de omnibus dubitandum 11. 177

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ (1602-1604)

Глава 11.177. ОТНЮДЬ НЕ ПРЕТЕНДУЯ НА РОЛЬ ЭПИЧЕСКОГО ПОЛОТНА…

    Учреждение это всегда казалось очень странным, как тем, кто страдал от него, так и тем, кто его исследовал.
                В.О. Ключевский.

   03.12.1564 г.
 
    «…Декабря в 3 день*, в неделю (воскресенье. — Л.С.), царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии с своею невесткою и великою княгинею Марьею [Темрюковной (Гуашеней) – Л.С.] и с своими детьми, со царевичем Иваном и со царевичем Феодором, поехал с Москвы в село в Коломенское и празником Николы чюдотворца празновал в Коломенском.

*) ПОСЛЕ ГИБЕЛИ ЦАРЕВИЧА ДМИТРИЯ (в Угличе - Л.С.) В 1563 ГОДУ ЦАРЕМ СТАЛ ВТОРОЙ СЫН ИВАНА IV – ИВАН (ИВАНОВИЧ) «МОЛОДОЙ». ЕМУ БЫЛО В ТО ВРЕМЯ ОКОЛО (на самом деле четырнадцати - Л.С.) ДЕВЯТИ ЛЕТ. ПО ВСЕЙ ВИДИМОСТИ, ОН ВОСПИТЫВАЛСЯ ЗАХАРЬИНЫМИ-РОМАНОВЫМИ, Т.К. НИКТО НЕ ПРЕДПОЛАГАЛ, ЧТО ДМИТРИЙ ПОГИБНЕТ МАЛЬЧИКОМ И ВЛАСТЬ ПЕРЕЙДЕТ К ЦАРЕВИЧУ ИВАНУ.
(Носовский Г.В. Русь и Рим: Новая хронология. Сенсационная гипотеза мировой истории: в 2 т. Т.1. Кн. II, Г.В. Носовский, А.Т. Фоменко. – М.: Астрель: АСТ, 2005. с. 630-634)

    Подъем же его не таков был, якоже преже того езживал по манастырем молитися, или на которые свои потехи в объезды ездил: взял же с собою святость, иконы и кресты, златом и камением драгим украшенью, и суды золотые и серебряные, и поставцы все всяких судов, золотое и серебряное, и платие и денги и всю свою казну повеле взяти с собою. Которым же бояром и дворяном ближним и приказным людем повеле с собою ехати, и тем многим повеле с собою ехати з женами и з детми, а дворяном и детем боярским выбором из всех городов, которых прибрал государь быти с ним, велел тем всем ехати с собою с людми и с конми, со всем служебным нарядом» — так начал летописец рассказ о внезапном отъезде Ивана Грозного из Москвы зимой 1564 года.

    Оставшиеся в Москве бояре, приказные люди и церковные иерархи пребывали «в недоумении и во унынии», поскольку не ведали ни о цели царского «подъёма», ни о его причинах. Для них ситуация скоро разрешилась введением опричнины, и с тех пор любое учёное или художественное изображение царствования Ивана Грозного не обходится без картин лихих опричных репрессий.

    Хронограф, составленный в середине XVII века, объясняет введение опричнины переменами в характере Ивана Грозного: «И потом аки чюжая буря велиа припаде к тишине благосердиа его. И невем како превратися многомудреный его нрав на нрав яр. И нача сокрушати от сродства своего многих. Еще ж и крамолу междоусобную возлюби. И во едином граде едины люди на другая пусти, и протчия опричнины нарече. Другая же собствены себе учини». Хронограф не называет причин произошедших с царем изменений, а некоторые тогдашние авторы связывают ожесточение Ивана Грозного со смертью первой жены, Анастасии Романовны.

    Таким образом, трактует появление опричнины один из кратких летописцев: «Царь Иван Васильевич сочетася законному браку, избра всечесную девицу Анастасию, дщерь вельможи Романа, при ней живя смиренномудрием и победи окрестныя царства: Казань, Астрахань, Сибирскую землю. А после смерти той царицы нрав начал имети яр и многих сокруши».

