Пионерский галстук

Памяти моего школьного друга

и товарища Сергея Доброхвалова

посвящается…

У меня, как, наверное, у каждого из вас, есть фотоальбом из детства. И я, так же как и вы, не часто его достаю. Иногда годами он стоит, неподвижно задвинутый на самую дальнюю полку книжного шкафа и тихо пылится, не мозоля глаза. И в нем под пылью прожитых лет, с выцветших от времени фотографий смотрят на нас лица некогда любимых друзей, позабытых приятелей и просто одноклассников, чьи имена и фамилии мы уже не сразу вспомним. Где на общих школьных фотографиях, окружив со всех сторон своего классного преподавателя, стоят все те, с кем когда-то довелось вместе учиться, вместе смеяться, вместе жить и расти, играть в школьном дворе и пережить немало приключений и общих событий. А в кого-то, иногда, даже застенчиво влюбляться, чтобы потом, тайком, писать цветным мелом на стене дома имя самой красивой девочки на свете. А с кем-то, за все десять лет учебы, остаться по-рыбьи равнодушными, из года в год жить, не замечая друг друга, не проронив мимолетного холодного «привет».

Но, примерно, раз в несколько лет, со мной случаются минуты, когда не понятно отчего зябнут плечи и хочется закутаться в мамину любовь, почувствовать запах, испеченного на утренней зорьке, бабушкой пирога с малиновым вареньем и, вздрогнув от нечаянного звонка в дверь, услышать «Сашка, выйдешь гулять?»

Вот, именно в такие мгновения руки сами тянутся к пухлому от фотографий альбому, бережно хранящему воспоминания, цвет, запах и вкус детства. И тогда я сажусь в уютное мягкое кресло и перелистываю страницы с приклеенными на них фотографиями, вглядываюсь в лица, вглядываюсь в память, в нежность и святость тех детских лет. Вот и сегодня, этот альбом развернут, лежит на моих коленях, и одна из фотографий не отпускает меня, не дает перевернуть страницу, держит, словно чего-то просит. Это общее фото, мой 6 «А» класс. Все нарядные: мальчики в белых рубашках, а девочки в белых передниках, на всех пионерские галстуки, а в центре композиции наша учительница - Евгения Михайловна. «Анджела Дэвис» - так мы ее называли из-за пышной «химии» на голове. «На всех пионерские галстуки…», вот что не дает мне покоя, вот что меня не отпускает, вот что не дает перевернуть страницу. НЕ НА ВСЕХ пионерские галстуки! Два мальчика на фото, стоят без галстуков: это я – ваш покорный слуга, и мой школьный друг - Сергей Доброхвалов. Как с ними могло так получиться в стране развитой и всепобедившей пионерии?

Летом 1979 года, мы с мамой переехали в Ленинград и поселились в красивом старом доме 1884 года постройки на Обводном канале. Мама устроилась в домохозяйство и ей выделили комнату в коммунальной квартире на третьем этаже, окно комнаты выходило на крышу, и мама наше новое жилье называла «скворечником». Возможно, у дома и были недостатки, но я, будучи ребенком, их не замечал. Для меня все было внове: старая архитектура, дворы-колодцы, арки, трамваи, подстриженные тополя и бесконечные ленинградские дожди. В свои восемь лет я считал, что живу уже давно, но из-за того, что у меня сменилось место жительства, в душе моей была необыкновенная легкость, как будто я родился вновь! Наверное, это так и было, я учился заново познавать мир вокруг себя. Новая жизнь, новый дом, новые друзья, новая школа. Мама меня записала во 2 «А» класс «адресной» школы, которая находилась в тихом зеленом дворе на углу Лиговского проспекта и Расстанной улицы. И 1 сентября, держа в одной руке рыжие астры, а в другой мамину ладошку, с воодушевленно – растрепанными чувствами я был доставлен и втиснут в огромный квадрат из человеческих тел и букетов цветов, называемый ТОРЖЕСТВЕННОЙ ЛИНЕЙКОЙ, наскоро поцелован и оставлен матерью со словами: «Найдешь своих»!

