Рейфилд про Чехова или?..

Сказать, что из чего произрастает, дотошность биографа или скрупулезный подбор всех бумажных артефактов собственной жизни исследуемого автора, сказать не берусь. Я читаю третье издание «Жизни Антона Чехова» лондонского филолога Дональда Рейфилда. Я и первое издание этого емкого труда читала с тихим раздражением, утопая в миллионах мелких, вовсе не нужных подробностей. А уж по второму кругу…

Однако, уверяю вас, даже вполне заурядный дождь с течением времени перестает казаться одинаковым, то шелест струй обновит звуковую дорожку, то освещение небес выберет новую композицию из пятидесяти оттенков серого, то ваше настроение окрасит лепет летнего дождя осенними ожиданиями. А тут – почти тысяча страниц двухкилограммового фолианта, пролистанных через десяток лет!
Утонула заново, как в океане.

То старое раздражение на досадные бытовые подробности о родственниках гения (седьмая вода на киселе!), о соседях, о товарах в колониальной лавке папаши Павла Егоровича, меня не терзали. Антона и его братьев пороли в детстве, заставляли часами, стоя на коленях на холодном каменном полу церкви, петь псалмы. Не уделяли большого внимания учению, принуждая торговать в этой самой лавке. При суровом надзоре и палочной дисциплине росли мальчишки, как сорная трава в поле. А познакомившись уже в подростковом возрасте с дедом Чеховым, поняли, что у отца детство было еще жестче. Но уже юношей Антон сказал вдруг, что всю жизнь будет благодарен родителям за то, что они его воспитали и поставили на ноги, будет их опекать до смертного часа. Что они от него, ничтоже сумняшеся, и требовали, и получали.

Так начинаешь понимать, что духовную высоту человек должен одолеть и взять собственными усилиями, через двойки в гимназии и походы в запрещенную библиотеку, в театр и …бордель. Что из всего многообразия оглушающей на разнообразные впечатления жизни ты сам должен научиться выбирать гармоничные аккорды, отличать фальшивые ноты от пронзительно трогательных, искренних. Чтобы сказать потом в пьесе «Дядя Ваня» ту самую знаменитую фразу о том, что «…В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Человек должен стремиться к гармонии в своём облике — внутреннем и внешнем».

Да неожиданно вдруг поймешь, что родителей положено любить не за что-то, а вопреки всему.

Уже в 16 лет Антон как-то самими обстоятельствами нелепой жизни становится главой семейства. Так оно и остается навсегда, для братьев и сестры, отца и матери, знакомых и дальних родственников, всем надо было помогать, содержать, опекать, подбадривать. А со временем еще и целая плеяда прелестниц -«антоновок», требующих внимания, жаждущих единоличного владения гением, и абсолютно не умеющих заботиться о нем.

Глухое раздражение, с которым я читала о постоянных простудах, лишениях, плохом питании моего любимого Антона Павловича, нарастало по мере продвижения повествования. Рвали его дорогого, на части, не очень заботясь о здоровье, изначально подорванном в детстве. Рейфилд с дотошностью лекаря перечисляет все недуги доктора Чехова, с головы до пят, от разных глаз (один – близорук, второй – дальнозорок!) до геморроя и слабых легких, невралгии и сердечной недостаточности. Непосредственной причиной смерти стала внезапная мозговая ишемия, всего в 44 года.
Спрашивается, за каким чертом новообретенной жене Ольге Книппер надо было тащить Антона Павловича в самом скверном состоянии – в Германию?

Читаешь – плакать хочется. Но в то же время испытываешь изумление, как он мог трансформировать вот это постоянное испытание на прочность себя, такого нежного, тонкого, уязвимого, в гениальные творения, - усмешливые, проникновенные, никогда не подводящие черту под любым человеческим характером, не произносящим приговора?!. 

Да, вроде бы в рассказах, повестях, пьесах отразились нелепые родственники, любовницы, ближние друзья (О, как они все на него будут обижаться, тотчас узнавая себя!), но флер индивидуальности прототипов слетает со временем. И совсем другие люди, далекие, незнакомые, будут узнавать себя и в бездарном профессоре, и в попрыгунье, и в состарившемся, но не обретшем ума студенте. Жалит! Но и утешает, дарит надежду, хорошенько вчитавшись, доходят до нас и потайные смыслы о человеческой природе, так удивительно обнаруживающей себя то в душечке, то в генерале!

О Чехове писали много и всегда с большой нежностью и любовью: Бунин и Горький, Толстой и Чуковский. Книга англичанина Рейфилда сильно отличается от всего того, что мы читали ранее. И дело даже не в том, что мы читали современников, знавших Антона Павловича лично. Рейфилд так основательно перекопал все архивы, письма, воспоминания, что не поленился даже порассуждать о домыслах по поводу якобы дочери, родившейся от Антона Чехова у Нины Корш. К биографии, личности писателя эти новые 50 страниц ничего не добавляют, биограф и сам в эти россказни не верит, и нам голову не морочит. Просто сыпанул еще горсть фактов, повествующих о нравах того времени. Ничуть, впрочем, не отличающихся от времен нынешних или стародавних, ещё до рождества Христова.

Что же до того фактографического хлама, который добросовестно натащен и выстроен старательно во времени около такой значительной фигуры, так у меня родилось на этот счет два резюме.

Первое: всем творческим личностям свойственно такое плотное, разнообразное, не поддающееся никакому морализаторству проживание. Они себя словно не жалеют, желая испытать на себе всё и всех, во всех комбинациях, извлечении отовсюду. Происходит это на подкорке, без осознанной заданности, словно Богом им велено быть такими… естествоиспытателями. И нечего их судить по общим лекалам правильности общежития. Судите по их творениям!

Второе мое заключение касается собственно книги Рейфилда, плотно набитой в ней фактуры самого разнородного свойства.
У археологов есть такое понятие: культурный слой. Раскапывая толщу отбросов, слежавшихся вокруг древних поселений, они определяют уровень развития человеческой цивилизации в означенное время. Что ели и пили, какая была посуда, ремесла, технологии, чем болели, как лечились.
Только один пример из книги.
В лавке Павла Егоровича среди съестных и галантерейных товаров были и аптекарские. В частности – «гнезда», в состав которых кроме прочего входили нефть, ртуть, азотная кислота, «семибратняя кровь», стрихнин и сулема. Оно имело абортивное действие, и покупали его мужья для своих жен. Уже получивший медицинское образование Антон Павлович как-то заметил: «Много, вероятно, отправило на тот свет людей это «гнездо».

Удивительным образом эта книга филолога не столько о личности писателя Чехова, сколько об эпохе, отстоящей от нас всего-то на один век. Про медицину даже читать страшно, путешествие из Москвы на Сахалин – особая транспортная эпопея! Почта, театры, гостиницы, вояжи за границу – всё подробно, с дотошностью исследователя, вниманием к самому, казалось бы, незначительному факту, письму, свидетельству. Помните, у Гоголя городничий в «Ревизоре» сердито замечает, что стоит только где-нибудь забор поставить – тотчас нанесут к нему всякого мусора. Вот и здесь, вроде нестоящий мусор, а получился культурный слой.

...Пока Москву одолевают рекордные для этого времени дожди, я открываю в третьем издании знакомой книги новые горизонты. Вот и сегодня, поплавала в бассейне – и опять окунулась в этот фолиант. Правда, теперь уж и не знаю, как после этого буду читать любимого Антона Павловича. Придется пережить карантин во времени, пока всё это из башки вытряхну)))