Концерт с шампанским

На фото: Писатель Ирина Ракша.

                КОНЦЕРТ С ШАМПАНСКИМ
                рассказ

     В середине 90-х годов мне позвонила знакомая - музыкальный редактор радио "Маяк" Галина: "Вас очень хочет видеть музыкантша Татьяна Ивановна Лещенко - Сухомлина. Вы знаете это имя? Мы ей случайно сказали, что Вы внучка Плевицкой, и она умоляет нас познакомить с Вами". 
   Я, конечно, знала это имя, известное тогда на всю страну, и потому удивилась. В середине лихих 90-х  эта бабушка была очень популярна на всех СМИ. И на радио, и на ТВ. Она была музыкантом: хорошо пела, играла на гитаре, а главное была "документом времени" - всего XX века. На экране ТВ, то и дело, появлялась  эта очаровательная, седенькая старушка. Она ещё до войны с Гитлером эмигрировала из СССР в США.  Была женой очень богатого американского коммерсанта, родила двух детей. Пользовалась всеми правами тогдашней культурной западной богемы. Познала Нью-Йорк, Лондон, Париж. Но всё же вернулась на Родину и тут, как прочие  возвращенцы, "хлебнула" много горестей, стала заложницей нашего тяжёлого времени.
   Сегодня её пожилая дочь поселилась в Москве на  Тверской, а сама Татьяна Ивановна снимала квартиру в переулках на Соколе, в хорошем доме на втором этаже. Не смотря на древний возраст, она пела красивым, чистеньким голоском и сама себе мелодично аккомпанировала на гитаре. До революции она получила прекрасное дворянское образование, играла на разных инструментах и владела рядом иностранных языков. А в 90-е годы XX века, после гибели СССР, на эту редкую эмигрантку началась повальная мода. У неё был свой, особенный репертуар. И классика - лирические романсы, и цыганщина, и предвоенные и военные песни Исаковского, Соловьёва - Седого и прочих советских поэтов и композиторов. Успех её был грандиозен, письма от поклонников со всей страны приходили мешками. Она не только пела, но и симпатично рассказывала о своей не такой уж тяжёлой эмигрантской доле. И однажды поведала прямо в эфир о концертах Рахманинова, гастролировавшего по США вместе с народной певицей Надеждой Плевицкой, тоже эмигранткой. Песни которой "Ухарь-купец", "Коробейники", "Вдоль по Питерской", "Хаз Булат удалой", "Бродяга" и др. Татьяна Ивановна выдавала в эфир. А музыкальный редактор "Маяка" молоденькая Галина однажды невзначай заметила в студии: "А знаете, Татьяна Ивановна, в Москве ведь проживает внучка Плевицкой, писательница Ракша". И это привело эмоциональную старушку в полный восторг. И та захотела непременно и поскорей повидать эту самую внучку.
   И вот мне по телефону неожиданно раздался звонок с радио "Маяк". Не смогла бы я принять у себя в гостях такую музыкальную знаменитость. Я просто обалдела и растерянно согласилась.
   И вскоре, когда я приготовилась, накрыла как теперь говорят "поляну" с едой, фруктами и бутылкой шампанского на журнальном столике и пригласила коллегу-подругу, живущую неподалёку, в назначенный вечерчас к моему многоэтажному дому на Аэропорте приехала машина с надписью "Радио Маяк". И я скорей  отправилась на лифте вниз, в холл подъезда, где сидела наша консьержка, встречать "высокую" гостью. Её, как и полагается, сопровождала свита, пусть и небольшая. Моя давняя знакомая Галя, музыкальный редактор, и пара молодых людей, её соратников по редакции. Я совсем не такой  представляла себе эту 90-летнюю знаменитость. Она не была сморщенной старушонкой. Без головного убора, седая, белая, по-детски подстриженная чёлочка спускалась до глаз
.Острый взгляд живых тёмных глаз и неожиданно белоснежная, искусственная улыбка, как говорится, голливудская. И пальтецо на ней было совсем невзрачное для такой медиа - персоны. Видно, гонорары плохие.
 - Так это Вы и есть внучка Плевицкой? - спросила она радостно, глядя на меня. - Похожа, похожа! Не из роднИ, а в рОдню.
 И я сердечно, радушно её поприветствовав, показала на дверь нашего грузового лифта:
- Вот и хорошо. Как раз нам на всех пятерых места хватит.
