Душевное...

 Осень.
 Вечер.
 Конец дня.
 Слышен тихий и равнодушный шелест опавших сухих листьев. Из-под ног.

***

 Она молча шла по тропинке между могилами.
 Она. Одна. За гробом...
 Хотя не должна была это делать. Никто так не делал.
 Обычно просто отходили и уходили...
 Улетали.

 А она шла.
 Нарушая все правила, традиции и постулаты.
 Шла и недоумевала: почему на похоронах нет никого из близких, друзей, соседей?
Почему гроб с телом, таким при жизни любимым телом, несут только кладбищенские работники? Разновозрастные, слегка пьяные, слегка вульгарные, слегка весёлые от предвкушения вечернего алкогольного моциона

 Понятно: им не было до покойника никакого дела. Из-за своей профессии они очерствели к людскому горю, к потере самого дорого - жизни. Они-то живы! И жизнь у них не так уж и плоха. Так, по крайней мере, выпив, они друг другу громко и уверенно вещали и твердили, ни капли сами не веря в это.
Притворялись, что верят. Так повелось.
Странно...

 Она всё так же неслышно шла за ними, проходя все изгибы заросшей пожухлой травой тропинки к месту захоронения, к вырытой на вершине пологого холма могиле. Хотя мужчины, не церемонясь, несли гроб по прямой, не огибая невысоких препятствий, переступая через чужие могилы на пути. Им хотелось скорей закончить действо и - в кабак: напиться до чёртиков по привычке и забыться. Это для них был тот самый просвет в повседневной жизни, к которому имело смысл стремиться. Всё просто, правда?

 Заляпанные грязью башмаки втаптывали ухоженную газонную травку и цветы на могилах, оставляя после себя весьма неприглядную картину. Каждый несущий гроб мужчина имел глубоко запрятанные остатки совести и про себя думал, что собирающийся дождь смоет все следы. Да и вообще: какое дело покойникам до нарушений границ их последнего приюта? Каждый из них гнал прочь эти мысли, старательно замарывая их проблесками видения предстоящей попойки.

 Она продолжала идти, давно не чувствуя ног, прикладывая к лицу руки, дабы вытереть несуществующие слёзы. Их не было.
 Но она не утратила способность чувствовать. Ей удавалось слышать. Она могла видеть. Умела ещё переживать.
 И переживала.

 Удивительно, но работяги её не видели. А она видела их отчётливо. Нет, не осуждала за крепкие словечки и выражения, но вздрагивала, когда слышала их. Она была выше предрассудков и оценок.

 Осталось немного.
 Последние шаги и гроб на удивление аккуратно опущен на холмик земли.
 Рабочие были суеверны отчасти и, сняв с голов кепки, застыли в минуте молчания. Таков был ритуал, выработанный годами: даже если хоронили на окраине кладбища неопознанный криминальный труп или бомжа.

 Она подошла попрощаться в эту, единственную минуту, пока они стояли молча, закрыв глаза и задрав подбородки к небу.

 Стояла у гроба и всматривалась в такое родное ей лицо. Посмертная маска исказила знакомые, любимые, в течении многих лет, ежедневно видимые черты. Она пыталась запомнить что-то важное, что надо запоминать в такие минуты. Но ничего не являлось, не приходило на ум. Ничего не пыталось отложиться в памяти. Просто вечернее время, солнце движется к закату, воздух шевелится, тишина слышится отчётливо. Будто в мире только она, покойник и четверо человек свиты. Тишина была величественной, что ли...
 Так показалось. На миг.

 Странно. Ведь момент не то, чтоб торжественный... Просто уникальный.
Ведь такого уже никогда и нигде ни с кем не повторится!
Разум осваивал необычное понимание: ты что-то должна сделать и не делаешь этого.
Не эпическое, нет!

 Может быть мысль какая-то должна была прийти? Мысль, которая никогда не озаряла ни одного человека. Мысль, которую можно было бы сделать лозунгом, девизом, призывом или просто – эпитафией, глубокой по смыслу, неповторимой и исключительной. Такая, которую можно было бы увековечить в словах.
Ей было страшно неудобно, что, находясь рядом с тем, с кем была всю жизнь, она не может выловить из окружающего, насыщенного мыслями эфира ровным счётом ничего.

