщил неожиданно утром, перед тем как приятель собрался идти на завод. Не сказать, что сердце дружка сжалось от боли, когда Костя известил, что покидает его и пожалуй они уже больше не увидятся. Мамед-заде протянул Русину руку так, словно они расстаются как всегда до вечера, и пожелал отнестись серьёзно к его благим советам:
      – Я, Костян, тебе сказал, как поступил бы, а ты там уж сам...
      – Спасибо, Тофик, разберусь.
      – А я, слава Богу, скоро уже буду дома.
      – А как твой...
      – Этот аграшишка? Решил на Москве жениться, наверно останется.
      – Эээ, да ты же тоже вроде хотел?
      – Теперь расхотел уже, э!
      – Что-то быстро.
      – Да надоели уже все эти русаки и особенно их бабы, блин. За несчастные пять минут – полчаса уговаривать надо, э! Ала;, в Баку у меня столько барух, э! На улице по талонам в очереди ко мне стоят! Как на конвейере подходят...
      – ...и по полчаса уговариваешь каждую, да?
      Тофик засмеялся:
      – Ала; нет, э! Это Икрам, когда по путёвке в Польшу ездил, так сказал: «Наших полчаса уговаривать надо за пять минут, а в Польше наоборот – пять минут уговариваешь и полчаса...» – ну ясно, да!
      Приятели пожали друг другу руки и Костя раньше Тофика ушёл на автобусную остановку. Первым делом Русин позвонил Лиде на работу. В трубку слышит:
      – Уже ходишь? Какая прелесть. Ты где сейчас? Понятно. Давай встретимся на Белорусской у памятника Горькому.
      – Где это там, не знаю? Лучше к тебе домой заеду.
      – Не надо, мне не с руки. Я работаю у Белорусской, а памятник там стоит на площади и он всего один, не заблудишься. Выйдешь из метро и Горький будет перед тобой.
      Костя почему-то «после ранения» охладел к Лиде и рассчитывал уделить ей только минут десять. Он полагал, что подруга отправится назад на службу, а сам поедет в Загорск, ведь в грядущий понедельник на работу! До этого счастливого события нужно бы сегодня ещё успеть съездить в Лешково с небольшим подарком домохозяйке и на правах съёмщика переночевать в её доме хотя бы разок.
      Лида уже ждала Костю у подножия памятника, – гранитного монумента высотой, как показалось, метров в шесть-семь. Она сообщила, что отпросилась с работы, а когда Костя объявил ей о Загорске, то вызвалась немного проводить. В ответ на смущение кавалера, успокоила:
      – Провожу полпути, до Правды. Там сойду, мне надо к родителям.
      Косте ничего не оставалось, как взять девушку под руку и отправиться с ней в метро.
      До Правды электричка шла около часа, когда Лида объявила:
      – Ну, всё, я схожу...
      Голос девушки показался суховатым, в зрачках притаилось напряжение. Костя задержался с прощанием и его подружка не выдержала:
      – Может ты всё-таки меня проводишь? Взглянешь на нашу дачку заодно.
      Ну как Костя мог отказать! Они пошли не через посёлок, а тропинкой сквозь сосновый бор, потом – ельник. Лида объяснила:
      – Я специально повела тебя через санаторную зону отдыха писателей. Наш дом за лесом, на окраине посёлка, идти по пыльной улице неинтересно, а здесь смотри, какое великолепие! А сам воздух! Чувствуешь?
     Понятно, что Лида не хотела вести кавалера через людный посёлок, и это к лучшему. Напоённый ароматом хвои воздух Русин действительно нашёл прекрасным. Кругом – целительная тишина, а от обилия кислорода с непривычки слегка кружилась голова, что показалось даже немного забавным. Однако для ноги, ещё побаливающей, такая освежающая вылазка выглядела всё же испытанием, так что Костя несказанно обрадовался встретившейся по пути санаторной беседке. Он тут же расслабился:
      – Всё, Лида, нога бастует. Надо присесть.
      Девушка не возражала и Костя уловил краем глаза, как она вроде незаметно расстегнула пару пуговичек на блузке. Ага, думает кавалер, вот ещё почему ты не повела через посёлок! Однако, всё равно более получаса они не смогли выдержать своего уединения. Лютовавшие комары вынудили парочку покинуть этот подвернувшийся укромный уголок. Ещё минут двадцать блужданий по тропинке среди раскидистых елей, как дебри расступились и гуляющие оказались у шоссе. На другой его стороне – дом; посёлка Правда. Настала очередь поинтересоваться:
      – Ну и где, Лида, живут твои родители?
      – Почти пришли, скоро увидишь.
      Это «скоро» растянулось ещё минут на двадцать по какой-то длиннющей агропочвенной улице, причём Русин благодарил Бога, что день выдался не дождливым. Наконец Лида показала на тёмный бревенчатый дом за таким же мрачным забором и торжественно произнесла:
      –  Вот и наши хоромы, может зайдём отдохнём?
      – Нет, Лида, не обижайся, я не готов. Вообще, уже поздновато, а мне далеко ещё добираться. Давай я приеду к тебе в Москву... через воскресенье.
      Говоря это, Костя присел на сколоченную лавку у забора и в вожделении вытянул ноги. Лида села рядом, прижалась к его плечу, потом вздохнула:
      – Что ж, хозяин – барин. Только приезжай лучше на Правду, а не в Москву, если серьёзно. А я тебя встречу на станции... Здравствуйте! – обратилась она к женщине, тащившей какие-то узлы. Та окинула пару любопытным оком и приостановилась:
      – Здравствуй, Лидуша! Чой-то мы тебя стали забывать.
     И затем бесцеремонно:
      – Замуж выходишь?
      – Да рано ещё, теть Нин.
      – Ну, вам виднее.
      Из переулка слышится недовольный мужской выкрик:
      – Нинка, хде ж ты? Хде тя черти носять?
      – Иду, иду, дурень, не ори!
      Женщина заковыляла дальше. Русин поднялся, собравшись идти назад к станции.
      – Лида, я пойду.
      – Да не туда, Костя. Пойдём провожу, отсюда ближе к платформе Заветы Ильича.
      Они продолжили путь по той же деревенской улице, разгоняя кур, навозных мух, и по дороге Лида просвещала Костю:
      – Вон там за углом – дача Папанова. Он часто катается здесь на велосипеде.
      – А кто он, этот Папанов?
      Спутница изумилась:
      – Известный киноактёр. Ты что, не слыхал о таком?
      Посрамлённый Русин молчит, а девушка продолжает:
      – А воон туда – тоже дача киноактёра... в общем, он мало, кому нравится, Бог уж с ним. А вот это – дача лётчика, Героя Советского Союза, фамилию запамятовала.
      –  Самолёты немецкие сбивал?
      – Неет, он был транспортником. Отец рассказывал, что этот лётчик вывозил генерала армии в тыл. Взлетел, но так поспешно, что каким-то образом зацепил самолётом кусок сосны и поволок его в небо. Генерал с перепугу и гаркнул: «Если сумеешь посадить, чтоб не разбились, Героя получишь». Лётчик сумел, все спаслись и дали ему Героя.
      – Просто восхитительно!
      – А вообще, этот «Герой» – прохиндей ещё тот...
      Лида продолжала Косте рассказывать про лётчика, а кавалер шёл и разглядывал дачи за заборами. Отметил добротный кирпичный дом под ломаной крышей, за невысокой изгородью – прелестную стройную девчушку с лицом ангелочка! Она раскручивавала талией алюминиевый обруч. Щёчки девчушки пылали корсарским огнём, юная красавица была азартно увлечена своим несложным занятием и, хотя смотрела в сторону идущих, чувствовалось, что они вне её внимания.         
      Лида ехидно поддела:
      –  Что, малолетка понравилась? Глаз не оторвать?
      Костя оговаривается:
      –  Какая же она малолетка? Смотри, какая рослая.
      –  Так ей всего тринадцать!
      –  Даа? А вы что, все друг друга здесь знаете?
      – Ну не всех конечно, но в основном. Ладно, не останавливайся, как кобелёк, у каждого забора.
      Русин рассмеялся и поход к платформе Заветы Ильича продолжился.
      Мог ли тогда Костя предположить, что на дачном участке раскручивала хула-хуп его жена, которая, спустя годы, накинет жаркий обруч своих белых рук на Костю на всю оставшуюся жизнь. Однако встретится вновь им суждено будет только через долгих семь лет после бездны необратимых жизненных эпизодов.
      Путь до станции занял дополнительных минут сорок, в течении которых Лида продолжала на ходу приобщать Русина к историко-архивному прошлому прилегающих дач и проулков, так что на фоне такого развлекательного приложения они незаметно подошли к железнодорожной платформе, после чего оба перешли пути и как раз вовремя – вдали уже стучала колёсами электричка. Прощаясь, поцеловались и Костя пообещал:
      – Прибуду на эту же платформу через воскр... нет, в следующее воскресенье обязательно, к одиннадцати часам.
      Потом добавил:
      – Утра конечно, не вечера.
      Лида расхохоталась:
     – Ой, умориил... Размечтался.
     Спустя час, электричка доставила Русина в Загорск. Он с трудом поднялся с сидения на затёкшие ноги, уже привычно превозмогая резанувшую, словно тупым ножом, боль в левой ступне, и направился к выходу. Нет – сейчас никакого Лешкова, только в Лозу, надо выспаться! Вон и автобус, но на повестке – ещё один долг, обязавший Русина направиться к питейному заведению. Ну вот, теперь вроде всё, Константин сворачивает к автобусу, вошёл в салон и простоял до Птицеграда, прежде чем присел на освободившееся место. Наконец – Лоза и общежитие. Первым делом утомлённый поклонник приключений направляется в комнату Дубинского с Грибановым, застаёт обоих и с улыбкой вручает скучающим друзьям бутылку вина, купленную в привокзальной распивочной. Дубинский принял выигрыш равнодушно, а Грибанов долго тряс Косте руку, заглядывал в глаза и мурлыкал, словно кот в предвкушении валерьянки. Через минуту Русин лежал на своей кровати и не почувствовал, как уснул.


                ТЁТЯ  ДУНЯ  ПРОГОНЯЕТ  КОСТЮ

      Утро следующего дня выдалось хмурым, с неба что-то капало, однако это обстоятельство не поколебало намерений отдохнувшего Русина отправиться в Лешково. Итак, вновь Загорск, привокзальная площадь и поджидающий своих пассажиров автобус с трафаретом над лобовым стеклом: «ДВОРИКИ». Костя решает ехать до конечной. Разумеется, пешком оттуда в Лешково он не пойдёт, – не тот случай, однако сидеть два часа на площади, дожидаясь рейса на Красный Факел и глотать глинистую пыль не хотелось. Лучше ждать этого же автобуса на стыке областей у леса на чистом воздухе, что приятнее! Так и вышло, только уже в Двориках ждал Русин рейсового на Красный Факел намного меньше, поскольку автобус шёл практически без остановок. Водитель и тут проскочил бы мимо, не окажись Костя с поднятой рукой поперёк дороги. 
      И вот скиталец стоит на крыльце дома тёти Дуни. Пиджак перекинут через левый локоть, в правой руке – свёрток с подарком. Здоровой ногой Русин постучал в дверь, которая вскоре открылась и за порог вышла домохозяйка. Вид у неё взбудораженный, в дом не пригласила, сразу начала о деле:
      – Ко мне, эта, пришёл мой дурень, узнал-от, што посялила вас, и разом унтиматом – иль, гврит, я, иль он. Я яму: «Што, сдурел? Яму токмо прописка-т нужона». А он мни: «Прийду, а он ить с тобой ляжить». Так што ня надо ко мни приходить-от. Прописка-т вашая пущай остаётся – мне ня жалко.
     От подарка тётя Дуня тоже отказалась, тогда Костя оставил скромный свёрток на крыльце, сказал: «До свидания, тёть Дунь!» и пошёл на остановку. Пусть сегодня без пирогов, но всё пожалуй сложилось к лучшему.


                ПЕРВЫЙ  РАБОЧИЙ  ДЕНЬ

      В этот понедельник у Русина первый рабочий день в Лозе, он нервничает и подбадривает себя: «Ну, Константин Константинович, теперь держитесь, не осрамитесь!». Его начальник, Радивилин Владимир Константинович, руководил КБ по оснастке, которое находилось на втором этаже уже известных церковных хор;мов. Справа от двери в КБ – туалет. Слева – кабинет директора Карпова Александра Евдокимовича. Немного следует рассказать о непосредственном костином руководителе. Это был небольшой сухонький человек с военной выправкой, матерщинник и не дурак выпить, а после выпивки – всё как положено. Жилистую шею венчала маленькая седая головка, до отказа напичканная сногсшибательными идеями, которые он время от времени воплощал на ватмане, затем в металле. В молодости шеф воевал с финнами, после войны закончил техникум, служил в Москве на заводе, лауреат Сталинской премии за удачную разработку картофелеуборочного комбайна, способного собирать урожай на сложных почвах. Со временем изобретателю союзного значения Радивилину предложили в Лозе место начальника КБ, обширный трёхкомнатный коттедж посреди семисоточного участка и неподалёку – железобетонный гараж для его «опелька». Вокруг небольшого посёлка – рыбные места, девственные леса, изобиловавшие дичью, разве можно от такого отказаться бывалому охотнику! Радивилин, не задумываясь, переселился с семьёй из Москвы в этот, почти не тронутый цивилизацией уголок, занялся в КБ творческими разработками, а в свободное время – охотой. Рыбачить не любил, говоря: «С одной стороны – червяк, с другой – дурак!».
     Владимир Константинович посадил Русина за свободный кульман рядом с копировщицами, назначив испытательный срок в две недели, после которого или оставят служить дальше, или без торжеств выпроводят за ворота. Первое задание – реализация рацпредложения некоего Шпанкина, лучшего рабочего-рационализатора на заводе. С поручением Костя справился на удивление легко и объективно, внеся свою долю выдумки в техусовершенствование, чем заслужил признание шефа:
      – Вот это уже решение, теперь хоть заявку подавай.
      Русин было принял слова шефа за чистую монету и растерялся:
      – Рацпредложение ж... не моё.
      – Верно. Но я вам расскажу о маленькой истории. В войну один рабочий, – будем называть его Иванов, – как-то объявил: «Остановить врага надо с помощью электрического кабеля, проложенного под землёй по всему фронту, – шаговое напряжение перебьёт всех немцев, перешагивающих кабель, как тараканов». Генеральный посмотрел на Иванова с удивлением и спрашивает: «Как технически вы себе это представляете?» А тот отвечает: «Техническое исполнение – уже забота разработчиков». Генеральный распорядился выдать работяге через БРИЗ поощрительные пятьдесят рублёв и отправить назад к фрезерному станку. К чему я это говорю? К тому, что в отличие от инженеров, изобретателей среди гегемона – ноль целых... а дальше совесть не говорит, догадайтесь сами. Предел смекалки рабочего – рацпредложение. Выше он не прыгает.
      Затем, Владимир Константинович обращается к помощнику, кивая в сторону Кости и изменив при этом костино отчество:
      – Ну как, Лёша, берём Константина Владимировича в свой коллектив?
      Лёша – это Алексей Сергеевич Лешков, конструктор второй категории. Он отвечает Радивилину:
      – Конечно берём!
      – Вот и я так думаю. Будет совсем здорово, если со временем у него и дальше смекалка будет так же работать.
      И непосредственно к Русину:
      – Ведь будет работать, правда?
      – Со временем.
      Лешков после костиной шутки рассмеялся, а Радивилин только улыбнулся и пообещал:
      – Я подожду.


                ЦАРЬДАР  И  ЛЕГЕНДЫ  ВОКРУГ НАЗВАНИЯ.
         ЛИДА СРЫВАЕТ  РОМАНТИЧЕСКУЮ ПРОГУЛКУ  И  РАССТАЁТСЯ  С  КОСТЕЙ

      Незаметно проходит неделя костиного дебюта в Лозе, он продолжает набирать баллы, хотя используют молодого конструктора пока только, как говорится, на подхвате. Русин не в обиде – всё-таки в работу коллектива втянулся. Даже на десятиминутные перекуры со всеми выходил на балкон и хотя сам папиросами не баловался, всё же освежался на ветерке. Верховодил курильщиками Володя Ложкин – толковый инженер-конструктор, уже как год приехавший по распределению из Харькова. В промежутках между затяжками он спрашивал новичка:
      – Скажи честно, Костя, на кой хрен ты в эту глушь заехал?
      – Понимаешь, Володя, хочу довести ваше КБ до показательного уровня. Хотя бы по Союзу.
      Ложкин ухмыльнулся:
      – Хм, сразу бы уж и по Америке тоже...
      Он жадно затянулся, пустил в небо дымок и повёл в воздухе окурком:
      – Так до показательного говоришь?
      – В этом роде.
      – Ха, ха, хаа... Тогда тебе здесь до пенсии горбатиться.
      – Я не против.
      – Бить тебя, Костя, мало. Мы с женой как приехали в этот Царьдар, посмотрели... Ииэх! Аляска! А удрать уже нельзя, три года обязаны отбарабанить государству.
      – А почему ты сказал Царьдар?
      На балконе появляется Радивилин. Извлекая беломорину из пачки, он тоже присоединяется к курильщикам. Вопрос Русина шеф слышал и популярно поясняет всем, кто не в курсе:
      – В старину эту церковь подарил царь своей полюбовнице, отсюда – Царьдар. Убежит царь от царицы в эту тьмутаракань, погладит полюбовницу по скоропортящимся частям тела, пожмёт их маленько, а потом тут же в церкви на коленки бух! – грех замаливать. Удобно, когда всё в одном солдатском подсумке.
      Перекур закончен и конструкторы возвращаются к кульманам. Алексей Сергеевич попутно рассуждает вслух:
      – Хорошо: там была трапезная, здесь царь молился, а где же он бабу... давил?
      Кто-то рядом с Русиным показывает на уборную справа:
      – А вон в том туалете.
      Все взрываются хохотом, затем ещё большим, когда из уборной выскочило сразу несколько рыхлых баб – тружениц бухгалтерии. С этим и вошли в КБ – вместительное помещение под церковными сводами с громадным красочным портретом генералиссимуса Сталина на стене. Конструктор Долгополов (не курил, но тоже любитель выходить проветриваться), продолжая смеяться до слёз, достаёт платок и натужно сморкается в него, пытается что-то пробить в носу, однако это не удаётся.
      – Засорился, – не отрываясь от работы, негромко бросает пожилая копировщица-молдаванка Антонина Семёновна Жохова. Другие захихикали. Антонина Семёновна хотела что-то ещё добавить, но тут на столе начальника требовательно зазвонил телефон. Радивилин хватается за ресивер:
     – Алё, алё! – громко кричит он, кашляя в трубку, затем обращается к Русину:
      – Вас, Константин Владимирович.
      Костя принимает у шефа трубку, тоже говорит «Алё!» и слышит на другом конце провода женский голосок:
      – Товарищ Русин?
      – Да, я.
      – Это секретарь комсомола Половинкина. Вы должны немедленно явиться...
      Далее объясняют место, где Русин безотлагательно обязан появиться. Костя бережно кладёт трубку на рычаг. Радивилин строго скосил на него глаз и Костя, придав лицу побольше пардона, спешит объясниться:
      – Комсомол вызывает, Владимир Константинович, извините.
      Шеф молча отвернулся к бумагам, а Русин направился к дверям, – надо идти в производственный корпус, где сидит звонившая дамочка. Это серокирпичное здание почти рядом с «церковью» и называется Новым корпусом. Он – четырёхэтажный. Из открытого окна второго этажа гудит транслируемая по радио современная мелодия и оттуда Костю радосто окликает Рая Григорьева. Рядом с ней – улыбающаяся, приятного вида женщина, как оказалось, заводская библиотекарша – жена молодого специалиста Зозули. Он уехал поступать в аспирантуру на Украину, его приняли и теперь супруга горит нетерпением получить вызов от мужа. Обе женщины видно ждали появления Русина, створки окна распахнуты. Рая сердечно приветствует Костю, машет ручкой, наполовину высунувшись. С широкой улыбкой на лице, Костя машет в ответ, с лёгкой тревогой думая про себя: «Не вывалилась бы!». Через полминуты Русин уже стоит в коридоре второго этажа и рассматривает вывески на дверях. На одной написано: ПРОФКОМ и чуть ниже – ТЕХНИЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА. Пока рассматривал, дверь отворилась, в проёме появилась очаровательная Рая. Она грациозно изогнулась всем телом и показала пальчиком на другую дверь, что рядом и без таблички:
      – Костя, вам туда.
      Что ж, туда, так туда. Русин вошёл в недавно выбеленное, ещё пахнущее масляной краской помещение, и встретился взглядом с остроносенькой девицей, сидящей за конторским столом. Над ней на стене – наклейка из ватмана с калиграфически выведенной тушью надписью: «Заводской комитет ВЛКСМ». Русин здоровается с Половинкиной и присаживается напротив. В помещении больше никого и оба несколько секунд изучающе рассматривают друг друга, за которые Костя успевает подумать: «Почему вывеска на стене в помещении, а не на входной двери? Кто же здесь пригрелся ещё?». Но вот молчание исчерпывает свой лимит и на Русина сыпется ворох малоинтересных вопросов, завершившихся мягким упрёком, что мол следовало сразу же самому явиться в комитет, а не ждать звонка. Наконец, Половинкина, привстав, торжественно жмёт Косте руку, поздравляя с вступлением в ряды лозовского комсомольского коллектива, после чего, сказав: «Ну, товарищ Русин, – за работу!», отпускает трудиться. Костя, напустив на себя побольше твёрдости духа, прощается с секретарём и покидает пропахшее краской помещение. Понятно, что вызов в «комитет» – с подачи Раи, ей не терпелось показать подружкам Костю, чтобы наверное спросить: «Ну, как он?» Ответ подружек – предсказуем, ибо обе в дальнейшем всегда кокетливо здоровались с Костей. Даже Половинкина, от которой Русин сейчас вышел. В коридоре Костя наткнулся на двух пожилых, одетых в добротные тёмные костюмы мужчин и почтительно обошёл их. Впоследствии узнал, что один из мужчин – отставной подполковник Грызунов Николай Александрович, добродушный дядька, посаженный спонсорами на непыльное местечко начальника производственного обучения заводчан. Другой – Марк Львович Саксонов, как выяснится, нелюбимый многими заводчанами, но с точки зрения Русина – мужик вполне приличный. Он тоже отставник, майор с Сахалина, а в Лозе – заводской нормировщик, прозванный недовольными рабочими «Тигром Львовичем». Русин обоих пока ещё не знает и слышит, как один вполголоса обращается к другому:
      – Вот, когда мы жили на Сахалине... Ой, забыл тебе сказать, что муж твоей библиотекарши, что в Киев уехал, вроде, там останется, так что... имей в виду.
      – Не совсем понял.
      – Подыскивай срочно ей замену, говорю.
      – Ха-ха-ха, а я было подумал, иметь в виду...    
      Другой тоже отвечает смешком и что-то договаривает, однако Костя уже не слышит. Он стремглав несётся по лестнице вниз и появляется у кульмана перед концом трудового дня – за работу, товарищ Русин! До заводского гудка, объявляющего о завершении созидательного процесса, времени в обрез. Русин едва успевает вычертить одну из мелких деталей и проставить размеры, как над заводом зависает сирена.
     – Александр Евдокимович гудит! – шутит начальница копировщиц Лина Миневич. Все сразу засуетились, зашумели. Мужчины, оживлённо галдя, двинулись напоследок в туалет, но копировщицы их опередили, набиваясь в уборную ни много, ни мало, сразу впятером-вшестером.
      – Щас дверь треснет, – шутит Алексей Сергеевич, когда отработавшие «радивилинцы» спускались по лестнице во двор. Из Нового корпуса народ ручейком стремится к проходной и конструкторы вливаются в общий поток. Русин отметил, как промелькнула Рая Григорьева. Она, не оборачиваясь, замедлила шаг, почти остановилась, пока Костя не поровнялся с ней. Тогда Рая повернула к нему удивлённо-улыбающееся лицо, словно только сейчас заметила Костю:
      – Ну как поживает наш новый комсомолец? Встали на учёт?
      – Разумеется.
      Неожиданно Рая строго доводит до костиного сведения:
      – Членские взносы заплатите у себя в КБ Рае Шведовой. Она у вас...
      – Тоже мой начальник?
      – Хм, нет – профорг и комсорг в одном лице.
      Русин об этом уже был проинформирован Половинкиной. Сейчас Григорьева просто пытается вовлечь Костю в разговор, а раз общих тем нет, то конечно же надо начинать с комсомола и профсоюза. Костя пытается что-то придумать другое, однако мысли топчатся на месте. Поэтому в дальнейшем оба идут молча, лишь улыбаются друг другу. До проходной – считанные метры, и тут спутница вдруг находит простой выход:
      – Какой солнечный денёк сегодня, правда?
      Костя не отводит взгляда от возбуждённо-посвежевшего лица Раи и произносит то, чего она ждёт:
      – Давайте прогуляемся с вами в берёзовый лесок, поищем грибочки в компании с кем-нибудь.
      Рая удовлетворённо кивнула и, чуточку потупив взор, еле слышно произнесла:
      – Хорошо, но лучше без шумных компаний.
      Оба потянулись к стенду за своими номерками, Рая невзначай коснулась костиной груди оголённым плечиком (на ней было летнее платьице без рукавов) и задержалась в таком положении, насколько позволяло время, чтобы повесить чувственными пальчиками на гвоздь номерок. По телу Русина прошлась волна возбуждения, которую усиливал лёгкий тонизирующий запах женского пота. Костя осторожно кладёт ладонь на плотную талию девушки и так в общей цепочке они семенят друг за другом за пределы проходной.
      На заводской площади стоит готовый к отправлению рейсовый автобус, в него садятся люди. Костя всё ещё продолжает придерживать Раю за талию, незаметно пожимая её, и тут неожиданно видит, что между ними и автобусом, как из ниоткуда, всплывает... Лида. Увидев Русина, она спешит навстречу со словами «Костя, Костя!», а он, застигнутый врасплох, невольно освобождается от Раи, идёт навстречу Лиде и... не знает, что ответить. Рая тут же куда-то пропала, растворилась в заводской толпе. Костя с Лидой отходят в сторонку и девушка спешит объясниться:
     – Ты не приехал и я подумала: что-то у тебя опять неладно с ногой. И вот, решила сама приехать, проведать. Мне кажется, ты не рад?
      Костя оглядывается, Раи нигде не видит и выдавливает из себя:
      – Нет, почему же? Очень рад, но как же ты меня нашла?
      Он чуть не добавил «чёрт возьми», но успел остановиться. 
     Лида объясняет:
      – Так ты же сам твердил: Загорск, Лоза... Нетрудно было.
      – Понятно. Знаешь, с ногой вроде ничего. Просто сразу навалилось столько хлопот... Ты извини меня конечно, я...
      Девушка молчит, не единого намёка, что увидела Костю с другой, которой тот секундами раньше втихомолку массажировал талию своей невинной ладошкой. Ничего не поделаешь, прогулка с Григорьевой сорвалась. Теперь Костя уже с Лидой двинулся по внезапно утерявшей романтическое таинство тропинке, коей перед этим собирался отправиться в искусительный поход с Раей. При обоюдном молчании они спустились вниз за окраину посёлка, перешли мощёный булыжником трак, тянущийся до деревни Шарапово, проследовали по тропинке дальше и в конце концов выбрались к полусонным истокам ещё не уверовавшей в свою свободу короткой, но полноводной речки. Лида с Костей прошлись вдоль одного из её начал, основательно углубившись в заросли кишащего гнусом ольховника. По этим джунглям они продирались, отбиваясь от комаров и уворачиваясь от секущих по лицам веток до тех пор, пока перед ними не открылась обширная поляна. На всё про всё ушло минут тридцать, показавшихся обоим нескончаемо долгими. Речка осталась справа. Её русло разбилось на множество заполненных неподвижной тёмной водой лабиринтов с бочагами, зелёная ряска на коих скрывала холодную глубину. Дальше дороги Русин не знал, ибо с Кондратюком они сюда не заглядывали и теперь Костя был не слишком рад, что тащил девушку сквозь такую чащу. Лида смиренно перенесла этот комариный переход, не выказывая досады, и лишь когда выбрались на свободное пространство, вздохнула с облегчением, заметив колко:
      – А нога-то у тебя действительно прошла, ни разу не приостановился.
      – Комары не давали.
      – Меня тоже искусали всю. Не знаю уж, где и чесаться, – добавила она с улыбкой.
      Блуждающая по заросшим промоинам пара, предпринявшая к радости гнуса этот бермудный променаж, приостановилась. «И чего я попёрся напрямую? Уж Рая, взяв за руку, обошла бы комариные владения какой-нибудь верхней тропкой», – подумалось Косте. Он огляделся. Метрах в шестидесяти слева – крупноствольный березняк. Он манил гудящей на ветерке живой зеленью, и молодая пара, свернув на боковую стёжку, углубилась в его белоствольные чертоги. Сегодняшний денёк выпал солнечным, сухим, комаров, не в пример ольховнику, в берёзовой роще почти нет. Костя с Лидой уже давно блуждают среди полосатых чёрно-белых стволов. Девушка пока молчит, а Русин пытается окончательно разобраться в своих отношениях с ней. Конечно, Лида на пять лет моложе, свежее и от этого привлекательнее Раи лицом, но интерес к её маковым щёчкам, нежащимся в удачном, – вынужден Костя признать, – лицевом овале, как-то вдруг отодвинулся в сторонку, обмельчал. Вперекор Лиде, в Рае есть что-то загадочное, манящее своей новизной и это обстоятельство вроде даже влечёт сейчас Костю к ней больше, – правда, неизвестно, надолго ли, ведь ровесниц Русин считал старушками! Возвращаясь мыслями к Лиде, Русин с бесстрастной очевидностью сознаёт, что чувства к ней, которые безусловно были на начальном этапе знакомства, теперь утратили свою притягательную силу, отчего он набирается духу наконец объясниться со славной девушкой. Для этого пришлось остановиться, глубоко вдохнуть свежего воздуха, и только затем объявить бессердечный приговор их недолгому роману. Выглядело всё прозаично и подленько:
      – А ты знаешь, Лида... Должен признаться тебе, что я... женат, так что дальше встречаться нам с тобой пожалуй...
      Лида изумлённо вскидывает свои светлые брови, она остолбенела, приоткрыла рот, силится что-то сказать, но чувствуется, что язык прилип к гортани. Наконец она справляется с грузом свалившихся на её голову пароксизмов и произносит:
      – Если ты врёшь, то такой способ избавиться от меня просто мерзок.
      Костя не оправдывается, а Лида, прислонившись к берёзе, вдруг беззвучно судорожно зарыдала. Бывший кавалер молча даёт ей возможность выплакаться. При этом он подмечает поразительную гармонию белокурой девушки с белоствольной берёзой, в которую она, закрыв ладонями лицо, уткнулась – хоть картину пиши! Его взгляд заставляет девушку повернуться, глаза мокры от слёз, Лида всхлипывает:
      – Сам, гришь, женаат, а со мной...ымм-ымм... молоденькой девчонкой...встречался иии был...ымм-ымм...не слишком воздержан...
      – Ноо... я же ничем тебя не обидел!
      – Нашёл...ымм...оправдание...ноги об меня вытер, в душу плюнул... Скажи, заачем знакоммился? Если нужна была же-енщина, то это так про-осто же устроить...
      Рыдание переходит в спазматическое содрагание всего тела, а Русин стоит, как истукан, зная, что утешать нельзя. Если проявить слабость, то, спустя час, они уже выйдут из леса мужем и женой, а связывать себя семейными узами с Лидой, Костя не хотел. Наконец, девушка почти успокоилась и рассуждает, обращаясь к берёзе:
       – Всю жизнь счи-итала себя у-умным человеком и так униз-ииться, дать волю чувствам...
       Дерево в своей вышине шевелит в ответ ветвями и шепчет что-то зелёными язычками листьев. Костя робко вмешивается в диалог:
       – Лида, может нам, это... назад? Ты пойдёшь?
      Девушка, вновь всхлипнув:
      – Конечно...хм...ум...пойду, не останусь же я здесь вечно.
      Оба возвращаются теми же комариными тропами, но не успевают пройти и половины пути, как Лида, не в силах  полностью справиться с горечью, вдруг круто сворачивает в ольховник, отвернулась и сызнова, конвульсивно задёргавшись, приглушённо зарыдала. Костя не подходит, не успокаивает, терпеливо дежурит неподалёку в ореоле мошкары. Для бедной влюблённой девушки комары сейчас нипочём. Она с трудом укрощает свои бурные сердечные ритмы, достаёт платочек, чтобы промокнуть глаза и высморкаться. Костя больше не торопит её и стоически ждёт, когда Лида окончательно справится с душевными муками. В итоге они снова бредут по тропе и выходят на бугристый булыжный трак, но не успевают добраться до посёлка, как отчётливо слышат звук мотора. Это возвращался в Загорск древний небольшой рыдван, дважды в сутки совершавший рейсы в Шарапово. Он был полон, но водитель остановил своего скрижащего мослами мерина и открыл дверь.
      – Не надо меня провожать, – чуть вновь не заплакав, взмолилась девушка. Она вскочила на подножку и протиснулась в салон, оставив Костю на дороге в неловком одиночестве. Дверь захлопнулась. Автобус, минуя поворот на Лозу, продолжил свой путь к станции, увозя в своём чреве Лиду вместе с фимиамом недорогих духов и утраченных иллюзий.
      Контакты Кости с Лидой после случившегося не прервались сразу. По взаимной инициативе они в течение ещё нескольких месяцев иногда встречались, но свидания не внесли внятного сдвига в их отношениях и окончательно свелись на нет. Ещё через месяцы Русин узнал, что Лида вышла замуж за русского венгра.
      Сам же Костя твёрдо решил жениться не «на Москве», а по любви и конечно же на девушке обязательно в стиле Маковского! Только вот путь «красоты волшебной раболепного данника» до встречи со своим идеалом займёт годы молодости.


                КОЛЯ  ЕСАКОВ  С  ДРУЗЬЯМИ  И  НАДЕЖДА  ОСТАПЧУК

      Сегодня Русин возвращался из ВНИППа и, когда садился в автобус на Лозу, к его спине буквально прилип кто-то. Костя подумал, – жулик, карманы обшарить решил, поэтому резко обернулся и увидел перед собой прилично одетого высокого молодого человека в сером пиджаке, кремовой сорочке и пёстром галстуке. Смекнув, что Костя застрял, молодой человек грубо подтолкнул его вперёд, продышав живой водкой, – должно быть незадолго пригубил:
      – Давай вперёд, чего споткнулся!
      – Не толкай, а то сейчас там будешь! – кивнул Русин на улицу. В ответ услышал:
      –  Сейчас ты там будешь!
      Затем оба петуха некоторое время стояли среди пассажиров автобуса, упёршись животами и уничтожая взглядами друг друга. Задира первым дал задний ход и, пообещав «уделать, когда выйдем», оставил Русина в покое. Надо полагать, во время езды сквознячок в салоне продул ему извилины, поэтому на остановке в Лозе он подошёл к обидчику и, протянув руку, сказал:
      –  Прости, парень, я не прав.
      Костин ровесник Коля Есаков оказался молодым специалистом, окончившим строительный техникум, и уже успевший отслужить армию. В Лозе он работал прорабом на строительстве многоквартирных домов для посельчан. После примиряющего рукопожатия, Коля пригласил Русина в гости в общежитие, обещал познакомить с другими ребятами и пропустить по рюмашечке. Костя, извинившись, сослался на усталость, которая в самом деле уже вольготно разливалась по его телу, перечёркивая любые огульные отступления, однако ненарочный знакомый не отставал: 
      –  Ну тогда давай съездим на танцы как-нибудь!
На танцы Русин согласился, пожал Николаю руку и они расстались.

     Культурное мероприятие не заставило себя долго ждать. Николай сообщил новому приятелю, что в городе состоятся танцы, в клубе «Лакокраска», куда Костя и ещё четверо дружков Есакова (двое – строители, двое – заводские), направились тихим субботним вечером. Перед этим Русин внёс вступительный взнос за знакомство, шесть рублей – по рублю на брата, включая и себя. Путь до клуба не близок, по дороге новые дружки-приятели размочили в привокзальном буфете весь костин денежный вклад за дружбу и, порозовев лицами, теперь уже без задержек добирались до увеселительного заведения. Должно статься, наряду с танцами в клубе вершилось ещё какое-то мудрёное торжество, отчего поголовно вся публика была на хорошем взводе. Парни и девки возбуждённо, не слушая друг друга, умудрялись что-то обсуждать, некоторые достаточно набрались, чтобы, пошатываясь, бесцельно слоняться по залу, но их своевременно направляли к выходу уверенные в себе парни, надо полагать, дружинники. В общем ералаше, прибывшая компания держала себя достаточно скромно, исподволь присматриваясь к полупьяным голоногим девкам. Одна из них вдруг рванулась к костиным приятелям со словами: «Ммне этти спонсы ннравятся, айда к ним!», но подруги втянули её назад, сказав: «Молчи, дура бешеная!».  Ребята засмеялись, тем не менее блеск их глаз при виде тёлок, таил взрывоопасность от случайной искры, и Константина это тревожило. Дело лишь за небольшой дозаправкой, чтобы полыхнуть в полную силу, однако буфет, слава Богу, закрыли до появления лозовских мушкетёров и сейчас все в зале с нетерпением ждали начала танцев. Наконец заиграла радиола. Звучит вальс, который вызывает вздох общего разочарования. Закружилось только несколько пар, но дальнейшему развитию праздничного настроения препятствует троица хулиганов, принявшихся вопреки льющейся из динамика мелодии отплясывать что-то современное и дикое в центре холла. Им делает резкое замечание дружинник: «Валька, Лёха, кончайте куролесить, не то выведем нахрен!». Для убедительности, он хватает двух плясунов за лацканы и, заговорщицки ещё что-то прибавляет, притягивая обоих к себе. Со стороны видно, как плясуны на такое обращение очень обижаются. Один из них, высокий спортиный малый, отшвыривает руку общественника и, не раздумывая, – хвать его кулаком в скулу! Тот не успел опомниться, как к хулигану присоединился тут же другой – дюжий парень среднего роста, по первому впечатлению – штангист-полутяж. Он стал отвешивать дружиннику один за другим тяжёлые удары снизу вверх по лицу, последовательно превращая его в бифштекс с кровью. Третий, высокий и худосочный, не отставал от подельников. Куда делись все другие дружинники, ответственные за порядок в зале? Их не видно, танцы приостановлены. Никто, в том числе и костины новые друзья, не кинулись на помощь избиваемому: ни тяжеловесный шлифовщик Толик Кобытев, ни рослые лыжники-разрядники Лёха Яковлев и Калмыков Виктор – тёзка коменданта Лозы, ни боксёр-легковес Женька Озернов – технолог из инструментального, ни естественно и сам Костя тоже. Есаков Коля вообще куда-то исчез, потом сказал, что приспичило в уборную. Избивали дружинника с остервенением, долго и молча, однако он, получая удары и обливаясь кровью, продолжал терпеливо топтаться между тремя экзекуторами, наверное понимая, – если упадёт, его затопчут ногами! Наконец, избитый в пух и прах общественник приелся своим палачам, и дебоширы, оглядывая зал, принялись налитыми водкой глазами искать следующую жертву. Все спешно отводили взор, остерегаясь встречаться с хулиганами взглядами, Костя тоже отвернулся и вполголоса говорит Озернову:
     – Женька, скажи ребятам, давай уделаем их, нас вдвое больше.
      Женька в ответ – так же тихо:   
      –  Не встревай – их клуб, пусть и разбираются.
      Оба они стояли на ступеньках, ведущих из коридора в холл, а бесчинствующая троица тем временем нашла усладу в лице двух каких-то парней, так что избиения продолжились с прежней силой. В итоге с этими тоже покончено, но кровь пьянит, стали искать других мягкотелых для отработки ударов. Ни намёка на чьё-либо сопротивление, холл мгновенно опустел – все бросились на лестницу и, расталкивая друг друга, заполнили под визг девок обширный коридор перед выходом. Хулиганы, видя, что работы им в холле больше нет, отправились вслед за толпой, видимо решив продолжить пришедшееся по душе прикладное мордобитие уже в коридоре. Они ступили на лестницу, гоня перед собой оробевшую, вмиг отрезвевшую публику, но Русин на этот раз не сдвинулся с места. Его захлестнула обида за всех, что не смяли этих трёх «тараканищ», не надавали им тумаков, прежде чем вытолкать на улицу. Двое «тараканищ», стараясь не глядеть на Костю, проходят мимо, а третий, крепыш, – за ними. Почему первые не решились Русина тронуть? Значит очко всё же чуточку играет! Костя неожиданно бьёт кулаком в твёрдый, как камень, живот третьего и, пока тот с удивлением воззрился на дерзнувшего поднять на него руку, мгновенно отскакивает. К Русину уже повернулся высокий, но тут Женька Озернов, с визгом подпрыгнув, как кошка бросается на хулигана и на глазах приятеля откусывает высокому приличный кусок носа, который выплёвывает под ноги. Кровь захлёстывает лицо парня и он при криках ужаса вокруг падает в беспамятстве навзничь. На Костю никто не нападает, все: «Ой, ой, зовите милицию!», «Звоните в скорую!», но где их всех сейчас взять? Где вообще телефон? Между тем, Озернов вытаскивает складной нож, – носил оказывается с собой, – раскрывает его и деловито вкладывает нож в ладонь лежащего. Некоторых стошнило на месте от свидетельства свершившегося, в том числе и Костю. Он видит около себя Есакова и Кобытева, они поволокли приятеля отсюда, и Костя попутно отмечает, как Озернов, размахивая руками, объясняет откуда-то всё-таки появившемуся милиционеру:
      –  Он ударить меня ножом схотел, я защищался!
      Затем истошные крики: «У них ножиии!», и почему-то ещё: «Пожаар!» (кричал вроде Есаков), затем – общее столпотворение, а Яковлев уже тащит Озернова из этой кутерьмы вслед за остальными приятелями на едва освещённую улицу. Дальше, компания мушкетёров несётся тёмными закоулками между бараков в непонятном направлении, но видно достаточно известному костиным друзьям поневоле. Через полчаса блужданий все оказываются около станции, однако на платформу не выходят. Есаков, отдышавшись, говорит Озернову:
      – Зачем ты, хрен моржовый, ему нос откусил, озверел? Теперь мы все втянуты!
     Озернов ему:
      – Так вы же все, б..., обоссались, а они Котьку бы, б..., уделали.
      – Да не могли мы, б..., шухариться, на нас телега пришла!
     Затем Колян интересуется:
      –  Ааа ты, Жень, в первый раз это так?
      –  Тебе всё, б..., надо знать?
     После сказанного, Озернов поворачивается к Русину:
      – Ну ты, Костян, тож даёшь, мудак. Провокатор! Раз уж случилось, язык за зубами держи теперь, не то знашь, што может быть?
      Костя улыбнулся и – уверенно:
      –  Знаю уже!
      Озернов на это мрачно хохотнул, после чего завершил разговор:
      – Однем словом, и здеся погуляли. Всё, пацаны, я пойду.
      – Куда, Жень, в Лозу?
      – В Лозе лучше никому не казаться покедва.
      Он пожал всем руки и рысцой направился в сторону станции. Яковлев произносит:
      –  На поезд он, што ль?
      –  Неет, на трассу двинет, попутку ловить до Переславля. У матери отсидится. Она училка, там ему и больничный липовый выправют.               
      –  А нам теперчи куда?
      Есакова осенило:
      – Есть куда! К Нинке, у нёё, б..., перекантуемся до зари, а там поглядим. Она вообще-т сегодня меня к себе приглашала – я не пошёл из-за этих [таких, сяких] танцев.
      –  Как так? И меня приглашала, – говорит Калмыков.
      –  Да что ты? Уже теплее! Всё, всё, идём к ней – на месте, б..., разберёмсь. Главное – переночуем у этой миледи. Ты, Костян, с нами?
      –  Давно уж с вами!
      Костя и четверо мушкетёров двинулись к миледи Нинке, о случившемся в клубе – никто ни слова, как будто ничего и не было.
      Нинка работала в Лозе в ОТК, имела оказывается двухкомнатную квартиру в Загорске и по слухам была мочалкой отменной, завод не жаловался. Она жила на первом этаже старого купеческого строения, так что через двадцать минут ватага приятелей находилась у её порога. В окнах – свет, и Есаков говорит:
      – Так, я стучу и вхожу первым. Там – туда, сюда, потом Витёк – ты, потом остальные, немного разыграем её сейчас.
      – Не буду её после тебя!
      – Да не хочу я уж с ней, просто так войду, а минут через пять – ты. Потом через пять минут – остальные тож.
      – Ладно, стучи.
      Коля вошёл в общие сени, постучал, а ватага затаилась во дворе под окном. Слышно – дверь открылась и Есаков тут же:
      –   Здорово, Нин! Вота, звала – пришёл.
      – Шож так поздно, Коль? Ты знашь, я уж спать собралася... ты чо эта мне лапу сраз за бизгалтер-т суёшь, остудись...
      Коля вошёл и друзья слышат, как дверь за ним захлопнулась. Калмыков взглянул на светящийся циферблат, засекая время, но прождал не больше трёх минут:
      –  Теперь я пошёл. За мной – вы.
      Витёк исчезает в сенях, стук в дверь, снова «Здравствуй, Нин, вот он и я!». Витьку не впускают, но он проталкивается со словами: «Чо ты, чо ты, Нин!». Подельщики хохочат втихомолку, а потом тоже отправляются и уже через десять минут все сидят за столом в просторной комнате перед красной как рак Нинкой и слушают осуждающий монолог Витьки Калмыкова:
      – Ну, чего ж ты, Нин? И мне сказала: «Приходи!», и Кольке сказала: «Приходи!», и Толику тоже...
      Нинка растерянно смеётся, трясёт головой, ей хочется что-то ответить, но в этот конфузливый момент по оконному стеклу – барабанная дробь. Калмыков срывается раньше хозяйки и отдёргивает занавеску. За стеклом – военный.
      –  Заходи! – машет ему Витька. Затем несётся к двери и сам открывает её с вопросом:
      –  Тебе, лейтенант, она тож сказала: «Приходи»?
      Лейтенант – обескураженно:
      –  Даа...
      – Вот вишь, Нин, и ему сказала «Приходи!». Слушай, микромайор, извини, что так назвал, ты не стой там, шагай сюда!
      Нина – красная, продолжает нервно смеяться:
      – Всё, всё робята, идить все отседва на хрен! Эт ты, Коль-ить всё подстроил, за то шо...
      – Постой, это не я, а ты всем сказала: «Приходи!», да в одно время!
      И – к лейтенанту со смешком:
      –  Правда, товарищч лейтенант?
      Его перебивает Калмыков:
      – И вота мы все здеся теперь! Вшестером на одну тебя, Нин, как ты схотела, – не хрен чай собачий! За это сначала выпить надо, так што – по рубчику на бочку!
      Витька шлёпает ладонью о стол, но Нина выдернула из-под него стул и принялась выталкивать, уже свирепо приговаривая:
      – А ну, идить на хрен все отсель, пьянь лозовская! Не то милицью позову.
      Первым уходит недовольный лейтенант. За ним – с хохотом другие. Просить рассердившуюся девку только переночевать – уже пустое дело, и вскоре вся честная компания шумно вываливается во двор. Русин говорит:
      – Не надо было с ней так, позволила бы покочумарить.
      На это Есаков живо отвечает:
      – Зато повесёлилися! А штоб ночевать – ты стал бы с ней сейчас трахенберг?
      – Нет!
      – Вот и я нет! А как же без того у неё?
      Включается Яковлев:
      – Скоро последняя подойдёт, поехали ко мне в Ляксандров.
      – Да у тебя с маханьей там одна комнатуха в коммуналке. Где мы поместимся впятером?
      – А мы к моёйной барухе пойдём, у няё комната большая.
      – Хм, не выгонит, как Нинка?
      – Договоримся, чай!
      – Ха, ха, хаа! Выбора нет, поехали, все согласны?
      – Конечно, поехали!
      Через два часа в Александрове вся ватага уже мирно храпит на ковре, расстеленном на полу комнаты Лёхиной «барухи». Под головами – у кого что! Русин подсунул стопку технической литературы с полки, ибо «баруха» оказалась инженером-химиком с телевизорного завода «Арсенал».
      В воскресенье проснулись часов в девять. Невзирая на неудобства, поспали бы ещё, однако пора приводить себя в сносный вид и отчаливать. Притом, каждый из ватажников ужасно хотел есть, но кормить такую ораву никто не собирался – достаточно и того, что переночевали. «Замаривать червячка» отправились в городскую столовую, в помещении которой царил настой запахов кислых щей и туалета. Лёха Яковлев потянул носом и блаженно зажмурился:
      – Пивом пахнет, а у нас и денег нет.
      Есаков нашёлся:
      – А у Кости есть. Костя, дай нам в долг на опохмел, сил нет терпеть.
      Костя на такую просьбу возмущается:
      –  Так вы уже взнос мой пропили, хватит с вас.
      Он корит себя за неосторожность показать им оставшуюся трёшку. Теперь Русин понимает, что не отвяжутся, если всего не выпотрошат, но пока ещё сопротивляется:
      – Да что вы пристали? Я хавать хочу!
      – В Лозе трояк тебе вернём, там же и пожрём всём разом. Ну, дай, не жидись, пойми плачовное состояние нашего сословия. Вишь, як руки трясутси!
      Все вытянули кисти рук и потешно стали ими трясти, словно тряпками. Ясно, долга не вернут, но всё же в конце концов Костя сдался. Не позавтракав, они вышли из заведения «Общепита», трёшка превратилась в привокзальном буфете в «ёршика» и разлилась по глоткам мушкетёров. Эффект действия коктейля натощак превзошёл себя уже через десяток минут в вагоне электрички, когда бравые мушкетёры возвращались в Загорск безбилетными зайцами. У приятелей ёршиком встали не только волосы на голове, но и обрывки мыслей, что сложно описывать, однако произвело впечатление на двух пожилых контролёров и они «зайцев» не тронули. Русин поспешил расстаться с новыми друзьями, незаметно поотстал и поскорее сошёл с задней площадки в Струнино. Надо бы дождаться следующего поезда, как-нибудь добраться до Загорска одному, а там без денег отшагать восемь км в Лозу. Кроме Русина, на платформу выскочила из передних дверей рослая девушка, которую Яковлев пытался удержать за талию, но она вырвалась. Затем, когда поезд стал отходить, все четверо высунули головы из верхних оконных проёмов и, тряся волосами, принялись с визгом улюлюкать Косте, девушке, всему опустевшему перрону, пока электричка не скрылась из виду, увозя одичавшую компанию.
      Следующая электросекция ожидалась согласно расписанию лишь через два с половиной часа. У Кости после вздоха разочарования не возникло желания зря топтаться по улицам уже знакомого Струнино, – серого, наводящего скуку посёлка. Чтобы скоротать досуг, он поддался соблазну приударить за сошедшей с поезда девушкой и через несколько минут стучал каблуками рядом, балагурил без умолку, озадачивая её своим девственным остроумием. Девушка была в костином вкусе – статная и очень миловидная, иначе сразу бы угасла платоническая вспышка с подвижкой на нечто большее, чем бесцельное шатание по пыльным тротуарам. Русин уже знал, что девице семнадцать, зовут Надя, живёт в Александрове, а в Струнино приехала погостить к тётке. Последняя жила достаточно далеко от станции и по дороге Костя, непринуждённо отстрелявшись армянскими анекдотами, закинул удочку насчёт дальнейших встреч. В ответ Надя сообщила, что у неё «ужо есть парень», с которым она дружит. Что ж поделаешь – дружит, так дружит! Отказ девушки Костя воспринял без слюнявого сожаления, сказав, что просто влюбился в неё, такую юную, с первого взгляда, но безусловно уважает Надин выбор. Естественно, ни в какого парня он не верил, посему на всякий случай назначил встречу на железнодорожной платформе здесь же в Струнино в последнее воскресенье июля, объяснив всё честно:
      – Срок достаточный, может вы, Надя, передумаете и решитесь встретиться со мной. Во всяком случае, я надеюсь.
      Надя промолчала, а в назначенный день на свидание не пришла. Тогда Костя, не довольствуясь очевидностью факта, бесцеремонно направился к надиной тётке, не представляя толком, на что рассчитывает и как будет принят, однако той дома не оказалось. На лавчонке у подъезда сидели двое пьяненьких земледельцев, они по очереди прикладывались к горлышку поллитровки, а после принятия крякали и шевелили влажными губами. Русин, растянув в почти искренней улыбке рот, с подчёркнутым дружелюбием обратился к ним, справляясь о соседке, однако в ответ услышал:
      – Тэк, Нюрка, ента, на поминках, чай, в Ляксандрве у своей сяструхи-т.
      Костя вздрогнул:
       –  Каких поминках?
       – Так яё плямяшку, Надьку енту, в бунт ентот в Ляксандрве застрялили-т! Там вся площадь кровью-т зошлася.
      Упавшим голосом, Костя продолжает спрашивать:
      –  Какой бунт, что всё-таки произошло?
      –  А ты хто таков?
      –  Яаа... жених Нади, а вы такое сейчас мне сказали!
Мужички ответили уклончиво:
      –  Да ня знам, шо там прзошло. Сказвут, чай милицья в толпу стряляла. А потом город, чай, закрыли-т, но щас ужесть открыли. Так ты-т сам, мил чловек, съездил б к ним, да узнал, раз жоних.
     –  К кому это «к ним»?
     –  К ентим, Остапчукам-от. Дай нам рупь на пиво, хоть!
     Так Костя узнал, что Надя ещё до свидания с ним погибла, застреленная в толпе вместе с другими протестующими и домой «жених» возвращался, невольно гнетомый ошеломляющей вестью. О «Кровавом хрущёвском воскресенье», случившемся 23 июля 1961 года в Александрове, мало кто ведал за пределами этого города, а люди, бывшие в курсе, помалкивали. Количество жертв по сию пору более, чем на порядок занижают и считают всё случившееся пьяным бунтом.
      Останься Надя в живых, вряд ли стала бы встречаться с Костей, – не из её он лесочка боровичок! Однако, сейчас Косте почему-то хотелось верить в обратное, а также в то, что лишь нелепая случайность разлучила их, лишив осмысленных человеческих отношений, а может и благих намерений. Не получилось.   
      К вышесказанному прибавится ещё скорби, ибо судьба костиных приятелей, весельчаков-мушкетёров, сложится тоже драматично. 
     Спустя годы не воротятся домой и на работу Яковлев с шутником Калмыковым и их нигде не найдут; богатырь Толик Кобытев, женившись и успев нарожать детей, сгинет от полученного ещё в армии облучения при чистке контейнера с урановыми отходами. 
      Коля Есаков уйдёт из жизни в тридцать с небольшим от цирроза печени, причём его жена покончит с собой, не перенеся смерти мужа. Вслед за родителями умрёт, повесившись под мостом за Лозой, старшая из двойняшек Есаковых, младшую людям удасться уберечь от петли и дальнейшая её судьба неизвестна. Так иногда в жизни случается, совсем как в войну: была семья и вдруг – нет её!
      По библии, Иисус Навин, крикнув: «Солнце, остановись!», задержал время. На смену многоцветию бесшабашной молодости приходит пугающе серая проза жизни – расклад унылый и жаль, что вешние годы окриком не вернуть назад, не прервать их аллюра.


                «ШЕСТИДЕСЯТНИКИ»
      
      –  И он здесь тоже! И он здесь тоже!
      К вышедшему из проходной Русину с возгласами восторженного изумления спешат из прибывшего автобуса Аля и Вовка Эльчиевы – супружеская пара из Баку, только что окончившая АзПИ. В нынешнем году часть их группы распределили в Лозу и именно в этот выпуск пытался включить костину фамилию Тофик. Фокус не удался, так что Русин... впрочем, читатель уже в курсе его приключений.
      Жизнь в Лозе и работа сошлись для Русина воедино и поглощали день за днём короткого северного лета. Он как-то забыл о готовящемся очередном прибытии молодых специалистов, пока однажды в будень не ворвалась в размеренный поселковый ритм волна свежеиспечённых инженеров из разных мест Союза. Кроме супругов Эльчиевых, Русин увидел и других бакинцев. Это – Лика Тейтельбаум, высокая (одного роста с Костей), довольно привлекательная лицом девица, входившая в своё время в третью сборную Азербайджана по волейболу. Под стать Лике комплекцией, её подружка Мила Ларина, – про неё ничего определённого не скажешь, кроме мученического желания поскорее выйти замуж; и держащаяся особняком Мила Юрасова – швабра с претензиями, над которой в институте похихикивали: «Хоть она дубовая, всё равно «мир;вая»». Кроме них приехали ещё семеро бакинцев: Гасан Гасанов, родом из Кировабада, умница, однако, как покажет время, любящий пригульнуть иногда до потери контроля над собой; Женя Ярошенко, выдержанный молодой человек, один из лучших студентов института; Орех Мелкумян, мать у него была полькой, дала сыну имя, непривычное российскому слуху. Он – приятель Жени Ярошенко, но в отличие от него беспардонен, не из брезгливых по части чёрной самореализации, знающий, что ему надо от жизни, и поэтому более других нацеленный на карьеру. Аля Эльчиева была в институте подружкой Мелкумяна, надоела ему, но поняла это, только когда «Орешек» прилюдно оттолкнул её руками от себя, вскрикнув: «Что ты пристала ко мне? Отстань от меня!». В Лозу Мелкумян приехал уже вместе с супругой Милой, отчего сразу три Милы добавились посёлку (появится ещё одна, из Ташкента, но не скоро). Шестым был Юра Кутуков, «Высокий блондин в стоптанном ботинке», – злословили работницы. Юра, не очень следящий за собой, слыл смышлённым парнем, с некрасивым лицом и головой, заросшей как у негра-альбиноса, мелковьющимися белёсыми волосами. Позднее он доказал, что на производстве является неплохим руководителем. Всплыли и недостатки: растревоженное похвалами зазнайство и упоённый восторг вышестоящими авторитетами вплоть до и.о. начальника шлифцеха Володимира Зраева из Харькова, личностью непонятной и неприятной. К минусам Кутукова можно отнести также его техническую ограниченность, которую он возмещал успехами в делах организаторских. Они-то и сыграли определяющую роль в его дальнейшей карьере.
      Наконец, последний из группы, Виталий Шутенко –  ущербный в смекалке, ядовитый в быту. В нём компактно уживались излишняя мнительность по отношению к окружающим с сиволапой язвительностью характера, чему возможной причиной являлась инвалидность – у Шутенко отсутствовали указательный и средний пальцы правой кисти, поэтому рука напоминала клешню. Говорили, что в сложной ситуации во время производственной практики, когда все запаниковали, Шутенко схватился за ремень шкива, пытаясь его остановить. И ещё один недостаток – «ненормативная порядочность по отношению к женщине», как шутил таганрожец Виктор Лежнёв, один из немногих, кто Шутенко знал близко. Вопреки колким насмешкам в адрес фигуранта, у Русина с годами сложилось уважительное отношение к этому пасынку судьбы.
      Русин выделил также двух армян из Еревана. Это – Вартан Нуразян и Армен Айвазян, – бесшабашные гуляки, большие любители русских девок, на поверку оказавшиеся в целом ребятами правильными и надёжными. Нуразян был маленького роста, мастер спорта по борьбе. Айвазян – полная противоположность приятелю: высоченный цветущий красавец-кабальеро, но слабый физически. Остальные приезжие – из российских городов и глубинок без намёков на рыцарские замашки. Зато любили величать себя «шестидесятниками» (звучит почти как «пятидесятники»* - ново-христианская секта евангелистов в США, прим. авт.), хотя обветшалым словечком никоим образом не могли прикрыть своей плюшевой сущности и многие лишь волею госпожи удачи оказались при дипломах в нагрудных карманах. По этой причине  безудержному самомнению их не было границ, у большинства и пьянству тоже, в общении чадили перегаром, кизяком и матерщиной.
      Тех немногих, кто сторонился такого антуража, считали выродками, годными к перевоспитанию с помощью                освящённых традицией приёмов. Костин «грибной» приятель Кондратюк назвал прибывшую фракцию «навозной полусотней» и предсказал, что со временем они ещё «позловонят».
     Он ошибался: смрадить «навозная полусотня» начала немедленно по прибытии, взявши намётом с места и внеся много смуты в рутинную поселковую жизнь.
   

                РАЯ  ЗУБКОВА

      Рая Григорьева не замедлила познакомиться с Эльчиевыми, побывала у них в гостях в финском доме, в котором завод предоставил супругам комнату. После этого события, Аля Эльчиева с предыханием передала Русину:
      – Костя, оказывается ты очень нравишься Рае ещё со студенчества! Она спрашивала, не жена ли к тебе приезжала из Баку? А я ей: «Насчёт жены, ничего об этом не слышала. Девушка у него там вроде была...»
      – Теперь уже нет. Спасибо, Аля.
      – Извини, а что я должна была ответить?
      – Всё совершенно правильно ответила.
      – Подожди, я...
      – Аля, не заморачивайся, всё правильно сказала, я пошёл.
      Через несколько минут Костя уже был в отделе и накалывал на доску кульмана ватман. Ему дали новое задание – разработать прибор правки к настольному шлифовальному станку, сконструированному самим шефом и почти изготовленному. Радивилин настолько уверовал в свою творческую непогрешимость, что, не проверив первый образец станка в производстве, запустил в серию ещё сорок девять. Половина работы, спустя положенный срок, была выполнена в металле, свежих чертежей не хватало, отчего Русину пришлось отправиться за амвон, в густо пропахшую нашатырём келью. Её использовали под множительную и предстояло заказать там дополнительные синьки. Начальница Анна Васильевна, – тридцатилетняя старуха с измождённым от вредоносных испарений лицом, приветствовала Костю:
      – Здравствуй, кабанчик! Синек, гворишь, не хватает?
      – Не хватает, Анна Васильевна, а почему – кабанчик?
      – Розовенький ты наш, а где записка от Радивилина?
      – ????
      – Мнёшься? Иди возьми у него: напишет – сделаем, нет – нет! Нам тоже не резон лишний раз окунаться в аммиак.
      Делать нечего. Русин развернулся и отправился к столу шефа, который в это время опускал на рычаг телефонною трубку – видно, с кем-то разговаривал.
      – Владимир Константинович, напишите записку, а то Анна Васильевна...
      Шеф глядит на Русина внезапно заслезившимися глазами, словно перед этим ему самому дали понюхать нашатыря. Он озабочен новой мыслью:
      – Константин Владимирович, решено... повременить немного с серией. Ступай (уже на «ты») в цех и проследи доводку станка. Понимаешь, что это значит?
       – В общих чертах, Владимир Контантинович.
       – Это значит – помогай слесарям, пока они не запустят под твоим присмотром станок и шлифовщик Чумичёв не получит с него первое кольцо экстра класса, понял?
      – А как же прибор правки...
      Радивилин перебивает:
      – Там другой есть, хотя и х,
      Шеф на мгновение осёкся:
      – ...в общем, иди занимайся. Что не так – звони мне сразу, ясно?
      – Хорошо, Владимир Константинович. Тогда я отправился?
      – Погоди, ещё вот что: если вдруг Хозяин... Ааа, здравствуй, Рая!
      Русин машинально повернулся, думая увидеть Григорьеву, но вместо неё к столу шефа спешила Рая Зубкова, – девица на побегушках из техотдела, «на лицо ужасная, недобрая внутри», но крепкая фигуркой, которую подчёркивала легкомысленно укороченная юбка, и по этой причине Рая имела успех у командированных из Куйбышева, Саратова и Томска. Москвичи ВНИППовцы не удостаивали Зубкову ни вниманием, ни пониманием, что конечно же огорчало щербатую красавицу. Сейчас Зубкова принесла Радивилину техотдельскую документацию, которую он обязан завизировать, но... не сразу дело делается! Шеф радостно улыбнулся Зубковой:
      – Раюша, вот мы отпустим Константина Владимирыча, и займёмся тобой...
      Рая, никогда не отягащавшая себя излишней деликатностью, резковато перебивает его:
      – Владимир Константинович, я спешу, взгляните и подпишите!
      Тем не менее, Радивилин, продолжая сладко улыбаться, интимно заглядывает Зубковой в глаза и отвечает:
      – А мне хочется с тобой рядышком посидеть...      
      Зубковой такие цирлихи-манырлихи надоедают и она грубо возвращает бумажного кавалера в рутинные реалии:
      – Эээ... не хочу с вами рядышком сидеть, не подписываете – не надо, пусть у вас лежат!
      Рая разворачивается и спешит из КБ почти бегом. Радивилин не ожидал такого базарного обхождения со своей персоной со стороны какой-то курьерши. Шеф полагал, что Зубкова, согласно своему рангу, присядет на стульчик рядом и он с милыми шуточками займётся просмотром техдокументации, а сейчас его при всех унизили. Кровь отхлынула от лица шефа, оно стало бледным, как смерть. Радивилин срывается с места и, опрокинув стул, мчится за хамкой, держа в протянутой руке листки, при этом зычно крича: «Рая, Рая, стой, возьми свои фи;говые липисдочки, прикрой подол!». Дверь из КБ оставалась открытой. Видно, как Зубкова, рыдая, стучит каблуками по лестнице вниз, а Радивилин швыряет ей вдогон веером странички документации. Их никто не кинулся поднимать. Шеф возвращается, садится на своё рабочее место и резко поворачивается к кульману. Надо успокоить нервы! В руке уже карандаш, Владимир Костантинович что-то пытается прочертить, потом бросает, вытягивает из пачки беломорину и тут же в отделе закуривает. О Косте забыл, а тот и не старается «лезть на глаза». Русин спешно уходит и, спускаясь по лестнице, осторожно перешагивает рассыпанные на ступеньках, словно гигантские осенние листья, фрагменты душевного контакта седого коня с чёрнявой пешкой.


                КОСТЮ  ПЕРЕСЕЛЯЮТ  В  КОМНАТУ  С КОМАНДИРОВАННЫМИ

      Сегодня наверное последний жаркий день. Русин дожидался в «предбаннике» мужской очереди в оккупированный женщинами туалет, – хотелось освежить потное лицо под краном, – и невольно подслушал громкий диалог директора с кем-то, доносившийся сбоку из открытой двери приёмной:
      – ...а мне секретарь горкома и говорит, – ты, мол, выписал Кондратюка из Куйбышева по распоряжению министра – его шурина, и ты теперь вне очереди дал ему трёхкомнатную квартиру, а это противозаконно. А я ему в лицо: «Мне просто очень нужен начальник очистки, потому и взял». А он мне: «А почему не взял Шемякина из Загорска?» А я ему в лоб: «Потому что пропьёт все очистные, а Кондратюка никто мне не навязывал. Просто, такой работник мне нужен. А вообще, вот если бы тебе сейчас сверху сказали: «Возьми!» Ты что, не взял бы? А мне никто не приказывал, просто такой работник мне нужен». Сказал я секретарю так и ты знаешь, он заткнулся.
      – Врага себе нажил, выживать начнёт.
      – Это мы ещё посм...
     Слышно, как кто-то плотно прикрыл дверь кабинета и звуки разговора оборвались. Русин осторожно заглянул за угол стены. В приёмной – пусто, секретаршу наверное отпустили с работы. Косте стало жаль, что койка Владимира Лукича теперь опустеет, – они сдружились. Подселят, не дай Бог, какого-нибудь пьяницу. Но получилось так, что после ухода Кондратюка, в комнату вселили семейную пару молодых специалистов, а Костю перебазировали в другой финский дом, на свободное место в пятикоечной гостиной, где обычно размещали командированных. Соседями были: откомандированный на двое суток из ВНИППа Гундарев Семён Семёнович, а также прибывшие на длительные сроки некто Куницын Алексей  – ровесник Русина из Таганрога и ещё один ровесник – Скрипкин Виктор из Ленинграда. Дополнял компанию Вадим с очень трудной финской фамилией, на шесть лет старше остальных. Оказалось, и он был из Ленинграда, отчаянный любитель преферанса, крепкий по части баб и выпивки. Вадим на совесть спутался с бакинкой Лариной, проводил с ней воскресные дни, по-деловому укладывая в свою скрипучую постель, а случайно застрявших обитателей выпроваживал с шутками-прибаутками, кого на кухню, кого на волю. Русину было неприятно, что Ларина, которую знал ещё с института, его нисколько не стеснялась. Наоборот, она, казалось, даже гордилась вниманием командировочного к себе, но на ночь любовничек не оставлял её – ночью надо спать! Вадим и Алексей – заядлые курильщики, перед сном потягивали в постели папироску, другую. С открытыми окнами ещё куда ни шло, но тут нежданно подкрались холода. Температура воздуха на воле ночью упала, в помещении почти такая же даже с закрытыми форточками, а топить начнут притом очень, очень нескоро. Некурящие Скрипкин с Гундаревым терпели – Русин не стал. Перед сном он обратился к командированному, – скромно, как к старшему по возрасту:
       – Слушай, Вадим, не кури в помещении на ночь, как же другим потом в этом смраду спать? Покури в передней.
      Откликается Лёха. Он принял за воротник и готов хоть до утра отводить душу:
      – Это ты иди и посиди в передней голой ж... на табуретке, пока мы курим.
      Вадим лежит поверх постели в одних трусах, своим видом показывая, что холод ему нипочём. Он сладостно затягивается, пускает в потолок густые серо-фиолетовые кольца и поддерживает коллегу:
      – А ты знаешь, Костя, как это здорово перед сном выкурить папироску...
      Лёха заливается в хохоте, а Вадим продолжает издеваться:
      – Нет, в самом деле, знаешь, какое блаженство, когда лежишь вот так на кровати, закрываешь глаза ии... затягиваешься? Ты сам зря не куришь. Закуришь – меня поймёшь.
      Русин вскаивает, все тут же притихли. На лице Вадима гуляет усмешка, однако глаза настороженно сузились. Ещё вчера Костя считал этого инженера почти интеллигентным человеком, но сейчас перед ним на кровати лежал обычный мерзавец. Вопреки ожиданию, он абсолютно трезв и думает, что Костя кинется к нему с кулаками, но тот подошёл к окну, приоткрыл створки и миролюбиво произнёс:
     – Давайте ребята тогда хотя бы немного проветрим.
      На всех дохнуло промозглой сыростью. Лёха завопил:
      – Закрой окно!
      Однако Костя уже лежит под казённым байковым одеялом и молчит. Тогда Лёха срывается с кровати, подбегает и с сердцем захлопывает створки, после чего выключает свет. Русин лежит и продолжает молчать. В свете уличного плафона он наблюдает, как Лёха пересекает комнату и брякается на постель. Тогда Русин встаёт и вновь открывает настежь створки, благо они в метре от кровати. Лёха срывается с койки, с матерщиной вновь подбегает, с шумом захлопывает створки, некоторое время стоит перед Костей, что-то беззвучно шепча, потом по диагонали идёт в свой угол и ложится. Едва он укрылся, Русин поднимается и вновь приоткрывает окно. Лёха опять подбегает и закрывает. Потом – к Русину и дежурит, но трогать не решается, хоть и высок сам, но хил. Долго стоять в трусах – холодно, однако едва он ложится, как Костя распахивает створки. Вадим не вмешивается, создал конфликтную ситуацию и теперь вкушает удовольствие от созерцания в полутьме, как долго ещё два придурка будут поочерёдно открывать и закрывать окно. Остальные укрылись с головами и делают вид, что спят. Лёха опять подбегает, закрывает створки, потом говорит Русину:
      – Последний раз предупреждаю: ты, это... перестань тут мне, это... хулиганить, а то... коменданта вызову.
      Как Лёха ночью выполнит угрозу – непонятно, но Русин чувствует, что оппонент от беготни по холодному полу босиком немного освежился и потрезвел. На этот раз Костя не распахивает демонстративно створок, открывает только форточку. Лёха подустал, больше не вскакивает с кровати. Видно, что решил примириться – Бог, мол, уж с ней, с форточкой. На таком молчаливом компромиссе инцидент завершается.
      Наутро Вадим ни свет, ни заря отправился к молочнице завтракать парным молоком (Русин пожалел, что показал ему дорогу, сведя с бабулей Шитовой), а Лёха – тот тоже ушёл куда-то спозаранку, может и на опохмел перед работой. Тут уж сам Бог велел – с командированного взятки гладки! После их ухода поднялись остальные. Семён Семёнович – мужчина пожилой, сейчас сипит носом, хрипит бронхами, – наверняка за ночь простужен и от Русина обиженно отворачивается. Он должен уезжать ранним служебным автобусом в Москву и начал быстро собираться. Когда скрипнула за ним дверь, Виктор шутит:
      – Ты что ж это, Костя, простудил нашего еврея?
      – Извини, а как с этим ты сам, русский?
      Виктор расхохотался:
      –  А с чего ты взял, что я русский?
      –  Да видно же!
      –  Представь себе, я тоже еврей, хоть и не простудился.
      –  Ты-то!?
      –  Да, евгхэй!
      –  И отец, и мать?
      –  Да, все евгхэи.
      –  Ну тогда, Виктор, извини что...
      Костя смущён, не может подобрать подходящего слова, а Скрипкин, смеясь, хлопает его по плечу и говорит:
      – Лаадно, Костюха, не тужься – еврей, там, русский, какая нам с тобой разница? Что я, чернож..., что ли? Пошли-ка лучше в «столовку».
      «Столовка» – это единственный столик в магазине у окна, где подкреплялись и втихомолку опохмелялись перед рабочим днём. 
      Вечером оба приятеля отправились в лес. После распада компании с Владимиром Лукичём (все помыслы «грибника» переключились на обустройство перебравшейся в Лозу семьи), теперь Костя вдвоём с Виктором бродят по дебрям в поисках поздних подосиновиков. Если удаётся что-то набрать, приносят в общежитие и кипятят в солёной воде. Затем вытаскивают чью-то брошенную сковороду и жарят отваренные грибы на газовой плите, заправив их луком и постным маслом, к полуночи наедаются, как удавы, однако крепко спать им такой поздний ужин не мешает. Приглашают всякий раз к трапезе Вадима, который из осторожности уже не курит ночами в постели, но от грибов отказывается, говорит, что у него от них пучит живот, как же лежать тогда с женщинами? Лёха тоже грибы не любит. Под Таганрогом таких даров леса нет и он их считает отравой. Виктор возмущается:
     – Какая к чёрту отрава? Это обычные подосиновички и опятки! Вот к нам раз приехали два охотника из Харькова, уток пострелять в ленинских местах. Набрали они там лукошко мухоморов, сварили с солью, съели и сказали: «Хоорошие грибы!» И ничего! А ты – «Отраава...» Разве опята отрава?
      Однако переубедить Лёху не удалось.
 

                ЗНАКОМЬТЕСЬ: МОЛОДОЙ  СПЕЦИАЛИСТ  ИЗ  КУРСКА
                КОЛЬКА  ИВАНОВ!

«И был бы ты герой, да глуп»
               (Неизвестный автор)

      В два ночи кто-то с грохотом вваливается в «ночлежку», с матерщиной вышаривает на стенке выключатель. Свет зажигается, Русин поднимает спросонья голову и видит прущую к свободной кровати, на которой раньше спал Гундарев, здоровенную Свинью.
      – Что смотришь?! Что смотришь?! – визжит на Костю Свинья и тот снова укладывается. Лёха возмущается:
      – Потише ты, эта... охренел, что ли?
      Свинья отвечает матом – своём родном языке:
      – А пошёл-ка ты....!
      Указывается конкретный детородный орган. Лёха обижается на такое отправление:
      – Чтоо?
      – Что слыышал! Отвернись, ...твою мать, к стенке, пока в хлебало не врезал.
      Свинья подошла и встала в угрожающую позу, Лёха отвернулся. Никому не охота ввязываться, лучше доспать часы перед службой, а там будет видно. Вместо туалета, Свинья по-быстрому сбегала за порог, потом начала раздеваться и разуваться. По помещению загулял освобождённый дух гнилых носок в комбинации с острым благовонием нестиранных трусов. Наконец Свинья гасит свет и укладывается в свежезастеленную кровать. Захрапела, захрюкала на всю ивановскую почти сразу же.
     Так обитатели общежития познакомились с Колькой Ивановым, молодым специалистом из Курска, пьяницей, дураком и дебоширом.
      На другой день после работы Русин оказался невольным свидетелем, как Колька Иванов за что-то молотил ногами около другого общежития Гришку Азина – вздорного по характеру мужичишку, инвалида войны. Окружающие молча наблюдали, с какой радостью Свинтус в назидание прочим занимается самоутверждением на новом месте. Кто-то громко вскрикнул: «Милиция!». Тревога была ложной, однако Иванова словно ветром сдуло, знать имел уже приводы. Остальные тоже стали расходиться. Пьяный, побитый Гришка Азин подняться сразу не мог. Опираясь ладонями о землю, ему удалось лишь прислониться спиной к забору, вытянув перед собой ноги. Где-то за углом тарахтит мотоцикл. Его седок, заправленный этилом на всю бутылку (среднестатистическая норма), врывается на своей сумасшедшей лошадке в проулок и, не снижая скорости, прокатывается по вытянутым ногам Гришки. Поняв, что совершил наезд, мотоциклист наддаёт жару и через несколько секунд исчезает в кустах у шараповского шоссе. Гришка не сразу осознаёт случившееся. Только секунды через три раздаётся его сначала обиженный, а потом всё отчётливее повинующийся всесилию боли вопль:
      – Оой, оой, оооой...!!! 
     Откуда ни возьмись опять появляется народ. Люди окружают Гришку, громко галдят, кто-то спешит вызвать служебный автобус, остальные поднимают и собираются нести воющего мордвина к проходной, чтобы отвезти в загорский травмопункт, одним словом, каждому нашлось благое дело. За костиной спиной послышался невнятный шум. Он повернулся и показалось, что мелькнула и исчезла за дверью их дома крупная фигура. Пока раздумывал, кто бы это, отметил, как от толпы отделились Скрипкин и Лёха Куницын. Приближаются решительные, переговариваются:
      – Ишь, сволочь, сбежал.
      И – к Русину:
      – Идём, Костян, уделаем его!
      – Кого, мотоциклиста?
      – Нет, тот удрал. Этого... как его...
      Русин не против. Втроём вваливаются в комнату и видят, что Иванов, не разувшись, укутался одеялом и отвернулся к стенке, на всякий случай притворился спящим. Молча, все набрасываются на него разом. Виктор, навалившись, прижал подлецу руку и ноги, Костя сходу навернул на голову подушку и, прыгнув сверху, крепко сжал  башку  коленями, а Лёха принялся безостановочно, словно боксёр на тренировке по мешку с опилками, от души молотить Иванова кулаками в бок, в спину, в бок, в спину... Тот извивается, что-то мычит матерное, но скинуть с себя исполнителей приговора не может. Наконец, экзекутируемый утих. Не задохся ли? Парни разом свалились с него, перевернули – Иванов звучно сопел, он безмятежно спал. Может Русин прижал коленями сонную артерию и подлец отключился? Лёха твердит скороговоркой:
      – Всё, пацаны, уходим! Он нас не видел – нас здесь и рядом не было.
      Подельники по одному выскользнули за дверь и, не сговариваясь, двинулись в сторону леса.
      – Скажем, грибочки собирали? 
      На возбуждённом лице Скрипкина – подобие улыбки. Лёха оживляется:
      – А теперь пусть он думает, кто же это его так уделал?
      – Не сдох бы совсем.
      – А нас там и нет, мы ещё раньше ушли по грибы.
      Костя шутит по-идиотски:
      – Ушли по грибы, придём по гробы.
      Виктор дёрнулся, словно его обожгло, а Лёха взглянул на Русина, как на полоумного:
      – Не бзди, не сдохнет, а сдохнет – туда и дорога. Главное – мы должны вместе и твёрдо: в комнате не были, ходили за грибами и всё тут.
      – Да ты же грибы на дух не переносишь!
      – Да никто не знает, – натянуто смеётся Лёха.
      – А Вадим?
      – А он мой... ну вроде кореш. Слабо? А просучит – на себя всё возьму. Так устроит?
      Все трое дружно захохотали, разом выйдя из душевного неуюта. Хилый Лёха оказался не хилый духом, Костя его зауважал.


                ШУТКА

      Вернулись к полуночи, только вместо грибов принесли закутанное в майку и две рубахи осиное гнездо, – наткнулись на него в ольховнике. Вопреки зависшей неопределённости с Ивановым, вздумали пошкодить и только Господь Бог ведает, чего это им вдруг втемяшилась в голову такая шалая идея. В посёлке – темнота, вроде никого и не встретили по пути. Опасную ношу предварительно основательно вымочили в ручье, освободили от рубах и швырнули раскисшее мессиво в майке за порог дома, где жили девки-работницы и молодые специалистки – входные двери тогда не запирались. Когда осы ночью подсохли и выбрались, то начали от злости метаться по комнатам. Девки проснулись, в дверь не выйти, стали визжать и прыгать с подоконников на улицу в одних ночных рубашках, будя округу. Визг, крики, люди в других домах ничего не поймут, прилипли к оконным стёклам и видят, что какие-то белые привидения мечутся по посёлку. В конце концов во всём разобрались и разместили девок по домам – не будут же они ночевать вместе с осами! Шкодливая троица в это время стояла в темноте у окна своей «ночлежки» и подленько хихикала, глядя на кутерьму людскую. Ни Вадима, ни Иванова с ними не было. Вадим наверное сегодня супротив своему же правилу – ночью только спать!, до утра резался в преферанс с Дубинским и Грибановым, а Иванов ещё до прихода подельников убрался от греха ночевать в другой финский дом, самовольно расположившись на свободной койке. Назад больше не вернулся.
      Хулиганство с осами сошло с рук. Всё списали на сумасбродных гуляк-строителей из Новосёлок по прозвищу «Дикая Дивизия». По-пьянке они частенько бесчинствовали, а в тот вечер устроили образцовый мордобой в клубе и затем скрылись.
      Наутро первым в осиный дом осмелился войти Ваня Самила, – специалист тоже молодой, но в среднем старше прочих годков на десять, уже успевший и повоевать добровольцем с немцами, и тяжело раненым полежать в госпитале, а в мирное время поработать с женой Ликой на целине, и закончить Курский машиностроительный институт. Сегодня в промозглое воскресенье у дверей злополучного дома собрались его обитательницы, одетые в то, во что их обрядили сердобольные соседки. Вместе с ними сейчас топтались перед домом комендант Калмыков, спецуборщица тётя Нина, её мужичишко, истопник Прохор, – карлик, готовивший угольные печки к сезону, и несколько зевак. Все, затаив дыхание, ждали появления искусанного безжалостными насекомыми Вани, а он вышел из дома цел и невредим. На конец швабры Ваня поддел грязную тряпицу, которая раньше называлась костиной майкой, в ней – раскисший ком глины. Это всё, что осталось от осиного гнезда. Ваня торжественно пронёс ком к мусорному ящику, под шутливые аплодисменты вывалил в него потерявшую убойную силу адскую смесь и важно объявил:
      – Армейская разведка поработала, мин и ос нет, можете заходить!
      Затем как-то уж слишком независимо отправился в свою келью. Молодые женщины облегчённо вздохнули, но всё-таки недоверчиво, постоянно озираясь по сторонам, буквально на цыпочках стали входить в дом. Прошло несколько минут, прежде чем двери вновь открылись и в них появились недовольные Лика Тейтельбаум и Мила Ларина. Обе направились прямиком к дому, где поселили Самилу, а тот уже сам спешил им навстречу и останавил делегацию на полдороге. Лика – в крик:
      – Ваня, ты что это повыкручивал наши цветные лампочки в комнате и туалете? Мы для тебя их купили?
      – Я? Повыкручивал!?
      – Да, ты, кто же ещё? А ну-ка вверни назад!
      Показалась другая Лика, ванина жена – симпатичная харьковчанка с большущими зелёными глазами. Ваня говорил, что именно глаза его приворожили и он женился. Лика с удовольствием вступила в перепалку:
      – Вот, сделай им хорошее, так ещё и в воровстве обвинят!
      Калмыков слушает этот базар, затем пытается всех урезонить:
      –  О чём там разговор? Я вам другие сейчас вверну.
      Включается Ваня:
      – Да я сейчас выверну у себя свои и принесу вам!
      Понятное дело, они с женой ещё не успели заменить лампы. Тейтельбаум презрительно отмахивается и со злостью съезжает на азербайджанский акцент:
      – Эээхь, чяхянямаа!*(«Наплевать!», «Да пошёл ты!», азерб.) Ничего не нада, э!
      – Я вам куплю и принесу...
      – Чяхянямаа! Не нада, э! Своей жене вкрути в уборной, чтобы она всё своё видела в розовом цвете, э!
      Мила Ларина тоже что-то бубнит, но звук её голоса тонет в общем гуле. Наконец, Тейтельбаум успокоилась и обе возвращаются в свой дом. Люди стали как-то нехотя, расходиться. Рядом с Русиным идёт Рая Григорьева, странно, что он её не заметил.
      – Здравствуй, Рая!
      – Здравствуй, Костя. Ну, как поживаешь?


                – ДЕВОЧКА  РАЯ, ЧТО  ТЕБЕ  НАДО?
                – НИЧЕГО  НЕ  НАДО, КРОМЕ... МУЖА

      Костя не успевает ответить «хорошо», как Рая спешно добавляет:
      – Ты знаешь, а я с понедельника в отпуске.
      – Вот здорово! И какие, осмелюсь спросить, планы?
      – Сегодня вечером лечу в Баку, а оттуда – домой, в Баладжары. Надо родителей повидать. А у тебя какие планы на сегодня?
     Понятно, к чему клонит, и Русин отвечает:
     –  Я провожу тебя, Рая, до аэропорта, ты не против?
     Сказал сгоряча, не подумал, удастся ли после таких проводов добраться к утру до Лозы, чтобы выйти на работу. Рая разумеется не против:
      – Нет, конечно, даже очень рада. Только мне ехать надо сейчас же.
      – Тогда я схожу и быстренько переоденусь.
      Через пятнадцать минут Русин подошёл к автобусной остановке, где Рая ждала его с тяжёлым чемоданищем.
      Уже в электричке к ним присоединился Колька Прилуцкий – молодой специалист из Харькова, сейчас он тоже ехал из Лозы в Москву. Все трое уединились в углу вагона. Колька – напротив, Костя с Раей рядом, в ногах – чемодан, он большой, на верхнюю полку для багажа не закинешь. Едут и напевают вполголоса песенки подросткового возраста, как-то «Сиреневый туман», «Дождик на улице» и пр. Причём, Рая достала из сумочки блокнот, авторучку, с подсказки Коли записывает и тут же подучивает слова некоторых куплетов. В Абрамцево ввалилась молодая компания с гитарой, расположилась позади и один из братвы с жаром ударил по струнам – сам чёрт не брат!
     – Иээххь! Жизнь наша блатнаяаа... Гитара плачеет, струуны рвутсяаа...
     Его подбадривают:
       – Давай, давай Толян, рви душу!
       –  Иээхъ...
      Гитаристу подпевает теперь вся братва. Глотая горечь куплетов, парни заунывно затянули в разноголосицу крамольное:
      – Иээххъ! Да чрез поле-т яровооеее... Да чрез рай-потреб-союуззь... Да чрез Сталина-армяшкууу... Да без штанов уж остаюуусь... Иээх, малина ты малина, хрен Хрущу до Сталина... Хрущ верхом, як на коне, скачет жо... на свинье, к окияну-берегу – догонять Америкуууу...
      С противоположного конца вагона вошли контролёры.
       – Ваши билеты!
      Проверяющие, щёлкая компостерами, дошли до песняров, а у тех конечно же билетов нет. В дальнейшем – обычный история. Контролёры требуют предъявить билеты, в ответ парни тянут куплеты под гитару. Контролёры – терпеливо:
     – Ваши билеты, пожалуйста.
     Опять в отзвук только унылая песня с предыханиями, она бесконечна. В конце концов ревизор махнул рукой помощнику:
     – Пошли дальше – нализались с утра и воют, как волки, непотребное... Ваши билеты! – обращается он к следующим пассажирам. Рая предъявила сезонный, Колька – талончик, а Костя замешкался, шаря по карманам. Ревизоры ждут, Костя продолжает шарить, пока у железнодорожных служащих не проявляются признаки подступившей радости:
      – Что, не нашли билета?
      – Нету!
      – Почему не взяли?
      В ответ – Костя трагически:
      – Денег нету! Получаю мало...
      – Раз нету денег, давайте ваши документы. Оформим штраф, потом уплатите.
      Контролёр приготовился заполнять штрафную квитанцию. Куплеты «Дождика на улице» забыты, Рая и Коля с превосходством честных советских граждан твёрдо смотрят мимо Кости, который сам по себе и к ним отношения не имеет. Бывшему компаньону стыдно, он продолжает копошитья в карманах, гремит мелочью, затем неожиданно вытягивает на свет Божий злополучный билетик и отдаёт ревизору. Тот проверил число и зло взглянул на Русина:
     – Разыгрываете нас?
     Костя виновато моргает глазками, молчит. Делать нечего, ревизор пробил компостером талончик, протянул его владельцу, но подшивку с квитанциями не упрятал назад в планшетник. Бригада срывает настроение на безбилетниках с гитарой:
     – А вы, молодые люди, всё-таки платите штраф или пройдёмте с нами.
     Молодые люди обескуражены, медлят – ведь их перед этим оставили вроде в покое! Но ревизор неумолим и зычно приказывает:
      – Все поднялись и прошли вперёд!
      – Да вы же нас...
      – Кому сказано: вставайте и идите, пока на вызвали наряд. Будете упираться и хулиганить – сядете!
      Братия с гитарой вынуждена подчиниться, их уводят в соседний вагон. Колька и Рая осуждающе молчат до самой Москвы, им стыдно за Костю, его скоморошный номер. После Москвы-3 Николай поднялся и, не сказав ни слова, стал протискиваться вперёд. Рая тоже встала, взялась было за чемодан, но Русин опередил её, раньше схватившись за ручку фибрового ящика. Электричка наконец останавилась, автоматические створки дверей расходятся и Прилуцкий в числе первых выпрыгнул на перрон, в толпе его уже не видно. Костя с Раей тоже двигаются по перрону, влекомые людьми. Правая рука устаёт нести чемодан, Костя перекинул его в левую и тут... о чудо! Рая взяла своего спутника под свободный локоть, проворковав:
      – Ты, Костя, не убежишь с чемоданом от меня?
      Костя пытается тоже шутить:
      – О чём ты? Мы же вместе летим в Баку к твоим родителям!
      Рая взглянула на Русина снисходительно и молчит, потом произнесла:
      – Пока же давай съездим с тобой в Химки, в одно общежитие, – мне надо увидеть подругу. Ты не возражаешь?
      – Что ты, конечно нет.
      – Тогда сворачиваем на Ленинградский.
     Оба подходят к кассам и Костя плутовато спрашивает:
      – Как насчёт сезонки?
      – Ха-ха-ха, по этой дороге у меня нет!
     Русин берёт два билета в оба конца до Химок. Рая ждёт в сторонке, сейчас они вдвоём, и девушка воспринимает костино джентльменство как должное. В вагоне сидят друг против друга, лирических песен не поют, только разговаривают. При этом Костя пытается невзначай коснуться раиной ладошки, но девушка начеку и отдёргивает руку. Спутник не навязывается, продолжает о чём-то балагурить, пока Рая не объявляет:
      – Всё, Костя, сходим.
      Русин уже привычно хватается за чемодан и спешит за девушкой. Как же она сегодня ему нравится! Бесподобна, в пору предложение делать, будь, думает, сеньорита помоложе и... дыхание посвежее! А вообще-то, что за глупость? Где Костя этого бреда набрался? Не от отца ли? Ну и что, если ровесница! Зубы и гланды – тоже можно подлечить. Русин тащит чемодан и продолжает раскручиваться в мыслях. А вот, думает он, возьмёт и сделает сейчас предложение Рае! Вдруг согласится? Раньше бы с радостью согласилась, но время упущено. Так, делать или нет? Надо решать прямо сейчас же или никогда! Ерунда, ничего не выйдет: Рая – не фея с крылышками в облаках и к Косте уже охладела. Причина тому – избыток «проколов» с его стороны, переваливших «невозврат», а женщины, у которых за плечами четвертак, приземлены и шуты им ни к чему. Томимый такими досадными предположениями, Русин подошёл с Раей к общежитию молодых специалистов – тёмной шестиэтажной громаде, стоящей со сталинских времён. Они вошли в подъезд и Рая объявила:
      – Зачем тебе с тяжёлым чемоданом подниматься? Подожди внизу, я минут на десять.
      –  Лучше подожду на улице.
      –  Хорошо, я скоро.
      Скоро, так скоро. Рая поскакала по лестнице наверх, а Костя машинально взглянул на часы, засекая время. Ужасно хочется в туалет, что же делать? На вокзале не сходил, стеснялся, а теперь... Постоял, постоял в подъезде, не выдержал, ведь произойдёт конфуз! Костя рискнул, – прошёл за лестницу в глубокий тёмный, уже не раз мочёный угол, после чего, облегчённым вышел с чемоданом на улицу. Рая появилась действительно быстро, чуть ли не следом за ним и, слава Богу, что не раньше. А то ненароком побежала бы под пролёт искать свой чемодан. Небо нахмурилось, пошёл редкий крупный дождь. Русин собрался назад к станции, но Рая взяла его за ладошку и потащила через улицу, затем ещё через какую-то площадь к автобусной остановке.
      – Отсюда нам проще!
      Ну, что ж, бес с ними, обратными билетами на электричку! Так, рука за руку, словно в детском саду, и вошли они в автобус. Свободных мест хватало, однако Рая с Костей, обременённые ручной кладью, встали на задней площадке. Тряслись, точа балясы, почти до Сокола, где пересели на троллейбус до центра. И вот наконец оба вышли у гостиницы Москва – огромного розовогранитного монолита, удачно вписавшегося в центр города. Оба радостно возбуждённые, нога в ногу шагают до угла, к кассам Аэрофлота. Там остановка рейсового автобуса, который доставит Раю вместе с Костей в аэропорт Внуково, а оттуда... уж и до Баку рукой подать, и как это было бы неожиданно да здорово появиться и предстать перед её родителями! Почему не помечтать? Прилететь и остаться вдвоём с Раей в родном городе, послав к шуту Подмосковье, да и Москву со всеми её никудышными соблазнами в придачу! Жить надо проще на Белом Свете! Сбоку чужой недовольный голос возвращает Русина в реальность:
      – Бродяги, вы где ходите?
      Костя резко оборачивается. Перед ним – высоченный дядя с резкими чертами смуглого кавказоидного лица, которое разумно бы назвать интересным, если не замысловатая паутина глубоких морщин и обстоятельная лысина, подчёркивающие немалый возраст обладателя. Рая высвободила руку и засуетилась, без зазрения совести оправдываясь перед высоким:
      – Я была в общежитии, девочки сказали, что ты немного подождал и ушёл заказывать себе билет на Киев.
      Мужчина усмехается:
      – Хм, «немного подождал», говоришь! Да я ждал тебя с самого утра, ведь мы договорились, что...
      И тут Костя, уразумев наконец двусмысленность своего положения, прерывает их почти семейный диалог словами:
      – Всё, Рая, дальше без меня, я пошёл.
      После этой фразы, соломенный жених, аккуратно ставит чемодан на тротуар, а раин кавалер немедленно подхватывает его, пробует на вес и ограничивается междометием: «Ого!». Рая не считает необходимым мужчин знакомить. Она поворачивается и сыпет скороговоркой:
     – Ой, Костя, спасибо тебе за помощь! Передай привет Але Эльчиевой, я не успела с ней попрощаться.
      – Обязательно передам!
      Ясно, мисс Григорьева просто не захотела связывать себя с Эльчиевыми возможными бакинскими поручениями.
      Тем временем Раин возмужалый кавалер протягивает Русину на прощание свою широкую ладонь, но тот не замечает, быстро разворачивается и, махнув всем рукой, уходит в сторону метро. Затылком Костя ощущает взгляд Раи, преисполненный любви к себе, – она дождалась момента, унизила Русина и видимо это доставило ей немалое удовольствие. Может, в отместку за свою былую женскую слабость к Косте? Трудно вникнуть в помыслы женщины.
      Вскоре Григорьева выйдет замуж за своего избранника и навсегда переберётся в Киев. С Костей она никогда больше не увидится, лишь перед отъездом не выдержит, встретит Русина у проходной с улыбкой на губах и, вертя бёдрами, словно маятником, странно выскажется:
      – Как поживает наш спортсмен, который когда видит меня, чуточку усмехается?
      – Рая, ты чуточку фантазируешь.
      Григорьеву не устраивает костин ответ. Она сдерживает себя, но душа рвётся наружу:
      – Да, пусть мой муж... в годах...
      – Кто бы возражал, главное, чтобы тебе...
      – ...иии... пока не инженер...
      – Так, он станет им, не тоскуй!
      – ...однако, в отличие от других будет меня всю жизнь на руках носить!
      Вместо того чтобы согласиться с этим тоже, уколов: «А ручки не устанут?», Костя попадается на удочку:
      – А кто эти другие, Рая?
      – Не мечтай, не ты конечно. Ты вообще вряд ли кому здесь будешь нужен, это я тебе предсказываю!
      Косте не по себе от ощущения её возможной женской правоты, но почему же так жестоко? Чем он эту дамочку огорчил? Русин чувствует, кровь отхлынула от лица и он тут же отсылает довольной Григорьевой «кусманчик» хамства:
      – Допакуй своими предсказаниями чемодан, прыгай с ним на ручки дяде и отправляйтесь оба с Богом, старушка. Следи только, чтоб дядя грыжу не нажил!
      Сказал и ушёл. Григорьева тут же выкрикнула вслед что-то обидное, но Костя уже скрылся за проходной. На такой чувственной ноте и расстались.      


