Атланта. Глава 3. 2

There was snow stretched for miles and more
Where we buried, where we buried our souls
Oh I long, Oh I long
For them days left and gone
Where we sang and where we danced
to a brighter song
I feel nothing
But something's burning in my soul
I let it lose control…

American Authors — Oh, What a Life

В открытые настежь окна палат заходит горячий воздух, но дыхание зноя ещё больше изводит терпение солдат, нежели страдания, причиненные ранами. Чтобы заглушить запахи больничного смрада, в госпитале жгли масло на основе сосны, вследствие чего одежда персонала, как её ни стирай, до такой степени им пропитывались, что от него ещё долго нельзя было избавиться.

Самого персонала тоже не хватало, благодаря чему некоторым сестрам милосердия приходилось трудиться наравне с фельдшерами и санитарами.

Распрощавшись, таким образом, со своими несложными и однообразными обязанностями, к которым за это время уже успела привыкнуть, Валерия Чехова была вынуждена пополнить ряды ассистентов, угодив в «помощники» самому Гордееву, который казалось, в отличие от остальных  коллег, не страдал ни от госпитальных будней, ни от недостатка сна, ни от недостатка развлечений.

«Светило» просто выполнял свою работу, ни на что не жалуясь, работая вдвое больше маститых коллег и вдыхая энтузиазм в самых непутевых ассистентов, которые глядя на него с благоговейным трепетом, не решались ему противоречить.

Над  головой знаменитого хирурга могла загореться крыша, не обращая никакого внимания на шум и дым, он мог такой же невозмутимостью оперировать раненых и дальше, поражая окружающих высоким уровнем своей работоспособности.

Так если вначале американцы смеялись над самоуверенностью выскочки-полукровки, то столкнувшись с виртуозностью его работы, были вынуждены вскоре заткнуть свои рты.
Тем солдатам, которые умудрялись попасть к нему на операционный стол чуть ли не с поля боя, везло больше, чем тем, кто попадал в руки других хирургов, не имевших такой физической и моральной выдержки как у Гордеева. Каждый старался в меру возможностей приблизиться к уровню его работы, но побить рекорд «светилы» никому пока так и не удалось.

Даже две-три операции в душном помещении оказывались слишком утомительными для обычного хирурга, и после них требовался хороший отдых. Гордеев же умудрялся за тот же отрезок времени не только прооперировать большее количество раненых, но и быстрее приступить к работе после краткой паузы, невесть каким образом выдерживая непосильный режим работы.

Помимо этого он находил в себе силы подбодрить выбивающихся из колеи коллег, не говоря уже о раненых, чей боевой дух в связи с последними событиями чрезвычайно понизился.

Ни одному ассистенту не приходилось слышать, чтобы он жаловался на усталость, так что порой со стороны о нем складывалось впечатление, будто он готов работать в таком темпе целую вечность, пока не закончится война.
Валерия не знала, когда ложилась спать и когда просыпалась.

Дни недели, сутки — все смешалось, став неотличимым друг от друга. Помогая Гордееву во время операций, она возвращалась домой ближе к полуночи, чтобы наскоро поужинав, быстро отойти ко сну, и проснувшись наутро, как ни в чем не бывало приступить к своим обычным, пусть и нудным обязанностям.

«Бегает за ним словно преданная собачка» — посмеиваясь, провожали её и «светилу» на очередную операцию насмешливые коллеги.

Не замечая их косых взглядов, Чехова была целиком и полностью поглощена указаниями хирурга. И если все эти пересуды её мало заботили, то его они волновали меньше всего.

Воспринимая своих ассистентов как «объекты», которые помогали, (а скорее мешали), процессу работы, Гордеев был не в курсе тайной привязанности к нему одной из его помощниц, но даже если ему и было суждено об этом узнать, он все равно бы не придал этому сообщению никакого значения. 

Придерживаясь единственно правильной, по его мнению, политики быть выше всяких эмоций, он избегал человеческого фактора, как огня. Вечно невозмутимый и слегка циничный, Гордеев производил впечатление мужчины, чье душевное состояние было сложно чем-либо поколебать.

Так что проработав с ним продолжительное время, Валерия начинала сомневаться в наличии у него каких-либо человеческих слабостей, присущего примитивным представителям «гомо сапиенс», которые жили больше не разумом, а сиюминутными желаниями. 

Недовольный в тот день её рассеянностью и нерасторопностью, он попросил Ковалец дать ему другую помощницу, но поскольку удовлетворить запросы придирающегося к малейшим изъянам своих ассистентов «светилы» было невозможно, решив воспользоваться авантюрным трюком, женщина попыталась указать ему на истинную причину замешательства Чеховой в его присутствии.

— Александр Николаевич, а вам никогда не приходило в голову, почему девушка, находясь рядом с вами, ни с того ни с сего начинает теряться? — спросила она, с укором глядя на него. — Вы, как мужчина, этого не понимаете?!