 Рабочие ещё стояли.
 Ну, как же так?
 Она попробовала коснуться родного лица, но не смогла поднять руки. Только в районе лопаток что-то зачесалось и пошевелилось.
Наклонилась, коснулась губами лба, абсолютно не ощутив холодность натянутой бледной кожи.
 Отстранилась. Вздохнула. Вздрогнула.
 Принесённый легким дуновением ветерка  сухой лист яблони лег на скрещённые ладони безжизненного тела. Пошевелился там, устраиваясь черенком между пальцами и застыл.

 «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым...» – всплыла строка.

 Да, подумалось спокойно и безо всякого интереса: а откуда на вершине кладбищенского холма мог взяться лист яблони?
 Лист лежал и не собирался слетать. Пусть лежит. Он тоже потерял жизнь. Символ, вроде. Пусть.
 Сейчас и он уже в небытии...
 Или всё-таки  его убрать? Зачем он там, внизу, под землёй, в темноте, в заточении? Взяла его в руку. Осмотрела.

 По какой-то неведомой причине ей стало тепло-тепло. Уютно, что ли. Многое промелькнуло перед глазами. Приятное. Не только промелькнуло, но и осталось. Врезалось красиво. Пусть. Так хорошо!


 Рабочие ожили.
 Двое, помоложе, привычными движениями стали пропускать верёвки под гробом, не обращая на неё никакого внимания, как и прежде.
 Она отошла в сторону.
 Мужчины постарше подошли к гробу с молотком и крышкой.
Накрыв крышкой деревянный ковчег, они уверенными движениями приколотили её к нему блестящими гвоздями.
 В этот момент она конвульсивно вздрогнула и присела на бортик соседней могилы. Чувства застыли комом в пространстве.
 Она понимала, что это – последняя минута.
 Видела, как ловко орудующие руками рабочие, сноровисто опускали гроб в могилу.  Смотрела, как, вытащив верёвки, каждый из них,  по очереди, набрав в руку горсть земли, кинул её на крышку гроба.
 
 Ритуал.

 Она вздрагивала от этих стуков комьев о дерево. Понимала, что за всю жизнь никогда не слышала именно такого звука. Звука, который своим появлением утверждает, узаконивает чёткий рубеж между жизнью и смертью. Звука, не имеющего аналогов в мире. Это - рубеж, когда жизнь остаётся на земле, а смерть уходит под землю. Безвозвратно.
 Вот она!
 Эта мысль!
 Пришла!
 Она не была рада, что такая философская мысль пришла-таки, но чувство непонятного, успокаивающего удовлетворения осталось.

 Взяв в руки лежавшие рядом лопаты,  рабочие стали закапывать выкопанное раньше.
Работали несколько томительных минут молча и споро, основательно. В конце придали лопатами холмику земли приличествующую форму, добротно утрамбовали, воткнули в изголовье жестяный номерок, выданный в кладбищенской конторе, собрали свои инструменты и молча пошли назад, не обоРАЧиваясь.

 Смеркалось.
 Птиц уже не было слышно. Тишина обступала со всех сторон и окутывала туманной ватой. Сырость выползала из-под растений и насыщала воздух.

 Она вдруг рассмотрела вокруг свежей могилы четыре веточки. Четыре импровизированных колышка, на которые была натянута тонкая, но прочная чёрная нить, кое-где присыпанная землёй. Как рабочие её не порвали и даже не зацепили – непонятно. Видимо, это была нить, показывающая границы участка, могилы.
Почему она заострила внимание на ней?
 Правильный квадрат, два на два метра. Четыре  нитки по 2 метра. Это 8 метров. Восьмёрка, лежащая на боку – это знак бесконечности...
Это её знак!
 Она его узнала. Мысленно. Хотя ранее много раз его видела, не придавая значения.

 Теперь уже можно. Раз она узрела знак, значит, время её пришло.
Она подняла взор к небу, закрыла глаза.

 За плечами зашелестело и незримая сила, мощно подхватив её, вознесла высоко-высоко...

*****

 - Пароль! – грозный, но усталый голос вывел её из полузабытья.
 - Бесконечность! – быстро ответила она, недоумевая, откуда она взяла это слово.
 – Проходи, детка! Проходи, душенька! Я пошутил. – Улыбнулся святой Пётр, открывая калитку во вратах рая. – Что-то ты подзадержалась. Устала?
 – Отнюдь! – Она задумчиво прошла мимо привратника.

 Странно, но она чувствовала себя как дома. После долгого отсутствия. Однако, что-то мешало...
 Это было ощущение не дежавю, а противоположное ему – жамевю. Это когда что-то очень знакомое кажется тем, что видишь впервые в жизни. Противоречивость чувств и ощущений привела её в замешательство.

