Пьяные Саги

Георгий Тарасов
ПЬЯНЫЕ САГИ
Повести и рассказы
2

3
Георгий Тарасов
ПЬЯНЫЕ САГИ
Дюссельдорф
2013
4
Георгий Тарасов. Пьяные саги
Copyright © 2013 Георгий Тарасов
Редактор: Наталья Борисова
Дизайн и оформление: The Val Bochkov Studio © (USA)
ZA-ZA Verlag: www.za-za.net
D;sseldorf, с. 232
ISBN: 978-1-291-36754-6
Значит так. Книжка эта — диалог, триалог, квадролог. Автор не
описывает события, а непосредственно участвует в них. Все — в
«реальном времени». Злые мужские разговоры, очень подлинные,
жестко закодированные разговорными матрицами, матом-
перематом и эмоциями. Все что происходит зафиксировано рас-
ширенным алкоголем сознанием и зафиксировано четко. Через
край хлещет застарелая ненависть к «несправедливости» (а где, кто
и когда видел СПРАВЕДЛИВОСТЬ?)
Эмоциональная память, не подводит автора ни в одной, даже са-
мой мелкой детали. Этот знаменитый «писательский прищур»
выхватывает из жизни абсолютно архетипичных персонажей. И
каждый из нас, живший в разыгранных мезансценах и декорациях,
помнит, что в плацкартном вагоне каждого поезда Питер-Москва
рассуждал о жизни точно такой Тарасов (Иванов, Сидоров), со-
средоточенно и неспешно сдирая стальным желтым ногтем с бу-
тылки водки ее белую кепочку. Да, книга «Пьяные саги» пронизана
ненавистью. Но как сквозь толстое захватанное стекло холодного
поездного тамбура, выхватывает взгляд отчаявшегося «homo soveticus» наивные, неброские, но настоящие города и веси, где худо
ли бедно ли, но живет и искренне верит «во все хорошее» — не-
сгибаемое это «население».
Вечная тайная война русских с собственным государством, с его
вельможами и опричниками — тема многих современных произ-
ведений. Книга Тарасова не «еще одна такая», а оригинальное,
эмоциональное, мастерски выстроенное произведение. Никто из
взявших в руки эту книгу, не закроет ее, не испытав ощущения
пустоты в солнечном сплетении. Так чувствует себя человек, когда
стоит над бездной.
5
Оглавление
ЖУРНАЛИСТИКА __________________________________ 7
СЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ _________________________ 39
Тревожный звонок__________________________________43
Nach Moskau _______________________________________54
Прозрение _________________________________________60
Подпольные игры___________________________________67
Полет над крестом церквушки ________________________73
Совет в Филях ______________________________________79
Метроном _________________________________________92
Белое безмолвие __________________________________102
Серебряный бор ___________________________________108
Конверсия ________________________________________112
Визит к Минотавру _________________________________125
Окно в Европу _____________________________________130
Эпилог ___________________________________________134
СЛОВАРИК ________________________________________136
РАССКАЗЫ _____________________________________ 138
Гаер______________________________________________138
Воспоминания революционера. Август 91-го. __________142
Призрак надежды _________________________________145
Жалость __________________________________________155
Экстренная хирургия _______________________________157
6
1 мая ____________________________________________ 164
У причала ________________________________________ 167
Божье попущение_________________________________ 170
Слабость _________________________________________ 172
Летчик___________________________________________ 178
Домовой_________________________________________ 181
Урок истории _____________________________________ 190
Исповедь расиста. _________________________________ 195
Будущее _________________________________________ 198
Диагноз__________________________________________ 201
Грусть ___________________________________________ 205
Срез _____________________________________________ 209
Три часа ночи_____________________________________ 210
Август ___________________________________________ 212
Семиклассница ___________________________________ 212
Осень ___________________________________________ 216
Утро_____________________________________________ 217
Игра без национальных особенностей. _______________ 219
Письмо в Испанию ________________________________ 220
Осень в Мекленбурге ______________________________ 222
Что Вы знаете о детях? _____________________________ 223
Ночь над клавой __________________________________ 225
Поцелуй москвички _______________________________ 226
Она назвала таблетки пилюлями…___________________ 228
7
ЖУРНАЛИСТИКА
— Алмаз… Хочется узнать о нем побольше …
— Из газет???
«Приключения принца Флоризеля»
оги гудят, и хочется потянуть за пальцы, чтоб ступ-
ни на себя, чтоб натянулось струной сухожилие, и
покалывание в икрах хоть чуть разогнало усталость.
Лень… Я потолкал пятками одеяло, на которое прямо с по-
рога и рухнул, сбивая его в кучу повыше, и взгромоздил на
него скрещенные ноги. Харя телевизора повисла на боль-
шом пальце, как на мушке прицела, и я бездумно переклю-
чаю каналы. Каналы. Как же… Цели это, а не каналы. Ми-
шени. Так бы и пальнул… Ч; так врать-то?
Лень просочилась в палец на лентяйке, и он замер. Допе-
реключался. Сериал ментовской какой-то. Минута, две. Так,
похоже, это главный герой. Ага, бьет уже кого-то… Престу-
пление ему не раскрыть, мозгов не хватает, образования
ноль, стало быть, по рылу… Мне даже не интересно, как
будет тужиться сценарист, чтоб вызвать симпатию к герою у
зрителя: как ни тужься, все равно обгадится. Щенка, навер-
ное, бездомного подберет. И деликатно оставит за кадром,
что на шашлык…
Щ;лк.
Клуши околоРублевые. Даааа, беда, горе, можно сказать,
на раут на «Форде» приехала, засмеяли подруги… Ну и ве-
шайся, ч; в экран-то трендеть о вселенской несправедливо-
сти?
Щ;лк.
«Бандитский Петербург»… Вот занятно, сейчас он бан-
дитским стал, а я, между прочим, дрался-то в последний раз
Н
8
года три назад. А раньше, бывало, вообще кулаки не зажива-
ли. При социализме. А вот в телеке тогда про криминал ни
гу-гу. «Знатоки» тогда всех разбойников в телеке на ноль по-
множили. А вот теперь, выходит, расплодились. Тоже в те-
леке. Мертворожденный плод, на улицу так и не вылезли.
Оно и ясно, кинобандиты в реале нежизнеспособны, с та-
кими ходами, как у них, их любая шпана из подворотни сха-
вает, костей не выплюнет…
Щ;лк.
Жанна Фриске… Трагедия, Москва ее не принимает в
свое лоно, город большой, жить трудно, подавляет своей
громадностью столица. Аура противоестественная. Плачет
почти… Я б на коровнике в ее родной деревне тоже б спья-
ну разревелся, не мо;. Сочувствую. Не иначе, силком в Мо-
скву загнали трепетную деревенскую Ф;клу.
Щ;лк.
Президент… Милый мой, полчаса говорить и ничего не
сказать, это большое искусство, тут мастером надо быть. А
ты даже не подмастерье, для этого хотя бы русским владеть
надо. И на феню лучше не сбиваться. Даже американизиро-
ванную.
Щ;лк.
Финансовый обозреватель. Пять слов… Восемь… Доста-
точно… Ты Марка Твена читал? «Кто пишет громоздкие
передовицы по финансовым вопросам? Люди без гроша в
кармане». Добавим — тридцать тетрадрахм никогда деньгами
не считались…
Щ;лк.
Парализована финансовая система Германии, тысячи
владельцев кредиток не могут совершать финансовые опе-
рации, карточки не считывают год две тысячи десятый. А вот
это уже меня касается. Втыкаю комп, агент:
— Здравствуй!
Вс; забыл — я прильнул к ней, и нет мне дела ни до вра-
нья, ни до правды — она моя правда, и вались он, этот мир,
вместе со своим врань;м, куда нацелился, мы даже краха его
9
не услышим… Нет нам дела до урагана в Баварии, он только
в телеке по российскому каналу, а у нее в Мюнхене только
листва шелестит за открытым окном, и мы оба знаем отчего:
это мое дыхание, пролетев через море, раскачивает крылья
вязов на улицах далекого города. Для Не;… А легкий бриз
ее благодарного вздоха порхнет к Финскому заливу, и напи-
шет на золотой отмели устья Невы рябью — «Лю..». А я
прочитаю это, глядя с двух верст сквозь облицованные гра-
нитом стены моего дома…
А финансовый крах? Да заело, оказывается, у какого-то
дятла кредитку в терминале. И надо ж такому случиться,
журналист рядом оказался. Жареного искал с голодухи. А
по-немецки он не очень… Образование халатное. Кризис,
конечно. Правда, не финансовый. И даже не по всей Герма-
нии. И Европа не рухнула. Ну, ничего, завтра рухнет…
Журналистов пока если и отстреливают, то все не за дело,
не слыхал еще, чтоб кого из них за враки пристрелили. Мо-
жет, кто из них и получил по заслугам, только писать они об
этом… Стесняются, что ли…
Щ;лк.
Пожар на военном складе с боеприпасами. Дымом на-
крыло всю Алма-Ату. О жертвах пока не сообщается, ведутся
спасательные работы. Так, ясно, что лажа: раз ведутся рабо-
ты, а жертв нет, значит и не предвидится. Любая жертва —
рубль в карман осведомителя, такого ни один комментатор
не пропустит, они жертвами питаются, они за их счет живут,
это их прямой заработок, ни один журналист не пройдет
мимо даже благополучного человека, чтоб не сделать его
жертвой,потому, что за благополучного ему ни гроша не
дадут. Он и в профессию-то древнейшую попер, чтоб за
счет чужого горя жить. Лажа-то лажа, а вдруг кто-то из них
сдуру правду сбрехнул? А там Султан. А он, между прочим,
прямо в Ате живет…
Комп, агент…
— Нурик, жив?
— А хрен ли мне сделается? Салам, брат…
10
— Салам, мусульманин. У вас там, говорят, СВиБ полы-
хает, Ата скоро рванет…
— Пошел ты в жопу, неверный, что, все еще не навое-
вался?
— У нас тут сказали, весь город дымом заволокло, видно,
что не врут, ты с экрана ни хрена считать не можешь, чучело
косоглазое…
— Иди ты…
— Рядовой Шалтаев!!! Кру-гом!!! Кру-гом!!! Дым ви-
дишь???
— Жора, ты сдурел? Телека насмотрелся? У нас все чис-
то… Ей Богу, не волнуйся. И с моими все в поряде…
— Алла Акбар, бисмилля рахман рахим. Хотелось бы все
же знать с какого перес;ру они тут наплели такое, что вам
там трендец настал? Ты б поспрошал, а? Мне интересно…
— И тебя пусть Бог хранит. Умеют жути нагнать, я по-
спрошаю! Мне тоже интересно стало… СК.
— СК.
Я шатаюсь по квартире, и даже мебель не пинаю, писать
лень, на работу переться, — пошло оно, хватит с меня на
сегодня, спасать надо свою легкоранимую душу. Тут уж без
вариантов, я выхожу из гулкой подворотни, и туда, туда, на
бульвар Большого проспекта…
Она не порхала рядом со мной бестелесно, мы шли по
Большому, и она висла у меня на руке, мы хохотали и про-
сто дышали, мы пили глазами весеннюю листву, и щекотали
тюльпаны, паря над клумбами. Мы облизывались мороже-
ным на скамеечке перед детским городком, и она, хихикая,
болтала ногами, и даже не шевеля пальцами, вызывала виде-
ние Москвы на фоне Андреевского рынка. Знаете, как нам
было? Нам было хорошо. И будет.
А я сижу в «Республике Кофе» и перетряхиваю взглядом
проспект, я поднимаю ковры газонов и простирываю листву,
нет ее, не видно пока, ну и что? Будет она здесь, обязательно
будет. И перегнется через стол, чтоб слизнуть шоколадную
крошку с моих губ… А пока… Пока я жду, и мороженое
11
растаяло, и кофе выпит, и стоит, пожалуй, идти к компу,
слишком здесь все нереально.
Все — химера без нее…
А Нурик отстучал, что в тридцати пяти верстах от быв-
шей столицы Казахстана сожгли сарай, который действи-
тельно когда-то находился на территории военной части. И
вот кем надо быть, чтоб назвать это складом вооружения и
боеприпасов, и заставить колотиться с перебоями мое из-
ношенное сердце в тревоге за друга, которого я не видел
четверть века? И чтобы Нурсултан Шалтаев, бывший солдат
и прекрасный музыкант, бросил все, и несколько часов тряс
мусульманский мир, чтобы успокоить того, кто трясся за
него на берегу Финского залива?
Химеры? Тени из прошлого? Да все, здесь происходящее,
химеричнее того, что было на самом деле!!!
Степь, степь…
Не покидающий меня сон души… Символ это воли, или
сама это воля в чистом виде, не знаю я: она такая, как есть,
она не только беспредельна, она и вездесуща. Даже в душе
моей поселилась она до самой моей смерти, и горько-
соленый запах ее навеки стал запахом моих мыслей, и соль
ее выступает из пор моего тела… Она во мне. И она там…
Ну и что, что четверть века? Какая разница, три тысячи верст
по прямой, или двадцать пять лет назад? Телу моему уже
никогда не преодолеть ни того, ни другого. А вот мне… Мне
даже не надо закрывать глаза, чтобы пролететь эти версты и
годы — вот она, распахнулась, воля!!! Гони куда хошь, доро-
га везде, ветра навалом, на всех хватит, и света и блеска, и
колючей звездной тьмы — с избытком, черпай вволю, вс;
тво;…
А я опять, как тогда и там, сижу на скамейке, вытянув кир-
зу поперек асфальтовой дорожки к роте, и даже не курю, я
пью степь, которую не видно глазами из-за деревьев, они
торчат прямо из земли, по которой вьется живительный
12
арык, и любуюсь на две маленькие клумбы ромбами. Пусть
все страхи сбудутся, свистнет и грохнет, как нас пугают на
каждом утреннем разводе, пусть я в чужой стране неизвестно
зачем, и пусть полезут из-за углов казарм китайские рожи с
автоматами, может, и дрогнем, и побежим, но умрем мы у
этих клумб. Чтобы на них лечь щекой. В них трава. Просто
трава… Знаете, что это такое, вот эти две клумбы в городе
без травы? Пройдите пешком через степь, сумейте дойти до
них, и посмотрите…
Вот как в этой жизни не впасть в символизм? Накрыло
тенью то, что дороже мне всего, что есть на полтысячи верст
в округе. Кто? Мент. Здорово, правда? Ну откуда ты тут, по-
ганец, выискался? Рожа какая-то… Даже для мента слишком
спитая, ж;ваный весь. Лет сорок, младший сержант. Офона-
реть… Что ж ты, милый, так к чинам и почестям-то не стре-
мился?
— Тарасов? Сержант Тарасов?
— Так. Товарищ младший сержант! Крууу-гом… Пять
шагов вперед, кругом, и доложить как положено!
Интересно, враз помрет от негодования, или вякнет что?
Ох, и поизгаляюсь я сейчас. Знал бы он, что это из-за клум-
бы, вообще бы… Не приходя в сознание…
— Жора, ты что??? Опомнись, это ж корреспондент!
Из-за угла на рысях вылетает Кирза, директор цирка,
старлей Карзаватых, начальник гарнизонного клуба. Вовремя
он поспел, я б этого мусора, гадом буду, на полосу препятст-
вий бы загнал. Хоть бы на спор с ним летать пришлось, я б
его точно заездил…
Горе-корреспондент начисто потерял ориентировку в
пространстве и времени, и даже не взвился от того, что я не
встал даже, а предложил присесть ему. Кирза тоже уселся, а я
поурчал про себя, и забил последний гвоздь.
— Да-с, а вы, собственно, по какому вопросу? День-то не
приемный, вроде…
Кирза заржал, мент тоже подхихикнул, а потом и залился.
Старлей отдышался:
13
— Хорош, он не из «Мурзилки» к тебе, и не из «Кроко-
дила».
— Ага. От крокодила…
— Дурак ты! У тебя интервью пришли брать, а ты…
Тут и мент подал голос:
— Я корреспондент «Боевого Знамени», органа штаба
КСАВО.
— Ага… Органа. Извините, не понял сначала. У нас та-
кая форма — редкость. Я думал, из тех органов. Внутренних.
А за что такая честь? Я ж вроде, ничего. С губы вон, только с
неделю, как вышел…
Кирза посерьезнел:
— Слушай, комбат приказал у тебя и у Васьки Шляхты
интервью взять. Вот и давай….
— Берите…
Никогда человека не допрашивай. Сам все скажет. Дай
ему возможность задавать вопросы. Тогда сразу видно, чего
он хочет и что знает. Когда он отвечает, он просто говорит.
Что знает. Или чего не знает. Или просто врет. А когда
спрашивает, говорит о том, что он ХОЧЕТ знать. Что ЕМУ
нужно. Что ОН думает. Безошибочно. Задавая вопросы, че-
ловек почти никогда не узнает того, что хочет узнать. А вот
его вопрос говорит собеседнику очень многое о том, что
нужно спрашивающему. Слушай вопросы. Ответишь потом.
Как нужно тебе.
Этому нужен был хоть какой-то герой. Хоть завалящий.
Ну на, держи. Даже с родословной, если желаешь… Я был с
приличного похмелья, да и вылез-то на воздух, чтоб провет-
риться, поэтому герой у меня получился ярковатый, по мне,
так я малость с этим делом перебрал… Но в эту помойку,
оказывается, можно было валить что угодно. Там жрали все,
с хрустом. А может, он русской речи членораздельной давно
не слыхал… Стосковался. Сам-то он неплохо лыко вязал,
даже алкоголизм не очень сказывался. Что там Васька ему
наплел, я не в курсе был, но, зная Шляхту, догадаться было
нетрудно — корреспондент сам все рассказал, а Васька, по-
14
ди, только соглашался, он без косяка с утра кв;лый всегда, ну
а уж если засадит, до него вообще не достучишься. Тоже
занятно, вроде, поляк, а тут, как мусульманин, обдолбается и
сидит на своей волне, все ему до стельки…
Опус у корреспондента вышел — пять баллов, через не-
дели две его взахлеб с амвона читали в клубе, и газетенку я
увел. Сходил в самоход, и с почты домой отправил заказным,
пусть мама порадуется, да и деду, наверное, приятно будет…
Я ж там расписал, что дед у меня ветеран, и грудь вся в поль-
ских крестах, не считая советских украшений, что мама пол-
тора года в блокаде была, короче потомственный защитник
такой, клейма ставить некуда… А по тексту выходило, что я
это все рассказываю сослуживцам в порядке раскрытия исто-
рической правды, и все растут прямо на глазах, и пухнут от
патриотизма, а Васька круче и выше всех…
Занятно, что сидел я перед ментом этим живой, живее
некуда, только что с похмелья, и все, что я ему рассказал,
было чистейшей правдой, только вышел я у него в статье
плоский и в два цвета…
Как с плаката.
Разочаровать родных я ни грамма не боялся, на фоне то-
го, что было во всех газетах, это никак не отличалось, а о
том, что возвращаясь из самохода, я напился вдрызг, угодил
на губу, и меня опять разжаловали, в газетах вряд ли пропе-
чатали бы. Это вам не Прага в 1914 году…
А если ВСЮ правду, да о нас, отличниках, то еще кой о
чем напечатать следовало…
— Ефим, бензин в кобыле есть?
Я трясу за плечо спящего водилу, он отмахивается, но все-
таки бурчит:
— До третьего и обратно. Дежурный, гад, в город гонял.
Заправишь?
— Ага. Дрыхни…
Бензина караульной кобыле положено 22 литра на смену,
для ГАЗ-66 с запредельно изношенным движком, это верст
15
пятьдесят, никак не уложиться. Четыре раза посты сме-
нить — 48 км. А в третий караул на запахе? Три раза жратву
возить по семь верст в один конец?
Я сажусь за руль и гоню на пятый пост, склад ГСМ. На
посту Юрка Пустовой…
— Юран, ведро есть?
— На пожарном щите.
— Ага. Бди пока…
Я срываю ведро со щита и рыскаю в поисках цистерны с
бензином. Заперт только спирт, бензин я нахожу быстро.
Бензин — не вода, плотность меньше, носить страсть, как
неудобно, выплескивается. Я заливаю литров сорок, и отча-
ливаю. Пост проверил…
Вообще-то, по сути, я — помощник начальника караула,
и два раза ночью должен проверить шесть караульных по-
стов. Пешком… Лень. Да и 12 верст два раза навертеть, это
ж всю ночь разгуливать надо, кто в караулке службу тащить
будет? Начкару же спать положено. Цирк…
Машинально перебираю в уме совершенные преступле-
ния.
Проникновение на охраняемый объект — 3 года.
Кража горюче-смазочных материалов, приравнивается к
краже оружия — 7 лет, минимум.
Групповуха с часовым по предварительному сговору —
трешка сверху.
И Юрке, пропустил на пост — 5 лет…
Кража караульного транспортного средства с охраняемой
территории — 5 лет.
Вытекающий из кражи подрыв боеготовности во время
выполнения боевой задачи — лет 5-8…
Незаконное управление транспортным средством —
2 года дисбата.
По совокупности кроме расстрела ничего в голову не ле-
зет. Пожизненного же нет. Разве что посмертно пару лет
накинут за то, что пьяный и без прав…
16
Ладно, лирику в сторону, продолжаем проверять посты,
служба — прежде всего…
Я торможу со свистом у ворот третьего поста, мало ли,
Васька Шляхта не спит, тогда подлетит сам, мне по посту
шляться не надо будет. Только шиш вам, а не подлетел… Я
заливаю бетонку матом, дергаю ствол из щели между кожу-
хом мотора и сидухой, и спархиваю на землю. Мать моя, что
ж вы натворили-то, зайцы безухие? Понятно, что за спиртом
лазали, но что ж так по-дурацки, а? И что теперь делать?
Ворота шестого капонира раскатаны в стороны, перед
ним мечутся два придурка из роты техобслуги полка, а часо-
вой стоит перед воротами в глубоком ступоре, и жует сопли.
Даже застрелиться ума не хватило. Или не допер еще, что
это единственно верное решение?
— Вы ч;, бараны, они ж по сорок тонн створка? Как вы
их закроете, на ночь все обесточено! Через газоотвод лень
было?
— Да у нас ключи! И печати… Мы думали…
— Больше не пробуй!!! У тебя это хрен выйдет! Дума-
ли…
— Может, машиной?
— Вряд ли… Ща, попробуем. Шляхта, ворота открывай!
От ворот-то есть ключи, или вышибать?
— Есть.
Я прыгнул за руль, влетел на пост, и подцепил тросом
воротину. Передний мост, пониженная, ну, с Богом… Ч;рта
вам лысого, кобыла моталась на тросе, как рыба на блесне,
створка — ни на миллиметр.
Ворота капонира устроены своеобразно, рельсы, по кото-
рым они раскатываются, проложены чуть с наклоном. Если
свистнет, грохнет, и, неровен час, все обесточится, то доста-
точно скинуть стопор, и створки раскатятся под своим ве-
сом, самолет выпорхнет на третьем форсаже, а вот вернет-
ся — вряд ли, скорей всего, на взлете собьют, так что закры-
вать незачем. А накатить воротину обратно врукопашную,
17
тут взвод надо, минимум. Вот ребятки и нарвались. Послед-
няя надежда была более, чем призрачна, но я подошел все-
таки к мотору, закрывающему ворота, может монтажкой, за
шкив его. Врукопашную… Не выйдет, он целиком в сварном
кожухе. Кранты. Думать больше было не о чем, их не спа-
сти…
Они еще суетились у ворот, цепляясь хоть за какую-то
надежду, не веря еще ни грамма в то, что произойдет, а я уже
шел к машине… Завел, и аккуратно выехал с поста, закрыл
ворота и гаркнул:
— Запирай!
Они подошли все трое — часовой, и два неудачливых
расхитителя государственной собственности, и тот, что по-
мельче, запер ворота.
— Ключи и печати давай. Да и вообще все лишнее…
— Зачем?
— Давай, говорю, потом спасибо скажешь….
Он протянул мне связку — три ключа и две мастичных
печати. До них до сих пор еще не дошло. Я потянул из ка-
бины автомат, не торопясь примкнул магазин, и дослал па-
трон.
— Лечь!!! Руки на голову!
— Да ты что???!!!
— Лечь!!! — я заорал во все горло, и ткнул ближайшего
компенсатором в мякоть живота.
— Оглянитесь…
Я говорил тихо и вкрадчиво, после вопля так лучше дойдет.
— Вы проникли на охраняемый объект и пытались со-
вершить кражу. Вас задержал бдительный часовой, вот он,
рядом стоит, заметьте, без крови задержал. Сейчас я отъеду,
через четверть часа он даст три короткие очереди в воздух,
приедет наряд и вас заберет. Вс;.
— Да ты что, Жора??? Свои ж ребята…
— На ворота глянь, ишак!!! Как такое скроешь??? Ты их
отпустишь и останешься с этой херней один на один!!! Отга-
дай с сорока раз, кто крайним будет???
18
Я наклонился к лежащим и почти шептал….
— До суда на губе сидеть будете. Я туда могу войти как в
сортир, запросто. Навякаете чего, про то, что было, с губы
не выйдете, отравлю. Даже гасить не буду, чтоб без следов…
Вы САМИ пришли на пост. Прокрались. Раскатили ворота.
САМИ! И тут вас Васька стопанул. Ясно?
— Да я щас!!!
— Стоп.
Я похлопал ладонью по магазину.
— Тут — тридцать. Один в небо, 29 — ваши. Смирись.
— Но мы же…
— Поздно. Все уже поздно. Для вас. Для него еще нет…
Молись, Васька, чтоб они тебя за собой не потянули. Тебе
самый большой срок светит. Что встал?! — я опять заорал —
Патрон — в патронник, через четверть часа — три коротких
в небо…
С бетонки неслось уже всхлипывание.
— Да ведь мы же… Ну вы что? Мужики, ну что вы? Ну…
— Парни, мне, правда, жаль. Я сделал, что мог. Но вас не
спасти. Никак. Посмотри назад. Ты не подумал, всего один
раз не подумал… Это глупость. А это — очень дорого…
Прощайте. Рядовой Шляхта!
— Я!
— Через четверть часа — три коротких в воздух. Как
понял?
— Понял, товарищ сержант…
Вот и понимай… Как знаешь… Тихо урчит мотор на
четвертой передаче, тачка летит в гарнизон вниз по косого-
ру, он слишком пологий для наката. Свистит теплым ветром
ночь в простреленное еще весною окно, и руки лежат на
руле, но невидимые пальцы мои перебирают мысли, как ша-
рики катают — по кругу, по ладони, вот они, на ладони…
Кто я? Преступник? Конечно. С точки зрения государства.
Спер тачку, спер бензин, вломился верхом на пост, пытался
скрыть следы преступления. Если эти бойцы Шляхту не за-
19
ложат, еще и подчиненного покрывал, должностное престу-
пление…
А без бензина в третьем карауле четверым жрать нечего.
А бензин спалил дежурный по части, в город гонял, домой,
документы он, видите ли, забыл, когда в наряд заступал. А
Ефим в карауле пятьдесят вторые сутки, Славка в команди-
ровке, а Витька сидит на губе, он мотор запорол на второй
тачке, РТ-6, авиационного керосина в бак залил, бензина не
было. Теперь сидит на губе, а днем мотор перебирает. За-
крыл бы ворота капонира, все б было шито-крыто, еще б
спиртяги похлебали с этими пацанами из полка, тут только
пьяным и есть шанс не свихнуться, ведь безнадюга полная,
не знаешь, откуда судьба кувалдой приголубит, знаешь толь-
ко, что неизбежно… И Ваську жаль было, и парней этих, вот
и рванул на пост ворота закатывать, а ведь если б нас накры-
ли за этим делом, так прокурор дооолго бы репу чесал,
сколько раз каждого из нас расстрелять надо…
Кто я? Гнида? Само собой. Своих стреножил, не отпус-
тил, сам свинтил, Ваську из под удара вывести пытался, за-
ставил этих бойцов под стволом на бетонке лежать. Нет,
чтоб по-дружески, вместе, никого не предавая, с песнями в
тюрягу. Только, если выгорит, как я замутил, сядут двое, года
на три каждый… А если по-дружески, то Ваське пять, за то,
что на пост пропустил, мне семь, я старший, и всем по паре
сверху за предварительный сговор. Это если под раздачу не
попадем, тогда по десятке, мне — пятнадцать. В сумме —
шесть или сорок пять? Задумаешься…
Кто я? Убийца. Даже не убийца, а палач… И неважно, что
я не стрелял, первая мысль-то, когда я автомат из тачки та-
щил, была: первый в небо, потом по паре в голову этим, мы
с Васькой герои, а родственники перебьются. И все б вы-
шло, как в газете «Боевое знамя» про нас прописано. Сразу
стали б газетному образу соответствовать. И нас бы с ним
еще раз там пропечатали. Может, и в «Красную Звезду» уго-
дили бы. Хотя, вряд ли… Но в «Знамя» точно б попали. Не
каждый день задержание с двумя жмурами…
20
Интересно, что за письмена на этом боевом знамени?
Как-то ни хрена их расшифровывать не хочется, больно уж
противно. Хотя… Что неясного? На то и газета, чтоб палача
в герои… По другому и быть не может. Только за ложь день-
ги платят. За правду бьют. Или убивают. Или, может, мне
одному так не повезло — лжи напиться из газет? Да нет…
Любого дерни, спроси, веришь тому, что пишут? Нет, ты
что, дурак, что ли? Видел когда-нибудь, чтоб люди вели себя
так, разговаривали, как на газетной бумаге? Нет… Они ж не
бумажные. Живые. Да и статистика — самая точная наука. Я
встречал тысячи людей, и мало кто про меня врал. И только
один раз в жизни встретил журналиста и он про меня — все,
с точностью до наоборот. И про Ваську. И не в том дело,
что я ему сам наплел, а в том, что он и доискиваться правды
не стал, лень ему, и приказ выполнял хозяйский: найди от-
личника и опиши! Он что его — искал? Он пошел вниз по
инстанциям от штаба округа к штабу полка и дальше, к шта-
бу батальона и в меня уперся. Как приказали. Он и выпол-
нил. Станет такой правды искать, как же. И это не просто его
личный путь, путь наименьшего сопротивления. Это Прин-
цип Журналистики. Приказали — Написал. Получи косточ-
ку.
Вс;. Точка. Шаг влево, шаг вправо — Бобик сдох. А
правдой там никогда не пахло.
А вот интересно, что происходит в мире с людьми на
самом деле? Как узнать? Не из газет же…
Ну вот, скажем, я — не пассивный наблюдатель, а тоже
хочу кое-что людям рассказать, показать там… Еще чего
донести… Ну и как это сотворить, если ты не вхож в эту
кухню под названием СМИ? Вроде немудрено все, рыщут же
охотники за правдой по всему миру, ноги до колен стирая,
правду эту до людей хотят донести. Ну, информацию, на
худой конец… Беспристрастную. Ну и звякни им, за чем
дело стало? Конечно, если не фигня какая, сосулька там пе-
ред мордой в асфальт воткнулась, или тачка с моста слетела,
21
а серьезное что-то… Важное. Примчатся, своими же глазами
увидят, и донесут. Ну, может, в репортаже мне и покажется
информация чуть искаженной, но ведь каждый по-своему
видит. Суть увиденного от этого мало изменится. Теоретиче-
ски… Правда, есть еще акценты… Ракурсы… Освещение…
Но суть-то, сутью остается? Как сказать…
Вот, скажем, два стандартных кадра по три секунды. Сло-
ны бегут. Негры бегут. Что слышим?
1. В Африке осталось восемь слонов, и то за ними абори-
гены гоняются, скоро сожрут, спасайте слонов!
2. Слоны расплодились, и обнаглели до такой степени,
что пожрали всех негров в Африке, и скоро додавят послед-
них, вон, видите, за остатками гоняются! А носорогов и ка-
каду всех уже пожрали. Спасайте негров…
Акценты…
В Союзе на высоте было эксклюзивное массовое искус-
ство: читать между строк. То есть газеты читали, но цену им
знали. Да и другим источникам истины… Пример: «Лебеди-
ное озеро» по всем каналам, ага, генсек сдох…
Но это, так сказать, вывод из увиденного… При доста-
точной сноровке можно прогнозировать, что мы завтра ус-
лышим. Скажем, промелькнуло сообщение, что доллар ва-
лится, золотой, мол, запас истощен, в Форт-Ноксе течь ка-
кая-то…Что услышим через неделю? Правильно. Америко-
сы сербов козлами считают, и к ногтю их. Албанцев сербы,
видите ли, давят… Смех да и только, орут на весь свет, что
главная угроза на планете терроризм, причем мусульман-
ский, а тут за муслимов вступились… С треском в Сербию
вошли… Ага… А то, что в Сербии — одно из немногих в
Европе месторождений золота, так это как-то за кадром ос-
талось. Чтоб австрияки со швейцарцами не волновались, до
них еще очередь не дошла. Дядя Сэм потом «Альпен Голд»
отведает. Попозже, когда Сербия иссякнет…
Только почву надо будет подготовить, как в Югославии.
На то журналисты и существуют: приедут, наснимают. Ак-
центы расставят. До них, например, вряд ли кому в голову
22
пришло бы посчитать вид Шенбрунна поводом к войне, тут,
как минимум, эрцгерцога грохнуть надо было, а сейчас —
вполне… Снял Шенбрунн, Дунай, боеголовку ядерную, ро-
жу в ушанке с автоматом, негра какого-нибудь повешенного,
флаг американский, перетасовал кадры, акценты расставил,
готово дело, прощай, Австрия… Даром что ли, корреспон-
дентов по пять лет в колледжах учат?
Вру, да? В зубы мне — не все такие!!! Или не везде!!!
Сплюнем кровь, пошепелявим…
Может журналист, хоть теоретически, сказать правду?
Пессимист скажет: наврет — выйдет в эфир, правду ска-
жет — не пропустят. А реалист?
Что скажет реалист?
А он посмотрит на этого информатора с пеленок, как его
вообще угораздило этим заняться? Рос, подрос и стал искать
дорогу. Вот ломанулся такой на факультет журналистики
ЛГУ, сорок человек на место. Сочинение надо писать. Чтоб
пят;ру оторвать, поярче надо, правду напишешь — она мало
того, что бледная, так еще и несъедобная, кто за такое пятак
отвалит? Приходится приукрасить. И не малость. Чтоб на
пятак натянуть… Дальше два пути. Не прошел. Ну и не стал
журналистом. Прошел. Запомнил как. Ну и кто от прове-
ренного способа откажется в будущем? От вранья? То есть
себе врать будет, что это — так, временная мера, просто он
еще молодой и слабый, а вот вырвется на просторы инфор-
мационных полей, тут уж он всех, блин, правдой зальет,
отыграется за пять лет унижения. Да-с… Зальет… Только за
эти пять лет он не только технологию вранья освоит, но и
себе врать научится безболезненно…
Пессимист возразит: не все такие, можно же взятку дать и
пройти мимо конкурса. Согласен. А этот-то что писать бу-
дет? Деньги, вложенные в него родителями, отрабатывать
надо. Вот и отработает. А за что дороже всего платят? Не за
правду же. То-то…
Ну, тут я опять по зубам отхвачу, и за дело…
23
Есть же еще кино! Документальное. Там-то как соврать?
Шепелявить уже нечем, все зубы на снегу, махну рукой в
сторону Мельничного проезда, там студия документальных
фильмов была…
Рядом, на Качалова, человека сбили. Бригада на выезд,
оператор не успел, камеру на горбу полкилометра п;р, солн-
це к закату. Приехали, развернулись, Юра к объективу, за-
раза, освещение дрянь. Труп на свет перетащили, тачку чуть
повернули, все здорово, можно снимать, крови маловато.
Строительный рядом, пару рублей нашлось, краски купили,
на бампер плеснули. Вера с микрофоном мечется, никто ни
хрена не знает, как микрофон увидят — какая авария, все про
пустые прилавки… Верка водилу из своей машины перед
камерой, трепалку в нос, говори, что я скажу. Говорит…
А ментов еще нет. Они пешочком. Или на трамвайчике,
кто оперу машину даст? На ней супруга начальника отдела в
«Смерть мужьям» на Невский покатила. Все, свернулись, уе-
хали монтировать сюжет. Посмотрели, не выглядит. Там
свету мало, тут рожа какая-то протокольная в кадр влезла,
здесь вообще дети шляются на заднем плане, а должно быть
страшно… Ладно, фигня, нарежем жути из былого, а ты,
Юра, бери водилу, идите в соседний двор, там детский сад,
детишек пугните, чтоб разбежались, и снимите. Чем пугать
есть, вон у вас рожи какие…
А менты приехали, тачка на обочине припаркована, труп
на тротуаре, на рыло жмуру кто-то сапогом уже успел насту-
пить, часики сняли, шапку увели, ну и по мелочи. Все ясно.
В протоколе — грабеж и пьяная драка, водила выскочил на
помощь, но не успел. О чем и сожалеет. Отпустили, спасибо
сказали за проявленную гражданскую сознательность. Вс;.
Кино…
Ну, Юрка с Верой тогда в этом деле дети были… Мате-
рый профессионал и бензин жечь не стал бы. Снял бы ма-
шину грамотно, да сам бы перед камерой прилег, и все дела.
Тут же, перед киностудией, на берегу Обводного канала.
Или вообще бы из былого нарезал. Ну, это уж Журналисти-
24
ка высокого полета. С большой буквы. А деньги, сэконом-
ленные на бензине — в фонд помощи народу Замбии. Хоть
в это верите? Нет? Пропили? Зря вы так… Они ж не для
себя, для людей стараются, чтоб те правду знали из первых
рук. А если пить, руки трястись будут, часть правды просы-
паться может. Так что зря вы, зря…
Вот сидим мы с пессимистом, сокрушаемся — нет про-
света, все, понимаешь, искажено, как в физике: эффект на-
блюдателя, любое измерение вносит коррекцию в измеряе-
мый параметр. Но, нет! Сверкнул луч надежды, вломился в
темную комнату, где мы черного кота искали, оптимист, и
сразу нас вразумил.
— Мелкие душонки! Крохоборы! Блохоискатели! Да,
бывает, что при освещении малозначащих событий допу-
скаются некоторые искажения, но ведь это от мелкости ос-
вещаемого вопроса! А вот если что-то серьезное произошло,
тут уж никто врать не даст!!!
— Согласны. Не даст. Много чего не даст…
— Егор, ты отбомбился уже?
— У дома почти, хватит с меня, за два часа полтора грача
на триста рублей. Тяги нет, чего бензол жечь? (Грач — кли-
ент таксиста: вытянутая рука похожа на клюв ночью)
— Дуй на Восьмую у Среднего, там «Кэтино» расстреля-
ли!!!
— Иди ты! Ща буду…
Сообразив, что на Восьмой не припарковаться даже но-
чью, наверняка там все забито ментами и скорой, да и пере-
крыто, наверное, я проскакиваю к метро по Среднему, и то-
паю назад, туда, где похоронными пульсами бьются синие
мигалки скорых.
Макс оперся на крышу своей «Тойоты» локтями, в руке
мобила, он даже засунуть ее не успел в карман, и пялится на
противоположную сторону.
25
— Баран, это ты на Восьмой, а напротив Девятая. Вечно
ты путаешь, как по адресам ездишь, ума не приложу… Не
иначе, тебе только если пальцем показывать…
— Я штуку срубил, ты — триста. Кто умнее?
— Жало прищеми, везет, знаешь, кому? Ну и баранам…
— Если такой умный, почему такой нищий?
— Зато не дохлый… — я протянул руку в сторону рес-
торана.
Сколько сгрузили в труповозки, неясно, но двое еще ле-
жали, один на тротуаре, другой на мостовой… Витрины бы-
ли рассажены начисто, двери вдрызг, по стенам — зигзаги
автоматных очередей. И до середины улицы — стекла, стек-
ла… Я пошел, как завороженный. Туда. Я слышал запах по-
роховой гари, хотя ее не могло быть и в помине. Запах меди
отстрелянных гильз и рявканье автоматов бушевали в голове,
и все это давили крики, крики, дикие крики, ни на что не
похожие, ни человеческие, ни животные — крик еще живо-
го, но уже мертвого человека, когда из него вытекает
жизнь… Где-то там, далеко отсюда, в горах, скоро будет это-
го за глаза, Грузия роет когтями землю, скалясь на своих
бывших вассалов, а здесь все наоборот, кто-то расстрелял
грузинский ресторан…
Я очнулся, только наступив на гильзу, и услыхав бубнеж
мента, охранявшего место преступления. Сквозь расстрелян-
ные витрины виден был раскуроченный зал, и я опустил
глаза вниз. Но и на земле растекались смерть, боль и ужас, и
я двинулся назад. Жутко это было видеть не в чужих камы-
шах или на каменистых сопках, а здесь, в родном городе, да
еще на моем острове. Вот за такое осквернение я бы этих
стрелков перочинным ножиком бы резал…
— Как думаешь, чего было?
— Два ствола, 7.62 и 5.45, скорей всего АКМС и АКСУ,
они компактней. Первый, АКМ — разнести витрины и две-
ри, по людям — из коротыша. Крови до фига, там пули рас-
центрованные. Клочья… Блин, замутило даже... Сссскоты...
26
Обоймы три расстреляли. У входа две гильзы от пистолета,
7.65, может, отстреливался кто…
— Харэ врать-то, что ты, до доли миллиметра глазом
калибр измерил?
— Да их не спутаешь ни с чем. Автоматные родные, как в
армии, а пистолет — патрон суженный, где пуля, такой один
всего, 7.65, «борхард-люгер». Гады, дом как раскурочили.
Слушай, а тут же все время чурки стоят, отстойщики
(Отстой — стоять у метро или вокзала в ожидании лоха с
деньгами, единственная надежда, если не знаешь города и
боишься бомбить. Профессионал бьет грача влет), из них-то
кого зацепило или нет? Вроде тачек пострелянных ни од-
ной. Только менты и скорые…
— Ага… Странно как-то. Тут же на постоянку машин
пять, шесть стоят ночью.
— Не иначе, стрелки их предупредили, чтоб смылись.
— Я что-то вспоминаю, вроде я на линии сегодня ни
одного чурбана не видел.
— Сговорились, суки, из Питера Бейрут сделать…
Со Среднего, заложив лихой вираж, подлетела «восьмер-
ка» Пятого канала, бригада выскочила наружу, и оператор
стал водить синеватым жалом камеры по разгрому. Менты
особо не реагировали, только подтянулись поближе, в кадр
попасть.
— Ладно, поехали, днем в новостях все узнаем.
— Ага… Телек описается от удовольствия: в кои-то веки
я в него целый день пялиться буду. Да еще новостей ждать…
Телек, может и радовался весь день, видя мою рожу, а вот
я к вечеру совсем озверел. Все, ну все просмотрел, шиш там.
Ни по одному каналу. Ни звука, ни полслова. Дошло до то-
го, что я уж собрался на угол, газеты покупать, такого со
мной лет пятнадцать не случалось. Обзвонил всех, кого знал,
никто ничего не видел. Ближе к полуночи догадался, нако-
нец, позвонить Максу…
— Ты в Интернете шарился? Есть что?
27
В ответ посыпалась замысловатая брань, и, вместо аминь,
я услышал:
— Хрен там!!!
А ведь снимали. Всю правду.
Вот и сидим мы с пессимистом, репы чешем, в какие во-
рота эту ситу;вину всунуть?
С месяц назад тоже с Максовой подачи я имел сомни-
тельное удовольствие лицезреть последствия аварии — Жи-
гули 07 протаранила армейский УАЗ. УАЗик делал левый
поворот на Средний с 16-й линии, «Жига» перла прямо.
Разница в весовой категории не очень-то сказалась, УАЗ
вышибло метров на восемь с середины проспекта, а «Жига»
встала, как вкопанная, водила вышел через лобовое стекло,
перепорхнул полпроспекта, выбил две стеклопакетные двери
магазина, своротил платежный терминал, и прикорнул в
ящиках для вещей. Что характерно, уже без крови, всю в
полете слил. Две тачки, Пятого канала ТВ и СТО, жрали
падаль вовсю, один оператор даже на коленях стоял. Солда-
тики из вездеходика торчали кучкой у водосточной трубы и
мелко тряслись, их накачивал какой-то прапор. Судя по их
физиономиям, прапор был страшнее аварии, по следам бы-
ло ясно, как дважды два, что виноват УАЗ, и вливал он им
явно за дело. Тут подлетела Волга с армейскими номерами,
символично так, сама чернее ночи, и аж номера ч;рные, от-
туда вылез полковник и прямиком к журналюгам. На бойцов
и не глянул…
Отгадайте с восьмидесяти раз, стоило смотреть Пятый и
СТО в поисках этого сюжета? Я и не смотрел. Потом по-
спрошал знакомых — правильно не смотрел…
Тут просто и ясно все было, у вояк мундир… Честь. А
честь мундира нашей армии давным-давно отмывают день-
гами. И они оказались вкуснее и жирнее тех, которые журна-
листы могли заработать на чужой крови. Причем сразу, а не
при гадательной раздаче из кассы. Все жрать хотят, журнали-
сты тоже. Только как их не тошнит от такой пищи? Имму-
нитет к дерьму, не иначе…
28
Ну, тот случай, ладно, там один труп всего, замять легко,
солдатики не вякнут, у самих рыло в пуху, а вот расстрел рес-
торана чем заткнуть можно?
Опять оптимист вломился. Ох, и звону от него, как на
первомайской демонстрации году в 72-м…
— Да вы что? Это ж вопрос политический!!! Ресторан-то
грузинский!!! Это ж разжигание национальной розни!!! С
Грузией и так отношения не ахти были, а такое показать, это
ж прямая провокация!!!
— Ага… Не показали… Не спровоцировали… А через
неделю Грузия в Осетию поп;рла — это пессимист пробур-
чал.
— А так бы на следующий день! — воскликнул опти-
мист.
— Войну начинают тогда, когда к ней готовы. Или так
считают…—это уже реалист встрял — И лучшим способом
спокон веку для этого была провокация.
— Что ты хочешь сказать? Что грузины сами ресторан
свой расстреляли?
— А запросто — бурчал пессимист — Хозяева кабака
зажрались, перестали долю на родину отсылать, вот их и…
Двумя очередями двух зайцев — и наказать, и раззвонить в
горах, что мол, наших бьют… Вот тебе и повод… Хоть ку-
да…
— Это цинизм!!!
— А что в политике делается по-другому? Не цинич-
но — неэффективно. Сантиментам тут не место, люди де-
лом заняты.
Реалист вяло хлопнул в ладоши и поднял палец:
— Но! Как из Тбилиси питерским журналюгам рот за-
ткнуть? Они же уже все сняли. Откуда в Тбилиси могли
знать, что именно уже отснято? И кто мог за пару часов так
сильно рявкнуть, что наши правдоискатели постеснялись
положить свои драгоценные жизни на алтарь истины? И кто
таксистов-отстойщиков из-под расстрела увел? Там ведь в
29
основном армяне, азербайджанцы, псковичи и вологодские.
Их что? В Тбилиси пожалели?
— Не верю!!! — завизжал оптимист, и ломанулся из тем-
ной комнаты на свет. В поисках правды. Логично, под фо-
нарем искать легче…
— Дааа, без веры ему никак — пессимист откинулся на
спину и заложил руки за голову, но я за него не тревожусь,
найдет, во что поверить. Там светло…
— Свинья грязи найдет…
— А ты что нарисуешь? А? Реалист?