Конечно же, я их нашел, хоть и не сразу. И поскольку со всеми теми, с кем мне доведется учиться, я не был лично знаком, то и не знал как выглядят «свои», поэтому пару раз от незнания прибивался не к своему классу, пыхтел, краснел, дарил цветы не своей учительнице. Но после недолгих расспросов выяснялось, что это не моя учительница, не мои одноклассники и уже не мой букет. Я опять краснел, что-то мямлил и отправлялся на поиски неуловимых «своих». Обессилив от неудач и устав терпеть позор, я пошел на хитрость и стал пробиваться сквозь празднично-нарядную человеческую рамку, державшую в цветах квадрат школьного двора, в сторону большого парадного входа, ведущего в «храм науки» школы №376. Я знал этаж и дверь кабинета класса, в котором мне предстоит учиться. И, стоя около этой двери, я и решил дождаться «своих». План оказался не по годам мудрым, уж мимо меня они теперь не проскользнут!

Так все и вышло. Как только перестали в мегафон трубить женские голоса, воздух, обволакивающий школу, сначала замер, застыл и, казалось, зазвенел от ожидания, но спустя мгновение взорвался диким ором сотен детских глоток, и этот ор, как волна цунами, через распахнутые двери ворвался сначала в школьное фойе, а затем выплеснулся на лестницу и, закипая, помчался вверх, разливаясь по этажам. Чтобы не быть сметенным этой детской рекой, я вжался в стену около своего кабинета, ожидая, когда поток детей замедлится, и я смогу сначала рассмотреть, а потом, обязательно, и узнавать «своих».

Спустя пару минут в опустевшем коридоре я остался один, все дети вошли в кабинеты и расселись на своих местах в классах так, как они сидели за партами в прошлом году. Один я не знал свое место, поэтому вошел последним, чтобы согласно традиции, как новенький в классе, встать у доски и услышать: «Ребята, - это ваш новый товарищ - Саша Л., прошу любить и жаловать!» Но, увы, учительница была, как и я, тоже новенькая, поэтому решила, что стены этого кабинета давно меня знают, а единственное пустующие место за партой – мое. Молча указав мне на него рукой, восторженно произнесла: «Здравствуйте ребята!»

Я сел. Моим соседом по парте оказался Сережка Доброхвалов, мальчик с открытым лицом и ясным взором смеющихся небесно-солнечных глаз. Этот жизнерадостный парнишка на долгие годы учебы станет не просто моим соседом по парте, а настоящим товарищем и другом. Характер он имел прямой и открытый, без затей и интриг. Без хитринки, как говорили тогда, а потому, возможно, кому-то он казался излишне простоватым и наивным. К тому же, небольшая прядка вечно торчащего локона, растущая против общего течения волос, всегда возвышалась над его лбом, как птичий хохолок, что добавляло в Сережкин образ окончательную и безнадежную несерьезность. Но в груди его билось сердце настоящего ангела, чистого и бескорыстного в любви к своим ближним. Кроме того, душа его была подобна озеру, отражающему облака, и лодка Сережкиного сознания скользила по этой озерной глади ничем незамутненным созерцательным восприятием. Он умел наслаждаться проявленными аспектами бытия, такими, как полет чайки над головой и полет одноклассника от подножки приятеля, скольжение паутинок по осенней синеве неба и стремительное перемещение грязной тряпки по рожам одноклассников. Даже во внезапно вспыхнувшей драке мальчишек, Сережка умел видеть чистый дзен. Все его радовало и доставляло искреннее удовольствие. Но сам активничать он не любил, считал это лишним и слишком энергозатратным. Не любил играть в футбол, салочки, догонялочки, пятнашки и войнушки, это все не про него. Единственным его увлечением была игра на корнете в школьном кружке духовых инструментов, в эту «дуду» Сережка всегда дул с удовольствием, самозабвенно раздувая щеки. Он никогда не делил людей на плохих и хороших, для него не было отверженных и изгоев. С каждым он был учтив и внимателен, для каждого, даже самого презренного в глазах сверстников, у Сережки было доброе слово. Он не разделял мир на «ваших» и «наших», на белых и красных, на капитализм и социализм, на «плохое» и «хорошее» общество. Мир для него был ЕДИН, а он, словно с рождения, был гражданином мира. Так же, как вода обтекает камень, Сережку обтекала советская идеология, никак не задевая его сознания. Из всего советского ему нравились только Ленин на броневике и красный флаг, большое пятиметровое полотнище, развивающееся над кремлем, он считал грандиозно красивым. Такими же «грандиозно красивыми» были в Сережкином представлении вулканы, торнадо, цунами, взрывы сверхновых звезд.

