Написано в 2013-м году, с тех пор не могу закончить роман, хотя подготовленного материала хоть отбавляй. Причина - тошнит от главного антигероя.
У каждой ошибки есть имя и фамилия.
Лазарь Каганович
ПРЕДИСЛОВИЕ
О разведчиках мы узнаем лишь по прошествии длительного периода времени, порой через десятки лет. И это не случайно: разведка не терпит гласности и решает только те задачи, которые невозможно решить обычными путями. Как правило, разведчики становятся известными общественности только после провала или в результате предательства. А об их ежедневных подвигах, совершаемых в обстановке полной секретности, знает только весьма ограниченный круг сотрудников.
Об этой истории мало кто знает. Главное Разведывательное Управление Генерального Штаба Вооружённых Сил СССР о своих перебежчиках рассказывало мало и неохотно. Свои редкие провалы это ведомство не афишировало, и если бы не бывший офицер ГРУ Резун, перешедший на сторону «свободного Запада» и оказавшийся плодовитым писателем, то широкие слои населения до сих пор были бы в неведении, насколько могущественна она была во второй половине двадцатого века.
Среди политиков, дипломатов и военной элиты США и Канады, знающих подробности этой истории, существует мнение, что холодная война началась не с Фултонской речи Черчилля, а с того момента, когда на стол сотрудника министерства юстиции Канады легли сто девять документов военного атташата посольства СССР, с грифом «совершенно секретно» в правом верхнем углу.
Март, 1941
МИСИ им. В. В. Куйбышева, Москва
– Товарищи студенты, звонок прозвенел для меня, а не для вас. Поэтому, попрошу всех оставаться на местах, – профессор Сахновский положил мел на письменный стол и заглянул в свой рабочий журнал. – Следующее занятие по теме «методы расчета и конструирования элементов железобетонных конструкций» будет в четверг. Перед лекцией я проведу опрос по сегодняшнему материалу, прошу подготовиться. Тех, кто не ответит на вопросы, – к практическим занятиям я не допущу.
Второкурсники строительного института шумно убирали свои учебники и конспекты в сумки и портфели. Они громко переговаривались между собой и не обращали внимания на попытки профессора призвать их к порядку.
– Конь, а ты с нами на хоккей не пойдёшь? – спросил Игоря Гнеденко однокурсник.
– Нет, я поеду в Ленинку. Мне там кое-что почитать нужно.
– Игорь, какие могут быть книги, когда сегодня финал кубка СССР, Динамо играет с Буревестником. Оставь учёбу на завтра, пошли с нами, – заговорили сразу несколько студентов.
– Нет, ребята. Я не могу. Да и холодно сегодня на улице.
– Так мы возьмём для согрева. Поболеем за наших, посвистим. Хоккей с мячом – захватывающее зрелище. В этом году четвёртый раз кубок разыгрывается. Пошли, Игорь, – ребята всё ещё надеялись уговорить товарища.
– У меня свидание с девушкой на шесть вечера назначено.
Гнеденко поспешно сложил в свою холщовую сумку карандаши, бросил туда же рабочую тетрадь, подхватил сумку под мышку и быстрым шагом вышел из аудитории.
Спускаясь по лестнице к гардеробу, Игорь встретился с профессором Губиным.
Преподаватель медленно поднимался на второй этаж института, на ходу делая пометки в книге, автором которой он являлся.
– Гнеденко, ты же отличник, почему вовремя не сдал лабораторную работу по типовым проектам гидроэлектростанций? – не отрывая взгляд от страницы, окликнул Игоря профессор, в тот момент, когда студент постарался проскользнуть мимо него.
– Болел я. В пятницу обязательно сдам.
Профессор недоверчиво покачал головой и продолжил свой путь.
Игорь надел пальто и вышел на улицу. Низкие свинцовые тучи быстро двигались над Москвой и казалось, что некоторые из них едва не задевают столбы линий электропередач. Господи, сегодня уже третий день весны, а зима всё не отступает. Холодно-то как, снега на улице как в январе. Не хватало мне и взаправду простудиться. Комсомолец Гнеденко, упомянув бога, натянул на уши потёртую шапку и скорым шагом пошёл в сторону трамвайной остановки. Его худое тело дрожало под продуваемым насквозь стареньким пальто. Пальцы ног заледенели, снег набился в пространство между вязаными носками и ботинками. Руки Игоря закоченели и он, накинув сумку на плечо, засунул их в карманы пальто. Ждать трамвая пришлось недолго. Увидев, как вагон поворачивает из-за углового здания в сторону его остановки, Игорь сначала обрадовался, но потом понял, что радовался он напрасно. В трамвае было так же холодно, как и на улице. Хотя нет, всё же в трамвае немного теплее. Ветра нет, - подумал он.
Гнеденко жил в двухэтажном деревянном бараке. На черепичной крыше здания в беспорядке торчали печные трубы. Сразу за зданием проходила ветка железной дороги. Когда Игорь зашёл с морозной улицы в подъезд дома он остановился на несколько секунд. Пока глаза студента адаптировались к сумеркам лестничного пролёта, его нос вдыхал привычный запах сырой затхлости и горелого жира.
Дома молодого человека ждала его больная мама. Это была худенькая женщина, маленького роста, с очень покладистым характером. Невзирая на преклонный возраст, она по-прежнему работала учителем математики в одной из московских школ.
Бесконечная, рутинная работа отнимала у неё много сил, однако уходить на пенсию ей было ещё рано, а деньги на еду и одежду были нужны не только для неё, но и для её Игоря. Она обрадовалась, когда услышала шаги сына, доносящиеся из длинного коридора коммунальной квартиры. Вера Васильевна поднялась с кровати, положила стопку ученических тетрадей на стоящий рядом стул, завязала пояс байкового халата и заспешила на кухню.
– Сыночек, ты сегодня раньше обычного. Я так рада, – Вера Васильевна попыталась поцеловать сына в щёку. Игорь увернулся и заглянул в кастрюлю, стоящую на их с матерью столе.
– А кроме перловой каши ничего нет? – он даже не попытался скрыть разочарование в голосе.
– Она вкусная, Игорёк, – засуетилась мама, разжигая газовую плиту.
Игорь открыл крышку кастрюли на соседском столе и понюхал её содержимое. Борщ с мясом. Интересно, откуда у Клары Соломоновны мясо? Работает учителем музыки, а питается так, как будто она заведующая продуктовым магазином. Плюнуть в кастрюлю или стащить кусочек и съесть его с кашей?
– Сыночек, оставь борщ Кларочки в покое. Она приличная женщина и никогда не делала нам ничего плохого, – мама смотрела на сына с укоризной, помешивая в кастрюле кашу. Игорь закрыл крышку и сел за стол.
– Ты дома будешь весь вечер? – Вера Васильевна поставила перед сыном тарелку с перловкой.
– Нет. Поем и поеду в библиотеку.
– Молодец, сынок, учись. Станешь хорошим инженером-строителем, – мама, как много лет назад, нежно погладила по голове своего сына.
– Ты же знаешь, мама, – раздраженно ответил Игорь, убирая голову из-под маминой руки. – Я никогда не хотел быть инженером, а уж строителем и подавно. Я что, что-то забыл на стройках пятилетки?
– Но ты ведь каждый день посещаешь библиотеку имени Ленина, ты ведь туда учиться ездишь. Правда?
– Правда, – сын доел и отодвинул тарелку. – Я езжу туда учиться, но учу там английский язык, а не инженерию.
– Надо было сразу поступать в институт иностранных языков, а не в «Куйбышевку».
– Да? А через год учёбы я пополнил бы ряды бойцов Рабоче-крестьянской Красной Армии, отодвигающей финнов от пригородов Ленинграда. А потом, я вероятнее всего, замёрз бы до состояния камня в районе линии Маннергейма. Ты вообще представляешь меня в будёновке с трёхлинейкой? – Игорь вышел из кухни в коридор.
– Ты прекрасно знаешь, – продолжил он назидательным тоном в коридоре, обувая ботинки, – почему я пошёл учиться в строительный институт. Моя «Куйбышевка» меня бережёт, у меня там «бронь» от службы в армии. Не-про-би-вае-мая. Нараспев поставив точку в разговоре с матерью, молодой человек подхватил пальто, натянул на голову шапку и вышел за дверь.
В читальном зале библиотеки, названной в честь вождя мирового пролетариата, было многолюдно, но тихо. Уверенной походкой Игорь прошёл между стеллажами с книгами, выбрал три нужных ему учебника и нашёл свободное место за длинным столом. Лампа с белым абажуром на высокой стальной ножке стояла прямо перед ним. Он включил её и улыбнулся. Три месяца назад, так же машинально включая лампу он, того не желая, коснулся пальцами запястья Оксаны, симпатичной девушки, уроженки украинского города Винницы.
Высокая, круглолицая студентка имела большую грудь, аппетитную фигуру, высокий лоб, спереди зачёсанные на пробор, а на затылке собранные в тугую косу густые, чёрные волосы и карие глаза. Почувствовав прикосновение руки молодого человека Оксана окинула Игоря оценивающим взглядом. Крупный торс, крепкие руки, широкие плечи. Силён. А лицо? Открытый лоб, глубоко посаженые глаза, густые брови, прямой длинный нос, широкие скулы. Выдающаяся передняя часть подбородка свидетельствует о страстном желании быть любимым, а разделяющая его ямочка говорит о том, что эта особенность у него развита сильно. Немного низковат. Может быть даже ниже меня, но как говорила мама – это значит что мужчина «пошёл в корень», - девушка улыбнулась своей мысли. Этот пронзительный взгляд и белозубая улыбка невероятно поразили Игоря и предрешили его судьбу.
Оксана училась в Московском Текстильном институте на первом курсе факультета производство тканей. Она была на год младше Гнеденко и сначала отнеслась к этому знакомству легкомысленно. Однако, присмотревшись к парню, она постепенно изменила к нему своё отношение. Среди знакомых ей студентов не было ни одного молодого человека, кто был способен так настойчиво изучать иностранный язык в своё свободное время.
– Много в институте задают по английскому? – спросила она во время их второй встречи в читальном зале.
– Нет, в строительном институте я изучаю немецкий язык. Английский учу для себя.
– Зачем тебе язык британских лордов? Будущее нашей страны будет связано с дружественной нам Германией, – Оксана с любопытством посмотрела в глаза Игоря.
– Немецкий я знаю, и не плохо, а английский мне в будущем пригодится. Надеюсь, что пригодится, – поправил себя Гнеденко.
После нескольких часов, проведённых в тишине библиотеки, Игорь вызвался проводить Оксану до её общежития. По дороге молодые люди непринуждённо беседовали и не обращали внимания на падающий крупными хлопьями снег.
В течение всей зимы Игорь и Оксана регулярно встречались в читальном зале и затем гуляли по заснеженной Москве. Во время этих прогулок Оксана рассказывала Игорю о своих сокурсницах по институту, о том, кого и за что разбирали на комсомольских собраниях, о своих планах на лето. Девушка много и охотно рассказывала о своём детстве, с восторгом вспоминая как она путешествовала по бескрайним просторам Советского Союза с родителями. Её отец был авиационным инженером и успел до войны поработать на авиазаводах Средней Азии и Сибири. Рассказала Оксана и о жизни в Мурманской области, где в посёлке Ваенга она окончила среднюю школу. В то время её отец помогал местному техническому составу 42-го авиационного полка Дальнего Действия осваивать обслуживание нового морского торпедоносца Ил-4.
- А этим летом папу перевели из Ваенги на завод имени товарища Сталина, начальником сборочного цеха. Наша маленькая семья перебралась в Москву и я успела поступить в институт, - закончила свою короткую автобиографию Оксана.
В свою очередь Игорь рассказал девушке о том, что родился в зажиточном подмосковном селе Рогачёво Дмитровского уезда, ровно через месяц, после того как части Красной Армии жестоко подавили в ней кулацко-эсеровский мятеж.
– Детство моё прошло на обгорелых развалинах соседских дворов. Только присутствие в доме раненого отца спасло семью от неминуемой гибели, – доверительным голосом сказал Игорь и добавил, – а отец у меня был Красным командиром.
– Где он сейчас? – спросила Оксана.
– Умер от тифа в госпитале в двадцатом, где-то в Поволжье.
В голосе молодого человека не чувствовалось ни горечи, ни сожаления.
– Я его ведь совсем не знал. Я родился через несколько дней после того, как он, восстановив силы после ранения, снова ушёл на фронт. Матери о его смерти даже не сообщили, она случайно узнала от одного раненого, когда недолго работала в госпитале санитаркой.
Игорь замолчал. Ему очень хотелось поделиться с Оксаной всеми воспоминаниями о своём прошлом, о том, что он знал об этом времени от матери и старших брата и сестры, но колебался. Выработанная ещё в старших классах школы привычка держать язык за зубами, удерживала его от откровений с сокурсниками по институту, соседями и случайными знакомыми. Хотя с другой стороны, размышлял он, мы уже долго встречаемся. Очень может быть, что именно моя открытость с ней и приведёт к нашему сближению?
– Помню, как мама рассказывала о той ночи, – наконец-то решился на откровенность Гнеденко. – Она проснулась от того, что комнату нашего дома озаряли отблески огня. Она распахнула створки окна и выглянула на улицу, чтобы узнать, чей это дом охвачен пламенем. То, что она увидела, сильно напугало её. Большая половина улицы была охвачена пожаром, а вдоль дороги, по направлению к церкви, конные красноармейцы конвоировали семьи её соседей. Отец строго приказал ей отойти от окна. Мама вспоминает его именно таким, каким он был той ночью. Высокий, худой, он стоял у кровати в одних кальсонах и в его глубоко посаженных тёмно-карих глазах был отчётливо виден революционный блеск. Он сказал матери, что для подавления кулацкого мятежа товарищ Ленин лично направил в их село латышских стрелков. А ещё он сказал ей, чтобы она никогда не смела сомневаться в справедливости дела революции.
– Они прибыли сюда для того, – объяснял он матери, – чтобы покарать мятежников за убийство шестерых красноармейцев, сборщиков налога на гребешковый промысел.
На следующий день мать узнала, что всех мужчин, чьи дома были сожжены той ночью, красноармейцы изрубили на церковной площади, прямо на глазах у жён и детей. Что стало с семьями казнённых селян, она не знает. Мать тяжело пережила этот ужас и до сих пор с содроганием вспоминает те дни. И скажу тебе откровенно, хоть я тогда ещё не родился, страх пережитый ею в восемнадцатом, живёт и у меня в душе. Очевидно, он передался мне с молоком матери.
Оксана не знала, как реагировать на рассказ Игоря. Она нисколько не сочувствовала ни порубленным в куски участникам мятежа, ни их исчезнувшим семьям.
Девушку мучил один вопрос, искренен ли с ней её молодой человек или он провокатор? "Очень может быть, что он один из тех, кто, пройдя короткую подготовку в специальной школе НКВД, случайно или не случайно оказался на моём жизненном пути"
Наступила неловкая пауза. Ни Игорь, ни Оксана не знали о чём говорить, после такого признания. Молодые люди продолжали свой путь из библиотеки к дому Оксаны. Мелкая, противная дрожь пробирала тело Игоря. Почему она молчит? А если она донесёт на меня? Меня ведь в раз арестуют. Вот я дурак, – корил себя Игорь, и струйки холодного пота стекали из подмышек по худым рёбрам студента.
Тёплый аромат варёного мяса голодные студенты уловили одновременно. Оксана сглотнула слюну и посмотрела на здание мимо которого они проходили в этот момент. Гнеденко тоже повернул голову в сторону солдатских казарм и мечтательно сказал:
– Мне бы сейчас тарелку супа съесть. Я был бы самым счастливым человеком на Земле.
– Я бы тоже полжизни отдала за то, чтобы оказаться за обеденным столом среди красноармейцев, – ответила Оксана и напряжение, висевшее над ними в течение последних нескольких минут, ушло под звуки урчащих желудков молодых людей.
Гнеденко застрял на двести тридцать девятом параграфе учебника «Английская грамматика». Оксана опаздывала к назначенному времени их встречи в библиотеке и поэтому Игорь слегка волновался. Он никак не мог полностью сосредоточиться на «Обстоятельных придаточных предложениях». Для того чтобы лучше понять и запомнить материал он читал шепотом:
– Придаточные обстоятельственные предложения времени “Adverbial Clause of Time” вводятся союзами: When – когда, as soon as – как только, until – пока, до тех пор, before – прежде чем, до того как, after – после того как. Да, где же она?
Московский Текстильный институт.
Оксана сидела за столом президиума комсомольского собрания рядом с представителем Центрального Комитета ВЛКСМ и аккуратным почерком выводила: «Повестка собрания: Слушание персонального дела дочери врага народа Бикбулатовой Альбины Тимуровны».
Студенты по одному заходили в аудиторию. В дверном проёме в офицерской форме слушателя военной академии стоял второй представитель ЦК ВЛКСМ и проверял комсомольские билеты членов ячейки. Несколько студентов собрались в проходе между столами и шёпотом расспрашивали старосту группы:
– Я сам не знаю, зачем нас срочно собрали и почему так строго проверяют наличие комсомольских билетов на входе, – оправдывался староста.
Ровно в пять часов слушатель военной академии закрыл на ключ дверь аудитории и подал знак Оксане. – Товарищи комсомольцы, сегодня, по рекомендации ЦК комсомола, мы проводим внеочередное собрание. На повестке дня у нас только один вопрос, – Оксана стояла, чуть склонившись над столом, её ладони лежали на протоколе собрания, голос был твёрд как сталь, а холодный взгляд устремлён на Бикбулатову. – Слово предоставляется Члену ЦК товарищу Ногину.
Широкоплечий мужчина средних лет кашлянул в кулак и поднялся из-за стола президиума. Он вышел на середину подиума, застегнул на короткой шее верхнюю пуговицу воротника гимнастёрки и спрятал свои массивные кулаки в карманы форменных галифе. Его тонкие брови выпрямились в прямую линию. Он сделал глубокий вздох и зловещим тоном сказал:
– Сегодняшнее собрание проводится по рекомендации ЦК и его целью является обсуждение персонального дела члена комсомола Бикбулатовой.
Лицо Альбины побледнело, она перевела взгляд с Ногина на однокурсников и, не встретив сочувствия у товарищей, опустила его на пол перед до блеска начищенными гуталином сапогами представителя ЦК.
В аудитории на несколько секунд воцарилась полная тишина. Никто из студентов не ожидал такого. А как могло быть иначе? Ведь Альбина Бикбулатова не была рядовой комсомолкой. Она была членом актива. На ней лежали обязанности спортивного организатора факультета. Ещё вчера утром задорный смех девушки был слышен в коридорах института и заряжал энергией парней, готовых не только участвовать во всевозможных соревнованиях, но и показывать высокие спортивные результаты.
– Бикбулатова! – голос Ногина прозвучал настолько громко и строго, что у многих студентов от испуга замерло сердце. – Выйди к столу президиума и встань перед товарищами...
Альбина медленно встала и нетвёрдой походкой подошла к Ногину. Не удостоив её взглядом, представитель ЦК обратился к собранию:
– По мнению Центрального Комитета комсомола Бикбулатова должна быть исключена из рядов нашей организации, как бесполезный член. Она потеряла политическую бдительность и не сумела вовремя обнаружить врага народа, живущего с ней под одной крышей, – для драматизации ситуации Ногин сделал длинную паузу. В это время всем стало отчетливо слышно, как мухи бьются о грязные стекла аудитории. – ЦК уверен в том, что она просмотрела врага в своём доме не случайно. Мы думаем, что она разделяет вредительские взгляды своего отца, – голос Ногина перешёл в крик. – Отца, которого вчера арестовало НКВД как врага народа!
На лице Альбины не было ни единого красного пятнышка. Казалось, что вся кровь от её головы отлила к сердцу, и оно вот-вот лопнет от высокого давления. Студенты боялись поднять на неё глаза. Никто не хотел выдать себя сочувственным взглядом.
– Её отец был арестован за участие в антисоветском заговоре. За попытку сорвать строительство одного из крупнейших авиационных заводов страны.
Альбина по-прежнему стояла посреди аудитории и беспомощно смотрела на своих сокурсников.
– Я родилась в рабочей семье, – прерывистым голосом наконец-то выдавила она из себя. Невзирая на то, что её слова прозвучали очень тихо, они были слышны в самом дальнем углу большой аудитории.
В ответ на это Ногин криво усмехнулся:
– Да, – он повторил слова девушки, в бешенстве сжав в карманах кулаки. – В рабочей семье. Скажи лучше, о чём твой отец говорил в домашнем кругу. Какими политическими убеждениями он делился с тобой и твоей матерью.
– Я не разделяю его взглядов, – всхлипывая, сказала Альбина.
– Агама!!! – триумфально закричал Ногин, – Так ты всё-таки знала о том, что он враг. Так почему же ты не доложила в НКВД об этом сама? Почему не пресекла его вредительскую деятельность? А? Крепыш победоносно осмотрел студентов.
– Вы неправильно меня поняли, – нервно сказала девушка. – Я не разделяю его взглядов, потому что ничего не знаю о них. Он никогда не обсуждал свои дела со мной. Он никогда....
– Ты запуталась во вранье Бикбулатова, – Ногин прервал Альбину зловеще. – Сначала ты говорила, что не разделяешь его взглядов, а теперь утверждаешь, что они тебе неизвестны. Тебя пригласили сюда не для того, чтобы защищать своего отца. Он в защите более не нуждается.
Альбина попыталась что-то сказать ещё, но представитель ЦК жестом оборвал её.
– Мне кажется, что мы уже достаточно слушали Бикбулатову, – Ногин говорил с ударением на каждом слове. – Она больше не скажет нам ничего нового. Давайте теперь послушаем комсомольцев, пусть они выскажут своё мнение о ней.
Студенты молчали. Всем им нравилась симпатичная девушка Альбина. Она была энергичная, весёлая, умевшая поддержать разговор и о литературе, и о спорте, и о политике. Более того, её патриотизм никогда не вызывал ни у кого и доли сомнения. Однокурсникам казался невероятным сам факт обвинения их сокурсницы в разделении вражеских взглядов её отца. Комсомольцы были настолько обескуражены происходящим, что им потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя.
Скрип ножек стула, скользящего по крашеным доскам пыльного пола аудитории, вывел присутствующих на собрании студентов из оцепенения. Капитан волейбольной команды факультета и тайный поклонник Альбины Олег Громов встал во весь рост и твёрдо заявил:
- Я хорошо знаю Бикбулатову. Она всегда казалась мне хорошей студенткой и активной комсомолкой. Я не понимаю, почему мы должны исключать её из наших рядов и считаю, что арест отца не достаточный для этого повод. Альбина настоящий патриот нашей Родины и уважаемый всеми нами студент. Я уверен, что мои товарищи разделяют со мной моё мнение...
– Говори только от своего имени, – резко обрезал Громова Ногин. – Каждый выскажет своё мнение сам.
Громов нашёл в себе смелость настаивать на своей позиции:
– Я не считаю, что мы должны исключать Бикбулатову. Она хороший комсомолец и в будущем станет надёжным членом коммунистической партии.
Несколько студентов поддержали его возгласами с мест:
– Бикбулатова хороший комсомолец!
– Она не имеет отношения к преступлению отца!
Лицо Ногина потемнело от злости, он развернулся на каблуках сапог и пристально посмотрел на Оксану. Девушка вскочила с места.
– Товарищи комсомольцы! Я смотрю на вас и спрашиваю себя, вы на самом деле передовой отряд Советской молодёжи или вы слизняки? И это принципиальный вопрос. Потому что мне кажется, что передо мной сидят барышни из института благородных девиц. Хорошая комсомолка, вы говорите? Отличная студентка? Так что? Враги всегда стараются проникнуть к нам под маской отличных людей и активных членов общественных организаций. Она ткнула пальцем в сторону Альбины. – Я уверена, что это девушка наш враг. Именно самые коварные враги лучше всего маскируются, для того чтобы иметь шанс нанести нам больший урон. Где ваша политическая бдительность? Куда подевалась ваша комсомольская принципиальность? Прочищая горло, Оксана пару раз кашлянула и с горьким сарказмом в голосе продолжила:
– Кто передо мной? Неужели это те комсомольцы, которые через пару лет станут начальниками цехов на текстильных предприятиях СССР? Как вы будете руководить людьми с вашим детским мировоззрением? Вот Громов здесь заливается дифирамбами о своей подруге. Для чего мы сегодня собрались? Чтобы обсудить серьёзный политический вопрос или защитить друга, только ради дружбы? Громов, ты где собираешься работать после института, в Москве или может быть в Якутии? Могу тебя уверить, что с такой политической близорукостью в столице ты будешь не в моде. Я уверена, что Бикбулатова знала о том, что её отец заговорщик, и прикрывала его. Поэтому она виновна в двойном преступлении. Мы должны твёрдо заявить здесь и сейчас: «Бикбулатовой не место в комсомоле! Она должна быть исключена!»
Староста группы, демобилизованный красноармеец, отличный спортсмен и общепризнанный лидер мужской части факультета, поднялся со стула и сказал:
– Комсомольцы, ваши высказывания не зрелы. Я, как ваш старший товарищ, имею право сказать вам это. В то время, когда партия ведёт непримиримую борьбу с врагами народа, вы поёте хвалебные песни в честь человека, отказавшегося доложить органам об одном из таких врагов. Она виновна уже в том, что укрывала вредителя. Ей не место в наших рядах. И вы обязаны поддержать меня в этом.
Затуманенный взгляд Альбины скользнул с лица старосты на Ногина. Представитель ЦК широко улыбался и одобрительно кивал головой. Слёзы текли по её щекам, она беззвучно плакала, мысленно прощаясь со своими друзьями, со своей мечтой стать инженером-технологом ткацкого производства, с городом Москвой и со всем тем светлым будущим, которое ещё вчера казалось ей абсолютно незыблемым.
Справедливости ради нужно отметить, что мечты о светлом будущем Альбины рухнули не тем злосчастным вечером, а сутками раньше. Почти двадцать четыре часа назад почтальон пятьдесят шестого отделения связи вручила ей телеграмму, карандаш и свою рабочую тетрадь. Глядя девушке в глаза и не скрывая злорадной улыбки, она грубо сказала ей:
– Давай, Бикбулатова, расписывайся в получении.
Альбина взяла в руки телеграмму-молнию, пробежала её глазами и ей показалось, что земля уходит из-под её ног. «Доченька пт. папу арестовали тчк Мама». Девушка прижала казённый бланк к груди и, глядя на почтальона, замотала головой.
– Этого не может быть, он ведь ни в чём не виноват.
У женщины-почтальона ныло правое плечо, она поправила ремень тяжёлой сумки и с раздражением ответила:
– В НКВД лучше знают, кто виноват, а кто нет. Невиновных не арестовывают. Ставь свою подпись. Некогда мне здесь с детьми врагов народа разговаривать.
– Я не откажусь от отца. Я не верю в то, что он мог стать предателем или врагом народа. В том, что были сорваны сроки строительства Казанского авиационного завода, мой отец не виноват, – тихим голосом попыталась защитить честь семьи Альбина, стоя перед комсомольцами своего курса утром следующего дня. – В строительстве такого огромного предприятия задействованы сотни организаций. Любой, пусть даже малейший просчёт в управлении заводами поставщиками строительных материалов или оборудования мог поставить под угрозу сроки ввода авиазавода в эксплуатацию.
– Ты така ж вражына, як і твій батько, – слово снова взяла секретарь первичной ячейки Оксана Охрименко. Когда ей не сразу удавалось справиться с волнением, она начинала говорить по-украински. – Ты зря упорствуешь и стараешься переложить вину со своего отца на плечи смежников. Если в этом преступлении виноват ещё кто-то, кроме него, то доберутся и до них. Органы государственной безопасности разберутся со всеми виновниками. Это не вопрос нашего собрания. Мы здесь хотели сегодня услышать от тебя зрелое суждение комсомолки, человека для которого дело Родины важнее, чем родственные связи, – Охрименко налила из графина половину стакана воды, и залпом её выпила.
– А что мы услышали? Дочь главного инженера строительства Казанского авиационного завода твердит нам одно – «он не виноват», «НКВД ошиблось». Да як ты такэ можешь говорыты? – Оксана опять разогрела себя. – Та за такы речы тебе не тількы з комсомолу выкынуты треба, тебе на нары потрібно відправыты, до твого батькы, – Оксана обвела взглядом студентов.
Ногин кивнул головой в сторону Оксаны, и девушка снова склонилась над протоколом собрания.
– Сэкономим время. Свою виновность она доказала сама. Выношу на голосование моё предложение – исключить Бикбулатову Альбину из рядов Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи, – приказным тоном сказал он.
– Кто, за? – Ногин обвёл аудиторию взглядом. Каждый комсомолец поднял руку вверх, даже Олег Громов.
– Против? Воздержавшиеся? Принято единогласно. Бикбулатова, сдай членский билет секретарю организации и немедленно покинь собрание, – торжествовал Ногин.
Альбина подошла к президиуму и принялась перебирать содержимое своей сумки в поисках комсомольского билета. Оксана нетерпеливо перегнулась через стол, выхватила холщёвую сумку из рук девушки и высыпала её содержимое перед собой на стол. Маленькая красная книжечка упала между зеркальцем, расчёской и тетрадкой. Оксана взяла её в руки, брезгливо отодвинув остальные вещи Альбины на край стола.
Низко опустив плечи, Бикбулатова покидала аудиторию, последние шаги перед дверью она почти пробежала. Молчаливо наблюдавший собрание одетый в военную форму представитель Центрального Комитета повернул ключ в замочной скважине двери, и девушка выбежала в институтский коридор.
Двадцать с лишним девушек и трое парней сидели в аудитории, опустив глаза на крышки столов. Страх пробрал их от пяток до макушек. На их глазах смешали с грязью вчерашнюю любимицу курса красавицу Альбину. Никто не смел посмотреть в лицо друг друга. Каждый прекрасно понимал, что от такого обвинения девушка никогда не сможет отмыться, и каждый чувствовал, что он ответственен за то, что только что произошло. В их юных головах путались мысли: Сегодня Альбина, а завтра кто? Я? Как хочется убежать от этого ужаса.
Студенты медленно покидали аудиторию. Альбина сидела на скамейке перед входом в институт и плакала, никто не присел рядом с ней и не попытался её успокоить, а Оксана дописала протокол собрания, посмотрела на настенные часы и заторопилась в библиотеку.
Дом 2, по 2-ой улице Бухвостова.
Николай Иванович Заботин стоял перед зеркалом в ванной комнате и тщательно брил левую щёку. Его домашние тапочки были одеты на толстые шерстяные носки, носки были натянуты на узкую часть форменных галифе, а широкие белые подтяжки свисали дугами чуть ниже карманов. Довершала картину майка, которая была белее снега, на загорелом мускулистом теле старшего инспектора второго отделения, седьмого отдела Разведывательного управления Генерального штаба РККА. Заботин брился и мурлыкал себе под нос Дальневосточный марш:
Идет страна походкой машинной,
Гремят стальные четкие станки,
Но если надо – выстроим щетиной
Бывалые, упрямые штыки.
Эту песню он привёз полгода назад из далёкой Монголии, в которой ему посчастливилось прослужить последние три года. Он часто вспоминал свою службу советника по артиллерии в районе озера Хасан, а позже у реки Халхин-Гол. Вспоминал и улыбался. Да, он действительно мог командовать артиллерийской батареей, отражая атаки японских танкистов и пехотинцев, но после окончания специального факультета Военной академии имени Фрунзе, Николай Иванович выполнял куда более важные поручения генерального штаба. Улыбался Заботин потому, что он великолепно справился с задачами, поставленными перед ним Разведуправлением. И потому, что ему посчастливилось быть в числе первых офицеров РККА, которым осенью сорокового года присвоили только что введенное звание подполковник. Улыбался он ещё потому, что он был жив, здоров, и свободен, в то время как больше половины его сокурсников по академии за эти три года были либо расстреляны, либо гнили в северных лагерях.
– Коля, ну сколько можно бриться? – донёсся из кухни голос Зинаиды. – Вечно ты возишься как …
Как кто он возится, Николай Иванович слушать не стал, заглушая упрёки жены, Заботин запел в полный голос:
Полки придут и с севера, и с юга,
С донецких шахт и забайкальских сел,
Свою винтовку – верную подругу –
Опять возьмет ударный комсомол.
– А я возьму скалку и огрею тебя по голове, если ты вместо того чтобы меня слушать будешь петь свои дурацкие марши, – Зина стояла в дверном проёме и с ненавистью смотрела на то, как муж тщательно смывает пену с кисточки для бритья.
– Зиночка, зайчик, не надо так нервничать. Что у тебя случилось? – Николай Иванович повернулся лицом к жене, примирительно улыбаясь.
– Яичница твоя сгорела, вот что случилось, – супруга поправила бигуди на голове и ушла в спальню.
– Ну, сгорела, так сгорела, – философски сказал сам себе Заботин, и почти шёпотом добавил. – Чего было орать? Могла бы пожарить новую.
– Коля, я всё слышу, – донёсся из спальни голос Зины. – Мне некогда жарить для тебя новую яичницу.
– Чем же ты так занята, солнышко моё?
– Я огуречную маску на лице делаю. Ты не забыл, мы вечером идём в гости к твоему начальнику на день рождения его жены.
– Не забыл, – ответил из кухни Николай Иванович, разбил куриное яйцо о край сковородки и пробежал глазами рецепт оставленный Зиной возле кухонной раковины.
«Взбить белок куриного яйца, влить в него 2 ложки свежего огуречного сока и все перемешать. Наложить эту массу на лицо на 15-20 минут, после этого смыть маску минеральной водой комнатной температуры. Использовать для жирной кожи лица»
"Чем бы жена не тешилась, лишь бы молчала. – подумал подполковник. - Хоть позавтракаю в тишине"
Через час после завтрака Заботин вышел из трамвая номер «4» у Казанского вокзала, пересёк по диагонали Комсомольскую площадь, прошёл один квартал вдоль вокзала и свернул в Басманный переулок. Николай Иванович любил ходить пешком по Немецкой слободе, здесь когда-то жили иностранные офицеры, служившие российским царям.
"Интересное слово «басман» – казённый или дворцовый хлеб, – размышлял разведчик. – Не каждый сегодня скажет, что оно означает. А слово то важное было, лет этак, триста назад. Недаром ведь две улицы и переулок названы в честь него: Новая и Старая Басманные, а также Басманный переулок. Хотя нет, Старая Басманная вот уже семнадцать лет как не существует. Переименовали её сначала в Марксову, а недавно в улицу Карла Маркса"
Пройдя по извилистому переулку, Заботин пересёк Новую Басманную и углубился в сад имени Баумана. Он ходил на службу этой дорогой каждый день. Дорожка, протоптанная в глубоком снегу, вывела его на небольшую открытую площадку. Здесь неплохо бы бюст или даже памятник поставить Николаю Эрнестовичу. А то садик переименовали, а бюста нет. Непорядок.
Подходя к пропускному пункту комплекса зданий на улице Карла Маркса 17, Заботин увидел как начальник седьмого отдела военинженер первого ранга Мелкишев, предъявил пропуск бойцу охраны и вошёл во внутренний двор. Заботин ускорил шаг и, пройдя пропускной пункт, догнал своего начальника перед самым входом в здание.
– Доброе утро, Павел Петрович, – окликнул Заботин Мелкишева.
Военный инженер первого ранга обернулся и протянул руку Заботину.
– Собираетесь навестить нас сегодня вечером?– вместо приветствия спросил Мелкишев.
– Жена уже два дня как готовится, только о дне рождения Вашей супруги и говорит.
Офицеры вошли в здание штаба, сдали в гардероб шинели и поднялись по лестнице на второй этаж. Перед тем как зайти в свой кабинет начальник отдела сказал Заботину.
– Николай Иваныч, у меня для тебя есть хорошая новость.
– Неужели помощника мне даёте?
– Ох и хитрый ты, Заботин. Ничего от тебя не утаить.
– Работа такая, – улыбнулся Николай Иванович.
– Лейтенант Ангелов будет у меня в девять ноль-ноль, в девять тридцать ожидай его в своём кабинете.
– Ангелов? Болгарин, что ли?
– Болгарин. Очень толковый болгарин, – ответил Мелкишев и вошёл в свой кабинет.
Карла Маркса 17, Москва
Подполковник Заботин читал сводку донесений приграничной разведки. Десять минут назад её доставили из шифровального отдела.
"Этот документ чрезвычайной важности, – думал Николай Иванович. – О нём необходимо немедленно доложить наверх. А если переметнувшийся к нам венгерский чиновник провокатор. Откуда у него конспект выступления фюрера? А если не было никакой речи Гитлера тридцать первого июля прошлого года? Если это так, то тогда меня обвинят в паникёрстве. С последствиями. Договор о ненападении с немцами на десять лет подписали, а прошло то всего восемнадцать месяцев"
Он прочитал текст ещё раз. «Надежда Англии это Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадёт от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии. Если Россия будет разгромлена, Англия потеряет последнюю надежду. Тогда господствовать в Европе и на Балканах будет Германия. Вывод: В соответствии с этим рассуждением Россия должна быть ликвидирована. Срок – весна 1941 года. Чем скорее мы разобьём Россию, тем лучше. Операция будет иметь смысл только в том случае, если мы одним стремительным ударом разгромим всё государство целиком. Только захвата какой-то части территории недостаточно. Остановка действий зимой опасна. Поэтому лучше подождать, но принять твёрдое решение уничтожить Россию. Начало – май 1941 года. Продолжительность операции – пять месяцев. Было бы лучше начать уже в этом году, однако это не подходит, так как осуществить операцию надо одним ударом. Цель – уничтожение жизненной силы России. Операция распадается на: 1-й удар: Киев, выход на Днепр; авиация разрушает переправы. Одесса. 2-й удар: через Прибалтийские государства на Москву; в дальнейшем – двусторонний удар с севера и юга; позже – частная операция, по овладению районом Баку»
В дверь постучали, почти сразу за этим она распахнулась, и в кабинет Заботина вошёл красивый темноволосый офицер.
– Товарищ подполковник, лейтенант Ангелов прибыл в Ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы.
– Проходи, садись, лейтенант, – Заботин убрал в сейф шифровку и внимательно посмотрел на офицера.
– Сколько тебе? Лет тридцать?
– Двадцать восемь, товарищ подполковник, – браво ответил Ангелов, садясь на стул перед рабочим столом Заботина.
– Вот что лейтенант, нам с тобой предстоит долго и продуктивно работать, поэтому давай сразу условимся, когда я задаю вопросы, обращаясь к тебе по имени или фамилии, ты отвечаешь мне спокойным голосом и обращаешься ко мне по имени-отчеству. Тебя как зовут?
– Станислав. Станислав Петров Ангелов.
– Меня зовут Николай Иванович, фамилию ты знаешь. Слушай, Станислав, а Тодор Ангелов не твой родственник? – Заботин встал из-за стола, подошёл к окну и посмотрел на заснеженный сад имени Баумана.
– Вы знакомы с Тодором? Он мой двоюродный брат. Как он? Где он? Я не видел его больше семнадцати лет, с Сентябрьского восстания двадцать третьего года, – лейтенант с трудом сдерживал волнение.
Николай Иванович с удовлетворением кивнул головой.
– Я так и думал. У вас есть определённое сходство.
Он сел за стол и сказал:
– В последний раз я видел Тодора в Испании, в тридцать шестом, он командовал ротой в интернациональной бригаде. На тот момент он был жив и здоров. Где он сейчас я не знаю. Он оставил хорошее впечатление о себе. Яркий, напористый антифашист, – Заботин задумался на несколько секунд, решая говорить или нет лейтенанту своё личное мнение о Тодоре. – Но, по правде говоря, его взгляды разделяли не все коммунисты-интернационалисты. На нём был едва уловимый налёт анархизма. Ладно, хватит о Тодоре, давай поговорим о тебе.
– У меня биография короткая, мне было всего десять лет, когда провалилось наше восстание. Когда Тодора приговорили заочно к смертной казни, мои родители посадили меня тайно на пароход до Одессы, и я оказался в СССР. После окончания школы-интерната, я два года учился в нашей спецшколе и затем шесть лет работал нелегалом в Софии.
– Дальше можешь не продолжать, – сказал Заботин. – Мне и так всё ясно. После того как первого марта премьер-министр Болгарии подписал соглашение о присоединении к Пакту трёх держав и немцы ввели войска туда, откуда мы когда-то выбили турок, тебя отозвали. Правильно?
– Да. Вместе с вермахтом и люфтваффе, там появилось гестапо. Сразу же начались повальные аресты. Поэтому глава софийской резидентуры, полковник Дергачев, принял решение отослать наиболее активных нелегалов назад в Москву.
– Какие задания приходилось выполнять лично тебе?
– Я отвечал за связь Дергачева с начальником отдела Военного министерства Болгарии генерал-майором Никифоровым. Попутно я курировал дипломата Плиева, а он, в свою очередь, активно работал с турецким высшим военным командованием.
– Хорошо. Сейчас иди в двести пятый кабинет, найди там капитана Романова, он тебе покажет твой рабочий стол и даст ключи от твоего сейфа.
– Слушаюсь, товарищ подполковник, – Ангелов быстро поднялся со стула, вытянулся в струнку, отдал воинскую честь и вышел из кабинета.
Заботин набрал номер телефона своего начальника:
– Павел Петрович, от меня только что вышел Ангелов, Вы не могли бы уточнить, за что его Дергачев выслал из Болгарии.
– Могу сказать прямо сейчас. Я читал его личное дело. Станислав очень смел и очень дерзок. Парень он горячий, иногда не в меру. Обнаружив за собой слежку гестапо он, вместо того чтобы оторваться от хвоста и затаиться, подкараулил в подворотне дома немецкого шпика и проломил ему голову железной трубой.
– Спасибо за информацию, я это учту при дальнейшей работе с ним.
Рабочий стол капитана Романова стоял в дальнем от двери углу кабинета. Алексей сидел за ним, облокотившись на зелёное сукно, и ладонями поддерживал голову. Голова болела. Во рту был неприятный привкус. Внешний вид капитана выдавал его с головой. Романову было плохо после бурно проведённого вечера с одной из балерин Большого театра.
Работать не хотелось. Он смотрел на лейтенанта Ангелова и ждал, когда молодой сотрудник их отдела обустроится на новом для него месте.
– А вот скажи мне Станислав, – не спеша произнёс Романов. – Как могла твоя Родина примкнуть к «оси» Берлин-Рим-Токио? Почему у вас, болгар, такая короткая историческая память?
Ангелов замкнул ключом замок сейфа и повернулся к Романову. Капитан явно провоцирует меня. Очень не хочется в первый же рабочий день портить отношения со своими новыми сослуживцами. Однако посыпать пеплом головы всех болгар я тоже не собираюсь. Мысли сменяли друг друга со скоростью литерного поезда. Отвечу политически грамотно и одновременно напомню ему о том, кто всё это начал.
– После того как Молотов подписал договор с Риббентропом два года назад, у политиков многих стран от страха голова пошла кругом. На государственном совете царь Болгарии Борис, схватившись за голову, бегал по кабинету, с отчаянием и страхом кричал: – Боже мой, боже мой! Что же нам делать? С Запада Гитлер, с Востока Сталин. Куда же нам, грешным, податься? Пожалуй, лучше все же к Гитлеру, чем к большевикам. Я думаю, что вслед за Болгарией к пакту вскоре присоединиться и Югославия. Белградский премьер-министр давно вынашивает планы спасения своей личной задницы.
– Лейтенант, ты так думаешь, или располагаешь сведениями? – тон Романова не вызывал сомнения. Капитан явно пытался вывести новичка из равновесия.
– Алексей Михалыч, всё, чем я располагаю давно известно нашему командованию.
– Ладно, остынь, горячий болгарский парень, это я так шучу.
Совещание седьмого отдела проходило в два часа по полудню восемнадцатого марта в кабинете начальника отделения. В нём принимал участие Военный Комиссар Разведывательного управления РККА генерал-майор Ильичёв. Кроме него и Мелкишева в кабинете присутствовали все начальники отделений.
Заслушивали доклад старшего инспектора второго отделения подполковника Заботина. Николай Иванович прекрасно понимал, что то, что ему предстоит сейчас сказать, может обернуться для него трагедией. В его памяти всплыла речь товарища Сталина, прозвучавшая два года назад, и получившая в народе название «Речь о жареных каштанах». Два основных тезиса той речи Иосифа Виссарионовича – «проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами» и, «не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками», были предельно понятны подполковнику Заботину. Однако придержать копию конспекта речи Гитлера, попавшую в руки советских разведчиков и лежащую сейчас у него в папке с грифом «Совершенно секретно», было абсолютно невозможно. Вполне может быть, что это будет мой последний доклад в жизни, подумал разведчик, озирая своих товарищей, начальника отдела и руководителя политического аппарата Разведупра, он собрал в кулак всё своё мужество, поднялся со стула, открыл папку и прочитал:
– Основываясь на данных, полученных от наших агентов живущих на территориях государств расположенных вдоль западной границы СССР, и принимая во внимание архиважную информацию, полученную от нашего венгерского источника можно сделать неутешительный вывод: немецкое командование сосредотачивает значительные силы вермахта и люфтваффе для нападения на нашу страну. По нашим подсчётам на сегодняшний день Германия разместила вдоль наших границ около двухсот дивизий. Основной удар планируется нанести на юге в направлении Киева, с выходом на Донбасс с дальнейшим продвижением в сторону Кавказа с целью захвата нефтеносных регионов Баку. Вспомогательные удары будут нанесены через Белоруссию на Москву и через Прибалтику на Ленинград. Нападение планируется на весну этого года.
Далее Николай Иванович ознакомил офицеров с подробностями речи Гитлера годичной давности и свежими новостями из пограничных районов.
Начальник седьмого отдела Мелкишев побледнел. За последние три года арестовали, а затем расстреляли пять начальников Разведывательного управления РККА. Берзина и Урицкого в тридцать седьмом. Через год Гендина, а ещё через год Орлова. В прошлом году бесследно исчез генерал-лейтенант Проскуров. – В памяти всплыли фамилии и лица бывших руководителей, под началом которых он служил последние насколько лет.
Павел Петрович достал из кармана галифе носовой платок и вытер испарину с гладко выбритой головы. За короткий срок арестовывали практически всех начальников отделов и отделений. А сколько оперативных работников, курирующих зарубежную агентуру и отвечающие за анализ поступающей в Центр информации, также бесследно исчезли? Это вообще сказать невозможно. Он смотрел на Ильичёва и старался уловить его настроение. Мелкишев отдавал себе отчёт в том, что речь Заботина идёт в разрез с линией партии, и если Заботин сейчас подписал себе в присутствии главного политрука смертный приговор, то он Мелкишев, как его прямой начальник, очень быстро пополнит список расстрелянных офицеров Разведупра.
Пока Заботин читал свой доклад, начальники отделений сидели неподвижно и смотрели каждый перед собой. Как только Николай Иванович умолк, офицеры открыли свои папки и принялись раскладывать перед собой документы. Наступила неловкая пауза, было очевидно, что все они готовы немедленно выполнить команду Ильичёва. Причём неважно, какую команду. Если бы Иван Иванович возмущенно сказал: «Что за бред ты несёшь подполковник?», то сослуживцы порвали бы Заботина на части приготовленными для опровержения его позиции документами, но генерал-майор задумчиво сказал совершенно другое.
– Товарищи офицеры, к нашему глубокому сожалению подполковник Заботин рисует реальную картину сегодняшнего дня. Сразу несколько источников подтверждают правильность выводов сделанных Николай Ивановичем. Две недели назад от очень ценного агента мы получили информацию о том, что его организация получила задание срочно рассчитать, сколько угля и другого сырья, а также продовольствия получит Германия в случае быстрого захвата Украины. Более того, агент сообщил, что начальник генерального штаба Сухопутных войск Германии генерал-полковник Гальдер высказался, что вермахт в силах не только легко оккупировать Украину, но и захватить Баку, причём, сделать это настолько быстро, что русские даже не успеют вывезти запасы угля, нефти, продовольствия из этих районов. Нет сомнения в том, что главный удар немцев будет направлен на Киев, но думаю, что это произойдёт не весной, а ранним летом. Во-первых, они сейчас завязли на Балканах, во-вторых, они подождут, пока мы посеем зерновые культуры. Зелёные всходы мы не сможем сжечь, в случае если нам придётся отступать, а созревший урожай они планируют собрать уже сами, и, в-третьих, начало лета более вероятно, потому что к июню в Украине просохнут грунтовые дороги. А сейчас я бы хотел заслушать всех начальников отделений.
После окончания совещания Ильичёв попросил Заботина задержаться в кабинете Мелкишева.
– Павел Петрович, – сказал Ильичёв военинженеру первого ранга, – Я буду ходатайствовать о переводе подполковника в четвёртый отдел на должность инспектора пограничной разведки, – генерал-майор повернулся к Заботину. – Звучит как будто понижение. Правда, Николай Иванович? Но ты не волнуйся, подполковник. Старший инспектор в седьмом отделе, это кабинетная работа, а я тебе буду проталкивать на оперативный простор. Ты ведь, наверняка, мечтаешь о большей самостоятельности?
– Так точно, товарищ генерал-майор, – ответил Заботин, поднимаясь со стула.
– Ты сиди-сиди, – Ильичёв жестом указал Заботину на стул. – И в Испании, и в Монголии ты зарекомендовал себя грамотным офицером-разведчиком умеющим работать самостоятельно, без оглядки на вышестоящее начальство. Ты талантливый разведчик и хороший организатор, я хочу, чтобы ты как можно больше работал над созданием разветвлённой разведывательной сети на порученном тебе участке, а не над анализом полученной информации.
– Товарищ генерал-майор, в Испании я пробыл всего два месяца, сразу после окончания академии имени Фрунзе. Мало у меня было времени там себя зарекомендовать.
– Ты видишь, Пал Петрович, он ещё и скромен, – улыбнулся Мелкишеву Ильичёв. – Это тоже положительное качество, Заботин, советую тебе его не растерять.
Вечером того же дня Николай Иванович и его супруга отмечали день рождение жены начальника седьмого отдела Разведупра. Зинаида правой рукой держала мужа под руку, в левой руке у неё был бокал наполненный шампанским. Она вела Николай Ивановича от пары к паре и обменивалась с гостями семейными новостями. Цель этой церемонии была проста – Заботина старалась привлечь внимание гостей собравшихся у четы Мелкишевых к себе и своему наряду. На её левом локтевом сгибе висела дамская сумочка. Длинные перчатки светло-коричневого цвета гармонировали с приталенным платьем с подплечниками. Само платье было украшено блестящими квадратными пуговицами в тон перчаток. На голове Зины красовался коричневый берет, покрывающий волосы, собранные на затылке. Дополнял этот туалет кофейного цвета бант, прикреплённый заколкой на проборе. Невзирая на то, что муж Николай был категорически против этого, Зинаида нарисовала себе чёрную мушку над верхней губой, слева от носа.
– Жаль мне тебя терять, – уводя Николай Ивановича от его супруги, сказал Мелкишев.
– Мне тоже жаль будет расставаться с отделом. Хотя я думаю, мы ещё поработаем несколько месяцев вместе. Кадры у нас спешить не любят. Пока переведут, и снега растают и листья появятся.
– Да, ты прав, лишь бы Гитлер планы Ильичёва не нарушил, – Павел Петрович вывел Заботина на балкон.
– Этот может. Фюрер абсолютно непредсказуем, – ответил Заботин. – Когда мы подписали с немцами договор о ненападении, я был в Монголии. Мы как раз окружили японцев и ожидали, что они попытаются вырваться из окружения, или хотя бы остальная японская армия придёт им на помощь. Но правительство Японии было так разочаровано поведением союзника, что в полном составе подало в отставку. Они-то рассчитывали совместно с немцами напасть на нас с востока и запада, а тут такой успех советской дипломатии. Новые японские министры осознали то, что в одиночку с нами не справиться, поэтому бросили своих окруженных солдат и запросили перемирие. Вот так то.
– С японцами в скором времени мы воевать не будем, это ясно, а вот война с немцами неизбежна, – Павел Петрович повернулся спиной к балконной двери, положил руки на перила и посмотрел на огни вечерней Москвы. – Коля, скажи мне откровенно, – обратился он по-дружески к Заботину. – Почему ты так уверен, что основной удар будет нанесён на юге страны, на Киев? Неужели твои выводы базируются только на разведывательных данных?
– Нет, Павел Петрович, разведданные только подтверждают логику предстоящей военной компании. В прошлом году Украина выплавила шестьдесят пять процентов чугуна всей страны и почти половину всей стали. Ну, а Баку это восемьдесят процентов авиационного бензина и плюс сто процентов автотракторных, читай танковых, масел. Если они лишат нас всего этого богатства, мы перестанем существовать.
– Вот ты где, – за спиной офицеров послышался голос Зины. От жены Заботина исходил приятный аромат дорогих духов и слегка уловимый запах вина. Супруга говорила как всегда быстро, не давая мужу опомнится. – Ты почему меня бросил? Мне скучно одной. Пошли немедленно в зал. Я хочу танцевать.
– Извини, Пал Петрович, – сказа Заботин, увлекаемый с балкона Зинаидой.