                ПРИБОР  ПРАВКИ  И  ВООБЩЕ  О  СТАНКЕ  РАДИВИЛИНА

      На работе проблемы. После сборки станка, пневмоавтоматика никак не желает выполнять то, что ей предписано. Русин пытается объяснить это малым диаметром входного патрубка подачи воздуха. Шеф категорично возражает и чеканит, как по металлу:
      – Это тебе не гидравлика, где площадь входного отверстия должна равняться сумме площадей выходных. Это – пневматика, воздух сжимаем!
      В конце концов он всё же разрешил переделать пневмопанель под больший диаметр патрубка, на всякий случай. Расчёт сложен, для подстраховки Русин увеличил входной диаметр вчетверо – всё же это меньше, чем размер шести выходных, но когда система заработала, шеф комментировать не стал.
      И вот наконец станок готов к испытаниям и ставят к нему лучшего шлифовщика завода – Чумичёва. Стоит рассказать о нём немного. Чумичёв – шлифовщик-виртуоз, однако страдал запоями и однажды напился дома до чёртиков. Вредная тёща еле уговорила его лечь спать, но в постели случился конфуз: обмочился по самую шею и проснулся. Тут всё ясно – виновата тёща. «Ты что», – кричит, – «пока я спал, под меня ведро горячей воды вылила?!», и принялся бегать за виновницей по всему дому с воплем: «Уррою!». Спасибо соседям, удержали, – а то действительно убил бы и закопал где-нибудь в огороде. После этого случая дорога одна – в наркодиспансер на принудиловку. Вышел из диспансера, как стёклышко, вспоминать не желал, что был алкоголиком. Теперь он сидит за опытным станком, словно пилот-испытатель в кабине нового летательного аппарата, и пробует проалмазить шлифовальный круг. В «размер» не попадает, пробует ещё несколько раз, наконец встаёт и объявляет приговор:
      – Скажите Радивилину, его прибор – на букву «х», но не от слова «хороший». Если не верит, пусть сам алмазит, а уже опосля ентого попробует попасть... ясно дело, куда.
      Чумичёв прав: задумка подвода круга к алмазу со стороны, противоположной зоне контакта с изделием, затем компенсационная подгонка «под размер» – заведомо порочна, «микрона не поймаешь». Нужна сложившаяся годами старая лобовая схема правки, при ней не требуется ручной корреляции. Но в таком случае изначально пропадает «новизна», а с нею и возможность заявки на изобретение, с чем Владимир Константинович пока ещё категорически не желает мириться. Таким образом Русин оказался в роли Хоттабыча, которому надлежало, не нарушая идеи замысла шефа, сделать конструкцию правки работоспособной, то есть и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Слесарь-сборщик выразился конкретнее:
      – Вы хотите с боссом обоср... и штанов не запачкать. Так не бывает, уж я знаю.
      Что ж, значит действительно знает. Словом, Русин с заданием не справился, в волшебники не вышел. Радивилин его не журил, просто решил подключить к решению своей проблемы человека поголовастее, а кто же им ещё мог быть, как не начальник инструментального цеха Семён Львович Рубинов! Он приехал из Куйбышева, где развёлся с первой женой, женился на другой, после чего перебрался с ней в Лозу. Тогда многие так поступали. У обоих супругов – возраст уже предпенсионный, и тут – радость: у Рубиновых скоро родится ребёнок. Семён Львович в трансе:
      – Эт щто, тепер нащу семью – в книжьку, как этого, Гиннеся, щтоль? Не, я так скажю вам: после пятидесяти лет у мужиков надо х... отрезать на х...!
      Мальчик родился татаро-монголом, ходил немного боком и дивил окружающих лошадиным ржанием вместо смеха. Тем не менее, в школу его взяли. Педагоги и родители тянули Сашу, как могли, однако читать он научился еле-еле по слогам, таблицу умножения не осилил и в классе частенько веселил сверстников ляпами. Однажды учительнице вздумалось проверить учеников, как они воспринимают цвета:
      – Скажи мне Иванов, какого цвета небо?
      Иванов отвечает:
      – Небо – голубое.
      – Правильно, садись. Теперь ты Петров скажи, какого цвета море?
      – Море – синее.
      – Правильно! Рубинов, ты о чём думаешь? Скажи, какого цвета снег?
      Сбоку – подсказка от шутника Макаева: «зелёный»! И Рубинов уверенно отвечает:
      – Снег – зелёный.
      Весь класс – в хохот, к Саше Рубинову тут же на какое-то время прилипает кличка: «Снег зелёный».
  Другой пример: молодая учительница сморозила однажды:
      – Знаете дети, почему товарищ Ленин был таким умным?
      Класс с интересом слушает, ждёт продолжения, а Саша ей с места:
      – Потому что он был лысый.
      Ответ принял огласку. Если то, что снег – зелёный, вызвало когда-то только смех, то зависимость ума Ленина от его лысины возбудила среди коммунистов завода лёгкое волнение, как от брошенного в чан с водой камешка. Учительницу выгнали, а папашу пригласили в партком и провели с ним беседу. Рубиновых убедили проверить Сашу по части слабоумия, а затем поместить его в большущий дом для дефективных детей – стоит такой и сейчас в шести километрах от Лозы, в Выселках, только первый деревянный сгорел и теперь выстроили каменный. Добираться можно дальней дорогой, по грунтовке, но автобус туда не ходит. Лучше напрямую, вдоль речки, затем перелесками по тропе. Сначала родители навещали своё чадо каждое воскресенье, потом всё реже и реже, ибо трудно пожилым людям пробираться по долинам и по взгорьям около шести километров туда и обратно. Мальчуган прожил в этом деревянном строении ряд лет и с каждым годом только регрессировал в развитии. Говорили, что если раньше у него и были какие-то проблески, то с годами мальчик стал иметь обо всём, чему обучали когда-то в школе, смутное представление. Сашины мысли теперь зацикливались на одном: изнурительном ожидании визитов мамы с папой. Если забежать вперёд, то можно поведать читателям о маленьком происшествии. Однажды воскресным летним днём Костя Русин возвращался в Лозу из дальнего леса и нёс домой лукошко черники – из неё мать хотела сварить варенье. Собирать чернику трудно, – когда нагибаешься к земле за сочными фиолетовыми ягодами, тебе навстречу с радостным воем срываются тучи комаров из-под мелких кожистых листьев. Приходилось не обращать на кровопийц внимания, терпеть мириады укусов и рвать чернику. Только когда лукошко наполнилось, Костя позволил себе разогнуться и отправиться назад в Лозу. Лютовавшие комары провожали ягодника до самой опушки. Наконец они отстали и Русин, искусанный этой нечистью, прошёл ещё километра с четыре, прежде чем вышел к стоявшему метрах в двустах от дорожки пансионату. Дальше он не пошёл напрямую, а двинулся кустами, по дуге огибая грустное прибежище дефективных ребятишек. Русин шёл, пока кусты не кончились, и тут справа неожиданно увидел сидящих в траве девочку и рядом двух женщин – взрослые кормили её чем-то с ложечки. Неподалёку от этой троицы стоял Саша, – несмотря на худобу, Русин узнал его. Саша совсем не вырос, на сморщенном в кулачок личике – прямодушие четырёхлетнего. Он посмотрел на Костю и вдруг радостно вскрикнул:
      – Здравствуйте! А ко мне пришлии!
      При этих словах подросток показал пальцем на женщин с девочкой, – он явно хвастал перед незнакомцем. Русин в ответ улыбнулся, помахал Саше и зашагал по тропинке дальше. Ему вслед – опять тот же жест в сторону смущённо улыбающихся женщин и возглас:
      – А ко мне пришлии!
      Тут Русин не выдержал, свернул с тропы и направился к Саше, а когда подошёл и погладил его по голове, недоумок прильнул к Косте, уткнувшись лицом. Косте стало очень неловко, он долго гладил сашину голову, водя ладонью по спутанным немытым волосам. Потом усадил мальчугана на траву, поставил перед ним лукошко с ягодами и сказал:
      – Ешь, Саша, это я тебе принёс.
      Саша взялся за лукошко и, склонившись над ним, стал отправлять ягоды в рот горстями, смачно, по-животному чавкая и глотая. Русин повернулся в сторону троицы и спросил:
     – Девочка, ты хочешь чернику?
     Сказал из вежливости, не представляя ещё, как быть, если девочка произнесёт «да»? Женщины поблагодарили, отказались от ягод, добавив при этом:
      – Она вас всё равно не понимает!
      Это были мать и тётя дефектантки. Они приехали из Москвы на несколько дней и объяснили, почему кормят с ложечки:
      – Сама есть может, но любит из наших рук...
      Одним словом, у каждого своё несчастье.
      Костя пробыл с подростком, пока он не насытился, и только после этого неназойливо забрал у него лукошко и отправился домой. Ясно, – Сашу никто уже не навещает, а Косте тяжело было находиться рядом с чужим горем.
      Идя в Лозу, Русин дал себе слово, что будет посещать подростка по крайней мере раз в месяц, хотя подсознательно понимал, что порыв этот сиюминутен и, вероятнее всего, Костя больше здесь никогда не появится.
      Через год Русин узнал, что Саша умер. Возможно, от бесконечной тоски, как подросток айну, увезённый из родного чума.
      Ненадолго пережили своего сына Рубиновы, однако впереди ещё годы до этих скорбных минут. Пока же жизнерадостный Семён Львович вертит в руках замысловатое радивилинское изобретение, оценивая его. Костин шеф стоит рядом и твердит всё тем же чеканным голосом:
      – Семён Львович! Сделай из этого... – Радивилин старается подобрать нужное слово, наконец оно найдено:
      – ...сделай из этого говна...
      – Конфетку! – улыбается Рубинов.
      Однако шеф не смеётся, а серьёзно поправляет:
      – ...прибор правки. Ты знаешь, я в долгу не останусь.
      Рубинов, прищурившись, глядит на прибор с одного конца, затем с другого и, вздохнув, изрекает:
      – Не получится.
      – Чего не получится?
      – Ни конфетки, нии... приборчика.
      – Это почему же?
      – Потому щто ти сам сказал, щто это такое. Пусть твоя «черепаха»...–
       жест в костину сторону,
      – ...посидит два дня и придумает щто-нибудь...
      Рубинов чуть не оговорился словом «полючще», но произнёс:
      – ...дрюгое.
      На скулах шефа загуляли желваки, однако он сдерживается:
      – Значит, ты, Семён, говоришь: чтобы придумать новое хватит вроде и двух дней, так?
      В разговор неожиданно вклинивается подошедший начальник шпиндельной лаборатории Чеботаревский. Зовут его Андрей Владимирович, он слышал всё, сам по натуре провокатор, не дурак подшутить и, пользуясь случаем, бесцеремонно подливает масла в огонь:
      – Это мы сейчас узнаем!
   Шпинделист, погасив лукавую улыбку, обращается непосредственно к Русину:
      – Константин Константинович, скажите мне честно... –
 – следует мимоходом вежливый поворот к Радивилину с извинением:
      –...прости Володя, что влез...
      И далее:
       – Скажите как конструктор тоже считай конструктору. Сколько вам, Константин Константинович, нужно времени, чтобы спроектировать такой прибор?
      Чеботаревский не любит Радивилина, но сейчас – сама серьёзность. К Русину обращался, если случалось, запросто – Костя, а тут – нате же! По имени-отчеству! Андрей Владимирович хитёр и коварен, хорошо разбирается в тонкостях двигателей легковушек и пользуется уважением среди заводской знати. Автолюбитель Радивилин с ним считается, но в данный момент, не улавливая комизма, остолбенел от наглости, перебивает шпинделиста и говорит Русину:
      – Забудь, Костя, о приборе, который ты сейчас видишь в руках этого... мудака...
      При этом конкретно показывает на Рубинова. Оскорблённый Семён Львович – мгновенно и угрожающе:
      –  Щто ти щась сказал!?
      Однако Радивилин игнорирует Рубинова и продолжает обращение к Косте:
      –...давай поговорим об обычном приборе правки, который стоит на каждом их сраном трёхтонном импортном жопошлифовальном «мамонте».
      После такой длинной аргументированной тирады следует небрежный жест рукой в направление шлифовального цеха.      
      – Скажи, сколько тебе нужно дней, чтобы содрать прибор со станка на ватман?
      Русин мнётся, мямлет:
      – Нуу, яаа не знаю, Владимир Константинович...
      – Нет, ты просто скажи: сколько дней?
      – Да не два дня конечно...
      Опять встревает Андрей Владимирович:
      – Ну, если не два дня, то три, правда?
      Русин продолжает мяться, теперь уже все наперебой уговаривают его назвать цифру, к которой у каждого свой интерес. Конечно, за несколько дней высокоточный прибор не спроектируешь, но назвать реальный для себя срок в полтора месяца, значит Русину расписаться в своей мешковатости.
      – Давай скажи, скажи, – настаивает Рубинов и тут Костя, – будь что будет! – решается приколоть себя ржавыми кнопками к позорному стенду. Однако, вместо «полтора месяца», всё-таки произносит в последний момент:
     – Ну, недели три, четыре...
     Радивилин радостно вскрикнул:
     – Вот! А я вам что говорил? Месяц! Месяц и не меньше! А потом – столько же дней ещё в металле.
     Хотя Владимир Константинович сроков до этого не называл, но никто ему не возражает. Шеф продолжает наступление:
     – Вот только времени такого у меня нету. Должен приехать Сам! Спришевский! А станок стоит из-за какого-то там...
     Затем он – опять к Рубинову, теперь уже покаянно:
     – Семён, прости меня конечно за «мудака» – весь на нервах, сорвалось, это я сам круглый мудак.
     Русин, услышавший такое признание из уст своего непреклонного начальника, немного опешил, а Шеф в такой напряжённый момент – на своего конструктора уже ноль внимания. Он виновато берёт Рубинова под локоток и просит:
      – Сделай, Семён, всё же... Подключи своего кулибина Шведова. Я согласен, пусть по-стахановски переведёт прибор на старую схему, а? Я ему выпишу...
      Надо же, какой пассаж! Владимир Костантинович приниженно отказывается от своей «патентоспособной» задумки, лишь бы прибор заработал, а значит и станок, но Рубинов его обрывает, потрясая полупудовым макетом:
      – Нет, из этиго рая уже... ничего не выйдет. Сделайте новии чертечжи, тогда будем заниматься.
      Здравомыслие инструментальщика не оставляет места слабостям. Радивилин и Русин уходят из цеха не солоно хлебавши, причём Костя уносит с собой тяжёлый прибор, которому теперь место на свалке. Когда миновали порог, Радивилин со злобой обращается к своему подчинённому:
      – Чтоб ты больше никогда так себя не вёл!
      Русин удивлён:
      – А что такое?
      – А то! Тебя все спрашивают: сколько надо дней? Скажи – столько-то, и всё! А то, как целка: «Да я не знааю... Да меня в первый рааз...» 
      Радивилинский прибор ушёл в утиль. Вместо инструментальщиков Рубинова, новый прибор изготовила бригада слесарей-ремонтников, пользуясь скоротечными эскизами Русина, ориентированными на традиционную схему правки. Когда всё готово, опять зовут Чумичёва. Он прошлифовывает посадочное гнездо в мембранном патроне, вставляет в него и закрепляет подшипниковое кольцо, шлифует жёлоб, правит круг, снова шлифует и... попадает в нужный размер по допуску. Наконец-то! Чумичёв шумно вздыхает и объявляет:
       – Теперь проверим жёлоб на овал и разностенность. Чистота конечно не в ж..., но – всё по порядку.
      После этого, шлифовщик проверяет беговую дорожку изделия на микрокаторе и беспощадно бракует:
      – Пять микрон вместо одного. На такой дрыгалке точнее не будет, мне на ней больше делать нехрено.
      Вот оно, преимущество импортных «трёхтонников»! Масса станка поглощает вибрацию и овал «не скачет» в полсотки. Разумеется, Радивилин всё отлично сознавал и надеялся просто на авось. Не получилось. На спасение настольных «дрыгалок», которых в полуфабрикатах уже десятки, Владимир Константинович подключает чуть не всё КБ, распределив задания. Русину приказано заниматься мембранным патроном, добиться, чтобы он стал менее чувствительным к вибрациям и «держал микрон» не хуже, чем на «мамонте». Радивилин сказал в своей манере:
      – Напряги свою ж... и думай, думай, да побыстрее! Иначе, зачем я тебя взял, – деталировщиков и без тебя, хоть одним местом их всех ешь.
      По поводу аврала, который объявил шеф, интересно высказался Долгополов: 
      – Чего он бесится? Ведь и на «мамонте» выход годных – всего одно кольцо на сотню! Понимаете – на сот-ню! Микрон – штука такая: пё...шь и нет его. Пё...шь и нет его.
      Технологически допустимый процент брака в производстве впечатляет. Хотя и малы прецизионные подшипники, но при таком фантастическом объёме отходов, на свалку вместе с бросовым временем станочника отправляется масса дорогостоящей стали, прежде чем военная приёмка даст «добро» на продукцию. Безнадёжно малый выход годных после шлифовки – вот в чём первая и главная причина исключительной дороговизны прецизионных подшипников Лозы!! Но подшипники идут в гироскопы! И государство готово платить огромные деньги за их изготовление, лишь бы самолёты летали, а ракеты выводили спутники в космос.
      Алексей Сергеевич подводит неутешительный итог по радивилинскому станку:
      – Теперь ясно: на его настольной дрыгалке выход годных вообще будет ноль. Всё кошке под хвост, а коту под яйца. Эххх...
      Ложкин в ответ:
      – Лаадно, дали задание – приступай. Остальное – не наше дело.
      Тем не менее очевидно, что Сергеича досада гложет больше других – его непыльное место в КБ во многом зависит от благополучия шефа. Лихой принцип, – «грудь в крестах или голова в кустах», – раньше вроде помогал Владимиру Константиновичу, но сейчас... Эххх...
      Всем ясно – Радивилин с задуманным им настольным станком здорово влип и как на это отреагирует руководство, лучше пока не прогнозировать.


                РОДИТЕЛИ  И  ИХ  ЧАДА

      К Косте приехала мать – её ретивое не выдержало, что сын бесконтролен. Отец возражал и между родичами, как узнал позже Костя, произошёл спор:
      – Куда ты мчишься? Давай оставим сына в покое хотя бы на год.
      – Ты что, с ума сошёл? Читал его письма? От Лильки-проститутки оторвался – теперь вижу, там без нас найдёт себе ещё хуже. Да ещё и распишется!
      – Слушай, Вера! Косте уже двадцать пять. Смотри, чтобы он не скрылся от твоей назойливой опёки куда-нибудь на Ямал.
      Мать не слушает:
      –  Вообще-то, нам следовало поехать обоим.
      –  Никогда такой глупости сейчас не совершу.
      – Да? Тогда придётся мне одной взглянуть, что там творится. А ты сиди дома, занимайся своими спортивными обтираниями, – тебе это дороже всего на свете.
      Мать приехала без телеграммы, как снег на голову. Она разузнала в проходной телефон и позвонила сыну. Спустя трогательные секунды встречи, мать сказала:
      – Я здесь не одна такая. На остановке познакомилась с матерью вашего Айвазяна, она прилетела сюда из Еревана – исключительно интеллигентная особа, растила сына одна, без отца...
      –  Мам, мне не интересно...
      – А вон она стоит у клуба, смотрит на нас. Неудобно, давай подойдём.
      Так Костя познакомился со статной пожилой армянкой, приехавшей взгянуть своими очами, куда распределили её красавца «Ромочку». Для начала все посетили импровизированную поселковую магазин-столовую, которую на обед ещё не успели закрыть. Там пожилые женщины подкрепились бутербродами с сырками и томатным соком на десерт. После этого Костя повёл обеих мам в «финский» посёлок – показывать нехитрый быт молодых специалистов. Глория Аванесовна, едва взглянув с горки на домики, пустилась в рассуждения:
      – Наверное зимой, когда всё засыпает снегом, – это настоящий «Мирный» в Антарктиде. 
      Костя шутит в ответ:
      –  Вот мы с Роменом и покатаемся на лыжах!
      В это время костина мать тоже шепчет в сторонку:
      –  Боже ж мой, Боже ж мой, куда сын себя загнал...
      Изнеженные тёплым Закавказьем, обе мамаши с ужасом думают о грядущей русской зиме, однако Костя на этот счёт полон романтического оптимизма.
      Айвазяна, Нуразяна «и примкнувшего к ним» Гасанова комендант поселил вместе, выделив им комнату на троих. Там Русины и оставили мать Ромена дожидаться своего сына после работы, а сами прошли на шараповскую брусчатку в сторону Шитовой сторожки. Костя рассчитывал на время устроить мать у знакомых селян Дыевых, у которых он со Скрипкиным покупали иногда яйца и зелёный лук к грибам.  Шли они к Дыевым по краю пустынной брусчатки не спеша, как на прогулке. Мать одета по осеннему – в бежевое коверкотовое пальто; на сыне – пиджак букле, в котором он трудится за кульманом, – скинуть его с плеч и облачиться в спортивную куртку не успел. Когда до нужного отворота в гору оставалось пройти метров пятьдесят, – навстречу, поднимая столбом пыль, выскочил из-за леса зелёный «козёл» директора. В машине – сам Александр Евдокимович. Он по-хозяйски откинулся на спинку заднего сидения, а свою габаритную супругу устроил рядом с водителем. Время работы у властелина Лозы не нормировано и возникло впечатление, что чета возвращалась с какого-то променада. Русин старается смотреть мимо экипижа – не будет же он вскидывать руку: «Здравствуйте, Александр Евдокимович! А ко мне приехали!». Боковым зрением Костя улавливает на лице директорши неподдельное удивление – ещё бы, не каждый день встретишь на булыжном сельском тракте благочинную городскую женщину в коверкотовом пальто, туфлях на каблуках и семенящего рядом сыночка в пиджаке букле! «Козёл» проехал, оставив за собой гарь. Русины переждали, пока едучий прах не уйдёт в сторону, после чего дошли до поворота и поднялись к дому Натальи Абрамовны Дыевой. Уговаривать хозяйку долго не пришлось, – за скромную плату Дыева выделила матери топчан в горнице сроком на месяц.
      Глория Аванесовна прожила в Лозе в другом частном доме с неделю и уехала назад в Ереван, – возникли квартирные проблемы в её отсутствие. Костиной маме она сказала:
       – Звонила к себе, должна слетать ненадолго. Наведу «там» порядок и назад.
      Мама тоже поделилась задумками:
       – У меня в Баку остался «сторож» – муж. Буду здесь, пока не выбью сыну хотя бы комнату. Надо изолировать Костю от пьяниц, а то не приведи Господь...
      Комнату Косте с матерью неожиданно выделили без особых проволочек по личному распоряжению директора. Скрипкин шутит:
      – Это Бог послал вам навстречу газик с Карповыми.
      Вадимчик рассуждает по-своему:
      –  Бог тут не при чём, просто карта так легла.
      И тут же намекнул на «проставу» перед переселением – купить бутылку красненького.
      Судьба Глории Аванесовны сложилась трагично: в Ереване на мать Ромена был совершён на улице наезд. Сын летал на похороны, пробовал перевести на себя жильё. Он имел на это все права, но... не получилось: из родной квартиры его выперли и ещё даже пригрозили. После случившегося, Ромен в Ереване больше никогда не появлялся, прожил оставшиеся годы в Подмосковье, затем, – в Москве в коммуналке. В неё он перебрался, разведясь со сверх меры прямолинейной женой – «хохлущкой», так он её охарактеризовал. Бравады бурной молодости давно забыты. Почти до самой смерти от инфаркта, Ромен скромно работал конструктором, руководителем сектора в московском проектном институте угольной промышленности. Русин изредка связывался с приятелем, однако дружбы большой не вёл. Однажды, спустя изрядный срок, он позвонил в знакомую коммуналку. Спросил по-обычному:
      –  Алё, можно Ромена Айвазяна?    
      И содрогнулся, услышав краткий ответ:
      – А папа умер.
      В трубке послышались сдавленные рыдания. Наконец дочь справилась с эмоциями. Последовал сбивчивый рассказ, из которого явствовало, что дочь ушла от матери к уже недужному отцу и вплоть до его кончины оставалась единственно близким человеком, принявшем на себя заботу о больном. Женщину звали Марина. Русин почему-то поинтересовался её бытом, на что Марина ответила:
      – Нет. С семьёй не получилось, время ушло. А сейчас и мама болеет, она теперь тоже одна...



                ПРОРАБ  РДЯНКИН  ОСВОБОЖДАЕТ  КОМНАТУ.
                ЕЩЁ  ОДНА  СТЫЧКА  С  КОЛЬКОЙ  ИВАНОВЫМ.
               РУСИН  ПОЛУЧАЕТ  ПОСТОЯННУЮ  ПОДМОСКОВНУЮ  ПРОПИСКУ

      Комнату Русину с матерью директор вроде выделил, но въехать в неё Костя не может, пока помещение не освободит командированный в Лозу прораб Рдянкин. Насколько долго это продлится – неизвестно. Рдянкин пообещал уйти, как только многоквартирный дом сдадут, то есть действительно не скоро. Мать не удивилась:
      – Ты что, разве не видишь, – это «опивала». И дом уже сдали, но если не напоишь его до краёв, не уйдёт, будет на нервах играть.
      Сын не согласен с её домыслами:
      – Опять ты, мам, всё видишь в кривом зеркале. В Лыткарино Рдянкина заждалась жена, она приезжала сюда с дочерью, ругалась с ним по причине задержек.
      Диалог с матерью проходил на кухне, Рдянкина в это время не было – торчал где-нибудь с бутылкой. Когда мать, как обычно, отправилась к Дыевым, вышел на кухню Скрипкин, он сквозь стенку всё слышал:
      – Мама твоя права, без ресторана не обойтись.
      – Так ведь, при нас же жена его приезжала, Вить! Лаялась с ним, тащила домой.
      – Отлаялась и уехала, а он тут же следом бабу привёл.
      Русина глодала досада: комнату ему уже дали, так нет, чтобы въехать, надо ещё кого-то за это напаивать! Виктор смеётся:
      – А ты, Костя, жадён оказывается, вот не знал!
      Но Костя – непреклонен. Он заявляет:
      – Пойду к коменданту.
      – Да тут и директор не поможет. Эти строители – от Горсовета.
      Костя погрузился в думу, сделал пару шагов по кухне взад и вперёд, потом перешёл в комнату – там простора ногам и мыслям больше. Напоить кого-то в ресторане, не зная его аппетитов, – дело непростое. Надо и человека не обидеть, и не размахиваться по-купечески, не выйти из бюджета, – смешно, правда? Наконец Костя решил: «Выделю, пожалуй, десятку и хватит!» В эти созидательные минуты из-за его спины вдруг появляется не кто иной, как Колька Иванов. Костя с Виктором находились оба в комнате, и Колька вошёл неслышно, словно кот. Заметив его, Костя обращается с неприязнью:
      – Тебе чего здесь, ты же перебрался отсюда!
      Иванов не отвечает. Он глядит на Скрипкина, как на близкого друга, бесцеремонно хватает за руку и тянет куда-то, тяжело ворочая языком:
      – Меня за тобой бабы прислали, пойдём, посидим.
      – С чего вдруг, не надо, я здесь посижу.
      Иванов продолжает тянуть Виктора за руку:
      – Пойдём, что тебе здесь одному делать?
      Русин, серость, не в счёт. Значит, девки послали Кольку за симпатичным командированным для уплотнения компании. Виктор отмахивается от назойливого посыльного:
      – Неет, я устал, не пойду.
      – Идём, говорю! Что тебе тут одному торчать?
      – А я приёмничек послушаю.
     Старый приёмник оставил кто-то из командированных и Иванов по приезде успел его уже сломать. Сейчас Скрипкин сел на стул, наклонился к панели и взялся за маховичок. Из динамика слышится сплошной треск. Иванов радостно:
      – Видишь, не работает.
      Он продолжает тянуть Виктора в сторону двери, а тот упирается и уже теряет терпение. Русин вмешивается:
      – Не хочет человек с тобой пить, тебе не ясно? А с приёмником сделай фокус, сломал – почини!
      Тут Иванов замечает Костю и молча зло смотрит на него. Он пьян. В дверях появляется ещё одно доверенное лицо – Оля Сумарокова из Таганрога, подружка Кольки. Видимо, отмечают чей-то день рождения, девки устали ждать и послали Олю поторопить обоих. Костю не приглашают, а это задевает. Особенно неприятно то, что всё происходит в присутствии Русина и он – сродни мебели. Костя встаёт со стула, чтобы уйти, Виктор тоже поднялся. И тут Иванов перестал тянуть Скрипкина в светское общество и переключился на Русина:
      – Что встал? Тебя не зовут. Ты едь в Загорск, хлебни минералки, потом на электричке до Москвы и обратно без билета.
      Такое потолочное заявление обескураживает Костю. Он теряется и почти выкрикивает:
      – Я всегда беру билет!
      Конечно, Русин не всегда его брал, а если брал, то старался только на ту часть пути, на которой обычно подсаживаются в поезд ревизоры. Понятно, никого в этот так знакомый многим приём, не посвящал, но сорвавшийся с привязи Иванов не слушает, он рисуется перед славненькой Олей:
      – ...Что такое пятьдесят копеек? Да я выкину их!
      Колька делает характерный жест пустой ладонью и продолжает:
      – Да ездить без билета – это же... гнилая совесть! И друзей у тебя нет!
      Сумарокова при таких словах почему-то улыбается, а Русин окончательно выходит из себя и, вместо того чтобы отважиться «двинуть Кольке под дых», ввязывается в перебранку:
      – Это у тебя друзей нет, у тебя только собутыльники! Ты и сейчас от них едва оторвался и стоишь здесь, раскачиваешься пьяным...
      Нечего удивляться, что не слишком обидная фраза неожиданно приводит Иванова в движение! Он зашипел, будто воды в топку плеснули, и направился к Русину, по пьяному делу готовый привести в действие свои рычаги, но сзади мешает свободе его намерений Виктор. Скрипкин хватает Кольку за локти, разворачивает лицом к себе и вдруг хлёстко... рраз! – вонзает колено бузотёру в пах.
      – Оой бл...!!!
      Колька, согнувшись, присел. Затем на выдохе принялся исторгать из глотки поток нецензурностей, но встать в рост пока не может. Сумарокову словно ветром сдуло. Русин осмелел, захотел врезать сидячему порцию от себя, однако Скрипкин удержал и потащил за порог. На улице Виктор забеспокоился:
     – Надо ж, по яйцам двинул! Теперь наверняка заявит.
     – А я скажу, что он пьяный приставал к нам ни с того, ни с сего, потом полез драться, ведь так же и было! Скажу, что я пригнулся, руки выставил вперёд, чтобы остановить...
      – ...а он яйцами напоролся.  Ха-ха-ха... Детский лепет, Костя!
      – Жаль, его сука всё видела. А вообще-то он действительно под газом на нас налетел, хотя и будет отказываться.
      – Второй раз, б..., мы с ним нарываемся.
      Иванов действительно подал на обоих приятелей заявление в милицию, а потом в Загорский Народный суд. Он изложил в письменном виде все нецензурности, какими друзья успели или только думали его наградить: «...Русин меня абзывал гаворил «Иди в... отсюда!», а Скрипкин мне сказал «Я на тебя и на всю твою компаню положил...!». А Русин мне сказал «Давай ты, иди...». А Скрипкин мне...» и всё в том же духе и объёме.
     Секретарша не захотела принимать в подобной форме иск, мотивированно объяснив:
     – Вы хотя бы понимаете, Иванов, что так заявления не составляются?
     Но Иванов взвился:
     – Написал, как всрамдель было!
     Заявление он оставил и даже прикрепил медицинскую справку, что у него в паху на всех причиндалах сплошняком синяк, – в самом деле, крепко ему Витька приложил!   

     Избегая тяжбы, Скрипкин срочно звонит на свой завод, завершает в Лозе командировку и отбывает в Ленинград. Иванов решает свалить издержки на Русина, но не пошла в лжесвидетельницы Оля Сумарокова, – она рассказала при опросе всё, что видела, и Иванов на неопределённое время получил прозвище «Лиловый».
     Виктор улетел самолётом. Напоследок мать Кости предложила прогуляться втроём по осеннему лесу. Опят не искали, просто бродили среди порыжевших берёз, увлекаясь мирскими разговорами и поглощая кислород. Виктор много рассказывал о себе, – он пережил с родителями блокаду. Русины в свою очередь говорили о Баку, о том, как их пращуры в этом южном городе поселились. Своего адреса приятель перед отъездом не оставил. Обещал, что обязательно напишет, но исчез навсегда, словно растворился в туманной дымке. Об их весёлой непродолжительной дружбе Русин вспоминал впоследствии многие годы.
      Рдянкина Костя разумеется сводил в загорский привокзальный ресторан, заказал котлеты по-киевски, салат и поставил четыреста граммов коньяка. Лишь потом понял, что этого мало, – Рдянкин не собирался уезжать в Одинцово. Он продолжал жить в своё удовольствие вдали от постылой семьи и на нервах у нового хозяина жилплощади. А тут ещё в отсутствие Кости, родимая протягивает на кухне язык какой-то малознакомой тёте о житейских наворотах, понесённых тратах, и что зря, мол, сын связался. Рдянкин через дверь услышал, тут же выскочил за порог в одних трусах. Он объявил, что никуда вообще теперь не уедет. Такое сообщение встретили растерянным молчанием. Тогда Рдянкин пообещал сейчас же вернуть поллитра коньяка, на что мать Русина и знакомая тётя откровенно рассмеялись. Рдянкин хотел что-то ещё добавить, но его позвал назад женский голос и он скрылся за дверью.
      К покрову Рдянкин всё же собрался с духом, освободил комнату и Костя с матерью въехали в неё. Ещё через несколько дней некто Скопцов, приглашённый из Калининграда на должность начальника ОТК, сообщил Русину и вовсе приятную новость:
      – Константиныч, поздравляю тебя с постоянной подмосковной пропиской. Сегодня своими глазами видел лимитный список в отделе кадров. Я тоже в нём нахожусь, но комендант, вишь ли, занят! Нам надо будет самим завтра отвезти в Загорское УВД паспорта.
      Русин растерян от подобной новости и безотчётно, в замешательстве произносит:
      – Зачем?
      Скопцов, который в пору Косте в отцы годится, поражён ребячьему вопросу:
      – Как зачем? Очнись, ты теперь узаконенный житель Подмосковья, понимаешь!
      На другой день они отвезли в Загорск паспорта на прописку. У Калмыкова свезти – не поднялась рука, а задница со стула.


                «БИТВА  ЗА  МИКРОН» НА  РАДИВИЛИНСКОМ  СТАНКЕ

      На службе проблемы прежние – запустить настольный шлифовальный полуавтомат, и конструктору Русину поручено заниматься патроном для зажима колец-заготовок. Требуется получить точность кольца по овалу и разностенности после шлифовки в пределах микрона, но как желанный микрон ухватить за штаны, когда сам шпиндель «бьёт на сотку»? Поэтому самым ответственным узлом станка – шпинделем занялись признанные конструкторы-тяжеловесы: Анатолий Иванович Долгополов с Владимиром Ивановичем Ложкиным. Задача у них сложная, ибо гордость Радивилина – плавающий клиноременной привод на коробчатой консоли может перечеркнуть все бумажные старания. Чтобы вникнуть в это, «тяжеловесам» пришлось бы обрядиться в спецовки, спуститься в цех и под насмешливым прищуром рабочих хотя бы прощупать испытательные узлы агрегата на микровибрацию, оценить её на слух с помощью отвёртки-«стетоскопа», но звание конструкторов второй категории не позволяет пачкать руки тавотом. Рабочее место конструктора – кульман, а не верстак; инструмент – не пневматический гайковёрт, а карандаш с резинкой. Инженеру воображение надо включать! Это пусть Русин по цеху скачет, набирается опыта, работничек. Он продолжает курировать радивилинский станок, руки по локти в тавоте, в голове ералаш и она у него пока не готова зависать над ватманом. Решено ещё раз проверить отшлифованные изделия на овал и разностенность. Для этого Русин берёт из стопки кольцо, обработанное Чумичёвым, кладёт на столик измерительного прибора и прокручивает. Лапка микрокатора скользит по поверхности жёлоба и стрелка прибора мечется между делениями. Погрешность – пять микрон. Русин берёт следующее. Восемь микрон. Ни одного кольца с погрешностью хотя бы в три микрона, не говоря уж об одном, но Костю вдруг заинтересовало другое. Что-то подтолкнуло его направиться в цех к круглошлифовальному станку «Мультимат» и понаблюдать за процессом обработки наружнего диаметра колец. Внушительная их партия лежит на длинном «ноже» станины между двумя огромными и широченными кругами. Один круг – ведущий, на резиноидной связке, он перемещает стопку колец-заготовок вдоль «ножа». Противоположный круг – рабочий, он шлифует. Результат по овалу на выходе партии – неизменные полмикрона у каждого кольца, разброс размеров – те же полмикрона, и это наводит на интересную мысль. Что, если вообще отказаться от мембранного патрона? Вместо него прикрепить к «станине» неподвижный «развилок», как на измерительном приборе, с башмачками, развёрнутыми на девяносто градусов. Шлифуемое кольцо устанавить на нижний башмачок, который того же предназначения, что и «нож» Мультимата. Кольцо внешними силами  придавливать к торцу шпинделя, а тот, вращаясь, увлечёт заготовку за счёт трения. Теперь шпинделю отведётся лишь роль поводка. Понятно, оси кольца и шпинделя-поводка не должны совпадать. Эксцентриситет можно сделать таким, чтобы с его помощью вращающееся кольцо «затягивалось» в угол «развилка» и надёжно прижималось к обоим башмачкам. Теперь точность шлифовки будет целиком зависеть от наружного овала шлифуемого кольца, а он после Мультимата – всего-то полмикрона! Радиальные вибрации шпинделя уже не в счёт. Они не должны существенно влиять на точность шлифования, благодаря проскальзыванию кольца по торцу шпинделя. Если вдуматься, это же проскальзывание возможно сведёт к минимуму и боковое биение шлифуемого жёлоба. Красота! Остаётся убедить в этом шефа.
      Радивилин разносит в пух и прах костину идею:
      – Ты предлагаешь обычную схему бесцентровой шлифовки колец, с которой ты к несчастью для тебя не был знаком, а потому безумно счастлив от своего творческого открытия.
      – Что значит – «творческое открытие», Владимир Константинович? Просто такой...
     Но шеф прерывает «изобретателя»:
      – Поясняю несведущим: при бесцентровом шлифовании кольцо сидит на башмаках свободно, так?
      «Изобретатель» машинально кивает, Владимир Константинович продолжает:
      – Тогда сопутствующий процессу шлам «прилипнет» по разным причинам к торцу,  сдвинет кольцо и испортит всю картину шлифовки, с этим согласен?
      – Ммм...
      – Так что, бесцентровая годится только для обработки крупных, тяжёлых колец, а не для прецизионной мелочи. Тяжёлые кольца в состоянии продавить, вытеснить шлам. Для «мелочёвки» – всё наоборот, понятно?
     Такое притёртое утверждение Русин ставит под сомнение и продолжает отстаивать свою точку зрения. Радивилин теряет терпение и переходит на «вы» – дурной признак:
      – Вот, что вам скажу. Для меня человек, который отрицает очевидное, – или гений...
      Шеф для убедительности на секунду замолкает и глядит непонятливому конструктору в глаза:
      – ...или набитый дурак!
      Костя переваривает обидный экспромт, а Радивилин излагает мысль далее:
      – Про вас я не могу сказать ни того, ни другого. Поэтому повторно поясняю: шлифовальный шлам, – это витая микростружка с мельчайшими обломками абразива. Она проникает во все щели, цепляется за микронеровности и в итоге перекашивает свободно лежащее кольцо. Для крупных колец это не страшно, а «прецизионная мелочь» гораздо более соизмерима с микростружкой и точность при шлифовании резко упадёт!
      Радивилин ещё раз испытывающе глядит на Костю и, видимо уловив согласие, довершает лекцию:
      – Поэтому приходится использовать жёсткий мембранный патрон, он не от хорошей жизни. Теперь всё ясно?
      – Всё ясно, Владимир Константинович.
      – Так что иди работай, а не витай в облаках.
      И Костя пошёл... Максимум, что удалось ему из себя выжать, – это заменить в мембранном патроне стальной конус гидропластом для разжима гнезда под заготовку. Конструктор убеждён, что точность патрона от этого не слишком повысится, но слепо выполняет распоряжение шефа. С подбором гидропласта возникли трудности и Радивилин велел заменить его тавотом. Несмотря на качественную «притёртость» крышки, тавот при испытаниях полез из всех маломальских неплотностей, расклинивая их, и этот материал пришлось исключить. Въедливый Костя поинтересовался, как обстоят дела со шпинделем у «тяжеловесов», но вскоре понял, что лучше к ним не соваться – не стоит наталкиваться на грубость. Ложкина вскоре перевели в техотдел, а Долгополов со скандалом ушёл в отпуск, закрыв при этом своё творение чистым листом ватмана. Вопрос с «выходом» подшипниковых колец на микрон остался на радивилинском станке нерешённым.


                «КАК  У  ПОЛЯ   РОБСОНА»

      Вторая половина октября выдалась холодной и однажды Радивилин обратил внимание сотрудников на погоду за окном:
      –   Товарищи, полетели «белые мухи»!
      – Где мухи, где? – интересуется простодушная копировщица Лида.
      Все засмеялись, кроме шефа. Он невозмутимо поясняет:
      – Белые мухи – это снежинки. Запомни, Лида!
      Так лозовцы встретили наступление зимы. Дни стали совсем короткими, в помещении уже темно, а половина потолочных ламп почему-то вышла из строя. Владимир Константинович принялся звонить в электроцех начальнику Шиповскому:
      – Василич, нам надо работать, но невозможно... Ну, ну, потому что темно... Ну как тебе ещё объяснить, как темно? Ну, как у Поля Робсона! ...А вот и нет, лампы у тебя есть. Пойди сними в гараже там, где они уже не нужны, и поставь нам... Я ни на что не намекаю... В общем, здесь КБ, а не балаган. Без света мы чертить не можем и я работу останавливаю... Да потому что тыкал, тыкал, не попал – даром времени пропал... Всё, останавливаю...
      Это подействовало. Пришли электрики с огромными стремянками, ибо потолок в КБ – это церковный свод, до него больше пяти метров. Через час работники бюро сидели при полном электрическом освещении, – светлее, чем погожим летним днём, но всё же любопытно: на какие таинственные лампы в гараже был намёк, который определённо повлиял на процедуру подключения света? Как узнал Костя позже, речь шла о пустом боксе на территории завода, в котором в сложное время прятал от конфискации свою «Победу» футболист Эдуард Стрельцов – племянник жены Шиповского и это было уже интересным. Косте представилось, что он невольно приобщился к домашним секретам знаменитого футболиста и важно нахмурил брови.
      Через день снега выпало гораздо больше, Русина это в известной мере радовало: скоро сбудется мечта – лыжи! Оказалось, зря ликовал. Ему пояснили, что первый снег недолог, рано ещё ему ложиться на всю зиму. Только слякоти развезёт.
      Радивилин несколько раз подходил к кульману, за которым конструктор сопел над лепестковым патроном – теперь шеф предложил его взамен мембранного. Русин уже приступил к деталировке и вместо кнопок использовал вязкую чехословацкую резинку. Она универсальна – ею можно не только стирать карандаш, но и зачищать чертёж, скатывая грязь, как хлебными крошками. Радивилину всё это действует на нервы:
      – Слушай, Костя, уважь меня, старика. Отлепи эти чешские «сопли», прикрепи лист нашими кнопками.
      –  Хорошо, Владимир Константинович.
      Русин заменил кусочки резинки кнопками и стал сноровисто заштриховывать сечение патрона с помощью шаговой линейки, которую смастерил и использовал для удобства. Радивилин раньше костиной рационализации не замечал, а тут опять подошёл и придрался:
      – Ещё прошу тебя: убери эту малую механизацию, работай карандашом без неё, как все люди.
      Непонятно, какая муха сегодня укусила шефа, но Русин знает, что раздражать его нельзя и с долей неохоты подчиняется, а с приспособлением для штриховки пришлось расстаться и подарить его копировщицам. Костя переходит на глазомер, как все люди. Радивилин тем временем переключается на Алексея Сергеевича. Он подходит к его кульману, долго смотрит на чертёж, затем объявляет:
      – Лёша, ты знаешь кто?
      – Кто?
      – Ты – поц! Знаешь, что это такое?
      – Неет.
      – Это по-еврейски... в общем, это самое, да! Отсюда слово поцан. Оно и правда, потому что без поца поцана не сделаешь!
      – А к чему вы всё это сейчас, Владимир Константинович?
      – А к тому, что...
      Последовал критический разбор чертежа Алексея Сергеевича со всеми сопутствующими недостатками и недоработками. Оба раскраснелись, но один молчит, другой кричит и поносит работу в хвост и гриву. Наконец шеф устал и произносит мирно:
      – У тебя есть закурить, Лёша?
      Русин слышит, как чиркает спичка, Радивилин закуривает, затем что-то Лёше говорит вполголоса. Тот заразительно смеётся, после чего Владимир Константинович скрипнул каблуками и вновь спешит на своих «скороходах». Русин думал – на балкон проветриться и докурить, ан нет – на балконе снег и холод. Шеф резко останавливается опять около Кости. Чувствуется, как Радивилин буквально дышит в затылок, вновь разглядывая работу, а Русин стоически ждёт продолжения.
       – Костя!
     Владимир Константинович делает паузу, потом заявляет:
       – Знаешь, что сейчас думаю?
     Русин молча поворачивается к говорящему, который вздохнул:
       – Ты это вот что...
     Костя с тоской приготавливается к нелестным эпитетам, какими шеф сейчас наградит, и собирается скромно возразить. Однако вместо выволочки босс произносит:
      – Бросай всю эту порнографию, всё равно ничего у нас и с лепестковым не получится. Попробуй... заняться бесцентровым, шут уж с ним, может в самом деле что и выйдет, а?
      Так неожиданно Русин приступил к разработке бесцентрового патрона для шлифования подшипниковых колец с роликовым прижимом на торце. Готовые «белки» он отдаёт сразу в цех, в сжатые сроки патрон изготавливается в металле, испытывается, но прорыва в «микрон» всё равно не получается. Подводят ролики. Они быстро забились шламом и задробили барабанным боем, хоть вон беги! Русин расстроен, однако Радивилин не теряет надежды. Шеф трясёт конструктора, как грушу, требует ухищрений с уплотнениями, велит попробовать для прижима фторопласт и ещё Бог весть что экзотическое, прежде чем у него опускаются руки. Русин, скорее в силу инерции, продолжает пока находиться в цехе около злополучного станка, придумывать и испытывать всевозможные схемы ухода от вибраций и в конечном итоге приходит к единственно приемлемому с его точки зрения варианту: торец шпинделя должен быть магнитным. Тогда роликовый прижим отпадёт со всеми своими техническими издержками. Костя набрасывает на бумаге схему «магнитного патрона» и... предварительно консультируется со шпинделистом Белянчиковым, приехавшим из ВНИППа по делам к автоумельцу Чеботаревскому. От Белянчикова Русин узнаёт, что во ВНИППе для удержания колец недавно стал использоваться электромагнит. Заручившись такой информацией, конструктор идёт с эскизом к Радивилину, по пути уже ежась от уготованного ему холодного душа из фольклорных афоризмов. Однако, разговор оказался серьёзнее:
      – Костя, разве я не был прав? Ролики от шлама гремят?
      Никаких разногласий с шефом по этому поводу не высказывается и Русин кивает:
      – Вы абсолютно правы, Владимир Константинович, теперь роликов не будет!
      – Хм, зато, говоришь, будет твой магнит – спецловушка для того же металлического шлама.
      – Но ведь во ВНИППе...
      – Опять за рыбу деньги! Мы уже спорили с тобой, – там обрабатывают большие кольца для промышленных подшипников! Повторить опять разницу?
      – Спасибо, не надо... Но нам для «маленьких» можно поставить тогда... слабый магнит.
      – Не советую тебе этим заниматься.
      – А почему?
      – Если кольцо при шлифовке сорвётся, его намотает на оправку электрошпинделя и шлифовщик получит пулю в балду, понимаешь?
     Русин невольно ёжится и наивно спрашивает:
      – А что, может убить?
      В ответ, Владимир Константинович назидательно:
      – Убьёт –  х... с ним! А вот выбьет глаз – алименты всю жизнь будешь платить.
      Входная дверь скрипнула, в КБ нежданно входит директор и – прямиком к столу Радивилина.
      – Здравствуйте, Александр Евдокимович! – радостно приветствует Костя директора. Тот – небрежно мимоходом:
      – Здравствуйте.
     И тут же зычно Радивилину:
      – Видишь, сам к тебе пришёл! Как дела со станком?
     Радивилин замялся, на что директор замечает:
      – Не получается – так скажи! Все сроки вышли, а у тебя конь не валялся.
      – Да неет... да яаа...
      – Твоё счастье, что Спришевский с визитом задерживается, но это же не бесконечно будет!
      Радивилин сморщился весь, стал совсем маленьким и плюгавеньким:
      – ...У нас пока небольшие неувязки с... бесцентровым патроном...
      – Уже с бесцентровым? Поздравляю!
      Радивилин пропускает издёвку и гундосит:
      – Вот, Константин Константинович... (шутка ли, шеф назвал Костю правильно) предлагает для удержания кольца использовать магнит...
     Карпов отрубает сразу, показывая, что тоже не лыком шит:
     – Ничего не получится, микростружка будет налипать и увеличится погрешность.
     – Он задумал...
     – Посылай его на х...! Кто, он или ты здесь власть?  На  ГПЗ-4 пробовали приборные кольца на магните – ни х... не вышло. Это уже пройденный этап, так и скажи ему.
      – Не надо, я слышу, – заявляет Русин сдержанно, однако с достоинством. Ему не по себе, что говорят о подчинённом в третьем лице и матерят. Весь диалог руководителей идёт при гробовом молчании отдела и костином ничтожном присутствии рядом с боссами. Да варись ты, Помосковье, со всеми своими потрохами без Кости! В душе стремительно нарастает протест, дающий себя знать пока тревожным постукиванием в висках, но уже готовый вырваться наружу, и тут Радивилин словно спохватывается:
      – Ой, забыл, эээ... Костя, сходи в цех, потормоши слесарей, чтобы они быстрее...
      И к Карпову:
      – Вы ведь не против, Александр Евдокимович?
      – Да ради Бога!
      – Ну, иди. Ты всё понял?
      Костя понял, что ему надо поскорее уйти, поэтому кивнул и отправился. За спиной слышит, как директор продолжает расхаживаться кирзовыми сапогами по Радивилину:
      – Ты, ...твою мать, обещал заняться моей идеей с мануальным хонингованием и... тишина, ...твою мать!
      – Извините, это – временно... Ведь ещё и Ложкина у меня отобрали – понравился он Северинову и взял к себе...
     Карпов перебивает:
      – Ложкин пошёл на повышение. Одним словом: не сделаешь мой «хонинг» – личным врагом моим будешь! Запомни – личным врагом моим будешь!
      – Сделаем, уже делаем, не беспокойтесь.


                МАГНИТНЫЙ  ПАТРОН

      Утверждение руководства о «пройденном этапе» не сбило настроя Русина изготовить магнитный патрон и проверить его техпригодность на прецизионных кольцах самому. Так как доводка станка шла по костиным указаниям, он решил использовать свои командирские возможности в нужном русле. Время позволяло, поскольку Радивилин не будет мешать: он срочно займётся «хонингом» и не остановится, пока директор обуян маниакальными муками творчества. Русин начинает с того, во что хотел верить – со слабых магнитов. Для начала он посетил техбиблиотеку ВНИППа, привёз спецлитературу и несколько вечеров посвятил ей. Осилив премудрости магнетизма, Русин занялся расчётами и подбором магнитного материала, однако вскоре пришёл в уныние от сложности и дороговизны их изготовления. Ему нужен доступный и в то же время надёжный материал. Интуиция подсказала испробовать углеродистые стали и выбор пал на У7, магнитное усилие которой устойчиво и удачно укладывалось в просчитанный диапазон. По эскизам было изготовлено несколько насадок из этой стали, так что после закалки Русин попросил КИПовцев намагнитить их до расчётной насыщённости. Количество эрстэд при этом невелико, но развиваемого усилия для притяжения кольца – достаточно. В то же время обязана снизиться скученность шлама в зоне шлифования, а уменьшение его количества положительно скажется на точности изделия. Не забыто и предостережение шефа, поэтому шлифование будет использовано только попутное! В этом случае кольцо ещё плотнее прижмётся к башмакам и не сорвётся. Конечно, при попутном шлифовании круг начнёт «подминать под себя» шлам, однако микростружки будет немного, поскольку сами допуски на окончательную обработку заведомо малы. А значит и ухудшение чистоты поверхности не должно будет переступить допустимую норму! Безусловно, инициатива наказуема и Русин рискует получить тяжеленную затрещину по шее за ослушание, но при удаче его не осудят.
      И вот наступил ответственный момент. На станке – бесцентровый патрон с постоянным магнитом из углеродистой стали У7. Рядом хлопочет Чумичёв. Он устанавливает на твёрдосплавные башмачки кольцо-заготовку, садится на стул и включает шпиндель. Система заработала, вал шпинделя с магнитом на торце приходит во вращение, а вместе с ним устойчиво завертелось притянувшееся к нему кольцо – красота! Чумичёв включает теперь шлифовальный электрошпиндель, который плавно завывает до высокой ноты, набрав положенные 60000 оборотов в минуту. Затем Чумичёв правит алмазом абразивный круг, после чего осторожно подводит вращающийся инструмент к внутреннему жёлобу кольца и шлифует. Обработка сразу чистовая. Между кругом и жёлобом рвётся на волю жиденький снопик искр. Пока никаких неожиданностей. Чумичёв осторожно снимает прошлифованное кольцо и проверяет на микрокаторе овал. Он в пределах микрона. Проверяет разностенность – тот же микрон. Таким образом и овал, и разностенность почти уверенно копируют наружний диаметр изделия. Чумичёв прошливовал с десяток колец – полученная точность на всех оказалась даже меньше микрона. Это что, победа? Чумичёв счастлив не меньше Русина. Он басит:
      – Точность, Константин Константиныч, – закачаешься и упадёшь! Чистота только...
      Шлифовщик рассматривает желоба колец в лупу по очереди и бубнит себе под нос:
      – ...не дотягиват до десята класса.
      Надо же: Константин Константиныч! Но Костю после эйфории заслуженной радости, гложет огорчение:
      – Виновато что, попутное шлифование?
      – Нее. Тута, ежли по форме гребешков судить, охренённые, как эта, – микровибрации, так?
      – Значит, все кольца в брак?
      – Не сбрешу, ежли скажу да.
      – И ничего нельзя сделать?
      – Нее, нельзя.
   Русин в полном отчаянии:
      – Почему же?
      – Да потому! Тута как не подбирай круг, на этом «хромом козле» чистоты не добьётесь.
      – А кто «козёл», патрон?
      –  Никак нет – станочек вашего босса!
      Никто не заметил «босса» и начальника шлифовки Глейзера, по прозвищу «Микоян», за внешнее сходство с последним. Они оба стояли за спинами беседующих. Русин ничего преждевременно не докладывал Радивилину, но наверное кто-то позвонил, сообщил об испытаниях. «Хромого козла» шеф проглотил, чистота его тоже пока не волнует, когда он заявил, обращаясь к Глейзеру:
      – Чистота – дело наживное, правда Вениамин? Главное, что станок вошёл в «микрон», а это уже то, чем можно похвастать!
      Интересно, думает Костя, девки пляшут! Оказывается, – это радивилинский станок «вошёл в микрон»! Возражать нельзя, Русин делат радостное лицо и крепко пожимает эффектно протянутую ему руку шефа.
      – Теперь позовём директора, покажем. А то он, как и ты, Вениамин, всё не верил до конца!
      Директору сообщили, однако Александр Евдокимович не пошёл смотреть, сказал только Радивилину:
      – Вот отшлифуешь без брака партию в тыщу колец, тогда зови. А что с «моим» хонингом?


                ОКТЯБРЬСКИЕ  ТОРЖЕСТВА  В  ОТДЕЛЕ.
                РАДИВИЛИН  БЫЛ  «БАНДИТОМ»  В  ФИНСКУЮ.
                К КОСТЕ  ПРИЕХАЛА  ИЗ  БАКУ  «ЖЕНА»

     В дальнейшем отшлифовать партию без брака не получится – чистота желобов не позволит. Это неприятное событие ещё впереди. Пока же радивилинский отдел отмечает 7 Ноября, до которого, правда, ещё две недели. Конструктора друг друга поздравляют, Владимира Константиновича – особо:
      – Ну что, Владимир Константинович, получился «микрон»? – держит в руке рюмку с водкой Долгополов.
      – А куда же ему деться! – чокается с каждым Радивилин. Костя тоже чокнулся, и коснулся губами края рюмки. Всю в глотку не влил и никто не придрался. Это раньше язвительно спрашивали: «Ты что, болен?». Не мог никто предвидеть, что через годы здоровяк Русин действительно заболеет, о чём ещё разговор будет. Сейчас же речь держит подвыпивший шеф, информирует сотрудников о своём славном прошлом:
     – В тридцать девятом я был бандитом!
     Женщины наигранно поражены:
     – Как же это вы так, Владимир Константинович?
     Радивилин удовлетворён впечатлением:
     – А вот так: убивал и грабил.
     Кто-то в шоке, а шеф поясняет:
     – В финскую я был в диверсионном отряде!
     Многим из присутствующих интересно и босс продолжает:
      – Финнов с детства воспитывают так: каждый финн стоит пяти «рюсей»! Да! Все они лыжники, и когда зимой наши мёрзли в окопах, их лыжники носились по нашим тылам, расстреливали всех людей подряд, пускали под откосы поезда. Ничего не могли с ними поделать.
      –  Почему это?
      – А потому что наши лыжники перед финнами, как кляча перед рысаком!
      –  Почему вы так это обидно?
      – Потому что так оно и есть – сравните сейчас спортсменов.
       Действительно, возразить трудно, а Радивилин продолжает хаить своих:
      –  Наши намного хуже бегали и финны всегда уходили от погони. А как метко они стреляли! Обычно их замыкающий держал на плече ручной пулемёт и...
      –  Не оборачиваясь? – подаёт голос кто-то.
      – Да, глядя в зеркало, строчил по нашим не оборочиваясь. И вот, чтобы избавиться от вражеских лыжников, наши решили использовать их же метод. Тоже стали создавать диверсионные группы и засылать их финнам в тыл.
     –   Как так? – спрашивает Алексей Сергеевич.
     – А вот так! Теперь уже финны, чтобы избавиться от наших диверсантов, стали отзывать из наших тылов своих лыжников, и велели им гоняться за «рюсями». Наши группы были по двадцать человек, больше, чем финские. Отбирали добровольцев, а из них тех, кто с пятидесятикилограммовым рюкзаком со скоростью не меньше одиннадцати километров в час выдерживал марш-бросок в пятьдесят километров...
     Радивилина останавливает Антонина Семёновна:
     – Владимир Костантинович. Это вы-то тащили на себе пятьдесят килограмм, да ещё пятьдесят километров?! Да в вас самом-то не больше тридцати.
      Все хохочут, но Радивилин не обижается:
      – Нет, я был взрывотехником и на особом... Хи-хи, конечно же таскал, а вы что думаете? Ламца-дрица хоп царица в ж...у дверцу шишка с перцем?
      Опять буйный пьяный хохот, сотрудники рады, что раскрутили начальника.
      – Ну, а что дальше-то было, Владимир Константинович? – кричит Колька Прилуцкий.
      – А дальше?
      Шеф чуть задумался, потом вспомнил к чему возвращаться:
      – Да! В походе по тылам спали только по четыре часа прямо на снегу. Потом – марш-рывок до полного изнеможения, привал, сон четыре часа, подъём и опять такой же переход с диверсиями. Ели и пили на ходу. Боевые стычки постоянно. Своих даже легко раненых добивали – такое обязательное правило и все были к этому готовы. Потом через линию фронта домой, отдых, пополнение и снова за линию фронта...
      Кто-то резонно подмечает:
      – Так это смертники! Сколь не бегай, всё равно всех перебьют.
      – Почему «всех»? Я же выжил!
      – А схватки с лыжниками, которые вас ловили, случались?
      – Я же говорил – постоянно! Однажды скользим по склону вниз, а с другого холма нам навстречу скользят вниз финны. Перед этим обошли нас, потому что и у нас сзади тоже пулемётчики подстраховывали. Хотели взять внезапностью, нахрапом, в лоб. Столкнулись и пошла резня. Сплошной мат. Наши – по-русски, и они – тоже по-русски. В общем, и у нас потери, и их всех положили.
      – Это что, всех финнов?
      – Да, всех, в плен не брали.
      Прозвучал чей-то занозистый вопрос:
      – И почему это вам удалось-то всех финнов вдруг перебить? Ведь...
      Радивилин перебивает со злостью:
      –  Потому что нас было больше!!!

      Завершился сабантуй в десять часов. Как вывалились за проходную, грянули на весь тёмный посёлок песнями. Костя веселился активнее других, пел и даже пытался сплясать армянский танец – всё же вырос в армянском дворе.
    Копировщицы смеются:
      – Мы напились, а Русин торчит!
     Домой пришёл в распрекрасном расположении духа и сразу завалился спать. Мама его сегодня уехала с утра в Москву и осталась ночевать у знакомой польки – старой барыни, растерявшей всех родственников. Поэтому очень удивился, когда сквозь сон услышал, как в дверь постучали. Нет, это не мама, у неё ключ. Костя встаёт и, на ходу накидывая штаны, сонным голосом спрашивает сначала сам себя:
      – Кого это чёрт принёс?
      А затем уже громко:
      – Кто там!? 
      В ответ – голос Вани Самилы:
      – Открывай, жена приехала!
      – Какая жена?
      – Твоя, открывай!
      Пришлось открыть, чтобы разобраться. Глядит, на пороге стоит Лиля – девушка, с которой встречался в Баку. Вокруг неё – небольшая толпа молодых специалистов, впереди – Мелкумян, всем интересна костина реакция на такой предпраздничный сюрприз. Русин не удовлетворяет их пытливого любопытства, бросает Лиле: «Заходи!» и, извинившись, закрывает перед собравшимися зрителями дверь. Слышно, как «гости» за порогом, потоптавшись, уходят, что-то недовольно бубня каждый себе под нос. Теперь вопрос к Лиле:
      – Ты как меня разыскала?
      – Нетрудно было.
      – Понятно. А чего приехала? Мы же расстались.
      – Это ты вздумал расстаться, не я. Прилетела разобраться.
      – Дорого это, проще бы вызвать на переговорную, раз узнала, где я.
      – А ты бы явился на переговоры?
      Костя промолчал, а Лиля продолжила:
      – Мне важнее тебя увидеть!
      Она призналась, как отец, держа в руках деньги на самолёт, шутил:
      – Цифры на купюрах в десять раз похудели, поэтому легко расстаюсь! Не привык ещё к таким «тощим» деньгам.
      Имелась в виду недавняя денежная реформа, проведённая Хрущёвым по курсу один к десяти.
      Рассказывая, гостья снимает пальто, кашнэ и вешает на дверную вешалку. Костя сидит на кровати, Лиля – присела на стул у стола и потрогала ладонью мамину кровать, словно собираясь прилечь с дороги. Затем, будто что-то вспомнив, решительно встала, щёлкнула на стене выключателем, погасив свет, и пересела рядом с Костей со словами:
      – Решила заглянуть, милый, в твои голубые глаза!
      – В темноте-то?
      У Кости не хватает сил встать и включить свет. Вместо этого произносит:
      – Но... ко мне ещё приехала мать. Ты случайно её не застала.
      – А может я специально приехала с ней объясниться. Кстати, мой папа завтра прилетает в Москву по своим делам.
      Лиля крепко обнимает Костю, прильнула к его губам и оба всё больше заваливаются на кровать, мученически заскрипевшую старой сеткой. Сердце Кости бешенно заколотилось, а Лиля, не выпуская инициативы, одним махом стянула с него рубашку вместе с майкой, сорвав при этом половину пуговиц. Что ж делать, когда расстёгивать некогда! Молодая женщина уже сидит на Косте верхом, скидывая с себя верхнее и исподнее. В ноздри ударило сыростью несвежей плоти и это Русина отрезвляет. Он сталкивает с себя «жену» и пытается вскочить сам, но Лиля удерживает его, твердит:
      – Я тебе противна?
      Конечно, Костя уверяет в обратном, а Лиля спрашивает:
      – Тогда зачем хочешь уйти?
     Русин не может ей этого объяснить и Лиля говорит:
      – Костя, у тебя здесь есть девушка!
      На это Костя твечает:
      – Что ты, Лиля? Просто с минуты на минуту может приехать мать. Ты располагайся на моей кровати, а я пошёл в другую комнату.
      Она была пуста по причине отсутствия командированных в предпраздничные дни. Костя вошёл в комнату, в которой ещё недавно жил, и запер дверь, оставив заплакавшую Лилю. За дверью слышен её истошный возглас:
      – Не буду я здесь одна! Сейчас оденусь и уйду к Мелкумянам!
      Ей не отвечают. Русин молча бросает одежду на стул и ложится в свежезастланную постель, наперёд зная, что ему за это будет нагоняй от коменданта.
      Лёжа в постели, он подводит итог невесёлым думам. Почему Костя оказался в Лозе? Ведь одна из причин, причём немаловажная, конечно Лиля. До этого они регулярно встречались в течение нескольких лет, – посещали кино и театр, гуляли по городу, обнимались и целовались на скамейках в скверах. Подобный, растянутый во времени переход к сближению судеб считался в Баку нормой, Лиля заканчивала заочный строительный и оба уже обговаривали вопросы, связанные с женитьбой. В дни свиданий, Русин обычно подъезжал к «департаменту», где Лиля служила машинисткой, после чего ждал её на противоположной стороне улицы. Лиля часто задерживалась – то её заставляли срочные отчёты печатать, то ещё какие-то бумаги, а Костя терпеливо ждал, прохаживаясь по улице взад и вперёд. Однажды не выдержал – вопреки строжайшему запрету, поднялся к ней в отдел и осторожно толкнул дверь. Она не поддалась – заперта изнутри. Костя приложил к двери ухо, прислушался, стараясь уловить стук клавиш машинки. Полная тишина, хотя за дверью явно что-то происходило. Костя дождался Лилю на улице, конкретно объяснился, на что она расхохоталась ему в лицо. Пока объяснялись, из подъезда уверенно зацокал копытцами немолодой жеребчина, – Костя его знал, это – лилин начальник. Он через улицу мельком глянул на обоих, отвернулся и пошёл своей дорогой, а Лиля тоже развернулась и быстро удалилась, оставив Костю одного со своими переживаниями. Они не виделись некоторое время. Костя – натура не слишком кремнёвая, поэтому долго выдержать разлуки не мог и, как повелось, собрался идти на попятную. Но тут совершенно случайно узнал, что нетронутая девушка Лиля за три года их невинных встреч успела сделать несколько абортов. Для Кости это оказалось равносильным... – нет слов, с чем можно сравнить!
      Мать приехала только на следующий день к вечеру. Она поразилась лилиному появлению, но тем не менее пригласила «жену» на кухню – разобраться с продуктами и помочь приготовить ужин. Во время трапезы Костя заявил, что Лиля приехала в Москву на побывку к родственникам и сделала ему честь, заглянув в гости, а завтра утром уезжает. Кусок что-то в рот не лез, поэтому ближе к полуночи, пожелав всем спокойного сна, Костя отправился, как и накануне, в свободную комнату. В его отсутствие между женщинами произошло «собеседование», во время которого Лиля настойчиво пыталась убедить мать, что Костя поддался коварным наговорам на порядочную девушку. Мама возразила ей, сказала что всё-таки больше верит сыну. Ещё через день состоялась встреча с отцом Лили, – Главным инженером по строительству бакинского метрополитена, основоположником городской подземки. Русин выдержал напор авторитета и отказался прикрыть собою грехи дочери столь уважаемого человека. Лиля уехала ни с чем, а через год Костя узнал, что она вышла замуж. Нельзя сказать, что Русин воспринял это известие равнодушно.


                «УЗНАЮ, ИМЕННО  УЗНАЮ!»

       –  Костя, комнату тебе дали с моей помощью?
       –  Ну, дали, мам.
       –  Прописку имеешь?
       – Да, – отвечает сын, ещё не понимая, к чему мать клонит. Но мысль её оказалась проста:
       –  Теперь сразу же подавай заявление на квартиру.
      Вот это знай наших! Костя шокирован маминой динамичностью:
       – Мам, но ведь Заганяч [зам. директора по хозяйству и быту] уже подписывал мне заявление на комнату! Как же я теперь буду смотреть ему в глаза, когда приду с новой челобитной?
      – А ты что, собрался здесь вечно жить? В эту комнатушку невесту приведёшь?
      –  Вот, когда женюсь, тогда и подам.
      Мать такой ответ не устраивает и она говорит:
      –  В общем так. Пока я здесь – не будь дураком, подавай заявление. Стыдно, говоришь? Ничего, проморгаешься, пусть у них полежит. И пусть у замдиректора твоя очередь на квартиру будет ближе других таких же как ты по найму – ты ведь не молодой специалист!
      Мать с сыном ещё какое-то время спорили, однако женская логика выглядела предпочтительнее и Костя решил «проморгаться». Заявление быстро состряпано, так что на другой день Русин понёс его в кабинет Зам. директора.
      Заганяч воззрился на просителя непонимающе, – он только недавно подписывал по прямому указанию Карпова заявление на получение Русиным комнаты в финском доме. И теперь – нате же, уже просит квартиру в кирпичной четырёхэтажке! Причём, не проработавши даже полгода, вот наглец!
      Долгие секунды оба, не мигая, глядят друг на друга: один – с детским непониманием, кто перед ним, другой – с отмороженными глазами нахала. Русин всё же первым не выдерживает поединка и спрашивает:
      – Вы что, Иван Яковлевич, не узнаёте меня?
      В руке Ивана Яковлевича дрожит бумага с костиной бесстыдной просьбой и Зам. директора словно прорвало:
      – Узнаю! Узнаю! Именно узнаю!
      Больше он ни слова не произносит и регистрирует заявление.


                ЗАВОДСКОЙ ВЕЧЕР, ПОСВЯЩЁННЫЙ  7 НОЯБРЯ.
                РУСИН  ЗНАКОМИТСЯ  С  ДЕВУШКОЙ  ЛИДОЙ,
                ДОЧЕРЬЮ  РАДИВИЛИНА

      Сегодня на филиале вечер, посвящённый 7 ноября, так что народу в клубе собралось предостаточно. Был даже Данильбек Сергей Аветович, приблатнённый инженер из Саратова, высокомерный, дышащий величием своих возможностей с высоты неполных двадцати восьми. Ещё на заре карьеры Данильбек, приняв от жизни старт, расфасовывал людей по полочкам согласно их рангу и отбраковывал в ладу с личными оценочными характеристиками. Отметая в стороны догмы устаревшей морали, он, не моргнув, переезжал на вороных тех, кто ему неприятен и кому он сам мало приятен. Обычно Сергей Аветович не посещал  серых «массовок», исключая партсобрания, а тут вдруг тряхнул студенческой стариной, – ведь он тоже волею времени «шестидесятник»! Данильбек любил заигрывать с молодыми инженерами, опекать некоторых, и они отвечали ему взаимностью. Его, спортсмена-разрядника, изредка удавалось «молодым спецам» даже втягивать в футбольные баталии:
      – Сергей Аветович, сыграйте в нашей команде против...
      Сергей Аветович иногда снисходительно уступал, шутливо передразнивая:
       – «Сергей Аветович, поднимите средний возраст команды!» Ну что ж, давайте попробуем.
       Играл он отменно и напористо, но однажды Костя жёстко остановил рвущегося к воротам «железного форварда» и увидел в его заметавшихся зрачках смятение. Это было удивительно – при чувствительном столкновении Серёжа пасует!
      Мать Кости, раз взглянув на Данильбека, высказалась веско:
      –  Это – змея! Держись подальше.
      –  Что так, мам?
      – А ты обрати внимание на его полный скрытого яда прищур. Зря смеёшься!

      На вечере Русин сел на свободное место у входа. После торжественной части состоялся концерт, сразивший бы Костю своей провинциальной избитостью, не будь экстравагантного выступления доморощенного поэта и кочегара в одном лице – Вячеслава Киселёва. То был среднего роста крепкий молодой шатен с вьющимися волосами и красивым задумчивым лицом, который, выйдя на сцену, принялся, вместо чтения стихов, топтаться по подмосткам взад и вперёд, что-то бормоча себе под нос. «С мыслями собирается!» – посыпались смешки с мест, перешедшие кое-где в конское ржание. Реагируя на обидную реакцию зрителей, молодой человек резко остановился и уставился в глубину зала немигающим взглядом василиска. Зрители замерли, словно поддались гипнозу чудака. Пауза затянулась, в зале снова послышались шуточки, возгласы недоумения, которые переросли в хохот, когда молодой человек внезапно приступил на сцене к глубоким приседаниям с выбрасыванием рук, то вперёд, то в стороны. Расшевелив эксцентричным поведением публику, вскипевшую аплодисментами, Киселёв поднял обе руки, прося тишины, однако утихомирить возбуждённых людей, половина из которых была под хорошим «газком», оказалось уже не так-то просто. Аудитория вопила: «Давай, Славка, давай ещё разок покажи!» Славка не повторился. Он вдруг, как Маяковский, рассёк ребром ладони воздух перед собой и зычным голосом, перемогая шум людской, вожделенно продекламировал всем известное: «Я волком бы выгрыз бюрократизм...»... Рифму подхватывает часть зала: «...к мандатам почтения нету...» и так далее. Главное – овладеть вниманием толпы, которая в целом к поэзии достаточно равнодушна и вряд ли даже немногие на досуге тешат себя чтением стихов. Тем не менее, сейчас люди с интересом «внимают поэту», а «Славка» самозабвенно продолжает доносить до их слуха уже свои сокровенные мысли, вправленные в мелодичную рифму, что поразило Костю гораздо больше вальяжных выходок автора. В его самобытных строфах видимо отражалась вся истекшая жизнь поэта, горечь неудач и радость побед, звёздное небо, яркий полдень и сгустившиеся грозовые тучи, вспарываемые молниями, пьяный разгул, беспричинные драки и конечно же женщина, неразделённая любовь, которая терзает его. Костя посмотрел по сторонам и отметил, что слушатели заскучали и некоторые стали протискиваться между рядами, покидая конференцзал. Киселёв, стремясь удержать внимание публики, вдруг сделал на сцене стойку на руках и продолжил чтение стихов в таком положении. Из карманов его брюк посыпалась мелочь и все засмеялись. Эффект достигнут – многие, кто поднялся, снова вернулись в ожидании, какой ещё фокус преподнесёт поэт-скоморох. Костя, дабы не портить сложившегося впечатления, оставил конферецзал и услышал, как за спиной публика буквально взбесилась в аплодисментах – видимо Киселёв действительно сразил всех чем-то экстравагантным.
      Многие мужчины и женщины, вышедшие в фойе, бросились в туалеты, ещё часть – на волю, покурить, остальные выстроились группками вдоль стен, ожидая, когда начнутся танцы под радиолу. Русин прибился к молодым специалистам, он чувствовал себя в их среде раскованнее. Тон задавал Игорь Светозаров из Ростова – боксёр-перворазрядник в прошлом, бражник в настоящем, с лубочным лицом, любитель тусовок, девственниц и одесских анекдотов. Неизменно улыбающийся, вечно вакантный с женщинами при полном игнорировании каких-либо обязательств, он всегда придерживался принципа: грех пополам. Сама скромность в плане интеллекта, Светозаров никогда не надувал щёк. Он твёрдо усвоил, что главное в общении с противоположным полом – быть эрудитом в любви, и извечно стремился к усладе своей не слишком привередливой плоти, не брезгуя случаем и уборщицами. Сейчас, спустя столько лет, Костя вспоминал, как его раздражала избыточная коммуникабельность Светозарова с нагловатыми артельными ухватками. Русин не мог простить ему прехорошенькую маленькую куколку, которую по протекции устроили в КБ Радивилина ученицей-копировщицей. Куколке стукнуло тогда пятнадцать, однако детка оказалась уже из ранних, – любила заигрывать с мужчинами вдвое старше себя. Однажды в колхозе во время уборки сена взбалмошная крошка, едва прикрытая ленточками бикини, вдруг прыгнула Косте на потную спину, обхватила ножками бока, а ручками шею, больно прижав гортань, и капризно приказала:
      – Костя, вези меня к лесу, я писить хочу!
      Нельзя сказать, что Русину было неприятно ощущать телесный контакт с упругой тушкой несовершеннолетки – словно божок по спине босыми ножками пробегал. Однако нести её в лес – это от лукавого, воспитание не позволяло. Решил отшлёпать шалунью сзади по батончикам, – в шутку, конечно, – но вмешался Светозаров. Он был человеком действия, молниеносно сориентировался, что к чему. Посему, не раздумывая, оторвал от Кости и перекинул забавно взвизгнувшую девчонку себе на закорки, после чего побежал с несвершеннолеткой в ольховник под заборное улюлюканье окружающих. Потом, равнодушный к морали и закону Светозаров уже невозбранно оставлял Наташу ночевать с собой в общежитии, чем заслужил бесспорное уважение коллектива сверстников. Может кто и порицал столь вольготное токование, но вслух никто не высказывался, остерегаясь по меньшей мере... быть высмеянным. Что касается Русина, то прогулки девочки в постель греховодника разбудили в недрах души хмурую ревность, приправленную горчичкой плохо скрытой зависти.
      Однажды в воскресный полдень комсомольский активист Казанцев, – полунемец из Красноярска, – стал в угодливой потехе журить прелюбодея на людной поселковой улице:
      – Игорь, что ты наделал? Теперь вся Грузия приедет бить тебя за Наташку!   
      Шалая кошечка незадолго до этого бесстыдно соскользнула нагишом со спального ложа Светозарова при приятелях, живущих в той же комнате. Удовлетворённая обретённой любовью, она уехала в накинутом на голое тельце платье домой в Загорск – досыпать. Вокруг Казанцева и Светозарова сгрудились смехогоны:
      – Даа, даа! У Наташки в Тбилиси – жених, он ждет её совершенолетия и привезёт всю Грузию бить тебя. Тогда уже, хи-хи-хи, ха-ха-ха и твой бокс не поможет!
      Русин проходил мимо, когда Светозаров, заикаясь, рассудительно объяснял шутникам:
      – Ффраанцузы гговорят: «Рай ллежжит у ног жженщины». Я пооправлю: «ммежду ног жженщины!».
      – Хаа-ха-хаа! – заходятся смехуны, а Светозаров довершает своё понимание вопроса:
      – Рразве ллишить девв-очку неввинности – прреступление? Это ей пупутёвка в жизнь!
      Ко рту вместе с окурком прилипла похабная ухмылка – вот он какой неотразимый обольститель! Его особое пристрастие к девочкам вызывало у одних – уважение, как курение «Герцеговины Флор», у других – снисхождение, но только не осуждение. Светозаров уверен из опыта, что за «несовершеннолетку» на него никто никогда и никуда не заявит, ибо раздувать пузырь молвы никому не захочется. Как правило, родители или промолчат, если узнают, либо «обженят» на своей приобщённой к радостям жизни доченьке кого-нибудь в захудалом сельсовете, подправив возраст, а ты покедова жарь, раз жарится и не оглядывайся! Жестоко наказывают за такое лишь на Востоке. Тут Костя не выдерживает, поворачивается и идёт к зубоскалам, а когда подошёл – не знает, что делать дальше. Все обернулись в его сторону, бабочки улыбок ещё не слетели с губ. Кругом – полнейшее равнодушие к дырявой морали. Взамен –   разгульное очарование Светозаровым вместе с трясучим подобострастием. В Косте бродило лютое желание съездить наглецу по морде, но вместо этого только и нашёлся, что сказать:
      – Сволочь ты!
      Светозаров потемнел пуще тучи, услышав уличное оскорбление. Да ещё при всём честном комсомольском активе! Боксёр двинулся в сторону обидчика и, паче прежнего заикаясь, зачекалдакал, вытянув в трубочку дрогнувшие губы:
      – Чччто тты сказал?!
      Не успел Русин опомниться, как между ним и противником оказался увалень Боков из Пензы. Он всегда отличался ровным нравом, никогда не обижался на шпильки, отвечая благодушной улыбкой на шутки по поводу своей медвежковатости. Можно предположить, что он и сейчас пытался остановить назревшую потасовку, однако получил хлёсткий удар, но не в нос, и не кулаком, а прямёхонько в лоб торцем ладони, чтобы не мешался, – двое деруться, третий лишний! Боков отлетел метра на полтора вместе с Костей. Голова пошла у него на мгновение кругом, зато флегма сбита и немедленно заработал механизм сатисфакции. Боков мощнее Светозарова и, пригнувшись, словно бык, бросается на обидчика. При этом он успевает получить снизу ещё один удар в лицо. Кулак пришёлся в нос, после чего костин защитник, обхватив Игоря, заваливается с ним на асфальт и, обливаясь кровью, держит за руки. У Бокова руки заняты, драться он ими не может. Остаётся, мелькнуло почему-то в мыслях враз оцепеневшего Кости, лишь плюнуть поверженному прелюбодею в глаза, и Боков, как ни странно, вдруг это совершает. Елизаров зажмурился на секунду, скрежетнул зубами и мотнул башкой. Вырваться, пустить в ход кулаки, он тоже не в состоянии, поэтому с неменьшим усердием плюёт снизу в Бокова. Боков воздерживается от продолжения такого рода выяснения отношений и принимается молотить обидчика в лицо своим чугунным лбом. Скованный в движениях Светозаров старался в ответ подставлять под удары свой. Со стороны выглядело комично, как два инженера, лёжа на земле, долбят друг друга лбами, отчего все вокруг невольно залились хохотом. Эта уморительная сцена погасила злость и вывела Русина из столбняка. Он бросается к дерущимся и вместо того, чтобы в свою очередь добавить тумаков Светозарову, хватает пострадавшего Бокова под мышки и силится оторвать его от лежащего подлеца. Это трудно, ибо Боков вцепился своими лапищами, как клещами, в запястья боксёра, не давая его, привычным к мордобою кулакам, воли. Драчунов растащили и поставили на ноги. Кровь из разбитого носа Бокова хлещет на рубашку, но для него это уже не имеет значения. Светозарова тоже держат, а он, весь в чужой крови, рвётся к обидчику и рычит Казанцеву:
      – Ппусти, Жженька, я оттб’ивную из него сдел’аю, яа...
      Кто-то не выдержал, рявкнул:
      – Да он тебя валяаал! Не мы бы – не скоро очухался бы!
      Русин успевает подумать: «Не все здесь негодяи», а Боков в это время выкрикивает Светозарову:
      – Задушу тебя щас прям здесь, сволочь целошная!
      Светозаров больше не дёргается, заляпанный кровью, он смотрит на обидчика исподлобья. Драка окончена и Русин, забытый зачинщик мордобоя, уводит Бокова в свой дом умываться, бесконечно перед ним извиняясь за случившееся. Лоб у Бокова – налитой синяк со здоровенной ссадиной посредине, вместо носа – груша. Костя поражён мужскому поступку обычно вяловатого сослуживца, который, не раздумывая, принял на себя удары, предназначенные другому. Заживали его болячки с месяц и любопытные под разными предлогами заглядывали в техотдел с одной целью – посмотреть на пластырь на лбу и тёмные очки на носу Бокова, чтобы за дверью похихикать. О драке знали все, однако увалень из Пензы твердил одно – упал. Когда он по какому-то делу зашёл в КБ Радивилина, тот сказал ободряюще:
      – Это – ...я! Вот у меня, когда я был бандитом...
      Рабочие в цехе не удивлялись, говорили про Бокова: «Наш человек!». Они по пьянке получали торцевые считай каждый вечер, так что пострадавший технолог вписывался в общезаводской антураж.
      Пятнадцатилетняя Наташа, из-за которой разгорелся весь сыр-бор, срочно уволилась, а её хахаль, кстати тоже с изрядно потрёпанной фотографией, взял за свой счёт и на некоторое время исчез. В дальнейшем Русин перестал с ним и подлецами-прислужниками знаться.
      Шлифовщицы шептались да хихикали в заводских туалетах:
       – Нябось, Русин сам схотел эту сучёшку, да долго-ть думал.
       – Чай ряшил ждать-от, кохда ёй осьмнадцать стуканёт.
       – Вот и дождалси, ха-ха-хаа!
       Затем добавляли:
        – А Боков-от их – молодец, не  побоялси  того  кобеля-т!
        – Конешь, чай мужик.
         
      Туалетные сплетни выползали в коридоры и слышать их было унизительно, ибо Боков после злополучного воскресенья превратился у слабого пола чуть не в героя, а Русин – совершенно наоборот. Ко всему, Костя узнал о себе много интересного: и что девок соблазняет, и что жену вдвоём с матерью выгнали, чтоб не мешала сожительству (за такие шутки можно и ножичком порезать!), и что пьяный дерётся и кусается, и что... – в общем, все пороки людские в одном отстойнике. Оставалось дополнить неудавшемся покушением на Хрущёва. Полной мерой он ощутил отношение к себе от приятеля Светозарова, – верзилы Субботина из Краснодара, демонстративно протаранившего Русина мимоходом плечом. Костя спешил к проходной, а Субботин двигался навстречу с женой и не мог не воспользоваться случаем. Это был откровенный вызов, требующий ответа. Пошедшая следом под венец постная размолвка послужила Русину толчком к тяжким тренировкам с гирями, ибо каждому разбою, подумал он, всё-таки уместнее противостоять физически – припозднившаяся решимость! Тем не менее, уже через полтора года Костя, с угрозой нажить грыжу, зараз вскидывал больше сорока одной рукой, с места легко вспрыгивал на верстак, хотя и до этих личных достижений уже никто не осмеливался Русина ни толкать, ни по иному задирать в открытую. Причины тому сложились, когда знакомый оперативник, по имени тоже Костя, обучил нескольким запретным приёмам, в частности удару левой снизу в печень, и теперь не стыдно об этом сказать. «Бей, – говорил оперативник, – неожиданно и так, чтобы рука уходила в тело по локоть. Вырубишь на полчаса и наружных следов не оставишь». Удар надёжный, проверенный в клубном туалете на том же Субботине, правда уже здоровяком Белоглазовым из-за повздоривших жён, вцепившихся друг другу в волосы во время киносеанса. Белоглазова затаскали после выяснения отношений в милицию вместе с очевидцами, а для Субботина стычка завершилась больничным. Вскоре Субботин перевёлся в Краснодар и оба с женой исчезли из Лозы. Костю испытанный приём окорачивания наглецов выручал не раз, только действовать старался без свидетелей.      
      Лет через пятнадцать Русин встретил душечку-Наташу в вагоне электрички. Она ехала с мужем – красивым рыжим мужчиной, похожим на мингрела, и Костя подумал, что былые шутки про грузина не лишены резона. Против супружеской пары сидели две дочери – куколки вроде матери. Костю Наташа не узнала или сделала вид. Он сидел в углу и оттуда пытался разглядеть в лицах дочек хамские черты Светозарова, но зря старался – ничего общего. Почему-то это его утешило.
      Однако, вернёмся к торжественному вечеру в клубе, посвящённому Октябрю. Танцы ещё не начались и присутствующие разместились в фойе кучками согласно рангам. Русин подошёл к гогочущим молодым специалистам, которых, как сказано, развлекал анекдотами доброхот-затейник Светозаров. Хотя у Кости с Игорем было пока ещё всё «ровно», однако интуитивно он уже испытывал к боксёру зудящее нерасположение. Игорь, слегка заикаясь, рассказывал очередную «укатайку»: 
      – ...Сслушайте аанглийский анекдот. Кклерк лежит на вверхней полке в пуст’ом купе и боится, что подсадят ккакую-нибудь уур’одину, но дверь открыввается, ппроводник впусск’ает крас’авицу и ввносит её чемоддан. Крас’авица воошла и кклерк ууже готов её клеить. А она ссела внизу отдыххать и ссначала отстегн’ула ногу-протез. Кклерк ввытаращил свои ззрачки, а она ууже отссстёгивает руку-протез. Ппотом ссняла ппарик и окказалась лысой. Ппотом ввытащила вставные ччелюсти и пположжила их на столике вв сстакан с водой. Ппотом ввынула из гглазницы стеклянный глаз, тоже поположила в сстакан с водой, ппотом гглядит на кклерка одним глазом и гговорит: «Ввы ччто на меня ссмотрите?» А клерк ей: «Я ппросто жжду, когда ввы и второй глаз ввынете и пположите в стакан с водой». Не смешно? Ххорошо, – другой, уже евврейский анекдот:
     – «Абрам, во-ппервых... – твоя жжена шлюха, во-вторых – я с ней сспал, в-третьих – ккак тебе нравится «во-вторых»?
     – «Хаим, во-ппервых, что ммоя жена шшлюха, я знаю. Во-вторых – у неё трипер. В-третьих – как тебе нравится «во-вторых»?
     Светозаров обводит всех взглядом:
     – Ага, уже уллыбаетесь? Сслушайте следующий. Еврей говорит: «Вви знаитте, ккак била взята Одесса? Вви думаите, щто пришли ннащи и ккричали мине: «Да здравствует Мойша»? Щиш с маком!...»
     И так далее, и тому подобное. Молодёжь уже держится за животы, а Светозаров знай себе подкидывает зубоскалам анекдот за анекдотом – и где он их стольких набрался? Костя тоже смеялся и не сразу придал значение шепотку, сквознячком пробежавшему по фойе. Но вот все повернули лица к парадным дверям, в которые костин начальник Радивилин чинно вводит под руку невысокую красивую девушку. «Это его дочь!», «Это его дочь!», прошелестело по кучкам, «Кто она?» «Говорят – студентка Бауманского, приехала на праздники». Костя поражён. Его шеф Радивилин, убеждённый охальник и матерщинник, имеет такую интеллигентную миловидную дочь! Шеф явно польщён концентрацией людского внимания на юной продолжательнице своего рода. Задравши нос наверное выше звёзд кремлёвских, он важно прошествовал мимо «шестидесятников» к более почтенной публике, в центре которой торчал гвоздём высокий Северинов – Главный технолог филиала. Русин видел, как Радивилин представил технологам свою дочь, как вывернулся наизнанку Северинов, пригнул по-джентльменски голову, пожимая ладошку девушки. Казалось, сейчас поцелует ручку. Нет, не отважился, только долго держит в своей и что-то, улыбаясь, бубнит ей маргинальное. Динамик на стене громко затрещал, зарокотал громовыми раскатами, потом начался отсчёт: «Рраз, два, три...» и после этого всё смолкает. Радивилин тем временем гладит дочь по плечу и уходит, наверное, покурить, но назад не вернулся, оставив молодую на попечение коллектива заводской аристократии.
      – Нравится?
      Русин оборачивается и наталкивается на появившегося рядом с собой Гасана. Пришлось признаться, что нравится.
      – Сейчас музыка начнётся, пригласи, да!
      – А ты чего же?
      – У меня другая э! сегодня программа.
      – Откажет, вон там какие э! тузы стоят.
      – Ала, не бойсь!
      – То есть?
      – Не бойся да, говорю! Попробуй э!
      Внезапно грянула танцовальная музыка – фокстрот. Елизаров обрывает на полуслове очередную байку, а Русин решительно спешит к группе технологов и появляется пред мадемуазель Радивилиной:
      – Разрешите?
      Протанцовал Костя с Лидой (так её звали) весь вечер, проводил домой и договорился о встрече, но, к добру ли, к худу ли, состоялась она не скоро.
 