— А вот капитан я. Армейский, штабной… Историю
люблю — страсть. И диву даюсь, что это мы так в Чечне
вошкаемся, зачистки малоэффективны. Ведь всего-то Туха-
чевского почитать, или Антонова–Овсеенко. «Из жителей
населенного пункта, подозреваемого в связях с бандитами,
берутся заложники в количестве 50-60 душ. Населению
предлагается в течение 2-х часов сдать оружие и выдать бан-
дитов, в противном случае заложники расстреливаются. По-
сле расстрела берется следующая партия заложников…» Или
прямо уж Ленина: «Шире применять расстрелы»…
Конечно, бесценный опыт должен быть учтен, дополнен
и переработан в соответствии с требованиями момента. А
тактик я, может, неплохой. Четверку раз в училище ставили.
Вот и разработал новую тактику эффективных зачисток. С
учетом революционного опыта. А папа у меня генерал. От-
куда б я иначе в штабе оказался? И дядя — маршал. Папа-то
по головке погладил, молодец, сынок, творчески к делу под-
ходишь, а дядя, сука такая, не совсем родной, разработку
мою увел, подписался, а меня — в Плесецк, майором… Там
секретность высшей категории, даже у дворника первая
форма допуска, так что вякай — не вякай, а кроме фортифи-
кационного бетона казематных стен тебя никто не услышит,
да и он твой вяк доложит кому следует, а это — семь лет рас-
стрела через повешение…
Конечно, у маршала кругозор шире, чем у капитана, и
свежая идея обросла весом — расчетами сил и средств, сис-
30
темами связи, снабжения и организации взаимодействия,
формирования общественного мнения, и многим, многим
другим, о чем у капитана не было и понятия. Но это все на
бумаге… Теория… А теоретические выводы, пусть и самые
стройные, надо обкатать.
Экспериментальный автомобиль обкатывают на полиго-
не. Для обкатки такой теории нужна война.Пусть неболь-
шая, краткосрочная, но война. Ну, войну организовать не
проблема. Тем более, в соседней Грузии у руля изрядный
псих окопался. Сам на рожон лезет, вот и обкатаем тактику,
да и новые системы вооружения заодно… Как во Вьетна-
ме — сколько лет лафа длилась, обкатывай что хочешь: хоть
стрелковое оружие, хошь F–1 или Миг-19, хошь С-75 «Дви-
на» или тактику коврового бомбометания, газы СS или дей-
ствия вертолетных подразделений, а вьетнамцы знай себе
воюют, лишь бы дядюшке Хо деньги за использование по-
лигона на счет капали…
А маршалу с войны прямой профит, лампасы там поши-
ре, звезда на погон поярче, дачки, тачки, ну, и по мелочи…
Ну и правдоискателям косточку, чтоб направить мнение в
нужное русло, а если кто снял чего не того или сказать заду-
мал не о том, так рыка маршальского вполне достаточно,
чтоб еще и не ту пасть заткнуть…
— Так кто ж по ресторану стрелял?
— А тебе не все равно? Главное — зачем стрелял, и кому
за это деньги в карман капали. Все остальное шелуха… Звон.
На экране пустой, для людей погребальный…
— А кто в колокола звонит?
— На экране — пустозвоны, среди людей — могильщи-
ки…
— Врешь ты вс;… А еще реалист!
— Вру. На самом деле все было гораздо хуже. Как всегда.
— Слушай, ты не зарывайся, тут я пессимист! Это у меня
все беспросветно должно быть, понял?
— Так, а я, что? Все на просвет…
— Оптимиста позвать?
31
— Зови…
— Здорово! Как там, на свету?
— Да все же ясно! — оптимист, видимо, на свету в кого-
то пришел. Может, даже и в себя:
— Вы тут пару случаев за уши притянули, и строите коз-
ни, а не выводы — все, мол, такие…
— Строим логические умозаключения. Делаем выводы.
Это ты их кознями обозвал. Расставил акценты. Как журна-
лист.
— Да как вы понять не хотите, все, все поголовно, идут
на это дело из самых благородных побуждений, и только
единицы могут скурвиться, в семье не без урода!
— Большинство…Уроды… — пробурчал пессимист.
Слова ни одного я от них правды не слыхивал. И все, кого я
знаю, тоже. И плевать им на то, что с людьми делается, когда
они ихнее врань; видят и слышат. Да и не думают они о
последствиях. Вон, в «Экстренном вызове» декларируют: мы
вам крови и жареного побольше, но не для рейтинга, а чтоб
вы, мол, не попадались! А каков результат просмотра, они
знают? Кто нормальный — из дому побоится выйти, может,
даже на работу не пойдет, везде ж бандиты, дело встанет,
производство упадет, люди дома сидеть будут от страха. А
что дома делать? Телек смотреть, еще больше пугаться. Со
страху с ума сойдут. Вот тебе и нация сумасшедших. А на
работу не ходят — денег нет, голодно. С голодухи на ули-
цу полезут, людей грабить — резать… Вот тебе и преступ-
ность. Как и обещали. А кто попоганей, те сразу на улицу
полезут. Увидят сюжет об очередном убийстве, и решат про
себя, а чем я хуже? И поделится нация на преступников и
ментов. Других и не будет…
— Менты… Преступники… Особой разницы нет —
реалист потянулся и зевнул — При поступлении в школу
милиции нужен всего один экзамен…
— Как это один??? — взвился оптимист — Да ты знаешь,
баранья голова, сколько там всего знать нужно?
32
— Знаниям можно научить. А экзамен только один: го-
ден, не годен…
— Да каким экзаменом это определишь???
— Кладешь перед абитуриентом Уголовный кодекс. По-
казываешь одну серию из любого ментовского сериала.
Времени сколько хошь, листай кодекс. Если абитуриент
главному герою меньше десяти лет строгого режима вле-
пит — не годен. Просто все. Или ты защищаешь закон или
нарушаешь. А защитить, нарушив, невозможно…
Вот, скажем, встал ты грудью на защиту Фемиды. Лезут на
нее, понимаешь, нарушители, нарушить там в ней что-то…
Может, надругаться даже… А тут — ты!
Броня — выделки миланской, мечуга — в полтора ярда
обоюдоострой толедской стали, щит — русич, сердечком, в
землю впер, срез до глаз — защищаешь… И рубишь и ру-
бишь ты их, поначалу по правилам, но ведь лезут же, заразы,
как черти из шкатулки! В раж вошел. Смахнул три башки
одним махом, как Лонгин Подбипента, а тебе сзади: «Э-э-э,
так нельзя, двое без оружия были!» — она там повязочку над
глазом приподняла, и ужаснулась. А они все лезут. Ну, мах-
нешь назад мечом, нарушишь там что по мелочи, чтоб без
помехи. Кровообращение, например…
Все, отбился. Шлем снял покореженный, пот кровавый
стер с лица, назад оглянулся — батюшки светы, а дамочка-то
с отрезанной башкой валяется! И не применить ее никуда. И
не воспользоваться. Зато, защитил. Ну, и весело, конечно,
было. А трупы обобрать, так и навариться можно…
— Туманно как-то…
— Чего туманного? Поставили тебя девушку защищать.
От изнасилования. Причем девушку настоящую, а не по со-
временным понятиям. И честь для нее — все! Ну, ты и сто-
ишь, защищаешь. Геройствуешь там. Кровь мешками про-
ливаешь, насильников штабелями валишь, умаялся, девушку
трахнул для поднятия духа, и дальше защищаешь. Героиче-
ски. Защитил. Молодец. Всех насильников извел. Нет боль-
ше угрозы девичьей чести. И чести нет. Лежит оттраханная.
33
Е; ж только один раз нарушить, и нету ее, чести-то… Да и
девушка, скорей всего, повесится от такой защиты…
— Что-то я в сериалах таких сюжетов не припомню.
Врешь ты.
— Да нет, братец, не вру. Там фантики другие, а конфет-
ка та же… Скажем, вор в джинсах у вора в костюме чемодан
с баблом попятил и удирает. На тачке, естественно, для ди-
намизма… Мент за ним, на чужой: ствол водиле в рыло су-
нул и выкинул из-за руля. Хорошо, если сказал, что из ми-
лиции, за руль прыгнул и давай гонять. Дров набили за вре-
мя погони, народу поранили, полсотни обиженных и пока-
леченных за спиной, груда ущерба для невинных, за-
то чемодан вернул. Ему б только погоняться за счет налого-
плательщиков, душу свою легавую потешить. За свой-то
счет вряд ли так гонять стал бы. А если такой экзамен про-
вести во всех учебных заведениях МВД, то в помещениях
можно будет организовать приюты для бездомных, в них
никого не останется, даже преподавателей. Особенно пре-
подавателей, рыба гниет с головы…
— Да как ты не понимаешь, это временное послабление!
Время такое! Надо пока идти на компромиссы…
— Время всегда одинаковое — расстояние разделить на
скорость света. Или ты беременный светом истины или нет.
А компромисс — это аборт или выкидыш. Или труп
или урод. А что ментура, что журналистика — сплошной
абортарий: не успеваешь помойки очищать от продуктов
жизнедеятельности. Плодов компромиссов. Еще, кстати,
нюанс, про ментов и преступников. Вот завалились они все
на экзамене, и вполне заслуженно вылетели на улицу. Кто из
них полезет в шахту уголь добывать? Они ж в ментуру по-
шли именно для того, чтоб руками не работать! А головой…
Если б кто из них головой мог, преступности давно бы не
было, и закон непопранный бы сиял… Так что, если как в
тактике судить, по целям и средствам, без головы и чтоб не
работать, то только в преступники. Но теперь уж без ксивы,
и оружие за свой счет…
34
— Мы тут вообще-то про журналистов…
— А я про кого?
— Про преступников…
— А какая разница? Те против закона грешат, эти —
против совести. И те и другие обещают одно, делают про-
тивоположное.
— Не так.
— А как?
— Обещают противоположное, чтобы делать именно
ТО.
— А. Ну да… Виноват, причину со следствием перепу-
тал…
— Вы тут кончайте тень на плетень наводить, казуисты
хреновы, — оптимист решительно рубнул воздух ладо-
нью. — В мире что-то происходит. Так? Так. Откуда узнаем?
От журналистов. Может, что и искажено, но не все же! Так,
по мелочи…
— Немцы говорят — дьявол в мелочах…
— Так это ложка!!! В бочке–то М;д!!!
— Если бы — тоскливо протянул пессимист — В бочке
чистейшая родниковая вода истины. А в ложке стрихнин. На
много бочек хватит…
— Да что ты все врешь-то??? Я тебе что говорю? Что-то
произошло. Ты услышал. Откуда? От журналиста!
— А с чего ты взял, что ты услышал про то, что про-
изошло?
— Как это?
— Ты услышал только то, что тебе сказали. И все. К то-
му, что произошло, это не имеет никакого отношения. Луч-
ше подумай, зачем тебе это сказали… Да еще так настойчи-
во. Да за деньги. Да еще столько средств вбухали, чтоб тебе
это в башку вбить. Твоих, между прочим, средств, у тебя от-
нятых. А сказали тебе такое, чтоб ты и дальше безропотно
их отдавал.
— Я не дурак, чтоб за здорово живешь деньги свои кров-
ные отдавать. На дело — пожалуйста.
35
— Вот тебя и убеждают, что на дело. Еще и жизнь убеж-
дают на дело отдать… Что им в данный момент нужно, на то
и убеждают.
— Не ерничай! Ради безопасности родины можно и
жизнь отдать! Реалист, хоть ты ему скажи, что он тут тоску
наводит?
— Скажу. Вот ты дома сидишь, телек смотришь, чай
с плюшками поглощаешь, за окном весна, домино, дети
пищат… Звонок в дверь. Открываешь, стоит некто и гово-
рит: я в городе Швайнштау встретил мужика, он громоглас-
но собирался в город Мухосранск на улицу Дятловую дом
117, корпус 5, спалить тринадцатую квартиру и овладеть хо-
зяином в извращенной форме с последующим мочиловым.
А это твой адрес. И попросит два рубля на билет в Швайн-
штау, чтоб пришить этого злодея. Ну и куда ты этого некту
пошлешь? Или дашь два рубля и не усомнишься в правди-
вости полученной информации?
— Сам знаешь, куда я его пошлю. И любой пошлет.
— Вот. И вернешься к телеку, посмотришь репортаж из
Германии с митинга реваншистов. По-немецки ты не очень,
на уровне людоеда ашанти, да и в Германии не был, города
тамошние в лицо нечетко себе представляешь, но ведь есть
перевод, и внизу русскими буквами написано: город
Швайнштау, и за кадром пояснение: есть, мол, чего бояться,
вспомни, что немцы на нас когда-то напали. Заерзаешь…
Переключишь, а там фильм «Блокада», танкисты Г;пнера
прут на Питер на «Тиграх» в июле сорок первого. Что это
врань;, тебе невдомек, первый «Тигр» выпущенный из ворот
завода «Porshe» утонул в рахлицком болоте у реки Ловать
только через пару лет, только фильм про это не снимали.
Но человек ты думающий, сообразишь, раз реваншисты, то
все будет, как в сорок первом, точнее, так, как в кино, а это
страшно, и налоги на армию платить будешь безропотно.
А с тех налогов и журналисту, который репортаж из
Швайнштау снимал в мосфильмовском павильоне, на кос-
точку выкроят, и переводчику вольному, и комментатору за
36
кадром. Да и режиссеру фильма тоже перепало. От отцов
твоих. И сына в армию погонишь, когда срок подойдет —
побулькай, сынок, кровушкой за родину, раз мне не дове-
лось. Только цинк потом не грызи — ничьей вины тут, кро-
ме твоей, нет, тот, кто тебя так обманул, просто этак вот на
хлеб себе зарабатывает. Работа у них такая.
— Да пошел ты к ч;ртовой матери! Вон метро в Москве
взорвали — все знают! От журналистов, между прочим!
— Что взорвали — знают. Сказали. Зачем взорвали, не
знают. Не скажет никто.
— Вот ты и вляпался со своим врань;м! Сказали уже!
Террористы взорвали, чтоб народ запугать!
— А зачем им это нужно? Террористам? Среди беспеч-
ных затеряться проще. А от взрывов даже алкоголики начеку
будут. Историю полистай. Кому нужен запуганный народ?
Только тому, кто этим народом правит. Чтоб править легче
было. Запуганных в стадо согнать проще. Объединить перед
лицом опасности. А на любое стадо нужен всего один пас-
тух. И одно пугало. Государство и Журналистика. А на каж-
дую корову пастухов не напасешься. Да и молочко на всех
делить — жадно…
— Врешь!!! — оптимист пинком распахнул дверь, и вы-
летел на свет…
— Под фонарь пошел. Опять. Что он там найдет?
— Процесс важнее результата. Чтоб ни нашел, под фо-
нарем искать легче. А уж под светом голубого экрана совсем
легко. И не скучно. Развлекут.
— Ладно, реалист, давай делом займемся. Тут, хоть и
темно, и кот черный, но нам же его искать надо!
— Не хочу. Не буду.
— Это почему это?
— Не потому, что он черный и здесь темно, и это трудно.
И даже не потому, что его здесь нет. А потому, что он мне
не нужен. Мне просто пора. Прощай!
Я повернулся к нему спиной и шагнул сквозь стену, пря-
мо в залитую солнцем степь.
37
— Здравствуй! Ты прилетела…
— Дадададада….
Е; рука скользнула с моего ремня в задний карман джин-
сов, а я плотнее сжал ладонью ее плечо, я качу перед собой
метровый шар перекати-поля, и каждый пинок носка мока-
сина выбивает из него терпко-соленое облако степной пыли.
Мы шагаем по степи туда, к солнцу, а будут еще поля и ле-
са… Будут скалы и море под парусом, будут водопады и зам-
ки, будет вс;, и мы знаем, когда поднять глаза, чтобы по-
смотреть вперед, чтобы перед нами всегда было солнце…
— Как Мюнхен, стоит? Реваншизм, топливный кризис,
забастовки «Люфтганзы»?
— Балда… У нас уже лето…
Из-за сопки на немыслимых басах заревел неповторимый
гул мотора V-8, 4,6 литра, пыль только приподнялась над
вершиной, а из облака уже вылетел дальнобойным снарядом
двуцветный легендарный «Мустанг», и глиссада холма мягко
приняла его из полета, только просел он до самых арок при
приземлении. Ну что за водила, чудо же, и тут же в крен по-
слал тачку и на юзах, с ручником, и в метре от нас встал, как
вкопанный, Хью, конечно, кто ж еще так может? А ковбой-
ская шляпа на отлет, только в кино ковбои — хамы и банди-
ты, а на его лице первоклассника восхищение и безмерное
уважение к женщине, и склонился он так, что над спиной
шпоры видно, как он в них на педали жмет, ума не прило-
жу…
— Здорово, янки, в Иран за нефтью полезете?
— Newspaper`s bastard… Жарища у нас, а у меня кондей
накрылся, это самая скверная новость…
— А хорошая?
— Полно! — он повел рукой по дуге: по седловине меж-
ду сопками вышагивал, не торопясь, скакун Султана, а сам
Нурик сидел в седле, свесив одну ногу вдоль стремени, а дру-
гую уложив поперек, и поигрывал на гитаре. Рядом с ним
шагал Андрей, похохатывая и протирая свои невообразимые
очки, и Винсент, скаля сахарные зубы, освещал улыбкой до
38
ушей свою ч;рную физиономию, а Л;ва, пытаясь сделать
свою морду хоть как-то похожей на серь;зную, трибунно
вещал:
— Я таки на минуточку заострю, что в Израиле — таки
терроризм, а кто б иначе не придрался ко мне, что я хожу по
улице с автоматом? И не говорите мне, что я в детстве не
наигрался, я сам это знаю!
А мы идем и идем, бесконечной цепью, опоясывая зем-
ной шар меридианом Людей, мы знаем друг о друге все, и
мы никогда не станем говорить друг про друга гадости…
Мертвый газетный лист, прилетевший исподтишка, со
спины, с противным хрустом коснулся выжженной ложью
моего затылка, моя рука скользнула с Е; плеча, минус один
шаг, я отстал, поворот, удар ладони снизу по прикладу, АКМ
крутнулся, лег цевьем в ладонь, и так уютно стало прикладу
между плечом и щекой…
А в прорези на шпеньке уже висела груда телевизоров и
ворох газет.
— Сказочник!!! Не стреляй!!!
Они стояли на холме — Мореход и Плотник, Рыцарь и
Звездочет, и все, все, кем я когда-либо был, и когда-нибудь
буду, а рядом со мной выросли, закрыв собой своих женщин
те, с кем я шел по жизни, и хотел бы идти куда угодно — в
огонь, в воду, в небо и в землю, они тоже прильнули прице-
лам, и были готовы тут же разметать свинцом ненавистную
кучу…
Секунда… Две… Хватит… Мы развели руки в стороны и
истаяло оружие, Хью прогудел: «Farewell to arms», и сдуло
вулкан лжи простыми словами:
Мы не будем стрелять…
Мы просто им не поверим…
Казахстан, Балхаш 13, 1983 — Санкт-Петербург, 2010
39
СЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
Виктору Суворову.
О шпионах и не только…
читаю его залпом, взахлеб, не отрываясь, водку так
не пил никогда, а ведь самый вкусный напиток! Бра-
тец книгу подкинул, черта лысого он ее назад дождет-
ся. Бог мой, все стройно, логично, и так знакомо…
Он чуть раньше меня ходил по тем же тропинкам, что и
я, и узнаю я их изгибы, цвет почвы, и запыленные кусты на
обочинах. Вот вздыбленная земля — ее рвали траки его тан-
ка, а стену он дробил в нашем автопарке, я даже помню дыру
и смятую дальше колючку с поваленными столбами. Какая
разница, что в Казахстане, а не на Украине, армия-то одна.
На всех. И танков — на всех хватит…
И это именно я стоял на вышке, и не стрелял, а ржал, ко-
гда тяжким веером брызнули кирпичи от лобового удара, и
даже салютнул хайлем толстой змее сизого дыма соляры, не
успевшей сгореть на полном газу. Не было пятнадцати лет
разницы…
И по Львову я плутал точно так же, только Богу слава, что
не надо мне было переться в штаб округа. А был я там про-
сто в командировке, и времени у меня было полно. Я к тому
времени три года, как погоны сбросил, и два, как мундир по
пьяни в мусоропровод спустил. Что характерно, поутру не
на работу, а за пивом пошел, а за парадкой в мусоропровод и
не дернулся лезть. А вот работал я в такооом заведении…
Свет туши.
Не «Аквариум», конечно, но та еще лужа…
Я
40
И тут нарываюсь. Глава шестая, часть 11. Входит он. Ак-
курат в мое заведение. Неее, то есть в Москве, конечно, не в
Питере, но там, у Бородинских ворот такая же контора, даже
покруче, головное предприятие, «Стрела» называется. Наше,
«Домен», тоже у ворот, но Московских. Отточенный юмор у
проектировщиков был. Насмешка над армейско-шпионско-
космическим единообразием. Вот шпион я, скажем, ниге-
рийский там, или еще какой. Как дом с секретами отрыть? А
запросто. Тут шпион Витя на все сто прав. Встал спиной к
райкому, через проспект глянул — есть! Домина необъятный
с блеклой невразумительной вывеской, и у входящих морды
повышенной серьезности. Он. Как войти? А никак. Пупок
развяжется. Не зная процедуры, даже в отдел кадров не по-
падешь.
Отвлекся. Идем со шпионом Витей дальше. Все допод-
линно, именно так, пропуск разрисован значками, как зад-
ница матерого уголовника. Не в ту зону сунулся — ласты за
спину, и в первый отдел. И пропуск не заводской, с собой не
вынесешь. Чтоб за воротами даже с трупа никто документик
снять не сподобился. Приходишь, в проходной вдавил
кнопку с номером своей ячейки, таймер щелкнул, пропуск
выпал в лоток охраннику. Он твою личину заценил, кно-
почку нажал, турникет тебя этак вежливо по заднице —
шлеп, впустил, и на блок перед следующим. Ты пропуск
взял через окошечко, к себе потянул. Будка охранника —
спектролит, фонари пилотные в истребителях из него дела-
ют, все видно и не всякая пуля пробьет, а над окошечком
темненькая полосочка непрозрачная, а под нею щелочка.
Лезвие там. Ежли ты чужую личину нацепил, задумал про-
сочиться, а ус отклеился, охране только педаль нажать. Си-
рены не будет — сам заорешь, а пропуск с твоей кистью в
будке останется. Сувенир.
Я человек живой, завистливый и злобный, пятна на
солнце страсть как искать люблю, вот и куражусь: министер-
ство, на самом деле — радиоэлектронной промышленности,
наверное, чтоб непонятней было, расплывчатее, И курить на
41
территории кое-где можно. Мне, например, чтоб из лабора-
тории в курилку вырваться, надо два раза пропуск предъя-
вить. Ну, и назад — тоже. Есть места и покруче, ВУМ, на-
пример, лаборатория высокого уровня мощности. Там курят,
где хотят, хлопотно оттуда выбираться. Три трехтонных две-
ри на пневматике, две бетонные, с кодовыми замками, шиф-
ры разные, и посередине — броневая, магнитной карточкой
открывается, ее по заявке в Первом отделе получить можно.
На заявке подпись не ниже начальника отделения. И не
меньше, чем за двое суток до испытаний заявку подавай. Ма-
ло ли кто ты. Проверить надо…
Из ВУМа вылез — лабиринт, драконьим зубом обшитый,
это пирамидки такие, пластик с ферритом, чтоб излучение
дробить, прошел его, стоп! Охранник, наган, пропуск. На-
ган — это против нас. Три этажа вверх, опять стоп. Охран-
ник, пропуск, но уже ТТ. Это против посторонних, посерь-
езнее.
На ВУМе бухать удобно, редкая падла влезть смо-
жет, помешать. А если клистрон включить, вообще двери
блокируются, никому не войти.
Опять отвлекся. Мелькнула в толпе шпионская спина, раз,
другой, за тепловоз маневровый завернула, паром из стены
шибануло, скрылся, сердешный, пошел родину спасать. В
принципе, мы в курсе, кто это, нас учить не надо, свои две
тыщи рож за пару лет примелькались, а у командировочного
пасть открыта всегда. И башкой вертит, аб не оступиться,
любому ясно, что в этом заведении зайти так, чтоб была на-
дежда выйти, можно только в одну, единственную, дверь.
Все остальные ведут на Литейный или Шпалерную, и даль-
ше — на север, на север…. Это в лучшем случае.
«Течет серая масса по своим отделам…». Правильно все,
Владимир Богданович, правильно. И Ваша спина утекла по
своим делам, и нет мне, по сути, никакого дела до Вити-
шпиона, у меня своих дел полно, они мне интересны, и бы-
ло мне тогда глубоко начхать, что я на войну работаю. И
Витины игры нам были по такому барабану, что ничего,
42
кроме смеха, они не вызывали. Зря, кстати. Но это уж я по-
том задумался.
Но сейчас… Неважно, где Вы, плевать, где я, может, Вы и
впрямь сидите перед камином в старинном замке и потреб-
ляете что-то шотландское со льдом, а я попиваю воду из
бутылки, воруя ее у цветов, стоящих на подоконнике узкого
пенала в коммуналке, перед нами одно и то же. Чистый лист.
На нем можно все. Даже правду.
Смотрите.
Не успел тепловоз, и пар не брызнул, не дал Вите-
шпиону испариться, и я успел Вас догнать, и тронул за пле-
чо.
— Пошли? Разведка подождет. У нас тоже интересно…
— Пошли. Раз интересно. А как же секретность?
— Разберемся.
— Но все же…
— А вот как раз о ней…
43
Тревожный звонок
алера, Жора где?
— На плазму пошел, к Вадику.
— Он что, охренел?! У нас ни одной детали в «Дес-
нице» с напылением! И кто его пустил?
— Да ладно тебе, шеф… В «Деснице» нет, в других бу-
дет. Сам потом его просить будешь, чтоб без очереди напы-
лили. А чего ты такой встрепанный?
— Звягельский из Москвы звонил, срочно нужны два
прибора из нашей опытной партии, у них там вся серия черт
те что показывает, сравнить надо.
— Ну и посылай…
— Им к утру надо!
— Аааа… В Москву — это мы с удовольствием. Недель-
ку, а?
— Хоть две выпишу, только доставьте, а там гуляйте,
сколько хотите.
Тут кой-чего пояснить надо. Секретные приборы пере-
мещаются только фельдегерской почтой или с сопровожде-
нием. Тонкостей почты я не знаю, знаю, что долго, но со-
провождение выглядит так. В зашторенном УАЗе везут на
Московский вокзал облепленные пломбами и печатями
ящики с приборами, на них сидят два регулировщика радио-
аппаратуры с револьверами системы «Наган», у меня — 1898
года выпуска, в истертых до замши кобурах, УАЗ въезжает
прямо на платформу, мы вносим ящики в пустое купе, оно
всегда зарезервировано в любом поезде, запираемся изнутри
на железнодорожный ключ и бдим. Попытка влезть — за-
стрелим.
Любого.
В пункте прибытия все так же, с точностью до наоборот:
вагон опустел, выжидаем десять минут, один выходит, про-
В
44
веряет трассу, предъявляет документы водиле, проверяет его
корки, возвращается в купе, заносим ящики в тачку, и — в
заведение…
Мы сидим с Вадиком в лабиринте установки плазменно-
го напыления, начисто скрытые от посторонних глаз, и чин-
но приканчиваем двухсотый грамм спирта. День авиации —
дело святое, Вадику я на день ВМФ проставился водкой, от-
кат спиртом — подарок царский, и меня распирало от бла-
годушия и благодарности. Из-за какого-то трубопровода
вылезла Ленка Лапшина:
— Вадим Валентинович! Вас там на вахте спрашивают.
Вадик царственно шлепнул ее по заднице, и обратился ко
мне:
— Хочешь Лапшу? Бери…
— Фи! Лапша со спиртом? Кому там неймется?
Ленка отскочила от Вадика, но вяло, напрашиваясь на
еще раз по заднице, и пискнула кокетливо:
— Каверин, с науки.
Я подскочил:
— Зови!
— Так у него пропуска нет.
— А у меня есть??? Пшла, мухой! Оборзела, Вадь, ваша
охрана, Валерку тормозить.
— Да там новый какой-то, трех дней не стоял еще. Сала-
бон…
— Арбуз, мы на суше…
— А вот Валера щас скажет кто, он морпех, земновод-
ный, ни тебе, ни мне обидно не будет…
Отдернув брезентовую штору, вошел Валера Каверин,
мой напарник во всех делах. То есть совсем во всех…
— Валер, у вас как арбузов называли?
— Плесень.
— Сочно. Это мы про часового. Будешь?
— Хе…
45
Валера чинно выцедил полста грамм, длинно выдохнул
носом и задрал бровь:
— Ого! Ректификат! Жирует плазма…
— Для хороших людей ничего не жалко. Сами-то гид-
рашку пьем. Упадок… Горбач, мать его, трезвенник херов…
Мы похрумкали яблоками, на их фоне спирт не учуять, и
Валерка томно потянулся, кот, да и только.
— Виноват, господа офицера, но я вам кайф обломаю.
Жора, в Москву валим с двумя «Десницами». Прямо щас.
— Обломал, слово держишь. Вадик, давай его в камеру
засунем, распылим, вроде и не приходил никто.
— Не выйдет, Лапша видала.
— И ее туда же.
— Дам нельзя!
— Так мы ж не бить, так, в распыл…
Валера хлопнул меня по затылку и каркнул:
— Хорош, пошли, там действительно хрень какая-то.
Славка на ушах стоит, начальство заметалось.
— Плевал я на начальство. Но если Чапа на ушах… По-
шли. Извини, Вадик…
Слава Чаплинский, дважды кандидат наук, руководитель
темы и старший научный сотрудник, звания свои носил не
зря — в нас с Валерой он разобрался молниеносно:
— Ишь ты, какие. А оружие вам выдадут?
Мы даже не переглянулись, только Валерка презрительно
хмыкнул. Слава махнул рукой и продолжил:
— Надежда вам командировки оформила, сейчас прине-
сет, вы сразу в кассу, в оружейку, и на склад первого отдела,
возьмете две «Десницы», в пакет их, некогда с ящиком, и
вниз, тачка ждет.
Мы откозырнули и двинулись, было, в курилку, но тут до
меня дошло:
— Чапа, ты что несешь? Кто тебе приборы даст??? Со
склада??? На них «СС» уже стоит!
Славка аж сел.
46
— Твою мать…Я и забыл. Витьке кранты…
— А что там стряслось?
— Вся партия, 72 штуки, в параметры не лезет, хоть
тресни, им надо хоть пару для сравнения, что они не так
сделали.
— Все не так! Москва, что с нее взять… Деревня…
— Ты это Звягельскому скажи! Хрен он тебя больше в
«Сандуны» проведет…
— Молчу, молчу. Считайте, что я не кот, а рыба.
— Форшмак ты. Ну и нарезался…
К столу подходила Надя Ишимцева, непревзойденный
спец по любой документации. Любой, повторяю. К бумаж-
кам у обывателя отношение резко отрицательное, оно возве-
дено в разряд непреложной аксиомы, и автоматически чело-
век, документами занимающийся, — тунеядец высшей про-
бы. Даже термин такой есть: «Канцелярская крыса». Надеж-
да — канцелярский дракон, многоглавый, огнедышащий,
с вертикальным взлетом, непреоборимой мощи и потря-
сающего разума. Поясняю. Вот Славка задумал, с подачи
Министерства Обороны, естественно, бесспорно гениаль-
ный прибор, в нем новое — все, вплоть до принципа дейст-
вия. Мы его с Валерой воплотили, вставили в тракт, и охре-
нели: всего год работы, а штатовский аналог он бьет по всем
параметрам как минимум на два порядка, то есть в сто раз! И
неограниченные возможности для совершенствования. Но
вот нас трамвай переехал, всех троих, или, еще проще, я,
скажем, по пьяни болтанул, что мы сотворили, мы с Валерой
сидим, Славку шлепнули. А прибор делать надо! Родина в
опасности. А мы уже и не нужны. Есть документация на
прибор, которую настрочила наша крысочка — раздай по
заводам и ящикам, штампуй любыми сериями, собирай, вты-
кай на самолет, и любуйся с шестисот километров, как по
земле тараканы ползают. Скорость, размер, направление
движения, уровень опасности, все прочитает. Любой баран
справится. А девке — едва двадцать семь, и она всего-навсего
ЛЭТИ кончала.
47
Надежда потянула, было, из-под мышки папку, но вгляде-
лась в нас с Валерой, и положила папку на Славкин стол.
Взяла Валеру за плечи, посадила перед столом. Потом меня.
Мы замерли. Обошла стол, вперла в него кулаки, нацепила
для убедительности на нос Славкины очки, постучала каран-
дашиком, и раскрыла папку. Вправо-влево стали ложиться
листы — командировочные удостоверения, предписания,
допуски, задания, финансовая бодяга, и все это сопровожда-
лось короткими возгласами:
— Тарасов, Каверин, Каверин, Тарасов, Тарасов… Каве-
рин, Тарасов…
Сняла очки, взяла каждого за правую руку, положила на-
ши ладони на соответствующие документы и изрекла:
— Все. Вон отсюда, алкоголики, здесь вам не место. Это
Москва все стерпит…
Чапа потрепал ее по плечу, чмокнул в ухо на правах за-
служенного пятидесятилетнего развратника, и повесил голо-
ву:
— Ничего не нужно уже, Наденька, хоть и спасибо. На-
зад тащи…
Нюанс: командировочные документы можно получить
только ЛИЧНО. И никак иначе. А уж назад вернуть… Во-
обще никак — только через первый отдел, отдел финансов,
и мордобой для всех, вплоть до начальника отдела. Только
крыска наша. Запросто.
Пока Надежда хлопала глазами, я сгреб свои документы,
сунул во внутренний карман и аккуратно застегнул, скосив
глаза на Валерку, мол, делай, как я, и откинулся на спинку.
— Слав, дай по пятьдесят грамм?
Чапа аж подавился от возмущения, Валерка икнул, но
промолчал, а я продолжал:
— Мысля есть. Только дернуть надо для куражу. Не вы-
горит, я тебе литр отдам. Что тебе, сотки жалко?
— Когда отдашь?
— С последней пенсии. Давай, не жмись…
48
— Нет у меня.
— А в портфеле?
— Нету!
— Слав, время теряем, три часа уже.
— Скоты. Надь, прикрой…
В лабе тесно, проходы узкие, и лаз к Славиному столу
почти целиком закрылся от посторонних глаз изящной про-
бочкой, Слава открыл нижний ящик стола, извлек портфель,
и поволок оттуда бутыль 0.7 с красно-коричневой жутко-
стью. Мы с Валерой счастливо улыбнулись и быстро выста-
вили на стол три стакана. Это была самогонка Чапиного
производства, осаженная по последнему слову химической
науки лучшими в мире секретными абсорбентами, отфильт-
рованная в трех противогазных коробках и настоянная на
калгане с кедровыми орехами. Градусов восемьдесят.
После принятия внутрь Слава стал деловит, и открыл,
было, рот для допроса, но Каверин многозначительно под-
нял палец и изрек:
— Тссс… Наслаждаемся…
Но я не стал, развезет еще… Хлопнул в ладоши и начал:
— Надя, упакуй какой-нибудь метиз ненужный, Слава,
пиши заявку на хранение, подписывай у Пузакова, печать,
и — Надежде. Надь, несешь его на режимный склад, сдаешь
и смотришь, кто на вахте. Если только Верка, все в кайф,
если сам Никандрыч — хуже, но преодолимо. И, хоть трес-
ни, найди, где точно лежат «Десницы» наши. Выходишь и
звонишь прямо сюда.
Я хлопнул ладонью по Славиному телефону.
— Только смотри, из коридора звони, там у лифта есть!
— Учи меня, учи…
Надежда уже запаковывала какую-то железяку и отрывала
полоску бумаги с лабовской печатью. Слава строчил сопро-
водиловку.
Когда Ишимцева выпорхнула, Валера многозначительно
посмотрел на ящик стола. Слава махнул рукой и достал.
49
Вкууусно-то каааак…. Слава принялся, было, объяснять,
как хреново всем будет, если завалится партия в Москве, но
тут телефон заорал. Я схватил трубку, но это был Звягель-
ский, и я протянул ее Чаплинскому. Разговор легко можно
было воссоздать по Славиным междометиям:
— Не выйдет, они на складе.
— Я организую запрос.
— Не успеешь, полчетвертого, пятница.
— Ты не понимаешь!!!
— Все я понимаю. Есть мысль, молись, чтобы выгорело.
— Что за мысль?
— Не знаю, не моя. Молись, давай, у меня Кремль на
связи. Через три часа будь дома и прыгай у телефона. Пове-
зет — сразу оттуда на работу рванешь. Все, отвянь, Витя…
Он положил трубку, и тут же телефон звякнул. Шеф
поднял, сказал:
— Ага.
Повернулся ко мне:
— Вера. Третий ряд, седьмой стеллаж.
Я подошел к другому телефону, навертел номер, и казен-
ным голосом провещал:
— Вадим Валентинович, на выход! Срочно, почта.
Он уже ждал меня у двери цеха, когда я вылетел из лифта.
— Вадик, ты с Верой так же?
— Что за вопросы, поручик? О п… ни слова! И спирта
не дам.
— Сам тебе отвалю. Извини, Вадя, серьезно все.
— Колись.
— Щас ты идешь к двери склада. Ждешь. В тени. Про-
ходим мы с Надькой, считаешь до тридцати. Заходишь, и
галантно валишь мадам на стол. Мы хихикаем у стеллажей и
отчаливаем. Потом у тебя минут двадцать, Никандрыч при-
дет с Чапой. Сделаешь?
— Ой, как слооожно-то… Пошли так, она все сделает.
— Нет.
50
— Ого. Иду.
— И еще. Верка потом взбуч получит, ты уж там ее…
Успокой, что ли… С Москвы приеду — «Фанта», «Тройка»,
чай «Бодрость» и блок «Явы». Ей.
— Лады. Девушка описается от удовольствия.
Я подошел к телефону у лифта и позвонил в лаборато-
рию. Трубку взял Слава.
— Делайте еще куклу, я сейчас.
— Ждем.
Мы идем с Надеждой и Верой вдоль стеллажей к запас-
нику нашей лаборатории. Перед глазами в сумраке проплы-
вает мало кому понятное великолепие: стокилограммовая
«Дора», это для стационаров и кораблей, сверкающая золо-
том и хромом «Астра», холодный прибор, в космосе летает,
четыре «Двины» размером со спичечный коробок, золоти-
стые от нитрида титана, для прочности, их на танки ставят,
«Дели», «Дунай», «Десна», мой самый первый прибор в этой
конторе. А вот и «Десницы» — 16 штук, отчаянно похожие
на гранатомет РПГ-9. Рядком лежат. Только Надя головой
завертела, куда б приборчик положить, а тут и Вадик входит.
Как говорится, весь в белом… Веруся только рукой махну-
ла — туда, мол, кладите, и зацокала к страшному на вид, ог-
ромному, но такому привлекательному людоеду. Только б
сожрал…
А я уже тащу из кармана два ключа на десять, свинчиваю
с двух «Десниц» по четыре крепежных болта, соединяющих
фланцы, прячу уворованный крепеж в карман, отодвигаю
приборы вправо на полметра, кладу между ними и осталь-
ной партией куклу, и мы с Надеждой в обнимку смываемся…
Через четверть часа в кабинете начальника отдела режи-
ма набирает обороты скандал, причем нешуточный. Чап-
линский даже придерживает Валеру, который рвется на Ни-
кандрыча в порыве благородного негодования:
51
— У вас там Верка, что, опухла??? Какие, блин, «СС»???
Четырнадцать — да, приборы, а два я лично с Жорой раску-
рочивал на вибростенде! Это ж просто метизы, что вы их
под одну гребенку, там ферриты внутри поколоты, их даже
регулировать нечем!!! Какой, к дьяволу, «Совершенно сек-
ретно»?!
— Не дам, сказал, и все!
— Слава, ну хоть ты ему объясни!
— Гриша, ну что ты, в самом деле? Ну, напутали, хрен с
ним… Машина уже под парами, везти надо!
— Да не дам, сказал! «СС»!!! Они уже не ваши!
Валера аж к столу рванул:
— И не ваши!!! Говорят тебе — металлолом!
— Каверин, пошел ты на хер! У меня все шестнадцать
числятся, как приборы!
Следующую сцену Валера описывал несколько раз. Со
смаком и наслаждением.
Слава сел в кресло поодаль от стола, вытянул длинные
ноги, сложил руки на животе, покрутил большими пальца-
ми, в одну сторону, в другую, и доверительно загудел:
— А ведь это твой косяк, Григорий Никандрыч. Твоя
служба таблом щелкнула. На сей раз, конечно, беды немно-
го, без премии останешься, максимум. А вот если у тебя на
складе что-то наоборот, а? Что, если вы на «СС» штамп ме-
тиза хлопнули? Валер, выйди-ка…
Валера пулей вылетел из кабинета, а Слава продолжил. Я
только зимой, в поезде, в вагоне с выбитыми стеклами, до-
словно про этот разговор узнал, когда мы Славин портфель
от холода употребили.
— Гриш, мы не дети, я сам испугался того, что сказал.
Давай так. Ты по-тихому свой склад инвентаризируй, соус
найдешь, только с разработчиками вместе обязательно про-
веряй, я тебе в этом подсоблю. А то шиш там знает, что твои
кладовщики намутили, в приборах все-таки разбираться на-
до. И не чуть-чуть. Идет?
— Все равно не дам.
52
— Да и черт с тобой! Мне-то по фигу, а вот ты в поне-
дельник в Москву так и так полетишь. А только на испыта-
ния полетишь на месяц в люксовый номер, или очко свое на
ковер повезешь — тебе выбирать.
— А ты меня не пугай, пуганый! Вы тоже накосячили.
Как можно было рабочий прибор с метизом перепутать? А?!
— Сам не знаю, но крайний есть. Давай, на склад пой-
дем, я туда Жору вызову, он и растолкует, как это так вышло.
Это они с Валеркой с вибростенда приборы на склад таска-
ли. А потом решим, кого к стенке гвоздями приколачивать…
— Пошли!
Я стоял перед стеллажом и чуть виновато разводил рука-
ми.
— Григорий Никандрович, ну вы же помните, что тво-
рилось! Комиссия, на стенде шесть приборов лопнули, в
пыль, веничками сметали, генератор полетел прямо на глазах
у генералов, на климатике утечка кислоты была, ну что вы, ей
Богу…
— Ты мне скажи, на фига ты их сюда притащил, раз они
не секретные???
Я стоял и мялся. Ох, думаю, не перебрать бы с виновато-
стью, а то разойдется — впрямь же посадит…
Слава вздернул мне голову, и прошипел:
— Ну?
— Ну что «Ну»? Места нет в лабе, вот и притащил. Ч;
они там валяться будут, и так не повернуться. Почем я знал,
что они понадобятся?
Никандрыч налился праведным гневом и заорал:
А у меня, что, свалка??!! И как их теперь найти??? Какие из
них?!
— Тьфу ты, проблема, — я ткнул в два крайних — Вот
они, лежат, там, где и положил. Их сразу видно, вон, видите,
четырех регулировочных болтов нету. Железо и железо.
— А вставить? Болты? Прибор же получится!
53
— Хлам получится. Его никак не настроить. Это ж не
просто болты.
Никандрыч повернулся к Чаплинскому:
— Слава, что он тут несет?
— Правду. Хотя вот от кого, от кого, но не ждал… Гриш,
это действительно хлам. Жора, забирай их и валите, пусть
Витя в Москве их рвет, на что хочет. Добился ты, гад, своего,
расчистил место у себя на столе. Тащи, давай…
Я нехотя сгреб приборы, побрюзжал, что самому упако-
вывать придется, начальники на меня рявкнули, и я поплелся
к столу выдачи, и тут спиной услышал такое, что обмер. Я и
забыл, что я пьяный…
— Владислав Васильич, а чего это он у тебя косенький
такой, а?
И тут же отлегло.
— Да я ему сам наливал. День авиации, свято…
54
Nach Moskau
АЗ выкатился из ворот и повернул направо, на Чер-
ниговскую. Встал под светофором. Валера забараба-
нил в перегородку со стеклом, водила повернулся и
вякнул злорадно:
— Забыли чего? Не пустят обратно.
— Шеф, Фрунзе, 19. Мухой! И счетчик выключи…
— Вы, ч;, ребята, вокзал…
Тут и я рот открыл:
— Дуй, куда сказано, здесь мы главные. Случая не было,
чтоб вокзал без нас уехал!
— Да у меня маршрут! Таймер!
— Рот закрой. Ща лючок в полу открою, трубку рвану,
три часа тормоза чинить будешь. Рули, куда сказано, я УАЗ
не хуже тебя знаю.
Валера открыл переговорное оконце и потрепал водилу
по башке:
— Не боись, мы не страшные. Полчаса всего, потом сто
раз спасибо скажешь.
На закуску я проворковал голосом кота Леопольда:
— Водитель, давайте жить дружно! Ч; заснул? Зеленый,
зеленее уже не будет! Направо…
УАЗ рванул со светофора направо, сразу же налево, на
Московский, и через семь минут мы скрипнули тормозами у
Каверинского дома. Водила и впрямь рулил классно. Валера
выскочил и на ходу крикнул:
— Пять минут, мужики!
— Десять. Маринку чмокни…
Я махнул рукой и повернулся к водиле.
— Ты как на вокзал собрался?
— С Гончарной, по вокзалу и на платформу. Пропуск
есть.
У
55
Он попытался даже предъявить, но я отодвинул бумажку.
— Это на обратном. Сразу въезд-выезд оформишь. В
будке ребята тоже поспать любят. Чего их два раза трево-
жить? И на Лиговке пробка. А мы на Обводный, потом через
восьмое депо, там дорожка до самой платформы, со слипом,
УАЗ пройдет. Вот тебе и полчаса.
— А где там въезд?
— За вторым американским мостом. Покажу, только с
Атаманского моста — сразу в правый ряд, понял?
— А точно пройдем?
— Ну, если педали не перепутаешь. Эх ты, спецтранс.
Знай и люби свой город. О! А вот и Валера, гони, давай…
Про дорожку я прихвастнул, чтоб водила раньше времени
не перепугался, но тропка между рельсами была накатана,
для вездехода — тьфу, он, по надобности, и по рельсам
пролетит, не «Лендкруйзер». Шеф от радости, что так ловко
вышло, газ нажал, но Валера сразу цыкнул:
— Скорость — двадцать!!! Я те дам понты кидать! Бор-
зеть можно, но служба — службой. Мертвый я даже себе не
нужен…
За полкилометра до платформы Валера напрягся, но тут
же мотнул головой, и я отпустил рукоятку, скосил глаза —
нормально, пьянь, с работы, пятница. Только какой их черт
в кусты занес? Отлить, не иначе…
— Седьмой вагон, тормози.
Мы выскочили из УАЗа, огляделись, Валера прошел мет-
ров по десять взад–вперед по платформе, ткнул проводнице
удостоверение, она отошла от двери, я жестом фокусника
извлек поллитра из Валериной сумки, и переправил водиле
на колени, Валера подмигнул, мы дернули пакет из салона, и
внедрились в вагон.
Дверь заперта, шторы задернуты, пакет под ногами, и я с
вожделением смотрю, как напарник не торопясь открывает
сумку. Мать твою!!! На стол легла огроменная книга. Карл
Маркс «Капитал», том 1. А бухло где???!!! У меня руки затряс-
56
лись, я и не подозревал, сколь жесток был недопой. Чуть
слезы не потекли от обиды. Как в детстве. Дяденька нехоро-
ший игрушку отобрал…
— Э-э-э-ээээ! Ты что? — Валерины глаза округлились.
