3. Прозаик

           Поставив точку, Петр Ильич удовлетворенно вздохнул и потер усталые глаза.

     – Ай да я, ай да сукин сын! Ну, силён! Не Пушкин, конечно... Так и не поэт же я, а... прозаик! И ещё какой прозаик! Получилось! Нужно моей «зае» показать. Опять «зая»... Тьфу! – в сердцах плюнул он. –  Вот же дурная привычка... Любочке!

     Петр Ильич был личностью творческой, импульсивной. С грохотом отодвинув стул, он  вскочил из-за стола, и открыл было уже рот, чтобы позвать  – Любочка! А она уж и сама тут как тут.

     – Ты что так кричишь, Петя?! И стул аккуратнее двигай, пол поцарапаешь, аспид! – наклонилась она, подозрительно вглядываясь в паркет и бережно ощупывая его пальцами. Не обнаружив царапин, облегченно вздохнула и, распрямившись, обратила суровый взгляд на пристыженного супруга.

      – Я смотрю, ты опять за своё! У меня вообще-то имя есть, я больше тебе никакая не «зая», обещал же, каялся  – Любонька, зайчоночек! Я ему борщ варила. Старалась! Между прочим, с косточкой. С мозговой! А он тут опять обзывается! – обиженно всхлипнула она,  – Писатель он! Да кому оно нужно то, что ты пишешь?! Я и то до конца ни один твой роман не... – и осеклась, увидев расстроенное лицо Петра Ильича. Ей вдруг стало очень жалко его, ведь целыми днями пишет, трудится. Раскаяние зашевелилось в её душе, однако сразу погасить запал не смогло.

А бедный Петр Ильич как-то враз утратил весь кураж возникший после удачного завершения рассказа, поник и виновато опустил голову. Меж тем, супруга его  не унималась, правда уже больше по инерции. Так, для порядка.

     – Я-то при чем? Так крикнул это своё пошлое «зая», что я из другой комнаты бегом прибежала!

     – Так ни при чем, Любонька. Это я от радости крикнул, мол, прозаик я! Прозаик! Ну, похвалил сам себя, помнишь, как наш любимый поэт – «Ай да Пушкин»...

     – «Ай да сукин сын!» – расхохоталась Любочка.

     Что уж тут говорить, несмотря на довольно частые размолвки,  которые, к слову сказать, затухали не успев разгореться, они всегда понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Двадцать лет бок о бок всё-таки! Со школьной скамьи.

     – Только ты же не поэт, а...

     – ...а прозаик! Вот и я о том же. Сейчас я тебе покажу что написал.

     Петр Ильич подсел к компьютеру, пододвинул  Любочке стул. Пока она садилась, еще раз пробежался  глазами по своему сочинению.

     Он теперь и сам не мог понять, с чего пришла ему идея написать такое. Повело само, а он и не противился. Будто кто-то надиктовал ему, а он только записал. Записал то, что было близко ему, что давно просила душа.

     Отныне, с той самой морозной ночи** он был СВОБОДЕН!  Не нужно больше вымучивать сюжеты, угодные редакторам. Ведь его книги должны были продаваться, приносить прибыль издательству. И романы его издавались и довольно активно раскупались.

     «Перо» Петр Ильич имел бойкое, писал убедительно, образно, однако совсем не то, о чем мучительно хотелось поведать миру. С утра до вечера он словно каторжный сидел за компьютером, стуча по клавиатуре. Бывало и ночами. Он стал заложником фальшивой и скоропреходящей славы.

Как-то незаметно Любочка превратилась для него в «супругу», обслугу и «заю». У него поджимали сроки, он стал издаваемым писателем, а она...  По сути, превратилась в домработницу. Превратилась добровольно, потому что верила в него, верила в то, что со временем он обязательно напишет шедевр. А у него выходила одна только пошлость. Не дочитав, она разочарованно откладывала в сторону его очередной роман, но никогда не говорила ему об этом, а  продолжала поддерживать и верить. А сегодня вот проговорилась  – «Я и то до конца ни один твой роман не...»  – с горечью вспомнил Петр Ильич незаконченную ею обидную фразу.