Николай Иванович очень хотел высвободить руку из железной хватки жены, но прекрасно понимал, что если он это сделает, то жена закатит ему истерику, прямо здесь, в квартире у Мелкишевых. Оскандалиться прилюдно Заботину не хотелось. Взялся за гуж, не говори, что не дюж, – вздохнул Заботин и закружил Зинаиду в вальсе. – А красивая у меня все-таки жена. Любуется ею народ. Мужики глазами пожирают. Осиная талия, большая грудь. А ноги? А попка? Сила. Раздражение, вызванное бестактным поведением супруги, зародившееся несколько минут назад в душе Заботина, улетучилось, и на лице Николая заискрилась обаятельная улыбка.
Утром двадцатого марта Мелкишев позвонил Заботину в кабинет:
– Николай Иванович, занеси ко мне папку со своим позавчерашним докладом.
– Слушаюсь, Павел Петрович.
Перед военинженером первого ранга лежала папка Заботина. Это шанс и его необходимо использовать. Заботин в своих выводах был убедителен, да плюс его поддержал сам Ильичёв. Поэтому я сделаю так, как решил ещё в субботу. Павел Петрович, развязал на папке тесёмки достал докладную записку Заботина. Перелистав несколько страниц подшитых документов, военинженер изъял последний лист доклада, скомкал его, положил в пепельницу и поджог. Когда бумага прогорела, Мелкишев отстучал на печатной машинке последний параграф выводов своего подчинённого, ниже напечатал свою должность, воинское звание и фамилию. Вынув лист бумаги из машинки, он посмотрел на него и не найдя грамматических ошибок, с удовлетворением положил перед собой. Рубикон перейдён, мосты сожжены, поэтому вперёд за орденами. Павел Петрович взял из чернильного прибора ручку и поставил под документом свою подпись.
Апрель, 1941
Лондон
Полковник Разведывательного управления Сизов для Британской контрразведки был почти незаметным человеком. Незаметным и незначительным. Он занимал скромную должность военного атташе при посольстве СССР, территориально находился в Лондоне, но к Англии его служба не имела никакого отношения. Согласно дипломатическому протоколу он был ответственен за контакты с военными миссиями уже несуществующих стран. Официально в его обязанности входило поддерживать взаимоотношения с военными атташе Югославии, Польши и Чехословакии в изгнании, а неофициально Сизов вплотную занимался «Комитетом Томсона». Этот комитет был создан год назад группой английских и немецких учёных-физиков, работавших над созданием первой в мире ядерной бомбой. Полковник знал, что на самом деле комитет имеет другое название – «Мауд Комитти». Он знал также и то, что если разобрать по буквам ничего не означающее, на первый взгляд, слово «Мауд», то откроется истинное предназначение этого комитета. Аббревиатура M.A.U.D. означало не что иное, как – «Military Application of Uranium Detonation». В переводе на русский язык название комитета выглядело незнакомо и пугающе «Военное Применение Уранового Взрыва».
Военный атташе прогуливался по внутреннему дворику посольств в компании с майором Мотиновым. Сизов вводил в курс дела прилетевшего вчера из Москвы офицера.
– Идейный руководитель группы Рудольф Пайерлс, по происхождению еврей, бежал из Германии в Англию в тридцать третьем. В Лондоне с предложением создать атомную бомбу он обратился к своему давнему знакомому Генри Тизарду. По случайности, Тизард оказался советником Черчилля по науке. Ты, майор, веришь в случайности?
– Не верю. Я давно уже верю только в хорошо продуманный план.
– И правильно делаешь. Группа работает под общим руководством сына великого физика Джозефа Томсона, Джорджа. В январе прошлого года Пайерлс теоретически рассчитал критическую массу урана 235, достаточную для производства ядерного взрыва. По его расчётам необходимо всего полкилограмма урана и бомба взорвётся. Наши же учёные в Москве утверждают, что для такого взрыва потребуются тонны урана. Я себе слабо представляю всю эту физику и не могу судить кто из них прав, а кто нет. А ты понимаешь принципиальную разницу в их споре?
– Разницу между тонной и фунтом я понимаю, а оценить кто прав, а кто нет, не могу.
Послышался шум сирены, и громкоговорители объявили воздушную тревогу.
– Пошли в подвал, Пётр Семёнович, от греха подальше. Гитлеровцы стараются посольский район не бомбить, но, ты сам знаешь, всякое может случиться, не ровен час бравый англосакс на «Спитфайере» собьёт над городом «Юнкерс», а тот возьмёт к нам на эту лужайку и рухнет. Обидно будет погибнуть в чужой войне.
Офицеры разведки спускались по крутой винтовой лестнице в подвальное помещение посольства. Сойдя с последней железной ступеньки, они подошли к массивной дубовой двери, и военный атташе нажал на кнопку электрического звонка. Узкое отверстие открылось в верхней части двери, и пара глаз внимательно посмотрела сквозь неё на Сизова и Мотинова. Александр Фёдорович поднял свой пропуск до уровня щёлки и тихо произнёс:
– Полковник Сизов, со мной следует майор Мотинов.
Дверь открылась, и офицеры прошли в резидентуру советской разведки. Звуки разрывов бомб и канонада зенитной артиллерии, доносящаяся до этого с улицы, более была не слышна.
– Продолжая наш разговор, Пётр Семёнович, хочу заметить, что от тебя и не требуется быть специалистом в области физики. Ты будешь курировать одного из учёных, который напрямую над этим проектом не работает, но доступ к информации имеет. Он симпатизирует идеям социализма и работает в Кавендишской лаборатории – одном из центров проекта «Тьюб Эллойз». Завербовал его Ян Черняк.
– Я хорошо знаю Яна. Если он завербовал агента, то это надёжно и надолго, а то, что Мэй работает не в связке с Томсоном, может быть даже к лучшему.
– С одной стороны это, конечно же, плюс. Контрразведка уделяет ему меньше внимания, чем скажем, Фуксу или Линденману. Но с другой стороны мы не имеем полной картины и довольствуемся только обрывочными сведениями. Получи у моего заместителя всю информацию по Аллану Мэйю и выходи с ним на связь.
– Слушаюсь, товарищ полковник.
Через неделю после получения задания майор Мотинов сидел в Гайд-парке в центре Лондона и читал газету Файненсиал Таймс. Рядом с ним робко присел слегка полноватый пожилой человек лет пятидесяти пяти. Из-под шляпы сквозь очки на Мотинова смотрели умные добрые глаза. Во взгляде учёного-физика легко читалась усталость. Было очевидно, что Аллан Мэй хронически не высыпается.
– Вот здесь данные об установках для разделения изотопов урана, схема устройства атомного реактора и описание принципов его работы. Это сокращённый вариант, – опуская традиционное английское приветствие и ни к чему не обязывающий разговор о погоде, сказал профессор и положил рядом с Мотиновым папку с документами.
– Господин Мэй, я конечно рад с Вами познакомиться, но нельзя пренебрегать условиями конспирации. Вы не назвали пароль, не выслушали отзыв. Это очень неосторожно с Вашей стороны.
– Молодой человек, Вы послали письмо, в котором указали место и время нашей встречи. Кто ещё кроме Вас и меня мог знать об этом? Никто. В руках у Вас газета, которую в Лондоне читают либо в закрытых клубах, либо в министерских кабинетах. Поэтому опознать в Вас советского разведчика для меня не составило большого труда. А за мою безопасность Вы не волнуйтесь, если Ваше ведомство не допустит провала, то наша контрразведка меня никогда не сможет раскрыть.
– Господин Мэй, когда Вам удобно будет встретиться со мной опять? – Мотинов вложил документы принесённые профессором в свою газету.
– Даже не знаю, что Вам сказать. Вас, кстати, как зовут?
– Питер.
– Хорошо, пусть будет Питер, – Мэй задумался на несколько секунд. – Так вот мой молодой друг Питер, увидимся мы с Вами очевидно не скоро, вероятнее всего не в Англии, и не факт, что на следующую встречу придёте именно Вы.
– Вы что, собираетесь уезжать?
– И не только я. Всех учёных работающих над ядерными проектами, собираются вывозить в более безопасное место, включая учёных приехавших к нам из парижского научного центра, Ганса фон Гальбана и Лео Коварски. Кстати, первый из них официально представляет Фредерика Жолио-Кюри, и имеет полномочия заключать соглашения с правительством Великобритании от его имени. По его личному поручению Ганс и Лео привезли в Англию запасы тяжёлой воды из Колледжа де Франс.
– Почему принято такое неожиданное решение? И куда вас планируют вывезти? – Мотинов был ошарашен новостью о планируемом отъезде ведущих физиков из Англии и не придал значения информации о французах и странной воде. Что за чертовщина? Ради него я приехал в Англию. Целую неделю я неусыпно следил за ним, выясняя не находится ли наш «дорогой друг» под наблюдением Ми 5. И когда, наконец-то, я решился на встречу с ним, вдруг выясняется, что эта встреча в Лондоне будет первой и последней.
– Дело в том, что за весь прошлый год Люфтваффе сбросило на Англию тридцать семь тысяч тонн бомб, а за неполные четыре месяца этого года двадцать две, – профессор легко оперировал цифрами и не видел внутренних переживаний Мотинова. – Понимаете, что происходит? Они усиливают натиск. Только в бомбардировке Лондона семнадцатого апреля, три дня назад, участвовало почти семьсот самолётов. Увеличение бомбардировок негативно сказывается на нашей работе. Мы проводим ночи в бомбоубежищах, а дни в лабораториях. Переезд в другие города Англии нам ничего не даст. Немцы с такой же интенсивностью бомбят и Рочестер, и Ковентри, и Бирмингем, и Манчестер с Ливерпулем. Поэтому дальнейшие изыскания предложено перенести на североамериканский континент.
– Так, где Вас искать? В США?
– Вероятнее всего меня отправят в Канаду. Профильная лаборатория находится в Монреале. В Канаде также строится завод для промышленного производства оружейного урана. Хотя ещё не факт, что в бомбах будет использоваться уран, а не плутоний, – больше для себя, чем для Мотинова пробормотал Мэй. – Передайте Курчатову, что я готовлю для него полный доклад обо всём цикле получения материалов для атомной бомбы, но мне нужно время. Не меньше, чем полгода, а может и больше. Пусть работает над разделением изотопов урана методом газовой диффузии.
Майор Мотинов не имел никакого представления, ни о том, кто такой Курчатов, ни о том, что такое газовая диффузия и изотопы урана, но хладнокровие и выдержка бывалого разведчика позволили ему удержать ситуацию под контролем.
– Я всё передам товарищу Курчатову, будьте уверены. А то, что Вас собираются перевезти в Канаду может быть и к лучшему, – сказал Мотинов, поднимаясь со скамейки. – Мы найдём Вас и там.
– Я в этом ничуть не сомневаюсь, – ответил Мэй. – А можно я Вам на прощание задам вопрос?
– Пожалуйста.
– А почему Вы читаете именно Файненсиал Таймс?
– Потому, что она напечатана на розовой бумаге, и отвечает Вашим политическим взглядам, – пошутил Мотинов. – Вы ведь сочувствуете красным, не так ли?
– С юмором у Вас неплохо, – без тени улыбки сказал Мэй.– Что ж, до встречи.
– До встречи.
В тот же вечер из Лондона в Москву ушла шифровка за подписью военного атташе СССР в Англии генерал-майора И.А. Склярова:
«Директору. Грант провел встречу с английским физиком Мэйем, который сообщил, что он работает в составе специальной группы в физической лаборатории университета в Бирмингеме над теоретической частью создания атомной бомбы. Группа ученых при Оксфордском университете работает над практической частью проекта. Окончание работ предполагается через три месяца, и тогда все материалы будут направлены в Канаду для промышленного производства. Мэй дал краткий доклад о принципах использования урана для этих целей. При реализации хотя бы 1 процента энергии 10-килограммовой бомбы урана взрывное действие будет равно 1000 тонн динамита. Доклад высылаю с Грантом. Брион»
Май, 1941
Москва
– Тебе не кажется, что пришло время познакомить меня с твоей мамой? – Оксана вела Игоря под руку вдоль набережной Москва-реки. Лёгкий ветерок переворачивал пустые папиросные пачки, прошлогодние пожухшие листья, бумажные стаканчики от мороженого, обрывки газет и другой мусор, проявившийся повсеместно в городе после быстрого таяния снега.
– Смотри сколько «подснежников» проросло, – презрительно сказал Игорь и пнул ногой пачку «Беломорканала». Пачка перелетела через перила набережной, упала в мутную воду реки и, покачиваясь на редких волнах, устремилась на встречу с Окой.
– Кораблик ты запустил здорово, но на вопрос мой не ответил, – Оксана обхватила руку Игоря второй рукой и прижалась к ней всем телом.
Игорь почувствовал на своей шее тепло дыхания, исходящее от девушки. Он повернулся к ней и крепко поцеловал её в губы.
– Да хоть сейчас едем ко мне, – порывисто сказал молодой человек.
– Едем, – решительно ответила Оксана.
– Мама, это моя девушка, – сказал Игорь с порога коммунальной квартиры, едва Вера Васильевна открыла им дверь.
– Оксана, – подруга Игоря протянула руку для пожатия.
– Вера Васильевна,– засуетилась мама Игоря. – Я так рада с Вами познакомится. Мне Игорёк о Вас много рассказывал. Проходите, проходите в комнату, я сейчас чай поставлю.
– Лучше сразу ужин приготовь, Оксана сегодня в гости к нам надолго. Правда, Ксюша, ты ведь не торопишься? – тон голоса Игоря из приказного в мгновение ока превратился в умоляющий.
– Пока не выгонишь, – шепнула прямо в ухо Гнеденко девушка, сняла с себя пальто и повесила его на вешалку в общем коридоре.
От близости дыхания Оксаны по телу Игоря пробежали мурашки, он схватил её за руку и потащил в комнату. Едва закрыв за собой дверь, Игорь принялся жарко целовать Оксану, крепко прижимая её к себе. Девушка не сопротивлялась и прильнула к Гнеденко. Руки Игоря заскользили вдоль её тела, смяли обрез платья и он коснулся ими обнажённых ног Оксаны.
Оксана отпрянула от молодого человека и, глядя ему в глаза, строго сказала:
– Не сейчас.
– Ну почему не сейчас? – страдальческим голосом произнёс Гнеденко. – Я ведь люблю тебя. Я хочу тебя, я готов жениться на тебе. Оксаночка, – стонал Игорь. – Я без тебя жить не могу.
– Я знаю, – ответила девушка и погладила его по голове. – Но ты должен потерпеть. Всему своё время.
В комнату вошла мама.
– Детки мои, я на стол накрыла, пойдёмте в кухню.
Игорь повернулся к матери, и прошипел:
– С сегодняшнего дня, когда у нас гостит Оксана, я хочу чтобы ты в комнату без стука не входила. Понятно?
Вера Васильевна сжалась от ледяного тона сына. Да, он и раньше бывал с ней невежлив и неблагодарен, иногда груб, но таким она Игоря видела впервые. Едва сдерживая слёзы, она немедленно вышла из комнаты.
– Зря ты так с ней, – равнодушным тоном сказала Оксана. – Можно было сказать то же самое, но мягче. Тебе ведь важен результат, а не её обида.
– Ты права. Удивительно, но ты всегда права, – Игорь с восхищением смотрел на свою возлюбленную. – Ладно, забудь. Пошли есть.
Оксана украдкой подбирала с пола одежду и торопливо одевалась в утренних сумерках в комнате Гнеденко. Она не хотела будить маму Игоря. Импровизированная перегородка из стульев с перекинутой через их спинки простынёй отделяла кровати сына и Веры Васильевны. Игорь тянул Оксану за руку в постель и шёпотом уговаривал остаться ещё хотя бы на полчаса.
– Ну, ещё разочек, пожалуйста.
– Хватит с тебя, итак всю ночь спать не давал. Ты прямо как кролик, – Оксана стояла в нижнем белье босиком на полу и надевала через голову платье. – Лучше поднимись и застегни пуговицы на спине.
Игорь выскользнул из-под одеяла и посмотрел на кровать матери. Панцирная кровать была пуста. Аккуратно заправленное вокруг матраса темно-синее одеяло в эти утренние часы казалось чёрным.
– Зря я тебе рот рукой закрывал, стараясь сдержать твои эмоции. Мать даже не ложилась, – сказал Игорь.
– А где же она? – Оксана стояла у зеркала и причёсывала волосы.
– Не знаю, может быть к соседке пошла, а может на кухне всю ночь просидела.
– Ладно, я пошла, не провожай. Увидимся в библиотеке завтра после занятий.
– Завтра? Это хорошо. У меня будет время подготовиться к экзамену по математике, – Игорь лёг в кровать и укрылся одеялом.
– Ты что, мать искать не пойдёшь?
– Нет, я ведь её не прогонял. Сама ушла, сама и придёт.
Оксана села на край кровати.
– Почему ты мне не сказал что у тебя завтра экзамен по высшей математике? Тебе ведь одного дня на подготовку будет не достаточно. Сам знаешь, если завалишь экзамен, то тебя исключат из института, и ты успеешь пополнить ряды Красной Армии ещё в весеннем призыве.
– Не завалю, – уверенно сказал Игорь. – Во-первых, я её знаю лучше всех в группе, а во-вторых, я математику люблю и учу её весь год, а не ночью перед экзаменом, как это делает большинство моих однокурсников.
Он приподнялся в кровати, обхватил её за шею, поцеловал в губы и попытался уложить рядом с собой.
– Я тебе уже сказала, хватит. Что тебе не понятно, сегодня я больше не хо-чу. Кролик.
Дом 2, по 2-ой улице Бухвостова.
– Зиночка, я уезжаю в командировку, приготовь мой дорожный чемодан, – снимая хромовые сапоги в прихожей, сказал Николай Иванович в пустоту коридора своей квартиры.
– Куда и насколько? – донёсся голос жены из спальной комнаты.
– Еду во Львов, а на сколько, точно не знаю. Возможно на месяц, может быть на полтора, – Заботин стоял в носках в проёме двери и смотрел на жену. Его руки были скрещены на груди и две полоски из красного сукна на левом и правом рукаве его кителя, обрамлённые золотого галуна угольниками, выглядели как стрелы направленные друг на друга.
Супруга сидела на кровати и читала журнал. Её стройные ноги лежали поверх одеяла, за спиной у неё была подушка, а по правую руку от неё стояла вазочка с шоколадными конфетами.
– Львов – это заграница. По-моему Польша, – Зинаида продолжала говорить, не ожидая подтверждения своей догадки. – Привези мне из Европы модное платье, размер ты знаешь. И серёжки, – она положила в рот конфету, прожевала её и добавила. – И туфли. А к платью не забудь подобрать сумочку, подходящую ей под цвет.
Не поднимая взгляд на мужа, она перевернула страницу.
– Львов это не заграница. Это Украина. У меня там не будет возможности ходить по магазинам.
– Никакого от тебя проку. – Зина отложила «Огонёк» в сторону.– Ну что за муж мне такой достался? Дома месяцами не бывает. Лазает чёрт знает где. То Монголия, то Испания, то Украина.
После этих слов она демонстративно надула свои пухлые губки и опять взялась за журнал.
– Езжай куда хочешь, но чтобы подарок мне оттуда привёз.
– Как получится, – философски ответил Николай Иванович, расстегнул воротник кителя и пошёл собирать свои вещи в дорогу.
Штаб армии. Львов
Подполковник Заботин смотрел через открытое окно на старый Львов. День назад он приехал из Киева, где принимал участие в командно-штабных учениях Пятой и Шестой армий Киевского Особого Военного округа. ;
За его спиной широкими шагами мерил свой кабинет начальник разведки Шестой армии полковник Новосельцев.
– Значит, ты говоришь, что война стучит к нам в окно? – Новосельцев с недоверием смотрел на Заботина. – Ты знаешь, подполковник, что товарищ Сталин недавно лично написал письмо Гитлеру, в котором выразил обеспокоенность размещением крупных немецких войск в Польше, на что Гитлер ответил, что сосредоточение германских войск в Польше связано с необходимостью обезопасить их от налетов английской авиации. Он ручался за верность советско-германскому пакту «своей честью главы государства».
– Гитлер дал разъяснения по Польше, – невозмутимо возразил Заботин. – Но он ничего не сказал о германских войсках в Румынии, Венгрии и Чехословакии. Он не обмолвился ни словом об итальянских частях, выдвинутых к нашим границам. Их он тоже прячет от английских бомбардировщиков?
– Это странно слышать от офицера, прибывшего из Москвы. Бывший командующий нашей армии генерал Голиков и слушать не хотел об этом. Его не убеждали ни какие данные о концентрации немецких войск в перечисленных тобой странах. Сейчас он твой начальник. Возглавляет всё Разведуправление Генштаба. Он что, изменил свою принципиальную позицию? Или ты меня провоцируешь, Николай Иванович?
– Оставьте свои подозрения. Они здесь не уместны, - Заботин мог напомнить собеседнику текст задания на фронтовую игру, позавчера закончившуюся в столице Украины: «Западные», предупредив «восточных» в развертывании, 5.6.41 начали войну. Главный удар «западные» наносят на юге, против Украинского фронта. Войска Юго-Западного фронта «восточных» продолжают сосредоточение для удара в западном направлении, успешно отбивают частями прикрытия попытки «западных» перейти госграницу.», но он не сделал этого. Новосельцев сам принимал участие в ней, и толочь «воду в ступе» Николай Иванович не собирался. Вместо этого он заговорил о сегодняшнем положении войск «Оранжевых», так в задании на учения обозначались Румыны и Венгры.
- Румынские полевые части выведены к границе и занимают окопы. Это тебе о чём-то говорит?
– У нас нет таких данных, – Новосельцев всё ещё не доверял московскому инспектору.
– У тебя нет, хотя ты в сотне километров от границы, зато у меня есть. А по поводу Голикова я тебе отвечу так, на том уровне, где вращается генерал-лейтенант, говорить нужно то, что от тебя хотят услышать. И это не всегда идёт в ногу с тем, что делается на самом деле.
Новосельцев, глядя на Заботина, удивленно приподнял брови.
– Приведу Вам пример. Неделю назад из Северокавказского округа под Белую Церковь прибыла Девятнадцатая армия генерала Конева. В составе её десять стрелковых дивизий. Коневу также предан Двадцать пятый механизированный корпус, в составе которого две танковых и одна механизированная дивизия, – Заботин стоял спиной к окну, его спокойный голос звучал очень убедительно. – В случае агрессии со стороны немцев, эти части смогут ударить на Краков, и отсечь нефтяные промыслы Румынии от Германии.
– Сомневаюсь я, что это будет по силам Коневу. Я тебе так скажу, по нашим данным в Первой танковой группе Клейста все до единого танка радиофицированы, а в нашем Четырнадцатом механизированном корпусе из пятисот двадцати танков рации установлены только на шести. Не думаю я, что у Конева в его Двадцать пятом корпусе дела с этим обстоят лучше. Как управлять танками без связи, да ещё в наступлении? О каком Кракове может идти речь, если против нашего округа сосредоточены сорок четыре немецкие, тринадцать румынских дивизий, девять румынских и четыре венгерские бригады, которые с воздуха могут быть поддержаны Четвёртым воздушным флотом Германии и румынской авиацией. Нам бы свои рубежи удержать.
– Значит с реальной расстановкой сил ты знаком. Так что же ты меня здесь про «окно, в которое стучится война» спрашивал? – Заботин, пристально посмотрел на Новосельцева, положение инспектора давало ему право так разговаривать с офицером стоящим на один ранг выше его. Не ожидая ответа на свой риторический вопрос, Николай Иванович перешёл к главной цели своей инспекторской поездки. – Прикажи принести мне сводки с границы с начала года.
Через пять минут на столе перед Заботиным лежала докладная записка обо всех нарушениях воздушной и наземной государственной границы произошедших за последние четыре с половиной месяца. Подполковник читал протоколы допросов задержанных немецких шпионов и хмурился. С начала года в полосе ответственности Шестой армии было задержано более трехсот нарушителей границы, из них более пятидесяти были уличены в шпионаже в пользу Германии.
Три с половиной сотни это, конечно же, очень много. Но пусть об этом болит голова у смежников из НКВД. Настораживает то, что количество лазутчиков увеличивается по мере приближения лета. Тут явно просматривается тенденция роста активности немецкой военной разведки. Заботин перевернул очередную страницу и прочитал: «Пятнадцатого апреля этого года в районе город Ровно истребителями Красной Армии был приземлён германский военный самолёт. Во время досмотра самолёта и экипажа были обнаружены карты Черниговской области, а также аэрофотосъёмочное оборудование и отснятая фотоплёнка». Двести километров над нашей территорией пролетел. Лётчики разгильдяи, раньше сажать надо было. «В результате допросов членов экипажа было установлено, – продолжил читать Заботин, – что в состав группы армий «Юг» под командованием Рундштедта входят Шестая, Одиннадцатая и Семнадцатая армия, а также танковая группа Клейста». А ведь это единственная группа армий в вермахте, включающая в себя больше двух полевых армий. Значит я прав. Главный удар будет нанесён на Киев.
– Юрий Михайлович, обеспечьте меня, пожалуйста, завтра с утра транспортом, я хочу поехать в войска поговорить с начальниками разведки дивизий, заодно проедусь вдоль границы и посмотрю на приготовление немцев своими глазами.
Июнь, 1941
Карла Маркса 17, Москва
После доклада начальнику Управления о результатах служебной командировки в Англию майор Мотинов зашёл в кабинет Ильичёва. В этом кабинете он считал своим долгом не только докладывать о проделанной за границей работе, но и делиться с главным политработником управления своими впечатлениями о сослуживцах, с которыми ему приходилось сотрудничать. – Полковник Сизов произвёл на меня хорошее впечатление, – обстоятельно докладывал Мотинов. – Дело своё знает хорошо, скромен в быту, ни в пьянках, ни в распутстве замечен не был. Встретил меня уважительно, обеспечил всем необходимым для встречи с нашим информатором. Других офицеров военного представительства я не встретил. На мой вопрос, почему так пусто в кабинетах, Сизов ответил, что остальные сотрудники разведки «погружены в работу». – Перескажи-ка ты мне ещё раз заключительную часть твоего разговора с Мэйем, – попросил Ильичёв.
– В заключение нашей встречи профессор сказал, что его собираются переправить в Канаду. – Мотинов понимал, что для Центра это фраза была ключевой. Логика подсказывала ему, что за переносом англичанами разработки ядерного проекта с берегов туманного Альбиона на территорию Канады, должен был последовать ответный ход Разведупра.
Иван Иванович задумался на несколько минут. Необходимо наращивать силы и изыскивать новые средства для усиления разведывательной деятельности в Канаде. Хотя слова Мэйя, это только первый звонок. Время ещё есть. Спешить не будем. Пошлю пока туда на усиление Петра. Пусть осмотрится, и подготовит доклад о необходимых изменениях в работе резидентуры в Оттаве.
– После того как наши физики ознакомились с документами, которые ты привёз из Лондона, они направили благодарственное письмо на имя начальника Генерального штаба Жукова, – в тишине кабинета его проникновенный голос звучал очень торжественно. – Георгий Константинович переслал его Голикову со своей резолюцией рекомендующий нам тебя поощрить. Я ознакомился с письмом и от имени начальника Генерального штаба объявляю тебе благодарность. От меня и Голикова тоже прими поздравления. Я вот что подумал, – неожиданно сменил тему разговора Ильичёв.
– Такого агента как Аллан Мэй трудно переоценить. Нам его никак нельзя терять из виду. Даже на короткое время. Готовься-ка ты к длительной командировке в Канаду.
– Насколько длительной, товарищ генерал?
– Я ещё не решил, сначала поговорю с Голиковым, но предварительно считаю, что тебя туда надо назначать на должность заместителя военного атташе посольства по политико-воспитательной работе. Присмотрись на месте. Подумай, что нужно предпринять для того чтобы активизировать работу тамошнего военного представительства. Ты морально готов?
– Так точно, товарищ генерал.
Альбина Бикбулатова работала санитаркой в городской психиатрической больнице номер восемь. Корпуса клиники неврозов находились между текстильным институтом и Шаболовкой. Покидать район, в котором Альбина жила и училась последние два года, девушка не хотела, а на рядом работающем станкостроительном заводе «Красный пролетарий» Альбине в трудоустройстве отказали. Бывшая студентка отнеслась к отказу с пониманием. За два месяца прошедшие с момента ареста отца характер девушки сильно изменился. От весёлого приветливого взгляда её карих глаз не осталось и следа. Альбина замкнулась в себе, редко и скупо улыбалась и много работала. Каждое утро она мыла полы в тридцати палатах мужского отделения, а после завтрака и обеда протирала столы и выносила мусор из столовой. Ночных дежурств у Альбины не было. Заведующий отделением жалел девушку. Старый психиатр отлично понимал, что она легко может стать жертвой сексуальных домогательств не только больных, но и мужского обслуживающего персонала отделения. Работать среди могучих санитаров обладающих широченными плечами, стальными руками, бычьими шеями и тяжёлым взглядом было неуютно даже женщинам-врачам, не говоря уже о медсестрах и санитарках. Альбина упорно работала, беспрекословно выполняя все данные ей поручения. Она прекрасно понимала, что без отличной характеристики с места работы в тринадцатое медицинское училище на сестринский факультет, где работала подруга детства её матери, осенью этого года её не примут.
– У тебя будет всего один шанс, – сказала ей месяц назад знакомая директор учебного заведения, после того когда заплаканная Альбина рассказала ей об аресте отца и исключении из комсомола, и института. – Принесёшь хорошую характеристику из любого медучреждения – помогу поступить, а без неё, даже я не смогу тебе ничем помочь. Я работаю в училище последний год, потом вернусь к педиатрической работе. По деткам скучаю. Надоело мне администрировать учебный процесс.
Наталья Петровна наклонилась к рабочему столу, аккуратно отпила чай из китайской фарфоровой чашки и задумчиво продолжила:
– Жаль мне твою мать, нелегко ей сейчас в Казани одной без работы, да ещё с твоим младшим братом на руках. Может, ты вернёшься к ней?
– Дома меня вообще никуда работать не возьмут, – ответила Альбина школьной подруге своей матери. – Я лучше здесь на любую тяжёлую работу устроюсь, и потом её к себе вызову.
– Готова к тяжёлой работе? Это хорошо, – директор училища рассматривала чашку привезённую ей мужем из командировки в далёкий город Находка. – В медицине нет тяжелее работы, чем трудиться на должности санитарки в психиатрической больнице. Там тебе придётся не только убирать помещения и выносить за больными утки, но и отстаивать себя как личность, – Наталья Петровна внимательно посмотрела девушке в глаза. – Пойдёшь?
– Не задумываясь, – решительно ответила Альбина.
– В любую?
– Поближе к Шаболовке хотелось бы.
Ханова подняла трубку телефона и попросила оператора соединить её с заведующим мужским отделением восьмой психиатрической больницы.
Нескучный сад.
Оксана и Игорь сидели на скамейке на берегу реки и ели мороженое. По реке мимо них проплыл прогулочный корабль, за рекой по Фрунзенской набережной в направлении Крымского моста проехал кортеж чёрных легковых автомобилей, полдюжины чаек приземлились в нескольких метрах от молодых людей в надежде на то, что и им что-то перепадёт на обед.
– А у меня есть новость. Не знаю хорошая или плохая, но новость, – сказал Игорь, облизывая пломбир. – Я вчера на летнюю работу устроился.
– Кем?
– Учителем арифметики. Мама познакомила меня с председателем районного профсоюза учителей, и он порекомендовал меня на работу в школу по ликвидации безграмотности на окраине Москвы. Вот, вчера вечером ходил туда первый раз.
– И как тебе школа? Трудно с учениками? – девушка с интересом посмотрела на Игоря, отведя в сторону руку с мороженым.
– Это даже не школа. Это скорее заводской клуб. Одна большая комната с несколькими бильярдными столами и скамейками вдоль стен. К моему приходу там собралось около двух десятков среднего возраста мужчин. Некоторые из них лежали на скамейках и спали, а остальные о чём-то громко спорили. Воздух в помещении был переполнен табачным дымом в вперемешку с запахом перегара, лука и чеснока. Дышать было невозможно, а видимость была как в густом тумане.
«Здесь ты будешь проводить свои уроки», – сказал мне заведующий клубом, одноногий ветеран гражданской войны с орденом Боевого Красного знамени на лацкане пиджака.
- «Здесь? Но это невозможно», сказал я ему в ответ. «В таких условиях я не буду никого учить арифметике.»
- «Если ты отказываешься работать, в этих условиях, то мы сегодня же найдём тебе замену», очень категорично ответил мне зав. клубом.
– Я промолчал и решил попробовать поработать. Но как я не старался, я не смог настроить своих учеников на рабочий лад. Во время урока часть из них продолжала спать, часть играла в бильярд, а остальные заливались смехом над каждой глупой шуткой, отпущенной кем-то из них в мой адрес. Я решил ещё раз поговорить с заведующим и попросил его подыскать нам более подходящее для учёбы помещение.
– «У меня нет для вас другого помещения», – бросил он раздражённо мне в ответ.
– «Мы могли бы заниматься в вашем кабинете. Хотя бы по два часа каждый вечер. Рабочие бы здесь не курили, да и в Вашем кабинете они вели бы себя значительно тише. Я уверен, что очень скоро Вы бы увидели значительный прогресс в их знаниях.
– Слушай ты!» – стукнул он раздражённо по столу кулаком обращаясь ко мне. – «Ты что о себе думаешь? Ты, вообще, кто такой? Я достаточно насмотрелся за свою жизнь на таких как ты белоручек, бегающих вокруг и пытающихся учить старших. А почему бы тебе не взять в руки длинную стальную кочергу и постоять смену у доменной печи? Я думаю, что после этого у тебя пропадёт желание указывать мне, где должны учиться рабочие. Ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что ты тут умнее всех. А если ты будешь настаивать на своём мнении, то я в более жёсткой форме объясню тебе, что ты не прав!»
– Вот так мы вчера поговорили. И хотя я пережил немало неприятных минут, я всё равно не жалею о том, что попробовал улучшить условия моего труда, – грустно сказал Гнеденко.
– А у меня для тебя есть новость, – Оксана доела вафельный стаканчик и вытерла пальцы о спинку скамейки.
– Хорошая? – Игорь обнял девушку за плечо.
– Пока не знаю. Решу после того, когда увижу, как ты на неё отреагируешь, – Оксана сделала паузу и тихо произнесла. – Видишь ли, Игорёк, я вчера узнала, что я беременна.
– Как беременна? – Игорь выронил мороженое из руки, стаканчик шлёпнулся на скамейку и затем скатился с неё на траву. Наклонив вперёд головы, несколько чаек устремились к добыче. На берегу Москва-реки развернулась небольшая заварушка в борьбе за лучший в мире сливочный пломбир.
– А вот так. Просто беременна и всё тут. Восемь недель, срок небольшой конечно, но от ребёнка я отказываться не собираюсь.
Ошарашенный новостью Игорь, постепенно приходил в себя.
– А кто тебя просит отказываться? Мы сегодня же подадим заявление в ЗАГС и распишемся как можно быстрее.
– Ты делаешь мне предложение? Если да, то это какая-то новая форма, – Оксана лукаво смотрела на Игоря. Ей хотелось чуть-чуть поиграть с ним. Он был такой беспомощный и одновременно милый. Девушке нравилась его растерянность. Она твёрдо знала, что ни куда её Игорёк от неё не денется.
– Конечно же, я делаю тебе предложение. Ты согласна выйти за меня замуж?
– Если ты пообещаешь, что у нас будет не меньше пяти детей.
– Восемь, Ксюша, у нас будет не меньше восьми детей, – твердо сказал Игорь.
– Звучит заманчиво. Тебе придётся много трудиться над выполнением своего обещания. Но ты не волнуйся, я буду тебе в этом помогать. Я согласна выйти за тебя замуж, но только давай в ЗАГС мы пойдём завтра. Хорошо?
– Почему завтра? – с тревогой в голосе спросил Игорь.
– Потому, что сегодня воскресенье, – Оксана залилась весёлым смехом, к которому сразу же присоединился Игорь.
Карла Маркса 17, Москва
– С возвращением, Станислав Батькович, – с трудом произнёс Романов, приподняв голову от стола в тот момент, когда в кабинет вошёл улыбающийся лейтенант Ангелов.
– Алексей, Вы в своём репертуаре, – вместо ответного приветствия сказал Станислав. – Опять была трудная ночь?
– У меня редкая ночь выпадает лёгкой, – парировал Романов.
– Не бережёте Вы себя, товарищ капитан, – Ангелов перекладывал документы из служебного портфеля в сейф.
– Работа такая. Всегда надо быть готовым к ночным бдениям.
Романов опять положил голову на руки, но уснуть ему Ангелов не дал.
– Если не секрет, то поделитесь с боевым товарищем, с кем на этот раз бдели всенощную?
– С супругой венгерского торгового атташе.
– Горячая штучка попалась, должно быть.
– Не без того. Всю спину исцарапала. Не знаю, как домой покажусь.
– А Вы у Мелкишева официальную бумагу попросите. Пусть он Вам напишет, что Вы выполняли служебное задание по поручению генштаба.
– Остришь? Скажи лучше как ты просрал Югославское восстание.
– Что значит, просрал? Они все разбежались из армии за первые четыре дня немецкого наступления. Шестого апреля немцы начали бомбить Белград, а десятого югославская армия перестала существовать. Утром тринадцатого немцы вошли в Белград. Двадцать шесть тысяч югославов за неполную неделю боёв убили всего сто шестьдесят немцев. Я что, за хорватов, македонцев и словенцев отвечать должен, – Ангелов, не желая того, разгорячился. Ему так хотелось подтрунить над бурно проведшим ночь Романовым, но он опять попался на крючок старого разведчика.
Романов не поднимая головы от стола, невозмутимо подлил масла в огонь:
– Станислав, я слышал твоя родная Болгария отхватила себе большую часть Югославии, Македонию и почти всю юго-восточную Сербию. Не много ли ей?
Удар был ниже пояса. Последние полтора месяца, находясь в Югославии, лейтенант каждый день рисковал своей жизнью, координируя действия зарождающегося движения «Сопротивления». С предрассветных сумерек, когда он покидал здание советского посольства в Белграде, до поздней ночи, когда он в него возвращался, он находился в смертельной опасности. В течение сорока пяти дней, почти каждую минуту своего нахождения вне пределов территории посольства, он мог быть убит. Опасность исходила отовсюду. Станислав должен был видеть потенциального врага в каждом встречном человеке. Там, в Югославии, как нигде доселе сплелись интересы целого ряда государств. На него могли охотиться как хорватские националисты, так и гестаповцы. Его одинаково ненавидели соплеменники из болгарской разведки и их венгерские коллеги. Лицо Станислава залилось краской, казалось, что если бы у него в руках была металлическая труба, то он бы проломил Романову голову так же, как он сделал это в Софии с гестаповцем.
- Остынь Станислав. Романов тебе не враг, – успокаивал себя Ангелов. – Он хороший товарищ, только его немного заносит. Он не знает предела в своих шутках.
– Алексей, а куда подевался подполковник Заботин? – чтобы не наговорить Романову лишнего лейтенант решил сменить тему разговора.
– Его перевели в другой отдел и отправили в командировку.
– Далеко?
– Ох, и подозрительная ты личность, Ангелов, – Романов выпрямился на стуле и посмотрел на лейтенанта. Оставлять Станислава в покое он не собирался. – В Болгарии работал, там немцы всё захватили, в Югославию тебя послали, там опять полный аншлюс. Не успел назад вернуться, как тут же вопросы стал подозрительные задавать. Может тебя немцы завербовали? – произнеся эту фразу Романов осознал, что «перегибает палку» и поэтому добавил. – Или ты просто своим присутствием приносишь неудачу?
К этому моменту Ангелов уже полностью овладел собой. Замкнув сейф на ключ, он повернулся лицом к капитану и внятно произнёс.
– Руководство Разведупра посылает меня в самые горячие точки. Именно туда, где угроза вторжения немцев наиболее вероятна. И я делаю всё от меня зависящее, чтобы Гитлер был занят на Балканах как можно дольше, товарищ капитан. Потому что, как только он получит передышку, он тут же примется за нас.
– Ты думай, что говоришь, лейтенант. За такие паникёрские слова можно и под трибунал попасть.
– Лейтенантов, рабочих лошадок разведки, не расстреливают, – глядя на Романова, Станислав криво усмехнулся. – Да и капитанов, пожалуй, тоже, особенно тех из них, кто работает и днём, и ночью на благо Родины, не щадя ни спины, ни низа живота своего.
Романов громко расхохотался. Мировая с Ангеловым была подписана.
Июль, 1941
Центр Москвы
– Игорь!
– Игорь!
– Гнеденко!
Сразу несколько голосов донеслись до Игоря, в тот момент, когда он проходил мимо памятника Фёдору Достоевскому в направлении массивных библиотечных дверей. Молодой человек нехотя обернулся и увидел, как четверо его однокурсников по институту торопливо поднимаются по гранитным ступеням от троллейбусной остановки в его направлении.
– Привет Игорёха. Давно тебя не видели.
Ребята по очереди пожимали Игорю руку, трепали его по плечу и радостно улыбались.
– Мы здесь вышли, чтобы пройтись по памятным местам перед уходом на фронт, – комсорг курса Яковлев как всегда говорил от имени всех ребят. – Отсюда начнём свой путь, всё же не мало времени мы тут провели, затем обойдём Кремль, дойдём до фонтана у Большого театра и там попрощаемся. Нас, к сожалению, призвали в разные войска. Меня в сапёры, Серёгу и Валерку в пехоту, но в разные части. А Сашку по зрению в регулярные войска не взяли, он идёт в ополчение.
– Ну, а ты то, как? Когда на фронт? В какие войска?
От вопросов товарищей Гнеденко съёжился и едва слышно произнёс:
– Я пока воспользовался бронью и меня не призвали, – Игорь увидел, как лица вчерашних студентов исказились гримасами презрения и отвращения. Мимика бывших сокурсников Игорю была очевидна.
– Понимаете ребята, я месяц назад женился, моя жена ждёт ребёнка, – его слова звучали жалобно и неубедительно. – Не могу я сейчас на фронт. Не москвичка она, пропадёт Оксана здесь без меня.
– Да брось ты чушь пороть. Нам и так всё с тобой ясно, – сказал комсорг, смачно сплюнул на ботинки Игоря и, не прощаясь, повернулся к нему спиной. – Пошли мужики, пусть этот трус у своей бабы под подолом войну пересидит.
– Ты знаешь, – глядя из-под бровей на своего сокурсника, сказал вчерашний лучший друг Валерка Семёнов и больно ткнул указательным пальцем в грудь Игорю. – Я думаю, что паспортистка, выдавая тебе паспорт, ошиблась в написании твоей фамилии. Вместо Гнеденко, от слова гнедой, ей следовало написать в паспорте Гниденко, от слова гнида.
– Валера, может ему в харю заехать? – спросил Сашка. Кулаки боксёра перворазрядника были сжаты и готовы к действию.
– Не пачкайтесь об него, – крикнул им с нижней ступеньки лестницы Яковлев. – Пусть поживёт пока.
Игорь сидел в библиотеке и прокручивал в голове неприятный разговор с сокурсниками. Вошёл бы в библиотеку на минуту раньше, не испортили бы мне настроение эти бойцы за Родину. День потерян, за час всего полстраницы учебника осилил.
– Молодой человек, Ваша фамилия Гнеденко? – спросил Игоря сидевший напротив худощавый мужчина лет сорока.
– Гнеденко, а Вам-то что? – после встречи с ребятами на лестнице библиотеки Игорь был не в лучшем расположении духа.
– Нам нужно побеседовать, – закрывая книгу, ледяным тоном сказал сосед по столу и предъявил Игорю раскрытое служебное удостоверение.
Рассмотреть то, что было написано в документе в полумраке читального зала было очень тяжело, да и хозяин удостоверения не очень желал чтобы Игорь вчитывался в её содержание. Красная «корочка» была распахнута перед Игоревым носом не дольше чем на пару секунд, затем она быстро захлопнулась и тут же была убрана во внутренний карман пиджака.
"НКВД за мной? Но, я же ничего не сделал. Может что-то случилось с Оксаной?"
Ноги Гнеденко мелко задрожали под столом. Лоб Игоря моментально взмок и холодок пробежал между лопаток. Молодой человек хотел вскочить и убежать из библиотеки, но страх парализовал всё его тело.
– Вы зря так разнервничались, Игорь. Я пришёл не за Вами, а к Вам. Завтра в девять ноль-ноль, Вас будут ждать в вашем институте в комнате номер двести девять.
– Но институт летом закрыт, – растерянно сказал студент.
– Для Вас он будет открыт, смотрите не опаздывайте. И не забудьте принести с собой все свои документы, включая институтскую зачётную книжку.
Игорь хотел спросить незнакомца о причине такого странного вызова, но сотрудник органов внутренних дел умел читать чужие мысли и, упреждая вопрос, ответил:
– Завтра всё узнаете, – после чего взял со стола фетровую шляпу, положил книгу подмышку и, не прощаясь, пошёл в сторону выхода из читального зала.
МИСИ им. В. В. Куйбышева
Ровно в назначенное время Гнеденко подошёл к двери в верхней части которой было вырезано небольшое окно. Как только Игорь постучал в дверь, окно отворилось и слегка лысоватый мужчина средний лет вопросительно посмотрел на студента.
– Меня зовут Игорь Гнеденко.
Мужчина не ответил, он открыл дверь и впустил студента в комнату. У Игоря противно заныло под ложечкой. Сотни раз он проходил мимо этого кабинета и каждый раз его ноги начинали непроизвольно подкашиваться в коленях, а по спине пробегал холодок. О том, что помещение принадлежит Наркомату Внутренних дел, в институте знали многие, а вот судьба людей, однажды переступивших его порог, для всех оставалась загадкой. Студенты и преподаватели, уборщицы и повара столовой, лаборанты кафедр и шофёры института исчезали бесследно. И было непонятно куда рок судьбы направил посетителей кабинета. В небытие, в лагеря или на секретную службу в интересах всесильного ведомства. Гнеденко подсознательно манило за эту дверь, но он панически боялся таящейся за ней неизвестности. На двери не было ни вывески, ни таблички, по которой можно было определить, что находится внутри помещения. Только три цифры «два», «ноль» и «девять» чернели на медной прямоугольной планке прибитой над окошком.
Сотрудник НКВД был одет в полувоенную одежду. В тот день на нём были высокие хромовые сапоги, серо-зелёное армейское галифе и одетая на выпуск кремовая гражданская рубашка с накладными карманами. Подпоясан он был узким коричневым кожаным ремешком. Очень немногие в институте могли похвастаться тем, что знали как зовут этого человека, но почти никто не знал в каком он был звании.
Гнеденко остановился на полпути от двери к рабочему столу, а хозяин кабинета посмотрел несколько секунд в лицо Игоря и, не произнеся ни слова, ушёл в глубину помещения, где у дальней стены стояли стеллажи с личными делами студентов. Перебрав несколько папок, стоящих на полке под большой буквой «Г», он вернулся с одной из них и сел за письменный стол. Сделав карандашом несколько пометок в рабочей тетради, оперуполномоченный спросил Игоря:
– Как учишься, студент?
– В течение обоих семестров я был в первой тройке среди моего курса по всем предметам, – отрапортовал Гнеденко.
Удовлетворительно кивнув головой, сотрудник НКВД протянул Игорю бумагу.
Игорь прочитал первые несколько строк документа и покачнулся, на мгновение пол стал уходить из под его ног.
«Я, Гнеденко Игорь Васильевич, в интересах безопасности Союза Советских Социалистических Республик обязуюсь сотрудничать с органами Народного Комиссариата Внутренних Дел.
Я обязуюсь информировать сотрудников органов государственной безопасности обо всех известных мне случаях противоправных действий, устных либо письменных комментариев вредящих Советскому Союзу.»
- Для начала поработаешь рядовым осведомителем, - не обращая внимание на состояние студента тихим голосом сказал офицер. – Если проявишь смекалку, то будешь повышен до резидента НКВД в своём учебном заведении и вместо сбора информации на своих сокурсников будешь проверять достоверность информации полученную от других сексотов. Так что старайся проявить себя. Помни, что твоё продвижение по службе будет напрямую зависеть от того насколько полезен ты будешь нам. Инструкции по связи с курирующим тебя оперативником нашего ведомства получишь позже. Ты парень смышлёный, думаю, что нет особой нужды детально инструктировать тебя. Докладывай обо всём, что покажется тебе подозрительным или враждебным. По результатам твоих докладов мы решим насколько далеко тебя продвигать.
Побледневшее лицо Гнеденко покрылось мелким бисером пота. Игорь затаил дыхание и боялся сделать малейшее движение. Сердце колотило со страшной силой, а голове крутилась одна мысль: Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы оправдать оказанное мне доверие.
- Подписывай согласие на сотрудничество и можешь идти. Доложишь о прибытии в военкомат завтра утром.
Только когда за спиной Игоря закрылась дверь без вывески, он вспомнил, что он не только забыл сказать слова благодарности, но даже не попрощался с вершителем своей судьбы.
– Повестка в военкомат, – пробормотал оцепеневший студент.
Длинный коридор военного комиссариата был плотно заполнен призывниками. Молодые ребята и мужчины средних лет стояли у дверей кабинетов с повестками в руках. Те, кого коридор не смог вместить, ждали своей очереди в просторном вестибюле.
Игорь нашёл нужный ему кабинет и, подперев стену плечом, приготовился к долгому ожиданию.
– Гнеденко! – Игорь вздрогнул от неожиданности. Молодая девушка обводила взглядом стоящих вдоль стен молодых людей, выглядывая из-за открытой верхней половины двери.
– Я, Гнеденко, – голос Игоря от волнения надломился и прозвучал не естественно высоко.
– Сколько Вас можно звать? – возмутилась, было, секретарь приёмной комиссии, но затем широко улыбнулась и добавила. – Расслабься, тебе понадобится твоё рвение во время предстоящей учёбы.
Игорь смотрел на документ, полученный из рук девушки, и не верил своим глазам. Даже в самых смелых своих мечтах он не видел себя среди курсантов Военно-инженерной академии имени бывшего председателя Госплана СССР Валериана Владимировича Куйбышева. Меня переводят из одной Куйбышевки в другую. Вот повезло, так повезло. Теперь никто не сможет меня упрекнуть в том, что я прячусь от службы за спиной беременной жены.
Девушка с улыбкой смотрела на ошалевшего от счастья Гнеденко. Она прекрасно понимала, что в это учебное заведение принимают не для того, чтобы после двух-трёх месяцев подготовки выпустить на фронт мало что умеющего офицера. По долгу службы ей было хорошо известно то, что академия даёт высшее военное образование. Перегнувшись через нижнюю половину двери, она доверительным тоном сказала Игорю:
– У тебя есть только десять дней на подготовку к вступительным экзаменам. Я желаю тебе удачи. Смотри не упусти свой шанс.
К экзамену по математике, теоретической механике и сопротивлению материалов Гнеденко был готов. Эти предметы он либо хорошо знал ещё до строительного института, либо недавно изучал в нём. Его слегка озадачило то, что архитектура и техническое черчение были вычеркнуты из списка экзаменационных предметов жирной чернильной чертой. В день экзаменов Игорь спросил об этом одного из офицеров принимавших экзамены.
– Они тебе не понадобятся, – не вдаваясь в объяснения, ответил полковник инженерных войск.
Двумя днями позже Гнеденко стоял перед столом, за которым председательствовал пожилой полковник. Справа от него сидела женщина-политрук, а слева принимавший у Игоря экзамены майор. На столе пред ними лежала папка с личным делом Гнеденко из строительного института, результаты экзаменов сданных два дня назад и школьный аттестат. На душе у Игоря было легко, он знал, что во всех этих документах нет ни одной четвёрки. Он был горд тем, что учился всегда гораздо лучше других и считал, что поэтому заслуживает чести быть зачисленным в академию. Седой полковник бегло пролистывал личное дело будущего слушателя академии. Оценки мало интересовали его. Если бы они не были так хороши, этот студент не стоял бы здесь вообще. Дело было в том, что не всё нравилось старому инженеру в биографии Гнеденко.
– Расскажи нам свою биографию... коротко, – сказал наконец полковник.
Десятки раз повторённая до этого история жизни потекла из Игоря как вода из крана, но когда Гнеденко сказал, что его мать получила высшее образование, его повествование было прервано женщиной-политработником.
– Ты сказал, что твоя мать родилась в семье бедного крестьянина из деревни Семёновка. Как могло случиться, что до революции, – комиссар поднял указательный палец над головой, подчёркивая этим невероятность события, – дочь батрака смогла получить высшее образование?
Вопрос застал Гнеденко врасплох. Никто ранее не спрашивал его об этом и самого его этот вопрос не интересовал. Он задумался на несколько минут, и из отрывочных воспоминаний рассказов матери вдруг увидел картину произошедшего двадцатипятилетней давности.
– Моя мать окончила среднюю школу в Ростове-на-Дону с золотой медалью. Особенно сильна она была в математике. Её учитель написал рекомендательное письмо директору Московских курсов высшей математики. Если мне память не изменяет, фамилия его Чаплыгин. Он может подтвердить мои слова.
