My Way

Дождь лил вторую неделю. И все вокруг было похоже не на рождественские радости, а на всемирный потоп. Ночью вода в реке поднялась так, что в стоящем рядом спорткомплексе все полилось через край. Все – это, конечно, канализация...
В пять утра был объявлен полный сбор сотрудников. Вахта и так уже стояла в туалетах по щиколодку в дерьме пытаясь удержать поступающую воду, чтобы она не вылилась в холл. Было раннее утро 30-го декабря.
Тереза вбежала в свои раздевалки у  первого зала  и увидела то, что и ожидала – унитазы полны, вода стоит у самого края.
- Сейчас хлынет, - мелькнула мысль. Она судорожно поискала глазами перчатки, не нашла, но увидела синий рабочий халат, схватила его и, встав на колени, уложила на кафельном полу, задержав первые, еще небольшие зловонные струи. Джинсы моментально промокли, руки и даже рукава спецовки медленно погружались в вонючую жижу.
- Вода пошла вниз, что ты тут возишься? – раздался резкий окрик за спиной.
Тереза, все еще держа руками уже совсем мокрый халат, обернулась. Это был Анас.
- Ну, конечно, никто кроме Анаса не мог застать ее в луже дерьма, конечно...
Она чувствовала его антипатию, почти презрение даже спиной , чувствовала с первого  своего рабочего дня. Остальные сотрудники старались помочь, подшучивали над ее плохим датским или просто не замечали. А Анас..., один его холодный взгляд светлых глаз и вопрос в них: «Что ты тут делаешь, дура?», - повергал ее в смятение, она сбивалась, забывая последние слова. А он только презрительно посвистывал. Он любил свистеть.  Как назло, они часто работали в одну смену, а во время кофе сидели напротив друг друга. И вот...
- Что ты тут возишься? Почему руками? Где шланг и перчатки! – Анас стоял над ней с сердитым, усталым лицом. – Отпусти, вода уходит,  – опять повторил он уже спокойнее, и в это время хлынуло через край.
- Отойди, держи шланг,  я сам! – он  быстро встал на колени и, повернув голову в сторону Терезы, бросал резкие слова:
- Черт, позови Герда,  они все в холле.... Нет, не ходи такая, разнесешь грязь. иди в душ... Черт, - он вытащил одной рукой аварийный телефон:
- Оле, все сюда, и принеси в раздевалку первого зала два комплекта одежды, мы тут все в дерьме...
Анас выключил тоже грязный телефон, брезгливо на него посмотрел, засунул в карман спецовки и начал сворачивать грязный шланг. Потом крикнул, серлито взглянув на Терезу:
- Ты что стоишь, иди в душ!  Я сейчас приду. Надо вымыться. Воняет же!
Тереза, едва живая от страха и плохо все понимая, пошла в душевую и встала под душ прямо в грязной одежде. Ей даже в голову не пришла мысль, что можно раздеться. Через несколько минут она  услышала веселый свист и, осторожно заглянув за невысокий бортик, увидела, как совершенно голый Анас  идет в другой отсек душевого отделения. Тереза прижалась к стене душевой, боясь дышать. Она всего несколько раз в жизни видела голого мужчину, только собственного мужа,  и то мельком, у них в Боснии это было не принято. А тут Анас.... Что же будет?.... Как теперь?... Что сказать мужу?...
Но Анас свистел, вода лилась, потом выключилась. Стало тихо. Тереза стояла, замерев.
- Hello, Те-ре-са, живая?
Ее имя прозвучало у Анаса  как-то  по-особенному мягко. Тереза с трудом отклеилась от стены, и в это время прямо перед ней возник сам Анас в полотенце. Он несколько секунд смотрел на мокрую Терезу, а потом вдруг тихо спросил:
- Ты чего боишься?  Те-ре-са... Меня? Почему?
Он исчез, потом, появившись снова совершенно голый, сунул Терезе полотенце, и зашлепал мокрыми ногами в раздевалку. Там зазвучали сразу несколько мужских голосов и дружный хохот.
- Все, теперь меня совсем засмеют, - подумала Тереза, - Но... но что сказать мужу? Как? Я была с голым мужчиной. Теперь Доро должен его убить... – Тереза опять прислонилась к стене...
Кофе был как обычно, в 11 часов. Тереза почти до перерыва отмывала в раздевалках пол, панически боясь заглядывать в душевые, с ужасом думая о своем грехопадении, и пришла на кофе чуть позже. Никто никак не отреагировал и не вспоминал утреннее происшествие, вода уходила, и все с удовольствием обсуждали, что новогодний праздник все-таки состоится.
Праздник, действительно, состоялся вечером, Тереза сидела рядом с мужем Доро, а Анас – напротив, рядом со своей красивой женой.  Доро играл на гитаре и рассказывал что-то веселое, он уже хорошо говорил по-датски, все его понимали и смеялись. Анас обнимал жену за плечи, а Терезе почему-то  было это неприятно, она вдруг рассердилась, взяла у Доро гитару и запела сама. Она хорошо пела и играла на гитаре. Лучше Доро. Пальцы привычно скользили по струнам, складывая любимую мелодию:
Regrets I've had a few
But then again too few to mention
I did what I had to do
And saw it through without exemption

I planned each charted course
Each careful step along the byway
And more, much more than this
I did it my way
Тереза играла, откинувшись на стуле, чуть прикрыв глаза, и внимательно наблюдая. Многие с удовольствием подпевали, песня была знакома и любима, жена Анаса с улыбкой и легким удивлением смотрела на Терезу, а Анас на нее не смотрел. Он, не отрываясь смотрел на ее пальцы, легко перебирающие струны, и тихо повторял, будто подпевал: « Те-ре-са..., Те-ре-са»..., - а потом, столкнувшись с ней в коридоре, взял ее руку, почти поднес к губам и прошептал:
- Береги. Не пачкай.
Ночью дома Доро захотел близости, она, хорошая жена, послушно согласилась, и в полной темноте,  только почувствовав тело мужа, друг ясно увидела перед собой обнаженного Анаса под душем. Тереза вздрогнула, Доро понял это как любовный экстаз , немного удивился, но остался собой доволен.
Через несколько лет Анас уволился, Тереза слышала, что у него проблемы со здоровьем, но она и сама уже не работала в спорткомплексе, а училась в школе медсестер. А еще через несколько лет Анас умирал на руках у медсестры Терезы. Теперь она мыла его беспомощное тело, перекладывала на простынях и подушках. Дети и жена заходили, конечно, но нечасто, все работали. Она  держала его почти прозрачную руку,  иногда приносила гитару и играла любимую мелодию, а он чуть слышно шептал: «Те-ре-са, Те-ре-са...»
For what is a man what has he got
If not himself then he has naught
To say the things he truly feels
And not the words of one who kneels
The record shows I took the blows
And did it my way

Yes it was my way.