И вдруг она как бы оторопела. И взгляд потух.
 - Как лифта? Какого лифта?
Редактор Галина тотчас спросила:
 - А на каком этаже Вы, Ирина, живёте?
 - На последнем, 14-м.
И тут с гостьей произошло что-то неожиданное.
 - Как на последнем? Что Вы! Нет, нет, я не поеду, я не могу! - и даже отступила на шаг.
  Тут же наша редакторша пояснила:
- Понимаете, у Татьяны Ивановны клаустрофобия. Болезь замкнутого пространства.
- И что же делать теперь? - я буквально обомлела.
- Я же так Вас ждала. Так готовилась. Не здесь же нам в конце концов общаться?
Но тут неожиданно выход из положения нашёл один из сопровождающих молодых людей:
- У вас есть какой-нибудь стул? - живо спросил он у консьержки, сидящей поодаль.
- Ну конечно есть. Вот этот хотя бы, - вставая, сказала она. - А я другой из подсобки возьму.
    И дальше произошло невероятное. Два молодых человека, усадив маленькую старушку на стул, понесли её на соседнюю внутреннюю лестницу, чтобы от марша к маршу, от пролёта к пролёту поднимать  вверх на мой последний этаж. А мы с Галиной с удовольствием поехали лифтом, как простые смертные. И там на общем балконе стояли и ждали, когда, наконец, гостья вознесётся на верхний этаж. И она таки в самом деле вознеслась. Её вознесли.
         И уже в моей гостиной, оглядев картины и посмотрев в окно, прошла к старинному креслу у декоративного камина, который мы когда-то соорудили с моим мужем-художником, она
 весело заговорила: "И как это можно жить в квартире, когда за окном такая красота?.. Какая же Вы счастливица, каждый день видеть не только эту живопись, но и эти чудные пейзажи. Как же хороша наша Москва- матушка. Особенно вечером. - С минуту молчала:  - А вон там виден и мой Сокол. Правда, моя квартира на втором этаже, но по лестнице поднимаюсь сама, без помощи. А вот замкнутых пространств и лифта боюсь смертельно. Меня когда-то на Лубянке на допросы на лифте возили. Всего-то четыре этажа и то сознание теряла, а страх и болезнь на всю жизнь остались.
    Мы не спеша располагались за столом. И, слава Богу, нам всем, и моей подружке, и гостям хватило места за длинным журнальным столиком. Правда, я волновалась, хватит ли на всех одной бутылки шампанского?
 -  А Вы действительно на свою бабушку очень похожи. И ликом и статью, - продолжала гостья, то и дело поглядывая на меня. - А может ещё и поёте?
 Я отшутилась: - В хоре. - И тут же стала неубедительно оправдываться: - Медведь на ухо, конечно,  не наступил. Я даже музыкалку окончила по классу фортепиано. Но не пою...- и тише добавила: -  Я пишу... Рассказы.
Она сочувственно помолчала. И снова:
- А мы, эмигранты, очень её любили. Залы всегда битком. Плевицкая - это был голос самой Руси. И мы с моим первым богатым мужем-коммерсантом даже ездили за ней по Америке. В те годы у меня началась жуткая ностальгия. Прямо сердце щемило по дому. Каждую её песню я буквально впитывала. Внимала. Для нас она была не просто певица. Актриса. Из каждой песни она устраивала настоящий спектакль. Все в зале буквально плакали. А великий Рахманинов ей не просто подыгрывал, он аранжировал многие её песни. Да она и сама много их написала. И слова сочиняла и музыку. Например, "Наша улица - зелёные поля", "Золотым кольцом сковали" или чудная шуточная "Что ты, барин, щуришь глазки?" Порой их со сцены даже объявляют народными, а у них есть не просто исполнитель, а автор Надежда Плевицкая. Моя дочка и в Москве ищет и собирает её старинные клавиры, ещё начала века. У меня и тут на Соколе кое-что есть.