Я глянул на свой правый борт и обмер — наган уже на-
половину вытащил… Ошалеть было с чего, наган — оружие
безотказное, и, несмотря на возраст, страшное, моим, по
крайней мере, с двадцати метров гвозди в стену зашибать
можно. Я поднял руки и скроил покаянную морду с не-
большой виноватостью.
— То-то… Стрелок херов. Ковбой…
Он подцепил ногтем страницы у корешка, откинул, под
ними обнаружилась винтовая пробка — фляга, мать ее!
Литр, не меньше…
Ура.
Москва, Кутузовский, мы прем по осевой, как членовоз,
хоть и семь утра, и никого нет, валим вправо перед Боро-
динскими воротами, режем полосы поперек, и влетаем под
арку. КПП. Пропуска, удостоверения, пропуска, допуски,
пропуска, накладные, сопроводительные. Не дай Бог хмык-
нуть, рожи у охраны…
Как будто делом заняты.
«Волга» тормознула у корпуса №6, я вышел с переднего,
огляделся, Валерка выждал и вышел с пакетом. Зол я был на
водилу страшно, и не удержался:
— Своя тачка есть?
— Да нет пока, а что?
— А на своей потому что, по обочине крался бы, и шу-
гался бы всего на свете. А на такой, значит, все можно. Раз-
дайся грязь, дерьмо плывет! За что ты людей пугал, обмы-
лок? Пусто ж было, мог по правилам. Не возьмут тебя в кня-
зи…
У водилы еще и губы не дрогнули для ответа, а Валера
уже рявкнул в его окно, он сразу все понял, и подкрался, по-
ка я разглагольствовал.
57
— Рот закрой, пулю схлопочешь!
И я добавил:
— Не злись, парень. Вот когда ты от Каширы до Химок
так же на своей по осевой за стольник прокатишь, тогда по-
зор и смоешь. Давай. Удачи…
Мы входим в корпус и идем по коридору так, чтоб нас ни
о чем не спрашивали: пакет между нами, идем в ногу, Валер-
ка левша, кобура у него слева. И рожи. Цель такого спектакля
одна, чтоб не принюхивались, флягу-то мы за ночь съели…
А что еще в поезде делать? Сколько ни возьми, все мало.
Чуть к проводнику не полезли за водкой. Хорошо, Москва
на горизонте показалась.
Поворот направо. Еще поворот, стоп. КПП. Тут никакие
документы не спасут. Каверин вертит номер внутреннего
телефона.
— Виктор Семеныч, мы.
Охранник стоит, как истукан, все в рамках процедуры.
Стою и ржу про себя. Он же слышал шаги, издалека слы-
шал, мы ж так маршировали, и два поворота, это три секун-
ды, как минимум. А я его увидел из-за угла в последней ста-
дии вставания, он еще сантиметров на пять распрямился,
пока мы входили, и газетка… Как осенний листок в сентяб-
ре. Если б не турникет, запросто бы мимо прошли, задрав
морды. Во-первых, застукали его во время неисполнения, он
уже виноватый изнутри, во-вторых, устав он, наверняка не
то, что наизусть, а вообще… Стало быть — врожденная не-
уверенность в себе. От незнания. А раз пакет весь в печатях,
оружие, и морды такие, значит право имеют. И не рыпнулся
бы. Психология.
Из лифта вышел Кирпич, Лешка Кирпичников, Витин
техник, и тут меня уж совсем согнуло от смеха. Кирпич —
парень незлобивый и, на свою беду, вежливый. Только он
появился в поле зрения охранника, как тот мгновенно пре-
образился из растерянной амебы в бдительного дракона.
Лешке пришлось не только турникет открыть магнитной
карточкой, но и пропуск дракону предъявить, прежде чем
58
магнитку в щель сунуть. Как будто охранник его по пять раз
на дню не видит…
Мы спустились вниз, на седьмой этаж, и пошло… Лифт,
коридор — пост, пролет лестницы вниз — пост, лабиринт с
драконьим зубом — пост. Все, последний. Вообще, в таких
процедурах главное одно: все бумажки после предъявления
совать в один и тот же карман. Шарить по карманам восемь
раз от Бородинских ворот до подвала, как раз рабочий день
и уйдет. А если посеешь что…
Ой.
Лешка набирает код на двери в бункер, тянет за кольцо,
шшшш, чвяк, сработали пневмозапоры, уф… Ввалились.
— Ого!
Виктор Семенович Звягельский, начальник ведущей на-
учной лаборатории головного предприятия «Стрела», доктор
физико-математических наук и кандидат технических, к чу-
жим пьяным сотрудникам относится либерально, но мы с
Кавериным, пожалуй, были из ряда вон. Валера положил
пакет с «Десницами» на стол и тут же рухнул в кресло. Я же
оперся о стол и остался стоять. Сесть боялся. Витя мазнул
взглядом по пакету, напрягся, прочитал штамп и тут его
прорвало:
— Хронь питерская! Вы что мне приперли??? Уроды! На
кой черт мне метизы нужны??? У нас своих на дворе пять
тонн! Половина — «Десница» ваша сраная!
Я поднял ладонь, и, напрягшись сверх всякой меры,
прошипел:
— Тсссс. Пять минут, Семеныч, а? Потом расстреливай.
Валер, панораму включи.
Валеру вышвырнуло из кресла.
Вообще-то мы с ним работаем, когда надо, как швейцар-
ский хронометр. Пьяные, связанные, левой ногой, за преде-
лами усталости, под землей, в танке, в аэроплане — по фигу,
ни на процесс, ни на результат это не влияет. Я не хваста-
юсь, дело не в этом. Это у всех так, когда нравится. Очень
нравится. Больше, чем жить. Алкоголизм тут помешать не
59
может. Проверено. Но и увлекаться не следует, расплата
страшная. Депресс от того, что не получилось что-то, от
того, что ты ошибся, протабанил или не смог, страшней
любого похмелья, никаким спиртом его не зальешь, а вот
удача — и никакой недопой не страшен. Тьфу.
Я изящно извлекаю из заднего кармана нож и вспарываю
пакет, тут же достал из кармана крепеж, и сболтил приборы.
Валера с точностью робота собрал тракт, только быстрее —
панорама еще и разогреться не успела, а мы уже воткнули
первый прибор в тракт. Я сел за пульт и пошло… КСВ, по-
тери, фазовая характеристика, температурная, нагоняю по-
степенно мощность, параметры ни на сотку не отклоняются,
превышение по качеству заданных — вдвое. Порядок.
Выключаю панораму и поворачиваюсь к москвичам:
— Если это — метиз, то я — автобус. С вас по сто грамм.
Звягельский почесал затылок:
— А второй?
Отозвался Валера:
— Это уже по двести будет. Проверять?
Семеныч неожиданно превратился из дотошного еврей-
ского торговца, считающего каждый шекель, в разухабистого
грузинского тамаду и заорал:
— Какой проверять! Все будет! Сто грамм будет, литр
будет, шашлык будет! Ох, мужики… Славка… Я думал, все…
Чуть не сдох у телефона. Лешка, хватай, и в цех! Пусть раз-
бираются, скажи — три часа у них, всех порву…
Он уже открывал сейф, доставал хрусталь, спирт, погнал
Галю в столовку за винегретами. Мы чокнулись по первой, я,
было, воспарил, но штурвал из рук ускользал. Меня хватило
только на то, чтоб поднять глаза:
— Вить, я, кажись, того… Погорячился насчет ста
грамм… Мне и запаха… Кранты…
60
Прозрение
ообще-то шпион Витя, прогулявшись со мной по
коридорам двух секретных заведений, за такой рассказ
вполне может плюнуть мне в харю, да еще и в глаз
отвесить — не фиг так завираться. Про несчастного читате-
ля, как говорится, с улицы, особливо, если он при социализ-
ме родился, вырос и созрел, я вообще не говорю…
Шпиону Вите я отвечу кратко: у тебя режим покруче был,
а тебе все едино в Британию перетечь удалось. Так что
пьянка в секретном бункере под землей, и украденный с ре-
жимного склада прибор — детский лепет по сравнению с
этим. И обманутый начальник отдела режима пожиже твоего
Младшего лидера будет. Тот, как-никак, контр-адмирал был,
а Никандрыч по табели о рангах еле на подпола тянет. А вот
читателю…
Знаешь, читатель, странно это, но не вру я. Но и говорю
не все. Во-первых, такие эскапады мы далеко не каждый день
проворачивали. Да и мало кто из работничков на такое спо-
собен. А во-вторых…
Я родился в пятьдесят восьмом, с рождения был схвачен
за ноздрю и повели меня, сердешного, по тем самым рель-
сам, где встал в семнадцатом бронепоезд. Шаг влево, шаг
вправо… Сами знаете, если жили тогда. Прыжок на месте —
провокация. Хочется сказать, что не моя тут вина, слишком
напористо разъедала меня пропаганда, мощнее которой не
было в истории человечества, но вина есть. Я ж человеком
родился, а не совком. А вот — стал! Поддался. Так что осно-
вой моей души, краеугольным камнем, и стержнем, вокруг
которого колобродила вся моя нескладная жизнь, стал страх.
Я твердо уяснил, что кругом враги, и боялся их до судорог.
Внешних, самых страшных, как-то не очень, а вот комитета,
ментуры, режимников, да просто тетку из собеса или адми-
В
61
нистрации района — вполне осязаемо. Глазки мне открыл
на то, кто мой настоящий враг, занятный случай. Стая инду-
сов в Кремле пыталась войти в Успенский собор, купив по
неграмотности не те билеты, в их стоимость вход в собор не
входил. Билетерша на входе знала английский в пределах
армейского оккупационного разговорника, индусы трещали
на таком потрясающем пиджен-инглиш, что я их только со
второй минуты понимать начал. Растолковав им, в чем дело,
и отправив в кассу докупать билеты в собор, я отошел, и на
шестом шаге до меня доперло: у меня первая форма допуска
к секретным работам и документам, и за простой разговор с
иностранцем мне полагается пять лет строгого режима!!!
Так кто мой настоящий враг? Копченый студент из Мад-
раса, которого при случае я соплей перешибить могу, ежли
он на меня с ножиком полезет, или тот, кто меня на пять лет
в тюрьму посадит и всю жизнь искалечит за то, что я гостю,
который никому из нас зла не желает, дорогу указал? И уж
совсем непримиримый вражина — тот, кто комитету да
судьям право дал со мной так поступать. И право, сволочь,
дал, меня не спросясь. Депутат. Прокурор. Министр оборо-
ны. Член политбюро. Генсек. И все, кто помельче. Государ-
ство, одним словом. И разница между страной и государст-
вом стала предельно ясна. В стране живут люди, в государст-
ве — враги. Враги людей, живущих в стране. Нелюди. Лю-
доеды. Просто все.
Понять-то я это понял, но бояться, сами понимаете, не
перестал. Так и жил всю жизнь в страхе. Днем еще ничего,
работа, интересно, не до страхов, а к ночи подкатывало. А
заснешь, вообще кранты. Воображение у меня буйное, даж
тюрьма разноцветной снилась. Жизнь только серая была.
Это только сны цветные. Но страшные.
А то, что пьяный восемнадцать ден из двадцати, так это,
извините, тоже со страху. Пьяному-то море по колено. Толь-
ко вот, лужа по уши.
И это тоже пугает.
62
А гусарство… Скорей всего, это бунт забитой человечьей
души. Не знает меры в бунте затоптанная душа, неоткуда ей
этому научиться. Меру соблюдать. Вот и психует. А оправ-
дание подобным фортелям мы находили мгновенно — для
дела же стараемся, не для себя! Да и много еще чему оправ-
дания находились… Кондовый мужик Валерий Саныч Вече-
рин уйти не мог в нормальном состоянии духа с рабо- ты, не
сперев чего-нибудь. Оправдывал чеканной формулировкой:
«Не бывает краж у государства. Я просто возмещаю то, что
мне не доплатили». Логично. Нашу зарплату иначе, как по-
собием по безработице не назовешь. Платят, чтоб только с
голоду не сдох. А платить было за что. Поставь того же
«Шмеля», для которого мы «Десницу» делали, или хотя бы
недоделанный американский «Авакс», на гражданский само-
лет, шиш бы птицы в моторы попадали. Прав был Владимир
Семенович: «А наши ребята за ту же зарплату…». Героиче-
ски и даром. Да еще постоянно под дамокловым мечом ощу-
тимого срока…
Вот и снился мне этот карающий меч каждый раз, когда
щека подушки касалась. Или чего там еще. Где только не
засыпал…
В данном случае это было что-то кожаное, потертое, и
трясло меня отчаянно, сам я так не умею. Минут через пять
дошло, что трясет Семеныч, благо орал он так, что мертвый
встанет. Я и встал.
— Блин, холодно как у вас тут…
Бункер был совершенно незнакомый, так до потолка на-
битый аппаратурой, что размеры помещения даже угадывать
не хотелось. Где это я? В поле зрения попал потухший бе-
лый ящик с алой надписью: «Внимание! Магнетрон вклю-
чен!»
Ага, ВУМ. Только не наш. Ё-мое, я ж в Москве! Аааа, ну
тогда понятно… А я уж думал, Звягельский приснился.
— Виктор Семенович, чего так холодно?
— Вентиляция. Работать можешь?
— Пф…
63
— Пошли в цех, Каверин уже там.
Я глянул на часы — полпервого. Нечленораздельно по-
ворчал и выдавил:
— Пяти часов не спал…
— Семнадцати!!! Ночь уже…
Мне стало стыдно, но шиш бы я признался.
— Под землей всегда ночь. Пошли…
Я сделал шагов пять, и понял, что Звягельский не врал, я
был гораздо трезвее, чем думал. Сушило только страшно. Я
прильнул к крану у входа в лабораторию, и Витя опасливо
на меня посмотрел, но я ответил на незаданный вопрос:
— Не развезет, мы в поезде водку пили…
— Аааа…
Пока мы из подвала выбирались, я весь извелся от нетер-
пения. Только не думайте, что мне что-то там такое работать
хотелось, или чувство долга сжигало. В любом цеху есть
автомат с бесплатной газировкой, без сиропа, конечно, ну да
в таком состоянии, он, скорей, помеха. Излишество. Залог
изжоги. Вот к газировочке — то я и рвался. Дорвался, нако-
нец. Порции три выдул.
Валера с Кирпичом колдовали у панорамы, рядом у тако-
го же рабочего стола суетилась целая свора — цеховые регу-
лировщики, слесаря, эти хоть делом заняты были, тестиро-
вали приборы, а над ними нависали начальница ОТК, при-
емщица, начальник цеха, и какой-то генерал, ясно, что ПЗ,
представитель заказчика. Вот этим тут делать было точно
нечего. Только рычать. Они и гавкали. Песики. Я на людях
работать терпеть не могу, глянул на Семеныча, но тот пле-
чами пожал, и даже руки чуть развел, и я понял, что эту стаю
ему ни под каким соусом отсюда не вывести. Злился я все
больше и больше, но сдерживать себя и не думал, в курсе
был, что со злости много чего толкового сотворить можно.
Нужная штука, как и страх. Пользоваться только уметь надо.
Я положил Валерке руку на плечо:
64
— Смена. Пост сдал, пост принял. Что стоит? — я ткнул
пальцем в прибор.
— Сам не видишь? Местное…
— А наш?
— Вон! — Валера ткнул пальцем.
— Ага. Ну ладно, начнем с простенького.
Я вынул из тракта московское чудище, вставил наш обра-
зец, и стал юстировать панораму по образцу. Шиш там про-
стенько, полчаса возился. Но все нормально, как и должно
быть, превышение параметров по качеству раз в десять. Хо-
роший тракт, грамотно сбалансированный. Работать можно.
Вставил цеховой прибор, включил СВЧ. Елки-палки, вооб-
ще в параметры не лезет. Никак. Я не знаю, скажу ли я что-
то новое, но когда бьешь лбом в стенку, забываешь обо всем.
Отрешаешься. Я не то, что не видел окружающих, я их и не
слышал. Валера потом рассказывал, что выглядел я, как сто-
процентный клиент дурдома. Бурчал с видом тихо поме-
шанного, метался, вскакивал, ходил по цеху, что-то выиски-
вал. Железки какие-то хватал, ронял… Но это со стороны. А
вообще-то я здорово растерялся. Не было разницы в конст-
рукциях, в исполнении, не было, хоть тресни! И чего они
показывали какую-то хрень, на уровне американских, было
абсолютно неясно. В общем, спасла меня усталость. Я в со-
тый, наверное, раз вынимал прибор из тракта, но, с устатку,
тракт не разболтил, взялся за поглотители, и характеристика
на панораме резко изменилась, СВЧ я тоже не выключил,
забыл… Я тут же сел. И стал осторожно пальцами давить на
поглотители, они прогибались, совсем чуть-чуть, но для из-
лучения и этого хватало. Поймал нужное и заметался в поис-
ках керна и молоточка. Нашел, нащупал точку на приборе,
приставил керн и тюкнул. Есть! Чуть еще. Еще… Попал!
Чуть не заорал от радости, но знал, что за спиной куча наро-
ду, а ну как не получится? Надо ж чтоб уверенно, со стопро-
центной гарантией. Случайность не должна получить ни
одного шанса. Я настроил первый прибор, второй, третий…
Порядок, везде тактика настройки одна и та же. И место кер-
65
нения во всех почти рядом. Гарантия. Получилось. Я отки-
нулся на спинку стула и, наконец, обернулся. Никого. То
есть вообще. Только в другом конце цеха сидела за столами
группа из трех слесарей и двух регулировщиков. Я пошел к
ним.
— Отцы, Звягельский где?
— В ОТК пошел, там диван.
— Как бы его позвать?
— 975.
— Ага.
Я пошел к телефону.
Он взял трубку сразу, ничего мне не ответил, и появился
через десять минут, даже сквозь щетину отпечатались следы
подушки, или на чем он там спал…
Он посмотрел на характеристику, пощелкал режимами,
поиграл мощностью, недоверчиво глянул на прибор и за-
чем-то потрогал его пальцем. Сказал утвердительно:
— Мой.
Погладил его и спросил:
— Как?
— А как все на Руси делается? Кувалдой. Я покачал в руке
молоточек и взял в другую керн. Вот и весь настроечный
инструмент…
— И что было?
— Вы алюминий экономили. Кожух поглотителя слиш-
ком тонкостенный, прогибается. Ямка от керна работает, как
настроечный элемент, плюс дает жесткость кожуху.
— А как место найти?
— Пальцами!!! Да и все они примерно в одном и том же
месте.
— На ВУМе сгорит.
— Фига! Ямка от керна меньше самого микроскопиче-
ского настроечного элемента! Пошли проверять! Три на-
строенных есть, буди вумовцев, вызывай сюда, ща посмот-
рим.
66
— Чего будить, десять утра. На работе все. Выходных
нет, аврал.
Я оторопело посмотрел на часы — точно, восемь часов
ковырялся. И в башке по кругу, по кругу, билась и металась
какая-то не моя мысль: «Надо же, хоть одну ночь в жизни не
зря провел…»
67
Подпольные игры
нтересно, до чего ж все-таки мощная штука азарт…
Семенычу на ВУМе делать нечего, не та у него
должность. Мог и в лабе посидеть, или в столовке,
или вообще домой… Но в тракте — его дитя, которое чуть
не умерло, выздоровело, и теперь его будут терзать, чтобы
узнать, будет ли оно не только жить, но и работать, как ему
положено. И он получше нас с Валеркой знает, что бывает с
прибором, когда через него прет двести киловатт излучения.
И что при этом бывает с окружающими, если чего не так. И
еще он кое-что знает, что нам невдомек, начальник он все-
таки изрядного калибра, ко многому допущен. Нам это пред-
стоит узнать часов через семьдесят. А это уже прямо из тек-
ста «Апокалипсиса». Знает. Но стоит перед трактом, в метре
от прибора, и регулирует на ходу систему охлаждения, нам
рук не хватает. И ведь ни на кого это дело не свалил, даже
Кирпича своего любимого выгнал, это его работа, задачка не
из сложных, но муторная. Отвлекаться нельзя ни на секунду.
И он стоит. Здесь.
Штатная нагрузка на «Десницу» в самолете — сто два-
дцать киловатт, военная техника требует, как минимум, дву-
кратный запас прочности. Вот и сидим на пороховой бочке,
покуриваем.
Сто пятьдесят. Сто восемьдесят. Двести. Двести двадцать.
— Витя…
— Сто градусов, пять бар.
— Ого. Хорошая установка. Нам бы…
— Не доросли, провинция.
— Хами мне, хами… Двести сорок!
— Порядок. Глуши.
— Двести пятьдесят.
— Жора…
И
68
— Вить, я триста хочу.
Валера повернул голову от экрана панорамы:
— Я тоже. Обзываться не надо было…
Звягельский осведомился, не отрывая глаз от стенда ох-
лаждения:
— А чего это смелые такие? Наглые, я б сказал. Пробова-
ли уже?
— Ннннуууу…
— Давай.
— Двести семьдесят. Восемьдесят. Девяносто. Витя…
— Сто десять, четыре и шесть.
— Валера…
— КСВ — 1.17, потери в норме.
— Триста. Ждем, минут десять.
Стоят в полумраке два истукана, третий сидит. Цветому-
зыка, гул, шелест вентиляции, не справляется уже, жарко.
Азаааарт… Эх, кино бы снять — все б в науку поперли от
зависти… Оно и так красиво, даже если не петришь в этом
ни шиша. Диодики там цветные, какие мигают, какие — нет,
лампочки там, приборчики, стрелочки. Заманчиво и обво-
рожительно. Но я-то, я знаю про это ВСЕ! Это мой инстру-
мент, мне тут все понятно! Мало того, я их не вижу по от-
дельности, все скопом они рисуют мне картину полного
успеха. Победы! И перед носом алюминиевый гранатомет,
через который прет излучение мощностью в двести утюгов,
а ему хоть бы хны! Работает, гад, как часы… Пашет, можно
сказать, за троих. И тут я делаю то, что здравому человеку в
голову точно не придет. Я скашиваю глаза на панораму,
предупреждаю — «Валера…»—и трогаю пальцем кожух по-
глотителя. Горячо, зараза, градусов восемьдесят, нажимаю,
линия КСВ, коэффициента стоячей волны, основного пара-
метра, чуть изогнулась, отпускаю, вернулась. Уууфф…
— Валер, на потери переключи...
— Есть.
— Щас еще…
69
Я опять давлю пальцем на поглотитель, потом на второй,
слышу:
— Порядок, норма.
— Витя!
— Сто пять, четыре и восемь.
— Ха, устаканился процесс… Еще пождем, а? С полча-
сика?
— Давай…
Звягельский вытащил «Яву» в мягкой пачке, и мы рассе-
лись, скосив по одному глазу на свои приборы. Бдим, типа,
вполглаза… Семеныч затянулся, глубоко и смачно, и по-
смотрел на мой палец:
— Кожухи надо жесткие на боевой.
— Ага. В самолете вибрация. Мы с Валеркой в Таганроге
чуть зубы не растеряли. И вообще. Заказывай.
— Типа портсигара фигню такую с зазорчиком. Впри-
тирочку почти.
— Лучше — миллиметр. Настроил, клеем залил, и надел
кожух. И настройка не уйдет, и прочность. Что-то типа ком-
паунда.
Не, термостойкий надо. Двухкомпонент с керамической
пылью.
— Ты начальство, тебе видней…
Валера задумчиво добавил:
— А показания от НУМовских вообще не отличались.
Отвечаю.
Витя откинулся:
— Не бывает.
— Глаза вынь из кармана! Панораму видишь?
— Вижу. Все равно не бывает.
— Виктор Семенович, вы там без нас не добавляли?
Глазки не заливали?
— Валера, шибко умным быть нельзя. Да! Вижу! Пони-
маю. Хвалю. Чудо. Но тут этого нельзя. Объяснять долго, но
параметры на шесть процентов хуже, понял?
70
— А чего тут не понять? Нечего тут объяснять. Вообще-
то я орден на грудь хотел. Заслуженный… Жалко…
— Зеленью возьмешь?
Мы с Валерой заорали хором:
— Даааа!!!
Спокойно, читатель, я не пьян, и бредить не начал. И не
заврался. Конечно, не собирался начальник московской ла-
боратории расплачиваться с питерскими регулировщиками
валютой самого опасного вероятного противника. Да еще в
тысяча девятьсот восемьдесят шестом году. И в мыслях не
было. Просто квитанция на сверхурочные работы для наше-
го финотдела зеленого цвета. Днем коэффициент — полто-
ра, ночью — вдвое. А Витя имел право их выписывать. Я
потер челюсть, и глянул на шефа исподлобья:
— Вообще-то у нас аж на две недели командировка…
— Неважно….
Мы с Валерой дар речи потеряли — как минимум две
зарплаты сверху светили, мы отродясь таких премий не ви-
дывали. А Витя глянул на нас и прошипел подколодно:
— За каждый скормленный вам витамин я потребую
множество мелких услуг.
Валера развел руки:
— Грузите апельсины бочками. Вляпались братья Кара-
мазовы…
Я посмотрел на невыбриваемое лицо Звягельского, на
нос ятаганом, и мстительно скрипнул:
— Он с нас только в Хайфе слезет.
— Ну, потащим в Хайфу. Может, и мы на что там сго-
димся…
У Витьки сестра двоюродная еще с семьдесят шестого
жила в Израиле, любил он ее страшно, разлуку переживал
очень серьезно, а то, что он работал здесь, а не в Плесецке
дворником, объяснялось замысловато: женат он был на до-
чери какого-то офигенного маршала. Чудны дела, твои, Гос-
поди…
— Слушайте, а как вы приборы-то со склада утащили?
71
— А Жора с них втихаря крепежные болты свинтил, а
мы Никандрыча убедили, что это регулировочные были.
— Вить, там тааакой театр был. Валера со Славкой по
пять «Оскаров» наковыряли.
— А Никандрыч, чего, не въехал? Вроде, не дурак…
Валера развел руками:
— Он просто не дурак. А мы умные! Игра в одни ворота.
— Так потом же всплывет, что «СС» были! Как тут выкру-
тишься? Может, отсюда чего написать там, запросить. Хоть с
самого верха.
Валера откинулся, вытянул ноги, и засунул большие
пальцы под халат. Вроде, как Ленин под жилетку.
— Не всплывет. Красть, так миллион… Грамотно. Пока в
государстве бардак, ничего нам не будет. Никандрычу есть
чем и без нас заняться, он так за свой хвост со Славиной
подачи пересрался, что теперь ему точно не до нас…
— Слушайте, а у нас тут с полгода назад такое было!
Женька, со шлифовки, на спор грузовик с территории уг-
нал.
— Да ну? Ни фига себе, это не прибор вытащить…
— Дело так было. Пили они с водилой, в обед, ну, недо-
пой, понятное дело. Женька пуст, у водилы бабки есть. Ну и
Женька ему на расткрутку — спорим на пять пузырей, я твой
ГАЗон у райкома на Кутузовском поставлю? Врешь! По ру-
кам ударили, только Женька ключи у водилы выпросил. Ки-
нул в кузов пару ящиков, и к проходной. Охрана — наклад-
ные на груз! А Женька — брось, это ж метизы, я в соседний
двор, а там тепловоз дорогу перегородил, ща выскочу и в
другие ворота заеду. Охранница уперлась — давай докумен-
ты. Орали минут пять, Женька в ярости вылетел, борт отки-
нул, ящики сбросил, и орет — «Открывай!!! Подавись своим
мусором!». Ну, та, гордая такая, и открыла. Не дала секрет-
ную технику расхитить…
Мы с Валерой оторжались, и я спросил:
— А звон потом был? Как ГАЗон вернули?
72
— Хе, он три дня у райкома стоял, водила водку же от-
дал, пока они с нею справились… Потом накладные выпи-
сал, с дачи пару ящиков привез, заехал, сгрузил. Тоже под
тепловоз закосил… Еще и на дачу на халяву на служебном
съездил, барахло какое-то отвез. Грех жаловаться.
— Вить, если ты мне сейчас поведаешь, что охраннице
премию выписали за бдительность, я верить перестану!
— Фома… Не поведаю! Верь дальше… Ладно, хорош
курить, здесь нельзя. Давай следующую! Валера, мы вдвоем,
насос нормально работает.
Я сразу воодушевился:
— О! Я спать пошел…
— Шиш тебе. Садись в будку, инструкцию по настройке
пиши! И технологию. До каждого движения. Список прибо-
ров, инструментов, все, в общем.
— Не царское это дело. И вообще я неграмотный. Неда-
лекий пролетарий, вчера от сохи. Ишимцеву вызывай, она
инженер, имеет право.
— Жора, ты не понял. Ты отсюда не выйдешь. И борт не
лапай, наган твой у меня в сейфе. Не в оружейке, заметь, как
положено, а у меня. Запросто могу в канализацию спустить.
— Шантажист. Вот и делай добро людям. За это с вас
строжайше взыщется!
— О, кстати, напомнил! Ты когда мне «Мастера» отдашь?
Заныкал, гад, на полгода, мне Нинка всю плешь проела…
— Не ори на старших. Ты еще заслужи ее, плешь-то! —
я торжественно провел ладонью по своей лысеющей голове.
Нюанс: Звягельскому сорок два, мне — двадцать восемь.
Только лысеть я начал рано. Чем и пользуюсь.
— Вот трепло! Детский сад. Личинка…
— Возраст человека определяется не количеством про-
житых лет, а глубиной перенесенных страданий. Так что я
старше вас всех, вместе взятых.
— Иди, давай! Словоблуд… Поехали, Валера.
73
Полет над крестом церквушки
ора, мы когда жрали?
— Вчера…
— Не, позавчера… Или вчера?
— Не сегодня, точно. Пошли в «Фазан».
— Это что?
— Пивняк на «Студенческой», одна остановка.
— И чего там жрать? Пиво?
— Увидишь. И пиво тоже.
— Пешком.
— Пехотинец. Морской. Черт бы тебя… Ладно, по-
шли…
Мы перешли по мосту Фил;вскую линию и, не торопясь,
пошли вдоль путей по узкому парку, поглядывая сверху на
поезда. Черт знает, который раз я в Москве, а к наземным
линиям так и не привык. Вообще-то мы счастливы, счастли-
вы безмерно. Нам с Валеркой иной раз и междометий не
надо, думаем и чувствуем мы примерно одинаково, действу-
ем тем более согласованно. Мы можем трещать без умолку и
молчать часами, нам не скучно. А сейчас мы молча перева-
риваем многогранную победу. Смакуем. Пронзительный
август, нам нравится этот город, любой его район. У нас
полно денег, будет еще, Витино слово свято, у нас два дня
полной балды, пока настроят всю партию, и, самое глав-
ное — откатился страх. Вот это — самый кайф. Это с виду
мы наглые и бесстрашные, ну и действуем напролом, но
страх-то есть, да еще какой! Во-первых, я перепугался еще в
Питере, на плазме, когда узнал, что здесь завал. Мог быть и
наш косяк. Страшно. Москва известно как бьет — с носка, и
слезам не верит. Особливо, когда у самой рыло в пуху. Когда
я на складе приборы раскурочивал, вообще спина мокрая
Ж
74
была. Это дело не подсудное, а подрасстрельное. И я очень
себе это ясно представлял.
Когда за Тверью документы по пьяни проверять стал,
тоже вибрировал, никак найти не мог, то одно, то другое.
Револьвер, кретин, под подушку засунул, как нарком какой-
нибудь запуганный, еле нашел. А уж пока всю ночь сидел,
искал, в чем дело с этими «Десницами», так вообще…
Сто раз умер.
— Шалман какой-то… А это чего за курица?
— Не быть тебе орнитологом. Фазан это. Золотой.
— Это работа не чеканщика, а кузнеца, кувалдой били…
— И искусствоведом тебе не быть…
— Мне б пожрать…
Мы идем сразу к стойке, чтоб не ждать.
— Шесть пива, четыре мяса в горшках, двое купат, два
люля, креветки большие. Пиво — сразу.
Валера пихает меня локтем:
— А мороженое?
— Валер, если ты меня до площади Ромена Роллана до-
тащишь — хоть обожрись. Хоть с сиропом, хоть в шокола-
де.
— Ха! В шоколаде! В говне мы щас будем. Про заворот
кишок слыхал?
— Ща, проверим. Чего-то меня только тут на жрать рас-
тащило… Аж сосет.
Самое занятное, что мы за час смели все, что заказали,
так и это еще не все. Дотопали до Филевского парка, впер-
лись в грот на Роллана, и нажрались-таки мороженого под
два по сто пятьдесят шампанского. Куда влезло? Загадка…
Даже не икнули…
В ведомственной ночлежке тоже повезло, тройной номер
на двоих, оформились быстро, я вошел в полуподвальную
каморку, роняя вещи, и подошел к окну. Узкое продолгова-
тое оконце, распахнута рама, сирень тянет нежные руки к
нам, в подвал, Мастер, ты рядом, и взвивается под твоим пе-
ром мантия угаданного тобою сына Звездочета. Московский
75
ветер развевает плащ с кровавым подбоем, и вылезает из-под
кровати кот с вызолоченными усами, совсем уже не страш-
ный…
Я люблю тебя, Москва…
— Пошли на Арбат. Давно посмотреть хотел. — Валера
роется в сумке и вытаскивает «Зенит-Е», сумку с объектива-
ми, сумочку с пленками, еще что-то…
Я даже не удивился, накинул куртку, сунул в карман два
стакана со стола, во внутренний — Витину флягу со спир-
том, и улыбнулся.
Станция метро «Смоленская».
— Покажу кой-чего…
Валерка бывал в Москве часто, но только с сопровожде-
нием: вокзал — контора — вокзал. Москвы он,считай, не
знал, и не видел. Меня захлестнула белая зависть —первое
свидание у человека. Свидание не с дамой, которая может не
прийти, обмануть, предать… С Москвой. Не с наглой сто-
лицей, а с Москвой. Это город такой… И поведу его на сви-
дание я. За руку, как к невесте. Когда-то она была и моей
невестой, я шел к ней в первый раз, замирая, а так ли будет,
как я мечтал? Так. Даже лучше, чем так. И вот теперь он.
Психи. Я счастлив тем, что делюсь с другом своей невестой.
«Смоленскую» я выбрал не зря, выход оттуда — на Садо-
вую, да я еще тельцем от него Арбат прикрыл, топаем впра-
во. Он щелкает высотку МИДа, ловит какую-то отчаянную
панораму Садовой, пропал, короче, человек. Фотограф он
Богом данный, я таких не видывал. Хотя и сам прилично
волоку в этом деле. Но Валера… У него глаза — микроскоп
с дальномером, чутье на кадр просто потрясающее, признает
он только черно-белые, но это такое… Где-то на северо-
востоке Онеги, пройдя от Пудожи дюжину верст по уши в
грязи, он щелкнул бабушку, сидевшую на крыльце. Только
лицо. 18 на 24. Не было человека, который не рыдал бы над
этой фотографией, не было… Она спокойна и тиха, одни
76
морщины. А люди плачут. Джоконда улыбается, а бабуш-
ка…
Смотрит в вечность.
Валера с фотиком — полупьяный тигр, изнывающий от
голода, и плохо вылеченный от бешенства, охрана и оборо-
на данного поста требует напряжения всех сил, мгновенной
реакции, здорово подвешенного языка, и постоянной готов-
ности молниеносно вступить в драку. И совершенно запре-
дельного терпения. А мне нравится. Это почетно, это вам не
самолеты с бомбами охранять. Я выдергиваю его из-под ма-
шин, втираю очки охраннику, которого он спиной столкнул
с поста, да так, что тот шлепнулся задом на тротуар, отшвы-
риваю каких-то ранних гопников. Веселюсь, короче, от ду-
ши, а сам подленько так веду его вправо. К Бронной, к Пат-
риаршим… И получается даже лучше, чем я задумал, он
вписывается на Патриаршие задним ходом, ловя в объектив
здание с эркерами, оно здоровое, в кадр не лезет, он чуть не
навернулся через низенькую ограду, сделал шага три назад,
есть! Щелк.
— Садись, покурим.
Я буквально толкаю его на скамейку, сажусь сам, и дос-
таю флягу с совершенно невинной мордой, как будто ска-
мейка — обыкновенная, и место обыденное, и вообще…
Присели двое дернуть по полста грамм… Он смотрит на
меня совершенно безумными глазами, а я ухмыляюсь:
— Она, она… Та самая. Турникет ищете, гражданин?
— Жора!!!
— Тссс… Наслаждаемся…
Уже вечереет, мы не торопясь идем за Иванушкой по
Спиридоновке, петляем по переулкам, с Воровского пересе-
каем Калининский, оставляем справа ресторан «Прага». Я
опять умудряюсь прикрыть от него Старый Арбат, мы ныря-
ем в переулки, я тащу его дворами, ни с чем не сравнимыми
московскими двориками с тихой музыкой из окон, выныри-
77
ваем на Волхонке, и входим в Лебяжий переулок. Я тычу
пальцем в дом рядом с пельменной:
— Похоже, здесь квартира. С ванной.
— Иконка, свечечка… А с чего взял?
— Смотри.
Мы спускаемся по Лебяжьему к реке, переходим набе-
режную, справа — ступени к воде.
— Вот, черт!
— Именно…
Даже у меня ;кнуло — на ступеньках у самой воды сидел
затрапезный мужичок с бородой. И курил…
Валера замер. Я тронул фотик, он спохватился, но мужик
тут же встал и пошел, хотя сидел к нам спиной, я опять тро-
нул Валеру и тихо сказал:
— Не надо. Пусть в памяти, а не на пленке. Так ярче.
Валерка кивнул, мы спустились вниз, сели на ступеньки и
я достал флягу.
— Давай?
— Ага.
Думайте про нас, что хотите, но с ЭТИМ надо было как-
то совладать. Больно круто все вышло. И отпустило нас не
сразу. Эх, сейчас бы мне такое увидеть, я б за спирт не схва-
тился — всю ночь бы с Михаилом Афанасьевичем беседо-
вал… Молодые были, что с нас взять? Хотя насладиться все
же удалось, наваждение продержалось довольно долго. Мы
тяпнули, Валера запил «Фантой», я просто втянул носом.
Закурили, и Валерка на выдохе произнес:
— Здесь он. Никуда не умирал.
— А Каверин — он черт!!!
Я показал на дым, выходящий у него изо рта, он мотнул
головой, закашлялся, ухмыльнулся, и показал сигаретой че-
рез реку на театр Эстрады.
— На Варьете на тянет. И место, вроде, не то.
— Не то, не то… Будет тебе Варьете. Ща метро и три
остановки. Или четыре… Пошли к «Кропоткинской».
78
Мы уже подходили к бассейну «Москва», он даже в авгу-
сте парил нещадно, когда Валерка встал, как вкопанный, и
обернулся, глядя на театр Эстрады.
— А валютчикам здесь стихи читали. В вертепе…
Меня даже озноб продрал. Надо же…
Как воспеть лунную ночь? А никак. Без меня воспели. А
ртутная? Сизый свет ртутных фонарей сквозь ветер листвы
дробится на стеклах и раме, втекает в подвал и пляшет пят-
нами далеких туманностей по полу и нехитрой мебели. Я
делаю шаг в номер и замираю, рука машинально отходит
назад и прикрывает выключатель, на нее ложится Валерина
ладонь. Он тоже понял, шагнул вправо и смотрит на тан-
цующую на полу залетевшую в подвал из дальнего космоса
галактику. А я скользнул к окну и жмурюсь снизу вверх на
пятно фонаря. До рассвета часа три, поднялся туман, и при-
крытый листвой фонарь окружен радужным нимбом. И ти-
хая песня далеких звуков бесконечного города сквозь шелест
листьев. Валера ложится на койку, ногами на подушку, зало-
жил руки за голову и летит. И я лечу рядом, стоя у окна,
мы — люди, нам нужно неведомое… Мы не можем без этого
жить…
79
Совет в Филях
ора, там осталось чего?
— Ща, посмотрю — я протянул руку к куртке и
извлек Витину флягу — Ого! Грамм триста.
— Мало. Мне после этих надписей чего-то надраться
хочется. Всерьез.
— Да уж…
Меня аж скривило от воспоминаний. Мы вышли вчера на
Маяковке, перешли Садовую, Валера сразу метнулся к театру.
Его уже никаким бесом удержать невозможно было, да я и не
пытался, самого захлестнуло, я даже уболтал какого-то рас-
фуфыренного швейцара, и он пропустил нас в сад Варьете,
не помню уж, как этот театр на самом деле назывался, ну а
потом, естественно…
Вот он, дом, расположенный покоем, подъезд слева, по-
следний этаж. И вся лестница до самой квартиры номер
пятьдесят разрисована: коты, Лысая гора, Геллы, Марго, и
цитаты, цитаты…
А перед дверью я замер. Стоял, как истукан, и злился: я
сам себя обманул. В дверь-то не войдешь. Даже ночным гос-
тем из камина раз в год. Я шел на бал, а уперся в обычную
дверь в сильно разрисованном подъезде. И сил у меня не
было Валере в глаза посмотреть. Я-то сам приперся, а его-то
привел! Мне и отвечать за разбитые мечты…
Я машинально закурил, дым попал в глаз, я скривился,
поднес руку к лицу, и тут сверкнула вспышка. Я на секунду
совсем ослеп, а когда прозрел, уставился на Валеру, стоявше-
го пролетом ниже. Он ухмыльнулся и подмигнул:
— Порядок, успел! Ох и долго ты столбом стоял… Уви-
дишь потом.
— Чего ты успел?
Ж
80
— Вспышку! Руки аж тряслись, пока доставал, думал, ты
отмерзнешь…
— Псих.
— Ладно, пошли, горемыка. Не май месяц, нас не пустят.
— Пошли…
Мы вышли через черный ход и в слабом свете, сочив-
шемся с яркой Садовой, на стенах проступила стекающая на
землю со стен пошлость:
«Воланд, мы ждем! Твои Геллочки из Медведково.»
«Кто хочет Маргариту? Дам.»
И так далее…
Нас вынесло на перекресток, как незабвенного Григория
Даниловича, разница была только в том, что такси мы пой-
мали не на Садовой, а на Тверской. И огонек был зеленый, а
не красный. Короче, так противно стало, что мы и про спирт
забыли.
Ну а теперь вспомнили. Осадок был — не приведи Гос-
поди. Облом настроения пополам с похмельем. Мы дернули
по полтиннику, запили прямо из графина и собрались уже,
было, к лабазу, когда хлопнула дверь, и в проем вписался
парень нашего возраста с сумкой, явно тоже командировоч-
ный. Я рявкнул:
— Занято!
Валера вопросил:
— Ты хто?
Парень опешил, потом начал лопотать, что он из Пите-
ра, и тут я его вспомнил:
— Мишка? Радиометрист? Ты-то за каким чертом?
— К вам в группу, завтра же испытания! Все уже летят —
Никандрыч, Пузо, Лошадь, Чапа ваш…
— Летят… А ты что — трансгрессировался, что раньше
их?
— Да я поездом. Быстрее.
— Не, Валер, слышишь, прикол, а? Поездом быстрее!
— А ты сам прикинь — отозвался Валера — три часа до
Пулково, два часа на ожидание и регистрацию, час лететь,
81
полчаса выруливать, да три из Шереметьево. И самолет
только утром. От порога до порога часов пятнадцать. А по-
езд — семь, и по полчаса до вокзалов. И ходят ночью, как
трамваи, один за другим.
— Дааа. Если еще учесть, что самолет в два раза доро-
же…Миш, мы вообще-то в лабаз собрались.
— А у меня есть.
Мы с Валерой переглянулись, задрав брови — это ж
сколько с собой взять надо, чтоб осталось? И парень — кре-
мень, всю ночь в поезде и, как огурец. Похвально. Я широ-
ким жестом указал на стол, а Валера двинул к нему стулья.
В общем, насчет «есть», он загнул — всего пол литра, и в
башку ему хорошо дало с одного стакана, но делать нечего,
потащили его с собой. Очередь была не меньше питерской,
терпения у меня хватило на полчаса всего, и я начал искать
барыг, должны же они быть, пусть город не тот, но страна-то
та же самая! Нашел с трудом, метрах в трехстах от лабаза,
взял у них три бутылки сухача, чтоб стояние в очереди как-
то скрасить. Водки у них не было. Твою мать, столица назы-
вается…
Мы чинно потягивали сухенькое, «Вазисубани» оказа-
лось, надо же, приличным напитком торгуют, хоть в этом
повезло, на второй бутылке преодолели пол очереди, и тут
Миша рухнул. Валера стал всех откидывать, чтоб воздуху, я
упал на колени, попробовал привести его в чувство, черт их
знает, с радиацией работают, может, организм у него дыря-
вый, или еще какой мутацкий, но оказалось, что он просто
спекся. Когда я встал, Валера уже держал кого-то за глотку,
драки, похоже, было не миновать, и я спокойным голосом,
но громко сказал:
— Умер.
Пока народ стоял в ступоре, я взвалил Мишу на плечи, и
пошел к ночлежке. Так и скрылся за углом под тишину. Пе-
реть было недалеко, полквартала, но умаялся я крепко. Сва-
лил принесенное туловище на свою койку, достал флягу и
глотнул прямо из горла. Подождал, пока приживется, водич-
82
кой решил не осаживать, чтоб не развезло, сел зачем-то на
Валериной койке в позу лотоса, прочистил легкие, и пошел
обратно. Солнце било в левое ухо, тени от листвы танцевали
во все поле зрения, я даже стал раскачиваться на ходу, чтоб
ритмично ловить вспышки солнца и резные пятна теней.
Солнце запело под шелест листвы, а я шел, задрав лицо к
небу, и уже не касался земли, нес меня на ладонях москов-
ский август…
— Вот он!
Тьфу ты, опять на землю шлепнулся, полетать не дадут.
В другую сторону идти надо было. А очередь продолжала:
— Где? Этот?
— В люк скинул.
— Какой люк!!!???
— Канализацию не нашел, в газовый…
Меня уже за грудки схватили, и я отмахнулся:
— Да ладно вам, там «Скорая» за углом была, забрали…
Народ потихоньку угомонился, я подошел к Каверину, и
он протянул мне бутылку, многозначительно подняв боль-
шой палец. А и было с чего торжествовать, мы под этот шу-
мок человек на десять в очереди продвинулись. Ай да Вале-
ра, с пол оборота въехал! Я отхлебнул малость, и задумался:
— Одной мало будет.
— Мало. А еще и Миша.
— Ну, ему вряд ли понадобится.
— А вдруг?
— Нормааально… Одной мало, две — много, взяли три.
— Три, так три…
— Завтра испытания.
— Четыре?
— Валера!
— Что — пять? Ну, ты и хронь…
— Три. Пьянству — бой!
— Все б тебе воевать. Чинно взяли, тихо съели.
— Давай сухач добьем, у дверей почти. Мешать будет.
Век себе не простим, если раскокают.
83
Валера взглядом профессионала оценил свалку у дверей,
и взял у меня бутылку:
— Точно. Надо, чтоб руки свободны были. С Богом!
Мы ввалились в ночлежку и осмотрелись в отсеках. По-
везло, даже одежда не пострадала. Валера рухнул на койку и
хлопнул себя по лбу.
— Жратва! От, кретины…
— Да уж… Давай этого пошлем.
Я указал на Мишу. Валера только пальцем у виска покру-
тил. Но я продолжил:
— Резервы человеческого организма неисчерпаемы. Вы,
сударь, в этом ни уха, ни рыла. Но я, на правах заслуженного
йога, клятвенно вас заверяю, что этот мешок сейчас не толь-
ко встанет, но и через полчаса уставит стол всевозможными
яствами!