  РУСИН  ВНЕДРЯЕТ  НА  ПРОИЗВОДСТВЕ  МАГНИТНЫЙ ПАТРОН  И  ЧТО  ЗА  ЭТИМ  СЛЕДУЕТ
 
      После Октябрьских Русин с утроенной энергией занялся магнитным патроном. Он испробовал его возможности на небольших настольных станках, морально устаревших, посему списанных на ГПЗ-4 и в количестве шести десятков отгруженых в Лозу. Шпиндель этой модели – невелик и хлипок, так что навесить на него массивный мембранный и шлифовать жёлоба колец, нечего и думать. Станки оставили с «родными» лепестковыми патронами и частично приспособили для предварительного шлифования отверстий в кольцах, которые затем руководство цеха намеревалось доводить хонингом. Скажем сразу – ничего из затеи не вышло и изжившее себя оборудование готовились передать с баланса на баланс в какие-то металлоремонтные мастерские Загорска. Русин внимательно присмотрелся к навязанным Лозе станкам и отметил одну положительную особенность: благодаря достаточно продуманной и, вместе с тем, простой конструкции, они не шалили одичалым диапазоном вибраций, как радивилинский, что конструктора обрадовало. Не стоило труда уговорить мастера передать для экспериментов один из экземпляров под костину ответственность. Осталось вооружиться штангельциркулем, замерить и набросать от руки эскизы магнита с башмаками под вверенную модель, после чего привычно отдать эскизы в инструментальный цех для воплощения их в металле. За быстроту Русин расплачивался купленными в магазине двумя бутылками водки, послужившими источником душевных пересудов прилавочной толпы. Итак, часть работы проделана. Подошло время намагнитить выполненный из У7 поводок и навесить его на торец шпиндельного вала, затем просверлить с помощью воздушки крепёжные отверстия в корпусе станка и укрепить на нём башмаки патрона в рабочем положении. Далее – установка испытуемого кольца на магнитный поводок и проверка. Всё работает в лучшем виде: кольцо лежит на твёрдосплавных башмаках плотно, как малютка в люльке, от магнита не отрывается, вращается легко и мягко, и, что для Русина на текущий момент особенно важно, – никаких намёков на вибрацию системы. Остаётся пригласить шлифовщика. Выбора нет, Костя вновь обращается к Чумичёву:
       – Толь, слушай, прошлифуй колечко, а? Всё подготовленно.
       –  Ты про эту х... с «четвёртого»?
     Костя поправляет сквернослова:
       – Почему так сразу? Ты уже шлифовал на рыжем, радивилинском. А здесь – «четвёртый», фирма, вибраций нет!
      Чумичёв отказывается – теперь Русин для него просто Константиныч:
      – Извини, Константиныч, я наладчик. Мне скольких разных обслужить надо? То-то! Здесь подналадь, там подправь. Неет, пусть твой начальник выпишет «фанеру», тогда займусь.
      – Слушай, как же он выпишет? Тут же пустяк, – слегка жёлоба коснуться и потом проверить на овал и чистоту.
      – Коснуться, говоришь? А чашечный круг поставить? А править его, потом торец твоего магнита шлифовать? Потом чашечный на жёлобный менять вместе с оправкой, потом опять же править! Размер устанавливать. Ты, что ли будешь всё это делать?
      В конце концов Чумичёв согласился отшлифовать, «ну, за стакан хоть бы гидролизного». Наладчик подсказывает:
      – Ты подойди к Панкратову на сборке. Тебе он нальёт без звука.
      – Толь, с ума сходишь, ты же подшит!
      Толя на это махнул рукой. Конечно, к гниловатому Панкратову Костя, конструктор, не пойдёт, решит микропроблему опять через магазин, но только после шлифовки жёлоба и только в обед.
      Чумичёв, нацеленный на радужную перспективу промочить подсохшую глотку, взялся за дело борзо. Однако, от костиного внимания не укрылось, что руки наладчика дрожат и обработке торца магнита сопутствовала «неровная» искра. Русин молчит – биение торца даже в сотку всё равно на выходе кольца должно показать микрон. Правда, жёлоб «раздвинется», но в целом он останется всё же в допуске, как при «косом» шлифовании. Костины думы внезапно прерывает Чумичёв. Он бросает работу и поднимает на мучителя умоляющие слезящиеся глазки:
      – Константиныч, трубы горят, невтерпёж... Хотя бы одеколончика плесни – вишь, как руки дрожат.
      Делать нечего, приходится... – ну, многие знают, что в подобных случаях приходится.
      – Хорошо, Толь, я сейчас.
      Магазин отпадает, надо срочно раздобыть что-нибудь подручное на спирту. Русин скорым шагом отправляется в отдел главного конструктора, вызывает на лестничную площадку Ваню Самилу и рассказывает ему всё.
      – Сейчас попробую, подожди здесь, – хмуро говорит Ваня и исчезает за дверью. Буквально через несколько секунд он снова появляется, притирается к приятелю и тайком суёт в его пиджачный карман флакон.
      – Что это?
      – Яд!
      – То есть?
      – То есть «Шипр». Не слишком много, но твоему хватит. Разбавь сразу водой, а то придурок вообще прожжёт себе нутро и возникнут проблемы.
      – Спасибо, Вань, у кого достал?
      – Какое тебе дело? Спёр у одного фраера из тумбочки. Его прохудило после вчерашнего и сейчас, блин, из туалета не вылезает.
      – А хватится...
      Ваня перебивает:
      – Не твоя забота. Смотри, разбавь сейчас же. Но вообще, запомни: я тебе ничего не давал.
      «Что-то уж», – думает Русин, – «Ваня перестраховывается – алкоголики глохчут «тройной» чуть не литрами и, по слухам, не очень его разбавляют». Теперь с флаконом в  кармане Костя спешит через двор в свой краснокирпичный «храм», поднимается на второй этаж и дёргает ручку двери уборной. Занято. Отдуваясь, страждущий отходит в сторону и тут дверь распахивается. Из уборной выходит Антонина Семёновна, глядит на Русина смущённо и говорит:
      – Оой, а я-то думаю, кто это рвётся, а это наш Костик!
      «Костик» сконфужен и виновато ей:
      – Извините меня...
      – Да ничего, ничего, входите, там больше никого.
      Они разминулись, Русин занимает туалетное помещение, запирается и вытаскивает флакон «Шипра». Он большой, но одеколона в нём немногим более половины. Костя добавляет из крана воды, навинчивает назад пластмассовую пробку и взбалтывает несколько раз. Смесь во флаконе становится молочно-белой. Костя опять прячет флакон в карман и покидает уборную, оставляя после себя благородный запах шипра. У порога Русина встречает сам директор. Карпов озабочен, – ему приспичило, но он ещё шутит:
      – Узкое место, правда?
      – Здравствуйте, Александр Евдокимович!
      Русин пропускает директора. Тот спешит мимо Кости в интимное заведение, но, прежде чем захлопнуть дверь, успевает сказать:
      – Фуу, ты что тут делал, брился?
Через пару, другую минут Русин незаметно передаёт Чумичёву флакон с молочного цвета смесью. Тот взглянул украдкой, недоволен:
      – Почему водой разбавил?
      Однако, ритуальная смесь принимается и исчезает в широком кармане толиного халата. Чумичёв зашагал в туалет. На рабочее место он вернулся вполне адекватным, руки перестали дрожать и работа пошла.
      Наконец, кольцо благополучно прошлифовано и проверено на микрокаторе. И овал, и разностенность – меньше микрона. Чумичёв рассматривает жёлоб в лупу и на сей раз радостно восклицает:
      – Десятый Б, полный!
      Русин не может сдержать радости:
      – Здорово!!!
      – Подожди радоваться, это пока только одно кольцо.
      – Так, возьми партию!
      – Хе-хе, прежде ещё надо проверить боковое биение жёлоба, потом ещё попасть в нужный размер.
      Чумичёв крутит кольцо на микрокаторе, ищет боковое биение, оно тоже где-то в микроне. В его душу закрадывается обоснованное недоверие. Чтобы разобраться, наладчик устанавливает на станок микронный индикатор и проверяет осевое биение магнитного поводка – ведь знает, прохиндей, что халтурил, когда торцевал!
      – Что ты ищешь? – спрашивает конструктор, хотя и так всё ясно. Чумичёв молчит, он смотрит на индикатор. Действительно, биение завышено, – стрелка показывает аж семь микрон. Наладчик прокрутил рукой шпиндель и так, и этак, – тот стабильно выдаёт семь микрон. Чумичёв вновь проверяет боковое биение жёлоба. В принципе и оно должно быть по его мнению тоже семь микрон, однако стрелка прибора, подрагивая, застывает на одном. Наваждение какое-то! Наладчик обескуражен, он никак не может взять в толк, в чём причина, – прямо, бабкино колдовство! Тогда он, сказав: «Х... какая-то!», вопросительно уставился на Русина. Конструктор популярно объясняет, что, благодаря эксцентриситету с осью шпинделя, торцы кольца и магнита проскальзывают относительно друг друга, осевое биение шпинделя «не долбит лунку в одном месте», а равномерно распределяет «её» по окружности жёлоба. Пришлось сказать:
      – Нужно только выдержать время, пока не кончится искра, и точность будет гарантирована. Увеличится лишь развал жёлоба, но поскольку...
      Рассуждать о величинах второго порядка малости Русин уже не стал, спросил только:
      – Понял?
      – Не очень. Всё же прошлифую на всякий случай торец ещё разок. 
      Естественно, Русин не возражает. Торец магнита прошлифован, Чумичёв куда-то исчезает и вскоре появляется с касетой, в которой находятся подшипниковые кольца в нитратном растворе. Сотня пробных колец-заготовок – это уже серьёзный замах! Чумичёв шлифует с огоньком, перезаряжая магнитный патрон кольцами, словно дробовик на стрельбище. При проверке на измерительном приборе ни одно из отшлифованных колец не вышло за пределы допуска, в то же время стабильно удерживая шероховатость обработанной поверхности в районе 10-го и даже порой 11-А классов чистоты, то есть – это тебе не 9-й класс, как на радивилинском! Таким образом, ни одно из ста колец не ушло в брак – просто здорово! В дальнейшем такой качественный скачок в выходе годных, трансформируясь во времени, сыграет немаловажную роль в производственном сдвиге Лозы и возмужанию её криминальной составляющей, – продукта симбиоза прагматичного руководства с наиболее активированной частью молодых специалистов. Парадная риторика в сожительстве с «чёрной кассой» партийно-комсомольских и заводских лидеров ещё заявит о себе, а пока...
      ...Отшлифовав партию колец, Чумичёв сдвигает на лоб защитные очки, глядит на Русина хитро и неожиданно предлагает:
      – Константиныч, давай... рацпредложение напишем!
     Глазки Чумичёва искрят хитрецой – «Куй железо, пока горячо!» Костя на радостях соглашается и вскоре на цеховом бланке он подробно обосновывает техусовершенствование к настольно-шлифовальному станку с приложением эскизов от руки и заключением ОТК по обработанным кольцам. Предложение БРИЗ принимает и отправляет на рецензию к главному технологу Северинову. Анатолий Прокофьевич внимательно его изучает в тиши кабинета, потом идёт в цех, дабы удостовериться в работоспособности конструкции, затем возвращается в техотдел и неожиданно... собственноручно вычеркивает фамилию Чумичёва. После такого самоуправства, он пригласил к себе обоих рационализаторов. Аргументировал Северинов свой поступок так:
      – Я вижу, что это техусовершенствование тянет на изобретение, но только вы, Чумичёв, на него не тяните.
      Чумичёв возмущён:
      – Эт почему ж?
      – Это потому, что со своим... Сколько у вас классов школы?
      – Нуу, шесть, а пошто тут это?
      – Как же вы со своими шестью классами справились с самым немаловажным: с расчётом усилия магнита и подбором для него соответствующего материала?
      – Так, расчёрт делал Русин, вон он их и нарасчертал, а я предложил на ентом магнети эт самое, шлифануть, однем словом.
      Северинов обращается к Русину:
      – Это правда? Относительно расчёта, разумеется.
      – Да, расчёт мой, но Чумичёв отшлифовал партию колец.
      – То есть, вы рассчитали, сконструировали, а Чумичёв предложил подать! Я правильно понимаю? Такое предложение не подпишу.
      Чумичёв заявляет с достоинством:
      – Я не согласен, товарищ начальник, я налаживал, шлифовал!
      – За вашу, несомненно квалифицированную работу вы достойны премиальных, но не более того.
      Чумичёв в бешенстве. Он поднимается со стула, вдруг замахивается на Северинова и, выдыхая мочевину, говорит:
      – Премиальны я щас сам тебе выдам!
      После этого Чумичёв выходит, хлопнув дверью. Северинов агрессивного выпада шлифовщика словно не замечает и обращается к Русину:
      – Если речь о рядовом рацпредложении, разговора б не было. Но тут, извините, маячит изобретение, а обычный рвач прочувствовал поживу и собрался вас... вы понимаете, да? Конечно, в принципе вы вправе кого угодно вписать, но в данном случае подумайте.
      Для Кости вроде всё ясно, однако повторяет, как заведённый:
      – Он наладил и отшлифовал сотню колец и это немало.
      – Наладить может любой наладчик, и я его вам пришлю. А шлифовать – любая из девочек, вон их там сколько! Просто вы были в себе ещё не уверены, а «он» подвернулся. В заявку на изобретение его не вписывайте, уважайте себя.
      В коридоре Русина ожидает Чумичёв, он в смятении:
      – Слушай, Константиныч, ты прости конеш, я там пошумел малость.
      – А чего ты ко мне, Толь? Извиняться иди к Северинову.
      – Но ежли он... Ты ж свидетель?
      – Успокойся, никогда он не пойдёт на это. И я не пойду свидетелем.
      Невозможно было представить, чтобы интеллигент, главный технолог Лозы Северинов вдруг унизился бы до разбирательств с хулиганом-алкоголиком. Чумичёв, когда это понял, сразу расслабился. Оба «соавтора» уже вошли в цех и идут мимо работниц-контролёров, прилипших к окулярам луп. Чумичёв кивает на бригадиршу Задорнову, полы халата которой сползли с табурета, открыв взору полные белые ноги, оголённые до самого интересного места:
      – А хорошо б щас в яё ляжках поваляться, а?
      Русин пряно улыбается. Чумичёв, уловив ужимку, громко добавляет:
      – Константиныч! В Загорск, знашь, цыгане приехали. Давай, блин, забудем всё, шмальнём во дворец, повеселимся.
      Он по ходу приобнимает Задорнову и, смеясь, говорит:
      – Надёж Павловну тож возьмём, согласна Надь?
      Задорнова отрывается от окуляров, поправляет халат и смеётся в ответ:
      – Согласна! А мояво мужука няпутёво на вечарик к твоей жане запустим, ха-ха-хаа!
      Работницы, отвлекаясь от надоевших колец, срываются в смехе и Чумичёв тут же предлагает:
      – Тогдать и к тёше моёй заодной, шоб не бясилася зазря, ядрёна мать!
      Потом поворачивается к Русину:
      – Ну как, Константиныч? К цыганам?
      Тот отшучивается в тон:
      – Подумаю, чай!
      А сам чувствует себя неуютно, гадает, какую каверзу может приподнести Чумичёв, раз его у Северинова обидели? Ведь не зря он веселится. Конечно, если Русин решится подавать заявку, в соавторы вписывать Чумичёва – полный абсурд, с него достаточно рацпредложения. Наладчик безумно жадён, а ведь это будут такие деньги, когда оснастят «магнитным» более полусотни настольных! Да пришлют из Куйбышева столько же остальных некондиционных, пока их хозяева ещё ни о чём не догадываются у себя! Да оснастят магнитными бесцентровыми цеховые «мамонты»! Русин тут же решает заняться магнитами «покруче», использовать их в бесцентровых патронах и для предварительных операций, заменив все мембранные пугала. Последние портят геометрию кольца, превращают его в «звёздочку», а это нежелательно. Безусловно, нужно будет все детали обговорить с шефом, получить от него задание и конструктор полагает, что Владимир Константинович согласится. Однако, это пока в будущем, хотя уже и не очень далёком.


                БАРОН  МЮНХАУЗЕН

      Теперь, после столь радужных перспектив, пора бы объясниться с Радивилиным по поводу его детища – «рыжего» станка (выкрасили в жёлтый цвет), но Русин всё медлит. Болезненным будет для Владимира Константиновича удар от признания прискорбных истин: из-за избытка на станке консолей со шкивами, – этого, изначально заложенного в конструкцию генератора вибраций, – придётся позабыть о высоком классе чистоты на шлифуемом изделии. Чтобы получить чистоту десятого класса на жёлобе, надо убрать источники «тряски», то бишь основательно упростить схему станка, но есть ли смысл заниматься оным, если уже прислано с ГПЗ-4 обилие подходящего настольного оборудования! Всё так, однако присутствует ещё один неудобный ньюансик: Костя не известил Радивилина о своих опытах и самовольно оставил гремучий полуавтомат. Поэтому и оттягивает время приговора, – ведь уязвлённое самолюбие босса гусеничными траками проутюжит ослушника! Вопреки ожидаемому, костины доводы Владимир Константинович перенёс с виду стоически. Дрогнули лишь мышцы лица, когда Русин задушевно изложил своё мнение относительно перспективы переориентации на настольные станки с ГПЗ-4. Шеф велел Русину только собрать все эскизы магнитного патрона и положить ему на стол, что было исполнено. Костя ожидал услышать директиву обчертить патрон на ватмане и сдать в копировку, но ошибся. Радивилин взял эскизы, просмотрел их, кое-где подправил, сказав при этом подошедшим Долгополову и Алексею Сергеевичу:
      – Да это совершенно то, что уже мы раньше делали! Просто – в лучшем варианте.
      Оба конструктора согласились, а босс заграбастал пятернёй листы, – признак недовольства, – и помчался к кульману Прилуцкого, графика которого была выше всех похвал.
      – Значит вот что Коля. Придай этому говну божеский вид.
      Коля возмущён и оскорблён:
      – Не буду. Пусть хозяин сам ест своё говно.
      – Нет будешь, я тебе приказываю! Русин чертит долго и со скрипом, карандашом ковыряет, как в жо... пальцем. А у нас с тобой всё должно быть выполнено быстро, качественно, чётко задокументировано и уложено на чистую полочку.
      – Не буду!
      – Будешь, лучше не спорь!
      И так далее на полчаса, не меньше. Прилуцкий в конце концов подчиняется. За три дня он вычертит и отдеталирует магнитный патрон действительно в лучшем виде, однако с Костей на какое-то время перестанет знаться.
      Пока же, разобравшись с Прилуцким, шеф подходит к кульману Русина. Костя в этот момент стал пунцово-красным от стыда из-за поднаготного обсуждения на весь отдел его профессиональных навыков. Ещё гложет обида, что завершающую часть работы Радивилин переложил на другого конструктора, но начальника такой конфуз не смущал. Сейчас шеф, как сухой пенёк, торчит около Кости и малоуважительным тоном излагает суть задания:
       – Займёшься бесцентровым патроном, но без магнита, понял?
       Русин удивлён, невольно спрашивает:
       – Как это? Опять с роликами?
       – Нет, вот так, по такой вот схеме.
       Далее на листочке набрасывается эскиз, а к нему для развёрнутости замысла приложены рассуждения шефа, что шлифуемое кольцо стоит лишь слегка прижать пальцем к доведённому до блеска торцу вращающегося шпинделя, как оно, благодаря молекулярному сцеплению, «прилипнет» и, завращавшись тоже, самозатянется в угол между «башмаками» опоры ии... – пожалуйста, шлифуй себе на здоровье!
      Русин в душе закисает, а Радивилин продолжил:
      – Ещё сделаешь расчёт, теоретически подтвердишь работоспособность патрона.
      Авторитетным тоном Владимир Константинович стремится показать, что не сомневается в успехе изобретения. И Костя, скрипя сердцем и отодвинув подальше магнитный патрон, занялся разработкой новой идеи шефа, а затем – изготовлением и сборкой конструкции, с прицелом вдохнуть жизнь в эту заведомо порочную схему технического выкидыша. Русин знал наперёд – «самозатягивающийся патрон» ждёт судьба шлифовального полуавтомата, о котором вскоре все добросовестно забудут, а недодел отправят в мартен. Карпов не накажет Владимира Константиновича, потому что и директорская любительская игрушка, – ручная хонинговальная машинка, – тоже благополучно провалилась при испытаниях и вскоре уйдёт в переплав.
      Русин ещё пыхтел над «общим видом самозатягивающегося патрона» и собирался приступить к деталировке, как в конструкторское бюро вошёл своей пружинистой, изумительно деловой походкой Северинов. Прогулявшись по проходу между кульманами, он, не обращая внимания на Радивилина, остановился позади Кости и с высоты своего идеально высокого роста поинтересовался:
     – Чем занимаетесь?
     – Шлифовальным патроном.
     – Магнитным?
     – Нет, без магнита. Шлифуемое кольцо будет самозатягиваться при вращении.
     Анатолий Прокофьевич некоторое время молча стоит и смотрит на чертёж, вникая в суть замысла, затем спрашивает:
     – Ваша идея?
     – К сожалению, нет. Я – только исполнитель.
     – Хм, исполнитель. То есть у вас кольцо, как барон Мюнхаузен, само себя за волосы будет притягивать к шпинделю и вращаться. И вы верите в это чудо?
      Русин – уклончиво:
      – Изготовим – попробуем, Анатолий Прокофьевич.
      Северинов усмехнулся. Его, как Главного технолога, интересует конкретика – дальнейшее оснащение жёлобошлифовального оборудования магнитными патронами. Они уже дают на шести настольных станках высокий процент выхода годных (подсуетились Чумичёв с Глейзером, следует воздать им должное!) и Анатолий Прокофьевич почти с актёрским драматизмом декламирует нечто растянутое, затейливое в своей утончённости:
      – Хм, попробуем, говорите, значит? Да я наблюдаю, что тут кое-кому вместо творческого пробега по шлифовальным агрегатам, уготована закатка в бочку с сомнительным засолом!
      Анатолий Прокофиевич с секунду услаждает свой слух гулкостью сказанного, затем продолжает раскручиваться, как заводная кукла, наводя на подозрения, что у него какой-то разлад с костиным боссом. Не глядя на Радивилина, Главный технолог вдруг прилюдно объявляет, кивая на Русина:
      – Такие головы! Такие головы здесь занимают чепухой!
      Высказавшись, Северинов разворачивается и, ничего больше не добавив, уходит. Можно бы не задаваться, но Русин внутренне польщён. Подобной громогласно-лестной оценки в свой адрес он здесь от начальников раньше не слышал и не скрыть – это было приятно. Жаль лишь, что другие лидеры производства мёдка не подольют, – причин предостаточно. Если чуточку смягчить контекст, – у Русина, ущерблённого в проблесках службизма, на роду написано только раздражать прагматичных сотрудников и вечно топтаться на задворках причуд взбалмошного руководства. Тирада Главного технолога не произвела впечатления на Радивилина. Он даже головы не поднял, углубившись в бумаги, а Костя переключился на деталировку, чтобы через два дня уже сидеть за «куйбышевским» (на «рыжем» шеф не рискнул) станком с готовым макетом «самозатягивающегося» патрона на нём. Прежний узел «стянут» со шпинделя и сиротливо лежит в сторонке. Вместо магнита на вал насажен обычный металлический поводок, с доведённым до зеркального блеска торцем. Шлифовальный станок включён и Русин периодически прижимает куском фторопласта кольцо-заготовку к торцу вращающегося поводка, однако, как только убирается прижим, кольцо немедленно останавливается.
      – Смажь башмаки маслом! – командует стоящий рядом шеф.
      Русин лаконично отвечает:
      – Уже смазал.
      Все потуги намертво притереть кольцо к торцу поводка за счёт молекулярных сил сцепления, заставив при этом изделие вращаться, последовательно терпят неудачу. Радивилин нервничает:
      – Пусти, дай я сам!
      Теперь шеф время от времени сам прижимает к торцу шпинделя кольцо. Эффект тот же. Босс уподобляется хирургу, который пытается «завести» сердце покойника, а тому уже всё безразлично. Шутка с изобретением века не удалась, Радивилин молча поднимается со стула и уходит. Ясно, он уже забыл о патроне. Следом разошлись, перешёптываясь, любопытствующие работники цеха, оставив Русина одного с несвершившимся чудом. Была у Кости ещё задумка по реанимации мертвяка, да не хотелось посвящать в неё Радивилина – с ним спорить всегда долго и мучительно. Теперь, когда глядуны разошлись, а шеф ещё не загрузил конструктора каким-нибудь очередным заданием первостепенной важности, Русин быстро свинчивает с «самозатягивающегося» патрона опорный узел и направляется к наждаку. На войне, говорят, как на войне – есть раненые, есть и убитые! Раз шеф потерял к своей «хитрой машинке» интерес, Костя займётся ею без оглядки на издержки. Решено предельно заузить «башмаки», скосив под небольшим углом к торцу поводка и придав им ещё посадочную кривизну. Костя колдовал на наждачном круге долго, с предельной осторожностью, чтобы твёрдосплавные вкладыши не перегрелись и не сдвинулись с припоя. Когда опора была надлежащим образом подготовлена и вновь поставлена на станок, экспериментатор включает электродвигатель, затем, как уже делал, на секунду прижимает испытуемое кольцо к торцу. Чудо свершилось – кольцо, дополнительно поджимаемое к торцу скошенными «под винт» башмаками, завращалось. Теперь остаётся шлифовщику попробовать заняться жёлобом. Вновь связываться с меркантильным Чумичёвым Русин не захотел и попросил наладчика Круглова. За «флакончик», разумеется. Тот включает шлифовальный электрошпиндель, даёт ему разогнаться до шестидесяти тысяч и правит круг. Затем с чрезвычайной осторожностью вводит вращающийся с бешеной скоростью круг внутрь кольца и шлифует жёлоб. Получилось. Из зоны шлифования вырвался снопик искр и послышалась тонкая победная трель. Наладчик доводит подачу до номинала – кольцо мгновенно отрывается от поводка. Оно с нарастающим воем «наматывается» на оправку, но вырваться вместе с ней в потолок не успевает – заклинило подшипники, и это слава Богу! Пришлось менять электрошпиндель, пробовать новое кольцо, его опять намотало, после чего Круглов отказывается шлифовать, пока целы глаза. Можно ставить точку, – Радивилинский вариант окончательно подтверждает свою производственную несостоятельность. Сообщать Владимиру Константиновичу про завертевшуюся заготовку Русин не стал, тревожась, как бы разгонные мысли неугомонного шефа не сорвались с якоря в разнос, подобно кольцу на оправке.


                ЛЫЖНАЯ  ПРОГУЛКА. ВАНЯ  САМИЛА

      С конца ноября выпал глубокий снег, который уже не растаял и в одно из декабрьских воскресений перед самым Новым Годом Русин с Ваней Самилой отправились на лыжах прогуляться по лесным полянам часика на три. Ваня – впереди, шёл он уверенным размашистым русским шагом, чуствовалось, что с лыжами дружит с детства. Пройдёт три десятка метров и ждёт, когда Костя подтянется. Поход был лыжным крещением, Костя обливался потом, падал бесчисленное количество раз, затем, опираясь на палки, вставал, упрямо продолжал двигаться по лыжне и к концу предпринятого маршрута уже еле стоял на дрожащих ногах. Ваня недоволен:
      – От тебя пар валит, а я замёрз.
      – Идём к нам, попьём чаю. Позови свою Лику тоже.
      – Без неё обойдёмся. Пошли.
      В стороне, на параллельной лыжне им встретилась группа лыжников, видимо с «Фермы». Спотыкающийся при каждом шаге Костя, краснощёкий, с свалявшейся кучерявой шевелюрой (распарившись, он стащил шапочку), с припухшими пунцовыми, готовыми лопнуть от жара губами, привлёк внимание лыжниц. Костя расслышал, как одна бросила другой:
      – Слушай, глянь на эту высокую – какая хорошенькая!
      – Конечно хорошенькая! – выкрикнул Русин. Сердце взыграло от подвернувшегося знакомства и Костя озорно прибавил:
      – Девушки, могу порадовать...
      Лыжницы смутились и бросились догонять своих. Через полтора месяца Костя встретит одну из них в автобусе и девушка, перед тем как сойти, бросит ему на колени записку о свидании. В автобусе лыжница будет выглядеть не столь свежо, как в морозном лесу, и Костя предложением золушки пренебрежёт.
      – Очнись, пошли? – прервал мысли горе-лыжника Ваня.
      Через полчаса оба приятеля уже сидели в тёплой костиной комнатке за столом, попивали чаёк с вареньем и Ваня делился историями своих фронтовых лет.
      – Мне было шестнадцать, когда немцы шли на Сталинград. Горели сёла, толпы беженцев – на восток. Вот тогда я и записался добровольцем. В первом же бою наш десант на танках накрыли фугасами. Всю мою грудь наискось прошило осколком, хорошо что справа. Кровь фонтаном из раны – жиих! Пока в сознании был, успел просунуть левую руку по локоть в скобу на башне. Наш танк вырвался, а из всех, кто на броне был, остался я один – руку-то заклинило в скобе, я и не свалился. Смутно помню, как кто-то из похоронной команды разогнул мой локоть, вытянул руку из скобы и говорит другому: «А этот ещё вроде жив, тащите его отдельно!». Очнулся уже в полевом госпитале, весь перебинтованный. Потом – санитарный поезд, под бомбёжками довезли нас на восток, до Куйбышева. Мне ещё две операции сделали, потом полгода рана в лёгком затягивалась. Как при перевязке сестра бинты снимет, в них одни белые черви. Вот так и заживало.
      –  Вань, покажи рубец.
      Самила задрал рубашку вместе с майкой, широченный рубец тянулся вкось через всю правую сторону груди.
      – Тебя не комиссовали?
      – Неет, куда там, снова на фронт. Потом – я же доброволец! Но перед этим мы с моим тёзкой из Орска погуляли там в самоволочке. Нам одежду в госпиталь тайком проносили, а бабы нас уже ждали. Ну мы там, где попало... Помню, один тыловик, сука, из беженцев, накрыл нас у барака, хотел криком патруль вызвать, так Ванька его – по жо..., по жо... гнал чуть не до Волги. А тот только огрызаться, но орать уже побоялся – понял, что мы угрохаем его там же. Потом опять фронт. Меня, пацана, в разведку определили. Каждый раз кто-то с задания не возвращался, а я вот прыткий тогда был, выжил.
      – Языков брали?
      – Один раз только повезло. Нечаянно наткнулись, он ср... уселся сразу у хаты за стенкой. Шмайсер в руке, на взводе. Как стал он вытирать, только руку убрал с автомата, один из нас, – Колькой звали, – камень  ему в пилотку. Точно попал. Пока то да сё, мы ему рот этой же его пилоткой заткнули и прямо в растёгнутых штанах уволокли голой ж... по земле.
      – А сколько вас тогда было?
      – Двое, сколько ещё? К своим ползли, Колька впереди, фриц за ним в спущенных штанах, я замыкал с автоматом – куда он денется! А наши уже ждали.
      – Больше ранен не был?
      – Бывал, но не так сильно. Ведь у разведчиков такое правило – ползти не можешь, прикончат. Так что с тяжёлой раной там не выживешь. Раз я попал в переплёт под Яссами. Напарника убили, выходил один и наткнулся на четырёх немцев. Они наверно вольными дезертирами были – это я потом понял.
     – Что значит «вольными», Вань?
     – Ну, которые ни вашим, ни нашим. Убегают с передовой и прячутся где-нибудь в лесах всю войну. Там всякие, с обеих сторон.
     –  Странное братство...
     – Вот так вот! В общем, сидели они на поляне в старой воронке, сразу меня увидели и начали стрелять, но я успел спрятаться за толстенный такой дуб. Он меня и спас. У меня полный диск был, запасной. Короче, я перебил их, а когда подошёл жратву искать в сумках, проверил по привычке сначала карабины, а у них уже и патронов не было ни одного ни в карабинах, ни в подсумках. И ни одной гранаты, все наверное где-то уже израсходовали. А каски были пробиты моими пулями и мозги их...
      –  Значит, по безоружным уже стрелял?
      – Война есть война, Костя. Ну ладно, я пожалуй двинусь домой. Стоять ты на лыжах уже можешь, в следующий раз будет идти легче.
      Однако «следующий раз» случился лишь через месяц, пока Костя не отбился от ангины да не поджили истёртые пятки.


         ЗАЯВКА НА ИЗОБРЕТЕНИЕ И СКАНДАЛЬНАЯ ВОЗНЯ ВОКРУГ МАГНИТНОГО ПАТРОНА

      – Ну что, Костантин Константинович, покатались на лыжах? – встретили смехом отболевшего Русина копировщицы. Смущённый Костя признаётся:
      –  Горло вроде прошло, только с пятками беда – им ещё заживать да заживать.
      –  Ничего, мозоли нарастут.
     Русин сел за кульман, без воодушевления взглянул на доску с заждавшейся его конструкторской разработкой. Сегодня он продолжит заниматься приспособлением к бобине – заготовке под сепараторы, но задание должен подтвердить Радивилин. С утра шеф отмахнулся от Русина – вызвали на производственное совещание, так что Костя, вооружившись карандашом и ластиком, приступил к бесконтрольной импровизации своих идей. В бюро Радивилин вернулся через два часа очень возбуждённым и сразу к Русину:
      – Костя, садись и сейчас же пиши заявку на изобретение, на свой магнитный патрон!
      – Владимир Константинович, ведь бесцентровый с магнитом всё же не новость. Во ВНИППе...
      – Во ВНИППе приборными не занимаются. На «четвёртом» пробовали, да обоср..., а ты просчитал интервал усилий и сделал спецмагнит для тончайших операций на наших кольцах. Да, да, чего уставился? На кольцах наших узкопрофильных прецизионных – тебе этого мало?
      – Владимир Константинович, а как же... тогда заниматься приспособлением для горячей намотки бобин?
      – Отложи всё на х... Занимайся только заявкой. Ты знаешь, что Глейзер трубит всем, что это он придумал, что это его изобретение!
      –  Как так?
      – Да вот так! Они с Чумичёвым подали в БРИЗ малограмотное предложение, напоили, говорят, Жиглова и он его принял, а твоё отодвинул.
      – Подождите, Владимир Константинович, ведь Глейзер и рядом не стоял, когда я патроном занимался! Люди же кругом видели, что я...
      – Что они видели?! На совещании все на стороне Глейзера. Все, кроме меня и Северинова. Особенно шумел наш новый Главный из Харькова.
      – А ему чего вдруг?
      – А вот ты его и спросишь.
      Последнюю фразу Радивилин произносит не в полный «глас», ибо, открывающаяся дверь, предупредительно скрипнув, уже приглашала в хоромы аскетичного мужа с рекордно одухотворённым лицом. На пороге стоял, властно вглядываясь в зал, новый Главный инженер филиала – Гладкий Кирилл Степанович! Невысокая угловатая фигура этого пожилого джентльмена никак не вязалась в костином представлении со званиями заслуженного мастера спорта по велогонкам и мастером конькобежного спорта, водившего личную дружбу с самим неоднократным чемпионом мира по конькам Олегом Гончаренко! Хроника прошлого скромничает относительно истиной причины перевода Гладкого с поста главного конструктора Харьковского велозавода, снабжавшего своей знаменитой продукцией весь Союз. Говорили, что скорее всего из-за сложности характера. Первое, что Кирилл Степанович сделал в Лозе, вступив в новую должность, так это велел вынести из кабинета шкаф для папок и втащить кульман, поскольку как конструктор он не мыслил иного интерьера.
      Сейчас, войдя в отдел и оглядевшись, Гладкий скомандовал себе «Фас!», стремительно подошёл к шефу с Костей, ткнул в Русина пальцем и сказал:
      – Догадываюсь, это – товарищ Русин, автор магнитного патрона, так ведь?
      Не дожидаясь ответа, он протягивает конструктору крепкую ладонь, представляясь:
      –  Гладкий Кирилл Степанович!
      Костя сражён, – протягивать руку из верхнего эшелона в нижний не принято в Лозе, и непосредственность Главного инженера оценивается по достоинству. Когда официальное знакомство состоялось, Кирилл Степанович с подкупающей искренностью приступил к охаиванию костиной «магнитной» идеи вдоль и поперёк, без труда управляясь непростой семантикой русского языка, словно неформальный хирург скальпелем по-живому. Радивилин первым не выдерживает огульного выпаривания рациональной сути бесцентрового метода и, повысив тон, рубит правду-матку:
      – Кирилл Степанович, вы прежде всего – велосипедист! И понятия о микроне у нас с вами абсолютно разные!
      Гладкий заводится без смазки:
      – Не учите меня лаптем щи хлебать, я не лыком шит и тоже конструктор с вашего позволения!
      Радивилин становится бордово-красным:
      – А вы не учите меня – я уже седой! Понимаете – седой!
      Спор переносится в шлифовальный цех, куда направляется за вздорившими боссами и сам виновник препирательств. Русин отмечает, как на одом из станков наладчик пытается пробовать встречное шлифование, наверное, чтобы повысить чистоту обработки. Он вводит круг в жёлоб, но на слабом магните кольцо, как и следовало ожидать, остановилось, затем пошло рывками, вот-вот его намотает на оправку, а трое пришедших всё это наблюдают. Главный инженер согнулся аж в три погибели, показывает пальцем на кольцо и радостно всем сообщает:
      – Смотрите, смотрите, останавливается, останавливается! Разве я не прав был на совещании? Это не патрон для шлифовки, это – детская забава!
      К наладчику подскакивает Глейзер и что-то шепчет подчинённому на ухо. Тот немедленно выключает станок, расторопно сдвигает эксцентриситет и переключает вращение шпинделя на обратное. Теперь шлифование будет попутным, остановки кольца не произойдёт. Глейзер, завиляв хвостом, по-собачьи заглядывает Главному в глаза и показывает на шлифовщика:
      – Это он по моему указанию поэкспериментировал на встречном шлифовании, но пока не получилось, такое бывает!
      Наладчик удивлённо взглянул на Глейзера и отвернулся. Русин наблюдает за Главным, тот всё ещё во власти своей правоты:
      – И не получится! Патрон должен быть универсальным, а конструкция не хлипкой детской игрушкой.
      Глейзер без перехода заискивающе затявкал:
      –  Сделаем, Кирилл Степаныч, всё сделаем, всё учтём!
      Костя, недавно взвинченный горьким сообщением шефа об итогах совещания, теряет сдержанность:
      – Что ты сможешь сделать, если не украсть?!
      Авантажная компания наверное испытала лёгкий шок от такого майданного обличения начальника шлифовки, но пока ни Главный, ни Радивилин Русина не останавливают. Только Глейзер дёрнулся от напускного негодования – знает крыса, что близко киса:
      – Яаа, украсть!?
      Русин не слушает его:
      – Чего уж там магнит, когда даже принцип установки опор выше твоего понимания. Только и знаешь: Ваня, сделай! Вася, подай! Лёша, придумай!
      – Да ты сам ничего не можешь, чужие мысли воруешь! Вот, как Кирилл Степанович скажет...
      Глейзер демонстративно отворачивается от Кости. Сейчас он поедает глазами Главного инженера с таким усердием, что ещё миг и кинется целовать пану ручку. Гладкому авансированное раболепство начальника участка не по нутру, поэтому он осаживает Глейзера:
      – Остановитесь на этом  ээ...простите, как вас? Ну, не важно сейчас. Речь пока лишь о техническом расхождении взглядов на идею...
      Глейзер перебивает в своём угодничестве:
      – Я всё понимаю, Кирилл Степанович, я всегда, как вы скажете...
      Гладкий продолжает мысль, не обращая внимания на лакейство подхалима:
      –...а с плагиатством мы отдельно разберёмся. Вы согласны с этим, Владимир Костантинович?
      С плагиатством Гладкий действительно вскоре разберётся, а сейчас Русин чувствует, что Главный даёт задний ход. «Да ты далеко не так прост, каким хочешь казаться!» – подумалось создателю патрона.
      На следующее утро Костя сидел за кульманом в кабинете Гладкого и вычерчивал мембранный патрон облегчённого образца для настольных станков. Гладкий заказал у Радивилина старые синьки, сам на них наверное до полуночи подправлял элементы конструкции, уменьшал размеры и утром передал Косте, предложив учесть его коррекцию при воплощении модели на ватмане.
      Игрушка была вычерчена, изготовлена, но, несмотря на все ухищрения, микрона на настольном станке не дала. Только шпиндель «разболтала».
      В дальнейшем Главный инженер видимо успокоился на предмет скороспелого решения заводских проблем, во всяком случае он особенно не тревожил радивилинскую команду, дав Косте возможность работать над составлением заявки на изобретение. Один умный человек посоветовал включить в соавторство кого-нибудь из руководства, лучше всего – Радивилина, который на заявках, якобы, собаку съел. Однако, Косте почему-то казалось постыдным предлагать духовитому прямолинейному шефу соавторство в столь скромной по конструкции инновации и он возразил:
      – Но ведь Радивилин мой начальник, а не бедный родственник! Может оскорбиться и не принять подачки. Будет шум, куда мне тогда деваться?
      – Не беспокойся, примет молча, без шума. Примет, как вратарь мяч. А уж протолкнёт – будь здоров! Так что, дерзай, никакого риска тут для тебя нет. Какая тебе разница – где один, там и двое. Зато – стопроцентная гарантия на авторство.
      Костя всё же не рискнул, что явилось грубейшей ошибкой, в дальнейшем напомнившей о себе. Под дых Русин получил сразу, как отвёз все подготовленные бумаги во ВНИПП, в институтское Бюро патентной экспертизы. В Бюро долго не мешкали, – дали отказ в передаче предполагаемого изобретения на рассмотрение в Комитет, сославшись на положение, коим Русин не удосужился прояснить свои мозги заранее. Ибо внипповцы вначале связались с Жигловым и при повторной встрече с Костей сообщили, что раз магнитный патрон для приборных подшипниковых колец уже внедрён в производство, то о новизне не может быть и речи, а значит и об изобретении тоже.
      Вот Костя и утёрся – всё вроде в рамках правил. Однако его не покидало ощущение, что, кроме несостоявшейся кооперации с Радивилиным, он в чём-то ещё дал большого маху. И дело не только в преждевременном внедрении, – к этому вопросу можно было вернуться и как-то уладить. Дело тут в чём-то более важном. Пройдёт год, Лоза забудет об этой мышиной возне и подельник Глейзера Жиглов перед своим увольнением (возможно он оказался не совсем в ладах с совестью) попросит Русина принести фотографию 200х300 в фас, чтобы выставить её вместе с короткой аннотацией на стенде «Лучший рационализатор филиала». Костя не гордый, согласился и принёс специально отпечатанный для этой цели снимок. Однако на стенде себя так и не увидел, ибо его кандидатура была заблокирована...– с трудом мог в такое поверить, – Главным технологом Севериновым.
   
      Утешением неудавшемуся изобретателю была выплата через БРИЗ девяноста рублей. Глейзер по костиному патрону получил, не впрягаясь, на порядок больше и наверняка поделился деньгами с Жигловым (после чего тот впал в затяжной запой и однажды уснул на столе, где его и застукали), однако всё это оказалось мелочью. Основную сумму в восемнадцать тысяч Глейзер за два года огреет в виде регулярных «левых», уже не делясь с Жигловым. Он продолжал бы «хапать», не предостереги его кто-то свой по неведомым каналам, мол грядут перемены и пора срочно менять должность. Тогда же произошло ещё одно событие: против Глейзера восстал его подельник Чумичёв. Наладчик пробовал было объясниться с мошенником на предмет обещанной дополнительной выплаты, но получил жёсткий отпор. Чумичёв почувствовал себя вероломно обманутым и решил посчитаться по-своему. Он подкараулил начальника в подъезде его же дома и отводил на нём душу до тех пор, пока драчуна не оттащил от избиваемого вошедший в подъезд сосед. Случайный арбитр рассказывал потом со смехом, что поразил его не разбитый нос Глейзера, а речетатив, под аккомпанимент которого Чумичёв наносил удары:
      – Бух ему в рыло и хрипит: «Эт от меня, блин!». Бух ему ещё раз и опять хрипит: «А эт от Кости!». И дальше: «От меня...», «От Кости...» и лупит, лупит, а тот только башкой трясёт. Как в кино, но причём тут непонятный Костя?
      Глейзер в суд не подал, посчитав, что себе может обойтись дороже, а получить лишний раз по морде – ему, надо полагать, в порядке вещей. Так и ходил на работу с синяками и ободранным носом. Его сын Юра потом божился: «Это я сам пахану в харю дал – он пьяный был и придирался к матери». Так прямо и сказал: «пахану в харю дал».
      Однако, плутовство Глейзера – цветочки. Ягодки соберут другие и некоторые из них набьют не морды прохиндеям, а червонцами чемоданы. Конторская арифметика левых доходов, как всегда в таких случаях, предельно проста: выход годной продукции, благодаря новациям, приблизится к ста процентам, а расценки останутся старыми. Скачок избытка товара откроет зелёный свет внеплановым поставкам режимной клиентуре, пребывавшей до этого на голодном пайке. Разницу в выручке – в карман, ибо пересмотр цен искусственно будет кем-то заторможен. Главное – не болтай лишнего, держи бабло под кроватью и – гуляй себе вволю, пока гуляется!
     О «Великих Махинаторах» речь ещё пойдёт, а сейчас не будем упреждать события.


                ЛИКА

Вот уж не поверю,
Как всё просто за заветной дверью.
    
      Прекрасным выдался март 1963-го. Дни стали длиннее, подобревшее солнце не куталось на закате в морозную дымку, а животворный от избытка озона воздух хрустальных вечеров восхитителен. По радио предупреждали о пожароопасности, ибо кислорода в морозной атмосфере... 33%(!), – кто слыхал о таком изобилии его в теперешнее время? Однако, в шестидесятые годы подобное богатство зимой в подмосковных хвойных лесах ещё было естественным явлением и возможно не зря именно этот процент кислорода введут в норму для жизнеобеспечения космонавтов.
     В такие благословенные дни на небесах ни облачка, ближе к вечеру скатывающееся к горизонту светило заливает янтарём поля с перелесками и трудно после работы удержаться от искушения побегать остаток дня на лыжах.
     И вот, едва проревел заводской гудок, как Русин тут же, стараясь отыграть у светлого времени лишнюю минуту, мчится домой, чтобы переодевшись и наскоро перекусив, встать на хрустящую от морозца лыжню. Не один он спешил вырваться из душного помещения на природу. Многие «варяги» уже с обеда, сбежав со службы, носятся по косогорам – их видно с холма, на котором стоит посёлок, только самих прогульщиков не разобрать? Радостный Костя едва успевает нацепить лыжи, как его окликает Таня Пузанова, молодая специалистка из Ленинграда:
      – Костя, возьмёшь нас с собой?
      Рядом с ней стоит в полуспортивном облачении, опираясь на бамбуковые палки, вездесущая Мила Юрасова. Эта с товарными замашками бабец Косте неприятна, однако он, стараясь придать своему внешнему виду больше бодрости, а гласу – радости, отвечает:
      – О чём речь? Конечно пошли!
      Русин наблюдает, как сбоку ковыляет на лыжах в их сторону Лика Тейтельбаум и, провожая её в путь дальний, машет на прощание рукой с порога общежития Мила Ларина:
       – Ни пуха, ни пера!
      Странное напутствие – Мальбрук в поход собрался! По правде говоря, Косте сейчас компания ни к чему, ибо он, уже недурно освоивший лыжи, торопится пробежать на них через лес в Рыбхоз на свидание с шестнадцатилетней красулечкой – полуармянкой Танечкой. Её родители – москвичи, но жила Танечка у тётки в Птицеграде и работала за прилавком в загорской аптеке. Они с Костей договорились встретиться сегодня вечерком, чтобы покататься с горки вдвоём не слишком далеко от танечкиного обиталища, поэтому вести за собой кавалькаду девок как-то не с руки. Русин обращается к Пузановой, единственной среди молодых специалисток, которая вроде бы не конфликтует с лыжами:
      – Таня, послушай. Я спешу, в общем, немного по одному делу, поэтому у леса с вами расстанусь и поскачу дальше. Вы не очень обидетесь?
      – Нет, ничего, правда девочки? Отпустим у леса Костю?
      «Девочки» загадочно молчат, а Пузанова просит Костю подождать ещё одну подружку, тоже Милой зовут. Она – молодой инженер-химик из Ташкента и устроили её в Лозе по протекции. Жила эта Мила в одной комнате с Пузановой, обе очень сдружились, поэтому Пузанова переселялась на недельку к соседям, когда к Миле приезжал из Ташкента друг – убелённый сединами Главный инженер номерного предприятия. Спустя несколько минут, вся компания уже втягивается в основную лыжню и с шутками-прибаутками движется к дальнему бору. Русин размашистым шагом уходит вперёд, от него не отстаёт Пузанова. Через несколько десятков метров останавливаются, ждут семенящую мелкими шажками троицу. Когда кто-то падал, Русин возвращался по целине (его длиннющие широкие лыжи не увязали даже в самом рыхлом снегу) и поднимал дамочку. Две другие горе-лыжницы при этом не помогали, иначе попадали бы тоже как домино. С грехом пополам протащились уже километра три. До бора ещё не близко, а пока что разрумяневшаяся весёлая процессия двигается утоптанной лыжнёй вдоль рослого осинника. Он по левую руку. Справа – заснеженное болото, переходящее в скрытую ольховником и скованную льдом речушку, которая, прожурчав подо льдом километры, уткнётся своим устьем в длинную цепочку замёрзших Вифановских Прудов. Вдоль них расположился посёлок Птицеград, известный на всю область своими несушками, бройлерами, куриными и утиными яйцами, но Косте надо будет свернуть влево в сторону заброшенных карповых водоёмов. В пути пунцовой от морозца пятёрке приходилось пересекать распадки с прячущимися под тонким слоем наста говорливыми стоками с лесистых холмов – конец марта заявлял о себе. Мила из Ташкента хотя и падала, но уже приноровилась подниматься сама с помощью одних только лыжных палок и шуток, приправленных едким юморком. Её гневные остроты в свой же адрес сопровождались всплесками задорного смеха бравурной компании.
      Лишь до Юрасовой, пожалуй, не всегда доходила суть и, чтобы не выпадать из общей обоймы, к её лицу примёрзла широкая улыбка, постоянно держащая чадящий паром рот распахнутым до самых ушей. Лика свои падения обставляла иначе. Она не пыталась вставать, каждый раз ожидая, когда вернётся Костя и подаст ей руку, а в промежутках между утерями равновесия шла и в полный глас задушевно пела про царевну Несмеяну, нисколько не заботясь на крепчавшем морозце о своих бронхах. Лыжная кавалькада уже вошла в еловый бор, пора бы уже Русину расстаться с трезвонящей компанией, но никто из девчат не спешил возвращаться в Лозу. Костя сказал:
     – Девчатки, пойдёмте назад, пока не стемнело. Я вас немного провожу.
     Важно было развернуть свиту в обратную сторону и пройти с ними хотя бы с километр. Потом бы провожатый кинулся финским бегом навёрстывать упущенное – ведь Таня давно поджидает его на горке у Рыбхоза! Что она дождётся, Костя был уверен, только кататься уже с ней придётся при луне. На предложение «вожака» вернуться, Лика весело возразила:
      – Зачем назад, разве плохо двигаться вперёд?
      – Нет, девчата, скоро будет темно, давайте возвращаться.
      – Оой, слыхали, девочки? Наш Котик волков боится!
      – Это просто ужасно! Если его съедят, что мы все будем делать в лесу, ох-ох-ох?
      При пересечении одной из лесных лощинок Лика опять упала. На этот раз Русин задержался со своей помощью и Лика тогда жалобно завопила, словно от боли. Девушки склонились над ней, пытаясь помочь, но она крикливо  отталкивала их.   
      Костя смеётся:
      – Лика, хочешь, чтобы я тебя поднял?
      Лика тут же протянула ему «рученьки белые» и с шутливой радостью ответила:
      – Да! Подними ты!
      Пришлось развернуться и через две секунды Русин оказался рядом с озорницей, но выполнить просьбу девушки на этот раз оказалось сложнее. Лика ухватилась за костины горячие ладони (они никогда не мёрзли и Костя всегда обходился без перчаток), подтянулась, чтобы встать, да так резко, что помощник грохнулся на неё, запутавшись в лыжах. Конечно, это выглядело комично и девушки залились забавным хохотом, наблюдая за вознёй своего «вожака» со спортивным инвентарём, от которого он никак не мог избавиться. Никто не собирался помогать упавшим, наоборот, отсмеявшись, Таня Пузанова сказала:
      – Ну, не маленькие, сами встанете, а мы всё же пойдём домой. Догоняйте!
      Она повернулась к остальным и, потешно скомандовав: «За мной, девочки, шагоом марш!», двинулась назад, уводя за собой обеих Мил. Костя с Ликой остались в сгущавшихся сумерках одни среди мрачных елей. Лыжи их наконец слетели с креплений, Костя собрался подняться, но Лика не пустила. Девушка притянула его голову к своей и страстно смешала свои раскалённые губы с костиными. Костя ответил на её засос и оба ещё минуты две лежали, растворяясь в поцелуях. Русин заметил:
       – Лика, мне-то что, а ты лежишь на самом снегу. Замёрзнешь.
       – Не беспокойся, куртка длинная, на гагачьем пуху и потом – ты такой горячий, прожигаешь насквозь.
       – Ха-ха, но всё равно пора вставать, нас ждут.
       – Не ждут, их Таня выведет. Разве тебе сейчас плохо?
      Ясно, лыжная прогулка с девочками – затея осмысленная. Русин медлит с ответом, вернувшись к думам о сорванном свидании, а Лика повторила вопрос:
      – О чём думаешь, тебе со мной что, разве не приятно?
      Она протолкнула свою коленку между костиными и энергично задвигала ею влево-вправо. Дыхание Русина стремительно участилось, а сердце взбесилось, как потревоженный в берлоге шатун.
      – Лика, мыии... оба теряем голову...
      – Пусть! Это всегда когда-то случается.
      – И потом – на снегу...
      – Какая прелесть!
      Ликино дыхание тяжко запульсировало и она снова прильнула к запёкшимся на морозе губам парня. Несколько минут костины руки блуждали в лабиринтах одежд, а затем минут сорок оба, преодолевая прочие неудобства, темпераментно и инициативно елозили по холодному снегу, на котором им стало совсем жарко. Между поцелуями Лика открывается Косте:
      – Костя, дорогой, ты наконец понял, что я тебя люблю?
      – Вот прямо сейчас?
      – Нет, давно.
      Большие влажные глаза девушки жадно блестят в лунном полусвете, просачивающимся сквозь сито хвои, они требуют ответного признания в любви, но Русин не мог разделить с Ликой её святых чувств. Он подозревал о ликином расположении к себе, когда накоротке избранный комсорг Лозы товарищ Тейтельбаум неожиданно предложила Косте руководство комсомольским прожектором, а затем на заводском собрании, ссылаясь на костину большую трудовую активность и полезную общественную деятельность, пыталась внести посильную лепту в решение его квартирного вопроса. Конечно, в бакинском институте славная девочка Лика очень нравилась Косте, чего уж умалчивать. И она об этом знала, но так давно всё было! Юношеское чувство ушло в зыбучий песок времени. Сегодняшнее ликино признание никак не вязалось с их институтским прошлым и понятным образом отрезвило Русина. «Погуляли всласть – пора б кобылку впрясть», – проскакивает в голове заборная поговорочка. Словом – пора «делать ноги»! Тем паче, что Русину известен её роман в Баку с неким студентом Али Алиевым – атлетичного сложения анашистом и не из брезгливых по части деликатного интима с себе подобными. Лика некоторое время пребывала в связи с нравственным выкидышем, прежде чем расстаться, а Костя признался себе, что не настолько теперь расположен к этой азартной женщине, чтобы подгребать чужие отжимки. Русин, оправляя экипировку, поднялся, после чего думал помочь выбраться из снега Лике, но она встала сама и злобно потребовала:
      – Прикрепи мне лыжи!
      Пока Костя, сидя на корточках, занимался крепежом, Лика, нацепив варежки, держалась за свисающую ветку ели, потом вздумала опереться о костину голову и вдруг сорвала с неё вязаную шапочку, с силой шлёпнула ею об свалявшуюся причёску кавалера, ещё раз, ещё раз, а затем уткнулась в вязанку лицом. «Могла бы и в свою порыдать», – набежала на Русина холопская мыслишка. Лика между тем вздрогнула, сквозь шапочку послышались всхлипывания.
      – Что с тобой, Лика?
      Костя пытался приобнять девушку, но она не позволила ему этого и, глотая слёзы, прогундосила:
      – Я, хм-хм, к тебе всей душой...
«...и телом», – невольно просочилась ещё одна окаянная смешинка. Тем временем Лика подавила всхлипывания:
      –...а ты меня униизил! Неужели тебе не кажется, что это... грязно?
      – Лика... – начал было Костя, но она прервала его хулиганским выкриком:
      – Чяхянямааа! Забудь всёоо!
      Лика сунула кавалеру влажную от подтаявшего снега и своих слёз шапчонку, после чего выдернула из снега лыжные палки и, опираясь на них, пошагала из леса. Костя, молча, отправился за ней. Едва они добрались до опушки, как наткнулись на своих девчонок. Русин поражён, – они не ушли, терпеливо дожидались обоих на морозе, – вот какими верными могут быть подружки! При полнолунии вид заплаканной мордашки Лики с лопнувшими губами оказался красноречивее слов. Девушки, отвернувшись от Русина, принялись отряхивать Лику от снега, а Русин – себя. Раньше не догадался этого сделать. Потом обиженная четвёрка, так ничего «вожаку» и не сказав, двинулась по сверкающей голубыми кристаллами лыжне в направлении Лозы. Русин, немного потоптавшись, отправился было вслед за ними, но к нему повернулась Пузанова:
      – Костя, мы теперь без провожатых дойдём, а ты иди своей дорогой, куда шёл до этого.
      Ответ Кости неловок:
      – Мне просто по-пути...
      – По-пути, но не в пути.
      Больше чем невежливо. Сказала, как отрубила. «Что ж, я вам не навязывался, да ещё и свидание с молоденькой душечкой сорвали!» – мелькнуло в костиной голове. Русин прыжком развернулся на лыжне в обратную сторону и заскользил в лес, чтобы, не пересекаясь с компанией, круговым путём, вдоль шоссе добраться до Лозы.
      На следующий день Костя столкнулся на территории завода с Таней Пузановой. Она вдруг поздоровалась и Костя, разумеется, с ней тоже. Прекрасный, думает, способ налаживания отношений, поэтому, осмелев, спросил:
      – Ну, как там наша озорница, всё дуется?
      Но Тане не до шуток:
      – У нашей озорницы пневмония после вчерашней прогулки.
      – Как так?
      – А так, лежит с температурой.
      Костя растерян, а Пузанова продолжила:
      – Когда ты бросил нас, Лика расплакалась, шла совсем убитая и не заметила, что сошла с лыжни и провалилась в глубокую промоину под лёд аж до... в общем, понятно. Мы кричали, звали тебя на помощь, а тебя нет. Еле вытащили её. Лыжи намокли, снег налип и примёрз – не скользят. Намучились ужасно, а она больше всех. Когда добрались до дома, Колька принёс спирт со сборки и заставил её выпить стакан. Потом девочки по очереди её спиртом оттирали.
      – Врача вызывали?
      – Да, пришла утром Клавдия Фёдоровна, смерила температуру – тридцать девять и четыре. Она хотела вызвать скорую, но Лика от госпитализации отказалась.
      – Зачем отказалась? Ей же уколы нужны!
      – Её уже колят антибиотиками. Эх, Костя, втюрилась девушка в тебя! Ты сходи к ней, думаю, она тебя ждёт. 
      В обед Русин сходил, однако вышедшая к нему Ларина не пустила за порог, сказала, что Лика не хочет его видеть.
      Так романтично для Кости начался и прозаично завершился этот лыжный променад. 
 
      Русин собирался съездить после работы в загорскую аптеку, чтобы увидеть Таню и объясниться, но не успел – она сама приехала в Лозу. Пока Костя в обед шёл к проходной, его трижды оповещали встречные, что за воротами ждёт девушка, назвавшаяся Таней. Тем не менее, за проходной он девушки не встретил и наудачу справился у Лёхи-вахтёра.
      – Да, Константиныч, стояла тут совсем молоденькая, смазливенькая такая, а как заметила тебя наверное, – так сразу сбежала с крылечка и – дёру.
      Тани Русин так и не встретил, объясняться с ней тоже не поехал.


                БАНЯ  В  ЛОЗЕ

      Был уже конец марта, всё ещё лежал снег и случались ужасно холодные ночи. Продрогшая пора с трудом сдавала позиции весне и для многих из обитателей Лозы бывало верхом блаженства погреться хотя бы раз в неделю под упругими струями горячего душа! Называемая «баней» душевая находилась на территории предприятия – в котельной. Так случилось и на этот раз, когда Русин в один из студёных апрельских вечеров отправился на завод искупаться. Банные дни в Лозе администрация расписала следующим образом: по пятницам – мужской день, по субботам – женский. Мылись в заводской котельной в основном те люди, которые жили в финских домах и где замыслом строителей не предусмотренны ванные комнаты. Душевая – тоже лишь название, этакий отчуждённый закуток, метра в полтора наверное площадью, с двухметровой вышины бетонной ширмой, отгораживающей купальщиков от остального мира, и очень узкой деревянной дверью. Для омовения публики в этом блаженном уголке отводилось всего четыре часа. Мыться в тесном пространстве лучше одному, ибо двум человекам уже убористо, но девчонки ухитрялись втискиваться и втроём. Раздевались перед мытьём в самом помещении котельной, вещи складывали на стол рядом с гудящей от жара печью. Истопник сперва подкидывал пару, другую лопат угля в изголодавшуюся утробу воющего «динозавра», задвигал заслонку и присаживался на скамью покурить (в женский день он уходил курить в «тамбур» котельной, давая возможность дамочкам раздеться), а ты тем временем скидывал с себя шматьё на металлический стол и отправлялся в душ. Русин пропустил свой день и поэтому пришёл купаться в «женский» перед сменой дежурного истопника, когда должен мыться уже сам хозяин. Обычно, истопник позволял в таких случаях купаться только после себя, а потом ты обязан спешить, пока распаренный кочегар, отдуваясь, ждал тебя, чтобы к приходу сменщика вновь заполнить котёл водой.
      Итак, Русин пришёл перед концом смены и уже из «тамбура» услышал, как Слава Киселёв (было его дежурство) перекидывался шуточками через бетонную перегородку с моющимися молодыми специалистками, как оказалось, – Инной Браверман и Людой Игошиной. Костя, дабы избежать ненужных вопросов, решил не встречаться с девушками, дождаться, когда они уйдут, и схоронился на это время на воле за пузатой и высоченной, сложенной из жёлтого кирпича, дымовой трубой. Через распахнутые двери котельной ему отлично слышно, что происходило внутри помещения. Киселёв шутил:
      – А спинку вам не потереть, девушки?
      Славке в ответ – смехом:
      – Ха-ха, опоздал, сами справились! Давай, Слав, уходи «курить» – мы выходим!
      – Эх, ну что ж это вы всё сами да сами? Ладно уж, арлекин удаляется, можете выходить.
      Опять смех через перегородку. Слышно, что Киселёв теперь в тамбуре неподалёку и прикрыл дверь. Слава ждёт девушек, Русин – всех. Минут через пятнадцать дверь тамбура заскрипела – это молодые специалистки вышли уже одетыми. Славка им:
      – С лёгким паром! Так и не удалось мне вас уважить.
      Голос Инны Браверман:
      – Ха-ха-ха, что ж ты такой несмелый?
      Голос Игошины:
      – На двоих кишка тонка.
      Слава в ответ:
      – Ах, так? Ну, девушки, держитесь. В следующий раз я вам уголька подкину.
      – В следующий раз мы в Москве будем, в Центральных. Пока, Славик, спокойной ночи!
      –  Лучше бы – беспокойной!
      Опять слышен смех, девушки наконец удаляются к проходной, Слава – в кочегарку, а Костя входит в «тамбур». Он глядит, как Киселёв мгновенно у стола разоблачается, открывая взору свой, припудренный угольной пылью, гладиаторский торс. Вячеслав не видит пока Русина и, поигрывая в свете потолочной лампы рельефной мускулатурой, чуть не бегом – шасть в дверцу душевой. Спешил, но застрял, ибо  навстречу ему из душевой живот по животу тоже шасть! – намыленная грузная тётя, как выяснилось, – уборщица тётя Нина, женщина одинокая, пожилая и ужасно строгая. Она оказывается, – кошмарно вообразить! – тоже мылась с девчонками, а едва-едва те ушли – на; тебе! Голый кочегар на освободившееся место вваливается. При всех своих регалиях. Киселёв поражён не меньше – кто бы мог подумать, что в закутке ещё кто-то, да такой немаленький прячется. Он с удивлением выкрикивает:
      – Ухх! Чуть замуж не вышла!
      И со смехом захлопывает за выскочившей тётей Ниной дверь. Костя стоит в тамбуре, боясь выдать себя, а тётя Нина испуганно бегает вокруг стола и придурошно вопит:
      – Помогиите! Насиилуют!
      В ответ Слава из-за бетонной загородки:
      – Да кто тебя, дуру, насилует? Ты на себя взгляни, пока голая!
      Лучше бы он этого не говорил, ибо такое унижение добавило масла в огонь. Вместо того, чтобы вытираться и одеваться, уборщица ещё резвее забегала и принялась орать во всю мощь своей лужёной глотки, призывая охрану, а Русин из-за угла продолжал шкодливо наблюдать, боясь пошевелиться, обнаружить себя. Не всякий день подобное увидишь, купание естественно забыто. Да и какое теперь вообще может быть купание – в кочегарку не сунешься, когда такая тётя по ней голышом носится, тряся телесами. А вдруг и его обвинит в изнасиловании! Тётя Нина знай себе вопит:
      – Карауул! Иванычев!
      Голос Киселёва из душевой:
      – Хватит, тёть Нин, орать, я ж не знал, что и ты в душе прячешься.
      – Как эта прячешься? А вещи моии здесяаа...
      – Да не заметил я их, честное слово!
      – Не брешии! На поомощь!!!
      Но на помощь никто не спешил. Завод в субботний вечер практически пуст, проходная – далече, да и пьяные, чай, охранники все. Славке надоело слушать вой, он высунул голову за дверь и – к уборщице:
      – Успокойся, чего тебе в конце концов надо?
      – Не смотри, не смотри на меня, дурак, голую! Посажу тебя, насильник!
      – Да за чтоо посадишь-то?
      – За насилие!
      Вне сомнений, рябую тётю Нину никто никогда в жизни не пытался насиловать, поэтому ёмкое словечко ей греет душу. Она продолжает вопить всё в том же духе, и Киселёва это окончательно выводит из себя:
      – Слушай, иди-ка ты на (три буквы, естеств.) отсюда, да поскорее!
      – Аааа...
      – На (те же три буквы)! Скорее!
      – Аааа...
      – Скорее! И дверь снова захлопывается. Всё, точка невозврата пройдена. Русин решает удалиться и тут слышит, как на подходе к котельной бодро выводят рулады ещё одни припозднившиеся купальщики:
      – Отец мой фон-барон...
      Голоса приглушаются, потом опять громко:
      – ...А я, как сюкин син, слэпих, хромих, горбатых...
      Это идёт в неурочный день мыться в котельную бригада лихих кавказских гуляк – Нуразян, Айвазян и Гасан Гасанов. Ведь у них в каждый субботний вечер рандеву и надо быть в форме! Пусть женский день сегодня, да и поздно уже, ничего страшного: отстегнут кочегару на бутылочку вина и – порядок. Русин едва успевает выскочить из «тамбура» и снова занять своё место в темноте за спасительной трубой, как бригада горячих южных кавалеров строем и с пением зашагивает в кочегарку, где их ждёт приятный сюрприз в виде здоровенной голой бабы, скачущей от возбуждения. Визг не заставил себя ждать, компания с шумом вываливается наружу, все хохочут и натыкаются на Костю.
      – Ара, ты откуда здэс, э?!
      Бедная тётя Нина! Её визг уже перешёл в хриплый беспомощный вой и Русин торопится:
      – Дело серьёзное э! Бежим отсюда быстро, потом расскажу, да!
      Все устремляются по тропинке назад к проходной, а навстречу спешит охранник Иванычев с древним «мосиным» в руках, – знать всё-таки что-то услышал подозрительное! Предприятие Лоза режимное, архаичное оружие всегда стояло в будке охраны и теперь ему нашлось применение. Едва держащийся на ногах, вахтёр Иванычев направляет ствол на честную компанию и заплетающимся языком приказывает:
      – Стооять! Кхто ттакие?
      Гасан пытается объясниться:
      – Ала, ты только щто пустил нас купаться э! Нэ узнаёщь, щто ли?
      Вахтёр не терпит объяснений, самый раз покуражиться над чёрными:
      – Молчать! Смирно! А ну, шагоом марш!
      Все четверо находятся у пьяного на блуждающей из стороны в сторону мушке, пришлось подчиниться. Вахтёр проводит компанию до площадки перед производственным корпусом и заставляет маршировать:
      – Ррраз, два, ллевой! Ррраз, два, ллевой! Кругоом, марш! Рраз, два...
      И так – бесконечно, пока Вартан не изловчился и не вывернул у него винтовку. Охранник тут же за кобуру, но Костя бросается вперёд, толкает пьяного в снег, а проворный Вартан наваливается сверху и успевает вырвать из ладони выхваченный ТТ – вот такие вот шутки! Обозлённые ребята дружно подбегают, и пока Вартан зажимает Иванычеву шапкой рот, отводят на пьяном душу. Русин вмешивается:
      – Всё, всё, чуваки, хватит, хватит, да!
      Охранник поставлен на ноги, Гасан поддерживает его, Айвазян отряхивает, а решительный Вартан прислонил к животу вахтёра пистолет и шипит:
      – Крыкнищь – вистрэлу, э!
      Русин в свою очередь подбирает брошенный винтарь и выдёргивает затвор. Тускло блеснув медью гильзы, вылетел из патронника патрон – вот, сволочь Иванычев, ведь и вправду мог выстрелить! Русин патрон поднимает и прячет в карман, затвор выбрасывает под кусты в снег, – пусть, мол, утром поищут, – а «мосина» возвращает Иванычеву. Он – покорным и уже трезвым шёпотом:
      – ТТ отдайте, ребята. Посадят ведь меня.
      Вартан ему:
      –  Получищь, когда с завода э! вийдем.
      После этого инженеры всей гурьбой дружно направляются к проходной и видят, что у турникета стоит уже одетая тётя Нина. Она не бушует, а убеждённо что-то рассказывает Артюхе, – вахтёру в годах, напарнику Иванычева. Ну конечно же про учинённое насилее, о чём же ещё? Артём в ответ только посмеивается и зычно ей:
      – А ты б дала, чего растерялась-от?
      «Тёть Нин» не смущается, дрожь в голосе пропала и теперь она даже смеётся:
      – Да я б дала, ежли б он не вскочил так эта сразу ко мне в душ да орать: «Скорее! Иди на... скорее!»
      Вахтёр хохочет:
      – Знать, невтерпёж было! Дала б – он бы и успокоился.
      Кавказсцы и Русин невольно тоже смеются. Дебёлая тётя Нина разворачивается на шум, видит неудачливых купальщиков и снова в вопль:
      – Вота они армяши, тож пришли...
     Надо же, в проходную пришли «армяши», от которых тётя Нина «тож» бегала по котельной, и это раздвигает границы решимости уборщицы. Ведь теперь весь посёлок будет потешаться вслед, если сейчас отступиться! Ситуация совсем выходит из категорий, подконтрольных разуму. Тёть Нин что-то кричит, «армяши» стоят в узкой проходной, как в ловушке, а Иванычев уже на телефоне. И тогда Вартан, расталкивая тех, кто на пути, вырывается на улицу, вытягивая за собой всю компанию из этой шалопутной неразберихи. Уже за проходной «армяш» выбрасывает через заводской забор ТТ и затем все безумной гурьбой несутся вниз по улице в сторону общежитий. За ними мчатся Иванычев, только теперь без винтовки, и ещё заработали мослами двое случайных работяг с улицы, – в одном Русин узнал слесаря Малышева, мужика крепкого и самонадеянного. Беглецы забегают за угол, Гасан впереди, за ним косолапит Ромен, потом – Костя. Оглянулся – Вартана нет. Костя разворачивается назад, добегает до угла и видит безрадостную картину: Вартан лежит на снегу, на нём сверху, лицом к лицу – Малышев, двое других бьют армянина ногами. Русин по очереди отшвыривает обоих в сторону так энергично, что они покатились по откосу до самого футбольного поля. Малышев его словно не замечает, он занят «армяшом», которого на глазах Кости полоснул ножом по плечу. Хотел ещё раз, но Вартан ловко вывернул у него нож и ударил им Малышева сквозь меховую куртку сзади в шею. Малышев его – кулаком в челюсть, Вартан опять – сквозь куртку ножом в шею. И так несколько раз, пока Русин не отволок слесаря. Тот вскакивает и хочет ринуться на защитника, но останавливается. Пыл иссяк, Малышев миролюбиво подходит к Косте и спрашивает:
      – Ты зачем меня ударил?
      – Я тебя не ударял, только оттащил.
      За Русиным стоит Вартан, однако и к Малышеву уже подтягиваются его дружок с Иванычевым. Никто больше не хочет продолжения драки, поостыли. Иванычев – к Вартану:
      – Отдай пистоль, по-хорошему прошу!
      – Твой пистол уже за заборим э! Сразу, где проходной.
      Иванычев машинально дёрнул башкой в направление показа и опять за своё:
      – Иди найди и отдай мне, б...!
      – Сам найдёшь э!
      Русин вытаскивает из кармана винтовочный патрон и говорит:
      – А вот это я отвезу, куда надо. Ещё мы расскажем, как ты, пьянь, заставлял нас маршировать под прицелом.
      При свете фонаря видно, что лицо и без того бесцветного Иванычева посерело, словно пылью мучнистой покрылось. Малышев теперь старается всё уладить и вдруг протягивает руку Вартану:
      – Всё братаны, забываем! Пошли и – по-баночке. У нас есть.
      Вартан руки не подаёт, угрюмо отвечает:
      –  Я с тобой миритьси не х;чу. Ти уже мой должник, э!
      Он стягивает пальто, пиджак, задирает рукав рубахи и показывает большой кровоточащий порез на левой руке. Малышев в ответ:
      – А теперь ты, б..., глянь сюда!
      Слесарь снимает куртку, оттягивает пропитавшийся кровью воротник ковбойки и показывает Вартану шею с плечом. Затем, чтобы лучше было видно, нагибается, загребает правой рукой снег и стирает с шеи корку загустевшей крови. Под ней – куча колотых ран. Видеть их было дико, Вартан обескуражен, однако оправдывается:
      – Но ти мине первий э! ударил ножиком.
      Малышев накидывает куртку:
      – Лады, проехали! Отдай финку – подарочная.
      – А потоми ти спрячищь и в милицию пойдёшь?
      – Блатные в милицию не ходят. Лады, оставь себе, ещё встретимся.
     И, обращаясь к другарям, скомандовал:
      – Всё, айда братва лечиться!
      Все поворачиваются и уходят по бетонной дорожке вверх, к проходной, а Вартан с Костей – в другую сторону, где их скромно поджидали оробевшие Ромен и Гасан. В общежитии Вартану обработали рану водкой и присыпали стрептоцидом. Его трофей оказался из нержавейки и на нём выгравировано электродом: «Без нужды не вынимать». Совет пришёлся по душе новому хозяину и он долго смеялся над его смыслом. На этом банный день завершился.      


                О  СЛАВЕ  КИСЕЛЁВЕ – ПОЭТЕ  И  КОЧЕГАРЕ

     В понедельник на заводе сенсация: кочегар Киселёв, тот самый, который к тому же и поэт, в творческом экстазе пытался изнасиловать в душевой пожилую уборщицу, но она сумела вырваться и подала жалобу в товарищеский суд. Дело рассматривалось с особым пристрастием, причём стараниями потерпевшей да ещё свидетельниц Браверман с Игошиной грозило перейти в разряд криминальных, а значит к передаче в «уголовку». Особенно настаивал на этом парторг Кукушкин и неизвестно, чем бы всё закончилось, не окажись на высоте в такой интермедии Ромен Айвазян. Он в бесцеремонной манере одёрнул известного прелюбодея Кукушкина и объявил всю потерпевшую четвёрку истинными свидетелями происшествия. Поражённый решимостью Ромена, Костя поднялся с места и подробно рассказал, что было на самом деле. Всплыло всё, кроме поножовщины – о ней умолчали, зато информация о самоуправстве пьяного вахтёра, заставившего инженеров под дулом винтовки маршировать, вызвала у присутствовавших бурю восторга. Не стал Костя показывать сельпошным смехунам отобранный боевой патрон и спрашивать, усвоило ли бы их брюхо такую конфетку? Дело могло набрать более крутой диапазон оборотов, а так – всё спустили на тормоза и заводчане вспоминали потом как анекдот. Конечно, Славе Киселёву досталось, особенно стараниями Инны Браверман. Русин понял, что она была сверх меры неравнодушна к красивому кочегару и после случившегося именно от неё по посёлку поползла омерзительная клевета, от которой просто уши вяли. Кончилось тем, что Киселёв вынужден был уволиться и покинуть Лозу.
      Русин пришёл мыться в котельную в последнюю славкину вахту на заводе, где Киселёв проработал годы. От Славы попахивало, – приложился, расставаясь с кочегаркой, ставшей ему родным домом. В ней приходилось не только посменно работать, но частенько брать на себя чужие дежурства, чтобы переночевать. И это при том, что именно он, Киселёв, благодаря ряду непростых обстоятельств, получил от военкомата(!) на семью из пяти человек (кроме Славы, ещё мать, сестра с сыном и старший брат) трёхкомнатную квартиру в Загорске, в которой был официально прописан. Однако, когда изредка появлялся в ней, спать приходилось в ванной, куда его определили энергичные родичи. Приятели разговорились и Киселёв поведал Русину не слишком весёлую историю своей жизни:
      – Расскажу тебе, Константиныч, про себя чуть-чуть. Я родился в тридцать пятом, в деревне под Пензой, был младшим ребёнком в семье директора сельской школы. Нас толкалось в горнице четверо погодков: кроме меня, – сестрёнка постарше, потом братик и старшая сестра. Ещё была с нами мать, а туберкулёзный отец жил в отдельной небольшой комнатушке с окном на речку. Отец – из дворян, рано порвавший со своей средой. Он был партийным функционером-большевиком и в молодости получил на царской каторге туберкулёз. Болезнь мучила его всю оставшуюся жизнь, пока не свела в могилу. Случилось это перед концом войны уже в Пензе, где ещё в мирное время отцу за прежние заслуги перед советской властью, ну и как заслуженному учителю тоже, выделили две смежные комнаты в трёхэтажном бревенчатом доме. Этаж второй. Дверь из комнаты – прямо на крыльцо с деревянной лестницей вниз, во двор. Асфальта не было, по двору куры бегали наперегонки со свиньями, сточная канава со двора вела на улицу и соединялась с канавами из других дворов – я хорошо всё это помню! Потом – война, отца взяли на фронт, но вскоре он вернулся с кровохарканьем. Потом  оккупация, расстрелы евреев неподалёку от нашего дома. Помню, как вместе с другими у выкопанного рва стоял приятель отца – учитель химии, среднего возраста еврей, с питерскими усиками, ждал расстрела. Его жена была русская. Она бросалась к офицеру, умоляла не расстреливать мужа, а её отгоняли. Тогда она крикнула: «Расстреливайте и меня тоже!», прорвалась сквозь шеренгу солдат к мужу и уцепилась за него. Так их всех на наших глазах и расстреляли. Потом к нам в комнату, помню, постоянно приходили партизаны, говорили, что скоро немцев погонят. Немцы зимой действительно стали уходить из города и партизаны раз ночью подняли восстание. Началась кругом стрельба, потом стихла. К нам забежал знакомый отца, – командир партизанского подразделения, –  заскочил такой радостный и сказал, что немцев выбили. Потом он попросил пить и пока пил, во дворе раздались голоса: «Немцы, немцы!». Командир оторвался от кружки, как крикнет: «Где немцы? Где немцы?», выскакивает на крыльцо и из автомата в темноту по кому-то тррыы, тррыы, а отец за ним дверь – на щеколду, мол, воюйте (Слава хохотнул) там без нас, сколько хотите...
      Русин спросил:
      – И что, командир погиб?
      – Нет, выжил. Немцы снова всё вокруг заняли, а наш знакомый лёг в мёрзлую канаву и по ней отводами добрался до своих. К утру немцев выбили и он всё сам нам рассказал.
      –  А потом что было?
      – А потом – отец умер. Его положили перед концом войны в туберкулёзный, там кормили получше, кильку давали (Слава ухмыляется), но папаня всё равно Богу душу отдал. Перед самым Днём Победы. К тому времени у нас туберкулёзом заболела младшая сестрёнка, денег практически нет и мама решила податься с нами на юга, туда, где потеплее да посытнее – так нам говорили. До Грузии добирались в товарняках и таких беженцев, как мы, было немало. По дороге умерла от скоротечной моя сестричка. На промежуточной остановке мама вынесла её из товарняка, положила на землю и скорее опять вскарабкалась в вагон, чтобы не отстать. В общем, добрались на перекладных сначала до Гали, а потом – дальше и какое-то время жили на станции подаянием. Всякого насмотрелись. Нас предостерегали относительно цыган, которые зимовали в шатрах у леса, – они воровали детей, а то и просто отнимали их у беженцев. Я всегда был своевольным, считал себя уже большим и однажды без спроса отправился к ручью, вдоль которого рос тутовник – хотелось наесться сладких ягод. Гляжу, к ручью от табора идут трое цыган. Тот, что шёл в середине, был в красной рубахе и пьян, а двое других вели его к ручью умываться. Я спрятался среди деревьев и вижу, что красная рубаха, это не рубаха, а кровь по всему голому телу, и когда цыган дышал, то из раны на груди выдувается пузырями и хлещет кровь. До ручья цыгана не довели – упал. Гляжу, к цыганам подбегает ещё один и что-то стал им доказывать, жестикулирует и показывает на упавшего. Потом вижу, как упавший вдруг очнулся, приподнялся на руках, а потом вдруг вскочил и каак бросится на подошедшего! Тот разворачивается и бежать, а окровавленный – за ним, потом вдруг нагнулся, сгрёб лапами здоровенный валун пуда на два, поднял над головой и двумя руками каак швырнёт в убегавшего! Немного не докинул, хотя чуть было не зацепил ему пятки. После таких нагрузок окровавленный упал и уже не поднялся, а я от страха пригнулся и от дерева к дереву убежал на станцию. Потом говорили, что в таборе одного цыгана убили.
      – А за что, неизвестно?
      Костин вопрос Киселёв, словно не слышит и продолжает рассказ:
      – Мы после этого случая уже на следующий день покинули станцию. Шли по грунтовке пешком, пока нас не подобрала какая-то полуторка. Потом мы уже на арбе добрались до мингрельского села, где и осели. Мама надеялась устроиться в колхозную школу и преподавать детям. Было лето и нас поселили в этой школе, в одном из двух пустующих классов, где мы сдвинули парты и спали на каких-то мешках. Мешками же и укрывались. В общем, так продолжалось всё время, пока мы жили в этой деревне, и никто из нас не заболел даже простудой. Наверное, климат там здоровый...
      – Остановись на несколько секунд, Вячеслав. Это значит, что в глухом мингрельском селе была полноценная школа с двумя классами, с партами, да ещё укоплектованными учебным инвентарём?
      – Да, но школа одна на несколько деревень, и, говорили, что учеников в войну уже не было. После войны едва набралось на один класс – он был и младший, и старший, и всё в одну смену. Иначе бы нас переселили куда-нибудь. Правда, не ясно, куда. А так – по-умолчанию прожили все годы в этом классе и нас никто там особенно не тревожил.
      – Куда же дети подевались? Ведь, немцы в Грузию не вошли.
      – Ха, много семей переехало в Абхазию, – им там Берия наготовил домов. А в своих «шалашах» поселяли разных родственников с гор или ещё откуда подальше. Но новые жильцы как правило были тёмными рубероидами, не любили отдавать детей в школы. 
      – Разве мингрелы черноволосые?
      – Неет, они больше блондины и рыжие, а это я так сказал, в смысле – нецивилизованные совсем.
      – А в войну много из вашего села погибло народа?
      – Не очень, но всё же, сказывали, хватило дураков.
      Русин опешил от неожиданности:
      – Так и говорили: дураков?
      – Именно! Ты полагаешь, – в мингрельских сёлах одни русские патриоты собрались?
      Конечно нет, однако эпитет безусловно обидный. В душе у Кости кошки гадят, а Слава знай себе продолжает:
      – Кто был похитрее, тот даже в военное время откупился у военкомов и выжил. А вообще, люди рассказывали, что не успевала милиция появиться, как о ней уже знали. Кто брал корову, кто – дойную козу, там, и уходили на неопределённый срок в горы. Вернулись назад уже только после сорок пятого, при нас.
      – И их не преследовали за дезертирство?
      – Во всяком случае, при нас – никого. Бывало, поругаются и один другому тычет пальцем: «Ты уж молчи, ты корову взял и от войны в горы убёг!». А другой ему: «Нет, это ты в горы с коровой убежал, а я там баранов для фронта пас!»
       – А общались с местными вы по-русски?
       – Что ты, Константиныч, откуда? Там по-русски только председатель моя-твоя едва-едва, остальные и того не знали. Поэтому моей маме не нашлось места учителя, но она и сестра нас с братом грамоте обучили. Две книги Есенина на свалке ещё в Гали нашли, где копошились. Есенин тогда запрещён был, от него наверное кто-то хотел избавиться, а мама подобрала.
      – Значит ты, Слава, научился общаться на грузинском?
      – Неет, на мингрельском. Грузинского там тоже почти не знали. Так, кто в школе учился по грузинским учебникам, те туда-сюда.
      – Дааа? А мингрельский с грузинским похожи?
      – Совершенно другой язык, я бы сказал, у него и произношение североевропейское.
      –  Очень интересно, а освоил мингрельский быстро?
      – Через пару месяцев уже болтал. Вот брату с сестрой пришлось туже, а мать – так та вообще. Так, только несколько обиходных фраз.
      – Даже сейчас можешь говорить на мингрельском?
      – А куда от него денешься, ведь эта зараза уже на всю жизнь.
      – Как ты неуважительно. Вы же, как мне понятно, там спаслись от голода.
      – Верно, но какой ценой!
      – Хочешь сказать, – вашего отцовского пособия и хлебных карточек не хватало?
      – Да не получали мы этих крох там вообще, не доходило до нас, да и откуда!
      – Как так?
      – Долго объяснять.
      Костина назойливость перешагивает всякий такт:
       – На что же вы жили?
      Вячеслав глянул на Русина не просто зло, а даже, можно сказать, по-звериному:      
      – Проституцией мать занималась, тебя такой ответ устраивает? А потом и сестра тоже. Поэтому протянули.
      – Прости, Слава...
      Киселёв помолчал, затем продолжил повествование:
      – Правда, потом меня с братом взяли в батраки к местным кулакам.
      – А почему не в колхоз?
      – А колхоза там нет, только вывеска. Живут эти «колхозники» в целом зажиточно, в войну не голодали, отдают казне терпимый оброк ии... все довольны.
      – Значит, попахать тебе пришлось.
      – Не то слово! От зари до зари за мамалыгу с куском пресного сыра, потому что соли не было. Ещё чачу наливали, вот с той поры я и поимел слабость к спирному. Не так, чтобы очень, но всё же. Мать тоже батрачила, но в САМОМ ГЛАВНОМ уже не смела ИМ отказывать, пока мы не уехали от них в Россию.
     Глаза Киселёва метали холодные молнии, Русин перевёл разговор в иное русло: 
      – Слава, а чем тебя там на работе занимали, расскажи в общих чертах.
      – Любой тяжёлой и не тяжёлой х... Всякое бывало. Их подростки раз схотели нас с братом раком поставить, но мы не дались. Избили нас тяжко, однако отстали.
      Слушая рассказ, Русин вспомнил, как его бабушка (она работала в психиатрической лечебнице) рассказывала своей знакомой Ольге Максимовне про какого-то убогого санитара Камиля: «...Гляжу, а он всё в зеркало или в стекло смотрится. Я ему раз говорю, мол, не стыдно тебе Камиль, не стыдно грязным делом тебе старику заниматься? А он мне: «Анна Алексевна! Я – сирота. Я и не помню, как в детстве оказался в селе под Гянджой. А казанские татары для персюков, так те же русские, даром, что мусульмане. И использовали меня персюки, как хотели, а отвыкнуть уже не могу, как ни старался...»
     Киселёв между тем продолжил:
      – А один раз я прозевал и скот кукурузу потоптал. Хозяин мой как раз объезжал на лошади участок. Я подошёл, стал оправдываться, а он – матом, потом вытянул левую ногу из стремени и каак пнёт меня в лицо кованой подошвой горского сапожка! Я отлетел назад и упал. Нос – в кровь, я заплакал, поднялся и пошёл с поля. Он подъехал, а я плакать уже перестал, обида гложет. Он стал уговаривать меня, даже прощение просил, едет и твердит: «Славик, ты меня это прости, я сгоряча...». Но я даже не повернулся к нему. Так, отвернувшись, и ушёл и больше уже никогда к нему на работу не выходил.
      Рассказанное произвело на Русина удручающее впечатление. Он спросил:
      – Скажи, Слава, а когда вы уехали оттуда?
      – Первым уехал брат, – в армию призвали. Потом и меня тоже – едва девятнадцать исполнилось, за мной пришли из военкомата. Мать с сестрой провожали до станции, а назад в село уже не вернулись. Документы они заранее взяли, деньги на билеты наскребли, так и сбежали от «них» в Россию. А вещи, какие были, бросили там в школе. Добрались до Загорска, сестра замуж вышла, за алкоголика одного, потом развелась. Теперь все здесь обитаем. А меня под Киев направили, военчасть на берегу Днепра стояла, – красотища! Меня в разведроту определили, но на деле мы занимались поисками мин и вообще неразорвавшихся боеприпасов времён войны. Много нас салаг-пацанов подорвалось, а я вот выжил, хотя и бывал не раз, и не два на самых непредсказуемых участках. Даже отгадал, как разминировать мины-сюрпризы, с которыми и профессионалы не очень справлялись.
      Последнюю фразу Киселёв произнёс с достоинством бывалого сапёра и добавил:
      – Меня за это наградили и дали книжку участника войны.
      – Таких мало наверное было?
      – Да, меньше половины – всех, кто в живых остался. Разумеется, под подписку о неразглашении.
      – И ты не боишься сейчас говорить об этом?
      – Костя, ты меня удивляешь.
      – Чем?
      – Что сапёра об этом спрашиваешь.
      – Убедил. Слава, тогда можно ещё нескромный вопрос?
      Любопытство приятеля давно зашкаливало, однако Киселёв снисходителен:
      – Давай.
      – Ты вроде недавно развёлся?
      – Да, есть такой грех.
      – Разлюбил?
      – Нет, меня разлюбили.
      – Много моложе тебя, чай, была?
      – Ровесница, зато, выражаясь по-твоему, чай дочь генерала.
      Слава приврал – жена оказалась внучкой генерала. Киселёв достал из нагрудного кармана потёртую фотографию бывшей супруги. Чудно, но Русин иной раз видел эту маленькую постную женщину в магазинной очереди в Загорске. Не отметив на костином лице следов восхищения, Слава упреждает приятеля:
      – Тебе, вижу, не очень, а мне нравится такой тип небольших женщин. Олей жену зовут, выгнала меня и оформила развод.
      – Не стоит слишком огорчаться. Твоя теперешняя Нина намного-намного интереснее и моложе.
      – Как ни паскудно – продолжаю любить бывшую жену и дочь, которые презирают меня.
      – За что? Ты же не такой уж пьяница по жизни.
      – «Неудачник!» – кричала всегда. Потом вдруг спрашивает: «Опять напился?» Отвечаю ей: «Да, кружку пива после работы – жарко ведь у печи!». А она в лицо мне: птфу!  И так всё время: птфу, птфу в лицо.
      – А ты, Слав, не скромничаешь насчёт пива?
      – Абсолютно нет – водки после мингрельской чачи терпеть не могу, от креплёного – изжога. Вот сухим люблю баловаться. После него лирические рифмы удачно складываются в голове.
      – Слава, а ты не пытался связываться с издательствами?
      – Было дело, издавались мои стихи, но... под другой фамилией.
      – Псевдонимом, хочешь сказать?
      – Псевдонимом плагиатора, хочу добавить. Пришёл к издателям объясниться под душком, как Джек Лондон, а они милицию вызвали.


                ЗАВЕРШЕНИЕ  ИСТОРИИ  С  ТРЕМЯ  КАВКАЗСЦАМИ

      На заводе ещё одна сенсация, на этот раз – логическое продолжение бесчинства с армянами. Случилось так, что в один из солнечных дней Русин припозднился с обедом, отчего пришлось нестись к проходной немного вприпрыжку, чтобы поспеть в столовую до её закрытия. Настречу ему уже спешил трудиться к своим конторским столам местный контингент, загрузившийся весенними щями со сметаной и сардельками, приправленными горчицей. В цепочке отобедавших Русин увидел Ромена и Вартана с физиономиями, превращёнными какими-то кулинарами в бифштексы. У Кости язык онемел, чтобы спрашивать, а они свирепо проходят мимо, не глядя в его сторону. Встречные язвят:
     – Побили твоих сейчас! Эти ещё идут, а третий куда-то запропастился – стыдно стало.
     Третий – конечно Гасан. Русин останавливает технолога Мосякова:
     – Что там произошло, можешь объяснить?
     Мосяков тут же принялся с жаром рассказывать:      
      – Да вышел я из столовой, а впереди меня – Айвазян. Какую-то бабу окликнул, идут, разговаривают. А двое сантехников с очистных подошли и Айвазяна хрясть!, хрясть! По роже. Армян голову закрыл руками, кричит: «Вартаан! Вартаан!». А на перилке на крыльце смотрю – Малышев сидит. Просто так сидит, курит и лыбится. Смотрю, Вартан из проходной выскакивает на помощь, увидал – Малышев сидит на перилке курит, и не разбирая, каак с плеча врубит ему в харю! Тот – кубарем в палисад, вскочил охренело, подбегает и понеслась...
      Русин диву даётся:
      – Как же так? Ведь у Малышева на шее должно...
      Мосяков заговорщицки смеётся:
      – Да слыхал, брехали... Значит х... была, поджило всё, как на собаке. В общем, Вартана сбили, а Малышев зубами скрипит да его – ногами, ногами. Сантехники тож подбежали, хотели ударить, но армян хвать одного за ногу, – тот сразу на земле, Малышев замахивается, а Вартан и Малышева хвать тоже за ногу и тот на земле. И так – то один на земле, то другой. То один, то другой. В общем, мне понравилось, как он дрался.
      – И никто не вступился?
      – Бросились, растащили.
      – А Гасан где был?
      – Ему кто-то руки заломил. Он трепыхается, рвётся для вида. Его сантехники не били – отпустили, а сами пошли обедать. А ты куда?   
      – В столовую.
      – Наверное уже закрыли.
      – Да может нет.
     Русин вышел из проходной и быстрым шагом отправился вниз к столовой. Двери ещё открыты, внутри – голоса. Когда вошёл – народу мужиков пять и среди них назревает драка. Малышева он не увидел, а двое из работяг оказались теми, кто первыми набросились на армян, – Костя их распознал по вываленным в грязи спецовкам. К ним прицепился бугай с лиловым лицом и требует денег на обед:
      – Ты, Лёха, мне за тот раз должён!
      – Яаа тебе должён, пьянь шараповская? Да пошёл ты...
      Не остывшего ещё от драки Лёху пытается удержать друган Вася, а тот всё рвётся на бугая, сотрясая воздух упрощённой матерщиной. Бугай тоже возбуждён. Видно, что ему нужно заесть, и он настаивает:
      – Чего рёшь, ты мне должён, ... твою мать!
      В ответ одно:
      – Уйди, бл...!
      – Дай долг!
      – Уйди, а то порешу!
      – Да я тебя двумя пальцами удавлю!
      – Ты удавишь?!
      Лёха втиснулся в проём раздатки и под визг баб в засаленных халатах схватил длиннющий нож со стойки – им наверное хлеб резали. Никто не успел опомниться, как он с силой пытается насквозь проткнуть объёмистую утробу бугая, но «Вася» успел предотвратить удар, схватившись за лезвие.
      – Ах ты...
      Лёха вытягивает из руки дружка нож, как саблю из ножен и повторяет удар, а Вася уже другой рукой хватается за лезвие, выворачивает нож и перекидывает его визжащим за раздаткой бабам. На всё про всё ушло секунды две, и теперь уже все держат жилистого Лёху, глаза у него ненормальные. Вася, сжал кулаки, из которых хлещет ручьями кровь, орёт:
       – Лёха, так твою разъэтак, уходим быстро, слышь меня?! 
      Чтобы не быть забрызганным, Костя отпрянул в сторону, другие тоже, а Вася обхватил дружка локтем за шею и, заливая его кровью, поволок из столовой. Где же спасённый бугай? Его нет, ушёл раньше. Какой теперь к шуту обед! Взбодрённая публика выходит из столовой, обсуждая инцидент, едва не завершившийся трагически. Оба героя вместо травмпункта, идут куда-то вниз, а им наперерез из-за дома вываливается бугай с металлической трубой и рраз! ею Лёху по лбу, рраз! и спасителя своего Васю тоже. Потом садится в сторонке на землю и шарит по карманам – закурить! Когда народ подбежал, Вася уже приподнялся и сел, раскачиваясь. Лёха продолжает лежать, половина лба вмята в голову. Люди почти хором:
      – Убиил, ... твою мать!
      Однако чей-то голос подправляет:
      – Неет, ещё дышить, ... твою мать.
      – Зовите скорую!
      – На х... она теперча нужона? Славке звони!
      Славка Маликов – местный милиционер, буян, пьяница, к тому ещё и цыган.
      – Нет его дома!
      Обед завершён. Русин, опустошённый, один направляется к заводу, а навстречу уже спешат озабоченные охранники и какие-то рабочие.

      Следует досказать, что Лёха выжил и, придя в себя после операции, смачно выругался. Нейрохирург объяснил:
      – Это всегда так, значит жить будет.
      Лоб у Лёхи навсегда остался деформированным, а «бугай» отсидел почему-то недолго и едва появился на воле, как ударился в запой. Русин видел мужа сего дважды в жизни: в первый раз – во время зрелищной потасовки в столовой, во второй – при его печальном исходе. «Бугай» (имя история запамятовала), выйдя из магазина, последний раз в жизни приложился к горлышку беленькой, опорожнил бутылку до дна и упал замертво – сердце не выдержало. Из его руки вывалился кулёк с куском «собачьей радости», не говорящей об изысканности вкуса покойника, а «шестидесятник» Рянцев из Тулы, шедший к проходной, загоготал, тыкая в упавшего пальцем:
      – За-заккусить ннне успел, ввот и ппподох!
      Меченый Богом Рянцев был заикой отроду, смотрел исподлобья, про таких говорят – мешком из-за угла хваченный. Среди близко знавших его, снискал славу создания до пошлости мнительного и, как всякий заика, – злопамятного, надувшегося непогрешимостью и правотой. Из посельчан он половину люто ненавидел: иных – за словцо невпопад, других – за случайно брошенный косой взгляд, но чаще беспричинно, находя отдушину в своих злопыхательствах, утрамбованных в угловатый короб головы с припасённым впрок ещё пустым местом. Тешась дурью, он позволял себе многое и сейчас забавлялся глумлением над покойником, однако усовестить, устыдить не смей – впадёт в визгливое бешенство, начнёт прыгать, словно маори, исполняющий хаку. Сослуживцы знали о вакансиях под царскими сводами у Рянцева и старались лишний раз не раздражать дергунчика. Как иногда случается, Бог в утешение наделяет «обиженного» каким-нибудь балансным реквизитом, выражаясь конкретнее – способностями. Рянцев недурно писал пейзажи и, став заводским инженером-механиком, видимо ошибся калиткой, но не терял надежд, что мир когда-нибудь признает в нём достойного живописца, а не самодеятельного художника-флибустьера. Пока «миром» была стена фойе клуба в Лозе, на которой развесили работы юниора-любителя, умилявшие аборигенов.
     Сейчас к Рянцеву приблизился изрядно поддавший здоровенный малый из токарного, которому подвернулся случай помахать кулаками-кувалдами, однако кощун, поняв свою уязвимость, сбежал. Потом выяснилось, что пьяный не думал о поминальных разборках. Он лишь подобрал с асфальта уже бесхозную колбасу, – не пропадать же добру! – и, густо сплюнув под ноги, удалился, довольный обретённой закуской.

     После такого брутального отступления, продолжим главную тему раздела, вернувшись к нашим кавказсцам.
     Айвазян, Нуразян и Гасанов на другой же день после избиения поехали в Москву в министерство образования и потребовали перевести их работать на родину – в Армению и Азербайджан. Чиновники всполошились, принялись уговаривать не создавать политичекого прецедента, обещали работу на других подмосковных предприятиях. На это Нуразян отвечал от лица троицы:
       – Нэт, ми хочим толко наща рэспублыки.
       – А если мы вам предложим работу в Москве?
       – Нуу, Москва – это можьно, канищна. А гидэ будэм жить э?
       – Устроим, всё будет в порядке.
       Армян устроили на работу в УГЛЕТЕХПРОМ конструкторами, жильё они сняли поблизости на Сретенке и министерство им его оплачивало. Дальнейший жизненный путь Айвазяна читателям известен. Нуразяна Русин встретил на улице Горького, спустя многие годы. Перед Костей стоял кандидат технических наук, изъяснявшийся на исключительно интеллигентном русском, не опошляемым бравурной восточной терминологией и акцентом. Косте от этого в известной мере стало неудобно за себя и свой временами нарочито кавказский диалект. После встречи с Вартаном, Русин дал себе обещание никогда впредь не сползать на вульгарщину, на корявый жаргон при разговоре с земляками, но это к сожалению не очень получалось. Гасан работать в Москве поначалу отказался, уехал в Кировабад, но очень скоро вернулся уже с женой. Министерство устроило его на ГПЗ-2 технологом, а жить поселили в заводском общежитии для лимитчиков. Спустя короткий срок, Гасан, благодаря врождённой сообразительности, добился на заводе авторитета и получил двухкомнатную квартиру на семью теперь из трёх человек. К сожалению, этот толковый инженер завёл дружбу с Бахусом, сыгравшем в дальнейшем нескладную роль в его жизни. Жена увезла Гасана назад в Азербайджан от наступавшего на пятки несчастья, что не слишком помогло. Когда Гасан изредка наведывался командировками в Москву, старые приятели испытывали жалость, глядя на неавантажный вид бывшего сослуживца и рассказывали, что перед ними был уже не тот прежний модник, по которому когда-то вздыхали лимитчицы. Со слов экс-сослуживцев, Гасан выглядел очень непрезентабельно и даже в некотором роде производил впечатление человека «деклассированного», что вызывало только сожаление. Спустя годы, Костя в компании аспиранток-сокурсниц столкнулся с ним, пьяненьким на Шаболовке. Гасан счастливо раскинул руки:
       –  Костян, старина! Вижу, триппер тебя не берёт!


                ПОД  ЛЕЖАЧИЙ  КАМЕНЬ  ВОДА  НЕ  ТЕЧЁТ

      Не настали ещё тёплые дни, как к Косте приехала мама и тут же взяла сына в крутой оборот:
      – Рассказывай, как дела с квартирой? Ты хлопотал? Нет? Пустил на самотёк? Ты же на заводе нужный человек, ты же там что-то сделал, ты же ходил с Гладким на лыжах! Иди, проси у него.
      Костя послушался, сходил на приём к Гладкому, но до сочувствия не достучался, – Кирилл Степанович остался глух к его доводам. Ни магнитный патрон, ни даже лыжи не помогли. Однако, мама не унывала:
      – Тогда – быка за рога, а директора – за горло.
      – Мама, дай отдохнуть после Гладкого!
      – Отдохнёшь, когда получишь двухкомнатную квартиру. Сын с матерью – субъекты разнополые и по закону им полагается раздельная жилплощадь.
      – Мам, да кто нам даст?! Да и ты пропишись сначала.
      – А ты сходи к коменданту, похлопочи. Он обязан прописать пенсионерку постоянно, если я здесь хотя бы на день живу дольше полугода. Знаешь, что сказал Русанов своему сынишке специально, чтобы я слышала?
      Владимир Русанов – костин ровесник, водитель третьего класса, прибыл по протекции из Белоруссии сразу на должность начальника гаража. Его семье выделили в том же доме, в котором жил Русин, пустовавшую большую комнату, ту самую, которая предназначалась для командированных, а спустя год дали трёхкомнатную квартиру. Заслуги были, ибо Русанов прославился как эрудированный специалист по застольям с широким подбором жриц любви для неафишируемых лиц. Никудышный механик, вечно на взводе, он бесцеремонно тратил на всевозможные отходняки с проститутками средства, выделяемые для ремонта транспорта. Результат сказался. Сначала внезапно вспыхнул перед отправкой в рейс заводской икарус с людьми, но с огнём тогда справились. Пропуская досадные мелочи вроде тех, что во время пробегов у заводских машин с пугающей регулярностью отваливались колёса и разваливались двигатели, остановимся на трагедии со львовским автобусом. По пути из Москвы он вспыхнул и на сухом тридцатиградусном морозе в мгновение ока сгорел дотла вместе с восемью пассажирами, не успевшими спастись. Покуда прокуратура разминалась в поисках виноватых, невидимая лохматая ручища успела перекинуть преступника Русанова «на работу» в Венгрию, где следы его затерялись. Эта криминальная кутерьма у Русанова ещё впереди, а пока он в полный глас учит за стенкой сыночка-трёхлетку уму-разуму:
      – Вот что, корешок: держи судьбу-индейку двумя пальчиками за горло и всё тебе будет. А так – под лежачий камень вода не потечёт. Запомни – под лежачий камень вода не потечёт!
      Наставление душевное и аргументация убедительная, но Косте потребовалось ещё время на препирательства с матерью, прежде чем отважиться совершить очередной шаг на пути к своему квартирному благополучию. Взвесив «за» и «против», Русин на сей раз, игнорируя сумятные приёмные часы на заводе, отправился брать директора за горло прямо к нему домой и, дабы избежать свидетелей, двинулся на приступ его резиденции с темнотой. Исключим подробности диалога с властелином Лозы через порог его апартаментов. Скажем только, что костин поздний визит впечатлил Александра Евдокимовича. Через день он в своём кабинете выслушал совместно с парткомом и месткомом подробности костиных мотивов для внеочередного получения хоромов в строящейся четырёхэтажке. 
      Карпов сказал:
      – В целом мы, товарищ Русин, принимаем твои обоснования, резон в них есть...
     Затем директор улыбнулся:
      – ...хоть и не верил я раньше в твой магнит...
      Улыбка гасится, Александр Евдокимович снова посерьёзнел:
      –...но это ещё не значит, что мы сразу сделаем для тебя приоритетную подвижку, – нам надо будет дополнительно посоветоваться.
      Председатель месткома Абрамов резонирует, говоря о Русине в третьем лице:
      – Александр Евдокимович! Предварительные списки на новый дом уже составлены, нельзя ж так: того выкини, а его поставь. Скоро партийно-производственное собрание, поставим его кандидатуру на голосование.
      Всё понятно. Русин поднялся, собираясь уходить, как директор говорит, уже совсем смеясь:
      – Ты больше не пугай меня по ночам, а то заявился с бухты-барахты – нате вам здрасте, дайте квартиру! Пьяный, что ли был?
      Собравшиеся дружно расхохотались и зампарткома Грызунов, утирая слёзы, подавляет смех, чтобы сказать:
      – Неет, он не пьёт!
      Директор смеётся:
      – Да я вроде тоже так думал, а тут... Ну, ладно, Русин, иди, все тут тебя услышали, а я дважды.