– Если жив ещё, – вставила женщина комиссар, сделала пометку в своей тетради и, прищурив недоверчиво глаза, спросила, – а где она брала деньги, чтобы оплачивать курсы?
– Моя мать окончила эти курсы с отличием. По вечерам она давала уроки арифметики и математики учащимся школ, чтобы заработать на жизнь и оплатить учёбу.
Полковник кивнул головой и сказал, обращаясь к членам комиссии:
– Это логичное объяснение, хотя само событие почти невероятное. Виданное ли дело, дочь бедного крестьянина, до революции, приезжает из провинции в Москву и успешно получает высшее образование.
Повернувшись к Гнеденко, он воинственно спросил:
– Разве это не так?
Игорь уловил настроение приёмной комиссии и знал, что от него хотят услышать. Он угодливо кивнул головой:
– Да, конечно же.
Полковник удовлетворённо улыбнулся. Он кивнул головой комиссару, привлекая её внимание к документам, лежащим на столе перед ними, и его указательный палец заскользил по оценкам классного журнала строительного института и зачётной ведомости вступительных экзаменов военной академии. Шёпотом обменявшись с ней парой фраз, он протянул Гнеденко руку для пожатия и подвёл итог:
– Ты принят в академию. Поздравляю. Учебный план и обмундирование получишь завтра утром, когда доложишь о прибытии дежурному офицеру.
Женщина также пожала руку Игорю, но по её лицу было видно, что она не до конца удовлетворена историей его матери.
На следующее утро, открыв парадную дверь бывшего дома Дурасовых, Гнеденко оказался в просторном вестибюле военно-инженерной академии. Едва переступив через порог, он невольно остановился. На противоположной от входа стене, во всю её ширину и высоту, простиралась картина знаменитого художника Александра Герасимова «Заседание Военного Совет Первой Конной Армии». В центре полотна за широким столом восседал сорокалетний Иосиф Виссарионович, справа и слева от него сидели командиры и комиссары конной армии Буденный, Ворошилов, Щаденко, Лебедев, Тимошенко и Шапошников. Для Игоря, проводившего всё свободное время в библиотеке за чтением книг, не составило труда понять, что на сорока с лишним квадратных метрах полотна кисти великого мастера, отсутствует более десятка персонажей. С картины невероятным образом испарились видные военачальники и партийные деятели Советского Союза. На месте Гусева, Якира, Уборевича, Каменева, Егорова, Петина, Бубнова и не расстрелянного, но отошедшего от дел Минина, стояли столы, стулья и другие предметы мебели. Даже нет необходимости читать газеты, – подумал Игорь. – Взгляда на картину вполне достаточно, чтобы понять, кто ещё жив и в фаворитах у «отца народов», а кто уже мёртв или в лагерях.
Дежурный офицер, некоторое время с интересом наблюдавший реакцию Гнеденко на картину, встал из-за стола и окликнул Игоря:
– Товарищ! Подойдите ко мне.
Быстрым шагом Гнеденко пересёк вестибюль и по-военному чётко отрапортовал о своём прибытии.
– Вот ваше предписание, – сказал капитан инженерных войск.
Западная Украина
Николай Иванович ехал по грунтовой дороге из Гремячего по направлению Острога в машине командира 34-й танковой дивизии. Полковник Васильев сидел с Заботиным на заднем сидении Эмки и рассматривал карту прилегающей местности. На переднем сидении рядом с водителем сидел начальник разведки дивизии подполковник Зимин. Он то и дело высовывался из окна автомобиля и орал на впереди тянущихся пехотинцев требуя уступить дорогу их штабной машине. Бойцы не спеша сходили на обочину, машина проезжала десять-пятнадцать метров и вновь упиралась либо в конную повозку с сорокапяткой, либо в полуторку с ранеными бойцами, либо в полевую кухню.
– Недопустимо медленно двигаемся, – комдив оторвался от карты и посмотрел на небо. Редкие кучевые облака медленно двигались на восток. – Не ровен час немец прилетит.
– Да, давненько нас не бомбили, – водитель Васильева тоже посмотрел на небо в открытое окно Эмки. – Далеко ещё до ближайшей деревни, товарищ полковник? Вода в радиаторе закипает, мы же не едем, а ползём.
– До Острога километров пять осталось, – комдив посмотрел на небольшой лесок, лежащий слева от дороги, и сверил местность с картой. – Соберём там остатки дивизии и попытаемся оседлать дорогу. Ну, а если не удастся организовать оборону, то хотя бы пообедаем и воду в радиатор зальём.
– Если сейчас немец прилетит, – сказал Зимин, глядя на планшет, – то сможем укрыться под деревьями. Вот этот лес последний до самой деревни. А если чуть попозже, то постреляют нас Мессеры как зайцев в открытом поле.
Заботин в разговор Васильева, Зимина и их водителя не встревал. Николай Иванович вспоминал, как в начале февраля этого года начальник генерального штаба Мерецков заявил на совещании Главного военного совета совместно с членами Политбюро, что война с Германией неизбежна, что нужно переводить на военное положение армию и страну. Его тогда посчитали "паникером войны" и отстранили от должности, назначив вместо него генерала Г.К. Жукова. Какая недальновидность. Ведь Мерецков докладывал на основании данных Разведупра. Ведь абсолютно всё говорило за то, что немец вот-вот нанесёт нам удар. Мой доклад о вероятном наступлении на Киев ещё в апреле поддержал Ильичёв, неужели он не получил одобрение Голикова и не попал к начальнику генштаба Жукову? А как прав был Новосельцев во Львове в конце мая. За неделю боёв под Дубно мы потеряли пять механизированных корпусов. Две с половиной тысячи танков бросили в бой против восьми сотен немецких. Потеряли половину, а может и больше. Кто знает? Заботину послышалось, что где-то вдалеке летят самолёты. Он посмотрел на небо. Пусто. Связи нет, танков на дорогах нет, авиации нет. Надо как можно быстрее выбраться отсюда и с докладом в Москву. Всё что видел своими глазами, расскажу как на духу Ильичёву. Он меня поймёт и донесёт информацию на самый верх.
Двадцатичетырёхлетний оберлейтенант Гюнтер Шольц был лидером пары Bf-109 и гордился службой в 52-й истребительной эскадре. Два года назад он совсем ещё юным пилотом успел полетать в небе над Францией, а через год едва избежал смерти во время многочисленных воздушных боёв против английских Спитфайеров и Харрикейнов в Битве за Британию. Англичане и их колониальные союзники воевали в небе отчаянно, истребительная эскадра Люфтваффе несла ощутимые потери, и каждая победа в воздухе давалась нелегко. За два года воздушных боёв на Западном фронте Гюнтер и его сослуживцы сбили всего лишь сто семьдесят семь самолётов, потеряв при этом более пятидесяти опытных лётчиков. Тяжёлые были дни. Слава Богу, фюрер решил сначала разделаться с большевиками, а потом добить англичан. Здесь воевать и легче, и почётнее. Гюнтер и его ведомый лейтенант Герман Графф вели свободную охоту западнее Дубно. Кто бы мог подумать, что эти сумасшедшие русские предпримут отчаянную попытку остановить Клейста. Неделя сражения оттянула взятие Киева как минимум на две недели.
Гюнтер вёл свой Мессершмит на высоте двести метров в километре от дороги, по которой медленно ползли остатки разбитых русских дивизий и механизированных корпусов.
– Гюнтер, почему мы их не атакуем? – ведущий пары услышал в наушниках голос Германа. – Посмотри сколько солдат, машин и пушек пылят по дороге.
"Молодой, горячий, хочется пострелять. Я сам такой был два года назад" подумал Гюнтер, но вслух сказал иное:
– Герман, в этом нет смысла, – оберлейтенант был в хорошем расположении духа. Ведь за два года войны на Западном фронте он лично сбил всего два самолёта, а за три недели боёв над Украиной записал в свой актив целых восемь побед. – Они отступают в надежде закрепиться на какой-нибудь высотке, или на берегу реки, или на окраине села. Такого как вот этот Мизоч. Видишь вон ту деревню слева под крылом? Это она. Но русские не знают того, что наши танкисты уже вышли на линию Хмельницкий – Новоград-Волынский, а это сто километров на восток отсюда. Когда они поймут, что находятся в тылу нашей армии, то они побросают свои винтовки и разойдутся по домам. Хотя, возможно ты и прав. Можно и пострелять. Ты заметил штабную машину, между грузовиком и пушкой на конной тяге?
– Нет, я за тобой смотрел, дистанцию соблюдал.
– Молодец. Так. Ты вправо, я влево, разворачиваемся на сто восемьдесят градусов с набором до четырёхсот и атакуем колону по очереди. Снижение не ниже тридцати. Основная цель – чёрная штабная машина. Пошли.
Звук самолётных двигателей нарастал, водитель ГАЗ-1М и три его пассажира почти одновременно посмотрели в открытые окна Эмки, в слабой надежде увидеть над дорогой родные тупоносые И-«шестнадцатые». Однако вместо них слева над леском пролетела пара Мессершмит. На их серых худых фюзеляжах, чуть за крылом, можно было легко различить большие черные кресты, а на вертикальном оперении хвостов свастики. Самолёты стремительно пронеслись мимо и круто взмыли в развороте в разные стороны. Бойцы пехотных частей в побелевших от соли пота гимнастёрках и редкие танкисты в своих промасленных чёрных комбинезонах ускоренным шагом сошли с дороги и направились в сторону рощи. Дорога быстро опустела. Из водительской двери, медленно катящей впереди Эмки полуторки, выпрыгнул солдат и устремился за пехотой.
– Стой! Назад! – закричала стоящая в кузове грузовика молодая девушка. – Вернись немедленно! Нельзя бросать раненых!
Альбина Бикбулатова колотила ладошкой по крыше кабины пытаясь криком и шумом вывести водителя полуторки из состояния паники.
– Пятьдесят вторая истребительная эскадра, четвёртого воздушного флота, – спокойным тоном сказал Заботин в след улетающим самолётам.
– Откуда ты это знаешь? – повернувшись к пассажирам заднего сиденья, недоверчиво спросил подполковник Зимин.
– На носах самолётов этой эскадры нарисован щит. Левая половина его окрашена в черный цвет, а правая – в коричневый. Посредине серый меч, остриём вверх. Не заметил?
– Нет, – Зимин с восхищением смотрел на Заботина и думал. Я с ним в одном звании, мы одного возраста, одним, вообще-то, делом занимаемся, но какая огромная разница между нами в уровне подготовки. Вот что значит офицер из центрального управления. Смотрели на Мессеры вместе. Я ничего не увидел, а он не только щиты на бортах разглядел, но с уверенностью назвал воздушное соединение, к которому самолёты принадлежат. Учись, Зимин.
– Петя, обгоняй полуторку и жми, – комдив хлопнул водителя по плечу. – Пока дорога освободилась.
Шофёр осторожно съехал на обочину, затем вернулся на накатанную грунтовку, но разогнать свою Эмку не смог. Дорога хотя и была безлюдна, но далеко не свободна. На несколько километров вперёд на ней стояли брошенные солдатами повозки, пушечные лафеты, а вдалеке, на самом краю деревни, можно было различить очертания одинокого танка Т-26.
Не успела Эмка остановиться, упершись в перевёрнутую полевую кухню, как где-то далеко послышался рокот авиационных пулемётов.
– Раз, два, три. Из машины! – крикнул Николай Иванович, распахнул дверь и, оттолкнувшись ногами от пола автомобиля, прыгнул в кювет.
Тренированное тело разведчика налету сгруппировалось и Заботин, скатившись в неглубокую канаву, прижался к земле. Через мгновение рядом с ним упал подполковник Зимин.
– Зачем считал? – прохрипел он.
– Сейчас узнаешь, – ответил Заботин.
Гюнтер нажал указательным пальцем на спусковой крючок. Носовые пулеметы, оставляя фонтанчики пыли, стали быстро приближаться к штабной машине.
Один, два, три, четыре, пять. Отстукивал секунды метроном в мозгу немецкого лётчика. Он чуть шевельнул рукояткой управления самолётом корректируя линию огня.
Первые пушечные снаряды оставили рваные раны на, и без того истерзанных пулями, телах бойцов в санитарной машине. Следующая пара снарядов подняла кучку пыли и щебня на дороге между полуторкой и Эмкой. Ни комдив Васильев, ни его водитель не успели среагировать на слова Заботина. Они даже не поняли, зачем Николай Иванович вслух отсчитывал секунды перед прыжком из машины. Третья пара снарядов накрыла машину. Двадцатимиллиметровый кусок свинца в стальной оболочке вылетел из пушки левого крыла, прошёл сквозь крышу машины, оставил Васильева без головы, пробил спинку переднего сиденья и, прошив Петю насквозь, улетел куда-то в двигатель. Мёртвое тело водителя склонилось вперёд, а голова бойца безжизненно упала на центр руля. Клаксон жалобно завыл, извещая всех вокруг что хозяин, так бережно относившийся к своей машине, уже мёртв. Снаряд из правой пушки проделал свой параллельный путь по Эмке, но не застав на месте, ни Заботина, ни Зимина пробил корпус машины, затем переднее колесо и застрял в его диске.
Оберлейтенант отпустил гашетку пулемётов и резко потянул рукоятку управления на себя. Перегрузка вдавила его в кресло, но он, перебарывая четырёхкратное увеличение собственного веса, сумел повернуть голову и посмотреть вниз, где над чёрной штабной машиной русских появился то ли сизый дым разгорающегося пламени, то ли пар от пробитого радиатора.
Альбина выпрыгнула из кузова полуторки в тот момент, когда спина водителя скрылась за деревьями рощи. Морально она была готова закрыть своим телом полтора десятка раненых бойцов, но физически сделать это была не в состоянии. Переждав налёт в придорожном кювете, девушка, стоя на окровавленных коленях, в бессильной злобе погрозила вслед Гюнтеру кулаком, вскочила на ноги, подбежала к впереди стоящей дымящей Эмке и заглянула внутрь кабины. Голова санитарки мгновенно закружилась, ноги девушки подкосились и Бикбулатову вырвало прямо на форменные брюки обезглавленного снарядом командира дивизии. Утёршись рукавом гимнастёрки, Альбина нетвёрдой походкой подошла к обочине дороги и в нерешительности остановилась в нескольких метрах от офицеров-разведчиков. Мужчины сидели на корточках, осматривали небо и обсуждали налёт.
– Ты зачем считал до трех, перед тем как из машины выпрыгнуть? – спросил Зимин Заботина.
– У немцев на Мессерах первые пять секунд после начала стрельбы работают только пулемёты, летчик в это время корректирует прицеливание, и только потом начинают стрельбу пушки. Вот я и ждал, когда немец прицеливаться закончит. Если бы мы раньше из машины рванули, то лётчик успел бы довернуть нос самолёта, и сейчас мы бы с тобой не сидели, а лежали в кювете.
– Товарищи офицеры, вы не ранены? – открывая санитарную сумку, спросила подполковников Альбина.
– Сестричка, спустись с дороги и присядь, – Зимин обращался к Бикбулатовой, а сам осматривал горизонт.
– Так немец улетел, – девушка неопределенно махнула рукой куда-то в сторону деревни. – Вон и солдаты из рощи на дорогу возвращаются.
Она подошла к Заботину и склонилась над его головой.
– У Вас тут ссадина большая кровоточит, товарищ подполковник. Давайте я Вам её перевяжу, – с этими словами она достала из санитарной сумки бинт, надорвала зубами упаковку и завела руки с перевязочным материалом за голову Николай Ивановича.
В этот момент из-за рощи на предельно малой высоте выскочил Мессершмит Граффа. Молодой лётчик вёл свой самолёт намного ниже, чем ему приказал его ведущий, перед тем как они разделились. Лейтенант отчётливо видел, что рядом со штабной машиной сидят на обочине дороги два русских офицера. Если Гюнтер решил развернуться ради этой штабной машины, то мне сам бог велел добить её пассажиров.
Чуть качнув рукоятку управления самолётом вниз, лейтенант Графф открыл огонь. Два пулемёта, стреляя через вращающийся пропеллер, протянули свои трассы от застигнутых врасплох на полпути между рощей и дорогой бойцов по направлению к двум подполковникам. Начальник разведки разбитой танковой дивизии мгновенно упал на землю, подобрал под грудь руки и, стараясь уйти из-под прицела Мессера, покатился в сторону. Заботин стоял на коленях перед Альбиной, а девушка старательно бинтовала ему голову. Николай Иванович услышал рёв самолёта, но оттолкнуть от себя Бикбулатову не решился. Он замешкался всего лишь на секунду и неуклюже повалился на спину, увлекаемый весом упавшей на него санитарки. Пулемётная пуля ударила Альбину между лопаток, пробила позвоночник и застряла посредине обратной стороны грудной кости.
Николай Иванович отчётливо слышал, как замедлялось сердцебиение девушки. Ему было невыносимо грустно ощущать на себе тепло её тела. Он ласково прижал голову умирающей Альбины к своему плечу и погладил её по волосам. Когда сердце санитарки остановилось навсегда, Заботин осторожно свалил с себя мёртвое тело и встал на коленях над ней. К нему подошёл Зимин.
– Не задело? – в наступившей тишине голос Зимина прозвучал неестественно громко.
– Нет. Меня не задело, а вот санитарку нашу сразило наповал, – ответил Николай Иванович и расстегнул карман гимнастёрки погибшей.
– Что ты там рассматриваешь? – прикуривая папиросу, спросил Зимин.
– Документы её забираю. Она ведь мне жизнь спасла. Та пуля мне предназначалась, – подполковник положил личную книжку красноармейца Бикбулатовой и фотографии её родителей в карман галифе.
– Раз смерть так близко мимо прошла, значит, долго жить будешь. Пошли в деревню. Нельзя здесь больше оставаться. Фрицы опять прилететь могут.
– Могут, но не раньше, чем через два часа. У них сейчас по распорядку дня обед, – Заботин провёл ладонью по лицу убитой санитарки и закрыл ей глаза. – Ты пойди забери документы Васильева. И прикажи бойцам похоронить комдива. Не стоит его немцам оставлять. У них и без того много поводов для радости.
Август, 1941
Покровский бульвар, д. 11, Москва
Курсанты сорок третьего классного отделения военно-инженерной академии сидели в помещении овощного склада столовой и чистили картошку. Четырнадцать молодых людей срезали кожуру с полусгнивших корнеплодов прошлогоднего урожая и бросали белые комочки в сорокалитровую кастрюлю с водой, стоящую посреди комнаты. Ребята были одеты в пехотные галифе и белые нательные рубахи. Их гимнастёрки были аккуратно сложены на столе у входа в склад. Между сапог у каждого их них стояла сплетенная из хвороста корзина, наполовину заполненная грязными клубнями. Пятнадцатый курсант отделения картошку не чистил. Он сидел, склонившись над гитарой, перебирал пальцами струны и пел «сочинённую» им песню.
Чуть из хлябей явился земной простор,
«Я уже здесь» – сказал Богу сапёр.
А когда был Потоп и свирепый муссон,
Это Ной сконструировал первый понтон.
С фугасом и миною шлют нас вперед,
Туда что пехота атакой возьмет.
С киркой и лопатой шлют нас назад,
Копать окопы для тех же бригад.
Мы сушим болота, взрываем утес,
Пускаем с врагом поезда под откос.
Что пехота? С винтовкой в руке человек!
А конница? Так, лошадиный бег!
Спору нет, за других и понюшки не дашь,
И один только корпус хорош – это наш,
Потому, что мы – инженеры.
После каждой второй строки, всё классное отделение дружно подхватывало слова песни, и хор присоединялся к солисту. Кроме запевалы, никто из присутствующих не знал о том, что автором стихотворения является английский писатель Джозеф Редьярд Киплинг. Курсант выбросил из текста слова о британских «Инженерных её величества войсках», превратив строевую песню британских сапёров в гимн инженеров военной академии имени Куйбышева.
Гнеденко вполголоса подпевал товарищам и думал: "Вот тебе и первая возможность донести на товарища. И даже если он такой же секретный осведомитель как и я, то мой донос на него не останется незамеченным. Комсомолец и будущий офицер не имеет права так беззаботно упоминать Господа Бога и Ноя. Особенно в песне, которая претендует быть гимном рода войск. Нужно поспешить и быть первым с докладом. Ведь совершенно неизвестно сколько тут таких как я. Сегодня наверняка уже поздно, а завтра утром, сразу же после зарядки увижусь со связным и передам записочку с отчётом"
Игорь хорошо помнил короткий инструктаж, полученный им ещё в строительном институте, но ещё большее впечатление на него произвола речь старшего офицера НКВД прозвучавшая в первый же день учёбы в военном училище.
– С сего дня, с того самого момента, когда вы переступили порог этого учебного заведения, – говорил им с трибуны полковник. – Вы находитесь под неусыпным наблюдением органов безопасности. Вы должны быть в постоянной готовности к тому, что вас будут проверять, вам будут не доверять, и даже если вы будете ходить на цыпочках, вы не останетесь без нашего внимания ни днём, ни ночью. Скажу вам откровенно, периодически, жизнь и повседневная деятельность каждого из вас будет подвержена полному исследованию. Каждый человек, которому государство доверяет свои секреты, становится не только очень важен своей стране, но одновременно и опасен. Чем больше человеку доверяют, тем сильнее его охраняют. Для этого в нашем ведомстве существует Специальный отдел, сотрудники которого будут жить среди вас. Эти люди будут не только оберегать вас, но и упреждать возможную утечку этих секретов на сторону. Негласная слежка за вами будет проводиться на регулярной основе. С сего дня за вами могут следить днём и ночью, по несколько суток подряд, не ставя вас об этом в известность. Помните об этом и контролируйте сами каждый ваш шаг. С этого дня вам запрещается посещать любые публичные места, где вероятно появление иностранцев. Рестораны, гостиницы, центральные театры и парки отдыха для вас теперь закрыты. Отныне, любой, даже случайный контакт с иностранцем, вы можете приравнивать к самоубийству. Вы обязаны немедленно докладывать сотруднику Спецотдела о проявлении любознательности к вашей службе со стороны Советских граждан. Поддержание знакомства с девушками возможно только после одобрения сотрудников Спецотдела. Запомните, любые романтические контакты без разрешения руководства повлекут за собой глубокое расследование инцидента. И вы, и ваша девушка попадут под наш микроскоп, из-под которого, в лучшем случае, вы попадёте на передовую.
– Курсант Гнеденко! – голос командира взвода выдернул Игоря из марширующего по плацу строя курсантов.
– К начальнику курса. Бегом! – глаза капитана округлились как у совы. – А вы почему замедли движение? Подобрать ногу! В столовую строевым шагом! Марш!
На ходу подтягивая ремень, Игорь бегом устремился мимо командира взвода в штабной корпус.
– Гнеденко, пришёл приказ перевести тебя с инженерного курса и направить на курсы военных шифровальщиков, – в голосе полковника слышались нотки сожаления. – Не знаю что случилось, приказ пришёл буквально полчаса назад. Будь моя воля, я бы оставил тебя у себя. Я думаю, что ты тоже хотел бы остаться слушателем академии. Не так ли?
– Так точно, товарищ полковник! – Игорь точно знал, что он хочет. Остаться в этих стенах означало для него пробыть в Москве не меньше года, а то и полутора.
– Я так и думал. Возможно, твои математические способности сыграли против тебя, но ты не спеши расстраиваться. Есть в этом переводе свои плюсы. Во-первых, уже через шесть месяцев ты получишь лейтенантские погоны, а во вторых, в связи с тем, что уровень секретности на новом месте службы выше, то и зарплата шифровальщика значительно выше, чем у военного инженера. Иди в строевой отдел, возьми там предписание и скажи командиру взвода, что я приказал отпустить тебя в увольнение до завтрашнего утра. Завтра доложишь о прибытии в нашем филиале.
Значит кто-то опередил меня с докладом. Будет мне наука. В этом деле нельзя медлить. Мне преподнесли урок и дали второй шанс. Если я упущу и его, то окажусь на передовой. Причём так же быстро, как и вылетел из военно-инженерной академии.
Игорь вошёл в неосвещенный подъезд барака и вздрогнул от неожиданности, когда почувствовал чью-то руку на своём плече.
– Тихо, сосед. Не бойся. Свои, – сдавленный голос прошептал ему в ухо.
От говорящего разило самогоном и махоркой. Игорь медленно повернулся к мужчине за своей спиной и в полумраке с трудом разглядел в нём домоуправа. Сорокапятилетний сухощавый мужчина выглядел гораздо старше своих лет. На первый взгляд ему можно было дать все семьдесят. Всё его тело было скрючено и говорило о том, что он хронически больной человек. Игорь хорошо знал его, ведь именно он, несколько лет назад разрешил матери привезти Игоря и его сестру в комнату, в которой и без них уже проживали две женщины. О том, чем расплатилась их мать с домоуправом за подселение детей, Гнеденко не знал и даже не хотел задумываться. Однако несмотря на такой пробел в знаниях, стойкая неприязнь к вечно пьяному домоуправу не оставляла его ни на один день.
– Я не видел тебя уже больше месяца, – сказал местный начальник. – И увидев в окно, как ты пересекаешь двор, вышел встретить.
– Зачем? – тихо спросил Игорь. Он понимал, что эта поздняя встреча вызвана каким-то важным событием.
– Приходили тут недавно. Спрашивали о тебе, – он сделал многозначительную паузу. – Оттуда. Я сказал им, что ты нормальный парень. Надёжный. Так что, с тебя причитается.
– Спасибо, я понял. Сочтёмся, – Игорь мягко снял руку домоуправа со своего плеча и вбежал по лестнице на второй этаж.
– Оксаночка, это я, – переступая порог комнаты, сказал Игорь.
Беременная женщина, с одутловатым лицом, тяжело поднялась с кровати и, по-медвежьи переваливаясь с ноги на ногу, поспешила на встречу с мужем.
– Ты паёк принёс? – завязывая пояс халата на раздутом животе, спросила супруга.
– Принёс, – ответил Игорь, поставил вещевой мешок на стол и обнял жену.
Оксана стояла в пол оборота в объятиях мужа, а её руки развязывали узел заплечных ремней мешка.
Из-за занавески вышла мама.
– Я в увольнение до завтра, – упреждая расспросы родных, сказал Игорь. – У меня есть новость, садитесь за стол, я сейчас сниму сапоги и всё вам расскажу.
– Меня переводят в другой корпус нашей академии, и я буду заниматься совсем другим делом, – не решаясь сказать прямо о будущей профессии начал Игорь.
– Это не опасно? – спросила первым делом мать.
– А как с зарплатой? – поинтересовалась жена.
– С зарплатой даже лучше, чем у инженеров. Тысяча двести рублей, против девятисот. Но главное, что учёба займёт гораздо меньше времени. Через полгода я буду уже офицером.
– И будешь приносить офицерский паёк? – спросила Оксана, выкладывая продукты на стол.
Не успел Игорь ответить, как в комнате погас свет.
– Пробки перегорели, – всполошилась мама и поднялась из-за стола. – Я схожу проверю.
– Я сам посмотрю, – остановил её сын и направился к двери. За дверью послышались быстро удаляющиеся шаги. Игорь вышел из комнаты, нащупал руками на стене ящик с электрическими предохранительными пробками.
– Бесполезно, – донёсся до него тихий голос домоуправа. – Даже не открывай. Пробки в порядке. Это веерное отключение света по районам.
– Зачем свет отключают? – так же шепотом спросил Гнеденко. – Ради экономии?
– Тебе, как военному, скажу, – за последний час домоуправ проникся к Игорю большим уважением. После того, как несколько недель назад люди из НКВД справлялись о его жильце, он был уверен, что никогда больше не увидит молодого человека. Но когда, поздним душным вечером вчерашний пацан появился во дворе в военной форме, управдом подумал: «А парень-то оказался не промах. Раз до сих пор на свободе, – то далеко пойдёт».
– Свет отключают, чтобы поймать работающих на немцев радистов. Батареи для радиостанций в Москве в магазине не купишь, – голос домоуправа был так тих, что Игорю пришлось подойти вплотную к едва различимому в темноте мужчине. – Вот шпионы и подключают рации к электросети. А как только наши запеленгуют радиостанцию, так и начинают выключать свет по районам. Сначала определяют, в каком районе работающий передатчик заглох без электричества. Потом выключают свет поквартально, потом по-улично. А как только улица определяется, то сразу же солдаты НКВД начинают прочёсывать все дома с обысками. И берут голубчиков на «горячем».
– Вы-то откуда это знаете? – Игорь удивился осведомленности управдома.
– Мне по должности положено, – многозначительно ответил мужчина и, не прощаясь, зашаркал тапочками в направлении своей комнаты.
Сентябрь, 1941
Колымажный переулок 19, Москва
Генерал Панфилов подъехал к зданию Генштаба за десять минут до начала совещания. Перед тем как войти в монументальное строение, созданное родоначальником помпезного стиля архитектором Рудневым, Алексей Павлович размял папиросу «Беломор-канал», тяжело вздохнув прикурил её от американской зажигалки «Зиппо» и окинул взглядом на фасад главного корпуса. Подчеркнуто неприступный вид облицованного гранитным рустом здания, с утопленными в стены квадратными проёмами окон, навели генерала на мысль о том, что нужно было всю страну превратить в такую твердыню.
– Сегодня немецкая первая танковая группа соединилась в районе Лохвицы со второй танковой группой и завершила окружение 5, 21, 26 и 37-й армий Юго-Западного фронта, – начальник Генерального штаба Шапошников сидел за своим рабочим столом и читал сводку с фронта. Перед ним посреди кабинета стоял временно исполняющий обязанности начальника Разведывательного управления генерал-майор танковых войск Панфилов. Борис Михайлович говорил ровным спокойным голосом, он был ярым врагом окрика или грубого слова. – Я знаю, Алексей Павлович, что ты командуешь Управлением недавно, поэтому обвинять тебя в том, что ты лично проморгал сосредоточение немецких войск на Западном направлении, я не буду. Но вот разобраться в том, кто конкретно виноват в стратегическом просчёте, попрошу. Мы должны сами найти именно того, кто рекомендовал сосредоточить войска на юге нашей страны. Понимаешь? Не дожидаясь, когда за нас это сделает Генеральный комиссар госбезопасности Берия. Меня товарищ Сталин напрямую спросил: Где была наша разведка? Почему у Буденного и Кирпоноса на юге страны оказалось более миллиона солдат, а у Тимошенко и Кузнецова на западе и северо-западе нет и половины? А что если Иосиф Виссарионович спросит об этом его? Лаврентий ведь может и не посмотреть на то, что это Голиков докладывал Верховному только то, что тот хотел от него слышать. Голиков-то, бывший политработник. С него взятки гладки. Он сейчас в Англии. Занимается укреплением дружбы с союзниками, оттуда поедет в США. Попробуй на него свалить вину за предвоенные просчёты. Не получится. С меня тоже не спросят. Я принял Генштаб в самом конце июля. Поэтому, спросят с тебя. А ты хоть и не профессиональный разведчик, но человек честный и смелый. Мне тебя будет жаль. Лично я бы тебя на фронт отправил, танковым корпусом командовать. Подальше от штабов, – Шапошников сделал небольшую паузу, затем раскрыл папку с документами, вынул оттуда несколько листов бумаги и положил на край стола. – На почитай, это доклад одного из твоих начальников управления. Мне его генерал Жуков оставил. Когда должность передавал. Некоторые положения этого документа Голиков включил в свой доклад Сталину двадцатого апреля. Это одна из причин того, что сейчас ты командуешь управлением, а не он.
Алексей Павлович взял в руки документ, наскоро пробежал глазами его первую страницу, заглянул на последний лист и вслух прочитал имя автора:
– Военный инженер первого ранга П.П. Мелкишев. Что ж, Борис Михайлович, буду разбираться со своим начальником седьмого отдела.
– Не затягивай только.
Карла Маркса 17, Москва.
– Иван Иванович, отложи все дела и зайди ко мне, – Панфилов позвонил своему заму по политической работе, сразу же как только вернулся из Генштаба.
– Иду, – коротко ответил Ильичёв.
Начальник Управления сидел у открытого окна в мягком кожаном кресле и курил трубку. Когда в кабинет вошёл его заместитель, Панфилов жестом предложил ему сесть напротив в соседнее кресло.
– Вот прочти, – Алексей Павлович трубкой постучал по листам бумаги, лежащим на столике для газет между ним и Ильичёвым.
Чем дальше Иван Иванович читал документ, тем мрачнее становилось его лицо. Он, конечно же, узнал доклад Заботина, выводы которого он так откровенно поддержал несколько месяцев назад. Когда же он перевернул последнюю страницу его брови поползли вверх и на лице опытного политработника появилась хорошо читаемая гримаса удивления. Такая неожиданная реакция заместителя не могла остаться без внимания Панфилова.
– Что тебя так удивило, Иван Иваныч?
– Авторство этого документа, – откровенно сказал Ильичёв. Он, крестьянский сын, родившийся в семье бедняка в Калужском уезде, коммунист с шестнадцатилетним стажем, прошедший путь от электромеханика до заместителя начальника Разведуправления Генштаба РККА, в свои тридцать шесть лет своё уже отбоялся. – Я присутствовал на совещании, на котором этот документ впервые был придан огласке. И скажу тебе честно, я выводы этого доклада поддержал.
– Вот даже как, – на этот раз пришла очередь удивиться Панфилову.
– Но, это ещё не весь сюрприз, – Ильичёв положил бумаги на столик и, указав на них пальцем, добавил. – Автор этого документа не Мелкишев, а другой офицер и думаю, что нам необходимо разобраться с какой целью военинженер первого ранга присвоил себе его авторство.
– Я так понимаю, Иван Иванович, что об авторе доклада ты хорошего мнения. Не так ли?
– Именно так. Автор доклада подполковник Заботин не просто хороший разведчик, но и смелый, решительный офицер. Начало войны он встретил в Западной Украине, на самой границе. Голиков послал его туда в конце мая проинспектировать дивизионные и корпусные разведки. За два месяца отступления от Перемышля до Киева он прошёл с боями более пятисот километров. Несколько раз прорывался из окружения вместе с бойцами восьмого механизированного корпуса под командованием моего хорошего друга бригадного комиссара Попеля.
– Значит Мелкишев, украв этот доклад у Заботина, сам подписал себе приговор, – генерал Панфилов выбил трубку о пепельницу и положил её поверх доклада.
– А в чём собственно дело? Почему сразу приговор? Он, как руководитель Заботина, мог это сделать, чтобы придать документу больший вес. Одно дело доклад одного из инспекторов, а другое, если под ним стоит подпись начальника отдела. Как тебе такое объяснение?
– Иван Иванович, я принимаю любые твои объяснения, но дело в том, что хозяин ищет крайнего. Товарищ Сталин так и сказал начальнику генштаба: «Можете послать ваш «источник» к ё… матери. Это не «источник», а дезинформатор. Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации и накажите его». Ты же сам видишь, что получилось. Армии Кирпоноса, защищая Киев, оказались в котле. В нём сейчас варится более миллиона бойцов и командиров, а Москву защищать некому. Кто-то должен быть виноват в том, что наше с тобой ведомство неправильно определило направление главного удара немцев, – Панфилов прищурив глаза, посмотрел на Ильичёва. – Ты ведь тоже был уверен, что Гитлер постарается сначала захватить богатую ресурсами Украину.
– Если надо, то я за это отвечу, – Иван Иванович выпрямился в кресле.
– Не придётся. Я знаю, что с тобой однажды уже поступили несправедливо исключив из партии. Знаю также, что сам товарищ Сталин два года назад тебе лично сказал: «Партия ошиблась, – партия исправляет эту ошибку». И Заботина мы тоже выставлять на линию огня НКВД не станем. Он под огнём немцев, японцев и испанских франкистов достаточно побывал. А вот военинженера первого ранга, за его желание выслужится за чужой счёт, мы прощать не будем.
Панфилов поднялся из кресла, подошёл к столу и набрал прямой номер телефона начальника Генштаба.
– Борис Михайлович, мы тут с Ильичёвым посовещались и пришли к единому мнению, что если у хозяина или Лаврентия Павловича возникнет вопрос о том, кто виноват в перенасыщении Украины войсками, то должна прозвучать фамилия Мелкишев.
– А если не спросят. Что тогда вы собираетесь с ним делать?
– Я думаю, что военному инженеру первого ранга можно доверить сапёрный батальон на Западном или Юго-Западном фронте.
– Не опасно отпускать на передовую на понижение офицера с такими знаниями? Может всё же отдать его Берии, не дожидаясь его запроса? – с сомнением спросил Борис Михайлович.
Панфилов вопросительно посмотрел на своего зама. Ильичёв, слыша доносившийся из телефонной трубки голос Шапошникова, отрицательно покачал головой.
– Нет, Борис Михайлович, в случае с Мелкишевым о предательстве речи быть не может. Начальник седьмого отдела искренне заблуждался, злого умысла навредить стране он не имел. Мы с Ильичёвым уверены, что ему нужно дать возможность искупить свою вину на линии фронта.
– Хорошо. Поступайте, как решили. Если он понадобится Лаврентию, то он его из-под земли достанет.
Квебек, Канада
Мотинов сидел в баре частного клуба Сёркле Де Ля Гарнизон в центре города и пил пиво «Лаббат» с креветками. В кармане его лежал паспорт на имя канадского француза, бойца батальона имени Маккензи-Папиню Пятнадцатой интернациональной бригады, убитого во время гражданской войны в Испании в тридцать восьмом году. Пётр Семёнович смотрел в окно на старинную цитадель построенную французами ещё в конце семнадцатого века. Над крепостью развивался британский флаг. У главных ворот стояла пара часовых одетых в традиционные красные мундиры. Головы солдат, по самые брови, покрывали высокие медвежьи шапки. За мостом крепостного рва стояло два чёрных Форда Би, очень напоминающие подполковнику командирские Эмки. Два часа назад в цитадель прибыл генерал-губернатор Канады граф Александр Кембридж Атлон. Мотинов знал, что старая французская крепость является второй официальной резиденцией представителей британских королей в заморской колонии. Также советской разведке было известно, что всегда, когда Достопочтенный граф живёт в Квебеке, он регулярно посещает этот бар. Как старый английский аристократ, брат жены короля Георга Пятого, скончавшегося пять лет назад, урождённый его светлость принц Александр Текский был верен традициям, установленным задолго до того, как он был утверждён королём Георгом Шестым, на эту должность. Британские монархи ошибочно полагали, что генерал-губернаторские «хождения в народ», в сердце французской провинции прибавляли популярность английскому королевскому дому среди их французских подданных.
Для проведения операции по вербовке важного агента франкоязычная провинция была выбрана военным атташе и его замом не случайно. Мотинов был уверен, что здесь его в лицо никто не узнает, и что его акцент ни у кого не вызовет подозрения. Англоговорящие канадцы будут уверены, что он, хорошо знающий их язык, француз, а квебекские французы, со своим паршивым английским, акцента в его речи не заметят.
Подполковник приканчивал третью кружку Лаббата и думал о молодом канадце умершем от ран в жарком июле среди тридцати тысяч таких же отчаянных приверженцев республики, погибших в кровопролитном сражении у города Эбро. Нам бы самолётов и танков по-новее и по-больше, - думал подполковник. - Как мы могли справиться с франкистами с сотней стареньких И-16х против пятисот новейших Мессершмитов и с двадцатью Т-26 против сотни Панцер-1. Да и командиров следовало бы иметь по-толковее. Тогда глядишь и сломали бы мы шею фашистам. Как можно было выиграть сражение с такими полководцами как двадцатипятилетний командир Пятнадцатого армейского корпуса полковник Мануэль Тагуена? Студент-математик повёл в сражение три пехотные дивизии и кавалерийский полк. Более сорока тысяч человек доверили мальчишке, у которого за плечами не было даже сержантской школы. Жалко рядовых бойцов, таких идеалистов как Жак Вильнёв, они свято верили, что могут отстоять Республику. Мотинов с грустью вспоминал свою служебную командировку в Испанию, от его задумчивого взгляда не ускользнуло как вдруг вытянулись и застыли по стойке смирно высокие гвардейцы роты охраны.
Из ворот цитадели вышел Достопочтенный граф, его секретарша и адъютант. Отдав приветственный салют браво топнувшему ногой и проделавшему замысловатые манипуляции с винтовкой часовому, Александр Атлон снял форменную фуражку, вытер платком лысину, поправил свои подкрашенные рыжие усы и подмигнул своему секретарю.
– Пора слега охладиться, – сказал он адъютанту. – Сентябрь в этом году выдался жарким.
– Да, сэр. Вы правы. Особенно он жаркий в России, – молодой капитан был тоже родом из старого аристократического рода, спрятавшего своего единственного наследника подальше от войны, и иногда позволял себе отпускать двусмысленные шуточки, находясь в неформальной обстановке.
Граф был в прекрасном расположении духа. Он громко расхохотался и вошёл в дверь бара услужливо открытую для него адъютантом.
Пока Сэр Александр мыл в туалете руки, капитан подошёл к стойке и заказал три бокала пива, одну большую и одну поменьше миски с хвостиками лобстеров, сливочное масло в трёх фан-дю, три дюжины тигровых креветок на разных тарелках и соус к ним.
Услышав заказ адъютанта, Пётр Семёнович нахмурил нос. Что это за хреновина такая фан-дю? Я, вроде, по-английски свободно говорю, но этого слова никогда не слышал. Нужно будет посмотреть на «это», когда им заказ принесут.
Граф Александр уселся в углу бара за столик на двоих. Место было идеальным для частной беседы. Полумрак помещения обеспечивал генерал-губернатору его инкогнито, а положение угла позволяло его адъютанту контролировать ситуацию в баре. А капитан у Достопочтенного графа не дурак,– отметил для себя Мотинов. – Служит сразу в двух должностях: охранник и адъютант. Позицию занял великолепную.
Из дамской комнаты вышла секретарь Атлона. Она на секунду остановилась, нашла взглядом своего шефа и его верного слугу и, убедившись, что для неё за их столиком места нет, неспешно пошла по залу. Именно ради этого момента в Квебек приехал Мотинов.
Советская военная разведка уже несколько месяцев разрабатывала стенографистку Эмма Войник. Её кандидатура была выбрана после тщательного анализа окружения премьер-министра и генерал-губернатора. Женщина хоть и была недурна собой, но не имела ни семьи, ни друзей. По агентурным данным у неё на это просто не было времени. Перед началом операции по романтической вербовке секретаря Сэра Атлона, военный атташе посольства Советского Союза в Канаде шифрограммой запросил на это разрешение у генерала Панфилова. Военные разведчики крайне редко использовали этот метод в работе с женщинами-агентами. Пользоваться чувствами обманутой женщины для них было чем-то вроде табу. Руководство Управления считало, что романтическая вербовка легко могла выйти из-под контроля. Стараясь влюбить в себя перспективный источник информации, офицер-разведчик мог сам проникнуться чувствами к объекту вербовки, и тогда верить ему было уже нельзя. По законам военного времени, если разведчик терял доверие, то он должен был быть ликвидирован. Впрочем, в отношении советской военной разведки, эти законы распространялись и на мирное время.
Получив запрос из Оттавы, генерал Панфилов обсудил деликатность проблемы со знатоком человеческих душ, начальником политотдела управления, Ильичёвым.
– Иван Иванович, в Оттаву подполковника Мотинова ты послал?
– Я, рекомендовал. Послал генерал Голиков, – уточнил Ильичёв.
– Не придирайся к словам. Твоя рекомендация Мотинова на должность заместителя атташе по политико-воспитательной работе это больше, чем рекомендация. Это, можно сказать, мнение партии.
Ильичёв молчал и ждал, когда Алексей Павлович перейдёт к главному вопросу, ради которого он вызвал его к себе в столь поздний час.
– Вчера от атташе шифровка пришла, просит разрешения на вербовку стенографистки Сэра Атлона.
– С каких это пор военные атташе спрашивали разрешения на такие вербовки? – удивился Ильичёв.
– Операцией предполагаются сексуальные отношения, а это сам знаешь, у нас не поощряется, - Панфилов для себя давно уже решил одобрить операцию, но он очень хотел, чтобы именно Ильичёв, протеже самого хозяина, поддержал его решение.
– Если другого способа заставить её сотрудничать нет, то никому другому кроме Мотинова я бы это дело не доверил.
Увидев приближающуюся к нему Эмма Войник, Пётр Семёнович немедленно поднялся и, отодвигая стул напротив себя, с галантным поклоном предложил даме занять место за его столиком.
Симпатичный француз, да ещё и галантный. Только жителям Квебека присуще такое изысканное, европейское отношение к женщине. Не то, что наши канадские мужчины. Кроме хоккея и пива в голове ничего нет.
– Разрешите представиться, Жак Вильнёв. Сорок три года, бизнесмен, разведён, взрослый сын от первого брака учится в Монреале, – тихо произнёс Мотинов.
– Эмма Войник. Не замужем, секретарь-стенографист, детей нет, сколько лет не скажу, – так же тихо и быстро ответила Эммаа, и рассмеялась. – Вы всегда так оригинально знакомитесь с женщинами?
– Ох, оставьте, – улыбнулся в ответ Пётр Семёнович. – Если бы я так знакомился с женщинами, то был бы давно уже женат. Это я Вас увидел и понял, или сейчас, или никогда. Вы мне показались такой милой, слегка беспомощной, совсем одной в этом чужом для Вас городе.
– Это Вам показалось, – во-первых, я здесь не одна, а во-вторых, в Квебеке я частый гость.
Мотинов вытянул шею и осмотрел зал.
– Что-то я не вижу здесь Вашего кавалера, или он ещё не пришёл?
– Он не придёт.
– Почему?
– Потому, что у меня его нет.
– Так Вы ведь сказали, что вы здесь не одна. С кем же Вы?
– Вон с теми двумя джентльменами, которые сидят в углу, – Эмма не поворачиваясь, кивнула головой в сторону генерал-губернатора и его адъютанта.
– А Вы уверены, что они джентльмены? Настоящие мужчины так не поступают.
– Как, так?
– А так. Забились тихонько в уголок и обсуждают свои мужские дела, а даму бросили одну. Прямо как английские лорды.
– А Вы, между прочим, недалеки от истины. Один из них имеет титул Достопочтенного графа. Это выше, чем титул лорда, и является генерал-губернатором Канады, а второй сын члена палаты лордов и тоже в будущем им будет.
– Невероятно. Никогда не видел таких высокопоставленных, – в начале фразы голос Мотинова выражал восхищение, и вдруг он стал саркастическим. – Невоспитанных особ. Эмма негромко рассмеялась.
Бармен принёс заказ для Эмма. Поднимая пол-литровую кружку светлого пива и глядя на Мотинова сквозь желтый напиток, женщина сказала:
– Вы настоящий квебекец. Это же надо. Я впервые встречаю такое безразличие к титулам и должностям.
– Эмма, этим жалким мужчинам я отказываю в почёте, а вот Вам я готов присвоить все титулы и должности мира. А хотите я Вас буду называть моя королева? – Мотинов поднял свой бокал и коснулся им бокала Эмма.
– А не рано ли? – с иронией спросила женщина, пригубив Лаббат.
– Что не рано? – Мотинов сделал вид, что не понял вопроса и допил остаток третьей кружки.
– А, не стоит внимания, – смутилась мисс Войник.
Головокружительная карьера мисс Войник началась десять лет назад, сразу же после окончания ею университета Далхаузи, в уютном портовом городе Галифакс. Она была обычная деревенская девушка, выросшая на берегу Атлантического океана в рыбацком посёлке Вест Довер. С двенадцати лет отроду, Эмма каждый день отправлялась с отцом на стареньком судёнышке поднимать со дна океана расставленные заранее ловушки для лобстеров. Порой эта работа занимала десять, а иногда двенадцать часов подряд.
С ранних лет привыкшая к тяжелому ежедневному труду девушка, поступив на работу в мэрию провинциального центра, сразу же зарекомендовала себя как исполнительный и дисциплинированный клерк. Не прошло и года с начала её трудовой карьеры в местном муниципалитете, как она была замечена лейтенант-губернатором провинции и получила предложение перейти на работу в уютную резиденцию представителя королевской династии в Новой Шотландии. Прекрасный вид на залив и океанский порт, открывавшийся из окна офиса, позволял ей теперь каждый день любоваться милыми её сердцу торговыми судами, пассажирскими пароходами и военными кораблями, проходившими мимо Галифакса на рейд Бэдфортского залива.
Новая должность мисс Войник очень нравилась. Её босс, пожилой и очень интеллигентный отставной судья, работой Эмму не загружал и, если бы не одно обстоятельство, то судьбу девушки можно было бы назвать счастливой. Дело было в том, что лейтенант-губернатор сидел в своём кабинете по двенадцать-четырнадцать часов в день. Он читал газеты и книги, слушал радио и обсуждал новости со своими приятелями. Иногда принимал у себя видных бизнесменов и политиков провинции. Лейтенант-губернатор вёл светскую жизнь, не оставляя своему секретарю ни одного свободного часа на личную жизнь.
За пять лет службы на своём посту Эмма отточила своё профессиональное мастерство и пользовалась заслуженным уважением среди политиков не только в Новой Шотландии, но и далеко за её пределами. Перед уходом со своего поста на заслуженный отдых, отставной судья порекомендовал своего преданного помощника Достопочтенному графу Александру Атлону и, засидевшаяся в девицах Эмма оказалась на равнозначной должности, но уже в столице государства.
За десять лет, прошедших после окончания института, Эмма Войник никогда не чувствовала себя так уютно, как сегодня. Что это? Какое-то особое пиво? Или это обаятельный и остроумный француз на меня так подействовал? Впервые в жизни она встречала такого необычного мужчину. Ей хотелось, чтобы встреча эта продолжалась бесконечно долго, или хотя бы повторилась опять. Она с удовольствием слушала Петра Мотинова, смеялась над его шутками, удивлялась необыкновенным приключениям, участником которых он был, и восхищалась его находчивостью, когда он рассказывал о том, как он выпутывался из сложных ситуаций.
Она была так увлечена своим новым другом, что даже не заметила как Достопочтенный граф и его адъютант закончили свой рыбно-пивной обед и направились к выходу.
– Простите сэр, но я должен забрать от Вас мою коллегу, – капитан появился за спиной стенографистки неожиданно для Эмма.
– Я присоединюсь к вам через минуту, Джеймс, – сказала Эмма, попрощалась с Мотиновым и направилась в сторону туалетов.
Капитан вышел из бара и догнал медленно идущего по направлению к цитадели графа Атлона. Как только за адъютантом закрылась дверь, Эмма вернулась к столу и положила перед подполковником салфетку.
– Найдите меня в Оттаве, пожалуйста. Здесь адрес. Я хочу с Вами увидеться ещё хотя бы один раз, – еле слышно произнесла она, глядя в окно на удаляющуюся парочку английских вельмож.
– Непременно, но когда Вы вернётесь в столицу? – Пётр Семёнович положил свою руку на запястье Эмма.
– Через неделю, максимум полторы, – быстро ответила женщина и скорым шагом направилась к выходу.
Мисс Войник ушла, а подполковник взял в руки маленькое глубокое керамическое блюдце с растопленным сливочным маслом, стоящее в металлическом подсвечнике и пальцами загасил горящую под блюдцем свечу.
Так вот ты какое «фан-дю». В жизни бы не догадался так растапливать масло, для того чтобы макать в него очищенные хвостики омаров. Впрочем, нет. Правильнее сказать – лобстеров.
Ближнее Подмосковье
– Встать. Смирно. Товарищ преподаватель, шестое классное отделение шифровальщиков к занятиям готово. Отсутствующих нет. Дежурный по классному отделению курсант Гнеденко.
– Вольно. Садитесь, – смущенно сказала Татьяна Васильевна Сорокина.
Бывший профессор математики МГУ никак не могла привыкнуть к военной форме своих студентов и к утренним докладам дежурных по группе. Работая в спецшколе шифровальщиков Разведуправления второй месяц, она все ещё чувствовала себя неуютно в этой учебной аудитории. Стены класса были увешаны портретами Сталина, Буденного, Ворошилова и Берии. Ей постоянно казалось, что вождь и отцы командиры следят за ней не отрывая глаз. Особенно старается Лаврентий Павлович, зачастую думала Сорокина. Вон и плакат под ним висит, соответствующий – «Кто не с нами, тот против нас». И ещё эта странная девушка в красной косынке. Приложила палец к губам и написала под собой «Враг подслушивает». А как же мне с мужем поговорить о работе? Раньше мы с ним каждый день обсуждали наших студентов, вместе готовились к лекциям, я к своим, он к своим. А теперь в нашем доме введен железный закон: «О работе ни слова». Зря я, наверно, согласилась из университета сюда перейти. Хотя, с другой стороны, надбавка за секретность и продовольственный паёк – хорошая компенсация за неудобства.
Гнеденко поправил сползающую на локоть красную повязку и сел за первую парту.
– Сегодня мы с вами приступим к изучению новой темы. Запишите в рабочих тетрадях её название. «Симметричные криптосистемы». – Татьяна Васильевна подошла к висящей на стене чёрной школьной доске, взяла мел и написала на ней четыре строки.
– Постарайтесь законспектировать всё то, что я вам сейчас буду рассказывать, – повернувшись к курсантам, сказала она. – Симметричные криптосистемы – способ шифрования, в котором для шифрования и расшифровывания применяется один и тот же криптографический ключ. Рассмотрим примеры таких криптографических алгоритмов. Сорокина, давая возможность курсантам записать её слова, медленно прочла:
1. Простая перестановка.