    В углу моей гостиной возле пианино всегда стояли две гитары (в те годы дефицитные). Правда одну, по просьбе моего отца, жившего в Красноярске, я отвезла в подарок на день рождения его сынишке. А теперь осталась одна большая жёлтая семиструнка. Я на ней не играла, но несколько звучных мажорных аккордов всегда могла при случае взять. Татьяна Ивановна тоже заметила эту гитару и, попросила дать ей. Маленькой ручкой она умело начала перебирать струны. И всё вокруг сразу преобразилось, словно бы расцвело. Гитара оказалась на удивление настроенной, звучала великолепно. Её мелодичный звук наполнил пространство комнаты. Гостья ещё немного побренчала, за столом все замерли в ожидании. И тут она и вправду протяжно запела. Совершенно неожиданную старинную, почти забытую песню: "Вот мчится тройка почтовая/По Волге-матушке зимой,/ Ямщик, уныло напевая,/ Качает буйной головой..." И мне показалось - будто стены моей комнаты раздвинулись, расширились до волжских зимних просторов. И по этим снежным далям уже мчалась лихая русская тройка. Татьяна Ивановна сразу стала центром застолья, центром внимания, центром восторга. "О чём задумался, детина, —/ Седок приветливо спросил,/ Какая на сердце кручина?/ Скажи, тебя кто огорчил..."
   Тут она вдруг ладошкой прижала струны, сказала: "У Плевицкой ведь были песни не только грустные, но и множество радостных". И опять легко запела:"Помню, я ещё молодушкой была,/ Наша армия в поход далёко шла,/ Вечерело, я стояла у ворот,/ А по улице всё конница идёт./ Вдруг подъехал ко мне барин молодой,/ Попросил:"Напой, красавица, водой",/И, напившись, он мне нежно руку жал./ Наклонился и меня поцеловал..." Звук ещё не умолк, а гостья заговорила: "Ваша бабушка очень любила абрикосовый цвет и в Америке на концертах всегда выступала в платьях этого, почти телесного цвета. Правда, сверкала. Была вся расшита жемчугом и камнями... А ведь Рахманинов её любил, это все знали. И тогда же в Америке за большие деньги заказал скульптору Конёнкову, тоже эмигранту, слепить её бюст в народном костюме. Прекрасная вышла работа. Впрочем, как всё у Конёнкова. Не раз выставлялась в музеях. Нынче она, слава Богу, в Москве в музее скульптора. Впрочем, там же за площадью и памятник Рахманинову поставили. Так что они и в Москве опять оказались вместе. А потом, позже, мы с мужем и в Париже Плевицкую слушали. Её и там все обожали. Ах, как же было хорошо!.. Я очень люблю её репертуар, часто пою её песни. Они - это всё наше родное. Кровное. - И тихонько запела: "Однозвучно гремит колокольчик,/ И дорога пылится слегка,/ И уныло по ровному полю/ Разливается песнь ямщика..." Мы, сидящие за столом, порой несмело и нестройно подпевали  знакомым куплетам, а порой слушали молча. И Татьяна Ивановна негромко солировала, как бы уходя в себя, окунаясь в то далёкое время. И приближала его к нам. Позже сказала:
   - Вот уж никак не думала, вернувшись в Москву, живьём увидать её внучку. Да ещё писательницу. Кстати, я к Вам тоже не с пустыми руками пришла. Галин, где там у тебя моя книга?
   И Галина засуетилась, достала из своей сумки серую книгу и протянула её мне. Вверху на коленкоре твёрдой обложки было написано имя автора "Татьяна Лещенко - Сухомлина", а ниже бронзовыми буквами название "Долгое будущее". 1991г. "Боже мой, она ещё и книги пишет,"-  поразилась я.
  - Название, по-моему, прекрасное. Очень веские, продуманные слова, - искренне сказала я.  Действительно всю творческую жизнь я придаю особое значение названиям. Это как имя для человека, или, например, для корабля. Как назовёшь, так и поплывёт.
   - Вот я Вам её и дарю. Я даже сегодня утром её подписала.
И я, открыв книгу, прочла:"Внучке великой народной певицы-страдалицы на долгое, долгое будущее". Воистину, послание из прошлого в долгое, долгое будущее.