    С тех пор споры и «недоумения» по поводу причин введения, целей, времени окончания опричнины, а также вызванных ею последствий не стихают на протяжении четырёх с лишним веков, а это явление остаётся одним из самых малопонятных институтов России (Московского государства – Л.С.) XVI века. «Несмотря на все умозрительные изъяснения, характер Иоанна, героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старости, есть для ума загадка», — писал в своё время Николай Михайлович Карамзин. Государственный историограф и талантливый писатель утешал себя и читателей тем, что «между иными тяжкими опытами судьбы, сверх бедствий удельной системы, сверх ига моголов, Россия (Московское государство – Л.С.) должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовию к самодержавию, ибо верила, что Бог посылает и язву, и землетрясение, и тиранов; не преломила железного скиптра в руках Иоанновых и двадцать четыре года сносила губителя, вооружаясь единственно молитвою и терпением, чтобы, в лучшие времена, иметь Петра [на самом деле клона лжеПетра (Исаакия Фридриха Петера Гогенцоллерна) - Л.С.], ставшего фантазиями романовских фейкометов   Великим, Екатерину Вторую (история не любит именовать живых)».

    «Я не люблю историков. За безответственность. Выпускники истфаков и слушатели исторических школ нередко приходят в профессию зомбированными. Их отучили иметь собственную точку зрения - они убеждены, что где-то есть некая «объективность», иллюзорным принципам которой старательно поклоняются. У них нет ни собственной точки зрения, ни попытки создать для самих себя некую картину мира. В поисках «объективности» они кормят читателя бессодержательными текстами и сюжетами, написанными под копирку по стилю и под диктовку «экспертов» - по содержанию. Оловянные солдатики, которых выдрессировали быть подставкой под диктофоны.

    За стереотипы. Мы разрушаем многие мифы лишь затем, чтобы навязать аудитории новые. Слишком много нелепостей мы произносим лишь из желания сказать что-то новое. О том, что задача исторической науки - объяснять сложные вещи просто, но, не упрощая их - многие даже не слышали. А если слышали, то предпочитают не вспоминать.

    За мессианство, которое почти никогда не бывает созидательным. Разрушать - это наш конек. Мы уяснили, что правильность теории доказать куда сложнее, чем неправильность. Без тени сомнений историки рушат любые убеждения, растаптывают веру и высмеивают принципы. Мы способны похоронить все, что угодно - для нас острословие куда важнее остроумия.

    За цинизм. Мы не верим в хорошее, для нас чернуха - норма жизни. Мы умеем находить самые неприглядные стороны жизни любого героя, старательно оберегая от посторонних свои собственные грехи. Не верим в отвагу и гордость, оцениваем людей исключительно по худшим поступкам в их жизни. Мы твердо убеждены в торжестве материи над духом и убеждаем в этом всех остальных. Наш мир населяют негодяи и, взяточники, конъюнктурщики и предатели. Наверное, причина в том, что мы всех судим по себе.

    За эгоизм. Мы не служим обществу или идеалам, потому что не верим ни в то, ни в другое. Нас почти невозможно заставить переступить через собственный эгоцентризм. Весь мир - лишь декорации для удовлетворения профессиональных амбиций. На алтарь очередной сенсации мы положим любую святую тему, можете не сомневаться. Историки не считаются ни с чем: пресловутые щепки, которые летят от наших материалов, мы воспринимаем как неизбежных жертв нашего «лжеправдорубства» и «лжеобъективности». Диктаторам есть чему у нас поучиться.

    За глупость. Среди историков все меньше философов и все больше комментаторов. Мы не умеем интерпретировать реальность, разучились слушать тех, кто с нами не согласен, не читаем ничего, кроме комментариев к собственным текстам. Мы убеждены, что если нам что-то не нравится в Моне Лизе, то проблема - в картине. Добродетель мы низвели до уровня «понятия», хотя во все времена это считалось законом. Мы верим в себя, но не в других - и убеждены, что нам платят за недоверие. Привыкли думать, что знаем законы мира - и боимся потерять работу. Умные вещи нам кажутся слишком банальными, чтобы произносить их вслух.