2. Одиночная перестановка по ключу.
3. Двойная перестановка.
4. Перестановка «Магический квадрат».
– Итак, приступим, – Татьяна Васильевна открыла свою рабочую тетрадь и прочла. – Простая перестановка без ключа – один из самых простых методов шифрования. Сообщение записывается в таблицу по столбцам. Для использования этого шифра отправителю и получателю нужно договориться об общем ключе в виде размера таблицы.
Приведя на доске примеры простых перестановок, Татьяна Васильевна вернулась к столу, открыла следующую страницу лекции и нашла глазами определение «Одиночной перестановки по ключу». Она уже была готова зачитать её, но не успела. Дверь аудитории резко распахнулась и в класс вошёл начальник школы полковник Захаров.
– Смирно! – вскакивая, громко закричал Гнеденко.
Помещение наполнилось шумом шаркающих по деревянному полу сапог. Полтора десятка молодых парней буквально выпрыгнули из-за учебных столов и замерли по стойке смирно, высоко задрав гладко выбритые подбородки.
– Вольно. Всем подойти к окну, – полковник, проходя мимо Сорокиной, негромко сказал ей. – Вам Татьяна Васильевна, на это смотреть не обязательно.
Отодвигая стулья и лавируя между столов, курсанты подошли к окнам и, глядя вниз с высоты третьего этажа, замерли от неожиданности. Во внутреннем дворе спецшколы двое солдат НКВД волокли по земле младшего лейтенанта. На вид пареньку было лет двадцать, не больше. Он не оказывал солдатам ни малейшего сопротивления, но по его скупым движениям было отчётливо видно, что молодой человек жив и находится в сознании.
Дойдя до стены, солдаты поставили младшего лейтенанта на ноги, отошли на пару шагов назад, убедились, что окровавленное тело способно устойчиво поддерживать вертикальное положение и присоединились к отделению бойцов выстроившихся в шеренгу в десяти метрах от измученного офицера.
Командир отделения громко скомандовал:
– К ноге.
Каждый боец ловким движением перебросил карабин из-за плеча и стукнул прикладом возле правого сапога.
– На прицел!
Десять стволов одновременно взмыли вверх и младший лейтенант, в одно мгновение, оказался на линии огня.
– По изменнику Родины, пли!
В кирпичном колодце внутреннего двора школы десятикратный залп модифицированного в тридцать восьмом году изобретения Сергея Ивановича Мосина прозвучал оглушительно громко. Стекла класса задрожали, и курсанты инстинктивно отпрянули от них.
– Садитесь, – устало сказал полковник и, дождавшись, когда курсанты займут свои места, с грустью продолжил. – Это был младший лейтенант Панченко. – Он проходил обучение в нашей школе с января по июнь, и я его знал лично. До недавнего времени Панченко служил в министерстве иностранных дел и ему доверяли очень ответственную работу. Неделю назад, зашифровав и отправив архиважный документ, он положил в ящик для уничтожения бумаг конверт, будучи уверенным, что он пуст. Перед тем как уничтожить содержимое ящика, ответственный за уборку мусора сержант проверил конверт и обнаружил в нём незашифрованный текст. Он немедленно доложил по команде своему непосредственному руководителю. В результате расследования выяснилось, что в конверте было письмо министра иностранных дел товарища Молотова нашему послу в Лондоне Ивану Майскому. Вы, как будущие шифровальщики, должны понимать, что наши шифровки враг зачастую перехватывает, но без оригинала письма наш шифр расколоть не может. Страшно даже подумать к каким последствиям мог привести такой проступок младшего лейтенанта, – Захаров ненадолго задумался над своими словами. – Да, да. Я не оговорился, это была всего лишь небрежность шифровальщика. Следствие не нашло в его оплошности злого умысла, уточнил полковник. – Тем не менее, Спецотдел принял жёсткое решение по его судьбе. Запомните сегодняшний день навсегда. В вашей работе промахов быть не должно. Любая ваша ошибка может привести к гибели тысяч, а может быть десятков тысяч людей, но первой жертвой всегда падёт тот, кто эту ошибку допустил.
Татьяна Васильевна сидела за учительским столом, низко опустив голову, и старалась сосредоточиться на учебном материале, но её глаза не видели строк, они были полны слёз.
Полковник вышел из класса, а курсанты замерли на своих стульях и каждый из них представлял себя на месте несчастного Панченко.
Октябрь, 1941
Безымянский исправительно-трудовой лагерь, окраина Куйбышева
Заключенные участка номер четыре, Управления Особого Строительства, возвращались в лагерь после двенадцатичасовой рабочей смены на строительстве завода самолётных бронекорпусов. До ворот Безымянлага, расположенного в районе совхоза «Красный пахарь» на Семейкинском шоссе, оставалось ещё около километра грунтовки. Шеренги зеков шли, понуро опустив головы и вяло тянули очередной куплет популярной лагерной песни «Ванинский порт».
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой.
Сойдешь поневоле с ума,
Отсюда возврата уж нету.
В этот раз охрана не требовала от колонны «заткнуть хлебальники». Звук пения заглушал шум недалеко проходящего паровоза, и конвой был уверен, что начальство лагеря не услышит заунывного стона измождённых работой и голодом людей.
На повороте Ветлянской улицы, там, где она, повторяя изгиб железной дороги, пролегала от неё ближе всего, два десятка конвоируемых ринулись в лесополосу. Над колонной пронёсся крик – «Ложись!», строй сразу же осел, и над ним захлопали выстрелы карабинов.
Тимур Бикбулатов упал грудью на грязь и закрыл голову руками. Слева и справа от него приземлились ещё два зека. Бывший инженер-строитель приподнял голову и с удивлением обнаружил, что этих заключённых он раньше не видел.
– Новички, что ли? – тихо спросил он своих соседей.
– Да, вчера из БелБалтЛага привезли, – ответил сорокалетний мужчина, с татуировкой свечи на левом запястье, после чего несколько раз выплюнул грязь в лужу перед своим лицом и добавил. – На усиление вам, а то вы без нас хрен двести седьмой мехзавод к первому декабря достроите.
Тимур знал о том, что после пуска одноимённого канала в эксплуатацию Беломора-Балтийский лагерь более не нуждался в большом количестве рабочей силы. Менее полугода назад, руководя строительством казанского авиазавода, он сам использовал зеков с БелБалтЛага, стараясь всеми правдами и неправдами уложиться в сроки поставленные Госпланом.
– Блатные рванули? – спросил пятидесятилетний крепыш, второй сосед Бикбулатова.
– Нет, «контрики», – ответил Тимур.
– А ты чего не с ними? Ты ведь наверняка тоже по пятьдесят восьмой здесь, – в голосе крепыша чувствовалась уверенность военного человека.
– Да, по пятьдесят восьмой, но пункт четырнадцать, – уточнил Бикбулатов.
– Ага, ты значит у нас не изменник Родины, а так мелочь. Контрреволюционный саботажник и поэтому тебе западло бежать со шпионами и троцкистами, – усмехнулся крепыш.
– У него кишка тонка, – поддакнул старшему товарищу зек с наколкой.
– Я после ареста инфаркт перенёс. Я и ста метров не пробегу, – шепотом ответил Тимур. – Умру я.
– А ты и так, и так умрёшь. Только в лагере помучаешься перед этим, – заметил крепыш.
– Колонна! Встать! – раздалась команда, когда вдруг оборвался собачий лай погони и перестали быть слышны винтовочные выстрелы.
Негромко матерясь, заключенные медленно поднимались из грязи и выравнивались в шеренгах.
– Как ты думаешь, догнали? – спросил мужик с наколкой у Тимура.
– Трудно сказать. Тут в ста метрах, аккурат за этим леском, железная дорога проходит. Может кто-то и успел на открытую платформу запрыгнуть или на подножку вагона. А может, и половили-постреляли желающих «сходить кукушку послушать».
Оба новичка Безымянлага были опытными сидельцами и хоть судьбы их пересеклись однажды, в далёком восемнадцатом, каждый из них рисовал в воображении свою как картину произошедшего. Незаконнорожденный сын настоятеля Рогачёвского монастыря Василий Судариков, бивший в набат на колокольне в ночь мятежа, был оптимистом и верил, что политзаключённым удалось запрыгнуть на покрытые угольной пылью платформы, и поезд умчал их в сторону Кузбасса. Туда, где они наверняка смогут раствориться на просторах Сибири. А ветеран Первой конной армии Буденного, выпускник академии имени Фрунзе и бывший комбриг, Гребешков Иван Сергеевич, не верил в то, что побег мог закончиться удачно. Он шёл плечом к плечу с Бикбулатовым и Судариковым и улыбался картинкам, всплывавшим в его мозгу. Ногами зеков бьют солдатики. В голову норовят попасть сапогами. Не торопясь топчут вертухаи «контриков». И меня будут топтать, если невмоготу станет и я на рывок решусь.
Над входом в лагерную столовую висел транспарант. На его белом полотнище широкими красными буквами было выведено:
"Спасибо вам, бойцы Наркомвнудела, ; Республики великой сторожа!"
Вдоль длинного здания пищеблока стояли два ряда рукомойников. Охрана остановила колону заключённых перед ними. Старший конвоир подал зычную команду:
- Раздеться и умыться!
Побросав на землю телогрейки, зеки обнажили исхудалые торсы и, посылая проклятия охране, матом кроя осенний холод, принялись смывать грязь с заскорузлых рук, сморщенных лиц и тонких шей.
Согнувшись над узким желобом слива воды, Тимур ненароком разглядывал наколки своих новых знакомых. У мужчины, который был лет на пять-шесть моложе Бикбулатова, на кисти была изображена горящая свеча, стоящая в двух кандалах скованных между собой короткой цепью. На кандалах была выколота дата «22.X.1918». Свечу обвивала колючая проволока с двадцатью пятью колючками на них. Каждая колючка символизировала один год срока полученным носителем татуировки. Под кандалами с трудом можно было прочесть полустёртую надпись «Мой удел – свет одной свечи».
У крепыша на левой стороне груди был изображен легендарный командир Первой конной армии Семен Буденный, со своими знаменитыми усами и со всеми регалиями. Под профилем командарма были помещены подкова, в центре её звезда, а за ней две скрещенные сабли.
– Редкая наколка, – сказал Тимур Гребешкову.
– Ничего особенного. У нас, в Конармии, у каждого третьего такая была, – буркнул недовольно в ответ Иван Сергеевич.
– Я имею в виду редкая в наших краях, – поправил себя Бикбулатов. – Для военнослужащих пятьдесят восьмая обычно заканчивается вышкой. А ты вон, жив. И продолжаешь ворчать недовольно. Радуйся, что не прострелили тебе фасад Семёна Михайловича в нескольких местах.
– А я и радуюсь, – только и успел ответить Гребешков, прежде чем удары металлического стержня о рельс позвали всех зеков в столовую на ужин.
– Давно знакомы? – обратился Тимур к Сударикову, кивнув на Гребешкова.
– С восемнадцатого, – жуя перловку, ответил поповский сын.
– Не может быть, – недоверчиво покачал головой Тимур. – Твой товарищ по выправке минимум полковник. Значит, сидит года четыре, от силы пять лет. А ты, судя по дате на кандалах, в лагере уже двадцать три. Так что, не ври.
– Я и не вру, – невозмутимо сказал Василий. – Он меня арестовывал в восемнадцатом, после того как с чекистами и латышами мятеж в нашем Рогачёво подавили.
– Сколько же тебе тогда было?
– Шестнадцать.
– И за что тебя арестовали?
– В колокол монастырский бил. Батя послал. Его потом в ЧК увезли, а меня в поле конники поймали и в лагерь. Четвертак дали, вот два года всего осталось и свобода, – последние слова Судариков произнёс с мечтательной улыбкой.
– А мятеж-то из-за чего подняли? Чего вам в вашем Рогачёво не хватало?
– Ты его спроси, – Василий указал пальцем на Гребешкова. – Он ту историю хорошо знает, а я так до конца и не понял, что произошло и за что меня посадили.
Спустя час, сидя на нарах в полутёмном бараке, бывший чекист Гребешков рассказал Бикбулатову о причинах, развитии и последствиях кулацко-эссеровского мятежа в том далёком восемнадцатом году.
– В Дмитровском уезде самыми зажиточными считались крестьяне села Рогачёво. Занимались они не только сельским хозяйством, но и промыслами. В основном гребёночным. Многие из них имели дома и лавки не только в своём селе, но и в Москве. Там намного быстрее и выгоднее сбывался товар. В апреле в Рогачевской волости была создана артель гребенщиков. Я, кстати, уроженец тех мест, поэтому и ношу такую фамилию, – уточнил Иван Сергеевич. – Налоговая комиссия Совнаркома произвела раскладку чрезвычайного революционного налога с буржуазии по волостям. С рогачёвцев потребовали уплатить семьсот пятьдесят тысяч рублей.
В августе уездный комиссар финансов доложил членам совета:
– Все волости с налогами рассчитались, а рогачевцы заплатили самыми первыми.
– Так они самая богатая волость, для которой назначенная сумма совершенно ничтожна, – выступил депутат местного совета от соседней волости. – Предлагаю увеличить сумму налога с рогачёвцев до одного миллиона рублей и взыскать её, в случае упорства, принудительным порядком.
В ответ на такое решение, сход промысловиков Рогачёво постановил, с властью не ссориться и собрать недостающие четверть миллиона. Решение было принято правильное. Но потом их стало уводить в сторону. Хотели сделать как лучше, а в результате перемудрили. На сходе мужики придумали, что вместо того чтобы отдать эти деньги налоговой комиссии, закупить на них в Рыбинске две баржи дефицитного керосина. Затем, продать его в Рогачёво, из прибыли доплатить налог, а лишек оставить в кассе волостного исполкома.
– Крепко придумали артельщики. Чувствуется купеческая хватка, – Бикбулатов порадовался находчивости рогачёвцев.
– Ты слушай, как оно всё обернулось, – по лицу Гребешкова блуждала недобрая ухмылка.
– Прознав про то, что из соседнего уезда прибыли купцы с деньгами, рыбинские чекисты для начала арестовали покупателей. Продержав их пару дней в местной тюрьме, они посадили их на одну из барж и отправили по реке домой. Вторую баржу чекисты конфисковали вместе с бочко-тарой под керосин. Но главное было то, – чтобы подчеркнуть важность момента Иван Сергеевич сделал небольшую паузу. – Что они забрали у них все деньги. А чтобы артельщики сильно не возмущались и не вздумали жаловаться в ВЧК, их строго предупредили об ответственности за спекуляцию.
Об этом мы узнали от арестованных зачинщиков бунта только в конце августа, во время следствия. А в первых числах месяца мы решили, что деньги кулаки потратили на приобретение оружия у уцелевших мятежников Ярославского восстания. К оружию, мы считали, прилагались и рекомендации, как организовать восстание в Дмитровском уезде.
Вернувшись в Рогачёво, неудавшиеся спекулянты рассказали односельчанам, что рыбинские чекисты деньги у них отняли, но Советы требуют ещё и скоро местное ЧК придёт отнимать нажитое. Обозлённые купцы распространили слух, мол, новая власть будет отбирать не только деньги и хлеб, но также будет изымать церковные ценности. То есть, попросту говоря, грабить расположенный неподалеку Николо-Пешношский монастырь и Никольскую церковь.
– Церковь построена на средства крестьян! – Кричал на площади настоятель монастыря, потрясая перед грудью огромным кулаком с зажатым в нем золотым крестом. – Не дадим!
– Малым сходом было принято решение «хорошенько» встретить комиссаров. Специально отобранные люди выехали во все селения волости, чтобы собрать представителей от каждого двора на всеобщий сход в Рогачёве. Призывом к действию против комиссаров во время схода должен был послужить колокольный набат, – при упоминании о колокольном звоне на лице Гребешкова заиграли желваки. – Чтобы выиграть время для сбора, эти сволочи послали нам ложное сообщение – «Налог собирается». К сожалению, у нас в ЧК на тот момент была устаревшая информация. Мы были уверены, что остаточный налог давно собран. О том, что деньги отобрали наши товарищи в Рыбинске мы не знали, – уточнил Гребешков. Посовещавшись с уездными чекистами, я поехал с девятью нашими сотрудниками в Рогачёво. Хотел лично провести дознание, арестовать саботажников и изъять собранную сумму.
Неожиданно Гребешков стукнул себя по шее и с гримасой ярости на лице, быстро сменившейся брезгливой усмешкой, сбросил что-то на пол.
– Клоп? – спросил Тимур и посмотрел со второго яруса нар вниз, вслед раздавленному насекомому.
– Да, такой же кровопийца, как и наши вертухаи, – философски ответил Гребешков. – И вот, что удивительно, как они умудряются так точно падать с потолка на людей? Ума не приложу. Ползают миллионами над нами, а когда оказываются над открытой шеей зека, бросаются за шиворот.
– Ты остановился на том, что вы собрались разобраться с неплательщиками налогов, – Тимуру было интересно, чем закончилось приключение артельщиков.
– Да, точно, – Гребешков нахмурил лоб и продолжил рассказ. – Ранним утром десятого августа мы выступили из Дмитрова. Я ехал впереди в пулемётной тачанке, пятеро моих товарищей были в центре колонны на другой повозке, а четверо бойцов, верхом на лошадях, замыкали группу. Когда мы прибыли в Рогачёво, то на рыночной площади наблюдалось некоторое оживление. Торговцы ходили из лавки в лавку и переговаривались. Некоторые из них с нескрываемой злобой поглядывали в нашу сторону. Я остановил повозку в центре площади и громко потребовал к часу дня собрать на заседание волостной исполнительный комитет. Мы прождали до пяти часов. Кроме коммуниста Спиридонова никто не явился. В его присутствии мы опечатали кассу и все документы в помещении волисполкома. Вечером мы решили устроиться на ночлег в монастырской гостинице. В монастыре меня с красноармейцами встретили неласково, но после долгих переговоров нам разрешено было занять одну небольшую комнату.
Ночью к нам пришёл активист Спиридонов с тревожной новостью. Настоятель монастыря послал в село своего незаконнорожденного сына. Пацан пустил по Рогачёво слух о том, что ночующие в монастыре большевики, то бишь мы, перерезали всех коров, ободрали с икон драгоценные оклады, а на иконы налепили красные революционные банты.
– Представляю, – прокомментировал услышанное Бикбулатов. – Новость была точно не из приятных.
– А то, – сказал Гребешков и без перехода вдруг крикнул. – Дневальный! Крысу лови! По восьмидесятиметровому проходу барака, между рядами двухъярусных нар, не торопясь, бежала большая серая крыса. Зек, с красной повязкой на левом рукаве, пулей метнулся вслед за ней со шваброй наперевес. Крыса на секунду замедлила бег, вопросительно подняла мордочку, потянула ноздрями затхлый воздух и стремительно кинулась прятаться под нижние нары. Несколько человек недовольно пробормотали ругательства, поворочались на голых, грубо обструганных досках и затихли в глубоком сне.
– Наутро я с бойцами вернулся в Рогачёво, – перешёл на шепот бывший чекист. – Поначалу многотысячная толпа на центральной площади нас не насторожила. Вроде всё выглядело как обычно. Село торговое, день базарный. Многие из них были пьяны. Это тоже не вызвало подозрения – воскресенье. От группы к группе переходили какие-то люди, что-то рассказывая, указывая в сторону монастыря. Продвижение отряда заставило толпу образовать «живой коридор». Когда же мы приблизились к церкви, со всех сторон на нас посыпались угрозы, выкрики: – «Вот они грабители», «Разбойничья власть», «Зачем вы привезли с собой пулемет?». Отовсюду понеслось свист и улюлюканье. В воздухе замелькали кулаки и палки. На колокольне ударили в набат. Большой колокол заглушил крики толпы. Мы ринулись во двор волостного исполкома, крепкие ворота которого показались нам единственным спасением от расправы. Едва мы укрылись там, как в ворота полетели камни, застучали деревянные колья и раздались угрозы смерти. После нескольких часов осады я понял, что мужики не уймутся, и решил выступить перед ними.
Мы вышли из ворот втроем, меня сопровождали два представителя Дмитровского ЧК, и под рёв толпы дошли до сквера у школы. Я хотел рассказать митингующим о международном положении и о текущем моменте, но мне не дали сказать ни слова. Мужики стянули меня за полу кожаной куртки с пня, на котором я стоял, – по обиженному голосу Гребешкова Тимур понял, что разжалованный и осуждённый в конце тридцатых годов кавалерийский комбриг, до сих пор не простил крестьянам нанесённое ему двадцать с лишним лет назад унижение.
– Под дикие крики в нас полетели камни, палки и комья земли. Причём мятежники норовили попасть нам в лицо и ослепить нас. Чтобы мы не смогли вернуться в отряд, – Гребешков прищурил глаза, как будто и сейчас кто-то пытается ему их запорошить. – Все же нам удалось войти во двор и закрыть за собой ворота. Тотчас же опять возобновилась осада – кидание камней и палок, угрозы, крик, свист и гик.
И тогда мы решили прорываться в уездный центр. Меня сопровождал весь отряд. Впереди на лошадях ехали четыре красноармейца и расчищали дорогу для всего отряда. Пятеро ехали на повозке за ними, а я с пулеметом прикрывал их сзади. Толпа преследовала нас несколько километров. Для того чтобы её разогнать, конные бойцы сделали несколько залпов в воздух. В ответ из толпы раздались выстрелы. На подъезде к деревне Подвязново патроны у кавалеристов закончились, и толпа отсекла мою повозку от остальных бойцов. Я попробовал дать по кулакам очередь, но пулемёт не работал. Очевидно, брошенным камнем был поврежден затвор. Меня стащили с тачанки и хотели поколотить, но пока восставшие снимали с тачанки пулемёт, я успел добежать до ближайшего леска. Мои красноармейцы попрыгали со второй повозки и попытались укрыться в ржаном поле. Завладев двумя повозками, часть мужиков отправилась с трофеями в Рогачёво, а оставшиеся преследователи бросились на розыск красноармейцев. Обнаружив моих бойцов, они жестоко избили их, погрузили тела на телегу и отправили для дальнейшей расправы в ближайшее село. Меня тоже поймали в лесочке и долго били. Когда я потерял сознание, то они подумали что я мёртв и оставили под деревом. Позже, я ползком дополз до реки Яхромы, переплыл её и ночью добрался до дома отца в деревне Куликово. Оставшихся полуживых красноармейцев отвезли на телеге в деревню Трехднево и, после истязательств, убили.
К полуночи отец довёз меня из Куликово в Дмитров. В исполкоме я застал четверых моих конных чекистов. Получив необходимую медпомощь, я в пять утра направился в Рогачёво. Со мной, на этот раз, было семь чекистов и пятьдесят красноармейцев. По дороге к нам присоединился взвод красных латышских стрелков, вызванный из Москвы.
– Вас, наверняка, уже ждали и оказали упорное сопротивление, – сделал предположение Бикбулатов.
– Как раз наоборот. Нашей карательной экспедиции не пришлось сражаться с восставшими. Прибыв на рассвете в окрестности мятежного села, я послал конников занять все дороги, ведущие в населённый пункт, а пехота заняла центральную площадь и улицы села. Начались аресты и обыски. В первую очередь мы посетили монастырь и арестовали его настоятеля. Потом были арестованы и другие организаторы валового схода. Местные жители, особенно напуганные «чужими» бойцами из отряда латышей, без уговоров сдали зачинщиков смуты и сами показали, где спрятано оружие.
К вечеру поймали и вот этого звонаря, – Гребешков указал на давно уже спящего Сударикова.
После короткого следствия мы ликвидировали несколько десятков участников мятежа. Семьи казнённых выслали за пределы уезда в распоряжение ВЧК. Гребешков на несколько минут задумался, возвращаясь на двадцать три года назад.
– Почему так жёстко обошлись с селянами? Ведь за пятерых бойцов вы вырубили почти полдеревни, – Бикбулатов, окончивший казанский университет, был высокообразованный инженер из аристократического татарского рода. Ни в Красной Армии, ни тем более в Чрезвычайной Комиссии он никогда не служил, и закономерно не понимал, что карать невиновных можно и нужно для урока будущим поколениям.
– Столь жесткие меры были продиктованы сверху, – Гребешков с любопытством посмотрел на Тимура. Он мог бы объяснить этому чахлику, что будь его, Гребешкова, воля, он бы не оставил ни одной живой души в проклятом Рогачёво. Но реальность, окружавшая его сейчас, этот барак-полуземлянка, эти клопы и вши, эти четвероногие, а ещё хуже, двуногие крысы, с которыми ему приходится иметь дело каждый день, остановили бывшего комбрига. Он чуть-чуть помедлил с ответом и решил переложить груз ответственности за карательную экспедицию на того, с кого уже не спросишь.
– Это была не моя инициатива. Я получил две телеграммы лично от Ленина. Понимаешь, я держал их в руках. Я читал их и до сих пор помню текст. Первая гласила: «Примите все меры к подавлению восстания кулаков». А вторая: «Сообщите подробности о подавлении восстания кулаков в Рогачёво и имена арестованных. Необходимо конфисковать имущество восставших кулаков и организовать местные комитеты бедноты. Действовать энергично». Обе были подписаны одинаково: «Предсовнаркома Ленин. Москва. Кремль».
Тимур задумчиво молчал, а Гребешков, как бы стряхивая с себя воспоминания, мотнул головой и сказал: – Хватит об этом. Скоро рассвет. Нужно хотя бы пару часов поспать. После чего отвернулся от Тимура, подпихнул кулаком, служившей ему подушкой, небольшой тюк с соломой и, накрывшись телогрейкой, мгновенно уснул.
Под Харьковом
Уже много дней военной инженер первого ранга Мелкишев не мог найти ответ на мучивший его вопрос: «Что произошло за закрытыми дверями Разведывательного управления, после чего он в течение двух дней сменил свой уютный кабинет начальника седьмого отдела в центре Москвы, на промозглый блиндаж командира сапёрного батальона на подступах к Харькову?»
Получив в строевом отделе предписание о своей незамедлительной отправке на фронт, Павел Петрович хотел было задать прямой вопрос генералам Голикову и Ильичёву – «За что?», но в последний момент благоразумие взяло верх над возмущенным и оскорблённым самолюбием. Мелкишев вдруг вспомнил о десятках бывших сослуживцев, которые сгинули навсегда, не прощаясь и без объяснения причин. Возможно это не такой уж и плохой расклад. Отправляют ведь на фронт, а не в лагерь. Значит, я где-то проштрафился и мне дают возможность реабилитироваться. Если сейчас попытаться выяснить «за что?» и «почему?», то могут с фронтом и передумать. В худшую сторону. Лучше с судьбой в «русскую рулетку» не играть. Не ровен час в барабане только один холостой патрон был, и он достался мне, а остальные были все боевые.
Служить под руководством своего старого приятеля полковника Старинова, Павлу Петровичу нравилось. Они, два опытных инженера ранее служившие вместе в Разведупре, понимали друг друга с полуслова. В начале октября батальону Мелкишева было выделено десять тонн взрывчатки с приказом заминировать промышленные предприятия, пути железнодорожного сообщения и электростанции находящиеся в зоне его ответственности. Приказ был предельно ясен и лишних вопросов не вызвал. Сердце Павла Петровича неприятно заныло лишь тогда, когда из штаба инженерно-сапёрной группы пришёл приказ заложить радиоуправляемую мину в бывшем партийном особняке на улице Дзержинского 17. Ведь в этом доме когда-то жили Косиор и Хрущёв. Как же можно его взрывать? Уточню-ка я этот приказ лично у Старинова, - сомнения заставили Мелкишева позвонить своему начальнику.
– Илья Григорьевич, добрый день, это Мелкишев, – поздоровался по телефону с лучшим подрывником Красной Армии Павел Петрович. – Я тут получил приказ заминировать один дом. В нём когда-то жили известные люди. Один из них, член Политбюро, и сейчас жив и здоров. Хочу услышать от тебя подтверждение приказа.
– Что-то ты, Павел Петрович, на себя стал не похож, с тех пор как отдел оставил. Не узнаю отважного разведчика.
– Илья Григорьевич, я обжегся на молоке, причём, скажу тебе по секрету, до сих пор не знаю где и когда, поэтому, теперь на воду дуть вынужден. Я уж и не знаю, с какого боку неприятности ожидать. Так что извини, за то, что отрываю от дел, проясни ситуацию с домом-то.
– Я тебе вот что скажу, – голос старого друга стал сухим и колючим. – Человек, который в том доме жил, сейчас курирует эту операцию от имени ставки. Так что даю тебе полное добро на её проведение. В детали не вмешиваюсь. Поэтому помни, если всё пройдет, как задумано, представлю тебя к высокой правительственной награде, ну а если нет, так винить будешь только себя.
Двоюродный брат знаменитого основоположника немецкого ракетостроения Вернера фон Брауна, командир 58-й пехотной дивизии вермахта генерал-лейтенант Георг фон Браун, был по совместительству начальником Харьковского гарнизона. Генерал со своим штабом временно разместился на окраине города в неприметном деревянном доме. В комнате, переделанной под его рабочий кабинет, кроме него и начальника штаба дивизии, тридцатого октября находился капитан-инженер, командир сапёрного батальона.
– Господин генерал, – докладывал капитан Гейден. – Минная обстановка в Харькове и пригородах очень напряжённая. Непосредственно в городе русскими были заминированы центральная телефонная станция, электростанции, водопроводные и канализационные сети, городская система центрального отопления, путевое и диспетчерское хозяйство станций Харьковского железнодорожного узла. Кое-где взрывы нам удалось предотвратить. К сожалению не везде. Минами замедленного действия были разрушены цеха и помещения всех крупных предприятий города. Мы обнаружили свыше трёхсот мин замедленного действия и мин-ловушек в особняках в центре Харькова. И наши солдаты не прекращают работы по обезвреживанию фугасов ни днём, ни ночью.
– Хорошо поработали капитан. Продолжайте в том же духе, – генерал посмотрел на своего начальника штаба. – Ульрих, ты когда выберешь нам здание для постоянного базирования? Из этого клоповника невозможно руководить гарнизоном.
– Мой генерал, как только наш доблестный Вальтер Гейден обезвредит все мины в центре города, мы тут же переедем в приличное помещение.
– А ты хоть выбрал это «приличное помещение»?
– Так точно, мой генерал. Это дом, в котором жил первый секретарь компартии Украины Никита Хрущёв.
– Что скажешь Вальтер? – генерал с любопытством посмотрел на сапёра.
– Хороший выбор сделал господин полковник. Это бывший партийный особняк. От местного осведомителя была получена информация о том, что русские перед отступлением его заминировали. Мы обнаружили в котельной дома двести пятьдесят килограммов взрывчатки и обезвредили её.
– Когда дом будет готов к заселению? – спросил комдив.
– Мои сапёры продолжают его обыскивать, господин генерал, так что не раньше, чем через десять дней, – бодро ответил капитан.
– Я хочу въехать в него в святой для русских день. Седьмого ноября.
– Слушаюсь. Господин генерал.
Карла Маркса 17, Москва
Поздним вечером генерал Панфилов стоял у окна своего кабинета. На его широких скулах играли желваки, он периодически вытирал платком пот с лысой головы и нервно вертел в руке давно погасшую трубку. Улицы города были погружены во мрак. Ни одного лучика света не пробивалось сквозь светомаскировку жилых домов и государственных учреждений. За его спиной, в центре кабинета сидел в кресле его заместитель генерал Ильичёв. Иван Иванович читал вслух распоряжение ГКО номер восемьсот один СС «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы» от 15.10.1941.
«В виду неблагополучного положения в районе Можайской оборонительной линии Государственный Комитет Обороны постановил:
Первое. Поручить т. Молотову заявить иностранным посольствам, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев. Товарищу Кагановичу – обеспечить своевременную подачу составов для миссий, а товарищу Берия – обеспечить охрану.
Второе. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета и Правительство во главе с заместителем председателя СНК товарищем Молотовым (товарищ Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).
Третье. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата обороны в город Куйбышев, а основной группе Генштаба в Арзамас.
Четвертое. В случае появления противника у ворот Москвы поручить товарищам Берия и Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (включая водопровод и канализацию).
Председатель СНК И. Сталин»
- Значит, Генеральному штабу приказано эвакуироваться? – уточнил Панфилов.
- Да, но Разведупра это не касается, ответил Ильичёв. – В Арзамас уезжают многие отделы, но не мы.
- Все равно, отдай приказ уничтожить все ценное оборудование наших спецшкол, и пусть срочно организуют эвакуацию их личного состава и всего, что можно увезти с собой в наш центр подготовки радистов и диверсантов в Иваново.
- А может, не будем спешить? Можно ведь и должность потерять за это, в случае если отстоим Москву. Ты сам знаешь, что мощнейшие радиостанции, шифровальное оборудование, фотолаборатории мы за золото за границей покупали, – генерал Ильичёв видел, как боится Панфилов принимать столь серьезные решения.
– Лучше должность потерять за спешку, чем голову за промедление, – ответил Панфилов.
Ближнее Подмосковье.
– Отделение, подъём! – громкий голос командира взвода выбросил курсантов из кроватей и заставил их меньше чем через минуту выстроиться в шеренгу на намастиченном полу казармы. Капитан погасил горящую в руке спичку, удовлетворительно хмыкнул, заложил руки за спину и прошел вдоль отделения курсантов-шифровальщиков. Проведя беглый осмотр внешнего вида, командир остановился у простенка между окнами казармы и показал рукой на настенные часы, висящие у него над головой. – Сейчас три тридцать утра. Привыкайте к тому, что отныне вас будут поднимать в любое время ночи. В течение дня вас будут отрывать от приёма пищи, прерывать ваши занятия, отнимать у вас личное время, а если будет нужно, то и выдергивать из туалетов. С сегодняшнего дня, не прекращая учёбы, вы приступаете к практической работе над несложными шифрами. Телеграммы приходят со всего мира, а, как вам известно, время на земном шаре везде разное, и ни одна из шифровок не будет ждать, когда вы выспитесь, поедите, отдохнете, или справите нужду. Через пять минут вы должны сидеть за рабочими столами в отделе дешифровки телеграмм. Там вы получите своё первое практическое задание. Бегом марш!
«Джорджа убрать, работу поручить Майклу» – закончил шифровку своей первой телеграммы Игорь.
"Вот как это просто оказывается. Уйдёт телеграмма, и неизвестный мне Джордж не будет работать на наше управление, да и вряд ли останется жив вообще. Лицо нужно попроще сделать. Как будто я не понял смысла переданного"
Гнеденко встал из-за стола и подошёл к офицеру-инструктору. Старший лейтенант взял из рук Игоря оригинал документа и перевод, внимательно их сравнил и, глядя курсанту в глаза, спросил:
– Ну и что ты думаешь по этому поводу?
– Ничего не думаю, товарищ старший лейтенант. Зашифровал текст. Над смыслом не задумывался.
– Что ж, хорошо, если так, но учти, – офицер повысил голос, обращаясь ко всему отделению. – И вы все послушайте. В скором будущем через ваши руки будут проходить тысячи шифровок. За ними будут стоять судьбы наших сотрудников, жизни наших врагов, а возможно и будущее государств. Для вашей безопасности будет очень полезно, если вы не будете вникать в то, что стоит за текстом. Запомните – шифровальщик это машина. От вас не ждут ни вашего мнения, ни эмоций, ни анализа шифровок. А чтобы вы это лучше запомнили, я объясню смысл телеграммы, которую зашифровал курсант Гнеденко.
Офицер зачитал текст шифровки, сделал паузу и пояснил:
– Эта телеграмма была отправлена два дня назад нашему атташе в Великобритании. Агент, кодовое имя которого было – Джордж, уже ликвидирован. Его задание поручено другому агенту. Вы уже в курсе, что нашем ведомстве есть Отдел Специальных Заданий. Во время первого инструктажа по секретности вам было сказано, что его сотрудники будут следить за вами. Сейчас пришло время довести до вашего сведения то, что слежка за вами, это самая лёгкая из их задач. Офицеры отдела выполняют гораздо более сложные операции. Например, такие как возвращение попавших под подозрение сотрудников разведки из наших зарубежных представительств. А при невозможности доставки на Родину потенциальных предателей, их ликвидацию на местах. При этом в задачу отдела входит обеспечение бесследного исчезновения тел ненадёжных сотрудников. Органы безопасности иностранного государства не должны найти его, или, по крайней мере, идентифицировать личность убитого. Для выполнения столь деликатных заданий Спецотдел разбит на два подотдела. Те, кому поручают переправлять людей через границы, либо линию фронта, работают в условно названном «сухом» подотделе. Если же условия транспортировки слишком сложные или риск потери перевозимого очень велик, то руководством Разведупра принимается решение на ликвидацию нашего сотрудника. Тогда за границу посылают офицеров так называемого «мокрого» подотдела.
– Хочу вас предупредить и ещё вот о чём. Если такая вот телеграмма, – старший лейтенант потряс полученной из рук Игоря шифровкой. – Придёт с вашим именем, а вы случайно об этом узнаете, то не пытайтесь убежать или спрятаться. Залечь на дно вам нигде не удастся. Офицеры Спецотдела никогда не работают в одиночку. Коммунисты стран вашего пребывания всегда рады будут помочь нашим сотрудникам вас разыскать, где бы вы ни затаились.
– Вы часто встречаетесь с офицерами обоих подотделов, – продолжал инструктор. – Проходите мимо них в коридорах. Вы сидите рядом с ними в столовой. Присмотритесь к их мощно развитым мускулистым фигурам. Крепким рукам. Точным движениям. Оцените орденские планки высоких правительственных наград на их гимнастёрках. Всё это даст вам достаточно информации для того, чтобы сделать правильный вывод: ни на работе, ни вне её, вам лучше не ошибаться.
После обеда того же дня курсантов-шифровальщиков собрали на строевом плацу перед казармой.
– Товарищи курсанты, – начальник филиала спецшколы ГРУ говорил громким, но печальным голосом. – Немецкие войска прорвали нашу оборону и вплотную приблизились к столице. В Москве объявлена эвакуация правительственных учреждений, иностранных посольств и предприятий оборонного значения. Командование приняло решение отпустить всех курсантов-москвичей в увольнение для организации отъезда их родных и близких вглубь страны. Школа начнёт перебазирование на восток завтра в шесть ноль-ноль. Все оставшиеся на территории школы военнослужащие будут привлечены к подготовке эвакуации.
Через час Игорь ехал на полу в кузове полуторки в сторону Москвы. Он смотрел через борт грузовика на москвичей, рекой текущих в неизвестность. При въезде в город он заметил стоящего на обочине мужчину, который раздавал жареных кур всем проходящим мимо него беженцам. Игорь решил, что лучше он доберётся до дома попутными трамваями, чем упустит такой шанс полакомиться свежей курятиной. Не прощаясь с сокурсниками, он перепрыгнул через борт медленно катящегося грузовика и подбежал к щедрому мужику.
– Ты, правда, их бесплатно раздаёшь? – недоверчиво спросил Гнеденко.
– Бери даром, – беспечно ответил мужик, вынимая очередную курицу из огромной металлической кастрюли. – Птицекомбинат закрыли. Тысячи жареных кур приготовленных к продаже девать некуда. Я вот с ребятами организовал раздачу. Не пропадать же добру.
– А можно две? – Игорь не верил такой удаче.
– Да хоть три, – глаза мужика горели нездоровым блеском, казалось ещё чуть-чуть и рассудок покинет своего хозяина.
– А начальство, оно как, не возражает против раздачи кур? – спросил Игорь, прижимая ещё теплых капающих жиром кур к гимнастёрке.
– Уже не возражает, – расхохотался рабочий. – Кокнули мы директора, когда поймали его выходящего с территории предприятия с заводской кассой в чемодане.
От этих слов Гнеденко стало страшно и он, забыв поблагодарить мужчину, скорым шагом направился к трамвайной остановке.
– Ситуация в Москве критическая, – сказал Игорь Оксане. – Вам с матерью лучше уехать из города.
– Куда уехать? – скептически спросила жена. – Бежать среди толпы испуганных горожан в неизвестность? У вас нет родственников на востоке от Москвы. А мои все в оккупации. Лучше я здесь пересижу.
– Под немцами? Какой в этом смысл? Ты работаешь за семьсот рублей в месяц, после всех вычетов получаешь только триста. Стоит ли ради этих денег оставаться в Москве? – тихим голосом спросил Игорь.
– А что? – Оксана тоже перешла на шёпот. – Что немцы не люди? Ничего они мне не сделают. Может хоть порядка больше будет. Да и еды. Ведь наши москвичи совсем с ума посходили со своим патриотизмом. Не могу не пожаловаться на вопиющий случай произошедший вчера. После работы нас привлекли к разгрузке вагонов. Мы проработали сверхурочно четыре часа и в награду нам предложили по куску мыла или по полкило муки. На выбор. Так эти идиоты отказались принят даже эту символическую плату за труд.
- По улице нескончаемым потоком идёт народ. Все с чемоданами и заплечными мешками, – с этими словами в комнату вошла мама. В руках она держала две тарелки с куриным мясом для сына и невестки. – Куда они бегут? Непонятно. Я слышала как вы обсуждали наш отъезд, – наблюдая как дети накинулись на еду, – сказала мама. – И присоединяюсь к мнению Оксаны. Лучше мы будем жить здесь при любой власти, чем пешком пойдём в Горький или ещё дальше в Казань. В этом людском водовороте легче будет потеряться и погибнуть, чем спастись.
Владимирская область, урочище Гороховец
Утром следующего дня рота курсантов-шифровальщиков погрузилась в товарные вагоны на станции Реутов и паровоз отправился на восток. К вечеру, оставив позади Московскую и почти всю Владимирскую область, поезд остановился в пяти километрах от станции урочище Гороховец.
До населённого пункта курсанты шли по дороге и с удивлённым разочарованием смотрели на расположившиеся по обеим сторонам грунтовки войсковые подразделения. Среди деревьев и кустов повсеместно на траве сидели и лежали солдаты, стояли пушки и гаубицы, рядом с некоторыми из них застыли тракторные тягачи. Редко попадавшиеся полевые кухни сиротливо смотрели в небо открытыми крышками. Пять или шесть лошадей, подрагивая исхудалыми боками, щипали траву в придорожном овраге изредка лениво поглядывая на проходящую мимо колонну. Половина стоящей вдоль дороги техники смотрела на восток, а вторая половина на запад. Создавалось впечатление, что бойцы и их командиры, укрывшиеся в лесу со своей техникой и без неё, не имеют представления о том, что что их ждёт ближайшие дни. Встретят ли они врага на подступах к Москве или откатятся дальше на восток.
Миновав крохотный и безжизненный Гороховец строй шифровальщиков пересёк по понтонному мосту стометровую Клязьму и оказался в густом лесу. Сумерки сгустились и прохладный вечер, менее чем за полчаса, превратился в холодную ночь. Но как только голодные и уставшие курсанты принялись тихо ворчать слова недовольства долгой дорогой, как тут же просека упёрлась в шлагбаум с часовым.
На широком поле, окружённом казармами, хозяйственными постройками и учебными бараками, шифровальщиков ожидала группа офицеров. Когда колонна замерла и по команде командира роты развернулась лицом к офицерам, старший из них поприветствовал военнослужащих и затем сказал:
- Товарищи курсанты, вы находитесь на территории Центра по подготовке партизан Разведуправления Красной Армии. Сегодня здесь проходят учёбу чуть больше тысячи будущих борцов за освобождение Белоруссии от фашистского гнёта. Этот лагерь носит название «Особый белорусский сбор». Вы продолжите учёбу в этом лагере до нормализации обстановки под Москвой. Расписание занятий вам будет доведено завтра утром, а сегодня я довожу до вашего сведения, что наряду с учёбой наиболее успевающие курсанты будут привлекаться в качестве инструкторов для практической отработки базовых навыков шифрования с радистами партизанских отрядов. Поэтому, для многих из вас рабочий день будет ненормированным. А то, что рабочая неделя в лагере семидневная, вы и так наверняка догадываетесь. И последнее, я, подполковник Заботин Николай Иванович, начальник учебного Центра и по совместительству инструктор по агентурной работе в тылу врага. Поэтому, те из вас, кто будет привлечён к обучению радистов основам вашей профессии будут периодически встречаться со мной. С остальными я встречусь только в случае нарушения ими воинской дисциплины. Предупреждаю заранее - этого я не допущу ни на территории лагеря, ни за его пределами я не допущу. Надеюсь я ясно выразился? -
вопросов не последовало и Николай Иванович приказал: - Ротный, размещайте личный состав по-взводно в бараки - шестой, седьмой и восьмой.
Ноябрь, 1941
Харьков
– Господа офицеры, я рад вам сообщить, что вчера на совещании командующих группами армий, состоявшемся в Орше, Гитлер потребовал любой ценой взять Москву. Его поддержали главнокомандующий сухопутными силами Браухич, начальник генерального штаба Гальдер, командующий группой армий «Центр» фон Бок и другие. Мы на пороге великого события. Я предлагаю выпить за здоровье фюрера. Хайль Гитлер, – генерал-лейтенант Георг фон Браун поднял бокал шампанского и две дюжины голосов офицеров гестапо и жандармерии поддержали его тост нацистским приветствием. Начальник гестапо Харькова следующим поднял бокал и предложил тост за здоровье генерала Георга фон Брауна. Это предложение нашло понимание и одобрение, как у офицеров вермахта, так и у жандармов. Час назад комендант гарнизона подписал приказ разрешающий карательные акции устрашения местного населения, на котором так настаивали начальник гестапо и командир батальона жандармерии. Этот приказ в значительной степени развязал руки и тем, и другим, ведь теперь за любую диверсию партизан, Харьков должен был заплатить жизнями сотен своих горожан. Банкет продолжался, хотя наступила уже глубокая ночь.
Когда в три часа гости разошлись в штабе остались только Георг фон Браун, его адъютант, связисты и охранники.
Генерал поднялся к себе в спальню, разделся и сразу уснул, а адъютант убедился, что часовые стоят на своих постах и пошёл в банкетный зал, чтобы проследить как идёт уборка помещения.
Воронеж
Полковник Старинов и военный инженер первого ранга Мелкишев весь вечер тринадцатого ноября провели на Воронежской областной радиовещательной станции РВ 25.
– Илья Григорьевич, как ты думаешь, пора? – спросил Пал Петрович своего друга.
Посмотрев на часы, Старинов позвонил начальнику разведки армии. Положив трубку телефона, он повернулся и сказал:
– Три тридцать ночи, согласно последнему докладу разведчиков, поступившему час назад, в доме на Дзержинского 17, всё ещё горит свет и играет музыка. Думаю, что пора.
Мелкишев нажал кнопку на радиопередатчике. Мощный сигнал в одно мгновение преодолел расстояние между Воронежем и Харьковом и огромной силы взрывы потрясли площадь Руднева, улицу Дзержинского и железнодорожный узел. Три мощных фугаса, весом по триста пятьдесят килограмм каждый, подняли на воздух бывший штаб военного округа Красной Армии, действующий штаб 58-й дивизии вермахта и Холодногорский виадук.
– Что же, сигнал послан, остаётся только ждать доклада разведчиков, – Старинов нервно закурил папиросу.
– А мне либо дырку в кителе сверлить, лицо лоб зелёнкой мазать, – вторил ему Мелкишев.
– Типун тебе на язык, – ответил Илья Григорьевич и сплюнул на пол.
Утром следующего дня от партизанского подполья Харькова поступила информация об успешном подрыве трёх радиомин. Проанализировав поступившие за день радиограммы, пришедшие от харьковского подполья, начальник объединённой инженерной группы полковник Старинов, собрал у себя командиров отдельных сапёрных батальонов и огнемётных рот, находящихся в его подчинении.
– Успех операции, проведённой этой ночью, на лицо, хотя полным его назвать нельзя. Возмездие настигло генерала фон Брауна, прославившегося своей жестокостью по отношению к мирным жителям. С ним погиб его адъютант и двенадцать солдат. Нами серьёзно нарушена коммуникация в районе Холодногорска. На нашей мине вчера также подорвался командир артиллерийской дивизии АрКо 124, генерал-лейтенант Эрих Герман Бернекер, он направлялся из Берлина к новому месту службы, – подводил итоги ночи полковник Старинов. – Это положительные результаты, теперь неприятные новости о том, чего нам достичь не удалось. Из-за задержки радиограммы от наших партизан мы упустили из штаба 58-й дивизии гестаповцев и жандармов. Не могу скрыть от вас, товарищи офицеры, и ещё одну плохую новость. За нашими актами возмездия в Харькове последовала чудовищная реакция нацистских нелюдей. Сегодня днём эти негодяи повесили пятьдесят ни в чём неповинных мирных граждан и расстреляли ещё двести. Но они не запугают нас и не остановят, товарищи, сегодня ночью мы продолжим нашу работу. Мы не дадим им спать спокойно на нашей земле.
После окончания совещания, когда командиры батальонов и рот разошлись по своим подразделениям, Старинов отвинтил крышку фляжки, взял два стакана и сказал:
– Паша, давай выпьем за сегодняшний успех. Ты отлично поработал. Я завтра же напишу представление на орден. Честно говоря, твой подвиг заслуживает «звёздочки», но учитывая обстоятельства твоего появления в моей группе, думаю, что лучше ограничиться меньшим. Чтобы было наверняка. «Боевым красным знаменем». Надеюсь, не возражаешь?
– Илья Григорьевич, какие могут быть возражения, спасибо огромное, – Мелкишев крепко пожал руку друга и взял свой стакан с водкой.
– Не благодари ты меня. Во-первых, ты его заслужил, а во-вторых, ещё не получил, – ответил Старинов. – Давай накатим по первой.
Они выпили и закусили американской тушёнкой с солёными огурцами.
– Расскажи-ка мне, как ты провёл минирование на Дзержинского, в доме Хрущева, – предложил Илья Григорьевич. – Мне ведь красочно нужно подвиг твой описать в представлении, с деталями. Чтобы в наградном отделе удивились твоей находчивости.
– Не поверишь. Минировали среди бела дня. Я даже оцепление на улице не выставил. На двух грузовиках завезли шестьсот килограмм взрывчатки и полторы тонны угля. Разгрузили и то, и другое в подвале дома в котельной. Потом сняли деревянный пол, вырыли в земле яму в два метра глубиной, заложили туда триста пятьдесят килограмм тротила. Засыпали взрывчатку землёй, разровняли, положили пол на место и ещё двести пятьдесят килограмм положили на пол. Сверху тротил завалили углём. В освободившиеся от взрывчатки ящики положили вынутый из ямы грунт, подмели пол, погрузили ящики на машины и уехали.
– Но ты же знал, что немцы будут искать мины. Неужели был абсолютно уверен, что они не найдут взрывчатку под землёй.
– Чтобы немцы глубоко не копали, я придумал трюк. Тут мне помог опыт предыдущей работы. Я решил им дать знать о минировании здания. Как раз поэтому, мы и не прятались от местных жителей. Давай по второй накатим, я к самому интересному подхожу. Ух, хороша. Так вот, невзирая на то, что вся улица видела, как мы полдня копошились вокруг дома, рассчитывать на то, что найдётся предатель, я не мог. Понимаешь? Я решил действовать наверняка, и оставил в Харькове человека, который под видом предателя, должен был дождаться, когда немцы проявят к дому интерес и рассказать им про кучу угля и подозрительные ящики в подвале.
– Молодец. Быть тебе Паша, орденоносцем, – захмелевшим голосом сказал Илья Григорьевич.
– Да я, вроде как, правительством в этом плане и так не обижен.
Не спавшие всю ночь офицеры, проведшие на ногах больше суток, перенервничавшие в ожидании доклада подпольщиков о результатах взрывов в Харькове и опрокинувшие два раза по сто пятьдесят, разговаривали уже с трудом.
– Орден лишним быть не может.
– Согласен, не бывает.
– Ну, давай по третьей, за твою награду и спать. Ночью опять кнопки жать пойдём на радиостанцию.
– Пойдём.
Оттава, Канада
Пётр Мотинов ждал Эмма на остановке трамвая с букетом розовых гвоздик и бутылкой французского вина Бордо, урожая тридцать шестого года. Поверх его безупречного тёмно-серого двубортного костюма, создающего своей квадратной линией плеча видимость мощного торса, было одето драповое пальто, которое подполковник, невзирая на прохладную погоду, оставил расстёгнутым. Между длинными широкими лацканами пиджака виднелся галстук из синего шёлка, украшенный простыми геометрическими узорами. Фетровая шляпа с загнутыми по краям полями открывала вид на стильную причёску полубокс, а на идеально выбритом мужественном лице «квебекского бизнесмена» блуждала мечтательная улыбка.
Мисс Войник спешила на свидание со своим другом. После месячного ожидания встречи с ним, Эмма стала терять надежду на то, что увидится с французским джентльменом опять. Поэтому она была бесконечно рада услышать по телефону его голос. Всю вторую половину рабочего дня секретарь- стенографистка с нетерпением смотрела на большие напольные часы, стоящие в углу приёмной генерал-губернатора и ждала, когда же, наконец, старинные куранты пробьют свою мелодию пять раз.