   А между тем гостья с детской седой чёлкой до глаз вдруг опять ударила пальцами по струнам и неожиданно молодо, радостно и легко запела. "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,/ Преодолеть пространство и простор,/ Нам разум дал стальные руки-крылья,/ А вместо сердца - пламенный мотор./ Всё выше, и выше, и выше..." Для всех это было опять неожиданно. И почти забытые слова, из другого времени и эпохи зазвучали по-новому,  искренне. Песня бодрых "Стахановских пятилеток", строительство СССР, когда молодая красивая Татьяна Лещенко вернулась из эмиграции на Родину. И юная дворянка, выпускница Екатерининского Института Благородных Девиц, стала тогда кем? - простой учительницей, затем простой переводчицей. Но где? Где? К счастью, уже на Родине, на родной земле. "Всё выше, и выше, и выше...- пела она нам спустя пол века.-  Она, седенькая, хрупкая, сидящая перед нами, словно воплотила в себе весь сложный ХХ век. Поднимаясь от песни к песне, как по ступеням годов, дарила нам этот чудо-концерт. Этот мастер-класс любви, терпения и смирения.
     Были у неё в запасе и песни военных лет. Их она пела совсем по-другому. Как бы преображаясь: "Враги сожгли родную хату,/ Сгубили всю его семью./ Куда ж теперь идти солдату,/ Кому нести печаль свою?" Татьяна Ивановна вновь  обволакивала нас силой звука и силой слова. Силой смыслов и чувств.
"... Хмелел солдат, слеза катилась,/ Слеза несбывшихся надежд,/ И на груди его светилась/ Медаль за город Будапешт."  Слова песни были пронзительны, и исполнение пронзительным. И нам оставалось только молчать и плакать. Какую же прекрасную и в то же время тяжкую эпоху пережила эта маленькая старушка с огромной душой.
  - А где Вы были, Татьяна Ивановна, во время войны? - спросил молодой редактор, помощник  Галины.
Она почему-то поморщилась.
  - Я на фронте была. Переводчиком. На втором Белорусском. Я же синхронист - переводчик. А я ведь Вам тоже мою книжку дарила. Жаль не читали. Там вся моя жизнь. И даже секретов много. И все ответы есть на все Ваши вопросы. Так что -  читай не скучай. Главное не ленись.-  и улыбнулась мне.- Знаете, Ирочка, а я ведь успела и на Лубянке по 58-й посидеть. "Измена Родине". А потом и в Сибири была на лесоповале. Там ведь сидели не только мудрецы и простецы, там полно и актёров было: Жжёнов, Окуневская, Фёдорова. Все, конечно, "шпионы", и тоже по 58-ой. А после смерти вождя все эти "шпионы" на свободу вышли.
    Я слушаю лёгкий, простодушный рассказ гостьи и представляю как она на лесоповале, в сибирской тайге грела у костра вот эти самые ладошки. И отсветы пламени плясали на её ещё молодом личике. А она, стараясь развлечь товарок по лагерному бараку, пела им что-то повеселее и пободрей: "По берлинской мостовой/ Кони шли на водопой./ Шли, потряхивая гривой,/ Кони-дончаки./Распевает верховой-/ Эх, ребята, не впервой/ Нам поить коней казацких/ Из чужой реки..." Не отрываясь, я смотрела на сухонькую старушку и с удивлением думала - как может в этом маленьком тельце храниться столько любви к людям, столько воли, несокрушимой веры. Столько великодушия и светлой радости.
   А она снова пела нам как на сцене. С таким искренним, пронзительным чувством, как будто делалось это в последний раз: "Хорошо на московском просторе./ Светят звезды Кремля в синеве,/ И как реки встречаются в море,/ Так встречаются люди в Москве..."
     Меня так покорило в Татьяне Ивановне  гармоничное сочетание её дворянской изысканности и естественности простушки, простолюдинки. И это было так природно, так по-русски.
    За окном уже совсем стемнело. Зажигались огни, и их яркая россыпь простиралась до самого горизонта. И там незримо переходила в россыпь звёздных светил, которая куполом поднималась в небосвод над городом. И где-то вдали был и столичный район Сокол, где жила и так его полюбила моя гостья.
    - А что это мы не пьём? - вдруг спросила она весело. - Не прокисло бы наше шампанское. Что-то мы про него забыли. У меня уж в горле пересохло. 
   И за столом все разом заговорили, засуетились и загалдели. И молодой Галин помощник умело открыл бутылку и разлил по бокалам шампанское. И представляете, одной бутылки хватило-таки на всех. И под звон бокалов я мысленно вспомнила слова великого Суворова, сказанные полку перед боем - своим рядовым солдатам: "Помилуй нас Бог. Мы - русские. Какой восторг!"