                ОБЕЩАНИЕ  ДОРОХИНА

      Через пару дней прямо в комнату к Русиным в рабочий перерыв заявился из парткома серьёзный товарищ и почему-то полушёпотом предложил хозяину подать заявление в партию. Костя на секунду опешил от такой социальной оперативности, однако не вздумал отказываться и тут же под диктовку настрочил заявление под осуждающим взглядом матери. Когда уполномоченный ушёл, мать сказала сыну, но так, чтобы не слышали за стенкой:
      – Ты зря это сделал, не нужно тебе сейчас в партию лезть, зачем?
      Сын тоже ей шёпотом:
      – Мам, ты справедливо нацеливаешь меня на квартиру и это понятно, а вот в данном вопросе – просто поражаешь! Ведь рекомендация идёт от парткома, отказываться нельзя – лишусь весомой поддержки...
      – Всё равно, ни к чему тебе сейчас лезть в эту организацию. Надо было что-то сказать, мол, недостоин ещё такой чести, а ты сразу...
      – Мам, повторяю: нельзя мне уже возникать и вообще...
   Костя улыбнулся:
      – ...надо же мне верить в коммунизм, это вдохновляет.
      Однако мама не шутит, она явно расстроена, – квартиру сыну хочет, но чтобы её сынок по-человечески оказался сначала коммунистом, не желает. Сын утешает:
      – Да успокойся ты, меня пока только в кандидаты на год.
      Но мама качает головой: 
      – Нет, потом уже не отвертишься. Что отцу скажем?
      Папа костин в прошлом дворянин, окончил юнкерское, в тридцатых был лишенцем и терпеть не мог партийных конъюнктурщиков. Его сын на этот счёт оказался более уживчивым по своей натуре и даже находил, что конъюнктура – понятие эпохальное.
      – Да ничего отцу не скажем. Если получу квартиру – будете жить оба со мной.
      Мама развеселилась:
      – А не тесно будет? И как же Баку?
      – Зимой в отпуск будем ездить. В море купаться.
      – Ха-ха-ха! Дай Бог нашему теляти да волка сожрати...
      «Сожрём, сожрём», – уверен сын. Теперь его не нужно больше направлять и подталкивать. После ночного посещения директора, Русин прочувствовал вкус к борьбе за свой поселковый ажур и уже знал, что делать дальше.
      Во-первых, забрал у матери паспорт с временной пропиской и, минуя Калмыкова, отправился в паспортный стол Загорска с просьбой, прописать мать постоянно. Удалось не сразу. Сначала заявили, что площадь не позволяет, затем стали убеждать, что пенсионерка имеет по закону право жить у сына, сколько ей заблагорассудится, даже с паспортом, не отягчённым прописками. Русин в ответ аргументировал, что не заговорён от случайностей и мать может оказаться без постоянного угла, ибо назад в жаркий город ей по состоянию здоровья нельзя. Для подтверждения своих слов предъявил врачебную справку о слабом сердце пенсионерки, – у матери прослеживались признаки ишемии. В итоге мотивация подействовала и мать прописали в Костину конуру постоянно.
      Следующий ход – посещение Начальника производства Лозы Дорохина Николая Петровича, работника исключительно дельного и имеющего большой авторитет на предприятии. Уж кто, как ни Дорохин знает цену магнитному патрону и постарается рационализатору помочь! Дорохин сказал:
       –  Слушайте, Русин. Я не вхожу в местком и не имею голоса там. Но когда будут решаться квартирные вопросы на общезаводском собрании, я буду там присутствовать и с места поддержу вашу кандидатуру. Это я могу вам обещать.
       Такое обещание – уже не мало. Обнадёженный заверением Начальника производства, Русин покинул его кабинет в приподнятом настроении.



                МЕЛКАЯ  МЕСТЬ  ЛИКИ

Отойди, не гляди, скройся с глаз ты моих                (романс)

      Остаётся заручиться поддержкой Совета молодых специалистов, в числе коих Русин негласно значился и от лица их даже выступал на некоторых технических форумах. На открытом заседании Совета молодых взяла слово Лика Тейтельбаум и на этот раз с пугающей развязностью заявила, что заниматься трудностями товарища Русина лишено смысла, ибо он прибыл не по распределению, а значит «не является молодым специалистом». На вопрос Бокова, кто же тогда Русин, в Костю цинично был брошен камень: «Самозванец!».
      За Ликой выступила словоохотливая Мила Юрасова. Эта зрелая тётя кичилась своей девственностью, с которой в силу породистой внешности ещё не скоро доведётся расстаться. Она принялась лить Русину на голову отстой из ночного горшка, припрятанного у неё под кроватью и прикрытого для подходящего случая старой газетой, чтобы не благоухал зря в потёмках. Русин не выдержал, поднялся и покинул зал, успев услышать, как Юрасова просила Совет ходатайствовать уже за неё самою в получении квартиры, трогательно распустив нюни, что должны де скоро приехать мама с папой и им несчастным, – Боже мой, какой кошмар! – негде будет спать вместе – не в палатке же в лесу! Таким образом Русин, исчерпавший себя в суетных потугах самозванец, претерпел мотивированный обвал. Ощущая себя полной мерой оплёванным, решил всё-таки в порядке самоутешения объясниться с Ликой, впервые после интимных мартовских лобзаний под ёлочками. Несмотря на ликино огорчительное сегодняшнее выступление и обидный выпад, Костя чувствовал, что между ними сохраняется какая-то свербящая недосказанность, и это сейчас странным образом тяготило его. Для окончательной расстановки всех точек над «ё» требуется хотя бы посмотреть Лике в бесстыжие глаза, отчего пришлось основательно потоптаться вокруг клуба, дожидаясь конца заседания. Было совсем темно, когда двери распахнулись, молодёжь с озабоченным гулом повалила из зала и Русин, не мешкая, занял пост у дверей, чтобы затем вытянуть из толпы появившуюся виновницу своего посрамления. Лика не сопротивлялась, вроде даже рада. Она устремила на Костю нежный взор своих субтильных очей, с томной полуулыбкой ожидая дальнейшей эволюции его мужских поступков. Недвусмысленный взгляд девушки говорил: «Забирай и уводи. Прямо сейчас». Русин спросил:
      – Лика, как же мне оценить этот твой демарш на собрании?
      – А чтоо? – якобы в простоте душевной изумилась Лика, растягивая полные губы в уже знакомую улыбку.
      И тут костина дурь прошибает башку и джином вырывается наружу. Он сгребает пятернёй ликину темнорусую чёлку и дёргает за волосы лукавую головку влево-вправо приговаривая, – мысленно конечно, – словно в детском саду: «Вот тебе, вот тебе за это, отступница!».
      Слёзы брызнули из глаз девушки, она ждала совсем другое, а тут... да ещё прилюдно...  Лика бегом уносится в темноту, а Костя – за ней.
       – Лика, Лика, прости... Ну, прости дурака, слышишь!
       Девушка не слушает, она плачет навзрыд, однако не очень противодействует, когда её берут за руку и уводят, почти безвольную, за клуб.
       – Лика, прости дурака...
      Костя, используя весь арсенал раскаяния и избытка энергии, прижимает к себе вяло сопротивляющееся, плотное тело девушки, яростно целует залитые солёными слезами щёки и, наконец, прильнул губами к её горячим устам. Поразительно, Лика энергично отвечает на поцелуй, после чего оба, обнявшись, долго стоят в темноте и не спешат отрываться друг от друга. Костя ногой находит ликины коленки и проталкивает свою. По телу пробегает дрожь, как от озноба, однако Лика начеку. Она высвобождается из объятий, собирается с силами и говорит, словно вопреки ими обоими давно решённому:
      – Нет, Костя, не буду я жить с тобой. Ведь, ты и ударить можешь, даже побить.
      Лика ждёт, что ответит Костя, а он только учащённо пыхтит как паровоз и молчит. Тогда девушка вздыхает и произносит:
      – Ну, всё, я пошла.
      – Лика!
      – Не надо, не провожай.
      Она немного отошла по дорожке, затем оглянулась вполоборота и бросила фразу:
       – А ведь ты, Котик, совсем не любишь меня и никогда не полюбишь!
       Костя протестует, направляется к Лике, твердит:
       – А что же тогда сейчас было? Разве...
       Но она останавливает кавалера:
       – Молчи! Это так, твой минутный порыв. Вину заглаживал.
      Затем с печальной ухмылкой добавила:
      – Не нужна тебе я. Помню, когда-то в институте ты скромно садился в библиотеке за столик и, с книжкой в руках, часами целомудренно поедал меня взглядом. Все девчонки смеялись в сторонку и я больше других, а теперь...
      Впечатление, что она сейчас скажет: «...а теперь тебе подавай дуру помоложе», но Костя ошибается, – Лика не опошляет прошлого:
      – ...а теперь я с такой теплотой вспоминаю об этом!
      Лика – девушка славная, даже в унизительный для себя момент, к Косте тянется вопреки всему злу земному! Русин слушает её и понимает, что ему без промедления необходимо на что-то отважиться, но приемлевого, согласованного с совестью решения не находит. Взамен – душевная пустота внутри. Будет общезаводское собрание, возможно дадут квартиру, если энергично постараться, но, как ни странно, сейчас эта мысль услады не очень приносит.


              ВЛЮБЛЁННЫЙ  ТОФИК  ПРИЕЗЖАЕТ  В  ЛОЗУ  ЗА ЛИКОЙ ТЕЙТЕЛЬБАУМ

Глянь, на небе радуга, а под небом речка,
Отдалась другому я, с ним моё сердечко

      – Костян, ты!? Привет! – услышал Русин, выходя под гудок из проходной. Глядит Костя и глазам не верит: в дверях рейсового автобуса торчит Тофик Мамед-заде собственной персоной. Он первым увидел Русина и на секунду обомлел. Какая-то хамка сзади упирается в приятеля, командует:
      – Чаво застрял? Давай вываливай, вываливай вясялеей!
      Русин вылупил глаза на Тофика, а он направляется к приятелю и повторяет:
      – Привет, Костян! Не ожидал, да?
      – Конечно нет, но очень рад. Ты насовсем?
      – Ала что ты, э! Только на пару весенних дней.
      – А я-то уж думал, обрадовался...
      – Ладно хохмить, веди показывай, как устроился.
      Мама Кости, увидев Мамед-заде, всплеснула руками:
      – Тофик?! Какими судьбами?
      – Я, я, тёть Вера! Здравствуйте! Говорят, нежданный гость хуже татарина?
      – Незваный гость, Тофик. Незваный, но не ты!
      Они обнялись. Мама усадила Тофика за стол и, извинившись, отправилась на кухню ставить чай. Пока её не было, Тофик спрашивает:
      – Слушай, покажи, где у вас тут уборная, э! Надо сходить и руки тоже помыть с дороги.
      Но вот руки помыты и Тофик заявляет:
      – Костян, я отлучусь минут на пятнадцать.
      Хозяин – барин, иди, раз надо. Тофик ушёл, а Костя – на кухню, где мать готовила стряпню, чтобы покормить гостя. Она отрывается от плиты и спрашивает:
      – Он что, ушёл?
      – По каким-то делам, сейчас придёт.
      – По какому поводу он приехал?
      – А что?
      – Ну, не от того же, что по тебе за эти годы соскучился?
      – Хм, конечно нет. Просто, приехал посмотреть, как устроились его бывшие однокурсники и студенты.
      – Или студентки.
      – Скажешь, тоже! Ладно, пока его нет, пойду поищу, у кого его поместить на ночь.
      – А ты сходи с ним к Дыевым.
      Костя внимательно посмотрел на мать – уголки глаз брызнули лукавыми морщинками:
      – Всё шутишь, мама!
      Место приятелю нашёл быстро, – свободна кровать Жени Озернова, который уехал на несколько дней к себе в Переславль. Озернов – франт, девкам нравится и они над ним подтрунивают: «Первый парень на Лозе!», инцидент с откушенным носом в клубе «Лакокраска» прошёл для него без последствий. Когда Костя вернулся, Тофик уже сидел за столом, уплетая омлет с ветчиной, как говорится, за обе щёки – чувствуется, что проголодался. Попутно он перекидывается с мамой светскими фразами о климате Подмосковья, сравнивая его с бакинским. Увидев Костю, приятель кивает на баночку с вареньем в центре стола и спешит обрадовать:
      – Чай с вареньем хорошо, правда?
      – Что? – не сразу понял Костя, и Тофик повторяет:
      – Чай с вареньем хорошоо!
      Мама журит его:
      – Зря ты, Тофик, бегал в магазин. Ты же у нас в гостях!
      Мамед-заде в ответ что-то пошутил, потом уставился в тарелку и доедал уже молча.
      После чая, приятели походили по Лозе. Русин выполнял роль гида, показывал плотину, запруду ещё во льду, где купаются в тёплое время, потом сводил Мамед-заде на живописную лесистую горку. Тофик неожиданно спрашивает:
      – Как хорошо отсюда видно, э! Покажи давай, где Эльчиевы живут?
      – Они живут в другой части посёлка – им с ребёнком уже квартиру дали как молодым специалистам.
      – Даа? А Ларина и, там... Тейтельбаум?
      – Воон в том финском доме пока, с красной крышей. Там их жило пять чувих, три переехали, скоро и эти две переедут.
      – Слушай, Костян, давай, блин, сейчас сходим к ним, бир аз побазланим, э!
      – Я тебя только провожу. Ларина сейчас осталась одна, я с ней не очень.
      – Ааа Лика?
      – С Ликой я тоже... не очень.
      – Ала, ерунда э!
      – Но её сейчас и нет, уехала в Баку.
      Тофик радостно всполошился:
       –  Слушай, как уехала, насовсем?
       Костя засмеялся:
       – Неет, вроде на пару недель к предкам. Что-то случилось, говорят, – срочно за свой счёт взяла. А ты чего психуешь?
       – Я психую? На хрен она мне нужна, чтобы психовать! Это только любопытство.
       – Понятно. Ну тогда вперёд до Лариной! Похляли?
       – Лаадно, пока не надо, пошли они все в... одно место. Лучше ала; бир аз на природе погуляем, э!

       На следующее утро Мамед-заде уехал в Москву, откуда прямёхонько самолётом улетел в Баку. Там он изыскал возможность встретиться с Ликой Тейтельбаум – женщиной, как уже ясно, непростой, всё-таки дочерью известного адмирала, да и собой очень недурненькой. Тофик встретился, чтобы признаться Лике в любви прямо на улице:
      – Лика, я не буду вертеть вокруг да около, э! Скажи мне просто, я тебе нравлюсь?
      – Интересное вступление... Нуу, в общем-то да, ты мне и раньше всегда нравился. А в чём дело, Тофик?
      – Дело в том, что я не запро;сто так ездил в Лозу, а потом назад в Баку. Я ездил за тобой, Лика, э! Признаюсь: я тебя люблю с тех пор, когда ты ещё была студенткой. Выходи за меня замуж, а!
      Предложение подано на ходу в сыром виде и без сервировки – чего попусту язык изводить, переминаться с ноги на ногу? Тофик был прагматистом, человеком дела!
      Тейтельбаум расхохоталась влюблённому «антропосу» в лицо, затем добавила протокольно:
       – Что, рехнулся?
       Тофик смешался и робко возразил:
       – Ты же сама только что сказала, что я тебе нравлюсь!
       – Чяхянямаа! Проходи мимо даваай... Пропусти меня, пройду тоже! Ха-ха, нравится он мне!
      Но влюблённого «антропоса», поистратившегося на дорогу и потерявшего уйму времени, сразу уже не прогонишь! Так что диалог с привычными региональными вставками продолжился и оба какой-то прайм-тайм перекидывались словами, словно мячом через сетку, – друг другу по вывеске и обратно:
      – Почему, э! это вдруг мне «мимо»?
      – Потому что между нами ничего не может быть общего ни с какого боку, э!
      – Почему это не может быть?
      – Хотя бы потому, что я! тебя! не-люб-лю! Ясно? Давай проходи, – тебе туда, мне сюда, – с тобой расчёт.
      Тофик – преподаватель института, значит уже интеллигентный человек, приятен внешне, считает себя неотразимым и такой конфуз! Он требует объяснений:
      – Ала;, ты вообще кого когда-нибудь любила?
      – Не твоё дело!
      В ответ мстительный Тофик запускает шпильку:
      – Знаю, не моё, но мне просто теперь интересно, э! Скажи, ты всё ещё... Алика Алиева? К нему в Баку приехала?
      – Ха-ха-ха! Ты об этом универсале? Самому не стыдно?
      – Какой же он универсал, если двое детей уже?
      – Одно другому не мешает.
      – И тем не менее, я помню, как одна красивая девушка прибегала к нему перед его свадьбой в слезах, э! И умоляла убежать вместе сейчас же куда угодно.
      Тейтельбаум краснеет, как рак, не сдерживается:
      – Слушай, ты! Тебя матом послать куда? Или так, сам дойдёшь?
      Затем Лика начинает дознаваться:
      – И где ты набрался этих небылиц, от кого, э? Не от самого ли Алиева?
     Тейтельбаум смотрит прямо в глаза – не отвертеться! Её оппонент не выдерживает, отводит взгляд и Лика усмехается:
      – Ясно, не отвечай. Впрочем, вопрос мой уже неактуален, спрячь ответ поглубже себе в карман. Брючный.
      Тофик на всякий случай отодвинулся и жалобно, почти по-детски вдруг принялся извиняться. Какой смысл? Он и сам не знал. Ну, раз уж извинился, следует теперь расстаться навсегда, однако, прежде чем бесславно удалиться в унынии и печали, влюблённый «антропос» ревниво констатирует:
      – Значит, Лика, у тебя кто-то на самом деле есть уже там: или в Москве, или в Лозе, или ещё где-нибудь. Скажи – правда?
      – Ой, как же нудно ты всё это перевариваешь!
      Тофик словно не замечает насмешки:
      – Иначе, не отказала бы мне так сразу, – ты раньше была приветливее, э!
      Тейтельбаум надоело хамить. В ней даже шевельнула лапками жалость к этому униженному ею мюалиму* - преподаватель (азерб.) и Лика заговорила спокойнее:
     – Да, Тофик! Каждая женщина моего возраста в кого-то влюблена и я не исключение.
      – Я этого «кого-то» знаю?
      – Для чего тебе?
      – Он русский?
      – Конечно!
      – Не назовёшь?
      – Зачем тебе?
      Лика смело посмотрела в глаза незадачливому кавалеру – бедный Тофик получил нокаут, от которого не сразу теперь оправится. Он невольно спрашивает ещё:
      – Значит и замуж пошла бы за него?
      – Пошла, если бы позвал.
      – Даже так?
      – Представь себе! Но я...
      Это было слишком и Лика, сдерживая подступившие к горлу спазмы, помчалась прочь, оставив растерянного отставника наедине со своими домогательствами.
     О незадавшемся диалоге Тофик поведал Русину в немного увлечённом стиле спустя два десятилетия, когда они случайно встретились в Москве на Октябрьской. Могло показаться, что бывший приятель под шафе, отчего излишне велеречив. Если отбросить междометия, то драматичные душеизлияния страдальца, навечно застывшего в своём неравнодушии к Лике, представились Русину в целом мелкоприоритетными, однако Костя вида не подавал, иногда вставлял аханья да оханья, глядя мимо буравящих его подозрительных глаз.
      К тому времени Тейтельбаум, с лихорадочной поспешностью вышедшая замуж, переехала из Лозы в Истру и у неё вырос сын, который носит имя Русина. Ему исполнится пятьдесят, когда Русин по интернету увидит его юбилейную фотографию в кругу разновозрастной семьи, только бабы-Лики на снимке не будет.      


                КОНСТАНТИНУ  РУСИНУ  ДАЮТ  КВАРТИРУ

      Наконец на заводе было объявлено о собрании, на нём должен окончательно решится вопрос распределения жилья уже в пятом многоквартирном доме. Собирались в церкви на первом этаже, на месте склада, который перевели в производственный корпус. Тон задавал сам директор, ассистировал ему вместо Кукушкина новый парторг предприятия – Данильбек Сергей Аветович, а тому «подсоблял» неизменный профлидер Абрамов, ведущий родословную от крепостных села Абрамова (не путать с Абрамцево), а значит – личность уже голубых кровей.
      Жильё распределяли по принципу: сначала авторитетный муж, сидящий в президиуме, объявляет фамилию соискателя, его деловые качества и семейное положение. Затем зал, включая коллектив «треугольника», голосует поднятием рук. Тот, кому выпадает счастливый билет, – ликует. Кто оказывается за бортом – впадает или в истерику, или в к;му, причём некоторых приходилось даже отхаживать. Составленный не по алфавиту список между тем сокращается и произносится костина фамилия:
      – Русин Константин Константинович – инженер-конструктор, семья – из двух человек, включая самого Русина и его мать Русину Веру Петровну...
      Не давая времени толпе на раздумья, во втором ряду слева встаёт с места Начальник производства Дорохин и рубит ладонью воздух:
      – Дать ему квартиру, дать! Такие, как он, нужны заводу!
      Кто посмеет возразить? Дорохин, стоя, оглядывает зал, приводя в замешательство даже членов «треугольника», после чего садится, продолжая бросать строгие взгляды по сторонам. Первым вскидывает руку директор, за ним – остальные в зале, возражений нет и Абрамов зачитывает решение:
      – Предоставить Русину вдвоём с матерью однокомнатную квартиру в пятом доме.
      Слава Богу даже за однокомнатную! Костя переводит дух и вытирает платком пот со лба, а профсоюзный лидер читает дальше по списку:
      – Кутуков Юрий Николаевич – начальник сборочного участка...
      Кутуков – командир выходного подразделения и потому фигура более других заметная на производстве, вдобавок, он пока ещё молодой специалист с привилегиями. Данильбек, приподнявшись, что-то говорит в своём кругу и Абрамов постно зачитывает:
      – Предоставить Кутукову однокомнатную квартиру в пятом доме.
      Однако Юре этого мало. Он встаёт и проникновенно-скорбным голосом обращается к «треугольнику»:
      – Но у меня в Баку осталась мать! Она меня с сорок третьего года одна воспитывала! Как я могу её оставить? Прошу вас дать мне двухкомнатную квартиру. Меня мать с сорок третьего года воспитывала, как я могу её бросить?
     По залу загулял шелест сочувствия, даже директора проняло и он, преисполненный внимания к Кутукову, доносит до его слуха:
      – Юрий Николаевич, садитесь, мы вас понимаем и обещаем помочь. Садитесь, не беспокойтесь, что-нибудь придумаем.
      Кутуков медленно опускается на стул, а Абрамов зачитывает следующую фамилию?
      –  Желявский Ва...
      Однако профлидер не успевает продолжить начатое, как его заглушает голос Главного инженера Гладкого. Непредсказуемый Кирилл Степанович по собственной инициативе пришёл на собрание и скромно сел в заднем ряду. Он без почтения прерывает Абрамова:
      – Позвольте спросить, любезный! А почему тогда Русину тоже не дать двухкомнатную квартиру? И у него мать, и не где-то в Баку, а здесь вместе с ним. Будем уж справедливы!
      Костя сражён неожиданным замечанием Гладкого не меньше хозяев «треугольника»! Данильбек и Абрамов молчат, но включается директор:
      – Кирилл Степанович! Во-первых, товарищ Кутуков имеет приоритет: он, как Вам известно, начальник сборки – самого ответственного, выпускного участка завода, во-вторых...
      Гладкий за словом в карман не лезет, перебивает:
       – А товарищ Русин, хотя и не начальник, но с ним на два порядка поднялась производительность шлифовки при стабильно высоком её качестве...
      Костя поражён! Гладкий – противник его идеи с магнитом, вдруг стал союзником! Директор между тем продолжает:
      – Мы это знаем, поэтому считаем Русина тоже ценным специалистом и даём квартиру...
      Однако, Гладкий вежливо протестует:
      – Александр Евдокимович, позвольте мне закончить.
      – Пожалуйста, пожалуйста, Кирилл Степанович! Вижу, вы стали моим оппонентом...
      – Ни в коем случае, Александр Евдокимович! Повторяю – ни в коем случае, просто я сейчас высказываю своё мнение.
      Карпов слегка разводит в стороны руки:
      – Высказывайтесь, Кирилл Степанович, высказывайтесь, я всегда «за», хотя и достаётся мне от вас!
      По залу пробежал добродушный смешок, Гладкий тоже улыбнулся и продолжил мысль:
      – Тогда давайте спросим наших экономистов: хватило бы у завода  размаха на строительство третьего дома, четвёртого и уже пятого при прежней производительности? А сколько ещё домов заложено! Едва ли средств хватило бы в столь короткие сроки, и думаю, вы все об этом хорошо знаете.
      Берёт слово парторг:
      – Извините, Кирилл Степанович, мы здесь собрались обсуждать не экономические проблемы. Речь коснулась двух специалистов: один – рядовой конструктор, другой – начальник производственного участка, фигура рангом выше. Понятно, что мы отдаём предпочтение последнему, как гораздо более ценному для завода.
      – Сергей Аветович, если придерживаться вашей терминологии, «последнего» можно заменить, а «первого» – пока некем. Станков всё прибывает, а грамотно оснастить их магнитными патронами может один только Русин, к сожалению. В этом я сам убедился. Так что Русин в известной мере сейчас не менее равноценная фигура, чем Кутуков.
      Данильбек шутит:
      – Хорошо, пусть как в шахматах: конь и слон, – в целом равноценные, по возможностям разные, однако, вернёмся к квартирам. С двухкомнатными секциями напряжёнка, и если одному что-то пообещали, то уже другому не можем. Давайте на этом вопрос закроем. Продолжайте по списку, товарищ Абрамов.
      Недовольный Кирилл Степанович садится, – его бесцеремонной рукой водворил на место новоявленный парторг завода, – мальчишка перед ним! Тем временем Абрамов зачитывает список со строки, на которой его прервали:
      – Желявский Вадим Петрович – инженер-технолог, его жена Желявская Сара Морд...
      Профлидер сощурил глаза, всматриваясь в непривычное слово, и произносит:
      –  Морд-уховна – работница ОТК...
      Зал не даёт продолжать, хохочет, кто-то выкрикивает: «Кто она?». Тогда жгучая брюнетка Желявская встаёт и, вперив в публику свои очи чёрные, неожиданно заявляет:
      – Муж мой русский, а меня – хотите, считайте одесситкой, хотите – ростовчанкой. Чтоб вам всем здесь было спокойно!
      Абрамов, придав насколько можно невозмутимости голосу, продолжает читать:
      – ...предоставить однокомнатную квартиру...
      Желявская вспыхивает:
      – Это почему же однокомнатную, мы же уже пара в годах! Вадик, скажи, что у нас скоро будет ребёнок.
      Муж выкрикивает, как попугай:
      –  У нас скоро ребёнок!
      В зале взрыв ликования, а директор возражает:
      –  Но пока его ещё нет! Ведь по закону...
      Жена мужу подсказывает:
      –  Вадик, ты же молодой специалист!
      Муж:
      – Я молодой специалист!
      Зал хохочет, Данильбек вскакивает и, размахивая руками, валит на голову простоватого Желявского правду-матку в откровенно-балаганной форме:
      – По заслугам даём квартиры! По заслугам! Кому считаем нужным – даём. Кому не считаем – не даём. Вы ценности не представляете и, исходя из возраста, уже себя не проявите!
      Данильбек садится, Желявский втоптан в грязь, но всё ещё подаёт признаки жизни. Жена подсказывает ему:
      – Вадик, скажи, что будешь жаловаться.
      – Я буду жаловаться!
      В лицо Желявскому – встречный выпад:
      – Кому хочешь иди жалуйся!
      Жена подсказывает последний аргумент:
      – Вадик, скажи, что ты партийный.
      – Я партийный!
      Хохот пуще прежнего. Желявская не выдерживает глумления, встаёт и говорит мужу:
      – Вадик, пошли отсюда, ты же видишь – здесь одесский привоз, а не собрание!
      Она властно берёт мужа за руку и демонстративно уводит его из зала. Ей вслед:
      – Вы за слова ответите!
      – Ответим, ответим!
      Угольки глаз Сары с ненавистью прожигают Данильбека, но «возникать» больше не стала, остереглась.
      В течение недели Желявские уволились с завода, администрация не препятствовала. К общежитию подкатил грузовик и Вадим стал выносить вещи. Костя выглянул из дверей, сдуру чуть было не брякнул: «Что, уже линяешь?» Мать толкнула сына в спину:
      – Иди помоги.
      Вещей Желявские приобрели достаточно, собирались жить в Лозе долго. Пока Вадим с Костей управлялись, помогать больше никто не вышел.
      – Сара, куда вы теперь?
      – Дорога одна, Костя: к себе в Ростов, а там посмотрим.
      Русин, пряча глаза, фарисействует:
      – Извините, что не вступился за вас тогда.
      – Что вы, Костя, куда там вам! Я ведь не стала, а могла бы чуточку и подгадить этому Сержику, совершить экскурс в его прошлое.
     Русин дипломатично молчит, а Сара, – чего уж теперь бояться! – отводит душу:
      – Идёт, например, Сержик по Ростову с двумя выродками, курит, скучает. Выдует струю дыма в лицо парню с красивой девушкой. Тот реагирует, а Сержик ему лениво: «Да ты, вижу, грубиян!». И в морду – раз, два! Потом лежачего от души все втроём ногами, ногами... Кто ещё хочет? Ничего не боялись, всё сходило с рук. Всё же разговоры пошли, умчался Сержик от греха в Саратов – в институт поступать. Еле поступил, еле закончил, говорят, но чуть ли не с красными корочками. Старается ведь за него кто-то!
      В свою новую квартиру Костя с матерью въехали лишь осенью – строители всё никак не могли отделку завершить и дом комиссией не принимался.


                СУД  ЛИНЧА

      На заводе в конференцзале – товарищеский суд Линча. На этот раз председательствует Глейзер. К ответу притянули за волосы Иванову, женщину в годах, участницу войны, бывшую снайпершу. Зимой начала сорок пятого Иванова получила тяжёлую контузию в голову. От гибели спасла каска, однако удар срикошетившей пули сказался на здоровье. Годы ушли на лечение и реабилитацию, после чего Иванова всё же нашла в себе силы даже окончить институт, была распределена в Лозу и к несчастью жила в одной комнате с молодыми специалистками последнего закваса. Нет смысла искать правых и виноватых, ясно только, что молодым кобылицам Иванова мешала взлягивать, отчего они избрали её классической мишенью для своих глумлений, добиваясь одного – выжить из своего озабоченного коллектива. Особенно бесчинствовала скабрезная сучонка Алимова из Ростова, которая называла Иванову не иначе, как душегубкой и, проходя мимо её койки, демонстративно плевала себе под ноги с намерением вывести женщину из себя. Теперь не важно, насколько всегда стойко реагировала Иванова на подобные выходки, но молодые специалистки написали коллективное заявление в товарищеский суд с просьбой провести разбирательство и отселить куда-нибудь от них контуженную тётку. На суде сначала выступила Алимова, завершившая монолог показательной истерикой. Мало уступали ей в наигранности другие истицы, после чего Глейзер, с удовольствием облачившийся в мантию мирового судьи, предоставил слово ответчице. Иванова ещё не знала Глейзера и объяснялась не слишком осторожно:
      – ...Время спешить на работу, а я всё ещё не могу умыться. Я постучала в туалет, где засела на битый час Алимова. Она выскочила тут же, как ужаленная, и принялась орать на меня хуже дикого татарина!
      Ретивое Глейзера радостно ёкнуло:
      – А ну-ка ещё раз повторите, что это вы там сказали... насчёт татар?
     По залу прокатился смех, а невозмутимый Глейзер в это время заносил в протокол, как Иванова задевала нацию, оскорбляла татар, в частности Алимову. Не имело значения, что Алимова была русской до десятого колена. Важно воспользоваться оплошностью ответчика, притянуть за уши национальный вопрос и подобающим образом раскрутить его. Потом скажут, что общественный судья Глейзер стоял на страже закона по национальной политике государства. Когда-то Глейзера не посадили в тюрьму за махинации, совершённые им на ГПЗ-4, а только выгнали из рядов КПСС. Сбежав в Лозу по-протекции, он хлопотал о восстановлении его в партии, делая ставку на общественную деятельность, ибо всегда руководствовался крылатым афоризмом своего времени: «Общественная работа – самая главная работа!». Теперь ему доверили председательствовать в товарищеском суде и тут подворачивается такой случай! Русина изумил не Глейзер, – цену ему знал давно. Поразило воронье единодушие, с каким молодёжь бросилась клевать Иванову. Первым, растопырив чёрные крылья, ринулся в атаку Табачников, молодой специалист из Ростова. В памяти остались не слова, а его негодующие кулачишки, размахивая коими, он словно вколачивал гвозди в голову безмозглой ответчицы. Затем вскинулась густая темень рук из зала, каждый был рад случаю безнаказанно оскорбить и пнуть. «Что», – выкрикивает один из обиженных – некто, словно нафталином пропахший склоками Нефёдов, – «из-за этой Ивановой всем в туалет в лес теперь бегать?». Иванова не выдержала стайной сплочённости распоясавшегося вороньего коллектива и вышла из зала, проигнорировав предупредительно-угрожающие реплики Глейзера. Алимова кровожадно вопит вслед: «Остановите, она уходит!». Инквизиция продожилась в отсутствие Ивановой, пока сидевший рядом с Русиным Долгополов не попытался положить этому конец. Он встал и, называя вещи предельно своими именами, злобно обратился к «шестидесятникам»:
      – Да как вы, сброд послевоенный, смеете бить в спину того, кто защищал вас грудью!?
      Перекрикивая рёв возмущения после слова «сброд», Анатолий Иванович добавил к сказанному, тыкая пальцами поочерёдно то в одного, то в другого, то в третьего:
      – Да ведь ты, и ты, и ты, и ты папуас лохматый может живы сейчас, благодаря Ивановой! Скольких немцев она уложила, которые шли убивать...
      Несколько человек вместе с Долгополовым, в том числе и Русин, покинули зал, слыша за спиной негодующий вой упырей, провожавший их.
      После судилища Иванову перевели на работу в Истру и дальнейшая её судьба неизвестна. Скандалистка Алимова ещё годы будет коптить небо в Лозе, со всеми передерётся, выйдет замуж, разведётся по причине бесплодности. Однажды во время отстрела бродячих собак рядом с её ухом зинкнет пуля. Алимова тут же, втянув голову в плечи, наскоро соберётся и навсегда умчится к себе в Ростов. Документы об увольнении ей вышлют почтой.      


    РУСИНА  ПЕРЕВОДЯТ  В  НОВЫЙ  ОТДЕЛ, В  КОТОРОМ  ОН  ПРОДОЛЖАЕТ ЗАНИМАТЬСЯ               МАГНИТНЫМ  ПАТРОНОМ

      В августе 196... года завершился очередной отпуск у Русина и сегодня в первый день выхода на работу его ждала новость: он теперь не конструктор КБ Радивилина, а старший инженер Научно-исследовательского отдела передовых достижений в металлообработке, в аббревиации – НИОПЕРДОвМЕТ, но называть отдел стали проще – НИПЕРДОМ, отбросив лишние буквы, утяжелявшие слово. Подчинялся отдел непосредственно Главному инженеру.
      Русин обращался к Радивилину:
      – Владимир Константинович! Почему меня перевели из КБ во время моего отпуска? Вообще, без моего ведома – это самоуправство.
      – Да вот, руководство решило, что я тебя занимаю не тем, чем нужно. Тебе в моих чертогах тесно, ведь ты же работник творческий!
      После такой издёвки, Русину стало очень неуютно, словно в лицо вонью дохнуло. Ясно, что Радивилин от него не совсем этично избавился и о причинах – лучше не думать. Бывший шеф между тем предлагает:
      – Ты, Костя, сходи по инстанциям, скажи, что не согласен и хочешь продолжать работать только у меня. Уверен, тебя вернут назад.
      На подобное унижение Русин естественно не поддался, – не хочешь, думает, да и Бог с тобой. Теперь у него босс – Карпов Александр Евдокимович! Да, тот самый директор Лозы, к которому Русин ломился через порог, но теперь он уже – бывший, ибо за истекший месяц от Карпова тоже беспардонно избавились. Только сделали это не вышестоящие товарищи, а люди рангом ниже, которых давно уже стал тяготить душевный дискомфорт в одной упряжке с ослабевшим старым коренником. Действовали через Загорский Горком, причин нашли – хоть отбавляй! Взамен прислали сверху нового директора, из Томска, – Комарова Сергея Сергеевича, а для бывшего – создали специальную должность начальника НИПЕРДОМа, положив ему приличный оклад в двести сорок рублей, чтобы не очень бедствовал. Дельными подчинёнными тоже не обидели Александра Евдокимовича и это не шутка. Среди них были и Олег Михайловский, костин ровесник, будущий Главный технолог Лозы; и Зраева, начальница Сектора измерений чистоты беговых дорожек колец, переведённая во вновь созданный отдел вместе с подвластным ей подразделением; и Дмитрий Курочкин, за кем несколько убедительных изобретений по штампам и который в силу неясных причин был снят с должности начальника шародоводки; и Александр Байгушев из Саратова – опытный конструктор, ставший со временем начальником производства Лозы и одним из удачливейших потрошителей заводской казны. Были и другие, но достаточно и вышеназванных, свидетельствующих, что контингент оказался «глубоко мыслящим и нестандартно думающим».
     Каждый будний день в восемь пятнадцать – научно-производственное совещание, которое Карпов проводил всегда одинаково:
      – Вопросы есть? Нет? Хорошо.
      И до следующего утра.
      Днём босс появлялся редко, обычно в случаях, когда его искало руководство. Тогда Люда – секретарь-машинистка Карпова, срочно звонила Александру Евдокимовичу домой и минут через пятнадцать босс, отдуваясь, уже сидел на своём рабочем месте. Если кто-то из сотрудников исчезал за проходной на неопределённое время, Карпов на следующий день устраивал ему разнос, но только с глазу на глаз:
      – Говори, как на духу! Ты где вчера был весь день?
      – Да я, Александр Евдокимович, проторчал полдня в инструментальном, а потом занимался техлитературой в библиотеке...
      – Вот видишь! А какая-то сволочь донесла, что ты весь день загорал в лесу на поляне, где тебя даже сфотографировали! Мне звонят, а я и не знаю, что сказать на этот счёт?
      – Яаа...
      – Одним словом, если уходишь, давай мне как-нибудь знать. Я вопрос всегда закрою.
      – Хорошо, Александр Евдокимович.
      Любой из сослуживцев занимался в отделе тем, что считал наиболее важным для производства и себя лично. Творческие мысли каждого сотрудника Люда заносила в журнал, начальник ставил подпись и ты на долгое время – вольный казак. Русин, освобождённый от гнёта Радивилина, сидел за кульманом, – он стоял в смежной комнате, – и разрабатывал магнитный патрон теперь уже для предварительной шлифовки колец. С его помощью Русин намеревался полностью избавить производство от мембранного патрона, делающим на предварительных операциях «звёздочку» из беговой дорожки. С самим магнитом дела обстояли проще, – здесь уже не требовался специальный расчёт и Русин выбрал подходящий сплав по каталогу во ВНИППе. Оставалось заказать на спецпредприятии отливки магнита для гаммы станков, но всё упиралось в отсутствие у Кости второй формы допуска к секретным документам, а без неё доступ на режимные заводы закрыт. Пока Первый отдел занимался проверкой Русина на политнадёжность, Карпов дал ему в помощь Юрия Рунова – у того вторая форма была. Помогал Рунов с большой неохотой, ибо приходилось отвлекаться от более важных задач, а чем он занимался – для всех сослуживцев сплошной ребус. Известно только, что к «железкам» Рунов не был привязан, поскольку окончил нечто вроде товароведческого техникума, а где и почему он получил вторую форму секретности, подталкивало к чудаковатым размышлениям. Обычно в карповской богадельне Рунов полдня что-то строчил на листках, затем исчезал. Однажды Русин, сидя в «чертёжке» за кульманом, из-за двери слышал, как после «оперативки», Рунов, оставшись с Карповым наедине, пожаловался на городское профсоюзное руководство, чинящее ему препятствия. В филиппику сотрудника, возмущённый Александр Евдокимович сочувственно вставлял время от времени одну и ту же фразу, уважаемую боссом: «Посылай их всех...!» (на три буквы, разумеется). Затем следовало продолжение монолога Рунова, и снова Карпов: «Посылай их всех...». И так, ни много ни мало, но раз наверное сто, пока язык Александра Евдокимовича не распух от этих интимных отправлений. Когда каждый из беседующих по-своему иссяк, босс быстро встал и удалился по неотложным делам. Рунов тоже было собрался куда-то слинять, но тут входит Русин и хватает его за лапсердак:
      – Юра, заказывай назавтра пропуск на п/я 1220 [номер сейчас вымышлен].
     – Назавтра не могу, у меня...
     – Понятно, а когда можешь?
     – Я скажу.
     – Давай конкретнее, а то Северинов каждый день интересуется, – упреждает Русин возражения Рунова. Последний почему-то побаивался Главного технолога и в конце концов оба приходят к согласию.
      В назначенный день машину не дали, поэтому Русин и Рунов отправляются электричкой в Москву, а там, как и положено – метро, трамвай, пешком и в итоге, потратив на всю дорогу от Лозы в общей сложности без малого три с половиной часа, стоят у дверей нужного учреждения. Рунов забирает у Русина договорные документы, чертежи и изчезает за проходной. Через четверть часа выходит с вопросами, потом опять исчезает и так несколько раз, поскольку технолог литейки не имел свободного выхода и не мог объясниться с Русиным непосредственно. Наконец – всё в ажуре, бумаги приняты, а ещё спустя месяцы, первая партия магнитов изготовлена и Рунов спецрейсовым автобусом поехал их получать. Русина Карпов не отпустил, достаточно мол одного Рунова. Юра привёз магниты к вечеру и, когда вскрыли тару, Костя пришёл в ужас, – одна из двух плоскостей каждой отливки оказалась «сырой», то есть непрошлифованной. Костя зло обращается к Рунову:
      –  Юра! На чертежах же – с двух сторон! Как же ты принял, не проверив?
      Рунов вытаращил глаза на отливки, затем – на Русина. Он удивлён:
      – А в чём дело-то?
      – Как в чём? Ты что, слепой, что ли? Прошлифована только одна плоскость, теперь на станок не поставишь, что делать?
      – А у нас разве нельзя на плоском шлифануть?
      – Нет, нельзя!
      – А я им и говорю: «Нет, не пойдёт!». А они сказали, что назад уже не возьмут, сами доделаете.
      Корить Рунова за его школярскую придумку – пустое дело. Повздыхав над спихнутым браком, Русин пришёл к однозначному выводу – сутяжничать с таким серьёзным предприятием, как п/я 1220 не годится. Проще продублировать заказ, но без посредника, и потому решительно направляется к старому знакомому – Зенкову. Возможно, изложенные доводы ускорили процесс проверки. Во всяком случае, через достаточно короткое время Русин получил вторую форму секретности и самолично отвёз документацию на п/я, где в корректной форме обсудил с технологом Лаптевым техусловия. Спустя несколько месяцев, магниты отлили и прошлифовали согласно требованиям. Русин перевёз их в Лозу, чтобы затем по распоряжению непосредственно Главного инженера(!) курировать изготовление магнитных патронов, – интересы производства срочно требовали.


    КОСТИНЫ РОДИТЕЛИ РЕШАЮТСЯ НА ПОСТРОЙКУ ДАЧНОГО ДОМИКА В ПОДМОСКОВЬЕ В ПОСЁЛКЕ СЕМХОЗ, НО ИХ ОТГОВАРИВАЮТ

     К концу 196...-го случилось приятное событие – Костя с матерью въехали наконец в новую квартиру, пусть однокомнатную, пусть на первом этаже, но сын и такой был несказанно рад. Потом они купили в Загорске два небольших гарнитура – гостиный и кухонный, приобрели железную кровать с панцирной сеткой и приличную мягкую кушетку. Устроив минимально быт сына, мама посчитала свою задачу в целом выполненный и перед Новым Годом с лёгким сердцем улетела в Баку. Вернулась она уже вместе с отцом весной, «с первой травкой», привезя чайный сервиз «Мадонна» и новую интересную задумку. Поскольку родительница официально была уже жительницей Подмосковья, она имела право на приобретение областной дачной недвижимости. Используя этот факт, костины родичи решили купить сборный утеплённый финский дом на три комнаты с кухней и даже раздельным санузлом. Под дом по закону полагался участок в шесть соток, правда с обязательной на нём садоводческой деятельностью. Финский дом с участком нашли по объявлению в Семхозе, стоило всё это задокументированное местным сельсоветом семейное счастье шестьсот рублей, плюс ещё траты за подвод водопровода, электроэнергии, канализации – итого набегало со скидкой для пенсионеров в общей сложности до трёх тысяч рублей, а дальше – максимум трудоотдачи и живи – не хочу! 
      Отцу пришлась по душе грядущая перспектива, ибо пенсионером он был из таких, про которых Хрущёв говорил, что ещё и трёхгодовалого бычка легко за хвост удержит. Отец не был невольником страстишек, к старости сверх меры работящ, никогда не болел даже зубами, что действительно редкость для людей его лет. Итак, вопрос казалось бы решён, но непоседливой матери нужно ещё было посоветоваться со знакомой из Семхоза, пенсионеркой Изабеллой Фёдоровной, жившей с мужем в схожем доме. Практичная Изабелла Фёдоровна разбила в пух и прах сумасбродную затею:
      – Вера Петровна! Если вы пожелали укоротить себе на десяток лет жизнь, то покупайте сборный дом и приступайте к реализации своего плана. При этом учтите, что ваш муж обязан будет сдать бакинскую квартиру и прописаться к вам в Подмосковье, поскольку дача полагается только на семью.
      Мама Кости в растерянности. Тот факт, что её сын тоже является членом семьи и к тому же давно житель Подмосковья, – увяз где-то на дне памяти, и она с признательностью второгодницы говорит своей знакомой:
       – Изабелла Фёдоровна! То, что вы сказали, для меня – новость, и она меня озадачивает.
       – Просто, Вера Петровна, вам не открывалась изнанка такого решения. Не знаю, хорошо будет или плохо, но своего Юга вы лишитесь навсегда.
      Мама шокирована! Ради дачи в Подмосковье, где полгода держатся морозы и лежит снег, она не готова сдать бакинскую квартиру, принести в жертву родной Баку – город, в котором не бывает зимы, в котором она родилась и прожила всю жизнь. Город, ностальгия по которому сгложет годы, если они ещё останутся после постройки дачи. Одним словом, мать даёт задний ход. Что касается костиного отца, то у него другая логика:
      – Вера! Я тоже родом с Кавказа. Я – коренной тифлисец. Но я не скорблю по потерянному городу, из которого мне в молодости пришлось бежать, спасая шкуру, несмотря на то, что жили мы в Тифлисе поколениями.
      Костя помнил, как мать ответила отцу со смешинкой:
      –  Ну и что из того?
      – А то, что недалёк день, когда и из Баку придётся бежать, не успев собрать чемоданы.
       –  Ты так далеко заглядываешь?
       – Да! Я – землемер, за жизнь обслужил чуть не все колхозы, азербайджанским владею не хуже любого председателя и настроение в районах знаю отлично.
      Мама повторяется:
      – Ну и что из того?
      – А то, что стоит какому-нибудь князьку бросить клич, и районные кянчи сделают то, что им прикажут. У всех у них эмоции верховодят разумом, и это впечатляет.
      Мама всё же не желала воспринимать прогноз отца всерьёз. У неё одно на уме:
      – Ээээ... Улита едет, когда-то ещё будет! На наш век порядка хватит.
      В целом дача забыта и вместо неё решено выкопать под квартирой подвал. Мать вновь пропишется в бакинской квартире, зимой они с отцом будут жить в Баку, а летом –  у сына.
      Отец энергично принялся за погреб. В основном – в непогожие дни. Остальное время они с матерью проводили на огороде, – земельные участки выделяли за посёлком всем желающим, любящим копаться в компосте и сажать картошку с луком и огурцами. Дни пошли длинные, так что Костя помогал родителям после работы. По воскресеньям тоже, но не всегда.


                ДОВОДКА  ЖЕЛОБОВ  И  СВЯЗАННЫЕ  С  НЕЮ  ТРУДНОСТИ.
                «ТЕБЕ  НАДО  ПРЕПОДАВАТЬ  НАЧЕРТАЛКУ»

      –  Слушай, Олег, ты не мог бы курить за дверью?
      Инженер Олег Михайловский, здоровенный увалень из Крыма, сладко затянулся и демонстративно выдул клуб дыма в сторону Русина и Михлина. Он игнорирует обращение. Все трое, – в том числе инженер Аркадий Михайлович Михлин, по прозвищу «вещун» за тягу к шутейному оракулству, – сидят в недавно приданном отделу лабораторном боксе. Михлин, нацепив очки, завис над чехословацким суперфинишным станком, а Русин и Михайловский пытаются извлечь что-нибудь стоящее из своих конструкций-самоделок. Русин, амбициозно считая шлифовальные операции на беговых дорожках уже пройденным для себя этапом, теперь занимается проблемой их механизированной доводки. Задачу поставил себе сам и согласовал её с руководством на том основании, что полировка желобов пока осуществляется к сожалению вручную липовой палочкой. Карпов пришёл в восторг от последних слов, когда Костя защищал тему:
      –   Липой значит будешь заниматься?
      – Механизацией полировки желобов, Александр Евдокимович! Ведь от работниц требуется получать двенадцатый класс чистоты на желобах с сохранением точности геометрических параметров после шлифовки, что практически очень сложно и является последней технологической причиной предопределённого брака. Поэтому...
      Карпов осаживает подчинённого:
      –  Останови свой понос, здесь не сдача курсового. Скажи просто: я буду заниматься «липой» – коротко и ясно.
      –  ???
      –  Лаадно, подпишу. Но останься я директором, я бы тебя на х... послал.
      Косте приходилось слышать от Карпова матерщину в свой адрес в третьем лице, а сейчас вдруг – в упор. Он возмущается:
      –  Это почему же, Александр Евдокимович, вы послали бы меня на...?
      – А потому, что проблемами доводки целые институты занимаются и никак решить её не могут, а тут, видите ли, оказывается Русину эту тему не  поручали!
       – Александр Евдокимович, сейчас вопрос только в механизации...
      – Иди, иди, Костя, всё, я подписал. Отдай это Люде ии... дерзай! Дерзаай!
      Русин пытается отшутиться:
      – Пошёл дерзать!
      – Давай, победителей не судят.
      На этот раз Константин с трудом переваривает насмешку. И почему это Карпов разговаривает, например, с Руновым совершенно в ином тоне? С человеком, в техническом плане полным ноль, для завода бесполезном, но при контактах тет-а-тет – прямо любовь с ним крутит, квартиру будучи директором, выделил, хотя Юрка ему не брат, не сват? Объяснение одно – Рунов в отделе по серьёзной рекомендации! Очевидно, перед Юркой маячит какая-то подотчётная цель, однако Костя убеждён: никогда Рунов возложенной задачи не выполнит, – трусоват и, как наверное уже случалось не однажды, на финише выдохнется. Потом Рунов пожалуй в сотый раз уволится и его попробуют прижить на другом предприятии. Так и будет до пенсии скакать по болоту с кочки на кочку, ни на одной шалаша не поставив. Русина внезапно обожгла мысль, – не напоминает ли он сам в чём-то Рунова? Пришлось внутренне встряхнуться. «Нет», – успокаивает себя Русин, – «я технарь и стараюсь что-то сделать осязаемое для производства, пусть это будет даже не всегда удачно!» Заручившись в целом позитивной самооценкой, Костя переключается на дела текущие. Конечно, Карпов со своей стороны прав: финишная операция на прецизионных подшипниковых кольцах – штучка коварная и сейчас Костя уже злится на себя, что легкомысленно взялся за эту действительно непростую затею. Лучше бы держал синичку в руках, – продолжал заниматься магнитным патроном и знай себе строчил исподволь диссертацию – собранного материала на две хватит! А теперь в бесцентровую шлифовку влез, вцепился медвежьими лапищами Михайловский – специалист  работящий, организованный и честолюбивый, однако одних этих качеств для серьёзного исследователя маловато. Олег извёлся весь, изобретая иное, более конструктивное решение взамен магнитного патрона, однако воз пока и ныне там, что Михайловского бесконечно огорчает. Был и просвет, но не у него в голове, а в соображалке у приданного ему слесаря Шпанкина, который поделился с инженером:
      – Олег! Вот ты мучишься, а я вот што ещё вчерась удумал. А што, ежли тебе замес магнета поставить сзаду отсос?
      Михайловский ничтоже сумняшеся ухватился за вариант, но ему перед слесарем нельзя терять реноме. Поэтому Олег с ленцой в голосе произносит на сложившейся между ними упрощённой диалектной связке инженера и рабочего:
      – Ты эта не совсем правый, Сергеич. Не говорят отсос, а говорят: вакуумный насос! Я уж давненько над похожим кумекаю – ведь это тако дело! Ежли получится, опосля подадим заявку.
      «Ежли получится», – не известно ещё, на кого оформится заявка, но сейчас Сергеича необходимо максимально заинтересовать. Шпанкин не против кооперации и тут же обрисовывает круг обязанностей:
      – Ты эта, Олег, мне толь начертай на бумажке, а я ужо разберуся и сделаю.
     Однако Михайловский, традиционно бывший не в ладах с черчением, предлагает обойтись без эскизов:
      – Да брось ты, Сергеич! На что тебе, калифи... квалиф-ици-ров-ному слесарю каки-то бумажки?
      Михайловский умышленно спотыкается на «антеллигетном» слове, Шпанкин подумал и согласился:
      – Только ты эта вота оно что. Там в инструментальном я видал здоровый такой вакумный отсос. Ты договорися с Рубиновым. Дальше я отсос привезу на тачке и сам пристрою к шлифовальному.
      Михайловский взялся за телефон. Не важно, лучше заработает новая конструкция или хуже настоящей. Главное, это будет своё родное, без постылого русинского магнита. Ведь, шлифовщики с неких пор твердят по цеху: «патрон Русина», «патрон Русина». Так пусть же теперь будет «Патрон Михайловского»!
      Шпанкин добросовестно справился с задуманным. Громоздкая конструкция проработала минут десять и вращающийся упор перестал притягивать кольцо-заготовку – прорези, всасывающие воздух, забились шламом. Их прочищали, пробовали шлифовать кольцо ещё несколько раз, но абразивная пыль неизменно наглухо забивала щели. Вскоре вышел из строя весь вакуумный блок, ибо изобретатели велосипеда решили смывать шлам эмульсией, отчего агрегат затрещал, заискрил и хитрая система едва не превратилась в генератор молний. Все остались живы-здоровы, только остряк Байгушев заметил:
      – Так вам же это лучше, раз из вакуумного патрона выскакивают шаровые молнии. Подавайте заявку – сразу академиков получите!
      Но раздосадованные Михайловский со Шпанкиным не оценили перспективы шутки.
      Сегодня Михайловский занимался... а Бог его разберёт, чем он занимался. Чем-то одному ему ведомым (со Шпанкиным не сработался, теперь у Олега другой подручный – пожилой шлифовщик Анатолий Петрович Широков, которого прикрепил к своему новому любимцу Северинов). Пока Олег, окутанный сольными клубами табачных выхлопов, сосредоточенно продолжает что-то соображать, Михлин не вытерпел едкого духа, плавающего по помещению (у раненого в войну Михалыча проблемы со здоровьем), и куда-то ушёл. Следом за ним, отложив эксперимент, покинул бокс и Русин. Вернулся он минут через двадцать, но ключ к двери не понадобился, – створка распахнута настежь, по пустому боксу разгуливает незнакомая личность с дворнягой на верёвочке, которая обнюхивает углы. Интересно, как этот тип провёл пса на территорию завода и для чего? Когда Русин появился, странный субъект, извинившись, ушёл вместе с собакой, а Костя недосчитался керамических магнитов, необходимых для «раскачки» доводника. На его эскизах – пепел, под ними на полу окурок Олега – не смог Олег, выкурив Костю с Михлиным, мелко не попакостничать, а ведь раньше они даже приятельствовали.
      Русин включает макет. Шпиндель мягко тронулся с места, кольцо-заготовка выкатывается из накопителя на башмаки, привычно прильнув торцем к магниту, и завращалось. Всё, как при шлифовании, только вместо круга на жёлоб кольца плавно опускается доводник, мульчированный абразивной пастой. Внизу под доводником – стальной диск, на который уложен небольшой керамический магнит – феррит. Диск медленно вращается и силы притяжения феррита раскачивают подгруженный маятник доводника, свободно лежащего на жёлобе кольца. Груз, амплитуда маятника и скорости вращения регулируются по желанию. Продолжительность операции – произвольная.
      С весны Костя канителится с подбором доводников, абразивных паст и поиском оптимальных режимов механизированного полирования беговой дорожки, однако выше одиннадцатого класса чистоты не продвинулся, а геометрия – вообще никудышная. После полировки профиль жёлоба приобретает параболическую форму, вместо круглой, – то есть жёлоб стабильно проваливается и Костя никак не может этому помешать. Он сравнивает с ручным полированием. Там операторша обрабатывает поверхность липовой палочкой равносильно по всему жёлобу, стараясь сохранить профиль. Получается у неё конечно лучше.
      Русин усложняет конструкцию, заменяет груз пружиной, вектор усилия которой всегда перпендикулярен полируемой поверхности, вместо феррита – контактный шаровой поводок. Отполированное кольцо Костя относит на ТК Зраевой. При проверке, профиль жёлоба теперь напоминает синусоиду, края развалены – там у доводника были «мёртвые зоны». Погружённым в раздумья, Русин возвращается на своё рабочее место.
      – Не получается выпечка? – шуткой встречает его появившийся Михлин. Он – бывший детдомовец. Как и Ваня Самила, Михлин старше Русина на десять лет и тоже прошёл войну. В обращении прост и оба доверяют друг другу.
      – Не получается! – отвечает Костя, стараясь улыбаться.
     Кляузного Михайловского нет, можно вести себя раскованно.
      – Не горюй, у меня тоже не получается.
      – Как же, ведь ты, Михалыч, недавно всем хвалился...
      – Это я очки втирал, чтобы доплату за тему не срезали. Показал Карпову подполированное в цеху колечко, он его – Северинову, а тот, дурак, повесил у себя на стенде. Ловкость рук и... Олегу ни гу-гу, смотри!
      –  Хаа-хаа, уже побежал!
      – Ладно, проехали. Скажу тебе, если бы всё в действительности получилось, я бы сейчас знаешь, как крылышками хлопал!
      – Тогда как же это у чехов – и двенадцатый класс, и геометрия! А у нас с тобой...
      – Если рассуждать, как говорится, объективно, что ли, – у меня во-первых многое усложняет подготовительная селекция колец. Во-вторых – трудности установки кольца по оправке да ещё с выверкой по индикатору, чуть промазал – абразивный доводник не попадает в жёлоб и крошится.
      – А что в-третьих?
      – А в-третьих – привирают чехи. Те кольца, которые Долежал нам сделал, не дотягивают до двенадцатого, да и геометрия не ахти какая. Так что, и чехи тоже арапы, скажу тебе. Наши полировщицы лучше справляются.
      – С чем? – смеётся Русин, но Михлин серьёзен и тогда приятель меняет тон:
      – А вообще, не знааю, не знааю – у полировщиц тоже много брака.
      – Конечно. Иначе ты бы сейчас здесь не сидел. И я, признаться, тоже.
      – Лаадно, не будем расстраиваться, Михалыч.
      – С чего ты взял, что я расстраиваюсь?
      – Да щека задёргалась.
      – Аа... Эт – временами. С войны.
      – Знаю, после ранения?
      – Неет. С момента, как в плен одного фашиста взял.
      – Интеересно! Может расскажешь?
      Михлин словно обрадовался причине отвлечься от мытарств с суперфинишем:
      – Расскажу, раз интересно.
      Он отвернулся от станочка, обтёр ветошью масляные руки и устроился на стуле поудобнее:
      – Мы как раз Кёнигсбёрг брали. Проводили зачистку южной окраины и лейтенант посылает меня, самого молодого и шустрого, проверить подвалы, говорит: «Пошукай Михлин, есть ли там фрицы». Не впервой было, я мигом спускаюсь в один подвал, а темнотища – глаз выколи! Свет только из входа. Как стали глаза привыкать, очертания балок проявляться, слышу из темноты голос чисто по-русски: «Ты так довоюешься!» Гляжу, стоит передо мной немец, шмайсер – на меня. Я тоже с автоматом, но направлен ствол в другую сторону. Понимаю, дёрнусь – прошьёт меня фриц раньше. Небо в овчинку показалось бы, а так – только щёку вбок повело и обос... немножко. Немец говорит мне: «Не бзди, я сдаюсь». Через голову снимает шмайсер, суёт мне и говорит: «Ну, веди к своим. Какая разница, не ты, так другой – всё равно шлёпнут, время такое». Я вывел его из подвала, веду по улице, а встречная братва мне: «Что ты с ним цацкаешься, пристрели его!» А я им: «Неет!». Другие встречают: «Ха, Аркашка фрица поймал!». И тоже: «Пристрели его на х...!». Я им: «Нет!». Так и довёл до лейтенанта, рассказал, как дело было, а лейтенант мне: «Ладно, молодец, отведи его к комбату!». «Ну, пошли», – говорю. Привёл немца к комбату, сдал ему и назад. Уже чуток позже, когда нас перебросили дальше, идём по дороге, смотрю – мой немец лежит в сторонке расстрелянный. Даа, расстрелянный и всё. Время такое было, война.
      Русин оглянулся на шорох и только теперь заметил стоящего сбоку Михайловского, который их слушал. На лице – добродушие, за последние дни оно стало у него редкостью. Олег подключается к разговору, вольно представляя себе предмет обсуждения:
      – А вот мой дядя был пограничником. Он рассказывал, – как только после финской мир заключили, один финский офицер решил похулиганить. Он на «опеле» переехал на скорости границу, проехал метров шестьдесят, развернулся и хотел назад. Дядька прострелил ему покрышки и, когда тот забуксовал, подскочил и выволок его из машины. Дядька здоровый был бугай, здоровше меня. Вытащил финна, хрясть ему по роже, ещё раз, да ещё раз, потом втолкнул назад в «опель» и говорит: «Теперь езжай взад!» Тот и заковылял на прострелянных покрышках, как на протезах. Потом уже на их стороне вышел, вся рожа разбита, финские пограничники хохочут над ним, что-то говорят, мол, «Ну, как прогулялся?», а дядьке моему большой палец кверху показывают, «Молодец!», значит. Люди есть люди! Кстати, мой дядька тоже в Восточной Пруссии воевал, очень культурно там всё у них, говорил.
      Михалыч зажигается:
      – Даа, улицы чистенькие, которых случайно не коснулись бомбёжки. Фруктовыми деревьями обсажены, а какие там магазины!
      –  А какие там уборные, дядька рассказывал!
      Костя захохотал, а Олег поворачивается и обиженно:
      –  Чего гогочешь, раз не знаешь? Ведь правда!
      Он хотел закурить и вытащил пачку, однако, подумав, не стал. Михлин поддержал его:
      – Правда, правда! Меня, когда ранило, я в бывшем немецком госпитале лежал. Рядом со мной лежал кавалерист-курд, так он чуть что, бежит в уборную и пропадает в ней час. Спрашиваем: «Чего ты там делал?» А он нам: «Как чаво? Да ничаво. Простки, нравиця мине там, чисто, сидю – отдыхаю». В курдском языке «чаво», как оказывается и в нашем.
      Все смеются, Михлин тоже. Костя спрашивает:
      – Во что курд был ранен?
      – Контужен был, плохо слышал. По его словам, наши перепутали, на свою кавалерийскую часть груз бомб сбросили и его взрывной волной с лошади выкинуло. Нас потом вместе комиссовали. Я после войны в Астрахани оказался. Место вроде хлебное, а голод жуткий!
      – Чем там занимался, Михалыч?
      – Разнорабочим был, песок в карьере добывали. Я приехал после армии – холка во! Сам – восемьдесят килограмм!
      Михлин показал, какая холка была, подержав ладонь над загривком, и продолжил:
      – В карьере работа на износ, получали мало, всё по карточкам. Когда я стал уже совсем доходить, начальник перевёл меня на работу полегче, – по ремонту оборудования, хотя я к технике влечения не имел.
      – А как здесь оказался?
      – Ну как? Закончил в Астрахани вечернюю, потом приехал сюда, женился, пожил – детей не нажил, развёлся, в Загорске на ЗОМЗе поработал, а ВЗМИ – уже сами знаете, здесь закончил год назад. Кстати – дипломная тема была очень интересная.
      Михалыч хитро посмотрел на Русина с Михайловским. Мужиком он был неглупым, на уровне повыше первого разряда играл в шахматы, – ещё на ЗОМЗе сидел во время соревнований порою за первой доской. Это о многом говорило, ибо на оптико-механическом заводе работало до половины загорчан.
      Олег потоптался по боксу, вытащил из пачки папиросу, закурил и тут же куда-то ушёл. Михлин поворачивается к Косте:
      – Не своим делом мы с тобой занимаемся, Костя. Нет, не своим!
      – Почему так думаешь, Михалыч?
      – Я здесь вообще пришей ей рукав, хотел продвинуться в шахматах, дотянуть до кандидата – не получилось. А ты... вижу – страешься, но выше головы всё равно не прыгнешь. Не справиться тебе с этой доводкой, не механик ты по натуре.
      Русина такая уверенность сотрудника-вещуна задевает за живое и он надувается спесью:
       – Но я же сделал магнитный, авторского не получил только волею обстоятельств. А ты, Михалыч, говоришь – не механик!
       – Не обижайся, Костя, но с магнитным считай тебе подфартило и то не удержал. Михайловскому на откуп дал.
      Костя не лезет в бутылку. В чём-то Михлин прав, ведь Русин начинал геологом и стал бы им, не будь у власти канальи Хрущёва! Да, его принудительно сделали механиком и теперь видимо будет таковым до конца дней своих. Однако всё же интересно, что думает в целом о нём, о Косте, Михалыч, и Русин задаёт недужливый вопрос приятелю. Ответ поразил: 
      – Преподавать тебе в ВЗПИ или в ВЗМИ начерталку надо, вот что могу тебе сказать.
      Русин огорошен таким неожиданным советом, а Михалыч продолжает:
      – А что? Работа не пыльная, всегда будешь востребован. Коструктор ваш Зверев преподаёт?
      –  Так он по совмещению.
      – Неважно. Одно мучение его слушать. В задачку упрётся, как корова в забор рогами, – не мычит, не телится, а ведь учительствует! И в ВЗМИ, и в ВЗПИ, в этих учебных балаганах – ни Зверев, ни другие тебе не ровня по начерталке, поверь мне. Так что закрепишься, не робей.
      –  Странный совет.
      – Ничего странного. К тебе сюда этот Франц зачастил, всё плачется, просит помочь то с одной задачкой, то с другой, то с третьей. Ты их решаешь ему, словно семечки грызёшь, в пол-касания на память, а он после этого на них за твоей спиной гроши неплохие зашибает у своих же студиозов тупорылых и посмеивается над тобой. И ему студиозы платят! А он пропивает. Так и будет пить, пока не окачурится, – знаю, что говорю.
      Ну и Михалыч! Ведь Франц Белевич действительно вскоре  загнётся от пьянства, однако пока Костя не желает воспринимать советы вещуна и заменять звание инженера преподавателем начерталки:
      –  Не хочу я учительствовать, Михалыч!
      – Тогда оставайся механиком. Специальность сугубо рабочая, с доводкой ты не справишься и карьеры на ней, как пить дать, не сделаешь. Так и будешь переходить в середнячках от одного дяди к другому – тебе это нравится?
      Костя расстроен. Что ж, сам захотел правду услышать, обижаться нет смысла. Но тем решительней ему хочется доказать, что и как механик чего-то стоит, поэтому твёрдо отвечает:
      – Михалыч, вот увидишь, я могу решать не только задачи по начерталке.
      Михлин пожал плечами:
       – Тогда вперёд, победителей не судят.
      Он невольно повторил слова Карпова.


                КАК КОСТЯ ЗАДУМАЛ НАУЧИТЬСЯ КОСИТЬ

Матушка Русь, иногда тебя боюсь!
               
      Вскоре ряд инженеров, на неопределённый срок безрезультатно зависших в творческой активности, направили для освежения мозгов в колхоз «на сено», на целый месяц. Всего народу набрали по заводу несколько десятков, в основном из молодых специалистов. С утра их брата усадили в автобусы, отвезли в подшефное хозяйство  «стоговать», и тут Русин допустил грубую ошибку, едва не ставшую в жизни последней, – напросился к косарям. Казалось, чего мудрёного, если желаешь в подшефном колхозе косить, а не только махать вилами? Начальство не возражало, однако возникли неожиданные сложности: косцы наотрез отказывались принимать Русина в свой сложившийся коллектив давно подобранной бригады. Они будут до белых мух зашибать «премиальные», незачем им делиться с «криворуким» временщиком. Косте всё же за бутылку удалось убедить бригадира Лёху принять его, – тот числился на заводе такелажником, как и большинство косцов, и каждое лето пропадал на покосе. Костя сказал, что на «фанеру» не претендует, хочет приобрести трудовые навыки в общении с косой и уж обузой не будет. Лишь позднее понял, что бригадир в артели не фигура. Тон задавали два брата – Димка и Колька, а в лакеях у них ходил молодой мышечный Вова, и если бы Русин заранее знал амбиции этих недородков, то в бригаду косарей не подался. Все трое нигде прежде не работали, но объявили себя косарями-профессионалами и их через поручителей включили в заводскую бригаду якобы на договорной основе. Заработанные деньги конечно статья немаловажная, однако главным для братьев оказалось войти в лидеры, опираясь на не Бог весть какие трудовые навыки, подкреплённые врождённой наглостью. Для таких «ходить в авторитете» – передовица жизни! Мания коноводить, из года в год упиваться «властию бесстыдною» над тряпичным коллективом, готовым выполнять шалые капризы, приводила в наркотическое возбуждение! Обитали братья на выселках, через дорогу за Шитовой Сторожкой у леса. Родители – обычные отрубники, дядя Ваня и тётя Клава, но детки их – полнейшее отродье! Они нигде не служили и, как было упомянуто, работали в лозовском ансамбле косарей по подряду. Димка – значительно старше Кости, рослый широкоплечий мужлан со скандинавским орлиным носом, выступающим подбородком и бесцветными глазками, лишёнными всякой мысли, кроме командирской. Он являлся приблудным сыном тёти Клавы от немца-вольнонаёмника, когда-то приехавшего на заработки из Саксонии. В ранние годы Димка бросил школу из-за неспособности научиться читать не-по-складам и вызубрить таблицу умножения. Он не мог на равных дружить со сверстниками, слабых обижал, перед сильными заискивал. К штрихам характера можно добавить ещё один – отличался патологической ненавистью к «чёрным». Ещё юным, Димка в деревенском клубе в припадке пьяной ярости отправил скамейкой на тот свет солдата-грузина, отсидел восемь лет по слухам «петухом», завершив этим своё образование, а на воле в открытую стал гордиться совершённым убийством. Но верховодил всё же Колька, с располагающим прозвищем «шкуродёр», – дряблая личность лет тридцати шести с садистскими наклонностями, подстрекавший полудефективного брата на уродливые поступки. Каково же было костино изумление, когда узнал, что «шкуродёру» всего-то... семнадцать лет – молодой, да очень подержанный. Позже прояснилось, что Колька – гомосекс со стажем, – старший обучил, выйдя из заключения. Ещё раньше братья третировали бывшего «макаронника» Дария, – работящего артельщика, до обидного лихо управлявшегося косой. Он был из Молдавии, чего одного оказалось достаточным для сексуальных домогательств с издевательским беспределом. Молдаванин дал отпор, но затем вынужден был спасаться бегством, прятаться в деревне у знакомой бабы и на работу уже не выходить, если жизнь дорога. Иначе говоря, страх заставляет людей подчиняться и в слабодушном коллективе косцов братья установили свой порядок, который тешил им ретивое, а Русина наводил на мысль – вот так рождаются банды. Разумеется, «чужеземец» Костя, ко всему ещё вшивый итээровец, был обречён на их внимание. Ведь он лично им!, а не бригадиру обязан был «поставить бутылку, другую». Иной человек, разобравшись в обстоятельствах, ушёл бы к «стоговикам», а Костю, серьёзно «баловавшегося» самодельной штангой, что-то заклинило, решил до конца отстоять обедню. Тем более, он уже отдал бутылку «в чужие руки», не предполагая ещё, что почин с косьбой может обойтись дороже.
      До поры его не трогали и косьба началась с дежурства по кухне. Работа вроде нехитрая – с вечера принеси косцам канистру молока с фермы, на рассвете натаскай в чан свежей воды и, пока после полуночной стряпни поварихи почивают в домах у колхозных «бабушек», наколи дров для печи. Косцы к дежурствам относились как к неизбежному злу, что всегда характерно для субъектов высшего подвида. Тем не менее Костя, не важничая, управился со своими обязанностями сравнительно споро, после чего забился в одну из выбранных им пустующих палаток, стоявших на отшибе, – досыпать. Нейлоновые домики поставили для косарей, но те, как белые люди, предпочитали спать на персональных лежаках в сарае в дружбе с клопами. У Кости выбор невелик – лежаков свободных нет, поэтому либо спи на сене в палатке, либо в километре от косцов в школе, тоже на сене, – туда поместили инженеров-стоговиков. Костя предпочёл палатку. Перед тем, как задать храпака, подумал: нужно будет ещё чем помочь поварихам – разбудят. Сквозь сон действительно слышит голоса неподалёку. Один – молодой, вроде мужской – значит косцы вернулись раньше:
      – Он должон буть здеся дрыхнеть. Иди, буди яво.
      – А в какой он?
      – Да вона наверна в тойшей! Да ты палку возьми, палкой, палкой чай яво!
      Русин осоловелым и босым выбирается из палатки и видит перед собой главную повариху Матрёну Ивановну – женщину тихую, регулярно битую мужем-пропойцей, с вечно влажными глазами от постоянных слёз. Она на заводе работала уборщицей, жила в полутора километрах от Лозы, в Подсосенах, имела огород и бурёнку. Русин, оказываясь в тех местах, покупал иногда у неё молоко, зелень, и Матрёна Ивановна бывала очень вежлива и предупредительна, первой раскланивалась, где бы не встречалась, всегда провожая инженера признательным взглядом. Видимо, она не ожидала увидеть дежурным Русина, поэтому глядит удивлённо и несмело произносит:
      – Вода кончилась.
      Зубоскал, кто её направил, исчез от греха уже перед костиным появлением из палатки. Русина невольно охватывает негодование, но он старается скрыть его, молча отбирает у Моти палку и, размахнувшись, выкидывает орудие принуждения, затем направляется к колодцу. А где же кухонное ведро? Его нет. Как оказалось, воды не требовалось, просто дежурный обязан не спать, а находиться рядом на подхвате.
      После этой вахты с психологическим тестом на восприимчивость к колхозной дисциплине, Костя был принят в элитную артель сельских труженников, где продолжилось его обучение престижному ремеслу. Навыки обрёл Русин довольно быстро, уже не рвал поросль пузом, а старался, подражая другим косарям, монотонно, словно циркулем водить косой перед собой, с мягким шелестом срезая траву. Безусловно, он, «зребажан», в этом умении значительно уступал косарям, приученным работать с детства, но только не «Кольке», – косцом приор оказался слабоватым. Он часто подрезал землю и с него всегда пот катил градом, когда Русин без заметных признаков усталости наступал ему на пятки. В таких случаях «Колька» бросал косить и поворачивался к Косте, обещая с одышкой:
      –  Румантики захотелося? Ишчо тебе будеть.
      В один из дней после покоса Костя, отобедав, решил сыграть в шахматы с пожилым косарём, – не такелажником, а бывшим счетоводом, который заявил, что тоже имеет второй разряд. Шахматы «счетовод» принёс из школы, оба разместились под деревом в окружении нескольких болельщиков, по-случаю знакомых с правилами. Разумеется, относительно второго разряда счетовод перегнул и после каждого неудачного хода сокрушался, всплёскивая руками: «Я же знал, я же знал!». После этого он надолго зависал над доской, подперев подбородок кулаками. В такой напряжённый миг работы мысли, к шахматистам неожиданно подходит «Вова» и со словами «Надоть косу отбивать, а не дурку валять», смешал фигуры. Возмущённые игроки поднялись и двинулись было за объяснениями к «Вове», как откуда-то появляется «Дима», обнимает костиного напарника и нежно шепчет ему на ухо:
      – Ты, Федь, не мяшай, пущай они сами разбярутьси.
      То есть разберутся между собой Русин и «Вова», а обоих уже обступили косцы, ковырявшие после обеда щепами в зубах, – сытым людям подавай зрелищ! Вова крепок телом, но пониже ростом и немного полегче весом. Он шагает к Косте, дыша в лицо перегаром, а тот с силой отталкивает его от себя и так несколько раз. Бражник снова направляется к «зребажану», теперь с косой в руках. Может, решил припугнуть, но доподлинно неизвестно, что ещё взбредёт ему в пьяную башку. Русин резвее обычного кидается вперёд и успевает схватиться за древко. Вокруг уже вскрики испуга:
      – Вов, Вов, ты шо? Брось косу!
      Двое кидаются к поединщикам, однако их хватает и удерживает «Дима»:
      – Ня лезьте, пущай они сами промеж себя разбярутьси!
      Костя с «Вовой» начинают остервенело выкручивать косу друг у друга. К ним опять кидаются и вновь кого-то останавливает «Дима»:
      – Ня лезь, пущай они сами промеж собой!
      «Вова» падает и в итоге Русин выдёргивает берёзовое древко, рывком переламывает его руками и отшвыривает половинки в стороны с подтекстом – смотрите мол, какой я тоже сильный! Мужики в голос ахнули, а «зребажан» обращается к вскочившему сопернику:
      – Ты что, совсем сдурел? А ну протрезвей немедленно!
      Косари продолжают охать:
      – Вов, ты шо, он ж тебе ни х... не сделал? Не бесися...
      Вова в ответ не очень убедительно:
       – Так он, мудак, косовищу разломал? Иди, б..., строгай новъю типерча!
       – Пойдём, Вов, раздавим! – замирённо предлагает ему кто-то.
      «Вова» обмяк, его уводят, но подходит «Дима». Теперь непосредственно он принимает на себя костино воспитание и обломком косы суёт Русину в самый нос – волю взял!
      – Тебе шо сказно? Иди сделай, нято башку проломлю...
      Приказ ясен и Русин от души ставит двоеточие «Диме» под дых двумя кулаками сразу, выдавив из него немного зелени. Потом помогает скисшему хулигану подняться, машинально утирает ему рукавом рот и дружелюбно упрекает:
      – Дим, ну ты чего, старик, ко мне пристал? Я же кандидат в мастера по боевому самбо, я не имею права приёмы на людях использовать, – посадят!
      Наверное слово «посадят» произвело впечатление большее остальной фантасмагории. Ко всему, Русин ещё роется в карманах штанов и в знак примирения щедро сует Диме в руку две синеватые бумаженции(!) – остатки своей «налички». Слишком по-гусарски, но Бог уж с этим:
      – На, вот, возьми за косовище, не стесняйся.
      Последнее слово было лишним. Согнувшегося Диму корёжит от боли, тем не менее «на лечение» принимает. На этом конфликт вроде бы исчерпывает себя. Колька не появился, наверное наблюдал за всем из какого-нибудь укромного местечка.
      В дальнейшем «братаны» похоже от Русина отстали и, как следствие, отношения с косарями стали налаживаться. Косте уже думалось, что он, немного наловчившийся косить, прижился в этом непростом коллективе, пока ещё один неприглядный инцидент не убедил его в обратном. Однажды бригаду привезли с покоса на час позже и все, едва сорвавшись с кузова, бросились, как повелось, в столовую занимать места. Спустя мгновения, оголодавшие косари уже сидят на грубо сколоченных скамьях за длинным столом и после сакральных щей из квашеной капусты, скребут алюминиевыми ложками по мискам с перловой кашей, приправленной полусырыми мясными обрезками. Косари набивают этой «шрапнелью» рты с привычным усердием – лишь бы щекам не треснуть. Все смачно чавкают, вокруг – рой зелёных мух, их косари отгоняют и попутно слушают задушевную беседу на кухне за фанерной переборкой:
      – ...Да он так разэтак тебя, б..., обманет тыщу раз, он же до ...й матери девок уже..., они все... потом себе ...у кусали...
      Оратору робко пытается возразить молоденький женский голосок, однако девушку перебивают:
      – Вот увидишь, ты тож будешь, б..., все волосы себе потом везде рвать, когда этот ...й Русин накачает тебе...
     Тут до сознания начинает доходить, о ком ведётся монолог, причём опять Русин узнаёт массу характеризующих его исторических подробностей. Трапезничавшие косари ухмыляются, губы растягиваются в плутовских улыбках, но ровно настолько, чтобы не позволить каше вывалиться изо рта – всё-таки брюхо набить важнее. Все ждут костиной реакции и он чувствует, как из досужего зрителя в очередной раз превращается в ведущего актёра бытовой постановки. Под пристальными взглядами косарей, Костя неспешно дожёвывает, заглатывает пищевой ком, и когда тот, пробуравив пищевод, шлёпается в желудок, покидает обеденный стол и направляется к кухонной двери. За переборкой – пятёрка полировщиц и уборщиц, пребывающих в разных формах кретинизма. Но в колхозе они уважаемые стряпухи, и сейчас, побросав дела да развесив по полкам уши, слушают проникновенную речь молодого шофёра, попав под очарование его фразеологизмов. Он из новеньких, уже два месяца работает в Лозе – отвозит бригаду в час ночи на покос, затем забирает в десять утра. На кухне ему приглянулась смазливенькая дурочка с полировки, которой, – боже мой! – Костя конкретно нравится и водила всеми силами старается уберечь потерявшую осторожность невинность от русинского тлетворного влияния. Как же хорошо этот тип Костю оказывается знает! Просто позавидуешь его фантазии! Он поёт соловьём, с неисчерпаемым воображением приправляя обращение к стряпухе силлогизмами собственной выпечки:
      –...Да, б..., скольких девок он... так-перетак, и тебя он, б..., тоже... твою разъэтак туда же...
      Шофёр льстит Косте с явным перебором, при этом следует его широкий жест в сторону двери и тут он умолкает – потемневший лицом Русин, словно чёрт с рогами, стоит перед ним. Костя обращается с укором к пожилой стряпухе:
      – И вы тоже слушаете этого сказочника, Матрёна Ивановна?
      Сия овца Божия, как уже говорилось, была вечно истязаема алкоголиком мужем и не просыхала от слёз. Сколько лет в Лозе Костя жил, не знал, что за рыдальной внешностью упрятан зверь. В правой руке тёти Моти появляется разделочный нож. Она с громким шипением «Ух ты, сволочуга инцылигантая!» ринулась вперёд, в секунду оказалась рядом и по-башибузукски выбросила руку с ножом прицельно Русину в живот. Во всю широту души, как в поросёнка, приговорённого к закланию. Страх молнией пронзил мозг Кости, заставив резко дёрнуться в сторону, выбросив навстречу жилистую руку, и вцепиться в кулак безумной ведьмы, здорово порезав при этом себе о лезвие мизинец с безымянным. В следующее мгновение длиннющий нож из её руки вывернут, отброшен под ноги взвизгнувшим девкам, а Русин, бесцеремонно отшвырнув Мотю, с ожесточением бьёт шоферишку по сыромятной роже. Тот, уступающий физически, отлетает к печи и, схватившись за горячий её край, вскрикивает, затем смотрит на обожжённую руку, что-то вопит, но с сатисфакцией задерживается. Русина тем временем пытаются держать за руки вломившиеся на кухню косари, пробуют их выкрутить, однако Костя вырывается, раскидывая всех, и выкрикивает Моте:
      – Тебе место в зверинце, старая дура, вместе с остальным  зверьём!
      В целом повторилось почти то, чему Русин когда-то уже был невольным свидетелем в лозовской столовой. Сжав руку в кулак, чтобы сдерживать бьющую кровь, потерпевший выходит на волю. За спиной ещё слышит, как «косарь Колька» успокаивает толпу и громко вопит, наверное для Кости:
      – Ня бойсь, тёть Моть, мы тябя в обиду ня дадим!
      «Тёть Моть», чувствуя дружную поддержку коллектива гнилозубых сермяжников, облегчённо ревёт Русину вслед: 
      – Да я ня боюся, ить кинулси на мня, бугай, с тясаком, так ить чай зарезал б, ежли ня вы вся тута. И Саньку ня за шо по харе ...ул, говно!
      Все загоготали, особенно залилась смехом дочь Марка Львовича. А ведь как расположен к Русину её отец! Годы спустя, когда Костя будет увольняться, он пожмёт инженеру руку и даже скажет:
       – Хороший ты человек, Костя, и мне лично жаль, что ты уходишь. Помнишь, как мы вместе за «Комсомольский» с месткомом воевали?
      Кроме него Костю в будущем назовут «хорошим» ещё жена с роднёй, а сейчас он зашёл в комариные кусты и для дезинфекции промыл порезы мочой. Они оказались глубокими, Русин опасался заражения – ведь ножом лежалое мясо резали, и хотя всё обошлось, заживали порезы долго. После этого случая, Русин на колхозную работу уже не вышел, с первой же оказией вернувшись в Лозу. Ни в партком, ни в местком его не вызывали, но и на смычку города с деревней больше никогда не отправляли.
      На этом рандеву к косарям завершилось.
      Русина потом осыпали упрёками сотрудницы:
      – Не стыдно вам «в люди» было выходить, в компанию такелажников и уборщиц!
     Михайловский высказался определённее:
     –  А ты, Костя, дурааак, раз туда полез. Сидел бы с нами на «сене».
     Какие тут комментарии? Желания научиться косить в трудовом коллективе больше не возникало, как отрезало.
      
      Судьба «братьев-разбойников» легко прогнозировалась.  По завершении сезона, оба вернулись домой, налились водкой, что называется, до краёв, и «Колька» повёл «Димку» в поход на строителей-лимитчиков, дать шороху «чернозадым». Вызвали милицию, разбираться приехал из Загорска наряд на газике, братья засели в своём доме на чердаке и принялись отстреливаться из охотничьего ружья. В результате, был ранен милиционер, застрелен один из братьев, другой отправлен по этапу.
      История Матрёны Ивановны не менее драматична. Она, будучи в очередной раз избитой, повесилась под полуразвалившимся мостом, что стоит на дорожке между Лозой и Подсосенами – приглянувшимся местом многих висельников. Раз её мужику некого стало больше мордасить, он не стал отставать от жены и с горя бросился в колодец. Сельчане верят, что дух утопленника ночами выбирается из глубины, ходит по деревне и стучится палкой в дома – жену, говорят, ищет, которая и на том свете от него бегает.


                КАК ВНЕДРЯЛОСЬ В ЛОЗЕ ЭЛЕКТРОПОЛИРОВАНИЕ
                ЖЕЛОБОВ КОЛЕЦ

      На службе всё-таки пришлось признать, что костина механизированная полировка не даёт требуемой чистоты и ухудшает геометрические параметры беговой дорожки. Во всём опять надо полагаться на случайное везение, как когда-то при шлифовании колец в мембранном патроне. Но ведь в то смутное время выход был найден! Должен же он объявиться и в запутанной истории с полировкой? Пока же при окончательной сборке опор приходится подгонять порой по умолчанию даже «утильные» кольца. Конечно, подобный подход при монтаже подшипников порочен и Русин, ища приемлемую альтернативу, вновь и вновь принимается рассуждать. Итак, после шлифовки высота гребешков – 0,8 микрона. Это – десятый класс чистоты. Чтобы получить двенадцатый класс, требуется высоту гребешков снизить до 0,2 микрона. Дело осложняется, ибо при полировке даже очень «тонкой» алмазной пастой, неизменно занижается дно «лощинок» между гребешками, то есть гребешок во время доводочной операции уходит вглубь металла, попутно весьма скромно уменьшаясь по высоте. Если поусердствовать, всё-таки удаётся довести чистоту дорожки до двенадцатого класса, однако с гарантированным развалом жёлоба, после чего кольцо сплошь и рядом можно преспокойно отправлять в брак. Вот если бы при полировке «съедались» только одни верхушки гребешков и не затрагивалось бы само «дно»? Напрашивается самое простое решение этого вопроса: попробовать электрохимическое полирование. В этом случае ионы металла под воздействием электрического поля теоретически обязаны концентрироваться на верхушках гребешков и срываться с них в сторону противоположного заряда, то есть заряженные верхушки гребешков начнут активно растворяться в электролите, оставляя дно практически нетронутым. В литературе Русин нашёл подтверждение своим доводам и выяснил, что при электрополировании чистота поверхности должна повышаться на два класса. Такой щедрый прогноз решительно подавлял ещё блуждающие призраки сомнений.
      Начальник химической лаборатории Шулер Александр Наумович, или просто Наумыч (настоящие фамилия, имя и отчество нами надёжно забыты, хотя схожи), категорически отказался Русину помогать на том основании, что любительскими разработками он не занимается. Обязывать человека через руководство – пустое дело. Раз не хочет – найдёт способ самоустраниться, так что Русину пришлось обстоятельно самому поупражняться в электрохимии, а затем преодолевать сопутствующие технические трудности. Как водится, первый блин вышел комом. Под лупой вся блестящая поверхность жёлоба после электрополирования оказалась усеянной мелкими тёмнобурыми крапинками, словно спинка божьей коровки. Пришлось повозиться с компонентами электролита и режимом полирования, прежде чем пятна исчезли и чистота беговых дорожек со стабильным двенадцатым классом была принята ОТК. Геометрия сечения жёлоба тоже была в норме – иными словами, развал отсутствовал. Но неожиданно возросли до двух микрон овал беговой дрожки и разностенность. Причина – в «однобоком» расположении электрода. Погрешность удалось немного уменьшить с помощью электрода-корзины, которой «накрывалось» полируемое кольцо. Однако лучшие результаты фигурировали на вращающихся заготовках, насаженных на керамические оправки и опущенных в раствор. В этой усложнённой технической вариации все неточности по овалу и разностенности не перешагивали после финишной обработки одного микрона. Пока удалось четырежды отполировать одновременно по десятку колец, но главное сейчас не в количестве, а в рациональной сущности самой идеи, содержащей все признаки конкретной реализации. Русин понимал, что, взамен посконного липового доводника, воздание должного прогрессивному электрополированию целиком ляжет на его плечи, как и незадолго до этого – замещение мембранного патрона бесцентровым. Нечего и мечтать конечно, чтобы дали в помощь подходящего электрика или химика, но Костя ошибся: сам директор Комаров распорядился передать его конструкторские наработки на инспекцию начальнику химлаборатории товарищу Шулеру. Костя – не специалист-химик, и Наумыч в паре с инженером по технике безопасности Уганиным решительно избавили его от пристрастий к вредному для здоровья общению с кислотой. Причём, все умодвижения исключительно ради костиного же блага, ничего личного. Ясно – Наумыч просто-напросто второй Глейзер, и Русин вознамерился посильно саботировать распоряжение. Поначалу решает бить челом Гладкому, ищя его заступничества, но неожиданно Главный сам приходит на помощь, как всегда своеобразно. В один из будней, когда Русин был на службе, к ним в квартиру заглянула супруга Гладкого – Нина Ивановна. С некоторых пор она сдружилась с Верой Петровной и иной раз приходила в гости попить чайку с кизиловым вареньем и побеседовать. В таких случаях отец уходил на огород поливать или окучивать картошку, предоставляя пожилым женщинам всласть тешиться поселковыми новостями, но в этот день причина визита была особая. Едва дождавшись, когда отец сел на велосипед и с вёдрами да лопатой укатил в поле, Нина Ивановна довела до ушей костиной матери любопытную новость:
      – Представляете, Вера Петровна, вчера вечером к нам приходит Карпов с какими-то чертежами и оба с Кирюшей уединяются в его комнате. Проходит несколько минут и слышу – оттуда шум, гвалт! Кирюша кричит Карпову: «Не буду вам визировать ни у себя дома, ни в другом месте!». Карпов ему: «Это почему же?». А Кирюша: «Так это работа Русина, он занимается электрополировкой по моему предписанию»...
     (Следует оговориться – никакого отдельного предписания Кирилл Степанович не давал Русину, он просто выручал его перед плагиатором.)
      ...А Карпов ему: «Тогда почему ваше предписание проходит мимо меня, – ведь пока я непосредственный начальник Русина?» А Кирюша в ответ: «А потому, что у вас, дорогой Александр Евдокимович, есть грешок». Карпов спрашивает: «У меня их много, какой из них?». Тогда Кирюша ему в лоб: «Да любите присваивать чужие идейки, вот и сейчас пытаетесь». А тот ему со злом: «Я, присваивать?! Да вот мои чертежи...» А мой ему: «А чертежи вам сделал ваш Байгушев, – вижу его руку». А тот:  «Байгушев?» А мой: «Да, Байгушев! По русинским эскизам!». Это, Вера Петровна, значит – по эскизам вашего Кости...
      Мать после такого обстоятельного пересказа нервничает:
      –   Я поняла, Нина Ивановна. Какое же всё это свинство!
      – И не говорите! – взмахнула руками Нина Ивановна и продолжила:
      – Одним словом, Карпов выскочил взмыленный, красный и буквально убежал от нас.
      Мать засмеялась:
      – Такой грузный, солидный мужчина! Не представляю его бегущим, он всё больше на машине разъезжал.
      Некоторое время обе женщины обсуждали случившееся, потом Нина Ивановна подытожила:
      – Может и нехорошо, что я вам всё это пересказала, но вы передайте сыну, пусть он не будет простачком и знает, что Карпов его работу с расчётами уже подаёт в БРИЗ от своего имени. Так сказал Кирюша.
      На мать набегает уныние:
      – Дорогая Нина Ивановна! Что Костя может сделать? Пойдёт жаловаться – его же и осмеют. А Кириллу Степановичу спасибо за принципиальность, – не подписал.
    
     Таким образом, уважаемые Шулер и Карпов, не принимая Русина в расчёт, уже тянут друг у друга шкуру ещё не убитого бобра. Причём, Карпов, не заручившись поддержкой Главного инженера, позвонил во ВНИПП Главному конструктору по подшипникам Народецкому (своему старому приятелю), заинтересовал Народецкого и того привезли на лимузине в Лозу созерцать  перспективный процесс электрополировки опор. Оперировать «рычагами макета» естественно обязали Костю. Народецкий понаблюдал за процессом, повертел в пальцах свежеполированное кольцо, подумал и... запретил этот опасный с его точки зрения метод. По мнению Главного конструктора, на кольце могут случайно остаться несмытыми следы кислоты, тогда гироскоп чего доброго и развалится где-нибудь в воздухе или, не дай Бог, в космосе. Если рассуждать по существу, запрет Народецкого – всего лишь перестраховка, но она разом перечеркнула перспективную идею, а заодно и назревающий вокруг неё междоусобный разбой. Все жеребчики, готовые к разборкам, получили хлыста и вернулись в свои стойла. Только старый конь Гладкий слишком едко не согласился с мерином Народецким и между ними пронеслись ураганом «идеологические» словопрения. На Кирилле Степановиче это дурно не отразилось, – он ещё до разлада решил покинуть «навозную (уже его метафора) конюшню», то есть уволиться из филиала. Стало быть, Карпов, стремлением к самоутверждению в качестве первопроходца, нагадил себе и всем, но главное – заводу. Не позвони он Народецкому – работало бы электрополирование, окончательно сведя к минимуму технологический брак колец. Что касается других арапов производства, Гладкий указал бы им своё место, прежде чем расстаться с Лозой. А как же всё-таки Народецкий? Он подтвердил истину, что никогда не надо беззубого лошака тыкать мордой в свежий овёс вместо перепревших отрубей!
      Народецкий, к скорби близко его знавших, через несколько лет уйдёт из жизни и вредные языки будут злословить – умер от передозировок премиальных и рекламаций.


