Уникум

записано со слов приятельницы бывшей подруги



Этот парень УНИКУМ. Серьёзно. И хотя я сама заблокировала его контакты, чтобы он мне не звонил и не писал, не могу иногда не вспоминать о нём.
 
Наше знакомство началось со взгляда.  Когда я, устроившись на новую работу, впервые зашла в кабинет и поставила сумку на своё рабочее место, он посмотрел на меня долго и пронзительно. Нам предстояло работать бок о бок и находиться вдвоём в одном пространстве по восемь часов в день. Именно поэтому в его взгляде читалась подозрительность, настороженность и одновременно надежда.

– Ольга.
– Аркадий.

Отдел, в который я устроилась, хотя и носил пафосное название, состоял всего из трёх человек: начальника, его зама и меня. Соответственно, моя должность тоже называлась красиво. Подчинённых у нас не было. Как я поняла позже, они были и не нужны.

С Аркадием или с Аркашей на первых порах мы разговаривали мало. Мне сразу дали огромное и нудное задание – свести квартальную статистику по выполненным работам. Иногда Аркаше на мобильный звонила мать. Он очень нервно и местами грубо с ней общался, мог бросить трубку. В конце концов, я не выдержала и осторожно сделала ему замечание. Мол, так нельзя, мать же всё-таки. На это Аркаша ответил, что я просто ничего не понимаю. Я и вправду не понимала, что между ними происходит, кроме того, что, судя по услышанным фразам, он отправляет её на отдых в Италию.

Начальник сидел в смежной комнате, а мы с его замом как бы в предбаннике его кабинета. Напротив комнаты шефа была ещё одна смежная с предбанником комната, в которой сидел начальник ещё чего-то там. Это был Аркашкин враг. Главным образом потому, что он курил прямо на рабочем месте, а Аркаша не выносил табачного дыма. Уладить дело по-хорошему не получилось, и стороны перестали стесняться. Аркаша громко говорил всё, что думает про соседа. Тот в ответ прикуривал очередную сигарету.  Когда сосед говорил в своей комнате по телефону, мы всё слышали, значит и он слышал всё до единого слова, включая те, что Аркаша адресовал ему.  Хотя я и не поддакивала Аркаше, но поскольку работала с ним в одном отделе и находилась в одной комнате, то автоматически оказывалась заодно. Поэтому, когда сосед проходил мимо, я не знала, куда девать глаза.

Аркаша любил ходить с визитами по другим кабинетам или просто по коридорам, когда у него была охота что-то вызнать или просто размяться, не стеснялся подслушивать под дверьми. Пересказывая услышанное, он говорил: «Я уловил голос/тему/слово и моё ухо сразу зацепилось за дверь». При этом он не любил, когда приходили к нам. Свой кабинет он воспринимал чуть ли не как крепость, куда должны являться исключительно по приглашению и ждать, пока он соизволит опустить подъёмный мост через ров с крокодилами. Чтобы хоть как-то компенсировать отсутствие моста и рва, он повесил на внутреннюю сторону двери, которая располагалась как раз напротив его кресла, мишень дартса с воткнутыми в неё дротиками. Иногда в комнату к врагу заходил начальник ещё чего-то другого. На вид ему было лет сорок, он имел внешность, осанку и манеры уверенного в себе ловеласа, соломенные волосы и пронзительно голубые глаза. Впервые увидев дартс, голубоглазый спросил:

– Это, чтобы прямо в глаз?

Мрачное молчание было ему ответом.
 
Наш начальник не возражал против Аркашиной воинственности и его вражды с соседом, хотя был курящим и мог бы снисходительнее относиться к вредной привычке своего визави.  Но, во-первых, это действительно свинство курить в кабинете, особенно если тебя неоднократно просили этого не делать. А во-вторых, начальник моего отдела, как мне вскоре стало ясно, практически во всём зависел от Аркаши.

Он был немолод, высок, чуть более, чем довольно упитан, ранее работал чиновником в правительстве и ровным счётом ничего не понимал в том, что было профильным направлением компании. В нашей конторе он выполнял роль эффективного менеджера, коих стали принимать на руководящие должности во всевозможные АО, созданные на базе бывших советских предприятий. Насчёт его эффективности у меня довольно скоро не осталось никаких сомнений, зато он был очень талантлив в том, что называется «прикрыть свою задницу». Что он умел мастерски, так это писать всякие канцелярские бумаги. Он сидел на своём рабочем месте ради процесса, а не ради результата. После обеда любил повтыкать ютуб, после чего из его комнаты начинали раздаваться звуки громкого сна.