— Ну, во-первых, мы сейчас говорим об операции, Ирина Васильевна, а не обо мне, — с прохладцей заявил он, частично догадываясь, куда она клонит. — А, во-вторых…

— Просто Валерия к вам неравнодушна, вот и ведет себя так. Её симпатия к вам очевидна, и этого нельзя не заметить! — не выдержав, Ковалец высказала ему все напрямик, чтобы ещё больше его огорошить и «добить» окончательно. — Но вместо того, чтобы подобрать нужные слова и хоть немного её успокоить девушку, вы порой ведете себя как бесчувственный чурбан, повторяя как попугай на операциях: «Подайте мне, Валерия то, подайте это... А здесь придержите бинтом…"

Подобное положение вещей стало для «светилы» настоящим открытием, но сдаваться под натиском «начальства» он не собирался. Распрощавшись с сентиментальностью ещё в годы юности, проблемы «сложных» взаимоотношений между «начальником» и его «подчиненными» давно потеряли для него актуальность. 

— Я вас умоляю, Ирина Васильевна! Девушкам могут нравиться несколько мужчин одновременно, — заключил он, прежде чем покинуть её кабинет, куда она его вызвала для разъяснения определенного вопроса, — поэтому не надо акцентировать внимание на моей персоне. Откуда вы знаете, что ей конкретно нравлюсь я? Может она тайно влюблена во Фролова или другого моего помощника, а вы везде меня приплетаете… И вообще, я пришел требовать, чтобы вы заменили Чехову другой ассистенткой, а вы мне тут про её влюбленность сказки рассказываете… В таком случае её ТЕМ БОЛЕЕ надо заменить, и пристроить к другому хирургу, с более невзрачной, чем у меня, внешностью. Чувства, знаете ли, имеют свойство мешать работе, а я не хочу, чтобы из-за её рассеянности пострадал очередной раненый! Это может стоить мне репутации!   

Поддавшись эмоциональному всплеску, Гордеев продолжал говорить, только больше распаляясь.

— А чтобы избежать этой постылой влюбленности  наверняка, направьте её мистеру Коллинзу, да-да, этому древнему «экспонату», который с трудом таскает ноги, передвигаясь по госпиталю. Таким образом, мы сохраним и её душевное равновесие, раненых, и с нашей нервной системы тоже не убудет.

Будучи в шоке от его прямолинейности, Ковалец ещё долго не решалась вступить с ним в перепалку. Лишь когда выговорившись и излив свою душу, мужчина хотел покинуть кабинет, уверенный, что его просьбу выполнят, и рядом с собой во время операции он Чехову не увидит, остановив его на полпути, женщина всерьёз ему доложила:   

— Мне порой кажется, что вы слишком к ней придираетесь, предъявляя её умениям непомерные требования.

— Да, Ирина Васильевна, я зануда с вредным характером, — согласился «светило», вновь становясь в позу, —  и я люблю придраться к своим помощникам, тщательно выискивая недочеты в их работе, но если вы не горите желанием отстранять Чехову от работы со мной, тогда, так уж и быть, я сделаю это сам!

И едва женщина успела что-то возразить в ответ, резко развернувшись, он решительной походкой направился к выходу, где выскользнув в коридор, захлопнул за собой дверь.   

***

Полдень ничем не отличался от других периодов суток.

Шагая впереди всех, но как обычно не замечая ничего вокруг, «светило» пребывал в плену своих мыслей. За ним в привычном порядке следовали Фролов и ещё пару помощников. Замыкала это шествие Валерия Чехова с тазом в руках, где лежали хирургические инструменты.

Поправляя на ходу чепец, то и дело сползавший ей на лоб, она заметно отставала в пути, и первым обратив на это внимание, Фролов попытался ей помочь, но та, отказавшись от его помощи, продолжила свое шествие, мельком косясь на Гордеева, который даже не собирался сбавлять шаг.

— А почему другие обязаны таскать за вами инструменты, когда большую часть времени с ними приходится работать конкретно вам?! — не выдержав, обратился к нему с вопросом Фролов, намеренно пытаясь вывести «светилу» из сосредоточенного состояния и заставить замедлить шаг.

Обернувшись на полпути, Гордеев с озадаченным видом уставился на своего ассистента.

— Как бы это вам объяснить, доктор Фролов, чтобы быстрее дошло… — коснувшись пальцами своего подбородка, он сделал вид, будто крепко о чем-то задумался.  — Кто-то таскает рояль, а кто-то на нём играет. Вы таскаете, потому что больше ничего не умеете, а  я — руковожу такими криворукими идиотами как вы. Теперь, надеюсь, вам все понятно?!

— Вполне, — пожал тот плечами, выпячивая глаза.