Другое дело я - полная его противоположность. Я всегда «болел за наших» и делил мир на черное и белое, рос с обостренным чувством справедливости и был насквозь советским ребенком, смотрел программу «Время», поимённо знал членов политбюро и мечтал отправиться через океан на помощь Даниэлю Ортега, чтобы влиться в ряды никарагуанских партизан в праведной борьбе сандинистов против самосовцев, встать плечом к плечу со спецкором - Виктором Ампиловым и носиться по джунглям с автоматом в руках, защищая святое дело революции. Над кроватью у меня висел портрет Фиделя Кастро, а вместо колыбельной, мать мне пела:

Там вдали, за рекой
Зажигались огни,
В небе ярком заря догорала.
Сотня юных бойцов
Из буденновских войск
На разведку в поля поскакала.

Вот такие две противоположности сели в тот день за одну парту и смогли не только вместе учиться, но и подружиться. С первого взгляда мне стало ясно, что мой новый приятель, как бы, не от мира сего, поэтому взяв над ним шефство, я возложил на свои плечи защиту Сережки от «житейских школьных бурь». Хотя, если по справедливости, то все бури обходили Сережку стороной, он никогда не участвовал ни в одной конфликтной ситуации в классе, никогда не оспаривал ничье лидерство и не был замечен ни в одной драке. Как кот, щурящийся от удовольствия на солнце, он был всегда на виду, всегда всем доволен и никому особо не нужен, потому что никогда ни на что не претендовал и всегда довольствовался тем, что имеет. Что, конечно, не могло его уберечь от моей беспощадной опеки. Если хотя бы появлялся намек на недобрый взгляд, или мне могло показаться, что от моего друга требуют больше, чем он может дать, тут же между Серегой и мнимым его обидчиком возникала моя фигура, с горящим от праведного гнева взором. И тут лучшим исходом для тех, кто заденет «моего» Серегу, было бы объяснить мне, как я не прав и как я заблуждаюсь на их счет. Но, слава богу, Сережка воспринимал мою опеку, как часть проявленного мира, она его не раздражала, как не раздражали его плывущие по небу облака, жужжание над клумбой шмелей, внезапные порывы ветра и грохочущие по мостовой трамваи, мы были частью его мира, и он улыбался нам. С Серёгой было легко и приятно дружить.

В третьем классе, в преддверии дня рождения В.И.Ленина, мы стали изучать историю создания пионерской организации, с трепетным ожиданием готовились к церемонии вступления в пионеры, учили текст клятвы, жаждали, как и положено юным ленинцам, произнести ее перед лицом своих товарищей. Незадолго до 22 апреля, наш классный руководитель, вместо одного из уроков, устроил нам пионерский час, где мы, путем тайного голосования, должны были выбрать из свой среды десять ребят, достойных к вступлению в пионеры на Пулковских высотах. Понятное дело, я голосовал за своего друга - Сережку Доброхвалова. Голосовал ли кто за меня, я до сих пор не знаю, но факт остается фактом, ни он, ни я, на Пулковские высоты не поехали. Меня, как и многих других, приняли в пионеры месяцем позже, 19 мая, на день Пионерии. Нас, всех тех, кто не попал на Пулковские высоты, плотной колонной провели до клуба 10-летия Октября, где в торжественной обстановке построили на сцене, и ребята один за другим, выходя из строя, дрожащим от волнения голосом, произносили клятву юных ленинцев. К каждому произносившему клятву, под звуки духового оркестра, игравшего туш, подходила старшая пионервожатая, повязывала галстук и вручала пионерский значок. И было полное ощущение, что ты перешагнул незримый порог, стал взрослее и ответственней. Как гордился я своим галстуком! Как хотелось мне, чтобы все теперь видели, что я уже не мелюзга с октябрятским значком, а настоящий пионер, верный ленинец, будущий строитель коммунизма! Я не шел домой, я летел! А встречный ветер раздувал кончики пионерского галстука, словно языки пламени от большого артековского костра. И только где-то далеко в затылочной области пульсировала венка,- а как же Сережка Доброхвалов, ведь он для нас, вступавших в пионеры, сидя в оркестровой яме, играл Туш и «Взвейтесь кострами»? Его никто не принял в пионеры, он не произносил клятвы, ему не повязали галстук…