И всё бы было гладко, но раз в несколько дней, его вызывали на совещание к генеральному. Тогда он покрывался испариной, начинал суетиться, брал с собой для солидности блокнот, ручку и говорил:

– Аркадий, пойдём. Хрюкнешь что-нибудь подходящее, – и они уходили.

Аркаша в работе как раз понимал. У него было нужное образование и солидный опыт работы по специальности, а кроме того, у него изначально была голова, которую ни в одном институте не пришивают. Если начальнику нужно было в процессе совещания сказать что-то дельное, то разыгрывался небольшой спектакль: Аркаша, как человек из народа, то есть невыдержанный и не соблюдающий субординацию, отвечал на вопрос, а начальник осаживал его и перефразировав его слова, выдавал то же самое, но от себя. Такое положение дел устраивало обоих. Аркаша прикрывал задницу начальника, а начальник давал Аркаше возможность присутствовать на совещаниях верхушки. Аркаше нравилось быть в курсе корпоративной политики, на этих совещаниях он начинал понимать откуда и куда дует ветер.

Однако, этим сотрудничество начальника и Аркаши не ограничивалось, оно простиралось и в сферу частной жизни. Например, Аркаша осуществлял техобслуживание автомобиля начальника, если была такая необходимость, помогал ему с заказами разной техники и новинок, поскольку разбирался в том, где можно подешевле купить что-то хорошее. Он любил и знал толк в практических и качественных вещах. Если начальник перебирал на рабочем месте (иногда ведь случались корпоративы), то Аркаша по телефону общался с его женой и обговаривал с ней способы доставки бесчувственного тела до места прописки. Думаю, что премии Аркашу не миновали.

На самом деле не только начальник зависел от Аркаши, я тоже. Некоторые его инициативы, которые воплощались в жизнь исключительно благодаря его настойчивости, я целиком и полностью одобряла. Например, с переездом. Здание предприятия было внушительным, и давно нуждалось в ремонте. Его решили делать покомнатно, и Аркаша воспользовался этим. Он долго, несколько недель, ходил, писал бумаги, общался, говорил, что в прокуренных стенах невыносимо и, наконец, добился своего. Если Аркаша чего-то хотел всерьёз, от него было трудно отделаться, проще было разрешить. И нам дали добро на переселение с тем, чтобы в нашем прежнем обиталище сделали ремонт. Аркаша лично ходил и осматривал пустующие помещения. Их было хоть ртом ешь. Наконец, он определился, и мы переехали. Сказать, что там было сильно лучше, я не могу. Но дело было, конечно, не в антураже. Во-первых, кабинет состоял всего из двух комнат, так что сосед-курилка остался в прошлом. Во-вторых, окна выходили на солнечную сторону. А в-третьих и в самых-главных, он переселил нас на два этажа выше. От всех остальных нас теперь отделял либо невыносимо медленно работающий лифт, либо лестница вверх и бесконечные полутёмные коридоры. Заглядывали к нам теперь гораздо реже, и наше частое и долгое ничегонеделание протекало вольготней и спокойней. Дело было не в том, что мы не хотели работать, мы просто не хотели глупо работать. Лучше бить баклуши, чем создавать видимость деятельности. Настоящая работа случалась примерно раз в месяц или даже в полтора, и тогда мы выкладывались по полной.

Не смотря на успешный симбиоз, бывало, что после очередного, спущенного в наш отдел распоряжения, мой начальник и его зам вдрызг ссорились и осыпали друг друга отборной бранью, в том числе матерной. Чтобы проораться они уходили куда-то в район лестничной клетки. Оттуда они возвращались взъерошенные и с красными недовольными лицами. Начальник, не глядя по сторонам, быстро проходил в свой кабинет и зло захлопывал за собой дверь. Аркаша, весь напружиненный, садился в кресло, брал в руки какую-нибудь безделушку со стола, вертел её в руках, глядя куда-то в никуда жёстким взглядом, потом со всей дури швырял взятое обратно на стол, разворачивался ко мне и извергался потоком слов:

– Нет, Оль, на хер мне всё это надо! Ну вот ты скажи! Я ему сколько раз объяснял уже… – Дальше шли жалобы, что его не ценят, к нему не прислушиваются, а ведь он дело говорит и т.д., и т.п. Начальник прямым текстом именовался трусом и даже труслом, поскольку на очередные Аркашины предложения отвечал: «Аркадий, так нельзя. Я два года искал работу. Ты не знаешь, что значит сидеть без работы, когда у тебя семья…» Бесчисленное количество раз Аркаша порывался уволиться сам, но ни разу не привёл свою угрозу в исполнение.