                НОЧНЫЕ  КОПАТЕЛИ

      На дворе стояло лето шестьдесят ...го, когда Костя поздним субботним вечером возвращался электричкой из Москвы. С утра был во ВНИППе, потом сходил в кино, устал и в поезде, прислонившись к оконной раме, продремал до конечной станции. В Загорске кто-то пошевелил его за плечо, сказав при этом: «Вставай, приехали!». Русин протёр глаза, поднялся и вместе с другими пассажирами вышел на освещённый перрон. Сразу за станцией он направился к одному из бревенчатых многоквартирных блоков – в нём проживал знакомый лозовский шлифовщик. По договорённости с ним, Костя оставлял под внутренней лестницей велосипед, который избавлял владельца от автобусной зависимости, тем более что на двух колёсах прогадываешь в дороге лишь десять минут. Разумеется, это если ехать велосипедом по пропахшей выхлопными газами булыжной трассе с бесчисленными промоинами, не позволяющими автобусу разгоняться. Однако Костя обычно делал крюк по долам с буераками, предпочитая пыльному булыжнику чистый воздух лесных троп. Времени уходило больше, но это Русина не смущало. На случай дождя припасена плёнка с капюшоном, хотя непогода бывала не часто. Вообще, как только садишься в седло за руль, – считаешь себя уже почти дома и расслабляешься, отдыхаешь. Вот и лес, над головой просачивается сквозь ветки жидкое серебро луны. Нажимая на педали, не усердствуешь, – стальная рама на колёсах сама несёт тебя по светлому подзолу лесной тропинки под причудливыми кронами застывших в первобытном ужасе стволов. Они вплотную подступают к кирпичным четырёхэтажкам посёлка. Двигаешься обычно без фары, ибо тропку знаешь отлично. Сейчас раздражало только беспрестанное хлопанье под колёсами лягушачьей мелочи, выбиравшейся ночами на сырую дорожку. Косте это надоело, он соскочил с седла и повёл своего «скакуна» вправо – решил пешком срезать угол до своего дома по боковой стёжке. Разумеется пришлось с полсотни метров протащиться с велосипедом сквозь кусты, когда внезапно заметил, как в чаще блеснул луч фонарика и, на мгновение застряв в ветвях, погас. Костя замер от неожиданности, а фонарик вспыхнул и вновь погас. Послышался невнятный звук, похожий на шелест. Кому это, думает Костя, пришло в голову шастать ночью по дебрям? Вгляделся в светящийся циферблат часов на запястье – чуть больше часа после полуночи. А звуки продолжаются, ненадолго пропадают и возникают опять. Прямо-таки как в старинном романе, в котором герои впотьмах клад ищут. Русин оказался недалёк от истины, когда в приглушенном расстоянием шелесте разобрал нечто, напоминающее шуршание лопаты о землю. Боже мой! А вдруг паче чаяния убили кого и ночью труп закапывают – долго ли до греха? Нет, надо же, какая шелуха шуршит в голове! Русин, стараясь не выдать себя неосторожным движением, задумал дождаться, когда полуночник завершит своё непонятное дело и удалится. Времени прошло достаточно, скоро, думает Костя, будет совсем светло и его обнаружат, но пока лучше не двигаться, поскольку шуршащие звуки сменил нарастающий хруст валежника – в его сторону кто-то продирался. Русин, присев, затаился и с волнением ждал, ещё не зная, как среагировать на появление ничего пока не подозревающего злоумышленника. Ринуться на него раньше, чем он наткнётся на Костю и попытаться свалить? Пока размышлял, услышал, как из лесного мрака донёсся довольно близко приглушённый и очень знакомый голос:
      – Мила, осторожно, тут канава с водой, обходи. 
      Ба! Какие это к шуту злоумышленники? Это обычные Мелкумяшка с женой! У них флэт в третьем доме. Чтобы получить его вне очереди, бесплодная Мила объявила себя беременной, привязав подушку к животу, и никто не посмел потребовать у неё медзаключения. «Хату» обрели – подушку сняли. Потом Мила объясняла: «Мне это нужно было только для внеочередного получения квартиры». Но что они сейчас ночью в лесу делали? Парочка – суть десятка блудливого и, как часто в подобных случаях бывает, не слишком бравого, таких днём-то в лес не заманишь, а тут... Определённо, Русин нечаянно наткнулся на какую-то неведомую ему тайну нечистоплотной семейки и неизвестно ещё, каковой будет цена открытия их варяжского секрета? Как поведут себя замызганные землёй супруги, объявись он пред ними? Думается, шуткой дело не обойдётся. Ведь в отчаянии и крыса может броситься в лицо! С другой стороны, стоит ли шевелить чужое дерьмо? Вони не оберёшься. Русин дождался, когда нечистая пара, обойдя в свете фонарика канаву, вышла метрах в восьми впереди его засады на стёжку и осторожно направилась в сторону домов. Переждав секунд десять, Костя всё же не отказал себе в удовольствии демонстративно громко покашлять, после чего развернулся и, больше не таясь, двинулся назад на хлюпающую «лягушачью» тропу, по которой доехал до посёлка и вошёл в свой подъезд. Родители, привыкшие к поздним возвращениям сына, спали или делали вид, когда Костя без лишнего шума разделся и, отложив душ до утра, завалился на кушетку.
      Утром, за поздним завтраком Костя подробно рассказал родным о ночном происшествии.
      – Что же они там могли делать? – озадаченно рассуждает мать, а у отца отгадка, как обычно, проста:
      – Они армяне?
      – Даа, – отвечает ему сын.
      – Значит, золото прятали!
      Посмеявшись с матерью вдоволь над отцовой шуткой, Костя говорит:
      – А если серьёзно?
      – Серьёзнее и быть не может.
      Тогда сын приободряется:
      – Сейчас же пойду, разыщу и отрою их кубышку. Если вправду золото – не видать им его больше.
     Нарочито-решительный тон Кости вызывает у родителей поначалу панику:
      – Ты что, с ума сходишь? Забудь, что видел, не надо нам проблем!
      Причём, отец верен себе:
      – Да после твоего дурного кашля никакой кубышки там уже в помине нет. Армяне вернулись и забрали золото – кто сказал, что они дураки? Потом зароют в более надёжном месте.
      – Чего же они боятся, почему не держат ценности дома?
      – Да воров боятся. Обычных воров. Сначала здорово хапнули, а потом прячут. До лучших времён. А может, ОБХСС  бояться, всё может случиться!
      Подключается мать, она обращается к мужу:
      – Ты тут расфантазировался. Мы ничего не знаем, но если всё же...
      Она понижает голос до шёпота:
      – ...ночью, да ещё в лесу что-то прятали, то и в правду – дело нечистое. Деньги теперь – бумажки! Скупали ценности, конечно, в разных ювелирных... У нас в суде был случай...
      Все уже знают этот случай и сын перебивает:
      – А почему им тогда не спрятать у каких-нибудь родных в Баку? Или у друзей?
      Отец в ответ поучает:
      – Запомни, Костя: где золото, там уже нет ни родных, ни друзей. Если они чего-то серьёзного опасаются, то ни дома, ни у родственников держать ценности не будут. Сейчас им думается, что проще всего скрытно зарыть золото в лесу до подходящего случая, а тут ты подвернулся.
      Мама добавляет собственную премудрость в котёл домыслов, забродивших на дрожжах нечаянного открытия:
      – Котик! Живи всегда по-принципу: нашёл – молчи, потерял – молчи.   
      Сын перестал кривляться и пообещал родителям о случившимся никому ни при каких обстоятельствах не рассказывать и забыть всё, что видел.


                РУКОДЕЛЬНИЦЫ

      В этом году почти до осени не было дождей, что сказалось на урожае картошки. Правда, не на участке Русиных, которым одним удалось найти выход из положения. Их огород наряду с прочими находился в стороне от посёлка на склоне холма, выделенного заводу подшефным совхозом. Внизу за наделами пребывал в забвении один из старейших заводских канализационных отстойников. Поразительно, но признаки жизни ещё теплились в его утробе, проявляющиеся в добродушном урчании за бетонной стенкой, причём сам очистной агрегат уже не источал откровенно похабных запахов. Пространство за ним до самой речушки – полуджунгли, поросшие высокой травой, кустами и деревьями. Говорили, что там водятся грибы, но никто из Русиных туда не ходил. Вместо грибов, Костя с отцом каждый вечер вёдрами перетаскивали из отстойника салатового цвета жидкость, похожую на воду, и поливали ею свой надел. Диаметр отстойника метра четыре, сам он глубоко вкопан в склон, выступая из него с одной стороны метра на полтора. Сверху отстойник был навечно укрыт тяжёлой железобетонной крышкой, в которой ближе к краю находился открытый метровый люк. Через него Русины вычерпывали вёдрами почти прозрачную фракцию и поливали ею грядки. В результате, только русинская картошка зеленела и цвела на радость им и в досаду остальным труженикам Лозы. Казалось бы, чего проще? Бери вёдра, черпай да поливай, как Русины каждый вечер, а не плюй в сердцах в их сторону, приговаривая: «Зребажаны пусть стараются, а нам, белым людям, западло помои носить и нюхать». Само собой, «белым людям» лучше в козла забивать у подъезда на пиво, а картошку осенью, на худой конец, из совхозных кагатов приворнуть можно. Так что, семья Русиных поливала огород в одиночестве. Если сын бывал в отлучке, отец один до седьмого пота таскал отстой, а потом в сумерьках раздевался и влезал в открытый люк, чтобы, держась за край, с удовольствием освежаться по шею. Правда, когда Костя узнал о водных процедурах родителя, то объяснил, что отстой сцеживается вовсе не с близлежащих экологически-девственных болот, да и возможная примесь метана под крышкой может неожиданно привести к печальному исходу. Отец чертыхнулся, перестал окунаться, но усердно поливать благовонной жидкостью огород продолжал. В результате, осенью Русины соберут со своего участка небывалый урожай – тридцать мешков отборной белой картошки, а остальные труженики быта дай Бог по десять чахлой. Впрочем, эти отрадные дни ещё ждали своего череда, а сейчас отец и сын продолжали орошать надел из неиссякаемого декантатора.
      Но однажды отец, зачерпнув ведром, принёс в нём непонятную желеобразную массу. Он позвал мать. Та ахнула, родители стали совещаться, а сын подошёл и понял, что ведром выловлен человеческий плод. 
      Мать вполголоса шепчется с отцом:
      – А я-то думаю, чего вдруг «заочницы» за огородами чалятся?
      Как и почему она это отметила, делает честь её наблюдательности. Костя таких случаев не припоминал, а если б увидел снующих в лощинке девиц, не придал бы тому значения. Отец что-то прошептал матери на ухо, однако она погасила его скабрезную улыбку возгласом:
      –  Ты чтоо!
     Потом, подумавши, примолвила:
      – Надо в милицию заявлять. А то пришьют нам сокрытие, ведь плод большой!
      Сын незаметно отошёл в сторону, предоставив родителям разбираться в случившемся. Он знал точно, – заявлять нельзя: затаскают – не сразу отмоешься. К тому же не покидает уверенность, что в отстойнике не один такой трупик разлагается. Топили «котят» пожалуй ночами. А может «втишок» и погожим днём – бес их там ведает...
      Кто же к простимулированному выкидышу может быть скорее всего причастен? Всё-таки, раз мать оговорилась, значит что-то видела, может быть и то, чего не отметили отец с сыном. Сомнения у пожилой женщины появились задолго до леденящего кровь «открытия», – после беседы с врачом Клавдией Фёдоровной Радивилиной, женой бывшего костиного шефа. Эта приятная во всех отношениях женщина всё про всех знала. Удобное место для приватных бесед – поселковая клиника, а в ней – приёмный кабинет Клавдии Фёдороны, в котором, кроме своих болячек, можно посудачить о многом. Мать услышала от Радивилиной, что некоторые девицы из общежития, скрывая беременность, пропускают сроки и сами научились рискованно избавляться от плода. В подробности беседы со сведущей Радивилиной, родительница безусловно посвятила отца, – как же без этого?
      –...Радивилина мне: «Так что, Вера Петровна, не пытайтесь подыскивать тут невесту сыну. Не обижайтесь за прямоту, но он у вас здесь, как бы помягче сказать, не вполне прижился, что ли? Ведь в Лозе – это в кого пальцем ткнут, как в детском саду: девочки подговаривают не дружить с мальчиками, выбранными для битья. А главные наставники знаете кто? Догадайтесь уж сами. Да и девочек в Лозе днём с огнём не сыщешь, – сплошной конспиративный абортарий! А чтобы от себя отвести, то шельмуют тех, кто потише нравом, и ярлыки вешают, да ещё какие! Какая-нибудь шалава назовёт вдруг тебя «верблюдом», а потом всю жизнь оправдывайся, что ты человек, а не верблюд! Понимаете?». Я ей отвечаю: «Это кошмар, Клавдия Фёдоровна!». Я хотела сказать «мерзкий кошмар», но она могла бы по другому расценить, не дай Бог превратно. А тут она мне: «Именно кошмар! А сколько подозрений на онкологию у молодых проституток из-за этого! Ничего не боятся. Сроки – нипочём, при любых от плода избавляются. Потом опять как кошки гуляют и всё повторяется». Я конечно её спрашиваю: «Ааа всё же кто конкретно, Клавдия Фёдоровна?»
      После такого вопроса, молчавший до сего отец буквально подпрыгнул на стуле:
      –  Вера, ты в своём уме? Зачем тебе это надо!
      –  Как это зачем! А Котьку предостеречь?
      –  Сама же сказала, в Лозе ему это не грозит, – брызнул смехом отец.
      –  Не суетись, Радивилина мне не назвала имён. Сказала только: «Особенно эти... заочницы», хотя теперь я уже ясно представляю – «кто»!
      Отец продолжает смеяться:
      – И всё-то ты уже «представляешь»! Осталось Котьку ознакомить?
     Его потешный тон ужасает жену и она произносит:
      – С ума сошёл, ну и шутишь же!
      – А что твоя Радивилина?
     Мать успокоилась:
      – Ну, она начала мне про свою дочь. Сказала: «Хорошо, хоть я Лидушу с детства отправила жить к бабушке. Пусть там, пока институт не закончит». А потом говорит мне, в шутку конечно: «Вот приедет дочуша на побывку – мы к вам в гости нагрянем, не возражаете?».
      –  Это не шутка, Вера. Ты конечно не возражала.
      – Разумеется нет. Девушка очень положительная, учится в Бауманском и собой симпатичная – Котьке вижу нравится.
      – Чего ж папаша Котьку выставил из конструкторов тогда?
      – Ничего, возьмёт назад.
      «Котька» в это время принимал душ, однако предупредительно высунулся:
       – Забудьте, к Радивилину я ни ногой! И вообще не считайте меня глухим, даже когда моюсь.
      Мать ахнула, а отец спросил, рассмеявшись:
      – А как же его дочка?
      – Дочка – другое дело, – отвечает сын тоже смехом.

      Теперь на огороде Русину-младшему самому пришлось воочию убедиться, что рассказанное Радивилиной – не кабинетные наветы. Будничное слово «заочницы» бросило тень на девушек, на вид вполне приличных и некоторые из них Косте всерьёз нравились. Правда, они его не выделяли из серенькой толпы итээровцев так, как хотелось бы, с чем приходилось мириться. Ведь на подходе час, когда красны д;вицы, учась «без отрыва от производства», сами получат дипломы, отчего их важничание на миру зашкаливало. Заочницы бредили достойными героями, а какой-то там краплёный середнячок типа Русина не вписывался в их идеалы. Главным эталоном для девичьих сердец был досужий молодой специалист из Пензы Витька Новиков с землистой, постоянно распухшей от водки физиономией, зато с высокого уровня покровителями и персональной гордостью – объёмистым мужским достоинством, обречённым на трудовые подвиги. Последнее – из побасенок терпилок, якобы сомлевших после близкого знакомства с ним. Попойки с оргиями не знали у;держу, пока до Героя Нашего Времени не дотянулась фамильная ручища из Москвы, выдернула из трясины разгульного распутства и в кратчайшие сроки водрузила в кресло мэра Загорска, сделав его самым молодым мэром за всю историю города! Просыхай, мол, племяш, привыкай к подарку от дяди и смотри, не слишком балуй. На высоте, на какую вознёс его случай, поклонник праздной жизни видел лишь сияние звёзд. Он превратил, не обременённые сколь значительным трудом дни, вообще в вечные каникулы, на которых «пришлось немало поездить по Белу Свету [его дефиниция], налаживая дружественные контакты с народами», а для полноты быта к нему была приставлена Спецдамочка Государственной Важности (СГВ) по имени Галя. Так что, плунжерному сервису отводились уставные часы с СГВ, а автономному волокитству – это уже когда Герой возвращался на родину. Конечно, амур – страсть не только духовная, тут шила в мешке не утаишь! В формах витькиных воздыхательниц часто проглядывали качественные перемены и казалось странным, что «интересное положение» вдруг само собой рассасывалось. Такое чудо порой происходило и со студенткой Зиной Крюковой из Бужаниново – на вид девушки скромной и порядочной. Костя не верил слухам о распутстве милой Зины, пока однажды не отметил заочницу с заметным пузиком, словно «объелась арбузиком». Тому была внятная предыстория в шестидесятых, когда молодые специалисты взбалмошной компанией с водкой и песнями отмечали всё тот же ежегодный день 7-го Ноября. Праздник оставил после себя резонанс, отзвуки которого прошуршали тараканами и по отделу Карпова. В ответ на костин скептицизм, сотрудница Зраева, сказавшись очевидицей, фыркнула:
      – Они с вечера горлопанили там в квартире под общежитие, человек десять, а потом слышим возню на лестничной площадке. Когда мы свою дверь отворили, картина предстала ну, как бы сказать, – нецивилизованная. Новиков, – ведь и он был с ними, – извини, впечатал твою, Костя, Крюкову лбом в стенку площадки, как кобель сучку трахает её и пыхтит, а она повизгивает. Чувствуется, – не впервой им такой фарт.
      Сердце влюбчивого Кости ёкнуло, но он не прервал охальную сплетню. Только произнёс:
      – Очень образно рассказываешь, Люся, но вы же с Володей вроде в другом доме живёте?
      –  Так мы что, не люди? Отмечали у Ленки.
      –  Хорошо, а это точно Крюкова была?
      –  Она, Крюкова, Костя!
      –  С Новиковым!?
      –  Ну да, а с кем же ещё!
      –  Как ты смело...
      –  А чего там, раз видела.
      Внезапная ревность, прорвавшаяся в широкий раствор задетого мужского самолюбия, вызвала в душе Кости внутренний неуют и он, стараясь скрыть это, с долей кликушества упрекнул Зраеву:
      – Уф, женщина, как вульгарно всё же ты...
      – Ты своих детей манерам учи, когда появятся, а не меня...
     Люся в запальчивости поперхнулась, в то время как костины мысли продолжали раскручиваться вокруг Крюковой. Уязвлённое, ещё сырое чувство подтолкнуло его к размышлениям о загадочности женской натуры: как не противно и не постыдно видной женщине отдаваться по-сучьи в вонючем подъезде невзрачному, рыгающему перегаром и матом пьянчужке? Всё это не укладывалось в ослеплённом сознании!
      – Ты, Люся, такие факты затронула, ну просто... Берегись теперь, ведь он – мэр!
      У отважной Зраевой злость прошла, она снисходительно поглядывает на всех, только на Русина с сожалением, видимо её поражала почти подростковая наивность сослуживца:
      – Рассказываю, что видела, можешь не верить. Все вы можете не верить, но кроме меня ещё свидетели есть. Вот так сейчас годовщину советской власти молодые люди отмечают! Ну и что, что – мэр! Только теперь ему лучше в тряпочку помалкивать! И причём, прямо над ними, этими безобразниками, лампочка пятидесятиватная горит – Ленка её попросила ввернуть, чтобы светлее было на площадке. Кругом уже дети спят, а Ленка, – знаете же её, всего боится, но сейчас тоже смотрит на них. А я как возмутилась и крикнула им: «Как вам обоим не стыдно, вы чем тут на виду у всех занимаетесь? Вон отсюда сейчас же, проститутка!» Так что, хи-хи, не дали им лишний разок довершить.
     –  Гм...
     – «Молодые» им ещё сочувствовали потом, Казанцев – этот говноед, и твой, Костя, дружок Боков тоже. Новиков велел передать, что за «проститутку» я обязательно отвечу.
     – Вот это здорово!
     – Даа, если не извинюсь! Он сказал: «Зраева что, лично видела, что я деньги ей давал? Мы просто целовались!» Вот наглец! При старом Хозяине за такой случай из мэров выгнали бы тут же, а он – «деньги ей давал»!
     Мосяков сбоку важно мемекает, словно каша во рту:
     – За что ж деньги давать, ежли не довершил. Ну, это ладно, а ты извинилась?
     Курьерша Зубкова расхохоталась, а Зраева – в ответ остряку:
     – Пошёл в задницу, дурак!
     У Зраевой и раньше была неприязнь к Крюковой, поэтому Костя воспринял сказанное всё же с недоверием.
         Оказалось – зря, ибо спустя месяцы, увидел                отрадную скромницу Зину, как уже сообщалось, вполне объяснимо располневшую в поясе, но ненадолго.
      Случай с подъярёмным выкидышем не единичый для семижильной Зины, однако всему бывают свои анналы. Жили не тужили две сестрёнки с матерью в Бужаниново – железнодорожной станции на севере Московской области. Трудно бывало сдерживаться созревшей девушке, раз всё вершится в её присутствии, и подросшая Зина стала нырять в постель к любовнику матери, когда родимая уходила ещё с темнотой на работу. Так продолжалось, пока Зина не забеременела, а мать не выгнала дочь-соперницу из дома (согласно злорадным утверждениям бужаниновских земляков – братьев Душиных, которых тоже приютила Лоза). Зине, познавшей все сладости и горести интимного лиха, пришлось, поднабравшись опыта, менять географию обитания и перебираться подальше от своей «деревни». Вскорости, она перетащила за собой и пригульную сестричку, а в Лозе застенчивых инокиний подтянул к себе гнутым крючком Новиков. Эпатажный штрих биографии Крюковых достиг ушей Русина спустя десятилетия и произвёл лишь протокольное впечатление. Однако сейчас после ранимых откровений Зраевой, восприимчивый Костя припомнил размытый временем эпизод в «ягодном» турпоходе, организованном заводом в конце мая 196...-го. Дни тогда стояли не по сезону жаркими, люди с третьго мая купались в тёплых, как парное молоко, Вифановских Прудах, поэтому спальников с собой в поход не взяли. Шли налегке в сторону Талиц, вначале с песенками да прибаутками, затем волочили ноги молча до темноты и, став на ночёвку, занялись костром да ужином с неизбежными расслабляющими возлияниями. Не все, – некоторые, сверх меры утомлённые и инертные, едва перекусив, разбрелись по лесу, кто куда. Соображать о ночлеге. Костя выбрал уютное местечко в кустах под елью, накидал хвойных веток и, сморённый переходом, рухнул на мягкое ложе. Прикрыв чем-то лицо от комаров, на укусы которых уже не слишком реагировал, уставший путник начал проваливаться в сон, когда услышал над собой обиженный женский голосок:
     –  Оой, это наше место!
     При свете ещё не окончательно сгустившихся сумерек, разбуженный соня распознал в стоявших над ним – Зину Крюкову с её сестричкой, теперь уже заводской секретаршей вполне адекватного уклада, и с ними – их промоутера Новикова. Виктор был на пороге громкого назначения, а пока отсиживал оговорённый срок в Лозе в качестве «освобождённого комсомольского секретаря». По-хозяйски обняв сводных сестёр, с бутылкой в пятерне, он вопросительно уставился на Русина сверху вниз и мямлил:
     –  Ты поищи себе другую лёжку!
     При виде обласканных Крюковых, Костю гложет неясная глухая досада. Непонятно, когда и как они успели выбрать это место? Тем не менее, обратись Витька не с ворсистой дурью, а повежливее, Костя может, вздохнув, уступил бы, а тут – «кукушку клинит»:
     – Это вы поищите себе лёжку воон подальше, там посвободнее.
      Силой Виктор с обидчиком не сладит, поэтому, уводя сестричек в лесную темень, обиженно хрюкнул:
      –  С нахалами чего разговаривать? Идём отсюда.
      И тут Русину стало неловко:
      – Что вы, что вы, ухожуу... Ложитесь девушки, раз здесь вам больше нравится!
     Понятно, теперь ему придётся искать и готовить себе берлогу заново. Костя встал и зашагал через заросли, направляясь в сторону «пьяного» кострища. Около углей ещё суетились три-четыре девицы. Одна из них, химик из Пензы Породина, – вылитая Ева Рутткаи из кинофильма «Кружка пива», – хитренько улыбнулась Русину и участливо спросила:
      –  Тебя выгнали оттуда?
      –  Откуда?
      –  Оттуда!
      Породина показала на кусты и слегка присела в беззвучном хохоте, подтверждая, что у неё не только химформулы на уме. Вскоре хихикали все, а Косте пришлось отшучиваться:
      –  Там комарики!
      –  А эти комарики водочку любят?
      Девки ещё больше засмеялись, а «Кружка пива» заюлила задком и неожиданно громко запела:
      – Сейчас непьющие студентки очень реедкиии,
         Они уж выывелиись давноо!...
     Подвыпившая Породина, продолжая напевать, отвернулась от Кости и, всё ещё раскачивая сочным крупиком, протиснулась в единственную лёгкую палатку, взятую всё же кем-то напрокат и теперь набитую народом. За Породиной, спасаясь от комаров, полезли в брезентовый крематорий другие девицы, а Костя, обречённый быть искусанным, заковылял по кустам дальше, ещё надеясь найти подходящее местечко. Воздух, вопреки ночному часу, всё больше теплел, сгущался от избытка влажности, и это удесятерило количество кровопийц, с яростью накинувшихся на бредущую потную жертву. Беспрестанно охлопывая себя, ночной искатель «спальной обители» в конце концов убедился в безнадёжности затеи и вернулся к одинокому, почти затухшему костру. Комаров сразу убавилось, когда подкинутый на тлеющие угли сырой хворост затрещал, подняв облако едкого дыма с золой, и Костя посочувствовал тем, кому уступил место под елью. Он вспомнил, что Зина прижимала к себе что-то объёмистое, «Наверное байковое, подготовленное к коллективному “совозлежанию”», – конфузливо мелькнула скоромная шуточка.
      В тот памятный вечер Русин оценил старания Новикова, как трогательную заботу комсорга о бедных девушках, не пожелавших тесниться скрюченными в душной палатке, но теперь дал этому случаю иное объяснение.      
     И ещё на подозрении одна заочница из ВЗПИ, некая Вера Хайлова – серенькой внешности, махровой по хамству, то бишь нрава строгого. Костин приятель Толик Белоглазов, уже успевший развестись, пытался с ней флиртовать, но был люто отважен с порога и бросил с досадой: «А ты ведь Хамлова!». С кем слюбезничала Хайлова – её величайшая тайна. Недавно заметно вздувшийся животик спал, словно иголкой проткнули, так что и эту особу дозволительно внести в блудной список. Грешить можно было бы наверное на многих, однако визуальные предпочтения следовало отдавать всё же наливным вишенкам упомянутой троицы, посему на них в первую очередь падало невольное подозрение по части внутриутробного рукоделия.
      Пока Костя предавался озадачивающим раздумьям, отец подхватил ведро, заспешил вниз к декантатору и выплеснул содержимое назад в отстой.
      – Мы ничего этого не видели! – решительно заявил он, когда вернулся. Мать и сын согласились. Больше с вёдрами к отстою не ходили, – что натаскали, оказалось достаточным.


                «СВОИ  ЛЮДИ»
      
      Русину не давала всё же покоя реплика, выпущенная на волю Радивилиной: «В Лозе, как в детском саду: девочки подговаривают не дружить с мальчикам, выбранными для битья. А главные наставники знаете кто? Догадайтесь уж сами...».
      Ненароком задумаешься над милыми забавами скучающих поселян: безвозбранно вносить «плохих мальчиков» в блудной список, откуда сложно варяжкам выбираться – нельзя же лишать душевной радости авантажное окружение! Сюжет – популярный в быту.
      Нет, Лика не могла за спиной опуститься до оговоров, – этой эксцентричной женщине Костя был небезразличен. Сейчас она замужем и говорят, семья собирается безотлагательно покинуть Лозу. Невольно приунывший от воспоминаний, всколыхнувших прошлое, Костя перебрал в памяти других сослуживцев, утомился, всуе продолжая напрягать мысли, пока природная ленца на воздаяния, вздохнув, привычно не прикрыла шляпкой его старания.
     Частичный ответ пришёл нежданно от преподавателя Бушлева из Баку, который, оказавшись в здешних краях, заглянул в Лозу, чтобы навестить своих прежних студентов. Русин случайно столкнулся с Бушлевым в центре Загорска, уже перед его отъездом. В ближайшей забегаловке они выпили, один – два стакана сока, другой, как говориться, кружку «белогривого пива с прицепом», после чего, стоя за столиком, повели доверительную беседу о превратностях быта. Первое, о чём преподаватель возбуждённо спросил, было:
      –  Костя, почему ты не конструктор?
      Вразумительно объяснить Русин не смог и уважаемый Бушлев, поморщившись, попридержал за рукав его путаную исповедь. Как в старые добрые времена, преподаватель приступил без перехода к знакомым поучениям, круто присаливая их полученной в Лозе информацией:
      –  Не трудись Костя, я уже в курсе всего и, как понял, ты здесь невезучий Иов. Мне искренне жаль, ведь мы же с Фёдором Марковичем знаем тебе другую цену!
      Фёдор Маркович Ярошевский – зав. кафедрой в АзПИ в Баку, филантроп и костин благожелатель. Относительно Иова, Русин выразил несогласие:
      – Простите, а кто это вам сказал, что я здесь, гхм, невезунчик? Я таковым себя не считаю!
      Бушлев отметает возражения. Побывав в гостях у шестидесятников, он оказался осведомлённым о Косте больше, чем тот о себе сам. С костиного лица схлынула краска, но в мыслях нет желания огорчать старого руководителя, поэтому старался сохранять в облике невозмутимость. Поражало воображение, с какой энергией уважаемый Бушлев до сих пор интересовался судьбами бывших питомцев! Русин для него – Костя, а других величал по полной форме с харизматичным восточным колоритом.
      С тоской пришлось Русину принять к сведению, что эти, уже государевы люди, стали задушевными патриархами правосудных сплетен. Пройдя естественный отбор, они заслужили право голоса в хоре москитов-переносчиков в застойных водоёмах от Лозы до Загорска. За примерами далеко не ходить, достаточно вернуться к извечно обиженному живописцу Рянцеву с амбициозными намётками знаменитого пейзажиста, но в глубине души не уверенного в себе. Посему, мольберт и краски студии Рянцев разменял на заводскую проходную, рассудив, что всё же лучше стать обычным инженером, чем не вполне известно каким художником. Несостоявшийся мэтр кисти отказался от журавля в небе, лишь на лице навсегда застыла кислая мина – немое свидетельство недовольства выбором. Слыть живописцем-любителем саднило его ранимую натуру, а пробиться в мир профессионального  искусства – куража не хватало. Куда проще и приятнее выискивать и отводить на ком-либо накипевшую досаду! Фонтанирующая спесь в паре с душевным разладом распустившего хвост павлина оказались сущим клондайком для отзывчивых управленцев общественным мнением. Сеяное лихо падало на благодатную почву, отчего, подпитанный пересудами маргинал ненавидел каждого, кто его чем-то раздражал, или в кого тыкала пальцем извека безгрешная молва. Доходило до неопрятных глумлений, выдаваемых походя, без боязни получить сдачи, пока Русин не отважился раз приподнять за ноги, чтобы выкинуть гнуса из окна второго этажа конференцзала филиала. Остановил его вмиг побледневший приятель – военпред Фисун, когда с криком «Костя, Костя, не смейте! Так дела не решаются!», подбежал и пресёк назревший самосуд. Затем, повернувшись к Рянцеву и стоявшему с ним рядом кроткому Куняеву, Фисун в доходчивой форме пояснил:
      –  Пошли вон от греха, хилые телом и духом!
      Те поспешно ретировались, после чего розовый цвет снова вернулся на лицо майора. Он с укоризной произнёс:
      – Я от вас не ожидал, Костя! Вы понимаете, чем сейчас рисковали? Возможно вы были на волосок от расстрельного приговора за такое говно!
      Немного помедлив, военпред заинтересованно спросил:
      –  Вероятно, у юродивого к вам претензии?
      – Не знаю, я за всё время здесь словом с ним не обмолвился.
      – Значит, кто-то очень рассудительный...
     И тут Фисун с оживлением отвлёкся:
      – Я, Костя, обратил внимание на выражение глаз этого... отпетого Дрянцева, с вашего позволения. Одним словом, сего типа против вас основательно раскачали, но не вздумайте уравнивать себя с ним и долбить дебилу рожу. Он всё равно не поймёт, а подъязычники может ждут того.
      – Ну их к шуту всех, Анатолий, я уже остыл. Ко всему, представляю, кто его подогревает.
      – Даа?? Дружеский совет: не поддавайтесь больше на опасные провокации. Оглянуться не успеете, как вас посадят просто так, ради безнаказанного порочного удовольствия.
      –  Вы так уверены?
      – Более чем! Сам проходил через подобное, однако, как видите, слава Богу, цел.
      Костя уже знал историю с Фисуном и не считал пример подходящим, тем не менее поблагодарил майора.
      В паре с Рянцевым – другой «свой человек», тиражирующий неопрятные слухи: звонарь-любитель, несчастный Смолдырев. В целом он не негодяй. Просто беспардонный горлопан, бесформенные «вирши» которого, лишённые смысловой аранжировки, добрые люди по сию пору навязывают невзыскательной толпе. Когда богемного «виршителя» ловили за руку, срам своих опусов он всегда зашторивал заготовкой: «Мнение толпы меня не волнует!». Отсутствие дарования Смолдырев восполнял антиквариатом истасканных выходок, отождествляя себя с великими,  невезучими поэтами прошлого, ушедшими из жизни рано. Придавая лицу побольше страданий, «мужчина» (любил он такое элегантное к себе обращение) драматично восклицал: «Мне двадцать семь, пора за пистолет!». Как тут не заколотиться сердцам поселковых обожателей, взвинченных его болью? Такие, пусть в небольшом числе, всегда рядом.
      Смолдырев и Рянцев жили в одном доме, дружили семьями и, бросив Лозе вызов, окунулись в отстойник прелюбодеяний. По будням глазам обывателей представлялась повторяющаяся картина: домой спешит, отпросившись со службы, жена Рянцева – в меру недурненькая собой особа. Следом за ней шествует с вальяжной демонстративностью пигмейчик Смолдырев, независимым поведением показывая всем: «Пересуды толпы меня не волнуют!». Через час пачкуны выходят из подъезда: Смолдырев – сам Цезарь: «Пришёл, увидел, победил!» С полминутным интервалом появляется кошечка Лида Рянцева. Она довольна. Виляя ягодичками, догоняет своего любовника и оба исчезают за проходной. Примечательно, что невзрачная жена Смолдырева не отставала от супруга по наставлению рогов. Со временем все они разводятся и, возненавидев друг друга, разбегаются из Лозы в разные стороны. Рянцев при этом прихватил с собой в родную Тулу славненькую Краснобаеву, жену комсорга Лозы – рослого красавца. В своём кругу живописец задавался: «Оон иммппотент, а яааа... паахха-кхха!» (может, пытался произнести слово «патент»?). Не верилось, что беспутному заике удасться удержать около себя Краснобаеву – яркую женщину, по-бабьи мерзко отомстившую за что-то супругу. Сам Краснобаев не опускался до обсуждения своих сексуальных ресурсов – «он был красив, но что ещё важнее – разумен».
     Несчастному Смолдыреву выпадет иная доля – духовитый несдержанный крикун погибнет в чуждом ему городишке Хотьково от передоза алкоголя. Покинутый всеми, вытравленный из Лозы своими же дружками-приятелями, он не смог перенести оскорбительной отбраковки. Непривычный к испытаниям, загрузившись выше нормы сорокаградусным зельем, встал нараспашку зимой в дверях вагона скорого Ростов – Москва. Добираясь домой, он упадёт в снег на улице Хотьково и добьёт себя крупозным воспалением лёгких.
       Незадолго до печального исхода, примерно месяца за полтора, Костя увидел Смолдырева в Москве в вагоне метро. «Мужчина» сидел напротив, так что оба встретились взглядами. Если бы Костя его не знал, то принял бы за деградированного бездомного, который благодушно ему улыбался. Костя не внял отпущенной благосклонности и отвёл взор. Смолдырев сошёл раньше, а проходя мимо, скупо обронил: «Прощай!».
      Можно порассуждать, что мол обязательно следовало остановить или хотя бы что-нибудь ответить, но в тот момент Русин промолчал.
                Бывшие дамы-соперницы вдвоём присутствовали при безлюдном захоронении умолкшего пасынка судьбы и тут, наверное, в чём-то уместна известная печальная песня на четверостишья Некрасова.

     Кончину Смолдыреву предсказала мать Кости, ещё когда поэт авантажно велел подогнать к подъезду нанятый самосвал, покидал в него гору постельного белья и книг, затем зычно крикнул снизу бывшей жене: «Я сам от тебя ухожу, шлюха драная! От всех вас лозовских сволочей ухожу, от всей вашей шоблы-...лы драной!».
      После столь гламурного выступления, мать сказала:
      – Всё, Смолдырев отправляется в небытие. Протянет от силы год, два.
      Сын удивился:
      –  Почему так думаешь, мам?
      – Не могу объяснить, так мне кажется. Слишком много кричал и демонстративно мочился под чужими окнами, что ли? На язык несдержан, а богохульство иногда может надоесть.
      –  Кому?
      Вера Петровна странно взглянула на сына и промолчала.
      Теперь Костя сожалел, что не обмолвился словом с растерявшим свои приоритеты Смолдыревым в вагоне подземки.



                ПРЕСТОЛОНАСЛЕДНИК ХРУЩЁВА. БРОЙЛЕРЫ

      В одно из воскресений, когда родители Кости были в Москве, к нему заглянул немного возбуждённый Боков. После обмена приветствиями и приглашения войти, приятель перво-наперво скинул с ног обувь и направился к самодельной штанге у окна, словно только ради неё зашёл. На штанге – шестьдесят килограммов, Боков судорожно вскинул вес над головой четыре раза(!) и поважничал:
      – Это я тебе без всяких тренировок.
      – Молодец! А теперь глянь сюда, что делают тренировки.
      Русин сбросил по блину, перенёс штангу на середину комнаты, подальше от телевизора, основательно затянул ремень брюк, взялся за середину грифа одной правой и, поднатужившись, выжал неустойчивый груз над головой. Потом так же медленно опустил на пол. Боков не ахнул, лишь предостерёг:
      –  Смотри, грыжу наживёшь.
      –  Не думаю, я пресс качаю.
      –  Сколько сам весишь?
      –  Сейчас – девяносто четыре.
      – У Тришина в очистных две двухпудовки. Сразу обе одной рукой, как он, поднять сможешь?
     Тришин – небольшого роста, толковый кряжистый паренёк, распределён из Одессы, сменил в Лозе Кондратюка, который ушёл на пенсию. Русин хмыкает носом:
      – Можно попробовать. И правой, и левой.
      Боков – недоверчиво:
      – Даже так? Может сходим, покажешь?
      – Не сейчас. Кстати, как твой дружок Витька Новиков поживает? Очки с плоскими стёклами для важности нацепил на нос...
      Пропуская замечание об очках, Боков произносит:
      – Хм, неплохо поживает, «жигули» купил, в Загорске квартиру ему дали...
      Костя вновь не удержался:
      – ...весёлый дом в ней открыл...
      – Ха-ха-ха... Ты чтоо, ему нельзя, скоро женится, да и глаза кругом! Он здесь, эта, только несколько раз эту суку, Крюкову...
      – ...и то застукали, а шумуу!
      – Не язви.
      – Не буду, ты же его друг!
      – В институте был.
      – Был? Скажи, что Витька в целом за человек, я никак не пойму?
      – Да нормальный мужик. Учился, как все...
      – То; бишь, на букву Х.
      – Хы-хы-хы, зато сейчас он хозяин Загорска, жёсткий...
      – Только не к себе, конечно.
      Боков якобы не слышит:
      – ...старается, ждёт, когда переведут в Москву и говорит, что через двадцать лет будет как Хрущёв.
      – Этому не бывать.
      Боков хмыкнул:
      – Ты, что ли не позволишь?
      Русин не реагирует на сарказм и продолжает:
      – Тогда его покровитель обязан сидеть выше Хруща.
      – Вообще, это просто однофамилец.
      – Ты хоть мне такого не говори, Жень! Всем известно, – «наверху» у него – влиятельная родня, но даже её возможности ограничены. Для самостийного же взлёта у Новикова за душой – ни куража, ни подвижничества, про интеллект уж умолчим.
      Боков глядит непонимающе:
      – Что это значит – подвижничество?
      – Если проще – сей муж на реальный поступок не способен! Только баб трахать, так то по рангу положено.
      –  Хм, тебе завидно?
      Русин не отвечает на колкость, а сказанное усиливает примером:
      –  Вспомни наш случай со Светозаровым.
      Этим сравнением сглаживаются шероховатости разговора. Чувствуется, что аллегория по сердцу Бокову, она вводит его в лёгкую краску и Боков смущается:
      –  Ладно, Костя, проехали.
      – Ты, Жень, за Витьку не обижайся, но Загорск – предел, жалованый ему свыше, а ведь и этого очень-очень немало!
      Потом, стараясь приглушить свою историческую неприязнь «к мужу сему», Русин изрекает наугад:
      – Хрен с ним, с твоим Новиковым. Ээ... мм... газировки холодной хочешь?
      Он открывает холодильник и Боков впервые улыбнулся:
      –  Лучше бы рюмашку, да у тебя не будет.
      Русин окажется прав: во времена «окаянных» перемен, что лавиной обрушатся на страну, Новикова беспардонно выволокут, словно пыльный мешок, за шиворот из тёпленького кресла и дадут пинка под зад с ускорением. Сверкая пятками, он, униженный, попробует на бегу охально прихватить под мышку непосильную себе госсобственность, как Паниковский гуся. Однако бывшему мэру в обнимку с Бахусом темпа не выдержать и старуха с косой нагонит раньше, чем закадычные друзья  добегут с ношей до угла.
      Боков обращается к Русину:
      – Да, забыл сказать, чего пришёл. Ты вчера, эта... короткий день был, да?
      –  Суббота же!
      – Ты можешь сказать, если кому там интересно будет, что я вчера помогал тебе огород поливать?
      О том, что поливать перестали, Костя промолчал. Ответил просто:
      –  Да ради Бога, а что стряслось?
      Боков поведал, как отправился вчера со строителем Калмыковым и шлифовщиком Кобытевым «на птицеферму купить по дешёвке бройлеров» – в общежитии его очередь готовить. Отбракованных птиц держали на поляне в десятках курятников. Поняв, что сторожей нет, оба его приятеля, выбрав по курятнику, коршунами ворвались в них и стали спешно запихивать в приготовленные мешки отчаянно закудахтавших бройлеров. Всё произошло стремительно. Приятели забросили мешки за спину и бегом направились к лесу, а растерявшийся от лихого набега Боков – за ними. Отойдя подальше в чащу, остановились. Итак, начало акции прошло гладко. Оставалось довести дело до завершения. Приятели Кобытев и Калмыков стали поочерёдно перехватывать шейки бройлеров двумя согнутыми пальцами, как клещами, и с размаху бить птицей о пенёк – обезглавленная тушка мечется на траве, рассеивая кровь, а голова отбрасывается. Всего набралось больше сорока тушек. Ими напихали оба мешка, завязали и один вручают Бокову со словами: «Понял теперь, как закупать бройлеров по дешёвке?» Боков отказался брать. «Ну ничего», – не обиделись ребята, – «нам больше достанется. А ты зря дёргаешься, там их сотни отбракованных. Большинство не успеют продать – передохнут».
      Боков всё ещё на взводе, Русин успокаивает его:
      – Лаадно, не нервничай, в случае чего – как договорились. Толика Кобытева остереги всё-таки. Парень отчаянный, но зря бравирует, на засаду нарвётся – сядет. Кстати, другой Толик, наш Белоглазов, – он наконец попал в аспирантуру, знаешь? В Москве теперь жить будет.
      – Знааю. Он, как проклятый, года два занимался...
    Русин шутит:
      –...даже жена сбежала. Дура же та, другая, Хайлова, когда его отогнала от себя.
      – Она всегда была дурой...
      – ...с завышенными сельхозамбициями.
      – Я мол не такая, жду не телеги, а трамвая и на рупь дороже...
      – ...как раз по её, если уж в рифму...
      Боков хихикнул и добавил мыльной водички:
      – А ты знаешь, эту Хайлову к следователю вызывали.
      – Тоже кур «закупала»?
      – Хе-хе, неет, там что-то похлеще, но вроде отпустили пока. Говорят, срочно увольняться собралась.
      Русин подчёркнуто расстраивается:
      – Как же это так? Неужели тоже в Красную Пахру?
      Боков смеётся:
      – Не знааю. Туда и Зубкова с вашего отдела накрахмалилась, после того как её со Светозаровым... хмм… Всех дрючек туда, жизнь с чистого листа начинать... 
      Когда приятель ушёл, Костя впал в сардоническую задумчивость. Значит, Хайловой интересовались? Зато Крюковых точно никуда не вызовут, – «крыша» понадёжнее будет. Пусть младенчики в отстое дозревают. А ведь их мамы со временем может и чьими-то примерными жёнами станут.
 

                ЭКСКУРСИЯ НА ВДНХ И ЕЁ ПОСЛЕДСТВИЯ

      На заводе организована экскурсия на ВДНХ и Русин попал в число участников культурного мероприятия. В эту субботу заводской автобус отвёз людей на выставку в семь утра, а возвращались экскурсанты в пятом часу, некоторые навеселе, но в пределах дозволенного. Часть их задержалась в Москве на воскресенье, так что в автобусе ехало обратно человек десять-пятнадцать. Среди них Глейзер и Долгополов с жёнами, Стоянов с сыном-подростком, кто-то ещё, а из отдела Карпова – сам Карпов и Русин. Начальник пристроился у окна, клевал носом, а подчинённый сидел по другую сторону прохода и поглядывал на часы – ему ещё надо бы успеть кое-куда. Перед Костей чинно восседали Георгий Георгиевич Стоянов с младшим сыном. Поведаем читателям немного о папаше. Инженер Стоянов раньше работал в Загорске на Оптико-механическом заводе, получил квартиру в Зелёном переулке, но после конфликтов с руководством перебрался в Лозу. На новом месте он заведовал электро-лабораторией, дело своё знал приблизительно, а нехватку познаний активно компенсировал приятельством с пока ещё директором Карповым. Дружба была небескорыстной для обоих, ибо тот и другой возводили в Загорске по кирпичному особняку, но руку на пульсе строительных работ держал энергичный Стоянов. Себе дом он построил конечно раньше и переехал туда жить, а ведомственную квартиру в Зелёном переулке к большому огорчению пришлось сдать. Дом Карпова оказался тоже почти сложенным под неусыпным Стояновым оком. Правда, у директора уже был приличный особняк с садом в Лозе, но и в Загорске не помешает (Александр Евдокимович готовил «хату» под дачу сыну-москвичу), поэтому дружба двух корефанов продолжалась неразлейвода. Рассказывали, что Стоянов открывал дверь кабинета директора ногой, разваливался на стуле и начинались тары-бары пустые амбары, бабки свечки зажигали, серы зайцы выбегали. Стоянов из тех, кто кумовство считал смыслом жизни, а чтобы не бывало осечек, у него на каждого дружбана имелся компромат в папочке. Папок было много, все они пронумерованными хранились в шкафу. Друзья заводятся ещё и для того, чтобы с ними ссориться! Стоянову периодически приходилось успокаивать дотошных скандалистов, при этом Георгий Георгиевич обычно говорил сыну обязательно в присутствии бывшего кореша: «А ну-ка Жора, сходи принеси-ка папочку под номером таким-то!». Жора папку приносил, её открывали и буйные головы остывали. По слухам, проплаченным налётчикам удалось провести у Стоянова обыск, но все папки в шкафу оказались пустышками – Георгий Георгиевич был не так уж прост! И вот теперь дружба с Карповым, и тоже не без личного интереса: Стоянов приступил к выколачиванию у Карпова вакантной на тот момент должности зама. Дом директору ещё не был достроен, поэтому Александр Евдокимович поначалу противился просьбе скромно, ссылался на Горком. Тогда Стоянов, используя связи, принёс Карпову из Горкома рекомендательную бумагу назначить его, сиречь Стоянова, на должность Зам. директора филиала. В ответ, взбешенный Карпов на глазах у Стоянова рвёт в клочки этот оригинальный документ. Естественно, дружба сразу врозь и оба, став противниками, пускают в ход тяжёлую артиллерию, каждый свою. Стоянов подключил загорскую прессу – в результате почти готовый дом у Карпова отобрали, как незаконный. В свою очередь Карпов направил свои гаубичные стволы на Стоянова, но снаряды прошли мимо цели, – дом Стоянова остался за махинатором, потому что его документы были оформлены юридически верно, хозяин в доме уже прописан и проживал с семьёй. Стоянов вновь подключает прессу, умело используются недовольства подчинённых, и Карпова снимают с поста директора.
      Теперь они вместе ехали в автобусе, – один дремал, а другой по-капитански смотрел вперёд. Вот и поворот на Лозу, увидев который, Стоянов заявляет водителю:
      – Вези дальше в Загорск!
      – Но у меня маршрут Лоза – Москва, Москва – Лоза. Я обязан...
      На это Стоянов – медным голосом трубит:
      – Ты обязан развезти всех сотрудников по домам! Мой дом в Загорске, так что вези без разговоров!
      Водитель проезжает поворот и продолжает движение по трассе уже в сторону Загорска. Все – ни слова. Только Карпов приподнял веки и с удивлением спрашивает:
      – А куда мы едем?
      Водитель ему:
      – В Загорск.
      – А почему не в Лозу?
      – А вот, мне приказано доставить их обоих домой, а то потом...
      Карпов водителю:
      – Ну, смотри, тебе за это влетит.
      Раз в Загорск, значит большущий крюк, потеря времени на переездах, итого в целом чуть ли не час. Все продолжают молчать, только Русин обращается к шофёру:
     – Поворачивайте назад в Лозу, не создавайте себе проблем.
     После этих слов, водитель, ощутив дополнительную поддержку, притёрся к краю шоссе и остановился. Стоянов на Костю не обращает внимания, он обрушивается на Карпова, а водитель добросовестно тянет время, решил дождаться, кто одолеет. Впрочем, сполна дуэли не получилось. Выступал больше один Стоянов, Карпов лишь изредка вставлял пару, другую неприличных фраз, но в основном вынужден был слушать бывшего дружбана, который, изрыгая громы и молнии, демонстрировал ему свою эрудицию в обидных выражениях:
      – ...Ты уж молчи, обоср... весь!
      Карпов что-то мычит в ответ тоже нехорошее, а Стоянов – взмах руки и вновь:
      –  Обоср... весь!
      Мычание Карпова, за ним опять взмах, прилюдное оглашение конфуза и так, пока внезапно Георгий Георгиевич не сорвал голос. На всё про всё ушло минут пятнадцать, водителю надоело слушать, он завёл двигатель и развернулся в Лозу.
      – Стой, стой! – издал сиплый вопль Стоянов.
      Автобус остановился, Стояновы покинули транспорт, при этом старший продолжал исторгать проклятия, но уже не столь динамично. Едва дверь за поддавшим бузотёром захлопнулась, как автобусный коллектив дружно взорвался хохотом, почти каждый спешил внести свою долю остроумия в общее ликование. Забыли, что минуту назад все смиренно сидели, потупив очи.
      В понедельник Русина вызвали в кадры, очень попросили изложить вкратце на бумаге автобусное происшествие, что он и выполнил. Начальник отдела кадров – невзрачная сварливая женщина, по фамилии Одинцова (Зенкова ограничили должностью начальника первого отдела) внимательно прочла, оживилась на концовке – «использовал обидные выражения», затем положила перед Русиным коллективный донос на Стоянова и сказала:
      – Распишитесь теперь вот здесь, ваша подпись осталась последней.
      Русин просмотрел «телегу», все краски конечно были сгущены, но больше поражали уже оперативно собранные подписи, – все, кроме его. У Кости невольно вырвалось:
      – И когда же «они» успели?
      Ещё только половина девятого, поэтому зав. кадрами пояснила:
      – Просто, сознательные люди принесли с утра это заявление.
      –  И даже Глейзер подписал?!
      Русин не раз видел обоих дружбанов – Глейзера и Стоянова, гуляющих по коридорам чуть не в обнимочку, так что поначалу удивился, однако изумления убавилось, когда память воскресила фривольный случай. Давно это было. Какой-то важный товарищ из Куйбышева искал Георгия Георгиевича, а попал в кабинет Глейзера во время производственного совещания. Вошедший, окинув всех деловитым оком, строго спросил:
      – Простите, кто Стоянов?
     Глейзер прекратил спор, радостно, не моргнув, ответил:
      – Еврей!
      Товарищ вскинул бровь, но промолчал. Когда дверь за ним захлопнулась, Глейзер брызнул сарказмом, нарочито щеголяя произношением:
      – А чем Стоянов лющче мине?
     Шутливый тон пришёлся по вкусу подчинённым. Все закатились в смехе, а Глейзер продолжил с наигранным акцентом:
      – Щто за смещюёчки? Щасть отрезание всем вам сделаю и знаете, кем станете? Тоже отступниками Стояновими!
      Стоянов был евреем, но в паспорте прописан: «болгарин». Он этим многих раздражал, однако злословить и кусать его сотрудники позволяли себе только за глаза.

     Сейчас Русин сидел перед Одинцовой. Она ждала, а Костя всё не подписывал. Наконец, зав. кадрами не выдерживает:
      – Вы же только что сами описали скандал и это теперь уже документ!
      – Всё так, но ведь в моём описании сказано, что и Карпов перебранивался.
      Карпов действительно редко, но крепко отвечал Стоянову, прежде чем ему в голову пришла благая идея: лучше помолчать и составить письменную кляузу. Одинцова выпаливает:
      – Так вы подпишите общее заявление или нет?
      – Конечно нет!
      – Почему?
      – Потому что Стоянову хотят впаять срок. Я к мокрому делу не готов.
      – Вы – дурак!
      Русина такое откровение официального лица потрясает. Пришлось встать:
      – Раз я дурак, значит мне по-дури дозволено многое. Вот сейчас скручу тебе шею, общипанная курица, и поминай, как звали!
      С этими словами он наклоняется над столом, их разделяющим, под взвизг Одинцовой хватает своё заявление об автобусном инциденте, рвёт, комкает его и выходит из кабинета, оставив кадровичку ни живой, ни мёртвой. Где-то хлопнули двери, но официального шума Одинцова после ухода Константина не подняла, – момент не подходящий. Только потом распускала слухи, что Русин и ненормальный, и бандит, и многое другое, уже привычное. С Костей отдельно разговаривал Карпов, требовал подписать донос, – не получилось. Ход «телеге» всё же был дан, однако теперь пасквиль направили уровнем ниже, в товарищеский суд. Накануне к Косте подкатил калачиком Стоянов и стал упрашивать, чтобы свидетель на суде не выступал против. Русин пообещал, сказав, что перебранка с Карповым была в общем-то взаимной, после экскурсии человек ну, выпил немного, возбуждён... Стоянов в страхе обрывает:
      – Нет, нет, что вы! Нельзя говорить, что я выпил, нельзяаа!
      – Хорошо, хорошо, не беспокойтесь. Просто скажу, что Георгий Георгиевич и Карпов были оба переутомлёны экскурсией и хотели побыстрее очутиться дома.
      Стоянов странно посмотрел на Костю и больше ничего не добавил.

     Наконец объявлен день товарищеского суда.
     Народу в бывшее КБ Радивилина (его службу переселили во вновь отстроенный корпус) подгребло с берёзовыми вениками под мышкой много, – всем им хотелось отпарить Стоянова и он собрался не подвести распухший и раскрасневшийся, как в сауне, коллектив.
     Председательствовал на суде Чеботаревский Владимир Андреевич, выходец из дворян, беспартийный, но сочувствующий (Глейзер, поскольку он свидетель, не мог вести процесс).
      Заседатели – слесарь Шпанкин, коммунист со стажем, и начальник первого отдела Зенков.
      В качестве истца – коммунист Карпов Александр Евдокимович, далее все по автобусному списку, кроме фамилии Русин.
     Ответчик – коммунист Стоянов Георгий Георгиевич. Начиная слушание дела, Чеботаревский обратился к Карпову и Стоянову – согласны ли оба с составом суда? Карпов – согласен, однако Стоянов заявил об отводе всей коллегии по ряду причин. Зал радостно напрягся, уже предвкушая утеху. Стоянов начал:
     – Заявляю об отводе кандидатуры в заседатели Шпанкина по той причине, что он голосовал против меня, когда Горком выступал в мою поддержку по вопросу снятия Карпова с поста директора.
     Непогрешимый Шпанкин твёрдо глядит на Стоянова, а тот уверенно продолжает:
     – Заявляю об отводе кандидатуры в заседатели Зенкова по той причине, что он в пьяном виде потерял на станции партийный билет, который до сих пор не найден.
      Все знали об этом, Зенков потупил очи, стараясь не смотреть в зал. Публика ждёт продолжения спектакля и самого сильного хода Стоянова, который, выдержав паузу, говорит:
     – Заявляю об отводе председателя товарищеского суда Чеботаревского...
     Неожиданно Георгий Георгиевич, приостановившись, поворачивается к Чеботаревскому с вопросом:
     –  Сказать почему, Андрей Владимирович?
     – Продолжайте, продолжайте, товарищ Стоянов, мы вас внимательно слушаем.
     – Нет, нет, Андрей Владимирович, я спрашиваю лично только вас – сказать?
     Чувствуя подвох, Чеботаревский нервно заёрзал на стуле, не зная, какую каверзу преподнесёт стоящий перед ним ответчик, и машинально продолжает твердить:
      – Скажите... не тяните... это ваше право...
     Стоянов уже зловеще:
      – Смоотрите, я сейчас скажууу!
     В зале нетерпение:
      – Говори, говори, не тяни кота за бархат!
      Однако Стоянов, нагнетая каждым словом, как помпой, напряжённость в атмосферу зала, и, видимо получая при этом немалое удовольствие, всё ещё медлит:
      – В последний раз спрашиваю, Андрей Владимирович! Сказать?
      Андрей Владимирович с неестественной полуулыбкой на устах смотрит на Стоянова, во взгляде тревога, однако он пока держится. Стоянов наконец с торжеством объявляет:
      – А Чеботаревскому объявляю отвод за то, что он прилюдно называл меня жидом...
     Последнее слово утонуло в буре хохота и Стоянов решил оправдаться:
      – ...хотя к этой нации я никакого отношения не имею!
      Взрыв восторга, рёв гнева слились воедино и потрясли старинные своды православного храма. Стоянов второй половиной фразы пустил на ходу под откос свой главный обличительный аргумент. Возмущённые Левитин и Жевелев надсаждаются в выкриках:
     – Это что же? Выходит, чтоо... что жид – нация, да?! Выходит...
     Стоянов нагло ревёт в их сторону:
     – Как входит, так и выходит! 
     – Ах ты своолочь!
     В отзвук на оскорбление, Стоянов отвешивает Жевелеву и Левитину шутовской поклон и добавляет перца:
      – Я ещё не сказал, как вы в командировочку в Австралию за, за чем-то ездили! Вот! Кто вас туда посылал, а? Подшипниковый завод? Кто сейчас может дальше границы уехать, а вас направили в командировку аж в саму Австралию, а? Кто и зачем?
      После таких откровенно рискованных заявлений, с разных сторон ещё активнее заревели глотки раздасадованных оппонентов. Только Левитин замолчал – нельзя слишком изводить себя при наличии диабета первого типа. За него стараются другие:
      – Ты ответишь за грязные намёки, продажная тварь! За наговоры на честных коммунистов...
      Следом – чьё-то ехидное:
      – А тебе что, Стоянов, тоже хочется в Австралию?
      И тому подобное с мест.
      Тем временем Чеботаревский, о котором временно забыли, старается придать лицу деловую невозмутимость и шепчется с Зенковым, потом поворачивается к Шпанкину и шушукается с ним. Совершив этот ритуал, Андрей Владимирович просит тишины и объявляет в гудящий зал:
      – Требования Стоянова об отводах отклоняются! Приступим...
      Далее зачитывается коллективное заявление истцов с ярким описанием автобусного скандала. После следуют выступления истцов в качестве свидетелей, за ними – просто желающих, затем стрелки переводят на Русина, вновь нажим на его партийную совесть, на непоследовательность. Особенно надрывалась хабалка из Ставрополья по фамилии Полякова. Её муж работал садовником, по совмещению – штатным осведомителем, отчего семейка дозволяла себе многое. Хабалка привычно пустилась в открытые оскорбления, стараясь раскачать Русина, заставить пойти на ответную реакцию, а там – покажем, как чужие промашки надо использовать. Её не останавливали и Костя испытывал болезненное чувство, когда хочется съездить распутной бабе по мясистой роже снятым ботинком, но обязан себя сдерживать. Он отвечал, как на допросе:
      – Все, кто ехал в автобусе, видели и слышали, что ругались Стоянов с Карповым, почему же камни летят только в Стоянова? Я свой не брошу, как хотите. Вообще, я сюда работать приехал, а не склочничать, так что оставьте меня в покое!
      Хабалка засмеялась нескладице. Она вошла в роль и говорила о Русине в третьем лице, словно о бычке на бойне:
      – Ему плюют в физиономию, а он, видите ли, камень не хочет бросить! Все честные люди не простили оскорблений, написали заявление, а этот христосик ручками закрылся, не трогайте его!
      Собравшиеся поддакивающе хмыкают и ошельмованный  Русин погружается в зазорные дрязги:
       – Это все честные люди закрылись ручками в автобусе, а сейчас я их вижу героями!
      Затем, Костя показывает Чеботаревскому на Полякову:
      – Андрей Владимирович, попрошу оградить меня от охальностей этого живородя;щего существа!
      Профанированная фраза вызывает бешеный хохот мужчин и возмущение женской половины публики, с мест летят ошмётки чудовищно знакомых фраз. Русин поворачивается к залу, – на кого ни взглянет, каждый спешно отводит глаза. Всё, хватит, насмешил толпу! Он садится опустошённым, из него вытрясли все амбиции и Русин безвольно пропускает над затылком развязные тирады и велеречивые угрозы, ещё швыряемые в его адрес. Наконец, основная людомасса, отстрелявшись, на него больше не наседает, но понятно, в Лозе теперь Косте будет проблематично работать. Пока он успокаивает себя: всё-таки сдвиги положительные есть – получил подмосковную прописку и квартиру. Наступил черед направлять стопы туда, куда стремился изначально, – в Москву, но только не как Шутенко. Варианты он сегодня же обдумает(!), а пока приходится слушать распалившегося предпрофкома Абрамова. Этот прохиндей перевёл стрелку снова на Стоянова. Абрамов кромсал жертву, трепал за хвост, рвал гриву, на что Стоянов ограничился репликой:
      – А ты грамотно излагаешь, видно, что в школе учишься. Не зря восемь лет за восьмой класс сдаёшь.
     Уязвлённый Абрамов утратил нить нападок, сразу стал оправдываться и заикаться:
      – Аааа яаа ввв ттехникум поступил уже!
      Кто-то на такое сообщение хлопнул пару раз в ладоши, другие подхватили почин, ударились в рукоплескания и загоготали. Выручая старого парт-единоверца, выступил самодостаточный Буйнов, – заслуженный семьянин, в прошлом – неудавшийся техник-технолог ГПЗ-4, зато в Лозе побывавший парторгом. Теперь он уже зам. главного инженера и не обидевший себя прихватизатор, самовольно занявший в посёлке краснокирпичный особняк, предназначенный для ясел. Буйнов с удовольствием вывалил на Стоянова грязи столько, сколько смог удержать в широких ладонях. Ответчик, слушая обличителя и понимая, что корабли горят, традиционно не остаётся в долгу, когда тот подустал:
      – Иди теперь передохни, там тебя девочка ждёт.
      Буйнов, перестав трепать языком, теряется:
      – Она у меня в школе!
      Все вновь радостно оживляются, а Стоянов поясняет:
      – Да не доченька твоя, а та, сорокалетняя девочка, из-за которой тебя жена из петли вытаскивала. Иди отдохни с ней на скамеечке, потом вернёшься, доскажешь людям про меня.
      Все знали амурную историю Буйнова с супругой нач. участка Мусатова, знали, как Буйнов, не вынеся от женщины позорной отставки, полез в петлю. С тех пор к нему прилипла кличка «висельник». Что произошло после реплики Стоянова, не поддаётся описанию, поскольку Буйнов всегда истерично отрицал «намеренно распространяемые слухи». Через несколько лет он, погрязнув в склоках, покинет бренный мир от перебора спиртного, та же участь постигнет Абрамова и об обоих в Лозе навсегда забудут. Однако, сегодня у этих пиратов производства достаточно влияния на судилище, чтобы совметно с мстительным Карповым, а также Левитиным, Жевелевым и рядом других породистых лошадок поставить Стоянову жирную чёрную метку, от которой тот не отмоется. После судилища Стоянов уволится из Лозы, лишится партбилета, правда посадить его заговорщикам не удасться. Сын Стоянова, Жора, острослов и душа коллектива, закончит Бауманский по специальности «ракетные двигатели», проработает восемнадцать лет на космодроме Байконура и выйдет на пенсию по инвалидности. Русин встретит его, спустя годы, в поликлинике посёлка Правда. Из-за прогрессирующего, внезапно нахлынувшего слабоумия, былую одухотворённость глаз Жоры сменит младенческое благодушие. На средства, оставленные покойными родителями от продажи дома, он построит в Зеленоградской досчатую дачу в виде крутобокого трёхпалубного корабля, к борту которого приколотит вывеску «КОВЧЕГ». Жора пустит в него жить бездомных алкоголиков, матерей-одиночек, а сам встанет за внушительный деревянный штурвал на капитанском мостике, чтобы вести ковчег в направлении Берега Спасения – кладбища, расположенного на окраине посёлка. Шутника-Жору, впавшего в детство, задушат на капитанском мостике взбунтовавшиеся бомжи, корабль-надежду сожгут – нельзя раздражать низы общества! Что-то произойдёт и с младшим братом, на этом трагичная история семьи Стояновых завершится.
      Что касается Карпова, то, как ни странно, Костя с ним помирится и его работа в отделе продолжится. Пройдут годы, когда Александру Евдокимовичу влиятельные люди напомнят вздорный скандал и найдутся объективные причины освободить Карпова от занимаемой должности начальника НИПЕРДОТа. Его переведут в службу, имеющей обтекаемое отношение к хозблокам, правда оклад оставят прежним с добрым пожеланием – живи, не тужи, дядя!


                ПРОПАЖА  СПЕЦПОДШИПНИКОВ
 
     Текущей зимой по Лозе прокатилась сногсшибательная новость: на сборочном участке, которым руководил Кутуков, из четырёх тщательно собранных выходных опор правительственного заказа бесследно исчезли две.
      – Кто взял, девчата? – вопит отчаянно Кутуков. – Верните, мне же тюрьма!
     После тщательной разборки, подозрение пало на новенькую – «блатную» из Саратовского ГПЗ. Налицо –  за;говор. Все понимают: раз не пойман за руку – не вор. Наверху дело замяли с условием, что Кутуков освобождает место, на которое претендуют люди более влиятельные. Юру перевели назад в Азербайджан, на Бакинский ГПЗ начальником ОТК. Квартиру в Лозе Юра сдал, в Баку получил другую. Всё было совершено быстро и вполне по-джентльменски. Перед отъездом Кутуков вдруг зашёл к Русиным попрощаться. Родителей не было и Юра попросил передать им привет. «Костя, особенно маме, я её очень уважаю», – сказал он в заключение и ушёл. Больше Русин никогда не видел Кутукова. Ярошенко рассказывал, что в Баку Юру неоднократно хотели без веских оснований снять с должности, а место продать, но он каждый раз заявлял: «Меня поставила Москва!». После этого следовал звонок из Москвы и от Кутукова, скрипя сердцем, отступались. На личном фронте дела обстояли хуже. Его корявая на лицо супруга по приезде немедля обзавелась любовником – в южном городе как же без любовника-армянина! Юра пробовал объясниться со жгучим брюнетом, но был бит и, оставив квартиру детям с женой и её любовником, ушёл к матери. Когда-то мать помогла ему устроить свой быт в Лозе, однако из Баку не выписалась. По слухам, в её азиатской халупе Юра Кутуков запил горькую и состарился в одиночестве  – там, где когда-то родился.
     После отъезда Юры, на должность начальника сборки поставили Данильбека Сергея Аветовича, однако он недолго этой честью пользовался. По «высшему повелению» перевели Сергея Аветовича сначала на осиротевшее после Кирилла Степановича место Главного инженера, а затем подняли планку до уровня Зам. директора филиала. К своему шефу Комарову, который едва тащился к пенсионному порогу, держась одной рукой за директорское кресло, другой за сердце, Сергей Аветович относился с философским снисхождением. Бывало, Комаров останавливался передохнуть и, глядя на стоящего у его кресла невозмутимого Сержа, говорил, подавляя одышку:
      – Знааю, знаю, – никак не можете дождаться, чтобы место моё занять!
     На что Данильбек с ледяным спокойствием отвечал:
      – Пакостничать не буду, так что тихо-мирно сидите на своём месте, но если мне его предложат, я не откажусь.
      Осталось обернуться назад и взглянуть, кого поставили вместо Данильбека начальником сборки, – этого элитного в понимании заводчан, завершающего производственного звена. Таким некто оказался небезызвестный Мелкумян, который, оправдывая своё назначение, энергично забегал по сборочному участку, балансируя полными касетами колец в руках, как прислужник-кинто по духану с блюдом.


                «ВСЕСИЛЬНАЯ  ПОСТУПЬ  КРИМИНАЛА»

      В Лозе назревали перемены – завод отпочковывался от филиала. Теперь он назывался Опытным заводом, директором в нём администрация ВНИППа назначила Дорохина, руководить филиалом оставили пока Комарова. Дорохин мечтал подмять под себя филиал, Комаров противился, а за спиной каждого стояли серьёзные люди. Пока шло перетягивание каната, на заводе творились интересные события. Дорохин, отчуждаясь, забрал с собой способных управленцев, сумев заинтересовать их заманчивыми предложениями. Он грамотно распределил круг обязанностей каждого, ребята знали своё дело и работали с большим подъёмом за хорошие премиальные. Дополнительно была создана подковёрная «чёрная касса», но тут уже отоваривались шуршащими банкнотами самые избранные товарищи и среди них – одна из главных производственных опор Дорохина, небезызвестный Володя Ложкин. Говорят, он вначале упирался, но не устоял от соблазна вмиг приобрести новенький «москвич» по внеочередному талону, приправленному пряно пахнущими «гознаками». Стопки купюр раздавались без расписок из рук в руки, с глазу на глаз. Всё шито-крыто и денежки извольте каждому рыльцу в его корыто – возьмите нас за рупь двадцать! Наряду с прочими избранниками добросовестно трудился и уже упомянутый Уганин, молодой специалист из Ростова. Это был высокорослый рыжий детина с мясистым, словно ошпаренным лицом. За шутками-прибаутками он в карман не лез, о себе любил повторять с ростовской шепелявостью:
      – Я – цювас [т.е. чуваш], я цювас, потомок гуннов. Когда-то мы Европе так зизни дали!
     Уганину уже предоставили квартиру и сейчас он после трудового дня устроил прощальную трапезу на кухне общежития. Соседу, греющему чайник, налил аж полный стакан бормотухи. Тот спрашивает:
      – А как же после Европы вы здесь-то, гунны, оказались?
     Уганин пропускает свой стакан за воротник и отвечает с юморком:
     –  Присли назад туда, откуда когда-то усли, ха-ха-хаа!
     Потом он тыкает вилкой в ломтик селёдки и вдруг заостряет внимание на подозрительном витом волоске. Реакция к своей второй половине – незамедлительная:
      – Эй, зена моя! Ты сто? Церез селёдку без станов прыгала?
      По жизни Уганин был удачливым конъюнктурщиком. Искусно расставляя акценты, он чётко выступал на партсобраниях, поддерживая Дорохина. В свою очередь, Дорохин не скупился на «подковёрные» премиальные ценному горлопану. Дошло до того, что недалёкая супруга Уганина, встретив раз подругу, – жену начальника полировки Якимовича, – решила поделиться с ней своей озабоченностью:
      – Знаешь, Валя, «мой» опять принёс и сунул мне в руку три тысячи, сказал – премия! 
      Валя не удивилась, – её муж приносил тоже, поэтому резонно возразила:
      – Так, он заработал, радуйся!
      – Да, но раньше премия бывала в двадцать-тридцать рублей, а сейчас?
      – Завод отделился, доходы выросли, вот и всё.
      Уганину объяснение мало устраивало. Она продолжила:
      – Главное, когда спрашиваю его: «Жора, откуда такие деньги?», он мне: «Бери, пока дают, и голову себе не мороць».   
      Ясно, не все конспираторы посвящали в свои мажорные дела жён. Теперь Валя Якимович тоже призадумалась: действительно, не могут премии сразу вырасти в сто раз! А не случится ли что потом? Вдруг придётся возвращать? Нет, возвращать точно не будем, перебьётесь! Тем не менее, неопределённость таила в себе пока ещё слепую опасность, а по посёлку уже кругами шли неряшливые слухи, как от брошенного в грязную лужу булыжника. Люди собирались вечерами «на хатах», где за бутылкой водки обсуждались «бонусные» вопросы. В принципе старались в основном те, кто больших денег не получал и считал себя незаслуженно обойдённым. Революции вершат недовольные! Брожение умов начинало приобретать зловещие черты, всё ближе подбираясь к ступеньке невозврата. Окончательно дело сдвинул с мёртвой точки руководитель филиала Комаров, – он многое знал и заявил в следственные органы о царящих на Опытном заводе финансовых нарушениях с подачи директора Дорохина. Вначале Комаров предложил Дорохину сделку: ты мол шепни друзьям в Горкоме, чтобы мне дали республиканскую пенсию, и я тихо уйду. Дорохин с презрением отказался и Комаров с душой принялся за дело. Заработало ОБХСС, началось поэтапное выявление личностей, подозреваемых во внушительных хищениях государственных средств, как следствие – поквартирные обыски некоторых. Перед тем как взять растратчиков под стражу, в клубе было проведено всеобщее партийно-производственное собрание завода и филиала. Русин присутствовал на этом «сходняке». В памяти осталось чувственное выступление со сцены клуба Ореха Мелкумяна, давно нашедшего себе достойное место в компании мошенников, стригущих купоны. Если с некоторых пор, благодаря лавине инноваций, себестоимость подшипников в Лозе резко упала, то этот факт нельзя было оставить без внимания прагматичным руководством. С чьего-то попустительства вдруг появилась негласная возможность вести с оборонными предприятиями засекреченные торги, в которых Мелкумян проявил себя в роли доверительного посредника. Однако, сколько бы верёвочке по известной присказке не виться... И вот теперь вместо высокомерного негодяя на клубную сцену выходит подчёркнуто неряшливый, пришибленный полубомж и, в стремлении разжалобить собрание, проникновенно плаксивым голосом выжимает слезу из аудитории:
     – Вчера ко мне пришли, пять человек, посадили нас с женой на табуретки, и стали проводить обыск. Переписали всё, что было у нас. Всю старую одежду, все кастрюли и тарелки...
     Мелкумян продолжал пересказывать подробности, оплакивая каждую чайную ложку, как безвозвратно утерянную крупицу счастья:
     – ...описали все блюдца и чашки, подаренные нам ножи и вилки. Ни сберкнижек, никаких денег и ювелирных изделий у нас с женой не нашли...
     Русин не выдерживает такой беспардонной гнусности и запальчиво выкрикивает с места:
     – А ты бы их в лес сводил, где вы с женой золото закапывали...
     Мелкумян словно не слышит. Весь зал удивлённо и неодобрительно повернулся в сторону низкого оговорщика, последовало перешёптывание, а Русин – инспиратор ухватистого навета, продолжает между тем:
     – ...два месяца назад ночью в лесу. Я ещё крикнул тебе...
     Президиум молчит, словно в рот воды набрал, но на сцену спешит работник сборки Криворучко и обрушивается на обвинителя уже на ходу:
      – А что сам Русин делал ночью в лесу, неплохо бы узнать?
     Он выдерживает небольшую паузу, прежде чем возобновить защиту начальника:
     – Я скажу вам: да ничего Русин не делал, потому что его там и не было. Это заведомые враньё и провокация, чтобы дискредитировать честного работника, каким является Мелкумян. Я с ним по работе пуд соли съел и заявляю всем присутствующим, что этот человек – робот. Он как робот трудится на благо производства сутками напролёт и, благодаря ему...
     Русин запальчиво перебивает:
      – Я сам видел, как они что-то закапывали в полночь...
      Криворучко встряхнул шевелюрой:
      – Ах, уже «что-то»? А кричал – золото, и это уже поклёп!
      С места раздаётся ещё один голос, Криворучке возражает молодой рабочий (к сожалению, его имя запамятано):
      – А я тож ентого Мелкумяна видел тохда ночью в лясу. Что он там с бабой своёйной делал (смех в зале), ня знаю, но я их обех видел с лопатами.
      Надо же! Лукавые возгласы с разных сторон:
      – А может Мелкумяны там кошку дохлую закапывали?
      – А ты-то что в лесу ночью сам делал, грибы искал?
      – Ну, я там...мм... гулял...
      Дальше говорить не дают, зал вскипает хохотом. Русин почувствовал, что спасён – лжесвидетельства уже не навесят.
      Костю вызывали в Загорск гэбэшники на беседу, посоветовали впредь помалкивать и вообще избегать опасных конфронтаций.
      Мелкумяна не посадили и из подозреваемых расхитителей государственных средств в особо крупных размерах перевели в свидетели. Говорят, его вытащил хорошо проплаченный адвокат, которому посодействовали озабоченные товарищи из Горкома и приведённые в движение стереотипные механизмы, управляемые незримыми операторами сверху. Когда работников прокуратуры отвозили из Лозы в Москву, один другому сказал в присутствии шофёра:
     – Повезло, что не пятилетку назад.
     – Да уж, в особо крупных, кое-кому вышки не миновать бы.
     Это относилось конечно не только к «шестидесятнику» Мелкумяну. Времена теперь смягчились, и в качестве наказания щуку выбросили в реку, то бишь прохиндея из Лозы переправили в Москву во ВНИПП на вроде неброскую должность Главного инженера. Вскоре они с женой, получив достойную квартиру, приобретут и благопристойную дачу, на которой, заработав заслуженную пенсию, будут отдыхать летними вечерами до конца дней своих. Вдвоём, поскольку подушка на животе не аист и деток не приносит.
     Пора вернуться к Лозе. Поговаривали, что первый секретарь загорского Горкома специально советовался с Новиковым относительно набирающего темпы брожения умов в посёлке, и последний заверил, что все рабочие на стороне Дорохина, так что Его Партийному Величеству можно спать спокойно.
      Ох, и подвёл же мэр Первого секретаря!   


       ЛИДА РАДИВИЛИНА ХОЧЕТ ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА КОСТЮ РУСИНА И ОН ГОТОВ ДОВЕРИТЬ СВОЮ  ЖИЗНЬ ТАКОЙ СЛАВНОЙ ДЕВУШКЕ

      Сегодня Костя вернулся из Москвы по обычаю с последним служебным, то есть в половине второго ночи, а утром, перед тем, как идти ему на службу, родители огорошили приятным сюрпризом – вчера в гостях побывали Клавдия Фёдоровна со своей хорошенькой дочерью. Пришли, со слов матери, не больше, не меньше, – свататься и просидели за чаем допоздна. Клавдия Фёдоровна выполнила обещание, данное в шутливой форме, и привела Лиду, – надо же кому-то первому предпринять шаги к решению важных жизненных вопросов! И случаются же накладки, что сына именно в это воскресенье не было в Лозе! Не дождавшись жениха, гости оставили адрес, по которому Лида проживает у бабушки в Одинцово, и на ближайшую субботу к шести часам Косте назначили свидание, если его прежние симпатии к этой девушке ещё не утрачены.
      Родительница после такого нежданного посещения завелась на неделю неумолкающими советами:
      – Встретишь, немедленно делай предложение, от тебя его ждут!
      – Что ты, мам, а вдруг не всё так просто, – надо же разобраться, повстречаться какое-то время.
      – Дурак, чего тут проще, – она за тобой  приехала, не тяни!
     Значит, Костя этой сладенькой благолепной пышечке по сей день всерьёз нравится, раз решилась приехать издалека за ним. Подобные подарки судьбы надо, не задумываясь, принимать! И Костя радостно погрузился в ожидание уже неизбежного финала безалаберной холостяцкой жизни, ибо вскоре им безраздельно займётся энергичная славная женщина. Такая бабёночка не каждому достаётся, ею можно лишь гордиться и дома и на людях!
      В назначенный срок ликующий, родившийся в сорочке жених приехал в Одинцово и, держа в одной руке торт, в другой – букет цветов, постучал в обитую дермантином дверь добротного деревянного дома. Счастливая Лида открыла ему, приняла подношения и подставила розовенькую щёчку, в которую жених с нескрываемым удовольствием чмокнул. Девушка ввела его в свою комнату, где за столом сидели двое интересных мужчин спортивного вида. Лида представила их гостю:
      – Знакомьтесь, Костя, это мои друзья. Я сегодня купила швейную машинку и мои друзья помогли привезти мне её домой.
      Костя поочередно представляется. Один из мужчин старше его на год-два, другой очень молод. Оба ответили широчайшими улыбками и крепкими спортивными рукопожатиями. Делать нечего, жених со всеми вместе сел за уже накрытый стол. Пока Лида, поставив торт «ночку» на блюдо, хлопотала с цветами, оба её друга продолжили прерванный диалог о сложных расчётах траекторий снарядов, которые они тут же чертили на каких-то клочках карандашами. При этом тот, что постарше, вежливо обратился к Косте:
     – Извините нас, вам непонятны наши каракули, но работа – наша жизнь и отвыкнуть непросто.
     На это гость отвечает:
     – Что вы, продолжайте, продолжайте, раз на работе времени не хватает.
     Лида смеётся и говорит, показывая на молодого:
     – Костя, между прочим, Марик тоже бакинец.
     Марик добродушно улыбается:
     – Я жил напротив Бульвара, а вы где?
     – А я – напротив пожарной команды.
     Русин действительно жил неподалёку, собравшиеся приняли ответ за шутку и надсаживают бока от хохота. Хорошо, что Костя не уточнил: «напротив венерического диспансера».
     Наконец, «старший» разлил ликёр по рюмкам и поднял тост за хозяйку швейной машинки. Все с удовольствием выпили, и Костя тоже пригубил. «Старший» смотрит на него с удивлением, что-то собирается сказать, но Лида опережает:
      – Наш Костя – редкий человек, он совершенно не пьёт!
      На это «старший» резюмирует:
      – Понятно, поэтому он торт принёс.
      И тут Костя неожиданно поясняет:
      – Лида просто не в курсе! Я раньше здорово выпивал, докатился до алкоголика, прежде чем мой безответственный ум, уже склонный к галлюцинациям, всё-таки сообразил, что скоро конец. Пришлось срочно лечиться от запоев, и теперь я перед вами в лучшем виде! Мне, Лида, ампулу подшили и Владимир Константинович об этом знает. Приедете – спросите, а ребятам могу показать шов за порогом прямо сейчас.
      Лида растерянно молчит, а Костя встаёт и направляется к двери, приглашая кавалеров. Никто не трогается с места, и тогда несостоявшийся жених закругляется с визитом:
      – Извините, Лида, пойду, – у вас на столе ликёр, боюсь не выдержу, ведь для меня это смерть!
      Русин прощально вскинул всем руку, вышел и прикрыл за собой дверь. Обходя окна, он услышал, как «старший» упрекал хозяйку швейной машинки:
      – Ты чего его пригласила?
      – Да я не приглашала, он сам припёрся.
      Выходит, псевдожених был использован в качестве стимулятора для придания толчка неуверенным кавалерам? Вне сомнения, для такой житейской процедуры многие средства хороши, а тюфяка-Русина стало быть сам Бог послал.
      На следующий день к Русиным вновь пришла в гости Клавдия Фёдоровна, на этот раз с самим Владимиром Константиновичем и с ворохом обид на Костю. Вначале показалось, что оба лидиных родителя совершенно не в курсе интрижек своей дочурки, поэтому Клавдия Фёдоровна выговаривает экс-жениху:
      – Костя, почему вы разыграли вчера Лидушу. Она нам звонила и у папы...–
      жест в сторону мужа,
       –...спрашивала, действительно ли вы алкоголик и лечитесь. Володя хохотал, а Лида заплакала, её так ещё никто не провёл.
      Экс-жених извинился и ему пришлось в общих чертах всё рассказать, на что Клавдия Фёдоровна неожиданно с родительской доверчивостью сообщила:
       – Вчера они оба сделали Лиде предложение. Сегодня Лида к нам приезжает, вы приходите и сделайте тоже ей предложение. Она ждёт его от вас, обязательно только на ваше согласится и это совершенно точно, правда Володя? Завтра отвезём вас в Москву и вы подадите заявление во Дворец бракосочетаний.
      – Угху, делай, Костя, как тебе моя царица велит. Остальное – дело техники, верно я говорю?
      Это Радивилин обращается уже к костиным родителям, – он не мыслит возражения и перешагивает ненужные этикеты. Родичи, будучи в растерянности от лавины событий и уважения к себе, сидели китайскими болванчиками, а сейчас дружно кивнули в согласии, однако Костя вежливо отказался:
      – Нет, Клавдия Фёдоровна, я не буду участвовать в этом благородном соревновании.
      – Да нет никакого соревнования, сделайте просто Лиде предложение, не стесняйтесь! Вы ей давно очень нравитесь, и нам подходите!
     В ответ Костя упрямо заладил своё:      
      – Спасибо конечно, Клавдия Фёдоровна, но предложения я вашей дочери делать не буду.
      Оскорблённый решительным отказом, бывший шеф гордо вскинул свою седую головку и обратился к жене:
      – Всё, Клава, пошли отсюда. Ещё шапку перед ними ломаем... Зачем ты, дура, вообще меня сюда потянула?
      Клавдия Фёдоровна последовала за мужем, но у двери остановилась и задала ещё один вопрос:
      – Раз вы, Костя, сами не хотите, посоветуйте, кого из них двух выбрать?
      – Марика, Клавдия Фёдоровна, конечно Марика. Он моложе и характер лучше.
      Через несколько месяцев Лида вышла замуж за Марика, который моложе её на пять лет и со временем стал от жены погуливать. Клавдия Фёдоровна пожалела, что послушалась экс-жениха.



                УЛЬТРАЗВУК  ВМЕСТО  ЭЛЕКТРОПОЛИРОВКИ
               
И сойдёшь ты в могилу герой                (Некрасов)

     В отделе особых изменений пока не наблюдалось, – всё шло заведённым распорядком, каждый занимался своей темой, а начальник больше сидел дома и подчинённым не докучал. Русин понимал, что такая благодать у всех на виду рано или поздно оборвётся, когда задумают заменить Карпова, а это уже не за горами. Поставят начальника помоложе, въедливого и завистливого, который кипучим укреплением трудовой дисциплины лишит сотрудников инициативы, а наработки, у кого какие были, практически сведёт на нет, заменив их бумажной отчётностью. Перспектива очень тревожила Русина, тем более, что после запрета Народецкого, Костя весь отдался поиску альтернативных решений и уже располагал определённым заделом. Пока же работа «конторы» шла в штатном режиме. С утра – оперативка, после которой Карпов поднимал якоря и отплывал отдыхать, а подчинённые разбредались по рабочим местам. Русин при этом, как повелось, направлялся в бокс на испытание своих эпатированных механизмов. Обязательно появлялся Северинов. Хотя отдел Карпова не подчинялся службе Главного технолога и юридически имел равные с ней полномочия, однако Анатолий Прокофьевич находил усладу стоять над душой на правах самонаречённого хозяина и бесконечно наблюдать скучный процесс доводки желобов, проверки, отбраковки колец и т. д. Не нравилось ему только, когда включался высокочастотный электронный генератор и барабанные перепонки начинали испытывать тягостный гнёт. Конечно, генератор обязан находится в изолированном от людей помещении, но такового не дали, поэтому Северинов недовольно встряхивал своей волнистой гривой и покидал бокс. Это ещё не всё. Начинались телефонные звонки – Северинов допрашивал «и;здаля», как идут дела. Создавалось впечатление, что в своём отделе у него работы нет и он заполнял служебное время чужими делами. По этому поводу Михлин высказался желчно:
      – Анатолию Прокофьевичу – любая работа, лишь бы не работа!
      В один из скучных пасмурных дней Главный технолог всё же уел Костю, прежде чем ретироваться из бокса:
      – В Америке исследователя, когда тот долго не даёт результата, выгоняют.
      Русин удивился:
      –  Откуда выгоняют, из Америки?
      Но тут же прекратил ёрничать и произнёс:
      –  Что вы, Анатолий Прокофьевич, я сам уйду!
      И покинул бокс, оставив Северинова наедине с его мерилом наказаний и чудаковато гудящей техникой. Идя в цех, Костя невольно сокрушался, что так быстро исчерпал себя, раз сам Главный технолог заявил об этом во всеуслышание. Мысль о своей технепригодности тяжело ворочалась в голове Русина. Неужели прав Михлин и костино место – киснуть «мюалимом», натаскивая местных гуманоидов-заочников? Такая картина приводила в уныние. Побродив по цехам минут двадцать, Русин вернулся в бокс, чтобы продолжить свои бесконечные, теряющие смысл изыски. Телефонный звонок заставил вздрогнуть, но к аппарату Костя не подошёл. Никто из присутствующих тоже не пожелал брать ресивера и развлекать Северинова. Аппарат, погудев недолго, замолчал, но требовательно зазвенел вновь. Михлин, вздохнув, взялся за трубку:
      – Да?... Извините, у нас тут шумят стенды... Хорошо, – вас Константин Константинович!
      Михалыч протянул трубку Косте и по официальному обращению стало ясно, что возможно звонит уже упомянутый на предыдущих страницах Данильбек, который теперь облачён в ризу Зам. директора Лозы. Звонит лично сам, секретарши наверное нет рядом:
      – Константин Костантинович?
      – Да, здравствуйте, Сергей Аветович!
     В ответ – ленивое:
      –  Здравствуйте, Костя. Раз вы на месте, я сейчас зайду.
     Очень остроумно. Михлин – настороженно:
      –  Что он сказал?
      –  Сейчас придёт. «Сам» лично придёт!
      Михайловский тут же поднялся:
      – Мне надо в цех...
      И вышел. Михлину уйти уже нельзя.
      Перед тем как приступить к дальнейшему пересказу событий, справедливости ради вернёмся к прежним страницам и с почтением добавим ещё строк доброму имени Зам. директора филиала ВНИПП, Данильбеку Сергею Аветовичу – личности неординарной и достойной более пристального внимания к себе, особенно когда стало известно, что Сергей Аветович является родственником важного кремлёвского сановника, устойчивого к кризисам власти.
      Разумеется, Сергей Аветович не задавался знатной роднёй, тщательно скрывал свой «ликвидный отрыв» от окружающих, используя его втихомолку. Со временем, он будет вытянут за поводок из заезженной чиновничьей колеи на торную дорогу удачливого управленца, снискавшего затем славу кабинетной знаменитости. Надобно отметить, что ошибок на своём карьерном поприще умница Данильбек не совершал, ибо понятия о принципах и справедливости у него были самые относительные и это вызывало уважение. Донимала одна подкупающая слабость: стремление походить поступками на самого; покойного Отца Народов – безусловно продуманный выбор для подражания. Как и Отец Народов, Сергей Аветович любил заставлять подневольную толпу ждать на коврике у порога салонной власти, что в сущности конечно возвеличивает руководителя в собственных глазах и поднимает рейтинг. Роднящее обоих лидеров дарование было подано Сергею Аветовичу свыше в утешение, поскольку в других сходствах с Великими наблюдалась сдержанная заминка. Тем не менее, такие мелочи не мешали орлиному взлёту Бека («сан» учреждён популяризаторами) – гению карьеристского натиска, лихо сорвавшего карт-бланш в скачках по головам предшественников. Всё-таки не зря Бека называли ещё «маленьким Бонапартом»: у полководца Наполеона начало блистательной карьеры – Тулон, у Сергея Аветовича – Лоза. Дальнейшая подвижка обоих – по титульной экспоненте: Великий Корсиканец опирался на блестящие боевые победы, Грейт-администратор – на теневой патронаж.
     Трудно отыскать в истории России более безбожный период, когда порядочность становится убыточной категорией, честность – прерогативой слабоумных, и достоинства человека, – не доносил, не подписывался на служебное устранение сослуживцев, не занимался очковтирательством, не пресмыкался перед вышестоящими, не использовал кумовства и не шагал по трупам, – требовали доработки.
     Сейчас у Именитого Администратора только начало послужного пути, длинного и долгого, пока расстояние и время не сольются в его жизни воедино.
     Прошло минут двадцать, прежде чем «Бек» с папироской между пальцам и лёгкой усмешкой, застывшей на фиалковых губах, возник у порога открытой двери. Ядовитый прищур с сеточкой морщинок вокруг тёмных глаз никак не мог сокрыть агрессивной напористости их обладателя под личиной внешней простоты, подпитываемой едким юморком прирождённого остроумца. Бек важно потянул носом:
     –  Крематорий у вас тут, ребята!
     – Вентиляции нет, Сергей Аветович, дверь держим нараспашку, если только электрики рядом не курят.
     Сергей Аветович засмеялся:
      –  Намёк ясен!
      Он загасил окурок, уронил его в урну и обнадёжил:
     – Ладно, что-нибудь придумаем. Показывай, Костя, что там у тебя?
     Зам. директора пришёл в бокс впервые и тут возможно не обошлось без участия Северинова, хотя оба они не выносили друг друга.
     Русин включил охлаждающую жидкость, затем электронный высокочастотный генератор, и наконец запустил «ультразвуковой» шпиндель с кольцом. После всего, осторожно (промахнуться нельзя!) подвёл к жёлобу абразивний круг и начал шлифовать. Сняв три сотки,  остановил систему. Бек просит:
      –  Оставь мне, Костя, включённым только генератор.
      Не обращая внимания на гул в ушах, Сергей Аветович приложил ладонь к словно намыленному концентратору, затем потрогал такое же «намыленное», благодаря микровибрациям, кольцо, и спрашивает по-привычке запросто:
      – Ультразвуком занимался раньше?
      – Нет, идею подсказал Чеботаревский. Я проконсультировался с Белянчиковым...
      – Ну, уж если сам Белянчиков «добро» дал...– язвит Данильбек и затем – поконкретнее:
      – Так в чём же смысл «идеи»?
      Ясно, Русина проверяют, и он не отказывает себе в удовольствии изъясниться чётко и полаконичнее:
      – Во время соточной осцилляции концентратора, гребешки на жёлобе срезаются. Правда, и жёлоб разбивается на ту же сотку.
      Русин снял кольцо, предложил Беку проверить в лупу чистоту, заранее уверенный, что там тринадцатый класс. Хозяин всматривается в окуляр и с удовлетворением отмечает наличие этого факта:
       – Чистота очень высокая, однако следы микронеровностей, к сожалению, волнистые.
      Потом тут же добавляет, словно оправдывается:
      –   Но это в принципе не очень страшно при такой...–
  Данильбек подчёркивает:
      –...«зеркальной» поверхности. Каким абразивом пользовался?
      –   Нортоновским.
      –  А почему скорость абразивного шпинделя такая низкая?
      –  Подогнал её к скорости осцилляции при частоте в 18000 герц.
     Сергей Аветович – задумчиво:
      – Поняаатно.
      Русин продолжает разъяснять:
      – При шестидесяти тысячах оборотов – никакого эффекта. Так что теперь это уже не шлифовка, а доводка! Овал, правда, на микрон портится.
      Данильбек тем временем крутит кольцо на столике микрокатора:
      – Да тут я вижу целых два микрона! И ведь надо затягивать гайкой каждое кольцо, как говорится, «до посинения», правда?
      – Приходится, а то гайка под действием ультразвука начинает свинчиваться.
      –   Не пойдёт, Костя. Красиво, но!... не рационально.
      Русин молчит и Данильбек вдруг ссылается на Радивилина:
      – Вот Радивилин пристроил к твоему магнитному патрону пермендюровый...
      –   У нас пермаллоевый, – неосторожно вставляет Костя.
      – Неважно, эти сплавы схожи по свойствам. Когда образец изготовят, в обмотку сердечника подадут обычный переменный ток с частотой в 50 герц  вместо 18000. Конечно, колебания где-то нуу... почти в четыреста раз реже будут, однако они ведь всё равно останутся! Гребешки и в этом случае начнут «слизываться», не правда ли? Ну, пусть не столь активно, быстро, что ли, зато взамен – простота, доступность и ничто не «свинчивается».
      «Слизываться» – стало нагульной терминологией многих. Русин понял, что Сергея Аветовича накоротке уже «подзаправили» по этому вопросу и теперь он рассматривает инженера сквозь призму своей стилистической эрудированности. Любил просвещённостью задаваться Хрущёв, вне сомнения и Данильбек гордится впечатлением, оставленным своей звучной риторикой, но очередное конструкторское недомыслие Радивилина взрывает Русина. Он не сдерживается:
      – Сергей Аветович! Пермаллой без резонансной раскачки будет менять размер лишь на доли микрона!
      Сказав это, Костя глядит в глаза Зам. директора, однако тот по-азиатски невозмутим:
      –  Продолжай, я слушаю.
      – Значит ровно на такую величину его полуволновый, стамиллиметровой длины сердечник меняет размер...
      –   У Радивилина – четвертьволновый.
      – ...значит на ещё меньшую величину, то есть на ничтожные доли микрона [Русин умышленно занизил цифру, хотя ненамного] сердечник меняет размер при подачи напряжения в обмотку, так что об эффективной осцилляции в сотку не может быть и речи!
      Данильбеку не нравится нравоучительный тон, он органически этого не переносит:
      – Не строй из себя слишком умного. Хорошо, ну и пусть на доли микрона. Ведь высота гребешков тоже доли микрона!
      – Сергей Аветович! Абразив столь мизерную осциляцию кольца элементарно не заметит.
      – Глупости! Просто, процесс продлится дольше. Я пока что ещё не тугодум и в механике разбираюсь. Ультразвук – не до конца продуманное решение.
      Пусть так, мысль наполнена содержанием. В дальнейшем Русин с вице-директором не спорит, а Данильбек, обозначив свою осведомлённость и важничая самооценкой, не скрывал личного торжества в обсуждаемом техническом вопросе – торжества эмансипированной посредственности на постаменте навязываемой правоты. Указав своё место Русину, Бек отвернулся и прошествовал к Михлину:
       – Ну, а как у вас, Аркадий Михайлович, дела? Близятся к завершению?
 
       Через короткое время задумка Радивилина привычно спланирует в брак, а Сергея Аветовича переведут в Москву. Спустя срок, последует длительная командировка по обмену опытом в Китай. Без семьи, которую он вновь увидит через пятилетку, – работа превыше всего!
       Спустя десятилетия своей целенаправленной блистательной карьеры, С. А. Данильбек завершит её в возрасте под девяносто лет в тоге вице-министра. Самолично пороха не выдумает, – невпотяг, – но память «Шанхайский Послушник» о себе оставит.