— Ну-ну. Полчаса? Засекаю!
Я намочил полотенце, вылил полграфина на Мишу, ки-
нул ему на лицо полотенце, прикрыл рот ладонью и зажал
нос. Когда он дернулся от удушья, рванул вверх за лацканы и
заорал:
— Ты что, и про ментуру не помнишь!!!???
Миша затрепыхался, но взгляд был еще мутным, и я про-
должил:
— На фиг ты пьяный на КПП попер? Корки где твои???
Во, баран!
Я ткнул ему графин:
— На, попей… Миш, ну как тебя так угораздило?
Миша попил водички, вытерся влажным, потряс головой,
и, наконец, изрек:
— А что было-то?
— Чего, вообще ничего не помнишь?
— Не.
— Ксивы проверь, может, обронили чего.
Вот тут он заметался. Сдернул куртку, все, естественно,
рассыпал, ронял то одно, то другое, наконец, разложил на
84
столе пасьянс из документов, раза три пересчитал и вздох-
нул:
— Вроде все. А чего было-то?
Я отмахнулся:
— Да много чего. Все хорошо, что хорошо кончается.
Я достал бутыль водки и со стуком поставил на стол:
— Давай. За то, что без последствий. Только закусить
нечем, не успели.
Миша уже натягивал куртку:
— Мужики, я щас, пять минут!!! Вы пока там в сумке… В
пакете белом…
И рванул за дверь.
Валера долго смотрел на дверь, вздохнул, задумчиво пе-
ревел взгляд на меня, возвел очи горе, и еще раз горестно
вздохнул:
— Сволочь.
— Знаю…
— Нет, ну какая же потрясающая сволочь! Я, думал, щас
чудо увижу, что-нибудь из тибетской медицины, иглоукалы-
вание, пассы там, молитвы, воскрешение из мертвых… Как
ты посмел так меня обмануть? Он — ладно, но меня??? Ни-
почем не прощу…
Я уже рылся в сумке, извлекая курицу, котлеты, огурцы и
помидоры, и бурчал глухо и утробно:
— Во, люди! Ну, всего им мало! Чудо и было. Лежало
бревно, встало и пошло в магазин. А вам все шаманских
плясок с бубном подавай… Нехристь. Накрывай, давай.
Валера встал и начал орудовать финкой, все еще сокру-
шаясь:
— Нет, ну до чего человека довел! Тут жрачки на пяте-
рых, закуси — на взвод, так у бедняги от твоей лечобы па-
мять так отшибло, что он еще и в магазин дернулся…
— Поклеп. Ничего не отшибло — про сумку он сам ска-
зал.
— А ты и рад!
— Скажи еще, что сам жрать не будешь…
85
— Скажу! — Валера распрямился и впер руки в боки —
Но жрать буду.
Он посмотрел на часы и добавил:
— Больше суток, как из «Фазана» вышли.
Я поскреб затылок.
— А ведь верно. Что-то мы с тобой, как верблюды. Раз в
сутки едим.
В коридоре послышался дробный топот, дверь распахну-
лась, и вошел Мишка.
Сидели хорошо, Мишаню на целый час хватило, потом
он прилег, успев рассказать бездну историй о том, где, когда,
как и сколько, и как всем было нехорошо, а он всех таскал. А
то, что он в очереди отрубился, это просто казус. Мы так и
поняли. Фил;вский парк накрыло вечером, окно распахнуто,
тепло на диво, даже жарко от выпитого, скучно не было, но
как-то… Я, было, задумался на эту тему, но неожиданно меня
упредил Валера:
— А не зря на троих соображают, а, Джинн? Вот, лежит
на койке и толку от него — ноль, а разбудить тянет. Ну, чтоб
трое…
— Тьфу на тебя. Телепат хренов.
— Не, ну согласись!
— Чего мне соглашаться, если ты мои мысли читаешь?
Мои, понимаешь! Спер у меня нагло из башки, и озвучива-
ешь… Плагиатор.
— А ты вари башкой быстрее, может, и вылезешь попе-
ред батьки. По общаге пошарахаться, что ли?
— Ну да. Здорово придумал. Только заводки нам не хва-
тало.
— Дурень, угостим кого, посидим…
— А если разговорами душить будут? Как Миша.
— Дааа, тогда уж лучше его разбудить. Ему в рыло дать
рука не поднимется.
— Буди.
86
Валера и потряс несчастное тело, и стаканом над ухом
позвенел, глухо.
Я уловил его взгляд, когда он распрямлялся и злорадно
проскрипел:
— Валерий Васильич, а чтой-то вы ему в бубен не насо-
вали за то, что он компанию презрел и самоустранился? А?
Ведь хотелось же.
— Тебе щас дам! Прав. Хотелось. Еле, блин, сдержался.
Веришь, хоть оплеуху дать хотел.
— Во! Вот так междусобойчики и возникают. От мнимо-
го презрения к коллективу. Стадный инстинкт, подавлять
следует.
— Тебя послушать, так в одиночку надираться надо.
— Тоже не выход. Я, когда один пью, по рылу себя не
бью только потому, что неудобно. Физически, имеется в
виду. А хочется — спасу нет. Очень я для себя хреновый
собутыльник.
Валера прищурился и посмотрел на меня. Изучающе так,
вроде как злобно.
— Вообще, дело к драке идет. Я себя тоже не люблю.
Давай, как викинги!
— Не понял…
— У них самоубийство не в чести было, так вот, если их
окружали, и трендец наставал, они, чтоб не сдаваться, друг
друга мочили. Ты мне поганому морду набьешь, я — тебе.
Благородно.
— И каждый станет от этого лучше. Возвышенно.
— Ну, а я тебе про что?
— О! Давай, лучше, как гусары, у меня колода есть.
— Чего ж ты молчал, тихоня? Ща я тебя раздену! Кинг?
Сека? Преф?
— Покер. У меня пятьдесят две, полная, ни разу еще.
Даже пасьянсы не раскладывали. Сестра из Вюнсдорфа при-
везла.
Мы вывалили из карманов всю мелочь, разделили на две
равные кучки, и понеслось. Валера свою кучу продул за три
87
партии, в ход пошли бумажки, я уже стал воспарять, но по-
кер есть покер, нарвался фуллом на каре, и Каверин меня
подчистую обезналичил. Тут уж я бумажки из кармана пово-
лок. Бой шел с переменным успехом, Миша храпел, табач-
ный дым слоился по комнате, когда от двери послышался
возмущенный вопль:
— Это что еще за вертеп???
Я оглянулся, поднял для зрячести правое веко мизинцем
и узрел все наше начальство, и питерское, и московское, от-
пустил веко и отмахнулся, повернувшись обратно к столу:
— Ужин.
Начальник нашего отдела, Пузаков, аж взвился:
— Какой ужин?! Час ночи!
Валера откинулся и покачался на стуле. Понял, что это
дело рискованное, вытянул ноги под столом, засунул пальцы
под майку — тельник и наставительно произнес:
— Работа. Много. Сплошные сверхурочные. Правда,
Виктор Семенович?
Витя завел очи горе, но деваться ему было некуда, квитки
он уже выписал, и он, злобно глянув на Валеру, пробурчал:
— Они, правда, со стенда не слезали. Черт с ними.
Чапа еле сдерживал смех, и, наконец, выдавил:
— А бабы у вас где?
Валера обиженно прожурчал московским говорком:
— А где ж им быть, в шкафу, натурально, прячутся. Они
стеснительные. Неодетые.
Эти дятлы реально уставились на шкаф, и тут мы так за-
хохотали, что даже Миша на другой бок перевернулся. Через
секунду ржали все, кроме Никандрыча и генерала, Никанд-
рыч двинул к столу и заинтересовался картами, а генерал
шагнул к шкафу. На полном серьезе! Тут уж я вообще с кой-
ки сполз. Валера встал, поднял меня, и усадил, добавив:
— Во! А ты сокрушался, что веселить нас некому. Глянь,
Жор, какие клоуны…
Он сунулся под кровать, достал последнюю бутылку,
водрузил ее на стол и пригласил:
88
— Прошу, господа, на сон грядущий! Раз уж вы говорите,
что час ночи…
Как ни странно, приглашение они приняли, обстановка
разрядилась, только безымянный генерал все еще произво-
дил впечатление плохо очнувшегося дерева. Но после вто-
рого тоста и он оттаял, и даже спросил, указав на Мишу:
— А это что?
— Homo Sapiens. Радиометрист — я погладил Мишу по
голове — Вы его не тревожьте, он занят страшно. Обдумы-
вает тактику предстоящих испытаний.
— А он завтра встанет?
Тут и Валера вмешался:
— Хомо Сапиенс, отряд приматов, прямоходящий. Дол-
жен встать.
— А вы?
— Бестактно. Я и обидеться могу…
Я первый понял, что генерал щас огребет, и встал между
ними.
— Ладно тебе, Валер…
— Чего ладно??? Щас он у меня за обезьяну! Вон пошел,
пока цел! Сундук звездатый…
Тут кое-что пояснить надо. На флоте мичман — сундук.
Погоны без просвета, две звезды вдоль. Как у генерала, толь-
ко маленькие. Этот, как назло, был генерал-лейтенант, тоже
две звезды. Как у сундука. А Валера из-за такого ишака про-
сидел в канатном ящике от Бискайского залива до Печенги,
дембельнулся «под ;лочку» — 31 декабря в 24.00, да еще
«Красной звезды» лишился. Он в Анголе ЮАРовский БТР
сжег, представили к «Звезде», а когда домой шли, морпехам
делать вообще нечего, сиди в коробке месяцами, они от ску-
ки брагу гнали в огнетушителях. Он герметичный, брага с
искрой получается, вроде шампанского. Ну, и сливали по
мере надобности. У Валеры раз надобность возникла, он к
огнетушителю пошел, а там сундук присосался. Ну, Валера
его и отметелил за крысятничество. Хорошо, не посадили…
89
Чаплинский, Никандрыч и Звягельский Валеру хорошо
знали, генерала быстро угомонили, разъяснив ему, что он,
собственно, ляпнул, и что за это бывает, несмотря на чины и
звания, с Валерой было сложнее. Я прижался к нему, охватив
клещами руки у локтей, чуть навалился, и шепнул в ухо:
— Всех придется. Они ж разнимать полезут. Остынь.
Остальные ни при чем.
Он еще подышал мне в ухо с минуту, тяжко и натужно,
потом втянул воздух так, что мой замок на его спине лопнул,
и выдохнул:
— Черт с ним.
Самое время было выпить мировую, но флягу Витину я
нипочем бы доставать не стал: и жалко, и Семеныча под-
ставлять…Водка — черт с ней, а вот за спирт ответить при-
шлось бы, его в магазине не продают. Где взял? А желающих
такой вопрос задать — полкомнаты. Я глянул на самого бди-
тельного, на Никандрыча, и хмыкнул. Он уже не разглядывал
карты, а сгреб колоду и изучал очень внимательно. Аж глаза
горели. Видно, почуяв мой взгляд и смешок, он посуровел и
придрался:
— А откуда такое? Разврат.
— Нормальные немочки. Демократичные. Бундес были б
вообще без тряпья.
— Ты мне баки не забивай! Откуда???
— Оттуда! Из Шверина. У меня сестра в штабе ГСВГ
работает. Офицер по связи со ШТАЗИ.
Я сразу понял, что перегнул, все начальство ощерилось, в
глазах мелькали приговоры, но тут выручил Валера:
— На Кузнецком вчера купили. Смотрите, новенькие
еще…
Напряжение спало, но Никандрыч еще держал стойку,
пес режимный:
— Тарасов!
— Да вы мне в личку гляньте, у меня и сестры-то нет. Ну,
ляпнул… Это я от недопоя.
90
— От чего??? — Пузаков покатал ногой три пустых бу-
тылки и глянул на стоящую на столе четвертую. Тоже уже
пустую.
— Недопой! Слово такое. Означает нехватку жидкости. У
нас все до грамма рассчитано было, но мы ж щедрые.
— Гостеприимные — добавил Валера.
— Вымогатели — тут же спарировал Звягельский —
Пошли к Славке в номер, не хочу я в вашем свиннике коньяк
пить…
Мы сидим с Валерой на койках в своем номере, свет не
включали. От фонарей на улице светло и красиво. То есть,
темно конечно, но у него ночное зрение не хуже моего, так
что… Ни к чему лишнее.
— Не, Джинн, больше я с кем попало, не пью.
— Ага. Тесно с ними. Как в мундире. Генерал, вроде,
затаил…
— Да пошел он… Никандрыч на тебя тоже, вроде озу-
бел. У тебя, правда, сестры нет?
— Правда.
— А Аллка тебе кто?
— Которая?
— У тебя их несколько?
— Две.
— И обе — сестры?
— Которая в Германии — сестра жены, она мне родней
супруги…
— А вторая, что, тоже не здесь?
— В Британии, в Кембридже. Это сестра троюродная.
Любимая.
— Есть нелюбимые?
— Ольга, в Вишере живет, мы проезжали. Она на игле
сидит, беда…
— Ну, ты и родственничек…
— Хреновый, согласен… Знаешь, за что я Москву так
люблю?
91
— Ну?
— Прошлым летом они обе приехали на Белорусский на
одном поезде, из Берлина, Аллка из Вюнсдорфа, а Ал;на —
из Хитроу до Берлина самолетом, а потом поездом. И я их
встретил. Из Питера, на «шестьсот вес;лом» сидя трясся две-
надцать часов, еле успел. Вчера мы с тобой шли по тому же
маршруту, что и я тогда с ними. Я их познакомил, и мы
шлялись целый день. Потом мы посадили Аллку в электрич-
ку до Владимира, она к родичам мужа ехала, а Ал;ну я про-
водил на самолет до Свердловска. Лето и ветер, им почему-
то со мной хорошо, я иду с ними под руки, и нам все усту-
пают дорогу, они щебечут, а я почти все время молчу. И до
конца жизни по сто раз на дню я буду видеть хвост элек-
трички и взлетающий самолет, и перед Богом валяться буду
на коленях за то, что у меня такая отличная память. Все это
было секунду назад, еще воздух звенит от их щебета, и не
разнес ветер запах их духов, и я жду в каждом московском
дворике цокот их каблучков, и ищу на улицах их танцующие
юбки…
— В этой стране невозможно жить человеку. Если б тебя
Никандрыч услышал, он бы не умилился, а отвел бы тебя к
ближайшему менту, чтоб тот тебя шлепнул из штатного
оружия.
— Страна — хоть куда, прелесть, государство — дрянь.
Давай спать.
— По пятьдесят?
— Давай. На сон грядущий…
92
Метроном
от это даааа… Выгнать надо как-то это дело. Пошли,
по парку побегаем.
— Валера, я эти лошадиные спорты презираю, что
бег, что лыжи, что плавание. Я лучше здесь разомнусь, во
дворе.
— Я там пруд видел.
— Другое дело. Побежали.
Организм мой бежал по частям — скелет сам по себе,
мясо на нем тряслось и прыгало, а шкура и желудок вообще
жили своей отдельной жизнью. И башка моталась, как тря-
почная. Мы уже с километр пробежали, неслись, как олени,
без тропок и дорожек, сигая через кусты, а пот еще даже не
выступил, во, нажрались-то… Вдруг Валера заорал, показав
вправо:
— Сержант Тарасов! Армейский комплекс номер три!
— Ух, ты!!! А пруд?
— Вон!!!
— Выживем. Вперед!
Это была почти настоящая полоса препятствий — с
улиткой, ямами, бревнами, стенкой, окнами и лесенками. Мы
ее раз шесть прошли, когда у меня ноги подкосились, я рух-
нул, отдышался, и сиганул на турник. Валерка меня скинул, и
стал вертеться сам, я его сдернул за ногу, мы малость подра-
лись, и, уже на последнем издыхании, плюхнулись в пруд. За
полкилометра до ночлежки я почувствовал зверский голод,
но жрать мы не стали, опасно. Заснешь потом на полдня.
Так, покусочничали немного, еще раз водой облились, и
пошли в контору. Миши уже не было, смылся, пока мы бега-
ли.
В
93
Опять гудит установка высокого уровня мощности, жур-
чат лесными ручейками системы охлаждения магнетрона и
«Десницы», мигает цветомузыка стендов, и слышен из аква-
риума, где сидят вумщики, стук костей и шашек шиш-беша.
— Виктор Семеныч, в норме все, ночь уже, чего не спит-
ся?
— Да ладно тебе…
— Витя, вали спать! Ты с этой комиссией весь день вош-
кался, теперь здесь, Бога побойся, ты утром НАМ свежий
нужен, понял?
— А вам-то на кой?
Витя мотнул усталой головой, он даже отнекивается как-
то заторможено. До чего ж мужика уважаю, слов нет. Слу-
шать восемь часов претензии и бред орды из двух десятков
чинов различного калибра, да у меня б терпение на второй
секунде кончилось! Не шаришь, и не лезь! Получишь пар-
тию в конце испытаний, подпиши акт и вали. Чего людям
нервы мотать? Так нет же, беда всех дилетантов. Вот надо
свою осведомленность или причастность продемонстриро-
вать, хоть тресни. Все напоказ, мать их, только за жопу и
трясутся. Ведь тому ж генералу по фигу, по большому счету,
накроется партия или нет, будут два разведсамолета летать,
или еще год в Ташкенте в ангарах простоят, не колышет это
его ни с какого бока, а вот что попрут за неудачу, это — да,
волнует. Да так, что отовсюду подвоха ждет, вот во все и
лезет. Во все, потому что не знает НИЧЕГО. И ведь видно
это, как на ладони. Нам. А тем, кто его попереть может — ни
фига не видно, они в нашем деле еще меньше волокут. Вот
и изображают причастность, деятельность и осведомлен-
ность. Чем выше, тем смешнее. Клоуны.
Что ж за паяц на самом верху сидит?
А что перед нами позорится, ему начхать, кресло дороже.
И на нас начхать. Мы для него не люди. Так, ступеньки. Вот
и проверяет — не шатаются ли…
Как Витя это терпит?
94
— Виктор Семенович, а вот генералы там, военные и
штатские, члены комиссий, у них речь осмысленная, а? Вот
если продраться сквозь лингвистику, лексикон, наукообраз-
ность, жемчужина-то, а? Сверкнет?
Витя посмотрел на меня предельно подозрительно:
— Ты это о чем?
— Как ты эту херь по стольку часов каждый день тер-
пишь!? Вот о чем. Сделали б начальником, на пятой минуте
удавился бы…
— Вы, сударь, не только полный баран в науке управле-
ния, но и в школе, смотрю, из двоек по истории не вылеза-
ли. Осведомленность на уровне ам;бы.
Тут уже я заподозрил неладное.
— А ты о чем?
— А знал бы историю, понял бы, что корни моего тер-
пения в глубокой древности.
— В Ветхой. Да?
— Хоть Библию читал. Терпение — отличительная чер-
та многострадального еврейского народа.
— Слышь, страдалец, валил бы ты спать, три часа уже.
Тебе завтра с этой мразью лясы точить, не нам…
Валера тоже оторвался от панорамы:
— Семеныч, правда, шел бы. Не выспаться и голодным
остаться всегда успеешь. А без тебя нас сожрут. Кончай над-
рываться.
Витя встал, потянулся до хруста и помотал головой.
— Ухожу! Но только потому, что не могу работать в ат-
мосфере травли со стороны завистников!
— Иди уж. Многострадалец. В ОТК пойдешь?
— Не, я у себя, в кресле. Удачи, антисемиты…
— Давай…
И опять, прибор, за прибором, снял проверенный, вста-
вил новый, включил охлаждение, орешь в аквариум: «Вру-
бай!», негромко взвывает в разгонном режиме установка,
пятьдесят киловатт, сто, двести, двести сорок, десять минут
теста, повышаешь температуру охлаждения до двухсот граду-
95
сов, десять минут теста, отключаешь подогрев, пять минут
теста, снимаешь параметры, заносишь в журнал, орешь:
«Глуши!», команды не должны быть похожи по звучанию,
вынимаешь прибор, ставишь личное клеймо, штамп «Пове-
рено», в стеллаж…
Следующий. Еще сорок шесть.
И тут нам не везет. Установка охлаждения — два здоро-
венных шкафа и резервуар для ПМС-5, охлаждающей жид-
кости, на триста литров, все это хозяйство напрочь закрыва-
ет от нас сигнальный ящик включенного излучения. То ли
бойцы в аквариуме заигрались, то ли мы рявкнули слабовато,
то ли не сработало что… Это уже не важно. Все уже стало
неважным в этом мире.
Мы синхронно стали свинчивать болты с двух концов
прибора, когда затрещала искрами лапша — прокладки ме-
жду прибором и трактом. Первая молния ударила строго
вверх из-под моих рук и лопнула на потолке, вторая, через
долю секунды — наискось веером, задев Валерке плечо, и
рассыпалась салютом на стене, я прыгнул спиной назад,
метра на полтора, перевернулся в полете и, падая, ударил
рукой рукоять питания магнетрона. Валера махнул через
стол, тракт, прибор, оттуда било уже напропалую, и ногами
ударил в предохранители силового щита, все загремело, на
нас навалился мрак.
Я лежал в какой-то щели, застряв между шкафами, в бока
давили железные углы, и болела кисть. Именно от боли я
понял, что жив. И мокрый, как мышь. В мозгу трепыхалась
одна фраза:
«Мертвые не потеют».
Потом потекли мысли неторопливые. Молния же, может,
я просто ослеп? Или сознание потерял. Да нет, вот оно, соз-
нание, думает же. Мозгом. А, может, оно и без мозга может
думать? А мозг я уже о прибор расколол. Нет, череп раско-
лол, а мозг вытекает. А как это он вообще вытекать может,
почему такую ерунду в книжках пишут, он же не жидкий…
Кисть болит, живой. А если у неживого тоже болеть может?
96
Вот оттяпали человеку руку, а она у него чешется. Или к по-
годе ноет. А у меня тело оттяпалось, а кисть думает, куда те-
ло подевалось? Тело, может, сгорело уже, а ходят вокруг лю-
ди и смотрят на кучу пепла и кисть, чудом не сгоревшую. А
она лежит себе и додумывает остатки мыслей. Скоро сдохнет
и болеть перестанет. И думать. Вот тогда — точно конец. И
вообще — я долетел, или не долетел? И куда?
По глазам ударило красным, взвыла сирена, я вздрогнул и
заорал, в бок впилась какая-то железяка. Матерясь, на чем
свет стоит, я выкарабкался из разгромленного железа под
свет мигающей красной лампы и попытался оглядеться.
Господи, Валера!
И звать не пришлось, из-под стола неслась отчаянная
ругань — Каверин крыл в бога, в душу, в трех святителей
вумщиков, тракт, СВЧ, бункер, институт, Москву - столицу и
Министерство радиоэлектронной промышленности. Союзу
Советских Социалистических Республик тоже на орехи дос-
талось.
Из-под стола вылетели какие-то обломки, волноводы,
Валера распрямился, сшиб ногой со стола тракт с «Десни-
цей», шибанул той же ногой в шкаф охлаждения, тот, загре-
мев всеми костями, рухнул, и двинулся к аквариуму. Я понял,
что сейчас будет, и кинулся на него. Он отшвырнул меня,
как щенка, я поймал, было, его руку, но он от первой же бо-
ли меня опять отшвырнул, и я, недолго думая, врезал ему
кулаком в затылок. Он рухнул, как будто из него выдернули
кости, опал на пол бесформенным мешком, я поймал его
голову себе на колени, обмяк сам, прижал его затылок к жи-
воту, и тихо завыл.
А под потолком с секундным интервалом мигало крас-
ным, и щелкал негромко такой знакомый Ленинградский
метроном…
— Ой, мать…Валера приподнял голову — это ты меня?
— Башка болит?
Он ощупал голову, потряс.
97
— Нет. Куда ты меня?
— В затылок.
Он помял затылок, сначала осторожно, потом нормаль-
но.
— Точно ты. Ни фига не болит.
— Эт хорошо. Левой бил, думал, промазал.
— Скотина…
— Ты их чуть не поубивал.
— Ща, встану…
— Кончай собачиться, нам всем кранты.
— Да ладно…
— Полчаса уже…
— Ща, разберемся. Есть кого допрашивать. Эй, отцы!!!
Который там из вас постарше?
— А без разницы — послышалось из аквариума — Те-
перь это совсем без разницы. Чего разлеглись, сюда ползите.
Только потише.
Валера задрал брови и вытянул губы дудкой, я тоже, мы
переглянулись и вошли в будку.
— А чего тише-то?
Красный мигающий свет сюда еле доходил, морды ву-
мовцев казались нереальными, да и все помещение размыва-
лось от проблесков, преисподняя, ей Богу… Я указал на те-
лефон:
— Звонили? Чего там?
Тот, что был поближе, протянул мне трубку:
— На, покричи…
— Понятно…
Валера подвигал доску шиш-беша, кинул кубики, попы-
тался разглядеть очки, и почесал затылок.
— Пойду, предохранители вставлю обратно.
Старший посмотрел на него с жалостью:
— Не дергайся. Все обесточено снаружи, связи нет, и не
будет, противовесы отстрелены, вентиляция выключена.
Только самотеком.
— У вас уже такое бывало?
98
— Такого — не было.
— А знаешь все откуда?
— Ну, я ж начлаб, положено.
— И что будет?
— Не скажу. А вдруг живы останемся?
— Жора, надави ему куда-нибудь, пусть скажет… Мне
интересно.
— Отвянь, Каверин, и так хреново. Только гестапо нам
тут не хватало…
Я задрал брови:
— Напоследок?
— Вот именно!
Я чего-то обмяк и сел. Потянул сигареты, но начлаб мот-
нул головой и показал на отдушину вентиляции:
— Не стоит. Дышим осторожно, двигаемся мало.
— Лежим на спине — продолжил я.
— Правильно. Молодец, все знаешь. Откуда?
— Кусто читал, «В мире безмолвия», Принцхорна
« Морские диверсанты», Боргезе… Ладно, ложимся, ждем
колоколов…
Валера лег на пол, заложил руки за голову, поморщился:
— Хреновая у вас цветомузыка, раздражает. Вылезем, я
вам нормальную спаяю. У меня еще тиристоры остались, на
все семь каналов хватит. Киловатт по каналу, а? Сможешь
аэродромные прожектора подключать.
— Заметано — ухмыльнулся начлаб.
Я прикинул в уме, все, что читал о такой жопе, в которой
мы оказались, и спросил:
— Слышь, Юпитер из подвала, а у тебя там заначки на
такой случай нет? Типа, разбей стекло, надави рычаг. А там
ампулы, или револьвер с пятью патронами.
— Нет. Чего на нас тратиться…
Валера поддакнул:
— «Экономика должна быть экономной!»
Когда все оторжались, начлаб спросил:
— А почему Юпитер?
99
— Повелитель молний, мать твою. Громовержец сра-
ный…
— Хамство прощаю, за погоняло — спасибо.
— Носи на здоровье…
Через минут десять тихого лежания Валера спросил:
— Фонарик есть?
— Был, но дохлый, наверное.
— Давай, мне ненадолго, щит посмотреть.
Я встал.
— Я с тобой.
Посмотреть действительно было надо, мало ли… Свет
дадут, включится чего не то, или искранет, опять защита
сработает, во второй раз уже точно не откроют. Мы пробра-
лись к щиту, разгребли обломки, часть медных силовых кон-
тактов, в которые вставлялись предохранители, были здоро-
во погнуты, два из них вообще придавлены к крепежной
панели, я посмотрел на Валеру и укоризненно покрутил
пальцем у виска, он пожал плечами. Часть мы отогнули пас-
сатижами, часть пришлось молотком и монтажкой. Искали,
чертыхаясь, сами бочонки, нашли четыре, вбили, два гнезда
остались пустыми. Осмотрели еще раз щит, фонарик садил-
ся, Валера повернулся ко мне:
— Магнетрон ты точно вырубил?
— А то. Я поднял правую руку с распухшей кистью —
чего, думаешь, я тебя левой?
— Кровь слизни, течет еще…
Я стал, как кот, зализывать предплечье, Валера пробрался
к щиту магнетрона. Через минуту оттуда послышалось:
— Дааа, резервы человеческого организма неисчерпае-
мы. Как они его теперь включат?
Я подошел к нему и почесал затылок. Рукоятка была от-
ломана почти у основания, но это было еще не все. Тусклый
луч фонарика уперся в лицевую панель щита, под обломком
была вмятина, повторяющая форму ручки, глубиной в пол-
сантиметра. Самой ручки нигде видно не было.
— Ты уверен, что рукой?
100
— А чем???
Я ткнул ему в нос правую руку, изнанкой, он отшатнулся:
— Башкой, бля!!! Чугунной…
— Ты на свой щит посмотри! Тоже мне… Их забота, как
включать. Сам не включится, и ладно. Пошли.
— Так я ногами… И чего, это, получается, что кость
прочнее железа?
— Ручка латунная.
— Все равно!
— Ну не ожидала она такого, не ожидала! Расслаби-
лась…
— Еще раз о вреде расслабона. Пошли…
Мы отдали фонарь и легли. Мыслей никаких особо не
было, так, «Швейка» развернул на черном потолке и почи-
тывал. Но тоже не лезло, как будто забывать стал. Потом все-
таки мелькнуло:
— Слышь, старшой, а чего ты там вякнул насчет «поти-
ше»?
— Это вы валяетесь, а я занят. Слушаю.
— Что?
— Не скажу.
— Ну и черт с тобой.
По законам жанра часов через много мы должны были
начать задыхаться, двое-трое незначащих персонажей скуко-
жились бы от удушья, став нам родными и незабвенными. И
вот, когда уже слабеющие руки стали бы скрести обломан-
ными ногтями трехтонную дверь, тогда, когда и на это сил
уже не было бы, а только на то, чтоб поддерживать зачем-то
синеватую задыхающуюся голову верного друга, вот тогда
бы зашипела пневматика, и откатились бы ворота из ада, и
мы узрели бы благородных спасателей, ломившихся к нам
сквозь неимоверные трудности. Бы, бы, бы…
Н-дасссс. Теорию вероятности не дураки строили, и ма-
тожидание события — величина вполне конкретная. Никому
еще на белом свете за всю историю человечества не удава-
101
лось отключить бомбу в последнюю секунду. Не бывает. Не
верите — осильте хотя бы для начала учебник теорвера.
Третий курс, фигня, в принципе, и школьных знаний доста-
точно.
Лежали себе и лежали. Валера только поругивался, ему
левый бок жгло. Вентиляция загудела как-то незаметно,
только начлаб приподнялся. А вот то, что свет включили,
мы заметили. Закурили, и стали резаться в нарды.
Когда двери открылись, и мы вышли, случилось непред-
виденное, на нас накинулись врачуги, их пришлось слушать-
ся, чего-то накололи, хотели, было, нас на носилки взгро-
моздить, но до санчасти мы сами дошли, не больно-то и
трудно оказалось. Вот если б генералы носилки тащили, тут
бы я улегся…
102
Белое безмолвие
огда я очнулся, Валера стоял у окна палаты в одних
пижамных штанах, и курил в форточку. Он, видать,
услышал скрежет моих открывающихся век, не ина-
че, и сразу обернулся. Я судорожно глотнул, и меня прорва-
ло. Когда я оторжался, то помотал головой, и ткнул пальцем
в его сторону:
— Болит?
— Жжет. Теперь знаю, как на солнце обгорают.
— Но чтоб тааак!!! С трафаретиком надо.
Я опять захохотал.
— На себя глянь, придурок! На одном пляже загорали…
Я вскочил и подошел к зеркалу. Минуты две смотрел, и
пнул его.
— Зря они тут такое вешают. Хрень какую-то показыва-
ет.
С Валериной раскраской, конечно, было не сравнить, но
зрелище было жутковатое — от пояса вдоль левого бока шел
багрово-синий узкий клин, разлетающийся на плече каким-
то веником. Или салютом, так романтичнее. Но самый
кайф — это синее ухо на совершенно нормальной голове. Я
взялся за него, оттянул, в глубинах раковины оно было бело-
розовым, хмыкнул.
— Отрезать, что ли… Дисгармония.
— На ВУМ сходи, второе подставь.
— Нет уж, знаешь, я лучше отрежу. Пусть даже сам, и
тупыми ножницами.
— Интересно, мне сколько отрезать?
— Четверть туловища, примерно. А, нет, изнанка у тебя
белая. Одну восьмую, значит. А чего — отрезать? Довольно
изящно. Такой бордюр называется меандром. Древнегрече-
ский узор. Строго и красиво.
К
103
— Лапша это называется!!!
— Это тебе за увлечение фотографией. Чрезмерное. Под
увеличитель попал. Вот с лапши тебе снимочек и напечата-
ли (внутренняя часть лапши действительно — зубчиками,
для лучшего прилегания).
У Валерки полтуловища было обожжено — наискось, от
правой части поясницы через грудь до левого плеча, и часть
морды прихватило — щеку и ухо. Ну, и шею слева, конеч-
но… Граница была очень четкой, и шла действительно ме-
андром, потрясающая раскраска, как ни крути.
— Не ссы, Валер, зато все бабы наши будут. У кого еще
такое есть?
— Плевал я на баб, у меня Маринка. Как я с мордой та-
кой ходить буду?
— Да пройдет…
— С чего ты взял?
— Те же кванты, что и солнечный свет. Только частота
другая. Учиться надо было.
— У нас в технаре этого не проходили. Это ты у нас сту-
дент- недоучка…
— Школа, физика, седьмой класс. Двоечник. Слушай, а у
меня чего-то не жжет.
— Деревянный потому что! Вот она, где сущность твоя
проявилась!!! Всегда ведь подозревал, только доказательств
не было! Теперь не отвертишься…
— Был бы деревянный, копыто б не распухло — я по-
смотрел на забинтованную до локтя руку, и добавил — И не
болело бы…
— Фантомные боли, мнишь себя человеком. А дерево
тоже ломается. Подумаешь, веточку повредил…
— Ты давно очухался? Где мы?
— Я и не отрубался. Больно, жжет здорово. Даже уколы
не взяли. Хожу, как дурак.
— То-то хрень несешь. Знобит?
— Ага.
— Ложись, я попробую…
104
— Куда тебе сейчас…
— Ложись, на хер, вон зубами же стучишь. Посмотрим…
У меня ничего не было, кроме воды и полотенца, но че-
рез четверть часа он все-таки заснул. А, может, лекарства
подействовали, наконец-то…
Я смыл под краном испарину, напился, как верблюд, су-
шило, будто с похмелья, и подошел, наконец, к окну. Мать,
твою, санчасть на территории. И на скамеечке не поси-
дишь…Вот, свинство…
Лежать осточертело, я сижу на койке, Валера стоит у ок-
на. Оба напрягаемся, шаги в коридоре, много. Переглядыва-
емся. Началось.
Входит Звягельский, не мигает даже, Никандрыч, Чапа, за
ними трое в разном, но штатском. Таакое, блин, штатское…
Ну, прям, совсем. «Who ist das machen hier,Sie, zivilist???». По-
неслось сразу:
— Вы где стояли?
— У панорамы.
— Что это?
— Измеритель, «Астра» у вас в Москве называют.
— Почему стояли?
— Не помню, потянулся за чем-то…
— А то, что у панорамы, как вы говорите — помните?
— Так я от нее не отходил.
— А вы?
— Правее, у установки охлаждения.
— Почему стояли?
— Черт знает, не помню, Бог уберег.
— Вот только этого не надо! Стоял почему?!
— Да не помню я! Стула, вроде нет там. Или есть… Не
помню.
— Питание магнетрона ты выключил?
— Вряд ли. Я не знаю, где это.
— Не знаешь, а выключил?
— Не знаю. Может, я на кнопку свалился?
105
— Там рубильник.
— Ну, не знаю. Грохнуло, я под обломками очнулся, уже
когда меня вытаскивали. Может, и зацепил чем, вон весь в
синяках.
Я расстегнул пижаму, штатский отмахнулся:
— Ты тут не хвастайся, тебя спрашивают, зачем установ-
ку сломал!
— Да не ломал я ничего.
— Значит, Каверин?
— Вряд ли, он дальше был.
— Тогда — ты!
— Ну я, так я. Там так загремело… И ослеп. Я думал,
вообще…
— Каверин левее был, он силовой щит разбил?
— Ну, знаете! Там же стол. И до щита метра три. Что мы,
акробаты, что ли?
— Вы не просто акробаты! Вы повредили тракт, из-за вас
случилась авария, и вы еще следы замести пытались.
— Ага. Здорово замели. Все известно, хреновые из нас
диверсанты.
— Кончай Ваньку валять!
— Ничего я не валяю, рад, что жив и не ослеп, и ладно…
Я б и сам рад знать, что там стряслось.
Штатские насели на Валеру:
— А ты что помнишь? Тоже — ничего?
— Мало. Мы ж в одной лодке были. Сверкнуло, загреме-
ло, я только в аквариуме очухался.
— Ну, пусть так. А кто тебя туда притащил?
— А я почем знаю? Вумщики, наверное.
— А ты и не спросил! Вы ж там пять часов были!!! Что, и
спасибо не сказал?
— А нам там не до спасибов было! Жгло бок, и лампа эта
ваша… И Жора блевал, мы с ним возились.
— А чего это он? Пьяный был?
Пора. Я вскочил и заорал:
— А я и щас! По башке попало, у меня уже четвертое!!!
106
В истории болезни наверняка было про три сотрясения
мозга, да и про все остальное, я поперхнулся, кашлянул раз,
другой, закашлялся уже по серьезному, проковылял к рако-
вине, схватился за нее, наклонился. Ну, с Богом… Есть
правда на земле, меня кааак вырвалоооо… Вовремя перепу-
гался… В раковину, правда, хлестала в основном вода, кото-
рой я заблаговременно нахлебался, но это уже тонкости. Я
включил воду, сполоснул морду, промыл рот, и распрямил-
ся. Не до конца.
— Извините.
На ребят этих явно не подействовало, но обстановка не-
много изменилась. Голос подал уже другой, который подоб-
рее по сценарию:
— Давайте пока так, без протокола, объяснительные по-
том писать будете. Что было?
У нас тоже был свой сценарий, первым отозвался Валера:
— Черт его знает. По-моему, я к Жоре поворачивался,
вспышка, грохот, я ослеп, а потом не помню ничего. В аква-
риуме видно было плохо, щелкал этот метроном, лампа…
Мы говорили чего-то, потом Жоре плохо стало, мы с ним
возились, а потом свет включили.
Валера помялся, помялся, и добавил:
— Понимаете, там страшно было. Ну, и болело…
— Вы что, и в туалет не пытались?
— Слушайте, а ведь верно. Ни разу. Надо же…
— А этого, вы говорите, рвало, как же вы, а?
— Вумщики с ведром каким-то… Вроде мусорным. Там
видно плохо было. Тряпку дали, я вытирал. А они с ведром
ходили…
— Кто именно?
— Да не видно там было!!! Только тени! Сами б там по-
сидели…
— Полегче!!! У нас своя работа.
— Работа, работа… Ну ее на хрен, такую работу. Тор-
чишь тут, как… Вы еще…. Больничный хоть выпишут? Два
дня уже.
107
Вмешался третий, самый, видать, строгий:
— Карцер вам, а не больничный! Вот бумага, пишите! А
мы сравним, кто из вас виноват — вы или на ВУМе. Они кой
- чего про вас написали. Вот и посмотрим, кому из вас зону
топтать.
Валера, типа, онемел, а я встрепенулся:
— Вы что, какая зона? Авария же просто! Мало ли там
чего, тракт прорвало, усталость металла, скачок напряжения,
да мало ли! Виктор Семенович, ну хоть вы скажите!
— Я уже сказал все. Теперь комиссия работает.
— Ааа, ну тогда ладно, давайте бумагу, будем писать. В
конце концов, ТБ не нарушали, от программы не отклоня-
лись, в журналах все есть. И не надо пугать, и так хреново.
Виноваты — сядем. Чего раньше времени? Прибор-то цел?
— Как ни странно — да.
— Ну, значит, тракт… Или мощность…
— Или нечистая сила — продолжил дознаватель.
Я поднял глаза и смотрел на него долго и грустно. Кивнул:
— Знаете, раз уж без протокола, то можете считать меня
трусом или кретином, но этого я тоже боюсь. И думайте, что
хотите.
Валера добавил:
— Раз уж действительно без протокола, то мы не меньше
вашего знать хотим, что стряслось. Чтоб еще раз не нарвать-
ся. Хотя бы. Нам и одного раза — за глаза!
Опять вступил добрый:
— Пишите. Разберемся. Скорейшего выздоровления.
Пошли, товарищи…
— Спасибо
— До свидания…
108
Серебряный бор
иктор Семеныч, а не в падлу отсюда улизнуть будет,
а?
— Шашлыка обожрался? Мутит?
— Хе! Ты к нам на день здоровья подгадай, Валерка тебе
покажет, что такое настоящий шашлык. Вить, правда, смыть-
ся тянет…
— Меня тоже.
— За чем же дело стало?
— У тестя полная дача оружия, пристрелит еще.
— Тьфу, проблема… Валера, действуй. Дыра в заборе
есть?
— Калитка.
— Ткни пальцем, где?
Он ткнул, Валера кивнул, и пошел сборищу глаза замы-
ливать, пока я Витю утаскиваю. Все прошло, как по нотам,
Витин тесть, хоть и маршал, а с диверсантами явно дела не
имел, Семеныча мы умыкнули в легкую, и сидели сейчас над
Москвой-рекой в обшарпанной ротонде. Позади приемка,
сдача, торжественный банкет, неофициальная часть. Пьянка,
короче, змеей проползшая через пол Москвы, от Бородин-
ских ворот через Фили к Серебряному Бору. Витя был не
единственной добычей, три бутылки коньяку мы тоже увели,
и сейчас действительно расслаблялись, попивая из горлы-
шек, я сидел на краю, свесив ноги над рекой, Витя — на ска-
меечке внутри ротонды, а Валера развалился на перилах,
опершись о колонну. Вечер оказался почему-то ветреным,
листва шелестела над нами, и колыхалась на том берегу, и
гула огромного города просто не было. И пахло почему-то
лесом, а не парком. Коньяк разливался по жилам, победно
затаптывая остатки дикого напряжения этих двух недель, но
В
109
вопросы оставались, и жить дальше с этими занозами в душе
мне не хотелось.
— Вить, если не обидишься, я тебя поспрошаю немного,
а? Стр;мненько все еще...
— Валяй.
— Комиссия по аварии. Что там нарыли?
— Если б нарыли, мы б тут не сидели. Ты, хоть отдален-
но, в курсе, во что ваш погром обошелся?
— Без понятия. Знаю, что один феррит в «Деснице» до-
роже мотоцикла. А их там два.
— Так вот, стенд охлаждения на два порядка дороже.
Плюс остальное.
— Ну, и что мы тогда здесь делаем? Рыть ничего не надо,
смету на ущерб подписал, и в Магадан.
— Догадайся.
Валера потянулся, сел на перила и поднял руку с локтя,
как школьник:
— Дяденька, можно мне?
— Каверин, к доске!
Валера соскочил с перил, вытянулся в струнку и истовым
голосом пропел:
— У кого-то кто-то где-то…
— Садись, пять. У начлаба ВУМа папа — генерал коми-
тета. А без начлаба вас в хомут не засунуть.
— Чудны дела твои, Господи… За комитет я, конечно,
пить не буду, но за удачу…— Я длинно приложился из гор-
лышка. — Стало быть, они и не рыли. А на фига объясни-
ловки наши тогда?
— Вообще-то ваши писульки — это литературный ше-
девр. Такие два барана тупорылых, все строем, по инструк-
ции, и вдруг — бац, нечистая сила! С громом и молнией. А
вам страшно, и вы писаете, сплошь кипятком, и ничего от
этого не помните. На скачок напряжения списали, похоже,
вашей заготовкой воспользовались.
Валера наставительно поднял палец:
110
— Виктор Семенович, какая заготовка, все так и было.
Именно скачок напряжения. С натуры списывали.
— Друг у друга вы списывали. Это у вас натура такая…
Вредительская.
— Ты еще тут! Куда конь с копытом, туда и рак с клеш-
ней…
Но я все еще нервничал и гнул свою линию:
— Литература, она и есть литература, не за эти же досто-
инства наши показания увековечили. Да еще, поди, под
грифом «СС»…
— А ты еще разок такое сотвори, тогда узнаешь зачем.
— Тьфу ты, бес, похоже, Валера, мы реально из петли
выскочили.
— Дважды — грустно добавил Витя.
— В чем дело?
— Мужики, это не оттого, что я пьян. Просто мне поче-
му-то надо, чтоб вы знали…
Мы с Валерой переглянулись, я и не заметил, когда мы
встать успели. Это было что-то очень серьезное. Ветер над-
дал, березы гнулись, и тихий голос Звягельского был еле
слышен:
— Над конторой вертолет часто летает?
— Бывает. ГАИшный.
— Чем ты СВЧ проверяешь на утечку?
— Неонкой…
— Это не ментовской вертолет. У него много чего на
борту, но все сводится именно к неоновому индикатору. И
если излучение вырывается на волю, за армированные стены
и свинцовую сетку в стеклах, по сигналу с вертолета автома-
том блокируются все источники излучения в институте. Что
НУМ, что ВУМ. Чтоб у супостатов, что вокруг конторы не-
пойманными шляются, неонки не сверкали.
— О-па…
— И пока не будет стопроцентной гарантии, что секрет-
ность не нарушена, ничего не включат. Ничего.
И не откроют?
111
— Я сказал — Н и ч е г о.
— И поэтому вентиляция…
— Да. Ни газов, ни затопления, ничего. Просто задохне-
тесь. И приборы целы. Они от воды портятся. И от газов.
— Как с Ленина и Сталина повелось, так, ****ь, все и
осталось — наверху одни уголовники, при любых рамсах
свидетелей валят. Падлы лагерные… А мы-то психуем, что
это иногда в лаборатории генераторы НУМа отрубаются.
Теперь буду знать, почему…
Валера взял бутылку подмышку, подошел к самому срезу
берега и посмотрел с трех метров в воду. Хмыкнул и полу-
обернулся:
— Знаете, если мне надо будет проверить прибор на
мощность, я, так же как и раньше, возьму его и пойду в под-
вал.
Я кивнул. Шелест берез донес тихий Витин ответ:
— Знаю. Поэтому и сказал…
112
Конверсия
сижу в проходе между своим рабочим столом и стен-
кой. Ноги на столе, вяло смотрю на Ритку Александ-
рову, которая красит ногти. Смотрю даже как-то вяло.
Пол одиннадцатого, даже до обеда два часа. И что я не баба,
хоть было б чем заняться…
«Десницу» сдали год назад, выписали по сотне премиаль-
ных, и тему закрыли. Месяц я ходил, как дурак, ничего не
понимал. Такая гонка, азарт, потрясающая победа, победа по
всем статьям, над сроками, заданием, американцами, собой, в
конце концов. Победил? Молодец. Твое место в буфете, жди
вызова. Хотя, какой буфет, колхозы, овощебаза, какие-то
дурацкие командировки по снабжению. Потом и они кон-
чились. И тупое сидение от звонка до звонка на работе. До
чего ж вредная профессия — бездельник. Изнурительная.
Парадокс, время встало, а я стал стремительно стареть. Ва-
лерку через месяц посадили на какую-то безнадежную тему.
Разработчик — откровенный олух, Славиного полета мысли
там нет и в помине, рутина потрясающая. Валера скрипит
зубами, но хоть что-то делает. Завидно. А он приходит ко
мне покалякать раза два в неделю, и завидует мне. А Чапа
кочует с больничного на больничный уже почти год…
Звякает телефон.
— Тарасова.
— Умер.