Они договорились встретиться на остановке «Вид на королевский парк» в шесть вечера и там решить, позволяет ли погода погулять по парку или им стоит подыскать место где-нибудь в уютном ресторанчике. Когда Эмма вышла из трамвая, Пётр сделал несколько шагов навстречу ей, а женщина, увидев мужчину своей мечты, о котором она думала каждую ночь, кинулась ему навстречу. У него в руках цветы и дорогое вино.
"Он думал обо мне. Какое счастье"
Мгновенно забыв о традиционной английской сдержанности, Эмма обняла Петра за шею и поцеловала его в губы. Собственно говоря, ей, дочке рыбака, до сегодняшнего дня жертвующей своей личной жизнью ради карьеры, никогда не была присуща аристократическая манера поведения.
Пётр стоял, слегка склонившись вперёд, и целовал губы Эмма. Цветы и вино не позволяли ему обнять её, но этого и не требовалось. Женщина сама прижималась к нему всем телом, и Мотинов чувствовал, что своё задание он выполнит на все сто процентов.
Когда она наконец-то отпустила его шею и посмотрела Петру в глаза, на её лице можно было увидеть лёгкую тень смущения.
– Мне кажется, что сегодня я слегка забегаю вперёд, – Эмма прекрасно помнила каждое слово, прозвучавшее во время встречи в Квебеке.
– А, не стоит внимания, – точно повторил слова женщины Мотинов, сказанные ею в баре больше месяца назад.
Эмма почувствовала огромное облегчение. Боже, он тоже всё помнит. Значит, он всё это время думал обо мне.
Пока женщина предавалась приятным мыслям, Пётр вручил ей цветы, застегнул пальто на пуговицу, надел кожаные перчатки и опустил бутылку в широкий карман.
– Куда пойдём? В парк или ресторан? – спросил он, беря Эмма под руку.
– В парке холодно, в ресторане мы уже вместе обедали, к тебе в гостиницу мы не пойдём. Я ведь приличная женщина. Поэтому я предлагаю поехать ко мне, – Эмма лукаво улыбнулась и на секунду задумавшись, добавила. – На ужин.
Против поездки в гости Мотинов не возражал.
Мисс Войник жила в трёхэтажном многоквартирном доме, почти в центре города на улице короля Эдуарда. Её двухкомнатная квартира с балконом находилась на втором этаже и выходила окнами во двор. Холодильник был полон продуктов, но ужин готов не был. Эмма предложила Петру развлечь себя стопкой журналов, лежащих на столике у мягкого кресла. Перед тем как удобно устроится в кресле в углу комнаты, Мотинов подошёл к книжной полке и пробежал глазами по корешкам книг. Любовные романы. Отличный выбор. Собственно другого от неё трудно было ожидать. По обстановке в квартире можно сделать вывод, что здесь не ступала нога мужика. Не удивлюсь, если я вообще окажусь её первым мужчиной.
Из кухни донёсся приятный запах жареного мяса. Мотинов открыл дверь и вошёл в спальню Эммы.
Шкаф, трюмо, пуф, кровать, прикроватная тумбочка, настольная лампа на ней. Без излишеств, но не бедно. Видимо хорошо платят стенографистке.
– Жак, открой, пожалуйста, бутылку, – донёсся голос Эмма из кухни.
Мотинов вышел в зал и обнаружил, что пока он исследовал спальню, женщина накрыла скатертью круглый обеденный стол, стоящий посреди комнаты, и выставила на него две плоские тарелки, стеклянную вазу с салатом, глубокую тарелку полную дымящегося рассыпчатого риса и бутылку вина. Рядом с бутылкой лежал штопор. Он был сделан в виде таксы с закрученным в спираль хвостом. Оригинально. Кто-то поработал с фантазией. Пётр взял таксу за тело, вкрутил её хвост в пробку и слегка потянул вверх. Пробка вышла с лёгким хлопком как раз в тот момент, когда в комнату вошла Эмма, неся в руках блюдо с жареным мясом.
– Ужин готов, – сказала хозяйка квартиры.
– Не совсем, – Пётр с хитрецой смотрел на неё. – А бокалов-то винных на столе нет.
– Вот, что значит мужчина в доме. Всегда найдёт недоработки со стороны женщины, – факт отсутствия на столе бокалов разрядил напряжённость в душе Эмма, которая возникла в тот момент, когда она, накрывая на стол, обнаружила, что Жак Вильнёв находится в её спальне.
Конечно, она много раз мечтала видеть его в ней, но чем ближе приближался этот момент, тем сильнее волнение охватывало её.
– Вот и бокалы на столе. Наливай вино, Жак. Будем праздновать нашу встречу, – отбросив все тревоги и сомнения, женщина решила сегодня же идти до конца.
Югославия
В конце ноября Станислав Ангелов находился в штабе полковника Драголюба Михайловича, отважного партизана борющегося, против фашистской оккупации Югославии.
До недавнего времени четники храброго полковника сражались против немцев и их хорватских союзников усташей рука об руку с отрядами лидера югославских коммунистов Тито. Но в начале ноября между дружественными силами возникли серьёзные политические разногласия, переросшие сначала в конфликт руководителей, а затем и вооружённое противостояние их отрядов.
Неделю назад начальник Разведывательного управления генерал Панфилов вызвал к себе в кабинет Станислава и поставил перед ним нелёгкую задачу.
– По прибытию в штаб Михайловича ты должен разобраться в том, какая кошка пробежала между ним и Тито. Постарайся убедить Драголюба прекратить тратить силы на войну с коммунистами. Пусть полностью сосредоточится на уничтожении немцев. Объясни ему, что тридцать пять немецких дивизий расквартированных в его стране, это не предел. Воюя вместе с Тито, они смогут притянуть вдвое больше войск к себе. Растолкуй, что чем больше их будет в Югославии, тем меньше их будет у нас, а это значит, что мы скорее разобьём фашистских гадов на своей земле и придём на помощь братскому сербскому народу.
"Гладко было на бумаге, да забыли про овраги" – вспоминая напутственные слова генерала Панфилова, думал Станислав, сидя в подвале дома со связанными за спиной руками.
Над его головой скрипели половицы под ногами офицеров штаба, передвигались табуретки, кто-то крутил рукоятку настройки радиоприёмника, слышалась сербская и английская речь.
– Драголюб, его нельзя расстреливать, – говорил по-сербски мужчина с жутким английским акцентом. – Он офицер союзников. Это против правил и если Вы, всё же поступите по-своему, я доложу об этом в Лондон. Думаю, что ни Британское правительство, ни правительство Югославии в изгнании не одобрит Ваше поспешное решение.
– Джеймс, пойми. Ну, какой он русский? От него за версту пахнет Болгарией. Уж я то братьев славян знаю хорошо. Он коммунистический лазутчик и его к нам прислал Тито. Я хорватское нутро Иосипа знаю. Хитёр как лис.
– Дай мне с ним поговорить, я не верю, что он титовский лазутчик.
– Говори сколько хочешь, Джеймс. Если докажешь, что он русский, отпущу, а если не докажешь, то я его сам расстреляю. Великая Сербия должна быть чиста от немцев, мусульман, хорватских усташей, сербских коммунистов и их болгарских союзников. Лазар, вытащи из подвала пленного, – крикнул часовому, стоявшему в дверном проёме, полковник Михайлович.
– А как насчёт русских? От них ты тоже планируешь отчищать Сербию? – спросил капитан английской разведки Драголюба.
– А что мне русские? Если будем вместе воевать против общего врага, то будем дружить, а если они придут сюда и попытаются занять место немцев, так я и против них свои отряды поведу.
Лазар Митрович вывел Станислава под руку из погреба.
– Сними с него повязку, – сказал капитан британской спецслужбы.
Молодой щуплый серб развязал платок и снял его с глаз лейтенанта.
– Do you speak English? – капитан внимательно смотрел в глаза Станиславу, пока тот щурился, адаптируясь к яркому дневному свету.
– Yes, I do. I can also fluently speak German, Bulgarian and Russian. The last two languages I would consider to be my mother tongues.
– Что он говорит? – с неподдельным интересом спросил капитана Драголюб.
– Он говорит, что свободно владеет английским, немецким, а болгарский и русский считает своими родными языками. И ты знаешь, Драголюб, я ему почему-то верю, – во взгляде капитана легко читалось торжество его правоты. – Я надеюсь, ты больше не будешь утверждать, что этого молодого полиглота к нам прислал слесарь Тито, у которого всего-то пять классов образования.
Джеймс повернулся на табуретке к Ангелову.
– Итак, молодой человек, начнём сначала. Кто и зачем Вас прислал в штаб четников?
– Я прибыл в Югославию из Москвы. Из штаба партизанского движения, – уточнил Ангелов. – В мою задачу входит воспрепятствовать развитию гражданской войны между отрядами, воющими против фашистов. Убедить лидеров обеих армий координировать свои действия в борьбе с общим врагом. А если это не представляется возможным по техническим или политическим причинам, то хотя бы сохранять нейтралитет.
– Наши внутренние разногласия это не ваше дело, – полковник Михайлович грубо прервал речь Ангелова. Он прекрасно понимал, что коммунисты Броз Тито для русских гораздо дороже, чем его четники, воюющие за этнически чистое государство. Он также отдавал себе отчёт в том, что если он пойдёт на поводу у русских и заключит перемирие с этим хорватским выскочкой, то Москва потребует подчинить его отряды Народно Освободительной Армии Югославии.
Для того чтобы понимать к чему меня склоняет «отец всех народов» товарищ Сталин, мне даже не нужны здесь английские советники. Хотя именно они ежедневно убеждают меня не давать развернуться НОАЮ. Парня нужно, конечно же, отпускать. С англичанами ссориться не стоит, да и русские мне не простят, если я его расстреляю.
Больше, чем сказал Ангелов, отвечая на первый вопрос Джеймса, капитану Британской разведки выудить из Станислава не удалось. В тот же вечер молодой болгарин выехал на телеге в район горного полевого аэродрома, контролируемого четниками. Целую неделю он ожидал очередного английского транспортного самолёта, который доставил партизанам боеприпасы и медикаменты, а забрал с собой его и сбитых немцами на территории Югославии британских лётчиков.
Безымянский исправительно-трудовой лагерь, окраина Куйбышева
– Вот ты, Тимур, был одним из руководителей на строительстве такого же крупного завода, – обратился к Бикбулатову во время ужина Гребешков. – Ответь-ка мне на один вопрос. Скажи, где справедливость? Ты сам знаешь, что все политические заключённые это дети рабочих и крестьян, люди закалённые огнём революции и гражданской войны, отработавшие на стройках первых пятилеток. Мы, с детства привыкшие к труду, и в лагерях являемся ударниками труда. План выполняем и перевыполняем, а бригадирами над нами назначают только блатных. Эту бесполезную обществу прослойку уголовников, которую я бы, со своими конниками, порубил шашкой не задумываясь. Эти мрази никогда в жизни не работали. Ни на свободе, ни в лагерях. Почему? Я спрашиваю тебя, почему их ставят командовать нами?
– В бараке расскажу, – ответил Бикбулатов. – Здесь нас могут услышать. Ты мне, друг, лучше скажи, ты последнюю лагерную новость знаешь?
– Ты о чём? – Гребешков опустил ложку в тарелку и повернул голову к Тимуру.
– О том, что неделю назад государственный авиационный завод номер Один имени И.В. Сталина завершил свою эвакуацию из Москвы на Безымянку и сборочные цеха выпуска первых штурмовиков уже готовы.
– Нам-то что до этого? – старый кавалерист отнёсся к новости без интереса.
– А то, что мы должны сдать наш двести седьмой завод в течение трёх недель, иначе начало сборки Ил-2 сорвётся, – с жаром сказал Тимур.
– Как они могли тебя посадить? Ума не приложу, – бывший комбриг с сочувствием посмотрел на Бикбулатова. – Ты уже на ладан дышишь, ели ноги двигаешь, а всё о стройке переживаешь. Страна тебя в лагерь бросила, уголовники тобой помыкают, конвой бьёт, жрать не дают, спишь по пять часов, а всё о фронте и о победе волнуешься.
– А как же иначе? У меня ведь дочь родная есть. Наверняка она сейчас на фронте воюет или в тылу ударно трудится. Я ведь только ради её будущего и работаю, и за жизнь цепляюсь.
После ужина Тимур и Иван вернулись в барак на ночлег. Отряхнув с обуви грязь, они спустились по деревянной лестнице, прошли мимо закутка дневального и забрались на свои нары. Сквозь узкие горизонтальные окна, расположенные почти под потолком землянки, были видны сотни ног заключенных других отрядов, строем проходящих мимо. Со стороны улицы эти окна не доходили и до колена человека среднего роста.
Спать на нарах верхнего яруса в бараке было намного теплее, чем на нижнем ярусе. Поздней осенью и в течение всей зимы температура в жилом помещении никогда не поднималась выше шестнадцати градусов. Иногда она опускалась до двенадцати. Это явно не соответствовало санитарным нормам для людей с полуголодным пайком и к тому же вымотанных тяжелым физическим трудом. Но, как бы температура не колебалась в течение ночи, под потолком она всегда была на полтора-два градуса выше, чем у пола. Дыхание трёх сотен обитателей землянки согревало не только живущих на потолке клопов, но и строителей военных объектов.
– Хроническое невыполнение производственных планов не только в мирное, но и в военное время является самым страшным бичом и для Безымянлага, и для всего ГУЛАГа в целом, – Тимур, как и обещал, отвечал на крик души Гребешкова. – Одной из причин низкой производительности труда зеков является отсутствие у нас реальных стимулов к хорошей работе. Поэтому еще в конце сорокового года руководством НКВД СССР была разработана система премиальных вознаграждений лагерных рабочих, занятых на наиболее важных и ответственных работах. Была введена премиально-сдельная оплата труда. За каждый процент перевыполнения плана начислялся один процент премиальных, но не более тридцати пяти процентов.
– Главным бичом нашего лагеря является не низкая производительность, а высокая смертность, – жёстко ответил Гребешков. – Плевать мне на производительность. Ты посмотри, что делается. Мы каждую неделю из барака по трупу выносим. Это в пересчёте на весь лагерь, человек тридцать в день умирает от пеллагры. И потом, это не ответ на мой вопрос о бригадирах-уголовниках.
При упоминании о пеллагре, косившей лагерных постояльцев, Бикбулатов поморщился как от зубной боли.
– Ты не причитай. На восемьдесят тысяч сидельцев, тридцать смертей в день не так уж и много. И от того, что ты злишься, ничего не изменится. Пайку нам всё равно не прибавят, и рабочую норму не сократят. Сдохнем от авитаминоза, так сдохнем. А нет, так будем сидеть как минимум до конца пятидесятых, – Тимур сказал о долгой отсидке, а сам не верил в то, что проживёт так долго. – Я лучше тебе расскажу, что было дальше. После введения премиальных вознаграждений, разовых денежных выплат, и даже отдельных случаев досрочного освобождения, изменений на трудовом фронте не произошло. Руководство НКВД прекрасно понимало, что «блатные» лишь имитируют «бурную деятельность», а лучше всего трудятся «контрики». Поэтому и было принято решение об упорядочении бригад, «усилив» нас уголовным элементом. Такое противостояние социальных слоев очень выгодно начальству лагпунктов. Принимая такое решение, они знали, что матерые уголовники, в буквальном смысле этого слова, будут выбивать из «политически неблагонадёжных элементов», осуждённых за хозяйственные преступления и из всех остальных «мужиков» выполнение производственного плана.
– А где же справедливость? – не дождавшись ответа задумавшегося Тимура, Иван Сергеевич продолжал горячиться. – Чёрт, это же уму непостижимо. Каким же иезуитским мозгом нужно обладать, чтобы порядочных людей наказывать дважды, а орудием для этого дела выбрать отбросы общества.
– Остынь, горячий кавалерийский командир, – спокойным тоном сказал Бикбулатов. – По большому счёту они всё правильно делают. Перед тем как внедрить эту систему, старшие офицеры НКВД посетили крупнейшие стройки оборонных объектов страны и спросили руководителей этих строек о том, как повысить производительность труда. Я был одним из генераторов идеи поставить в бригадах политзаключённых на руководящие позиции уголовников. Вот, теперь пожинаю плоды своей «гениальности». Ты, кстати, забыл мне рассказать, как так случилось, что тебя не расстреляли после ареста.
– Должны были. Но пронесло, – накрыв головы телогрейками от наблюдающих за ними с потолка клопов, Тимур и Иван сидели на соседних нарах. – Я ведь начинал свою службу в четырнадцатом году, ещё в царской кавалерии, после революции два года служил в ЧК. Это уже в двадцатом меня перевели в Первую конную, командиром эскадрона. Так в кавалерии до комбрига и дослужился. Арестовали, как и большинство начальствующего состава, в тридцать седьмом. Сразу же после расстрела Тухачевского, Якира, Уборевича и Корка. Тогда, как помнишь, начались массовые аресты. Ты наверняка читал в «Правде» доклад Ворошилова. Он так открытым текстом и написал «В 1937-1938 годах мы «вычистили» из Красной Армии более четырех десятков тысяч человек. В руководстве армией произошли огромные изменения: из членов Военного Совета при наркоме осталось только десять человек прежнего состава…». Вот я в число сорока тысяч и попал. И кокнули бы скоренько меня, но нашёлся друг, который доложил о моём аресте Буденному. Семён Михалыч меня знает лично, от срока спасти не смог, но после его звонка, кому надо, статью мне заменили. И на том ему спасибо. «Пришили» мне растрату. Вроде бы как я, одному из командиров эскадрона нашего корпуса, во время перевода его на службу в другую часть, двойной паёк на дорогу выписал. По-свойски. Вот за это и получил десятку.
Декабрь, 1941
Москва
– Поздравляю с высокой правительственной наградой и возвращением с фронта, – генерал Панфилов радушно улыбался Павлу Петровичу Мелкишеву. – Мы с Ильичёвым очень рады за тебя. Много наслышаны о твоих подвигах на сапёрном поприще. Ты садись, садись. В ногах правды нет. Разговор у нас с тобой будет не долгий, но важный.
Военный инженер первого ранга прошёл вглубь кабинета и сел в кресло напротив начальника Разведупра и его замполита.
– Павел Петрович, что ты знаешь о сверхмощных взрывах? Слышал ли ты что-нибудь об атомном оружии? – генерал закурил трубку и внимательно посмотрел на Мелкишева. – По лицу вижу, что не слышал и не знаешь.
– Ну почему же, товарищ генерал. Я знаю, что англичане разрабатывают что-то связанное с ураном 235-м. Что вроде бы можно создать бомбу, которой нет равных по силе взрыва. Ещё знаю, что уран - радиоактивный элемент, и если его применять против живой силы, то погибнут и те, кто находился в зоне прямой видимости взрыва.
– Не плохо, не плохо, Павел Петрович. Значит, партия сделала правильный выбор, – задумчиво произнёс Ильичёв.
Мелкишев вопросов не задавал, он знал, что генералы сами скажут, почему его разбудили среди ночи в землянке в ста километрах восточнее Воронежа, и зачем в срочном порядке самолётом доставили в Москву.
– Как у тебя с английским? – спросил Панфилов.
– Пару лет назад был хороший. Чуток забывать стал, без практики, – ответил Павел Петрович, а про себя подумал. Вопрос о языке, это очень хороший знак.
– Скоро попрактикуешься, – сказал начальник Управления. – Поздней весной ты полетишь через Тегеран и Каир в Нью-Йорк. Будешь работать там на должности вице-консула СССР под фамилией Михайлов. Псевдоним «Мольер». Твоей главной целью будет узнать как можно больше об атомных работах американцев над «Манхэттенским проектом». Отправной фигурой для установления нужных контактов будет Альберт Эйнштейн.
Мелкишев с удивлением посмотрел сначала на Панфилова, потом перевёл взгляд на Ильичёва, желая убедится в том, что ему не послышалось прозвучавшее имя великого физика.
– А чему ты удивляешься? – вошёл в разговор Ильичёв. – Господин Эйнштейн работает на американцев давно. Живёт в городе Принстон, штат Нью-Джерси. Ведёт активную светскую жизнь и, невзирая на то, что женат, пользуется большой популярностью среди местных женщин. Любвеобильность его слабое место, попробуешь подобрать ключи к нему по этой линии.
– Это общая задача, – сказал начальник управления. – На перспективу, так сказать. Для более детального ознакомления с темой посети Радиевый институт. Найди там Игоря Курчатова. Мы его вызвали из Казани для встречи с тобой, он тебе поставит конкретную задачу по ядерным вопросам.
Панфилов протянул руку для пожатия военинженеру первого ранга и добавил:
– Времени на раскачку нет, поэтому сейчас возьми дежурную машину и езжай домой, а с завтрашнего дня, ты - слушатель курсов английского языка. Уверен, что шести месяцев для того, чтобы восстановить стёртые временем знания английского языка, тебе хватит. Весной к тебе на курсах присоединится твой бывший подчинённый, – сказал Ильичёв, поднимаясь с кресла, подчёркивая этим, что разговор с Мелкишевым окончен. – Николай Заботин.
Почему так многозначительно Ильичёв упомянул Заботина? – думал по дороге домой в служебной эмке Мелкишев. – Чёрт. Вот оно что. Павел Петрович хлопнул с досады ладонью себя по лбу. Как же я раньше-то не догадался. Ведь причина отправки меня на фронт была столь очевидна. Три месяца службы в сапёрном батальоне, это расплата за то, что я поставил свою подпись под докладом своего подчинённого? Значит, оба генерала знают об этом. Какой позор. Если бы я об этом догадался ещё в сентябре, то вероятнее всего застрелился. От этой мысли, в хорошо протопленной водителем легковушке, Павлу Петровичу стало зябко. Получается, что мои мудрые руководители спасли мне жизнь. Однако, даже после того как я получил орден Боевого Красного Знамени из рук Маршала Советского Союза Тимошенко, они больше не хотят встречаться со мной в коридорах штаба. Ну что ж, за океан, значит за океан. Думаю, что жена этому будет даже рада.
Оттава, Канада
– Петя, что-то я не пойму, где ты проводишь выходные? – супруга Мотинова украшала ёлку и краем глаза следила за мужем, который сидел в кресле у батареи парового отопления и читал столичную газету «Оттавский гражданин».
– На службе дорогая. На службе, – не отрывая глаз от статьи, ответил подполковник.
– Не нравится мне твоя служба по субботам и воскресеньям, – Лена установила звезду на макушке дерева и слезла со стула. – Возвращаешься ты со своих секретных заданий каждый раз физически уставшим. Но, ни лесом, ни болотом от тебя не пахнет. Значит, в засадах ты время не проводишь. В хоккей с местными тоже не играешь. Ты всегда по утрам сыт и от тебя пахнет кофе. Каждый понедельник ты приходишь домой с вымытой головой, а это значит, что перед возвращением ты где-то принимаешь душ. Скажи честно, чем ты занимаешься? И главное, с кем?
– Лена, ты сама прекрасно знаешь. что разведка это грязная работа, джентльменом в ней оставаться трудно, почти невозможно. Разведка – это война, это сплошная ложь и коварство.;Я выполняю задание государственной важности. Семьи оно не касается, поэтому не заставляй меня врать хотя бы тебе. - Мотинов отложил газету, так как уже понял – в этот раз от серьёзного разговора с женой ему так просто не отделаться. Супруга ещё несколько часов назад отправила их семилетнюю дочь встречать католическое рождество в гости к Павловым, и теперь ждёт ответов на накопившиеся за месяц вопросы.
– Погоди, как это семьи не касается? Ты что думаешь, я не вижу как ты изменился за последнее время. Ты когда в постели меня брал последний раз? Забыл уже, поди? А я помню. Последний раз мы занимались любовью тогда, когда вернулись с банкета посвященного Октябрьской революции. Ты ещё тогда глупо пошутил, сказал, что твой пьяный матрос хочет ворваться в Зимний дворец. Это было полтора месяца назад. И заметь, раньше таких перерывов у нас не было.
– Лена, я тебе ещё раз говорю. У меня очень ответственное задание. И о нём я говорить с тобой не буду.
– Со мной не будешь, значит, поговоришь с Павловым, – жена Мотинова голоса не повышала, но говорила очень убедительно. – Вот если сумеешь убедить первого секретаря посольства в том, что у тебя не завелась местная потаскушка, а ты спишь с кем-то по заданию Разведупра, то я уеду с дочкой в Москву и там пережду, пока ты выполнишь своё «задание». А вот если Павлов тебе не поверит, то тогда в Москву мы поедем вместе, где по прибытию сразу же и разведёмся. Только хорошо подготовься к разговору, и не забудь, Виталий Григорьевич по совместительству полковник НКВД. Ему лапшу на уши навесить будет труднее, чем мне.
Мотинов молчал. Ни спорить, ни тем более ругаться с супругой он не собирался. Пётр Семёнович любил жену и обожал свою маленькую дочурку. Расставаться с ними он очень не хотел, но прекрасно понимал, что для успешного продолжения операции «Цитадель» ему нужно внутреннее спокойствие и неограниченное семьёй свободное время.
Вот и сейчас, ему пора было уже одеваться, чтобы идти в гости к Эмма. Неделю назад он пообещал ей, что они встретят Рождество вместе. Как не вовремя Лена подняла этот щекотливый вопрос. Хотя какая разница? Сегодня или через неделю. Его всё равно когда-то пришлось бы решать кардинально. Нужно посылать шифровку в центр и отправлять жену с дочкой кораблём домой. Павлову об операции говорить нельзя, иначе он, через Берию, продавит этот вопрос и возьмёт разработку Эмма под свой контроль.
– Лена, где моя рубашка с вышитыми на воротничке буквами J.W.?
– Ты что, опять уходишь, на ночь глядя? – супруга зашла в спальню с рубашкой Пётра в руках.
- Да, мне пора. Я и так уже опаздываю, – ответил Мотинов, натягивая на ноги шёлковые носки.
Лена бросила рубашку на кровать рядом с мужем.
– Неужели нельзя хотя бы на праздник дома побыть? Я ведь дочь к Павловым отправила не для того чтобы тебе скандал устроить, а для того чтобы побыть с тобой наедине, – она опустила скрещенные на груди руки, полы её не завязанного халата разошлись, и Мотинов увидел, что у супруги под халатом ничего не одето. Лена пристально смотрела на Пётра, оценивая реакцию мужа.
– Может ты хоть сегодня обратишь на меня хоть чуточку своего мужского внимания?
Придётся мисс Войник подождать. Отложу-ка я дело государственной важности на полчаса. Никуда Эммаа из-под меня уже не денется. Он сбросил с кровати рубашку с инициалами Жака Вильнёва на воротничке и поманил супругу к себе.
Москва
– Так ты говоришь, что полковник Михайлович готов бросить своих четников сражаться с нами, в том случае если мы попытаемся занять место немцев в Югославии? Интересную позицию занял Драголюб, – задумчиво произнёс генерал Панфилов. – А ты, Ангелов, молодец. Задание хоть и не выполнил, но привёз много ценной информации. Некоторые детали будут интересны даже товарищу Сталину. Ты точно запомнил месторасположение штаба четников?
– Так точно, товарищ генерал. На карте я указал, и место где находится штаб Михайловича, и место где они принимают английские самолёты.
– Ивана Иванович, я думаю, это будет политически дальновидно, если мы пошлём Тито шифровку с координатами базы его бывшего друга. Пусть он сам решает, как ему поступить.
– Поддерживаю Ваше решение, товарищ генерал, – ответил Ильичёв и обратился к лейтенанту.
– Станислав, а расскажи-ка ты мне, что ты видел своими глазами? Как тебя встретили, куда привели? Как отряды четников выглядят? Ты ведь у них больше недели прожил. Не так ли?
– Дом, в котором меня держал Дража, так они называют Драголюба Михайловича, был обычным крестьянским жильем. Называли его «Дом у пяти сосен», там поблизости действительно стояли пять хвойных деревьев. На крыльце перед входом висит чёрный флаг с белыми черепом и костями. Над черепом дугой по-сербски написано «За короля и отчизну», а под костями надпись «Свобода или смерть». Внутри дома – обычная сельская обстановка. Когда меня ввели в штаб, я увидел посередине большой комнаты длинный деревянный стол с лавками по сторонам. Во главе стола сидел Михайлович, справа от него сидел начальник штаба, а слева командир батальона майор, за ним английский капитан, имя Джеймс, фамилию не знаю, а дальше располагались, по чинам, все остальные офицеры. Это традиционный для сербского мужского застолья порядок размещения людей за трапезой. На одних была офицерская униформа, другие носили отчасти военную, отчасти сельскую одежду, а иные сидели во всем крестьянском. Все они были небритые, с длинными волосами. На шеях толстые цепи с крестами, на руках браслеты, а на пальцах кольца. У многих на груди висели английские бинокли, а некоторые из них имели кожаные армейские планшеты. Пока молодая девушка, дочь или сноха хозяина дома, носила вдоль стола полный горшок постной фасоли и каждому накладывала половником в тарелку, до меня от противоположного края стола доносились обрывки разговора. Офицеры спорили о том, сотрудничать с партизанами Тито или бороться с ними. Увидев меня, Дража поднялся и приказал спустить меня в подпол. Пока меня вели к погребу, он перекрестился, а затем обратился к одному из своих офицеров:
– Читай. Тот прочитал «Отче наш». Когда молитва закончилась, то один из офицеров обратился к Михайловичу:
– Господин, полковник, а я бы с этими коммунистическими обезьянами и не разговаривал. Я бы их всех пострелял! Не успел он закончить фразу, как Драголюб вдруг грохнул кулаками по столу, да так, что подпрыгнули тарелки. – Послушай-ка, Йоцо, и вы все, дети мои, – сказал он строго. – Здесь будет все так, как я скажу. Запомните, будет так или с плеч полетят головы!
– Судя по твоему описанию, войско четников выглядит как махновцы, – Ильичёв задумчиво смотрел на Ангелова. – Станислав, ты упомянул, что девушка раскладывала им фасоль по тарелкам. У них что, плохо с продуктами?
– Нет, товарищ генерал, с продуктами у них там порядок, просто, меня задержали на пути к их базе в пятницу. А в этот день Дража всегда постится и требует того же от своего войска. И с оружием у них тоже порядок. Каждый взвод вооружен как минимум двумя пулемётами. Причём я обратил внимание на то, что один из них как правило, немецкий МG 34, а второй английский БРЕН.
– А что проповедуют рядовые четники? – спросил Станислава генерал Панфилов. – Откуда у них такой пиратский флаг?
– Четниками на Балканах издавна называли вольных людей, чей лозунг был – За крест и свободу. Рядовые солдаты утверждают, что настоящий четник не боится никого, кроме Бога и в знак этого поднимает черное знамя с изображением черепа как символ бессмертия души. Когда они выпивают, то поднимают тосты «За Православную веру», «За четницкое братство», «За наши дома». И вот ещё что, я привёз листовку из Югославии, – Ангелов поспешно развязал тесёмки и достал из папки листок бумаги. – Она подписана полковником Михайловичем, если разрешите я переведу.
– Переводи, но только самое важное, – Панфилов одобрительно кивнул головой, а Ильичёв внимательно посмотрел на него и понял, что начальник Разведупра уже порядочно устал от югославских проблем.
– «...Создать Великую Югославию и внутри её Великую Сербию, этнически чистую в границах Сербии, Черногории, Боснии-Герцеговины... Провести чистку государственной территории от всех национальных меньшинств и чуждых элементов... Очистить Боснию от мусульманского и хорватского населения»
– Достаточно, Станислав, чувствуется, что ты Балканскую тему знаешь хорошо. Придёт время и мы разберёмся с полковником Михайловичем. Спросим с него, за что он так ненавидит коммунистов, – подвёл итог комиссар Разведупра генерал Ильичёв.
– Скажи начальнику отдела, что я поощряю тебя недельным отпуском. Постарайся хорошо отдохнуть. Встреть с друзьями и со своей девушкой Новый год, – генерал Панфилов поднялся из кресла, положил на стол свою любимую трубку и пожал Станиславу руку.
– Служу трудовому народу, – вытянувшись по стойке «смирно», ответил лейтенант Ангелов.
Село Орловка, западная окраина Горького
Ранним утром двадцать седьмого декабря Игорь ехал в деревянной кабине ГАЗ АА между водителем и своим сокурсником на пути к Горькому и вспомнил напутственные слова матери перед расставанием в Москве: «Будь предельно осторожен, - сказала она поправляя воротник шинели сына. - Здоровая подозрительность только повысит твои шансы сохранить жизнь и свободу. Никому не верь и помни, что вчерашние охотники чуть замедлив свой бег, сегодня сами легко превращаются в дичь. От подозрения до лагеря, а ещё хуже, до расстрельной команды путь очень короткий. Следи за своими словами и за своими личными вещами. Проверяй чемодан регулярно. Не дай бог в нём окажется то, что принадлежит не тебе, а кому-то из твоих товарищей. А ещё хуже если в нём окажется то, что принадлежит государству. Ты меня понимаешь?»
Два часа назад его и Гусева среди ночи разбудил дежурный по роте и велел им взять оружие и незамедлительно явиться к ротному.
- Гнеденко, назначаю тебя старшим в команде. Вот предписание убыть в Орловку. Найдёте её на западной окраине Горького. По карте отсюда километров сто. У ворот вас ждёт «полуторка» с водителем, он местный и знает где дорогу до этого села, - уточнил майор. –В лесном массиве, рядом с Орловкой, найдёте часть 42775 и получите там пятнадцать ящиков с продовольствием предназначенных для нашего Центра. Вот накладная и командировочное удостоверение. Личные документы с собой? - майор подошёл к курсантам и проверил наличие боеприпасов в кожаных патронташах обоих.
- Так точно! С собой, - ответили Гусев и Гнеденко.
Удовлетворённо кивнув офицер добавил пару слов о важности этого сверхсекретного задания и о том, что он доверяет его своим лучшим подчинённым.
К рассвету полуторка въехала в Орловку скрипя своими деревянными бортами на выбоинах и ухабах дороги. Три пассажира грузовика тщетно пытались разглядеть на вросших по окна в землю домишках нужный им адрес.
- Улица в деревне одна, - возмущался водитель. – И хоть номера домов не на всех из них, но всё рано ясно, что нужного нам адреса здесь нет. В селе от силы домов тридцать-сорок. Не больше. А в адресе указан номер 124 по улице Московской. Откуда здесь 124?
- Останови машину, - приказал Гнеденко.
- Витя, - обратился он к Гусеву. – Пройдись по домам и поспрашивай у селян где неподалёку расположены военные склады или воинская часть.
- Спят ещё колхозники, - ответил Гусев. – Вряд ли откроют.
- Хоть всю деревню разбуди. Не откроют, так прикладом дверь вынеси, - Гнеденко наслаждался властью данной ему ротным командиром. - Но пока не найдёшь того, кто знает куда нам ехать, назад не возвращайся.
- Слушаюсь, - с неприязнью в голосе ответил Гусев и нехотя спрыгнул в снег из тёплой кабины.
Ещё через полчаса пассажиры «полуторки» неожиданно увидели стоящие поперёк дороги железные ворота. Высокий забор из колючей проволоки уходил в глубину леса по обе стороны от них. Два часовых в белых овчинных тулупах и валенках стояли у ворот.
Эту дорогу курсантам показал местный лесник, после чего развернул свои сани в сторону деревни и на уговоры водителя проводить их до воинской части лишь крикнул: «Но родимая!», при этом сильно хлестнул лошадь плетью по спине.
При приближении грузовика к охраняемой территории солдаты передернули затворы винтовок, расступились на несколько шагов друг от друга и взяли кабину с пассажирами на прицел. Водитель ГАЗа немедленно нажал на тормоз. Полуторка заскользила по укатанному снегу и остановилась в десяти шагах от ворот. Один из часовых подошёл к машине и потребовал предъявить документы. Получив командировочное предписание и красноармейские книжки водителя и курсантов он ушёл за ворота. Второй часовой продолжал держать кабину машины на мушке своей трёхлинейки.
Игорь видел, как ушедший с документами часовой куда-то позвонил по телефону и прочитал в трубку данные из полученных им документов. Выслушав ответ с другого конца провода красноармеец кивнул головой невидимому собеседнику, открыл ворота и бегом вернулся к машине.
- Проезжайте вперёд, пока вас опять не остановят. Из машины не выходите. Караул следующего поста предупреждён о том, кто вы и сколько вас в машине. Они пропустят вас быстро.
Следующий часовой после проверки документов указал на крышу здания и сказал, что о их прибытии там предупреждены.
Выкрашенная в белый цвет пологая крыша склада своими широкими краями почти касалась земли. Самого строения было не видно. Его стены уходили под землю и поэтому, даже с близкого расстояния оно выглядело как огромный снежный сугроб. Сразу же за первым зданием виднелось второе, а за ним в морозной утренней дымке между деревьями просматривались очертания нескольких десятков таких же массивных хранилищ.
Преодолев полсотни метров по колее проложенной санями в глубоком снегу полуторка остановилась перед складом. Тут же, словно из-под земли, рядом с машиной вырос пехотный старшина. Красные петлицы воротничка его гимнастёрки украшали четыре эмалированных треугольника. Чистая, отутюженная форма плотно облегала упитанную фигуру. Лицо старшины выражало нескрываемое удовольствие. Растянувшиеся в улыбке губы сверху были прикрыты густыми пшеничного цвета усами.
- Заждался я вас, - с облегчением в голосе сказал он, когда Гнеденко, Гусев и водитель подошли к нему. – Часа два назад должны были прибыть. Я уже волноваться начал. Ну да ладно, добрались и слава богу. Следуйте за мной, не месяц май на дворе.
Голова Игоря закружилась сразу же как только он переступил порог склада. Аромат вяленого мяса, в сочетании с сырным благоуханием, боролся и явно проигрывал сражение запахам исходящим от копчёной рыбы. Глаза ещё не привыкли к сумраку слада, а мозг вечно голодного Гнеденко, получив сигнал от рецепторов обоняния уже впал состояние ступора.
- Не ожидал такое увидеть? – старшина легонько толкнул Игоря в плечо.
Гнеденко мотнул головой в знак согласия оправился от первого шока, осмотрел помещение и не поверил увиденному. В бесконечную глубину пакгауза убегали широкие стеллажи плотно заставленные продуктами питания. Тысячи головок ветчины, десятки тысяч хвостов копчёной рыбы разных сортов, бесконечное количество колёс твёрдых сыров ровными рядами заполняли трёхъярусные полки. Мешки с сахаром и мукой громоздились вдоль стен до самого потолка. Ящиками с консервами было заставлено всё пространство под полками. Многое из того, что увидел Гнеденко на складе имело иностранное происхождение. На верхних стеллажах, почти под самым потолком, рядами стояли картонные коробки. Игорь глазами читал надписи на них «Whiskey. Rum. Brandy. Scotch.» Непостижимо, - услышал Гнеденко тихий голос Гусева за спиной. – Страна умирает от голода, а здесь такие запасы лежат. Да этой еды хватило бы чтобы кормить всю Москву в течении месяца. Как же это так? Такое богатство спрятано от народа в подземных хранилищах. Неужели Сталин не знает о том, что в стране полно еды? – бормотал поражённый Гусев. - Не понимаю.
Довольный произведённым на курсантов впечатлением старшина улыбнулся ещё шире, щедрым жестом руки обвёл полки и сказал:
- Что с вами? Вы не голодные сегодня? Плотно позавтракали перед дорогой?
- Неужели нам можно попробовать кое что из этого? – не веря своему счастью спросил Игорь, и с сомнением посмотрел на старшину.
- Да сколько угодно. Ешьте всё, что сможете съесть. Ограничение только одно – с собой брать можно только то, что унесёте в желудках, - подумав секунду старшина спохватился и добавил. - И то, что предписано взять по накладным.
Боец-водитель и курсант Гнеденко не заставили себя долго упрашивать. Они с неистовой жадностью накинулись на еду. Их руки мелькали по полкам быстрее, чем зубы могли перетереть то, что попало в рот. За несколько минут этой неожиданной фиесты часть еды была проглочена непрожёванной. Впервые за многие месяцы желудок Игоря наполнился сырокопчёной колбасой, голландским сыром, беконом, шейкой ветчинной и рыбным балыком. Сверху на всё это упали большие дольки шоколада. Вскоре места в животе не осталось. Тяжело отдуваясь Игорь ослабил на шинели ремень и наклонился чтобы подобрать с пола второпях уроненную плитку шоколада.
- А ты почему не ешь? – донёсся до него голос старшины обращённый к Гусеву.
- Не лезут в меня деликатесы, - ответил курсант. - Не могу я жрать буженину, в то время, когда отец, мать и младшие братья с сестрёнками питаются картофельными очистками.
- Ну и дурак, раз не можешь, - глумливо рассмеялся старшина.
В этот момент Игорь оглянулся на Гусева и завскладом и убедившись, что упитанный живот последнего ещё сотрясается от смеха, быстрым движением руки спрятал подобранную шоколадку в голенище кирзового сапога.
Во время погрузки ящиков с продуктами для учебного Центра в кузов грузовика водителя стошнило. Его вывернуло наизнанку прямо под колёса полуторки. Увидев обильные рвотные массы, вылетающий из широко раскрытого рта бойца, Гнеденко также почувствовал неудержимый приступ тошноты. Непереваренные куски мясных продуктов красно-коричневой массой обагрили придорожный снег. Старшина прищурившись ухмылялся. Пока курсанты с водителем занимались погрузкой ящиков он стоял у открытой двери склада и тёплый, ароматный воздух, поднимающийся из полуподвала, согревал его спину.
- И это ваша благодарность мне за мою доброту? - насмешливо спросил он и издевательски добавил. – Разве можно так расточительно выблёвывать на снег продукты питания купленные за иностранную валюту?
- Не ожидали мальчишки, что печень не справится с таким количеством жиров? – его голос стал серьёзнее. - Этого следовало ожидать. Я знал, что вы даже в желудках отсюда ничего не сможете увезти. А ну ка, братцы подойдите ко мне, я проверю не прихватили ли вы что ни будь с собой.
Трое молодых парней подошли к усатому сорокалетнему дядьке и он охлопал их своими пухлыми ладонями по брючным и шинельным карманам.
- Молодцы, что ничего не украли. Приказ, значит, не нарушили, - довольно произнёс он и закрывая за собой дверь склада на прощание сказал: – Счастливой вам дороги.
Центр подготовки партизан, Гороховец
После отбоя Игорь долго лежал накрывшись с головой под одеялом и не спал. Он вспоминал свою вчерашнюю поездку в Орловку и переживал о том, что Гусев мог не сдержать слово данное ему в машине и уже рассказать кому нибудь из сокурсников о том, как Игорь с водителем «пережрали от непомерной жадности». Именно так презрительно выразился Гусев о Генеденко и бойце, когда машина выехала за железные ворота секретного гарнизона. Взяв с Гусева слово сохранить происшедшее в тайне, Игорь всю дорогу молчал. За несколько часов поездки от Орловки до Гороховца в голове его созрел вполне логичный план.
Наручных часов Гнеденко не имел. Он мечтал о них последние пять или шесть лет, но в свободной продаже в Москве их не было, а для покупки их на чёрном рынке денег у него никогда не хватало. Пролежав в темноте довольно долго, он осторожно выглянул наружу и посмотрел на товарищей. Взвод крепко спал.
«Пора», - решил он.
Стараясь двигаться бесшумно Игорь ужом сполз на пол и сев на корточки тихонько вытянул свой чемодан из-под кровати. Приоткрыв крышку он рукой нащупал плитку шоколада, вынул её наружу, с горечью проглотил слюну и легко держа «Золотой Ярлык» на ладони заскользил босыми ногами в сторону кровати Гусева. Худая фигура Гнеденко в застиранных кальсонах и грязно-белой рубашке бесшумно передвигалась по бараку. При свете дежурной лампы синего света мерцающей над входной дверью она напоминала приведение. Подкравшись вплотную к спящему товарищу Игорь лёг на пол и не двигая с места чемодан Гусева впихнул под крышку плитку производства кондитерской фабрики «Красный Октябрь». Полежав ещё несколько секунд и убедившись в том, что в казарме царит полная тишина, он вернулся под своё одеяло и быстро уснул.
После возвращения с утренней зарядки в барак курсанты занялись утренним туалетом, а Гнеденко бегом направился в парикмахерскую Центра. Пожилой брадобрей открывал свою цирюльню всегда в одно и то же время. С шести утра офицеры могли у него побрить лицо, подровнять «височки» или обновить «полу-бокс». Многие слушатели партизанских курсов предпочитали здесь брить голову на лысо, а курсанты-шифровальщики заходили к нему раз в две недели и стриглись под «бокс». Но сегодня главной целью Игоря была не стрижка, в кармане шинели он нёс парикмахеру письмо для своего куратора.
На лицевой стороне стандартно свёрнутого треугольником солдатского письма стоял условный адрес, а вместо фамилии отправителя были написаны восемь цифр. Это была дата рождения его жены и под этими шифром Гнеденко был известен в местном отделении НКВД. За два месяца пребывания в Гороховце Игорь ни разу не встречался с сотрудниками контрразведки. В этом не было необходимости. О системе связи с ними он был ознакомлен ещё будучи на основной подмосковной учебной базе Разведупра. Впервые инструктирующий его офицер рассказал, что в каждой, без исключения, парикмахерской любого военного гарнизона, старший по возрасту мастер-мужчина является связным НКВД. Поэтому, если после стрижки оставить на кресле своё послание, прикрытое накидкой от волос, то оно незамедлительно попадёт в руки тому, кому оно предназначено.
Двадцать восьмого декабря в аккуратно сложенном бумажном треугольнике лежала печальная судьба Гусева. В своём доносе Игорь в красках описал о том, как возмущался его товарищ увидев огромные продуктовые запасы на стратегических складах в Горьковской области и о том, как Гусев украл со склада государственное имущество. Гнеденко не пугало то, что он слегка сгустил краски в своём рапорте, он был уверен, что глубоко разбираться в этом деле не будут, а если и капнут чуть глубже, то и водитель полуторки, и старшина подтвердят его слова. Никто из них не посмеет сказать и слова в защиту обвинённого в неблагонадёжности курсанта, особенного после того, как в его чемодане найдут «Золотой Ярлык».
Январь, 1942
Оттава, Канада
– Доброе утро, Лена, – военный атташе приветливо улыбнулся Мотиновой, когда встретил её на протоптанной в глубоком снегу тропинке, на полпути между жилым домом и школой для детей дипломатического представительства СССР в Канаде.
– Добрый день, Виталий Сергеевич.
– Дочку в школу отводила?
– Да, приходится пока водить нашу первоклашку каждое утро. Никак после праздников в режим войти не может. Представляете? Идёт и засыпает на ходу.
– Я поговорю с директором школы, может нам стоит для младших школьников начало уроков на час позже перенести.
– Вот было бы хорошо. Спасибо Вам, – Елена в знак благодарности дотронулась до руки полковника.
– Да не за что. Тем более эти изменения вашу дочь не коснутся, – увидев удивление на лице Мотиновой, полковник понял, что Пётр своей супруге о приказе, пришедшем вчера с дипломатической почтой из Москвы, не сказал ни слова. – Дело в том, что вы с дочерью возвращаетесь в Москву. Ближайшим пароходом.
Слёзы навернулись на глазах Елены, она отвернулась в сторону пытаясь скрыть от атташе свои эмоции, но полковник всё понял.
– Не расстраивайтесь так. Поживёте на Родине полгода – год. Повидаетесь с родителями, с сестрой, с друзьями, из тех, кто не уехал в эвакуацию. Потом вернётесь назад или Пётр присоединится к вам в Москве.
– Когда мы должны убыть? – справившись с волнением, спросила Мотинова.
– Следующий конвой в Англию уходит из Галифакса через неделю. Вы должны прибыть туда за день, два дня пути поездом до Новой Шотландии, так что на сборы у вас есть два дня.
– Спасибо, что предупредили заранее, – сказала Елена и, не попрощавшись, скорым шагом пошла в направлении двухэтажного жилого комплекса.
– Не стоит благодарности, – тихо сказал полковник ей вслед.
Принимая решение об отправке Елены Мотиновой с ребёнком в Москву генералы Панфилов и Ильичёв ещё не знали о том, что из семнадцати подводных лодок гросс-адмирала Дёница, барражировавших в Северной Атлантике, четырнадцать постоянно находились в территориальных водах Канады.
Германская подводная флотилия вытянулась в огромную дугу, простирающуюся от острова Ньюфаундленд до полуострова Новая Шотландия. Операция фашистского флота «Барабанная дробь», начатая по приказу фюрера сразу же после объявления Германией войны Соединённым Штатам, набирала обороты. Не знал об этом и подполковник Мотинов, когда в своём рапорте на имя Панфилова, аргументировал необходимость возвращения на Родину членов своей семьи.
Галифакс, Канада
Как и планировало командование, Елена прибыла поездом в Галифакс на православное рождество седьмого января. На железнодорожном вокзале, расположенном в самом центре города, её встретил помощник военно-морского атташе. Хотя Лена редко видела его на территории советского посольства, она обрадовалась встрече с ним. Невзирая на то, что Петя успокаивал её перед дальней дорогой и предупреждал о том, что её встретят в Галифаксе и посадят на корабль, она всё же боялась оказаться беспомощной вдали от мужа со слабым знанием чужого языка. Молодой человек поздоровался с Мотиновыми, сообщил им, что зовут его Денис, подхватил чемодан Елены и, не расставаясь со счастливой улыбкой на устах, скорым шагом вышел на привокзальную площадь. До гостиницы, на главной базе атлантического флота «Стадакона», путешественники добрались пешком за двадцать минут.
– Я приду за вами завтра утром и провожу вас до торгового судна, на котором вы поплывёте в Англию, – инструктируя Лену, молодой человек продолжал улыбаться. – Так как мы находимся на территории военного гарнизона, то постарайтесь за её пределы не выходить.
– Могут не выпустить? – поинтересовалась Лена.
– Выпустить-то выпустят. Без вопросов. Но без меня назад не впустят, – он поставил на стол средних размеров ридикюль, ожидавший их в номере отеля. – Здесь я приготовил для вас кое-какую провизию на пару дней. А как только судно выйдет в открытое море, вас начнут кормить вместе с экипажем и пассажирами судна.
– А как называется пароход, на котором мы поплывём? – спросила маленькая Лида.
Денис присел перед девочкой на корточки и сказал:
– Пароход называется «Фраер Рок», и ходит под флагом Панамы, – ответил представитель разведки ВМФ.
– А как это перевести на русский? – девочке явно льстило внимание симпатичного флотского офицера.
– Я точно не знаю, что судовладельцы имели в виду, давая судну такое название. По-английски «Фраер» означает монах, а «Рок» – это или камень, или утёс, или скала. Поэтому мне кажется, что это «Монашеский камень» или «Скала монаха», – ответил, поднимаясь, Денис.
– Не хотелось бы, чтобы это был «камень», – сказала Елена. – Нехорошее это название для парохода. «Рок» ведь можно перевести как глагол качаться. Может быть, они имели в виду «Раскачивающийся монах»?
– Про камень это Вы точно подметили. Нехорошая примета ходить по морям с таким названием, однако если бы они хотели назвать судно «раскачивающимся монахом», то поменяли бы порядок слов и написали бы «Рокки Фраер». Да бог с ним, с названием. Считайте, что это «Монашеская скала» или не думайте об этом. Отдыхайте. Увидимся завтра, – после этих слов Денис вышел из гостиничного номера и отправился в офицерский бар, где он обычно собирал информацию для своих докладов в Оттаву.
Северная Атлантика
Девятого января торговый пароход «Фраер Рок» шёл по направлению к Исландии в середине конвоя SC 64, состоящего из тридцати таких же тихоходных судов и четырёх кораблей охраны. Это был второй день пути. Полдюжины вахтенных матросов стоящих вдоль бортов и на смотровых площадках ни на секунду не прекращали всматриваться через окуляры биноклей в безбрежную даль океанского простора.
В девять часов сорок минут утра прозвучал отчаянный крик вперёдсмотрящего матроса.
– Перископ!!! Справа десять градусов, дистанция двести ярдов, вижу перископ!
На судне завыла сирена, сразу же подхваченная всеми судами конвоя.
В двух кабельтовых от линии транспортных кораблей шёл двадцатичетырёхлетний эскадренный миноносец «Монтгомери». Он, а в английском прочтении Она, бороздил моря под флагом уже третьей страны. Отслужив во флоте США двадцать лет, корабль был подарен флоту её величества королевы Великобритании. Прирождённые покорители океанов хоть и приняли с улыбкой этот дар, но сразу же отправили его служить в одну из своих колоний. Так над стареньким эсминцем взвился флаг молодого флота Канады.
Услышав тревожные звуки сирены, командир эсминца приказал взять право руля и корабль на полном ходу устремился в гущу торговых судов. Канадские матросы побросали на палубу резиновые шланги, которыми они сбивали лёд с корабельных надстроек и устремились к своим орудиям, торпедным аппаратам и тележкам с глубинными минами.