Однако страсти утихали довольно быстро, и уже на следующий день начальник и зам общались как ни в чём ни бывало. Передо мною вплотную встал вопрос: как вести себя в этом дурдоме? И я изобрела способ – в любых непонятных ситуациях надевать на лицо загадочную, слегка снисходительную улыбку. Типа я – Мэри Поппинс, в тот момент, когда её спрашивают: «Мэри, вы с ними или с нами?» А она отвечает: «Я с детьми, сэр». Это помогло, но имело побочный эффект. В меня слегка влюбился начальник. В ответ я тут же поменяла обои на рабочем столе и скринсейвер – теперь на них красовались молодые, стройные, мускулистые мачо.

Никто на этом предприятии не мог бы исполнить роль героя моего романа. Но если уж чему-то подобному суждено было случиться, то я бы предпочла Аркашу. Хотя бы потому, что он был единственным в моём окружении научно-подкованным, то есть компетентным, а потому не смотрелся жалко на своём рабочем месте, к тому же, он был симпатичным, я бы даже сказала, красивым. Плюс интеллигентно и со вкусом одевался. Всегда аккуратная стрижка, всегда чистая обувь. И ещё: он не был подлецом и держал слово. Но вот его характер оставлял желать лучшего. Видимо по этой причине его личная жизнь никак не устаканивалась. Однажды, когда у нас с начальником зашёл разговор об Аркаше, то чтобы немного его поддеть, я сказала, что Аркадий – само совершенство: не пьёт, не курит, да и вообще... На что начальник, усмехнувшись ответил: «Оно конечно так, но ты представляешь себе дурочку, которая выйдет за него замуж?» Я покачала головой, поскольку не представляла. Слишком он был взрывной. Кроме того, Аркаша реагировал на каждую юбку, то есть на каждую изредка заходящую к нам по рабочим вопросам девушку или молодую женщину. Это было вполне очевидно по тем комментариям, которые он отпускал в их адрес, как только они выходили за дверь. При этом резюмировал он данные им характеристики всегда одинаково: «ничего не делает» и «сучка». Только Аля была хорошей. Она закончила тот же институт, что и Аркаша и работала в производственном отделе (единственном, укомплектованном спецами и загруженном работой по самое не хочу) поэтому её он уважал и разговаривал с ней, как с равной. У Али был муж и маленький ребёнок, и вроде как она не нуждалась, но Аркаша всё равно организовал среди нас сбор игрушек. Не знаю, насколько ей это было нужно, но Аля приняла подарок с теплотой и благодарностью. Также из общей массы Аркаша выделял Вику (эффективную менеджерицу), начальницу отдела, который отвечал за внедрение новых технологий. По его мнению, Вика была не просто сучкой, а дерзкой сучкой, поскольку ярко красила губы и приходила на работу в чёрных колготках и коротких чёрных шортах в облипку, похожих на кожаные (такие шорты будоражили его даже сильнее, чем юбка). Когда она была на каблуках и цокала по коридору, он называл её кобылицей, а за румяные, или может, подрумяненные щёки награждал своим фирменным комплиментом – «лошадиное здоровье». Было ясно, как день, что он не прочь внедрить ей пару-тройку своих ноу-хау.

Меня же Аркаша принял в свой ближний круг, и я стала для него кем-то вроде сестры. Иногда шутки ради, и чтобы удостоверится в поставленном нашим отношениям диагнозе, я его провоцировала. Поскольку он был холост, и у него не было постоянной подруги, я считала себя в праве. Например, когда он просил меня заглянуть в его монитор по работе или чтобы показать фотки из отпуска, я подходила к его креслу и стояла рядом так, что чуть ли не на колени к нему садилась, он не отстранялся, но по-прежнему, смотрел в экран, как если бы в опасной близости и впрямь находилась сестра.