    За свободу от обязательств. Нам все равно, что случится с героями наших материалов, гиппократовский принцип «не навреди» мы считаем проявлением непрофессионализма. О героях своих публикаций историки не вспоминают почти никогда. Тираж исторических книг для каждого важнее человеческих судеб и чьих-то идеалов. Кроме нас так ведут себя только саранча и политтехнологи.

    За упрощения. … массовое сознание, где всегда есть место первобытному желанию найти виноватого, с радостью будет аплодировать тем, кто укажет ему врага. И потому мы не стремимся усложнять: ни свои тексты - в угоду здравому смыслу, ни свои выводы - в угоду собственной совести. Мы вообще не верим в совесть. Это понятие нам заменила слепая вера в условную «объективность».

    За серость. Мы относимся хорошо к кому-то не из-за моральных качеств, а из трусости. Не пишем того, что думаем, из боязни вызвать ответную реакцию. Оправдываем себя, что историческая наука должна быть под стать обществу, и с негодованием отвергаем обратное. Твердим о редакционной политике и молчим об убеждениях. В нашей профессии не осталось ничего такого, ради чего стоило бы чем-то жертвовать. Количественные показатели давно победили качественные.

    За поверхностность. Вряд ли театральный актер, сыгравший сталевара, полагает, что может варить сталь. Но стоит историку создать материал о металлургии, как он тут же начинает считать себя авторитетом в этой сфере. Верхоглядство, помноженное на самоуверенность, порождает дилетантов. Это про нас: мы уверены, что не повторяем чужих глупостей - и потому произносим свои собственные.

    За конспирологию. Мы, напрочь забыли призыв не искать злого умысла там, где можно все объяснить глупостью. Наше стремление к сенсации вульгарно.

    Справедливое подозрение, что где-то есть люди умнее нас, заставляет нас повсюду искать кукловодов, оплетающих мир чередой сложнейших заговоров. А затем отчаянно сражаться с каждой мельницей, в которой нам чудится великан.

    За лицемерие... Славим героев - и боимся поменяться с ними местами. Маскируем за «интеллигентностью» отсутствие точки зрения. Ругаем цензуру в отношении себя и приветствуем - в отношении других. Хвалим свою профессию - и мечтаем уберечь от нее собственных детей. Мы все похожи. Тайный орден, в котором статус определяется тиражами и узнаваемостью. Пишущая армия, где звания раздаются в зависимости от бюджета СМИ. Четвертая власть, узурпировавшая право на правду в отношении всех, кроме самой себя».

    Более рационально мыслящим историкам пришлось труднее. Использованные нами пишут Игорь Курукин и Андрей Булычев в своей книге "Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного", - в качестве эпиграфа слова Василия Осиповича Ключевского о странности опричнины для её современников и исследователей в полной мере характеризуют и его собственное отношение к ней.

    Другой исследователь руского Средневековья, академик Степан Борисович Веселовский, был настроен ещё более скептически: «Созревание исторической науки подвигается так медленно, что может поколебать нашу веру в силу человеческого разума вообще, а не только в вопросе о царе Иване и его времени».