Посчитав такое объяснение вполне достаточным, чтобы отбить у этого фельдшера желание и впредь задавать ему такие нелепые вопросы, Гордеев зашел в палату и, подойдя поближе к какому-то тяжелораненому, с беспристрастным видом принялся оценивать степень его повреждений, стараясь поменьше касаться открытых ран.

Взявшись за подготовку инструментов, Валерия прислушалась к разговору двух ассистентов, отметивших вслух, что «светило» был сегодня не в духе, хотя и продолжает делать вид, будто с ним все в порядке.

Ощущая на себе пронзительный взгляд его серо-зеленых глаз каждый раз, когда вместо эфира она подавала ему хлороформ, а вместо хлороформа всучивала в руки настойку йода, Чехова была готова сгореть со стыда, осознавая собственную невежественность по части медицинской практики.

Стиснув зубы, чтобы не сорваться на неопытной помощнице, Гордеев терпеливо исправлял её ошибки, однако стоило ему через некоторое время вновь обратиться к ней с подобной просьбой, констатируя очередной факт её рассеянности, как потеряв всякое терпение, он ответил ей так как положено, больше не скупясь на проявление эмоций.

— Медицина — не ваша стезя, — отрезал «светило», принимая из её рук продезинфицированный скальпель. — Я вообще считаю, что девушки вашего возраста должны сидеть у камелька, и готовить ужин для мужа, а не совать нос в дела, в коих смыслят не больше канарейки.   

От этих слов у Чеховой возникло на миг ощущение, будто её ударили обухом по голове. Ещё никто не осмеливался высказываться о её некомпетентности в столь дерзкой форме.

Но услышать нечто подобное из уст хирурга вроде Степанюги — это одно, а когда её пытался спустить с небес на землю высокочтимый ею Гордеев — это было совсем другое!

Она и подумать не могла, что его критика могла оказаться настолько болезненной для неё. Такого поворота событий она точно не ожидала.

— Ну, что сломалась под Гордеевым? — с примесью наигранного злорадства усмехнулся он, заметив, как она изменилась в лице. — Где твой дух? Где сила воли, чтобы возразить мне?! Да ладно, не обижайся, — добавил он таким тоном, словно ничего не произошло. —  Это было всего лишь мое личное мнение. Если бы я на каждого своего помощника тратил столько внимания, то что бы у меня осталось, подумай?!

В её глазах сверкнули слезы.

— Предупреждаю, прошибить меня на эмоции очень сложно, — молвил он, успокаиваясь. — Таким женским уловкам я не поддаюсь давно, поэтому не стоит…

Не успел, однако, он договорить, как в соседнее помещение с шумом ворвался воздух, и над потолком загрохотали обломки. Как выяснилось позже, в стену попал крупный снаряд.

Оторвавшись от своей работы, фельдшера в тревоге переглянулись между собой. Казалось, ещё немного, и стена, которую удерживали подпорки, сейчас рухнет и упадет им прямо на головы, похоронив под собой их вместе с ранеными.   

— Александр Николаевич, может, перейдете в другое помещение? —  осведомился у него один из помощников, едва пыль улеглась.

— Зачем? — отмахнулся он, не видя в этом никакой необходимости. —  Если сюда ещё раз попадет снаряд, мы вряд ли спасемся. А мне, по-видимому, все равно погибать. Уж лучше уж я останусь здесь, чтобы сразу и без мучений, расстаться с белым светом.

— Мы-то, конечно, в курсе, что вам бояться нечего, — пролепетал Фролов, едва живой от страха, — но может ради спасения хотя бы наших жизней вы перейдете в другой операционный пункт?! 

— Страх, доктор Фролов — это один из сильнейших инстинктов человеческого существа, — невозмутимо отозвался «светило»,  будто находился не в госпитале за операционным столом, где его каждую минуту подстерегала участь оказаться разорванным на куски осколком снаряда, а в каком-нибудь баре за очередной партией в покер. — Поэтому переборов его, вы станете выше над другими. Зачем заранее бояться смерти, если вы не знаете, когда именно она вас настигнет? А всю жизнь трястись и бояться.... Выбирайте одно из двух. Меня можете не бояться. Я зла никому не делаю. Наорать могу и послать, но не более.

Фролов лишь горестно вздохнул в ответ, не почувствовав никакого воодушевления от его слов.

— Не скулите и не жалуйтесь, что вам трудно, — возразил «светило»; властности в его голосе хватало на пять генералов. — На самом деле — это счастье — жить в такие времена.
«Для вас, может, и счастье, а вот для нас…» — хотел сказать Фролов, но вспомнив, что в такие моменты разговаривать с Гордеевым было все равно, что разговаривать со стеной, прикусил язык, приступая к исполнению своих привычных обязанностей.

Вспомнив о завершающей стадии операции, «светило» достал иглу, и лукаво подмигнув своим помощникам, добавил:

— А теперь приступаем ко второй части нашей сложной работы...

Глава 3.3

http://proza.ru/2024/06/12/624