Немецкие подводники обычно охотились «волчьей стаей». При таком тактическом приёме лодки выстраивались в завесу так, чтобы хотя бы одна из них могла обнаружить проходящий конвой противника. Находясь в подводном положении с интервалом в двадцать-пять тридцать миль, дюжина субмарин ждала появления цели. Обнаружившая транспортные суда лодка передавала сообщение об этом в центр и следовала в надводном положении параллельно конвою на значительном от него удалении, следя за дымами. Дело в том, что в подводном положении немецкие лодки двигались с максимальной скоростью в девять узлов и могли быть легко обнаружены английскими гидролокационными станциями «Асдик», однако в надводном положении точность обнаружения лодок корабельными станциями резко уменьшалась, а надводная скорость субмарин увеличивалась почти в двое. Поэтому «волчья стая» обычно дожидалась темноты, всплывала и, наводимая на конвой центром управления постепенно окружала конвой. Пользуясь численным превосходством над кораблями эскорта, координируя свои действия по радио, «волки» заставляли корабли охранения распылять свои силы, после чего, почти безнаказанно, расстреливали транспортные суда торпедами, добивая их артиллерией.
Двадцать седьмого декабря сорок первого года началась операция Сейдлиц, названная в честь германского генерала от кавалерии служившего в восемнадцатом веке Фридриху Великому.
Крайним правым в завесе стаи была лодка U-130 под командованием двадцатипятилетнего морского оберлейтенант Эрнста Калса.
В тот день у молодого командира подлодки был день рождения, и он решил сам себе сделать подарок. Отправив в штаб флота радиограмму об обнаружении конвоя, Калс отошёл от принятой тактики и атаковал суда без промедления.
За последние две недели, прошедшие с того дня, когда «волчата» папы Дёница покинули надёжно укреплённую базу Кероман, расположенную во французском городе Лориент, они пустили на дно океана четыре судна. Окрылённый своими предыдущими успехами оберлейтенант цур зии Калс на этот раз принял решение выбрать не одну цель, а две. Его лодка, удачно маневрируя, прошла под цепочкой транспортных судов и оказалась на противоположной стороне от охраняющего конвой эсминца.
– Теперь англичанам придётся сначала пройти между идущими на полном ходу пароходами, а потом уже искать нас, – сказал он своему штурману и отдал команду всплывать на перископную глубину.
В тот момент, когда командир прильнул к перископу выбирая цель, на борту лодки наступила абсолютная тишина. Весь экипаж напрягся в ожидании следующей команды. Капитан тихим голосом комментировал происходящее на поверхности и его слова шёпотом передавались от матроса к матросу. Картина происходящего рисовалась в мозгу каждого подводника со слов Калса. Все до единого, от первого помощника до рядового матроса, мысленно представляли себе то, что происходило на поверхности воды. Глаза командира, прилипшие к окулярам перископа, были в тот момент их общими глазами.
– Приготовиться к торпедной атаке, – голос Калса пробежал по проводам внутренней связи, и штурман запустил секундомер.
Торпеда ещё не достигла борта сухогруза, а Калс отдал следующую команду:
– Влево пятнадцать, второму торпедному аппарату «Товсь».
Как только нос лодки развернулся на необходимый для атаки угол упреждения и стал смотреть чуть впереди судна под панамским флагом, он скомандовал:
– Пли.
После выхода торпеды из трубы, Калс нажал на кнопку ревуна и оглядел горизонт перед тем как привычным движением потянуть рукоятки перископа вниз.
– Экстренное погружение, – скомандовал он сидевшему на рулях боцману.
– Попал! Попал! – дважды крикнул гидроакустик, и дружная команда громогласно приветствовала двойной успех.
Но капитану в этот момент было не до празднования. Он замер в ожидании удара носа эсминца в борт его лодки. Калс не сказал никому ни слова о том, что он увидел в перископ несколько секунд назад.
Огромный нос «Монтгомери» стремительно приближался к рубке U-130 и был уже всего лишь в трёх десятках метров от него. Четырехтрубный ветеран трёх флотов под всеми парами шёл на таран.
– Командир, в лодку поступает вода, – услышал Калс голос стармеха.
– Причина? – Калс был спокоен, сейчас эта проблема волновала его гораздо меньше, чем циркулирующие на поверхности канадские эсминцы. С минуты на минуту его лодку должны были накрыть взрывы глубинных бомб.
– Труба забора воздуха для дизеля не перекрылась, – доложил стармех. – Вода поступает сотнями литров. Приступить к откачке?
– Нет. Пока не оторвёмся от миноносцев, будем сохранять режим «Тишина в отсеках».
Секунды шли, лодка стремительно уходила в глубину, а взрывов мин не было.
– Кажется, пронесло, – сказал Калсу штурман. – Кэп, как ты думаешь, почему они не сбросили глубинные бомбы?
– Потому, что у них на корабле всё покрыто льдом. Так же как и у нас. Заледеневшие механизмы миноносца отказываются работать, – ответил пришедший на капитанский мостик старший механик.
Первая торпеда разорвала борт норвежского торгового корабля «Фриско». Судно сначала резко накренилось, а затем стало заваливаться на борт, уходя под воду.
Девятнадцать членов команды попрыгали в ледяную воду. Почти сразу же за первым взрывом последовал второй. Торпеда ударила в носовую часть «Фраер Рок» и взорвалась прямо под отсеком, где хранились якорные цепи. Судно сразу же замедлило ход. Пока лодка уходила в развороте на глубину, а экипаж эсминца «Монтгомери» пытался заставить тележки с глубинными бомбами катится по рельсам палубы на корме, к обоим судам терпящим бедствие поспешили сторожевые корабли канадских ВМС.
Сигнальщик с «Фраер Рока» просемафорил приближающемуся сторожевику, что они не нуждаются в экстренной помощи и смогут держаться на плаву. Чуть позже капитан панамского судна доложил командиру конвоя, находящемуся на эсминце о повреждениях, полученных в результате попадания торпеды:
– Мы должны вернуться в ближайший порт для ремонта. Океан с такой пробоиной мы не перейдём. Вода заполнила несколько отсеков на юте. Двигаться можем, но скорости, необходимой для того, чтобы удержаться в конвое, не обеспечим, – сказал в заключение старый моряк.
– Возвращайтесь в Ньюфаундленский порт Сент-Джонс, до него всего сто тридцать миль. Желаем вам удачи, и поможет вам Бог, – ответил капитан эсминца.
«Фраер Рок» медленно менял курс с восток северо-восток на север северо-запад, а моряки сухогруза «Фриско» по одному шли на дно. Невзирая на то, что канадский сторожевой корабль подошёл к месту бедствия в считанные минуту, спасти удалось всего лишь шесть норвежцев из девятнадцати.
Елена сидела на кровати в тесной каюте сухогруза и обнимала дочку. Лида плакала, но мать даже не пыталась её успокоить. После того как судно содрогнулось от взрыва, Мотинова осознала, что это конец. Даже не ради призрачного спасения, а скорее от необходимости себя чем-то занять, она надела пальто и зимнюю шапку, затем одела ребёнка и завязала вокруг воротника Лидиной шубы шарф. Дочка капризничала, но не от страха, а от того, что она была плотно закутана в тёплую одежду. Лена не думала сейчас о ней.
"Как же всё плохо обернулось. Никогда не знаешь какие последствия могут вызвать необдуманно брошенные слова. Не устроила бы мужу скандал из-за его ночных похождений, сидела бы сейчас с ним и пила чай с шоколадными конфетами. Нет, бабья ревность во мне взыграла. А то, как же. Я дома одна, а он где-то с другой. А о том, что до этого десять лет душа в душу прожили даже не вспомнила. Вот мне и расплата за дурь. Смерть за нами с Лидочкой пришла. Доченька моя, кровиночка. Совсем ты мало пожила"
От этих мыслей Лене вдруг стало невыносимо плохо, и она громко разрыдалась, а перепуганный плачем матери ребёнок присоединился к ней.
Подводников гросс-адмирала называли волками не только за применяемую ими тактику групповой охоты, но и за хищническое поведение капитанов лодок. Когда одинокий волк врывается в средину отары, он старается ранить как можно больше овец, в надежде вернуться позже и добить раненых. Так, и обер лейтенант цур зии Калс с товарищами, уходя от преследовавшего его миноносца в сторону Ньюфаундленда, рассчитывал добить повреждённые им суда, вернувшись на место боя чуть позже. Командир лодки абсолютно справедливо полагал, что транспортники не смогут продолжать свой путь в Англию. Он также надеялся на то, что у канадских сил сопровождения не хватит боевых кораблей для защиты отставших судов. Пройдя на глубине сто метров чуть больше часа и получив от акустика доклад об отсутствии поблизости надводных кораблей противника, Калс дал команду на всплытие подлодки.
После открытия люка капитан первым поднялся на рубку и даже не удивился когда увидел, всего лишь в двух милях от него, стоящий пароход.
В торговом флоте, ходящем под флагами стран британских колоний, капитанов судов было принято называть «мастер». Ерик Г. Слот, был Мастер с большой буквы. За тридцать с лишним лет он прошёл путь от трюмного матроса до капитана судна и знал своё дело. Он одинаково хорошо разбирался в навигации в открытом океане и в лоцманском деле, он мог оптимально поместить максимальное количество груза на палубе и в трюмах, и умело руководил своей разношерстной командой. Одного лишь не знал Мастер Слот – он не знал, что немецкие подводники воюют без правил. Слот остановил «Фраер Рок» в ста морских милях от Ньюфаундлендского мыса Кейп Рейс и приступил к наведению пластыря на пробоину в носу судна.
Панамский Мастер был уверен в том, что лучше потерять пару часов на ремонт юта и заделать дыру, а потом дойти до порта Сент-Джонс на крейсерской скорости в десять узлов, чем ковылять туда почти сутки, выжимая не более четырёх морских миль в час. Старому доброму моряку было невдомёк, что хоть обер лейтенант Калс и был ещё «волчонок», но зубы имел уже острые и обязательно должен был вернуться.
Поплакав с дочерью несколько минут Лена успокоилась и прислушалась к шумам доносящимся откуда-то сверху. Странно, мы не тонем, но и не двигаемся. Снизу, в машинном отделении тишина. Кажется, что все матросы бегают по палубе и что-то перетаскивают. Может это ещё не конец? Она взяла Лиду за руку и вместе с дочерью поднялись на свежий воздух.
Палуба судна оказалось запружена народом. Работать матросам сухогруза активно помогали офицеры и солдаты королевских воздушных сил Канады, путешествующие на «Фраер Роке» вместе с Мотиновыми в Англию.
– Слева по борту лодка!!! – голос кричащего был полон ужаса и этот ужас, вместе с безнадёжностью, мгновенно поселился в сердце каждого стоящего на палубе.
– По местам стоять! – С капитанского мостика подал команду в громкоговорящую трубу Мастер Слот и, повернувшись к радисту, добавил:
– Радируй на «Монтгомери». «Немецкая подводная лодка находится на сорок пятом градусе пятьдесят одной минуте Северной широты и пятидесятом градусе пятьдесят второй минуте Западной долготы. Нас атакуют. SOS SOS SOS».
Матросы побежали на свои рабочие места, проворно заскользили по лестницам, ведущим в трюмы и машинное отделение, и через пару минут до оставшихся на палубе пассажиров донёсся шум работы дизельного двигателя.
Лётчик, техники и механики подошли к левому борту и устремили свои взгляды на U-130. Мать и дочь Мотиновы присоединились к ним и Лена увидела, как в направлении их сухогруза медленно приближается немецкая подлодка, находясь в надводном положении.
– Стоп машина. Торпедные аппараты «Товсь», – командовал в телефон стоя на рубке Калс.
Он остановил лодку на дистанции один кабельтов от сухогруза и не спеша готовился отправить его ржаветь на дно океана. Обосновавшись позади торпедного прицела на капитанском мостике, он пододвинул стрелку орудийного угломера в сторону носового торпедного отсека и дал команду:
– Пли!
Мастер Слот увидел пенистый след торпеды, быстро приближающийся к судну, крикнул в трубу связи с машинным отделением:
– Полный вперёд!
«Фраер Рок» вздрогнул и, разрезая воду своим дырявым носом, попытался уйти с линии огня.
– Курт, эти панамцы вообще обнаглели. Ты видел? Они увернулись от атаки. Я от них такой прыти не ожидал. Что ж, придётся на них тратить третью торпеду, – штурман подлодки понимал, что командир иронизирует, несмотря на серьёзность ситуации. – А может лучше, в честь моего дня рождения, расстрелять их из пушки? Заодно и позабавимся.
– Только время потеряем. Уверен, что они радировали о нас на эсминец. Топи торпедой и отпразднуем на глубине твой день рождения и сегодняшние победы, – ответил штурман. – Сделаем так, как это рекомендуют наши традиции.
Повторная атака подводников не оставила «Фраер Року» ни малейшей шанса.
Всего десять минут потребовалось немцам чтобы догнать сухогруз.
Лодка подошла к нему на двести футов и послала торпеду под судовую надстройку.
Триста килограммов взрывчатки разломили «Фраер Рок» пополам. Судно пошло на дно, послав в полёт стоявших на палубе пассажиров и увлекая в глубину трюмную команду.
– Ой, мамочки, какая ледяная вода! – прокричала Лена, когда вынырнула среди волн. – Лида!!! Лида!!! Где ты?!!!
Тёплая шуба дочери, как поплавок наполненный воздухом, вытолкнула ребёнка на поверхность.
Как только над водой раздался плач девочки, к ней тут же подплыл один из лётчиков. Канадский офицер толкал перед собой дверь капитанской каюты. Приблизившись к Лиде на расстояние вытянутой руки, он, крепко ухватив ворот меховой шубы, как щенка вытащил её из воды. Когда девочка подобрала под себя ноги и попыталась подняться, лётчик погрёб в направлении всплывшего на поверхность товарища.
Лида стояла на маленьком плоту на четвереньках и смотрела по сторонам в надежде увидеть свою мать.
– Мама! Мама! Я здесь. Мне холодно.
Лена обернулась на зов дочери и поплыла к ней. Мотинова старшая гребла к спасительной двери, на которой находился её единственный ребёнок, из последних сил. Набухшее от воды зимнее пальто сковывало её движения. Шапку она потеряла ещё на полпути своего полёта. Ни рукавиц, ни перчаток на руках у женщины не было.
"Лучше бы с ног сорвало ботинки, а не с головы шапку. Ведь они тянут меня на дно как гири. Ещё пять-шесть метров и я у цели"
Лена закрыла глаза и, опустив лицо в воду, интенсивно заработала руками. Она боролась за жизнь в надежде спасти жизнь Лиды. Когда до дочери оставалось всего несколько гребков, кислород в лёгких женщины закончился и ей пришлось поднять голову чтобы сделать вздох. В этот критический момент Мотинова вдруг осознала, что спасительная дверь удаляется от неё. Она сделала гребок руками вниз, когда она ещё не успела открыть глаза, но уже открыла на вдохе рот, очередная набежавшая волна ударила ей в лицо и наполнила лёгкие горькой солью ледяной воды.
Лена судорожно вскинула руки, стараясь ухватится за дверь, но не дотянулась и медленно погрузилась в океан.
Командир эсминца «Монтгомери», лейтенант-коммандер Пухли, получив радиограмму с координатами подводной лодки, развернул корабль и устремился в точку указанную радистом «Фрайер Рока». Всё светлое время суток он искал противника, его акустики дважды сообщали ему о слышанных шумах, но один раз это шум исходил от всплывающего из глубины после удачной охоты кашалота, а второй раз звуковой след был потерян ещё до прибытия эсминца в предполагаемое место нахождения лодки.
На следующий день Пухли оставил надежду найти немцев и приступил к поиску экипажа панамского сухогруза.
Галифакс, Канада
Поздним субботним вечером семнадцатого января Денис, одетый в безукоризненный гражданский костюм, сидел в плетёном кресле за маленьким круглым столиком в пивном баре Олд Трайэнгле Айриш Эльхоус. Он ждал своего информатора. Бар был расположен в самом сердце города на углу улиц Холлис и Принца. Пять его вертикально удлиненных окон, выполненных с арочным закруглением в верхней части, смотрели своими огромными глазами на одну из улиц и четыре на другую. Сидя спиной к барной стойке, старший лейтенант читал местную газету «За Кроникал Хэрольд». Мировые новости не радовали молодого разведчика. «Японцы захватили столицу Малайзии Куала-Лумпур», гласил один заголовок, «Актриса Каролина Ламбард погибла в авиакатастрофе в окрестностях Лас-Вегаса», вторил ей другой. Молодой человек не знал, была ли знаменита мисс Ламбард или нет, его также мало взволновала потеря англичанами их очередной колонии. Он с нетерпением поглядывал на большие настенные часы эпохи королевы Виктории. Они показывали десять тридцать. Информатор советской военной разведки, офицер пункта связи атлантического флота Канады, опаздывал уже более чем на полчаса. Такого раньше не было и это волновало Дениса. Он всё чаще отрывался от чтения газеты и провожал взглядом каждого спешащего по улице прохожего.
За окном было зябко. Северо-западный ветер, в это время года характерный для Новой Шотландии, принёс с собой низкую кучево-дождевую облачность. Пролетая над административным центром со скоростью сорок километров в час, свинцовые тучи считали своим долгом оставить часть своих переохлаждённых капель на улицах города.
Ледяной дождь покрывал гранитную плитку тротуаров. Редким горожанам, оказавшимся в этот поздний час вне своих уютных квартир, приходилось прикладывать немало усилий для того, чтобы избегать падений.
Несколько раз на пороге бара появлялись матросы или солдаты коалиционных войск, служащих в городе или ждущих отправки в Англию на попутном транспорте. Как только бармен замечал открывающего дверь человека в военной форме, он тут же устремлялся из-за стойки навстречу незваному посетителю и выпроваживал его на улицу. На возмущённые возгласы желающего «промочить горло» тёмным ирландским пивом, бармен неумолимо указывал на объявление, висящее на двери питейного заведения. «До окончания войны военнослужащим вход в бар ЗАПРЕЩЁН. Приказ командующего флота Канады», гласила надпись на табличке.
– Ну, погодите, будет вам праздник победы! – убираясь в сторону базы, кричал матрос, грозя кулаком в сторону бара.
Над входной дверью в очередной раз звякнули колокольчики. В бар вошёл мужчина. Он был выше среднего роста и плотного телосложения. На вид ему можно было дать не более тридцати пяти лет, хотя большие залысины над его лбом и отчётливая плешь на затылке, могли ввести в заблуждение неопытного наблюдателя.
Повесив тёмно-серое драповое пальто с чёрным каракулевым воротником на вешалку у двери, посетитель осмотрел завсегдатаев бара и, приветливо махнув фетровой шляпой Денису, направился в сторону его столика.
– Есть хорошие новости в газетах? – вместо приветствия сказал канадец и грузно опустился в кресло, ножки которого предательски скрипнули.
– Тебе худеть не пора? – в ответ спросил Денис.
– Давно пора, – рассмеялся канадец. – Но я так люблю вкусную еду и пиво Гиннес, что не могу себе отказать, ни в том, ни в другом.
Денис повернул голову в сторону барной стойки и слегка приподнял руку. Увидев это, бармен стукнул указательным пальцем по механическому звоночку и в зал из кухни вышел повар. Он был сухощав. На вид ему было далеко за шестьдесят.
– Извините господа, наш официант уволился. Решил, что служба матросом её Величества на корабле принесёт ему больше денег, чем на чаевые в этом баре. Вместо него я приму у вас заказ и сам его приготовлю. Смею вас заверить в высочайшем качестве вашего ужина, – повар говорил тихим, но полным достоинства голосом. – Сегодня наш бар предлагает на выбор два рыбных блюда: копченый лосось или рыбные котлеты с лимоном, посыпанные укропом под сметанным соусом, по семь долларов. И одно мясное: отварная говядина с тушёными овощами под томатным соусом по восемь долларов тридцать центов. На гарнир предлагается картофельное пюре или спагетти.
– Джошуа, ты что предпочитаешь? – спросил Денис своего информатора и, чтобы канадец не сомневался в своём выборе, добавил. – Я угощаю.
– Отлично, – хлопнул Дениса по плечу офицер связи и сделал свой выбор. – Говядину с картошкой.
– А мне лосось, пожалуйста. Без гарнира, – сказал Денис. – И четыре пива.
– Шесть пива, – быстро вставил Джошуа. Его лицо излучало довольную улыбку. – Если мой друг не против?
– Я отойду в мужскую комнату, пока принесут наш заказ. Руки помою, – сказал канадец, когда офицеры союзных армий остались вдвоём и, взяв газету с собой, ушел в туалет.
"Конспиратор, мать твою, - подумал Денис. - Хотя с другой стороны, может это и к лучшему. Бережёного Бог бережёт, а не бережёного конвой стережёт"
Повар принёс пиво и заказ русского разведчика.
– Рыба готовится гораздо быстрее, чем варится мясо, сэр, – сочувственным голосом сказал повар. – Сожалею, но вашему приятелю придётся подождать ещё буквально несколько минут.
– Спасибо, он подождёт, – заверил пожилого человека Денис.
Из комнаты для джентльменов вышел Джошуа. Проходя мимо своего русского друга, он положил перед ним на столик газету.
– Я давно хотел тебя спросить, мой друг, – убирая в карман пиджака сложенную вчетверо Кроникл Хэролд, сказал Денис. – Почему вы, британцы, говорите о кораблях в женском роде? Что вам в них напоминает женщин? У нас, в русском языке, корабль это мужик. Это Он. В нём сила. На нём и торпеды, и пушки, и все палубные надстройки напоминают мужское начало. На корабле всё торчит вверх и стреляет, когда уже невмоготу не стрельнуть. А у вас корабль Она. С чего бы это?
Не успел Джошуа ответить Денису, как за его спиной появился повар. Аромат, исходящий от варёного мяса, был настолько аппетитным, что толстый канадец, с несвойственной тучным людям скоростью, повернулся вполоборота и буквально выхватил тарелку из рук повара.
– Я голоден как волк, – смущённо сказал Джошуа и, отрезав смачный кусок говядины, впился в него зубами.
– Я вижу, – улыбнулся Денис. – Кстати, в русском языке это выражение звучит точно так же.
– Мы называем корабль «она» по многим причинам, – сказал канадец, после этого громко отрыгнул, пробормотал дежурные слова извинения и откинулся на спинку кресла. – Суди сам, корабль во многом похож на женщину. Во-первых, вокруг «неё» всегда происходит большая суета. Во-вторых, вокруг «неё» постоянно крутиться банда мужиков. В-третьих, у «неё» есть талия и ватерлиния, которая выглядит на ней как поясок. В-четвёртых, всегда требуется много краски, чтобы содержать «её» неплохо выглядящей. В-пятых, тебя разоряют не затраты на «её» покупку, а затраты на «её» содержание. В-шестых, «она» может быть очень нарядной. В-седьмых, только очень опытный мужчина может правильно управлять «ею». В-восьмых, без такого мужчины «она» абсолютно неконтролируемая. И последнее, «она» всегда готова выставить напоказ свою верхнюю часть, скрывая от постороннего взгляда нижнюю, а когда приходит в чужие порты, она всегда ищет новые буйки.
Последняя шутка английских матросов развеселила Дениса и он предложил тост за флот и тех, кто на нём служит.
Оттава, Канада
– Вот, Пётр, прочти. Это пресс-релиз канадского флота. Его утром Денис прислал из Галифакса. Там ещё и его рапорт есть. Военный атташе положил перед Мотиновым папку с документами и оставил его в кабинете одного.
Подполковник достал из картонной папки два жёлтых листа бумаги и даже не стал смотреть на гриф секретности документа. Он знал, что канадские военные моряки используют бумагу этого цвета в том случае, если уровень секретности на ней не выше, чем «Конфиденциально».
Военно-морское ведомство Канады извещало своих военнослужащих о судьбе двух судов конвоя SC 64 и их экипажей. Особое волнение в душе Петра вызвала строка, в которой говорилось, что тринадцатого января, через четыре дня после торпедирования судов, экипаж эсминца «Монтгомери» подобрал семерых пассажиров с потопленного немцами панамского сухогруза «Фрайер Рок». Отдельной строкой в пресс-релизе было выделено, что один из семи спасённых пассажиров позже скончался в госпитале Сент-Джона.
Мотинов с нетерпением перевернул страницу документа и углубился в чтение рапорта старшего лейтенанта.
В своём докладе военно-морскому атташе Денис подробно остановился на описании успешных действий немецких подводников и бестолковой работе капитана канадского эсминца. Ниже он пересказал историю, услышанную им от своего осведомителя, о том, как шесть канадских лётчиков четверо суток плавали в воде, держась за дверь, пытаясь всеми силами спасти дочь Мотинова, Лидию. К сожалению, девочка умерла в госпитале на Ньюфаундленде от общего переохлаждения. В заключение рапорта старший лейтенант просил от его имени выразить соболезнование подполковнику Мотинову, в связи с утратой обоих членов его семьи.
Пётр Семёнович держал в руках рапорт старшего лейтенанта и не видел букв. Его глаза затуманила пелена слёз, но их было недостаточно для того чтобы они скатывались по щекам. Он сидел, слепо уставившись в пустоту, и думал о том, что его работа, его последнее задание, а также лично им неправильно принятое решение привело к гибели двух самых дорогих ему людей.
"Как дальше жить? Ради чего бороться? Зачем дышать? Пить? Есть? Просыпаться по утрам? К чему всё это теперь, когда нет моей Лидочки? Дочурки, которая больше никогда не прибежит утром в спальню к своим родителям и не заберётся между ними под одеяло. Зачем дальше жить, если нет больше Лены? Верной и умной жены, с которой так хорошо было и утром, и днём, и вечером, и ночью. Как теперь возвращаться после службы в пустую служебную квартиру здесь в Оттаве? А как жить в нашей квартире в Москве, где всё будет напоминать мне о них? Нашей? Чьей нашей? Я один. Я остался один"
В этот момент слёзы переполнили глаза Мотинова и тонкими струйками устремились к подбородку. Телефонный звонок вывел подполковника из шока. Как долго разрывался аппарат, сказать было трудно, но по взволнованному голосу военного атташе Мотинов понял, что «наверху» его состояние вызвало определённое волнение.
– Пётр Семёнович, ты там как? – спросил полковник и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Ты прими наши соболезнования. Мы все скорбим и переживаем вместе с тобой. Даже в Москве твоё горе нашло понимание. Руководство Управления предлагает тебе взять отпуск и вернуться в столицу. Передо мной лежит шифрограмма Ильичёва по этому поводу. Он относится с пониманием к ситуации и предлагает подыскать тебе замену в проводимых тобой лично операциях.
Мотинов промолчал, и полковник, не дождавшись ответа, продолжил:
– Ты подумай до конца дня, в Москве всё равно уже ночь. Сегодня они твоего решения не ждут. А завтра приходи с утра в мой кабинет, и мы обсудим создавшуюся ситуацию.
– Я уже обо всём подумал, – сказал Мотинов. Слёзы на его лице просохли, и голос подполковника звучал твёрдо. – Мне в отпуске в Москве делать нечего. Такую душевную рану залечить отпуском невозможно, её можно только приглушить ненавистью к врагу и упорной работой, которая приблизит его полный разгром.
– В принципе, от тебя, как от разведчика и политработника, я другого ответа и не ожидал. Так Ильичёву и отвечу. Слово в слово, – полковник повесил трубку, а Мотинов ещё несколько секунд в задумчивости слушал короткие гудки.
– Жак, ты меня слушаешь? Эй, ты где сегодня? – Эмма теребила руку Мотинова своей левой рукой, а правой протягивала бокал с вином, чтобы коснуться им бокала своего возлюбленного.
– Я здесь и не здесь, – в задумчивости начал было цитировать Абулькасима Фирдоуси разведчик, но вовремя осёкся. Он вдруг осознал, что вряд ли даже очень образованный, рождённый во Франции квебекец Жак, мог знать наизусть строки из поэмы Шахнаме, персидского поэта жившего в десятом веке.
– Ты это о чём? – живо поинтересовалась Эмма.
– Пустяки. Не обращай внимания, – Мотинов натянуто улыбнулся, но эта вынужденная улыбка не смогла ускользнуть из-под внимательного взора женщины.
– Нет признавайся. Как это здесь и не здесь? Что ты имеешь ввиду? И как это вообще может быть?
– Очень даже просто. Тело моё здесь, а мыслями я далеко. А бывает и наоборот. Человека нет, а дух его присутствует и следит за происходящим, не давая близким ему людям покоя.
– Я удивлена, что ты веришь в это? Мне казалось, что ты прагматичен и в тебе нет места ни для мистики, ни для суеверий. Я даже уверена, что ты не веришь в бога. Во всяком случае, я никогда не слышала от тебя упоминания о нём.
– Мне не хотелось бы обсуждать с тобой вопросы веры. Лучше я расскажу тебе об одной картине из парижского Лувра, которая очень наглядно демонстрирует то, о чём я говорил.
Мотинов прикоснулся бокалом с вином к бокалу Эмма. Хрустального звона не последовало, но он его от дешёвого стекла и не ожидал. Слегка пригубив вино, подполковник посмотрел через бокал на лампу под абажуром, висящую над столом, оценил цвет и прозрачность напитка, отпил ещё немного и спросил:
– Эмма, откуда этот чудесный Шардоне? Тебе кто-то привёз его из Франции? Дай угадаю. Бургундия, возможно Шампань?
– Нет, дорогой Жак, – рассмеялась Эмма. – Это местное вино. С виноградников ниагарского полуострова провинции Онтарио.
– Не может быть, – искренне удивился Мотинов.
– Может. Это канадское вино, но хватит о вине. Ты не рассказал мне о картине, – напомнила Эмма.
– Да, картина из Лувра. Точно. Мы говорили о присутствии телесном и отсутствии духовном, и наоборот, – Мотинов помрачнел, опять. Казалось, что он всего лишь на несколько минут забыл о трагедии постигшей его, и вот опять мысль о погибших дочери и жене вернула его в состояние глубокой печали.
– По-французски картина называется «Sacre de l'empereur Napol;on Ier et couronnement de l'imp;ratrice Jos;phine dans la cath;drale Notre-Dame de Paris, le 2 d;cembre 1804» написал её мой тёзка Жак-Луи, правда с другой фамилией – Давид. – «Посвящение императора Наполеона I и коронование императрицы Жозефины в соборе Парижской Богоматери 2 декабря 1804 года» – повторила по-английски для себя Эмма.
– Да, перевод верный. Так вот. Несмотря на то, что картина изобилует точными деталями, такими как внешность присутствующих, их наряды, местоположение гостей во время церемонии, она имеет одну большую историческую неточность.
– Интересно, какую же? – Эмма очень нравилось то, что её возлюбленный был настолько эрудирован. Иногда ей даже казалось, что её Жак, совсем не Жак, или даже если он Жак, то не обычный квебекский бизнесмен. А кто-то стоящий в аристократической иерархии даже выше чем барон. Может быть он виконт? И мне следует называть его Ваша Милость. Или даже граф? И тогда я бы величала его Ваше Сиятельство, – мечтательно думала она, почти не слушая Мотинова. – Вот это было бы здорово – выйти замуж за французского дворянина.
– В центре картины изображена мать императора, которой на самом деле не было на коронации, так как она с сыном была в размолвке, – подполковник прекрасно видел, что мечтательный взгляд Эмма унёс её куда-то далеко от Наполеона, его Жозефины и пятидесяти пяти летней старухи Рамолины Летеции.
– Зачем же Давид поместил её туда? – Эмма старалась показать Жаку, что ей до сих пор интересна тема картины. Ей удавалось это всё труднее и труднее, на самом деле уже после второго бокала Шардоне на неё нахлынуло желание бросить ужин и умные разговоры за столом, и отправиться в спальню. Она так сильно соскучилась по ласкам своего Жака, что ей очень хотелось незамедлительно обойти стол, сесть к нему на колени и, обняв за шею, прильнуть к его губам.
– Наполеон лично попросил художника нарисовать свою мать в центре картины. Он сказал Жак-Луи Давиду, что всё время чувствовал её присутствие на церемонии.
– А ты ничего не чувствуешь? – игриво спросила Эммаа и протянула руку Мотинову.
Пётр Семёнович поднялся из-за стола и увлёк женщину в спальню.
"Напрячься хоть с трудом, но всё-таки смог, а вот расслабиться никак не удаётся – упёршись в металлический заголовник руками и нависая над Эмма, думал Мотинов. Не прекращая методично двигаться над вконец обессиленной женщиной, он оглянулся на настенные часы.
"Уже сорок минут прошло. Надо закрыть глаза и представить себе, что я с Леной. Иначе эта канадская сучка, того глядишь, умрёт подо мной. К тому же пора поговорить с ней о деле. Пришло время заставить её работать на меня. Сколько можно разговоры вести? Люди гибнут тысячами ежедневно, а я с ней Шардоне распиваю"
Мотинов не на шутку разозлился, на себя, на Эмму, на немцев и на весь белый свет. Его движения приобрели размашистость и доселе неизвестную для Эммы ярость.
"Вот тебе, вот. За всё. За время, которое я крал у семьи, проводя с тобой вечера. За то, что из-за наших с тобой отношений я отправил родных мне людей на гибель. Не могу поквитаться с немцами, рассчитаюсь сполна с тобой. Будешь работать на меня как миленькая, а откажешься сотрудничать, то удавлю здесь же в спальне. Без сожаления. Пусть хоть расстреляют потом на Лубянке.
С какого-то момента женщина почувствовала боль внутри себя, но неожиданно она осознала, что ей нравится это ощущение.
– Ещё. Ещё. Сильнее, – еле слышно бормотала она при каждом толчке Петра Семёновича.
Услышав голос Эммы, сознание вернуло Мотинова из застенков НКВД в кровать к женщине. Он вдруг задрожал, выгнул спину и обессиленный опустился на полуобморочную секретаршу генерал-губернатора Канады.
Февраль, 1942
Лориент, Франция
Девять треугольных вымпелов развивалось на тонком металлическом тросе, прикрепленном к верхушке выдвинутого перископа подводной лодки U-130 в тот момент, когда она входила в гавань Лориента.
Командир лодки стоял в рубке, положив затянутые в светлые лайковые перчатки ладони на борт и, жмурясь от солнечного света, мечтательно улыбался. На его давно не бритом лице легко читалась вся гамма чувств, которую можно было увидеть только на лице совершенно счастливого человека.
"Какое чудное утро сегодня, а день будет ещё лучше. Сначала я приму ванну. Смою вонь, которой я пропитался за последние восемь недель" подумал Калс, приподнял руку от борта, понюхал рукав своей светло-коричневой кожаной куртки, просмотрел на масляные пятна, жирными кляксами тут и там покрывшими всю её поверхность и расхохотался. "Даже свиная кожа воняет лодкой. Представляю, какой аромат издаю я. Ха, ха, ха. Затем я съем хороший завтрак - мечтательная улыбка расползлась ещё шире и оголила его ровные белые зубы, - И снова в ванну, но на этот раз в компании со мной будет молодая девушка-парикмахер. Заодно она меня и побреет. Ха, ха, ха"
Калс взял в руки бинокль и посмотрел на пирс. На берегу суетилась портовая команда. Что, не ожидали увидеть нас живыми? Для командующего флотилией наше возвращение будет приятным сюрпризом.
Из прочного корпуса лодки на рубку поднялся штурман. Он взял из рук командира бинокль, скользнул взглядом по пирсу и, возвращая оптический прибор хозяину, спросил:
– Ты уверен, что мы правильно поступили, не доложив на базу о нашем возвращении?
– Абсолютно. Если бы мы отрапортовали о подходе, как того требует наставление, то уже кормили бы лобстеров на дне океана. Англичане используют самолёты для радиопеленгации и за последнее время сильно преуспели в определении места положения наших лодок в Бискайском заливе. Поэтому, лучше я получу выговор за введение режима радиомолчания при возвращении в базу, чем пробоину в прочном корпусе.
Штурман оглянулся на вымпелы, развевающиеся у них над головой, и сказал:
– Ты скорее получишь Железный крест Первого класса и двухмесячный отпуск в придачу, чем выговор. За девять потопленных транспортов командование может расщедриться и на Рыцарский крест, – указательный палец Курта был направлен на вымпелы.
– С них будет. Даже не надеюсь. За торговые корабли так много не дадут. Ты правильно суммарный тоннаж подсчитал? Точно больше пятидесяти тысяч тонн? – Калс был уверен в том, что он достоин высокой награды Рейха, но хотел ещё раз услышать об этом от друга Курта.
– Не волнуйся, кэп, мы утопили намного больше. Всего десяток тысяч тонн не дотянули до Рыцарского креста. После следующего похода он будет твой. Что планируешь делать в отпуске?
– Сначала увижу отца, он служит здесь, во Франции, а потом поеду к маме в Берлин.
В перерывах между обсуждением отпускных планов со своим первым помощником командир отдавал необходимые при маневрировании в порту команды, и лодка без приключений причалила к пирсу.
– Команде наверх, к торжественному построению, – приказал он и спустился по лестнице на корму.
Матросы, унтер-офицеры и офицеры выпрыгивали из кормового люка и строились в три шеренги на деревянном настиле палубы позади рубки. Командир подлодки снял кожаную куртку, засунул в её карманы светлые перчатки, надел поданные ему матросом китель и парадный ремень с кортиком. Возвышаясь на одну ступеньку над своей командой, он осмотрел строй из пятидесяти человек, приветливо улыбнулся своим соратникам и подал команду Aufmerksamkeit.
Одетая в мятую и грязную форму, заросшая волосами по самые уши, как и сам командир, команда замерла, вытянув руки по швам, и устремила свой взгляд на флагшток.
Оберлейтенант Калс развернулся на каблуках и в фашистском приветствии выбросил руку вверх. Над пирсом зазвучал гимн «Германия, Германия превыше всего», а на флагштоке подняли знамя Третьего Рейха.
С последними аккордами гимна, в тот момент, когда хор из репродуктора допел куплет «Единство, и право, и свобода – Залог счастья. Процветай в блеске этого счастья, процветай, немецкая Отчизна!» на палубу взошёл командир Второй флотилии подводных лодок базы Кероман корветтенкэптен Виктор Шультц.
Лондон, улица Конной гвардии, дом 1, подвал здания министерства финансов
Два часа назад, промозглым поздним вечером, в квартиру Ганса фон Гальбана, на улице Трампингтон в Кембридже тихо, но требовательно постучали. Одетый в пижаму учёный встал с постели, одел тапочки и шаркая ими по крашеным полам пошёл открывать дверь поздним посетителям.
- Доброй ночи, профессор, - сказал широкоплечий мужчина в сером длинном пальто и слегка приподнял над головой фетровую шляпу. – Извините за поздний визит, но вы должны последовать с нами.
При этом визитёр и его напарник достали из кармана кожаные портмоне и, раскрыв его, показали Гансу удостоверения сотрудников секретной службы Ми-5.
Фон Гальбан этому визиту не чуть не удивился, поэтому ни сказав ни слова он кивнул головой и, оставив открытой входную дверь ушёл, одеваться в глубь квартиры. Французский учёный, немецко-еврейского происхождения, избежавший ареста в Париже два года назад, и работающий в университете Кембриджа по личному распоряжению премьер-министра страны, был морально готов к чему угодно.
После двух часов тряски на заднем сиденье «Форда Тюдора» Ганс оказался в центре Лондона. Ни один луч света не пробивался сквозь плотные занавеси здания Королевского казначейства, но фон Гальбан чувствовал, что не смотря на третий час ночи, жизнь в нём кипит. Немногословные агенты провели учёного мимо лестницы ведущей на короткую улицу короля Чарльза к едва заметному входу в бункер. Узкая щель пулемётного гнезда, справа от бронированной двери, ответила движением ствола в направлении трёх гостей. Агенты достали свои документы и просунули их в крошечное окно в центре двери. Через несколько минут дверь открылась, контрразведчикам вернули их удостоверения, а Ганса пригласили войти внутрь.
Офицер охраны пригласил учёного следовать за ним.
Через несколько минут хорошего хода, спустившись метров на десять под землю, и пройдя метров пятьдесят по коридорам военной резиденции главы кабинета министров, офицер остановился у двери над которой висела красная табличка с белой теснённой надписью «Премьер-министр».
- Сэр, - сказал охранник приоткрыв дверь после короткого стука. - Мистер Ганс фон Гальбан прибыл по Вашему приглашению.
- Пусть войдёт, - услышал учёный голос Черчилля.
Простота и скромность военной резиденции одного из самых известных людей планеты весьма удивили физика-атомщика. Все стены прямоугольной комнаты, общей площадью не более двадцати квадратных метров, были увешаны картами разных регионов мира. Полутороспальная кровать, стоящая здесь же, была заправлена светло-зелёным стёганным одеялом из-под которого выглядывал край эмалированного горшка. На прикроватной тумбочке стояла лампа с голубым абажуром, такая же стояла и на письменном столе. Кроме лампы на нём лежал красный министерский ящик, служащий главам правительства Великобритании чемоданчиком для переноски документов, стояли два телефона и письменный чернильный набор. Вдоль стен стояла пять или шесть кресел с низкими спинками.
- Присаживайтесь, мистер фон Гальбан, - кивнув на одно из них, не отрываясь от чтения документа сказал хозяин кабинета. – Мне нужно ещё пять-семь минут, не больше.
Ганс покорно опустился в мягкое кресло и принялся рассматривать карту Восточной Европы, висящую на стене в четырёх шагах от него. Глубокий выступ синих флажков в районе столицы русских был подрезан с севера и юга красными флажками.
- Группа армий «Центр», - шёпотом прочитал он синюю надпись на которую нацелился красные стрелочки.
В дверь тихо постучали и младший секретарь премьер-министра Джон Колвилл доложил:
- Сэр, бригадный генерал де Голль прибыл и ожидает Вас в «комнате принятия решений».
Черчилль собрал в стопку десяток страниц документа с которым он внимательно знакомился и обратился к Гансу:
- Нам пора, месье фон Гальбан.
По меркам подземелья «комната принятия решений» была огромна. В центре её стоял стол, напоминавший заглавную букву греческого алфавита «Омега». С нижнего торца которой, с обоих сторон от входа внутрь, стояли шесть стульев. По краям было размещено ещё по четыре, и на верхушке, у дальней от входа стены, стояли четыре стула с мягким креслом посредине между ними. Итого здесь могут заседать девятнадцать человек, - подумал Ганс войдя в помещение следом за Джоном Колвиллом.
Две небольшие группы людей ожидали премьер-министра и фон Гальбана. С одной стороны стоял французский бригадный генерал со своим адъютантом, а с другой, трое гражданских мужчин, одного из которых Ганс знал по работе в Кэмбридже.
- Прошу садиться, - сказал Черчилль и занял единственное кресло, стоявшее во главе стола. – Уверен, что присутствующие в этом кабинете хорошо знаю друг другу, поэтому мы перейдём сразу к единственному вопросу повестки нашей встречи, - непринуждённо сказал премьер-министр и добавил официальным тоном. - Высокими договаривающимся сторонам, представителям Франции, в лице бригадного генерала де Голля и уполномоченного представителя Колледжа де Франс, Ганса фон Гальбана, с одной стороны и правительством Великобритании, в моём лице с другой, предлагается заключить секретное соглашение о взаимном обмене научной информации в области ядерных изысканий как в военной, так и в гражданской области. А также о праве королевства Великобритании использовать все ранее запатентованные Колледжем де Франс открытия в той же области. Договор заключается на весь период войны против Германии и Японии. Проект данного договора лежит перед вами. Господа, пожалуйста, прочтите обе, английскую и французскую копии соглашения, и если не будет возражений, подпишите их.
Март 1942
Карла Маркса 17, Москва
- Любой человек совершивший преступление оказывается вне закона. На него открывается охотятся. Рано или поздно негодяя ловят, допрашивают, судят, и за ним захлопываются ворота тюрьмы, - генерал Ильичёв сидел в кабинете у Панфилова и размышлял о будущем службы военной разведки. - Когда разведчик-нелегал въезжает, вернее сказать, тихо «вламывается» в страну назначения, он уже преступает закон. В случае его обнаружения, за ним начинают следить, затем его ловят, допрашивают и за ним, точно так же как и за преступником, закрываются двери бетонного каземата. Многие наши сотрудники не справляются с постоянно давящей на них психологической нагрузкой. Она на столько велика, что наскоро подготовленные разведчики пачками попадаются в сети иностранных контрразведок. Не удовлетворительно работают и добровольные иностранные помощники, сотрудничающие с нами по линии Коминтерна.
Иван Ильич разжёг уже потухшую трубку и внимательно посмотрел на Панфилова.
Начальник Главного Разведупра никак не прокомментировал слова Военного Комиссара. Голова Алексей Павловича была занята совсем другой проблемой. Польская армия Андерса, за формирование которой Панфилов отвечал перед Сталиным лично, отказывалась сражаться в боевых порядках Красной Армии и требовала вывода в Иран. «Восемь месяцев работы псу под хвост. Берия доложил «хозяину», что в польских частях сильно распространены антисоветские настроения. Причём не только среди двадцатитысячного офицерского и унтер-офицерского корпуса, но также и среди шестидесяти тысяч солдат рядового состава. Если не удастся убедить премьер-министра Сикорского и генерала Андерса вводить в сражения дивизии по мере их подготовке, шансы на то, что вся армия одновременно вступит в сражения резко уменьшатся. Ильичёв говорит что-то о низкой эффективности коминтерновских агентов. Рассуждает о причинах большого числа провалов. Будто я не знаю почему это происходит. Изменить менталитет иностранцев практически невозможно. Они безалаберны в вопросах конспирации, беспечны в быту, большинство из них свято верят в собственную неуязвимость. Подсказал бы лучше, что мне делать с жёнами и детьми поляков которые прибывают в лагеря сбора дивизий вместе с мобилизованными мужьями. Чем их всех кормить? Где размещать? Андерс специально устраивает из пунктов сбора дивизий цыганские таборы, чтобы мы не смогли в случае чего расстрелять этот польский сброд также, как расстреляли их офицеров под Смоленском. Обидно будет если недоработки Лаврентия, по недопущению призыва в армию антисоветски настроенных поляков, свалят на меня. А чует моё сердце, что так оно и будет. Кто я для «хозяина»? И кто он?»
- Поэтому мы должны смещать акценты в работе и всё больше внимания уделять подготовке легальной резидентуры, увеличивая за счёт них штаты официальных зарубежных представительств. Мы обязаны ввести максимальное количество наших людей во все институты представляющие Советский Союз за рубежом, - от внимательного взгляда Ильичёва не ускользнуло то, что Панфилов слушал его в вполуха.
«Если поляки не хотят здесь воевать, - слова Сталина звучали в голове Панфилова. - То пусть прямо и скажут: да или нет… Я знаю, где войско формируется, так там оно и останется… Обойдемся без вас. Можем всех отдать. Сами справимся. Отвоюем Польшу и тогда вам её отдадим. Но что на это люди скажут…». Верховный Главнокомандующий был недоволен тем как ведут себя руководители польского правительства в изгнании. Лондон явно хотел использовать созданные и экипированные Советским Союзом польские воинские части в зоне своих геополитических интересов. «Мы не можем бесконечно долго кормить семьдесят тысяч военных, не желающих воевать плечом к плечу с советскими войсками. Мы их одели обули, вооружили, а защищать они собираются колонии Англии на Ближнем Востоке?» - обратился он к генералу Панфилову на совещании в Ставке и не дожидаясь ответа Алексея Павловича, Верховный Главнокомандующий скрутил фигу и показал её всем присутствующим. «А вот им». Такая реакция хозяина не сулила Начальнику ГРУ ничего хорошего.
Ильичёв молчал уже несколько минут, Панфилов наконец услышал тишину и постарался вспомнить последние фразы Ильичёва.
- Хорошо, Иван Иванович, - сказал наконец-то начальник недавно реформированного ведомства. - Подготовь свои предложения по этому поводу. Я поддерживаю твою идею. Действительно назрело время кардинально менять акценты в нашей работе.
Ильичёв вернулся в свой кабинет и тут же вызвал к себе начальника Первого Агентурного Управления и его подчинённых начальников Второго, Третьего и Четвёртого отделов.
- Товарищи офицеры, в ответ на неусыпную заботу товарища Сталина о нашем ведомстве, мы должны ответить качественным изменением работы, - Военный комиссар говорил спокойным голосом словно продолжал размышлять на вслух. - Обсудив перспективы развития агентурной работы в европейских, ближних и дальневосточных странах мы с начальником Управления приняли решение активизировать работу наших зарубежных резидентур и увеличить количество офицеров легально находящихся в тех странах, которые не находятся в состоянии войны против СССР. Как видите среди вас нет ни начальника германского отдела, ни начальника фронтовой разведки. Диверсантов, технарей и связистов я тоже на это совещание не пригласил. Для них пока всё останется без изменений. От вас же требуется следующее:
Офицеры открыли рабочие тетради и приготовились записывать указания начальника.
Первое, - продолжил после короткой паузы Военный Комиссар Управления. - Каждому отделу подготовить список работающих советских учреждений в каждой стране региона ответственности.
Второе - составить список сотрудников этих учреждений с указанием организаций которые направили их туда. Например, если вы уверены, что человек является журналистом ТАСС, то так и пишите, а если он штатный сотрудник Берии, то укажите «Заместитель торгового атташе в Португалии сотрудник НКВД, Ф.И.О. и звание».
Третье - составить списки офицеров ваших отделов находящихся на территории СССР, с указанием где они находятся в настоящее время и чем занимаются. Особое внимание уделите тем сотрудникам, которые выполняют задачи не по своему основному профилю. Мне известно например, что Заботин, руководит лагерем по подготовке партизан. Это не его дело. Пусть этим занимается Четвёртое управление НКВД Судоплатова.
Четвёртое - представить ваши предложения по повышению коэффициента полезного действия вверенных вам отделов и перспективной роли в этом каждого вашего сотрудника.
Срок исполнения приказа – неделя.
В заключении хочу ещё раз напомнить вам общую задачу: Мы должны мобилизовать все резервы, собрать всех наших офицеров и привлечь их к работе для увеличения сети агентурной разведки в Европе, Азии и Северной Америке.
Апрель, 1942
Центр подготовки партизан, Гороховец.
Подполковник Заботин медленно шёл между двумя рядами столов и прислушивался к тихим голосам шифровальщиков обучающих своему делу радистов партизанских отрядов. Молодые курсанты, не имеющие ещё практического опыта работы, усердно передавали свои теоретические знания своим ученикам.
- Системой Цезаря называется моноалфавитная подстановка, преобразующая n-грамму исходного текста, в n-грамму шифрованного текста, - монотонным голосом говорил начинающий учитель.
Заботин остановился на секунду и пристально посмотрел в лицо обучаемого. Глаза радиста выражали глубокую безнадёжность, а всей мимикой лица партизан пытался прокричать «Я не понимаю о чём ты!». Николай Иванович наклонился над учебным столом, взял в руку карандаш и сказал:
- Вот смотри, - он написал на тетрадном листе в клеточку букву «С» и у подножья её поставил крохотную цифру 3. – «С» это любая буква не шифрованного текста, а «3» это третья буква по алфавиту, следующая за ней. Теперь если тебе нужно написать слов «ПОЛК», то третья от П будет Т, так же вместо О мы пишем С, а вместо Л и К, находим О и Н. И так «ПОЛК» в зашифрованном виде превратился в «ТСОН». Курсант продолжай дальше.
- Каждый день недели цифра меняется, а буквы передаются по пять в группе. Таким образом нам удаётся очень быстро зашифровать и расшифровать радиограмму.
- Я понял. Это действительно просто и здорово, - глаза радиста светились радостью.
- Да, но код этот очень легко взломать, - курсанту было немного грустно. Детская радость его ученика вызывала тревогу в душе молодого шифровальщика за судьбу будущего партизана. – И поэтому рекомендован он только для передачи срочных радиограмм. Таких, например, как неожиданное передвижение крупных сил немецких войск в вашем районе. Этим методом категорически запрещается шифровать сообщения о вашем местоположении или о планируемых вами операциях.
Удовлетворённый тем, что связки шифровальщик-радист с усердием занимаются изучением методов ручного шифрования Заботин собирался проверить как проходят занятия по подрывному делу в соседнем бараке, как вдруг услышал то, чего никак не ожидал услышать в этих стенах:
- Впервые понятие стойкости было сформулировано Антуаном Россиньолем, начальником шифровального отделения, созданного кардиналом Ришелье во Франции: «Стойкость военного шифра должна обеспечивать секретность в течение срока, необходимого для выполнения приказа. А стойкость шифровальщика должна быть бесконечной». К твоему сведению, - почти шёпотом инструктировал симпатичную девушку-радиста курсант шифровальщик. - Сам Гитлер издал приказ гласящий, что тот, кто возьмёт в плен русского шифровальщика будет награждён Железным крестом, отпуском на родину, получит работу в Берлине и поместье в Крыму после победы. Ты не шифровальщица, но как радистка использующая шифры являешься такой же лакомой добычей для фашистов. Запомни, наши товарищи проявляют исключительный героизм и живьём в руки врага не сдаются. Недавно стало известно о подвиге шифровальщика нашего посольства в Берлине. Когда гестапо ворвалось в представительство СССР, он забаррикадировался в шифровальной комнате и начал сжигать документы и шифры. Пока немцы ломали дверь, он продолжал работать и уничтожил всё до последнего клочка бумаги. Он погиб в дыму и огне, но ценой собственной жизни сохранил государственную тайну.