    Конечно, начиная с середины XX века в фундаментальных трудах П.А. Садикова, И.И. Смирнова, А.А. Зимина, Н.Е. Носова, Р.Г. Скрынникова, С.М. Каштанова, С.О. Шмидта, В.Б. Кобрина, Д.Н. Альшица, А.Л. Хорошкевич и других историков эпоха царя Ивана IV и в особенности его (Ивана V Ивановича "Молодого" - Л.С.) опричная политика подверглись тщательному рассмотрению {См.: Садиков П.Л. Очерки по истории опричнины. М.; Л., 1950; Смирнов И.И. Очерки политической истории Русского государства 30–50-х гг. XVI в. М.; Л., 1958; Кобрин В.Б. Состав опричного двора Ивана Грозного // Археографический ежегодник за 1959 год. М., 1960; он же. Иван Грозный. М., 1989; Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963; Полосин И.И. Социально-политическая история России XVI — начала XVII в. М., 1963; Зимин А.А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964; Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992; он же. Иван Грозный. М., 1975; Зимин А.А., Хорошкевич А.Л. Россия времен Ивана Грозного. М., 1982; Альшиц Д.Н. Начало самодержавия в России: Государство Ивана Грозного. Л., 1988; Шмидт С.О. У истоков российского абсолютизма: Исследование социально-политической истории времен Ивана Грозного. М., 1996; он же. Россия Ивана Грозного. М., 1999}. В настоящее время появляются всё новые интересные работы {См.: Флоря Б.Н. Иван Грозный. М., 1999; Шапошник В.В. Церковно-государственные отношения в России в 30–80-е гг. XVI в. СПб., 2002; он же. Иван Грозный. Первый русский царь. СПб., 2006; Колобков В.А. Митрополит Филипп и становление московского самодержавия: Опричнина Ивана Грозного. СПб., 2004; Булычев А.А. Между святыми и демонами: Заметки о посмертной судьбе опальных царя Ивана Грозного. М., 2005}, совершенствуются методы исследования летописных текстов и известных сочинений Ивана Грозного и его современников, выявляются и публикуются акты того времени.

    Однако до сих пор так и не прозвучала адекватная оценка деятельности, как самого царя (Ивана V Ивановича "Молодого" - Л.С.), так и его любимого детища — опричнины.

    Само изучение данной проблемы уже может быть темой обширной монографии. Иван Грозный — слишком крупная и противоречивая фигура, и каждый историк, писавший о нём, оценивал государя с позиций своих социальных, этических и иных взглядов. За последние десятилетия учёными выдвигались разные концепции понимания опричнины.
   
    Существуют точки зрения, что она была направлена против пережитков децентрализации — удельной системы, независимой от государства церкви и обособленности Новгорода=Ярославля (А.А. Зимин) — или против княжеско-боярской оппозиции и старых московских служилых родов (Р.Г. Скрынников). А.Л. Хорошкевич и А.И. Филюшкин полагают, что она была призвана мобилизовать силы страны для победы в Ливонской войне {См.: Хорошкевич А.Л. Ещё одна теория происхождения опричнины Ивана Грозного // Спорные вопросы отечественной истории XI–XVIII вв.: Тезисы докладов и сообщений первых чтений, посвящённых памяти А.А. Зимина. 13–18 мая 1990 г. М., 1990. Ч. 2. С. 285–290; Филюшкин А.И. Поворот во внутренней политике Ивана Грозного: 1560 или 1564 год? // Нестор. Историко-культурные исследования: Альманах. Вып. 3. Воронеж, 1995. С. 60–74}, а, по мнению А.Л. Юрганова, царь мыслил себя исполнителем воли Божьей по наказанию грешников в «последние дни» перед скорым Страшным судом {См.: Юрганов А.Л. Опричнина и Страшный суд // Отечественная история. 1997. № 3. С. 52–75; он же. Опричнина // Достоверность и доказательность в исследованиях по теории и истории культуры. М., 2002. Кн. 2. С. 409–473}. Кто-то видит за организацией опричного «удела» создание царём тайного ордена поклонников сатаны {См.: Никитин А.Л. Основания русской истории. Мифологемы и факты. М., 2001. С. 629–647}. Иные же полагают, что опричный корпус является модернизацией по турецкому образцу — подражанием порядкам двора османских султанов с янычарской гвардией и, выделенными на её содержание землями, а сам царь Иван мнил себя защитником справедливости и стал Грозным по аналогии с султаном Селимом I {См.: Алексеев В.В., Нефёдов С.А., Побережников И.В. Модернизация до модернизации: Средневековая история России в контексте теории диффузии // Уральский исторический вестник. 2000. № 5–6. С. 152–183}.