— В гроб постучите, это Палашкевич.
— Витек, даже тебе с твоим ростом не достучаться до
небес…
— С каких это пор на небесах грешников жарят?
— Отвянь. Надо чего?
— На тебя местную на «Светлану» оформлять?
— Оформляй…
Я
113
— Через четверть часа у КПП.
— Буду.
Я поднимаюсь, тоже как-то вяло, и бросаю Ишимцевой:
— Надь, с цеховой лаборатории звонили, мне в местную
командировку надо.
— Сопьетесь вы с Витькой. Или за жабры когда-нибудь
возьмут.
— Выскользнем…
— Вернешься, или до завтра?
— Как кость ляжет…
— Много не пей.
Она посмотрела мне в глаза, ее веки дрогнули, так как-то
по-человечески, и она добавила:
— И мало — тоже…
Я кидаю окурок в урну, от цехового корпуса идет Витька с
десятилитровой канистрой, и с ходу предупреждает:
— С возвратом.
— Как скажешь. А что это так?
— У нас раздача слонов сегодня.
— Везет же людям! Действительно, государство рабочего
класса. У нас в науке шило уже полгода, как не выписывают.
Пошли, гегемон…
— А сам-то кто?
— То же самое, только вид сбоку, без спирта…
— Зря революцию делали.
— Шутки шутками, Витек, а такое, на мой взгляд, только
по пьяни сотворить можно…
— Двигай, давай, диссидент, а то к Никандрычу потащу!
Я прохожу первый турникет, он отсекает Витю, даю
пропуск в окошечко, сую командировочное. Допрос, охран-
ник какой-то незнакомый…
— Куда?
— Завод «Светлана». Этиленгликоль везем.
— У них что, своего нет?
114
— На обмен, не то прислали…
— Аааа… А чего вдвоем?
— Яд, положено.
— Да, да, проходи.
Он жмет педаль, я выхожу за второй турникет, Витька с
канистрой предстает перед окошком. Теперь его трясут. Ка-
ждый раз, с тех пор, как узнал, боюсь, что педали перепутает
охрана, черт знает, каких усилий стоит руку не отдергивать,
когда доки в окошко сую. Удерживаюсь только тем, что сам
себя убеждаю в том, что есть же, наверняка, какой-то предо-
хранительный механизм. Охрана тоже пьет, мало ли…
Вообще-то все про меня в командировочном написано,
но! Я в курсе, как охрану инструктируют, и как их жестко
контролируют, поэтому покорно отвечаю с некоторой лен-
цой на бредовые вопросы. Если охранник опытный, он с
такой же ленцой и олимпийским спокойствием выслушивает
мой бред, правила есть правила. Как говорят японцы, «Когда
я приезжаю в страну, я не спрашиваю, какие там законы, я
спрашиваю, как они выполняются». Ну, вот и выполняем.
Игра такая…
И обоим весело.
Невесело, если, как этот попадется, с таким общаться —
все равно, что на пост лезть, где на вышке арбуз стоит. Он от
мандража запросто может не ту педаль нажать. Или сдуру за
ствол схватиться, оружие штука стр;мная, к нему очень и
очень привыкать сложно, так, чтоб нормальным человеком
остаться. Редко у кого получается. Обычно от оружия люди
наглеют, все время его в ход пустить хочется, а как сдашь в
оружейку — чувствуешь себя ущербным, как голый на улице.
В мороз среди толпы… Черт знает, что за психику надо
иметь, чтоб такое выдерживать, да еще в мирной жизни. В
армии проще было, я там, считай, весь срок с автоматом в
обнимку прошлялся. А вот на гражданке, наверное, хрен бы
выдержал. Каждый день — то король, то голый. Свихнешь-
ся.
115
Выйдя из конторы, мы сломя голову метнулись в метро,
докатили до «Светланы», с превеликой помпой, соблюдая
все процедуры, внесли и вынесли нераспечатанную канист-
ру. И естественно, пропечатанные командировочные и на-
кладные, чего ради все это и затевалось. И рванули назад, на
«Фрунзенскую», пивняк был как раз напротив.
В пивбаре «Выборг» сразу идем в сортир, выливаем воду
из канистры, и к стойке. Вообще-то кабак без названия, но
стоит почти на углу Московского проспекта и Обводного
канала, и прямо над входом висит дорожный трафарет «Вы-
борг, трасса М10, Е10». Так что ни к чему названия. И так
ясно. Мы закачиваем канистру пивом, по три бутылки берем
с собой, и отходим к столику.
— Жор, мне три рацухи надо, разряд повышают.
— Вымогатель. Напишу. Ты на чем сейчас сидишь?
— Вентили. Коаксиальные.
— Волноводное что-нибудь возьми, на них проще. Пару
хоть щас накатаю.
— Возьми! Кто мне даст?
— Улыбина попроси. Он тебе за Ленинградский вокзал
должен.
— Это да…
Мы оба захохотали. Дело было года четыре назад, я еще
только пришел, и работал в Улыбинской лаборатории, пока
мне допуск в науку делали. Там изготавливали приборы не-
большими сериями. Ну, и возили мы их тоже. В тот раз гру-
ду «Дор» в Москву, они тяжеленные, впятером катались. Ко-
гда уезжали, билетов на Питер не оказалось, про бронь кас-
сирша хрень какую-то несла, а накачались мы тогда очень
прилично, и Улыбин по пьяни сунул «Макаров» прям в
окошко кассы. Подкрепил, типа, право на получение вне-
очередного льготного проезда. Все б хорошо, но оружие
все-таки лучше одновременно с ксивой предъявлять, особ-
ливо в таком месте, как вокзал. Да и орать при этом не стоит.
И с ментом не повезло, глазастый оказался, ствол разглядел,
116
ну, а уж вопль «Билеты, или дырок в башке наделаю!!!» толь-
ко б мертвый не услышал…
Он кинулся на злодея с занесенной дубиной, в прыжке,
но в полете ткнулся харей в Витину ладонь лопатой, и тут же
обмяк серой кучкой на полу. Очнулся тут же, но в физионо-
мию ему уже светило пять развернутых удостоверений, да не
наших, радиоэлектронных, а Министерства Обороны, их
полагается брать, только, когда с оружием едешь. И четыре
полы курток, отвернутых, чтобы видно было кобуры. Ну, а
пятый ствол Улыбин в руке держал. Хорошо, хоть дулом
вверх. А у какого мента хватит духу против армии переть, да
еще против пяти пистолетов? Законных… Инцидент был
исчерпан, через двадцать минут он нам сам билеты принес,
зачем-то извинился, но не перед всеми. Не вышло у него,
зачинщик всего этого безобразия уже спал беспробудно. В
купе мы этого злыдня, конечно, растолкали, и я назойливо
втолковал ему, что он Палашкевичу по гроб жизни обязан,
долети тогда мент до его башки, как арбуз бы ее расколол,
знаю я, что после удара изделием ПР-76 по черепу остает-
ся…
Мы оторжались, но, видимо, даже веселиться у меня не
получилось, потому что Витька, протянув руку через стол,
приподнял мне уголок рта, чтоб улыбочку симулировать. Я
отмахнулся и сплюнул:
— Отвянь, клоун…
— Полегче! Что ты как с креста снятый?
— Вот именно… Сам знаешь, я лентяй, каких поискать,
но с этого безделья готов уже сам на крест лезть. С молотком
и гвоздями… Что я, не видел, как ты мялся? А я тебе спасибо
скажу, хоть какое-то занятие подкинул, хоть рацухи тебе на-
писать, все не ногти красить…
— Что, начал уже?
— Тьфу ты, скотина, заткнись ты Христа ради, опять же
подеремся!
— Скажи еще, что не за дело тебе тогда попало!!!
117
— Ну, за дело… Но мог бы хоть вякнуть чего, а то сразу
в рыло! Откуда мне знать было?
— Комсомолец. Энтузиаст херов. Мудило.
— Вить, заткнись, я в тоске, тебя и твоих два метра не
спасут…
Знакомство у нас, по общепринятым меркам, было и
впрямь неудачным. Я тогда только пришел, отработал от
силы месяц. Ни хрена еще не знал, сделал только одну пар-
тию, с переделками, цвет грунта перепутал, в измерительной
аппаратуре почти ничего не шарил, так, на уровне среднего
пользователя. Язык на привязи держать не умел, вякнул что-
то из университетского курса в курилке, и тут же был припе-
чатан клеймом «Теоретик». В сильно обидном смысле, было
за что. Сам с первого раза настроить и собрать партию не
смог, а умничает тут…
Второй прибор мне попался «Астра», он холодный, в
космосе летает, и настраивать его нужно в жидком азоте, при
минус ста восьмидесяти. Азот парит, не то, что настроечных
шлицов, самого прибора в ванне не видно. За «Десну» я по-
лучил какие-то крохи, хоть и сам виноват был, но обидно, а
настройка одной «Астры» стоила семьдесят с лишним руб-
лей, и норма времени — семнадцать часов. Плюс сборка.
Жирный на вид приборчик был. Но это только на вид. С
первым я провошкался почти неделю, и понял, что влип.
Голову включать не пришлось, сама включилась со страху и
от жадности. Я еще в самом начале подметил, что сущест-
вуют, оказывается, гибкие волноводы, потери только в них
выше, с тоски собрал из них тракт, угробил пару дней, но
сообразил, как пересчитать показания так, чтоб осуществить
настройку. Сходил в инструменталку, выписал себе пару са-
мых длиннющих отверток, собрал тракт так, чтоб можно
было загнуть прибор в ванну с азотом, уселся и стал пробо-
вать. Первый настроил часов за пять, потом по полтора часа
на прибор. Все три понес в ОТК и стал клянчить, чтоб при-
няли, мол, конец месяца скоро, мне ничего не закроют, в
прошлый раз я ошибся, вот, мол, перестраховываюсь. Надо
118
мной посмеялись, приборы протестировали и приняли. Я
дождался конца рабочего дня, пошел за ворота, и довольно
изрядно напился. Шутки шутками, а страшно было здорово,
ну как я чего не того намутил. А после проверки и штампа
ОТК груз у меня с плеч свалился, вместе со страхом. Верной
дорогой идете, товарищ…
Партию легко сдал через месяц, не надрывался, и вообще
жил спокойной жизнью. Спокойствие кончилось в день по-
лучки. Оно и понятно, у всех по 200, 250 рублей, а у меня без
малого две тысячи. Директор столько не получает. Даже вме-
сте с замами. Вот тогда до меня и дошло, где я живу. Я ж ни-
чего плохого не делал, только мозгой шевельнул, но меня
трепали, как Тузики грелку, лупили обо что попало, только
ошметки в стороны летели. Неделю драли, подозревая ба-
нальные приписки, потом поняли, что дело хуже, и взялись
за меня всерьез. При заключительной экзекуции надо мной
стояло рыл шесть разного калибра, у меня тряслись руки от
страха, я еле собрал тракт, оттрепал весь язык, объясняя по-
этапно, что, как, и зачем я делаю, и настроил у них на глазах
два прибора. Их оттащили в ОТК, проверяли часов пять,
трясли на вибростенде и травили на климатике, три раза
повторно проверили всю партию, и я уже собирался вздох-
нуть свободнее, но тут глянул на начальника цеха, и перепу-
гался еще больше. На морде у него было написано: «Это что
ж будет, если все так зарабатывать станут??? К стенке таких
надо, денег же в государстве не хватит…». Приплыл, короче.
Довыпендривался…
И, понятное дело, чуть дуба не врезал от облегчения,
когда Никандрыч, которого я тогда не знал, потрепал меня
отечески по плечу, и предложил написать рационализатор-
ское предложение. Писал я его по неопытности столь тща-
тельно, что времени ухлопал уйму, и в следующую получку
мне и получать-то нечего было. Но десятку за рацуху дали. И
бумажку, красивую такую, с печатями. Нарисованными.
Следующую партию «Астр» дали Палашкевичу. Ну, дали
и дали, мне-то что, у меня заказ тоже весомый был. Стоим в
119
курилке, балаболим, вдруг входит эта разъяренная мачта, и
так бьет мне в скулу, что я пролет вниз с лестницы прокол-
басил. Вообще-то удар в морду в приличном институте, от
сотрудника в белом халате — это экстра, есть, над чем заду-
маться. Поднявшись на площадку, я треснул ему ногой из-
нутри в колено, и добавил в ухо, когда он падал, но тут же
отскочил, и попросил объяснений. Как ни странно, мне их
дали. Причем все, вместе, и довольно злобно. Стоял и чувст-
вовал себя врагом всего прогрессивного человечества. Было
за что мне в рыло отвесить. После моей рацухи настройка
«Астры» стала стоить 97 копеек за полтора часа. Чтоб ни
один советский человек, чтоб он там ни рожал, больше пя-
терки в день зарабатывать не смел. А то и впрямь у государ-
ства бумаги на деньги не хватит. Витька хромал, башка у ме-
ня гудела, и зуб шатался, но нализались мы в «Выборге» по-
трясающе, весь кабак слезами и соплями залили, а друзья-
товарищи замучились нас домой доставлять. Витька, ладно,
он рядом жил, а меня-то через полгорода на такси…
И что мне стоило настройку этой партии растянуть ме-
сяца на четыре, получать по триста в месяц за свою голову, и
молчать в тряпочку? И секрет настройки братьям по классу
передать, а не рабовладельцам. Ничего не стоило. Надо бы-
ло только чуть мозгой поактивней поворочать.
Так что должок по рацухам на мне висит, но отрабаты-
ваю я его с радостью, Витька того стоит. Наш человек.
Витькина «Слава» звякнула, четверть первого, мы резко
выдули пиво и помчались в метро. Одна остановка, за три
минуты до конца обеда проходим КПП. Народу много, но
допросец все же состоялся.
— Что несем?
— ПМС — 200.
— Что такое?
— Кремнийорганическая жидкость для систем охлажде-
ния фазовращателей, вязкость 200.
— Не умничай. Почему двое?
— Яд.
120
— Открой.
— Яд, говорю. Турникет открой, тогда и нюхай, обед
кончается!
Я добавляю:
— И скорую вызови, может, успеют…
— Валите, Лукусты…
Выхожу во двор института, как мешком тр;хнутый, и дергаю
Витьку за рукав:
— Не, ты слышал?
— Ну…
— И что, тебе вот так вот по фигу?
— Нормально. Человек Древним Римом интересуется.
Или, может, по истории в пятом классе пятак был.
— Вить, у меня двойка была, трояк из жалости постави-
ли, но помню я все! Так про Лукусту там ничего! Агриппи-
на — да, Нерон, пожалуйста, Калигула... А про Лукусту ни
слова.
— Ну, не знаю, Сенкевича, может, читал…
— Охранник. И сантехник может доказать теорему Бер-
нулли.
— Зато генсек Адама Смита не читал…
— И веревка есть вервие простое…
— А ты пасть закрой и в магазин зайди, там сразу видно,
что наши экономисты читали.
— Стихи в сортирах, и надписи на заборе.
— По складам…
— Зато без словаря…
— Жора, ты еще из детства не выпал, всему удивляешься.
Уверен, ты рот откроешь, если тебя дворничиха по-латыни
облает.
— Кхе… Открою.
— А то, что в телеке никто двух слов связать не может,
тебе пасть не распахнет, да? К этому привык, это в порядке
вещей…
— Не в этом дело. Я к тому, что дебил никого удивить не
может, что наверху, что внизу. Но мне каждый раз приятно,
121
когда кондуктор цитирует Рабле, а кочегар интересуется во-
просами эволюции и ставит под сомнение теорию Дарвина.
Радует меня это.
— Где ты такого кочегара отрыл?
— Тесть мой.
— Ну-ка, ну-ка…
— В июне свинью пырнули, нарезались под свежую пе-
ченку, сидим у сарая, утка чапает. Он, вот, мол, утка, такая, а
не как свинья. Я пьян был в дым, не сразу понял, потом
дошло, допрашивать стал. Словарный запас у него нулевой,
риторика в минусе, но мыслит ясно, охренеть. И ведь, как
выяснилось, он все время мыслит, все время, понимаешь?
Интересно ему!
— В чем фишка, чего ты так завелся?
— А в том, что до человека дошли.
— От утки?
— Вот именно! Она, кстати, лапой тоже землю роет, как
курица, но когтей таких нет. И дед мне: «А человек бы гвоз-
дик взял. А ей неудобно, а не берет» Подумал и добавил: «А
ведь она тоже с соображением, но до нас далеко… А поче-
му? Вон, на камешек лапу положила, и им гребет. А лопату
ей все равно не придумать». Подметил, понимаешь, он про-
пасть между человеком и остальным животным миром…
— Однако… Ты ему Брема подсунь. Или фон Дейнекена
дай посмотреть…
— А по мне, так образование тут помеха. Он, наверняка,
единую теорию поля интуитивно чует, а Эйнштейну и Мак-
свеллу знание математики помешало…
— Теоретик… Как был, так и остался!
— Хрен тебе! Я сам приборы пальцами и кувалдой на-
страиваю. Интуитивно.
— А кто научил? То-то…
— Вот как раз щас Черкесу и проставимся пивом. За бы-
лые заслуги…
Сказал я это в тот момент, когда мы дверь в лабораторию
открывали.
122
У Витьки та история, видать, из башки давно вылетела, и
он от неожиданного напоминания заржал так, что по двер-
ному косяку сползать начал. Серега Черкасских, он же Чер-
кес, повернулся к нам от панорамы:
— Что это вас так разобрало?
— «Дору» всс.. всс… вспооомнииилиии…
Серега машинально скосил глаза на пол у края стола, тут
уж и меня на хи-хи растащило. Аж до икоты. Да и было с
чего.
«Дора» весит килограмм девяносто, настраивается до-
вольно легко, но восемьдесят процентов времени уходит на
то, чтоб ее ворочать. Дело тогда было в пятницу. Горбач
еще только лез по головам на трон, дурь свою принародно
проявить не успел, и со спиртом было легче легкого, по пят-
ницам выдавали ректификат граммов по 250-400, в зависи-
мости от заказа и заслуг. Гидрашку(гидролизный спирт) ни-
кто не считал, запросто можно было в цех спуститься и
хлебнуть из бака. Занятно, что стоял этот чудо-бак с крани-
ком аккурат рядом с газировочным автоматом. Спиртику
тяпнул, газировочкой запил. Кое-кто из эстетов мудрил, кок-
тейли смешивал. Ну, как говорится, на вкус и цвет…
И в цеху, и в лаборатории этажом выше, один и тот же
класс, рабочий, но ведь надо как-то пыжиться и демонстри-
ровать свою элитарность. В вопросе питья все было очень
строго — мы ж регулировщики, не слесаря какие, нам гидра-
ху лакать в падлу. Мы ректификат пьем. На словах. На деле,
пили точно так же, только украдкой, мол, просто в цех спус-
тился, газировочки хлебнуть… Да, оно и понятно, что такое
пусть и пол литра, но на целую неделю? Смешно.
Короче, раздали нам слонов в пятницу, звякнул звоночек,
рабочая неделя приказала долго жить, и понеслось. Витька
тогда вел «Дору», штук тридцать, загромоздил ими всю лабу,
три из них на нашем банкетном столе стояли. Они у него не
шли, он бесился, спирт только жару подбавил. Серега ляп-
нул, что у Витька руки растут из странного места, в этом и
причина неудачи, Палашкевич взвился и стал орать, Серега в
123
долгу не остался, дело уверенно двигалось к мордобою, но
тут Черкес махнул рукой в стиле итальянской жестикуляции.
«Дора» слетела со стола и грохнула в пол так, что чуть в цех
не провалилась. Мы замерли. Пьянка, прибор бешеной
стоимости, грохот. Достаточно. Для чего угодно. И расстре-
лу бы не удивились. Кинулись вчетвером поднимать, и дро-
жащими руками вставили в тракт. Восемь глаз сверлили па-
нораму, отказываясь верить изломанной линии характери-
стики. Настроен, гад. Блестяще настроен! Что за леший?
Вертели так и этак, нашли вмятинку, углом она упала. Трез-
вые б не решились, но тяга пьяного мозга к рискованным
экспериментам пересилила все. Взяли следующий прибор,
дали ему в угол молотком потяжелее, и сунули в тракт. По-
рядок, правильно мыслим. В восемь часов вечера, когда нас
выгнала охрана, две трети партии были успешно настроены.
А спирт за воротами дохлебали. Технологию настройки,
понятное дело, сохранили в глубокой тайне. Все ж таки в
секретном заведении работаем, язык за зубами держать при-
учены…
Мы втащили канистру на Витькин стол, народ подтянул-
ся с шилом, но я серьезно пить не стал, пивка попил, потом
вытянул Витьку из базара, заставил показать приборчики,
которые он сейчас делал, поколдовал, и засел писать рацухи.
Когда Палашкевич смылся, не заметил, не до него было. Так,
гул какой-то фоном плыл из-за перегородки…
Вот они лежат, шесть листков, исписанных моим неудо-
бочитаемым почерком, на двух — рисуночки, мелочь, а при-
ятно. Я почему-то прижимаю их указательным пальцем ле-
вой руки к столу и нежно, невесомо, поглаживаю правой. Я
доволен, почти счастлив. Три секунды счастья. Вот и все,
что дано мне в этой жизни. Только три секунды. На четвер-
той я уже не верю, что это я написал. На пятой вспоминаю,
где это будет стоять. В бункере управления береговой бата-
реи. В недрах рейдера или кунге аэродромного зенитного
комплекса. На танке, бомбардировщике. Именно благодаря
124
мне снаряд или ракета ударят точно в цель. Но цели выби-
раю не я, другие. И я знаю, как они, эти другие, выглядят.
Очень хорошо знаю. Они, не задумываясь, и по мне ударят,
и по санитарному поезду, и по лагерю беженцев, им по фи-
гу. Им, главное, чтоб точнее. Я — не они, мне есть, над чем
задуматься. И чем. Валить отсюда надо к чертовой матери…
Пусть лучше без меня. Я не стал рвать листки, просто отки-
нулся на спинку стула, заложив руки за голову. А ведь хо-
лодных приборов уже точно не будет, конверсия. Космос
сидящим наверху стал не нужен. Осталась только война. И
не называйте ее обороной. Во всех государствах есть Мини-
стерства обороны, но ни одного Министерства нападения.
Или Министерства войны. А нападают и воюют все, за ми-
лую душу. Так что оборона и защита тут ни при чем. Про-
сто обыкновенная ложь. Чтоб такие, как я, себе легче оправ-
дания находили. Про палачей в форме я уж и не говорю. Им
вообще оправдания ни к чему…
Надоело. Было очень, очень, потрясающе интересно, но
надоело.
Я аккуратно собираю листки, иду к ребятам, отдаю рацу-
хи Витьке, и, не разбирая, чей, пью спирт прямо из аптекар-
ской бутылочки. В гробовой тишине втягиваю осторожно
воздух носом, и на выдохе извиняюсь:
— Пардон, мужики, что-то накатило…
Все молчат, только Серега протягивает мне полный пу-
зырек, 200 грамм, и говорит, хлопнув меня по плечу:
— Тво;. Сбросились.
— Спасибо, отцы. Пойду я. Не то со мной что-то…
— Бывает. Мы еще посидим, ты как?
— Извини, пойду… Удачи!
— Удачи! Будь здоров, наука…
Я выхожу за ворота, и сразу же ныряю в телефонную
будку. Набираю номер брата, он уже дома, наверное.
— Здорово, Бегемот!
— Ха, Кроль! Ну что, надумал?
— Да. Как там у вас?
125
— Нормально.
— Я не про это. Я увольняюсь, мне дня два, три надо.
Как там у вас оформляются?
— Как везде. Метро «Кировский завод», отдел кадров
через дорогу. С девяти утра. Цех триста сорок, водителем —
испытателем в бригаду Самойлова.
— У меня прав нет.
— По фигу. Я Илью предупрежу, он с Терехой погово-
рит.
— Кто такой?
— Терентьев, начальник цеха.
— Ага. В среду тогда. Слушай, если Светка не против, я
подгребу, у меня два по сто есть.
— Против. Категорически. Я тебя в «Роттердаме» жду,
давай шустрей, пока я там все пиво не выдул.
— Еду.
Визит к Минотавру
от черт, сволочь какая задумчивая…
Я стою в эллинге яхт-клуба Кировского завода и пы-
таюсь перебрать допотопный «Салют», подвесной
мотор. Когда это надоедает, я поворачиваюсь к другому вер-
стаку, на котором лежит распотрошенная «Кама», рация для
переговоров в речной обстановке. Ее, то ли уронили, то ли
под танк укладывали. Когда бешенство от бессилия грозит
добавить ей еще повреждений, поворачиваюсь опять к «Са-
люту». Как там Павлов сказал? Смена форм труда — лучший
отдых. Вот и отдыхаю. Часа через три активного отдыха
«Салют» затарахтел. А вот с «Камой» в тупик встал. Глухо.
Матерюсь я довольно заковыристо, и Юрий Иванович Се-
мякин, главный тренер яхт-клуба, прислушивается ко мне с
уважением. Сам он моряк до мозга костей, язык подвешен
В
126
здорово, но мои обороты отдают незнакомой для него спе-
цификой. Ему интересно.
— Что так разошелся?
— Да кретин потому что. Я, когда с «Домена» увольнялся,
по запаре забыл инструмент взять. У меня там пол ящика
прихамлено было. С ним бы я твою матюгалку часа за три
вылизал…
— Так сходил бы, забрал…
— Ты что, свихнулся? Ты, хоть отдаленно, в курсе, где я
работал? В Кронштадте, твоем родном, на крейсер залезть
проще.
— Я запросто залезу.
— Хм… Вообще-то…
Московские ворота, полдвенадцатого утра. КПП для по-
сетителей.
— Паспорт!
Даю.
— Куда?
— В отдел кадров, на работу устраиваюсь.
— Кем?
— Регулировщик радиоаппаратуры, 323 лаборатория,
третий отдел, к Треховицкому.
Охранник выписывает временный пропуск.
— Третий этаж, направо, комната 309.
— Спасибо. Счастливого дежурства.
Медленно поднимаюсь по лестнице, черт, на три минуты
раньше процедуру прошел… Таааак, справа отдел кадров,
слева за поворотом, пост на третий, административный этаж
института. Он не виден, сейчас, сейчас… Есть! Тягануло
сквозняком, дверь открылась, на часы я не смотрю, они везде
перед глазами, легко по таймеру идти. Заворачиваю за угол,
пропускаю, типа, вежливо, стаю офисного планктона, мет-
нувшегося наружу. Обед. Шагаю к посту.
— Привет! Чтой-то тебя давно не видно было?
— Командировка, Таганрог. Тссс… Как сам?
127
— Нормально. Жор, у меня маг опять глючит, прита-
щить?
— Телефон давай, я лучше домой к тебе. Так проще.
Охранник записывает номер своего телефона
— Держи.
— Ты когда выходной?
— Послезавтра.
— Ага, ну, я часика в три позвоню, нормально?
— Сколько?
— Какие деньги? Под пиво сделаю, литром отметим…
— Лады. А чего это ты здесь, а не через центральный?
— Переговоры. Новенького к нам в лабу берут.
— Так, вроде, всех наоборот, сокращают.
— А он по разнарядке, прямо из Универа. С моего фа-
культета, кстати. Не повезло парню, надо ж, с детства, и на
каторгу!
— А ты учись хорошо!
Мы ржем, и я ухожу по коридору…
Первый отдел, на Никандрыча б не нарваться, черная
лестница, четвертый этаж. Коридор, сто шагов, лифт, вто-
рой этаж. По лестнице не стоит, там КПП. Дверь, лаборато-
рия климатических испытаний, пятьдесят шагов, Привет,
здорово, ХА, здорово… Дверь, коридор, этаж вверх, шли-
фовка. Поднимаюсь в скворечник начальника цеха.
— Никола, фигуру бережешь? Чего не на обеде?
— Омары в столовке позавчерашние…
— Так ты в буфет. Там мясо по-бургундски, и супчик
прям из Парижу, в кастрюльке.
— Я лягушек не ем… Каким ветром?
— Штормовым.
— Ты ж, вроде, уволился!
— В лабу надо, я там инструмент забыл.
— Ну, ты… А как ты на шестой этаж пройдешь?
— Херня… Я у тебя до конца обеда посижу?
— Валяй.
— И халатик дай?
128
Коля встал и достал из шкафа белый халат.
— В голову проси, снизу, чтоб халат не забрызгать…
— Я у стенки сниму, тебе вернут. Чистеньким. Только
заяву заранее напиши, что у тебя в обед спецуху сперли.
— Учи меня, учи… Пора, двадцать шесть минут.
— Давай, спасибо.
Лестница, три этажа вверх, курилка. Стою, курю. Два-
дцать девять минут, толпа в отдел, проходим.
Мой стол все еще пуст, я собрал инструмент, рассовал по
карманам, покалякал с народом, через полчаса трепа вошел
начлаб, Треховицкий.
— О, какие люди! Ты где сейчас?
— На Кирзаводе, водилой.
— И как платят?
— Вдвое. Только корячиться здорово надо.
— А чего ты туда? Здесь, вроде, почище.
— Из-за яхт-клуба.
— Аааа, я и забыл. А ведь врешь, поди, а?
— Не все говорю. Вот книги писать начну, там я под-
робненько, Олег Васильич…
— Тарасов, ПСС, том 78!!!
Мы хохочем, как встарь, Сашка Сепелев хлопает меня по
плечу, это его ж фраза, про ПСС, он мне всю жизнь ею рот
затыкал, когда меня во время трепа заносило…
Я предатель? Не знаю. Мне все равно сюда не вернуться,
они уже чуть-чуть мне чужие. Хорошо, Валера в отпуске,
тяжко б было. Нам есть, что вспомнить, ох как есть, но нам
ничего уже не СДЕЛАТЬ вместе… Ничего. Нечего тут
больше делать. И к Вадику я, наверное, не пойду. Не могу…
Я уже встаю, когда входит Пузаков, начальник отдела.
— О, Тарасов! Какими судьбами?
— Кривыми, Анатолий Александрович, кривыми…
— Постой, а как ты вошел??? Ты ж уволен!
— Как всегда. Подумаешь, важность…
— Ты отсюда не выйдешь!
129
— Выйду. Могу, как вошел, могу по-другому. Бросьте вы,
ей Богу…
— А в Пентагон?
— Не пробовал. Если б в Вашингтоне оказался, прошел
бы. Везде люди. А вот из Союза выйти даже пробовать не
хочу. Убьют… Тут псы.
— Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову…
— Иду. Счастливо, мужики!
— И тебе…
130
Окно в Европу
ы сидим за странным столом. Он начинается с мое-
го полуметрового подоконника, уставленного чах-
лыми цветами, и дальше, дальше, за огромное ок-
но, нетронутым белым листом, завернувшимся свитком на
Вашем конце стола, который я смутно вижу сквозь давно не
мытые стекла. Угадывается каминный зал и глубокое кресло,
но оно пусто, почему-то мне кажется, что пишете Вы, все-
таки, сидя на стуле. Кресло, так, для размышлений, и столик
рядом, с тускло сверкающим хрусталем. Лист перед нами
уже не чист, но ведь совсем и не грязен. Это просто слова, а
некоторые из них и не просты вовсе. Именно за этими сло-
вами, написанными на Вашей стороне свитка, я зыбко вижу
Вас, не жуткого представителя ненавистной мне касты, а че-
ловека, шевелящего осенние листья в Венском парке.
«Аквариум» дочитан и просмакован, лежит слева от меня,
не хочу я на полку его ставить. Не хочу с Вами расставаться.
Петляя по лабиринтам своих заведений, я и не заметил, как
исчез Витя-шпион. То ли по-шпионски, то ли по-английски,
я даже не уловил момент, когда перестал его чувствовать бо-
ком и спиной. То ли слишком ретиво я поскакал по ухабам
своей памяти, закусив удила, то ли все это ему знакомо и
неинтересно. Не знаю. Мы сидим за столом, как в полицей-
ском управлении развитого государства, я Вас вижу, хоть и
смутно, Вы меня — нет. Вообще никак. Не потому что одно-
стороннее зеркало, просто законы физики другие за этим
столом. Я слишком мелок и голос мой слаб. Диод, можно
сказать. Оттуда дуй, обратно …
Хотя, шанс есть. Призрачный, но есть. Прошло уже не-
сколько лет с моего увольнения, рухнуло с треском название
государства, которому я приносил присягу и давал подписки.
Я много чего знаю, но за эти несколько лет уже давно смы-
М
131
лись за бугор те, кто знал неизмеримо больше, я на их фоне
блоха. И рядом с отложенной книгой лежит вызов от Ал;ны,
погостить в Великобританию. Пойду - ка я в ОВИР, чем
черт не шутит. Совесть моя чиста, ничего никому я расска-
зывать не собираюсь, и назад я вернусь, мне просто хочется
узнать, есть ли на свете какой-то другой мир. С детства но-
сили меня книги по всему свету, многое на этой планете я
знаю, как свою ладонь, тот же Лондон, например, но как же
хочется потрогать все это рукой! Пойду. Попробую. Не
сложнее ж, поди, чем в секретный институт пролезть с од-
ним паспортом…
Я знал, в общих чертах, во что ввязываюсь, и отпросился
у шефа на неделю, сославшись на семейные обстоятельства.
На сбор всех справок, документов и разрешений еле хватило
полутора. Очереди, мать их, против этой змеюги бессилен
даже автомат Калашникова. И за стрельбу повяжут, и всех не
перебьешь, да и палить по таким же, как ты, как-то не с руки.
Свинство это. Да и автомата нет. Так что, ждем. Как в засаде,
это мы умеем. Вода камень точит, документы приняли, нако-
нец. Я лихорадочно ищу деньги, подсчитываю каждый пенс
и обдумываю, что бы продать, чтоб скататься к сестре, в дол-
ги лезть неохота.
Я иду по Большому проспекту сквозь февральскую пур-
гу, но чхать я на нее хотел — в Кембридже зимы не бывает,
точнее, то, что там есть в это время года, зимой никак не
назовешь, даже с натяжкой. И я уже не шляюсь по музеям и
историческим местам, а сижу в заштатном деревенском пабе
с кружкой, как и хотел, и слушаю тихонько то, что говорят
люди другого мира. И будет это в окрестностях Бристоля,
чуется мне, что улыбнется-таки удача, и присядет рядом, с
такой же кружкой, бывший офицер ГРУ, а теперь просто
свободный человек…
Ведь я уже на финишной прямой, два квартала, часа три
очереди, и вот он, загранпаспорт. И часа не прошло, сую
паспорт с мордой в окошечко.
— Тарасов?
132
— Да.
— Вам в комнату номер шесть.
— Есть.
Дверь, стол, кабинет, некто.
— Тарасов? Георгий Валентинович?
— Да.
— Где работаете?
— ООО «Сторум», сварщик.
— А до этого?
— «Кировский завод», водитель-испытатель.
— А до этого?
— НПО «Феррит», регулировщик радиоаппаратуры.
— Да ведь не просто «Феррит», а НИИ «Домен»! Есть
разница, и вы сами это прекрасно знаете. Какая у вас форма
допуска была?
— Первая.
— И что же вы хотите?
— Так это… Сестра в Англию пригласила, на день рож-
дения.
— Бородина Алла Юрьевна?
— Ну да.
— А что это она там делает?
— В Кембридже преподает. Историю юриспруденции…
— А ведь она вам вовсе и не сестра. Седьмая вода на ки-
селе.
— Кровь не вода, и не кисель. И это неважно, что трою-
родная. Она для меня сестра и все!
— Для нас нет. На сколько вы подписку давали?
— Двадцать пять лет.
— Вы плохо себя ведете, Георгий Валентинович. Часть
приборов, к которым вы имели отношение, стоят на боевом
дежурстве, вы в курсе частот, характеристик и конструкции.
Ваша подписка пожизненная, и вы сами это прекрасно знае-
те!
— Да что я там знаю? Я ж просто рабочий, винты кру-
тил…
133
— Вы зря нас недооцениваете. Вот копия вашей трудо-
вой книжки. От ученика регулировщика до шестого разряда
чуть больше года! Можно б заподозрить обыкновенный
блат, но вот выписка из личного дела: двадцать шесть ра-
ционализаторских предложений и три заявки на изобрете-
ния. Причем незаконные, по рабочей сетке вы не имели пра-
ва их подавать.
— Да ведь только соавторство — вяло отбивался я.
— Знаете, почему я с вами сейчас говорю?
— Собеседник, наверное, интересный…
— Ошибаетесь. Просто за то, что вы сюда пришли, я,
молча, должен был вас отправить на Литейный. Без разгово-
ров, в момент подачи заявления. Говорю я с вами только из-
за этой выписки. Не хочу вам жизнь ломать. Так что идите
подобру-поздорову, и забудьте про ОВИР. А еще лучше,
возвращайтесь назад. Мой вам совет. Все эти ваши ООО,
ЗАО, ИЧП и прочий НЭП долго не продержатся. Вы, и са-
ми, наверное, в курсе.
— Догадываюсь. Ладно, я понял, пойду. Один вопрос без
протокола можно, чтоб уж совсем понятно было?
— Рискните.
— Советского Союза больше нет, нет даже названия го-
сударства, которому я присяги и подписки давал, нет того,
кому я что-то должен, все же изменилось. Кому же я теперь-
то должен?
— Вообще-то вы сами и ответили. Нет только названия.
И ничего не изменилось. Идите.
— Прощайте…
Сдохла надежда. Сиди, Жора, здесь, остальной мир —
просто декорация и фантазия, его просто нет, раз не дано
его увидеть, он недосягаемее рая, я и после смерти его не
увижу! И вообще, земля плоская…
134
Эпилог
арт ничем не лучше ноября, может, даже, и хуже. В
ноябре начинаешь верить, что придет зима, а в
марте перестаешь верить, что придет лето. Я смот-
рю на свой обшарпанный «Москвич» и даже ключи не дос-
таю, выхлоп от меня такой, что за руль лучше не садиться,
завтра тачку заберу, а сейчас через полгорода своим ходом.
Угораздило же с братцем вчера так нализаться. Заехал про-
сто походя, случайно в его районе оказался, только вписался,
а у него сабантуй в самом разгаре. А мне только предложи…
Раз за руль не надо, то ноги сами к ларьку несут, чего
ради на свой остров полтора часа трезвым тащиться? Ловко
чего-то вышло, две сигареты, и очередь прошла.
— Две 0.5, гретого…
Первую кружку выдул тут же, залпом, со второй в сторо-
ну отошел. Примостился на узком подоконнике, отхлебнул,
пиво стукнуло в нос и голову, мир стал прозрачным и раз-
личимым. О-па!!!
— Григорий Никандрыч, какими судьбами?
— Здорово! Я ж тут живу, на Авангардной.
— Вот скажи мне кто, что мир большой… Как вы? Все
там же?
— А куда я денусь?
Никандрыч хохотнул, владел он интонацией все-таки
блестяще, и фразу стоило перевести так: «А куда, мол, они,
без меня денутся…». Пургой дунуло в нос, я передернулся и
пробурчал:
— Не май месяц.
— И не Италия.
— А в Италии что?
— Тепло в Италии. Я там в январе был.
— В командировке?
М
135
— Да нет, Новый год встречал. На следующий думаю в
Египет поехать.
— Везет же людям! И как выпустили? Ты ж находка для
шпиона…
— Да ладно… Мы народ проверенный! Нам все можно.
Я допил пиво в один присест, и посмотрел начальнику
первого отдела в ноги. В глаза не смог.
— Ладно, бывай, пойду я…
— Постой, столько лет! Может, опять к нам? А?
И вот тут я посмотрел ему в глаза.
— Нет. У меня нет второй жизни. И первой, как выясни-
лось, не было. Прощай.
Я иду сквозь пургу, не замечая ветра и снега. Им все мож-
но. Все. Как и раньше. У них есть право на все. У меня нет. Я
бесправен. Что бы я ни сделал, каким бы ни был, если я не
дворовый пес, мне ничего нельзя. Только водку жрать, чтоб
не бунтовал. Права эта гадина в ОВИРе была, ничего не из-
менилось. Я поднял глаза и понял, что стою, как вкопанный,
перед магазинным павильончиком. Ну, конечно, же, куда
тебе еще, человек советский? Не в Италию же. Только дос-
тавая руку из кармана, чтоб заплатить за литр водки, я понял,
что все это время, начиная со встречи у пивного ларька, я
сжимал в кармане нож. Отличная финка, мне ее еще на Ки-
ровском заводе за поллитру уголовники сделали. Я отхожу за
угол, свинчиваю пробку, и делаю здоровенный глоток на
полстакана. Откидываю голову на стену. Перед глазами мая-
чит довольное жизнью, ухоженное лицо, неплохого, в
принципе, пожилого человека. У него все хорошо.
Пока он со мной еще раз не встретился.
Убью.
Санкт-Петербург, Москва 2012г.
136
СЛОВАРИК
Метиз — металлическое изделие. Шуруп, к примеру.
Гвоздь. А если посложнее — то любая металлическая арма-
тура, в которую пихают что ни попадя. чтоб она прибором
стала. А вот если это «что ни попадя» повредить или вынуть,
из прибора получится хлам. Вот его-то как раз и называют
деликатно изящным слово «Метиз».
«Астра» — см. «Двина»
«Двина» — см. «Десница»
«Десница» — см. «Дора»
«Дора» — прибор. Как и все остальное в кавычках.
Ферриты — 1. Химические соединения оксида железа
Fe2O3 с оксидами других металлов.
2. Название НПО на Черниговской улице. Серый такой гро-
мадный дом. Страшный.
3. Зеленовато-сероватая дорогущая фигня, без которой ра-
диолокация не только теряет смысл, но и просто невозмож-
на.
Климатика — Лаборатория климатических испытаний. По-
трясающий ящик размером с комнату, в котором симулиру-
ют климат, невозможный даже теоретически. Даже на Вене-
ре. Персонал — закоренелые садисты, травят щелочами,
кислотами, бьют, трясут и продувают то, что ты с таким
тщанием делал годами. И еще, гады, на тебя глаз косят —
хватит тебя Кондратий или нет. Сердечных средств в лабо-
ратории не держат принципиально.
«Панорама» — измерительный прибор, с помощью кото-
рого можно при некоторой сноровке узнать, что, собствен-
но, происходит внутри СВЧ — прибора. И чего он вообще
может...
137
Тракт — он же водопровод, он же — канализация: то, куда
суют СВЧ — прибор, чтоб узнать его параметры. К тракту
подключют панораму(см. выше) и любуются. Аналогия с
водопроводом вполне правомерна, если излучение предста-
вить текущей на большой скорости водой. Она позволяет,
не мудрствуя лукаво, уверенно настраивать часть характери-
стик простыми методами из арсенала сантехников. Прорыв
трубы описан в главе «Метроном».
«Шмель» — рабочее название советского аналога амери-
канского «Авакса», станции СПЦ — селекции подвижных
целей. Летит, такой, короче, все видит. Лишь бы двигалось,
и внутри хоть одна металлическая молекула.
Юстировать панораму по образцу — вот вставил ты при-
бор в тракт. А на панораме фигня. Кто врет? Хрен знает.
Берешь заведомо рабочий прибор, ставишь и видишь, ага...
Вот она, где собака порылась. А называют умным словом
«Юстировать».
Поглотители — опять аналогия с водопроводом. Вот вдул
ты в замысловатую тубу с фигушками тонну воды, а вылазит
только 900 кг, остальное по закоулкам мечется. Вот это ос-
тальное и собирают в поглотители. И там гасят, гасят... В
тепло, короче, превращают. И отводят с помощью системы
охлаждения.
Полет над крестом церквушки — это если «Полет над
гнездом кукушки» читал...
Плазма — здесь — лаборатория плазменного напыления.
Слово «Плазма» настолько страшное, что даже особисты не
рвутся туда с проверками. Хорошее место.
138
РАССКАЗЫ
Гаер
ранит набережной холодит затылок, и я как-то выпал
из пьянки. Брат, Кабан, и Андрюха горлопанят оче-
редную дембельскую песню на спуске Английской
набережной, а я склонил башку на плечо и слушаю Неву с
последней ступеньки…
И ведь слышу же. И ор собутыльников не помеха…
Я без малого месяц, как дома, пью без продыху. Энди
пришел только вчера, но уже в шесть утра отзвонился мне из
койки какой-то одноклассницы, и «привал» разгорелся с но-
вой силой. Вон, аж в центр занесло. Понятно, почему, ведь
не о новостройках же Сосновой Поляны мечтали два года. А
вот как добраться сюда сподвигнулись, так ужратые-то? Ви-
димо, все-таки здорово мечтали… И я просто смотрю на
реку, через которую ходил по льду зимой в школу. И ни
хрена-то мне больше не надо.
— А вы хоть знаете, что это за здание?
Чуть скрюченный палец тычет через Неву. Мужичок на-
пыщен и неказист.
— Пальцем не тычь. Академия Художеств…
— А вот, рядом, что?
— Садик Соловьевский.
— Неправильно! Румянцевский!
— Обелиск в нем Румянцевский. «Румянцова — Побе-
дам!» А сад — Соловьевский…
— Ошибаетесь! Знать надо город!
— А шел бы ты, любезный, на хер…
Я вяло двинул ногой, он, накрывшись лаптями, бухнулся
в прозрачную воду и не вынырнул.
Г
139
Мать твою, еще и плавать не умеет, тоже мне, питер-
ский…
Течка в Неве — будь здоров, даже у берега, и как ни здо-
рово я оттолкнулся, прыгая с парапета, донырнул я до этого
ишака чуть не у самого моста. А уж назад тащил против те-
чения к спуску, так вообще одурел. Хорошо, хоть он не бры-
кался особо.
Хористы выводили рулады так самозабвенно, что весь
этот цирк как-то их не потревожил, и пришлось орать из
воды, чтоб они нас вытащили. Этот дятел, придя в себя, за-
орал:
— Милиция!
Я сам не сообразил, как дал ему в лоб и, поняв, что пого-
рячился, хрюкнул:
— Разбегаемся…
Кабан с Андрюхой рванули к мосту лейтенанта Шмидта,
а мы с братом — к Медному Всаднику, да так, что на шаг
перешли уже перед розарием…
Мне было двенадцать, брату — пять, когда мы жили
здесь, неподал;ку, на Конногвардейском. Когда отец нади-
рался, мама забирала нас и гуляла с нами по городу. Навер-
ное, поэтому гуляю я по Питеру в обнимку с грустью. Вот и
сейчас…
Зря, похоже, на шаг перешел, тоже вроде как гуляю. А
сам пьян похлеще, чем папаша тогда, да еще корюшкой
провонял весь, май как — никак, самый конец.
Но сквозь запахи рыбы и спирта коснулась ноздрей ро-
зовая струйка, оттуда, из детства. И мама молода, и я, хоть и
все понимаю, но подыгрываю ей, что мне невдомек, с чего
это мы, на ночь глядя, гулять выскочили, а братишка только
рад — пинает ногами ж;луди. И мы идем к огромной клумбе
с розами в Адмиралтейском саду…
Ну еще, еще хоть немного запаха!!! Дайте мне вдохнуть
детства! Я вернулся…
140
И я наклоняюсь ниже, брат тоже, у него это, наверное,
еще острее, ведь ему было тогда всего пять… Еще… Еще…
Ближе…
Вместо взлета воспоминаний на нас навалилась непо-
мерная серая тяжесть в плохо сшитых пиджаках с блестящи-
ми пуговицами — нас тащат в отделение на Якубовича. По-
нять ребят можно — ползают на четырех костях два хроника
по самому, что ни на есть, центру великого города. Поди,
объясни, что просто розы нюхали.
