Атланта. Глава 3. 3

Антиподом «тандема» Чеховой и Гордеева являлся не менее экзотический «дуэт» Лебедевой и сына главы этого госпиталя. И если для Глеба хирургическая практика со столь недалекой помощницей стала поистине проклятием, то для Тонечки, у которой, что ни спросишь, она выдавала в ответ одну из двух интонаций: либо истерила, либо мямлила в ответ что-то невнятное, перспектива быть ассистенткой такого «хирурга» оказалась похлеще древнекитайской пытки.

Не проходило и дня, чтобы застукав её за очередной ошибкой, чтобы поймав её за одной ошибкой, он не посылал её открыто обратно в Арканзас со своими «знаниями».

И если раньше, пропадая целями сутками в госпитале в качестве ассистента мистера Коллинза, он уставал физически и морально, то с некоторых пор к вышеперечисленным признакам прибавилась ещё и усталость от постоянного напряжения ума.

Не имея возможности ежечасно обращаться за помощью к более опытным хирургам, ответственность за исход операции ему приходилось теперь брать на себя. Причем не всегда такое решение оказывалось благом для самого раненого.

Обращаться же за подобными советами к той же Лебедевой было делом бесполезным. Глядя на него глазами послушной собаки в ожидания дальнейших указаний, она ни разу проявила смекалки, чтобы разрешить тот или иной вопрос самостоятельно.
Ещё сложнее было добиться от неё ответа, когда небо разрывали вспышки снарядов.

Поддавшись панике, под конец дня Тонечка приходила в такое волнение, что переставала  слушать его приказы вообще. Тупея до полного идиотизма, вместо того, чтобы бесстрашно сопровождать «доктора» во время обхода раненых, она предпочитала отсиживаться в чулане, откуда её приходилось потом вытаскивать силком, предварительно оббегав весь госпиталь.

Теперь, когда от звуков взрывов временами гудели стекла в рамах, или звенела посуда в шкафах, это считалось нормальным.

Со временем жители настолько привыкли к этому шуму, что воспринимая его уже как фон, перестали вскоре обращать на него внимание.

Это походило на какую-то непрекращающуюся грозу с громом, которая то приближалась к Атланте, то снова удалялась, но никогда не обрушиваясь на сам город. Настораживали только моменты, когда звук разрываемых снарядов становился особенно громким.

Леденящий страх, охватывая тело, давал почву для роста внутренней паники, и только к вечеру, когда шум временно стихал, жители переводили дух, готовясь в таком же режиме провести следующий день, по-своему наслаждаясь образовавшейся тишиной.

«Когда-нибудь я отлуплю эту негодяйку!» — в бешенстве думал о Лебедевой Глеб, в очередной раз бросаясь на её на поиски, едва госпиталь подвергался новой партии артобстрела.

Разумом он, однако, понимал, что мог избить Тонечку до полусмерти в попытке отправить её к ближайшему госпиталю за обезболивающим, (в последнее время сильнее ощущалась нехватка медикаментов), но та и носа не высунет на улицу, когда там падали с неба снаряды как апрельский дождь.
 
Животный страх оказаться разорванной на куски осколком превышал её страх перед выговором «доктора», который был младше её на пару лет.

Забившись в чулан так, что никакими уговорами и угрозами выманить её оттуда было невозможно, махнув на неё, в конце концов, рукой, Глеб заканчивал операцию самостоятельно, причиняя раненому ещё больше мучений, в то время как остальные по мере возможностей старались облегчить им страдания.

Он был напуган не меньше Лебедевой, но так как находился на работе, среди людей, то был вынужден вести себя сдержанно, никак не проявляя своих эмоций.

Сама того не сознавая, Тонечка постоянно создавала ему условия, из-за которых он то и дело попадал в различные передряги, нарываясь на конфликты с высшим начальством, на чье выяснение потом уходило полдня, в то время как другие занимались своим непосредственным делом.

Слишком восприимчивый к настроению окружающих, невольно заражаясь беспокойством своей ассистентки-паникерши, он тоже начинал вскоре проявлять такую рассеянность во время работы, что на его фоне его мистер Коллинз со своим старческим маразмом выглядел просто асом хирургии.

Возможно, попадись ему помощник с более устойчивыми нервами, со временем он бы научился вполне сносно оперировать, а так как дело ему приходилось иметь с паникующей по любому поводу Лебедевой, кое-как заканчивая очередную работу, он снова начинал сомневаться в своих способностях, не говоря уже о количестве оброненных на пол во время операции иголок и хирургических инструментов.