    Столь любопытные, хотя иногда и весьма экстравагантные гипотезы обязаны своим появлением на свет сразу нескольким факторам. Руская историческая наука возникла и развивалась под сильным влиянием идей европейского Просвещения и выпестованной ими либеральной идеологии, с их акцентированным вниманием к проблеме прав человека и, в частности, самоценности свободного развития отдельной личности. Именно с этих позиций доныне вершится моральный суд над «Грозным» (Иваном V Ивановичем "Молодым" - Л.С.) и его «кровавым детищем» — опричниной, то есть события «средневекового» (применительно к российским реалиям) XVI столетия испытываются на соответствие «общечеловеческим» этическим стандартам конца XVIII — начала XXI века.

    Притом исследователи совсем не задаются вопросом, насколько методы обращения Ивана IV (Ивана V Ивановича "Молодого" - Л.С.) со своими недругами совпадали или, напротив, нарушали традиционные нормы поведения в эпоху Средневековья или раннего Нового времени.

    В результате в массовом сознании возникает ощущение, что загадка опричнины едва ли когда-нибудь будет разгадана. К тому же в нашем распоряжении слишком мало источников: после бурного правления царя Ивана Россия (Московское государство – Л.С.) пережила Смуту, а московский пожар (стараниями романовских фальсификаторов и их верных продолжателей современных заслуженных, дипломированных продажных горе-историков, в основном еврейской национальности  – Л.С.) 3 мая 1626 года (очень своевременно – Л.С.) уничтожил почти всю государственную документацию предыдущего века.

    Дошедшие до нас и хорошо известные сочинения самого царя, его современников и участников событий порой скупы на подробности и далеко не беспристрастны, а сообщаемые в них сведения часто невозможно проверить. В этих условиях одни и те же известия неизбежно толкуются по-разному и порождают отмеченный ещё А.А. Зиминым факт «многозначности решения» при ответе на тот или иной вопрос: факты и события могут предполагать разные — и равно труднодоказуемые — причинно-следственные связи.

    Кроме того, тяжкий крест истории как науки состоит в том, что, в отличие от, например, химии или географии, она рассматривает (и оценивает!) деятельность этнических и общественных групп, властных структур и персон, что неизбежно затрагивает интересы этих групп или их наследников, касается весьма чувствительной сферы национального самоощущения, а потому в принципе не может вызвать бесстрастного восприятия.

    Идеологическая заданность есть вещь трудноустранимая, в том числе и потому, что общество (или хотя бы какая-то его часть) осмысливает тревожное настоящее, обращаясь к прошлому, а государство нуждается в чётком осознании его гражданами опорных вех и направления развития, особенно в нынешний переходный период от «советского» строя, не совсем понятного даже историкам, к пока ещё неизвестно какому.

    Эпоха Ивана Грозного, наложившая трагический отпечаток не только на жизнь современников, но и на последующую историю страны, в этом смысле явно востребована.

    Публицист и профессор Нью-Йоркского университета Александр Янов рассматривает опричнину как «самодержавную революцию», прервавшую «марш в Европу» молодого Московского государства ради обретения статуса мировой державы: «Антиевропейский выбор царя (Ивана Ивановича "Молодого" - Л.С.)(принципиально новый для тогдашней Москвы) заставил его — впервые в руской истории — прибегнуть к политическому террору. Причем террору тотальному, предназначенному истребить не только тогдашнюю элиту страны, но, по сути, и то государственное устройство, с которым вышла она из-под степного ярма» {Янов А.Л. Россия: у истоков трагедии. 1462–1584: Заметки о природе и происхождении русской государственности. М., 2001. С. 54}.

    Большевистская революция и сталинизм, таким образом, явились всего лишь перевоплощениями многовековой самодержавной политической традиции России.
На другом полюсе общественной мысли тема ещё более актуальна. Эксперимент царя Ивана «Грозного» (на самом деле окружения Ивана Ивановича «Молодого» - Л.С.) покойный митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) признавал образцом «наилучшего, наихристианнейшего пути решения стоявших перед ним, как помазанником Божиим, задач»; его детище, по мнению архиерея, стало «кузницей кадров, ковавшей государю единомысленных с ним людей» и «орудием, которым он просеивал всю рускую жизнь, весь её порядок и уклад, отделял добрые семена руской православной соборности и державности от плевел еретических мудрствований, чужебесия в нравах и забвения своего религиозного долга».