               ПЕРВАЯ ДЕВУШКА, СЕРЬЁЗНО ВОШЕДШАЯ В ЖИЗНЬ КОСТИ РУСИНА

               
Ведь были же мы счастливы с Тобою,
Любила я, и разве это мало?               
Разлука нам начертана судьбою,
Велит забыть, да сердце сил не дало.
               
      Вторая половина августа 1964-го. Сегодня Русин съездил на служебном во ВНИПП за абразивами, а возвращался электричкой уже с темнотой. Поезд отправлялся и Костя еле успел вскочить в последний вагон. Нельзя сказать, что салон был полон, но все места у окон оказались занятыми любителями подремать, так что пришлось пройтись по составу вперёд, поискать, где народа поменьше. Вот и четвёртый вагон. Дальше Русин вообще старался не ходить из-за мнительности своего характера, а основания были. Началось с того, что в апреле 1963-го где-то на Диком западе Штатов сошёл с рельс пассажирский состав и часть вагонов перевернулась. Газеты сообщали о восемнадцати погибших и баламут Никита не мог противостоять зову радости. Выступая на предмайских торжествах перед страной, он принялся, тяжело дыша и обливаясь потом, энергично хулить Америку. Его содержательная речь, подбадриваемая аплодисментами, звучала примерно так: «...У «них» там... эээ... в Америке поезд перевернулся... дааа. Погибло... эта... восемнадцать целых человек. В нашей социалистической... ми-мы-ми... стране этого... эээ... нет, потому что у нас катастроф не может быть... эээ... ми-мы-ми...» и дальше в том же духе – ми-мы-ми, а до Митрофана не добрался. Уже в первых числах мая после такого изысканного выступления, электричка, набитая людьми и шедшая в Загорск, на полном ходу въехала в болшевский состав у платформы Москва-3. Электросекции обычно десятивагонные. Первые три вагона загорской – почти в гармошку, у болшевской – та же картина с задними. Одна очевидица рассказывала: «Мы с семьёй были в седьмом вагоне [загорской, надо думать] и стояли в проходе, в толпе, готовились к выходу на Маленковской. Вдруг последовал жуткий удар и нас буквально вмяло в других стоящих, но всё обошлось, только у нашей девочки носом пошла кровь и она закричала, а так вроде все целы. Люди расклинили двери, мы выбрались на платформу и невольно побежали с другими пассажирами вперёд посмотреть, что случилось. Первые вагоны – смяты. Третий был целее и я увидела за выбитым стеклом, что сидений нет, их все сорвало вместе с людьми вперёд. Мы прошли ещё и в другом пустом окне было видно девушку с сумочкой на коленях. Почти оторванная голова этой девушки запрокинута за спинку сидения, на котором сидела, а кровь ещё била, после чего муж закрыл ребёнка, схватил меня и сказал: «Хватит!». Мы пошли назад, а я не могла себя сдержать, рыдала без слёз в каком-то истеричном припадке». Через несколько дней ещё катастрофа – на Курском. Родители Кости были тогда на Комсомольской площади и рассказали, что промчались с сиренами «скорые», отец насчитал двадцать шесть машин. Следующее столкновение – на однопутке под Новым Иерусалимом. Затем – жуткая катастрофа лоб в лоб заполненных народом электричек под Купавной. Затем, на двадцать второе июня, –  печальной дате нападения немцев, – катастрофа пассажирского экспресса под Курском. Злоумышленники сдвинули стрелку под серединой состава и часть вагонов на скорости в сто пятнадцать километров стала съезжать на другой путь и переворачиваться. Были и ещё катастрофы на железной дороге в Казахстане с огромными жертвами в такое хорошее, как хочется утверждать некоторым, время приблудной хрущёвской оттепели.
       Сейчас, спустя год после серии этих трагедий, впечатлительный Русин привычно дошёл до четвёртого вагона и присел на свободное место у окна. Через проход скучала белолицая девушка в зелёном плаще-болонье, меланхолично рассматривавшая через очки что-то в потёмках за стеклом. Эту блондинку Костя встречал и раньше в электричке, всякий раз отмечая, что юница исключительно хороша собой. Обычно всё оным и завершалось, а сегодня вдруг решил половеласничать, на удачу. В быту на уличное знакомство с очень интересной девушкой может отважиться не каждый. Кроме отмороженных глаз, нужна ещё смелость на преодоление ложного стыда из расхожей боязни замахиваться на то, что не по плечу, и тебя, серенького, обидно высмеют. Такое испытание больно бьёт по мужскому самолюбию, что в итоге подавляет созревшую дерзость и служит немалой преградой в сближении многих людей. Наверное в зрительной памяти юницы костин облик ранее примелькался и Русин это почувствовал, когда девушка, спрятав очки, глянула в его сторону. Никакого воодушевления не отразилось в больших светлоголубых глазах. Лишь досада, вызванная излишним вниманием к её особе в столь поздний час.
      Костя поспешил отвести взор, а девушка встала и грациозно, словно лебёдушка, направилась в другой вагон. Выждав секунд десять, Русин поднялся и продолжил движение по проходу, однако в другом вагоне девушки не оказалось. Недолго размышляя, молодой человек отправился дальше по составу, пока не увидел блондинку. Она сидела спиной к нему у переднего выхода и Русин остановился на противоположной площадке, решив дождаться, когда девушка будет сходить. Это произошло на платформе 55-й километр. Блондинка вышла – Костя тоже. В свете фонарных ламп он некоторое время наблюдал, как девушка шла рядом с каким-то косолапящим мужчиной и разговаривала с ним. Сбоку тяжко вздохнула, расслабив тормоза, электричка, после чего присвистнула и тронулась, гулко набирая скорость в направление Загорска, а Костя, оставшись на бетонной платформе, продолжал лунатично брести за парой в ожидании неизвестно чего. «Ладно», – думает блудный искатель приключений, – «не привыкать. Коли сошёл, прогуляюсь за обоими, узнаю хотя бы, где красавица живёт, – там будет видно». Везение улыбнулось Косте раньше, – у конца платформы девушка рассталась с мужчиной. Он продолжил путь по тропинке вдоль железнодорожного полотна, а юница бодро зашагала направо в перелесок, за которым через овраг находилось большое село Репихово, – местность эта была Русину знакома по его дальним велосипедным разъездам. Вокруг – никого. Костя с облегчением перевёл дух, взмахнул крылышками и «зашустрил» за девушкой, благодаря пров;денье, что не будет свидетелей позора, когда ухажёра развернут назад. Зря беспокоился, – последнее случится нескоро, только через два года под заливистый хохоток пересмешников и в раскладах, более уродливых, чем сейчас можно было бы представить. Это будет воздаяние за шалость, когда Косте доходчиво втолкуют, что репку облюбовал на чужой грядке. «Да и репка-то с червоточинкой», – обрадует оракулством мать Кости, увидев девушку. – «Все соки в ботву и цветочки ушли. Да к тому ж близорукая!». Посчитав, что сказанного мало, родимая ещё плеснёт в душу яда: «И дети у вас пойдут белёсыми, болезненными, близорукими – фу!». За месяц до маминого вещания, перешагнувшего приличия, своенравной фортуне угодно будет погрузить Костю с девушкой в терпкий омут глубокого и тяжёлого чувства, измотавшего обоих и, как потом выяснится, все дальнейшие годы жизни саднившего душу его несчастной пассии. Влюблённых разлучат волею людей практичных, посчитавших, что мирская разница между ними слишком осязаема. «Каждому – своё!» – гласит циничная мудрость, и извольте ей подчиняться ради своего же блага. Но если бы была возможность заранее заглянуть в будущее, соответствующее, как иные утверждают, «сану» каждого и присыпанное сверху ванильным сахарком, то Костя с девушкой всё равно не отказались бы от горького короткого счастья, которое выпало на их долю и мучительным обручем стягивало обоих всё отпущенное судьбою время. Это будет чудесное время и сейчас Костю, как мотылька в огонь, толкает к нему безрассудная молодость.
      На выходе из леска Костя настиг девушку. Она оказалась высокой, почти вровень с ним. Ухажёр пошёл рядом и весело бросил на ходу:
       – Вижу, нам по пути?
       Юница не испугалась, только спросила в свою очередь:
      – А вы где живёте?
      Костя неопределённо махнул рукой:
      – Там.
      – А там деревня.
      – А я – дальше.
      – А дальше лес.
      Русин отшучивается:
      – А я – за лесом.
      Наступило молчание, которое требовалось прервать:
      – Вы каждый раз так поздно возвращаетесь?
      – Через день. Я работаю в ресторане Москва...
      Девушка спохватывается и тут же поясняет:
      – ...но не официанткой.
      Костя набирается смелости познакомиться ближе:
      – Извините, а вы не скажите, как вас зовут? Вроде бы неудобно обращаться безлико.
      – Надя.
      – А меня Костя. Очень приятно было познакомиться.
        Вновь обоюдное молчание. Ясно, костина спутница не голубых кровей и это добавляет уверенности. Теперь можно нести любую чушь, главное – безостановочно. Смущает немного имя девушки, ибо начиная с бедной Нади из Александрова, оно стало для Русина несчастливым. Даже Славка Киселёв, с которым иной раз он делился, по-своему высказался после одного из конфузов: «Если знакомишься и услышишь имя «Надя», знай – не твоя сучонка. Сразу с неё соскакивай, ха-ха-ха!». Поняв, что сболтнул лишнее, он примолвил: «Прости, я пошутил». Однако, прочь суеверие! Сейчас Костя не намерен расставаться с такой славной девушкой и продолжает по инерции молоть вздор:
         – Вы, Надя, ехали в первом вагоне, а не боитесь?
         – Чего?
         –  Как чего, аварии!
         Надя восприняла костину околесицу вполне серьёзно и ответила:
      – Мне мама тоже всегда говорит: «Дочка, садись в середину состава и я буду спокойна за тебя». Вообще, у меня мама очень верующая и однажды её молитва всех нас спасла.
      Костю это заинтересовало, однако узнать о чудесном спасении не успел. Оба уже, перейдя стремительный ручей, миновали середину оврага и подошли к его противоположному склону, на вершине которого стояли большие избы. Ближайшей была надина.
      – Ну, вон на горе мой дом. А вам ещё идти по оврагу дальше.
      – Надя, не скрою, вы славная девушка и мне очень понравились. Можно ли мне завтра с вами увидеться?
      Надя не возражает:
      – Хорошо, а где?
      – Да вот на этом же самом месте, часиков в шесть.
      – Ой, только не здесь. Лучше там, наверху.
       Девушка показала рукой назад, на край обрыва, с которого они спустились в овраг. 
      – Договорились. Я завтра буду там ровно в шесть часов. Так вы точно придёте?
      – Приду, я же обещала!
      Костя решается проводить девушку до калитки и осторожно берёт её под руку, но Наде это не нравится. Она высвобождает руку и произносит:
      – Не надо, не провожайте, дальше я сама.
      Поклонник с неудовольствием подчиняется, говорит обычное:
      – Ну, тогда до свидания, до завтра!
      – До свидания!
      Надя заспешила в гору. «Не терпится», – скользнула шальная мысль. Косте бы тоже не мешало, но как можно подальше, у леса. Совестно признаться, однако пройдёт короткое время и он с девушкой уже мало в чём будут конфузиться друг перед другом.
      На следующий день одержимый воздыхатель уже стоял в оговорённый срок на горке. Надя не появилась. Костя простоял час, пропустив несколько кафтанных процессий с электричек и обратно. Давно понятно, что ждать уже бессмысленно, но он всё ещё стоит.
      На другой вечер Русин специально встречает Надю в электричке, когда она возвращалась с работы. Народу мало, настойчивый ухажёр сел через купе напротив и стал ловить взгляд девушки, а она его старательно отводила. Наконец не выдержала, уставилась на Костю, потом устало прикрыла веки и отвернулась. «Неет», – решает назойливый поклонник, – «ты так просто от меня не отвяжешься!».  Он поднялся, подошёл и сел рядом. 
       – Здравствуйте, Надя!
       – Ой, здравствуйте, я вас не заметила. Как вы здесь оказались?
       Надо сказать, что девушка пока ни разу не назвала Костю по имени. На её глупый вопрос он отвечает прямолинейно:
       – Я надеялся найти вас и прошёлся по вагонам. Надя, вы мне очень, очень нравитесь и я прошу: давайте встречаться!
       Решил, если скажет «нет», – настаивать больше не будет, встанет и уйдёт. В ответ услышал уклончивое:
       – А разве мы с вами не встречаемся? Мы уже встречаемся.
       То ли сарказм, то ли наивность, но Русин приободряется:
       – Тогда провожу вас до дома.
       – Хорошо.
       Сказано просто и кратко. Когда оба вышли из вагона на платформу, осмелевший кавалер уже берёт Надю под руку. Она не препятствует. Костя по дороге напоминает ей:
       – Надя, в последнюю встречу вы не договорили, как вашу семью спасла мамина молитва.
       –  Ой, сейчас не буду, давайте в следующий раз.
       Значит у Кости есть надежда, что ещё увидятся? Просто прелесть! Девушка часто ойкает, а Русин, как бакинец, к такому междометию не слишком привык. Интересно, какого она возраста? На вид ей восемнадцать-девятнадцать. Молодой человек отваживается спросить:
       – Надя, а сколько вам лет?
       - Двадцать один. Недавно исполнилось, восьмого июля.
       – А мне – двадцать пять. Тоже недавно исполнилось.
      – Ой, как интересно!
      Живя на севере, Русин посвежел и теперь уже смело убавлял себе при знакомствах годика три. Девушка его возрастом удовлетворена, а он – её годами: ровно семь лет разницы – как чудесно! Они уже поднимаются по склону – Надя теперь впереди, Костя старается не отставать. Вот и реечный забор с калиткой, дальше – бревенчатый дом. Костя прощается:
      – Значит, завтра в шесть, у калитки?
      Надя чуточку мнётся и соглашается.
      На другой вечер девушка вышла на свидание. Её ухажёра с любопытством рассматривали с крылечка двое крупных подростков, как оказалось, племянники. Надя пояснила:
      – Нас у мамы пятеро, но все намного старше – я самая маленькая.
      Русин от души рассмеялся, а девушка обиделась:
      – А чего вы смеётесь? Брату моему сорок два, старшей сестре – сорок...
      – Смеюсь, ибо вы далеко не маленькая.
      – Аа, поэтому?
      Теперь и Надя засмеялась, потом с интересом спросила:
      – Куда же мы пойдём?
      – Куда хотите! Можем и в Загорск съездить, в кино.
      Девушка не против. Теперь оба идут по склону вниз, но под руку себя взять юница позволила, только когда миновали овраг.
      – Вся деревня сейчас к окнам прилипла, – объяснила Надя, – вот разговоры пойдут!
      – Ну и что? На каждый роток не накинешь платок.
      – Это вам легко рассуждать, побыли да уехали. А мы здесь все на виду. В моём возрасте здесь почти все уже замужем и по двойне имеют, а я переросла дурёхой.
      При её-то внешности! Русин осмелился пошутить:
      – А вы, Надя, не расстраивайтесь. И вы выйдете замуж, и у вас будут дети.
      На это девушка ничего не ответила и остаток пути до станции прошли молча.
      – Надо бы перейти, взять билеты – скромно произнесла она.
      Кассы были на противоположной платформе, но Костя успокаивает:
      – Всё в порядке, уже взял в оба конца.
      Надя с удивлением рассматривает сметливого кавалера:
      – Дааа? Вы предусмотрительны.
      – Стараюсь, Надя.
      Через пятнадцать минут подошла секция, молодая пара вошла и оба уселись на свободную скамейку, чуточку прижавшись друг к другу. Надя не отодвинулась. В вагоне Костя прекращает игру в молчанку, несёт всякую дребедень, но девушка останавливает его вопросом, наконец назвав по имени:
      – Константин, а где вы служите?
      Русин  обижается:
      – Надя, почему так официально? Просто – Костя!
      Губы девушки тронула милая улыбка, добавившая прелести лицу:
      – Хорошо – Костя.
      – Я работаю за Загорском в посёлке Лоза, конструктором. Там же и живу – у меня квартира. Холост.
      Вскоре пара уже спускалась с загорского железнодорожного моста, перекинутого через пути. На привокзальной площади Костя замечает лозовский служебный автобус, который там почему-то оказался не в своё время. Пользуясь случаем, молодой человек решает добраться до центра, поэтому, не мешкая, подхватывает девушку под руку, подводит к автобусу, оба входят в него и садятся на переднее сидение. Подсели ещё люди из Лозы, водитель Лёха оглядывает салон, спрашивает в темноту: «Ну, все, что ли?», после этого захлопывает дверь и трогается. Надя заметно нервничает, находит ладонь своего кавалера и с силой сжимает её своей.
      – Лёша, остановишь в центре? – просит Костя водителя.
      – Угу.
      Девушка продолжает судорожно сжимать костину ладонь и расслабилась лишь после того, как вышли из автобуса. Возможно ей показалась, что Костя, шельмец, обманом собрался отвезти её в Лозу со злым умыслом, и только теперь в Згорске у кинотеатра успокоилась. Билеты взяли на бытовой колхозный фильм, стереотипное название которого было из таких, что не удерживаются долго в памяти, а сюжет рассчитан на невзыскательный вкус звеньевых и доярок. Наде «кино» понравилось, на протяжении сеанса она бурно переживала события на экране и захлопала в ладоши, когда героиня фильма с блеском выиграла соцсоревнование. Зрители не удивлялись её эмоциям, – многие реагировали аналогично на розовую водицу, в которой плескались киногерои. Быстро летит время. Костя и Надя снова в электричке, затем галантный кавалер проводил девушку в темноте до дома и у калитки хотел приобнять, но она увернулась и предупредила, что расстанется, если он ещё это себе позволит.
      Следующая встреча состоялась в Москве. Русин подождал девушку у ресторана, когда она освободится, после чего отправились гулять по Горького. Надя, поколебавшись, вдруг вытащила и надела очки и сообщила:
      – Сегодня ночую у сестры, у средней. Это она устроила меня работать в ресторан. Она старше меня на шестнадцать лет, всё время следит за мной, боится сглазить.
      На слабое зрение девушки кавалер почему-то не удивился, а на содержательную фразу ответил шалостью:
      – Какой кошмар! Но куда нам всё-таки деть литературу?
      В руке у Кости два справочника, которые он необдуманно взял во внипповской техничке и теперь без портфеля не знал, куда их девать. С утра было солнечно и тепло, поэтому приехал без верхней одежды. Вечер выдался прохладным, заморосило, девушка в плаще, и вдруг она предлагает:
      – Давайте мне ваши книги.
      Костя протягивает, его спутница их берёт и какое-то время колеблется. Кавалер весёлым голосом подбадривает девушку:
     – Остаётся временно спрятать литературу под плащём.
     Надя помедлила ещё секунду, после чего решительно запихивает книжки под плащ. Русина такой поступок спутницы привёл в восторг и он не удержался, чтобы не сказать:
      – Теперь мы с вами, Надя, если взглянуть со стороны, полноценная семейная пара.
      Надя виновато улыбнулась. Поразительно, она восприняла костины слова позитивно и сама взяла его под руку. Гуляя, свернули в Столешников, дошли до Цветного Бульвара и на троллейбусной остановке встретили цветущую женщину в годах, которая растерянно уставилась на надин живот. Надя смутилась, стыдливо вытащила книги и, передавая их кавалеру, сказала:
      –  Познакомься, Костя, это моя сестра Рая.
      Получилось так, что Надя первой перешла на «ты». Рая, игнорирует провожатого, потащила сестру за руку к остановившемуся троллейбусу, приговаривая:
      – Скорее, сейчас уйдёт!
      – Я не поеду, Рая, мне домой надо.
      Рая сверкнула очами:
      – Уже придумала? Ну, как знаешь!
      Она вскочила на подножку, створки двери с неприятным скрипом сошлись и сестра уехала одна. В дальнейшем оба шли до Дзержинки молча. Путь немалый, Надя была сумрачнее тучи и Костя не лез в душу с разговорами. На Ярославском у касс, Надя сказала;
      – У меня «единый», а вообще сейчас поздно, не проверяют.
     Однако, Костя взял билет до Загорска – нельзя ронять себя в глазах девушки. До надиного дома добрались без происшествий, если не считать приставшего к ним на платформе пьяного. Он шёл за парой по пятам и орал:
      – Дай рупь, раз с нашей бабой гуляшь! Слышь, ты?
      В другой обстановке можно бы и в морду, но сейчас пришлось откупиться, чтобы отстал. Надя на костин щедрый демарш никак не отреагировала. Оба в молчании перешли овраг, поднялись в гору и подошли к калитке. Мать сегодня дочь не ждала и окна дома темны. Надя не в духе. Русин собрался было скромно распрощаться до завтра, однако девушка на этот раз ухватила его за руку и с предыханием произнесла:
      – Костя, ты говорил, что я тебе очень нравлюсь. Если это правда, скажи это мне ещё раз сейчас!
      – Ты мне очень нравишься, Надя, но ты не хотела, когда я с тобой...
      – А сейчас я хочу! Повтори, повтори мне ещё раз, что нравлюсь...
      – Сказать этого мало. Я в тебя по уши влюблён, Надя!
      После такого трогательного откровения, Костя обнимает девушку, губы их сливаются и вдруг оба задохнулись в яростных безумных поцелуях. Потом ещё раз, и ещё раз двадцать, тридцать, сорок наверное. Костя чувствует, что губы съедены, кровоточат. У Нади – то же самое, а они всё целуются и целуются. В голове Русина почему-то мелькнуло отступническое: а не зря ли сестричка присматривала за младшенькой, заподозрив в девочке рано пробуждающийся интерес к жизни? Наверное этот застоявшийся в подростковом возрасте интерес давал себя знать девичьими томлениями, с годами сопровождаясь вполне объяснимым внутренним раскрепощением и, как теперь выясняется, перешедшим в жажду любви. Правдоподобно предположить, что все этапы были полной мерой испытаны самой Раей, на чём она скорее всего обожглась и сестру собралась уберечь от по-кошачьи подкрадывающихся соблазнов. Однако, каковой бы не была подоплёка бурного пробуждения надиных чувств, Костя счастлив, что сейчас они вызваны им, и он продолжает целовать девушку бесконечно. Наконец, Надя отрывает свои губы и, радостно вскрикнув, запрыгала как резвая козочка:
      – Ой, как всё здорово! Поверишь ли, я ещё ни разу не целовалась с мальчишками!
      Костя с этим конечно же соглашается. Книжки брошены на сырую траву – шут с ними, надин плащ и его пиджак распахнуты, возбуждённые молодые снова прильнули друг к другу настолько плотно, насколько уже сблизились их чувства, подогреваемые жаром, исходящим от разгорячённых тел. Обоюдное блаженство готово застыть в своей вечности, но Русин понимает, что пора расставаться, – он рискует пропустить последнюю загорскую. И тут Надя категорично заявляет:
      – Не отпускаю тебя в такую темень, я уже боюсь за тебя. Переночуешь у нас на раскладушке, завтра подниму тебя рано и поедешь.
      Она втянула кавалера во двор и сказала:
       – Иди пока за сарай, а я за угол дома и... не подглядывай...
      Надя застенчиво хихикнула и убежала.
      Минут через десять оба вошли в застеклённую веранду, после чего Надя зажгла свет и постучала в обитую дермантином дверь. Открыли не сразу. Пока ждали, Надя строго предупреждает:
      – Я с мамой договорюсь, а ты смотри мне, не убеги в лес. А ну, снимай-ка пиджак, отдай его мне. И книжки тоже просушить надо.
      Русин повиновался беспрекословно и снял пиджак. В этот момент дермантиновая дверь приоткрылась, пахнуло деревенским теплом и Надя шмыгнула в щель. Договариваться. Как она себе это представляет с такими-то губами? Через минуты три дверь вновь открылась и Косте предложили войти в просторную горницу. Слева стоял стол, рядом – холодильник, несколько стульев и ещё одна дверь – во внутренние «покои».
      – С мамой сейчас знакомить не буду, она спала и в ночной рубашке. Ты поешь пока.
      Из холодильника извлечены бутерброды с ресторанной осетринкой, масло.
     – Не надо, Надюша, я на ночь не ем.
     И затем добавляет смущённо:
      –  Да и губам больно...
      В ответ услышал:
      – Это ты у себя будешь, а здесь ешь, раз дадено.
      Пока Костя, морщась от боли, перекусывал деликатес из осеринки, девушка успела раскинуть раскладушку и скрылась в спальне. Через недолгое время дверь открылась, в её проёме – Надя, за ней темнота, а в руках у девушки матрас с одеялом и подушка. Девушка вошла и положила ворох спального комплекта на раскладушку. Глянул Костя на свою неискушённую любовь – а она в одной ночной рубашке! Надя плотно прикрыла дверь в спальню, после этого подошла к своему кавалеру. Девушка ждёт и Костя опять обнял её. Он вновь страстно, превозмогая жжение на губах, целует, гладит, мнёт через бумазейную ткань сорочки упругое вздрагивающее тело и вдруг, распахнув на себе рубаху и душу, вздёрнув повыше сорочку, добирается до белой девичьей наготы. Надя охнула. Внезапно она почувствовала себя желанной и не отводит пытливых костиных рук, позволяя им многое, лишь прижалась теснее. Сладостное ощущение подбирающейся, уже неизбежной близости пронзило тела обоих, покрыло их мурашками, а вздрогнувшие коленки наполнились ватной немощью. Надя всё же нашла силы оторвать свои вспухшие губы, глянула на влюблённого рыцаря томным взором обвораживающих небесных глаз и с предыханием зашептала:
      – Осталась бы с тобой, если бы не мама... Хватит... не своди меня окончательно с ума... Давай я тебе постелю.
      Когда девушка ушла, после неё осталось облако свежей радости. Ночью Костя конечно не спал – жизнь так богата неожиданностями, а сколько впечатлений! То – ни ложки, ни плошки, и вдруг сразу воз. Ко всему ещё скакал, как козёл, холодильник, но это мелочи, – поднявшаяся волна чувств к красивой девушке переполняет, топит Костю, он весь во власти захлестнувшего его безграничного счастья!
      Надя подняла кавалера ни свет, ни заря. Мать не показывалась, а девушка отвела парня во внутрь дома, указала на зимнюю деревенскую уборную и, пока Костя под умывальником приводил себя в надлежащий вид, успела приготовить завтрак. С утра у неё синяки под глазищами, лицо осунулось, видно, что тоже не спала. Надя проводила Русина до станции под пристальными недобрыми взглядами спешащей на поезд толпы, коей пересуды для неё уже не имели значения – сорвавшаяся с поводка любовь слепа, но она облагораживает, наполняет жертвенной готовностью помыслы женщины! Прощаясь, влюблённые договорились отправиться с субботы на воскресенье на Тишковское водохранилище, а Костя должен будет позаботиться о палатке. На такое рискованное для себя приключение Надя согласилась без раздумий, из чего её кавалер сделал соответствующие для себя выводы. Из любопытства он спрашивает:
      –  А что ты скажешь близким?
      Надя отважно шутит:
      – Самый близкий человек после мамы сейчас для меня ты! Придумаю что-нибудь, всё-таки я не девочка, уже чай взрослая.


                – ХОДИШЬ В ТУРПОХОД?
                – ДАА;А!
                – ЛЮБИШЬ ЛИ МЕНЯ?               
                (Эдита Пьеха)

     В субботу к четырём часам Русин уже ехал из Загорска электричкой к месту встречи. На коленях – тяжеленный рюкзак с шерстяным стёганным одеялом и четырёхместной брезентовой палаткой, – двухместных среди клубного спортинвентаря не осталось, все разобрали. Настроенному на пикантные приключения кавалеру нужно до Зеленоградской, Надя будет ждать на станции. Встретившись, оба должны добираться лесными тропами до Тишковского водохранилища – задача на ночь глядя совершенно нереальная из-за дальности перехода, но молодые, одержимые любовью, об этом не думали. Ко всему, поезд, на который сел Русин, не взглянув на расписание, оказался зонным. Оплошавший партнёр оставляет рюкзак на сидении, выходит на площадку и  высовывается в дверное окошечко – из-за курящих их обычно не застекляли. Электричка, не снижая скорости уже несётся вдоль перрона 55-й километр. Вот и Надя, заметила Костю, когда он выкрикнул: «Сойду на Зеленоградской!», и удивлённо улыбнулась, наверное поняла его оплошность с поездом. «Зонный» остановился только в Пушкино. Потеряв минут пятнадцать, Русин пересаживается на обратную электричку и наконец взмыленный поклонник выходит на нужной платформе. Надя уже ждёт его на противоположной стороне, улыбка словно приросла к её лицу. Русин перебирается с рюкзаком через пути, девушка со своей заплечной ношей спешит навстречу и они радостно обнимаются. Костя оправдывается:
      – Понимаешь, ошибся поездом.
      – Я поняла, когда крикнул мне, и думаю, как же ты сойдёшь на Зеленоградской? Слушай, у тебя такой тяжеленный рюкзаак! Там палатка? Давай понесём вместе.
      Спутник не против. На опушке он вырубает маленьким топориком длинную толстую ветку, очищает её от листьев и просовывает под рюкзачные лямки. Потом Костя вскидывает на себя надин сидор, после чего каждый из партнёров кладёт на плечо конец ветки с висящей палаткой посредине. С этой ношей пара двинулась в путь. По дороге их обходят с усмешками несколько туристических групп по четыре, пять человек. Костя с девушкой не реагируют на колкости и продолжают тащиться черепашьим шагом. Последней их настигает темнота.
      – Надя, пора бросать якорь.
      – Здесь прямо в лесу?
      Костя отвечает, не задумываясь:
      – А у нас есть выбор?
      Девушка соглашается, что выбора действительно нет, путники сворачивают с тропы поглубже в лес, пока ещё светло, и распаковываются. Сначала каждый съедает по-быстрому под напором мошкары по пакетику творога с изюмом и запивает кефиром – всё это взяла с собой Надя. Затем её кавалер нарубил ольховых и еловых веток, на них водружают палатку, слишком просторную для двух человек, крепят её, бросают на дно стёганое одеяло с прочими причиндалами и расходятся. Через считанные минуты влюблённые, недоступные постороннему глазу да комарам, в кромешной темноте палатки судорожно освобождаются от одежд и бухаются в обнимку на расстеленное одеяло. Они блаженствуют, захлёбываясь в откликающихся болью поцелуях и целиком отдаваясь пьянящей неге оголённых тел, которая по логарифмической шкале обостряет желания. Наконец деликатная часть нулевого цикла исчерпывает себя. Оба чувствуют, что им этого мало, и шаг за шагом начинают восхождение по ступеням неумирающего ритуала, пытаясь в возбуждении добиться большего. Девушка скромно противится, её кавалер продолжает настаивать, активность перерастает в нежную агрессию, дальше – больше... И тут Надю словно муха це-це укусила. Она с силой высвобождается из-под своего «насильника», что-то бормочет, потом дико орёт, по-иному не сказать:
      – Ооой, мама, мамаа, мамааа!!!
       «Насильника» словно ветром с неё сдуло, он шипит, «аки змий»:
       – Тишшее, тишшее, что ты кричишь...
       В ответ:
      – Аааа, ооой, ааа...
      Костя прикрывает ей ладонью рот, но девушка, мотнув головой, вырывается и продолжает вопить благим матом. Обмишурившийся партнёр пытается найти в потёмках штаны, чтобы нацепить их и выскочить из палатки.
      – Надя, не кричи, я ж тебе ещё ничего не сдеелал, я ухожуу!
      Костю охватывает паника – вдруг в лесу проводят время другие одержимые пары? Некоторые из кавалеров могут бросить все дела и начать ломиться сквозь заросли на помощь бедной девушке. Может, это уже происходит! В дальнейшем – неизбежная потасовка, в итоге позор и возможно... Что произойдёт дальше – думать не хотелось.
      – Надя! – громко шикает напарник. – Что же ты меня подставляешь? Ухожу, ухожуу!
      Подействовало. Надя перестаёт кричать, и когда партнёр окончательно встал, вдруг проворно вскакивает, обхватывает парня, словно спрут, зависает на шее и, пытаясь удержать, валит на одеяло – какая же она оказывается сильнющая! Девушка крупно дрожит, зуб не попадает на зуб, когда она твердит:
      – Не у-уходии, Костя, милый, дорогой мой, простии... я просто [она целует] очень... немноого испугаалась. Яаа...
      – Пустии, я пойду – вдруг кто сейчас привалит, разбирайтесь без меня. Зачем я вообще с тобой связался?
      –  Усппокойся, ллежи! Сскажу – не я кричала.
      –  Кто же тогда? Вокруг больше никого!
      Глупо, но надо же! Теперь она Костю успокаивает. Русин в растерянности, Боже мой, воистину, с кем связался? Двадцать второй год, – чай, не девочка, сама же пошла! Костя всё ещё во власти смятения, заслоняющего трезвость рассудка. Мысли подавлены фатальной неотвратимостью чужих шагов, голосов, но их нет и постепенно горе-любовник высвобождается из плена замешательства. Теперь оба долго лежат на спине, не в силах что-либо предпринять, и обманувшемуся любовнику кажется, что это форс-мажорное состояние сродни невесомости, которое будет длиться вечно. Издёрганный нервотрёпкой и вместе с тем всё ещё не остывший от возбуждения Костя лежит молча, старается даже не дышать в надежде, что ксенофобию у девушки вновь вытеснит желание. Сквозь брезент начал просачиваться робкий серый рассвет, взору которого предстают две нагие фигуры, вальяжно распластавшиеся на одеяле. Наконец, Надя произносит:
      – Костя, иди ко мне.
      Однако, партнёр пока ещё осторожен и отвечает:
      – Неет, опять что-нибудь выкинешь – обоим будет плохо.
      – Иди, хорошо будет.
      Любовник переворачивается и... впрямь всё чуть было не повторяется. Другой на месте Кости возможно собрал бы манатки да отправился восвояси, но он не может, – слишком хороша собой и притягательна эта милая глупая женщина! Да и палатку с одеялом не бросишь. Поэтому Костя внимательно вглядывается во влажные глаза подруги и упрекает:
     – Что с тобой, Надя? То – давай иди. А потом опять готова на помощь маму или ещё кого-то звать.
     Девушка, продолжая дрожать, тихо заплакала. Костя подождал немножко, потом принялся вновь утешать, пока подружка не прекратила целомудренные всхлипывания и понемногу успокоилась. Откуда-то появился платочек и, отвернувшись, она влажно высморкалась – поведение естественное. Костя разглядывает её всю – какая же она белая у него, в свете зарождающегося утра красненький ровный носик добавляет пикантности красивому личику. Надя придвинулась, обняла кавалера и, преодолевая противоборства чувств в себе, шепчет почти в ухо:
      – Я, Костя, очень, очень хочу, но как-то страашно. А когда ты собрался уйти, мне стало ещё страшнее. Я всё больше убеждаюсь, что люблю тебя, Костя, и ты у меня... первый.  Давай... ну ещё попробуем.
      Насчёт «первого» – обычная ерунда, однако сердце любовника запрыгало в груди. Он удваивает усилия, превозмогая собственную боль, Надя резко вскрикивает и тут же машинально говорит Косте:
      – С ума сошёл...
      Господи, да его подружка – задубевшая девственница! Как крапивой обжигает предостережение Тофика: «Костян, не вздумай обидеть девочку, если не уверен, что женишься – Бог накажет! Пусть лучше другой возьмёт на себя грех, но не ты». Попавший впросак любовничек сползает на одеяло, а Надя растерянно произносит:
       – Ты что, Костя, умаялся? Аа, тебе что... я уже противна?
      Девушка уткнулась в одеяло и начала орошать его слезами, дёргаясь телом при каждом всхлипывании. Костя гладит её, твердит:
      – Прости, Надя, но просто пока я... не готов жениться...
      Надя тут же поворачивается к нему и – глотая слёзы:
      – Причём сейчас это? Ты отталкиваешь меня! Я как оплёванная сейчас.
      Косте пришлось оправдываться:
      – Надя, ты пока ещё... девушка, поэтому...
      Она прерывает его:
      – Ты меня разбудил, дурачок!
      Затем, продолжает с укором:
      – Костя, почему ты сейчас... не сделал меня женщиной?  Ведь я не хочу, чтобы кто-то другой, понимаешь?
       И добавляет с сожалением:
       –  Нет, куда тебе понять...
       Оконфуженный любовник пытается всё же объясниться:
       – Давай тщательно обдумаем и отложим... наше... гм... полное сближение до свадьбы.
       – Какая там свадьба? Ты сто раз сбежишь до этого...
      Снаружи начал накрапывать дождь. Он мелко тарахтит по палатке, внутри посвежело. Надя встаёт, накидывает на плечи рубаху и растёгивает полог.
      – Ты куда?
      – Не беспокойся, сейчас приду.
      – Ой, прости.
      Девушка с гримасой смущения выскальзывает наружу. На том месте одеяла, где она лежала, алеет удлинённый след крови, словно длинную свежую царапину промокнули, – скудный результат незавершённого интима.
     Через несколько минут Надя возвращается и сообщает:
      –  Ох, и комарья вокруг, прямо деваться некуда!
     Посетовав относительно насекомых, она скинула с плеч рубаху и, почесав обеими руками под всколыхнувшейся грудью, ложится рядом. У Кости при этом растёт желание, оно быстро становится мучительным и перемочь его проблематично. Горе-любовник сдаёт свои позиции, он внезапно готов пожертвовать принципами, поворачивается и прижимается к Наде, но подруга вдруг резко гасит его вспышку:
       – Не хочу, уже не хочу. Убери-ка...   
       Они опять лежат на спине и смотрят в брезентовый потолок. Костино самочувствие неважно от налитой боли в паху и выше. Он вновь поворачивается к Наде, но слышит... посапывание – горе-любовница спит. Лежать рядом становится пыткой. Костя накидывает штаны, ковбойку, расстёгивает полог и выбирается наружу на радость тучам кровопийц. Он терпит их знойную атаку минут десять и это ужасно! Костя чуть ни бегом возвращаюсь в палатку и застёгивает полог. Часть комариков просочились внутрь. Русин скидывает рубаху, ждёт, когда разбойники бросятся на него, начнут кусать, тогда пришлёпывает их и постепенно избавляется от беспокойных тварей. Надя повернулась к кавалеру спиной, на её ягодице – продольный широкий шрам, словно тупым ножом полоснули (позже она объяснила, – это исход негигиеничного больничного укола и вынужденной затем операции). После нервной встряски, Надя не чувствует укусов насекомых, похрапывает. Костя отмечает, что на девушку комаров садится немного, им больше по вкусу он. Тупая боль внизу живота заставляет кавалера привстать. Недомогание усиливается, в конце концов вынуждает Костю лечь и прижаться к Наде. Храп прекращается, девушка томно поворачивается к недужному кавалеру, отчуждения в глазах уже не видно. Стоит ли Косте посвящать в свою физиологию Надю, когда она, предвкушая близость, снова ждёт ласки? Он не успевает с инициативой. Надя сама водружает на его бедро белую ногу, закидывает за спину мраморную ручку и в свою очередь, мечтательно прикрыв веки, притягивает Костю к себе. Их измученные губы вновь встречаются, перепутавшиеся волосы заслоняют убогий интерьер палатки и оба надолго проваливаются в мир сладостных объятий. Надя гримасничает, в конце концов опять вскрикивает, чувствуется, не от одной только боли. Партнёрша расслабилась, судорожно вздрагивает всем телом и нежно гладит любимого по спине. После своей первой в жизни встречи с Купидоном, она целует Костю шершавыми губами, шепчет:
      – Тебе сейчас хорошо было со мной?
      – Очень!
      – Мне тоже... сначала так больно, но так хорошо стало...
      Неожиданно Надя уткнулась лицом в одеяло и надолго зарыдала, тряся плечами. Что можно было подумать? Или оплакивала утерянную девственность, или...
      Костя лежал рядом, не мешал. После случившегося девушка может и забеременеть? Готов ли он жениться?
      Возвращались поздно. Темнело, любовники несли палатку и Надя всё шутила, что при ходьбе её саднит, а тропинка узковата. 


                ВЕРА,  НАДЕЖДА  И  ЛЮБОВЬ

      Вскоре Костя познакомил девушку с родителями и теперь Надя через день ездит в Лозу, покорив соседей своей славной внешностью и открыв шлюзы перетолкам. Пора надвинулась дождливая, невольно значительную часть времени влюблённые проводили в кино или дома за телевизором да разговорами с родителями, в сырой лес по грибы не ходили, так что уединяться удавалось лишь урывками. Однажды, Костя это помнит, – было семнадцатое сентября 1964-го, – он встретился с Надей в Загорске днём и, вместо поездки в Абрамцево по случаю хорошей погоды, она чуть не за руку потащила любимого к себе домой в Репихово, сказав:
      – Наконец-то я сегодня познакомлю тебя со своей мамой, а то мы всё встречаемся с тобой, как партизаны.
      – Надя, почему сегодня?
      – Но сегодня же церковный праздник – Вера, Надежда и Любовь!
      – Я не знаю такого праздника.
      – Правда? Теперь будешь знать. Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья – наш семейный праздник. В этот день мы, все сёстры и мама, собираемся вместе.
      – А маму зовут Софья...    
      – ...Евдокиевна, ты что, забыл?
      – Забыл, – признался Костя.
      – Мама моя очень верующая. Я тебе говорила, как во время войны нас Бог спас от голода?
      Оба уже сидели в вагоне электрички, которая с секунды на секунду должна была отправиться.
      – Надя, ну что там об истории с голодом? Обещала – рассказывай теперь.
      – Обещала, Костя. Воот, слушай.
      Днём народа в Москву ездит мало и в их купе никого больше. Надя взяла костину ладонь в свои, положила себе на колени и, поглаживая, приступила к рассказу.
      – Во время войны мой папа умер от туберкулёза, а остальная наша семья умирала от голода. Мне тогда было полгода. Мама собрала денег в долг и в соседней деревне купила корову, чтобы спасти всех нас. Была зима и корову нужно было вести из этой деревни через лес по тропке пять вёрст. Чуть она оступится, сразу провалится по брюхо в сугроб, оттуда её мама уже не сможет вытащить и скотина замёрзнет. Чтобы этого не случилось, мама вела корову очень осторожно и всё время молилась Богу. Молилась, молилась – все эти пять вёрст, когда вела корову. И только уже около самого Репихово корова оступилась и провалилась в снег.
      – И как же твоя мама её вызволила?
      – А уже люди из деревни на помощь пришли и вытащили. С тех самых пор мама моя очень верит в Бога и всё время молится.
      Поезд останавливается у платформы 55-го километра, голубки выходят и после двадцатиминутного променада по знакомой глинистой стёжке Надя вводит Константина в свой дом. В горнице – никого, только на кухонном столе груда тарелок с остатками еды и торчащими в ней алюминиевыми ложками и вилками – «домашним серебром» посельчан. Молодые прошли в другую комнату и взору Кости предстаёт помещение, где за накрытой «поляной», заставленной водкой и закусками, восседают шесть разновозрастных женщин, а с ними крупный лысоватый мужчина, лет на десять, двенадцать старше Русина. Вошедшие поздоровались и Надя без лишних слов объявляет присутствующим:
      – Познакомьтесь, это мой Костя!
      Среди трапезничащих – весёлое оживление, подкреплённое ободряющими улыбками и словами: «Входите!», «Садитесь!», «Заждались вас!».
       Тем временем Надя продолжает:
       – Костя, знакомься: это – моя мама, Софья Евдокиевна!
      Девушка указывает на сидящую под образами пожилую женщину с умным проницательным взглядом светлых глаз, явно старше годами костиной матери. Женщина поощрительно улыбнулась дочкиному кавалеру.
      – А это – моя старшая сестра Вера...
      Жест в сторону дебёлой тёти лет сорока, похожей на Надю, но бледной и одутловатой,
       – ... это – Люба, это – Рая...
       – А это – Всеволод, муж Любы! – не дожидаясь презентации, шутливо поднимается со стула мужчина и протягивает Русину руку через стол:
      – Садись, Костя, не стой!
      Но Надя уже сама усаживает своего избранника и пристраивается слева рядом, слегка прижавшись к нему плечом. Русин незаметно окидывает взглядом присутствующих, начиная со Всеволода. У него тёмное печёночное лицо, своими шутками-прибаутками задаёт за столом тон, но чувствуется, что порой превозмогает боль. Его жена Люба – миниатюрная женщина, близка Косте по годам и весьма недурна собою. Справа сидит уже знакомая ему, подвыпившая Рая и масляными глазками смотрит на Костю, не отрываясь, словно кошка на колбасу. Рая чуточку моложе Веры, но в принципе ей тоже под сорок. Лицо можно назвать интересным, если бы не слой косметики, под которой гнездились все пороки времени. Под потолком висит большой портрет надиного отца в траурной рамке, и если сходство Нади и Веры с ним очевидно, то внешности Любы и Раи предполагали варианты. Итак, Русин оказывается в кругу обширной семьи, объединённой данью традиций, путанными кровными узами и простодушием русского хлебосольства. Рюмки у всех наполнены. Встаёт Всеволод, или Сева, как к нему обращались, и произносит тост:
      – Сегодня, дорогие родственники, старый церковный праздник – «Вера, Надежда, Любовь»!
      – И мать их Софья, – подсказывают ему.
      – Да, и мать их Софья, я помню, Люба. Так вот, сейчас я вижу, все святые в сборе и я предлагаю этот тост за всех вас!
       «Святые» разом опрокидывают в себя рюмки, в том числе Надя, и Костя ради компании слегка пригубил. Не мог же он тоже выпить стопку, а потом, заваливая стулья, бежать во двор, куда всё равно бы не успел! Его воздержание не было принято благосклонно, Рая повернулась к Косте, приняв на себя обязанности куратора:
       – Костя, пей, не придуряй!
       Надо же, как по-хамски, да ещё «на ты»! Вмешивается Надя:
       –  Рая, Костя совсем не пьёт, ему нельзя.
       –  Ты, Надька, не лезь. Костя, пей!
       –  Не могу, мне и вправду нельзя, Рая.
       – Больной, хочешь сказать? С таким-то свеженьким личиком? Пей, Костя! Вон Сева, и тот выпил за маму и всех.
       «Все» застыли в заинтересованном ожидании. Костю не понимают, и он оправдывается:
       – Не могу. Если выпью, я... испорчу вам праздник.
       Раю предостережение казалось даже обрадовало и она произнесла неприкрыто  муторное:
       – А ты пей, я в ресторане не за одним пол подтирала!
       Слишком откровенно. Все продолжают какое-то время молчать, но вновь вмешивается Надя:
       – Рая, ну не принимает водку его организм, понимаешь, не принимает! Костя в жизни даже стакана пива не выпил.
       Затем она решительно заявляет:
       – Если будете так приставать...  тогда нам что делать, уйти, что ли?
       Щёки Нади полыхают – она прекрасна в своей решимости защитить несчастный желудок поклонника! Наконец, подаёт голос Сева:
       – Не хочет – не надо, хватит насиловать человека.
       Подействовало. Рая от Русина отступается, застолье продолжается и все о нём вроде забывают. На десерт выставляют на стол прямо в коробке торт «Прагу» и разливают чай.
       – Я его сама делала, – хвалится Рая.
       Когда освободили тесёмку и открыли крышку, торт оказался уже разделён на дольки и каждая охвачена вощёной бумагой, чтобы удобнее держать пальцами. Сева в наигранном восторге театрально развёл руками:
       – Какой красавец! Где ж ты была, Рая, раньше, когда я Любу сюда провожал?
       Люба заразительно расхохоталась:
       – Как же, сюда! Да я дальше оврага тебя не пускала, воон там на горке оставался.
       – Всё, продала меня жена, – в свою очередь смеётся Сева. Он пытается вытянуть «серебряной» лопаточкой аппетитный кусок «Праги», но жена его останавливает:
       – Кууда? Ложи взад это масло. У тебя что, в боку полегчало?
       Муж подчиняется, шутит:
       – Вот, всегда она так! Эх, жёны, жёны... Костя, и с тобой так же будет.
       Надя отправилась провожать Костю до электрички. Она старалась снивелировать Раину назойливость и говорит:
       – Между прочим, ты Рае очень, очень понравился, а что она такая въедливая, – просто выпила лишку, ещё до нас.
       Но Русина интересует торт, он был бесподобен!
       – Надя, это что же, Рая так профессионально готовит «Прагу»?
       В ответ его зазноба расхохоталась:
       – Чтоо ты? Она даже пирожков выпечь не умеет! Торты мы заказываем в ресторане «Прага», а это она перед тобой хвост распушила.
       – А ты почему торт не ела?
       – Ой, Котя! Я жирное не ем, зачем мне напомнил?
       Девушка, зажав рот, неожиданно бросилась в кусты, но через некоторое время вернулась, утираясь платком и встревоженный Костя обратился к невезучей подружке:
       – Надя, извини, у меня вопрос к тебе необычный.
       Девушка насторожилась:
       – Ну, давай!
       – Когда у тебя... там...
       – Ты что, уже испугался, что яаа... забеременела? Не беспокойся, всё в порядке.
       Затем вдруг – просьба:
       – Можно... я к вам завтра приеду?
       – Разумеется! Зачем даже спрашиваешь?
       – Мне кажется, мама твоя мною недовольна, – простая я для тебя, «неграмошная»!
       – Не фантазируй, буду очень ждать. Ты знаешь, в понедельник меня посылают... в Куйбышев. На три недели.
       Надя приуныла.
       – Котя! Ты будешь звонить мне на работу?
       – Обязательно! Ты и сама не погуливай тут без меня.
       – Да куда уж я от тебя теперь!


                ИСХОД

       Русин уже больше месяца в Куйбышеве, в командировке. За этот срок родители успели уехать в Баку, сын написал им подробное письмо, а сам время от времени позванивает из гостиницы на работу Наде. Сегодня она берёт трубку и реагирует, как обычно эмоционально:
      – Ты?!
      – Да. Как у тебя?
      – Пока никак.
      Сомнения, если ещё и оставались у Кости, теперь практически отпадают.
      – Слушай: два месяца! Ты беременна.
      – Что ты, задержки и раньше бывали.
      – Такие долгие?
      – Покороче, конечно. Но не страшно, я «их» жду.
      Русину кажется, что Надя решила оставить ребёнка, не согласовав с ним, и сейчас морочит ему голову. Он пытается вывести её на чистую воду:
      – Надя, когда я звонил, ты говорила, что тебя всё ещё тошнит. И в электричке помнишь, у выхода отключилась. Еле успел подхватить, чтобы не провалилась в проём.
      – Это от духоты, милый.
      Её тон настораживает, – наверное разговаривает при свидетелях.
      – Надя, ты решила оставить ребёнка!
      Теперь Надя отвечает в трубку почти шёпотом, видимо ладошку приложила:
      – Какого ребёнка? Да я всё ещё девушка, если хочешь знать!
      Костя поражён её ответу:
      – Это ты-то девушка? Ты уж, прости, сделанная! У нас...
      – Ничего не получилось! Почти ничего.
      Шёпот ещё тише, Костя понял суть, но продолжает возмущаться:
      – Что за чушь городишь?
      – Представь себе.
      – Ха, а откуда тебе всё это известно?
      – Неважно, в зеркальце смотрела.
      – Не шути так глупо, немедленно к гинекологу. Не будь беспечной.
      – Не пойду.
      – Ты что, совсем ума лишилась? Я сказал – немедленно!
      Настойчивость поклонника девушку озадачивает:
      – Слушай, Костя! Но мне стыдно к... этому...
      – А в зеркальце не стыдно? Немедленно! Знаешь поговорку: захочешь...
      – Не продолжай, знаю. Хорошо, пойду, раз ты настаиваешь. Но мне стыдно.

      И вот Русин в Москве, Надя встречает его на перроне. После долгой разлуки, она распахнула пальто, тесно прижала любимого к своей высокой груди и спросила:
      –  Слышишь, как бьётся?
      –  Вроде слышу.
      –  Это от радости, что ты приехал.
      –  Куда же я денусь?
      –  Мне казалось, что ты там уже нашёл... девушку и остался насовсем.
      Можно только поразиться женскому чутью. У Кости в Куйбышеве действительно состоялся короткий роман с десятиклассницей Наташей Батичевой, – семнадцатилетней статуэткой с толстенной каштановой косой. Она из интеллигентной семьи – отец авиаконструктор, мать – пианистка. Проще простого заводить лёгкий флирт с порядочными молоденькими, только отрываться от них потом сложновато – замучат домогательствами! Наташа тянулась к привлекательному инженеру, Костя встречался с ней, но мысли бросить Надю и возникнуть не могло.
      – Что за нелепость, Надя! Я же Тебя люблю. Как дела?
      Надя заговорила о главном, с долей смущения:
      – Обрадую тебя, у меня была менструация.
      – Правда?
      Странно, но Костя уже не воспринимает это сообщение с энтузиазмом, – словно рычажок в мозгу сдвинулся. Недавно он принял твёрдое решение: вопреки воле своей родительницы, жениться на Наде! При этом интуитивно стало пробуждаться пока ещё размытое волнение, которое затем обернётся желанием иметь от неё первенца, похожего на Костю и молодую маму.
      По дороге к метро Надя принялась рассказывать о своём посещении гениколога:
      – Раз ты настаивал, я пожалась, пожалась и пошла на смотровую. Там – женщина-гениколог, чернявая, нерусская такая. Я всё ей рассказала, потом не выдержала и...
      – ...расплакалась, – подсказывает любимый.
      – Да, заплакала. Потом я сдала анализы и пришла ещё раз. Тётка взглянула на меня так это, с усмешкой, потом усадила в... это кресло, долго смотрела, потом сказала, что я, знаешь, и в самом деле беременна! Но если собралась на аборт, то сложновато, раз я девушка.
      Русину всё же не верится, он хмыкает, а Надя продолжает:
      – В общем, сказала, что сначала надо уже тебе... понимаешь... ещё постараться. Я спрашиваю: «Как же это так?», а она мне – вы уже, мол... и такое случается... плева у вас, мол, очень эластичной оказалась, раздалась и пропустила тебя, только... надорвалась...  ну и дальше там всякое такое.
      Русин слушает слишком интимные подробности и чего не понимал раньше, становится ясным, а Надя продолжает:
      – В общем, она добрая, сжалилась, дала мне бутылку лекарства, сказала, как принимать, а я выпила её потом всю нафиг, и ещё Рая своих секретных таблеток сунула. Так после этого такими сгустками всё выходило!
      – Надя, у тебя был выкидыш!
      – Ничего не знаю такого.
      Костя полной мерой ощущает свою вину – надо было отказаться от командировки. Очень странная врач – пошла на поводу. А вдруг теперь у Нади детей не будет?
      – Всё, Надя, давай поженимся и впредь... никаких абортов. Дай Бог, чтобы всё обошлось, конечно.
      – Поженимся?
      Пассия зарделась, чувственно прижалась к любимому и решила взять инициативу в свои руки:
       – Я возьму у Райки свой паспорт и сразу подадим заявку. А потом будем с тобой жить без оглядки, сколько захочешь, правда? Абортов не будет, пусть всё идёт естественно.
      – Паазволь! А почему твой паспорт у Раи?
      – Ну, она его у меня забрала, нужно было...
      – Немедленно возьми назад, завтра же!
      – Завтра – нет, скажу только, чтобы принесла.
      – Она не принесёт.
      – Не принесёт – новый выпишем, взамен утерянного, хи-хи!
      Рая паспорт не принесла, на новый Надя заявления не подала, но жить влюблённые уже стали «без оглядки».


                «У НАС ЕСТЬ ДОМ»

      Однажды вечером в Лозу приехала Надя с приятной вестью: в консультации она получила подтверждение своей новой беременности.
      Из суеверия Костя спрашивает:
      – Может всё-таки «задержка»?
      Будущая мама с радостной улыбкой тормошит любимого за обе щёки и объявляет:
      – Неет! Три недельки уже! 
      На следующий день «Ромео и Джульетта» поехали в Абрамцево, но первоначально сошли в центре Загорска, нужно было заглянуть в ювелирный. Когда рассматривали украшения, Костя лицом к лицу сталкивается со Светой Досовицкой.
       – Здравствуй, Света! Кольца выбираешь?
      Шутка жестокая по отношению к бывшей подруге, которую бросил. После такого приветствия, слёзы вот-вот готовы брызнуть из глаз Светы, но она сдерживается и старается сохранить на лице весёлое выражение. Это не получается, Света молча кивает в ответ и быстро наклоняется над витриной с драгоценностями. Надя тянет Костю за руку из магазина. На улице она ревниво спрашивает:
       – Кто эта интересная брюнетка?
       – Встречался с ней, сейчас никто.
       – Ты любил её?
       – Что ты, Надя? Шапошное знакомство.
       – Её глаза говорили другое.
       – Брось ревновать, Надя. Мне она не нравилась и не нравится. Я люблю только свою интересную блондинку.
       – Не подлизывайся.
       За спиной раздаётся голос:
       –  Костя!
       Понятно, Света не выдержала, догнала их. Костя и Надя оборачиваются. Света стоит с подругой Женей – девицей легкомысленной, с завышенными амбициями на грани вседозволенности и некрасивым лицом в качестве бесплатного приложения.
       –  Костя, это твоя жена?
       –  Жена! Познакомься, Света.
       –  А похожа на сожительницу. Поздравляю!
       После сказанного, подружки разворачиваются и возвращаюстя к ювелирному.
       – Надя, не реагируй. Ты носишь нашего ребёнка, тебе нельзя волноваться.
       – Только маме моей пока не говори, что я... в положении.
       Ясно, сегодня им ночевать в Репихове, в Лозу Надя не поедет. Через час они уже бродили по весенним аллеям Абрамцева, побывали в музее, прошлись мимо Алёнушкина Пруда и присели передохнуть в беседке. Надя всё время о чём-то сосредоточенно думала и когда Костя полез к ней с нежностями, отстранилась, сказав:
       –  Оставь, для этого у нас есть дом и кровать.
       Какой дом с кроватью она имела в виду? Наверное в Лозе – мудрая Софья Евдокиевна сумела понять дочь. После работы, которая у Нади заканчивалась в восемь вечера, зазноба из Москвы теперь спешила в Лозу. Русин обычно встречал свою любовь или в Москве, или в Загорске на станции. На следующий день в восемь вечера Костя провожал невесту из Лозы в Репихово, однако ему самому регулярно оставаться ночевать в деревне не этично, – молодые всё ещё не были расписаны. Они обязаны будут это вскоре сделать, ибо через несколько месяцев Надя «пойдёт в декрет». Пока же в пять утра женщина продолжала вставать и спешить в Москву, чтобы поспеть к семи часам на работу, а по окончании её всё повторялось. То есть, заметную долю свободного времени Костя и Надя проводили вместе как муж и жена и это отрадно, однако «муж» понимал, что тихому зыбкому счастью придёт конец, как только прибудут его родители. Успеть бы «расписаться» до этого часа!



                «ЭТО ВСЁ РАЙКА, ВСЁ РАЙКА!»
               
Нам блаженства с тобой не дадут, не дадут,
А меня с красотой продатут, продадут.
(Романс)

      Спустя три недели после приятных новостей, набежала беда. Взволнованной Наде удаётся дозвониться из Москвы на службу Косте и сообщить весть, сразившую его:
      – Костя, случилось ужасное, – у меня опять выкидыш!
      В этот день Надя работала в кремлёвской столовой – туда откомандировывали только самых красивых девушек из разных чревоугодных заведений столицы и его лапулька всегда была одной из отобранных. Трудились напряжённо до двух пополудни, а по возвращении в свой ресторан Надя с сестрой присели перекусить. Рая уговорила её расслабиться, что-то выпить, хотя делать этого в надином положении было категорически нельзя и Рая это хорошо знала. Потом – работа в цеху, Надя помогла Рае несколько раз переставить на плите тяжеленейший котёл с солянкой и почувствовала себя плохо. Из неё сгустками пошла кровь, вызвали скорую.
      Костя тут же отпросился, съездил за Надей и на такси привёз девушку в Лозу. В лице у его лапульки вместо молочно-розовой свежести – ни кровинки, ужинать отказалась, сидела за столом как куль и понуро уставилась на экран невключённого телевизора. Спустя время, в надиных глазах появляются проблески мыслей. Она выпрямилась и, со словами «Былого не воротишь», впервые за вечер слабо улыбнулась, даже пыталась рассказать что-то забавное, но это не удаётся. На Надю вновь находит хандра зелёная, тихая стадия переходит в буйную и она теряет контроль над эмоциями. Надя пересела со стула на кровать, бросилась в неё, уткнулась в подушку и плечи её стали сотрясать рыдания, а Костя стоял рядом на коленях и гладил ладонью по белокурым свалявшимся локонам. Рыдания подруги переходят в ярость, – он такой её ещё не видел! Надя ожесточённо молотит кулаками по подушке и приговаривает:
      – Это всё Райка, всё Райка! Хочет разлучить нас с тобой, сучка подкобельная!
      Костя пытается снивелировать вспышку, спрашивает по возможности миролюбиво:
      – Да зачем ей?
      Надя села и зябко передёрнула плечами:
      – Ой, не могу я, Котя! У Райки хахаль есть, – старше её намного, майор в отставке. Он заградотрядом в войну командовал, пол России расстрелял, пол Германии обворовал, сволочь...
      – Ты уже всё это рассказывала, но не наше дело.
      – Не наше? Теперь он к Райке пристал: жени, говорит, моего шалопая на своей сестре, потому что хахаль, как меня увидел, я ему, этому райкиному хахалю, – Вениамин его зовут, – вишь ли, ему, этому её Веничке я очень, очень понравилась!
      Косте становится интересно:
      – И Райка старается?
      – Ещё каак! Ты ведь не знаешь, – они с этим хахалем уже райкиного мужа вдвоём посадили, а тот в Якутии возьми, да помри. Теперь райкина дочка – сирота, без отца, а Райке наплевать...
      Новость страшная, сказана сгоряча. Тем не менее, слово выскочило и, если всё верно, то Райка с майором – преступники, да ещё какие! Вот так семейка!
      Надя продолжает:
      – ...и хахаль после этого обещает жениться на Райке, как только с женой разведётся – врёт, а она верит, дура. А                                пока вот сынка ко мне пристроить... прямо стал требовать!
      – Кто из себя этот сынок?
      Однако, Надя ещё не всё сказала, вопроса не слушает:
      – Райка говорит мне, что не для какого-то инженеришки мою честь берегла, – это про тебя значит. «Ты зачем», – говорит, – «ему дала?» А я ей ответила: «Ты или я над моей [следует известный этноним] начальник?»
      Дальше – больше, сплошная вязкая скабрезность. Выслушав, Костя повторяет вопрос и Надя отвечает с раздражением:
      – Кто спрашиваешь сынок? Да никто! От армии отбили, нигде не учится, мотоцикл да бл...и на уме. Ещё – водка. А у самого ряжка и нос вмятые, будто ж...й сидели на них.
      Это говорит Надя, которая тоже нигде не училась, еле семь классов поселковой вечерней вытянула, но Костей теперь уже, как уверенно считает – «своим мужем», среди сверстниц задаётся, что конечно очень приятно. Надя спустила ноги с кровати, а Костя продолжает стоять на полу на коленях, уткнувшись лицом в юбку, плотно облегающую тугие надины бёдра. Женщина наконец успокоилась, погружает ладони в костину густую шевелюру, задумчиво перебирает её пальцами. Потом вяло спрашивает:
      – Скажи, пахнет от меня сейчас?
      – Немножко, сукровицей.
      – Не подмывалась особенно, не до того.
      – К геникологу направили?
      – Да направили, а чего теперь идти...
      Надя встала.
      – Надо же, голова как кружится, словно пьяная... Помыться надо хотя бы прохладной пока, – там не стала. Пойдём, подежуришь рядом на всякий случай.
      Костя повёл женщину в ванную, помог раздеться. Надя поочерёдно суёт ему в руки одежду, скидывает с ног на пол выпачканное исподнее, пока не оказывается совершенно обнажённой. Держась за костину шею, она морщится, с трудом перешагивает в ванну и, представ перед любимым в своей желанной белой наготе, вдруг спрашивает:
     – Нравлюсь тебе такой?
     – Ещё бы!
     Женщина вздыхает и сетует:
     – Сейчас я молода, в расцвете, а с годами бросишь ты меня, если деток не будет. Все так делают.
     – Не знаю, будут детки или нет, но я буду с тобой вечно, пока сам тебе не надоем.
     При этом Костя целует её бело-розовые груди, украшенные венами руки, однако женщину ужасают последние слова:
     – Котя, никогда таких глупостей больше не говори мне, их слышать от тебя просто страшно!

     После этого случая Надя всё-таки вытребовала у сестры паспорт, сказав, что заявит в милицию о пропаже.  Влюблённые подали заявление в ЗАГС в Загорске и решили сохранить это событие в тайне, чтобы, расписавшись через два месяца, поставить всех перед свершившимся фактом.
     – Только маме сообщу, – посвящает Костю в свои намерения Надя. – Попрошу – она никому не скажет.      


                ПРОВЕРКА

      В мае в Лозу приехали костины родители, обитать с Надей под своей крышей он больше не может и их хрупкий псевдосемейный мирок приказал долго жить.
      Первый вопрос матери, уже во всём разумеется осведомлённой, был неприятно щетинистым:
      – Костя, почему здесь всё время ночевала с тобой Надька, на чём нам теперь с отцом спать?
      – Мама, Надя будет моей женой... нет, она уже моя жена к твоему сведению.
      – Да что ты говоришь? И где вы собираетесь жить дальше? Учти, я здесь тоже прописана и отца пропишу, поскольку он мой муж.
      – В Загорске снимем что-нибудь подешевле, но скорее в Репихове будем пока жить. Оттуда буду на работу ездить...
      – Остановись, Котик. Мы с отцом конечно уедем, чтобы вам не мешать, но учти: не наш она человек, не говоря уже, что примитивный. У тебя с ней да её роднёй ещё будут трения.
      – Мама! Что тебе надо?
      – Надо, чтобы ты наконец подобрал девушку по себе.
      – Тебе и Светка Досовицкая не нравилась, и...
      – Нашёл, с кем сравнивать – с парихмахершей!
      – Мам, сейчас она зубопротезист.
      Но мама не слушает и продолжает в своём духе:
      – Одна – парикмахерша, другая – официантка. Посмотрим, кем третья будет? Пойми, эти люди испорчены своей профессией, на уме только интерес и их психологию уже не перекроишь. Смеяться родня над тобой будет, и всё равно вас разведут.
      – Мама, никакой третьей мне не надо, Надю я уже не могу бросить.
      С огорода возвращается отец, слышит диалог сына с матерью, но не вмешивается. Мать вскипает после костиных слов:
      – То есть как это уже не можешь? Она что, ждёт ребёнка? Пусть делает аборт, заплатим. Если сам не можешь ей сказать, тогда скажу я! Скажу: «Что, инженера захотела? Или в ресторане поваришек мало? Иди шоферишку найди тогда – как раз по тебе будет!»
      – Мам, остановись!
      Ужасно, но мамины слова окажутся пророческими, а пока она сына не слушает и продолжает:
      – Ты, Котик, хочешь уверить меня, что дескать вы любите друг друга. Теперь вижу, что ты – да, увы любишь свою красавицу. По поводу Нади – я в этом сомневаюсь. Скорее – видимость. Жизнь – штука коварная, споткнёшься – костей не соберёшь. Не веришь мне? А проверь-ка тогда её!
      – Мама, мы уже проверили друг друга.
      Мать делает паузу, усмехается, потом говорит:
      – Выслушай меня в последний раз, только не перебивай. На мой взгляд, Надя не очень любит тебя. На твоей стороне её мать и старшая сестра Вера, которая обожглась с мужем-пьяницей. Обе подталкивают Надьку...
      Костя поправляет:
      – Надю, мама, Надю.
      – Хорошо: они Надю подталкивают к тебе. У другой сестры... мм... Рая зовут?
      – Да, Рая.
      – Так вот, эта Рая – тёртый, перетёртый, на мой взгляд, калач, конечно же маниакальна в утехах... ну, тебе понятно, не маленький...
      Мама увлекается:
       – ...странно, что ей разрешают работать с продуктами...
      Затем – дальше:
      –...и на Надю у неё свои планы. В них ты не вписываешься и Рая, попирая нормы этики, систематически будет настраивать Надю против тебя. Твою трезвость она поставит тебе же в пику.
      – Это верно, но как ты догадалась? У Райки насчёт трезвости своя мудрость: все, мол, пьют, а кто не пьёт, у того или денег нет, или больной.
      – Ну, если кто-то с ней не пьёт, этот ещё не больной, конечно. Однако...
      Костя засмеялся каламбуру, а мать продолжает:
      –...речь сейчас о другом: ты всё же проверь Надю, наберись мужества сказать, например, что не любишь её и пусть мол уходит. Молчи, дай досказать! Посмотрим, как она среагирует? Уверена, – уйдёт, а завтра же найдёт другого. Тогда и Бог с ней?
     Предлагаемый приём ужасает Костю и провоцирует ответную реакцию. Чтобы пресечь дальнейшую игру на оголённых нервах, сын решает посетить ЗАГС и прощупать возможности сокращения испытательного срока. На худой случай, вновь подать заявление, пусть хотя бы в местном дураковском сельсовете и как-нибудь договориться расписать их за мзду пораньше без излишних торжеств и хлопот. Окрылённый такой возможностью, Русин едет в Загорск, приходит в ЗАГС – и тут выясняется: никакого поданного им с Надей заявления там нет. Со слов нотариуса, его забрала назад девушка, предъявившая паспорт. Русин растерян, пытается дознаться:
      – Паспорт на имя Завражновой Надежды Дмитриевны?
      –  Разумеется!
      Оказывается, их обоих в захолустном загорском ЗАГСе хорошо помнят.
      Новость, словно обухом по голове! Значит, права мать, к несчастью! У неё нюх. Костя не стал предпринимать шагов, чтобы уличить Надю в вероломстве, ни к чему уже. В измученном мозгу всплывают её же слова: «Былого не воротишь». К чёрту всё! Он мгновенно решает прекратить контакты с этой недалёкой женщиной и невольно признаётся себе – рубить такой толстенный узел надо сразу, но как это чудовищно рубить по-больному, когда их отношения так далеко зашли! 
      
      В одно из воскресений семья трапезничала на кухне и мать вдруг растерянно произнесла:
      – Наадя идёт, Наадяа! Носом крутит!
      Сквозь тюль видно Надю, она неуверенно входит в подъезд, а мать говорит сыну:
      – После случившегося имей самолюбие – гони её в шею!
      Дверь открывает отец, в ответ на «Здрасте!», вежливо приглашает:
      –  Входите, входите девушка, Костя дома!
      Чувствуется, она отцу нравится. Надя скидывает в прихожей обувь, суёт ноги в шлёпанцы,  входит в гостиную и видит Костю на кухне, сидящим за тарелкой. Она понимает, что сквозь тюль за ней наблюдали, поэтому держится сдержаннее обычного. Девушка ещё раз здоровается со всеми, скромно проходит дальше в комнату, после чего выжидательно садится на своё привычное место – за журнальным столиком у окна. За кухонной стенкой Надю не видно и Костя вполголоса обращается к матери:
      – Мам, сделай Наде яичницу.
      В ответ слышит громогласное:
      – Оочень наадо! Оочень наадо!
      В помещении повисла физически осязаемая неловкость. Ко всему, Костю в Репихове всегда приглашали к столу. Сын встаёт, идёт в комнату и предлагает:
      – Надя, иди поешь со мной омлет.
      Униженная гостья отрицательно мотнула головой. Настаивать бесполезно и Костя, потоптавшись, вернулся на кухню. Прошли минуты, Надя не выдержала, подала голос:
      – Костяаа!
      Мать строит сыну страшные упреждающие глаза, однако это излишне. Костя поднимается из-за стола, идёт к Наде и зовёт уже бывшую подружку прогуляться. Надя понуро встаёт – до чего ж прекрасна она сейчас в своей печальной покорности! Вдвоём они выходят на улицу, на виду у разинувшей рты вереницы аборигенов пересекают Лозу и идут через плотину, у которой загорает половина посёлка. Пара проходит мимо компании молодых специалистов. Все в плавках, купальниках, увлечённо играют в волейбол, но увидев Надю, бросили перекидывать мяч и воззрились на приунывшую куколку, словно раньше не встречали Костю с ней никогда. Хамоватый неприятель Казанцев, женившийся на страшилке, вообще Костю, что называется, в упор не видит. Он побежал за мячом, но остановился в трёх метрах от идущей пары, словно споткнулся, и знай себе беззастенчиво пожирает девушку взглядом, горящим огнём животной зависти. Русин повернулся к нему:
      – Не подавись!
      Казанцев не слышит. Молодые бабёнки смеются, тоже что-то кричат, а он отвечает невпопад, продвинутая вперёд массивная нижняя челюсть свалилась на грудь, как выдвинутый из казарменной тумбочки ящик.
      – Не подавись, говорю! – повторился Костя, и только тогда ротозей, придя в себя и благоразумно не реагируя на дерзость, продолжил бег за мячом. Конечно, женщин, равноценных Наде по внешности в убогой Лозе не сыщешь, а теперь уже и не будет! Даже считающаяся красавицей Вера Савицкая с «Фермы» заметно ей уступает. Пока поднимались на поросший ельником пригорок, некоторые знакомые вскидывали в приветствии руки, Русин им отвечал тем же, но шутками не перекидывался, погружённый в невесёлые думы. Углубившись в лес подальше от посторонних глаз, на небольшой прогалине Костя набрался духу и заявил своей женщине:
      – Мы, Надя, ничего не должны друг другу, правда?
      Надя растерянно молчит и Костя, взваливая всю вину на себя, довершает приговор:
      – Сейчас могу сказать, что оказывается я не люблю тебя, прости.
      – Ккак это?
      – Считай, что я тебя подло обманывал. У меня давно есть другая девушка, давай с тобой расстанемся.
      Такого лобового удара Надя не ожидала! Лишившись от столь внезапного и жестокого признания дара речи, она смотрит на Костю остекляневшими глазами, а тот знай себе душегубствует:
     – Отсюда я уйду один, а ты спустишься к шоссе, сядешь на шараповский автобус до станции и... лучше для обоих, если ты забудешь сюда дорогу. Деньги на билет есть?
     «Очень трудно, но надо быть решительным, перешагнуть через свою неудавшуюся любовь!» – думает Костя. Настало время уйти самому, оставить Надю одну с её душевной болью, от которой бывшую любимую никто не будет отвлекать. Пусть она, как Костя сейчас сам, постоит немного у края сердечной бездны, в которую, уверен, Надя никогда не кинется – только польёт её слезами, потом без сомнения успокоится и навсегда уедет в родное Репихово. Костя повторяет вопрос:
     – Я спрашиваю: мелочь есть? На, возьми!
     Надя не слышит. Она никогда не умела притворяться и сейчас у неё задрожали губы, руки тоже трясутся, она пытается стряхнуть ими с щёк соринки, которых нет. Небывалая бледность разлилась по надиному лицу – Боже мой, что же Костя, живодёр, с девушкой делает! Он успевает подхватить Надю и с жаром целует её в губы, ставшие совершенно бескровными. Он тараторит: «Всё тебе наврал, всё тебе наврал, прости...». Надя крепко прижимается к любимому Косте, не отрывает трясущихся губ от его уст, девушку бьёт озноб. Когда речь возвращается, Надя шепчет:
      –  Ккакк же этто ты ттакк Ккостя, рразве ттак моожно?
     Потрясённый Русин продолжает оправдываться:
      – Прости, испытать тебя хотел. Какой же я дуррак, дуррак!
      –  Ззаиикой ммення ссделаешь...
      Домой не пошли, теперь это бессмысленно. Обнявшись, они счастливыми и радостными долго блуждали заросшими тропами по лесу, как в детской сказке, пока не вышли на обширное, бывшее ржаное поле с продолговатой и высокой, годичной давности скирдой соломы на нём. Костя вскарабкался на стог с помощью оставленной кем-то слеги и затем втащил Надю, которая, раскрасневшаяся, со смущённой улыбкой последовала за ним. После этого он втянул слегу и уложил её на верхушке стога, лишая случайного бродягу возможности бесцеремонно заглянуть в гости. В середине обширной вершины оказалась приличная вмятина, вероятно утрамбованная предшествующими искателями уединения. Не помышляя ни о чём, оба сначала увязли в поцелуях, затем молниеносно раздели друг друга, пошвыряв бельё на импровизированное ложе. Надя превзошла себя, целиком отдавшись несвойственной ей по горячности, захлестнувшей обоих волне страсти, завершившейся обжигающими мгновениями, и вдруг обмякла. Костя всполошился, теребит молодую женщину, приговаривая:
      – Надя, Надя, что с тобой!
     Его не слышат, Надя в глухом обмороке. Всё это время обескураженный любовник то искал пропавший пульс, то тряс, шлёпал зазнобу по щекам и, игнорируя неглиже, в отчаянии приподнимался и оглядывался по сторонам в надежде на чью-либо помощь, затем опять тряс девушку за безвольные плечи. Продолжалось это, пока в конце концов сознание само не вернулось к ней.
      – Что с тобой, лапонька?
      – Нне знаю, а что это было?
      Ну, слава Богу! Костя с облегчением перевёл дух. Надя тоже вздохнула. Не одеваясь, она вытянулась на соломе, заломила руки за голову, подставив солнцу нежный лён подмышек, и устремила счастливый взор в голубое, цвета её глазищ, небо, а Костя сидит рядом и ладонь его слышит, как опять гулко и тревожно бьётся женское сердце. Надя говорит:
      – Может у нас что и получилось, Котя.
      Её слова сказаны без тени лукавства, но не успел Костя ответить, как девушка совершенно неожиданно просит:
     – У тебя голос хороший. Спой, Котя, ту самую, что год назад, когда меня провожал домой. Здесь никого, кроме нас, наверное нет.
     Боже мой, о чём она вспомнила! Костя поправил Наде волосы на висках и произнёс:
     –  Хорошо, попробую.
     Песенка была венгерской, лиричной, которую когда-то разучивали в институтском хоре в Баку. Русину нравилась мелодия, поэтому сейчас, как в старом фильме, он смотрит девушке в ясные очи и вполголоса напевает:
      – ...Но ни звёзды, ни цветы полей,
            Не сравнятся с милою моей.
      Надя слушает и улыбается своему ненаглядному Косте, а он продолжает петь:
      – ...Ярче солнца свет её очей,
             Они цвета – неба голубей,
             Будем с милой по полю ходить,
             Буду милой я цветы дарить...
      Надины глаза заволакивают слёзы, Костя обрывает песню:
      –  Нуу, расчувствовалась, у нас же всё хорошо!
      Лапушка протёрла глаза кулаками:
      – Так, размякла что-то. Ты всегда дарил мне красивые красные маки, а когда я их ставила в воду, они осыпались.
      Маки действительно прекрасные цветы и жаль, что сорванными, они, как и счастье, долго не живут, – дунешь и лепестков уже нет.
     Надя взяла костину ладонь, пропустила свои пальцы сквозь его и говорит:
      – Не испытывай меня больше, Котя, не надо нам мучить друг друга. Ты ведь сам ещё не знаешь, как любишь меня! Я это вижу.
      Вся глубина надиных слов оценится, спустя время. Сейчас же счастливый Костя, снова прильнул к своей желанной женщине и она радостно приняла его ласки. Солнце светит на влюблённных, а они, всё ещё тяжело дыша и обнявшись, долго греются в его тёплых лучах на пахнущей прелым полем соломе, не испытывая неудобств, забыв о превратностях судьбы, и оба хотят верить, что их безрассудная любовь неподвластна никому, она вечна! 
      В дальнейшем между Костей и Надей не поднимется вопроса о злополучном заявлении, словно никогда его и не было. Новое заявление в ЗАГС подадут, спустя год, в Москве.


                ПЕРВАЯ СЕМЕЙНАЯ ПОЕЗДКА В КРЫМ

      В июле у Нади трёхнедельный отпуск, а у Кости он целый месяц, в августе. Костя обменял отпуск с Михайловским на июль и влюблённые договорились провести время в Крыму с палаткой. Надя добавила ещё неделю за свой счёт, так что пара принялась готовиться к романтической, первой семейной поездке к морю. Нет резона вдаваться в перечень свалившихся забот – их попросту не стало, когда ненаглядный Костя узнал, что Наде решением руководства было отказано в летнем отпуске.
      – В чём дело, Надя? – пытается её милый докопаться до истины.
      – Илья Моисеевич [шеф-повар – райкин покровитель и любовник по должности] перенёс мне отпуск на  осень – работы много. Я уж и просила, плакала, а он всё равно не отпустил.
      – А если мы договоримся осенью, он перенесёт на зиму? Не твоей ли сестрички работа?
      – Ой, не будем возникать, пусть она успокоится.
      – Даже так?
     – Ничего, мы распишемся и обязательно на будущий год с тобой съездим.
     – Как же мы съездим? Ведь у нас грудной крохуля уже может появиться!
     – Слуушаай! А ведь мне и вправду ехать сейчас на солнце нельзя! Мы и не подумали.
      В Крым Костя поехал один и без палатки.


                В КРЫМУ

      Опустим описание райской благодати Южного Берега, по поводу которой говорят, что, «живя в Крыму, и умирать не надо»! Всё это уже обстоятельно было нами изложено, а повторение не всегда освежает фон и добавляет в палитру новых красок. Посему начнём сразу с пребывания Русина в Городе-Герое Севастополе, где отпускник прожил три дня у пожилой женщины Нины Васильевны, по фамилии Откаленко, и платил за постой рубль в сутки. Женщина тяжело пережила войну и Русину запомнилась её стойкая нелюбовь к украинцам и ненависть к местным татарам, хотя последних к тому времени уже выслали из Крыма. Неприязнь у Нины Васильевны выражалась в безжалостном поношении украинцев и татар при разговорах, что всё же удивляло:
      – Нина Васильевна, так вы сами-то из Галиции, как мне сказали?
      – Да, я родилась в селе и воспитана была в старом русском духе. В Австро-Венгрии мы всегда были русскими, мужа убили, потом голод, я с детьми пробилась в Крым, в село Перекоп. А тут – война, немцы в Крым вошли, татары зазверствовали. Татарин в войну и с детьми не церемонился, всем горло перережет! Мы и подались от этих нелюдей с другими беженцами на север. Помню, как по дороге арба едет, а я с детьми иду. Попросила возчика-хохла подвезти, а он спрашивает меня: «А ты хто будешь, украинка или русская?» Я с детьми стою, в его бесстыжую рожу смотрю и отвечаю: «Руу;сская!». И он мне тогда: «Ну, русских мы ещё возим, садитесь». Представляете, с каким настроением я полезла с детьми в телегу! 
      – Нина Васильевна, а как дети ваши?
      – Дочь замужем, в Тернополе, а сын после армии на целину подался, автомехаником. Наезжают иногда. А вы-то сами гляжу холостой?
      – Нет, женат.
      – Знать здорово разругались, раз один приехал. А кольцо зря снял.
      И тут сдерживающие центры отказывают, Русин вываливает посторонней женщине всю поднаготную, на что она сказала:
      – Если вы решили с ней, то есть с женой... не расставаться, – вот вам совет: оторвите её от родных. Увезите в любую точку страны да подальше, там и зарегистрируйтесь. Пока до вас доберутся, она родит, – почему-то уверена, это у неё получится. Может и жизнь заладится...
      – Она уже в положении.
      Нина Васильевна как будто и не слышит, выдержала секундную паузу, чтобы произнести менее приятное:
      – А может и нет. Я ведь заседателем в нарсуде была раньше, всякого насмотрелась.
      Костя оживляется:
      – Как интересно! Моя мама тоже была заседателем.
      – Вот она вас и отговаривает, однако окончательно решать придётся всё же вам.   
      Ничего для Кости нового, – Нина Васильевна любезно отсылает его к слишком радикальному способу урегулирования проблемы. Но Надя уже забеременела и сейчас её уговорить уехать из Подмосковья туда, где ещё Макар телят не пас, – просто смешно. Да и Костя – не герой, отважится ли теперь на такой шаг? Ему уже не двадцать пять, да и будет теперь не один.
      Распрощавшись с гостеприимной хозяйкой, Русин автобусом поехал в Форос через Байдары, примостившись в салоне на единственном свободном сидении рядом с водителем (оно считалось служебным), и по-дороге перебрасывался с шофёром фразами. Русин спрашивал, водитель охотно отвечал, затем спрашивал водитель и отвечал Русин, пока дышащий в спину губастый и ноздрястый джентльмен не пресёк их светскую беседу:
      – Не смейте отвлекать шофёра разговорами, пересядьте немедленно, пока я не вмешался!
      Иишь ты! Пересаживаться некуда и Русин отворачивается. Пассажир прав, но в лицо, словно помоями плеснули.
      – Форос! – объявляет водитель и уже обращается непосредственно к отпускнику:
      – Это только остановка. До посёлка вам придётся добираться пешком.
      Русин поблагодарил шофёра, пожелав ему удачи в пути. Когда автобус отошёл, молодой человек огляделся, оценивая своё положениие. Метрах в трёхстах внизу за можжевеловой рощей – пляж, прибой. Справа приютился к склону дом, стог сена, корова бродит, а слева поднимается по шоссе в его сторону пожилой кучерявый шатен с небольшим узлом за спиной. У Кости же за плечами – фибровый чемодан, перехваченный лямками, под которые он просунул руки – легко и удобно, лучше, чем рюкзак! Оба поздоровались, как старые приятели, и остановились. Русин снял чемодан, встречный путник – узел с шинелью и пояснил:
     – От армии осталась, сплю на ней по-солдатски – шинель на себя, шинель под себя, шинель под голову.
     – Вы тоже приезжий?
     – Нет, крымчанин. Тридцать лет, исключая военные, брожу каждый отпуск по горам Крыма. Сначала – с женой, теперь – в одиночку, в Севастополь направляюсь, оттуда – в Качу, а вы откуда?
     – Из Подмосковья, тоже в отпуске.
     Оба вояжёра перекинулись ещё фразами и расстались столь же дружелюбно. Один, неспеша, продолжил путь вверх по шоссе, а Костя направился к дому на склоне, с крыльца которого в него всматривался белёсый загорелый абориген – в домашних трусах, высокий и статный.
       – Молодой человек, – обращается Костя, – можно ли купить у вас литр молока.
      – Можно, конечно. Настяа! – зовёт он в открытую дверь.
      Появляется невзрачная мелковатая Настя, наверное жена. За нею две белобрысые девочки, лет по пять-шесть.
      – Настя, вот товарищ молока хочет купить.
      – Сколько вам?
      – Ну, литр, полтора. Если можно, парного.
      Через десять минут путешественник уже сидел за дворовым столом, управляясь с кринкой полуденного парного молока и закусывая его хлебом, который ему вынес хозяин. За всё – привычный рупь. Спустя полчаса, русинский желудок, полный под завязку, переваривал трапезу и процесс этот длился час. За такое время скиталец успел договориться с хозяином о ночлеге на сеновале, ибо койки в доме уже заняли приехавшие из Днепропетровска родственники. Ночь он проспал почти до рассвета, как говорят, без задних ног, и спал бы ещё, не разбуди его, общающиеся между собой громким шёпотом два молодых человека. Один рассказывал другому о своих сексуальных приключениях с девочками из пионерлагеря где-то рядом:
      – ...она кобенится, строит из себя, а я говорю ей: «Ну, тогда я пошёл...»
      – И ты ушёл?
      – Неет, что я, дурак, что ли? Только так, с понтом, а она тогда мне: «Подожди, Коль». Я жду, потом опять ухожу, а она: «Ну, ладно, пошли в комнату», а я ей: «А там же ещё девчонки спят», а она мне: Пошли, ничего»...
      Другой шёпот интересуется:
      – И ты пошёл?
      – Конечно...
      – И лёг с ней в кровать?
      – Даа, а куда ещё, не под кровать же!
      – Возьми меня сегодня к ним.
      – Так давай! Там и Юлька тоже... чешется у неё. Если не сейчас нам их, то когда же ещё?
      – А то я сегодня такую чепуху во сне видел, рассказывать не буду. Слушай, Коль, а кто этот, рядом спит?
      «Коль» начал што-то шептать совсем тихо и другой захихикал. Костя снова погрузился в сон. Проснулся с восходом, сексуально-озабоченные шептуны раскинулись на сене и похрапывали. Ими оказались... мальчишки, на первый взгляд, лет по одиннадцати, племянники хозяина, оба из Днепропетровска – заведомо ранние, видать.
     Через день пилигрим уже вышагивал по шоссе в сторону Ялты, примкнув к трём «дикарям»-ленинградцам: парень его возраста, Толик, и две девушки: одна – Нина, другая – Софа, у этой запомнил даже фамилию – Фиш, поскольку она хвасталась, что шахматист Роберт Фишер – её дальний родственник. Как водится, Костя внёс свой пай в питание, однако зачем прибился к ним, только Бог ведает. К людям, совершенно не подходящим ему ни по духу, ни по интересам, вечно заряженным на перемалывание питерских сплетен и валящихся с ног от хохота при упоминаний афоризмов, им одним понятным. Днём Костя, обливаясь потом, тащил вместе с Толей тяжеленную четырёхместную палатку на шесте (везёт же!) и свой чемодан за плечами. Вечером – манная каша, затем он с усталой улыбкой слушал питерские радости, не всегда вникая в толк, а ночью, завернувшись в своё байковое одеяло, спал снаружи – внутрь не приглашали.   
      Не доходя до Ялты, четвёрка остановилась на обширной поляне, где уже стояло с полдесятка палаток. Народ был в основном из Киева, все интеллектуалы – дальше некуда! В одной палатке – муж с женой, Дмитрий и Белла, кандидаты исторических наук, владеют арабским, скоро поедут стажироваться в Египет, по существу – скорее всего обычные шпионы. В другом парусиновом обиталище – двое высоких чернявых к.т.н. Они спрашивают Русина:
      – Вы из Харькова?
      – Нет, из Подмосковья, хочется поплескаться в Чёрном Море. А вы из Киева?
      – Из Киева! Отпуск на носу, куда податься? Подумали – решили в Крым. Ещё немного подумали – взяли палатку.
      – Прошу прощения, а как вас зовут?
      – Его – Лёня, меня – Гоша, Георгий! – поправился парень.
      – А меня – Костя! Компаньоны – Толя, Нина, Софа!
      Русин поочерёдно показывает на суетившихся неподалёку попутчиков.
      – Все из Подмосковья?
      – Нет, они из Ленинграда.
      Кроме палаточников на поляне были и «бездомные» – несколько сирых туристов, вроде Русина. Смотрелись они непрезентабельно, спали на земле, как и Костя, для которого наверное стало утешением, что он не один такой. Среди «сирых», оказались две девушки вполне приятной наружности – Света и Лида, обе из разных мест, обе, с их слов, студентки. Сейчас одни из туристов готовили пищу на кострах, другие – на малюсеньких примусах. Вечером Свету и Лиду разобрали «мужские» палатки, Лиду пригласили к себе Лёня с Гошей. На зябком рассвете Костя отметил, что неподалёку от него укрылась в спальнике с головой Софа – непонятно, что побудило её ночью покинуть свою компанию, вроде они там друг перед другом не ёжились. Ещё отметил, что и Лида лежит вне палатки, на земле, под головой небольшой пионерский рюкзачок, сама в одной лёгкой одежонке, – значит Лёня с Гошей её ночью выставили, чтобы не мешала спать. Костя поднялся – пора сбегать к берегу, искупаться в прохладной воде, обтереться, потом заняться лёгкими упражнениями. Своё байковое одеяло он отнёс к Лиде и укрыл её. Девушка испуганно дёрнулась, хотела вскочить, но Костя успокоил:
      – Спите, спите, мне оно не нужно, я побежал на пляж.
      Вернулся посвежевшим через два часа. Лагерь давно ожил – люди жгли костры, завтракали. Софа пропала куда-то, её спальник валялся скомканным. Рядом с палаткой Лёни и Гоши возится Лида. Они с Костей кивнули друг другу, в глазах девушки Русин прочёл благодарность. Её покровители ещё почивали, а у палатки попутчиков-ленинградцев лежало аккуратно сложенное костино байковое одеяло. Пока Костя стоял, полог откинулся и на свет Божий выбрался заспанный Толик.
      – Баальшой привет!
      Он с хрустом размял суставы, после чего спросил:
       – А где Софка?
      Появляется Софка:
      – Я здесь, здесь! Встал? Давай буди свою Нинку.
      Нина была заядлой бездельницей. Она никогда не готовила, пропорола где-то ногу и шла налегке, а её рюкзак тащил, повесив на свою мужественную грудь, энергичный крепыш Толик. Это он предложил Русину присоединиться к компании и вёл себя покровительственно. Утром обнаружилось, что кончилась манка и Толик с Ниной собрались ехать за ней в Ялту, видимо там они решили втихомолку и позавтракать. Толик облегчает свой рюкзак, выкладывая лишнее, затем закидывает его за спину и перед тем, как двинуться с Ниной к остановке, неожиданно хватает коробку с сухим молоком, запускает туда ложку, потом себе в рот, жадно чавкает, снова ложку в коробку, оттуда в рот, чавканье...
      – Что же ты делаешь?! – возмущается Софа. – Ты же не один!
      –  Прости, есть очень хочу!
      –  Не один ты хочешь есть! Дай сюда!
      Софа выдёргивает у Толика коробку с молоком, закрывает её крышкой и прячет. На софкино самоуправство Толик отвечает потоком брани, правда, в ладах с цензурой. Софа отвечает не менее динамично. Её собеседник устаёт первым. Он говорит, покручивая перед ней руками:
      – И что это ты, Софка, всё время строишь из себя сверхумную?
     Софа – ему, непонимающему:
      – Значит, есть основания!
      – Не вижу оснований.
      Перебранка завершается, Толик с Ниной теперь из принципа не поедут за манкой, вместо них отправляются Костя с Софой, напутствуемые вслед:
      – Не забудьте за нас пообедать в Ялте!
      Через полчаса «откомандированные» уже трясутся в обычном городском автобусе, направляющемся в сторону центра. Сошли на ялтинской набережной, утонувшей в толпе народа. Все спешат к чревоугодным заведениям и на пляж, а Костя с Софой – в гастроном, в котором после продовольственных закупок, Русин объявил, что надо бы ему проверить почту до востребования и написать коротенькое письмо домой.
      Девушка недовольно спрашивает:
      – Перед мамой отчитаться?
      – Перед женой.
      – Женоой? Вот так фокус! А скачешь перед красными девицами, как молодой олень!
      Костя отшучивается:
      – Так, я же ещё молодой, Софа!
      Но Софу интересует другое:
      – Как же тебя молодого отпустили?
      Русину показалось, что в голосе – скрытое разочарование. Они зашли на почтамт. Корреспонденций не было, на душе кошки скребут, но Костя встал за круглый столик с бланками для телеграмм и на купленной вместе с конвертом бумаге принялся строчить игривое послание Наде. На это время Софа словно птичка вспорхнула своим объёмистым караваем на высокий подоконник, плотно уселась на нём и изобразила на мордашке стоическое терпение. Наконец, письмо готово и опущено в почтовый ящик. Русин закидывает за плечи рюкзак с провизией, вместе с Софой возвращаются на автобусную остановку и вскоре транспорт доставляет туристов до палаточного городка. Костя отметил, что количество парусиновых чумов убавилось, их обладатели оставили записки карандашом на клочках бумаг, придавленных камнями: «Счастливого вам пути, ребята и девушки!», «Покидаем вас, счастливого отдыха всем, всем!». Обычай оставлять странниками друг другу добрые прощальные напутствия не нов, но неизменно приятен тем, кто задерживается на биваках. Около палатки ленинградцев горит костёр, на нём – кастрюля, покрытая крышкой с выбивающимися наружу шипящими пузырями, напротив – Толя с Ниной, прилипшие друг к другу, как пиявки к листочку, и нимало не смущённые своим прилюдным испражнением чувств. Софа брезгливо обращается к голубкам:
      – Вода вскипела? Расцепляйтесь, сейчас манку засыпем...
     Потом без перехода:
      – А наш товарищ Константин оказывается женаат!
      Нина отчуждённо молчит, а Толе удаётся произнести два слова без отрыва от объекта своего вдохновения:
      – Имеет право!
      После трапезы, Русин натягивает на себя в кустах плавки, берет маску с трубкой и спускается на пляж. Надо понырять вопреки правилам, ибо обычно с полным желудком под воду не ходят! Вскоре появляется Софа и Костя задаёт дежурный вопрос:   
      – Толя с Ниной не хотят купаться?
      Софа – циничным голосом:
      – Отдыхают после трудового сна.
      Вечером опять каша, яблоко, беседы у костра с Димой и Беллой. От них Русин многое узнал об истории Африки, сам тоже похвастал. Белла спрашивает:
      – Что вы в Москве кончали, историко-архивный?
      – Нет, я механик.
      Влезает язва Софа:
      – У него жена закончила историко-архивный.
      – Софа шутит, – смеётся Русин, – у нас все механики, но историю очень любим.
      Супруги переглянулись и Дима говорит своей:
      – Вот, всегда так бывает!
      Супруга в ответ согласно кивнула. Через минут двадцать турисы гасят костры и расползаются по палаткам. Лёня с Гошей – бесцеремонно к Лиде, сидящей отдельно от всех:
      – Лида, иди!
      И Лида привычно нырнула в их балаган.
      На рассвете Русин вновь видит девушку, свернувшейся клубочком у порога обители кавалеров. Он и под «байкой» продрог, каково же ей! Кстати, а почему она не купила себе такого же одеяла? Денег нет? Чего же без них она в Крым примчалась? Её подружка Света вчера уехала, а она... осталась. Начинало теплеть, с уже прогретых вершин потянуло, словно парным молоком, мысли стали путаться, Русин снова засыпает.
      Проснулся на этот раз поздно и спал бы наверное ещё, если не Софа – друзья дрыхнут в палатке, а одной скучно костёр разводить. Русин поднялся, огляделся – ещё одной палаткой убавилось, нет Димы с Беллой, только шутливая записка: «Счастливо и удач вам, экстремалы, встретимся в Африке!» Насчёт Африки – адресованно определённо Косте и он рассмеялся, а Софа обращает его внимание на то место, где всегда лежала Лида:
      – Лида тоже уехала. Вон, записка её.
      Действительно, там, где девушка сворачивалась калачиком, одна примятая сухая трава и на ней записка, придавленная пустой молочной бутылкой: «Прощайте, ребята и девушки». Софа расчувствовалась:
      – Смотри, Костя, какую трогательную записку написала! Хорошая она всё-таки девушка, получше некоторых.
      Последовал выразительный жест в сторону палатки Лёни-Гоши, которые сейчас спят и выползут из неё нескоро. Русин, поразмыслив, отвечает:
      – По-моему, ей следовало ещё вчера со Светой уехать. Погуляли обе и будет.
      – Ну, всех их забот мы не знаем, судить не можем, а девушка она всё-таки хорошая, несмотря ни на что, и это абсолютно точно.