Итак, Аркаша, не пил, не курил, имел хорошее высшее образование, производственный опыт, практическую хватку, неплохо соображал даже в том, чему его не учили, водил машину, знал, что у неё и для чего под капотом, не боялся экспериментировать и активно реагировал на женщин. Но это не всё. Было в нём и творческое начало. Ещё в первую мою рабочую неделю он, войдя с утра в кабинет, сняв куртку и переобувшись в туфли, спросил меня, как я добираюсь до работы. Я сказала, что прямо от моего дома ходит маршрутка, и что мне недалеко. Тогда он встал напротив моего стола и разыграл передо мной небольшое, но качественное стендап-шоу, во время которого представил в красках, как он ехал в метро, какая там толкотня, как ему отдавили ногу, как его чуть не разлучили с его сумкой и какие там пещерно злобные бабки. Глядя на здоровую и крепкую фигуру говорившего, как-то с трудом верилось, что его могут одолеть какие-то бабки, пусть даже и целой стаей. Но для Аркаши даже оторванная пуговица была равносильна растерзанию на куски. С тех самых пор утренние спектакли стали обязательным ежедневным номером. Каждый день я в мельчайших подробностях выслушивала, как Аркаша в нечеловеческих условиях буквально с боями прорывается на работу. Слово «метро» в его устах было синонимом ада. По большому счёту каждый раз было одно и тоже, но всё-таки было и что-то новое, какой-то нюанс, новый образ, новое сравнение или шутка. Выплеснув вместе со словами стресс, он, наконец, усаживался за стол. Если настроение у него было хуже, чем обычно, да ещё и погода не радовала, он подходил к окну и, глядя наружу, говорил:

– Какой суицидальный вид из окна…

Действительно, за стеклом виднелись серые промзоны и закатанные в асфальт дворы. Однако точность его формулировки скрашивала этот безрадостный пейзаж. Я улыбалась ему и говорила:

– Ты безусловно прав. – Он самодовольно улыбался в ответ. Ему очень нравилось, когда признавали его правоту.

Столовых было две на выбор, плюс имелось ещё несколько в соседних бизнес-центрах. Аркаша предпочитал ходить в одну из «наших». Вернувшись после обеда, он приступал ко второй части стендап-шоу, посвящённой росту цен на продукты и, соответственно, на столовскую еду. Это был театр одного актёра и одного зрителя. За стенкой его также мог слышать и начальник, но аудиоформат был не так занятен, как наблюдение за Аркашей воочию.

– Творог, Оля, творог! Ещё вчера он стоил…

Перед уходом с работы Аркаша обязательно прочитывал мне новости из интернета, бонусом мог рассказать, что он будет готовить на ужин. Рецепты его и впрямь были оригинальны. Некоторыми я даже воспользовалась.

Так проходили дни.

С начала моего трудоустройства и до наступления лета мне хватило времени понять и увериться в том, что наше предприятие – не что иное, как «Замок» из одноименного произведения Кафки. Я же была землемером. То есть я пришла работать, но мне хитрым образом не давали. Работой манили, иногда её даже подкидывали, но в итоге всё шло в стол, я не видела результата. Вокруг творились удивительные вещи. Например, по коридорам несколько недель бродил человек и разговаривал от нечего делать по мобильному. Из его разговоров было понятно, что ему всё никак не выделят компьютер. Потом он же жаловался, что выделенный компьютер не подключен к интернету и на нём нет нужных программ. В итоге человек куда-то пропал. Больше я его никогда не слышала и не видела, ни в коридоре, ни в столовых. Передо мной было три пути: уволиться и снова искать работу, опустить руки и превратиться в одно из тех странных существ, которых «Замок» засосал с потрохами или заняться чем-то своим. Я выбрала третий вариант и поступила в интересный для меня институт на вечернее отделение. Теперь мне было чем заняться. Я с пользой коротала рабочее время, выполняя домашние задания, и даже получала за это зарплату в кассе предприятия. Начальник, который был в курсе моего начинания, спросил, зачем мне это надо? И сам же ответил: «А, понимаю, чтобы красиво п*зд*ть».