Радистка слушала Игоря широко открыв глаза, польщённый таким вниманием Гнеденко продолжал не замечая стоящего за спиной Заботина:
- Другой пример, он ближе к твоей будущей работе. Младшего сержанта Елену Стемпковскую фашисты окружили на командном пункте полка когда она передавала последнюю радиограмму о том, что её воинская часть полностью погибла защищая Москву. Девушка отстреливалась до последнего патрона, потом бросила в немцев две гранаты, но немцам удалось взять её раненую в плен. Фашистам не терпелось доложить командованию, что они овладели кодовыми переговорными таблицами русских, но их мечты оказались напрасными. Радистку пытали, однако, даже после того как они отрубили ей руки, она ничего им не сказала.
Щёки девушки полыхали, а кулаки были сжаты так, что костяшки пальцев побелели.
- Я не сдамся в плен ни при каких обстоятельствах, - прошептала она, так как будто клялась в этом своему учителю Игорю Гнеденко.
Заботин положил ладонь на плечо шифровальщика и курсант вздрогнул от неожиданности.
- Фамилия? – спросил подполковник.
- Курсант Гнеденко! - Игорь попытался вскочить на ноги, но начальник Центра придержал его рукой и сказал. - Антуан Россиньоль ничего не говорил о стойкости шифровальщиков. Вторая часть его цитаты звучит так: «Стойкость дипломатического шифра должна обеспечивать секретность в течение нескольких десятков лет». Но я хвалю тебя за находчивость, нестандартный подход к обучению и прекрасные примеры.
Николай Иванович задумался на секунду-другую и добавил:
- Я давно не встречал шифровальщиков с такой неординарной памятью. Постараюсь в ближайшие дни ознакомиться с твоим личным делом. Однако, там может не быть всего того, что ты мог бы сам о себе рассказать. Даю тебе минуту чтобы донести до меня дополнительные сведения о себе.
- Женат. Есть ребёнок. Свободно говорю на немецком и английском языках, - выпалил менее, чем за пять секунд Гнеденко.
- Отлично. Ты уложился, - улыбнулся Заботин. – Я тебя не забуду.
- Товарищ подполковник, Вам шифровка, - начальник узла связи держал в руках красную папку с грифом «Секретно» на ней.
- Что там? – спросил Николай Иванович выйдя с капитаном-связистом в коридор барака.
- Отзывают в Москву, - офицер развязал тесёмки и достал документ.
- Причина указана? – на ходу спросил Заботин.
- Никак нет, - ответил капитан.
Май, 1942
Гостиница «Москва», Москва.
Супруга известного скульптора Сергея Коненкова, прозванного в мире искусства «русским Роденом», Маргарита, распахнула тяжёлые занавеси гостиничного номера, открыла оконные рамы и с удовольствием подставила лицо утреннему солнцу. Риту не интересовала величественная панорама здания через дорогу от гостиницы, в котором размещался музей Ленина, она не окинула любящим взглядом Исторический музей и Кремль за ним. Женщина не переживала по поводу отсутствия стройных колонн рабочих, выражающих поддержку всемирному пролетариату. Первое мая для неё давно уже перестало быть праздником. Она раскинула руки, выгнула спину, счастливо улыбнулась и повернулась к Мелкишеву.
- «Обнажённая фигура в рост», так кажется называется лучшая скульптурная работа твоего мужа? – с наслаждением разглядывая старшего лейтенанта НКВД спросил Павел Петрович.
- Да, но это было пятнадцать лет назад, а сейчас и грудь обвисла, - произнесла Маргарита состроила разочарованную гримасу и села на край кровати. – Видишь, что возраст делает с женщиной?
С этими словами она приподняла пальцами соски, затем отпустила их и две желеобразные формы секунду поколебавшись грустно застыли.
- И талия потолстела, а как кожа на шее и в подмышках одрябла, просто ужас, - разочарование в голосе Риточки сквозило фальшью.
Павел Петрович безошибочно это уловил, но решил подыграть женщине, ждущей от него комплиментов.
- Не прибедняйтесь, девица Воронцова, - Мелкишев опёрся на локоть и свободной рукой увлёк Риту под одеяло.
Старый разведчик специально назвал её девичью фамилию. Ведь именно её она носила, когда впервые познакомилась с молодым и красивым лейтенантом в доме у Шаляпиных двадцать лет назад.
- Да, - отрывая губы от рта военного инженера первого ранга сказала женщина и сморщила свой правильной формы носик. Её тонкие губы расползлись в язвительной усмешке. - Для таких старых «воронов» как ты, я ещё гожусь, а молодые парни на меня уже не оборачиваются.
Мелкишев не обиделся на увядающую красавицу из удмуртского провинциального города за то, что она использовала профессиональный жаргон. Он тоже за глаза называл её «ласточкой». Именно так, «ворон» и «ласточка», в их среде называли сотрудников использующих постель для вербовки агентов.
- А молодёжь не должна обращать на тебя внимание, иначе тебя это будет отвлекать от твоей главной задачи.
- Так вот оно что. А я то думала, с чего это ты вдруг решил со мной встретится. В голову взять никак не могла. Мы с тобой и переспали-то всего ничего, с дюжину раз. И было это много лет назад. Я думала ты решил стариной тряхнуть, а ты ко мне оказывается по-делу.
- По-делу Рита, - Мелкишев сел напротив неё, взял в свои крепкие ладони хрупкие палицы Коненковой и продолжил. – Меня назначили резидентом военной разведки в США. С сегодняшнего дня я для тебя прямой начальник. Фамилия моя теперь Михайлов, а должность - заместитель консула Советского представительства в Нью-Йорке.
Уроженка Сарапула и выпускница юридических курсов мадам Полторацкой свистнула от удивления.
- Это тебя доктор Бунин свистеть научил? Или пацаны с берегов Камы? – Мелкишеву не понравилась непосредственность Риты. Такие манеры не соответствовали статусу дамы высшего общества. Ведь всего пару месяцев назад, занимаясь в Америке благотворительным сбором денег для СССР на борьбу с Германией, мадам Коненкова пила чай с Эммой Рузвельт, а сегодня такая несдержанность.
- С кем Центру нужно чтобы я переспала в этот раз? – вместо ответа раздражённо спросила Рита. Ей изрядно надоело соблазнять нужных Разведуправлению политиков и военных. «Я привезла из-за океана пятьсот миллионов долларов помощи, и надеялась, что уж если не сам Сталин, то хотя бы Лаврентий Берия лично встретится со мной и выразит благодарность от имени Советского правительства. А что получила взамен? Этот невзрачный секс с военинженером, пусть даже первого ранга? Мои организаторские способности по-прежнему остаются незамеченными. Руководство опять делает ставку на мою внешность и моё женское очарование.»
- В этот раз речь идёт о гораздо большем, чем банальный «Honey trap». Центру нужно чтобы ты по настоящему влюбила в себя исключительно умного, я бы даже сказал гениального человека.
- Кого? – насторожилась Маргарита.
- Альберта Эйнштейна, - обыденным голосом ответил Мелкишев.
- Вы что, там у себя, на Карла Маркса семнадцать, совсем с ума посходили? Вы действительно верите, что если я спала с отцом и сыном Шаляпиными, Рахманиновым и Есениным, то на мои женские чары может клюнуть хитрющий из евреев мира? – женщина залилась смехом, но ей было совершенно не смешно. – Да ему уже лет семьдесят. Как моему мужу. Там же ни о какой потенции речи быть не может. На основании чего я должна его в себя влюблять? Что я должна с ним делать? Кашку ему утром готовить вкуснее, чем его профессиональные повара? Нет, это не серьёзно, - Маргарита сидела на кровати опершись на подушку и качала головой из стороны в сторону. Её волнистые волосы с завитушками на концах нежно касались оголённых плеч. - Это невозможно физиологически. Это даже не смешно.
- Шестьдесят три, - спокойно ответил на возмущения женщины Павел Петрович.
- Что шестьдесят три? – прекрасные глаза Маргариты сузились и ранее едва заметные морщины под ними вдруг превратились в тяжёлые мешочки.
Мелкишев коснулся щёк женщины ладонями и мягко проведя пальцами от носа к ушам снял напряжение с мышц лица.
- Не гримасничай, тебе не идёт. К твоему сведению Альберту Германовичу всего шестьдесят три, и он очень не против «брякнуть яйцами налево». Это, кстати, его любимое выражение.
- Грубовато для гения, - усмехнулась Маргарита.
- Стиль у него такой. Вседозволенность и мировая известность позволяют ему говорить всё, что он хочет, а на его амурные похождения не может повлиять даже его ревнивая жена Эльза. Когда женская феминистская организация потребовала от американского правительства не давать ему въездную визу в США он саркастически заметил: «Никогда ещё я не получал от прекрасного пола такого энергичного отказа, а если и получал, то не от стольких сразу». Известен случай, когда во время лекции в Цюрихском университете в аудиторию «случайно» заглянула симпатичная проститутка. Женщина была вульгарно накрашена, но сумела одарить физика таким взглядом, что Альберт положил мел на стол и молча вышел с ней из лекционного зала, оставив студентов глазеть на формулы написанные им на доске.
- Я не заметила его повышенного интереса к женскому полу во время нашей первой встречи в мастерской мужа. Сергей лепил его бюст и светило науки провёл в нашем обществе несколько дней, - Маргарита задумчиво крутила локон волос.
- Возможно ты была слишком трогательна к своему Коненкову и вполне вероятно, что Эйнштейн не решился сделать первый шаг. А, кстати, как супруг реагирует на твои «любовные приключения»?
- Если всё проходит без публичного унижения его мужского достоинства, то он не обращает на них внимания. Помнишь у Блока есть строка: «Буйный ветер колышет терновником. Задувает свечу. Ты ушла на свидание с любовником. Я стерплю, я смолчу, я прощу...»? Ну, а если у меня срывает голову и я перехожу границы приличия, то он конечно же устраивает скандал.
- И часто ты переходишь рамки дозволенного? – Павлу Семёновичу было очень интересно узнать как его агент ведёт себя, когда «не работает по заданию».
- За последние годы такое случилось только однажды. Моя старая любовь, Федька Шаляпин, гастролировал в Нью-Йорке и обнаглел до такой степени, что посреди банкета, у нас дома, в присутствии толпы гостей, увёл меня в соседнюю комнату. В спальню, - уточнила Маргарита. – Мы закрыли дверь на ключ. Сам понимаешь, что произошло потом. Серёжа минут десять стучал в неё ногами и кулаками, требуя чтобы мы впустили его. Когда мы вышли он со слезами на глазах укоризненно упрекнул меня: «Гости же...».
- Ну а ты? Что ответила ты? – Павел Петрович искренне удивился наглости своей сотрудницы.
- А что я? Фёдор стоял смущённый, а я сказала громко, чтобы все слышали: «Успокойся, детка, ничего там не было».
Июнь, 1942
Оттава
Мотинов и Эмма медленно прогуливались по дорожке парка вдоль шлюзов старого Редю канала. Слева от них, на холме возвышался Восточный блок комплекса зданий Парламента, впереди виднелся трёхэтажный музей города Оттавы, а за ним берег реки и ажурный железнодорожный мост. Эмма держала Петра под левую руку и тихим голосом упрекала своего кавалера:
- Жак, я вижу тебя очень редко. Ты неожиданно пропадаешь на недели, а то и на месяца. Затем, также неожиданно появляешься. Скажи мне, в чём дело? Ты охладел ко мне или ты так занят работой? А может быть у тебя в Монреале есть другая семья? Ты скажи, я пойму. Пойму и прощу. Ведь ты единственный мужчина в моей жизни и я очень-очень люблю тебя.
- Нет, - сказал Мотинов. - У меня нет семьи. Мою жену и дочь убили немцы. Я абсолютно одинок и благодарю тебя за то, что ты находишься рядом со мной в это трудное для меня время.
- Где убили? Когда убили? Здесь в Канаде? Недавно? – сдавленным страхом голосом спросила Эмма и широко открытыми глазами посмотрела снизу вверх в лицо Петра.
- Нет не здесь. Их расстреляли во Франции чуть больше года назад, когда гестапо узнало узнало от предателя, что я член движения «Сопротивление» и являюсь офицером его заграничного военного крыла «Сражающаяся Франция». Понимаешь, хоть я и представляю Французский национальный комитет генерала Шарля Де Голля здесь в Канаде, но часто тайно выезжаю во Францию с заданиями. Поэтому мы и видимся от случая к случаю. Прости меня за это. Я виноват, что не сказал тебе всю правду ещё при нашей первой встрече.
- О мой бог, тебе не стоит просить прощения. Ты ведь не знал, где, и кем я работаю. И естественно не мог открыться незнакомке ни при первой встрече, ни при последующих. Мне очень жаль твою погибшую семью. Прими мои соболезнования.
- Душевная рана уже затянулась. Я весь сосредоточился на борьбе с нашим общим врагом. Это помогло выжить. Ещё я виноват в том, что даже во время своего пребывания в твоём городе я должен тратить время на встречи с политиками, членами парламента, сената и военными.
Эмма пропустила мимо своего внимания вторичные извинения. Недостаток знаний о французском движении «Сопротивление» слегка смутил её и посеял в душе лёгкие сомнения в искренности слов своего возлюбленного. Ей, конечно же, хотелось безоговорочно верить ему, но многолетняя работа в офисах крупных политических деятелей научили её, если не подозрительности, то по меньшей мере осторожности.
- Приоткрыв слегка завесу твоей тайны, ты не можешь ожидать, что я буду удовлетворена такой скупой информацией без дальнейших объяснений. Не мог бы ты, в общих чертах рассказать мне о Движении «Сопротивление», и чем отличается от неё организация «Сражающаяся Франция»?
В этот момент пара подошла к площадке над рекой. Мимо них, вниз по течению, проплыл колёсный пароход. Отличный момент для вербовки. Она сама завязала этот разговор, значит моя скромная просьба о сотрудничестве не должна вызвать у неё подозрений. Зимой было рано вербовать. Хорошо, что я не погорячился и не надавил на неё сразу после смерти моих девочек.
Вопрос застал опытного разведчика врасплох. Легенду французского офицера Пётр Семёнович подготовил много месяцев назад. Отсутствие информации о действиях Движения и национального координационного центра не позволяли ему говорить предметно и приводить яркие, запоминающиеся примеры успешных действий партизан и подпольщиков. Сказать было нечего. Центр не прислал ни одной шифровки о событиях во Франции за год войны. Буду импровизировать, раз не готовился. А что делать? Сослаться на секретность? Ни в коем случае нельзя. Она потом, когда мне понадобится информация, поступит также.
- Наше Движение, это прежде всего организованное сопротивление оккупации, - подбирая слова и делая длинные паузу начал Мотинов. Он лихорадочно вспоминал занятия в Военной Академии по организации партизанского движения на оккупированных территориях. - Приоритеты здесь отдаются боевой деятельности партизан. Среди своих мы называем участников боевых дружин «маки;». Они проводят диверсии против немецких военных и саботаж. Вторым, немаловажным, направлением является анти-немецкая агитация и распространение антифашисткой литературы. В задачу Движения также входит укрывание евреев и коммунистов. Эти люди являются самыми непримиримыми борцами и из них мы куём отряды для наиболее опасных акций. А два департамента «Сражающейся Франции» генерала де Голля курируют деятельность Движения вне страны. Первый из них занимается укреплением союза с антигитлеровской коалицией. Я один из офицеров этого департамента. А второй, отвечает за удержание власти Франции в колониях. Хотя, честно говоря, мы в значительной мере координируем и подпольную деятельность внутри страны.
Больше Мотинов придумать не смог. В его голове крутилось название «Фран-Тирёр», но он не мог точно вспомнить имеют ли «Вольные стрелки» отношения к этой войне или эти обрывочные знания относятся к Франко-Прусской войне девятнадцатого века. Надо менять тему, иначе меня занесёт на совсем незнакомую территорию.
- Франция задыхается под сапогом Гитлера. Этой весной мы обратились к русским с просьбой дать самолёты французским лётчикам и разрешить воевать на Восточном фронте. Советы молчат уже три месяца. В Северной Африке Восьмая Британская армия сдерживает атаки Роммеля, а французов в ней нет. Мы не можем добиться ответа от англичан, почему они не дают нам помочь им. Более двухсот тысяч солдат и офицеров выходцев из моей страны ждут возможности с оружием в руках очистить свою Родину от врагов. Эмма, - Мотинов повернулся к женщине, положил руки ей на плечи и пристально посмотрел в её глаза. - Планы командования Англии в отношении открытия Второго фронта в Европе держатся в секрете даже от генерала де Голля. Нам всё обещают и обещают, что вот-вот и мы высадимся на побережье Бретани, Нормандии или Пикардии, но чем дольше мы слышим эти слова, тем ниже опускается боевой дух солдат. Не обещай мне ничего, но прими к сведению, если ты услышишь, хоть краем уха, в коридорах резиденции своего шефа любую новость об этом, дай мне пожалуйста знать.
Пётр говорил с таким жаром, с такой любовью к Франции, что сомнения в его искренности испарились из головы секретаря генерал-губернатора.
- Достопочтенный граф Атлон не принимает участия в таком планировании. Даже когда год назад Черчилль и Рузвельт встречались на линкоре «Принц Уэльский» у берегов Ньюфаундленда, ни его, ни премьер-министра Макензи Кинга на встречу не пригласили. Мне даже немного обидно было за патрона. У Черчилля, на боевом корабле, нашлось время даже для кота, а для представителя его Величества в Канаде - нет.
- Какого кота? – в недоумении спросил Мотинов.
- Черчилль прибыл к берегам острова на британском корабле, на второй день встречи в верхах переговоры проходили на американском эсминце «Макдугал», - пояснила свою реплику Эмма. - Корабли стояли в порту Сент Джонса борт в борт и когда английский Премьер собрался перейти на американский корабль на палубу линкора вышел кот, по кличке Блэки. Так вот, Черчилль остановился, склонился над ним и пять минут гладил животное. К сожалению тот кот погиб через три месяца после встречи с Черчиллем, вместе с третью экипажа и капитаном линкора в бою под Сингапуром
Обида в голосе Эмма чувствовалась так явно, что Мотинову стало жаль и женщину, и её патрона.
- Лишь иногда, когда в зарубежных операциях предполагается участие наших войск, - продолжила она прерванную воспоминанием о казусе мысль. - Об этом Атлону сообщают. Например, недавно я положила на его стол телеграмму, - Эмма перешла на шёпот. - В ней говорилось, что во второй половине августа Вторая Канадская пехотная дивизия в составе: Королевского пехотного полка, Четырнадцатого танкового полка и Личного Королевского полка Камеронских Горцев Канады, под руководством генерала Джорджа Робертса, примет участие в высадке крупного Британского десанта в районе порта Дьепп, на севере Франции. Операция имеет кодовое название «Юбилей». В телеграмме ни слова не было сказано об участии в ней французских подразделений, и я раскрыла перед тобой государственную тайну лишь для того, чтобы продемонстрировать реальность ситуации. О гражданах Франции графу ничего не скажут. Никогда. По протоколу не положено. Можешь быть в этом уверен.
- Ты умница. У тебя блестящая память. Хоть это и не то, о чём я тебя просил, но весть воистину радостная. Высадка десанта во Франции, это хоть маленький, но всё же шаг к её полному освобождению.
Мотинов ликовал в душе.
"Я не зря потратил на эту дурнушку столько времени" - подумал он.
Июль, 1942
- Что нового на службе? - ласково спросила Оксана, после того как Игорь снял сапоги и обмотал портянками их голенища.
Гнеденко сладко потянулся сидя на кровати и безразличным голосом сказал:
- Третий шифровальщик за месяц бесследно исчез из моего отдела. Лейтенант по фамилии Чайкин. Очень способный был молодой человек. А неделю назад не пришёл на службу Спивак, молчаливый толстячок. А десять дней назад испарился Шиберг. Я всё ни как не мог понять, что происходит? Их не арестовало НКВД, их не перевели на фронт, они просто не появились на службе и о них никто даже не вспомнил.
- А Спивак и Чайкин случаем не евреи были? – прищурив глаза тихим и переходя на шепот поинтересовалась Оксана.
- Точно. Попадание прямо в яблочко, - восхитился Игорь. - Я понял это только сегодня. В трамвае по пути домой. А ты как догадалась?
- Сегодня утром отец заходил и рассказал, что у него на работе недавно случилось. Почти та же история. Ведущий химик-технолог завода, изобретатель чего-то там сверхсекретного и очень эффективного, вдруг бесследно исчез. Сразу же после того, как отпраздновал получение большой денежной премии за своё изобретение. А когда отец доложил об исчезновении Левеница заводскому оперуполномоченному НКВД, то ему в ответ сказал:
- Если ещё раз произнесёшь это имя, то тоже на работу больше не придёшь. И никто о тебе не вспомнит.
- Ясно. Это тихая анти-еврейская компания началась, - сделал вслух вывод Гнеденко.
- Ты главное в струе политической линии партии держись, - слова Оксаны бетонными плитами ложились в голове Игоря.
В пять часов утра солнце ещё на взошло, но за окном уже было светло. Игорь вернулся из туалета и включил радиоточку. Голос Левитана торжественно и грустно произнёс:
- В течение 27 июля наши войска вели бои в районе Воронежа, а также в районе станицы Цымлянск. После упорных боёв наши войска оставили города Новочеркасск и Ростов.
Не сказав ни слова матери, сметающей со стола на чайное блюдце хлебные крошки, широкоплечий сын встал со стула, затянул на крепком торсе офицерскую портупею и вышел из комнаты. Оксана и их маленький сын продолжали спать на односпальной кровати укрывшись с головой застиранной серой простынёй.
В трамвае, невзирая на столь ранний час, было многолюдно. Дневная жара ещё не наступила, но запах пота, исходящий от немытых тел уже душил москвичей. Отсутствие стёкол в окнах трамвая не приносило утренним пассажирам свежести и облегчения. Лица их были напряжены и всеобщее раздражение витало в воздухе. Войдя в трамвай на средней площадке Игорь осмотрел вагон в поиске более-менее свободного пространства и, не найдя ничего подходящего для его крупного тела, остался у центральной двери подперев её изнутри своей широкой спиной. Дверь трамвая производства Коломенского Моторного завода пневматического привода не имела и поэтому несколько остановок Игорь проехал относительно спокойно. Он весом своего тела блокировал попытки пассажиров, ожидающих попутный транспорт на остановках, попасть внутрь вагона через центральную дверь. Раздражённые мужчины сначала пытались пинать и толкать во внутрь деревянную дверь, а за тем, поняв тщетность своих усилий бросались к задней и передней двери. На одной из остановок в переднюю дверь, агрессивно работая локтями, сумел пробиться офицер НКВД. Игорь не видел его на остановке и слегка испугался, опасаясь, что именно он не позволил «сотруднику» попасть в трамвай через центральную дверь. Но вскоре чувство тревоги в душе Гнеденко улеглось. Вошедший сотрудник внутренних дел не обращал на Игоря внимания. Он стоял у кабины вагоновожатой и смотрел поверх её головы вперёд, в направлении движения трамвая. На следующей остановке в вагон удалось подняться среднего возраста женщине явно еврейской наружности. Пробираясь мимо офицера стоящего у кабины она попросила его слегка подвинуться и дать ей дорогу. Офицер на её просьбу не прореагировал. Подпираемая сзади другими пассажирами, женщина попыталась протиснуться между офицером и вертикальным поручнем и слегка прижалась к руке «сотрудника». Офицер НКВД резко повернулся и в тишине, нарушаемой лишь металлическим скрипом колёс трамвая, отчетливо сказал:
- Греби отсюда быстро жидовская морда. Пока я не надел на тебя лошадиную сбрую.
Лицо женщины побелело как мел и она, преодолевая сопротивление толпы, быстро протиснулась к средней двери.
Август, 1942
Москва
- Я вчера в штабе сдавал документы об окончания курса подготовки в строевой отдел и слышал как офицеры обсуждали встречу Черчилля со Сталиным в Кремле. Они много чего наплели и о морских конвоях, и об планах открытия Второго фронта, и об бомбёжках германских промышленных городов. Я всё это пропускал мимо ушей. Но вот когда они вскользь прошлись по меню торжественных обедов, данных в честь высокого гостя с двенадцатого по шестнадцатое, - Гнеденко сглотнул слюну и ковыряясь в тарелке с супом ложкой, мрачно продолжил. – Я чуть не упал в обморок.
Мать и жена сидели за одним столом с Игорем, а полугодовалый сын крутился у Оксаны на коленях пытаясь вырваться из её рук. Прошло уже два месяца как Гнеденко вернулся из Гороховца. За это время чувство радости от встречи с родными притупилось, уступив место в его душе извечному брюзжанию.
- На банкете присутствовало около ста человек гостей, военных и гражданских. И каждому из них сервировали не меньше шести блюд из деликатесов. Начали они с закусок, - Игорь закрыл глаза вспоминая названия и представляя картину застолья. – Среди бутылок с вином и водкой там были блинчики с красной икрой и сёмгой украшенные ленточкой из зелёного лука, куриный и мясной рулет, мясо шпигованное, бастурма, язык говяжий, рулетики из нежной ветчины, запеченные баклажаны с ореховой пастой и зеленью. Салат с телячьим языком, куриной грудкой, овощами жареными в оливковом масле, с перепелиными яйцами и помидорами черри.
- Игорь, пожалуйста, не продолжай, я сама сейчас потеряю сознание, - Оксана взмолилась и жадно доела уже остывшие щи со щавелем.
- Не гневите бога, - тихим голосом сказала мама. – Суп из говядины с картошкой и зеленью вам уже не нравится. А каково тем, кто не получает офицерского пайка? Плюс почти ежемесячно нам приносят дополнительный паёк, за твою секретность. Мы питаемся намного лучше, чем средние москвичи.
- Мама, не смей об этом даже упоминать, - гневно прорычал Гнеденко. - Нет никаких дополнительных пайков и не было. Запомнила? И ещё запомни, ни мне, ни Оксане, нет никакого дела до того как питаются средние москвичи, волжане или сибиряки. Я хочу лично есть всё то, что едят все эти партийные руководители, военначальники, иностранные делегации. Я не могу ходить постоянно голодным и каждую минуту думать о еде. Это противное чувство не покидает меня ни на миг. Что толку от твоего жидкого зелёного супа, в котором варилась крапива, свекольная ботва, одуванчики и мучные клёцки. Где та говядина, о которой ты говорила? – он подцепил ложкой несколько волокон мяса, презрительно слил их назад в тарелку и закончил мысль. – Что мне эти, непонятно откуда отрезанные, сто грамм на пять литров супа? Чтобы чувствовать себя комфортно, мне нужно полкило мяса в день. Одному.
Оксана со слезами на глазах смотрела на Игоря и её рука крепко сжимала его ладонь, в знак полной с ним солидарности.
- А посмотри какая одежда висит у меня в шкафу. В чём я ходил до войны? Это же лохмотья и тряпки. Холщовые штаны, ручной вязки свитера, грубой ткани рубашки, с завязочками у горла вместо пуговиц. А в чём ходит Оксана? Тот же гардероб, что и у меня. Стыд и позор.
- Но ведь так все живут, и магазинах нет другой одежды, - мама не хотела перечить сыну, но внутренний протест и боязнь, что её мальчика такие рассуждения могут занести очень далеко, заставил вступить в этот не равный спор. – И потом, война за окном, иначе и быть не может.
- И могло быть до войны, и может сейчас. Я видел в Горьковской области на складах столько еды, что хватило бы всю Москву месяц кормить. И уверен, что где-то есть такие же склады с одеждой и обувью, и для кого-то выпускают наручные часы, и много другого, о чём я даже не мечтаю. А не мечтаю потому, что не знаю о существовании этого другого. Я видел как одеваются жёны офицеров, которые бывали в служебных командировках за границей. Они все в шикарных платьях, у них перчатки на руках, серьги в ушах. Возможно некоторые слегка перешиты, или даже ношены ранее, но всё равно видно, что одежда привезённая оттуда в сотню раз лучше продукции фабрики имени Клары Цеткин, - с презрением закончил молодой младший лейтенант. - Я слышал как один из старших офицеров в своём кругу рассказывал курьёзный случай о сослуживце недавно вернувшимся из Лондона. Дело было в начале июля и его жена на банкет пришла в лёгком дорогом шёлковом платье. Выглядело оно замечательно, весь вечер супруга майора была центром внимания всех присутствующих, до тех пор, пока один из дипломатов, бывавших там, не сказал в слух, что это платье, вовсе не платье, а ночная рубашка. «Англичанки в таких спят, а не ходят по приёмам», прокомментировал он успех майорши.
- Смешно, - сказала Оксана. – Но, я бы не отказалась и от рубашки.
- Не так смешно как грустно, их ночнушки выглядят лучше, чем наши вечерние платья.
- Сынок, ты же сам не видел, - попыталась вразумить сына мать.
- Я не представляю, что со мной будет, если я это когда-то увижу, - глядя в никуда ответил Игорь.
- Мне, кажется Игорь, что тебя всё чаще и чаще заносит. Ты член партии и должен быть скромнее в своих запросах, - мать встала из-за стола и ушла в общую кухню мыть посуду.
Сын не ответил на замечание матери, но когда дверь за ней закрылась он сказал жене:
- Пару лет назад я нашёл в Ленинке биографию Фридриха Энгельса на английском языке. Не знаю как она туда попала, возможно тот, кто приобрёл книгу для библиотеки, не прочитал её до конца сам. Написана она была человеком, который знал соратника и соавтора Маркса не по-наслышке. Так вот, автор утверждает, что жизненным девизом немецкого промышленника была фраза – «Take it easy», что в переводе означает – «Относись ко всему проще». И, что в Лондоне он был одним из главных кутил, имеющим прозвище «Отрыватель горлышек у бутылок шампанского». Его любимым блюдом был салат из крабов, а развлечением – охота на лис. И ещё автор пишет, что еженедельные пьянки в доме у Энгельса были очень весёлыми, и что никто из гостей раньше трёх часов ночи их не покидал. На вопрос одной из британских газет: «В чём Вы видите смысл жизни?», он ответил: «В развлечениях», а на вопрос: «А что по Вашему означает счастье?» он сказал: «Ch;teau Margaux 1848».
- А что это?
- Красное вино высшей категории качества. Я сам не знал. Чтобы найти ответ на вопрос, что является счастьем для одного из основоположников марксизма, мне пришлось покопаться в энциклопедии. Я думаю, что человек, такого склада характера, никогда бы не присоединился к тому, что мы здесь построили, взяв за основу его теории, - мощная спина Гнеденко ссутулилась, а широкие плечи опустились вниз. Игорь сидел положив свои сильные руки на стол и смотрел перед собой. Оксане в тот момент показалось, что в невидящем взгляде мужа абсолютная пустота, а голове нет ни одной мысли. Но это было не так.
- Я всё чаще и чаше думаю о том, чтобы попросить перевод в агентурную разведку, - шепотом сказал Игорь супруге, по прежнему глядя в пустоту.
- Зачем тебе это надо? Тебе что плохо в шифровальном отделе? – так же тихо ответила ему Оксана. - Сиди себе в подвале и не высовывайся. Паёк дают, вокруг не стреляют, о чём ещё можно мечтать в такое время.
- Платят мало, а работы много, - склонившись над столом пожаловался Игорь. – Ты себе даже представить не можешь, как наши зарубежные агенты живут и работают. Сидят себе в столицах или больших городах и наблюдают в окно передвижение грузовиков или паровозных вагонов, а денег при этом останавливаясь просят.
- И что, дают? – недоверчиво спросила Оксана.
- Дают, представь себе. Не всегда столько сколько просят, но на сытую жизнь им хватает. Один наш агент почти ежедневно шлёт шифровки из Китая с просьбой прислать ему денег, а информацию добывает уровня слухов продовольственного рынка. В его последней телеграмме говорилось, что на железнодорожную станцию Харбина прибыл эшелон цистерн с питьевой водой, из этого он сделал вывод, что вскоре туда прибудет японская пехотная дивизия. Мол, оккупанты готовят что-то против СССР. Да я такие выводы могу делать каждый день, по десятку. Не поверишь, но деньги посылают даже тем, кто находятся под подозрением.
- Не может быть, - Оксана отказывалась верить своим ушам.
- Точно, говорю. Под строжайшим секретом расскажу тебе об одном примере. Но ты, никому. Поняла?
- Мог бы и не предупреждать, - нарочито надув губы ответила супруга.
- Руководству известно, что агент «Мар» в Берлине давно перевербован гестапо. Он несколько раз уже прокололся. Я сам дешифровал его телеграмму, в которой он утверждал, что союзники не бомбили столицу и никаких разрушений в городе нет. А когда, через день, его попросили сходить по адресу и встретиться с жителем дома, который по снимкам союзников лежал в руинах, он вынужден был признаться, что такого дома не существует. И тут же попросил денег. Прочитав этот ответ мой начальник сначала грязно выругался, потом сказал, что такой наглости он раньше не встречал, но в заключении приказал деньги ему всё же выслать.
- Но почему? – удивилась Оксана.
- Чтобы немцы продолжали думать, что мы верим своему агенту, - назидательно изрёк Игорь.
Сентябрь, 1942
Нью Йорк
Ранним сентябрьским вечером Павел Петрович Мелкишев вышел из Советского консульства на Девяносто первой Восточной улице, обошёл квартал и вошёл в здание построенное в стиле французской готики по адресу 1109 на Пятой авеню. В этом огромном доме проживала Фрида Варгбург, вдова известного филантропа и друга СССР Феликса Варгбурга, умершего пять лет назад. Поднявшись на третий этаж в сопровождении дворецкого, Павел Петрович вошёл в просторный зал. Едва он переступил порог, как хозяйка дома поднялась с мягкого дивана и сделала несколько шагов ему на встречу. В кресле, напротив покрытой дорогим шёлком софы, с фарфоровой чашкой в руке, в пол-оборота к двери сидела Маргарита Коненкова.
- Мистер Михайлов, как я рада видеть Вас в своём доме, - приветливо сказала Фрида и широким жестом пригласила Мелкишева присоединиться к чаепитию. - Мы тут как раз обсуждаем с Маргаритой как ускорить сбор средств для сражающейся с фашистами России. Её недавно назначили секретарём комитета помощи Вашей стране. Вы ведь наверняка знакомы с мадам Коненковой?
- Да мы встречались ранее с мистером Михайловым на выставках работ моего мужа, - не дожидаясь подтверждения догадки Фриды от Павла Петровича, сказала Маргарита и улыбнулась. - Но чаепитием нашу посиделки назвать нельзя. Я с чашкой, а мадам Фрида чай не пьёт, постится.
- Ну вы же знаете Маргарет, что 25-го сентября начинается пост Гедалии и пока не скроется солнце и три звезды на небе не взойдут, верующие евреи не могут себе позволить ни есть, ни пить. А то что вы знакомы меня очень радует, - сказала вдова, повернулась в сторону стоящего в дверях дворецкого, приказала подать чай мистеру Михайлову и не присаживаясь обратно на диван продолжила. - Тогда я оставлю Вас на несколько минут, мне нужно позвонить зятю, Натану Ротшильду, чтобы обсудить с ним финансовое участие его клана в этой компании.
Едва за мадам Варгбург и её слугой закрылась дверь. Как Маргарита достала из дамской сумки конверт и положила его перед Мелкишевым на кофейный столик.
- Что в нём? – убирая его во внутренний карман пиджака спросил Павел Петрович.
- То, что ты и просил. Черновик письма Энштейна президенту Рузвельту, - Рита закрыла глаза, задумалась на несколько секунд и дословно процитировала выдержку из него. – «О возможности производства исключительно мощных бомб нового типа при высвобождении значительной энергии возникающей при ядерной реакции в крупной массе урана». Вот.
- Ты хоть поняла то, что сейчас сказала? – спросил ошеломлённый Мелкишев.
- Нет, - выдохнула Коненкова. – А мне и не надо понимать. Я и прочла-то его лишь для того, чтобы убедиться, что это то письмо, о котором ты мне говорил на нашей прошлой встрече. Кстати, встречаться с тобой мистер Энштейна отказывается. Не напрямую, конечно, просто молча игнорирует мои намёки.
- Не торопи его. С ним лучше медленно, но с положительным результатом, чем поспешить и спугнуть. Как он тебе в общем?
- Живчик. Как ты мне в мае о нём и рассказывал. Но возраст своё берёт всё равно, - ставя на столик чашку с остывшим чаем, сказала Рита. - После близости засыпает быстро и крепко. Я два часа спокойно копалась у него в рабочем столе и на книжных полках, когда письмо искала, а потом ещё и выспалась рядом с ним. Так-то.
- Молодец, что выспалась, но жаль, что не нашла ответ Рузвельта профессору.
- Почему же не нашла? Нашла, - Рита смаковала момент своего триумфа.
- Так давай же и его. Что же ты тянешь? - нетерпеливо сказал Мелкишев.
- А у меня его нет.
- Почему?
- Что тут не понятно?
Тон мадам Коненковой раздражал Павла Петровича. Он знал, так Рита разговаривает со своим мужем и любовниками. Осадить бы её, - мелькнула мысль, но тут же ушла. Консул терпеливо ждал, а Рита продолжила говорить нравоучительным тоном:
- Потому, что я принесла тебе черновик письма Альберта президенту. Оригинал у Рузвельта. А ответ на это письмо профессор хранит в рамке под стеклом в рабочем кабинете. Ты хотел бы чтобы я его украла?
- Нет конечно. Это было бы равнозначно провалу. Но прочитать-то его ты наверняка догадалась?
- И прочитать догадалась, и наизусть запомнить. Ты же знаешь, у меня фотографическая память. Тебе английскую версию или перевести на русский?
- Почему не переписала и не вложила в конверт с письмом Эйнштейна?
- Потому-что меня одну нигде не оставляют. Дома я всегда с мужем, вне дома с любовниками. Своего кабинета и времени для творчества у меня нет. Одна я только в туалете. Не на унитазе же сидя письмо президента США от руки на голой коленке переводить.
Сарапул из провинциалки никогда не выветрится. Нет-нет да и выползет наружу. Коротко промелькнуло в голове у разведчика, но внешне Мелкишев остался невозмутим. Он достал из пиджака черновик письма профессора, положил его перед собой на кофейный столик лицом вниз, из нагрудного карманы вынул супермодную чёрную в золотую полоску наливную ручку «Паркер Вакуматик» снял колпачок и произнёс:
- Сначала описание документа, а потом текст на английском и побыстрее.
Маргарита сбросила маску игривости с лица и сосредоточившись на деталях доложила следующее:
- Письмо отпечатано на бумаге чуть зеленоватого цвета. В левом верхнем углу синим шрифтом заглавными буквами написано: THE WHITE HOUSE; Должна подчеркнуть, что в титуле имеется два чернильных потёка вверх в буквах «T» в артикле THE и «W» в слове WHITE. Ниже и со смещением вправо: WASHINGTON. На два абзаца вниз, в правой части письма чёрным шрифтом указана дата: October,19 1939. Пять абзацев вниз сам текст:
My dear Professor:
I want to thank you for your recent letter and the most interesting and important enclosure.
I found this data of such import that I have convened a Board consisting of the head of the Bureau of Standards and a chosen representative of the Army and navy to thoroughly investigate the possibilities of your suggestion regarding the element of uranium.
I an glad to say that Dr. Sachs will cooperate and work with this Committee and I feel this is the most practical and effective method of dealing with the subject.
Please accept my sincere thanks.
Very sincerely yours,
Ниже, в три четверти листа размашистая подпись президента, а ещё ниже в правом углу Нью Йоркский адрес Эйнштейна:
Dr. Albert Einstein,
Old Grove Road,
Nassau Point,
Peconic, Long Island,
New York.
- Что тебе ещё удалось узнать от твоего друга? – Мелкишев старался использовать каждую минуту времени проведённую наедине со своим бесценным агентом.
- В начале июня этого года руководитель Национального комитета по оборонным исследованиям Буш доложил Рузвельту: ядерная бомба может быть осуществлена практически, а 13 августа плану создания этой бомбы было присвоено название «Манхэттенский проект». Административным руководителем проекта был назначен генерал Лесли Гровс. Центром работ выбран Лос-Аламос, это пустынная местность в штате Нью-Мексико.
- У тебя есть документальное подтверждение твоим словам?
- Откуда? Это то, что я услышала во время разговора Альберта с Лео Сцилардом. Вообще-то как выяснилось из их диалога, это он с Теллером написали письмо, которое позже подписал Эйнштейн.
Мелкишев быстро записывал слова Риты. В коридоре послышались шаги.
- Закончили о деле, - сказал консул сложил лист бумаги и убрал его вместе с ручкой в карман пиджака.
В тот момент, когда рука Мелкишева ещё возвращалась за чашкой остывшего чая, открылась массивная дверь и в зал вошла пухленькая вдова. Её глаза довольно улыбались. Павлу Петровичу показалась, что хитрая Фрида тайком наблюдала за встречей агентов Советской разведки в своём доме.
- У меня для вас хорошая новость, - сказала она садясь на диван. - Натанчик меня заверил, что Ротшильды в стороне не останутся, и денег на борьбу с Гитлером не пожалеют.
Через час после встречи Мелкишева и Коненковой на Пятой авеню в Москву ушла шифровка с текстом переписки великого учёного и президента США.
«Директору,
Из достоверного источника получена переписка профессора Эйнштейна и президента США Рузвельта.
Ф, Д. Рузвельту, Президенту Соединенных Штатов, Белый дом, Вашингтон, округ Колумбия.
Сэр! Некоторые недавние работы, которые были сообщены мне в рукописи, заставляют меня ожидать, что уран может быть в ближайшем будущем превращен в новый важный источник энергии. Определенные аспекты возникшей ситуации, по-видимому, требуют особого внимания и, при необходимости, быстрых действий со стороны правительства... Это новое явление способно привести к созданию бомб, возможно - хотя и менее достоверно, исключительно мощных бомб нового типа. Одна бомба такого типа, доставленная на корабле и взорванная в порту, способна полностью разрушить весь порт и часть прилегающей к нему территории...
Искренне Ваш, Альберт Эйнштейн
В приложении к письму Эйнштейн заметил, что Германия запретила продажу урана из рудников Чехословакии, которую она оккупировала в марте.
Ответ был таким:
БЕЛЫЙ ДОМ, ВАШИНГТОН
19 октября, 1939
Дорогой профессор! Хочу поблагодарить Вас за Ваше недавнее письмо и чрезвычайно интересное и важное приложение к нему. Я счел эту информацию настолько существенной, что созвал Комитет состоящий из председателя Бюро Стандартов и отобранных для этого представителей армии и флота, которой рассмотрит возможности использования элемента урана.
Я рад сказать, что Доктор Саш будет сотрудничать с этим Комитетом и уверен, что это будет наиболее правильный и эффективный путь
Прошу Вас принять мою искреннюю благодарность.
Всего наилучшего, Франклин Рузвельт.
Кроме этого источник сообщил, что запасы урановой руды Соединённых Штатов оцениваются в тысячу двести пятьдесят тонн. Эта руда была вывезена в 1940-м году с рудников расположенных в Бельгийском Конго. Она принадлежит хозяину бельгийской компании «Юнион Миньер» господину Эдгару Сенжье и находятся в пакгаузах на острове Стайтон, штат Нью Йорк.
Мольер»
Ближнее Подмосковье
- Я прочитал твой рапорт с просьбой о переводе в агентурную разведку, - начальник шифровального отдела подполковник Лукьянов сидел в своём кабинете и пристально разглядывал Гнеденко. - В принципе, мотивы мне твои понятны. Хочешь приносить больше пользы? Это хорошо. А в какую страну хотел бы выехать? В США, в Канаду, в Англию или может быть в Германию?
Не почувствовав подвоха в словах подполковника Игорь честно ответил:
- В любую англо-говорящую или в Китай.
- Не плохой выбор, - Лукьянов смаковал момент. - Наверняка планируешь поехать с семьёй. Не так ли?
- Так точно, товарищ подполковник. Жена недавно сына родила, хотелось бы быть вместе.
- Отлично. Вот тебе предписание, - подполковник вынул из папки с документами лист бумаги и протянул его через стол Гнеденко. – Сегодня же подписывай обходной лист и завтра убывай к новому месту службы. Проездные документы получишь в строевом отделе.
Беря в руки предписание Игорь уже понял, что Лукьянов издевается над ним. Ни о каком Китае или Англии речь не идёт. Он знал, что без долгой подготовки на курсах агентурной разведки ни куда его послать не могли.
"Шифровальный отдел штаба Воронежского фронта - прочитал Игорь и бессильная злоба на мгновение затуманила его мозг. Хотя с другой стороны могло быть и хуже"
РАЗВИТЬ тему
Он отличился в боях под Сталинградом. 26 сентября 1942 года Граф первым среди всех асов Люфтваффе сбил свой двухсотый самолёт.
"200-ая победа" назвал статью в газете "V;lkischer Beobachter" фронтовой репортёр: «Парой взлетели в очередной боевой вылет рано утром. Вскоре после старта ведомый сообщил, что у него неполадки с мотором и вернулся на аэродром. Пришлось дальше лететь одному. Через несколько минут заметил группу истребителей МиГ-3, которые направлялись в сторону нашего аэродрома. Один из них стал быстро ко мне приближаться. Думаю, что это был их командир, который предчувствовал легкую победу над одиноким „мессершмиттом“ и несколько переоценил большой численный перевес своей группы. Остальные МиГи поднялись выше и стали в круг, наблюдая за нами.
Советский пилот шел на меня, имея небольшое превышение. Он издалека обстрелял мою машину и достаточно точно — трасса прошла в опасной близости от кабины и ударила по фюзеляжу и крылу. Я замер, ожидая худшего, но мой самолет продолжал полет и прекрасно слушался рулей.
Не теряя ни секунды, я развернулся и нырнул под противника, который с грохотом промчался надо мной. Делаю боевой разворот и захожу ему в хвост. Русский не ожидал такой прыти и на мгновение растерялся, ловлю его в прицел и открываю огонь, но он быстро пришел в себя, „бочкой“ ушёл из под моей трассы и начал крутой правый разворот в мою сторону. По почерку чувствуется, что это настоящий профессионал — правая „бочка“ и выход из неё в координированный правый разворот, который редко в бою применяют летчики, говорила о многом.
Заставил себя успокоиться, так как понимал, что спасти меня могут только точный расчёт и самообладание. Не теряя из вида грозно нависшую надо мной группу истребителей и надеялся на их джентльменское невмешательство в поединок. Бытующее мнение о том, что МиГ хуже Bf.109, этот русский с блеском опроверг. Ещё раз убедился — высокое мастерство пилота всегда сводит к минимуму превосходство противника в технике. Но у МиГа все-таки есть ахиллесова пята — скороподъемность.
Энергично бросил машину вниз, русский с некоторым опозданием клюнул на мою уловку и полетел за мной. Этого мне было и надо. Скорость очень быстро нарастала, в пятистах метрах от земли взял ручку на себя, от перегрузки потемнело в глазах. Сделал крутую горку, здесь русский должен был отстать от меня, по крайней мере я рассчитывал на это. Если бы этого не произошло, то я бы не ушёл от него — стрелять он умел.
Наконец достиг высшей точки, где инерции и мощности мотора уже не хватало для подъёма,теряя управляемость самолет на мгновение замер в воздухе, ожидая огня противника я съежился за бронированной спинкой и стал заваливаться на крыло.
Русский, как я и ожидал, отстал от меня на подъёме и сейчас представлял для меня прекрасную цель. Длинная светящаяся трасса исчезла в его фюзеляже. Он загорелся, плавно опрокинулся на спину и полетел к земле.
Мне оставалось только быстро вернуться, пока русские наверху не отомстили мне за своего командира. Так закончился этот трудный для меня бой, в котором была одержана двухсотая победа»
Октябрь, 1942
Посёлок Анна, Воронежская область
Лейтенанты Туркин и Гнеденко сидели на обрывистом берегу реки Битюг и грызли семечки. После ночного дежурства в шифровальной комнате штаба Воронежского фронта, оборудованной в подвале школы районного центра, им обоим полагалось по шесть часов отдыха. Но день выдался на редкость солнечный и молодые люди решили подышать свежим воздухом перед сном.
Игорь молча лузгал сырые семена завядшего подсолнечника, а его приятель отложив в сторону изредка опустошённую головку масленичной культуры предавался фронтовым воспоминаниям.
- Прижали нас немцы к берегу Чёрного моря в районе Новороссийска в конце лета и штаб нашей сорок седьмой армии получил приказ срочно эвакуироваться в Туапсе. Вывозили мы оборудование на Пятых ЗИСах по единственной дороге соединяющей города, а впереди нас медленно двигались две дюжины «полуторок» с ранеными бойцами. Дорога была узкая, иногда она убегала от береговой черты в горы, поэтому обогнать санитарную колонну мы ни как не могли. Возможно, это и спасло нас. Несколько раз в воздухе над нами появлялись самолёты Люфтваффе. Трудно поверить, но они ни разу нас не бомбили. Очевидно немцы приняли наши штабные машины за продолжение госпитальной колонны.
Туркин посмотрел на утреннее солнце. С видимым удовольствием подставляя лицо его лучам он продолжил свои воспоминания:
- Когда начало смеркаться до города оставалось не более десяти километров. Мы очень хотели до ночи успеть разместиться в Туапсе, но вдруг движение замерло. Госпитальные полуторки остановились впереди, как будто упёрлись в невидимую стену. Начальник узла связи приказал мне сбегать к головной машине и разузнать причину задержки. Я сиганул с борта и разминая руками затёкшие ноги скорым шагом направился в голову колонны. То, что я там увидел, до сих пор не укладывается у меня в голове.
Гнеденко стряхнул с шинели шелуху и повернул голову в сторону Туркина. Он приготовился внимательно выслушать откровения сослуживца, стараясь не упустить ни одного его слова. За последние несколько месяцев он отполировал навыки внештатного сотрудника комиссариата внутренних дел до блеска. Обладая великолепной памятью, Игорь запоминал до запятой не только каждое противоречивое высказывание, но и интонации голоса рассказчика. На каждый донос молодого шифровальщика его кураторы реагировали мгновенно. До сих пор сбоев не было и не один его сигнал не остался без жёсткой реакции офицеров второго управления. После того как посреди новогодней ночи бесследно исчез курсант Гусев по наводке Игоря были арестованы ещё полдюжины «распространителей клеветы», провокаторов и расхитителей социалистической собственности.
После возвращения из Гороховца в Москву в мае сорок второго года Игорь и Оксана были приглашены в гости семьёй начальника железнодорожной станции Щербинка. Бывшая одноклассница Гнеденко угощала гостей блинами на сливочном масле и чаем с вареньем. Весь вечер Оксана светилась от счастья нахваливая угощения и гостеприимство друзей, но как только она с мужем оказалась на улице молодая мама заметила своему мужу:
- Воруют, сволочи. Ты заметил в кухне на столе и на полу следы муки?
- Ещё бы не воровать, - ответил Игорь. – На такой-то должности.
Через два месяца после ареста семьи начальника станции, прямо на рабочем месте, был арестован коллега Игоря старший лейтенант Любимов. Этого боевого офицера перевели на должность шифровальщика после того, как медицинская комиссия признала его негодным к строевой службе. Любимов прошёл с боями через Белоруссию и Смоленскую область пятьсот километров. Прорываясь из окружения он получил несколько осколков гранаты в спину и ноги. Бойцы его роты не бросили отважного командира и вынесли его на себе к своим.
Однажды вечером, во время небольшого застолья посвящённого дню рождения начальника узла связи, он не в меру разоткровенничался.
- Ах, мужики, - пропустив первые двести «фронтовых» грамм и задумчиво обведя скудное застолье мутным взглядом сказал он,. - Ничего вы тут в тылу не видели.
- Ты имеешь ввиду, что мы не видели зверств немцев? - громко возразил ему один из офицеров-радистов. - Я тоже был на передовой и видел как немцы добивают раненых красноармейцев на поле боя.
- Немцы? – глаза Любимова налились кровью. - А видел ли ты сотни трупов советских граждан, расстрелянных своими же?
Никто из присутствующих не проронил ни звука в ответ.
- Не видел. А я видел, - старший лейтенант махнул ещё полстакана водки и утонул в воспоминаниях. – Наша Первая Московская мотострелковая дивизия неделю сдерживала Вторую танковую группу Гудериана под Борисовым. По ночам мы оттягивались по десять-пятнадцать километров на новые рубежи и снова изматывали их плотной активной обороной. Так вот. Когда мы оставляли город, то на берегу Березины увидели как рота НКВД расстреливала заключённых местной тюрьмы. Их не успевали эвакуировать и уничтожили всех до единого, вместе с «потенциально неблагонадёжными элементами города».
- Не может этого быть, - возмутился бывший фронтовик. - Но даже если допустить, что там расстреляли уголовников, то с чего ты взял что с ними были и «потенциальные» предатели?
- Я своими глазами видел расстрелянных в цивильном. Не в тюремной робе, а именно в пиджаках и брюках, юбках и кофточках.
- Всё равно не верю, - ответил радист.
На утро два крепких офицера подошли к Любимову сзади и не успел он оглянуться на них, как оказался упёртым лбом в стол с растянутыми в разные стороны руками.
Урок, полученный год назад в инженерной академии, Гнеденко запомнил с первого раза.
Больше никому не удавалось опередить его с донесениями. Оксана и мать Игоря стали получать дополнительные продовольственные пайки с той же регулярностью, с какой муж и сын относил треугольные весточки гарнизонным парикмахерам.