      Во время позднего завтрака на поляну нагрянула гремучая компания – мама, папа, трое подростков с собакой и двумя лёгкими польскими палатками. Прибывшие здороваются со всеми, затем принимаются за распаковку рюкзаков, установку «шатров», а на ветке акации вывешивают пиратский флаг. Всё это время собака бешенно носится вокруг, весело облаивая палатки и каждый куст. В одном из уголков поляны избалованный пёс вытянул из под куста за лямку чей-то рюкзачишко и принялся тормошить его.
     – Эй, эй! – засуетился хозяин. – Пошёл, пошёл, кому говорю, тварь бродячая!
     – А разве пёс не ваш?
     – Что вы? Привязался по дороге, так вместе от Гурзуфа и идём. Кто-то оставил, а пёс вроде породистый, домашний.
      Оба подошли к найденной вещи – то был старенький минирюкзачёк Лиды, который сегодня утром лежал у неё под головой. Рюкзак расстёгнут. Внутри – средней свежести одежонка (в ней девушка ходила и спала), сумочка с косметикой, паспортом и... аккредитивом, и ничего другого интересного. Сразу возникают вопросы: если Лида ещё не уехала, то к чему прощальная записка? Рюкзачок оставлен в кустах, где девушка наверное переодевалась в купальную пару. Почему она не взяла рюкзачок с документами с собой? Получается, что Лида по-привычке пошла к морю окунуться напоследок и не вернулась? Не могла же она в бикини отправиться в город – её бы не впустили в автобус! Тревога закрадывается в душу. Можно по-разному расценить суть безобидной на первый взгляд фразы, обращённой ко всем: «Прощайте, ребята и девушки». Загадочное исчезновение Лиды вызвало волнение среди палаточников, однако никто не составил Русину компании, когда он направился к берегу. Через десяток минут знакомая тропа вывела его к дикому пляжу с купальщиками, обретшими радость в привычной повседневной лености. Одни загорали, в фривольных позах развалясь на гальке, другие нежились в лёгком прибое, некоторые вяло плавали с трубками вдоль берега, изучая морское дно. Случись что, никто не поможет, спасательные службы на таких пляжах не предусмотрены, их надо откуда-то вызывать, а пока – никаких видимых признаков злоключений с девушкой. Русин возвращается и предлагает Толе съездить вместе в ближайший милицейский опорный пункт и заявить об исчезновении человека, но поддержки не находит. Мало того, Толя изрекает, что нет смысла погружать задницу в проблемы из-за «палаточной шмары», отправившейся «на юга» за приключениями. Делать нечего, пришлось Косте ехать в Ялту, на этот раз одному. В милиции Русин передал дежурному рюкзак с вещами, документами и лидиной запиской. Первым долгом милиционер занёс его данные в журнал и предложил написать заявление. Затем он объяснил, что по закону заявление о пропаже человека будет рассматриваться только через трое суток с момента исчезновения последнего. Пропала – вовсе ещё не значит, что случилась трагедия. Девушка могла и уйти с кем-нибудь, загулять, мало ли что. Дежурный всё же по костиному настоянию позвонил в спасательную службу, попросил, чтобы в указанную акваторию выслали бригаду с аквалангистом, а после сказал, что случай ординарный, скорее всего девушки не найдут, пока утопленница, если она таковой окажется, сама не всплывёт через несколько дней. В ответ на застывший на удивлённом лице Русина вопрос, он ответил:
     – Вы знаете, сколько человек у нас пропадает за сезон? Нет? Так вот лучше вам не знать этой цифры. А сколько самоубийств! И каково нам работать при дефиците сотрудников? Идите к нам! Не пойдёте? То-то...
     Они расстались. Ясно лишь, что надежд найти несчастную девушку мало, а спасти – вообще никакой. Отчего же Лида покончила с собой, в чём Русин почему-то теперь уверился? Мог ли кто понять её состояние? Была ли она беременна, то есть, чего они с Надей добивались, для Лиды – позор страшнее смерти? В это-то время подвальных технологий! Скорее всего тут более внятный стимул, – Лида вошла в депрессию и самоубийством бросила вызов бесконечным сопутствующим унижениям, в коих сетях по слабости женской натуры оказалась и чему Русин чуточку был свидетелем. Многие люди вынашивают в себе разной тяжести обиды, но только некоторые готовы свести счёты с жизнью, и их щемящая душу отвага невольно вызывает уважение. С такими мрачными мыслями Костя пришёл на поляну и... глазам не поверил! Палатки спутников нет, одиноко лежит на земле его чемодан в чехле. Соседи разъясняют:
      – Они сказали, что ждать уже вас не могут, уезжают в Симферополь и попросили нас присмотреть за чемоданом.
      Что ж, давно стоило с ними расстаться, да жадность одолела: жаль было суммы, которую Русин вторично внёс в общий котёл, а забрать назад – неприлично. Видно и бывшим спутникам он порядком надоел и они инициативно разрешили ситуацию. Парусинового домика Лёни с Гошей тоже нет. Соседи уловили костин взгляд:
      – И эти двое не завтракали, очень быстро собрались и ушли.
      Итак, его ленинградцы тоже скоропостижно слиняли и записки не оставили. Русин решает ехать в Гурзуф, там проще, думает он, снять койку на пару, другую дней. А сейчас надо привести себя в порядок, побриться, и Костя хватается за чемодан. Глядит – замок исковеркан, взломан. Костя с трудом открывает крышку и лезет за своей заводной бритвой, а её нет. Исчезла редкого издания книга про Зорге, которую случайно купил ему в Баку отец. Маска с трубкой правда на месте, зато пропала небольшая денежная заначка, – Костя её, дурак, отдельно прятал за подкладкой в чемодане. Видать, Толя в палатке не зря трудился, пытаясь отпереть замок каким-нибудь ржавым гвоздём. Всё просчитано: за руку не пойман – не вор, свалить пропажу можно на кого угодно. Симферополь – для отвода глаз, Русин знает, где этих друзей искать. Посему, закидывает за плечи чемодан, поправляет на груди брезентные ремни и, попращавшись с соседями, полубегом направляется к шоссе. Автобуса ждать долго. Русин выходит на дорогу и, отчаянно жестикулируя, становится на пути идущего в сторону Ялты «жигулёнка». Тот тормозит с проклятиями, но успокаивается, когда ему суют в руку пятирублёвую ассигнацию (очень расточительно, но что ж делать!) и просят доставить на пристань, с которой отходят морские трамвайчики. Через пятнадцать минут Русин уже вышагивает по реечному настилу в сторону касс. Он решает взять билет до Нового Света, куда из разговоров бывшие спутники собирались отправиться, но на этот раз тратиться  больше не пришлось – впереди Кости спешит к морскому трамваю Софа с рюкзаком и волочит по настилу палатку. В кильватере за ней – Нина, кроме рюкзака она ещё тащит в руке чемодан – сразу выздоровела! От касс, но пока ещё далеко, к ним спешит Толик. Русин в шутку хватается за ручку нининого чемодана, она резко поворачивается, узнаёт бывшего попутчика, выдёргивает ношу и в страхе отскакивает. Софа глядит на костино дободушно-радостное лицо и выпаливает:
      – Если хочешь с нами ехать, беги к кассам, постарайся успеть с билетом.
      Толик уже подбегает, дружелюбный облик экс-компаньона его на мгновение озадачивает и Русин с всепрощением, нисполанным им воришке, выбрасывает кулак под левый глаз прохиндею. Люби ближнего, как самого себя! Толик не успевает схватиться за глаз, как Русин от души всаживает ему другой кулак в хрустнувшую челюсть, заваливает на настил и, развернувшись, быстро уходит. За спиной истошный нинин визг, но Софы, – мельком отметил это, – с ней рядом вроде не было – убежала! Экзекутор уходит в небольшой толпе прибывших, все оглядываются на визг, но не останавливаются. «Впердюрил – порядок. Иди, не оборачивайся!» – шепчет рядом какой-то мужлан. Заводная бритва, книга (её особенно жаль) и денежки оставлены бывшим компаньонам, свой чемодан, скинув с плеч, Русин уже несёт в руке. Стремясь поскорее удалиться от места происшествия, Костя сворачивает в бульварные олеандры, на скорости внедряется в них, как бульдозер, и оказывается на площади. Его взору предстала очередь за охлаждённым молоком из бочки на колёсах. Пить хочется, но сначала надо отдышаться, успокоить сердце – оно по-заячьи затравленно колотилось в груди. Русин останавливается перед застеклённым стендом с объявлениями о сдаче комнат внаём, изучает их, переходит к стенду с объявлениями об обмене жилья, сперва – местном, затем – междугороднем. Кроме него немало других людей рассматривают бюллетени, некоторые выписывают предложения в блокноты. Костя находит несколько интересных вариантов по обмену с Москвой, отмечая, что в целом рокировка со столицей – так на так. Далее следуют объявления о продаже недвижимости – цены домов жуткие, в десятках тысяч и немыслимы для среднего обывателя тех времён. На свежем бризе пот на беглеце быстро обсох, дыхание почти выровнялось. Может, Костя зря спешил? Воришкам не до контактов с милицией, тем более что билеты уже на руках. Возможно, Толя вскоре очухался, проморгался и знай плывёт себе сейчас на трамвайчике в Новый Свет со своей блудливой компанией. Нет, далеко не всё так лучезарно, если у Толи сломана челюсть. Русин рассматривает распухшие суставы правой кисти. Они болят, хорошо, хоть пальцы целы. Правда, пока никакой милиции, подозрительной суеты на площади, и Костя успокаивается. Теперь можно бы и молока, поэтому он переходит к бочке и становится в хвост очереди. Здорово – в Москве квас, в Ялте – молоко, причём бесплатно, но зараз имеешь право выпить не более двух стаканов, потом – снова в очередь. Ещё когда бродили по улицам с Софой, Костя отмечал, что в киосках предлагают молоко даром. Софа брезговала, компаньон перед ней выдерживал марку, а сейчас он вошёл во вкус. Прехорошенькая черноглазка поворачивает вентиль крана, наполняет бумажный стакан, страждущий отходит в сторонку, выпивает до дна и просит повторить. Опустошив стакан, Русин выбрасывает его в бак, затем становится в очередь опять. Когда подошёл его черед, черноглазка улыбнулась и вдруг спрашивает:
     – Вы хотите мне что-то сказать?
     – Оо, да, когда вы заканчиваете?
     – В пять увезут бочку.
     – Буду вас ждать.
      До пяти времени уйма. Русин, забыв об инциденте, успел снять на сутки койку, купить в универмаге самый дешёвый бритвенный набор, побриться и вообще привести себя в порядок, прежде чем отправиться на свидание. Весь вечер он посвятил этой прелестной, капельку курносенькой мордашке, гулял с Людой по ночной Ялте, болтал на любые темы, не касаясь ресторанных. Она была на десять лет моложе, родом из Махачкалы, но русская, училась в торговом училище и здесь на практике. В первом часу ночи Русин проводил её до женского общежития и они расстались навсегда. Кому этот тюльпанчик достанется – ох, думает Костя, не прогадает! Не будь у него суровой привязанности к Наде, уговорил бы Люду уехать с ним и сменить специальность. Пусть бы пришлось выдержать баталию с мамулей.
      На другой день в восемь утра автобус уже вёз Русина в Гурзуф, в самые что ни на есть пушкинские места. Кипарисовые пригороды Ялты поражают воображение своим живописным разнообразием. Посёлки – в зелени акаций и платанов, вдоль улиц душистые олеандры и ещё какая-то субтропическая флора – всех названий не припомнишь. Главная улица Гурзуфа протянулась на заполненные народом километры вдоль моря и что-то Косте подсказывало, что жилья по его карману тут не найти. Путешественник доезжает до Артека. Здесь на отшибе местность более сельская и в посёлке, обитатели которого обслуживают знаменитый пионерский лагерь, Русину сдают койку за семьдесят копеек в сутки под навесом. Он расплачивается за трое вперёд, оставляет у хозяйки в доме чемодан и спешит вниз к шоссе. Там, пока ехал, попалась на глаза будка – «Горсправка». Их по Союзу множество, в каждой можно за пятнадцать минут найти кого угодно в любой точке страны, но сейчас для Кости важен местный пункт проката. Ему дают адрес этого удобного заведения, пользующегося спросом у невзыскательной публики, и Русин автобусом добирается до нужной остановки. Пункт проката представляет собою уличный раствор, внутри рассован по углам и полкам многократно побывавший в деле спортивный инвентарь и другие аксессуары. Заведует прокатом скучный небритый старикан, он дремлет у входа. Костя задерживает внимание на прислонённом к стенке велосипеде, берётся за раму и легонечко встряхивает. Это ветхое создание давно перешагнуло свой век: рама погнута, краска облезла, обод переднего колеса вместе с шиной частично плотно перехвачен изолентой. Цены проката – смехотворные и велосипед взять можно сразу на месяц. Русин расплачивается за три дня, – цифра, вошедшая в привычку, – и оставляет паспорт. Велосипед тоже пока оставляет, испросив у старикана разрешения отлучиться  позавтракать. Хозяин заведения равнодушно кивнул и вновь прикрыл веки.
       Путешественник первым долгом отправляется в продмаг, где покупает большую французскую булку, двести граммов любительской колбасы и сто граммов крымского сливочного масла, дивного по вкусу и аромату! Немного подумав, берёт ещё сто граммов этого продукта. В целом, дневная заправка для человека со здоровой печенью готова – дёшево и очень сердито. Отоварившись, Русин покидает магазин и занимает очередь в закусочной, в той, где народа вроде поменьше. Подобные забегаловки сродни конвейеру и минут через десять «дикарь» уже сидит за обеденным столиком с тремя стаканами сладкого кипятка перед собой, подкрашенного заваркой. Сейчас, после осмердевшей манной каши он приступит к насыщению своего желудка вкусной пищей и её калорий хватит до следующего утра. Напротив Русина восседает высокомерная, представительная своими габаритами армянка, по бокам – её упитанные сынки. Перед каждым – тарелки с харчо и паровой котлетой под соусом на второе. Оголодавшему на пустой манной каше Косте, армянское меню слабовато. Поэтому он вооружается обеденным ножом, разрезает французскую булку вдоль и забивает середину двумястами граммами сливочного масла. Колбасы ещё не успел положить, как в чёрных глазах армянки застывает ужас – верный признак пробуждения искренности у любого человека. Мамаша поспешно встаёт, что-то говорит деткам и все трое уходят, оставив на столе снедь. Её понять можно, ибо, взглянув на булку со слоем масла в палец толщиной, армянка решила, что вокруг Русина нимб из палочек ТБЦ, а восточный люд от призрака чахотки леденеет. Остаётся недоумевать – зачем с такой «водобоязнью» вообще ехать в Ялту, по которой гуляют толпы туберкулёзников? Они хорошо выделяются из общего люда бледностью кожи и лихорадочным блеском глаз.
      Через несколько секунд к Косте подруливает личность, сродни халдею:
      – Простите молодой человек, у вас... открытая форма?
      Вопрос несуразен, Костя требует уточнения:
      – Форма чего?               
      Халдей топчется и, извинившись, уходит, а путешественник завершает свой утренний чревоугодный ритуал. Определённо, армянкой овладела тоска по зря истраченным на харчо деньгам, а это конечно обидно и она натравила администратора на виновника испорченного аппетита. Русин покидает хлебосольную закусочную и возвращается к пункту проката. Старикан выговаривает ему с нескрываемой досадой:
      – Больше часа вас не было и появился ещё желающий на ваш велосипед. Забирайте скорей. Смотрите, насос не потеряйте!
      Пока грешный велотурист выкатывал двухколёсную реликвию на улицу, хозяин проката сказал:
      – Следовало бы с вас взыскать за хранение, да Бог с этим.
      – О чём разговор!
      Костя вытащил полтинник, но старикан отвёл его руку, произнеся смущённо:
      – Что вы, я же пошутил!
      Потом он почесал затылок и говорит:
      – Лаадно, давайте ваш полтинник. Я вам другое переднее колесо дам. Поменяете прямо здесь.
     Полтинник перекочёвывает в карман дедовских брюк, а их хозяин вытаскивает из-за куска фанеры родное колесо, туго накаченное и без изолентовой заплаты. Надо же, теперь у Кости уже не инвалидная коляска, а считай машина! После такого фокуса, Русину ничего другого не оставалось, как выскрести из кошелька всю мелочь, какая была, – где-то около рубля, – и пересыпать её в щедрую ладонь старикана.
      Велосипед быстро довёз Костю до пляжа, на котором любитель спортивной езды и пробыл весь день. Накупался всласть и пока загорал, познакомился с другим творцом самобытного отдыха – на диво специфичным мужичком. Ну, познакомился и ладно! Отметил ещё, что где-то на берегу возникла потасовка, возможно от солнечного перегрева. Костя наблюдал, как один соискатель мордобоя ловко отбивался от двоих оппонентов. Когда заголосившие бабы положили конец рукомахаловке, довольный герой минутной разминки подошёл и, улыбаясь, брякнулся на гальку неподалёку. Оказалось, пока Костя плавал с маской, он пришёл искупаться и бросил свои красные шорты рядом с велосипедом. Мужчина был среднего роста, неплохо сложён и всё ещё пребывал во власти кулачной разборки:
      – А он, слышь, поддал с другом и полез ещё там в кафе. А я ему: «Ты куда прёшь? Стань в очередь!». А он мне: «Чиво?!» и норовит сразу в харю. Его друг его держит, а я ему: «Да не держи ты его!»...
      Заварушка началась в закусочной, а продолжилась на береговой гальке. Побитые обидчики покуда издали наблюдают за своим соперником и Костей, переговариваются между собой и по их агресивным позам видно, что готовы дебошничать до полной реабилитации. Бабы вынуждены опять вмешаться, хватают драчунов за руки и силком волокут куда-то в другой конец пляжа. Так Русин познакомился с Вадимом – школьным преподавателем физкультуры из небольшого посёлка Ленинградской области. Вадим кивнул на велосипед:
      –  Твоя машина?
      –  Даа, напрокат взял.
      –  Оно видно. Ты тут остановился?
      –  Да, ты тоже?
      –  Неет, я во Фрунзенской. Приезжай в гости.
      –  Где это?
      – С другой стороны Медведь-горы. Сюда погулять приехал.
      – Погулял?
      Вадим захохотал:
      – Да уж, погулял! Слушай, пошли искупнёмся.
      Новые приятели нацепили маски с трубками, вошли в воду и поплыли вдоль взморья в сторону Медведь-горы – гигантского валуна, похоже отколовшегося от горной гряды во время землетрясения и скатившегося к морю. Начались береговые скалы, а приятели продолжали плыть и плыть, пока не услышали буханья по воде – вкруг них падали булыжники размером с большую чайную чашку, которые грозно плюхались воду и внедрялись в дно. Костя приподнял голову и тут же загородился руками – в него летел очередной кругляшок. Это метрах в десяти слева упражнялись в метании три абсолютно голые здоровенные девки. Они сидели на  окатанных волнами камнях, молотили по воде ногами и, дабы обратить на себя внимание, прицельно швырялись в проплывавших мимо мужчин булыжниками. Вадим отважно отбил ладонями кругляш, выругался от боли и крикнул: 
      – Завлекаете нас, чуть не упустили нас, правда ласточки?
      В ответ хохот и камни. Костя говорит Вадиму:
      – Ты как хочешь, а я пас, у меня жена есть.
      После этих слов он ныряет, спасаясь от града камней, и плывёт обратно, стараясь оказаться подальше от загорелых воительниц. Главное, что пока с целой головой. За спиной – крики. Костя отплывает ещё, крики глуше. Тогда он высовывается из воды и наблюдает издали, как Вадим, покорённый пышными формами обнажённых амазонок, пытается прорваться к ним сквозь град булыжников и двигается к метательницам по воде, которая ему уже по колено. Девки, надо полагать, истошно орут, но их вопли гасятся гулом моря. Конечно, взлягивающие в пене брызг кобылицы сексуально озабочены, но о лёгком обладании ими и речи быть не может – тут надо постараться, причём с риском получить увечье. Русин видит, как Вадим не выдерживает испытания, тоже ныряет и плывёт назад.
      – Идиотки, извращенки! – взбешенно кричит он, выплёвывая воду. – Ведь, сами же недуром хотят... Хорошо бы найти их шмотки и...
      – ...вызвать милицию.
      Беглецы дружно расхохотались шутке.
      Приятели расстались на автобусной остановке и договорились встретиться завтра или послезавтра. Вадим босиком, облачённый только в широкие шорты, с ныряльным комплектом в руке вскочил в автобус, следующий в Алушту (мелочь на билет была у него в кармашке плавок, застёгнутом английской булавкой – но как он будет монеты при молоденькой кондукторше вытаскивать?), а Костя оседлал своего кривобокого скакуна и заработал педалями в сторону Артека. Совершенно стемнело. Народ сместился в парк, на танцверанду и в скверы Гурзуфа, обезлюдевшее шоссе пошло на подъём, потом скатывается вниз. Костя устал крутить педали и соскочил с седла. Обувь и прилипшая к телу рубаха сняты и втиснуты под прижим багажника, а сам он, вспотевший от езды, оголённый по пояс и босиком, вышагивает по ещё горячему асфальту, ведя сбоку велосипед. Слева – скалы, в которых пробито шоссе, освещаемое лампами со столбов, справа – полуметровой высоты каменный барьер, за ним – сосны, внизу – кипарисы вокруг плешин вдоль берега, – там раньше стояли татарские дома. Тёплый и влажный морской бриз приносит с собой солёные запахи моря. Пока ни одной спешащей куда-либо машины, только навстречу поднимаются по шоссе две девушки и два балагурящих с ними долговязых субъекта. Русин проходит мимо и одна из девушек, остановив на нём взгляд, изрекает:
      – Такие кадры идут...
      Плотный парень со сглаженной уплощённой моськой не даёт ей завершить фразу и со смехом высказывается Косте в затылок:
      –  Ну и каадры! Ну и каадры!
      Он бубнит ещё что-то про Русина поганенькое, девушка конфузливо замялась, а Костя оставляет у барьера велосипед, догоняет компанию и разворачивает парня моськой к себе. Рраз! Левый кулак гораздо выше запястья тонет в потрохах зубоскала и тот, согнувшись в дугу, рухнул на дорожный гудрон. Костя двинулся к другому, что потощее. Кавалер не подвергает себя испытаниям действиями и отбегает, а завизжавшие девчонки бросаются наутёк. Гуляйте, пересмешники! Русин возвращается к велосипеду, прыгает в седло и мчится вниз с горки.
      Завершился ещё один славный курортный денёк.
      В течение последующей недели Русин, прихватив одеяло, погонял на велосипеде (он оказался вполне надёжным) по узким улочкам Ялты, потом забрался с ним в автобус, следовавший до Ай-Петри (позволили пристроиться на задней площадке с оплатой провоза). От гигантских зубьев Ай-Петри, пусть не самой высокой, зато самой эффектной вершины, представляющей лицо Крыма на открытках, Русин прокатился по седой волнистой яйле до спуска к Голубому Заливу за Симеизом и ночевал на тропе, бегущей вниз по крутому лесистому склону. Наутро стёжка вывела его к недостроенной даче Шаляпина, прогулявшись по которой, Костя выехал на нижнее, малозагруженное транспортом шоссе с протянутыми вдоль него на километры старыми татарскими дувалами. Они отчуждают от постороннего глаза стационарные дачи в глубине инжирных садов, в которых чуть не круглый год нежится в зелёной полутени московская элитная профессура. Это – научный посёлок Кацивели. За ним, двигаясь по шоссе на восток и ночуя, где придётся, Русин оставляет за собой Симеиз, Алупку, держа путь на Ливадию. В Ялте он замыкает своё «Золотое Кольцо» и возвращается в Гурзуф. На конечном этапе Русина донимало искушение заглянуть в Ялте в отделение милиции и справиться о пропавшей Лиде, однако он устрашился услышать подтверждение о летальном исходе, так что в итоге не отважился. До конца отпуска ещё оставалось время и, чтобы дополнить коллекцию крымских впечатлений, Костя на следующий день отправился на гурзуфский пляж с непонятной для уравновешенного человека целью. Напротив взморья выступают из глубины вод, подобно пушкинским витязям, два могучих утёса, возможно обломки прежних катаклизмов, следов коих в Крыму немало. На дальнем из них был ресторан, разрушенный последним землетрясением. Говорили, что в море вокруг утёсов замечательные подводные ландшафты с непуганой кефалью и даже катранами. Косте захотелось побывать там, поплавать вокруг скал, но как быть с погранзаставой? Помог разразившийся четырёхбальный шторм. Костя нацепил свой легководолазный комплект, вошёл в волны и поплыл в сторону знаменитого утёса, – он находился километрах в трёх от берега. В вспенившемся море пограничники пловца просмотрели, так что Русин, ни разу не высунувши головы из волн, добрался до желанных, в белопенном ожерелье, скал. Подводные кущи огромных водорослей, прилепившихся к утёсу на небольшой глубине и плавно колышимые морем, – действительно великолепны, прозрачность поразительная, рыбы множество, однако хищников-катранов Костя не обнаружил. Возможно, они просто не попадали в зону видимости. Шут с ними, как-нибудь в следующий приезд, а сейчас надо познакомиться с самим утёсом, и Русин опрометчиво нырнул под пену. Когда вынырнул, голова не пробила толстенный слой микропузырей, которые были везде, руки не ощущали привычной упругости воды, а горе-ныряльщик тем временем уже выдыхал остатки воздуха из лёгких. Вдыхать пену нельзя – прямая дорога в Могилёв. На одном отчаянии Русин ринулся под воду в обратную сторону, волевым усилием подавляя судорожный рефлекс организма на вдох. Дальше сдерживать себя уже нет сил, сейчас он непроизвольно начнёт делать вдохи под водой, но кто-то его выталкивает наверх, Костя дышит свежим воздухом и не может им насладиться. «Уж не дельфин ли?» – думает он отвлечённо. Мысли ещё секунды две вертятся в голове особняком от сознания и в эти мгновения рядом всплывает ныряльщик. Он поддерживает Русина на плаву, однако опасность захлебнуться уже миновала. Ныряльщик срывает свою маску, Русин – свою и они уже в состоянии разговаривать.
     – Понял теперь, что нельзя нырять в пену?
     – Да я хотел пройти под ней...
     – Я видел. Я давно тебя засёк, когда ты ещё под водой в джунглях гулял. Как же тебя погранцы прозевали?
     Василий оказался чемпионом Украины по подводной охоте. Готовясь к международным соревнованиям, он постоянно тренируется в районе утёсов и имеет сюда негласный допуск. В свою очередь, Костя рассказал ему, как здесь оказался, изъявил желание взобраться на скалу, но попал в переплёт, из которого мог бы не выкарабкаться. Василий – в ответ:
     – Даа, уж там, как повезёт, пятьдесят на пятьдесят. Идёмте, я покажу вам, где проще выбираться на плитняк. Не надо искать, где спокойнее, там одна пена. Волн не бойтесь – это ещё не настоящий шторм.
     Василий синхронно перешёл с Русиным на «вы» и показал место, где пены было меньше. Затем спрашивает:
     – Готовы? Теперь гипервентиляция, полный вдох и... вперёд.
     Через десяток секунд Русин, окатываемый морем, уже вцепился как клещ в морщинистую, изрытую волнами поверхность рифа. На нём оказалось какое-то подобие тропы с разъеденными временем, но ещё не обрушившимися стальными поручнями. Русин вскарабкался на неё, встал на ноги и побродил по невидимой с берега стороне утёса, время от времени придерживаясь за ржавые перильца. Засвидетельствовав своё присутствие на этом гигантском обломке гор и поскучав на крутом солёном ветру, он снова осторожно возвращается к подножию рифа. Набегающие волны величественными гейзерами рвутся ввысь, однако раз за разом откатываются назад, оставляя после себя на спине утёса пузырящиеся белые кружева. Оттолкнувшись ногами от его тверди, Костя ныряет, вместе с волной уходит в море и оказывается вне опасной зоны. Вынырнув, увидел неподалёку Василия. Он держит в руке короткое подводное ружьё – раньше Костя как-то упустил это из виду. Василий спросил:
      – До берега доберётесь? Моя помощь нужна?
      Русин устыдился:
      – Что вы, доберусь, конечно. А где же ваш улов?
      – Под водой.
      Непонятно, пошутил ли подводный охотник, или действительно держал настрелянную добычу на леске под водой?
      Русин спрашивает:
      – А можно посмотреть, как вы... рыбачите?
      – Не получится, – я же под водой, бывает, больше трёх минут рыбу стерегу.
      – Вот как?!
      Поразительна приспособленность организма Василия к кислородному голоданию! Костя и минуты не мог выдержать, барахтаясь в пене. Осталось вскинуть руку в прощании и отправиться к берегу. В волнах Костя колыхался определённо больше часа. Раза два приходилось «отдыхать». Для этого он просто вдыхал побольше воздуха и зависал. Более тяжёлые ноги плавно уходят вниз, всё тело с головой накрывает вода, только трубка торчит. Костя превращается в живой  поплавок. Когда волна проходит, он делает быстрый выдох-вдох, чтобы не успеть погрузиться в пучину, и снова на секунды две, три задерживает дыхание. Освобождённые от работы конечности при этом действительно отдыхают.
      На пляже уныло дожидался своего хозяина костин кривобокий велосипед с полотняными шортами на багажнике. Никто не нарушил стойких правил крымских пляжей – не спёр его. На Кавказе даже такая рухлядь не пролежала бы в одиночестве и получаса. Сейчас ноги еле держат Русина, сил в них едва хватает, чтобы крутить педали. В наступивших сумерках Костя сверхусталый, но довольный вернулся в свою ночлежку. Сегодня почти месяц его крымского вояжа, деньги на исходе, а не выполнено и половины того, чего хотелось бы. За пределом первоначально задуманного остался весь восточный Крым, с его Царским Пляжем, Гротом Шаляпина и самое главное – со знаменитой на весь мир картинной галереей Айвазовского в Феодосии. Всё это откладывается на тод год, когда Костя в Крыму несомненно вновь побывает, теперь обязательно уже вместе с Надей. Вспомнил о Вадиме, который вероятно приезжал на пляж в его отсутствие. Может он до сих пор снимает койку неподалёку от Алушты, сразу за Медведь-Горой? Из непонятных побуждений Русин решает навестить приятеля, однако тащиться в гости с кривобоким стальным скакуном не хотелось. Поэтому на следующее утро Костя в последний раз отправляется на велосипеде в Гурзуф и возвращает в пункт проката двухколёсный транспорт, лихо перенёсший выпавшие на его долю тяготы. Русин расплатился за перебор в днях, а хозяин арендного инвентаря, вернув паспорт, спросил с улыбкой:
      –  До следующего сезона?
      – В следующем году не знаю, но когда-нибудь обязательно прибудем сюда с женой.
      – Только меня вряд ли застаните. Да и прокат закроют за нерентабельностью.
     Русин протестует:
     –  Зря это вы так скептически.
     – Словом, всего вам хорошего, молодой человек! Они расстались. Костя не поинтересовался, как зовут шефа прокатной лавки – этого старенького неплохого человека, с которым они никогда больше не встретятся.
     Алуштинским автобусом Русин отправился во Фрунзенское и, сойдя на нужной остановке, прежде всего осмотрелся. Справа наверху – прилепившееся к Аю-Дагу скопище убогих хибар – это само Фрунзенское. Прямо перед Костей – обычный галечный пляж, в неспокойном море – несколько выступающих из воды внушительных столообразных лежняков, на которых загорают купающиеся. Некоторые курортники плавают, другие лежат на захламленном привозном песке, – в целом народа относительно немного по сравнению с пляжем Гурзуфа. Да и море здесь с какой-то тёмной илистой взвесью, поднятой со дна прибоем. Костя разделся, натянул на лицо маску с трубкой и направился в воду. Вдоволь поплавав среди скал, решил подсмотреть, как отстреливает рыбу один из ныряльщиков, но наблюдал за процессом охоты недолго. Определённо, постороннее присутствие не нравилось парню, однако вёл он себя вполне сдержанно, даже предостерёг, указав рукой на выплывшую, словно из тумана, медузу. Человеку без ружья созерцать, как ловят рыбу другие, – сплошное страдание, так что Костя оставил это занятие, вышел на берег и направился к своим вещам. Слава Богу, всё на месте, и паспорт тоже, звякнула в кармане брюк проездная мелочь. К сожалению, Русин так и не встретил Вадима, однако, обсыхая на свежем бризе, на всякий случай продолжал всматриваться в загорающие на солнце фигуры, безуспешно пытаясь выделить среди них своего знакомого.
      – Не меня ли ищешь? – слышится сзади голос.
      – О, Вадим, откуда взялся? Я уж думал, ты уехал!
      – А я уже приехал, только что из Алушты.
      В руке приятеля позванивала бутылками сетка вина. У Кости вырывается нетактичное:
      – А говорил, вроде не пьёшь.
      Вадим пропускает реплику стороной и произносит:
      – Раз приехал, двинули ко мне в гости. Ты готов, чтобы остаться?
      Они отправились вверх по тропинке, ведущей к посёлку, и через десяток минут уже находились на покатом пятачке, называемым двором, с разместившимися на вбитых в склон сваях четырьмя фанерными лачугами. К дверной амбразуре каждой вела со двора деревянная лесенка с корявыми перилами, как у папуасов в джунглях. Во дворе возился на каменистой земле чумазый мальчуган лет пяти и стояло несколько личностей, предсказуемостью желаний которых веяло за версту. Среди них – хозяин. Надо же было лицезреть, как просветлели лица стоявших во дворе при виде Вадима с полной сеткой вина! Ещё не приложились, а языки уже заплетаются:
      – Вадиим, друг, да чо так этта долго-то? Уж сохнем, вянем, посыллать хотели!
      Затем публика замечает постороннего:
      – Аа эт хто за тобой?
      – А эт мой дружок Костя, не один пудик соли вместе съели, – бесподобно врёт Вадим.
      В такой умильный момент Русин замечает, как по крутой тропе поднимается высокий плотный парень в оранжевых плавках.
      – Саша, Саша идёт! – уважительно заговорили дворовые, тут же забыв о Косте.
      – Смотри, Дима, – Саша идёт! – обращается хозяин к мальчугану. Молодой человек споро ступает по-кошачьи на подушечках пальцев ног во двор, словно крадучись, в левой руке – подводное ружьё и лёгководолазный комплект, а правой Саша держит огромного фиолетового краба, которого кладёт у ног мальчика со словами:
      – На, Дима, играй!
      Сашей оказался тот самый подводный охотник, за чьими действиями Русин пытался робко понаблюдать в ожидании, когда парень подстрелит рыбу. Сейчас Саша принёс большого краба, поймать его непросто: нужно не только увидеть членистоногого в малопрозрачной воде, но и отважиться схватить рукой. Подводный охотник, со слов приятеля, – москвич, снимает койку, как и Вадим. В Саше без маски Русин нежданно-негаданно распознаёт субъекта, с которым столкнулся при свете столбовой лампы на гурзуфском шоссе и имел разногласие по поводу своей внешности. Сейчас оба не подают вида, что узнали друг друга, а субъект, не задерживаясь, вышагивает по лестнице наверх, после чего скрывается в тёмном дверном проёме фанерной лачуги. Избегая случайностей, если вдруг мстительный товарищ решит выскочить паче чаяния с какой-нибудь отвёрткой или гвоздодёром, Русин крепко жмёт Вадиму руку и собирается уйти на остановку. Он не предполагал, что, как в детской сказке, произойдёт и третья встреча с «Сашей», которая окажется поворотной в костиной судьбе, а на охотника за рыбкой дохнёт фатальным холодком. Всё в недалёком будущем, а пока Вадим удивлён костиным отступничеством и, хотя пляжный приятель ничего ему не обещал, говорит:
      – Ты эт што, раздумал? Пойдём договоримся с хозяином.
      Но Русин уже ощущает внутренний зябкий неуют и отчего-то почудилось, что к запахам моря прибавился еле уловимый запах тлена, которым потянуло из глубины снимаемой Вадимом норы, – к чему бы это?
      Костя отказывает Вадиму:
      – Нет, Вадим, мой чемодан в другом месте, я завтра собираюсь отчаливать в Москву, надо подготовиться.
      – Как знаешь, а жалко. Подожди чуток, адресок свой нарисую.
      Вадим скрывается в том же фанерном склепе, что и Саша, а через минуту выходит на свет Божий и передаёт Русину листочек с адресом на Ленинградский Главпочтамт до востребования. Костя с шутливым поклоном принимает листок, ещё раз пожимает приятелю руку на глазах озадаченной минитолпы и сбегает по тропинке вниз. Уже на автобусной остановке, впавший в позорное суеверие Русин рвёт контактный адресок в клочки и выбрасывает в стоящую там урну.
      На следующее утро Костя окончательно рассчитывается с хозяйкой, закидывает за спину свой ранец-чемодан и, не позавтракав, направляется вверх к Симферопольскому шоссе, к троллейбусной остановке. Остаточная сумма денег у отпускника уже на том пределе, когда не хватает на плацкарт и добираться до Москвы придётся только общим вагоном.
     Троллейбус Ялта – Алушта – Симферополь подруливает к остановке почти по расписанию, Русин входит в салон, скидывает «ранец» и усаживается у окна на свободное место. Теперь в течение двух часов электромотор троллейбуса будет доказывать своё превосходство над  двигателями внутреннего сгорания, а глаз наблюдателя начнут услаждать восхитительные ландшафты Южного Берега. Длина бесподобного рейса восемьдесят четыре километра. Это самая длинная троллейбусная линия в мире и является источником мотивированных амбиций прямодушных крымчан, уверяющих, что уже ради такой поездки на троллейбусе по Южному Берегу стоит посетить сказочный полуостров. Но вот парадный маршрут завершён, Русин, находясь ещё во власти дорожных впечатлений, направляется к железнодорожным кассам. К счастью, билеты в общий вагон были и на радостях Костя послал Наде на дом короткую телеграмму, в которой сдержанно сообщал о своём прибытии, указав номер поезда и вагон. Никто встречать его не пришёл.
     Из Загорска Русин возвращался в Лозу служебным автобусом, заполненным народом. Среди посельчан, в основном женщин, ехало ещё пятеро работников гаража. Они отоварились на станции водкой, все уже были навеселе, включая водителя Серёгу. Поскольку свободных мест в проходе нет, шоферня сгрудилась у выхода, болтаясь из стороны в сторону, поддерживая друг друга руками и матерщиной. Костя пристроился на всякий случай слева от водителя и когда колымага запрыгала в Птицеграде на ухабах, он вежливо корректировал баранку, не давая Серёге въехать в кого-нибудь на тротуаре. Шоферне шефство Русина не понравилось. Один из них, дюжий агрессивный малый по имени Володя, рванулся к Косте, крикнув:
      – Эй, ты, убери лапы, не мешай! А то...
      Русин убрал. Пьяный Серёга, собрав волю в кулак, а Морфея стиснув зубами, поехал ровно, но потуг хватило только до поворота у глубокого оврага, по дну которого колыхалась у бойлера желеобразная масса. Водитель, исчерпав ресурс вменяемости, мгновенно уснул, уронив голову на руль, а ногой машинально надавив на педаль газа. Неуправляемый автобус рывком понёсся в овраг. В салоне – душераздирающие предсмертные визги. Не Русина ли это судьба? Ведь его во Фрунзеском «что-то» остерегало! Костя на мгновение представил, как через секунды колымага, кувыркаясь, превратится в груду искорёженного металла и взорвётся, прежде чем скроется в желе фекалиев. Ерунда! Не раздумывая, Русин, с силой столкнув водителя, схватился за баранку и резко зарулил влево. Под визги людей, автобус перешёл на юз, развернулся боком и остановился на краю откоса, словно на краю преисподней. Двигатель заглох, всё обошлось.    
     Через день в Лозу примчалась Надя, были радостные объятия с поцелуями да аханьями, но неприятный осадок в душе Кости всё же остался. Родители смирились с присутствием этой женщины в жизни сына.


                ОБЫКНОВЕННОЕ УБИЙСТВО

      В Лозе за истекшее время – ЧП: убит директор Комаров. Да, убит! Он собирался довести до логического завершения дело с производственными махинациями, за что получал недвусмысленные угрозы в свой адрес и с сердечным приступом слёг в больницу. Как директора филиала ВНИПП, его поместили в отдельную палату. Убийца – женщина в белом халате, проникла к Комарову в обеденный перерыв и, потрясая перед директорскими очами какими-то состряпанными бумагами, хладнокровно объявила нечто вроде:
      – По распоряжению Пельше [член политбюро СССР] вас за клевету на честных работников исключили из партии и лишили директорского поста, полюбуйтесь. Как выйдете из больницы, окажетесь перед судом. Копия постановления у меня в руке, вот оно.
      Директор схватился за сердце и душераздерающе выкрикнул:
      – Уберите её от меня!
      Эти слова были последними в жизни Комарова. Убегая из палаты, убийца успела с сатанинской улыбкой добавить:
       – У меня есть и нечто пострашнее для вас, я к вам ещё зайду!
      Фраза была сродни контрольному выстрелу и обращение достигло ушей уже покойника.
      Женщину со временем выявят. Ею окажется одна из больничных врачей, жена костиного приятеля... майора Фисуна, военпреда!
      Убийство произвело большую огласку, но ещё до разоблачения, Фисун срочно забирает жену и вместе с Главным военпредом Лозы переводится в Харьков на режимное предприятие под крылышко Министерства обороны. Его место занимает военпред Романов, – личность постная, зато имевшая жену Галину Гусакову, по прозвищу «Хуся», которая своим лошадиным обаянием среди руководства способствовала карьерному продвижению мужа. Она была неуёмна в чувствах, азбучность лица возмещалась объёмистой грудью, словно набитой отрубями, и интимно подрагивающим кобыльим крупом, способным зараз снести двух седоков. Гусакова задавалась беспорядочными связями, без ложной застенчивости посвящала в них кого угодно, даже кабальеро Айвазана, с которым откровенничала в исповедальной тесноте его холостяцкого ложа: «Что им всем от меня надо? Я им говорю – у меня сын есть, муж есть!». А беспардонный Айвазян замечал: «Вот и хорощё, щто мужь-дурак есть!»
       Смерть Комарова лавинообразно ускорила процесс разоблачений. Добрались и до крёстного отца лозовской мафии – Дорохина. Его судьба была предрешена, но изначально нужно провести общезаводское партийное собрание и исключить Дорохина из рядов коммунистов! Переполненный зал в единодушном порыве поднял руки за исключение «капиталиста» из партии. Когда для порядка спросили: «Кто против?», Русин поднял руку под негодующий гул тех, кто ещё недавно лизал ботинки своему кумиру. Дорохин не был костиным фетишем, но однажды он поступил по-совести, решительно сдвинув дело в его пользу при распределении жилья, и отвернуться от этого Костя не мог. Его голос не произвёл впечатления на президиум, попросту в протоколе в графе «против» зафиксировали цифру «1». Спросили о воздержавшихся – их не было. Дорохина исключили из партии и вскоре посадят, а через несколько лет от него, как от опасного свидетеля прикажут избавиться люди более влиятельные, нежели друзья беспокойного хозяина Опытного Завода. Вот и соблазняйся на лёгкие деньги!


                ЛИЗА. ПРОДОЛЖЕНИЕ РОМАНА С НАДЕЙ

      Наступила первая декада августа – благодатная пора! В эти тёплые дни лета Костя берёт отгул и уговаривается с Надей покататься на лодке в Серебряном Бору, где, как помнят читатели, у него уже состоялся неудачный дебют. В назначенное время пассия не явилась к условленному месту встречи и Русин набрал телефон её сестры Любы, у которой девушка должна была находиться:
      – Алё, здравствуйте Люба...
      – Костя? Ааа... Нади сейчас нету... Ой, подождите...
      Понятно, что у Любы забирают трубку и в диалог с абонентом вступает её супруг:
      – Алло, Костя? Это Всеволод... Ну, что сказать? Женское непостоянство! Кто-то позвонил ей на наш телефон и она... В общем, она никуда не денется, будет у нас ночевать, так что позвоните часов, ну в одиннадцать.
      – Не поздновато?
      – Ничего страшного, звоните, мы раньше двенадцати всё равно не ложимся.
      Приглашения в гости не последовало. В воскресенье Костя с Надей собирались ещё съездить в Парк Горького на молодёжный праздник, но Русин меняет план:
      – Всеволод, передайте пожалуйста Наде, что в воскресенье я занят.
      – А что такое?
      – Буду заниматься немецким для сдачи минимума.
      – Ха-ха, да вы что! Не мелите чепухи, Костя, и звоните. За такую девушку, как Надя, биться надо!
      – Спасибо, Сева, буду биться.
      Разумеется, Костя не собирался больше звонить – не будет же он до полуночи бродить по Москве!
      Немецкий – смехотворный предлог уклониться от встречи. Возможно его пассия пойдёт с кем-то на торжество в Парк Горького, которое конечно не захочет пропустить, но перед этим она всё же приедет в Лозу и у них будет о чём поговорить.
      Надя не приехала.
      
      В восресенье вечером в Парке Культуры Загорска тоже состоится какое-то молодёжное торжество и Костя направляется к месту гуляния, ведя под руку ладную шестнадцатилетнюю альбиноску Лизу. Она ждала на углу своего дома кавалера, который где-то замешкался, а Костя, проходя мимо, оценил её зазывающий взгляд и предложил составить компанию. Лиза смело согласилась. Они вместе одолели уже полпути до парка, шли через обширный заросший сквер, как их окликнули:
      – Лиза, стой!
      Оба повернулись на возглас и увидели двух догоняющих парней, а с ними миловидную девицу. Все трое выглядели подвыпившими и один из парней потребовал у альбиноски объяснений:
      – Лиза, к-как это по-онимать?
      Лиза вне сомнений знает себе цену, к тому же чувствует рядом мужской, накаченный мышцами локоть и отвечает пренебрежительно:
      – Подольше бы собирался!
      – Да я, блин...
      Парень двинулся к варягу, но его удержал дружок и обратился к Русину, неожиданно назвав по имени:
      – Иди, Костя, своей дорогой, не влезай в нашу бухгалтерию.
      Не спрашивая откуда он его знает, Константин пытается объясниться и на ходу сочиняет:
      – Ребята, мы с Лизой давно знакомы друг с другом...
      Первый паренёк расхохотался. Стакан водки разогрел в сформировавшемся теле задор, склонивший его помахать кулачишками, и ревнивец без ненужных разговоров совершенно неожиданно бьёт Русина за откровения, что называется, по наглой такой, сякой роже. Зубы варяга лязгнули, язык прикушен, а Лиза из предосторожности тут же отпрянула в сторону и остановилась поодаль. Не дожидаясь, когда врежут в морду вторично, Русин бросается вперёд, успевая двумя руками поймать и, как клещ, вцепиться в чужое запястье. В следующее мгновение он, давясь злобой, заносит сухую руку драчуна за его спину, напрягает силы и под резкий петушиный вскрик, выкручивает подлецу кисть. В этот напряжённый момент сквозь расшумевшуюся компанию торопятся проскочить две немолодые пары, – спешат или в парк, или в кино. Неожиданно мужик одной из тёток разворачивается и с матерщиной вступает в кулачное выяснение отношений с другим пареньком, который Костю знает. Мужик вопит:
       – Ты, пидор, ударил меня?! Фронтовика?!
       После такого разъяснения, в потасовку внедряется второй мужик. Вдвоём они остервенело принялись молотить парня, который хотел перед этим от души влепить Русину, но видимо зацепил проходящего мимо дядю. Везёт же Косте! Как в случае со Светозаровым и Боковым. Визжащие бабы вместе с Русиным растаскивают дерущихся. Виновник потасовки обхватывает со спины талию парня, который ещё по инерции молотит кулаками воздух, призывая матерщиной на помощь приятеля. Через секунду драчун приподнят и оказывается в придорожных кустах. Между ним и Костей возникает девушка, она загораживает парня и взмолилась:
      – Не надо, не надо бить его, мы уйдём, уйдём!
      Первый кавалер пребывает в положении «догги стайл», держится с гримасой боли за повреждённую, неестественно вывернутую кисть и искать удовлетворения не думает. Бабы с шумом уводят своих раздуховившихся мужиков, мимо спешит по дорожке ещё какой-то прохожий, а рядом уже Лиза. Она вцепилась в Русина, силком тянет вниз, к парку:
      – Всё, всё, Костя, пошли, пошли...
      Они было уходят, но Костя, ощущая неуют, поворачивается и возвращается к пострадавшим парням:
      – Ребята, простите, я в общем не прав... Дай я за руку тебя дёрну...
      В ответ ему – первый:
      – Ппошёл ты на...!
      – Дай дёрну тебе кисть!
      Но слышит с ещё большей злобой:
      – Дёрни себя за...!
      Девушка хватает обоих и тащит в обратную сторону, приговаривая, как и Лиза:
      – Всё, пошли, пошли отсюда...
      Костя возвращается к подружке. Она смотрит на него без воодушевления, однако рыцарь и сам презирает себя, что связался с почти её ровесниками, с мальчишками, которые ничего не могли противопоставить, кроме куража, и одному он повредил запястье. Если к несчастью перелом, а не вывих, – можно предположить, чем всё обернётся, раз Костю знают. Сейчас они с Лизой идут вместе и оба, испытывая неловкость, молчат до самого парка. У входа – толпа, сегодня впускают по билетам. Костя берёт два, входит с Лизой в парк и раздумывает, что же делать дальше? Пока просто прогуливается под ручку с партнёршей среди весёлой подвыпившей молодёжи, и тут Костю осенило: а не покачаться ли для начала на качелях? Он предлагает этот вариант Лизе – она согласна и теперь вдвоём, проталкиваясь сквозь гурьбу расфуфырок, направляются к очереди в кассу. Лиза в пути слегка увязла, кого-то задела задком и ей вслед – замечание очень знакомым голосом, которому Русин невзначай не придал важности:
     – Ой, девушка, поосторожнее!
     Лиза – вежливо:
     – Извините.
     Пара берёт талончики на качели и отпраляется в сторону сколоченной из досок платформы с подвешенными над ней двумя металлическими лодками с сидениями. Оба успевают сделать не более двух десятков шагов, как слышат тот же голос сзади:
      – Костя!
      Костя поворачивается – сзади него Надя с двумя невзрачными серенькими подружками. Видимо, её неосторожно толкнула Лиза. Русин ещё продолжает удерживать девушку под руку, а Надя уже произносит:
      – Это ты так занимаешься немецким?
      Костя ошеломлён, освобождается от Лизы, но не находит ничего более путного, как развернуть Надю назад, подтолкнуть под хорошо знакомую пятую точку ладонью, сказав при этом:   
      – Иди, иди, Надя, к тому, с кем была.
      Надя хватает костину руку и, повернувшись, рывком упёрлась в любимого крепкой грудью, дышит в лицо:
      – Кто это такая? Сейчас же брось её и уходим!
      Костя мнётся, а подруга, что пострашнее, и потому в тоге обличителя, вдруг объявляет:
      – Не унижайся, Надя! Пошли скорее отсюда, от всей этой гадости и подлости, а вы... – обличительница бросает Косте, – вы недостойны Нади, не вам с такими девушками встречаться!
      Русина выводит из себя чужеродное вмешательство:
      – Но уж точно не с такими, как вы!
      Лицо обличительницы в свете ламп совсем посерело, однако она берёт себя в руки и, не скрывая личной радости, сообщает:
      – Пусть будет так, но с вами Надя больше никогда не будет встречаться. Это я вам обещаю!
      После амбициозных посул координатора надиного будущего, шавки бесцеремонно забирают под локоточки... Лизу, отводят в сторону и объясняются с ней, а Надя, вцепившись в своего Костю, продолжает повторять, как заведённая:
      – Сейчас же уходим отсюда, я тебе приказываю!
      Краем глаза Костя видит, как Лиза, боясь избиения, испуганно оправдывается. До Русина долетают обрывки её речи:
      – Девочки, я тут ни при чём, он меня  схватил... привёл...
      Как всё знакомо! Надя крепко держит своего ненаглядного (на костином запястье не скоро пройдёт синяк) и всё решительнее твердит:
     – Кому сказала: уходим сейчас же, слышишь!
     – Подожди, Надя...
     Костя выдёргивает руку, подходит к вожделенным экзекуторшам, решительно расталкивает их и освобождает Лизу. Девушка прижалась к своему защитнику, дрожит и просит:
      – Вы же не бросите меня сейчас с...
      Она запнулась, а Костя обращается к Наде как ни в чём не бывало, словно разводит подружек после вечеринки:
      – Надя, через полчаса я буду на станции.
      После этого они с Лизой покидают парк.
      – Вы что, в самом деле пойдёте через полчаса на станцию?
      – Лиза, извините меня, но я вынужден пойти – она ненормальная, неизвестно что выкинет!
      – Ну уж под поезд точно не бросится, а нам почему бы не пойти в кино?
      – Нет, Лиза, лучше договоримся на другой день.
      Лиза словно не слышит, её свербит другое:
      –  Какая симпатичная она!
      –  Но вы тоже, вон какая высокая, и вообще – просто бесподобная!
      Русин почти не лгал и польщённая спутница довольно улыбнулась. Теперь они уже в обратном направлении пересекли середину заросшего сквера, когда Лиза вдруг прижимает костин локоть к своему боку и уволакивает его с дорожки сквозь кусты к высившемуся за ними ветвистому тополю, приговаривая:
      – Давайте здесь постоим.
      Не успевает её провожатый опомниться, как девушка припечатала его к стволу и, приоткрыв рот, больно присасывается к костиным губам и прикушенному языку. Её правое колено уже между костиными, знакомые движения, рассчитанные на быстрое возбуждение, платье задрано до груди и кавалер убеждается, что трусов на Лизе нет. Ещё мгновения, и оба окажутся на траве, а дальше случится то же, что у Кости с Ликой Тейтельбаум. Но Ликой двигала любовь, подогретая желанием выйти за Костю замуж, а у Лизы на уме одно – не пустить своего кавалера к Наде, добившись реальной близости и оставив побольше следов засосов. Ай да девка! Очень ранняя! Русин с трудом высвобождается из объятий этой сумасшедшей рабыни страстей и силком ведёт её к дому. Затем, чтобы окончательно отвязаться, говорит:
       – Всё, Лиза, завтра здесь в то же время. Буду ждать.
       После этого Русин степенно уходит, заворачивает за угол и... бросается бежать к станции. Прошло больше часа, Надя конечно давно уже уехала. Неет, Русин ошибся, Надя сидит на скамейке с подругами и ждёт, платформа пуста, ибо электричка видимо только ушла. Девки смотрят на Костю с разбирающем их отвращением, готовым перейти в декларированную брезгливость. Сегодня ими серенькими в парке никто не интересовался и тут подвернулся такой случай! Выпала нежданная удача повлиять на чужие судьбы, а разве можно подобное упустить? Ради одного этого стоит уже жить на белом свете!
       – Явился не запылился! – объявляет лидерша в тоге. Надя встаёт, но та сажает её. Надя встаёт решительнее, подходит к Косте и смотрит в его бесстыжие глаза, глядит на распухшие губы. Русин не выдерживает взгляда и отводит девушку в сторону. Надя вполголоса спрашивает:
       – Ты... совсем ушёл от неё?
       – Совсем.
       Девки на скамейке ждут, когда Надя наконец закатит кавалеру оплеуху и вернётся. Однако девушка уткнулась в Костю, рыдает, не может остановиться, а он гладит её и приговаривает: «Надя, Надя, не надо так, прости...». Она подняла на возлюбленного заплаканные глаза и губы их, как уже бывало в переломные мгновения, смешались в лихорадочном поцелуе. Подружки не выносят такой пытки, встают и уходят в другой конец платформы со словами презрения: «мямля», «размазня», а Русину: «подлец», «прелюбодей» и т. д. Костя с Надей смеются над их тявканьем. Всё, что между ними было скверного, теперь не заслуживает внимания. Костина зазноба слегка икает – нервы ещё пошаливают:
       – А ты знаешь, я уже собралась приехать домой и объявить маме обо всём, о том что мы с тобой расстались.
       – А дальше?
       Надя в затруднении сказать, что было бы дальше.
       – А дальше – не знаю, плакала бы наверно всю ночь. А потом ждала бы, когда ты приедешь.
       – Но если бы не приехал?
       – Значит, приехала бы я! – заявляет его женщина неожиданно с вызовом и Костя понимает, что это правда. Напряжённость спала, теперь Надя задаёт уже интимный вопрос:
       – А ты, прежде чем уйти, не был с ней... близок? Ведь губы твои... запахи от тебя такие... чужие женские, и надо же, я тебе всё это прощаю – что я за тряпка!
       – Близок не был, ты мне веришь?
       – Верю, я почувствовала.
       Подошла электричка. Ночь, народу мало, влюблённые входят и садятся в почти пустом вагоне.
       – Надя! Ты, когда я приехал из Крыма, отвлекла меня, но я возвращаюсь к вопросу: как твоя беременность?
       Девушка не ожидала сейчас обсуждения своего состояния, взор её затуманился. Костя не торопит, ждёт, хотя ему давно всё уже ясно. Надя утопила лицо в ладонях, потрясла головой, потом поправила волосы и сказала:
       – Никак. Когда у меня «их»... не было, Райка узнала и, когда ты уехал, сказала, что меня выгонят. Потом дала мне хины и, там... Ради Бога, ничего ей не говори, она тебя посадит!
       Костя вздохнул:
       – Что ж, остаётся нам расписаться в Дураково.
       На что Надя неожиданно заявляет:
       – А где я буду работать, тоже в Дураково, когда меня из ресторана выгонят? У мамы пенсии почти нет и я её содержу, а Райка маму кормить не будет.
       Русин не спрашивает про брата и других сестёр, знает уже, что у тех далеко не всё в семьях гладко и благополучно.

       Через две недели костины родители улетели в Баку и Надя перешла жить к милому, объявив об этом матери. Поездки на работу сильно выматывали гражданскую жену, но она не жаловалась, а раз в неделю оба ездили в Репихово, навещали Софью Евдокиевну, которая смирилась с положением вещей:
      – Живите уж здесь, чего там. Вон за стенкой комната пустует.
      «За стенкой» было унылое помещеньице с двумя узкими нарами одна над другой. Надя нашлась:
      – Мама, мы там будем жить летом, когда котикины родители приедут.
      Софья Евдокиевна хитро прищурилась:
      – Приедут, говоришь? Пора бы уж нам и познакомиться.
      Увы, Русин знал, что его мама никогда не пойдёт на сближение с «сермяжниками», но согласно кивнул, сказав:
      – Как приедут, познакомлю вас, Софья Евдокиевна.
      Надя метнула на Костю быстрый взгляд и мгновенно потупила его, а рассуждения её матери приняли тем временем поучительный характер:
      – Вы будете до самой смерти любить друг дружку, – уж поверьте мне, знаю, жизнь прожила! Поэтому берегите счастье, которое вам Господь послал, не расплескайте его по сторонам, ведь вам завидуют! Не уберегёте – добром не кончится.
      Насколько слова «тёщи» подтвердит коварная юдоль, покажет время, но сейчас растроганная дочь расцеловала мать, а после – крепко-накрепко обняв, прилипла к своему любимому. В небесно-голубых глазах её светился счастливый огонёк блаженства и оно передалось Косте.
      До конца декабря Костя с Надей обитали под одной кровлей вполне комфортно и никакие досадные случайности извне не в состоянии были омрачить их тихого благополучия. Они жили замкнуто, ни с кем не контактировали и находили усладу и умиротворение в общении друг с другом не только в постели. Русин брал дни за свой счёт и оставался на любые притянутые за уши дежурства, чтобы в отгулах проводить бок о бок с Надей её свободные часы. В такое счастливое время они гуляли по лесам вокруг Лозы и подальше, а когда выпал снег – ходили на лыжах. Вечерами редко смотрели телевизор, больше читали вслух что-нибудь друг другу, снятое с книжной полки. Особенно полюбилась Наде книга «Три товарища» Ремарка. Читал в основном Костя, а Надя слушала и, когда Пэт умирала от чахотки, рыдала по горемычной женщине, ещё не предполагая, что печальные истории в чём-то могут повторяться. Костя читал:
«...Она крепко сжимала мои пальцы, но уже не узнавала меня. Кто-то сказал:
      – Она умерла.
      – Нет, – возразил я. – Она ещё крепко держит мою руку...»
      Костя взглянул на Надю. Её лицо менялось на глазах, по щекам струились слёзы.
      – Хватит, – взмолилась Надя, – дай я дочитаю сама. Не вслух.
      Надя взяла у Кости книгу и уставилась влажными глазами в заключительные строки, а любимый в эти минуты гладит её голову и бубнит:
      – Надюша, Надюша, нельзя же быть такой впечатлительной.
      Надя всхлипывает:
      – Ой, Котя, не могуу... как же это всё жуутко... умирать...
      Затем, немного успокоившись, спросила:
      – А ты мог бы так, в последние мои минуты... вот так же любить меня?
      – Боже мой, о чём ты?
На мокром лице женщины проглянула робкая улыбка:
      – Не знаю, чего это мне вдруг представилось? Чушь какая-то.
      Потом неожиданно говорит:
      – Котя, милый, как же мне хочется сыночка от тебя! Хочется, да не дают. Что же нам делать?


                У КОСТИ НЕОЖИДАННО ГИБНЕТ ОТЕЦ
    
      Уже декабрь, а из Баку всё нет вестей. Такого ещё не бывало, Костя посылает третью телеграмму и, наконец получает письмо от матери прискорбного содержания, мол, пока вы с Надей в Лозе кувыркаетесь, она и тётя Тая нянчатся с умирающим отцом. Костя в шоке от такого сообщения. Отец в своей жизни никогда и ничем не болел, неужели его машина сбила? Ссылаясь на письмо, он берёт за свой счёт, дату возвращения не оговаривает, – неизвестно, как будут обстоять дела. Надо тут же лететь в Баку, но средств – в обрез. Надя сегодня на службе, у неё есть срочный вклад в сбербанке, шестьсот рублей – деньги сейчас немалые. Решено, не дожидаясь подруги, ехать немедленно к ней на работу. На костино счастье, в Москву отправлялся служебный, которого уже ждал разный люд у заводских ворот. Не обошлось без задержки рейса, дополнительных звонков сотрудницы Левитиной из проходной в гараж и уговоров, прежде чем автобус выкатил наконец за ворота. Дверь распахнулась, со ступеньки соскакивает на снег привычно «подзаправленный» дублёр Володя, с которым Русин скандалил летом. Вместо благодарности, что остался жив, Володя вытягивает Русина из цепочки пассажиров в сторону со словами:
       –  Ты не сядешь!
       –  Почему?
       –  Потому!
       Спорить бесполезно. Русин хотел протиснуться силой, но рядом с Володей выросли два помощника из гаража. В результате, весь народ вошёл, дверь захлопнулась и автобус отправился в Москву. На улице остались Русин и три злорадствующих бражника. Один отошёл в сторону и без стеснения принялся мочиться в снег, другие двое с довольными усмешками стоят против Русина. Володя решил воспользоваться случаем и накоротке посчитаться, но потом передумал, дёрнул приятеля за рукав, сказав: «Пошли, х... с ним!» и оба направились к домам. Русин не удержался, крикнул в след:
      –  Ах вы сволочи пьяные!
      –  Что?!
      Володя, сжав кулаки, возвращается, но раздосадованный Русин опережает его встречным злобным ударом прямо в лицо, затем шмякнул в шею, усадив в снег. Другой шоферюга не решается подойти к рассверепевшему инженеру. Русин сам подошёл к нему, перехватил руку и, приподняв пропойцу за грудки, швырнул, матерясь, в снег, лишив задора. Затем вернулся к Володе, когда тот на четвереньках тянулся за сбитой шапкой. Размашистый удар ногой откинул его на бок. Костя, потеряв равновесие, грохнулся тоже, но вскочил и принялся с остервенением молотить ногами лежащего, не давая встать и отводя душу за сорванный рейс. Какие-то две тётки шли по дорожке вверх к четвёртому дому и крикнули издали:
      – Лёха, Вовка, опять напилися? Наваляють вам опять, идить по домам-от!
      Третий пьянчуга стоит у телефонной будки и, слегка покачиваясь, чего-то ждёт, в то же время показывая своим видом, что не имеет к стычке никакого отношения. Костя поманил пальцем второго:
      – Лёха, подойди, всё уже, всё!
      Лёха смело подошёл, белок правого глаза залит кровью, – когда Костя успел ему садануть, не помнил и говорит:
     – Слушай, Лёха! Вся ваша беда сейчас в том, что вы все трое... нетрезвые. Поднимай своего бугая и волоки домой, пока дружинники не нагрянули.
      Сказав это, Русин крикнул третьему:
      –  А ты чего стоишь, сука?
      Русин подошёл, ловко приподнял и перевернул его лёгкое тело вверх ногами, ткнул башкой в снег, потом поставил вновь на ноги. Пьяненький не сопротивлялся, лишь отреагировал вопросом:
      – Всё?
      Ах, так? Значит не понял! Обозлённый Русин повторил трюк и вновь услышал от шоферюги:
      – Всё?
      Выскочил из проходной вахтёр Артюха, набросился на обоих:
      – Вы что тут устроили? Сейчас воронок вызову!
      Оконфуженный Русин молча отвернулся и пошёл к остановке рейсового, не понимая, чего добивался от пьяного?    
      Через четыре часа он уже ждал Надю на выходе из  ресторана, женщина снимает всю сумму и вручает Косте. Ещё через шесть часов он уже сидел ночью в больнице у кровати умирающего отца. Подвела родителя мюллеровская система, которой придерживался всю жизнь, а драматическим аккордом стал контрастный душ. Отец приучил себя стоять под горячей водой, потом сразу переключал на холодную, и так по нескольку раз кряду. До шестидесяти семи лет этот метод закалки себя оправдывал, а тут на мгновение потерял сознание и при падении ударился головой о кафель. Отец тут же поднялся, но уже через час почувствовал, как стало сводить левую руку, потом ногу – прогрессирующий паралич, затем отёк лёгких. Через месяц отца похоронили. С кладбища возвращались трамваем. Костя, на что-то сославшись, оставил в вагоне мать с тётей и сошёл в парковой зоне города, чтобы знакомой аллеей пройтись в айлантусовую рощу. В детстве он иногда гулял в ней с отцом, теперь ему требовалось побыть здесь одному.   


                РАЗЛАД

      В Москве утро. Автобус из Внуково довёз Русина до площади Свердлова, и вскоре он оказывается у гостиницы Москва. Костя звонит в ресторан – Надя работает, так что ему не пришлось ехать в Репихово, тем паче, что с утра отчего-то нездоровилось. Надя отпрашивается у шеф-повара, выходит и обнимает Костю. Он вручает своей зазнобе шестьсот рублей с благодарностью, – часть истраченной суммы ему сумела раздобыть и возместить тётя Тая. Надя интересуется:
      – Как твой отец, Костя?
      Ответ скуп:
      – Отца уже нет.
      Пошли естественно расспросы – чем отец болел, потом соболезнования и прочие скорбные разговоры. Русин чувствует, как у него поднимается температура, кровь бьёт в голову и он спешит завершить грустный диалог. Такое состояние не укрывается от Нади:
      – Отчего ты такой красный, может нездоровится?
      – Нет, соку томатного выпил, – отшучивается Костя.
      Через полчаса они уже трясутся в электричке. Беседы не получается, обмениваемся лишь малозначащими фразами. Русин отмечает непонятную перемену в настроении женщины не в свою пользу, но считает зазорным допытываться до сути, ждёт, что будет. Скоро 55-й. Костя думал, что Надя собралась с ним в Лозу, однако она неожиданно отказывается:
      – Сегодня я домой, мама заждалась уже.
      Домой – так домой. Русин выходит на 55-м к некоторому неудовольствию своей зазнобы и с треть километра они идут знакомой дорожкой через ельник. Подруга заметно нервничает, поэтому Костя безразлично заявляет:
      – Я в Репихово не пойду, надо отдохнуть от перелёта.
      Надя не возражает, возможно даже вздохнула с облегчением. Вдалеке стучит колёсами загорская секция и Костя говорит:
      – Моя идёт. Давай, до встречи!
      После этих слов, он разворачивается в сторону остановки и через короткое время, пересиливая навалившуюся от недомогания одышку, быстро выходит на перрон. Шум приближающегося поезда перерастает в грохот, вместо электрички, мимо, стуча на стыках колёсами, проносится товарняк. Согласно расписанию, загорская секция будет только через пятнадцать минут и Костя, вместо того, чтобы топтаться на морозной платформе, возвращается на тропинку и направляется в сторону Репихово, чувствуя, что Надя, услышав товарняк, тоже уже повернула навстречу. Они сошлись на полпути, лица обоих светятся радостью. Надя берёт Костю под руку и оба возвращаются на платформу – женщина решает ехать в Лозу и остаться на ночь, а её мама пусть подождёт. Костю вслед за жаром вновь обуял озноб, – значит всё же простудился, и как это некстати!
Действительно, никудышный будет из него сегодня любовничек! С тех пор, как они встретились, Надя его только обняла, но ещё не поцеловала. Сейчас она прижимается к Косте, нашла его стоптанный адепт, по привычке сжала его и отдёрнула руку:
      – Фу, да ты же не мужик!
      – Не понял, объяснись?
      Подходит электричка и Надя заявляет:
      – Нечего мне ехать с тобой, у тебя такой... мягкий.
      На Костю наваливается злость:
      – Значит, не мужик, говоришь?
      В надиных глазах он видит только досаду – вместо летки-енки в постели, возись в Лозе с больным! Своё недовольство она выражает убедительным пояснением:
      – Нет, не мужик! Ты и раньше слабоват был – мудохался со мной столько времени.
      Это уж слишком! Тем более, что костино прилежание в целом говорило об обратном. На прощанье «любовничек» наградил Надяху хлёсткой оплеухой, что называется, от души. А потом ещё одной, после чего вошёл в вагон.    


                КОСТЮ  НАПРАВЛЯЮТ  В  ТУБДИСПАСЕР.
                ВИЗИТ  НАДИ

      Лоза встретила Русина сдержанной тишиной ясного морозного вечера. Ещё не стемнело, но серебряный диск ночного светила уже успел взойти над горизонтом, обещая полнолуние со всем его снежным искристым очарованием. В иное время Костя походил бы по лесной лыжне до полуночи, находя тихую радость в общении с природой, но только не сейчас, когда его кидает то в озноб, то в жар. Дома, весь в поту, он скидывает с себя мокрое исподнее и залезает в ванну. После мытья меняет бельё, однако через десять минут оно тоже пропитывается п;том. Костя вновь идёт в ванную, стаскивает всё с себя, споласкивает и развешивает на расскалённой паровой сушилке. Затем ложится в кровать и вталкивает под мышку градусник. Температура  + 39,2°. Странно, что нет кашля и, несмотря на недомогание, особой ломоты в теле, да и голова ясная, не кружится. Утром температура поубавилась на полтора градуса, так что заболевший, переодевшись в сухое, отправляется к Клавдии Фёдоровне, получает у неё больничный, упаковку антибиотиков и аспирина. Проходит неделя на больничном, затем вторая, улучшений нет. За Русиным приезжает «скорая» и отвозит его в Загорск, в городскую больницу «Красный Крест» с подозрением на пневмонию. Потекли скучные дни с таблетками и уколами, но ощутимых сдвигов лечение не даёт. На носу уже майские праздники. За продолжительное время пребывания Кости в «Красном Кресте», там умерло несколько человек, но один случай запомнился особенно. Одна из больных, отлежавшая в стационаре срок, посетила перед выпиской дантиста, – его кабинет располагался на одном этаже с палатой Кости. Дантист сделал свою работу абы как, в зуб попала инфекция и у молодой симпатичной женщины началось заражение. Время было предпразничное, вечернее, ни одного врача, даже дежурный куда-то исчез. Больная лежала в тёмном спецбоксе, куда ламповый свет попадал из коридора через открытую дверь. Женщина уже без памяти, мучается и стонет, откидывая голову то влево, то вправо. Рядом на тумбочке – телефон, сбоку – светильник, на стуле сидит старшая медсестра Люда, молодая равнодушная к чужой жизни девка, которая сейчас единственный представитель медицины на всю больницу. Её участие ограничивается тем, что держит руку на пульсе больной и читает под светильником роман, содержание которого поглощает всё её внимание вместе с крохами совести. Русин вмешивается:
      – Перед вами умирает женщина, мать двоих маленьких детей, делайте что-нибудь! Звоните главврачу домой, заместителю, в скорую, в центр по переливанию крови, пусть отвезут туда больную. Её же можно спасти!
      Всё это Костя говорит под визгливое многозвучие голосовых рулад медсестры:
      – Убирайтесь отсюда, не вашего ума дело... ишь, пришёл распорядитель... мы знаем, что надо делать...
      И скороговоркой что-то ещё базарное, ибо Русин сбил её настрой переживаний над романом. Костя выдёргивает у медсестры книгу и куда-то швыряет под её истошный визг. Девка хватается за телефон:
      – Милиция, здесь хулиган напал...
      – Звони, вызывай хоть кого-нибудь, сволочь!
      Никого она конечно не вызвала, а у бокса уже толпятся взволнованные больные. Распаренный, Русин вышел в коридор, дверь за ним захлопнулась.
      Наутро больная умерла.
      В костину палату пришёл главврач в сопровождении лечащего. Главный был ещё молодым мужчиной, приятной наружности со следами «после вчерашнего». Он поздоровался со всеми и, глубоко вздохнув, изрёк:
      – Сегодня у нас с вами тяжёлое утро, но мы с этим справимся и продолжим лечение, так ведь товарищи?
      Никто ему не ответил и не улыбнулся. Все вдруг осознали, что в больнице здоровье и жизнь каждого зависят от случая. Главврач важно обошёл больных, лечащий угодливо подсказывал, у кого какой недуг, после чего помятая пара отправилась в другую палату. После осмотра, Русина, вопреки положению, выписали с температурой домой, но дав недели на реабилитацию. 
      За это время приехала мать, – долго не было от Кости вестей и она поняла, что-то произошло и здесь неладное. Теперь мать – сиделка у сына, а квартира сродни лазарету: горчичники, лекарства, в ванне споласкивается и на сушилке вялится нательное бельё. Приходила Клавдия Фёдоровна, слушала больного и продлила больничный, сказав:
      – Больше продливать не имею права. Давайте направим вас в центральную больницу, опять на общую проверку.
      Вмешивается мать:
      – Клавдия Фёдоровна, может Костю... в туберкулёзный направить? На проверку.
      – Вера Петровна, а вы не боитесь таких слов? Вообще, направить обязан был «Красный Крест», если бы были основания, а их нету. Манту – отрицательное, рентген ничего не показал.
      – Но, может, что-то... другое у него?
      Косте самому так надоели лихорадочное состояние, изматывающая температура, обезвоживание, что он взмолился:
      – Клавдия Фёдоровна! Направьте меня лучше в туберкулёзный, вы это можете. Там меня проверят более целенаправленно – ведь без веской причины постоянная температура не может держаться долго. А вдруг действительно где-то гнездится во мне ТБЦ?
      – Костя, вы видели когда-нибудь температурящих чахоточных? А я вам скажу, – это уже конец, жёлтые мощи с красными пятнами на щеках. Выкиньте нездоровую фантазию из головы.
      Всё же больному удалось уговорить Клавдию Фёдоровну. Конечно, туберкулёзный диспансер сродни клейму: некоторые начнут потом остерегаться, остальные – радостно перешёптываться, однако на текущий момент иного выхода для себя лично Русин не видел. Обязаны проверить, и если туберкулёза действительно нет, а температура останется, пусть отправят обследоваться в заведении иного профиля. Клавдия Фёдоровна наконец пошла навстречу, – Русина положили в Загорский тубдиспансер. Там он сразу попал в руки специалистов, которым следует отдать должное, – они знали своё дело! К сожалению, имена большинства врачей не удержались в его памяти, но некоторых он запомнил. Это – Клара Соломоновна, главврач больницы, старушка преклонного возраста, одинокая, не видавшая на свете ничего, никого, кроме своих больных, очень добрая и опытная. Подстать ей неулыбчивая, ещё достаточно молодая Вайсбурд, – вполне приглядной внешности одинокая брюнетка, исключительный диагностик, спасшая, как Косте потом стало известно, жизнь не одного чахоточного. Замыкал треугольник врачей квалифицированных и добросовестных, Николай Иванович Иванов (настоящие имя и фамилия забыты, но отдать ему должное нужно). Уже немолодой, он посвятил себя целиком опасной профессии, говорили, – из-за этого не женился. Иванов не щадил личного здоровья при ежедневном просвечивании больных на рентген-аппарате, лёгочные снимки которых оставляли сомнения. Спустя несколько лет, он заболеет раком глаз и умрёт под насмешливые реплики остальных врачей диспансера, – людей осторожных, которые у больных снискали славу статистов, привыкших равнодушно перешагивать трупы пациентов.      
      В палате, куда Русина поместили, находилось ещё пятеро туберкулёзников, – все с нездоровыми серыми лицами, соответствующими характеру хвори, все, благодаря лечению, с нормальным температурным балансом организма и проводящие светлое время суток в берёзовой роще на воле. Время их возможной поправки Иванов оценивал лет в пять. Только один Русин был лежачим температурящим больным и из-за обильного потовыделения не покидал палаты. Срок излечения оставался неясным, а пока больного подвергали ударным воздействиям лекарств, рентгена и ряду комплексных мер анализного характера.
      На третий день пребывания Кости в диспансере, после врачебного обхода, в палату неожиданно влетела... Надя. Она не выдержала долгой разлуки, съездила в Лозу и теперь наведалась сюда. В палате они были одни. Поставив сетку со снедью на тумбочку, Надя села к Косте на кровать, потом упала на любимого грудью и принялась целовать в губы, в глаза и вновь в губы. Больной ошеломлён и растроган:
      – Надя, а если я заразен?
      – Если заразен, то уже давноо меня заразил, что ж теперь нам делать?
      И тут Костя сбивчиво спешит ей сообщить, что он, дескать, здоров, ну конечно же здоров!
      – Надя, у меня перке отрицательное, и лёгкие, судя по снимкам, чисты.
      – Правда?
      Она ещё раз Костю поцеловала и спросила:
      – Почему же ты тогда здесь лежишь?
      Её любимый приступил в подробностях к рассказу обо всём, что случилось после их скверной разлуки, и так увлёкся, что не сразу воспринял надин вопрос:
      – Котя, ты меня простишь?
      – За что, Надя?
      Потом спрашивает со своей стороны:
      – А ты меня? Ведь я же тебя...
      Подружка прикрыла ладонью костины уста, не дав договорить, засмеялась и передразнила:
      – Ты – меня, а я – тебя, хи-хи-хи, прямо, как дети мы с тобой...
      Она уткнулась в Костю, затем подняла голову и подытожила:
      – Всё, Котя, забудем об этом. Что бы не случилось, я всё равно тебя люблю и расстаться с тобой так просто не смогу!
      Надя простила ему рукоприкладство – Русин недооценил любовь этой женщины и готов был провалиться сквозь землю.
      Надя стала навещать его через день, в другие дни приезжала мама. С работы навестить пока никто не отважился, в том числе и профорг Зраева – у неё маленькие дети и понять её можно. 


  РУСИНА КЛАДУТ В МОСКОВСКИЙ ПРОТИВОТУБЕРКУЛЁЗНЫЙ ИНСТИТУТ. НАДЯ СПЕШИТ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ СВОЕГО ВОЗЛЮБЛЕННОГО.
                ГУРЗУФСКИЙ САША И ЕГО ПАПАША

      В тубдиспансере у Русина не находят профильного заболевания. Неизвестно, как Клара Соломоновна договаривалась со своим бывшим учеником, а ныне уже Главврачом Московского института туберкулёза Герасимовым, однако он любезно согласился заняться Костей. Так что через несколько дней больной лежал в Москве по улице Достоевского в спецпалате стационара в немощном обществе транзитных пассажиров на тот свет. Через несколько дней эта оплошность была устранена и Русина срочно перевели в палату с тремя больными, чьи неразгаданные недуги были сходны с костиными. У всех троих подозревали псевдотуберкулёз – болезнь редкая, вызываемая микробами, не имеющими отношения к палочкам Коха, однако более опасными, не поддающимися лечению традиционными методами. Все противотуберкулёзные препараты им замененили витаминной диетой, питание нянечка доставляла в палату персонально каждому. Позднее Герасимов, который держал Русина по просьбе Клары Соломоновны под личным контролем, объявил больному:
      – Псевдотуберкулёза у вас тоже не находим, радуйтесь, но причина температуры пока неясна. Хотя возможно у вас просто термоневроз. Если согласны на продолжение исследований – оставайтесь у нас.
      Русин естественно согласился. В дальнейшем, размеренный больничный ритм, витаминные уколы и преператы антиаллергенной группы дают положительный сдвиг. Температура Русина постепенно входит в норму, возвращается утерянное здоровье, и он мог даже играть на местной спортплощадке в футбол с другими больными, идущими на поправку. Им, несмотря на видимые улучшения и бодрость духа, ещё не скоро предстоит покинуть диспансер, а Русин уже стал настраивать себя на выписку. Исполняется три месяца, как Костя попал сюда, но к сожалению усердия врачей докопаться до истины его странного заболевания по сию пору не дают объективной оценки. Попытки Русина что-то выяснить у эскулапов, пресекаются крайне раздражительно. Завотделением Слончак, молодой перспективный фтизиатр, сказал однажды Косте:
      – Мы работаем и вы нас не подгоняйте. Раз оставили вас, значит не зря. Вы не один с аналогичными симптомами.
      – То есть пока вы не можете определить болезнь?
      – Да, можем вообще не найти, бывает и концы люди отдают, а мы не знаем отчего!
      После таких пугалищ, Русин решил больше не надоедать назойливостью и направился было в палату, но Слончак удержал его:
      – Послушайте моего совета: всемерно избегайте нервных перегрузок... мужайтесь и, когда всё же покинете нас, найдите себе хорошую девушку вместо той, которая вас навещала.
      Вот тебе на! Его фраза вгоняет в краску, – Слончак в курсе костиных сердечных проблем. Началось с того, что в одно из посещений, Надя пришла с искусанными в кровь губами и синюшными подглазьями, растроившими Костю своей наглядностью неожиданного отступничества. Причём, на заключительной стадии его пребывания в больнице. Не давая вырваться джину, Костя сказал Наде:
      – Значит, ты навещаешь меня, уже познавая кого-то ещё? Поздравляю!
      Надя отвечает на удивление дерзко:
      – Я давно навещаю тебя из жалости, Костя. Могу и не приходить!   
      На Костю дохнуло холодком, как из мертвецкой. Он понял, что Надя для него пуста, её душа не с ним и сердце уже не принадлежит ему. Неприятный диалог случайно шёл в присутствии ассистентки, просматривающей в коридоре какие-то листки. Теперь Русин стоит перед строгим, но добрым фтизиатром и выслушивает его:
      – Многие девушки не достойны своих мужчин, которые лечатся у нас, поверьте мне!
      Слончак наверняка утешал больных такими чувственными словами многократно и Русин благодарен за попытку ослабить его душевный надрыв. Разум твердит: надо немедленно забыть уже чужую женщину, однако сердце вновь препятствует такому шагу, не даёт воли покончить одним махом. Костя звонит Наде на службу, её подзывают, однако она долго не подходит. Слышно, как её уговаривают, наконец Надя берёт трубку и заявляет:
      – Больше не звони мне, я к тебе больше не приеду! 
      Косте кажется, что достаточно ему, выздоровевшему оказаться рядом с Надей, как прошлое вернётся, и он опускается до уговоров:
      – Надя, давай встретимся, спокойно всё обсудим.
      – Встреч уже не будет, а ты лечись – в туберкулёзный просто так не кладут. И вообще, по роду моей работы мне нельзя с тобой контактировать.
      – Раньше ты вела себя иначе, твердила, что не взирая ни на что – любишь.
      – Ах, то было рааньше! Послушай, Костя. Я тебя раньше оочень любила! Ты не представляешь себе, как! Оочень любила, но...
      – ...но сейчас у тебя за моей спиной другие люди...
      – Оой, меня уже зовут...
      Надя бросает трубку и повторные вызовы игнорирует.
      И тогда Русин на следующий день отваживается на дальнейшие, попирающие самолюбие унизительные подвиги.
      Он договаривается с завотделением, отправляется в Репихово и застаёт там Надю вдвоём с матерью. Понятно, что у Софьи Евдокиевны состоялся исключительно серьёзный разговор с дочерью и Костя радостно осознаёт, что вопрос между ними решён в его пользу и закрыт, так что встречают гостя вполне благосклонно. Буквально следом приезжают из Москвы Вера с Любой. Увидев Русина, накрывают стол, за которым всей пятёркой обсуждаются вопросы, связанные с подачей молодыми заявления в ЗАГС и последующими мероприятиями прикладного характера. Как только Костю выпишут. Будущую тёщу огорчало лишь отсутствие за столом Веры Петровны, однако пока Костя был даже рад этому из-за непредсказуемости маминого поведения. Тем временем приходят брат с женой, ещё какие-то родственники, все пьют за молодых и потом спроваживают в спальню, закрыв за ними дверь, как за мужем с женой, а застолье в горнице продолжается. Спустя часа полтора, Надя спрашивает:
      – Костя, ты доволен сейчас мною?
      – Больше, чем когда-либо! – отвечает он ей.
      Иного отзыва с его стороны и быть не могло.
      На следующий день Надя отпрашивается на службе по телефону и вместе с Костей они подают заявление в Московский Дворец бракосочетаний.
      Ещё через день Русин возвращается из больницы в Репихово, где Надя ждёт его. Костя поднимается в гору, входит на веранду и стучится в дом, дверь в который открывает чем-то озабоченная Вера. Кроме неё в горнице сидит Софья Евдокиевна с панихидным выражением лица. Костя здоровается и спрашивает:
      – А где Надя?
      Мать растерянно что-то шевелит губами, а Вера с досадой брякнула:
      – Жениха пошла провожать на станцию! Он с папенькой сюда примчался, у одного духу не хватило.
      Чего же Русин их по дороге не встретил? Он вскипает, забыв, что присутствующие в горнице ему ещё не родственники:
      – Как же вы, как же вы её отпустили!
      Мать с Верой смотрят с осуждающим удивлением, – они действительно ничего не могли поделать с ударившим Наде в нос фимиамом экспромтной страсти. Костя запоздало спешит помешать этому наваждению, бросается, сломя голову, в борьбу за свою невесту, пытаясь вырвать её из цепких лап наглых упырей. Он уже догадался, что Надя, избегая встречи с ним, повела кавалеров по другой тропинке, в сторону Абрамцево. Там она посадит их на электричку в Москву, а потом заявится домой разбираться с бывшим женихом.
      Через двадцать минут Русин был на станции Абрамцево и, не увидев там честн;й компании, понял, что поладившие стороны решили по случаю прогуляться в музей-заповедник. Он совершает круг по туристкому маршруту, догоняет нечистую троицу. Мужчины – по бокам, без головных уборов, и Надежда, как дворовая шавка, кривляя задом, ведёт обоих кобелей под руки. Все оживлённо что-то обсуждают и не замечают Русина. Слева вышагивает папаша в военной шинели. Костя слышит его слова:
      – Ну, вот, теперь мы все втроём, по-родственному...
      Он не успевает завершить фразы, как Русин окликнул компанию и вся троица резко оборачивается. Лицом к нему стоит соперник – молодой плотный парень в плаще, ростом с Костю или чуточку выше, лицо знакомое, придавленное, как у мопса. Ба, да это Саша из Фрунзенского собственной персоной, коего Русин приложил в Гурзуфе! Так вот оказывается кто пресловутый жених! Поражает Надька – ты же от него отплёвывалась... А вон и самый главный «жених», папаша, – пожилой губан в военной шинели, он же – великовозрастный райкин любовник, который делит её с шеф-поваром. Русин невольно шагает вперёд, Саша, признав его, растерялся, переступил ногами, а правым локтем машинально прикрыл живот. Всё правильно, бережёного Бог бережёт. Папаша, уловив сыновью нерешительность, расстёгивает шинель и достаёт из нагрудного кармана гимнастёрки расчёску, блеснув при этом портупеей с кобурой, – мол знай, с кем дело имеешь! – и принимается сосредоточенно расчёсывать лысину. Понимая, что сейчас физически с ними двумя не совладать, Костя приступает к уговорам «невесты»:
      – Надя, ты – моя жена, мы все тебя ждём, пошли домой!
      Женщина колеблется и тогда инициативу проявляет энергичный отец:
      – Саша и ты Надя идите вперёд, а мы тут разберёмся!
      Саша и Надя смиренно и быстро уходят вперёд, затем Надя подхватывает кавалера под руку и далее они ритмично вышагивают в направлении станции. После такой демонстрации единодушия, папаша застёгивается на все пуговицы и глядит на соискателя вопросительно, дескать, чего тебе ещё надо? Русин чувствует, как у него резко подскочила температура, лицо заливает пот, а сам он заводится:
      – Извините, Вениамин...
      Папаша удивлённо поднял брови, однако подчёркнуто не желает с оппонентом дальнейшего сближения:
     – Батькович!
     – Вениамин Батькович, ваш сын был женат?
     – Не был, и что?
     – Зачем вашему сыну моя жена? Что, он не может найти себе девушку?
      Вопрос беспочвенный, – Саша никогда сам не найдёт девушки, равноценной внешностью Наде, поэтому ответ «папаши» предсказуем и резок:
      – А это уж сыну решать, чего он хочет!
      Интуитивно угадав главного соперника, Русин продолжает нажим на отца, малодушно пытаясь докопаться до истоков его совести. Вскоре он убеждается, что такого дефицитного товара в этой облезлой лавчонке никогда не было. «Папаша» отрезает, как ножом:
      – Вы меня не жалобьте, я не из мягкотелых. Надя с Сашей сделали свой выбор сами, а нам с вами пора бы диспут завершить.
      – Конечно, ваша компания долго выжидала своего часа...
      – Чтоо, какая такая компания?!
      –...и выдернули её, ещё непросохшую, из-под мужа, когда тот временно занемог. Потрясающе!
      – Нет, ты мне это постой, во-первых – ты совсем не муж, а потом – какая это такая компания? Сашаа!
      – Лучше не буди лиха, мы оба партийные, а ты, старик, женат, женаат! Русин не ведал, что его толкнуло так сказать. Он случайно попал в цель, о которой не подозревал и смысл её раскроется позже. «Старик» злобно блеснул очами:
      – Чивоо?!
      И – пуще прежнего:
      – Сашаа!!!
      Костя невольно готовится к худшему. Саша с Надей подходят, но папаша вдруг заговорил о другом, грозя пальцем Косте и сыночку:
      – Слушайте, если кто из вас сейчас Надю обидит, повторяю, если кто её обидит – будет иметь дело со мной!
      «Смотри-ка ты, старый хряк», – думает Русин, – «какой ты ещё борзой! Пнуть тебя как следует по причинному месту, навсегда пыл утратишь!»
      Дорожка уже вывела соперников на людную платформу. Костя, нервничая, сбивается на закоснелый азербайджанский акцент и обращается к сыну хряка:
      – Взывать к твоему благородству бесполезно – у тебя его нет. Вырвал из-под меня бабу – забирай, э! Лучше её э! найду! Этот неверный лошадка всё равно тебе скинет под свой копыта и растопчет. И не дай тебе Бог нам ещё раз встретиться! 
      – Это тебя растоптали, а о нас не беспокойся, никакой встречи уже не случится, но если случится, то...
      Папаша оказывается между мужчинами:
      – Ну чтоо выии, успокойтесь, такие оба солиидные.
      В его глазах мелькало злорадство про виде распаренного Кости – заблудшего искателя счастья, раздавленного спазмами горечи.
      Вдали стучат колёсами встречные электрички. Потерпевший полное фиаско Костя прыгает на шпалы, нарочито бодрячком перебегает пути и вскакивает на противоположную платформу. С шумом, почти одновременно подходят к дебаркадерам оба состава. Русин собрался ехать в Лозу, хотя надо бы в другую сторону, в диспансер, но разве возможно находиться в одном поезде с компанией упырей! Сердце его стучит, как отбойный молоток, пот заливает глаза, мысли двоятся. Может, лучше всё же подождать следующую электричку до Москвы? Завтра выписка, не явишься, могут не дать больничного, так что Русин, попридержав двери, вновь выскакивает на платформу. Поезд на Загорск отошёл и Русин какое-то время бродит по опустевшему перрону, соображая, как быть? В Репихово путь отрезан, а тут ещё после такой психологической встряски неудержимо стало клонить в сон. Нет, он поедет наверное в Лозу и первым долгом выспится у себя дома. Завтра на рассвете отправится в Москву, чтобы поспеть в палату до врачебного обхода. Подходит загорская, Русин ещё секунду колеблется, потом входит в открывшиеся двери. Они со скрипом захлопываются, поезд трогается, навсегда оставляя на станции костино прошлое. Однако, он немного поторопился. Через несколько секунд тамбурная дверь распахивается, расталкивая пассажиров, в тамбур врывается Надя и с возгласами «Котя, прости, прости!», бросается Русину на шею. Полная неожиданность – Надя на 55-ом не пошла домой, а пересела на секцию, идущую в Загорск и увидела на платформе Костю, стоящим в раздумье. Костя не в силах совладать с эмоциями и, только выдохнув: «О, Надя, Надя...», заключает женщину в объятия, и так, на виду у всех проходящих пассажиров, они, обнявшись и вздрагивая от рвущихся из них чувств, стоят в тамбуре до самого Загорска. Как Костя любил свою Надю в эти минуты! Это был последний вечер их взаимного, вышедшего из-под чуждого догляда и развернувшегося с прежней силой простого человеческого чувства. Оно было сродни  спичке, по которой ещё бежит задуваемый ветром огонёк, чтобы на другом её конце вдруг ярко вспыхнуть напоследок, прежде чем навсегда угаснуть.


                НОКАУТ
               
Я не смогу остановить время,
Но я сумею задушить память
                (Е.Ваенга)

      Можно было бы и опустить подробности последующих дней. Без Кости Надю снова взяли в крутой оборот и перспектива примирения лопнула, как воздушный шарик. Тем не менее, после выписки из больницы ноги сами повели его в Репихово с призрачной надеждой на улаживание отношений с «горячо любимой невестой». Костя появился вполне ожидаемо и увидел, что Надя с матерью смотрят на него теперь, как на девальвированную купюру. Сейчас, втайне страшась их приговора, «жених» выложил на стол свой жалкий козырь – справку о термоневрозе:
      – Вот справка, никакого туберкулёза у меня нет и не было, просто активный термоневроз.
      Несостоявшаяся «тёща» с интересом рассматривает бумагу:
      – А что это за болезнь такая?
      Костя пытается объяснить по возможности доходчиво, это не очень удаётся, и он завершает свою мысль по-канцелярски:
      – В общем, это сбой функций центра терморегуляции головного мозга, отсюда – устойчивый температурный скачок до тридцати девяти, даже сорока градусов. Сказали, что случай редкий и возможно – это результат сдерживамых переживаний, я думаю – после внезапной кончины отца. Ещё врачи сказали, что всё уже входит в норму и выписали на работу, даже не дав недельной реабилитации.
      Мать слушает, ничего не понимает, но не прерывает экс-жениха и думает о чём-то другом.
      – Сказали, температура совсем спадёт к весне, – завершает Костя оправдательный монолог.
      Надьке слышать всё это неинтересно, мало того, она вдруг завопила:
      – Оой, не смей смотреть на меня, отвернись! 
      Да что с ней такое? Оказывается, у бывшей подруги выступает из-под кофты комбинация и Надька ударилась в целомудренный визг непорочной бабы, оказавшейся в неглиже рядом с уже посторонним мужчиной. Криводушие дочери возмущает даже мать:
      – Да буудет тебе. Что, он тебя раньше не раздевал, что ли?
      Надька – в ответ, бесстыдно гдядя на Костю в упор:
      – Ах, так это было раааньше!!! Теперь мой муж Саша не позволяет перед чужими...
      – Да какой он тебе муж! Вы ж толь заявку во Дворец подали-т.
      Понятно! Но и Русин с этой скотиной туда же подал заявление недавно! Экс-жених протягивает руку:
      – Верни мне сейчас же другой сертификат (язык у Кости не поворачивается сказать наш), сейчас же!
      Надька не двигается, ей хочется использовать прилагаемый к заявлению в ЗАГС сертификат для покупки ещё пары золотых колец по льготной цене. Тогда Костя сам направляется к комоду, но она раньше успевает схватить злополучную бумаженцию и даёт волю глумлению:
      – Не сметь у нас дома хозяйничать, иди у себя в туберкулёзном хозяйничай, чахоточник!
      В каком же мстительнном упоении она это произносит! Вот уж, действительно, кладезь дури.
      – Отдай, отдай! – взмолилась мать. Костя выдёргивает из рук её дочери, как из клешней, сертификат, разрывает на части и швыряет Надьке в бесстыжую физиономию.
      – Склеишь и купишь ещё два кольца.
      И злобно добавил:
      – Себе с папашкой.
      Надька на этот выпад только зажмурилась – ей и получить по роже нет ништо, лишь бы отстал. Мать тревожно молчит. Русин берёт себя в руки, направляется к выходу, но у двери задерживается. Надька истерично подбадривает:
      –  Что остановился? Уходи, уходи, наконец!
      А «тёща» взвыла по-волчьи:
      –  Костя, уступи, уступи, видишь, она не в себе!
      Потом добавила:
      –  Я не знаю, какая между вами кошка пробежала?
      – Не кошка, а свора упырей, Софья Евдокиевна. Их укусы ядовиты и... – он обращается к Наде, – ... тебя они уже превратили в упыря. С каким наслаждением ты пьёшь сейчас мою кровь!
      Надька смотрит на бывшего ненаглядного с похабной наглой усмешкой, терзаний в её зрачках – как у волчицы в течку, и Костя завершает литургию:
      – Да что я! Друг у друга с упоением будете кровь высасывать.
      Надя стократно расхохоталась Косте в лицо и на этом его выступление исчерпало себя. Подошла Софья Евдокиевна, открыла ему дверь – более, чем понятно. Когда-то она была на стороне Кости, даже что-то о вечной любви бредила. И что Косте вдруг пришло в голову пригнуться, чтобы на прощание поцеловать её шершавые морщины? Всю дальнейшую жизнь он этого не мог взять в толк и простить себе. «Тёща» отвернулась, надо же! Русин прекращает ханжество, отстраняется, вытирает о себя руки, потом рукавом губы. Надькин диалог с матерью по поводу экс-жениха ведётся уже вслепую, в третьем лице:
      – Мама, пусть он скорей убирается, никому он никогда не будет нужен!
      –  Да что ты дочка, что он, урод, что ли? Найдёт ещё...
      – Да никому он не будет нужен, я тебе говорю! Пошёл он...
      Мать злится на дочь, барахтавшуюся на мелководье гадливых склок:
      – А не ты ли тута по нёму рыдала нядавно, думала бросил он тебя в больнице да помчалася в Москву доглядать за ним! А мы тебя с Райкой ещё чай держали, боялися, – под электричку попадёшь!
      – Фу, какая гадость, дура, дура, дура была! Никому он в жизни не будет нужен, я тебе говорю!
      – Да что он, урод, что ли? – заладила «тёща».
      – Да, урод, урод, ну его к чертям собачьим!
      Ёмко изречение – насилу не быть милу! Костя из Репихово поехал в Лозу домой, теперь уже без Нади.

