Отъезд

Наконец-то защиты дипломов закончились на сегодня. Как мы выжили, сидя 6 часов в такой духоте, в такой тяжёлой атмосфере, когда абсолютно все волнуются и порой очень сложно выдавить из себя хоть слово? Не представляю. Когда выступал я, меня ещё пришёл валить бывший научрук. Она затаила на меня обиду за неорганизованность, необщительность, утаивание определённой информации и сдачу курсовой с огромнейшим опозданием. Демонстративно, перед одногруппниками и другими преподавателями она доказывала, что мои ответы на вопросы несодержательны, неубедительны и не раскрывают проблему работы. Сколько же в ней было вредности, напыщенности, тщеславия и самолюбования. После таких случаев всегда разочаровываешься в преподавателях и в кафедре в целом. Хорошо, что в итоге я ушёл литературоведом, и мой сокурсник говорил мне: «Рад, что тебя удалось спасти».

Я получил свою 4 благодаря нынешнему научному руководителю, умному, добрейшему человеку и тому, что смог вызвать симпатию и интерес некоторых членов комиссии. Мы с ним много говорили, и он обещал сделать всё возможное, как-то замять этот инцидент, и у него получилось. Думаю, что это было моё самое лучшее выступление за всё пролетевшее мигом студенчество. Счастливый, воодушевлённый, но и одновременно печальный и отрешённый шёл я по улице в сторону Ботсада, чтобы последний раз погулять босиком по этим лесным тропам, полежать на траве, посидеть у озера. Сегодня ночью я должен был улетать с мамой в другую страну.
В Ботсаду я побыл, однако, недолго. Я посещал его много раз, и он уже ничем не мог меня удивить. Я помнил всё, каждый раз, когда гулял там в гордом одиночестве, вдали от всего и всех. И сейчас я пытался осознать, что уже никогда не смогу увидеть эту красоту снова, не смогу почувствовать себя так же хорошо, как чувствовал тогда. С трудом, но я всё-таки смог принять это.

Идя по улице домой, я позвонил папе и рассказал ему о своей четвёрке. Он сдержанно похвалил меня, и на этом беседа наша закончилась. Правда, мне хотелось сказать ему, что мы собираемся улетать, но я не смог. Думаю, он уже догадывался о нашей афере, но не хотел начинать разговор (или ждал, что его начну я), чувствуя, что вряд ли получится договориться или убедить нас, что это того не стоит. В общем, я решил промолчать, сказав про себя «Ну... уже ладно...».
Придя домой, я продолжил собирать свои вещи, параллельно борясь со сном. Спал я накануне защиты плохо, предчувствуя, что что-то пойдёт не так (это и произошло в итоге) и размышляя о покрытом туманами и болотами будущем. Куда занесёт судьба и как мы в принципе будем дальше жить? Сейчас мне помогает фраза одного очень хорошего человека: «Главное – жить». Коротко и ясно.

Сборы продолжались весь вечер и, казалось, не закончатся никогда. В тот вечер ещё товарищ (тот самый, радовавшийся моему спасению) пришёл ко мне переночевать и последить за собакой, которую мы не планировали брать с собой. Собираться после его прихода стало сложнее, потому что мне захотелось на прощание как следует потрещать с ним по душам. Сколько же всего мы с ним пережили и сделали за эти 4 года: лит. клуб, походы в кино, в театр, ночные прогулки с целью ограбления книгоменок, душевные разговоры за поеданием буз и пельменей, и разбивающейся банки с соком.

За это время мы стали очень близки. Он был такой доброжелательный, умный, интеллигентный и понимающий. С ним я не боялся быть собой, глупо шутить или говорить о том, что я чувствую, а это большая редкость. Если я могу с человеком быть тем, кем я являюсь, значит, мы точно будем ладить, а ведь я редко схожусь с людьми.

Помню, мы с мамой всё собрали, выскочили на улицу с чемоданом, поскольку уже приехало такси, и тут я вспомнил, что оставил провод от компьютера, и просил моего товарища спуститься с ним. Первый раз он принёс не тот провод, чем заставил нас с мамой сильно понервничать, но потом исправился. И мы так крепко и тепло обнялись на прощание, и пути наши тут же разошлись.

На пути в аэропорт меня терзали сомнения и чувство вины. Столько раз мне хотелось развернуться, сказать «Стоп». Я чувствовал, что мы поступаем неправильно, нетактично и неблагодарно. Мы должны вернуться и всё обсудить, сказать, как есть. Но было уже поздно, а выпрыгивать из машины на ходу – бессмысленно и как-то по дон-кихотски.