Вскоре после переезда на другой этаж к нам в отдел пришла ещё одна сотрудница, Настя. И началось веселье. Она закончила какой-то провинциальный экономический институт, неподалёку от деревни, в которой родилась и выросла, потом год проработала бухгалтером в каком-то местном социальном центре, а затем двинула в столицу и устроилась к нам. Настя от природы была очень умна, умела красиво и ухоженно выглядеть почти без затрат, у неё была стопроцентно здоровая, то есть устойчивая, деревенская психика, правильные жизненные установки и весёлый неунывающий нрав. Ей предстояло понять о нашей работе то, что для меня и других уже стало очевидным. Она довольно быстро смекнула, что в первую очередь является штатной единицей, и в самую последнюю – работницей, после чего принесла на работу цветные карандаши и альбом. Она очень хорошо рисовала, хотя нигде толком этому не училась. Готовые рисунки вставляла в рамки и дарила знакомым на дни рождения и праздники, чтобы сэкономить на подарках. Денег у неё было не густо. За неимением другого места её посадили в комнату к начальнику. Она быстро нашла к нему подход. Например, если начальник начинал было отчитывать её за небольшое опоздание, она говорила с искренним удивлением и обезоруживающей улыбкой:

– Вы что сегодня не с той ноги встали? – Начальник хватал ртом воздух и не знал, что ответить.

Аркаше она, в отличие от меня, не спускала ничего. Когда он опять начинал про цены на творог, она кричала из соседней комнаты:

– Твой творог уже успел провалиться, сам знаешь куда, а ты всё бухтишь, сколько он стоил!

Аркаша вспыхивал, вскакивал с места и с силой захлопывал дверь в смежную комнату. Встретив мой взгляд, он говорил:

– Нарывается как не в себя.

Когда он снова садился за стол, дверь распахивалась. На пороге стояла Настя. Её ноздри раздувались от гнева, а глаза смеялись.

– Ты чего это дверь закрываешь? Мне душно, пусть будет открыта.
– Да я не хочу тебя видеть и слышать!
– Ну так закрой глаза и уши, а дверь не трожь!

Наш камерный театр принял в себя ещё одного актёра, вернее актрису, и стал ещё более экспрессивным.

Начальник журил Настю и ставил ей меня в пример:

– Вот смотри, Ольга тоже занята своими делами, но она ничего постороннего на столе не держит, сидит и смотрит себе в монитор, печатает там что-то своё, будто работает, а ты карандаши раскладываешь на рабочем месте. А если кто зайдёт и спросит, чем мы тут занимаемся? Что я должен отвечать?
– А что мне делать целыми днями? Биться головой о стенку?
– Не знаю. Но я тебя предупредил.

В результате Настя переставила свой стол так, чтобы входящим, хотя бы в первый момент, было не видно, чем она занимается.

Аркаша грезил заграницей и ездил время от времени в отпуска, то на Кипр, то на Канары, то ещё куда. После отпуска он делился фотками и впечатлениями, в том ключе, что как там хорошо и как у нас плохо. Говорил, что если бы у него был стартовый капитал, он бы уже свинтил. Но мать куда деть? Не бросишь же. И т.д., и т.п. Проходя мимо нас на перекур, начальник иногда комментировал Аркашины тирады в стиле:

– Аркадий, пойми, ты не создан для тамошней жизни. Тебе нужны инфляция, давка в метро и плохой климат. Представь, что ты живёшь там, и у тебя всё хорошо. Куда ты денешь свою энергию? Ты же слетишь с катушек. В один прекрасный день ты раздобудешь автомат и перестреляешь всех вокруг.

Аркаша замолкал, пару секунд смотрел на начальника, как на влетевшее в окно насекомое, потом со злостью махал на него рукой:

– Да идите уже куда шли.

Затем он падал в кресло, ронял голову на руки, закрывал ладонями глаза и сидел так какое-то время с видом последнего романтика на Земле, одинокого и непонятого обществом.