Брат буйствует уже пару часов, раз несколько схлопотал
дубинкой, а я привалился к стене на нарах и не дергаюсь. С
губой обезьянник сравниваю. Пес знает, что лучше.
Ладно, хватит, выходить пора. Я долго, с минуту, втяги-
ваю воздух. Подмороженные в казахской степи верхушки
легких начинают шелестеть, потом хрипеть, между лопатка-
ми как перышком кто защекотал, и я зашелся в кашле…
Минут через пять я уже валился с нар, глаза вылезли из
орбит, а тело билось и крючилось от кашля. Наконец в гор-
тани забулькало, железный вкус коснулся языка, и я с натугой
харкнул в стену — туда, где посветлее…
Брат аж побелел, увидев на стене кровавое пятно, а я от-
кинулся на спину и запрокинул голову, окостенев, как по-
койник, из угла рта стекала багровая струя — для убедитель-
ности я губу изнутри прокусил. Вот теперь он загромыхал в
дверь по-настоящему, прежнее буйство и в счет не шло. Он
орал так, что прогибались стены, и я чуть не поморщился…
Дверь распахнулась, и его ударом сапога отбросили к
нарам, но он даже не заметил этого, и продолжал орать:
— Врача!!! Вы что, сдурели??? Врача!!!
Меня оттащили в другую комнату, я и ее уже успел всю
захаркать кровью, брата от меня было не оторвать, он дер-
жал мою голову на коленях, а за столом препирались дежур-
ный и врачиха «Скорой».
— Я его такого не возьму!!!
— Обязаны!
141
— А если он у меня в машине концы отдаст???
— Мы такого тоже держать не имеем права!!!
Митька, наконец, склонился надо мной, ура, никто не
услышит…
— Дома… Лекарство на серванте… Такси… — я шеле-
стел еле слышно, но можно было и еще тише, он все равно
разобрал бы, о чем речь…
— Дома лекарство есть!!! Отпускайте, я его на тачке отве-
зу!!!!
Видеть надо было, с какой резвостью нам сунули все, что
отобрали, даже деньги, и выпроводили на улицу. Брат под-
сел под мою руку, охватил за пояс и поволок к Исаакиевской
площади…
Мы завернули за угол, и он прислонил меня к стене.
— Стоять можешь? Я тачку поймаю…
— Погоди…
Я вдохнул — медленно и осторожно, до половины, при-
мерно, потом так же осторожно выдохнул. Щекотнуло и
скрипнуло в груди, но я удержался. Еще разок… Еще… По-
рядок…
— Лови тачку. Поехали к Кабану, у него водка осталась.
— Ты!!! Ты!!! Сволочь!!!
Он с размаху, как-то по-деревенски, треснул мне по зу-
бам.
— Я ж тебе поверил!!!
— Ну и правильно. Из ментуры-то выбрались… Тачку
лови.
Четверть века… А он мне так и не простил.
Санкт-Петербург, 2011г.
142
Воспоминания революционера. Август 91-го.
роснулся у брата на окраине города с дикого боду-
нища. Голоса напряженные разбудили. Серега чуть
не орет:
— В Лугу уже танки вошли! К нам идут.
Во, думаю… Они что, больше меня выпили? Или доба-
вили уже? Это вот как раз интересно. Может, еще не все вы-
лакали? Еле поднимаюсь, ползу на кухню:
— Нормальные люди до синих слонов допиваются, а
вы — до танков? Наливай…
Брат аж взлетел:
— Свихнулся??? Какая пьянка, революция!
— Пф… А в семнадцатом — что, по трезваку было?
— Мозги протри, урод, танки в Питер идут!
— И кого давить будут?
— Нас, б…!
— Это тебе Язов позвонил? Похмелиться есть?
— Да пошел ты в…! Тут такое, а ты…
— Слушай, ты мне родственник, но катись ты куда по-
дальше со своей политикой. Хоть в Лугу. Что, танков не на-
смотрелся?
Они еще в чем-то меня убеждали, дошли до психоза, и я
смылся. Не хватало еще кухонной Гражданки. Когда брат на
брата…
У пивных ларьков накал страстей был изрядный, даже
очередь удалось одурачить, каркнул пяток лозунгов, не-
сколько придурков реально рванули по призыву под танки
ложиться, плюнув на пиво. В метро тоже царила нездоровая
канитель, и пришлось заподозрить неладное, черт его зна-
ет… Вышел на Гостинке, потопал к Зимнему. Фиг знает,
может его берут уже.
П
143
Брать — не брали, но народу было полно, все гудело. А с
подножия Александрийского столпа надрывно вещали, кто
во что горазд, но оптимистично так, все про свободу. Мать
твою, это ж в какие минуты мне удалось сей мир посетить?
Блаженства не было, страшно стало. Блаженство нахлынуло,
когда я на амвон влез и орать начал. С диким матом, кроя в
хвост и в гриву все, что стряслось на Руси за последние
семьдесят лет. После вопля: «Где эта сволочь краснопузая
засела??? Пошли к Мариинскому!», снизу, перекрывая рев
толпы, раздалось:
— Правильно, Жора!!! Хорош орать, слазь, все уже гото-
вы!
Они стояли внизу — Юрка, Сашка, Зурик, Валера, Сере-
га, Толик… Почти половина моего взвода. И тут до меня
дошло. Это не шутки, есть шанс. Я ссыпался, вниз, мы сби-
лись в кучу, и я заорал:
— Вперед, Авиация! За мной!
Лебон не дурак был. Все точно подметил, протискивать-
ся через толпу на Адмиралтейском проспекте не при-
шлось — кто расступался, кто примыкал. К Николаше Пал-
кину я толпу в полста рыл подтянул. Орал какую — то во-
одушевленную хрень. А мозг бешено считал варианты и
бесился — вводных было ноль, ситу;вина — ежик в тума-
не…
Тихо, в перерыве между самодельными лозунгами:
— Серега, Зураб — вправо, влево от крыльца, секите, где-
то заправила должен быть. Тряханем, он что-то знать дол-
жен. Я — по центру, пять минут. Пошли.
Нашли сразу, стоял со списками, суетился, не сходя с
места.
— Ал;, люди нужны?
— Да, да! Кто у вас?
— Солдаты. Полвзвода роты охраны. Что будет?
— Антинародная хунта…
— Тихо, не разгоняйся. Кто за, кто против, какие силы,
Вы за кого?
144
Один черт, его несло, как с трибуны, еле допросил, но
понял мало. Вернулся к своим.
— Слышь, отцы, херь какая-то, сидим в засаде, в шесть
оружие притащить обещали.
Юра задрал бровь:
— И в кого?
— Да они сами не знают. Взять стоит — меньше дурням
останется. Да и мало ли… Стрелять только не вздумайте!
Блин, башка трещит…
Юра вытянул из-за спины пакет с «Зубровкой». Когда
успел? Мы отошли к скверику, и я отхлебнул с полстакана.
Посмотрел бутылку на просвет и повернулся к добытчику:
— Дааа, не тот у нас старшина был, не тот. Тебя надо
было…
К шести вечера мы подтянулись к дворцу, толпа нараста-
ла, у переулка Антоненко размахивали незнакомым флагом,
белым с малиновыми крестами. Я подошел к ним:
— Эт чего за знамя?
— Флаг свободной Грузии!
— Да ну? И что ей тут надо?
— Ну… У вас — свобода, мы вот…
— Слушай, архар, давай взрослые разберутся, что к чему,
потом вы подтянетесь. А?
Мозгой он ворочал этак с минуту, когда кинулся, Серега
его снес, драка сместилась к памятнику, потом мы их погна-
ли вдоль Мойки к Невскому. Метров через сто отпустили…
Юрка добыл еще, посидели до полуночи на ограде скве-
рика напротив «Астории». Пить я, конечно, пил, но сидел с
развешанными ушами. И дошло, наконец, что сижу я внутри
тошнотворного мыльного пузыря. Я встал, хрустнул костями
и громко буркнул:
— Лажа, мужики. Валим.
— Да брось, досмотрим, интересно.
— Интерес собачий. Пустышка. И сидеть не хер, если
нас тронут — сколько мы народу навалим?
— И то дело. Пошли…
145
Когда перешли мост Шмидта, Юрка чуть тоскливо потя-
нулся:
— А нефигово посидели…
— Кто сказал, что отсиделись? Вон Андреевский, там
барыг полно…
Мы затарились, окопались в саду Академии Художеств, и
тут уже, в тишине и спокойствии, нажрались по-
человечески.
Много лет спустя мне рассказывали, что это была рево-
люция…
Призрак надежды
ы, наверное, последний раз говорим…
— Ты что, Боря, опомнись!
— Нет, я серьезно. Я так с заказами пролетел, даже
тебе отдавать не с чего.
— Долг мне — не долг, брось. Возьми еще, у меня пока
есть.
— Да мне не отдать!!! Все, конец…
Господи, что же делать??? Он нипочем не станет брави-
ровать такими вещами, это Боря.
— Не ты себе жизнь дал, не тебе и отнимать!
— Да мне ее такая сссука!!! Все!
— Она тебя только родила… Постой, не гони, мне пять-
десят с лишним, я и то не знаю, что мне жизнь преподнесет.
Потерпи! Просто зима…
— Брось, мне даже жрать нечего… Давно.
Он уже полтора года без работы. Он умеет многое, еще
больше — может, но он без работы. Здесь все всех старают-
ся кинуть. Почему-то это считается шиком. Он заболел, ко-
гда выяснилось, что надолго, шеф его уволил, претендентов
на место полно. Больничный, зарплату, выходное, все это
можно вернуть по суду. Нюанс: судиться несколько лет и
М
146
услуги адвоката втрое больше зажиленной суммы. Так что на
закон надеяться глупо. Не для того он писан. А люди…На
кого? Практически ни на кого, если ты не сожрал с ним ва-
гон каменной соли. Да и то…
Мы познакомились, когда работали в яхт-клубе Киров-
ского завода, он тогда еще меня поразил. Парню 22 года,
механик и штурман, мы перебираем моторы, ходим ночами
по сложнейшим фарватерам, по десять раз за навигацию
выполняем нормативы героев. Он спокоен и рассудителен,
два слова, и ты не видишь молодого лица и юношеской
плечистой фигуры, перед тобой — профессионал очень
высокого класса. Но, главное не это. Мир рушится вокруг и
мерзеет прямо на глазах, 91-й год, а мы уверенно делаем свое
дело, мы знаем одно: на чем бы и куда бы мы ни пошли, мы
дойдем.
Детская спортивная школа рухнула сразу, потом месяца
за три начальство разворовало и продало все в клубе, что
имело хоть какую-нибудь ценность. Ходить больше не на
чем, детей в клубе нет. Смысла в жизни нет. Море стало не-
досягаемым. Совсем.
Последним продают «Ритм», катер, купленный еще к
Олимпиаде-80, я дерусь из-за этого с начальником водно -
спортивной базы, и, чтоб не сесть, увольняюсь и иду свар-
щиком, в кооператив, тоже к бывшему штурману. Через пол-
тора года его убивают. Фирма переходит к брату его жены,
таджику. Штурман стал не нужен, мы тоже. Я мыкаюсь по
городу, спекулирую портвейном, перебиваюсь ремонтами
квартир, машин. Пью…
Устраиваюсь водилой в строительную фирмочку. Мне
страшно везет, Паша, хозяин, настоящий Гусар, с самой что
ни на есть большой буквы, за пару месяцев я поднимаюсь до
завгара. Нужен водила, с огромным трудом отыскиваю Бо-
рю, мы не виделись четыре года.
— Права есть?
— Да. В,С…
— Пошли?
147
— Пошли.
Пробная поездка на новом месте работы. Боря садится за
руль Пашиной «BMW-745», я с пассажирского даю адрес:
— Товарищеский, 17.
И тут доходит, что с Борей на тачке я ни разу не ездил.
Даже когда его искал, не знал, есть у него права или нет. Но
я спокоен. Это Боря. Даже, когда шеф командует сзади:
— Это «Бэха». Скорость — двести.
Боря, не оборачиваясь:
— Город, Павел Алексеевич…
— Сто пятьдесят.
— Добро.
Выходя из туннеля правым поворотом на мост Александ-
ра Невского, Боб на скорости в сто чуть подтягивает ручник,
вгоняет корыто в занос, руль чуть влево, газ в пол, на горбу
моста — сто восемьдесят. Паша влип в левую дверь. В глазу
отпечаталась дивная картина. Точнее, два кадра из порван-
ной кинопленки:в рамке среза туннеля — мент с чуть подня-
тым радаром, до него метров сорок, следующий кадр — мы
пролетаем мимо, чуть приподнялся жезл. Все, мы уже слета-
ем с моста. Гаишный патруль в полутора километрах за кор-
мой. Там, за рекой…
Семь минут хода, двенадцать километров, тормозим у
Пашиного дома на Товарищеском. Плавно и тихо. Шеф
выходит из тачки, засовывает голову в салон:
— Жора, покажи ему, где стоянка. Наш человек. Принят.
Прошло два месяца, июль, пятница, я везу выводок девок
и элиту фирмы к реке Карповке на микроавтобусе. Пикник
какой-то намечается. Торможу у пирса, Бог мой… Сейнерок
тонн на двадцать, не Бог весть что, но судно! Это, оказывает-
ся, Пашин!!! Я и не знал, что у него есть парахед. Грузимся.
Кэп скомандовал отход почти сразу, без прогрева, я помор-
щился, метнулся на правый борт, скинул, втянул и сбухтовал
швартовы. Распрямился, уловил странный взгляд шефа.
Прислонился к рубке, закурил. Руки чуть не трясутся. Мазнул
взглядом через стекло по опухшему лицу капитана, ну и пьет
148
дядя, хорошо, мне до такого еще не скоро. Ударил редуктор,
пошла вибрация, я опять поморщился и бросил в простран-
ство:
— Вал погнут. И сальник задний, поди, льет…
Паша воззрился на меня:
— А ты откуда знаешь? Меняли сальник весной, все рав-
но льет.
— А вал?
— Крутили на «Судоэкологии», нормальный. Я им столь-
ко бабла отсыпал за балансировку!
— Тогда двигатель с фундамента съехал, отцентровать
надо.
— Это долго? Дорого?
— Нам с Борей — день. Может, два. Если инструмент
есть.
— А рулить ты тоже?
— Да.
Шеф приобнял меня за плечо и вошел в рубку.
— Семеныч, пусти салагу на руль, пошли, примем!
— Не положено, Пал Алексеич, мосты пройдем, тогда,
пожалуйста.
— Да ладно тебе, до Кантемировского еще далеко, успе-
ем. Пошли!
— Как скажете, под вашу ответственность.
— Само собой, пошли…
Я уже стоял у кэпа чуть за спиной и снимал картинку, не
было пяти лет перерыва, не было. Я и не заметил, как они
ушли. Сальник, видать здорово тек, на ощупь в брюхе у суд-
на воды было тонны две, не меньше, слушалось оно руля,
как бурдюк с пивом, да чхать мне на это было. Глубоко. Гу-
ляла публика на палубе, прямо передо мной, но, гадом буду,
никого я не видел, вести такого охламона вниз по течению,
по Большой Невке сквозь три моста, о чем тут еще думать?
Что замечать?
Кэп в рубку так и не наведался больше, Паша зашел уже в
заливе.
149
— Я смотрел, как ты пешеходный проходил. Где так на-
блатыкался?
— Было дело…
— А права есть?
— Удостоверение яхтенного рулевого третьего класса.
Только искать надо. Шиш знает, где оно. Я ж думал, уже
никогда…
— Не найдешь — сделаем. Пойдешь капитаном?
— А?...
— Да это не кэп. Сам видишь, чего он с кораблем сде-
лал…
— Павел Алексеевич, вы это серьезно?
— Серьезней некуда. Не тем ты у меня занимаешься.
— Кэпом лучше Борю. Он грамотней, и мореходку кон-
чал.
— Разберетесь. Отвечаешь за все ты. Идет?
Я кивнул. Он долго и внимательно на меня смотрел, по-
том хмыкнул.
— Ладно, пореви, пойду еще вмажу. Тебе не предлагаю,
нас еще по домам развозить надо. Подальше в залив зайдем,
найди, где вода почище, встань на якорь, купнемся.
— Есть.
Я пришел в понедельник на работу на ватных ногах, Бо-
ре я ничего не говорил. Сам еле выжил, а его убивать надеж-
дой язык не повернулся. Два дня я был в аду. Неужели?
Вот она, дверь в офис. Дверь… Символ, образ, что это? Это
же не просто дверь. Я открою, куда? Это по любому дверь в
будущее, но какое? Неужели море? Да брось ты, вряд ли…
Пьяные ж все были, Паша в тачке такое нес, не приведи Гос-
поди, еле в дом его втащили, хрен он там чего помнит. На-
помнить? Ни за что. Ни за какие блага на свете. Не могу.
Спокойно, Егор, чудес на свете нет, ты открываешь дверь в
прошлое. В настоящее. Будущего нет, и не будет. Ты просто
пришел на работу. Радуйся, что хоть такая есть. Шаг.
150
— О, Жора, наконец-то! Костику «Транзит» не завести,
где ты шляешься???
Они сидят с Сашей, менеджером, за Пашиным столом и
поправляются. Несильно так, одна бутылка всего.
— Паш, давай я сигналку с «Транзита» сниму, ее дятел
какой-то ставил, она ему батарейку разряжает. Она за выход-
ные все электричество выкричала. Поставлю только цен-
тральный замок и все дела. Рублей в пятьсот обойдется. Для
справки, аккумулятор две тонны стоит.
— Потом, когда вернется. Заводи, давай, ему через час у
Шопова на даче надо быть. Потом «Девятку» бери, и Галину
в банк отвезешь…
— «Супру» дай, если в банк.
— А не борзо тебе будет на «Супре» рассекать?
— Мне до звезды, на чем рассекать, но там стоянка за-
прещена. А из такой тачки я любого мента на хер пошлю. И
он пойдет, что характерно.
— Не, Саш, ты видал? Ну и времена… Водила какой-то
оборзевший пошел. Припарковаться не может, дай шеф,
тачку покруче, чтоб правила нарушать! А если б «Супры» не
было???
— Так есть же. И сыну растолкуй, зачем она тебе, а то он
все бает, что ты ее просто по пьяни в Париже купил.
— Да это он сам клянчил!!!
— Ага, как же…
— Вон пошел!!! Бери «Тойоту», хрен с тобой…
— Беру. Со мной.
Я уже открывал дверь, когда в спину попало:
— Жора!
— Чего?
— Мы в выходные с Семенычем напоследок в Отрадное
сходим, ты пока тут хвосты по транспорту подчисти. И с
понедельника с Борисом на лайбу. За две недели в порядок
приведете?
— Конечно. Яволь.
151
Галка, бухгалтер, исчезла за дверью банка на Садовой и я
уронил голову на руль. Нет, нет, не могу поверить. Не может
такого быть. Я так привык, что мне не везет…
В окно послышался стук. Жезл. Я поднимаю влажное
лицо, и глаза инспектора округляются.
— Здравствуйте, капитан. А можно, я никого сегодня
никуда посылать не буду, а?
— А что это сегодня за день?
— Хороший день, капитан. Ей Богу, хороший. Поверь
мне на слово.
Он долго смотрит на меня и вдруг его лицо становится
человеческим.
— Валяй, спи дальше. Так уж и быть, я за тебя сегодня
кого-нибудь пошлю…
— Спасибо, капитан. Дай Бог и тебе удачи.
— Жора, срочно!!! Заводи, в Александровскую больницу.
Павел Алексеевич…
— Что?
— С борта, говорят, прыгнул неудачно. На сваю. С по-
звоночником что-то…
Саша с Галкой садятся в «Девятку», заезжаем на Товари-
щеский за Пашиной женой, больница, коридоры, лампы,
лампы… Его вывозят на каталке, все… Я такое уже видел, я
знаю. День, два, максимум. Они суют ему документы, он
подписывает, оказывается, еще может шевелить рукой, но
это ненадолго, до ночи… Отеки на лице, это конец. Ссадина
с гематомой на правой стороне головы, висок и часть чере-
па, под волосами не видно. Глаза…. Он уже знает. Он все
уже про себя знает. Какая толстая шея. Да, позвоночник.
Точнее, шея свернута. Никуда он не прыгал, видел я, как он в
воду прыгает, как пловец, вдоль поверхности. Была б свая,
брюхо б распорол. И все. Чтоб так шею свернуть, надо, как
я — свечкой, да с большой высоты. А чтоб так…
Они стоят вокруг него, жена, сын, брат, бухгалтер, ме-
неджеры. Его сейчас повезут, он уже все подписал. Успели.
152
Санитары берутся за ручки каталки, толпа отступает, я делаю
шаг вперед. Только мы. Молчим, нам ясно. Но все же я мол-
ча спрашиваю:
— Паша, тебя убили?
— Это уже неважно. Мне очень больно, прощай.
— Прощай, последний гусар…
Володя, Пашин брат, распродает весь автопарк, мы уже
не нужны, это ясно, как божий день, он оставляет себе толь-
ко строителей. Отпевают в церкви над Невой в устье Ижо-
ры, кортеж выруливает на трассу в Отрадное, к кладбищу, я
перекрываю « Девяткой» дорогу, рядом «Вольво» Костика,
Пашиного младшего сына. Со стороны Питера подходит по
пустынному шоссе чья-то девятина и начинает сигналить,
чтоб ее пропустили, невзирая на то, что видит же катафалк и
траурный кортеж. Володя делает шаг к машине и только
достает пистолет, но Костик уже выскакивает, разъяренный,
и стреляет раза три в асфальт перед бампером. «Надо же, вот
ты и с салютом ушел…» — подумал я, а Костя, глянув на
съехавшую задом на обочину машину, переводит взгляд на
черный «Линкольн» с гробом и вздыхает:
— Батя и после смерти крут. На такой тачке на кладби-
ще…
Хорошо сказал, и, правда ведь, но мне противно, и я от-
ворачиваюсь. На кладбище ко мне в машину набиваются те,
кому надо в Питер, Саша сует мне литр «Пятизвездочной»:
— Помянешь, когда всех развезешь.
— Машину на стоянку?
— В депо, к конторе. Ключи в замке. Вс;.
Я киваю. Это, действительно, вс;… Конец.
Я прихожу домой и наливаю полный стакан. Еще. За
десять минут бутыль пустеет. Просыпаюсь на следующий
день, жена смотрит как-то… Непонятно, что ли…
— Я и не знала, что ты его так любил…
153
Странно, а я думал, что я рухнувшую надежду оплакивал.
А не Пашу. Что я, лучше, чем сам о себе думаю? Да какая
разница, все равно ничего не помню. Только тоска…
Не скажу, что я Борю не искал эти пятнадцать лет. Быва-
ло. Но просто съездить к нему, на другой конец города, так и
не сподобился. Встретились случайно, в интернете. Целый
год перебивались ремонтами машин и реставрировали ста-
рые тачки. Но у меня теперь была цель — мне позарез нуж-
но было на другой берег моря. И я добрался. Мне стоило это
двух лет адского труда, но у меня все-таки получилось. Неде-
лю назад на берег в Хельсинки с парома сошло мое тело, а я,
я остался там, на другом берегу, и твердо знал теперь, что
мне нужно. Мне нужно вернуться домой, туда, на тот берег.
Я землю буду грызть, но я дотащу туда свое тело. Мы повка-
лываем на износ полгода, может, год, я закрою тут все долги,
и вернусь домой.
Я слышу в трубке ровное дыхание Бориса и, потом, его
негромкий спокойный голос:
— Это все, Жора. Все…
Хрен тебе. Я понимаю, что у тебя катастрофа на катаст-
рофе, заурядному человеку и одной бы хватило, что у тебя
нет надежды, и кончились силы, но ты нужен мне и я нужен
тебе. Без тебя мне будет неизмеримо труднее, и тебе без ме-
ня свои дыры не заткнуть. А я знаю, чего мне надо, и закусил
удила, меня теперь ничто не остановит. Я и тебе сдохнуть не
дам. Просто ты еще этого не знаешь, вот и все. Подумаешь,
важность… Сейчас… Сейчас… Как же тебе не дать сделать
сейчас такую глупость? Хоть день, два… Ага, есть…
— Борь, я еще не проснулся толком, соображаю неваж-
но, но там пара тачек на подходе, гараж я уже нашел, рабо-
тать есть где. Тебе еще не успел сказать, извини, зарылся с
этими делами. Я на переговоры еду, давай, завтра к вечеру
подгребай, ноут захвати, спланируем что, да как. Только,
похоже, пупок развяжется. Давай, к семи.
154
— Ааа, ну, раз так, давай…
— Ну, все, до связи…
Я кладу на стол мобилу и думаю — не сильно ль наврал?
Две тачки — эфемерно и зыбко, но найти можно, это дейст-
вительно снимает почти все проблемы, кредит еще не вы-
черпан, возможности есть, только пахать зверски надо. И
холодно, зима, гараж без отопления. Ладно, зиму подвинем,
пошла она…
Это просто, когда знаешь, что на том берегу тебя ждет
весна.
Приходи завтра, Боря, я дам тебе то, чего у меня немно-
го. Но тебе я дам столько, что тебе хватит, хватит надолго и с
избытком. Я смогу, ведь, сколько б я ее ни дал, у меня ее не
станет меньше.
Потому, что это — Надежда.
Санкт-Петербург, Отрадное, 2012г.
155
Жалость
мая — это, действительно, праздник. Самый, что ни на
есть, настоящий. Фасад знают все — гимны, бряцанье
оружием и медалями. Изнанку тоже. Но… Чего о ней
говорить, и так все знают. После парада — к столу. Кто по-
пить под героизм, кто и всерьез. Все знают, что фронтови-
ки, мягко говоря, избегают общения на эту тему, особенно с
теми, кто в силу профессии раззвонит об этом. Воспомина-
ния, пропущенные через журналиста, искажаются до неузна-
ваемости. Как пища. Так что, лучше молча напиться. Хоть не
будешь сопричастным к вранью. Дед у меня не пил, так я
про войну от него ни звука не слышал. Только от его сослу-
живцев, крупицы, да байки. А ведь у всех у них пиджаков под
наградами не видно было… А вот двоюродный дед, громи-
ла — лесник из Большой Вишеры деда Паша, поступал
своеобразно: садясь за стол, переворачивал свои три медали
изнанкой наружу и хлопал стакан. Потом снимал, прятал в
ларчик, и напивался по-человечески. А медали год лежали в
темноте, мордами вниз. Как и правда о войне. Усмешка сол-
дата над системой — как ни ври, правду все равно все знают.
Вот она, в темноте лежит. Не видна, но всем известно, что
она есть. Как и жизнь после войны: одно утро в году — пе-
релив колоколов, и весь год — набат погребальный.
Папаня у меня был человек назойливый, пить не умел,
косел быстро, и деда Пашу здорово расспросами доставал,
тот только отбрехивался, из того, что слышал, я понял—
очень скверно было пулеметную станину несколько тысяч
верст на горбу таскать. На плечах у него и впрямь следы от
катков до самой смерти оставались. На бестактные вопросы
об уничтоженных врагах и боевых действиях дед тактично
отправлял папашу в задницу. Разок только повеселил расска-
зом о том, как Жуков дал команду расчистить дорогу при
наступлении, танками своротили в кювет весь транспорт, в
9
156
частности, и кухни тоже, три дня из-за этого не жрали. Даже
сухпай затерялся или подавили, и чуть не шлепнули их за то,
что с моста полуторку танк скинул, а они ее вытащить никак
не могли…
Вот, собственно, и все.
Мне было лет пятнадцать, когда дед взял нас на охоту, в
какой-то дикой чащобе собаки подняли лису, и батя мой с
двумя дядьями за нею погнались. Мы с дедом остались одни.
По возрасту на гонку мы не годились, посему я стал ломать
сухостой и валежник, а дед отрыл саперкой в снегу плац три
на три метра, соорудил навес, очаг, запалил костер, и мы
уселись ждать. Он для сугреву ополлитрился, и я решился:
— Дед Паш, а там тоже так хреновато было?
— Где?
— Нууу… Не согреться, и вообще…
— Аааа. Хреновее.
— Жалко.
— Жалко у пчелки, пчелка на елке, елка на кар-
тине,картина в магазине, — наставительно прогудел дед. И
добавил:
— Но об одном жалею…
Я даже дыхание затаил, неужели? А дед Павля приложил-
ся ко второй поллитре, закурил, и продолжил:
— Я ж только в сорок шестом вернулся, все думали, я
помер, ну сосед огород мой и оттяпал. Повезло, что в марте
пришел, я ему в бубен дал, огород отобрал, картошки дос-
тал, посадили, брюквы там немного, на зиму б хватило. А у
меня кинжал был трофейный эсэсовский, «Alles F;r
Deutchland», он и настучал. Я на три года и отъехал. А когда
вернулся, с порога его — поленом, а он возьми, да и помри.
Еще на пять сел. Вот так и вышло, что за всю войну только
одного вражину и прикончил. Зато настоящего.
— А жалеешь-то о чем? Что сидел?
— Что поленом. Кинжалом тем надо было. Погорячил-
ся…
Большая Вишера, Санкт-Петербург, 2011.
157
Экстренная хирургия
…., мужики. Это п…..ц… Это… Я, б… Это ж ох….
что будет, ну б.., просто аут… Вы только рюхните, а?
Врубитесь!!! Ведь просто пиии..…Ну, б…
— Юра! Я так понял, ты о грядущем дембеле? Да?
— Неее, б.., х… ты понимаешь? Я, б…
— Виноват, неточно выразился, речь о том, что жизнь на
гражданке будет лучше, чем сейчас, да? И у тебя дух захваты-
вает от возможностей, которые перед тобой откроются?
— Коз;л… Да.
Надо Юру знать, чтоб не впасть в прострацию, мне про-
сто лениво было ждать, когда закончится вводная — все, что
я нашептал, он бы и сам сказал. Минут через пять, причем
приличным литературным слогом, он обычно так и говорит.
А ясно было одно, но зато уж досконально: что-то коль-
нуло его в глаз, и увидел он то, что непременно будет —
шире степи, ярче мечтаний: перед ним — вся вселенная,
точное, гарантированное освобождение от рабства. А ввод-
ная оттого, что кольнуло неожиданно… Озарение… Он
вдруг отчетливо и предельно ясно увидел, что хлам живот-
ного существования, пропитанный страхом, усталостью и
ненавистью, слетит с нас и начнется Жизнь. Тогда нам каза-
лось, что это именно так.
Ночь… Сумрак сгустился под высоченным потолком,
только лампа над койкой и в сумраке медно-золотые шторы,
чуть не задернуты, и видения, образы, все равно скользят
они по влаге глаз, даже не рождая слезы, ничто не поможет,
это называется Ждать… Ты не пускаешь в душу отчаяние,
обманом и хитростью ты уводишь от него мозг, руки дви-
жутся и голова симулирует размышления, ты даже делаешь
что-то полезное, но все это — бег от того, чтобы не услы-
шать фамилии Бесконечное… Вот тогда станет совсем
Б
158
страшно… Там у ожидания была другая фамилия — Дем-
бель. В ночь с 30 июня на 1 июля я должен вылететь за во-
рота… Это крайний срок. Закон. Было страшно, но не со-
всем. Маячил срок. А здесь сроков нет… Неизвестность…
И я кружу и кружу по сумеречной комнате, осторожно опус-
кая лапки, чтоб ненароком не наступить на фамилию Бес-
конечное… Бесконечное Ожидание…
Заверещала мобила, звонок, это не оттуда, не от нее, мне
это не надо… Я жду звяк вызова, чтоб рвануть к компу или
телефону и коснуться е;, пока хоть так… Пока не кончилось
Ожидание.
Скосив глаза на экранчик вижу «JURA» … Можно прочи-
тать как «Джура», все ж таки на востоке служили… И я зову
его так уже четверть века… Полгода не звонил…
— Салям !
— Привет, брат…
Он здорово пьян, чуть не из мобилы разит, и фоном
щелкают флагеллантские бичи истерзанной совести.
— Вот ты мне скажи, пить бросить имеет хоть какой-то
смысл? Вот у тебя были проблемы и ты…
— Юра, сто страниц текста пропущу и, как хирург хи-
рургу, это гораздо труднее, чем думают люди, и обещают
психиатры. Рассчитывай, что лет пять будешь мучиться и
дохнуть от безнадюги… А то и больше…
— Мне сорок шесть, я уже на пенсии, если я перестану
людей резать, пенсия -7000 рублей! Двести долларов! И все!
Так на хера?
— Оно того стоит… Знаю…
— Вот и спрашиваю, именно тебя, зачем? Что такого
будет? Я ж могу не пить — два дня, неделю… И вижу, что
все вокруг меня все хуже и хуже… Что изменится? Ведь про-
сто я не буду пить, и все… Но вокруг-то все таким и останет-
ся …
— Поганым?
— Да, б..!
159
— Безнадежным?
— Нууу…
— Хе… Держись тогда… Ты сейчас видишь то, что тебе
показывают… Она призывно покачивает прозрачными пле-
чами в хрустале и просит смотреть сквозь нее… Это так кра-
сиво… А будешь видеть Сам…Ты сейчас Раб! День, два,
неделю, и она тебя зовет — брось, иди ко мне, что тут смот-
реть, видишь, как все погано… Она показывает тебе погань,
чтоб ты взял ее за глотку, налил и выпил…Ты ее раб. А бу-
дешь — свободен… Нет ничего страшнее, чем смотреть на
мир открытыми глазами…И очень страшно быть свобод-
ным, все надо решать самому… Тебе это надо?
— Да нет, я понимаю, я ж не дурак, но как жить? На семь
тысяч… Да будь я хоть трижды трезвый, что придумать, чтоб
выжить?
— Пьяный все равно не придумаешь. Будешь пропивать
эти семь тонн, потом пропьешь тачку, потом из дома поне-
сешь… Все будет казаться — щас, подвернется… А подвер-
нется — не разглядишь спьяну… Чтоб разглядеть — смот-
реть надо… Глазами… Широко открытыми…
— Да ведь все равно ничего не изменится — пью, не
пью…
— Изменится… Тебе будет страшно… Очень страш-
но… Но ты не будешь бояться. Это и есть свобода.
Бояться… Когда это он боялся… Про армию я не гово-
рю, там ясно все, и уж про Юрика ни у кого язык не повер-
нулся бы сказать, что он чего-то боится, не то что там врагов
каких, драк, труда, бойни, жуткого одиночества на ночном
посту, недели в окопе, губы, тюрьмы, или еще какой обы-
денной хрени, а самого страшного в рабстве — того, что как
бы ни было плохо, будет еще хуже, и зависит это не от тебя,
и страха искушения — предай себя, своих, настучи, отступи,
промолчи, и выторгуешь себе хоть чуть спокойствия. Он
вышел за ворота части таким, каким и вошел — самим со-
бой…
160
Но было же и другое… Через восемь лет…
Бойца принесли никакого — крови нет, пульса нет, сни-
зу посечен осколками, нога почти оторвана… Дежурная
бригада Елизаветинской больницы билась над ним девятна-
дцать часов — казалось, кровавой бане не будет конца, ме-
нялись все — сестры, врачи, санитары, анестезиологи, а
Юрий Иванович Пустовой вел бойца до самой палаты реа-
нимации. Думаете, самое сложное для хирурга — резать? Как
же… Если клиент двинет кони, то все, кто ни попадя, за-
шерстят бумагами — родственники, те, кто сидит выше хи-
рурга, чтоб не иметь менингита, те, кто сидит ниже, освобо-
дить себе место, те, кто сбоку, чтоб краем не задело…
Каждое свое движение хирург должен зафиксировать на
бумаге. И память у него должна быть хлеще всякого ком-
па, никакому хакеру такой объем и быстродействие не сни-
лись — хирург режет и пишет в уме все, что он делает. И
отходит он от стола, куда, вы думаете, рухнуть на дежурный
диван и насладиться победой над смертью? Он отходит к
другому столу и пишет. Иногда дольше, чем спасает челове-
ка. Он старается сделать хоть что-то, чтобы спасти себя…
Если что…
И боец стабильно обживал палату реанимации, а в де-
журке лежала стопка бумаги в полсотни листов… И на каж-
дом — Юрина подпись: «За все отвечаю — Я»! И только
отвалившись от этого стола, он потянулся к телефону.
— Жора, ты на колесах?
— Нууу… Да.
— Домой бы меня, а…
— Ага…Так… Минут сорок, может час… Жди…
— Я, понимаешь, тут…
— Я понял все… Стакан в рыло, я щас буду…
Повезло, что под промежуточную сводку мостов попал,
именно в те полчаса, когда Тучков сводили, что ночь, нико-
го нет почти на дороге, что Юрка сам вышел из больницы, я
б затрахался его с шестого этажа тащить, и что он даже дога-
дался спирту с собой прихватить — он в тачке добавил, и
161
бред его я слушал всего минут пять… И уж совсем подарок
небес, что он очнулся на финише и домой вошел на своих
ногах…
Он писал диссертацию по искусственным сосудам, а
препарат уже ползал по палате интенсивной терапии и
учился ходить на той ноге, что была почти оторвана взры-
вом гранаты…
Тоже ведь подумать, позарез нужная работа, и не ему же
одному, когда ее писать, диссертацию эту? Дежурство — три,
пять клиентов за смену тяжелых, как правило — огнестрел,
ножевые, рваные, на дворе девяностые, а после дежурства —
сиди, пиши… И то и дело: «Юрий Иваныч, слава Богу, вы
еще не ушли!!! Там такое!!!» Рефлекс уже выработался на рез-
ко открывающуюся дверь, все внутри сжимается…
Сжалось и сейчас — два здоровенных бойца ввалились в
кабинет, по-хозяйски все осмотрели, и открыли дверь, в нее
вплыл очень породистый, отменно одетый, небольшой и
пожилой… По говору– грузин…
— Здравствуйте, Юрий Иванович…
— Здравствуйте.
— Как там парень тот? С гранатой?
— Нормально. Выживет.
— Да… Как все-таки несправедливо в этом мире… Такие
люди хорошие умирают, а кто не нужен совсем — живут…
— Проясните.
— Он нехороший человек, Юрий Иванович. Он совал
гранату в окна ларьков и просил денег. Однажды не дали.
Он бросил гранату на пол. Продавец ее успел выбросить ему
под ноги. Если б он умер, все было бы справедливо. Как
жаль, что он попал к Вам, ведь только Вы и могли его спа-
сти…
— Как интересно… Я не знал. Разве так бывает?
— Бывает, к сожалению. Выродок. Такой не должен
жить…
— Возможно. Но не убивать же.
162
— Нет, конечно. Зачем убивать? Вот если бы он не вы-
жил, от этого всем бы было хорошо… Всем.
— Мне — вряд ли. Ни жарко, ни холодно.
— А вы в окно посмотрите — папа бросил на стол авто-
мобильные ключи.
Юра стоял у широченного окна и смотрел на пандус
приемного отделения — перегораживая въезд, стояла там
сверкающая «Volvo 460». Мыслей не было, было противно.
Нет, одна все-таки была: как отказать, и не нарваться.
Как там Жора тогда? Стрем — считай до десяти: или
стрем утихнет или сам стрематься перестанешь… Тоже, зна-
ток восточных мудростей… Ха… Восточных… Девять, де-
сять… Ясно…
Юрий Иванович повернулся от окна к сидящему и при-
слонился к раме…
— Я так понимаю, в вашей работе слово очень много
значит?
— Очень. Вы правильно понимаете.
— Видите ли, я не просто слово давал. Клятву. В ней
сказано — не навреди.
— Я понял Вас.
— У меня к Вам просьба.
— Все что в моих силах.
— Там на пандусе машина чья-то стоит, скорой не про-
ехать. Можете помочь?
— Это в моих силах. Через пять минут проезд будет сво-
боден.
— Спасибо.
— Вы хороший человек, Юрий Иванович. Живите как
можно дольше. Удачи Вам. До свидания. Если со мной слу-
чится беда, я хочу попасть к Вам на стол.
— Пусть не будет беды.
— Да.
Так же, как и полгода назад, дежурный хирург стоял у ок-
на и смотрел вниз, на залитую солнцем пену майской листвы
больничного двора и тот самый пандус, по которому, все
163
еще хромая, и чуть кривясь, но опираясь только на одну ка-
надку, спускался его пациент… Неважно мне, кто он, он
сейчас завернет за угол больничного корпуса и исчезнет из
моей жизни навсегда. Я буду помнить одно — мне принесли
кусок мяса без крови, а уходит от меня человек на своих дво-
их. Пусть и хромых. Все показания в норме, это ненадолго…
Пройдет и хромота… Ради такого я и хотел жить…
Они все приходят ко мне, вереницей проходят, и я не
помню их лиц — только то, что касалось меня — их раны,
переломы, разрезы и осложнения… Я знаю их так, как они
не знают себя сами, изнутри…
Недавний пациент завернул за угол, но рука, потянувшая-
ся к склянке со спиртом, замерла. Повисела в воздухе и стала
орудовать кофеваркой. Потом всплыло породистое кавказ-
ское лицо, и в глазах его была полная решимость делать все
до конца, чтобы уж ни один врач помочь не смог. Пожалуй,
все-таки спирт, подумал Юра, и услышал слабый, приглу-
шенный окнами треск…
Ого…
АКМ, два ствола, по полмагазина, примерно… Он наце-
дил грамм сто пятьдесят и мгновенно, по армейской при-
вычке, высвистал. Суета началась через минут десять, еще
через пять позвали. Он постоял над столом, делая вид, что
вникает, потом выписал свидетельство о смерти.
Жизнь остается с теми, кто не любит неоконченных
дел…
Санкт-Петербург, 2010г.
164
1 мая
аштатный двор в новостройках, он обрывается в за-
росшую канаву, за которой раскинулось кладбище. Их
трое, откровенных БОМЖей, двое затертых до дыр
мужичков и донельзя истрепанная дамочка. Они никогда уже
не протрезвеют, им никогда уже даже не отмыться по-
настоящему. Они потрясающе деловиты и серьезны, отец
клана «Якудзы» по сравнению с ними — малолетний шало-
пай.
И так изо дня в день, от помойки — к скупке цветмета,
куда они сдают давленные каблуком пивные банки, от самой
дешевой лавки со спиртным до лестницы на шестой этаж, по
которой они, умирая под тяжестью, пытаются втащить чей-
то холодильник вшестером за литр пива. Они давным-давно
разучились работать, но по накалу страстей и сосредоточен-
ности обсуждаемых стратегий на предстоящий день их «ле-
тучки» по утрам у пункта приема вторсырья заткнут за пояс
совет директоров «Газпрома». И даже непроходящие синяки
не могут скрыть того, что на их лицах написана ответствен-
ность за судьбы мира.
Не думайте, что я смеюсь или издеваюсь, все очень серь-
езно. Мазнет по ним взглядом случайный прохожий, что
видит он? Грошовый выхлоп от бешеной суеты, до предела
натянутые нервы и стайерский бег за сладкой наградой —
заснуть в тепле пьяным, и, если здорово повезет, сытым.
Хоть раз в неделю. Самая хрустальная мечта — проснуться с
опохмелкой за пазухой. Знаете, по сути, они предельно
опасны, нет такой гадости, на которую они бы не пошли, и
их синяки, по большей части, следы междусобойчиков. Они
воруют друг у друга, предают и зажиливают.
Но ведь нет на свете совсем плохих людей. Нет. Как най-
ти оправдание тому, кто зажилил пайку, заработанную на
З
165
всех? Легко. Они давно вместе, и за каждым из них числится
в прошлом подобный подвиг. И готовность совершить его
вновь. Короче, это просто восстановление справедливости.
«Ответка», на армейско-тюремном жаргоне. Им можно пред-
ложить работу, они с готовностью схватятся за нее, но нари-
суют себе такие ослепительные перспективы со столь малой
подачи, что сделать ничего не смогут, все силы уйдут на
мечты и суету. И сил очень, очень мало — они банально
истощены.
Почему они шастают по помойкам, а не работают? Да,
лень, неспособность, отвращение к труду… Но есть и еще
кое-что. Они не дети, хоть год, два, но когда-то же они рабо-
тали, и они четко поняли, что работают они на кого-то, и
живут они в таком обществе, в котором НИКОГДА полно-
весно не заплатят за труд. Никто никогда не посмел сказать
им, что они живут в рабовладельческом государстве, но они
чуют это интуитивно. Наверное, это извращенная свобода.
Их не заставить трудиться не только потому, что они по-
грязли в лени и пьянстве. Они умрут, умрут грязно, бездарно
и незаметно, только бы не вернуться в рабство.
А на склоне канавы растет трава и торчит засохшая пол-
века назад бетонная куча, и они суетятся у костерка, подве-
шивая нанизанные на краденые электроды дешевейшие со-
сиски, и с вожделением и прибаутками открывают бутыль с
чудовищной бормотенью. Мадам кокетничает, джентльмены
почти умело ей подыгрывают…
Я отлипаю от кладбищенской ограды, передо мной тор-
мознулась тачка брата.
— Стареешь, случая не помню, чтоб ты опоздал хоть на
минуту…
— На задний бампер глянь!!! Ты еще тут мозг сверлить
будешь…
Тут его взгляд падает на пикник на обочине:
— Во, уроды! Туда же, на шашлыки выползли, клоуны.
Ма;вка, блин, цирк…
166
Я сажусь на пассажирское сиденье и смотрю направо, на
кладбище. Нет сил голову повернуть в сторону двора.
— Знаешь, мне тоже смешно, но я не могу над ними сме-
яться. Погнали отсюда…
Старая деревня, 2011
167
У причала
онечно, пьянство это порок. Кто б спорил? А уж
вдрызг нализаться за пару часов до приезда родст-
венников — вообще потрясающее свинство. Так и
это еще не все. В запой меня засосало еще пару дней назад,
совесть кончилась вчера или позавчера, а как я со стороны
выглядел, и думать опасаюсь. Энергии хватило на то, чтоб
сесть за стол, провозгласить дурацкий тост, потрепать шес-
тилетнего племянника Андрюху, по башке и тут же судо-
рожно надраться. Сделал я это эгоистично и своевременно,
отрубился до начала упреков жены и укоризненных взглядов
ее сестры, Аллки. Свояк Слава единственный остался в выиг-
рыше, на моем фоне сильно пьяный майор советской армии
выглядел ангелом в штатском.
С утра — в Эрмитаж и Петропавловку. Без меня. После
обеда в Артиллерийский музей — тоже без меня. Вечером в
Зоопарке я бы пришелся ко двору, но поднять не смогли.
Петергоф, Павловск… А я даже за руль сесть не мог, им на
электричке пришлось. На третий день меня все-таки выта-
щили на свет божий, но у Кунсткамеры я сник окончатель-
но, и километр до дома еле дополз. Кидало в испарину,
тряслись ноги, тошнило неимоверно, и на голову зашедших
в музей родичей беззвучно извергались самые жуткие про-
клятия. Досталось больше всего Андрейке, ребе-
нок объективно противненький, наглый и бесцеремонный.
Реально будущий офицер, даже училище ни к чему.
Глаза не разлепить, чувствую только, что за окном темно,
и слов разговора за столом не понимаю. Доходит, что это —
отвальная, завтра уезжают. Ну, и ура… Потихоньку начинает
доходить смысл разговора. Жена склоняет меня на все лады,
Славик гулко соглашается. Ал;на молчит. И вдруг пытается
меня неумело оправдать. Ком подкатывает к горлу, и тут
К
168
племяш на меня что-то роняет. Я наощупь бреду в ванную,
и, как был, в одежде, валюсь в холодную воду. Через полчаса
хмель, конечно, не выдуло, но я на себя озверел. Они ж ни
черта в Питере не видели!!!! Подумаешь, музеи… Кто их
дома вспоминает? Я вхожу в комнату и накидываю сухую
рубашку, завязав ее на пузе узлом, шиш я в петли пуговица-
ми попаду…
— Чего киснем? Пошли гульнем, а то города не виде-
ли…
Славик в недоумении, на столе еще полно жидкости, ма-
дам моя сорвалась с цепи, и кроет меня в хвост и в гриву.