      Спустя время, шлифовщик Иван поведал Русину нечто диковинное. Он иногородний, женился на репиховской девке из-за прописки и Русин с ним бывало вместе ездили на работу, когда Надька ещё была Надей и не отпускала Костю от себя, да на ночь глядя.
      – Константиныч, скажте, не моё ент дело, но в дерёвне всё знають. Словом, жёнка сказвала, что Надьку сяструха возила к бабке в Тургиново с вашей фоткой для отговору от вас. И тогда вы сразу опосля ентого разошлися.
      Фотографию Надька вытянула у любимого из альбома, да помнится, не одну, а Русин слабовольно позволил. Пришлось возразить:
      – Иван, пока есть люди, кто верят в чародейства –  шарлатаны не переведутся.
      – Не знааю, но и у нас на заводе техничка Ритка схотела молодого Фазильку и тож к ентой бабке ездила с фоткой. И та приворожила – то ж факт, и вы верно слышли!
      Русин засмеялся:
      – А потом Фазиль, говорят, сбежал через полгода. Там явно не загов;р, а уговор был.
      Иван обиделся:
      – Вобчем, вас убеждать не собираимся, гово;рю, што баба моя мне сказвала. И зазря наверно.
      – Может и зазря...
      Но Иван ещё не все деревенские сплетни выложил и добавил интересное:
      – Ишо до вас енто, соседской парень в няё шибко влюбился да посватался. Она согласилася, да посля отказала яму. Наврала яму, што не хочеть с ним из-за евойной, чай, матки. Матка конешь – ня ухом, ня рылом, но парень крепко поругался с нёй, посля ушёл в комнату, запёрся, взял ружжо, да крикнул в запёрту дверь: «А ружжо посля на рынке продашь!», да застрялился. Всю горницу с потолком ужасть испачкал! Посля ентого к Надьке нихто в Репихове и не сватался.
      История архискверная. Костя знал от Надьки, что её сосед-художник застрелился из-за несчастной любви к девушке, которая якобы умерла. Удивляло  только, что он подарил Надьке прекрасно вырезанных из липы голубков с резной припиской: «Милой Наденьке от яё Толика». Будто бы на день рождения. В костиной голове с трудом укладывалось, что у девственницы Надьки ещё до встречи с ним уже стоял скелет в шкафу! Что же её ждёт дальше? Русина словно молния прошила и он спешит завершить разговор:
      – Я, Иван, на потеху не «застрялюся», и... в Тургиново с «ёйной фоткой» не «помчуся», бывай!
      Обанкротившийся «жених» криводушничает, – снимков «бывшей» в альбоме тоже уже нет! Неужели всё заранее планировалось? Или родная маманя втихомолку повыкидывала? Ну и слава Богу, – с глаз долой, из сердца вон. Костя поворачивается и отходит от звонаря, с которым больше «не пересечётся», как стало модным говорить. Постненько Русин повёл себя конечно, упрекнув человека, но и тот тоже хорош! Шут с ними со всеми, пусть верят в чёрную магию, Русин уверовал в другое: у баб – один идол и имя ему известно мужикам. Поэтому, затея с ворожбой – это пустой чаёк вприглядку. Костя три месяца обследовался в туберкулёзном, а деревенский люд одного его упоминания боится, как огня. Отец у Надьки умер от чахотки вскоре после её рождения, у самой (по её же признанию) было раньше двустороннее затемнение, перке всегда положительное, а на работу в ресторан попала леваком. Тем не менее, Надька всё же к Косте ездила, не брезговала, пока не подвели к ней за узду бьющего копытцем мерзавчика – Сашика Вениаминыча Гаврикова. До этого он был безуспешен в своих домогательствах, однако стоило Косте оказаться за больничным забором, – рассчитался с соперником сполна. В том числе и за Гурзуф.
      Так осыпался маков букет – два года чувств, дурманящих голову, обернулись днём похмелья. Дверью Русин не хлопнул, лишь прикрыл её и удалился, унося на голове рога, а на плечах чёрта со свиным рылом и клеймом «бесчестье» впридачу. Нет в нём подвижнической отваги, уж азербайджанец не позволил бы вслед себе улюлюкать! С этой щемящей обидой Костя жил несколько лет, пока она не потускнела, оставив в памяти только надин образ, холодный и мучительный в своей недостижимости, отмеченный тленным даром красоты, которую привычно сведут на нет возраст и пороки. Время сглаживает острые углы пережитого, постепенно всё обращая в прах, и мысли тоже. Костя в конце концов забыл об этой женщине. Просто запретил себе думать о ней.


                ДЕВУШКА С ОБРУЧЕМ, УПОМЯНУТАЯ В НАЧАЛЕ
                ПОВЕСТВОВАНИЯ, СТАНОВИТСЯ  ЖЕНОЙ КОСТИ РУСИНА
               
                Нельзя так  бешено любить,   
Мы друг для друга опиум, отрава
               (подражание Ваенге)               

       В дальнейшем жизнь Кости уподобилась марафону, когда годы только и норовят обогнать друг друга, словно растревоженные тараканы. Русин успешно сдал экзамены в очную аспирантуру ВНИИНМАШ и уволился из Лозы – этого осиного гнезда, чтобы с долей саднящих ощущений в душе навсегда распрощаться с подшипниковой промышленностью. Лозовскую квартиру мать помогла сыну обменять на комнату в Москве, внеся весомую лепту в раскладку его последующих жизненных подвижек. Настанет час, когда Русин узнает о смертях Жени Бокова и Толика Кобытева, с коими он в Лозе ещё поддерживал дружбу. С большинством других из бывших сослуживцев его связывали сложные отношения внешнего расположения и нагульной заспинной неприязни. Иногда с ними приходилось сталкиваться в Москве, с некоторыми Русин здоровался, но с большей частью избегал встречаться даже взглядом, как Персей с Медузой Горгоной. И ещё Костя со временем узнает, что повесился в лесу Михлин. Весть дойдёт случайно, приглушённая десятилетиями, – причин Костя не выяснит.
      Теперь он жил в Москве на Студенческой и, если прежняя удалённость от мегаполиса лимитировала возможности посещать столичные библиотеки и техконференции, то сейчас эта проблема казалось отпала. Однако, к несчастью для большинства аспирантов-очников, труд на благо науки и релаксация не имеют чётких границ. И ведь понимали новоявленные «студенты», что будут сожалеть о потерянном времени, однако на первых порах не могли отказаться от радостей жизни при расплывчатом отношении к своим целевым обязанностям. Научным руководителем Русина стал к.т.н. Шлейфер Марк Анатольевич, – начальник одного из отделов института стандартизации. Он начал своё шефство с того, что пригласил аспиранта в кабинет и предложил напрямик должность заместителя. Вот его слова:
      – Навёл о вас справки, Русин. Я в людях не ошибаюсь и вы мне подходите. Переводи;тесь на заочный и предлагаю вам место своего заместителя, – я сам еврей и хочу, чтобы моим заместителем был русский. Подумайте и соглашайтесь.
      Костя отказался, понимая, что о диссертации в этом случае придёться забыть. Шлейфер не удивился:
      – Ну что ж, вольному воля. Остаюсь вашим формальным руководителем, пока не подыщете себе нового. Ультразвуковика!
      Шлейфер сардонически вскинул бровь. Ясно, он будет получать за шефство деньги и Русиным больше не интересуется.
     Через несколько лет Марка Анатольевича перестанет интересовать и Советский Союз. Шлейфер эмигрирует в Америку, станет жить в Чикаго, а на службу ездить каждое утро в Канаду, – поначалу на электричке, потом на машине. Умрёт он в Италии, где Марка Анатольевича случайно застрелят в туринском ресторане – судьба, достойная исторического романа!
      Однако, всему своё время. Пока же все герои живут и трудятся в Москве и лично Русина волновал ещё аспирантский режим:
      – Марк Анатольевич, а как...
Шлейфер понял с полуслова:
      – Можете хоть все три года гулять, только не забывайте расписываться в журнале, что по... гхм... уважительной причине исчезаете на день, неделю, месяц. Вас никто не будет проверять. Но как же вы в таком случае защититесь?
      В подобном положении оказались и другие аспиранты. Часть из тех, кто был женат, клюнула на предлагаемые лакомые с виду должности с приличными окладами и впряглась в работу. В дальнейшем никто из них не завершил диссертаций. Остальные, в том числе и Русин, стали свободными людьми с аспирантской стипендией в шестьдесят рублей в месяц. Некоторые по прошествии лет безусловно защитятся, но таковых будут единицы, а пока что почти все окунулись в вакантный мир досуга, когда будильник по утрам не требует подниматься и спешить на уже порядком опостылевшую службу, как на заклание, и ты ещё не знаешь, где сегодня тебе приятнее провести время – в центре столицы в уникальном, укутанном паром открытом бассейне «Москва» с резвящимися в нём школьницами и студенточками, или на худой конец в Сандунах, или в Сокольниках, да мало ли где ещё! Стояла золотая осень – благодатная пора! Русин с аспирантом Колей Коноплёвым – своим давним приятелем, задумали приобрести путёвки в загородный пансионат в Пирогово недельки на две и направились на привычный им Ярославский вокзал. В руке у Коноплёва дипломат, с которым он никогда не расстаётся. Обычно там статьи на немецком и английском, – Коля, как и Костя, подрабатывал переводами в спецбюро на Курской Кольцевой, но сегодня в дипломат уложены купленные в цветочном ларьке розы – аспиранты вознамерились преподнести их администраторше пансионата Людмиле Михайловне для б;льшего взаимопонимания. Итак, взяв билеты, оба устремляются к первой попавшейся электричке, на которой доедут до Мытищ, откуда уже будут добираться в Пирогово. Поезд оказался софринским, со всеми остановками, так что народу в вагонах с утра уйма. В основном – рабочие, возвращающиеся после ночной смены к домашним очагам в Челюскинской, Тайнинской, Тарасовской и прочим местам своего обитания. Русин отметил, что большинство мужчин уже на взводе – явление вполне обычное. Немало студентов, облачённых в куртки и брезентовые штормовки. Эти, прогуливая лекции, едут с гитарами и песнями на природу поразмяться, насобирать красно-жёлтых охапок кленовых листьев, а если повезёт, то и опят. Николай с Константином проходят в голову вагона, садятся на два ещё свободных места в самом углу и рассматривают спешащих по проходу.
      – Костя, твоя любовь идёт! – объявляет приятель. Навстречу движутся в общей толпе несколько чернокожих студентов, среди них – негритянка с вывороченными наружу, словно пассатижами, сизыми губами, какие и в страшном сне не приснятся!
      – Подари ей цветочек, – с улыбкой предлагает Русин Коноплёву. Затем он переводит взор вправо и останавливает его на весьма и весьма недурненькой девушке, сидящей в третьем купе от них. «Ну это, – думает Костя, – совсем другое дело, приятно любоваться на маков цвет, пока будем ехать. Только нельзя глядеть так заворожённо, как герой мексиканского фильма!» Девушка не замечает взгляда, рассматривает что-то за окном. Прошуршали захлопывающиеся двери, вагон дёргается, поезд отправился. Русин отводит от девушки взор, продолжая наблюдать за объектом своего внимания боковым зрением. На вид ей за двадцать, внешность – мечта ваятеля: чёткие линии очаровательного носика, ярких губок, подбородка с ямочкой и всё в оправе безукоризненного овала цветущего лица. Задумчивый взгляд карих глаз довершает словесный портрет. Такие лица сразу привлекают к себе внимание мужчин, а их обладательницам не составляет труда овладевать чувствами сильной половины рода человеческого и управлять им по собственной прихоти. Русин тут же про себя решает дождаться остановки, на которой эту картинку отправят в музей, после чего ему, стареющему коту, привычно задравши хвост, помчаться следом и попытаться перехватить её. Бесконечные дефолты с гуриями разумеется огорчали, но надо всё же во что-то верить, хотя бы в закон больших чисел!
      – Наколол ещё одну? – ехидничает Коля, он безусловно выделил девушку из общего люда.
      – Да, Коль. Сойду за ней, займусь этим неотложным делом.
      – Не мечтай, не про тебя она. Сразу отошьёт.
      – А вдруг? И на каждого мудреца, говорят...
      – Не будет тебе «вдруг»! На «зелёный» попадёшь, если только, – не обижайся, – в голове у этой мадонны бааальшой дисбаланс, а в остальной части – аврал!
      – Ха-ха, не уел, Коль! Ну и скажешь же ты чушь медвежью! Ты в «альчики» играл когда-нибудь?
      В ответ Коноплёв пожимает плечами:
      – Не знаю такой игры, и, если честно, не думаю конечно, что у такой красавицы сдвиг под куполом. Лучше не срамись, едем в Пирогово, там в пансионате окромя нас...
      – Знаю, кто там окромя: старые крысины – Ляпицкая и Рысина.
      Та и другая – аспирантки, родом из Запорожья и Саратова. А электричка тем временем уже подъезжает к Мытищам и Коноплёв засуетился:
      –  Так, мы вместе или остаёшься?
      –  Остаюсь, Коля, на везение. Я потом тебя разыщу там.
      –  Дальше без билета? Ладно, что ж, желаю успеха!
      –  Трояк держу для контролёров, семейные траты уже пошли!
      Коля смеётся, а Костя шутливо остерегает:
      – Встретишь наших красулечек, смотри, – ни гу-гу!
      – Не переживай, пересудов не будет.
      Коноплёв успевает открыть свой чемоданчик, откуда густо потянуло запахом роз – в то далёкое время цветы Афродиты ещё не утратили в горниле селекций своего аромата. Приятель выдёргивает самый большой бутон и вручает Косте со словами «Для удачи!», чем вызвал улыбки у тех, кто стоял возле них в проходе и слышал обрывки диалога. Поезд остановился, приятели взаимно пожали руки, Николай вместе с другими пассажирами вышел на перрон, махнул Косте в окно и крикнул:
      – Жду в пансионате!
      Впустив новых транзитников, электричка предупредительно свистнула и отправилась дальше, девушка продолжает сидеть, а Русин выжидать. Миновали Тарасовскую, Мамонтовскую, Пушкино, сейчас будут Заветы Ильича. Девушка встала и направилась к выходу. Русин двинулся тоже, оберегая под плащом бутон розы от нечаянных толчков со стороны неосторожных пассажиров. Но вот поезд останавливается, Русин выходит на платформу и рассматривает идущую впереди эвридику. Она высока, справна комплекцией, осанка подчёркивает горделивость, но всё же немалое приложение к стати и лицу – это в меру длинные и ровные, притягательных форм ноги. «Наверное спортсменка», – успевает подумать Константин. В руках у девушки – сумки, видно, с продуктами. «И ещё она наверняка студентка, живёт в общежитии, а сейчас идёт с покупками к родителям». Он догоняет барышню и говорит:
      – Девушка, вам же тяжело, давайте помогу.
      При этом пытается подкрепить своё предложение действием. Эвридика отвергает беспардонное вмешательство, с раздражением выдернув сумку:
      – Не надо, я донесу!
      Её бархатные глаза с сомнением окидывают Русина с головы до ног, после чего девушка насмешливо пресекает попытки ухаживания:
      – Ничего у нас с вами не получится.
      Костю задевает подоплёка:         
      – А я без вздорных мыслей. Вы просто сказочно красивы, мне очень понравились и...
      Костя ещё не завершил льстивой фразы, а анестезирующее действие елея уже подтопило лёд отчуждения в глазах эвридики, взгляд потеплел, и без того румяные щёчки заалели, как утренняя зорька, только теперь пожалуй от смущения. Девушка больше не прилагает усилий от ухажёра избавиться. Её толерантность окрыляет, так что Костя, завершая дифирамб, смело достаёт раскрывающийся бутон:
      – ...и это Вам, самой прелестной девушке на свете!
      А чтобы девичья рука освободилась от сумки и приняла подарок, кавалер вежливо отбирает тяжёлую ношу. На этот раз ему не препятствуют, Костя несёт сумки по дороге, ведущей к сердцу эвридики, девушка вместо кошёлок держит розу и видно, что ей неловко. Русин спрашивает:
      – Как вас зовут, извините?
      – Алла.
      – А меня – Костя. Очень приятно познакомиться!
      – Наверняка роза была кому-то уготована, правда ведь?
      – Никому, кроме вас, Алла! Вам нравится этот чудесный цветок?
      Принимая шутку, Алла засмеялась, вдохнула аромат цветка и произнесла:
      – Легкомысленная и ветреная, как и весь ваш вагонный флирт.
      – Вы что же, меня заметили в поезде?
      – Да уж куда там!
      В ответ Костя балагурит без одышки и передышки, привычно несёт белиберду всякую, которая тем не менее Аллу веселит и она изредка что-то комментирует. За разговорами не заметили, как подошли к дому, в котором живёт девушка.
      – Вот и моё бунгало! Ваша победа, Костя. Спасибо, что проводили.      
      Русин смотрит на кирпичное строение под ломаной крышей и вспоминает Лиду, дом, стройную девчушку за забором, раскручивавшую вокруг талии обруч.
      – Прошу прощения, Алла, а сколько вам лет?
      – Двадцать.
      Так вот какой она стала! Но на вид ей больше. Русина девушка не спрашивает, наверное догадывается, что кавалер слукавит. У калитки появляется отец – громоздкий мужчина лет пятидесяти. Костя вежливо раскланивается.
      – Здравствуйте! – говорит отец и затем – командно:
      – Ответа не слышу!
      Алла разряжает ситуацию. Она берёт у Кости сумки, суёт отцу в руки и просит:
      – Папа, отнеси в дом, я сейчас приду.
      «Папу» заклинило, он стоит у калитки и провожает пару строгим взглядом, хочет ещё сказать, но не знает что и оставляет рот распахнутым. Алла берёт Костю за руку, спешит увести подальше, объясняя:
       – Мой папа артиллерист, он плохо слышит.
      Русин приступает к главному:
       – Алла, могу я рассчитывать на встречу с вами?
       – Попробуйте, – смеётся девушка. – Но только не  сегодня.
       – Почему же?
       – Я с ночного дежурства и очень хочу спать.
       – А я принял вас за студентку.
       – Я и студентка тоже. Медицинского.
       – Да? С каким же уклоном?
       Девушка слегка запнулась, потом ответила:
       – Геникология.
       Они договорились встретиться в воскресенье на  платформе. Расставаясь, Костя добавил интриги:
      – Может случиться, я вам со временем кое-что занятное расскажу о нас с вами, но не сейчас.
      В назначенный срок Алла на свидание не пришла.
      Русин, верный себе, отправился к ней домой – разве можно поверить в вероломство очаровательной богини? Беда только, что дорогу к её дому не мог внятно припомнить – слишком много болтал в пути, а когда возвращался, и вовсе ослеп от счастья. Вот по этой улице они шли точно, а куда свернули – в памяти не удержалось. Помнит только, что сворачивали несколько раз. Тогда Русин стал исследовать один за другим все переулки, куда могли бы свернуть, но похожего дома так и не мог найти. Русин стал ездить из Москвы (Пирогово забыто) в Заветы Ильича ежедневно и продолжать поиски. Решил начать даже с того места, где он гулял ещё с Лидой, однако с той поры минуло семь лет и улицу, по которой шли, перейдя шоссе, выявить оказалось ещё сложнее. Задумал набраться нахальства и наведаться... в Москву к Лиде, предстать перед ней с обмороженными глазами, чтобы прояснить что-нибудь из прошлого, но затем отказался от сомнительной затеи. Да и найти Лиду, фамилия у которой уже другая, будет невозможно, – деревянные дома в районе, где она жила, скорее всего снесены, их места заняты многоэтажными новостройками. Поэтому пришлось в течение месяца скрупулёзно продолжать обследование улиц и переулков, наугад выспрашивать у случайных встречных, пока однажды одна из девиц не напомнила Русину с улыбкой, что он спрашивает у неё о неизвестной Алле уже в третий раз. Пожалуй и с другими он повторялся, а люди посмеивались за спиной. И всё же, спустя более месяца блужданий, дом Костя нашёл, только он оказался не в Заветах Ильича, на которых искатель счастья замкнулся и зря проканителился. Одна из женщин сказала ему:
      – По-моему знаю, кого вы ищете. Только живёт эта Алла воон там, в Правде, а не в Заветах. По улице Мира, она разделяет оба посёлка. Но ваша Алла замужем!
      Русин идёт в направлении, указанным женщиной, и минут через десять действительно находит знакомый дом под ломаной крышей. Уфф, наконец-то! Значит, Алла замужем? Раз он так упорно обшаривал все окрестные закоулки, требуется и с остальным разобраться. Уже стемнело, на деревянных столбах зажглись фонарные лампочки. Удостоверившись, что собаки нет, Русин толкает калитку и, волнуясь, вступает во двор. Вот и входная дверь со звонком. Остаётся нажать на кнопку и немного подождать. Дверь приоткрывается, выглядывает высоченный мужчина, лет тридцати:
      – Вам кого?
      – Гхм, извините, можно Аллу?
      Мужчина глянул сверху вниз изучающе, помолчал и ответил:
      – Сейчас!
      Дверь остаётся приоткрытой, в ней секунды через три появляется жар-птица костиных поисков – очаровательная Алла. Она узнаёт своего упорного поклонника:
      – Оой, Костя!
      – Здравствуйте, Алла! Мне ваш муж открыл.
      – Я пока не замужем, это брат приехал проведать, заходите.
      – Можно я вас на улице подожду?
      – Хорошо, я через минуту.
      Так начали встречаться Костя Русин и Алла Ульянова, дочь полковника запаса. Свидания начинались у калитки дома девушки, затем – прогулки по посёлку до продрогшей от холода речки, и завершались встречи вновь калиткой. Вскоре девушка пригласила Костю в свой дом и познакомила с родителями. Раньше с ними жил её брат, после женитьбы он переехал. Алла сразу же призналась, что у неё было увлечение, но уже год, как она свободна. В свою очередь Костя в общих чертах поведал о себе, не упоминая о Наде, – будоражить память рядом с такой прелестной феей не хотелось. Это оказалось серьёзным просчётом, но мог ли тогда Русин предположить, чем всё обернётся?
      Спустя неделю, Костя, прикинув, что лучше попробовать теперь, чем потом, набрался духу и неожиданно сделал Алле... предложение – дерзко, навскидку, не согласовывая его со своей головой и тем более с родной матушкой. Удивительно, но Алла не отказала сразу, только посмотрела на своего поклонника очень внимательно и заметила, что ей требуется подумать. Ответ Русин получил на следующий день во вполне разумном освещении:
      – Костя, я размышляла над вашим предложением и у меня возник вопрос: где мы будем жить?
      Русин потрясён – девушка согласна выйти за него! И так быстро? Что она увидела в нём? Почему согласилась? А впрочем, чего теряться в догадках. Всё сложилось гораздо лучше, чем можно было предположить! Сейчас она глядит на поклонника выжидающе, на лице – добрая улыбка. Мелькула мысль: «Не мешкай, старичок! Куй железо, пока горячо, тебе улыбается счастье! Заколеблешься – девушка может опомниться, не такой уж ты свеженький цветочек». И Константин торопливо произнёс:
      – Поживём временно с моей мамой и вступим в Москве в кооператив.   
      Дело в том, что после смерти отца мать сдала в жилотдел бакинскую квартиру и сын забрал пожилую женщину к себе.
      Ответ поклонника погрузил Аллу в раздумья, пока Русин на одном дыхании излагал возможные варианты:
      – Понимаю, втроём с моей мамой за ширмой в одной комнате неуютно и всё-таки тесновато. Тогда буду ездить к вам каждый день, а вечером... возвращаться в Москву. 
      Звучит вообще диковинно и Русин поправляется:
      – Пока не получим жилья. В конце концов, найдём что-нибудь на Банном*  (переулок в Москве, где находилось агенство по аренде и обмену жилья) и снимем.
      Костя ждёт, что скажет Алла, от её ответа теперь зависят их дальнейшие отношения. Но Алла молчит и в тот вечер Русин отправился домой без завершающих точек над «ё», пообещав приехать завтра.
      На следующий день, едва «жених» переступил порог, как Алла завела поклонника в свою комнату, – «келью», как она забавно её называла, – и, конфузливо улыбаясь, перешла на «ты»:
      – Знаешь... вот чтобы не возвращаться тебе каждый вечер в Москву, иди поговори сейчас с моей мамой.
      Глядя в сияющие карие глаза девушки, Русин вдруг почувствовал, что образ прежнего, полинявшего увлечения другой женщиной в его душе увял окончательно и от изматывающей внутренней, почти запредельной духовной усталости не осталось и следа. Лучи потолочной лампы, струящиеся из прихожей, порождали игру светотеней на лицах. В костины мысли невольно вкралось опасение, что в его облике могут проступать резче, скрадываемые днём, возрастные изъяны, однако Алла упредила его обеспокоенность. Она придвинулась вплотную, взяла в ладони костино лицо, притянула к своим огненным устам и Русина словно прошило разрядом электрического тока, перехватило дыхание. Стало жарко от пряного ощущения снизошедшего, где-то долго блуждавшего счастья, вызвавшего лёгкое головокружение. Костя понял, что рядом стоит не просто юная женщина, – это уже жена, отважившаяся шагнуть в их неясное будущее. Обладание таким восхитительным бутоном стало верхом костиной гордости и честолюбия! Он обнял Аллу, они прижались друг к другу в полутьме комнаты, после чего Русин снова нашёл  её полнокровные губы. Поцелуй был похож на глоток свежего воздуха. Костя медленно повёл рукой по тыльной стороне аллиной ладони, потом его пальцы побежали дальше, расстегнули блузку, продолжая ласкать нежную девичью кожу, и оба ощутили приливную волну подступавшей близости.
      – Всё, Костя, задышал уже, задышал...
      Она оторвалась от Русина, заглянула в затуманенные нетерпением глаза и прикрыла их мягкой ладошкой, приводя незадачливого обожателя в чувство:
      – Не спеши, ещё успеешь, успеешь...
      Затем застегнула пуговки, взбила каштановые волосы и, взяв за руку, повела жениха в гостиную, где они за обеденным столом вместе с её матерью и отцом провели время вполне по-семейному. В этот вечер родители вверяли Русину свою дочь! Они совсем не знали его, но Костя понял, что настояла Алла, – она без оглядки доверилась влюблённому поклоннику. Как же Костя был благодарен девушке за это! Он не ведал, что накануне у Аллы состоялся откровенный разговор с матерью – женщиной энергичной и отзывчивой, ещё не утратившей в своём облике следов былой привлекательности.
      Дочь начала напрямик:
      – Мама! Не желаю разбрасываться, но пойми – я уже не девочка. Почему я не могу сама решить своих проблем? Почему мне нельзя оставить у себя приличного мужика?
      – Вот так, прямо с улицы? Или уже всё забыла?
      – Но Костя сразу сделал мне предложение.
      – Ещё бы, такому тюльпану! Учись лучше пока.
      – Ну, маам...
      – Ты хоть в паспорт его заглядывала?
      – Мам, как-то неудобно начинать с этого.
      Мать глядит в глаза дочери и видит в них женщину. Окриком чувств не остановить, тогда в ход идут последние аргументы:
      – А вдруг он пьяница, или... подлец? Внешность обманчива, поматросит и сбежит.
      – Я ему почему-то верю. Маам...
      – Что ж, поговорю с отцом, оставляй. Только не превращай наш дом в примерочную. 
      Алла обняла мать. Девушка приняла у себя Костю.
      От Ульяновых Русин позвонил маме, предупредив, что сегодня не приедет. Ближе к полуночи в доме был дан отбой.
      Лёжа в постели с Аллой, Костя весь остаток ночи ощущал жар плеч своей эвридики, её возбуждённое порывистое дыхание. Бесподобно находиться в объятиях такой юной красавицы, испытывать, как её горячие руки обвивают, ласкают, стараются изведать и обрести тебя целиком. Каждое прикосновение возбуждало, наполняло жаром и энергией всё его существо. Костя осязал, как закипает кровь, а вкус знойных требовательных губ эвридики, запах её тела продолжали кружить его счастливую голову. В эти дурманящие мгновения, чаровница, опьянённая близостью, нежно шептала поклоннику что-нибудь ласковое. Мягкий зовущий шелест, слетающий с её чувственных губ, пробегал по Русину волной услады и, ощущая это, Алла вновь льнула к устам своего обожателя. Возбуждённый женской страстностью, Костя отвечал долгими горячими поцелуями, таившими всю истинность его влечения в храме новой вспыхнувшей любви. Никогда ещё он не отдавался с таким упоением торжеству чувств, сливаясь в безраздельное целое с желанной женщиной!
      Алла оказалась далеко не золушкой в премудростях интима, доводя своим неистовым, доставлявшим безумное наслаждение соитием до прострации. Русин неосторожно поинтересовался:
      – Изголодалась?
      Алла одёрнула его:
      – Неэтично задавать такие вопросы женщине. Тем более, во время близости.
      – Ну, лаадно, лаадно, не обижайся... Я тебе тоже достался не девственником, – стараясь сгладить неловкость вопроса, улыбнулся в ответ Костя.
      В серых тенях приближающегося утра женщина глядит на партнёра искрящимися глазами, из глубины их всплывает готовность и оба снова включаются в любовный ритм.
      Неспавшими, они поднялись, когда рассвет начал пробивать себе дорогу на улицы посёлка, и, наскоро приведя себя в порядок, отправились на электричку – молодой женщине нужно на занятия. Идти было полтора километра в жидкой цепочке труженников производства, спешащих к станции. Молодые не чувствовали знобящей свежести серенького утра, они глядели друг на друга и улыбались, всё ещё ощущая на устах мёд, оставленный жаркими поцелуями. Время от времени им попадались в столь ранний час неторопливо бегущие рысцой приверженцы здорового образа жизни, в основном пенсионного возраста. Некоторые с любопытством взирали на Аллу и её кавалера, а юная женщина одаривала их всех улыбкой, как старых знакомых. В течение всего пути Алла держала Костю под руку, слегка прижавшись, при этом с лица спутницы ни на миг не сходило утомлённо-счастливое, мечтательное выражение. В эти незабываемые мгновения влюблённым хотелось верить, что дивная ночь лишь прелюдия дальнейшего бурного развития их романа, когда в горниле страстей сгорит и забудется всё жалкое и ничтожное, может в чём-то болезненно унизительное прошлое.

      Дома Костя объявил матери, что хочет жениться на девушке, которую давно, – целых полтора месяца, шутка ли! – добивался, и заикнулся насчёт того, чтобы познакомить. Вера Петровна наотрез отказалась:
      – Мне этого не надо.
      – Почему, мам?
      – Не желаю знакомиться, с кем ты вскоре расстанешься.
      – Не расстанусь!
      Секунды две Костя колебался, затем нерешительно добавил:
      – Мам, она... как картинка. Симпатичнее Надьки и... моложе её на пять лет. И учится... на врача.
      Мать на это заразительно рассмеялась:
      – Ндааа, Надька у тебя просто венециановый эталон, но расстанешься и с этой, как её, «докторшей».
      Сын смиренно проглатывает издёвку, спрашивает:
      – Почему так считаешь, мам?
     – Потому что медички всё знают и очень распутны, а я хорошо знаю тебя! И что это тебя всё тянет на красавиц? Для самоутверждения, что ли? Пойми наконец: внешне ты красавицам совершенно не ин-те-ре-сен! Да к тому же – такая молодая? С ума сойти!
      – Мне старых ведьм не надо!
      – Да тебя одного на неё не хвати;ит!!! Что она, другого не могла найти, что ли? Когда дурь схлынет, поймёшь, что здесь тебя, глупыша, попросту облапошивают, значит причины есть. Так что, о походе в ЗАГС не может быть и речи!
      Душевный диалог родная завершила, как обычно, предостережением:
      – Не вздумай сказать ей ещё, что ты партийный, смотри мне!
         
      В Москве Русин задержался и отправился в Заветы Ильича поздновато, прихватив с собой из дома бритвенные принадлежности и смену белья. Дверь открыла Алла, на лице – радость, тронутая женской обеспокоенностью:
      – Приехал-таки? Уж подумала, больше не появишься.
      Костя не был утончённым ухажёром, из тех, кто поминутно дарит цветы и расточает комплименты, он ответил просто и достаточно приземлённо:
      – Алла, я счастлив, что ты вошла в мою жизнь. В своём ВНИИНМАШе справлялся о кооперативе, там сообщили, что трёхкомнатные не в почёте из-за высокого взноса и их можно приобрести, хоть сейчас, было бы брачное свидетельство. С  двухкомнатными – дела посложнее...
      – Потом обсудим, входи.
      Спать легли рано и ночь прошла столь же бурно. Костя чувствовал, что продолжает терять голову, поддаётся обаянию юной волшебницы, которая впитывает его всего, полностью, а он всеми силами стремится не дать ей усомниться в выборе, погружаясь в волны неудержимого влечения.
      Спущенные с тормозов, стремительно покатились дни их скороспелого сожительства. С Аллой Костя забыл о неприятном прошлом, оставшемся далеко позади, и упивался упавшем ему в руки счастьем. Вступать в близость нельзя со слезой во взоре! Юная хозяйка райской обители, без мнимой застенчивости увлёкшаяся белокурым рыцарем, с головой погрузилась в поток раскрепощённых желаний, а в душе поселились две извечные неразлучницы – ревность и тревога. Набежало беспокойство, что бесстрастное время внесёт досадные коррективы в их отношения, но Алла отмела прочь душевные смятения, – она удержит около себя этого славного мужчину, сумевшего добиться её. Русин Алле очень нравится, он её устраивает, а воздушных замков женщина не строит, мудро уверовав, что от добра – добра не ищут. Чаровница договорилась на службе об отпуске и теперь заметно нервничала в дни, когда Косте приходилось отлучался по делам, связанным с учёбой, – молоди;це стало казаться, что у виновника её душевного взлёта сохранились старые амурные связи. Вечерами Алла пребывала в томительном ожидании своего обожателя, по-детски радовалась его приходу и надувала губки, когда избранник задерживался. Постель мирила их.
     Сейчас в полумраке комнаты Алла лежала в обнимку со своим рыцарем, прикрыв веки. Сморённый дневными заботами Костя постыдно дремал, как кот, уткнувшись в аллино плечо, и мурлыкал под нос что-то невнятное, позабавившее юную фею.
      – Проблемы? – с улыбкой вернула она к действительности жениха. Вздрогнувший Русин напрягся – рядом с такой прелестной феей нельзя расслабляться! В мысли невольно вкрался червь неуверенности в себе и Русину показалось, что в их отношениях упущено нечто важное, до сих пор неразъяснимое, но темпераментная Алла не оставила партнёру ни секунды на неуместные колебания. Плотнее прижавшись к Косте, она положила руку мужчине на грудь и сжала её, вызвав зябкие ощущения, а пылающие губы придвинулись к костиным и дрогнули в ожидании ответных ласк поклонника. На юную женщину накатил вал истомного блуда от одной мысли, что рядом с ней любовник, готовый сводить её с ума до конца дней своих! И сорвавшейся с якорей Алле, влюбившейся в своего обожателя, внезапно захотелось сумасшедшей близости с этим увлёкшимся ею зрелым мужчиной, близости более откровенной и бесстыдной, нежели, да простит Бог, между ними присутствовала, с букетом бешеных удовольствий, так волнующих не обиженных здоровьем моло;душек. Пелена застенчивости и целомудрия – непреодолимые препятствия для возлюбленных, глубина взаимных наслаждений часто лежит за пределами общепринятой морали и переступать эту грань отваживаются немногие. Аллин избранник медлил, угадывая необычный альковый настрой юной феи. Однако, долго так продолжаться не могло. Пылкая чаровница встала, включила ночник, сразу разогнавший темноту по углам, на всякий случай проверила, заперта ли дверь. В золотистом свечении ночника Алла выглядела обворожительно и волна желания окатила Русина, враз избавив от груза аморфных ограничений. Застенчивость посторонилась, уступив место искушению. Костю обуяла нервная дрожь, когда фимиам сладострастия вновь заполнил комнату и, словно мавр-волшебник, толкнул обожателя в объятия эвридики. Молодой человек пробежался пальцами по покрывшемуся мурашками податливому женскому телу, прильнул горящими губами к охваченной испариной груди. Алла, прикрыв веки, ждала, и обожатель не стал больше испытывать её томления, – он уверенно повёл возлюбленную к вершине наслаждений! Алла улыбнулась про себя: «Ой же, нетерпеливый...». Она принялась нежно ласкать любовника, до поры сдерживая его расстреноженный пыл. Юная женщина с волнением рассматривала лицо Кости, его чёткие контуры, густые, тронутые серебром кудри, крутую спортивную шею, при этом целуя и покусывая мочки аккуратных ушей. Пьянящая истома всё больше охватывала её, обволакивала негой, затягивая в искрящуюся пучину притаившихся страстей. Алла чувствовала себя необузданной дикой самкой, внезапно ощутившей смысл своего бренного существования. Женщина порывисто задышала и страстным поцелуем прильнула к склонившимся над нею губам, втянула под нёбо тугой костин язык, почти проглотила его, а затем резко оторвалась от уст возлюбленного. Рот Русина невольно наполнился слюной, тягучие капли которой он уронил на дразнящее молочной белизной тело женщины. «Ааах, Костя...», – вырвалось с вожделенным вздохом у Аллы. Жарко вспыхнув, она обрушила на партнёра шквал своего взбесившегося темперамента, о глубинных силах которого любимый ещё не подозревал. Это было нечто новое, почти животное, манящее дикой таинственностью, и замутившийся в чувствах Костя не сразу понял, что утрачивает контроль над собой. Маховик любви завертелся, презрев все законы благопристойности и стыда. Возбуждённая партнёрша, покоряясь господству захлестнувшей её одержимости, принялась властно управлять действиями поклонника, а угоревший в чаду страсти Костя подчинялся всему, чего желала женщина. Разгульно беснующееся пламя чувств обжигало разум, не смевший противиться зову плоти. В пылу горячности, Алла впивалась ногтями в кудлатую голову партнёра, понуждая приобщением к таинствам своего жаждущего любви тела и с урчанием истомившейся самки отдаваясь порочной силе мужской похоти, доставлявшей ей мучительное наслаждение. Возлюбленная купалась в избытке вожделенных костиных ласк. Она позволяла делать с собой всё. Полуприкрытые глаза её томно мерцали, излучая негу и блаженство. Алла вновь притянула лицо любовника к своему, вмяла греховные губы в костины и завладела его измученным языком до ощущения щемящей боли в нём. Изводимый женской страстностью, Костя вызволил свой ошпаренный язык из кипящих уст любовницы, пытаясь произнести нечто нежное, но не мог – язык распух, задубел, а его хозяин только шипел, как придавленный удав. Добившись эффекта, греховодница вновь и вновь предавалась разгулу прихоти, и поверженный безумец покорно подчинялся разбойному господству женщины над собой, бурно и слепо реагируя на её расторможенные причуды. 
     Вся ещё во власти чудесных «мигов последних содроганий», воспетых поэтом, женщина, часто дыша, спросила:
      – Не больно я тебя... ногтями?
      – Нне жжнаю...
      Костя собрался было приподняться, но Алла капризно вскрикнула:
      – Лежи! 
      Она обвила любовника, плотнее вжимая в своё влажное тело, и томно произнесла:
      – Никогда не соскакивай с женщины без её согласия.
      Затем, чуть слышно добавила:
      – Не увядай... я ещё хочу... давваай же...
      Алла растворила бы в себе Костю всего, будь то возможно, и теперь, в стонущем распутном нетерпении, шептала:
      – Оохх... любимый... милый...
      Безотказный Костя возобновил постельные игры, а женщина энергично подогревала его растущую активность движениями знойных бёдер. Когда к возлюбленному стала прибывать сила, амплитуда аллиных взмахов возросла, как и выразительность её стонов. Неожиданно, ещё не окрепший в полной мере «мальчик» выскочил на волю, словно воробей из клетки.
       – Ой! – всполошилась Алла.
      Вернуть отступника назад – дело непростое, но помогла партнёрша. После женской ласки, беглец воспрянул духом и проявил расторопность. Процесс близости продолжился.
      Позднее, осрамившийся Костя избегал встречаться с подругой взглядом, однако Алла расцеловала его и сказала:
      – Это я виновата – измучила тебя, сумасшедшая. Но мы половой вопрос отрегулируем, ещё добавки будешь просить.
      «Песнь торжествующей любви» не утихала.

      С тех пор как Русин поселился у своей чаровницы, он потерял счёт времени и их дивные, проводимые вместе часы не давали сбоев. В один из непродолжительных промежутков регенерации, Алла, улыбнувшись, сказала жениху с откровеннием, немного смутившем того:
      – Если и впредь будешь таким же изобильным, я нарожаю тебе десяток детей, как в старых русских семьях.
      Костя рассмеялся и ответил полушутя:
      – Я не против, пока же роди хотя бы одного.
      Внезапно ему захотелось малыша, очаровательного, как эта юная колдунья, на что Алла неуверенно возразила:
      – Подождём, мы же ещё... не расписаны.
      – Заявление в ЗАГС подадим, но не будем же мы монашески дожидаться закладки нашего будущего?
      – Да мы вряд ли на монахов похожи, – улыбнулась Алла и задумалась.
      У неё наступил благоприятный период, Костя естественно не предохраняется, тогда чего уж там? Алла решилась – раз сказала А, следом кричи Б! Она столкнула на пол путавшееся в ногах одеяло, подтиснула под сдобные булочки подушку, затем без колебаний потянула к себе возлюбленного, шепча с предыханием:
      – Иди ко мне, милый, но сейчас... слушай меня...
      И молодая фея принялась посвящать любимого в тонкости близости, желательные для зачатия, после чего Русин окончательно уверовал, что для своих лет Алла выглядит слишком уж опытной и конечно её девичий роман был увы далёк от пасторального. Однако это только добавляло жару кипящей в нём крови – рядом с Русиным находилась обаятельная, настоящая женщина, готовая жадно предаваться радостям жизни и сейчас целиком принадлежащая только ему. С ней он намерен провести лучшие свои годы, а как сложится их судьба в дальнейшем – не задумывался. 
      Юная фея с улыбкой взглянула на любовника и шутливо встряхнула его:
      – Ты слышишь меня? Довольно с нас глупостей – они отвлекают... Оой, погоди! Встань-ка, выпей на посошок свежей сметанки из холодильника. А после этого, мы с тобой, интеллигентные люди...
      И сама же рассмеялась метафоре. Русин удивился:
      – Но ведь ты...
      В ответ – почти повелительное:
      – Замолчи и слушайся меня: сделай, раз сказала!
      Русин умолк и подчинился. Зная взрывную активность эвридики, он усомнился, что колдунья выдержит зарок, когда она прогулялась по лежащему рядом соискателю семейного счастья своей волнующей ладошкой. Из уст партнёрши вырвалось оживлённое:
      – Ухх, да ты уже готов к труду. Тогда не простаивай.
      И воркующие голубки погрузились в пучину интима, на первых порах лишённого подкраса палитрой волнующих излишеств – женщины обожают нежданные повороты!
      Алла не спешила. Принимая костины ласки, она подчас сдерживала его эмоции. Амурный костёр едва тлел в затянувшихся вольных блужданиях, пока в какой-то миг терпение не покинуло женщину. Вскрикнув, Алла страстно обхватила партнёра, всё больше распаляя любимого, разжигая общение со своим жаждущем любви телом, до краёв налитым молодостью и ещё не познавшем родовых мук. Женщина прильнула к костиным устам, закусила губу милого, протяжным стоном встречая ненасытный напор упругой мужской силы. Разбушевавшиеся страсти уверенно продвигались к кульминационному аккорду амурного вдохновения. Обольстительница упивалась радостными ощущениями близости с желанным мужчиной, а он умело увязывал свои властные вторжения со встречной импровизацией возбуждённой партнёрши. Стиснутого объятиями Костю охватила сладчайшая истома, – жаркая, пробирающая до мурашек. Стремясь дольше растянуть наслаждение, Алла  пришёптывала с дрожью:
      – Ппридержи коней, ппока... нне скажу...
      Пылкое возбуждение переполняло тела любовников, парящих в эротическом экстазе. В Алле уже метался дьявол. Молодая женщина неистовствовала, кусала искрошенные губы партнёра, его пылающие щёки. Сердца купающихся в волнах соития бешено колотились, дыхания смешивались с вожделенными стонами – сдерживать их было невмоготу. Ощутив очередное приближение вершины сладострастия, Алла в нетерпеливой истоме выдохнула:
      – Бббольше не могуу... Ааахх!
      Судорога, увенченная непроизвольным вскриком, возвестила о завершении свидания с Эросом, и оба на время обмякли. Спустя минуту, Костя покаялся:
       – Алла, кажется я немного раньше...
       Подруга не дала договорить:
       – Каак? Почему?
       Она расстроилась не на шутку, заколотила Костю по спине кулачками:
       – Зачем же?! Говорила же, не спеши, не спеши, надо вместе! Ты думаешь… так легко детей делать?
       – И всё-то ты знаешь! Откуда?
       – Не прикидывайся несмышлёнышем! Я вся в мыле, а тебяаа... не хватило меня дождаться...
       Косте пришлось оправдываться:
       – Ну, не нервничай, не нервничай, я пошутил...
       Отвлекая подругу, он спросил:
       – Хорошо тебе было?
       – Даже не спрашивай! – призналась умаянная до ломоты в пояснице женщина и, сдерживая дыхание, добавила, – я счастлива...
       – Я тоже...
       – Конечно ж ты тоже! Вцепился в бабу, как клещами, и утюжил меня, и утюжил... Не мужик, а утюг с углями.
       Алла в изнеможении раскинула руки. Казалось, выбившейся из сил эвридике нужна передышка, но темпераментная партнёрша прошептала:
       – Не соскальзывай... липучка. Мне так приятно!
       Оба рассмеялись. Чувствовалось, что неуёмному молодому телу хотелось новых ласк и, еле сдерживаясь некоторое время, женщина с шутливой жадностью потребовала:
       – Оой, я ххочу... очень хочу... скорей, а то к другим побегу...
       Костя, не остывший от пьянящей бездны женской страсти, продолжил радовать возлюбленную своим усердием с олимпийской самоотдачей. Процесс растянулся, пока вся в липком поту, вконец изнемогшая от любовного галопа Алла не взмолилась:
       – Хватит... иссякла... нет сил уже... икру метать...
       – Устала?
       – Не то слово – истощена!
       – Что ж делать?
       Удовлетворённая женщина расслабленно выдохнула:
       – Уже сделано... Ну, будет хлюпать, пену взбивать. Полежи смирно.
       – Сколько ты?
       – Ооо, не спрашивай, – раз двадцать наверное, или больше... Всё, плыву... сплошное болото... Где-то сбоку полотенце... 
       – В душ пойдёшь?
       – Ещё чего! Раскомандовался тут с капитанского мостика! Пока буду лежать.
       – Не понял, Алла?
       – Чего опять не понятно? Дай понежиться! И сам лежи, не дёргайся. Чувствуешь меня?
       – Хватко! Девять месяцев будешь так эффектно нежиться?
       – Всю жизнь.
       В ответ Костя улыбнулся и поцеловал Аллу.
       Крупная дрожь прошила любимую. Алла расслабилась, чмокнула в свою очередь Костю в растерзанные губы и вздохнула:
       – Ну всё, сползай, пустой уже...
       Затем – с сочувствием:
       – Губы саднит?
       – Жутко!
       – Смажь кремом из баночки.
       – Так ты же им...
       – Ох уж, забрезговал! Целовал – не брезговал?
       Русин конфузливо засмеялся. В душ не пошли. Алла заменила постельное бельё и, прежде чем уснуть, сказала:
       – Ещё захочешь – разбудишь.
       Спать ей Костя не дал, время от времени погружаясь в сочные глубины сладкого женского тела.
       Медовый месяц, застенчиво отвернувшись, плыл над влюблёнными в хмельном тумане.

       Во время амурного загула, Алла однажды спросила:
       – А ты, Костя... не сбежишь от меня? Ведь...
       Удивлённый Русин прерывает юную фею:
       – Сбежать от тебя? Моего аленького цветочка? Из-за чего?
       – Из-за этой...
       Алла смело взглянула на возлюбленного:
       – Из-за моей... ненасытности!
       – Ну, это не самое пугающее качество в женщине, – отшутился Костя.
       Алла благодарно обняла любовника. Она в самом деле была счастлива, глаза её лучились. Со своей стороны Русин чувствовал, что уже не мыслит себя без своей чародейки, без её божественного лица, ставшего родным неуёмного юного тела, вкуса губ, звука голоса. Подруга прижалась к возлюбленному, спрятала лицо на его груди, и казалось, ничто не могло отнять у неё этого дорогого сердцу, дерзкого в интиме мужчину. Она прошептала:
       – Костя, с тех пор, как сошлись, изводим мы друг друга, правда? Не оправдываюсь, но безрассудный секс ужасно сближает! Ты не находишь?
       – Ага, сближает, до синяков под глазами и на филейных частях у обоих...
       Алла рассмеялась, а Костя вдруг принялся убеждать, что любит Аллу и без хмельного приложения. Просто любит! Однако, женщина нежно погладила партнёра и доверительно заметила:
       – Не напрягайся, милый. Близость – главное начало нашей жизни и будем же наслаждаться этим. Ведь, с возрастом наверняка многое изменится.
       –  Пугаешь ты меня. А что изменится?
       –  Как что? – дурачится Алла. – Выпью тебя до донышка!
       Затем – с нежной задумчивостью:
       – Нарожаем детишек, с ними уйдут на задворки наши шалости, а потом может и вообще забудутся, хотя конечно жаль. 
      Толстые стены приглушали шумы. Разумеется, стоны и вожделенные вскрики просачивались сквозь кирпичную кладку, но Аллу это не смущало – в её комнате поселился беспокойный мужчина, по первому зову отдающий женщине себя целиком.
      Родители относились к вторгшемуся в их дом виновнику бурного дочкиного увлечения со сдержанным терпением.
      Как-то Русин нечаянно подслушал разговор аллиной мамы с любопытствующей соседкой:
      – Васильевна, а чевой-то, Алла замуж вышла, шо ль?
      – Ещё нет.
      – А ентот, который у вас живёт?
      – Жених её. Дочь – взрослый человек, ей и решать...
      – Значит – покамест не муж? – со скрытым злорадством перебила соседка
      – А ты сама, Нин, выгони своего, да поживи без мужика!
      – Так ёй же толь двадцать! Молода она у тя, да...
      Но аллина мать обрывает скользкий разговор:
      – Какая уж есть! А тебе чего так беспокойно-то?
               
      В одно из воскресений Костя с Аллой бродили по улице Горького, занимаясь покупками. У центрального гастронома Русин оставил молодую женщину у дверей, а сам нырнул в магазинную сутолоку. Когда подходила костина очередь в кассу, он неожиданно увидел  пробирающуюся к нему... маму. Без предисловий, Вера Петровна возбуждённым шёпотом, привлекающим внимание, доводит до сыновьего слуха:
      – Дай я вам куплю, а ты иди, иди скорее к ней – она тебя так ждёот!
      Мама, оказавшись в центре, видела молодых вместе и неожиданно оценила костин выбор. Как же это не вязалось с её последним прорицанием! Позднее мать объяснила:
      – Я наблюдала, как преданно она смотрела на тебя, всё готова отдать! Так смотрят только до дури влюблённые чудачки. Чем ты её пронял?
      Подумавши, серьёзно добавила:
      – Хороша она собой! Знаешь, а ведь она однолюбка! Изменишь – не простит, потеряешь навсегда.

      В дальнейшем всё шло по накатанному жизнью кругу. Счастливая Алла радостно объявила о своей беременности и ограничила ночные домогательства темпераментного возлюбленного. При этом, как всегда ласково поцеловав Костю, вдруг сказала:
      – Остановись, это что, спорт? Наберись-ка на время терпения.
      Русин более чем удивился словам импульсивной, динамичной Аллы, но с пониманием отнёсся к её логике и вскоре пара собралась юридически оформить свои отношения.
      – Пока твой живот ещё позволяет видеть коленки, – шутит Костя и ловит на себе признательный взгляд юной женщины.
      Она никогда не настаивала, терпеливо дожидаясь поступательных шагов своего поклонника, с которым связано столько сладостных мгновений. А сколько счастья у них ещё впереди!

      Русин нашёл наконец руководителя по теме, на что Шлейфер, с долей разочарования подписывая своё отречение, сказал:
      – Конечно, вам в люди выходить надо.
      Теперь Русин ездил не во ВНИИНМАШ, а к новому руководителю в ЭНИМС, и однажды столкнулся у трамвайной остановки лицом к лицу... с Надей. Естественно, постарался её не заметить и они разошлись, однако, сидя в вагоне, отметил, как Надя бродит по остановке, заглядывая в окна, –  ищет Костю.
      Спустя неделю после этого, ничего не значащего для Русина события (накануне они с Аллой наметили отправиться в ЗАГС на Кутузовском), Костя застал дома свою возлюбленную в состоянии полнейшей подавленности.
      – Что с тобой сегодня, Аллуша?
      – Ничего, если не считать того, что ты давно женат и у тебя ребёнок.
      – Как женат, какой ещё ребёнок?
      – Не ври, информация... слишком подробная, чтобы сомневаться.
      Затем Алла произнесла, глядя немного в сторону, очевидно обращаясь к себе самой:
      – Подумать только, – любовной романтики захотелось, счастливой семьи с верным рыцарем! Вывернулась перед ним, дура, наизнанку, открылась вся, по самую задницу, а у него кирпич за пазухой и... тяп им по маковке!
      – Какой кирпич? Мы же собираемся завтра... подавать заявление!
      – Теперь этого не будет. Я сама не лгу и ложь по отношению к себе ни-ког-да! не прощала.
      – Да какая к чёрту ложь? Опомнись, ты же носишь нашего ребёнка!
      – Не будет тебе ребёнка! Лягу на аборт и ты заплатишь за него.
      Звучит смешно, но Костя, с ужасом отреагировав на её просветлённые причуды, содрогнулся:
      – Какой аборт? У тебя случится бесплодие!
      В ответ услышал лаконичное:
      – Не пугай.
      Лицо у Аллы окаменело, глаза заволокло беззвучными слезами, а Русин почему-то подумал, что она наверное никогда не орошала свои переживания рыданиями. Появляется графинчик с водкой. Алла наливает в стакан и, морщась, выпивает, показывая Косте, что отрезает путь к отступлению. Костя бросается к аллиной матери:
      – Маргарита Васильевна, остановите дочь, что она задумала?
      В ответ – отчуждённое:
      – Это невозможно. Она в положении, но её, упрямую, не переубедишь. Почему не сказал сразу, что у тебя баба и ты оставил её с ребёнком?
      – Что, что за абсурд? Нет никакого ребёнка! И потом, – меня же не интересует прошлое вашей дочери. Для меня важна она сама, её присутствие рядом!
      Ответное молчание матери нарушает отец:
      – Покажите-ка мне ваш паспорт.
      Кузьма Тимофеевич долго его изучает, смотрит дату рождения, затем, приспустив на нос очки, выразительно глядит на Костю. Тот смущается и громко спрашивает:
      – Что, не очень молодой?
      – Да, не очень.
      Вздохнув, Кузьма Тимофеевич возвратил документ и отвернулся. На дверь родители не указали – пусть дочь сама решает. Оплошавший «рыцарь» видел, что его корабль получил серьёзную пробоину и тонет, однако отказаться от женщины, целиком овладевшей его чувствами, и самому уйти трудно, коли... под зад коленом ещё не выпроваживают. «Рыцарь» обманывает себя, что, мол, вообще не время сейчас оставлять беременную женщину одну, пусть делает аборт, раз решила, он заплатит, а уж потом... что ж поделаешь? – уйдёт! Приняв безвольное решение, Костя отправился ночевать на второй ярус, под крышу. Он не отапливается, на дворе мороз, постель телом не согреешь. Ночью явилась, накинув на себя пальто, Алла и подняла беглеца со словами:
      – Ты что удумал? Почки решил застудить? А ну-ка марш вниз! Уйдёшь, но за порог и без фокусов.
      Сейчас Алла произнесла вслух то, о чём думал Русин сам. Они снова лежат вместе, однако теперь между страстными любовниками – полоса отчуждения. Как же Косте хотелось набраться смелости и прижаться к возлюбленной, притянуть к себе милую головку, покрыть поцелуями алые сочные губы и, уткнувшись лицом в её грудь, вдыхать вожделенные запахи желанного женского тела! Искушение становится особенно невыносимым, когда осознаёшь, что женщина уже не принадлежит тебе и ей не нужны твои вздохи и смятения. Тут невольно понимаешь, как бесполезно опускаться до заскорузлых объяснений! В памяти пробуждаются картины раболепного прошлого: Костя унижается перед Надяхой, а она смеётся! Повторить такое – ужасно, лучше сразу удавиться! Он принуждает себя подавить душевные стенания, которые, изрядно намаявшись, переходят в щемящую тоску. Всё же интересно, кто так ретиво постарался и какие весомые аргументы были приведены? Особенно, относительно ребёнка. Увы Алла с матерью ему об этом не расскажут.
      Через полтора месяца Алла сделала аборт. Видимо, ей не хотелось и она тянула время, но выпитая вгорячах водка перечёркивала всё. В ближайший из морозных дней, когда исчерпали себя все уловки, удерживавшие Русина около этой красивой женщины, он в последний раз пошёл с Аллой на электричку. Шли порознь, завершилась ещё одна жизненная интерлюдия! Увильнуло, махнув ручкой, костино счастье, оставив лишь мечту, острую и несбыточную. Отвернулся аленький цветочек! Причём именно тогда, когда они с Аллой вдоль и поперёк изведали друг друга, – многим на такое и жизни не хватит! А жаль – всё дурь человеческая с разных сторон. Пожалуй, козни исходят от надяхиного окружения – ведь от «Правды» до «55-го» рукой подать! Возможно, Надяха, сгорая от стыда за былые чувства, швыряет в спину комья грязи, врёт всем, распускает вместе с гнусной Райкой слухи, что Костя по жизни полнейший одиозный никудышка! Помнится, как-то раз в вагоне метро Русин поймал на себе насмешливый взгляд Севы – они с Любой оказывается сидели напротив. В глазах обоих – выражения людей, рассматривающих примата, размотавшего губу на шемахинскую царевну, которого, разобравшись, без обиняков вытолкали взашей. У Севы – больная печень, а то можно было бы и приложиться, как к Сашику.
      Теперь Костя с Аллой сидят в вагоне в разных купе, как это случилось в первый день их знакомства. Так же она склонила свою прелестную головку, так же рассматривает что-то за окном и не замечает недавнего возлюбленного. Мужчины, идущие по проходу, замедляли шаг, бросая на молодую женщину заинтересованные взгляды, но она на их внимание не реагировала. Поезд остановился. Выйдя на платформу, Русин, уязвлённый отставкой, не стал оборачиваться, а быстро двинулся по перрону, подавляя предательски вспыхнувшую слабину. Алла дёрнулась:
       –  Костя!
      Бывшую невесту глодала досада и напоследок чисто по-женски, как когда-то Рае Григорьевой, захотелось добавить вслед огорчительного. Дабы не доставлять ей в этом радости, Русин спешит к входу в метрополитен, который через секунды навсегда разведёт их судьбы. Боже, куда же он! Слышно, как Алла бежит за бывшим женихом, догоняет, хватает за руку и, запыхавшись, заявляет:
      – Костя, ты почему, когда зову, не оборачиваешься? Почему я должна за тобой бежать? Я ещё никогда ни за кем не бегала!
      После такого взволнованного признания, оба встречаются взглядами, говорящими яснее слов. Костя сходится с Аллой в объятиях, они сливаются в продолжительном поцелуе замирения посреди обходящей их толпы и Русин ощущает под рукой, как по спине молодой женщины волнами пробегает дрожь.
      Через два месяца Костя и Алла официально становятся мужем и женой. Прошлое уже представлялось обоим потоком серых буден, а изначальная ненасыть их отношений переросла в глубокое чувство, тугим узлом связавшее влюблённых навсегда. Все последующие годы жизни они испытывали любовь друг к другу, радовались близости, жаль только, не были столь неуёмны и грешны, как в начале супружества, – в свалившийся ненароком с ночного небосвода свой безумный медовый месяц!
      У экспансивной Аллы, велением сердца ставшей невольницей чувства к Русину, никогда не возникнет искушения изменить ему, а спустя десятилетия, оба будут вспоминать необузданные в желаниях ночи молодости, как лучшие в своей жизни. Супруги сохранят обретённое счастье, нежданные обвалы и беды жена безропотно в полной мере разделит с мужем. Между ними не случится недомолвок, кроме одной, да и то незначительной, и последующие годы окажутся достойным призом за полосой неудач, когда-то испытанных каждым на старте жизненного марафона.
      Темпераментная жена действительно нарожает Косте славных ребятишек, но Русины всё же будут сожалеть о злополучном аборте.
      – Тебя не посвящала, но мне тогда кошмары снились, что в двадцать лет останусь одна с ребёнком. Невольно чувствовала, что у меня бантики, – Господи, как же я их, Костя, хотела!
      – Но ты сразу бы отказала мне, узнай раньше всю поднаготную?
      – Не неволь, любимый, – отказала бы. Ужасно, что не смогла перешагнуть через глупую спесь... Боже мой, что ж я тогда натворила! Сейчас была бы у нас дочь!
      Алла закрыла лицо ладонями. 
      В дальнейшем Костя с Аллой, не мудрствуя, втянутся в трудовую колею среднестатистической московской семьи. Родители вскладчину соберут им денег на трёхкомнатную кооперативную квартиру и жена, лежа в родильном доме и завидев в окно мужа, перешлёт с нянечкой восторженную записку:
       «Мой милый, любимый Костя! Судьба подарила нам сына! Как же я люблю вас обоих! Ты теперь настоящий мужчина, глава семейства, а я – ну конечно же настоящая женщина! Счастливейшая из них! Вместе целуем! Любящая Тебя, вечно Твоя Алла».
 

                БЕСПУТНЫЕ ДОМОГАТЕЛЬСТВА НАДИ

Здравствуй Я, да ещё Милость моя!
                (поговорка)               

      Воздержимся впредь от описания подробностей семейного быта супругов, что читателя уже изрядно утомит. Выделим в заключение лишь несколько невольных пересечений с отчуждённым прошлым из последовавшей уймы событий, которые выпали на долю Русиных в их непростой долгой жизни.
      Прошло ещё два года, прежде чем Русин закончил аспирантуру и его оставили работать во ВНИИНМАШе старшим научным сотрудником. С диссертацией пока не всё выглядело гладко и интенсивная, почти каждодневная работа над ней изрядно выматывала. Сейчас Костя с Аллой, совместив летние отпуска, собрались на Юг, – немного передохнуть и расслабиться. Это же такое наслаждение для пропитанных смогом жителей мегаполиса раз в году нацепить маску с трубкой и отдаться воле тёплых морских волн! Пока вдвоём – сынок мал и его доверили тёще с тестем. Супруги решили ехать в Пицунду, посему взяли палатку, ибо Русин, – смешно подумать, – остался убеждённым сторонником «дикого» туризма, приобщив к этому молодую жену. В последующие годы они изъездят и исходят вместе полстраны, а сейчас... все приготовления завершены, Костя с Аллой присели на дорожку и неверующая костина мама вдруг перекрестила их.
     – Чтоб всё у вас было хорошо, дети мои. Главное – благополучно вернуться.
     – Мама, скажешь тоже, словно мы несмышлёныши...
     Телефонный звонок не даёт договорить. И тут что-то подсказывает Косте, что звонит Надька, хотя после гнусной размолвки прошло четыре необратимых года, в корне всё изменивших. Костя взял трубку:
      – Да? 
      – Константин Константинович?
      – Да!
      – Это Надя!
      – Извините, но... я вас не припоминаю.
      – Константин Константинович, я вас... тебя сразу, Котя, узнала по голосу, это Надя, перестань хитрить.
      – Простите, что себе позволяете? Я действительно вас не знаю!
      Костя даёт отбой. Странно, почему зов бывшей пассии он почувствовал уже до звонка? Взгляд на маму – её не проведёшь, за спиной Аллы грозит сыну кулаком. Теперь не отвертеться:
      – Ты знаешь, мам, Надька звонила.
      – Кто такая? – невинно спросила жена.
      – Да была там знакомая у нас в Лозе, – ей в тон отвечает за Костю мать, а сын смеётся и... невольно ждёт повторного звонка. Вот опять и он. Костя чувствует, как что-то мешает ему не брать трубку. Он снова снимает ресивер, но ничего не говорит, слушает.
      – Костя, как у тебя дела?
      – Это опять вы? Вы ошиблись, я же сказал, что вас не знаю.
      – Не знали – положили бы трубку сразу. Хорошо, – это Надя Завражнова, с которой вы встречались четыре года назад. Теперь я Гаврикова.
      – И что из того?
      Костя перестал фарисействовать. Алла безучастно слушает, выдержка у жены отменная. Мама тоже молчит, но ей любопытно, о чём пойдёт беседа.
      – Котя, у меня дочь, три годика уже, зовут Констанция.
      – Впечатляет.
      – А дома зовём Костюша.
      – Очень трогательно.
      – Я вот позвонила... тебе, чтобы только узнать, как поживаешь, и больше ничего.
      – А что ещё может быть?
      – Нет-нет, ничего, я только, чтобы узнать. Ты женат?
      – Естественно. Жена рядом, прямо сейчас собираемся на Юг с палаткой. Сыночка (Костю внезапно понесло) рано брать, решили – на следующий год...
      – А как его зовут?
      Бывший «ненаглядный» дерзит:
      – Ну не Надежда, конечно.
      Надя проглатывает грубость и переводит разговор:
      – А как поживает Вера Петровна, не болеет?
      – Да слава Богу, всё хорошо.
      – Котя, а можешь передать ей трубку?
      – Она не хочет. В общем, мы всё друг о друге узнали, всего доброго...
      Костя не отказывает себе в мелочном удовольствии:
      – И как это хорошо, что мы расстались, не правда ли? Каждому своё счастье, как говорится!
      Дан отбой, но не успевают супруги закинуть за плечи рюкзаки, как звонок снова. Мама рвётся в бой:
      – Чего она пристала? Дай я ей скажу, что о ней думаю!
      – Успеешь, мама, она теперь не раз позвонит.
      Через секунды две Костя опять берётся за ресивер:
      – Да?
      – Котя, запиши мой телефо;оон...
      – О нет, не надо!
      Он бросает трубку. Время подгоняет, поэтому оба целуют маму и уходят. За дверью слышно, как вновь дребезжит аппарат, – женщинам невыносимо, когда с ними не желают разговаривать.
      Надя – пройденный этап жизни. Когда-то эта дамочка была инспиратором возвышенных чувств и эфемерных надежд, но теперь её образ потерял способность плодить миражи и она полностью обесценилась в костиных глазах. Разве что осталось нездоровое злорадство. Неужели эта тётя всерьёз полагает, что по её прихоти Русин разменяет срезанный бутон, чьим ароматом сейчас только и дышит, на прутья осыпавшегося букета, коими его когда-то отхлестали?
      Они с Аллой отправляются на Курский вокзал.



                НЕЖДАННЫЙ  ВИЗИТ

Отчего, почему на глазах слезинки?
Это просто ничего – по любви поминки
                (цыганский романс)               

      В суете и заботах незаметно пробежало ещё шесть лет, в течение которых Надя, поражая назойливостью, донимала звонками бывшего возлюбленного, преследуя его, словно мотив старой песни. У Русиных в семье подрастало уже двое полноправных мужичков, которые в полный глас заявляли о себе и не оставляли возможности родителям расслабляться. Сейчас чуточку раздобревшей, но не растерявшей ярких красок Алле двадцать восемь, она врач. Могла ли тогда тринадцатилетняя гибкая девчушка подумать, что наблюдавший за ней поверх штакетника незнакомец будет ей мужем и отцом их мальчуганов? Алле двоих мало – она шутит, что решила рожать до сорока, а уж потом, чтобы поддерживать форму, займётся диетой и пробежками. У супругов «москвич», но водить Алла так и не удосужилась, оставила баранку мужу. Нынче нужно везти старшенького в музыкальную школу. Аллин супруг вышел из подъезда, сквозь тополя направился к гаражам и услышал оклик:
      – Костя!
      Обернувшись, мало удивился, увидев женщину бальзаковских лет, поднявшуюся со скамейки в сквере. Русин подошёл к Наде. Ей тридцать три, она ещё достаточно молода, но бездушное время уже наложило свой макияж на утончённое лицо, добавив мелкую паутину ранних морщинок. Огромные глаза подслеповато сузились и потускнели, основательно потемневшие подкрученные волосы, разбавленные ранней сединой, коротко острижены. Надя встала навстречу, конфузливо улыбнулась. Как случалось прежде, она потянулась было к Косте, недвусмысленно покаянный взгляд говорил – вот такой я теперь стала, можешь взять, хоть на миг, хоть навсегда, если у тебя ещё что-то для меня осталось. Костя, хороня её надежды, просто здоровается и задаёт банальный вопрос:
      – Как поживаешь?
      – Отлично!
      Надино дыхание отдаёт еле уловимым ароматом табачных ларьков и дегустированных напитков, отметающих сомнения в невнимании к земным радостям и дающих оценку её подготовленности к встрече. Объясняя своё появление, женщина жеманно кокетничает:
      – Понимаешь, времени пролетело уйма, занеможилось взглянуть на тебя вплотную хотя бы разок. Всё-таки, ты моя первая любовь, как ни как, – такое без вреда для здоровья не спишешь...
      Костя задерживается с ответом – Надя довершает тираду:
       –...и думаю, – я у тебя тоже была первой. В смысле любви, конечно.
      Восхитительное вступление. Когда-то при расставании она стыдилась даже думать о своём чистом чувстве к Косте, не то что упоминать о нём, а сейчас – ей «занеможилось» и... «не спишешь». Русин отметил, что в лексиконе Надя окультурилась, избавилась от деревенского жаргона и возможно это единственный положительный её сдвиг. Он спрашивает:
      – Ну, и как?
      Надя засмеялась:
      – Не жди похвалы – постарел. Но это же – Ты!
      Потом она пригнулась к подошедшему сыну и ласково произнесла:
      – А как у тебя дела, малыш? Почему так плохо растём?
      – Успеем, – отвечает отец за смутившегося сынишку.
      – У тебя, Котя, извини, я узнала... интересная жена? И ещё один сынок?
      – Да, он сейчас у бабушки с дедушкой, в Заветах.
      Надя не слушает, она присаживается на пяточки.
      – Как тебя зовут, мальчик?
      – Игорь!
      – Игорь, Игорёк, какое прекрасное имя!
      Мальчуган стоит на возвышении, а Надя смотрит на него немного снизу вверх. В глазах – увлажнённая нежность чуточку выше приличествующей нормы, и Косте сдаётся, что ещё самая малость, как женщина кинется покрывать лицо растерявшегося сынишки поцелуями. Вмешиваться не пришлось, – Надя совладала с собой, подавив душевный порыв. Она поднялась, но не отказала себе любовно погладить мальчика по шелковистой гриве.
      – Кучерявый блондинчик, как ты.
      Последнее верно – после разлуки с Надей, Русин резко поседел и, думается, бывшая пассия догадывалась о немалой доле своей вины в этом. Костя решается спросить:
      – Как муж?
      – Таксистом работает. Под одной крышей, а чужие. Все годы чужие и мужа это бесит, покоя себе не находит.
      – А дочь?
      – С ней ничегоо, всё в порядке...
      – Больше детей не хотели?
      Вопрос получился болезненным, Косте даже показалось, что Надю передёрнуло. Её глаза глядят на него печально – в них отражается вся их история. Женщина лишь односложно произнесла:
      – С нелюбым-то?
      Костя ей не поверил и меняет предмет обсуждения:
      – Работаешь там же?
      Надя обречённо махнула рукой:
      – Нет. Где – лучше не спрашивай, сам-то как, защитился?
      – С трудом. Тема дурная, ещё вечерний математический пришлось заканчивать.
      –  Ну, это только в пользу.
      Костя не утерпел, похвалился:
      –  Даа, подрабатываю репетиторством.
      Потом посмотрел на часы:
       –  Извини, Надя, времени уже в обрез.
       –  Верно, – вздохнула женщина.
       Они в последний раз взглянули друг на друга, оба понимали, что больше в этой жизни вероятно не увидятся.
       В голове Русина шкодливо забилась неопрятная мыслишка – на прощание беззастенчиво уколоть «первую любовь», намекнув о своей осведомлённости в истинных причинах трагедии, разыгравшейся в Репихове незадолго до их знакомства, но своевременно прикусил язык, – не его это тёмное дело.
       Надя наконец нарушила молчаливый диалог:
       – Котя, прости вообще меня.
       Естественно, Русин в ответ:
       – Что ты, давно всё забыто.
       – Надо же! – удивилась женщина. Она обожала эти два словечка и даже приучила Костю к ним. Женщина опять пригнулась к сынишке:
       – Прощай и ты, герой!
       И потрепала мальчика за обе щёчки. Костя вспомнил, как она так же трепала за щёки его, обрадовавшись, что оказалась в положении. Надя об этом не забыла, шепчет Косте на ухо:
       – Ведь, и у нас мог бы быть такой же прелестный мальчуган!
       Чтобы снивелировать шероховатость момента, Русин спрашивает:
       – Тебе в какую сторону – подвезём.
       – Не надо, я пошла.
      Сказала, но не уходит. Надя никогда не переносила мало-мальской душевной боли и напоследок решилась упрекнуть Костю. Голос её дрогнул, видно долгая разлука не раз возвращала женщину в прошлое и поселила в сердце неувядающую тоску:
      – Костя, ответь: почему ты сейчас... истязаешь меня? Почему вы мучаете меня все? Да, было разочарование, но совсем забыть тебя... так и не получилось, не сумела.
      – Блажь это у тебя, Надя, теперь. Ты опоздала на десять лет, – спокойно отреагировал Русин.
      Как не крепилась Надя, но глаза наполнились слезами. Перед встречей в её сердце ещё теплилась скрытая надежда в чём-то вернуть старое, хотя бы в рамках... тайных свиданий и оставить в себе живую частицу Кости. Далее – куда кривая выведет! Однако, откровенная апатия человека, который когда-то жил ею и беззаветной любовью коего брезгливо пренебрегла, вызвала в душе замешательство. Она не нашлась, чем возразить, повернулась и засеменила через сквер к метро. Прежде чем продолжить путь к гаражам, Русин какое-то время глядел ей вслед. Надя остановилась, достала платок и промокнула глаза, затем вытащила пачку сигарет, закурила и независимо двинулась дальше.
      – Пап, кто эта тётя?
      – Мы в школе учились вместе, сынок, – соврал отец.


                ЧЁРНАЯ  ВДОВА
               
                К чему твой зов, к чему тоска твоя
                И столько силы отдано тревогам...
                (Н. Нарьян)

      Прошло ещё несколько лет и как-то мать в отсутствие жены сообщила:
      – Вчера днём опять звонила Надя, разговаривала со мной.
      – Вот стерва, не забывает нас с тобой.
      – Да, всё сетует, что все мы коллективно счастье ваше разрушили. Я, извини меня, поставила её на место, потом корю за прошлое, а она замолчала и только – «да», «да», и знаешь – плачет в трубку! Даже жалко её стало.
      Косте разговор этот не нужен и он сердито уставился на мать, однако та ещё не сказала главного:
      – Я всё же её пристыдила, говорю: «Не стыдно тебе сейчас, Надя, что ты недуром лезешь в чужую семью? Ты сама уже в годах, у тебя дочь невеста, муж есть...» А она мне: «Он умер!» Что я могла на это сказать? Спросила только, от чего. А она мне: «Разрыв сердца».
      – Неожиданная новость!
      – Да. Вижу только, что Надька не очень-то горюет, хорошо хоть тебя не довела до инфаркта.
      – А что такое?
      – Я не утверждаю конечно, но... ты сейчас не сердись, я многого в суде повидала и сразу возникает вопрос...
      Уже упоминалось, когда костиной маме надо высказаться по неудобной дилемме, она всегда призывала на помощь свой опыт из зала суда.
       –...и вопрос такой: мог ли её муж – здоровенный детина, кажется с какого-то боку и спортсмен, вдруг внезапно умереть от разрыва сердца?
      – А почему нет? Да он только с виду здоровый был, а внутри прелый. Я тогда...
      – Не спеши, не спеши! Как я поняла, – отец у надькиного мужа – закоренелый негодяй, в прошлом исправный палач, а такой через что угодно перешагнёт, правда?
      Костя криво усмехнулся, кивнул, а мама продолжила:
      – Не могло ли случится, что сын застал Надьку... в постели со своим отцом, а? Ведь старый, как ты его назвал однажды, хряк, возможно невестку изначально! – а такие случаи бывали, – уже изначально! похотливо под себя готовил, а? Тогда и причина остановки сердца сыночка объяснима.
      Сначала от услышанного у Кости отвалилась челюсть, и только потом он начал возмущаться на болезненное воображение родительницы:
      – Да что ты, мам, что за глупость придумала, как такое вообще могло прийти тебе в голову? Как это... Надьке лечь в постель со свёкром?! За ним конечно не заржавеет, но Надька – нет. Это же тогда чёрт те что, сродни кровосмешению! Не говорю уже, что свёкр чуть не на тридцать с лишним лет старше её.
      – Тем не менее...
      – Да если всё же... то почему это не мог быть обычный хахаль, а не...
      – С обычным хахалем обычно лезут в драку, а ревнивый муж не посмел отца тронуть, – схватился за; сердце и упал за;мертво! – жёстко констатировала мать.
      Костя не согласился:
      – Да нет, мам, ты не права! Её благоверный просто умер, вконец изнурённый водкой и злоупотреблениями своей жены, это ближе к истине. А вообще-то... как нам с тобой не... ай-яй-яй, что ли, вообще такие сусальности обсуждать? За спиной у Аллы!
      Вопрос обескуражил мать. Она сразу покраснела и тут же, сворачивая разговор, произнесла:   
      – Всё, всё, я ничего не говорила...
      Затем впилась глазами в сына:
      – Ты смотри мне, сам не вздумай взбрыкнуть! Учти, Надяха – выжатый лимон, хотя это в сотых. Важно, что ты – старший научный сотрудник, кандидат наук, а она – посудомойка, которая тебя разменяла на обречённого шофери;шку. Хуже – ещё по деревенской дури с хохотом надругалась вслед, что вызывает только омерзение...
      – Остановись, мам, я и так совершенно с тобой согласен.
      –...а Алла безумно любит тебя, сама по-моему этого до конца недопонимает. Она – уважаемый хирург-гениколог, умница, связала семью красивыми детьми, не вздумай обидеть её и их!
      – Мам, я не меньше люблю свою жену, кого-то из прошлой жизни с ней и сравнивать стыдно! – смеётся сын и в дальнейшем риторика матери не воспринимается всерьёз.
      – Не смейся, насчёт Надяхи у меня своё мнение. Во-первых, я никогда ей не верила...
      – Начинается. Да лаадно, мам, проехали, знаю – у тебя на всех своё мнение и как правило, в общем...   
               
      После этого разговора времени пролетело немерено. Мальчишки, – а у Русиных детей давно трое, – выросли и обзавелись семьями. Алла вышла на льготную пенсию сразу вслед за Костей. Его мама ещё жива, и хотя сильно сдала, старалась сама себя обслуживать. Однажды после работы в библиотеке, сын, вернувшись, застал мать в их с Аллой комнате, перебирающей на полке книги. Дряхлая старушка виновато улыбнулась:
      – Уже пришёл? А мне вот захотелось почитать что-нибудь из старого.
      – Выбирай, выбирай, мам, не оправдывайся – ты везде у себя дома.
      Мать продолжала копаться в корешках и вдруг спросила сына:
      – Котик, а к нам что, разве Надька приходила в гости?
      – Какая Надька? Ааа, ой, мам, чего это ты вдруг? Я уж забыл, как она и выглядела.
      Но маме показалось, что «накрыла» своего Костю с поличным, и указала на книгу:
      – А откуда здесь Ремарк?
      Сын ещё ничего не понимал, с тревогой вглядывался в лицо старой женщины, с памятью которой последнее время творились чудеса.
      – Да вроде, мам, Ремарк всегда тут стоял.
      – Не ври мне. Я точно помню, Надька звонила раз днём, я брала трубку. Она сказала, что у неё твои «Три товарища» и вдруг пообещала вернуть.
      Теперь сын начал немного соображать, что к чему, и спросил:
      – И как ты ей ответила?
      Хотя уже представлял, как его мама могла ответить.
      – Сказала, что поговорить с ней по телефону даже после стольких лет конечно можно, на то он и телефон, но в жизнь нашу пусть, старушка, не суётся, как водилось, – стыдно уже это для пенсионерки, а книгу оставит себе на память. А теперь вот, я увидела эту книгу на полке.
      – Мама, никакой у неё книги «Три товарища» не было никогда в помине, и прийти не сможет – она инвалидка, на костылях!
      – Это ещё откуда тебе известно? – мать, приподняв очки, с подозрением уставилась на сына.
      – Из газеты, мам, из твоей же старой газеты, случайно наткнулся.
      О инвалидности настырной особы Русин случайно узнал несколькими годами раньше из популярной в Москве газеты-сплетницы – отрады его матери.
      В ней, в разделе судебной хроники сообщалось об иске некоей гражданки Надежды Дмитриевны Гавриковой, проживающей (далее адрес), попавшей в двойную аварию выехавших на пешеходный тротуар машин и оставшейся инвалидкой. Гаврикова потеряла тогда работу по уходу за чьими-то детьми и через суд требовала от владельцев  автомобилей  денежной  компенсации,  а также оплаты   титановых   пластин   для   скрепления   костей   ног и т. д.  Суд с сопутствующими закамуфлированными издевательствами адвоката ответчика она проиграла вчистую.
      Заметка навела Костю на мысль, что инцидент мог быть и не случаен, а заранее кем-то обдуман и что-то ему предшествовало не очень приглядное. В целом история вызвала у Русина безусловно сочувствующую реакцию. 
      В разговор матери с сыном вмешивается Алла – она пришла с улицы и слышала концовку:
      – Вера Петровна, когда эта женщина опять звонила?
      Костина мама закрывает голову руками, жмурится, как от солнца:
      – Постойте, постойте, навалились сразу все, моя старая голова отказывается понимать...
      – Мам, мы спрашиваем: когда Надька звонила, чтобы книгу отдать? Правда, Алла? – повернулся Костя к жене.
      Мама смотрит на сына испуганно:
      – Да уж давно, года два с лишним наверное прошло.
      – Почему же ты мне этого раньше не сказала?
      – Да что я, вовсе из ума что ли выжила, из-за какой-то блаженной вбивать клин в семью?
      – Какой к шуту клин, мам!
      Костя понял, что Нади уже нет, и начал собираться.
      – Что задумал? – спросила жена.
      – Скоро вернусь.
      – Зачем тебе это надо? Зачем нам всем это надо? Это что же, жизнь прошла, а ты всё ещё...
      В ответ муж неожиданно проявляет раздражительное упорство:
      – Алла, я скоро вернусь.
      – Да можешь вообще не возвращаться!
      Сказано вгорячах, но впервые. Тем не менее Костя вышел на улицу, не думая о буре эмоций, вызванных у жены его недальновидным поступком, после чего выкатил из гаража машину и она помчала его по адресу, который подсказывала угодливая память. Почему он это делает, толком объяснить себе не мог, – наверное природа мужчины сама по себе мутна и не всегда поддаётся определению. Продолжал ли Костя любить Надю все эти годы? Разумеется нет! Эту бессодержательную тётю на заре истории вытеснила из его сердца умница Алла. Однако, что движет им сейчас? Ведь и тёти уже нет, но отчего же при мысли о ней сердце ощущает горечь, а мозг обжигает фраза, произнесённая многие десятилетия назад: «А ты мог бы, Котя, в последнюю мою минуту... так любить меня?» Чудно; и грустно, пр;во.
      Наконец, Русин нашёл нужную четырёхэтажку и подъезд. Он притирает машину к бордюру, покидает салон, затем, заперев дверцу, входит в подъезд и не по возрасту споро поднимается по лестнице, помнящей последний надин путь в небытие. Таблички с номерами не на всех дверях, но искомая квартира очевидно должна находится на последнем этаже. Костя замялся, прежде чем нажать на кнопку звонка. Кто там теперь? Как объяснить свой визит? Наконец решительно жмёт на кнопку. Дверь открывают почти сразу, словно его ждали. В нос ударяет запах табака и прогорклого чужого пота. На пороге стоит женщина, скорее всего дочь – отёчная поношенная особа, как две капли воды похожая на запомнившегося Косте, покойного надиного мужа припухлостью некрасивого мелконосого лица и подслеповатыми невыразительными глазками. На пальце левой руки – обручальное колечко. «Успела развестись», – мелькнула мысль. Рядом – её любопытствующий сынок, которого мамаша при Косте пожурила: «Не топчись тут, Даник, иди к дяде!». Появляется и «дядя». Боже праведный! Да ведь это сам Вениамин Батькович! Только юный. Те же угластые формы сырого лица с библейским прогнатизмом, бесцветные глаза навыкате, толстые выпяченные губы с тянущейся от них к подбородку слюной, и почему-то лысоватое темя. Мысли заворочались в костиной голове, складываясь в возрастные реалии дефектанта не в пользу давно скончавшегося от разрыва сердца Сашика.
      Русин обращается к женщине:
      – Здравствуйте! Скажите, Надежда Гаврикова здесь... жила?
      – Даа, она и сейчас здесь живёт, – отвечает дочь.
      – Мээм, идии... – по-коровьи мычит «Вениамин Батькович» матери.
      Окончательно опешив, Костя ещё смотрит на результат «беспорочного зачатия», а из комнаты в прихожую, опираясь на клюку, тяжело хромает потерявшая счёт времени Надежда Дмитриевна. Куда же ты делась, прежняя Надя? Перед Костей – матрона, с лихвой познавшая изнанку жизни и давно утратившая в глазах казуальных поклонников проплаченный интерес к своей особе. Вместо волос – пепельные ососки, под глазами мешки, лицо – высушенный трюфель, невозможно признать бывшую красавицу. Правой рукой Надя держится за клюку, левой – за стенку, между пальцами зажат дымящийся окурок. «Попивает!», – недобро ворочает мозгами Русин. По полу там и сям разбросаны какие-то тряпки, черепки, коробки и прочие атрибуты роскоши. Тут же всплывает гадливый вопрос: «Как же им не претит жить вместе в свинарнике?», и ответ: «Видно, подножный ералаш – приложение к светской жизни обитателей».
      Надя смотрит прищурившись, узнаёт в ухоженном пожилом мужчине Костю, но не смущается. Русин спешит уйти:
      – Простите, я ошибся адресом.
      После этого, разворачивается и спускается по лестнице. Спиной Русин ощущает надин взгляд и, не удержавшись, бросает в пустоту: 
      – «Его» папашка тоже сдох на тебе?
      В ответ – цинично:
      – Тоже.
      – С двумя покойниками не тесно в одной кровати?
      Но надькина дочь уже хлопнула дверью.

      Костя продолжает спускаться, садится в машину и отъезжает. В каком-то из переулков он останавливает рычащий драндулет, выключает двигатель, опускает боковое стекло – хорошо бы проветрить, привести в порядок мысли до приезда домой, где держать ответ перед уязвлённой Аллой. Прохладный вечерний воздух, густо приправленный уличным смогом, постепенно заполняет салон. Живёхонькой оказалась Надяха и слава Богу! Какой же загазованный район! Даже в носу щипет. Выйти бы, прочихаться, прокашляться как следует. И что за номер она выкинула с книгой? А впрочем, будет он ещё над этим голову ломать! Мудр афоризм:
 «Экскременты прошлого надо перешагивать, а не ступать в них».
      А Костя вот наступил.
    
      Заложник никудышной выходки, едва войдя в дверь, тут же принимается безбожно оправдываться перед женой. Причём, боясь переусердствовать, старается дышать ровнее и не слишком высовываться с красноречием из накатившей на него волны раскаяния, ибо нечаянно сказанное невпопад уже не сможет выпасть из цепкой памяти Аллы. Она внимательно вслушивается в бредни мужа с тем сдержанным выражением лица, что было отмечено супругом ещё в первые годы их совместной жизни. Быть может, жена размышляла о десятилетиях прожитых вместе, как оказалось, с не вполне уверенным в себе мужчиной? Отягощённым возом внутренних противоречий? Наконец, Алла спрашивает:
      – Ты что же, до смертного одра не сможешь забыть эту женщину? Тогда зачем тебе я?
      – Что за глупость, Алла, о чём ты вообще?
      Жена надломно засмеялась:
      – Никогда не думала, что на склоне лет меня будет снедать такая ревность...
      Костя сражён её болью:
      – Милая моя Аллушка! Как же ты до сих пор по-девичьи меня любишь! Свою старую развалину! Мне это безумно приятно и радостно, ты даже вообразить себе не можешь!
      Костя не кривил душой и, целуя, крепко прижал к груди притихшую жену, как когда-то в далёкой молодости на перроне у электрички. По сей день сердце слышит её взволнованные слова: «Костя, ты почему, когда я зову, не оборачиваешься?... Я ещё никогда ни за кем не бегала!».
      Жена успокоилась:
      – Послушай, Костя! Давай забудем об этой хромой бабке-ёжке ради нашего же блага. Согласен?
      – Давно забыл, цветочек мой аленький!
      Алла вздохнула и расслабленно улыбнулась: 
      – Вот и славно.


                Э П И Л О Г

      Пронеслось более полувека, как своенравная жизнь свела Костю с Аллой и они, взявшись за руки, шагнули в поток уготованного им времени. Их не сбила с ног стремнина, не задержали обломки пороков, коими усеяно днище. Они ни разу не оступились, не провалились в пучину искушений, порой слыша за спиной: «Две нежности, гордые в бедности!» Почему же в бедности? В семье достаток, они любят друг друга – время тому свидетель, и перед взаимной верностью меркнет выцветшее прошлое. Когда-то в юности костиной жене советовали попытать счастья в кинематографе, но её не привлекла перспектива быть уложенной в постель с шерстистыми носорогами киноисторий, один вид слюнявых ртов которых вызывает тошноту.
      – Я счастлива ролью любящей замужней женщины, вырастившей порядочных сыновей, и уже одним этим мы с тобой, милый Костя, можем гордиться, – с достоинством рассуждала жена.
      Позади годы. Давно ушли родители Русиных, сыновья навещают дважды в неделю, в остальные дни старики поддерживают связь с ними через компьютер и телефон. Сегодня они не включали телевизор с сериалами. На коленях разложены старые фотоальбомы и, глядя на полинявшие снимки, Русины перебирают своё прошлое – сибирские дали, фотографии с Саянами, среднеазиатские снимки, а вот они с сыновьями в Баку, затем на острове Жилом с аквалангами перед погружением в мрачную пучину седого Каспия. Вспомнилось, как тогда Алла, интуитивно почуяв неладное, ринулась на глубину с запасным аквалангом к Косте с напарником. Конструкторскую недоработку на «Украинах» (высокое внешнее давление наглухо заклинило аварийный резерв) пришлось потом устранять «наверху» самим. А вот и родители Русиных, и следом – костина жена, та самая тринадцатилетняя душечка, когда она в старину седую раскручивала вокруг талии алюминиевый обруч. Костя, возможно, где-то рядом за кадром топчется, – ведь было же всё это!
      И тут Алла Кузьминична прижимается щекой к плечу мужа и с нежным откровением шутит:
      – Подумать только! Влюбиться до одури в двадцать лет, да на всю жизнь! А ведь ты, Костя, совсем не орёл, нет – не орёл.
      Мужу стало обидно:
      – Дремучих фильмов насмотрелась? Но всё-таки, почему же не орёл, позволь спросить?
      – Орёл раньше унёс бы меня в голубые дали, оставив записку родителям.      
      Константин расхохотался и кивнул на фото:
      – Ты это серьёзно?! За такую чай срок бы получил!
      – Не получил бы. Я и говорю – не орёл! Стольких жизненных промашек избежали бы! – шутит Алла Кузьминична, но глаза её остаются задумчивы.
      Муж продолжает смеяться:
      – И ещё любимых деток нарожали...
      – А разве плохо? Глядишь, хоть кто-то с нами бы сейчас остался, а то видишь ли, у всех своя жизнь...  Хорошо, ещё навещают.
      Русин не согласен с женой – сыновья предлагают жить под одной крышей, однако родителей пока устраивает дважды в неделю возиться с внуками в своём загородном доме. Насколько позволяют возраст и здоровье.
      Алла Кузьминична вкладывает снимок на прежнее место и, поправив очки, берётся за новый альбом. В нём много бакинских студенческих фотографий: вот её Костя с группой в Дашкесане, вот на озере Гёй-Гёль, а это он сфотографирован на институтском дворе вместе с приятелями Французовым и Гарбером, затем более ранний снимок с Борькой Фишманым на школьной демонстрации 7-го Ноября, и ещё один, уже цветной первомайский, в Москве, на котором кареглазая красавица Алла в кругу сокурсниц. Где теперь все эти люди, если костиной жене давно перевалило за семьдесят, а ему... подсчитайте сами! Погружённые в прожитое, не сразу реагируют на требовательные гудки. Алла Кузьминична спохватывается:
      – Наверное Василёк. Тебе ближе, возьми трубку!
      Муж, с кряхтеньем поднявшись, подходит к аппарату, снимает ресивер, прервав нетерпеливую трель вызова, и, шевельнув губами, шамкает привычное:
      –  Слушаю вас!
      В ответ, хрипловатый женский голос спешит уточнить:
      – Константин Константинович?
      – Даа, кхм, простите, а вы кто?
      Не поздоровавшись и не представившись, женщина на другом конце провода произносит:
      – Телефоны поменялись, с трудом разыскали вас. Звоню по личной просьбе Надежды... Завражновой!
      Русин не успел дать отбой, как сквозь вспышку всхлипываний пробилась сбивчивая фраза:
      – Мама вчера ночью... умерла.
      От неожиданной вести деда передернуло, – в любом случае, сообщение тягостное и отметает подозрения в досужей буффонаде. Растерявшись, он оставляет грустное известие без отклика, машинально положив трубку на рычаг. На миг Русину представилось, что порыв ветра захлопнул ветхий ставень в молодость, а мысли, одна противоречивее другой, забродили в стариковской голове и внезапно замерли, словно наткнулись на жёсткую преграду. В такое невозможно поверить, но не далее как вчера под утро Косте вдруг приснилось, что он, молодой парень, едет в загорской электричке, а в тусклом вагоне среди сидящих пассажиров – юная Надя, очаровательная, словно раскрывшийся бутон магнолии. Русин втретился с девушкой взглядом, красота её манила, притягивала. Надя поднялась с сидения, не фыркнула, не отправилась от него по вагону к противоположному выходу, а подошла в радостном, зовущем ожидании. Ошеломлённый Костя сделал шаг навстречу, готовый заключить Надю в объятия, но девушка, вместо того, чтобы кинуться любимому на шею, вдруг ловко вывернулась. Удивлённый Костя вновь хотел её обнять, однако Надя опять увернулась и, невесомая, поплыла по проходу, пока не исчезла за тамбурной дверью.
      Ошарашенный видением, Костя вздрогнул и проснулся, словно от толчка, – он ничего не мог понять. Взглянул на спящую рядом жену и присел на кровати, свесив на ковёр ноги. Никогда Русин не страдал избытком доверчивости к снам, в калейдоскоп ночных миражей не верил, а тут пришлось призадуматься. Серый рассвет заполнял комнату, сон пропал и Костя спустился в сад, в котором пробродил босым по росе до завтрака.
    
      – Так кто нам звонил? – с улыбкой спросила Алла Кузьминична, поправляя на коленях альбом со снимками и протирая концом шали стёкла очков.
      – Надюшка вчера ночью умерла.
      Алла Кузьминична погасила улыбку, она выглядела обескураженной, услышав новость из уст мужа.
      Жена была в курсе костиных ночных вздохов и считала, что «вещие сны» – пряная ловушка для людей впечатлительных, а сейчас слегка опешила и уставилась на Костю, безвольно наблюдая, как в глубине глаз мужа медленно оседает грусть.
      Не слишком приятно Алле Кузьминичне это было видеть. Словно свежая заноза, царапнула сознание мысль, продолжавшая тревожить её покой: а вдруг странное сновидение – действительно прощальный всплеск эмоций, вопль тоски было;й сударушки?
       Наконец, жена произнесла:
       –  Какой-то ветхозаветный кошмар...
       В ответ Костя пробормотал что-то несвязное, на что Алла Кузьминична ухмыльнулась:
       – Поняла тебя. Может и впрямь, когда «она» уходила из жизни, в последнее мгновение явилась тебе во сне, но руки не подала и к тамбурной двери не потянула.
       –  То есть?
       – То есть не потянула тебя за собой к двери, которая могла оказаться нашей балконной, понимаешь?!
       – Не вполне...
       – Ну, как ещё объяснить? Не повела тебя за собой... в могилу!
       Ноги у деда стали ватными и он ощутил озноб. Бодрясь, Костя спросил:
       – Ты в самом деле веришь в такую ахинею?
       Жена промолчала, предоставив мужу самому оценивать услышанное. Лишь после прошептала:
       – Упокой Господи душу её...
       И всё же не удержалась, упрекнула:
       – А ты, вижу, всё никак не выберешься из прошлогоднего снега?               
       Вопрос остался без ответа, на что Алла Кузьминична с долей настороженности осведомилась:
       – Уж не собрался ли на похороны?
       Однако, супруг серьёзен, произосит тихо и чётко:
       – Алла, не надо профанации.
       Жена помолчала, затем, глядя на мужа, задумчиво произнесла: 
       – Всё это слишком далёкое, безвозвратно ушедшее... Конечно, первое чувство – очень больно, уж я-то помню... Бывало, кошки по сердцу скребут...
       Изумившись, Русин внимательнее всмотрелся в лицо жены, словно за полвека открыл для себя нечто новое, затем крепко обнял смутившуюся подругу своей беспокойной жизни.
                2015-2016