     – Может и зря не говорила, – с раскаянием думал он. – Хотя... Романы продавались, похвалы сыпались... Я купался в лучах славы. Разве тогда я поверил бы, что пишу чушь? И кто знает, были бы мы до сих пор вместе, услышь я от неё столь нелицеприятную правду... Счел бы за обычную ревность к моему успеху. Наверное, всему своё время. Но так ли уж хорошо то, что я сейчас написал?

Однако теперь у него возникло твердое ощущение, что написанное сегодня  – это начало чего-то настоящего,  после чего он сможет хотя бы отчасти считать себя писателем.

     – Знаешь, Любонька... Я тут немного... Доработать в общем надо... – неуверенно проговорил  он, решив еще раз перечитать написанное.  – Я сейчас исправлю кое-что и потом позову тебя.

      – Боже мой... А ведь все изданные романы мои... Они чудовищны! –  как и в ту памятную зимнюю ночь, ночь прозрения,  мысленно воскликнул он, провожая взглядом Любу.

     Перечитав рассказ, Петр Ильич позвал её и пока она садилась, еще раз пробежал глазами по своему сочинению. Хотя, по правде, в этот раз он не то чтобы чувствовал, но твердо знал – получилось! Рассказ уже звучал для него, звучал, как звучит хороший инструмент, долгое время пролежавший в пыльной комнате и, наконец, попавший в руки Маэстро.

     Готовясь читать рассказ своей жене, Петр Ильич как бы вновь вошел в ткань своего повествования,  ткань самой их жизни, такой, казалось бы, заурядной и в общем безынтересной. Но теперь он понял, что талант привел его наконец к самому главному в искусстве – правдивому, непосредственному, живому описанию всего того уникального, что присутствует в каждой человеческой судьбе.

     Еще несколько дней тому назад он и сам бы не поверил, что сможет по-новому взглянуть на свою собственную жизнь, найти в ней нечто главное и  ничуть не менее важное чем то, о чем писали и пишут классики. Да, рассказ на экране компьютера опосредованно был рассказом о его жизни. Об их с Любочкой жизни. Там было все – и ранняя, восторженная любовь, и многие несбывшиеся надежды, периоды апатии и отчуждения... Все то, о чем многие писали и до него, и будут, вероятно, писать еще множество раз.

     Но было в его рассказе и нечто совершенно исключительное – ощущение искренности и душевной близости с человеком, прожившим рядом с ним многие годы и вдохновлявшем его – чаще всего совершенно незаметно – на вечный поиск, приведший Петра Ильича наконец к этому рассказу. Первому рассказу, которому он так искренно радовался. Радовался так, как радуется ребенок чему-то очень долгожданному.

     Петр Ильич читал и даже не сразу заметил, что лицо Любочки постепенно становится мокрым от слез. Слез, так долго копившихся в глубинах её души. Если бы он в этот момент посмотрел на нее, то без всяких слов понял бы, что сделал самое важное в жизни – открыл свою душу близкому и любящему его человеку, одарив его радостью совместного творчества. Да, именно совместного, поскольку все эти годы они были вместе, и всегда Любочка незримо стояла за его спиной, когда он творил свои не слишком удачные опусы. Только на этот раз он уже ничего не «творил» – он лишь честно записывал все пережитое и прочувствованное, стараяcь быть искренним в каждом своём слове.

     – Я чувствую, что этот рассказ, – после долгого молчания тихо сказала Любочка, – он только начало. Ты никогда прежде так не писал. Это – настоящее. И ты должен продолжить.

     – Мы вместе продолжим. Теперь всё будет иначе. Писали же вдвоем Ильф и Петров, или братья Вайнеры, или... Да неважно. Может быть и у нас получится? А, Любонька? – нежно прижал он её к себе.

     – Ох, Петя, – рассмеялась она, – а кто же тебе борщи с мозговой косточкой варить будет?

     – А мы всё будем вместе делать. И на рынок ходить, и борщи варить и романы писать. Ты же филологический когда-то заканчивала.

     – Когда-то... – грустно пожала плечами Любочка. – Давно... Надеюсь ничего не забыла. А знаешь, и правда, давай попробуем! Как говорится, лиха беда начало!

__________

** "Свободен!" - http://proza.ru/2024/04/15/821