Плевать, Ал;на улыбнулась. Я тут же вербую союзника:
— Андрюха, ты ж в морском городе, пошли, корабли
покажу!
— Да мы видели… — вяло отбивается Слава.
— Ни хрена вы не видели. Пошли.
Пол одиннадцатого ночи, мы подходим к кораблям,
пришвартованным у памятника Крузенштерну. Я еще пьян и
зол, я неделю назад выпал из этого мира, и еще не вернулся,
я смотрю на него удивленными глазами ребенка, и в зыбких
огнях огромного города покачиваются на широченной реке
таинственные громадные чудовища. Андрей хлопает глаза-
ми, пожирает ими торчащие из воды лопасти винта и перо
руля недогруженного танкера, но я тащу его к трапу.
— Служивый, вахтенного кричать, или так пропустишь?
— Да вы что, нельзя!
Я треплю племянника по волосам:
— Ему все можно.
— Он, что, сын адмирала?
— Выше бери. Если ты его сейчас пропустишь — это
будущий адмирал. Не ломай парню карьеру.
— Да вы пьяны! Идите отсюда!
— Ты меня пьяным не видел. Черт с тобой, зови офице-
ра.
169
Славик попытался сунуть вахтенному в нос свое удосто-
верение, но я отмел его так, что он чуть с трапа не сверзился.
— Уймись, майор, тут такое не катит… На губе про-
снешься…
Слава, было, забунтовал, но тут спустился к борту вах-
тенный офицер. Я заткнул Славке рот ладонью, девчонки,
слава Богу, дар речи еще минут пять назад потеряли.
— Здравствуйте, капитан. Я знаю, что прошу того, чего
нельзя. Я знаю, что могу вас напугать, заставить, я пьян, и
могу просто наскандалить… Я прошу. Парень реки-то при-
личной никогда не видел, пусти его в рубку, а? Черт с ним, с
уставом, мы же люди.
— На чем ходили? Звание?
— Сержант запаса, ВВС. Крыса речная, парусник. В яхт-
клубе работал.
— Двадцать минут, у меня вахта кончается. Пошли, па-
цан…
Питер, 2012
170
Божье попущение
т Никольского собора до одноименного переулка
шагов двести, но батюшка промок до нитки, не-
смотря на зонт. А ведь хотел пешком прогуляться
до Оптиной Пустыни на Васильевском, всего-то полчаса
ходу, так на тебе, небеса разверзлись сразу, как из собора
вышел. И назад не повернешь, из пустыни позвонили, что
реставраторы пьяны, мало того, что напортачить могут, так
церковь — то еще и действующая…
Батюшка взмахнул рукой, тормозя частника, трамвая
ждать — вообще в канализацию смоет.
— Угол шестнадцатой и набережной!
— Садитесь…
Занятый зонтом и промокшей рясой, отец Кирилл толь-
ко на Театральной повернулся к водителю. Ну и рожа… Лы-
сый, с хвостом, нижняя губа капризно торчит вперед, при-
крывая беззубый рот, глаза злющие… Бог знает, что за че-
ловек…
Дворники еле справлялись, и батюшка по;жился от хо-
лода и неуюта от странного соседства, пробормотав:
— Что ж это за погода? Только ж солнце светило…
— Нормально. Питер… — проскрипел ответ.
Тачка перепорхнула Благовещенский мост и полетела по
набережной к одетым в леса куполам. С неба хлестало еще
пуще, и Кирилл проворчал:
— Божье попущение…
— Зря вы на Него. Вы ж виноваты.
— Что? Как это, я?
— Вы, вы… Часто вы Его благодарите за хорошую пого-
ду? Вот и не сетуйте на плохую…
Машина остановилась у самых врат, водитель отвел ру-
кой протянутый стольник, ухмыльнулся и подмигнул.
О
171
Отец Кирилл машинально выбрался на тротуар и замер
перед церковью, не замечая дождя. Вспомнил, наконец, про
зонт, но с удивлением воззрился на голубеющее небо и
сверкнувший отсветом закатного солнца единственный не
одетый в леса золоченый купол. Глаза его остановились на
трех иконах над вратами, он истово перекрестился и просто
сказал:
— Спасибо, Господи…
Может, не тому в семинарии учили?
Оптина Пустынь, 2012
172
Слабость
е было у меня тогда этого гаража. Я не ходил вдоль
залива, тщетно стараясь разглядеть его, мешали ко-
робки гаражей. И не вдыхал ветер пополам с дымом,
вечно тут чего-то жгут. Небо вот только, как тогда… Се-
рое… Водянистое… С ветром… На грани, чуть сжать вет-
ром воздух, прольется, как половая тряпка. Выжатая… На
меня… Выжатого…
Ха… Вон, в чем дело, выжат… Правда, не так сильно…
Точнее, в другом месте меня…Или везде? Пес его знает…
А вместо ржавых полотнищ гаражных ворот встают сте-
ны моей конуры. А небо затягивается сероватым потолком, и
облака у горизонта складываются в замысловатые узоры по-
толочного бордюра.
Я не открыл тогда глаза и не проснулся, я не спал, и глаза
были открыты настежь. Я просто начал тогда подводить ито-
ги…
Я держался тогда долго, лет пять, было Дело, и останав-
ливаться просто не хотелось. И разменивать дело на водку
мнилось предательством. Да и смысла не было…И года три
под столом стояла литруха «Баллантайна», которую хрен
знает зачем отдал мне на сохранение Юрка Пустовой, он
продержался тогда меньше недели, и исчез года на два. От
стыда, наверное… Хотя, вряд ли… У тех, кто пьет, всегда
полно дел, они всегда страшно заняты, все на нервах…
По себе знаю…
А в тот день я даже не приехал, пришел из мастерской
пешком. В «Стритлайфе» висело мое железо, три с полови-
ной тонны конструкций, всаженных в помещение джаз-
клуба, где уже был сделан косметический ремонт. Спохвати-
лись…А я воткнул. И денег полные карманы… Тииихое
Н
173
урррааа… И до дому-то не дошел шагов пять, как меня ок-
ликнул Димка — скульптор. Он, ухмыляясь, протянул мне
пакет, я открыл и завизжал. Там лежал офигенный керами-
ческий заяц — толстый, вальяжный, в халате, с кием и мячи-
ком, даже лучше, чем я хотел, подарок сыну на день рожде-
ния. Димка Игоря знал, и вырвал у меня эскиз еще до того,
как я дорисовал третью проекцию…
Я впорхнул домой, держа зайца обеими руками, я нес его
лучше, чем олимпийцы факел, в них нет трепета…
Жена с подругой были в приличном градусе, даже очень
приличном… Зайцем они, конечно, восторгались, но я сразу
почувствовал себя квадратной затычкой в круглой дырке. Их
думы были не о том… Лишним я вошел, лишним и вышел.
И двинул я к сыну в комнату, и подарил ему зайца. Хреново,
что еще два дня, но… Я знал уже, что этих дней у меня нет.
И секунды нет… Я кончился… Все в прошлом.
Димка с Талгатом стояли еще внизу, у подворотни, и я
шагнул к ним.
— Дима, мне ввек с тобой не расплатиться… Это…
Ты…
— Брось, какие деньги…
— Конины? Килограмм? А, мужики?
Они уже были датые и уж от такого-то вряд ли бы отка-
зались, а меня распирала благодарность, сознание подсунуло
витиеватую мысль: «Да за такое жизнь мало отдать! Вот и
отдам! Кончусь как человек…»
Я еще не понимал, что мне просто хотелось надраться…
— Ты ж не пьешь!
— Кто сказал? Пошли…
Двадцать шагов во двор, и вот он, кабак Араика, не то
грузинский, не то армянский, с арабом на шаверме и корей-
цем на воротах.
— Араик, пьем, давай к нам!!! Коньяк с яблоками ведь, да?
— Ха!!! Все знаешь! Лимон — пижонам, чтоб вкус от-
бить… Хорошо пьем?
174
— Пока из глаз не хлынет… Поехали, мужики…
Араика еле впихнули в тачку, ловили, как в «Кавказской
пленнице», от нас шарахались даже самосвалы, Талгат испа-
рился незнамо когда, пол улицы и весь двор были пьяны
вдрызг, Димку я прислонил к граниту и подпер словами:
— Ждать! Еще в тачке не пили…
Я уж и со счета сбился, сколько во мне сидело, но шел
ровно, и вписался домой запросто. Жена дрыхла на животе,
я рванул ее за плечо и прошипел:
— Смотри на меня. Видишь?
Глаза ее распахнулись от ужаса, и хмель из башки у нее
выдуло в момент, до нее сразу дошло, что я пьян, причем —
вдрызг, но мне уже было не до нее. Я схватил вискарь и по-
шел к Димке.
Как давно этого не было…
Тогда, лет двадцать назад, это был такой ритуал! На ночь
глядя, впятером, вшестером, втиснуться в тачку и бухать под
авторазговоры. Дети… Так и не повзрослевшие дети…
— Дороги дрянь. Подвеску каждые 10 тысяч меняю. Даже
в пробке жопа…
— Димон, все скульпторы — склеротики, или ты один
такой, за всех? А?
— Так ведь хреново же все! Причем тут склероз?
— Клоун… Вот мечтал ты хотя бы году этак в 78-м, что
будешь в иномарке трескать лучшее виски в мире и слушать
по радио Цеппелин? По радио!!! А? В СВОЕЙ тачке? Да не
какой-нибудь, а в «BMW-320» 1972 года с рядной шестеркой,
расточенной под двести коней, легендарной Акуле, которая
втрое дороже современной тачки? А? Хреново ему…
— Б… Не мечтал… Точно… И не мог…
— Во! Не мог мечтать. Вообще не мог мечтать! Не о чем
было. Разве что о пенсии… А о другом — не положено…
— За мечту!
— За нее. И за те, что были и сбылись. Будешь о них
помнить — будешь жить….Все люди на свете не живут, по-
тому что забывают свою мечту сразу же, как только она сбы-
175
лась… Они несчастны… И виноваты… Исполнилась мечта,
к стенке ее! И в ящик… Палачи… Убить мечту, что может
быть гаже?
— Лирика… Слезу еще выжми… По мечте…
— Да пошел ты!!!
Драться с ним явно не в жилу, здоровый, да еще и де-
сантник, и я просто хлещу из горла. Подраться, правда, уда-
лось, когда в ночной за водкой пошли, вискарь куда-то дел-
ся. И не угощали, вроде, никого…
Очнулся я на пике эйфории, это был первый день пьян-
ки, и мозги работали отменно, денег полно, в ружейном
шкафу пиво, дела задвинуть не проблема, за стенкой вроде
пустота, никто не вмешается. Благодать…
Я выдул бутыль Л;венбрау в один присест, дождался,
когда ударит в нос и голову, и открыл глаза — на подокон-
нике маячила бутылка джина… О-па…Что-й-то с ней связа-
но… Что это я хотел? Ха! Ну, конечно…
Я сижу на скамейке перед фонтаном в своем старом дво-
ре на Волховском и ныряю в детство. Фонтан забит землей.
Двор забит тачками, на велике не прокатишься…Тоска… В
детство не нырнуть…Ныряю в джин…Осень…Переулок не
залит солнцем и Малая Нева давно одета в гранит… Ангел
во дворе детского сада разбит до ступней, и в Л;хином дворе
корейцы жарят селедку. Я ныряю в проходной, самый залих-
ватский, с полуподземным кривым переходом под Сашки-
ной квартирой и нарываюсь на гортанное карканье каких -
то пришлых. Толчок в грудь…
— Каму, эта, пысдыыш…
Из меня вылетает бешеная брань, предельно оскорби-
тельная, на всех языках, которые они могут понять, и тут же я
врубаю ему в зубы…
Осень…
На меня валится свинцом что-то не сделанное, тревога,
вот же, зима скоро, господи, как же я не люблю зиму, ско-
рей, скорей в подвал — литр сразу, согреться… Города нет,
меня нет… Хоть день пей, мне меня не вернуть…
176
Звонок на работу жене:
— Ты куда пропала?
— У Любки живу!!!
Да и живи себе… Я стряхиваю с трубки злобу. Спасибо
хоть бы сказала, такой повод ей дал, чтоб свалить. Пью…
Над лежанкой нависает туша брата…
— И долго ты так собираешься?
— Мебель еще есть…Во! И телек на месте…
Я пытаюсь встать, но меня крючит, и желчь льется на пол
изо рта…
— Ты когда жрал?
— Лишнее…Ты ч; приперся?
— У тебя день рождения…
— Спасибо…
— Игорь у меня, сказал — пусть хоть подохнет …
— Сказал — подохнем…Заходи…проверить…Когда
возвращаться можно…Адью…
За окном зима…мне видно ветки под снегом и крыши в
белых головных уборах…Страшно…Выпить нечего…И
жрать не хочу…Только встал, рухнул на колени, боооль-
но…Блевать-то нечем…Бляяя, даже не знаю, где деньги ис-
кать…А и не буду. Хватит…Жрать мне не надо, в туалет —
незачем, пить не буду…Лежу…Вс;…Добро пожаловать в ад.
Десятое ноября. Хуже дня быть не может. Только
третье…Но оно уже прошло…
Пора.
Я не спал все эти сорок два дня…Не
ел…Пытался…Приходила соседка, пыталась кормить — все
наружу…Четко знал — вмажь сотку, и смогу хоть что-то
съесть…Потом и про это забыл…И я не проснулся двадцать
второго декабря…Я как лежал с открытыми глазами, так и
лежал…Но я набрался духу открыть другие глаза.
Впереди? Ничего почти… Мне никто ничего не простит.
Стоит хоть какой-то повод дать, и мне вс; припомнят. Все.
Работать? Конечно, жрать-то надо. Но того, что в «Домене»,
177
уже никогда не будет, конверсия… И того, что в яхт-клубе,
он разворован весь…Весла паршивого не найдешь, не то
что детский спортивный лагерь. Мне уже никогда не инте-
ресно будет работать. И я уже никогда не выйду в море. Мне
даже пить неинтересно, вон, завязал, вроде… Путешествия?
А на какие шиши? Кто мне тут заработать даст? На жратву-
то со скрипом, а куда уж на странствия? Зачем я пить бро-
сил? Чего ради? Ведь не будет уже ничего. Ну и не бу-
дет…Зачем вставать и делать шаг в никуда?
Передо мною — ничто.
И я встаю.
И делаю шаг.
Санкт-Петербург, 2009г.
178
Летчик
я все равно буду спорить с ним. Да, да!! Буду!!! До
хрипоты, до… Нет… Не так…
Ведь там, в пустыне, было тихо, и ему нравилась
тишина. И я не полезу в тишину греметь доспехами. И спо-
рить я буду тихо. В тишине мы вернее поймем…
Ты немного не прав, великий летчик, нет такого взросло-
го на свете, которого не волновало бы то, что нет ремешка.
Как сказать тебе это?
На, смотри…
Вот старый, усталый человек, Она так правильно назвала
его фонарщиком — у него нет ни минуты отдыха, и эта пла-
нета, на которой он сейчас, вращается все быстрее и быст-
рее, а он не может поменять уговор. Уговор всегда есть. Ты
шел, потому что тебе нужна была вода, я зажигаю свет пото-
му, что мне, как ни странно, нужны деньги. И если бы все
было так, как ты сказал, то некому было бы говорить с тобой
— я бы просто зажигал и гасил свет, выполняя уговор. Но
все именно так и не так…
Он так и будет блюсти уговор. Но маленький мальчик в
чулочках и беретике выйдет из битых громадными гвоздями
дубовых ворот, и повернет налево, по булыжной мостовой,
по залитому солнцем пустому переулку, туда, вниз, к реке.
Он пересечет не парадную набережную, а просто дорогу, и
спустится, не по ступенькам гранитного тоннеля, а по песча-
ному откосу не к Неве, к реке. Он сядет на остов просмолен-
ной лодки, и черпнет беретиком воду, самую чистую воду во
вселенной.
Пей, летчик… Ты же так хотел пить! Видишь, именно так
все должно было случиться, это проще и естественнее, чем
случайный караван верблюдов. Пей, тихонько и не торо-
А
179
пясь, малюсенькими глотками, эта вода стоит того, чтобы
наслаждаться ею…
И принцу незачем ждать кобру, воды хватит на всех…И
уговор будет выполнен — просто фонарщик не забыл то,
как он спускался к реке, его хватит на вс;… И кобра не по-
ползет по следам, принц сам сказал фонарщику, что надо
делать… Надо просто идти за солнцем и вечер не насту-
пит… Когда идешь — смерти нет.
Да, не надо слушать, что говорит цветок, надо просто на
него смотреть. И тогда ты услышишь, что хочет сказать его
сердце…Оно не только зорко, у него еще и очень чувстви-
тельный слух… Оно слышит сердце того, кто его приру-
чил…
Я спорю с тобой, но ты прав. И я прав. Потому, что и у
тебя и у меня есть сердце. Просто они разные. Точнее, мое
появилось — позже твоего. Если бы не было тебя, мое было
бы хуже… Или глупее. А принц сказал: тогда я еще не умел
любить — и сердце мое стало зорким, оно видит все, даже
сквозь залитые слезами глаза…
В одном ты ошибся летчик, только в одном… Всего семь
слов, а надо было сказать шесть…
«Я буду поглядывать на тебя искоса, и не двигаться с мес-
та, а ты будешь молчать и с каждым днем садиться все бли-
же…»
И вы играли, и принц смеялся, и уходил, и приходил…
А ты садился все ближе…
А потом ты ошибся…
«Я не могу больше играть…»
«Если я не найду воду, я умру»
Вот они, эти семь слов… Ты их сказал и принц ушел.
Тебе было сухо и страшно, жег тебя и зной, и страх. И ты
просто ошибся. Даже не ошибся, просто сказал не те слова.
Сердце знало, как правильно…
Сейчас маленький мальчик в чулочках наклонится к реке,
опустит в нее руку, посмотрит искоса на мокрый берет у тебя
180
в руках, в котором еще полно воды, а кончится — вот она
река, и скажет:
«Этим нельзя играть. Это надо сделать.»
Вот они, эти шесть слов…
И тогда в колодце окажется вода, а не песок, и уговор
будет выполнен, и, не слушая розу, ты будешь ее слышать, и
она будет путешествовать вместе с тобой и принцем, и пла-
нета твоя станет всем миром и вашим домом одновременно,
и до цели вы дойдете сами, не нужен будет притянутый за
уши случайный караван… Если в ЭТО не играть, то не надо
садиться каждый день ближе, а надо просто сделать шаг.
Шаг навстречу. Самому.
И случится чудо. Роза тоже сделает к тебе шаг. Единст-
венная на свете роза, которая сможет шагать.
Единственная…
Санкт-Петербург, 2010г.
181
Домовой
(Как совершаются теракты)
— Папа, а тебя когда расстреляют? Я успею вырасти?
— Детка, ты что такое говоришь? За что меня расстрели-
вать? Я же не бандит какой-нибудь. И потом, сейчас не рас-
стреливают…
— Ну, как это, за что? У тебя ж работа такая, ты дьяволу
служишь…
— Какому такому дьяволу??? Я народу служу!!!
— Неет… Ты государству служишь, а оно народ кушает.
Иначе умрет с голоду. А кто людей кушает — тот дьявол…
— Зина, ты послушай, что дочка говорит, твоя работа?
Доходилась, понимаешь, по церквям своим… Дьявол какой-
то…
— Пап, ну чего ты? Мама в церкви с дьяволом не гово-
рит. Все клянчит чего то.
— Как это клянчу??? Я помощи прошу! Защиты…
— У нас много всего есть. А ты за это спасибо не гово-
ришь. А просишь еще. А просить, и спасибо не говорить за
то что есть, это клянчить. Так даже нищие не все делают…
Ты где нищая?
— Как это, где?
— Ну, в каком месте?
— Да ты, что, доча??? У нас все есть, папе спасибо, все,
понимаешь? Мы не нищие!
— Значит, есть такое место в тебе, где ты нищая. Раз
просишь…
— Подожди, детка, я тебе сейчас объясню. Вот врач ска-
зал, что у тебя легкие слабые — тебе на природе надо боль-
ше быть. Вот мама и просит дачу подальше от Москвы, на
хорошем направлении, чтобы добираться было легко.
182
— Но ведь у нас дедушкина есть.
— Она слишком близко. Надо еще, подальше.
— Жадная?
— Кто???
— Мама. Можно же поменять, зачем две?
— Да ведь для тебя же!!!
— Я дедушку два раза в год вижу по три дня. А там —
вообще не с кем. Зачем это мне? Мне это не нужно…
— Нет, нужно!
— Я же про себя знаю, что Мне — не нужно. А ты не
знаешь и говоришь, что нужно. Врешь?
— Что значит, вру??? Не смей так говорить! Я просто
знаю больше. Знаю то, чего ты пока не знаешь…
— Но я-то про себя все знаю. А ты про меня — нет. А
говоришь, что знаешь. Врешь. Мне про меня. Я к себе пой-
ду. Мне плакать хочется.
— Постой, детка, а где ты это слышала? Про дьявола,
государство, расстрелять? А?
— В садике…
— И кто это такие сказочки рассказывает?
— Домовой…
— Так я и знала!!!
Заведующую уже даже не трясло — колотило. Нижняя
губа была от перепуганной трехлетней девчушки, колени —
первоклассницы на первом уроке физкультуры, а уж глаза —
просто неисправный водопровод. Она-то лучше всех знала,
что ей предъявят, и до какой степени все это невозможно
объяснить.
— Поймите, господин депутат, мы сами ничего не пони-
маем!!! Дом старый, никто из взрослых этого домового ни
разу не слышал, только с детских слов, а они такое говорят!!!
— Вы здесь!!! Целый день здесь!!! И вы ничего не пони-
маете! А я тут пять минут! Что должен понять Я???!!!
— Нас…
183
— Вы сами-то поняли, что сейчас сказали? Я вижу толь-
ко одно — ПОЛНОЕ служебное несоответствие! Вам куклу
доверить нельзя, не то, что детей. Тем более, таких!
Депутат повернулся к полковнику и задрал бровь.
— Я тоже так думаю — процедил полковник — Со мной
лучшие опера, через пару часов будем знать, кто это все за-
теял. А эту…
— Нет. Сначала — ко мне. А вот потом в обезьянник.
Зажралась…
Он навис над заведующей и зашипел:
— Через день ты у меня старше этого особняка выглядеть
будешь…
Комендант так часто разводил руками, что на пятой ми-
нуте разговора и сводить их перестал. Так и сидел, обняв
кольцом конечностей пустоту.
Опер дело свое знал туго и жал коменданта без санти-
ментов и подходцев. Не кино, работать надо. Причем не за
совесть, за страх…
— От кого ты слово «Домовой» услышал?
— Товарищ капитан, я не помню, все его так называют…
Капитан смотрел в пол. На пол и упали странные слова.
— Ну, если помнить нечем… Так зачем это нужно?
Он медленно встал, распрямляясь, и на вдохе врезал ко-
менданту ногой в лицо. Лучше б в сапогах форменных был
— щегольский казак приложился в скулу, дробя кость, и рас-
сек рантом бровь. Невесть откуда взявшийся нож щелкнул и
сверкнул сицилийским лезвием.
— Если больно, придется отрезать — сонно пробурчал
он — Или есть там то, чем вспоминают? Не торопись, время
есть, секунд десять…
Комендант сглотнул кровь и открыл, было, рот, но капи-
тан приложил лезвие к губам.
— Шшшшш… Не торопись… Ты щас назовешь перво-
го попавшегося, мы его спросим. Примерно, как тебя… Он
тоже что-нибудь скажет. А мы будем спрашивать, спраши-
184
вать… А вы будете врать… И что будет, когда нам надоест,
а? Подумай все-таки. Постарайся…
— Из стены слышал! В кладовке…
Капитан ткнул лезвием в правое плечо коменданта и тут
же выдернул на треть окровавленный клинок.
— Неубедительно. Через минуту ткну левее. Там артерия.
— Христом — Богом, капитан!!! Из стены!!!
— Ага…
И ткнул, куда обещал.
— Думай, давай, козел… Минут через двадцать все выте-
чет И вышел вон.
Лейтенант в сопровождении двух сержантов вошел в
помещение группы, где за маленькими детскими столиками
сидели три воспитательницы, выставив коленки.
— Рассказывайте…
Он прислонился к косяку и наслаждался зрелищем: на
окнах цветы, каки-то разноцветные кольца и лесенки, яркие
игрушки, и полным-полно тропических растений, все зеле-
но, сочно и свежо, как в заморских тропиках детских снов. И
три крупные птички щебечут и щебечут, захлебываясь от
мистики происходящего в старом особняке, неуловимого
чувства неясной опасности, близкого к оргазму, и собствен-
ной значимости.
По их словам выходило, что с месяц назад дети стали
как-то странно называть вещи и события, из услышанного
ими они стали делать какие-то дикие выводы, непонятные и
страшные, но почему-то неоспоримые, с ними стало стыдно
разговаривать. Нет, они не ругались матом, не оскорбляли, и
не были жестоки и беспощадны, как обычно бывают дети,
просто становилось страшно стыдно. И за себя и за все че-
ловечество. И совершенно невозможно стало их обмануть.
Они всех взрослых заставали врасплох, как будто в стене
сидел суфлер с блестяще написанным текстом. Короче, ни о
каком воспитании не могло быть и речи. Ведь без вранья
185
воспитание невозможно, а воспитывать собственной жиз-
нью? Стать праведником, пусть и за такие деньги?
Лейтенант действительно был профессионалом — он
выскреб, отчистил и отмыл то, что можно было назвать фак-
тами, из этого мелодичного треска, хлопанья безупречно
длинных ресниц, вздымающихся грудей, закатывания влаж-
ных глаз и калейдоскопа движений губами — от бантиков до
облизывания — в общем, всего, что предусмотрено закона-
ми флирта…
Улов был ничтожно мал.
Он вздохнул и треснул сапогом по столику, ломая ребра
первой щебетунье…
— Давай, ребята. Не бойтесь, девочки, насиловать не
будем, разве что случАем чего дубиной порвем…
Его чуть качнуло вперед, и он врезал прямой правой ку-
лаком щебетунье в нос, глазу правому тоже досталось, а сер-
жанты уже вовсю лупили дубинками двух других. Просчита-
лись девочки со флиртом, от ударов их расшвыривало по
всей группе, и симпатичные мордашки сгодились лишь на
то, чтоб раскалывать ими горшки с тропическим великоле-
пием. А все остальное… Грамотно нанесенный ПР-76 по
заднице удар, с оттяжкой и чуть снизу, делает любого чело-
века инвалидом на всю жизнь: о карьере не то что на панели,
за прилавком рынка, можешь забыть, ходить-то будешь в
лучшем случае на канадках, а уж писать…Гестапо семь раз в
день…
Полковник вошел в кабинет, где обосновался депутат, и
скосил глаз на валявшуюся в углу заведующую. Порвана она
была вся, что называется, на клочки, хлюпала непонятно
чем, и мелко дрожала.
Смотри-ка ты, любитель, а сознание-то не потеряла, по-
думал полковник. Искалечена она была безграмотно, но здо-
рово, депутат был мужик здоровый. Вот только результата,
пожалуй,— ноль… Ну и что она? — поинтересовался пол-
ковник .
186
— Хрень какую-то несет. ТВ-3 сплошное…
— Те, тоже хрень. Домовые, Полтергейсты…
— Полковник! Я тут все на ноль помножу!!! Я за дочь
всех порву!!! Я вас всех загрызу!!! Какая падла девочку уроду-
ет???
— А мой сын??? Меня, что думаешь??? Не волнует???
— Ни грамма… — голос прозвучал из стены, буднично
и спокойно.
— Что-о-о-о????
Они оба были храбры и действительно, по-настоящему
сильны, и сумели удержать себя в руках, и пришли они сюда,
чтобы узнать… Пусть по-своему, криво, дико и не по-
человечески, но — Узнать… И пороху на этот вопрос у них
хватило…
— Не волнуют вас ваши дети. Вас волнует то, что они
вам говорят. Про вас. И вс;. То, что они говорят — правда.
Вы это знаете. А вот слышать не можете… Вы еще хуже, чем
я думал. Вы так боитесь это про себя услышать, что можете
за эту правду убить своих детей.
Я ухожу. Их можно спасти только так. Они вам больше
никогда не скажут правды. И вырастут ВАШИМИ детьми.
Не людьми. Наследниками… Прощайте.
Полковник воевал. И первая пуля, попавшая в него, со-
рвала именно солдатский погон. Потом было много всего, и
только карабахский осколок в ребра, вырвавший у него по-
ловину легкого, сделал из солдата полковника милиции. У
него хватило пороху на последний вопрос.
— Кто ты?
— Учителем я был. Штыками меня. В семнадцатом.
Смотрю — ничего особо и не изменилось…Прощайте,
господа, врите дальше…
Тишина была ватной и долгой. Ничего не происходило,
ни сверхъестественного, ни обыденного. Они стояли — два
мальчика в детском саду, и ждали чуда. С замиранием и на-
деждой ждали того, что расцвечивает ярчайшими красками
187
детство — ЧУДА. Но так и не дождались. Все было буднич-
но.
Тогда полковник достал «Макаров», подумал, сунул об-
ратно в подплечник, вытянул из поясной «Вальтер», пальнул
в голову заведующей и пробурчал:
— Пожар?
— Да. Хотя, не только. Теракт…
— Ага…Тогда ты — пешком. У тебя минут двадцать.
Полковник вытянул рацию.
— Внимание!!! Здание под охрану! Второй — ко мне!
Депутат, не прощаясь, вышел .
Капитан влетел в кабинет через пару минут. Полковник
пробурчал:
— Террористы, мать их… В доме электроники — не
прочхать…Короче, так, капитан. Пошли они с этими суда-
ми, мы тут сами — суд. Валите их всех к едреней фене, и
сам — на вход. Двери не открывать, не светиться, рацию —
на прием, от уха ни на миллиметр. Понял?
— Есть!
— Вали…
Полковник достал мобилу и рявкнул:
— Сергеич, мой пеленг видишь?
— Само собой…
— У тебя десять минут. Это детский сад. Подъедешь к
кухонному входу, где продукты принимают, я встречу. Изде-
лие 16-р, на 400 грамм. Понял?
— Принято. Под рукой только на триста и восемьсот.
— Триста. Жду.
В здании захлопали выстрелы — милиционеры прикан-
чивали персонал. Полковник вышел через кухню в грузовой
тамбур и приоткрыл дверь. Минуты через две послышались
шаги по скрипучему снегу, и в щель двери просунулась рука
с радиоминой.
Полковник выждал пару минут и вышел. Он обогнул
здание и подошел к ментовскому «Мерседесу спринтер»,
188
сунул под правый задний лонжерон мину и взошел на
крыльцо парадного входа.
— Порядок?
— Так точно.
— Я — в управу, к фейерверку надо быть на месте, ты
организуй два звонка — журналюгам и на Петровку, слов —
не больше трех, понял? Звони прямо отсюда.
— Есть.
— Так.
Полковник взял рацию.
— Все — в коробку!!! Бегом!!! К чертовой матери эту
юриспруденцию, так никогда с бандитами не справимся. Как
погрузятся в «Мерс» — запаливай эту халапуту и валите,
всем — по званию. Добро?
— Спасибо, товарищ полковник!
— Чем могу…
Из здания только показался первый дымок, когда микро-
автобус тронулся с места, буксуя на укатанном до блеска де-
тишками снегу.
Полковник, не выпускавший из руки пульта, лежащего в
кармане, шагнул за угол дома, из-за которого наблюдал, и
нажал кнопку подрыва. Грохот взрыва он услышал, а вот
вспышки не было, даже отсвета… Все потемнело, небо стало
цветным негативом — вместо голубого — багровым, дома
попадали на землю, а задний повис над головой…Вздохнуть
так и не удалось .
А депутат, стрельнув снизу под ребра полковнику, выро-
нил пистолет и пошел к занюханному «Форду» не оглядыва-
ясь, и ничего не проверяя—он тоже умел стрелять и не толь-
ко в тире, он знал, что пробито сердце…
Телевизор надрывался на все лады по всем каналам, ре-
портажи неслись один чудовищнее другого, теракт был в
центре Москвы, да еще в элитном дошкольном учреждении.
На ушах стояло все, что обычно не то, что не стояло, а и
валялось-то с ленцой — «перехват», «боеприпас», «кольцо» и
т.д. и т.п. И уж совсем клоунами мелькали на экранах генера-
189
лы в брониках, ну этим и положено, в антракте публику ве-
селить…
Он сидел в кабинете, напряженно работая — составлял
депутатский запрос, когда в кабинет ворвалась перепуганная
телевизором дочурка и, захлебываясь слезами, залепетала:
— Пап, Пап, у нас — что??? Война???
— Ну что ты, родная, конечно нет…
Она вскочила к нему на колени и прижалась к необъят-
ной сильной груди и тут же успокоилась. Она поверила
ему…
А зря…Война не кончается уже девяносто три года…
Москва, 2010 г.

190
Урок истории
Историю пишут захватчики...
Те, кто выжил...
Победители, короче...
ам, я гулять пойду!
— А уроки кто делать будет? Что по истории?
— «Повесть Временных Лет»
— Ну, вот и учи!
— Не учится.
— Тогда зубри…
— Зубов не хватит…
— Грызи, давай. О гранит науки зубы не обломаешь…
— Сама ж против зубрежки!
— Наизусть! Голова сама разберется. Если там не пусто...
— Запомнить легко только то, что понятно.
— Лень — так и скажи. Хоть честно будет. Иди, давай,
учи. Хватит отлынивать.
Сын тяжко вздохнул и поплелся в детскую: что могло быть
хуже рухнувшей, хоть и призрачной, надежды поноситься по
двору, сменившейся унылой перспективой продираться
сквозь корявый язык старой летописи? Не то, чтоб он был
сильно послушным, но нарываться… Как-то не хотелось.
Все едино взрослые так дело повернут, что правы окажутся, а
нет, так скажут, что мал еще, потом поймешь. Когда потом?
Неясно…
Отец пришел поздно, мама собрала на стол, и только за
чаем до него дошло, что в квартире непривычно тихо.
— А сын где?
М
191
— У себя. Историю учит. Ой! Так ведь пятый час уже не
выходит!
Заподозрив неладное, отец кинулся в детскую, но страхи
оказались напрасными: сын сидел коленями на стуле, локти
на стол, на столе книга. Та самая, учебник истории, а не
«Одиссея капитана Блада».
— Ну как? Грызется? Вопросы есть?
— Один. Что такое земля?
— Поконкретнее. Что учишь?
Отец заглянул сыну через плечо, и увидел текст великого
творения монаха Нестора. Сын подпер мизинцем строчку:
«…прозва ся руская земля…»
— Аааа. В те времена слова имели чуть другой смысл.
Здесь можно перевести как «Провозгласили Русское Госу-
дарство»
— Не страну?
— А какая разница?
— Не знаю… Наверное, какая-то есть…
— Это тонкости. В шестом классе они ни к чему. Вы-
учил?
— Вызубрил.
— Все тогда. Хватит на сегодня. В ванную, и спать!
— Ну, спать, так спать…
Он лежал на спине в темной комнате, за окном шелесте-
ла листва, и белесый потолок темнел, распахиваясь в звезд-
ное небо, но звезд увидеть так и не удалось, их закрывала
треугольная ряса какого-то странного монаха… Потом на-
крыла и мальчишку и он беспокойно заснул.
Он шел из школы, специально шаркающей походкой,
чтобы шуршать осенними листьями, ранец казался совсем не
тяжелым, в нем был дневник с пятеркой, одноклассники се-
годня не дразнились, страшно и противно почему-то не бы-
ло, и он время от времени подмигивал нежаркому солнцу.
Бывают такие дни, редко, но бывают, когда жизнь поворачи-
вается к тебе теплым бочком. Вызубрил урок, и, надо же, к
192
доске позвали. Обычно-то наоборот. Так и норовят вызвать,
когда не выучишь. Или не зовут, а ты весь вечер сидел, учил,
обидно. Зря сидел. А сегодня без свинства. Хорошо…
Когда он вошел домой, то почуял не осень, а стужу. Что-
то было плохо — отец сидел на кухне, прислонившись к
стене, и смотрел в потолок, весь какой-то деревянный, а ма-
ма без всякого смысла перебирала ложки и вилки.
— Что случилось?
Мама всхлипнула, глубоко вздохнула и пошла в спальню.
Отец обвел взглядом стены и, глядя в стол, нехотя прогово-
рил:
— Соседи вернулись. Сверху.
В памяти калейдоскопом замелькало все, что было три
года назад, и сердце мальчонки прыгнуло в горло. Соседями
сверху были трое здоровенных дядек — Рома, Сема и Толик,
и их мама — старушка, властная и маленькая, неясно даже
было, как ей удалось таких громил на свет произвести.
Мальчику мало что было понятно, но, обрывки криков, раз-
говоров, и сама атмосфера в подъезде и во дворе была натя-
нутой и тоскливой — маленькая бабуся всех упрекала и по-
учала, а спорить с нею как-то не решались, за ее спиной по-
стоянно маячили сами сыновья или их тени.
Когда он услышал в воскресенье плач и заунывную му-
зыку, он вскарабкался на подоконник, но совсем не испугал-
ся, увидев, как из подъезда выносят к автобусу гроб с лежа-
щей в нем соседкой. А потом поймал себя на том, что улы-
бается — тихонько, краешком рта. Ему стало стыдно, и он
спрятался под одеялом, казнил себя, мучился, но по-
настоящему стыдно ему так и не стало. Он с разочарованием
понял, что нисколько не походит на своих любимых героев
книг — хоть и смелых и решительных, но добрых и состра-
дательных…
А потом сверху слышался звон и топот, по ночам греме-
ла музыка, и стал подкрадываться непонятный страх. Даже на
лестницу не хотелось выходить. Однажды, часов в десять
193
вечера, в дверь даже не позвонили — забарабанили, отец
открыл, на пороге стоял дядя Толик.
— Слышь, профессор, одолжи червонец, не хватает.
— Нет у меня.
— Да врешь ты все, есть. У нас горе, а ты…
— Вы уже третью неделю пьете. Да весело так. Какое
горе? Может, хватит?
— А тебе что, жалко?
— Нет. Но я работаю не для того, чтоб вас поить.
— Ах ты, пес!!!
Дядя Толик откинулся для удара, но отец неуловимо ше-
вельнул плечом, и на лестнице раздался короткий крик. По-
том — долгий грохот — сосед полетел с лестницы к мусо-
ропроводу. Мама стояла у стены, прижав к груди кулачки,
бледная и какая-то обиженная, отец прошел в ванную, вы-
мыть руки, и на ходу бросил:
— Спокойно, минут пятнадцать у нас есть — пока вы-
пьют, пока храбрости наберутся… Да и этот не сразу вста-
нет.
Выйдя из ванной, он постоял с минуту, потом пробурчал:
— Трое… Много… Довели все-таки.
И пошел к телефону вызывать милицию. Им крупно
повезло — братьев успели взять до того, как они взломали
дверь, топор и лом они в ход пустить не успели, но сержанту
из группы захвата по шее все ж таки попало, следствие и суд
были короткими — соседи сели на три года за хулиганство.
В кухню вошла мама и прислонилась к косяку. Она по-
смотрела в пол, потом подняла глаза и спросила:
Что ж теперь делать?
Сын обвел взглядом кухню, задержал его на лице отца,
потом посмотрел маме в глаза.
— А вы их к нам пригласите. Сами.
—Чтоооо???
— Я, бывает, мусор не вынесу. Папа, бывает, не подметет.
У мамы не всегда обед готов. Ругаемся из-за этого. Порядка у
194
нас нет. Вот и пусть они его наведут и всем владеют: дядю
Рому — в гостиную, дядю Сему — в спальню, а дядю Толи-
ка — в детскую. А дух их матери будет на кухне витать.
Тут мальчик завел глаза к небу и стал читать тщательно за-
зубренный текст — так, как отвечал сегодня у доски — ясно
и отчетливо, совершенно не путаясь в древнеславянских
оборотах:
— …Въ лето 6370. изъгнаша варягы за море. и не даша
имъ дани. и почаша сами в собе аладети. и не бе въ нихъ
правьды. И въста родъ на родъ. и быша усобице въ нихъ. и
воевати сами на ся почаша. и реша сами в себе поищемъ
собе князя иже бы владелъ нами и рядилъ по ряду и по пра-
ву. и идоша за море къ варягомъ къ руси. сице бо зъвахуть
тьи варязи русь яко се друзии зоветь ся свее. друзии же урма-
ни. англяне. инии и гъте. тако и си. реша русь. чюдь. иль-
менские словене. и кривичи. и вся. земля наша велика и
обильна. а наряда въ неи нетъ. да поидете къняжитъ и владе-
ти нами. и избраша ся 3 братия съ роды своими и пояша по
собе вьсю русь. и придоша къ словеномъ. первое и съруби-
ша городъ ладогу и седе стареишии в ладозе рюрикъ. а дру-
гыи синеусъ на белеозере. а третии трувор въ изборьсце. и
от техъ варягъ прозва ся руская земля…
Мама что-то кричала, всхлипывала, теребила сына, а отец
смотрел на него расширенными глазами, как будто видел его
в первый раз, потом тряхнул головой, встал, и пошел в ком-
нату. Оттуда он вышел с ружьем и патронташем, загнал в
подствольный магазин пять патронов, повесил за ремень на
вешалку, рядом пристроил патронташ, и положил на ящик
для обуви кобуру с охотничьим тесаком.
— Прав ты, сынок. Наврал Нестор, как пес набрехал с
чужого голоса. И Старой Ладоге — как минимум три тысячи
лет. Не Рюрик ее строил. Археология… Ее не обманешь.
А история…
Историю самому писать надо…
Санкт-Петербург, 2011г.
195
Исповедь расиста.
reamer, I`m just a dreamer… И зудом вибровызова —
в правый бок , и на экране — Винсент
— Здорово, негр …
— Зашел бы ко мне в магазин, немочь бледная…
— Полчаса…Чего надо?
— Работки тебе нашел.
— Жди …Рабовладелец…
Хрен, а не тачка, идти три квартала… И по Большо-
му…Хрущу снегом и облизываю глазами прекраснейший в
мире бульвар, широты неимоверной, развешиваю пену ли-
стьев на заснеженных гигантских деревьях, спасаясь от мар-
товского холода, и через всю Европу чванливо показываю
язык Елисейским полям…
— Винс, ты б морду повеселее надел… Душат?
— Ага…Опять аренду взвинтили, к рекламе прицепи-
лись — Где лицензия на установку?
— А я тебе говорил тогда, в витрине надо, там не прице-
пятся, тво;. А стенка дома — это районное. Помнишь, когда
еще на стенку твою лез с перфоратором…
— Слушай, тебе не кажется, что это — конец НЭПа?
Скоро отстреливать начнут…
— Не кажется… Знаю.
— Много знаешь, убивать пора…
— Рук не марай, без тебя найдется кому, еще вместе в
подвале пулю схлопочем. Из одного нагана, породнимся...
Напоследок…
— На родину сваливать надо, похоже…
— Чего ты в этом засранном Париже забыл? У вас там
негров бьют. Негры. И арабы.
— Не, я на историческую, в Камерун…
— ??? Офонарел? Там жрать нечего, сам же говорил, и
работы нет, и сдохнешь от жары, ты ж русский…
D
196
— Разберемся…Просто в подвал не хочу… Давай со
мной, а? Я ж все-таки царского рода, советником тебя сде-
лаю…
— Ага…По расовым вопросам…Не, я — тут…И чего ты
мутишь, что работа есть? Есть она, может и есть, да за нее
платить надо, а ты нищий — вон, душат, говоришь…
— Ты меня своими приколами душишь…Пошли, тут у
тетки в соседнем магазине витрину надо сделать с прибаба-
хами какими-то…Она, похоже, сама не знает, чего ей надо, а
ты такое любишь…Айда, расист, тетка, вроде, ничего… И с
деньгами.
— Накинь чего, там еще и ветер. А градусник у тебя пе-
ред носом…
— Пошел ты…
Мы выходим на Большой, и вразвалку топаем за угол, на
Восемнадцатую. Дует и впрямь здорово, даже как-то снизу
вверх, и колкий снег с тротуара покусывает морду. Я даже
плеваться не пытаюсь, настроение упало сразу, прямо на
снег, и застыло там на точке температуры окружающей сре-
ды…
Ох, и физиономия!!! Господи, благослови, да чего ж
только на бабусином лице не написано??? И все, похоже,
матом. И морщинки на милом лице восклицательными зна-
ками.
Вообще-то понять ее можно, идет себе, никого не тро-
гает, от магазинчика к магазинчику, мысли какие-то свои в
голове, заботы, к углу подходит, а из-за него парочка — мел-
кий русский, закутанный в аляску, с шарфом до колен, с ос-
каленной от ветра мордой, и огроменный, аж фиолетовый
негр, в джинсах и футболке. С улыбкой на всю физионо-
мию… И зубы — ярче снега…
Секунда … Пять… Десять…
— Милок, а тебе не зябко?
Здоровенная черная лапища ложится на ее плечо, и Винс
сгибается чуть не вдвое, просто нагнулся ближе?
197
Нет, не я один вижу — это рыцарский поклон самой
прекрасной и уважаемой в мире даме — петербургской ста-
рушке…
Губы его растянулись, хотя, казалось бы, куда уж шире?
Он зажал даже свой гулкий громоподобный голос:
— С чего зябко? Я ж местный…
Санкт-Петербург, 2009г.
198
Будущее
лл-Чшлл-Шшлль-Чльк… И еще… Еще… Такой
звук. Неповторимый. Ни с чем не спутаешь. Соо-
очно. Как «Чмок!» при счастливом расставании
ранним утром. Когда Счастливы оба, и считают секунды до
вечера…
А правая ладонь...Там, где сходятся линии жизни — про-
хладный стальной шар. Как в детском бильярде. Я не охва-
тываю затвор пальцами, не оскверняю кулаком. Ладонью,
открытой ладонью. Да так и быстрей выходит… Только
пальцы — чуть согнуты. Без дешевых понтов. Если, не дай
Бог, самопроизвольный выстрел — ладонь сама отскочит, не
переломает кисть шишкой затвора. Только синяк, а морда
сама отворотится.
Звууук…
Наваждение…
Каждый раз, как выхожу из исполкома. МРЭО… Жил-
конторы… ОВИРа… Любого места, где есть они. Те, от
кого смердит государством. Трехлинейка — чаще всего, хотя
стрелял из нее всего один раз, в детстве, дед дал пальнуть из
кавалерийского карабина. Он легкий, отдачей с крыльца
сбросило. Иногда — Шлль-Чямк, затвор «Кольта». Тоже
пару раз всего стрелял, по пьяни, в военно-морском тире,
инструктора напоили. Карманная артиллерия, 1911А1,
0.45…
Почему?
И так явственно, глаза закрывать не надо, шум проспекта
звук не глушит.
Почему?
Ясно, что ненавижу, до боли зубовной, до самозабвения,
до истерики, и есть за что. Ну, и дал бы в рыло, здоровья
хватит. Так почему винтовка? Пистолет? Сабля иногда… Вес
такой… Рукоять — шагрень, не скользит, не потеет.