Другая половина меня оптимистично воспринимала отъезд. Дело в том, что моя дипломная работа была посвящена роману Александра Вельтмана «Странник», в котором автор-повествователь, находясь дома, путешествует с помощью воображения и разложенной на столе карты. Он выбирает определённые места и перемещается туда силой мысли. Дополнительно я читал и другие романы (Карамзина, Стерна, Новалиса), с которыми сопоставлял «Странника» и представлял себя таким же сентиментальным путешественником, изучающим страны, города, сёла, постоянно попадающим в какие-то передряги и мужественно или за счёт женщин или обстоятельств из них выходящим.

Как говорил мне всё тот же замечательный, чуткий, дорогой человек, наши желания имеют свойство сбываться, как хорошие, так и плохие. Так и получалось. Жаль только, что я не понимал тогда, что моё путешествие не будет таким уж приятным и будет сопряжено со множеством трудностей и лишений. И некогда будет заглядываться на девушек. Ведь я прощался со старой жизнью, и начиналась новая, в другой стране, в другой культуре, с другими людьми. Тогда я ещё не знал, что случится, но сейчас, вспоминая тот день, всё равно думаю иногда, а правильное ли это было решение. Но потом в голове возникают такие слова как «война», «военкомат», «повестки», всплывают виденные в интернете фото трупов и автобусов, увозящих добровольцев и мобилизованных на встречу неутешительной судьбе, видео с обстрелами и слезами матерей. И я осознаю, что дома я бы сошёл с ума. Лучше жить в чужой стране, но спокойно, не опасаясь за свою жизнь. Но с другой стороны, дома, как мне кажется, ты нужнее, чем где-либо ещё.

Признаюсь, у аэропорта желание повернуть назад неожиданно прошло. Я понял, что пора перестать сомневаться. Пусть всё происходит так, как происходит.

- «Ты ведь сам понимаешь, что так правильно, - говорил я себе. – Вспомни, как тебе было страшно. Ходил из угла в угол, ожидая, что кто-то постучит, шарахался от любого шума на лестнице, думая, что это за тобой, не мог вставать с кровати и ходить на пары. Ты был настолько опустошённым, что совершенно перестал следить за собой. Ты мог уехать ещё осенью или зимой, но посчитал нужным остаться, думая, что скоро всё закончится. Но под конец последнего курса ты всё осознал. И тебя сковал невероятный страх. Он пришёл к тебе в виде огромного скалящегося Немейского льва. Он сидел у твоей двери и на лестничной площадке, он увлечённо облизывался и игрался, когда ты принимал пищу или спал, он с интересом наблюдал и следовал за тобой по тёмным улицам. Он пробовал на прочность тебя и твои нервы, предпринимал попытки напасть. Когда ты был сильно напуган, это означало, что он с силой и наслаждением вгрызается в твою плоть. Это означало, что страх берёт верх, а так не должно быть. Воланд считал, что человек не властен над собственной жизнью из-за отсутствия чёткого плана хотя бы лет на тысячу (правда, он забыл, что люди столько не живут). И порой он не может сказать, что будет делать даже сегодня вечером. Однако, хоть человек смертен и внезапно, он вполне может управлять собой, своим телом и разумом, выбирать, как ему поступать в той или иной ситуации. Иначе его мысли, чувства и эмоции будут управлять им. Вот и всё».

Моя инфантильность иногда вынуждала меня валить происходящее со мной на внешние обстоятельства или на других людей. Но именно сейчас я брал ответственность за это решение на себя. Ещё где-то в марте и апреле я почувствовал, что дело пахнет керосином, и надо делать ноги, пока они ещё целы. И тогда я стал день за днём отрываться от дома и мысленно отпускать всё самое дорогое.

В аэропорту всё проходило спокойно. Мы с мамой не разговаривали. Сейчас был тот момент, когда каждый переживал за что-нибудь своё, обдумывал и прикидывал. А может, просто хотел спать. Самый напряжённый момент был при переходе границы. Мы боялись, что что-нибудь пойдёт не так и нас не выпустят. Мало ли, что может смутить сотрудников аэропорта. Как же мне хотелось провалиться сквозь землю или выколоть себе глаза, когда один из них смотрел на меня, потом в мой паспорт и снова на меня.

- «Тааак, - думал он. – Ну вроооодеее похоооооож». И пропускал меня.
В крайнем случае мы с мамой условились говорить, что едем к родственникам. Наверное, самая популярная причина-отговорка для таких случаев. Хорошо, что хоть здесь нам не понадобилось прибегать к вранью и обтеканию.