 Пётр видел такую картину нечасто, но сразу всё понял. Подошёл вплотную, всматриваясь пристально, задумчиво провёл рукой по плечу, потом нежно обнял и постояв так, дождался ответного невесомого объятия. Робкого и трепетного.
 - Всё хорошо, милая, всё хорошо! Так бывает. Я понимаю твою растерянность от пустоты, которую ты увидела. Твоё последнее воплощение было твоим становлением. Ты обрела опыт, сама того не подозревая, и сделала человека лучше, счастливее и прекраснее. Ты справилась и готова к переходу в высшую касту управления душами. Ты – молодец, потому что обогатилась безмерно! Неожиданно. Спасибо тебе, что оправдала наши надежды!

 Пётр открыл книгу реестра душ, отыскал нужную страницу, выискал глазами нужную строчку и сделал пометку: «Исполнено».
 Подождал, пока высохнут чернила. Захлопнул. Убирая на место,обернулся и  произнёс:
 – С этого момента ты сама вольна в любой момент выбирать любую зарождающуюся жизнь, чтоб вселиться в неё, слиться с ней. По желанию. Вот тебе копия списка ближайших по времени воплощений. Ознакомься и выбирай. Или отдохнуть желаешь?

 Ответа не было. Пётр поправляя облачение, отряхивая от несуществующих пылинок, посмотрел на неё.

Она молчала и изумлённо разглядывала ладонь своей правой руки. На ней лежал тот самый лист яблони. Как он перенёсся сюда? Он же материальный! Сюда невозможно пронести, провезти, переместить ничего такого!
Но факт был налицо.

 - Давай его сюда! – шёпот святого Петра вывел её из забытья. – Ты знаешь правила!

 Она медленно протянула ему лист и одними губами прошептала еле слышно, будто заворожённая:
 – « Но память прошлое хранит,
Душа моя к тебе стремится...»

Пётр, аккуратно и бережно беря лист, задумчиво улыбнулся:
 - Василий Фёдоров. Помню. Да. Было время...Но сюда больше подходит отрывок из Мережковского. Помнишь?

 «Любовь умрет, как луч заката.
Но память прошлое хранит,
И всё, к чему уж нет возврата,
Душе навек принадлежит».

 - Я его сохраню между страничками реестра. Он – твой! Там его никто не найдёт! И это будет нашей тайной! – он заговорщицки подмигнул ей.

 Она тоже улыбнулась:
 – Разве у вас кто-то что-то когда-то искал?

 Пётр с интересом поглядел на неё.
 – Ты уже всё понимаешь и знаешь. Умница! А листик я всё же сохраню. Если что, скажу, что из райских кущ. Там же есть райские яблони!.. Уже несколько веков никто ничего подобного не приносил, не проносил. Из ТОЙ жизни... Раритет! Хоть и контрабандный!

 Пётр с плохо скрытым умилением смотрел на редкость. Смотрел долго, очарованно, будто удачно вспомнил что-то нежное и тёплое. Из детства.

 - Тогда примите его в подарок! Я буду только рада. – Душа открыто и чисто улыбалась.

 Пётр встрепенулся. Веко на правом глазу нервически стало подёргиваться, пытаясь остановить неумолимо набегавшую слезу.
 – Ты серьёзно? Милая... Это... Это - ОЧЕНЬ ценный подарок. Это – твои воспоминания, ты понимаешь? Ты мне их даришь...

 – Мои лучшие воспоминания – со мной. И будут со мной. Я просто поделилась некоторой частью с вами. И всё! Мне приятно это осознавать, что и вы прикоснулись к ним.
 Надо делиться лучшим. Тем более, если оно – уникально. Берите, не спорьте! Я настаиваю!

 Пётр вытер фалангой указательного пальца успевшую таки выступить слезу.
 – В глаз что-то попало! – беззастенчиво соврал он, отводя глаза в сторону.

 – Это не грех, правда?! – хитро прищурилась душа, глядя вверх, чтоб не рассмеяться.
 
 Пётр быстро и согласно закивал головой и поспешил к своему месту у ворот.
 – Дел невпроворот! – и снова костяшка пальца прошлась по глазу.

***

 День обещал быть хорошим.
 И он всегда сдерживал обещания. Ему это было легко: в раю все дни хороши. Но сегодняшний будет ещё лучше: в нём появились ДУШЕВНЫЕ воспоминания.
 И они останутся.

 Навсегда.
 Пусть!
 Так – правильно!
 Так – хорошо!