Но время понеслось стремительно… И, как будто, уже этим же вечером, отхлебнув чая, вдруг наступило лето. И давно прозвенел завершающий звонок, отпустивший детвору на каникулы. И ты валяешься на траве, среди цветущих одуванчиков, не вспоминая школу, не вспоминая пионерию и не желая читать внеклассную литературу, а просто лениво разглядываешь несущиеся вдаль облака: облако-жираф, облако-крокодил, облако-мустанг…

В следующем учебном году, идя вместе с Сережкой на большой перемене по коридору из столовой, нас остановил дежурный по этажу, здоровенный старшеклассник, ростом на голову выше нас и голосом, не предвещавшим ничего хорошего, спросил у Сережки: «Где твой галстук? Ну-ка одень!» Сережка не успел ничего ответить, так как я тут же встал между ним и этим детиной и заорал: « Он не оденет галстук! Он не пионер! Да знаешь ли ты, что из-за таких, как ты, ему пришлось просидеть все торжество в оркестровой яме, играя на корнете, вместо того, чтобы стоять на торжественной линейке, вступая в пионеры!» Из сказанного мной, старшеклассник ничего не мог понять, опешив от моей тирады и напора, присвистнул, покрутил пальцем у виска и отпустил нас восвояси. Но этот случай запустил во мне механизм поиска справедливости. Сначала я пошел к нашему классному руководителю и обратил ее внимание на вопиющий факт, что в стране поголовной пионерии, Сережка Доброхвалов, наш товарищ и мой друг, до сих пор ходит без галстука, потому что он не пионер, и его никто не собирается принимать в ряды юных ленинцев. У Евгении Михайловны было и так много дел, она была очень занята и собирала баскетбольные мячи, разбросанные по всему спортзалу, поэтому она отправила меня в пионерскую комнату, чтобы там я изложил суть проблемы старшему вожатому, а вожатая уж точно что-нибудь придумает. Я так и сделал. Я пришел в пионерскую комнату, в центре которой, у противоположной стены, стоял бюст вождя, в одном углу на золотом древке - бордовое знамя дружины, в другом, на белой этажерке, лежал медный горн и красный барабан, а по стенам висело множество почетных грамот за собранную пионерами нашей школы макулатуру, за сданный металлолом, за переведенных «тимуровцами» через дорогу бабушек. У двери меня встретила старшая пионервожатая, в белой блузке, синей юбке с ярко-алым пионерским галстуком и такой же алой помадой, с распущенными волосами, прекрасная, как Венера Боттичелли! Сначала я аж ахнул от ее красоты, но потом одумался, отогнал этот морок прочь и выпалил ей все про несправедливость, постигшую моего друга, что именно он обеспечивал торжественную часть своей музыкой при вступлении товарищей в пионеры. И что он, так же как и они, заслуживает торжественного вступления в пионеры под духовую музыку. И что она, как пионервожатая, должна принять меры. Только вот принимать меры ей тоже совсем не хотелось, изнывая от своей красоты, уставшим бесцветным голосом она произнесла: «Раз твоему Сережке так хочется в пионеры, то пусть он ПРОСТО оденет галстук и носит его!»

Я вышел из пионерской, весь дрожа от негодования и обиды за своего друга. Равнодушие взрослых наполнило мою душу холодной яростью. «Формалисты! Предали! Меня предали! Серегу предали! Предали Фиделя Кастро и Даниэля Ортего! Дело революции, предали! Клятвопреступники!» Рука сама потянулась к горлу, стянула с шеи галстук, скомкала его в кулаке и засунула в карман брюк… И когда на этаже меня останавливали дежурные, спрашивая где мой галстук с требованием его немедленно одеть, я совершенно безразличным и равнодушным голосом говорил им, что я больше не пионер.

Я смотрю на фотографию моего 6 «А», по центру Евгения Михайловна, а вокруг нее мы - красивые и нарядные, мальчики в белых рубашках, а девочки в белых передниках, на всех пионерские галстуки… Нет, не на всех! Я закрываю свой фотоальбом и ставлю его на место, задвигаю на самую заднюю полку книжного шкафа, чтобы еще несколько лет не тревожить своей памятью нежность и святость тех лет…

07.05.2023 г. Raskrashen@list.ru