В зале ожидания было почти пусто. Можно было немного прогуляться, сходить до автоматов с едой или просто посидеть. Мама неожиданно начала плакать, хотя до этого была спокойна. Краем глаза я уловил отрывок сообщения, посланного папе в телеграмме: «прости, ну не сумела я тебе сказать». И в этот момент было жалко маму и папу тоже. Потому что маме я ничем помочь не мог, а папе я не рассказал правду. А ведь я мог бы что-то сделать, мог бы уберечь семью от распада.
Я предал отца, а он всегда, как и мама, был на моей стороне и так много сделал для меня. Я вонзил ему нож в спину, не решившись рассказать, боясь осуждений и нотаций. А ведь в его словах было столько мудрости, всё казалось логичным и правильным, опьяняющим и успокаивающим. Может, поэтому я не решился говорить, боясь, что это подорвёт мою решимость и силу воли. Сейчас я точно уверен, что принял тогда правильное решение. И тот же мудрый человек повторял мне: «От*бись от себя. Ты всё сделал правильно, ты не мог поступить тогда иначе». Ни из каких уст русский мат не звучал так убедительно и отрезвляюще, как из её.

В какой-то момент я настолько расстроился и отстранился, что представил, что я нахожусь в зале абсолютно один. Здесь темно, пусто, свет исходит только от автоматов. За окном не взлетают и не приземляются самолёты, не объявляются рейсы, люди не плачут, не прощаются и не ищут успокоения и спасения во сне. Никого и ничего нет. Я вроде бы умер, но, с другой стороны, был всё ещё жив. Мне казалось, что моё тело закопано в Академгородке: или в Ботсаду, или глубоко в песке на Обском. На моей могилке стоит крест, сделанный из тонких веток какой-то сентиментальной девочкой-подростком. Проходя мимо, она интуитивно почувствовала смерть и решила дать знать об этом всем остальным. А душа моя после смерти переместилась сюда, в этот аэропорт. Но моё тело не желало покидать родные края, и оно было ещё живо: мозг работал, сердце едва-едва, но билось. Жаль, это тело мешало уже смирившейся душе рваться к неизведанному. Разум боролся с сердцем, и никто не мог одержать верх в этом уже бессмысленном утомительном поединке. Однако разум всё же побеждал, он заставлял меня взвесить всё за и против. Я чувствовал себя как на уроке перед строгой, но справедливой, доброй, чуткой учительницей с серыми глазами, но в милых белых носочках, которая говорила мне: «Ты должен поступить так, уже всё решено, и пути назад нет! Будь же твёрд, решителен, всё получится! Получится, я говорю!». И я выходил из этого состояния, возвращался в наш мир.

Мы сели-таки на самолёт, и полёт прошёл спокойно. Помню, как мы вышли, и сразу почувствовали на себе жаркое солнце, а ещё облегчение. Мы смогли. Наш план, вынашиваемый целый год, удался. И мы ехали в небольшой милый отель. Там мы провели пару дней, пока не нашли квартиру. Я успел поплавать, немного изучить город, пообщаться с сотрудниками и одной женщиной из Сербии на немецком.

Иногда я убеждал себя, что мы с мамой просто на отдыхе. Но ночью я вспоминал, почему же мы на самом деле здесь. И темнота комнаты угнетающе действовала на меня, я не мог спать и ворочался часов до четырёх, не находя себе места. Хорошо, что мы нашли квартиру через пару дней. Жизнь продолжалась, и это было самое главное, хоть она уже никогда и не будет прежней.

О том отеле у меня остались достаточно тёплые воспоминания:

Помню, милый был отель,
Вежливые люди
Поменяли мне постель.
Думал, будь что будет.
 
Всё случилось, и уже
Надо бы смириться.
И на землю поскорей
С неба опуститься.
 
Помню, с женщиной одной
Долго говорили
Обо всём и ни о чём.
И в конце решили,
 
Что не буду никогда
Я навек потерян,
Что меня ведёт звезда
И что я не смею
 
Отвернуться от неё,
Как бы ни хотелось.
Ищет кто, всегда найдёт,
Если только смел он.
 
Милый, помню, был отель.
Вежливые люди
Поменяли мне постель,
Думал, спать я буду.

Глаз, однако, не сомкнуть
Вдалеке от дома.
Всё, как было, не вернуть.
Может, и не плохо,
 
Что всё именно вот так,
Быть могло и хуже.
Ведь на Родине бардак,
Ни любви, ни дружбы.
 
Глаз, однако, не сомкнуть
И в такой постели.
Будь что будет. Только будь.
Мне бы не хотелось
 
Отвернуться от звезды
И в неё не верить,
А потом отдать концы.
Ах, какое время!
 
Помню, милый был отель,
Вежливые люди.
Но ни мягкая постель,
Ни еда на блюде
 
Не утешат нас, увы.
Мы ведь из-за бегства
Стали жертвами молвы.
Не сойдём за местных.

А в душе моей раздрай,
Даже и не думал,
Что такая жизнь – не рай.
Лишь в романах глупых
 
Путешествиям таким
Может, рад, герой.
Не хотел бы быть я им,
Лишь самим собой.
 
Покидаю я отель,
Вежливые люди,
Вам спасибо за постель,
За еду на блюде.
 
Хоть немного отошёл
Я от думы мрачной.
Путь мой долог и тяжёл,
Но нельзя иначе.