В таких условиях о нормальном приобретении опыта не могло идти и речи. С той поры его ещё долго преследовали в ночных кошмарах вопли раненых, попавших под скальпель их «тандема» с Лебедевой, вынуждая просыпаться среди ночи в холодном поту. 

И когда после очередного обхода раненых он ясно осознал, что Тонечка смыслит в хирургии не больше, чем он сам, (а может, итого меньше, потому что трудясь ранее под началом провинциального ветеринара, который в силу необходимости выполнял также функции фельдшера и акушера, набраться ей таких знаний было просто неоткуда), бешеная злоба обожгла парня, потому что более никчемной и беспомощной сестры милосердия ему видеть ещё не приходилось.

Проснувшись в понедельник утром на полчаса раньше обычного, Глеб почувствовал себя особенно несчастным. С этого дня вплоть до выходных ему предстояло провести эту неделю в госпитале, выполняя надоевшие обязанности.

Нет, он, конечно, мог бы выдержать подобный режим, длись тот от силы пару месяцев или недель, но когда проходит один год, а потом второй, а этой канители не видно не конца, ни края ни видать…

Он не переставал удивляться, как ему, несмотря на столь длительный отрезок времени, удавалось находить в себе силы, чтобы каждый таскаться в ненавистное ему заведение.
Ведь если раньше обязанности ассистента хирурга привлекали его ещё какой-то новизной, то теперь ему до такой степени все осточертело, что мысленно желая госпиталю провалиться в преисподнюю вместе с ранеными и старшим персоналом, он не особо спешил появиться в его стенах.

Наскучившее однообразие будней раздражало бесконечно, и его душа требовала если не отдыха, то хотя бы кратковременной передышки.

У всех забот хватало по горло, поэтому вчерашним «выпускникам» Гарвардской школы медицины приходилось выкручиваться из затруднительных ситуаций самостоятельно.

Предпочитая раньше не слушать информацию, или слушать её так, что она пролетала мимо его ушей, теперь, дабы не прослыть недоучкой перед Лебедевой, ему приходилось держать ухо востро, запоминая каждый обрывок разговора хирургов, который впоследствии мог значительно облегчить их работу.

За это время через руки «практикантов» прошло немало раненых. Иной раз даже попадались  чужеземцы, едва говорившие по-английски, а то и вовсе не знавших этого языка.

Привлеченные рассказами из разряда фантастики о том, как можно легко здесь нажить состояние, они были, мягко говоря, разочарованы, сталкиваясь воочию с противоположной ситуацией.

Особенно удивило всех появление в госпитале человека, который приковыляв сюда на ходулях, отказался от помощи подоспевших к нему с носилками санитаров, как того требовали обстоятельства.

Прихрамывая, он сам прошел по коридору и, повернув возле лестницы, спокойно заковылял в сторону палаты, игнорируя суетившихся санитаров и фельдшеров.

Человек этот был явно из «голодранцев»; по крайней мере, такого мнения была о нем завхоз,  обнаружив его на одной из свободных коек, предназначенных для тяжелораненых.

Лишь спустя время, внимательнее прислушавшись к его акценту, Новиков определил, что перед ними был техасовец. И если уроженцев других штатов он ещё мог спутать с иностранцами, то техасцев, по собственному признанию, он вычислял, как лошадь змею.

Не зная, как избавиться от столь надоедливый персоны, Тертель передала этого типа в руки Лобова и Лебедевой.

Не подозревая о том, с кем придется иметь ему дело, Латухин имел неосторожность согласиться на операцию плеча, где застрял осколок, и как только в дверях его палаты показался этот молодой человек, приняв его за ассистента, мужчина с опаской покосился на хирургические инструменты в его руках.

Он поверить не мог, что перед ним был хирург, заявившийся сюда не для того, чтобы не облегчить ему страдания, а наоборот, ускорить его агонию своим неумелым вмешательством. И его опасения, возникшие казалось бы на ровном месте, оказались не настолько беспочвенными.

Провозившись с легким на вид ранением свыше двух часов под градом проклятий, (причем наложив швы на обезображенный участок тела лишь с третьей попытки без всякого обезболивающего, так что оставалось только удивляются пределу терпения этого техасца, направляясь в то утро к Латухину повторно, чтобы справиться о его самочувствии, Глеб хотел покончить с этим делом раз и навсегда, лишь бы поскорее от него отвязаться.

С равнодушным видом проскользнув мимо коек, где доживали последние часы остальные бедолаги, молодой человек подошел к техасцу и, остановившись напротив него, с такой ненавистью посмотрел на мужчину, что тому стало на миг не по себе.