В столовую ходили парами или по отдельности. С начальником ходить не имело смысла, поскольку по статусу ему не полагалось сидеть с нами за одним столом при посторонних. Он всегда подсаживался к кому-нибудь из советников, глав департаментов и еже с ними. Аркаша с Настей не особо любил ходить, так как от неё в любой момент могло прилететь что-нибудь колкое, и тогда ему приходилось вместо того, чтобы есть, сидеть и прожигать её уничижительным взглядом. Если бы на её месте был кто-то другого пола, он бы сказал пойдём выйдем, но что делать с Настей он не знал. Её даже сучкой не назовёшь, ведь своя, то есть из своего отдела, как бы ещё одна сестра, только немного вредная. Я ходила обедать то с ним, то с ней, а иногда сама. С Настей мы вволю подсмеивались над начальником и над Аркашей, а также разговаривали о женском. Она не теряла времени даром и совсем скоро собиралась замуж за очень хорошего перспективного парня откуда-то со стороны. С Аркашей же мы обычно говорили за жизнь, обсуждали с его подачи коллег и текущие корпоративные события. Однажды мы с ним стояли в очереди к раздаточной стойке. Из колонок лилась музыка, и когда зазвучала одна из моих любимых песен, я под наплывом эмоций стала на небольшом расстоянии, то есть не касаясь, водить рукой вдоль Аркашиной спины, как будто я его интимно глажу под музыку. Потом я обернулась под чьим-то взглядом и увидела, что голубоглазый друг нашего врага смотрит на меня во все глаза, и что он в лёгком шоке. Поползли слухи. Я их не опровергала. Аркашиной необузданности немного побаивались. Разговор с оппонентом он всегда начинал с глубокого вздоха и прищурив глаза, из-за чего складывалось впечатление, будто он из последних сил удерживает себя в рамках приличий (по сути так оно и было). И когда меня спрашивали: «Как там "твой" Аркадий?», я не возражала против притяжательного местоимения. Тем более, что никаких уточняющих существительных за ним не следовало. Кто знает, может они имели в виду слово «товарищ»? Пусть думают, что хотят, решила я. По крайней мере, теперь точно никто не захочет меня ни задеть, ни обидеть. Когда доводилось или просто хотелось побыть за обедом самой, я отправлялась в соседний бизнес-центр и прихватывала с собой распечатку очередной древнегреческой трагедии или комедии, с которыми нам рекомендовали ознакомиться в институте в курсе античной литературы. Я ела, пробегала глазами строчки и поражалась тому, что читаются эти тексты так, как будто написаны вчера.

Часто Аркаша вспоминал о своём отце. Тот ушёл из семьи и обзавёлся новой, в которой родил двух девочек. Аркашей он интересовался мало. Тот жаловался, что даже на День Рождения не звонил поздравить. Возможно, Аркаша был сам в этом виноват. Наверное, с отцом он разговаривал не лучше, чем с матерью. Но если мать он хоть и своеобразно, но любил и очень заботился о ней, то отцу всё время ставил в вину, что тот не принимал участия в его судьбе, не помогал, что Аркаше пришлось всего добиваться самому, что он сам заработал пусть на однокомнатную, но свою собственную квартиру в Москве, хотя изначально москвичом не был. Когда всё было высказано и повторено несколько раз по кругу, Аркаша закруглялся и произносил сакраментальное: «Да пошёл он! На хрен он мне такой нужен!» Эти его бесконечные эмоциональные монологи о несложившихся отношениях с отцом были похожи на фразу принцессы из фильма «Обыкновенное чудо»: «Я три дня гналась за вами, чтобы сказать, как вы мне безразличны». В такие моменты мне было его искренне жаль. Я наблюдала, как взрослый человек всё никак не может успокоиться и продолжает заговаривать свою детскую травму.

К следующему лету, когда за плечами было почти полтора года «работы» и год института я захотела уволиться. Меня уже всё и все достали, не радовала уже ни близость офиса к дому, ни возможность спокойно делать уроки, получая зарплату. Я объявила, что ухожу. Но, чтобы смягчить своё заявление, сказала, что просто хочу провести лето в деревне с ребёнком, мол, пока он маленький, ему лучше побыть летом на природе. Аркаша и начальник задумались и через несколько дней вышли ко мне с предложением. Они меня отпускают на всё лето, но в сентябре я выхожу на работу. Больше того, я даже зарплату буду получать, только, чтобы не увольнялась. А что будет, если вдруг меня хватятся, начнут искать? Ведь меня могут уволить с плохой записью в трудовой книжке. Аркаша сказал, что он лично прикроет меня. И чтобы я ни о чём не волновалась. Для всех я буду в отпуске, а потом на обучении с целью повышения квалификации. Я согласилась. Аркаша выполнил своё обещание и нашёл что ответить некоторым особо любопыствующим. Тем летом кроме зарплаты мне на карту пришла и премия. В середине лета мне понадобилась справка с работы. Аркаша каким-то образом устроил и это. В сентябре я вернулась. Всё пошло своим чередом.

Мы с Настей навели уют в нашем гнёздышке. Помыли окна, принесли из дома комнатные цветы в горшках. Настя прорастила фруктовую косточку, и мы все наблюдали за ростом деревца и образно говоря «били Аркашу по рукам», когда он порывался слишком часто его поливать. Я распечатала в цвете картину Владимира Волегова «Авеню роз», написанную в стиле романтического реализма, на которой молодая девушка идёт по просёлочной дороге и любуется обильноцветущими розовыми кустами, приписала простым карандашом снизу «моя душа» и повесила рядом с собой на стену.