Щ
199
«Зайдите в приемные часы, у вас не хватает этого доку-
мента, Вам же уже говорили, вас много, я одна, что вы лезете,
прием окончен, больше не занимать, соблюдайте оче-
редь…» В очередь, сукины дети, в очередь! А мама у меня не
шавка была, и я не пес!
Почему не бью в зубы, а иду к двери? Наверное, все-таки
пес. Песик такой. С хвостом поджатым. Они мне — никто, я
их не выбирал, не назначал, я им ничем не обязан, почему
они мною распоряжаются? Судьбой, временем, жизнью мо-
ей? Они просто не умеют и не хотят делать свое дело, и ка-
лечат меня. За что? Я им ничего плохого не сделал. А они
меня топчут. А я ничего не могу. Даже в рыло дать на мо-
гу — за присутственной стойкой существо в женском обли-
чье, а я так воспитан, что не могу ей разбить физиономию.
И уже за дверью приходит мысль, что это — ее броня, ее
гарантия, что это вдвойне подло — измываться над безза-
щитным, пользуясь тем, что беззащитность не от слабости и
трусости, а от вежливости и хорошего воспитания. А дверь
за мною уже закрылась, и снова хлопнула, хрустнув следую-
щей жертвой.
И я щелкаю ладонью невидимым затвором.
От бессилия.
Когда студию документальных фильмов на Мельничном
закрыли и разодрали на офисы, Юрка дошел до последнего
градуса отчаяния — он ничего больше не умел, кроме как
снимать кино. И умел здорово. Виртуоз камеры. Год, два.
Продана машина, часть мебели, дача, на очереди — холо-
дильник. Выходит из подъезда, говорим. Долго, грустно. У
меня — так же, институт попробовали конвертировать, и он
сдох, правда, ушел я сам, только умею я много чего, держусь
еще на плаву, но не то, что завтрашний день — следующий
час может привязать к ногам гирю.
Буль.
Засели в башке его последние слова из того разговора, и
как потом выяснилось — вообще его последние слова:
200
— Дал бы мне кто автомат!
И мои:
— И что? Людей убивать тоже уметь надо. А автомат
только для этого…
Сейчас я на плаву, держусь, но наваждение… С каждым
годом сильнее и сильнее. Наверное, потому, что я все бес-
сильнее и бессильнее. Годы. Я растратил силы в очередях и
прошениях, в обиде и несправедливости. И ее не становится
меньше. Несправедливости. И все чаще я чую ладонью за-
твор.
А ведь у Юры был ствол. Прекрасный МЦ-350, пятиза-
рядный, очень ухоженный, 12 калибра. Два года ему говори-
ли — зайдите завтра. Везде. Почему он не стрелял, а шагнул
с моста в Неву? С дробовиком на шее, так же, как и ходил с
ним по лесу.
Я сижу среди ночи в теплом облаке грошовой лампы, и
тот же октябрь обдирает последние листья с кленов, которые
не успела спилить Матвиенко.
На улице не просто темно. И не только на улице. На мой
дом наползает тьма.
Она ползет метастазами от Кремля к Владивостоку, Но-
рильску, Ростову и Кенигсбергу. Она заливает мои мостовые
и нагло вливается в мои дворики и переулки. Она делает это
бесшумно и подло, тихо радуясь тому, что глушат ее чавка-
нье истошные арлекины, слетевшиеся от страха в центры
городов на пир во время чумы. Они пируют, не зная, когда
придет завтра.
Но у меня выключен телевизор и я не слышу их воплей.
Я чувствую, явственно чувствую ладонью затвор винтов-
ки. И все равно не выстрелю. Все кончится тем, что я услы-
шу Юрин голос:
— Все. Завтра не будет.
И я пойду к Неве.
Санкт-Петербург, 2011
201
Диагноз
на бесится, если ее назвать Еленой Михайловной…
А вот «Ленка», так может даже и улыбнуться… А
ей — семьдесят три… Понятно, что десять лет на-
зад тем более так было... Молодость слаще уважения…
Пусть и иллюзорная…
У нее стандартная советская судьба. Ее родила охранница
в лагере в Чувашии. Потом — Мордовия. Потом — Коми, с
трех лет — детдом. Нет, маму не посадили, она стучала ис-
правно, просто надоела…
В четырнадцать — рывок из Ырген-Шарского детдома в
стольный город.
Арест на Сыктывкарском вокзале за проституцию. В
пятьдесят третьем за это можно было огрести очень увеси-
сто. Однако… Просто вернули в детдом, так как приобрела
смежную профессию — барабан. От ее стука выло все в дет-
доме. Потом в лагере, где она работала. Н-дааа… Работала…
Ладно, исправлять не буду. У нее даже грамота есть, лично
от Хрущ;ва, в связи с каким-то юбилеем Внутренних Войск
МВД. Она мне ее раз пять в нос тыкала…
Энергии — бешеной, на мирные б цели… Три раза за-
мужем, как без этого в Питер пролезть? Детки есть, об отцах
знают минимум, это у нее, похоже, наследственное, но мать
она, в отличие от своей, неплохая, всех их в Питер перета-
щила со всех концов страны.
Дом у меня старый — 1903 года, весь гранитом облицован
и похож на карельскую скалу правильной формы, стены —
метр десять, и даже от фурнитуры многое сохранилось, и
когда я во внеурочный час врулил домой , сценка меня про-
сто убила. Они с третьим мужем, Колей, свинчивали с двери
бронзовую ручку, чтобы сдать в цветмет. Ручка — класс,
О
202
изящества непередаваемого, без львов и морд, только ли-
лия… Да и то — намеком…
Она тыкала мне в нос ч;рную пластиковую и с пеной у
рта доказывала, что так будет лучше. Слышала и запомнила
где-то слово «экология»… Тогда-то я Коле первый раз в зубы
и отвесил. Зря, между прочим, с ее это подачи творилось, и
без ее директивы он вообще не дышал. Но и бабе в рыло
дать у меня как-то не вышло, я не сапер Водичка…
Потом оказалось, что у соседей семейный бизнес: с утра
вся троица — Лена, Коля и их худосочный сын Костик
строем обходили окрестные помойки и, натащив шмутья,
стирали его в коммунальной ванне и сдавали в секонд-хэнд.
Тут интерес был коммерческий и мордобоем от такой кор-
мушки их было не отбить, пришлось ментов подключать.
Майор Володя Полуботко, виртуоз развода и отмазок,
штаны им намочил круто и бизнес прекратился.
На залитой солнцем Семнадцатой Линии, перед дверями
16 отдела я вдруг дал себе труд увидеть их лица… Запах ли-
ствы и невской воды пропели то, что я проглядел со злости.
Костику было дико стыдно за такую жизнь. Несчастный
мальчишка стыдился даже того, что в протоколе маманя вра-
ла про него, что я хотел его изнасиловать в пьяном виде. И
Коля оправдывал себя, что он просто потакает слабости лю-
бимой женщины, а по помойкам с нею ходит только для
охраны, все-таки бывший боксер, ну и там, пособить, по-
мочь… А ведь он — сварщик по профессии, и неплохой …
Просто девяностые… Сто раз я слышал от людей —
сделают гадость и говорят: «Время Такое…». А время всегда
одно — расстояние делить на скорость света… И течет оно
одинаково — что сейчас, что в семнадцатом, что в девяно-
стые, что в блокаду… А у него умерли все и он чудом угодил
на Большую землю — заснул в полуторке, а проснулся в
Свири… На третий год блокады…
Но с Ленкой он жил уже пятнадцать лет и давно ей соот-
ветствовал, если б не шелест листвы и плеск волны у мен-
товки, человека в нем мне б и не увидеть. Но человек только
203
мелькнул. Дней через несколько все вернулось на круги, вы-
лез на сцену муж и раб и затмил все остальное — он вписы-
вался во все скандалы, которые она затевала, лез, замирая от
страха, на рожон, но все-таки с оглядкой, бумаги, как у Лен-
ки, из «Скворечни» о том, что податель сего невменяем и
ответственности за свои действия не несет, у него не было…
Я, кстати, думал, что вот уж как раз бумага эта точно — липа,
но Димка, зав Наркологическим отделением Психоневроло-
гического центра имени Скворцова — Степанова, добыл мне
ее историю болезни и я утерся… Было там что почитать…
Ну, это — так, я вообще-то про Колю.
Года три назад он из квартиры исчез. Надолго… Ленка
носилась по квартире не то чтоб пришибленная, но орала
как-то не совсем так… А Костя… Знаете, волчонок — очень
на него похоже. А я этого зверя очень уважаю. Бывает такое,
мать — псина, а родила настоящего волчонка… От дворня-
ги…
Я вошел в подъезд, Костик как раз шагнул с последней
ступеньки, подъезд длинный, прохладный, зимой — теплый,
между нами — метров двадцать…
Мальчик, мальчик… Одни глаза…Так только вол-
ки…Или собаки из книжек…
— Костя, что с отцом?
— В больнице, дядя Егор…
— Ох, ты…Перспективы?
— Выпишут через неделю…
— Ну, слава Богу… Удачи вам…
— Не совсем… Ладно, спасибо, я передам…
— Сам скажу… Держись…
Он скользнул наружу, на улицу, а я стал одолевать ступе-
ни — тяжко как-то шлось… Хотелось встать и долго ду-
мать… Итоги, что ли, подводить… Или взвешивать что-
то… Ну и глаза у парня… Черт знает… Тряхнул башкой,
пошел…
Сначала она орала так же, как и раньше, но Коля как-то
очень умиротворяюще гудел… Через пару месяцев я почув-
204
ствовал неуют, потом дошло — в квартире стало тише… Я
отмотал назад, точно, он же теперь все время улыбается…
Он стал здороваться в коридоре и на кухне… От него веет
безмятежным спокойствием и уверенностью… Он доброже-
лателен — так, как только может быть настоящий мужчи-
на… Он мудр…
Он узнал, что у него — рак...
Санкт-Петербург, 2010г.
205
Грусть
арево зноя, редкие камни и берег морской. Но я не
вхожу в воду, мне все равно не доплыть до другого
берега. Поздно тонуть в воде — меня затопила
грусть… Я могу теперь только ждать. Но я никогда не ждал
ТАК. И вот так в июне возвращается осень. А на коленях —
очень странная книга. Она вся пропитана грустью. И полна
уверенной надежды. Как? Не знаю…
Не знаю…
И солнце жалеет меня, оно толкает жаркой рукой меня в
грудь, плавно, но все сильнее и сильнее, и срывает меня с
гранитного обломка и несет над Невой, над островами, и
опускает на дорожку самого странного парка на свете. Он
всегда печален и тих, буйство штормов и салютов ни разу не
смогли потревожить его тихой грусти…
И я присяду на скамейку на Каменном острове и буду
ворошить осенние листья концом трости. Даже не воро-
шить, так, двигать с места на место осенний лист, самый не-
взрачный и, может быть, даже затоптанный…
И буду ждать уже по мелочи, так, пока длится главное
ожидание, я знаю, он придет. Он присядет на край моей
скамейки и закинет руку на спинку, так, чтобы как можно
меньше мешать своим присутствием, он не хочет никого
потревожить, но ему просто необходимо присесть, на вид он
невообразимо стар и немощен…
И, наверное, он обратит внимание на то, КАКОЙ лист я
двигаю осторожно кончиком трости. Он всегда был потря-
сающе деликатен, и никто не знал, есть ли в его арсенале
чувств хоть что-то, похожее на любопытство…
Я не спровоцирую вопрос и не задам его сам, я подтолк-
ну на дюйм лист к нему. И замру. Дааа, он не любопытен, но
как же он наблюдателен…
М
206
— Это — вы? Он смотрит, не отводя глаз, на лист, на то,
что Бог весть когда сорвалось, или было сорвано, упало,
растоптано, и лежит. И лежало бы, если бы я не выделил его
из всех…
— Да, это я, во всей красе… Здравствуйте, Михаил Ми-
хайлович….
— А Вы, простите…
— Неважно. Пусть — Сказочник…
— Пишете сказки?
— Нет, просто никто не верит…
— Врете?
— Да нет, вроде… Просто пишу…
— Плохо пишите?
— Не знаю, я в этом совсем ничего не понимаю…
— Ну раз никто не верит… Зачем тогда? Ведь вам же
грустно…
— Не все ж радоваться…
— И я вам нужен потому, что…
— Да… Я хочу побыть с самым грустным человеком на
свете…
— А обо мне Вы подумали? После встречи с Вами я вряд
ли избавлюсь от грусти…
— И я…
— Тогда зачем?
— Наверное потому, что с Вами не надо притворяться. И
потом… Не думал я о Вас, Михаил Михайлович… Как-то не
подумал, простите… Я все больше — о себе… О нас…
Нас… Я трогаю свою веру — она не шатается… Но я огля-
дываюсь, кроме нее все зыбко… Вокруг ничего нет… Те-
ни… Далекие звуки… Запахи из прошлого… Тихие мело-
дии…
— А Вам это несвойственно ?
— Как Вам сказать… Вообще-то я бешеный. Нууу… Так
говорят… То есть, редко… Но, говорят…
— Что-то Вы не похожи на бешеного.
207
— Ага. Не похож. Вот кому доведется увидеть, те и гово-
рят — показал нутро…
— Чтобы увидеть внутренности, надо распороть жи-
вот… Вам распарывали?
— Вы, наверное, были хорошим солдатом, Михаил Ми-
хайлович. С Вами просто. Распарывали, конечно, похоже, на
каком-то видном месте…
— А ведь нам не о чем с вами говорить, Сказочник…
— А молчать?
Он кивнул…
По Большой Невке с натугой, хоть и немыслимо быстро,
проносились мощные катера, Приморский проспект струил-
ся потоком машин, а люди лежали на сочной июньской тра-
ве. Не знаю, кто из них был по-настоящему счастлив, но они
все его ждали. Счастья… И может быть ожидание это или
надежда, что впереди мелькнет оно, делало их совсем непо-
хожими на нас, сидящих на осенней скамейке. Мы даже до-
сиделись до холодного моросящего дождичка и смотрели на
зародившуюся у нас под ногами стеклянную лужу. Я, напри-
мер, искал в ней сво; отражение, что Зощенко, не знаю…
Я — так и не нашел…
Все-таки воспитание у меня ни к черту, и я спросил. Пер-
вый, несмотря на возраст собеседника. Да еще без обраще-
ния…
— Она к Вам правда возвращалась? Молодость?
— Хм…Нахально… «Возвращенная молодость» — ли-
тературное произведение. Я его написал…
— Не на пустом же месте….
— Молодой человек! Она не возвращалась. Сами знаете,
это нереально…
— Но ее Вам вернули?
— Кто на такое способен? Надежды, да, были…
— Но ведь это писал молодой, которому просто много
лет!
— Ну, Вы же поверили…
208
— Не я один… Вы мне скажите: как Вам удалось — на-
писать такое и не обмануть?
— Я же правду написал…
— Да… Действительно… Значит, Вы вернули ее сами?
Нашли в толпе, узнали, остановили и вернули?
Он вдруг выпрямился, как струна, и на груди призрачно
сверкнули банты, белая эмаль и золото георгиевского кава-
лера…
— Черт, как вы не понимаете??? Этого мало!!! Совершен-
но недостаточно!
— ???
— Надо сотворить что-то такое, чтобы она Вам повери-
ла!!! Понимаете??? Поверила! И сама сделала шаг Вам на-
встречу! Хотя бы один шаг… Шаг…
— Спасибо, Михаил Михайлович… Грусти стало боль-
ше, но ведь я знал, с кем разговариваю…
— Тогда за что спасибо?
— Она стала светлее…
Он встал, и, приложив палец к шляпе, не торопясь по-
шел прочь. Из осени в осень… Он уходил из моей осени,
унося свою с собой…
А я, проводив его осень, стал смотреть, как наступает
моя…
Может быть, об этом и была его книга?
Санкт-Петербург, Крестовский остров, 2011г.
209
МИНИАТЮРЫ
Срез
ыхожу из подъезда на свою линию под треск бензо-
пилы — валят дерево, мешает рекламе. Отталкиваю
пильщика-вальщика (не смейтесь, это официальное
название профессии, у меня самого удостоверение с такой
записью, только просроченное). Наклоняюсь и считаю го-
дичные кольца на срезе пня, не обращая внимания на ор...
Поворачиваюсь к рабочим:
— Семьдесят шесть!!! Этому дереву семьдесят шесть лет!!!
Его в блокаду на дрова не пустили!!! Как у вас руки не отсо-
хли???
Зря орал, зря стыдил. Они не только ничего не помнят...
Они не понимают.
Не понимают по-русски...
Фашисты тоже не понимали...
В
210
Три часа ночи
город мой по уши залит дождем… С неба льет уже
третьи сутки, но он только залит, а совсем не про-
мок… Да и не может он промокнуть, это удел чего-то
мягкого и аморфного, а Питер слишком строг и прям для
того, чтобы впитать влагу… Дождь льет и льет на него, но
облик его не меняется и не становится водянистым, дождь по
нему стекает… Просто стекает в Неву и залив, оставляя на
его лице сверкающие капли… И город сверкает в ночи… И
веером летят в стороны брызги холодного ртутного и тепло-
го оранжевого света. Зеленые искры раздробленного дождем
огня светофора и все цвета радуги того, на что днем смот-
реть не хочется, город забрызган цветом ночи…
Остановись, человек… Гость ты или друг, здесь ты ро-
дился или нет, зачем спешить? Пять минут дела не решают,
остановись… Ты устал, и не поднять от асфальта глаз, шея
гудит и сон почти свел твои веки, но кожей ты чуешь вол-
шебство ночи, и не дает ожидание чуда закрыться глазам.
Брызнул в них отраженный лужею ярчайший на фоне ночи
свет зеленых цифр уличных часов, и ты с восторгом впива-
ешься в лужу глазами — она прозрачна!!! Это просто не-
большое озеро кристально-чистой небесной воды на ас-
фальте. Нет больше усталости и сна, глаза широко распах-
нуты и пьют, пьют — не напьются окружающего тебя вели-
колепия… Почему ты не видел этого раньше? Наверное,
надо было устать. Наверное надо было вот так, сам не зная,
как, оказаться посреди ночи один на один с вымытым дож-
дем городом Не под силу это людям — хоть все поливаль-
ные машины запрудят его улицы — не отмыть его так, как
сделала природа…
Я вдруг понимаю, что мне некуда спешить. И незачем…
Пусть сейчас, на одну минуту, но незачем… У меня есть де-
ло поважнее…
А
211
Я стою в ночи перед громадным кустом, и медленно по-
качиваю головой. Я знаю, что делаю, свет и цвет дробятся на
каплях дождя, стекающих с листьев, и калейдоскоп красок
уже сам двигает моею головой, чтобы весь я наполнился
этими красками, нет их ярче на свете. Ночь не сделала город
серым, нет, на ее фоне все цвета острее, чище, глаз уже не
нужно, город впорхнул в мою душу, и там сверкает…
А я забываю, что мне надо бы спать, а для этого надо
домой, я наклоняюсь чуть ниже, к серебристой капле, чудом
удержавшейся на сгибе сочно-зеленого листа. Сверкнул
сквозь нее оранжевый свет и унес меня прочь — нет, не от
этого места, а от этого времени…
Исчезло даже воспоминание о людях и машинах, домах
и светофорах, лишь ночь, дождь и необъятно разлившаяся
река сверкает бесчисленными рукавами под цветною лу-
ной… А темный лес рвется вверх, закрывая горизонт, и ос-
тавляет в своем обрамлении распахнутым черно-свинцовое
небо с несущимися по нему светлыми тучами… Да, да, тучи
светлее неба, шагните вместе со мною в залитый дождем
ночной город, и вы увидите это…
Я ложусь на мокрую траву девственного леса на берегу
безымянного острова в пойме громадной реки, некому еще
дать имя этому чуду на грани земли и воды, и подставляю
лицо дождю… Ветер несет надо мною светлые тучи и рвет
их клочками, и зыбко сначала, но все тверже и тверже, встает
в небе призрак самого строгого в мире города, призрак, ко-
торый опустится на землю эту через тысячи лет…
Нет времени, только это Место и я, да и меня уже нет, я
растворился в дожде и растекся по острову и стекаю в Неву,
а дворцы и сады надо мною все четче и четче, и когда я со-
всем растворяюсь в воде между Ладогой и морем, я понимаю
главное…
Никто не строил здесь этот город.
Он был здесь всегда.
Дельта Невы, 2010г.
212
Август
ир вовсе не пуст, он населен не фантомами, и за
моим окном нет декораций. Мне не надо вставать,
чтобы поверить в то, что было для меня сомни-
тельным. Я чувствую влагу и свежесть дождя. Откуда он? Я
знаю. Кто-то грустит на другом конце земли, и сверкнувшая
украдкой слеза проливается дождем над питерскими крыша-
ми.
Мне мало слушать дождь. Я подхожу к окну, распахиваю
его настежь, и допиваю еще один август…
Семиклассница
едьмой класс, литература, Островский… «Почему
люди не летают, как птицы?»
Потом было много всего. Много. Того, что называет-
ся жизнью, и про которую бают, что она, мол, борьба. Та-
нечка здорово боролась, смело и умело. Быть моряком за-
гранки в Союзе — очень высокий статус. Быть женой моря-
ка — тоже немалый. Так вот, она сама в море ходила, на су-
хогрузе коком. И нечего думать, что девушки должны лю-
бить романтиков — отважных летчиков и моряков. Они са-
ми тоже мечтают ими быть. Ну, некоторые из них, те, кото-
рые носились с нами по дворам с ободранными коленками,
играли в индейцев, взрывали самодельные петарды и масте-
рили поджиги и арбалеты…
И летать Таньке довелось, но что это, прости Господи, за
полет? Вагон электрички, подвешенный между небом и зем-
М С
213
лей, гудит, сквозняк, и пахнет неважно. И маааленькое тол-
стенное окошечко в небо и землю. Стыд какой-то, декора-
ция, насмешка над полетом.
Они стояли под разгрузкой в Швеции и стивидора звали
Перр, и вот надо же, весь в белом. И у тридцатилетней семи-
классницы сердце ухнуло прямо в пятки, и Перр споткнулся
на длинной фразе, да так и не встал — он остался стоять
перед нею на коленях. Это не только они знали. Это многим
со стороны видно было.
Не то, чтоб команда от соли в пище морщиться стала,
или Перр путался в бумагах. Но сказалось, сказалось…
И вот, наконец, настоящее свидание, он сразу же у трапа
обнял ее за плечи, и их вынесло за ворота порта. На крыль-
ях. Никакой мистики в этом нет, прочитать мысли, а уж же-
лание родного человека — это в порядке вещей. Так, в
принципе, и должно быть. Тачка неслась не совсем в город,
а чуть левее.
— Хочешь посмотреть Стокгольм?
Она потерлась о него щекой. Вообще ж ни одного горо-
да иностранного не видела…
— Хочу…
Тачка взяла еще левее, ушла с автострады, Бог мой, аэро-
дром! И двухместная «Сессна», похожая на истребитель Вто-
рой мировой, и вот она сидит в правом кресле, смотрит на
мир не через вшивый иллюминатор штатного лайнера, а из
пилотского фонаря! Скоси глаза вправо и вниз — видно
рулежку и Перр двигает сектор вперед, отпускает тормоз,
истребитель прыгнул вперед, яростно загремел по бетонным
плитам, ручку — на себя, и отряхнул он с себя землю. Полет!
Она летит. Летит. С НИМ…
Он что-то говорит, но она не слышит, она просто упива-
ется его голосом. Он смеется, конечно же, он понял, им обо-
им просто нужен полет. Вместе. Но город-то он обещал по-
казать! А слово мужик держит. Даже случайно оброненное.
И он чуть покачивает самолет, идя над городом змейкой,
чтоб при кренах ей лучше было видно сквозь стекло двери.
214
В конце змейки он заложил приличный левый крен, идя на
разворот, угол глаза уловил что-то не то, и он, еще не поняв,
в чем дело, заорал:
— Tanja, NO!!!!!!!
Кинув ручку вправо, он поставил самолет в горизонт, и
сорвал ее руку с красного рычага катапультирования. Черт
бы побрал конструкторов, влепили ж рукоятку катапульты в
такое место! Как потолочная ручка в авто. Конечно, со стра-
ху вцепишься…
Еще бы миг, выстрел пиропатрона, и выпорхнуло бы из
кабины платьице в горошек. Ее единственное нарядное пла-
тье, которое никак не смогло бы стать парашютом, и удер-
жать Танечку в небе…
Таня поднялась на борт, команда, само собой, поджида-
ла.
— Вот что ребята… Вы сегодня на диете. Разгрузочный
день. И вообще, переходите на подножный корм…
— Тань, ты чего?
— Полетала…
Она не торопясь пошла в каюту, чуть танцующая шаль-
ная тридцатилетняя семиклассница, а у ее ног незримой пу-
шистой кошкой терлась мечта, готовая снова и снова взле-
теть со своей хозяйкой.
— Перр, я к сыну, в Данию. Опять что-то начудил, пар-
шивец!
Она сует мобилу в карман и несется к шкафу с одеждой.
Перр поднимает глаза над очками и ухмыляется:
— Интересно все же, в кого он такой? Родители, вроде,
серьезные люди…
— Рот закрой. Чмок, послезавтра буду…
Маленький истребитель несется над Балтийским морем,
но летчица не ведет его по прямой. Она чуть пикирует на
каждое судно, проходящее внизу, и приветственно покачива-
ет крыльями своим братьям по морю. А я стою на прогулоч-
215
ной палубе парома «Финнлайна» и подмигиваю снизу сума-
сшедшей летунье. Я узнал про нее только сегодня ночью от
соседа по каюте, но я знаю, что это она — пятидесятилетняя
семиклассница.
Росток — Вуосаари. 2012.

216
Осень
в новую осень вошел человек.
Он потянулся, чуть зажмурившись — осенний лес
был так ярок и прозрачен. Хотелось сказать —
слишком ярок, но для красок осени не бывает — слишком.
Всего только несколько дней в году природа зовет осень,
чтобы показать человеку, на что она способна. Смотришь, и
понимаешь — на все…
На самые яркие, но не кричащие краски, на прозрачный,
но не холодный воздух, на самое синее небо и на прохлад-
ный, но ласковый ветер. И на тишину. Волшебную тишину
спокойствия. Спокойствия и уверенности в том, что снег и
холод — не насовсем, что неизбежно станет тепло и
осень — совсем не увядание, а просто яркое цветное одеяло,
которым укрылась жизнь, чтобы немного поспать…
Житково, 2012.
И
217
Утро
тро…
Знаете как это — утро? Когда ночь была без замо-
розка, но холодная, когда трава — с росой, но такой
холоднющей, что вот, малейшее дуновение холодного ут-
реннего бриза в темноте, и станет она изморосью, но нет, не
успела…
Только скользнул он по траве и зашелестел листьями, и
кажется, вот-вот покроется зелень белым налетом символа
холода, но толкает наступающий день перед собой тепло, и
теплеет бриз, дышат деревья, и не иней сверкнет под солн-
цем на траве, роса…
Конь не дурак, поутру на траве валяться, ляг и ты, ничком
на траву, опусти в росу лицо, но не пей ее, посмотри снача-
ла…
Ты приподнимешь чуть глаза, нет, один глаз, и на проги-
бе травинки увидишь приплюснутую твоим весом каплю…
Лицом и щекой ты чуешь, насколько она холодней при-
ютившей ее травинки, а ты подглядываешь за нею чуть сни-
зу, чтобы видеть сквозь нее горизонт…
А из-за него — солнце, брызнет светом, поймает лучом
каплю, засияет она — вот оно, утро! И видишь ты в этой
сверкающей капле — вс;! Все ближе к ней глаз, но не раз-
мывается она, а становится просто больше, и в ней перели-
вается и сверкает жизнь — твоя и чужая, любая, бьет в нее
свет нестерпимый, до жара, до тьмы, и видишь ты за светом
черноту космоса и колкие лучи звезд, и обрамлено оно не-
бом голубым, и розовая полоска горизонта стаивает, остав-
ляя тебе цвет воздуха. И тут ты вздохнешь. Ты ожил…
Так встань, и иди! Трава — по колено, она еще хранит на
себе серебро ночи, но шаг твой сметает его на ноги твои, и
просыпается тело от холода стертого тобой серебра, и бе-
У
218
жать хочется, так и беги — вот ведь, взлетишь сейчас, ног
под собой не чуя… И несешься ты невесомыми гигантскими
прыжками туда, к солнцу, теплу и жизни, той самой, которой
так хочется жить… А ты рухнешь навзничь в траву, раски-
нувшись крестом, и сразу исчезнет гул ветра в ушах, впустив
в тебя звуки утра — щебет птиц и шелест травы, скрип ко-
лодезных журавлей, и шорохи просыпающегося мира, и
увидишь в седом ковре травы влажно-зеленый след своего
полета — свою дорогу…
И ее освещает солнце…
Хмельники, Мстинский мост, 2010г.
219
Игра без национальных особенностей.
апротив дома в Шмарле, Росток, Мекленбург, где я
сейчас живу, — «Шпильхалле». Конечно, ни фига
он не похож на наш зал игровых автоматов. Нет
очумевших копченых чужих в лавсановом «Адидасе» и лаки-
рованных штиблетах, полутрезвых наших с безумными гла-
зами. И по Колумбус-ринг не разливается вязкая эманация
лихорадочной одержимости, затопившая Средний проспект
Петербурга у Восьмой линии, или где там еще рассадники
сохранились…
И окурков с битым стеклом и недодавленных пивных
банок нет.
Но со времен Ф;дора Михайловича ничего не измени-
лось. И национальности тут ни при чем.
Он идет к двери, обыкновенный немец.
ЭТО ни с чем не перепутаешь. Не нужно знать язык,
быть телепатом или психиатром. Осанка чуть прямее, чем у
мавзолейного часового. Наклон корпуса — на полдюйма
вперед. Взгляд сверлит цель — дверь в «Шпильхалле», и ни-
какой внешний раздражитель прицел не собьет. Походка
бодра, пряма и упруга, чуть быстрее обыкновенной делови-
той. Предельная сосредоточенность. От всей фигуры веет
несокрушимой силой и верой в победу.
Знаете, что с ним? Он счастлив. Он во власти сильней-
шего чувства — у него появились деньги на игру, и щас он,
б…, всех, б…, размажет. За все отыграется, все вы, сссс…,
поймете, с кем дело имеете!!! Жене в харю — четверть выиг-
рыша, чтоб варежку не раззевала, чтоб по гроб жизни проса-
дить не могла, как бы ни старалась, чтоб остаток дней на
меня молилась, детей — в Гарвард, а сам — делом, делом
заниматься!!! В Монако, Вегас, утретесь, гады…
Эту походку ни с чем не перепутать.
Н
220
Это походка хозяина мира, который через полчаса его
проиграет.
Письмо в Испанию
роза застала меня, когда я поехал сюда. Пусть не на
крышу, а просто на чердак. Тяжеленные капли начали
валиться из светло-желтого неба, окруженного свин-
цом, они теплы, как у нас не бывает, наверное, не успели по
дороге отдать небу жар испанского солнца...
Почему гром такой железный? Ведь у нас почти нет же-
лезных крыш, а те, что есть, никогда не гремят. Только в гро-
зу... И дыра, круглая желто-серая дыра в листве деревьев пе-
ред моим окном кажется мне черной дырой... Космическим
катаклизмом, в которую ухает все: люди, чувства, города. Я
смотрю на нее, и знаю, что, попав туда, все гибнет... Но того,
что остается здесь, мне тоже не жаль...
Правда, в черной дыре — коллапс и время останавливает-
ся... Оседлать конек крыши и рвануть. Туда — в уже серый
со свинцом просвет, сквозь дождь и листву, чтоб ветер оша-
лел от такой скорости и не думал даже угнаться...
А кем я буду, когда прилечу? На такой-то скорости... Не
иначе — пикирующим бомбардировщиком Юнкерс-87,
страшным и притягательным символом Герники и холоко-
ста... На него завороженно смотришь, как кролик на удава,
он хищен, стремителен и красив ломаной линией крыльев
чайки, но он неотвратим, и приносит только разрушение...
Нет того, кто бы его ждал...
Может он и хотел бы, выйдя из пике, брызнуть по близ-
кой и опрокидывающейся земле стрекочущими очередями
света и радости, высыпать на землю безбрежный ковер цве-
тов, и, винтом уходя в небо, орать от гордости, что он —
носитель такого груза...
Г
221
Но в люках у него бомбы, и пулеметы режут свинцом все,
что перед его хищным клювом. Он так устроен, и боеком-
плект он выбирал не сам, так хочется сказать, что он не ви-
новат в этом, его таким сделали, но это не так...
Всегда есть выбор, и мог он тихо заржаветь, не поднима-
ясь в небо, и не поранив ни одной живой души...
Но он был прилежным учеником, и страстно хотел ле-
тать — так, как никто, лучше всех , и забыл или хотел за-
быть, что в брюхе у него — бесовский груз отчаяния и горя...
Питер, 2009г.
222
Осень в Мекленбурге
сижу в маленьком скверике. Вообще-то это балкон
первого этажа, но газон на этом балконе стричь —
часа два надо. А сейчас я валяюсь на траве этого газо-
на и курю. Щебет птиц. Дети играют в футбол, далековато,
но ход игры ясен на слух, хоть и по-немецки, а я на нем —
еле-еле…
Конечно, это отпуск. Но в моей безмятежности есть что-
то еще. Сейчас попробую уловить. Осень, Ига-парк. Лет
пять назад здесь был какой-то форум, настроили кусочков
мира. Япония, Балканы, Кения, Германия в миниатюре. Те-
перь все пустынно, но не заброшено. Людей, нет, я хожу по
маленькой планете, и она — моя. Стемнело, влез на качели,
раскачался, сиганул на песок. По дорожке — поддатый гит-
лерюгенд лет тридцати, бритый, в наколках, цепи, шипы,
тааакой, б…, реваншист… Болтаем минут пять, он каркает, я
почти ничего не понимаю, он — ни по-русски, ни по-
аглицки, ржем, еще ничего не разобрав… Дошла, наконец,
его первая фраза о том, что перед качелями все равны. Что
стар, что мал. Вот тут ржем по-настоящему, расходимся. Гуте
фарт…
СССР полоснул мне по мозгу, искалечив его навсегда,
заставив его все время думать войнах. Зачем, с кем, когда, кто
победил… Германия продула все войны, которые затевала.
Мы всегда побеждали. Я валяюсь на газоне тихой, спокой-
ной страны и не то, что не психую, даже не нервничаю. Зав-
тра опять пойду на Игу. К ратхаузу и крепости. К коровьим
воротам и на побережье. Победа, поражения… Мы как-то
странно побеждаем, нам от этих побед только хуже. А вот
немцы, похоже, здорово умеют проигрывать…
Может, «победа» и «поражение» — это только слова?
Росток, 2012
Я
223
Что Вы знаете о детях?
юди обычно говорят для себя. Не только про самих
себя, но и для себя. Персонально. Нравится им себя
слушать. А других — не очень. А уж понимать — ну
их на фиг, все равно я умнее. А уж растолковывать… Я это
четко знаю, сам такой. Это касается всех сфер общения —
от бытовых до политики. И знание этого аспекта человече-
ской натуры душу греет иной раз. Я, вот, к примеру, умнее
президента — ему на сто пудов начхать, поняли его или нет,
он брешет самозабвенно, как глухарь на току, а я, нет-нет, да
и пытаюсь хоть какую мысль донести до собеседника…
Так что, если один собеседник другого не слушает, а сам
не понимает, что говорит, то это отнюдь не философия, как
принято считать. Это — нормально. А вот если человек пы-
тается другому что-то объяснить, а не просто бесится, это
уже вызывает подозрение, а вдруг?.. И если он ждет ответа,
анализирует его, и, убедившись, что его неправильно поня-
ли или вовсе не догнали, о чем речь, опять разъясняет ска-
занное, то это выше, чем человек. Это учитель. И если ему
это удается, то это Учитель. С большой буквы.
Я это к чему? У меня тут внучуха появилась. Зимой роди-
чи запаниковали — пора девочке говорить, а она — ни в
какую. Я резонно заметил, что у человека и так дел полно.
Она мир познает, нет у нее времени с вами, козлами, лясы
точить. Был облаян и от ребенка отстранен. Ладно, мы с ней
втихаря…
К весне залепетала, сейчас трещит вполне уверенно, но
дефекты речи еще присутствуют. Не все понятно. Валяемся,
«Бэмби» смотрим. На татарском только нашел, перевожу,
типа… Не, татарский не знаю, но историю помню, я — фа-
нат Диснея, того самого, настоящего, плюс субтитры на анг-
Л
224
лийском. Складно выходит, короче. Маська комменты встав-
ляет по ходу дела. Ржач, реально…Бэмби учится ходить,
налетает на поваленное дерево, а заец лупит лапой по пус-
тому бревну, Маська выдает длинную тираду, но я ни фига
не понимаю. Она, повелительно:
— Паасса!
Жму паузу. Она тычет пальцем в зайца, в бревно, и мед-
леннее вдвое начинает мне растолковывать. Мозги, зараза,
плавятся, не понимаю…
Она мне по складам. Тупой дед, как ракушка, руками раз-
водит, лепит чушь какую-то, не может понять. Ладно, дед, и
не таких видали. Еще раз строго:
— Паасса!
Сползает с дивана, грозит пальцем, чтоб я не улизнул,
надевает тапочки, уходит. Гремит чем-то в соседней комнате,
возвращается с барабаном. Снимает тапочки, подтаскивает
свою скамеечку, залезает. Усаживается, тыкает пальцем в
бревно, на котором замер заяц с поднятой лапой, потом в
барабан, и раздельно повторяет свою тираду. Все понятно.
— Заяц на барабане играет.
Три года? Ну и что?! Это выше, чем учитель. Это выше,
чем гуру и господь Бог. Это — Человек. Любящий, вдумчи-
вый и внимательный.
Пробейте мне лоб, но я верю, что через много лет Marie
Schatz не забудет, что она — Маська…
Росток, 2012
225
Ночь над клавой
очь, ночь, ночь... Что такого в этом времени, и по-
чему она прибежище тайны и ожидания? Ведь про-
сто земля повернулась другим бочком к солнцу, и
все... Она все та же, но там, на другой стороне, она лежит,
распластанная, под горячим светом — на ней все понятно и
просто, а я сижу за окном, через которое даже не видно
звезд, и небо в дожде и сырости, но, как Ходжа Насреддин
под ярко колючими звездами азиатской степи, я чувствую,
слышу и вижу ее стремительный полет сквозь прохладный
звездный туман...
Я человек ночи... Не то чтоб я не любил день... Но
ночь…
Вот сейчас звякнет окно, и гудевшая мгновение назад
метла стукнет в пол, и — шаг через подоконник... Я не по-
ворачиваюсь, я знаю — кто это...
Да мне и нельзя... Оторвись я от раздолбанной клавы, и
все превратится в мечту, в мечтания даже без надежды. Но
сейчас она со мной, стоит за спиной, и с ухмылкой смотрит
мне через плечо, наслаждаясь тем, как она множится — в
буквах, на прожженном солнцем холме далекой страны, у
меня за спиной, и черт еще знает где... Весь мир сейчас наш,
и нам не нужны земля и небо — мы сами сделаем себе все-
ленную по своему вкусу...
Клава, клава... Собью я тебя в труху, но свиста ветра так и
не услышу... Только ночь — дохнет на меня, двинет к столу,
и сверкнут миры, в которых мы — хозяева...
12 линия, 2009г.
Н
226
Поцелуй москвички
оследний день января...
Который раз уже дорога лежит вокруг Москвы. И
можно б насквозь, да нипочем не хочу — нет ее
больше, и года три я, даже не думая, сворачиваю
на кольцевую. В одну реку дважды не войдешь, а тут и пере-
сохло все давно, и вместо московских двориков воскресным
утром — частокол акульих зубов небоскребов и парадно-
стеклянный фасадный низ. Людские лица сменились мор-
дами охранников.
Но сегодня Кашира вносит меня в город. Тот он, не тот,
неважно — я везу ему привет.
Я приеду на Арбат, наклонюсь к мостовой... Даже прися-
ду, и с моих заледеневших ладоней скользнет в Москву по-
целуй ее губ. Он спорхнет на асфальт, коснется старых фа-
садов, фыркнет на гул и гомон, и помчится порхать по той
Москве, которая ей дорога... И, может быть, поцелует свое
детство, вернется ко мне и коснется моих губ — тихим и
нежным чмоком робкой, но все решившей девчушки.
И вот смоленская высотка, она не из Москвы, но лет через
двести, может, и приживется, но я — мимо, мимо, мимо... Я
уже вынул ладони из карманов, стянул перчатки и огляды-
ваюсь в поисках Места...
Шаг сбился, ну, конечно же! Я и не знал, что он есть. Я
преклоняю колено у памятника Окуджаве и выпускаю на
арбатскую брусчатку Е; поцелуй. Он защебетал и понесся...
А награда? Она пришла сразу. Я услыхал слабый звук потря-
сающей гитарной трели и пошел на него. Потом… Потом
ты увидишь его, вечно старого и молодого бродячего музы-
канта — он сидел прямо посреди офонаревшего Арбата, и
тот стал тем, которым и был — домашним, воскресным, по-
чему-то немноголюдным, и я узнал его еще такого — мо-
П
227
розного... И нашелся дворик по дороге к Сивцеву, и дерево
подходящее нашлось, чтобы сел прямо на асфальт уставший
гость, и прислонился к нему затылком... И Москва хоть чуть-
чуть, но выглянула из-под взятого напрокат фрака с чужого
плеча...
Я плелся к тачке и глуповато ухмылялся: не убьешь ее —
ту Москву... Всего-то и надо — поцелуй москвички из дале-
кой страны...
Москва, Нахабино, Истра, Санкт-Петербург, 2010г.
228
Она назвала таблетки пилюлями…
ни — действительно? Пилюли? Не таблетки? Слово
такое смешное... Старооооооооеееееееееее... Апте-
карь в пенсне... Калоши... Насморк в цветастый пла-
ток... Пролетка за углом и городовой с селедкой... Мостовая
булыжная...
А еще — деревянный Тучков мост, Малая Нева без набе-
режной, просто река, маленький мальчик с авоськой, в под-
воротню, на залитый солнцем воскресный переулок, за хле-
бом...
— Егорушка, ты шалить не будешь?
— Нет, дядя Ринат, меня мама за хлебом послала...
Ринат — дворник… Мне четыре года. За спиной, во дво-
ре, фонтан, а из какого-то окна — джаз, чудо на всю жизнь.
И один шаг из подворотни и вот он, залитый солнцем пере-
улок, мой родной Волховской, шаг в мир, где все, все есть, и
только хорошее, и направо, направо, на Тучков, вниз, в бу-
лочную, протягиваю монетки, я горд, я — взрослый, я поку-
паю батон за 13 копеек...
И сдачу могу сосчитать, а дальше будет еще лучше, силь-
нее, значительнее, выше... И мамы уже нет… Мне некому
нести хлеб... Она смотрит на меня с голубого неба, я не пла-
чу и улыбаюсь, и только сейчас, за клавой, до меня дошло,
через два года…
И я реву, залито лицо... И меня прорвало...
Парголово, Васильевский остров, стрелка, 2009г.
О
229
И, НА ЗАКУСЬ…
онечно, дорогой читатель, все было не так. Но и лжи
тут нет. Просто я не один ходил по свету, а ведь даже
те, кто были совсем рядом, а то и плечом к плечу,
видели все своими глазами. Не моими. В детстве я задумался,
почему людям нравятся разные цвета, а не мой зеленый. От-
вета найти не смог, и порешил, что если вставить мне глаза
соседа, то мир я точно не узнаю. Хорошо, если радуга будет
просто наизнанку, а ну как вперемешку? И лишь когда я
шагнул далеко за полтинник, я узнал, что не я один так ду-
маю. И теперь я не одинок.
Почему такое странное название? Я много выпил за свою
жизнь, на взвод хватит, но зачем я это делал, ответить честно
не смогу. Не знаю, почему люди пьют. И почему броса-
ют — совсем уже не знаю. Если ответы на эти вопросы об-
лечь в слова, они потеряют смысл — это строчка из учебни-
ка по наркологии. Неинтересно. И поэтому я не пользуюсь
словами в прямом смысле, наврать боюсь, а учить недосто-
ин. Тем более, сам терпеть не могу, когда мне что-то втира-
ют.
Вот осколочки моей жизни, мне так и не удалось ее со-
брать в стройную картину. Наверное, это как калейдоскоп,
тряхнул, и на тебе, новый узор. Но ведь дело не только в
осколках, набитых в зеркальную трубу. Не менее важно, кто
встряхнет. У меня не вышло, но, может, нужна другая рука?
И другие глаза? Хотя, до сих пор трубу эту все больше норо-
вили разбить, и даже не с целью изучения содержимого. Да
и сам ею бил обо что попало. Может, от этого внутри ос-
колки, а не стройная картина? Но есть зеркала внутри, отра-
жающие жизнь, их зовут память и фантазия.
В детстве все врут безбожно, есть такое расхожее мнение.
Только, на мой взгляд, упреки взрослых завравшемуся ре-
бенку сродни зависти шпаны-двоечника отличнику. Взрос-
лые редко умеют так фантазировать, вот и завидуют. И пре-
К
230
секают властно и строго. А зря. Это бессмысленно, над фан-
тазией нет власти. Ни у кого на свете. Даже у того, кто фан-
тазирует. И что это значит в конечном итоге? А то, что вла-
сти, как таковой, нет. Вообще. Невозможно поработить ду-
мающего человека. Фантазера. Стреляя из погреба из писто-
лета, истребитель не собьешь. Не было такого случая за всю
историю человечества.
Слово «фантазия» исторически воспринимается несколь-
ко иронично. И сразу за ним искривленные в понимающе-
мудрой усмешке губы подвешивают ей грязную тень, слово
«бесплодная». А ведь фокус в том, что именно фантазия дала
человечеству все те плоды, которыми оно с превеликим удо-
вольствием обжирается – энергию, связь, скорость, полет. А
сколько жизней отняли властные запреты?
Ведь человек становится взрослым не тогда, когда он пе-
рестает врать, а в тот момент, когда он собственные враки
сделал былью. Воплотил свою фантазию в реальность. Вот
она, моя собственная реальность, стоит только перевернуть
страницу. А ведь когда-то была несбыточной фантазией.
Такой, что сам ее считал безбожным враньем. И может быть,
мне удалось воплотить ее так, что понятно станет, КАК это
делать. Может, даже и мне…
Пойдем, читатель, если интересно. Она именно такая, моя
жизнь, смешная и грязная, бестолковая и страшноватая, но
она именно такая. Без вранья. Просто на нее надо взглянуть
моими глазами…
231
*** *** ***
Печальных судорог души не слышно ветреному небу
Их глушат звонкие гроши и запах завтрашнего хлеба
Который надо заслужить, и ветер надо заработать
А грош и вовсе не добыть, и сил не стало дверью хлопать
Куда потянется рука? К двери, простору, ветру, хлебу?
Или бессильно пригрозит? Кому? Простору, травам, небу?
Она потянется опять, истратив весь лимит калорий.
К перу, рождающему цепь невразумительных историй…
232
Георгий Тарасов. Пьяные саги. Повести и рассказы.
Редактор: Наталья Борисова
Корректор: Р.Шерлина
Компьютерная верстка: П.Родин
Дизайн и оформление: The Val Bochkov Studio © (USA)
Издательство ZA-Za Verlag, D;sseldorf
Гарнитура „Garamond;, кегль 12
Подписано к печати 20 апреля 2013 г.
Отпечатано в типографиях:
LULU (USA) и ООО Книга по требованию (РФ)