Удостоверившись, что с ним все в порядке, парень начал задавать старому вояке вопросы в такой резкой форме, что у того полезли на лоб глаза от удивления.

Отвечая в своей саркастической манере, Латухин держался до последнего, пытаясь не вспылить, но стоило Глебу затронуть тему  падения Конфедерации, как взбеленившись не на шутку, мужчина разразился такой руганью, что своими воплями разбудил всех соседей по палате:

— Ты что-то имеешь против Правого Дела? Мой сын защищает ваш город, а кто ты?!

Получив контузию во время сражения под Геттисбергом, он оглох на одно ухо, в связи с чем обзаведясь привычкой громко разговаривать, Латухин мог перекричать всех своих собеседников по палате, не особо прислушиваясь к тому, что хотел сказать ему собеседник.

Не полностью ещё оправившись от ранения, он тем не менее успел ощутить, как в нем появилась прежняя удаль на волне патриотизма. Тогда Глеб ещё не подозревал, что этот усатый тип, свирепо глядевший на него из-под оправы своих очков, вскоре подтолкнет его к новой авантюре.

Устремившись прочь с мыслью больше никогда не переступать порог этой палаты, он шагал куда глаза глядят, а вслед ему доносились лозунги обезумевшего техасца: «Мой сын ЗАЩИЩАЕТ ТЕБЯ, а что сделал для этого ТЫ!»

Неохотно подчиняясь авторитету взрослых, изменять своим привычкам Глеб не собирался, поражаясь тому, как здешний медперсонал терпит выходки этого контуженного.

Он отлично знал, что ежели не покинет госпиталь прямо сейчас, то тогда ему точно придется торчать здесь до самой ночи, и все ещё удивляясь, как его ещё никто не хватился, с решительным видом направился к выходу из здания.

Достаточно им уже помыкали! Он не зайдет сюда, даже если ему придется за это гореть в аду!

Мимо него проносились санитары, доставляя до операционных пунктов на носилках раненых, но ему было на них наплевать. Эти бедолаги и так обречены, почему из-за них должен страдать и он?! Один был ранен осколком в спину, у второго — из-за раздробленной ключицы в плече беспомощно повисла рука. Ещё один согнувшись, закрыл лицо руками, — у него один глаз был поврежден, а другой вытек. С распоротыми животами, сломанными костями и пробитыми черепами, некоторые конфедераты обгорели настолько, что их невозможно было узнать.

Очутившись на пороге, Глеб собирался сойти с лестницы, когда его окликнули.

Остановившись на полпути, и с трудом подавив негодование, он приготовился достойно встретить шквал ругани, к которой уже успел приобрести «иммунитет», но вместо привычной вычитки морали, Тертель попросила его сбегать в ближайший госпиталь за хлороформом.

— А что во всем госпитале, кроме меня, не нашлось человека, которому можно было поручить выполнение этого задания? — съязвил он, не скрывая своего недовольства. — С ним может вполне справиться фельдшер и санитар. Зачем вы посылаете за хлороформом именно меня? 

— Господи, Глеб, какой ты упрямый! — возмутилась завхоз, теряя последние остатки терпения в споре с самодовольным парнем. — Неужели тебе сложно сделать даже это?!

— Нет, мне не сложно, — мрачно отозвался тот, раздумывая, как бы отделаться от ненавистного поручения, и сбежать домой. — Но до ближайшего госпиталя пять миль пешком!

— И что в этом такого?

— А если ливень застанет меня в пути? — указал он на темные облака, стремительно надвигающиеся на город со стороны юга, и почти закрывшие половину неба, так что окружающая обстановка приобрела зловещий, и прямо-таки предапокалиптический оттенок. — Куда мне тогда деваться?

— Ничего страшного, — отозвалась завхоз, не видя ничего страшного в надвигающейся грозе. — Догонишь ближайший экипаж, и тебя довезут, куда надо. Так что давай, быстрее, Глеб, туда и обратно! Наши долго ждать не будут.

Понимая, что отвертеться от выполнения задания вряд ли получится, окинув её грозным взглядом, он неохотно побрел в сторону ворот госпиталя. Лишь один плюс был во всей этой ситуации.

У него появился наконец шанс вырваться на свободу, и хоть немного позабыть о ненавистной работе в душном помещении, чего ранее он позволить себе не мог.

Стряхнув с себя сонное оцепенение, парень ринулся в сторону городской площади, и как-то быстро позабыв о тяготах медицинского ремесла под впечатлением мгновенной смены обстановки, почувствовал себя так, будто его выпустили из темницы, где ему пришлось просидеть как минимум двадцать лет.

Глава 3.4

http://proza.ru/2024/06/13/710