Иногда по вечерам мы устраивали небольшие посиделки нашим отделом по случаю ДР или праздников. Приносили из дома что-то вкусное, откупоривали бутылочку, насыпали в пиалушки сухарики со вкусами бекона, хрена и других специй. Вели беседы. Аркаша не пил. Со временем и Настя стала отказываться, так как уже была замужем и ждала ребёнка. Иногда к нам присоединялся приятель нашего начальника, советник по чему-то там, бывший военный. Советник был татарин. С какого-то момента он начал при всех звать меня в ресторан, убеждать, что мы не будем тет-а-тет (если меня смущает именно это), мол, у него замечательная душевная компания, все сплошь проверенные интеллигентные люди, и я ни разу не пожалею, что стану его спутницей. Я ему отказывала тоже при всех. Говорила, что существует вероятность того, что после таких душевных посиделок я влюблюсь в него, а у него жена, дети, возможно, внуки, кроме того, машина, дача, в общем, разные дела… И буду я потом сидеть и ждать у моря погоды. Плавали, знаем. Он удивлялся моим речам, особенно последней фразе, но продолжал настаивать. А я продолжала отказывать. Он сказал, что это нехорошо с моей стороны так мучить его, ведь у него больное сердце. У меня их даже два, сказал он, намекая на кардиостимулятор. В каком же из них живу я? Мне подумалось, что второе сердце – это всем известный орган, заменяющий мужчинам многое. Посередине, то есть в самом центре, был ответ. А, то есть в животе? Он смутился. Однажды он нагнал меня по пути домой. Я была в платье и в туфлях, а не в джинсах и кроссовках, поэтому шла не очень быстро. Шагая рядом, он продекламировал:

Ах! долго я забыть не мог,
Две пары стройных женских ног.
Две ножки… Грустный, охладелый,
Я их всё помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.

Затем он пошёл быстрее и скрылся в толпе. Дома я открыла интернет и проверила – да, это был перефразированный отрывок из «Евгения Онегина». Конечно, ничего у нас не сложилось, да и не могло сложиться, но за те стихи, прочитанные в честь моих ног, я буду помнить этого человека всегда, желать ему крепкого здоровья, долгих лет и всего самого замечательного в жизни.

Так проходили дни.

В один «прекрасный» момент в стенах нашего АО появился ещё один эффективный менеджер, как будто бы мы испытывали в них недостаток. Его карьера развивалась стремительно. Вот он уже перерос свою «входную» должность и стал одновременно и начальником дерзкой кобылицы, и советником генерального. Он высматривал по всему предприятию, кто бы мог помочь ему с качественными презентациями, бизнес-планами и т.д. Начал примериваться и к нашему отделу. Но на Аркашу, где сядешь, там и слезешь. А вот за меня он решил взяться, как следует. Казалось бы, наконец-то меня нашла работа, возможно, он приобщит меня к чему-то настоящему, полезному. Но проблема была в том, что он не столько работал, сколько мутил схемы, используя производственные мощности в собственных интересах. Это было очевидно. Вот уж кто умел красиво п*зд*ть. Работать на него совсем не хотелось, но мой тряпка-начальник охотно позволял ему эксплуатировать меня, словно инструмент соседу одалживал, рассчитывая, что и тот ему как-нибудь потом сделает что-то хорошее. А пройдоха тут же, буквально за спиной, прямым текстом называл моего начальника бесперспективным ничтожеством и уговаривал меня перейти к нему в отдел насовсем. Мне же представлялось, что дело не столько в моём начальнике, сколько в том, как в принципе всё устроено на этом предприятии. К тому же меня бесило его обращение. Как-то, столкнувшись в коридоре с нашей новой звездой, в процессе разговора я неосторожно облизала губы. Он принял это на свой счёт. С тех пор на производственных совещаниях, объяснив задание, он мог вдруг подойти ко мне и сказать при всех:

– Оля, посмотри на меня. Тебе понятно?