    «В современной России явно назрела опричнина. Ситуация крайне похожа на XV век: внешние угрозы (натиск с Запада, расширение НАТО, оранжевые процессы в СНГ) и внутреннее разложение властной вертикали (немыслимый доселе уровень коррупции, моральный упадок, отчуждение, недееспособность, вырождение компрадорских элит). Потребность в ней назрела функциональная, психологическая, социальная, идеологическая», — убеждён отечественный философ-евразиец Александр Дугин {Дугин А. Русский Орден (актуальность новой опричнины)}.

    «В коллективном сознании народа витает мечта о новой опричнине», — соглашается историк, писатель и вице-председатель Лиги консервативной журналистики Дмитрий Володихин. Правда, сам он не считает желаемое народом дозволение «кончать гадов, на месте с нанесением особо тяжких увечий» полезным, а реформу царя Ивана удачной, поскольку «боеспособность вооружённых сил России она не повысила, как задумывалось, а, напротив, понизила». Более эффективным ему, представляется другой исторический образец — Приказ тайных дел царя Алексея Михайловича как «ведомство, жёстко отделённое ото всех прочих, привилегированное в смысле властных полномочий, жалования и близости к правящей особе и наделённое правом по распоряжению царя влезать в работу (часто не имея понятия в чем она заключается) любого должностного лица — даже самого высокого уровня» {Володихин Д.И. Антикоррупция: Приказ тайных дел против опричнины; он же. Опричнина: трагедия и фарс}.

    Появились православные организации вроде «Опричного братства во имя святого преподобного Иосифа Волоцкого» или «Опричного братства Ивана Грозного», и Русская православная церковь вынуждена отвечать на призывы канонизировать царя Ивана {См.: Царь Иван Васильевич: Грозный или святой: аргументы Церкви против канонизации Ивана Грозного и Григория Распутина. М., 2003}. Модный писатель Владимир Сорокин уже выпустил державную антиутопию «День опричника» о службе государева человека в 2027 году, после восстановления монархии: «Выезжаю на Рублёвый тракт. Хорошая дорога, двухэтажная, десятиполосная. Выруливаю в левую красную полосу. Это — наша полоса. Государственная. Покуда жив и при деле государевом — буду по ней ездить. Расступаются машины, завидя красный „мерин“ опричника с собачьей головой…»

    В менее кровопролитной и более дорогой (в смысле расходов заказчика) ипостаси антураж опричнины стремятся воскресить сотрудники музея Александровской слободы в виде театрализованных представлений с участием ряженых-опричников: «Один день на государевом дворе», «Посольский приём в Александровской слободе», «Царские забавы», «Царские пыточные палаты» или «Обед по-царски» (в ресторане «Александров» за тяжёлыми дубовыми дверями гостей встречает опричная атрибутика: пёсьи головы — символ верности опричников царю и, метла для выметания изменников.

    При таком повышенном внимании к властным экспериментам далёкого столетия поневоле вспоминаются слова мудрого историка В.О. Ключевского о том, что «в нашем настоящем слишком много прошедшего; желательно было бы, чтобы вокруг нас было поменьше истории». В этом смысле наша книга «Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного», пишут авторы Игорь Курукин и Андрей Булычев, - отнюдь не претендует на роль эпического полотна, изображающего развитие России при грозном царе Иване Васильевиче. Её задача намного скромнее: познакомить читателя с людьми XVI века, служившими не в вымышленной, а в реальной опричнине; их повседневным обиходом, вотчинным или поместным хозяйством, воинской службой, участием в придворных церемониях и карательных операциях, наградами и наказаниями, насколько это позволяют сделать немногочисленные и разрозненные свидетельства уцелевших документов. Собранные и осмысленные усилиями поколений историков, они в какой-то мере помогают нам проникнуть во внутренний мир наших соотечественников, живших в другую эпоху и по другим законам.