Мне приходилось поднимать глаза, смотреть в его лицо снизу вверх и говорить «да». И было в этом что-то такое, чего не должно было быть…

Отбил меня от него Аркаша. Он схлестнулся с новеньким выскочкой, несмотря на чины. Оля очень занята в СВОЁМ отделе, и он не понимает с каких херов, она должна оставлять СВОИ неотложные дела и пахать на кого-то ещё. Если некоторым не хватает сотрудников – то пусть эти некоторые их найдут и наймут. А к нашим свои загребущие лапки пусть не тянут. Нечего вносить разлад в слаженную работу нашего отдела. Тот ещё пободался, Аркаша не уступил, пустив в ход разные контрмеры. Я была ему бесконечно благодарна. Моему начальнику в итоге тоже пришлось отказаться от практики «одалживать» меня, так как он, в силу названных в самом начале причин, не хотел ссориться с Аркашей. Аркаша же старался не столько ради меня, сколько ради себя. Ему позарез нужен был рядом зритель, слушатель, человек, который мог оценить его специфический юмор и сказать при случае: «ты безусловно прав».

Так проходили дни.

Чем дальше, тем больше Аркаша присылал мне на телефон фоток из отпусков, причём не только пейзажи, но и блюда с едой из ресторанов, потом он стал слать мне фото еды из столовой, если мы с ним ходили в разные, потом свои мысли по поводу наших действий в ответ на рабочие поручения, которые он считал неумными и зряшными. Потом просто свои эмоции. В любое время дня и ночи. Кроме того, у меня не было ни малейшего шанса не узнать про случившийся где-то теракт или катастрофу. Он тут же ставил меня в известность, причём со всеми ужасающими подробностями. Количество сообщений росло, моё раздражение тоже. Мне хотелось другого. Другого не было.

Перед следующим летом я уволилась насовсем и обрубила все контакты. Прощай «Замок» и все его обитатели. Наверное, ты обижен на меня, Аркаша. И, безусловно, имеешь на это право. Но знаешь, я всегда буду расшифровывать АО «Замок» как: Аркадий + Ольга = ЗамОк (тот самый сувенирный замочек, который два человека защёлкивают в каком-нибудь романтическом месте в знак того, что кое-что значат друг для друга. Поверь, моя память – это очень романтическое место). Просто и тебе, и мне пришла пора взяться за ум.

***

P.S. Бывшая подруга рассказала не только изложенную выше историю своей приятельницы, моей тёзки, но и поведала о том, что у неё на работе тоже есть уникум. Он, назовём его Афанасий, убедил весь офис, что знает дату своей смерти и даже назвал её вслух. Не такой уж и отдалённой была эта дата. До неё оставалось года полтора. (Сразу оговорюсь, что он не был болен ничем серьёзным, хотя даже в таком случае точную дату всё равно назвать было бы затруднительно).

По мере приближения рокового дня Афанасий всё больше мрачнел. Иногда он уходил в запой и по нескольку дней не появлялся на работе. Запои свои он тоже объяснял приближением Даты. Его не увольняли, поскольку он был высококвалифицированным кадром, и когда был трезв, хорошо справлялся с обязанностями. Кроме того, он был в приятельских отношениях с начальством. То ли они были знакомы с детства, то ли ещё что. Никаких подробностей относительно того, откуда он взял своё знание про день Х, и почему так в этом уверен, он не сообщал. Окружающие попытались выяснить, не собирается ли он сам исполнить своё пророчество, чтобы по мере сил отговорить или помешать. Но Афанасий категорически отрицал такую возможность. Кстати, он никогда не раздражался, если вдруг кто-то затрагивал эту тему, не говорил «давайте не будем» или «не ваше дело».

Время шло. Афанасий продолжал в основном-таки приходить на работу. И вот настали его последние дни. Коллеги относились к нему кто бережно, кто иронично. Не знаю, какие чувства преобладали, когда его спрашивали не будет ли каких поручений в связи с…, намекали, чтоб он высказал последнюю просьбу. Но из предстоящей премии его вычеркнули. Ибо зачем? Живым нужнее. За день до его спросили, собирается ли он прийти завтра на работу или по такому случаю возьмёт отгул? Он сказал, что намерен прийти. Тогда, не сговариваясь, отгулы взяли несколько впечатлительных коллег. И он пришёл, отсидел весь день, как обычно, и ушёл домой. На следующий день он пришёл снова, и так далее, и так далее, и так далее. Чем всё кончилось, я не знаю. Назначил ли он себе другую Дату или, наоборот, решил, что теперь бессмертен? К сожалению, я уже не общаюсь со своей подругой и не могу спросить её об этом.

Вот такие они, уникумы.


P.P.S. Афанасий – мужское имя греческого происхождения, означающее «бессмертный».