Туркина Игорю было ни чуть не жаль. Всё гражданское население Анны считало офицеров без наград тыловыми крысами. Во время танцев по субботам в местном клубе девушки старались танцевать только с ребятами «понюхавшими порох боёв». Переведённый из штаба армии в штаб фронта после Новоросийско-Туапсинской оборонительной операции Туркин, считался одним из таких «героев». Он имел две медали и они были предметом зависти Гнеденко.
- Когда я подбежал к головной машине, то увидел как санитары выгружали носилки с тяжелоранеными и гуськом отправлялись в сторону высокого каменного забора. За ним, в тени деревьев, были видны красивые двух-трёхэтажные строения из белого мрамора. Через решётку металлических ворот просматривались дорожки посыпанные белым песочком. Они убегали в глубину территории мимо благоухающих клумб с яркими цветами. Я раньше никогда не видел такой красоты и на секунду застыл на месте. Окрик майора медицинской службы вернул меня с небес на землю и я, обхватив талию раненого в ногу бойца, поспешил с ним к закрытым воротам.
- Стой! Стрелять буду! – услышали мы громкий окрик и перед нами как из-под земли выросли два рослых офицера НКВД с автоматами ППШ на перевес.
- Открывайте немедленно ворота, - майор военврач скомандовал охранникам территории. - Мы должны разместить тяжелораненых на ночлег в этих зданиях.
- Стоять! – ещё более громко и грозно прозвучало в ответ. – Ещё шаг и я открою огонь на поражение!
- Какой огонь? Вы что? –военврач продолжал идти вперёд, но скорость его движения заметно уменьшилась. - У нас тут больше сотни еле живых бойцов и командиров. Половина из них умрёт, если мы не найдём подходящего места для операций в ближайшие несколько часов.
Короткие автоматные очереди оборвали пение местных птиц. Санитары с носилками и ходячие раненые красноармейцы мгновенно присели на корточки. Обе очереди ударили в гладкий асфальт перед ногами майора осыпав его мелкими кусочками дорожного покрытия. Врач отпрянул назад и покрыл охрану объекта матом.
- Ничего не знаю, - прозвучал в ответ спокойный и уверенный голос офицера охраны. - Это объект государственной важности и до тех пор, пока мы не получим приказ от своего начальства из Москвы, никто на него не попадёт.
- Только глубокой ночью госпитальная колонна разместилась среди развалин пригорода Туапсе. Весь наш штаб помогал переносить раненых. Мы заночевали там же. Утром я увидел плачущего майора. Он сказал, что семьдесят процентов пациентов скончались за ночь. Я спросил его, что это за секретный объект был, на который нас не пустили вечером. Он ответил, что это была летняя резиденция товарища Сталина.
- Я думаю, что товарищ Сталин не знает, что делается на его даче в Туапсе, сказал Гнеденко. - Не до этого ему сейчас.
- Думаешь? – с сомнением в голосе ответил Туркин. - Ну думай. Блажен, кто верует.
- Товарищи офицеры! – послышался из далека голос одного из дневальных по штабу. – Вам приказано срочно вернуться в штаб.
Запыхавшийся красноармеец остановился перед обрывом и пока Гнеденко и Туркин поднимались и расправляли полы шинелей он успел добавить:
- Заместитель Верховного Главнокомандующего генерал армии Жуков прибыл в штаб. Они там с комфронта совещаются. Начальник узла связи приказал всему личному составу немедленно прибыть в шифровальный отдел и до дальнейших указаний находится на рабочих местах.
- Николай Фёдорович, - обратился Жуков к командующему Воронежским фронтом Ватутину и хрустнул сжатой в руке баранкой. - В ставке Верховного ходят слухи, что ты завёл себе тут целый гарем из молодых девиц.
Услышав это корпусной комиссар Мехлис поперхнулся чаем, а начальник штаба фронта генерал-лейтенант Михаил Ильич Козаков уронил на карту свой любимый красно-синий карандаш.
- Вы это о чём, Георгий Константинович? - лоб Николая Фёдоровича покрылся испариной.
- Оставьте-ка нас наедине, - приказным тоном попросил Жуков и Мехлис с Козаковым немедленно вышли из кабинета директора школы.
- О том, Коля, - Жуков поставил серебряный подстаканник с остывшим чаем на стол и в блюдце положил недоеденную сушку. - Что ты завёл себе девичий хор русской народной песни с двадцатисемилетней солисткой Машкой Мордасовой. Ты думаешь, что если хормейстер Массалитин к тебе регулярно приводит молодых певичек на «прослушивание», то в Москве об этом никто не знает. Так вот можешь быть уверен – знают.
- Георгий Константинович, - смутился Ватутин. – Помилуй бог. Ты же сам по всем фронтам военфельдшера Лидию Захарову возишь за собой, а дома жена ждёт. И ничего.
- Ну во первых, уроженка этой деревни Александра Диевна Зуйкова мне не жена, - Жуков казалось был готов к такому повороту разговора. - Наш брак официально не зарегистрирован. А во вторых, почувствуй разницу – одна фронтовая жена или целый хор молодых певичек. Ты терпение хозяина не испытывай, он тебя конечно же ценит, но может и шею свернуть.
- Я исправлю ситуацию, Георгий Константинович.
- За тебя её ставка уже исправила, - тон Жукова не сулили ком фронта ничего хорошего. Для того оценить на реакцию Ватутина на свои слова Георгий Константинович сделал паузу. На лице Николай Фёдоровича не дрогнуло даже веко глаза. Жукову показалось, что генерал-лейтенант готов принять любой удар.
- Я предложил Верховному перевести тебя туда, где пока горячо нам, но скоро будет им горячее. Сегодня же передашь дела генералу Голикову. Филип Иванович подъедет сюда с часу на час. А ты завтра со мной убудешь под Сталинград. Принимать Юго-Западный фронт. Я лично тебя представлю штабу. – Жуков встал из-за стола директора средней школы и развернул привезённую с собой карту. Ватутин облегчённо вздохнул. - Зови своих замов, - сказал заместитель Главковерха. - Поговорим об обстановке под Сталинградом и задачах Воронежского фронта на ближайшие два месяца.
Когда в кабинет вернулись Мехлис и Козаков Жуков стоял над картой европейской части СССР разложенной на столе упёршись в неё двумя кулаками.
- Товарищи генералы, - голос представителя ставки звучал монотонно и тихо. В этот момент Жуков скорее напоминал институтского профессора, чем грозного военачальника. Важность предстоящих событий откладывала на него свой особый отпечаток. - Одиннадцатого октября войска Рокоссовского в очередной раз предприняли попытку окружить немцев ведущих боевые действия непосредственно в Сталинграде. Всего около 12 дивизий. Однако Донскому фронту прорвать оборону противника через Котлубань и выйти в район Гумрака не удалось. Как не удалось и Сталинградскому фронту достичь Гумрака для соединения с Донским фронтом. Войска застряли вот здесь, у Горной Поляны, - заместитель Верховного Главнокомандующего водил тупым концом карандаша по карте, показывая генералам названные им населённые пункты и линии планируемого продвижения советских войск. - Поэтому, мы в ставке решили подготовить и нанести удар более широким фронтом, прорвать оборону группы армий «Б» через румынские и итальянские позиции на флангах. По замыслу операции «Уран» мы должны окружить и уничтожить не менее сорока пяти дивизий. Речь идёт о широкомасштабной операции против шестой полевой, четвёртой танковой германских армиях и третей румынской армии Думитреску. Для обеспечения успешного выполнения стратегического замысла ставки ваш фронт в течение ближайшего месяца должен расширить Чижевский плацдарм и силами сороковой и шестидесятой армии максимально сковывать дивизии немцев под Воронежем. Не дайте им перебросить на юг ни одного солдата.
Жуков поднял взгляд от карты на генералов:
- Николая Фёдоровича я забираю с собой под Сталинград. Так что решать поставленную задачу вам придётся с новым командующим. Я вам его представлю после обеда. Вопросы есть?
- Никак нет, - за себя и Мехлиса ответил начальник штаба фронта.
- Ну, что, Лев Захарович, - Жуков прищурил глаза и улыбнулся. - Покажешь мне свою гордость – девичий хор?
- А чего же не показать? - пятидесятитрёхлетний Мехлис уже два года был заместителем Председателя Совнаркома и ничуть не боялся нового сталинского фаворита. - Конечно покажу. Сразу после ужина приглашаю вас вместе с Лидой в сельский клуб на концерт.
- Вот старый еврей, - рассмеялся Георгий Константинович. - Не преминул уколоть.
Ровно в девятнадцать часов внутренние нижние углы занавеса поползли в стороны и вверх и в увеличивающимся с каждой секундой пространстве сцены появилась звезда Воронежа красавица Осипова. Немногочисленные офицеры штаба, допущенные к закрытому просмотру репертуара хора, встретили девушку аплодисментами, а Лев Мехлис перегнувшись через Ватутина и указывая пальцем на сцену шепнул Жукову:
- Обратите внимание как оригинально открывается вид на сцену. Это занавес «Вагнера». Моя идея.
- Что? Чей занавес? Вы что свою найти не могли? – на лице Георгий Константиновича появилась гримаса непонимания и брезгливости. Его взор снова обратился к Осиповой.
Молодая певица низко поклонилась публике и генералы, сидевшие в первом ряду, затаили дыхание. На мгновение перед их глазами открылась красота, в сравнении с которой алмазный фонд Гохрана выглядел грязной помойкой.
- Твёрдо знают и фронт, и тыл, - громко продекламировала красавица слова Джамбула Джабаева. - Враг нестрашен, страшен позор. Кто Воронеж грудью закрыл, спас он братьев, спас сестёр.
В голове у Жукова на секунду мелькнула мысль «Такой грудью лучше бы меня накрыла, чем Воронеж прикрыла», но голос девушки звучал так звонко и искренне, что первая шальная идея испарилась, не оставив в памяти глубокого следа и генерал армии, повернувшись к Ватутину, прошептал:
- Не осуждаю.
Ноябрь, 1942
Лондон.
- Романов, я говорю с тобой не в первый, но в последний раз, - советник посла в Англии резидент НКВД Анатолий Горский исподлобья смотрел на стоящего посреди его кабинета майора и двигающиеся желваки его скул не предвещали военному разведчику ничего хорошего. Двойной подбородок бывшего шифровальщика, пережившего двух своих невинно осуждённых предшественников, побагровел. Маленькие глазки подполковника сузились в прищуре, а голос понизился по полушепота. – Если ты в течение ближайшей недели не передашь свои контакты с физиками моим людям, утро следующего понедельника встретишь с проломленной головой в Темзе. Мне уговаривать тебя надоело.
Резидент НКВД хотел запугать Романова, но ему вдруг показалось, что он переборщил с Темзой и он решил смягчить впечатление:
- Ты понимаешь, что договорённость об этом была достигнута на самом верху? Меркулов и Ильичёв лично подписали документ. Всё должно быть закончено до двадцать восьмого ноября.
Алексей Михайлович смотрел на грушевидную голову советника посла и молчал. Он прекрасно знал, что постановлением Государственного Комитета Обороны все контакты с учёными работающими в программе «Тьюб Эллойз» должны быть переданы сотрудникам наркомата внутренних дел. Шифровка с приказом из Управления пришла ещё месяц назад. После того, как военный атташе полковник Сизов зачитал её своим офицерам он кратко разъяснил, что Лаврентий Берия убедил Хозяина в целесообразности отстранения военной разведки от дальнейшей «работы» по атомной бомбе.
«Бесспорно Берия прав, - думал Романов стоя на ковре перед Горским. – Раз он курирует промышленность и все наши физики и химики сидят под его охраной на спецдачах, то ему и карты в руки. И Хозяин прав, согласившись с аргументами Лаврентия. Нечего противопоставить такому заявлению: «Военная разведка должна сосредоточить свои усилия на выявлении планов немецкого командования, лезть в пекло, таскать каштаны из огня, а не просиживать штаны в заграничных барах, обсуждая вопросы, в которых даже наши учёные с трудом разбираются»
- С твоим начальником это уже обсуждено. Сизов с пониманием отнёсся к постановлению ГКО и заверил меня в том, что военные разведчики выполнят приказ. Однако, зная твой сложный характер, я решил поговорить с тобой лично и ещё раз напомнить тебе, что резидент легальной разведки является единственным чрезвычайным уполномоченным представителем разведки своей страны. И все сотрудники спецслужб должны ему подчиняться. Даже, если лично сам Берия приедет в Англию, то на весь срок его пребывания здесь он будет находиться в моём подчинении. Я не представляю себе такую картину, - оговорился Горский. - Но таков порядок.
Подполковник на минуту задумался. Романов молчал.
- Если захочешь пожаловаться на меня, то у тебя сегодня же будет такая возможность. Генерал Голиков в Лондоне с недельным официальным визитом. Вечером, здесь в посольстве, он будет давать банкет для сотрудников шестого отдела Секретной Службы её величества. Скажи ему, что я тебе открыто угрожаю и посмотри на его реакцию, - Горскому не хотелось решать вопрос с Романовым радикальными мерами. Талантливый и трудолюбивый человек служил в системе НКВД уже более десяти лет. За этот короткий срок Анатолий Вениаминович прошедший путь от рядового шифровальщика Спецотдела ОГПУ посольства в Лондоне до резидента советской разведки в Великобритании.
В тридцать шестом году, во времена Ягода-Ежовских чисток аппарата НКВД, он был отозван в Москву, но репрессии его миновали. Многие соратники подозревали его в том, что в тридцать седьмом году он дал показания против своего шефа Адольфа Чапского, обвинённого в Троцкизме и расстрелянного по приговору трибунала, а в тридцать восьмом и против второго своего шефа Григория Грапфена. Возможно в этом была доля правды, ибо стремительный карьерный взлёт шифровальщика одним трудолюбием объяснить было сложно. Однако, лично Горскому до сих пор не приходилось отдавать приказы о ликвидации того или иного агента, или сотрудника. Кроме того секретарь посольства знал, что трудоспособность Алексея и его природная харизма, позволяющая ему эффективно влиять на своих информаторов, приносит отличные результаты. - Всё, иди работай. Надеюсь, что ты меня услышал.
- Филип Иванович, - запросто обратился Алексей к генерал-лейтенанту. – Защитите меня пожалуйста от Горского. Совсем житья не даёт. Требует чтобы я ему агентуру сдал. А вот ему.
С этими словами, уже изрядно выпивший Романов свернул фигу и, окинув взглядом зал приёмов посольства, показал её сторону полковника НКВД. Этого оскорбительного жеста Горский не заметил. Он стоял к военным разведчикам спиной и оживлённо беседовал с английскими офицерами.
- Ну-ка, Лёша, поставь бокал на стол и расскажи по-подробнее, что случилось, - маленький и толстый Голиков провёл ладонью по гладко выбритой голове, сурово свёл брови над переносицей, взял заметно шатающегося Романова под руку и вывел его из банкетного зала.
- Товарищ генерал, Клаус Фукс мой самый ценный агент. Он просто клад для нас. Источник информации ценнейший. Я из этого еврея сам агента сделал, - с жаром говорил Романов. - И нашёл, и завербовал, и веду. Отработал в трёх ипостасях. Как отец, сын и святой дух, можно сказать. Этот физик работает на нас с удовольствием. Не капризничает, денег не просит. Молчалив и скромен, вежлив и выдержан. Если ему не задавать вопросов, то он сам ничего не расскажет, но если его о чём-то спросить, то он выдаст полный, исчерпывающий ответ. Тридцати лет от роду, с двадцати член коммунистической партии Германии. По оценке руководителя лаборатории Бирмингемского университета профессора Рудольфа Пайерлса он из теоретиков «самый-самый». Очень положительным моментом для нас является то, что Фукс недолюбливает англичан. И ему есть за что. Они его в концлагере более полгода промурыжили.
Арестовали в начале мая сорокового, сначала отправили в лагерь на острове Мэн, затем переправили в канадский Квебек, только в ноябре привезли обратно в Англию. После двух месяцев административных проволочек, в январе сорок первого его освободили. Причём выпустили только потому, что за него непрерывно ходатайствовали ведущие английские физики Борн и Мотт. А мысль о том, что еврей никак не может быть германским агентом в их консервативные головы не пришла. О его пребывании в военной тюрьме Лондона мне сообщил прикормленный охранник. Я первым встретил Клауса у ворот в день освобождения. Материальную помощь оказал, помог найти жильё, на первое время. Потом предложил сотрудничать. Так, что пусть головорезы Горского мне хоть шею сломают, - Романов резко сменил тему. - Хоть живьём утопят в местной речке-вонючке. Я им Фукса не отдам.
Слушая пьяную речь майора Филип Иванович понимал, что родной ему Разведупр стоит перед трудной дилеммой. Агентурную сеть отдавать было жалко, а не подчиниться страшно. Опальный генерал знал, какие огромные надежды на новое чудо-оружие возлагает товарищ Сталин. О недавнем заседании Комитета Обороны по этому вопросу Голикову рассказал, сменивший его на посту начальника ГРУ, генерал Панфилов. Несмотря на тяжёлую обстановку на фронте Иосиф Виссарионович нашёл время чтобы встретиться в Кремле с ведущими физиками страны.
- Хватит скулить, товарищи учёные, - Сталин встал из-за стола и держа трубку в правой руке прошёлся по кабинету. Присутствующие на совещании Иоффе, Капица, Скобельницын, Слуцкий, Курчатова и Берия с Панфиловым дружно поднялись со своих мест. – На сколько мы, по Вашему мнению, товарищ Иоффе, отстаём от англичан и американцев в вопросе создания атомной бомбы? А вы, товарищи, садитесь.
Начальник ГРУ, Нарком Внутренних дел и физики опустились на стулья. Иоффе выпрямился во весь рост и с трудом выдавил из себя:
- Товарищ Сталин, это трудно сказать. У Англии и Соединённых Штатов мощный промышленный потенциал и развитая сеть научных лабораторий, а у нас, - Абрам Фёдорович сделал паузу подбирая слова. – У нас война.
- Я знаю, что у нас война, - жёстко ответил Сталин. – Я Вас спрашиваю сколько времени Вам понадобится для создания атомной бомбы?
Ком подкатил к горлу шестидесятилетнего профессора, седые усы опустились к уголкам рта, он не знал что ответить на прямой вопрос хозяина кабинета. Пауза затягивалась до неприличия и Иоффе выдохнул:
- Десять лет.
Сталин стоял за спиной Берии и всматривался в лица учёных, сидящих по другую сторону стола. Две пятилетки для создание одной бомбы? Сомнения терзали вождя. Реальный ли это срок или Иоффе перестраховывается? Перед тем как прореагировать на слова председателя комиссии по военной технике Сталин хотел увидеть реакцию на них коллег профессора. Цвет советской науки не выдержал этого взгляда и инстинктивно втянул головы в плечи.
- Нет, товарищи, - Сталин сделал вывод, что столь длительный срок напугал их. Он зажёг спичку и поднёс её к трубке. Чёрный эбонитовый мундштук едва касался усов вождя. - Мы и так уже в роли догоняющих.
С этими словами он положил руку на плечо сидевшего перед ним Берии и продолжил:
- Для решения этой, государственной важности задачи, Лаврентий Павлович обеспечит вас недостающими научными сведениями.
Берия встал и сказал:.
- Товарищ Сталин, поручите мне курировать эти разработки.
Присутствующие опустив взоры в гробовым молчанием поддержали предложение Берии.
- Попробовали бы не промолчать в унисон? Где бы их жёны с детьми оказались? – Голиков представил себя на месте Капицы и его коллег вспоминая рассказ Панфилова. Сердце генерала стрельнуло аритмией. - Что же делать? С одной стороны Романов однозначно прав. Такие подарки смежному ведомству делать не гоже, но с другой стороны, не в моём положении конфликтовать с Горским. Мне и так крупно повезло, что снимая с должности начальника Управления Верховный направил меня сюда, для укрепления связей с союзниками. Никогда не стоит ссориться с людьми Лаврентия, а сегодня особенно, а то ведь можно вместо Лондона или Вашингтона, оказаться под Вязьмой или Ельцом.
Романов продолжал говорить о своих агентах, а Филипп Иванович мысленно вернулся в Кремль. Рассказ Панфилова был настолько подробным, что Голикову иногда казалось, что он сам присутствовал на том совещании.
Сталин обошёл стол и остановился за спиной Капицы.
- А как ты думаешь, Лаврентий, сколько времени тебе потребуется чтобы создать атомную бомбу?
Берия устремил твёрдый взгляд на Иоффе и произнёс:
- Пять лет, товарищ Сталин.
Абрам Фёдорович по прежнему стоял напротив Берии. Когда он услышал обещание наркома внутренних дел его плечи опустились, руки безвольно повисли, а в глазах появился нескрываемый ужас.
Сталин удовлетворённо кивнул головой и сел во главе стала.
- Поручаю тебе общее руководство проектом, а научным руководителем предлагаю назначить товарища Иоффе.
- Спасибо за доверие, товарищ Сталин, но мне кажется, что я стар для этого, - Абрам Фёдорович краем глаза взглянул на сидящего рядом Капицу. Пётр Леонидович, перехватив взгляд своего учителя, быстро написал в блокноте перед собой две буквы «ЖК». Жидкий кислород. Мгновенно пронеслось в голове у Иоффе. Да, да. Он полностью занимается наращиванием производства жидкого кислорода, так необходимого оборонной промышленности. А если по-честному, то тоже не хочет брать ответственность на себя. Тогда только Курчатов.
- Предлагаю назначить научным руководителем проекта товарища Курчатова. Ведь именно в руководимой им лаборатории впервые удалось расщепить уран.
Сталин никогда не слышал этой фамилии. Он вопросительно посмотрел на Берию и не обращаясь ни к кому лично, спросил:
- Товарищ Курчатов присутствует на совещании?
- Он здесь, товарищ Сталин, - быстро сказал Капица.
Игорь Васильевич сидел в самом конце стола. Он медленно поднялся глядя прямо перед собой, затем так же медленно повернулся в вполоборота к Сталину.
Иосиф Виссарионович указал на сорокалетнего бородача пальцем и коротко сказал:
- Мы утверждаем Вас научным руководителем проекта.
Романов продолжал возмущаться, а Голиков уже принял единственное, по его мнению, правильное решение.
- Значит сделаем так, - генерал прервал Романова на полуслове. - Ты завтра же постарайся увидеться с Фуксом. Скажи ему, что теперь вместо тебя на встречу с ним будет приходить молодая женщина. Эту симпатичную еврейку зовут Соня. Такие встречи не будут вызывать подозрения у МИ пять.
- Слушаюсь, - ответил Романов трезвея на глазах. – Я так понимаю, что неизвестная мне Соня - это наш нелегал. Это, конечно, же хороший ход. До неё НКВД не дотянется, но ведь и я её не знаю.
- А тебе её знать и не положено. Так же, как не положено давать оценку моим «ходам». Об этом мы с тобой дома поговорим, а для работы с Соней есть резидент нелегальной разведки. До утра продумай все детали их первой встречи, затем найди Фукса и доведи их ему. Для того, чтобы разговор с ним был предметным я дал тебе имя человека, который тебя заменит. Копию документа отдашь Сизову. Он позаботится о том, чтобы инструкции полученные Клаусом попали к Соне. Сверни все свои дела за сорок восемь часов. Послезавтра, в двадцать два ноль-ноль, ты вылетаешь со мной через Архангельск в Москву. А потом мы подумаем куда тебя спрятать.
- Кому передать остальных агентов?
- Чтобы не вызвать у Горского подозрений, хотя бы в течение этих двух дней, отдай ему всё наименее ценное. Таких людей, например, как твой информатор-охранник, – пренебрежительным тоном сказал Голиков. - Он как раз по профилю работы близок наркомату внутренних дел. У Анатолия не так много людей, чтобы быстро разобраться, что физиков среди переданных агентов нет. Более ценных оставь Сизову. Пусть военный атташе сам решает кого отдать Горскому, а кого нет.
Романов пил до глубокой ночи. Когда иностранные гости разошлись он остался в банкетном зале со своими сослуживцами и организовал соревнование по скоростному поглощению шотландского виски с офицерами НКВД. Алексей рухнул на ковёр предпоследний.
- Вам ещё поучиться пить надо. Слабаки, - сказал атташе по культурным связям с общественностью старший лейтенант НКВД Владимир Барковский, осмотрел банкетный зал и ушёл пересказывать шефу пьяные разговоры военных разведчиков.
Как только звук шагов атташе по культуре затихли в коридоре помпезного здания на улице Сады Кенсингского дворца, Алексей Романов приподнял голову. Немногочисленная армия разведки двух ведомств находилась в объятиях греческого бога Морфея и и римского Бахуса. Майор стряхнул пальцами прилипший к щеке кусочек колбасы и пружинистым движением поднялся на ноги. Через три минуты после этого, в предрассветных сумерках, Романов быстрым шагом пересекал великолепный газон полей Перкса.
Алексей нарочно срезал углы и шёл по открытой местности. Следовать за ним по полю и при этом оставаться незамеченным было не возможно. Сминая аккуратно подстриженную траву лакированными туфлями разведчик прошёл мимо дворца. Члены младшей ветви королевской семьи ещё спали. Поворачивая на улицу Пешеходных прогулок Романов неожиданно оглянулся назад. «Хвоста» не было. Британская контрразведка его не вела.
Офицеры МИ-5, курирующие советское посольство, были той ночью заняты сопровождением своих собственных, изрядно накачанных русской водкой, коллег из МИ-6. Подчинённые Горского спали на ковре или дежурили на пункте связи. Стоящий у статуи королевы Виктории полицейский неодобрительно посмотрел на Алексея и чтобы привлечь недисциплинированного прохожего к порядку, собрался было дунуть в свисток, но вовремя спохватился и не стал нарушать покой потомков Георга Второго.
- Вика, привет, - фамильярно сказал по-русски разведчик, проходя мимо сидящей на троне мраморной красавицы. - Я б с тобой развлёкся, лет этак сто назад.
Стоящему неподалёку лондонскому «бобби» показалось, что когда незнакомец проходил мимо монумента её Величества, королева ещё крепче сжала правой рукой свой длинный скипетр.
Романов обошёл Круглый пруд в парке перед дворцом, пересёк Хайд парк, спустился в подземелье станции метро Мост рыцарей и через сорок минут постучал в дверь квартиры Фукса.
Это было против всех правил. Никогда, ни до этого момента, ни после, Романов не позволял себе приходить домой к своим агентам. Но сегодня у него не было выбора. Он должен был оставить Клауса под контролем Рузведуправления. Алексей чувствовал, что этот худой очкарик, с высоким открытым лбом принесёт столько пользы родине Романова, сколько не приносил ещё ни один его агент.
- Я к Вам ровно на минуту, - с порога сказал разведчик и вручил Клаусу маленький клочок бумаги. - К сожалению я срочно должен покинуть страну. Здесь инструкции по дальнейшей связи. Прочтите и уничтожьте. Вот, ещё возьмите двадцать фунтов на решение организационных вопросов.
Разбуженный в такой ранний час, опешивший от неожиданности Фукс, наконец-то пришёл в себя. Он мягко отстранил от себя руку Романова с двадцаткой и без лишних слов юркнул в спальню. Через полминуты Клаус вышел назад с пачкой бумаг в руках.
- Деньги я не возьму, и не предлагайте мне их больше. Ни Вы, ни Ваши физики пока не понимают о каком страшном оружии идёт речь. Я стараюсь достучаться до Вашего правительства не ради собственной выгоды, а ради сохранения паритета сил в будущем. Иначе у страны, создателя атомной бомбы, будет слишком большой соблазн воспользоваться ею. Вот передайте своим учёным. Здесь сто пятьдесят страниц моих теоретических расчётов. Из них они поймут.... - Фукс хотел добавить что-то ещё, но увидев нетерпеливый взгляд Романова осёкся.
- Не надо подробностей, - Алексей протянул руку для пожатия. – Я не физик и мне они ни к чему. Спасибо Вам за всё. Возможно увидимся. Когда ни будь в будущем.
Декабрь 1942
Штаб Первой гвардейской армии, Юго-Западный фронт.
- Задача 266-й стрелковой дивизии, - генерал-лейтенант Лелюшенко повернулся в сторону комдива Ветошникова. - Прорвать оборону противника на четырехкилометровом фронте, овладеть хуторами Астахов, Ильин и обеспечить ввод в прорыв 1-го гвардейского механизированного корпуса генерала И. Н. Руссиянова. В дальнейшем продвигаться на Верхние Грушки. Слева от вас будет наступать 14-я гвардейская стрелковая дивизия, справа 94-я стрелковая бригада. По данным разведки в полосе вашего наступления находится мощный узел сопротивления. Его опоясывает густая сеть траншей, минных полей, дзотов и блиндажей. На господствующих высотах перед хутором располагаются опорные пункты, особенно сильный - на высоте 157,2. В полосе наступления дивизии обороняется 513-й гренадерский полк, имеющий более ста пулеметов, сто десять стволов артиллерии и минометов. И это только то, что было засечено нашими корректировщиками огня.
Ветошников внимательно слушал командарма. А сам думал о том, что завтра в его дивизии останется в живых не больше половины личного состава и ещё у генерала неприятно ныло в левой стороне груди от дурного предчувствия. «Не сносить мне головы если не возьму Астахов и Ильин. Порвут нас гренадёры в открытом поле, как тузик шапку. И не посмотрят на то, что нас в три раза больше чем их».
- Дмитрий Данилович, – обратился Ветошников к Лелюшенко. – Насколько свежие данные разведки относительно артиллерийских и миномётных батарей противника?
- Двух-трёхдневные, - ответил командующий. – Но ты, Леонид Владимирович, не переживай. Для обеспечения решения поставленной задача штаб армии тебе даёт отдельную штрафную роту. Вчера она прибыла эшелоном с резервами из Куйбышева и находится сейчас на марше в места дислокации твоей дивизии. К полночи, - командарм взглянул на часы. - Почти шесть сотен штрафников будут у тебя. Продумай хорошенько как их использовать с максимальной пользой для дела. И учти, с Астаховом и Ильиным промашки быть не должно. Мехкорпус придёт в движение, как только твои стрелковые полки покинут окопы. Если пехота побежит назад, она будет раздавлена своими же танками. А штрафников, напротив высоты 157.2, мы подопрём заградотрядом.
- Маловато артиллерии у меня, товарищ командарм. Может подкинете «Катюш» для подавления немецких батарей, из резерва? – на то, что Лелюшенко даст реактивную артиллерию для поддержания атаки дивизии, Ветошников не рассчитывал. Леонид Владимирович упомянул «Катюши» больше по инерции и привычке просить как можно больше, даже тогда, когда тебе дают и так не мало.
Сорокаоднолетний генерал-лейтенант искоса посмотрел на Ветошникова:
- Вместо «Катюши» я тебе ШуРу даю. И она у одного тебя во всей армии будет. Этого должно хватить с лихвой. После этих слов Дмитрий Данилович приступил к постановке задачи генералу Руссиянову.
- Кто такая ШуРа? – шепотом уточнил Ветошников у стоящего рядом с ним начштаба армии.
- ШуРа это и есть Шестьдесят третья отдельная Штрафная Рота, - ответил тот
Штаб 266-й дивизии располагался в правлении колхоза «Заря Коммунизма». На лавках, вдоль широкого стола, расположились старшие офицеры. Три командира стрелковых полков, один подполковник с артиллерийской эмблемой на воротничке, сапёрный майор, начальник связи дивизии, командиры разведроты, отдельной батареи зенитной артиллерии и истребительно-противотанкового дивизиона. Офицеры сидели по ранжиру и их воинское звание уменьшалось пропорционально удалению от стола председателя колхоза. Единственный стул в комнате правления был вакантен. Офицеры пили чай и негромко переговаривались между собой. С минуты на минуту они ожидали прибытия своего комдива.
В распахнутом настежь тулупе в комнату стремительно вошёл Ветошников, на ходу он бросил своему ординарцу заснеженную папаху и тёплые рукавицы, белый тулуп он повесил на стоящую у двери вешалку, оглядел присутствующих и обнаружив среди них незнакомого, сидящего отдельно у окна капитана, сказал:
- Вы, как я понимаю, и есть командир приданного нам усиления.
- Так точно, товарищ генерал-майор, капитан Летин Иван Ильич, командир отдельной штрафной роты - с достоинством ответил офицер.
Сложенный пополам на его коленях новый полушубок, отличной шерсти голубые галифе и «с иголочки» болотного цвета гимнастёрка, резко выделялись на фоне поношенной формы офицеров стрелковой дивизии. По обеим бокам портупеи капитана висели пистолетные кобуры. Одна из них была явно немецкая.
- Не рановато ли для ротного в присутствии старших офицеров имя отчество упоминать? - спросил командир 1006-го стрелкового полка майор Ротанов. – Я тоже Иван Ильич, но пока по второму прямоугольнику на петлицы не прикрепил, то даже не вспоминал вслух об этом.
- Иван, не заводись, - осадил Ротанова комдив. – Командир отдельной армейской штрафной роты в своих правах приравнивается к командиру полка. Подчинённых у него почти столько же как и у тебя. Так, что можешь считать, что вы в одинаковых должностях. И потом, сегодня он наша палочка-выручалочка, а завтра ни его самого, ни его роты здесь не будет. Рота поляжет, а он уедет от нас получать новое пополнение. Ты уж капитан не обижайся на меня за правду войны.
- К сожалению так и будет, товарищ генерал, - ответил Летин.
- Раз нам прислали «каторжников» на усиление, значит генерал «Вперёд!» поставил задачу наступать, - тяжело вздохнул командир 832-го артиллерийского полка подполковник Куницкий. – А у меня как было неделю назад по пять снарядов на ствол, так столько же и сегодня.
- Опять без артподготовки пойдём, - сказал майор Дзюба.
- Отставить разговоры и паникёрские настроения, - осадил своих подчинённых Леонид Владимирович. – Не всё так плохо как кажется на первый взгляд. Слушайте боевой приказ.
Комдив повторил основную задачу соединения, поставленную ему час назад командармом и перешёл к деталям операции.
- Дзюба, к пяти утра, отведёшь второй и третий батальоны своего полка в траншеи второго эшелона, а первый батальон в третью линию. Твой участок обороны займут штрафники. Калмыков и Ротанов, вам придётся на пару часов уплотниться. Летин, в шесть пятьдесят, твои бойцы поднимаются и с криками «Ура!» атакуют высоту сто пятьдесят семь и два. Своим людям скажи, что траншеи за ними займут солдаты заградотряда НКВД и назад им дороги нет. Пусть ищут спасение и прощение Родины только в траншеях гренадёрского полка гитлеровцев.
Капитан молча кивнул головой и записал в планшет время «Ч» - 06:50.
- Как только штрафники поднимутся в атаку твои батальоны, Дзюба, - продолжал Ветошников. - Так же с криком «Ура!», возвращаются в свои окопы и орут, что есть мочи десять минут подряд. Когда передовая линия достигнет немецких траншей оба батальона должны быть брошены им на подмогу. Первый батальон выдвигается за спиной атакующих в обход высоты и расширяет проход в проволочном и минном заграждении.
- Калмыков и Ротанов, смотрите сюда, - на топографической карте, по краям высоты 157.2, комдив нарисовал красным карандашом параллельные линии. - Вы атакуете в семь тридцать по флангам мимо высотки прямиком на хутора невзирая на успехи батальонов 1008-го полка. Ваша полоса атаки по полтора километра, у Дзюбы около километра, однако старайтесь продвигаться по следам первого батальона охватывающего высоту. В курсантах я уверен, под огнём они не дрогнут и даже если полягут все, проход для вас расчистят.
«Ч» плюс ноль часов сорок минут, записали себе Ротанов и Калмыков.
- Теперь, ты Бог войны. Твоя задача - выслать своих корректировщиков огня вместе со вторым и третьим батальонами 1008-го полка. Пусть возьмут на прицел все огневые точки немцев, а в семь ноль-ноль откроешь по ним огонь. И можешь даже мне не напоминать о том, что у тебя по пять выстрелов на пушку осталось. Если не подавишь немецкие батареи и пулемётчиков, то за штрафниками лягут курсанты Барнаульского и Саратовского пехотных училищ. А если Дзюбины молодцы погибнут не взяв высоту то, об успехе полков Калмыкова и Ротанов можно будет забыть. Хочешь я расскажу что будет дальше?
- В лучшем случае офицерский штрафбат, - ответил артиллерист.
- Правильно мыслишь, если мы не возьмём высоту, а за ней два хутора, то подставим Мехкорпус Руссиянова. За это меня расстреляют, а с вас перед строем сорвут ордена, медали и погоны, и на три месяца отправят в офицерский штрафбат. В подчинения такому же орлу, как Иван Иванович Летин, – генерал кивнул в сторону ротного. - Кстати, капитан, а почему у тебя две кобуры? Разве на штрафные подразделения не распространяется приказ о сдаче трофейного оружия.
- Распространяется, - ровным голосом ответил Летин комдиву. – Но не очень. Второй пистолет офицерам наших рот крайне необходим, поэтому командование армии закрывает глаза на то, что мы сдаём трофеи не сразу после боя, а немного погодя.
- Может расскажешь нам зачем так тебе нужен трофейный Парабеллум? - уязвлённое самолюбие Ротанова рвалось наружу и майор не смог сдержать вызывающе-издевательские нотки голоса.
- Легко, - ответил Летин. - Понимаете ли, майор, когда на каждого офицера моего подразделения приходится в среднем сто бывших уголовников или дезертиров, большинство из которых ненавидят постоянный состав, приходится быть предельно внимательным и осторожным. Личное оружие офицеров должно быть всегда наготове. Заметьте, для защиты от собственных подчинённых, а не от гитлеровцев. Наш контингент не за нейтральной полосой, он рядом, в непосредственной близости. И неважно получили бойцы оружие и боеприпасы перед атакой или нет. Многие из них могут и голыми руками удавить, особенно используя численный перевес. Поэтому, находясь в расположении роты нам приходится постоянно держать личное оружие на боевом взводе. А как вам известно, у нашего пистолета нет полноценного предохранителя и во избежание случайного самострела, пистолет ТТ не рекомендовано носить с патроном в патроннике. У Парабеллума такого недостатка нет. Поэтому под правой рукой я всегда ношу немецкий пистолет с восьмью патронами в магазине и одним в стволе.
- С этим понятно, - уверенность и спокойствие капитана, которое так раздражало Ротанова, комдиву Вишнякову нравились. Леонид Владимирович вдруг подумал, что неплохо бы иметь Шестьдесят третью ШуРу в штатном расписании своей дивизии и для того чтобы убедиться в правильности своего мнения он спросил. - Иван Ильич, а не подведут нас твои подчинённые завтра?
- Этот набор не подведёт, товарищ генерал. Я уверен, - твёрдо ответил Летин.
- Откуда такая уверенность? – вмешался в разговор дивизионный комиссар.
- Рота прибыла из Безымянлага. Вместе со взводными командирами. Бывшие Зека редко бывают трусливыми. Они могут украсть то, что плохо лежит. Если останутся без присмотра недалеко от населённого пункта, то могут изнасиловать местных женщин. Могут пырнуть в спину финкой офицера, унизившего их воровское достоинство. Это всё для них как плюнуть. А вот не подняться в атаку - они не могут. Трусость по их мнению это западло.
- А были случаи когда штрафники отказывались идти вперёд? – Вешников хотел быть уверен на сто процентов в своём желании перед тем как ходатайствовать перед командармом о приписке роты к его дивизии.
- Были. Самые проблематичные бойцы это эсэсовцы, - сказал Летин.
- Ктооо? – привстал со своего места комиссар.
- СамоСтрельцы и дезертиры, - пояснил капитан. - Чтобы этих поднять в атаку иногда приходится бегать вдоль окопов по брустверу и стрелять с двух рук из пистолетов по их головам. Потому как ранить их нельзя. Прощение им будет за ранение, а так точно они знают: или в окопе сдохнут, или на нейтральной полосе.
- Летин, ты сколько ротой командуешь? Два месяца? Три? - спросил Ротанов.
- Три, - коротко ответил капитан.
- Откуда в тебе такая самоуверенность? Когда ты говоришь, то кажется, что ты лекцию читаешь, - командир 1006-го стрелкового полка всё старался понять, что это за «фрукт» такой появился в дивизии.
- Я десять лет учительствовал в школе, после окончания пединститута, - спокойно ответил Летин.
Отдельная армейская штрафная рота, утомлённая многочасовым маршем, занимала ещё неостывшие блиндажи и землянки стрелкового полка. Бойцы заряжали только-что полученные винтовки, разжигали буржуйки и растирали замёрзшие пальцы рук и ног. Василий Судариков аккуратно перематывал портянку на ноге и улыбался своим мыслям. «Из четырёх недель штрафной роты, назначенных мне вместо недосиженных двух лет, одна уже прошла. Я живой. Осталось всего двадцать один день и СВОБОДА. Без судимости, без поражения в правах. А Бикбулатов мне не советовал идти в добровольцы. Ещё бы. Его же не взяли. И меня не должны были. Ходили слухи что осуждённых по политическим статьям на фронт не берут. Мне вот повезло, для меня исключение сделали. Потому что чуток сидеть оставалось. А у него ещё почти весь срок впереди. Меня на запад, на фронт, а его на восток, в Магадан. Интересно, а как там в штрафбате наш комкор-будёновец Гребешков поживает? Дай бог ему три месяца пережить, – поповский сын украдкой трижды перекрестился. - Бывалые люди говорили, что если получит ранение, то шанс остаться в живых есть, а чтобы кто-то отвоевал три месяца в офицерском штрафбате и остался в живых, такого вроде бы ещё не было».
- Судариков, заканчивай с портянками, - командир отделения ефрейтор Попов, бывший вор карманник из Оренбурга, заглянул в землянку. - Хватай котелок и бегом за кашей. Обидно будет сдохнуть на пустой желудок.
- А спать? - за двадцать с лишним лет лагерной жизни Василий привык чувству голода и предпочёл бы остаться в землянке и хоть чуть-чуть прикорнуть, но ефрейтор не дал ему это сделать. Увидев, что боец не спешит выполнять приказ, он добавил. – Не советую. Ротный приказал накормить всех. Причём до отвала.
Капитан Летин стоял рядом с полевой кухней в небольшой рощице в пятидесяти метрах от передовой и наблюдал как его бойцы получают пищу. Положив руки на пистолет-пулемёты Шпагина рядом с ним стояли старшина роты и командиры взводов.
- Старшина, - сказал Иван Иванович. – Передайте командирам отделений, что как только бойцы поедят, пусть сразу же ложатся спать.
- Слушаюсь, товарищ капитан, - ответил старшина и пошёл в сторону траншеи.
- Товарищи командиры, - с бывшими офицерами охраны Безымянлага Летин старался держаться предельно официально. - В шесть сорок все до единого бойца должны быть готовы к атаке. Вы останетесь в траншеях для координации действий отделений стрелкового полка по недопущению отступления ваших бойцов. Если рота дрогнет и попятится назад, первые очереди пулемётчиков должны пройти над головами бойцов. Не ниже. Если же атака завершится успешно и рота займёт высоту, то вы поднимитесь туда в боевых порядках пехотных батальонов и выведите оставшихся в живых в тыл. Вопросы есть?
- Есть. А что мы должны делать если комбаты стрелкового полка потребуют от нас идти в атаку на хутора впереди их солдат? – спросил молодой старший лейтенант командир первого взвода.
- Во первых не потребуют. Вы им не подчинены, а приданы. И они это знают. А во вторых, - капитан на секунду задумался. - Если кто-то и заикнётся об этом, то разрешаю вам посылать их на хрен. Открытым текстом.
- Есть посылать открытым текстом, - улыбнулся старший лейтенант. - Вы не обижайтесь на нас Иван Иванович за глупые вопросы. Это ведь не только первый бой нашего контингента, но и наш тоже. Как держать бывших Зеков в руках мы, слава богу знаем, а вот что и как на фронте, для нас в новинку.
Судариков и Попов трясясь от холода и страха сидели на корточках на дне неглубокой траншеи и ожидали команды «В атаку!». Ни боец, ни ефрейтор не умели обращаться с винтовкой. Они не знали как правильно целиться чтобы метко стрелять и никто не удосужился показать им приёмы штыкового боя. В тот момент им обоим казалось, что даже те пять патронов, которые они зарядили в трёхлинейки полтора часа назад, им ни к чему.
- Вот скажи мне, Василий, - старясь отвлечься от леденящего душу страха тихо спросил ефрейтор. - Почему ты добровольно воюешь за власть, которая тебя продержала, считай, всю твою жизнь в лагерях?
- Царь Соломон сказал однажды: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его». Поэтому я считаю, что это от большой любви большевики наградили меня четвертаком, - ухмыльнулся Судариков. - На моё же благо. Теперь я плачу им за эту любовь - защищаю страну советов. Ну, а если серьёзно, то месяц прожить на фронте мне кажется легче, чем ещё два года в лагерях. После того как мы достроили моторостроительный завод, количество ЗК в Безымянлага стали сокращать. Всех политических отправляли за Урал, я подумал, что шансов остаться там в живых у меня будет не больше, чем выжить сегодня.
- В атаку! Ураааа!!!!! – донеслось траншеи от куда-то сзади.
Попов с Судариковым подоткнули полы шинели за ремень и нехотя вскарабкались на бруствер.
Боевой клич татаро-монгол, в переводе с тюркского означавший призыв «Бей», приближался с тыла. Выпускники офицерских училищ, не успевшие получить по своему первому эмалевому ромбу сходу прыгали в свои недавно оставленные траншеи, приседали на корточки, втягивали головы в плечи и во все восемьсот глоток продолжали орать. Этот крик не имел никакого отношения к медленно трусившей по снегу серой шеренге. Ни воплей «Ура», ни призывов «За Родину» и уж, тем более «За Сталина», дальше передового окопа не раздавалось. Над шеренгами атакующих слышался лишь протяжный злобный вой и отборный мат.
Марш, марш смелей вперёд!
Мы штрафные роты.
Впереди нас слава ждёт,
Сзади пулемёты.
Как молитву повторял раз за разом слова песни Судариков стараясь не отставать от товарищей. До линий проволочных заграждений оставалось совсем немного и Василий старался не думать о том, как он будет их преодолевать.
- Почему немцы не стреляют? – ни к кому конкретно не обращаясь спросил сержант артиллерист не отрываясь от бинокля и схватив трубку полевого телефона ответил командиру одной из батарей артполка, что данных для наводки у него пока нет.
- Потому, что мои бойцы пока не дошли до заминированных участков, да и до колючки ещё метров тридцать, - Летин стоял между артиллеристом и комбатом-два и не отрываясь наблюдал в бинокль за продвижением своей роты.
- Больше. Сорок-сорок пять, - сказал комбат-два и покрутил рукоятку наводки оптики на своей стереотрубе.
В блиндаже второго батальона, перекрытого в два наката брёвнами из разобранной избы близлежащие деревни, было многолюдно. Кроме Летина, комбата-два и корректировщика-артиллериста, в нём находились комполка Дзюба со своим персональным санинструктором, политрук батальона, телефонист и лейтенант НКВД.
Командир стрелкового полка сидел на нарах комбата рядом с девушкой и что-то нервно шептал ей на ухо. Санинструктор отрицательно мотала головой, выражая своё полное несогласие с подполковником. Командир заградотрядом крутил в руках полевой бинокль и искал удобный момент для того чтобы подойти к узкой щели блиндажа. Ему натерпелось своими глазами убедиться в том, что атакующие штрафники продвигаются вперёд. Он не находил себе места с того самого момента, когда комдив приказал его отряду остаться во второй линии траншей. Согласно регламентирующих его службу документов, он просто обязан был быть на передовой. Молодой лейтенант не смог перечить старому генералу и сейчас корил себя за минутное малодушие. Он точно знал, что если штрафники побегут назад и не будут перебиты пехотой, то его расстреляют в двадцать четыре часа. Штрафбат ему не грозил. Сотрудников его ведомства в них не отправляли. Места у амбразуры не было. Ни Летин, ни артиллерист, ни тем более хозяин блиндажа - комбат-два, отходить от неё не собирались.
Политрук стоял рядом с телефонистом и докладывал в штаб армии:
- Так точно, товарищ армейский комиссар, партийные и комсомольские собрания я провёл. Боевые листки написали и в землянках развесили. Так точно, перед боем я лично переговорил со всеми членами партии батальона. Настроение было боевое и возможно Вы слышите в трубку как атакующие и сейчас ещё кричат «Ура!».
Протяжно завывая первая шеренга штрафников приблизилась к проволочной паутине. Бойцы скопились у столбов и дружно принялись сбивать с них прикладами винтовок двухжильную «колючку». Гренадёры, казалось, только этого и ждали. Фланговый огонь пулемётов разбросал инициативных «каторжан», а остальных заставил залечь. Как только рота упала в снег, немцы прошлись по ней огнём реактивных миномётов. За первые три минуты обстрела более двухсот крупнокалиберных мин обрушились на вжавшихся в снег бойцов. Не успел дивизион шестиствольных «Ванюш» произвести свой третий залп, как батареи Куницкого получили целеуказания и открыли огонь по артеллиристам гитлеровцев. Командиры отделений атакующей роты матом и пинками поднимали бойцов. Прикрываясь огнём собственной артиллерии передней шеренге удалось в считаные минуты преодолеть проволочные заграждения.
- Прошли «колючку», - не отрываясь от трубы прокомментировал действия штрафников комбат-два.
- Поднимай батальон в атаку, нужно закрепить успех, - приказал Дзюба не вставая с импровизированной койки.
- Может подождём пока до вершины добегут? Вон как зашустрили, - предложил комбат.
- Поднимай, говорю. Пусть Зэки знают, что за ними идёт элитная молодёжь, считай офицерский батальон. Это им добавит храбрости, - Дзюба торжествующе посмотрел на санинструктора и девушка ответила ему восхищённым взглядом.
Комбат-два взял ракетницу и высунув руку в амбразуру блиндажа выпустил в предрассветное утро зелёную ракету. Как только яркий огонёк разорвал черноту неба, как тут же за ним в воздухе вспыхнули ещё два. Восемьсот курсантов трёх батальонов поднялись из окопов во весь рост и устремились на высоту. Из командного блиндаж было хорошо видно как всё пространство перед немецкой обороной быстро покрывается тёмными пятнами шинелей. На фоне курсантских спин Летин с трудом разглядел в бинокль белые полушубки своих взводных. Бывшие офицеры Безымянлага с пистолетами в руках бежали позади атакующих цепей.
Судариков и Попов, дождавшись когда их товарищи расчистят проход в заграждении, одновременно поднялись с земли и воодушевлённые временным успехом рванули вперёд. Василий уже не помнил когда он бегал последний раз. Он жадно хватал морозный воздух ртом и никак не мог им надышаться. Сердце штрафника билось так часто и громко, что он не услышал как под сапогом что-то предательски хрустнуло. В следующую секунду из под земли выпрыгнула мина-лягушка. Пороховой заряд вынес её на метр от земли, она лопнула как мыльный пузырь и послала вслед поповскому сыну десятки металлических шариков. Василий упал замертво, а его командир отделения, получив от этой же мины порцию шрапнели в бедро, бок туловища и руку, упал рядом с ним.
- Минное поле, - прокомментировал вслух ротный доносящиеся с передовой частые хлопки.
Прокатившаяся между штрафниками волна взрывов быстро погасла, зато тут же возобновился беспощадный стрекот пулемётов. Летина показалось, что весь холм вдруг ожил и он подумал: «Ясно, снарядов хватило только чтобы заткнуть «ишаков»-миномётчиков, а дзоты и пулемётные гнёзда остались нетронутыми».
- Кранты роте. Сейчас им ни вперёд не подняться, ни назад отойти. Лежат посреди минного поля и голов поднять не могут. Как впрочем и ваши курсанты, - с этими словами он опустил бинокль, отвернулся от амбразуры и глядя на Дзюбу спросил: - Не хотите ли взглянуть?
Подполковник нервно встал и взяв в руки трофейную цейсовскую оптику и осмотрел поле боя. Две атакующие цепи лежали в снегу на расстоянии ста метров друг от друга. По ним, то слева направо, то в обратном направлении каждые десять секунд пробегали длинные очереди. В паузах между ними в шеренге курсантов наблюдалось едва заметное движение. Командиры отделений и взводов переползали от одного бойца к другому и это заставляло батальоны Дзюбы медленно сокращать расстояние с цепью штрафников.
- Комбат! Твои люди ползут, а должны бежать! Вперёд к своим орлам! - громко приказал Дзюба. - Поднимай их в атаку и чтобы через двадцать минут ты был с ними на высоте!
- И ты, ротный, бегом к своим! - Обратился Дзюба к Летину.
- И не подумаю, - невозмутимо ответил капитан и уселся на нары рядом с санинструктором. - Постоянному составу наших подразделений ходить в атаку приказы не велят.
- Так твои взводные на нейтральной полосе. Я видел их даже впереди моих курсантов, - горячился комполка.
- Это потому, что Вы, товарищ подполковник, на ходу изменили план атаки и погнали свой полк из окопов до того как моя рота взяла высоту. Я ведь приказал своим офицерам быть там вместе со вторым и третьим батальонами. Вот они и попались. Спасибо их белым тулупам за то, что в предрассветных сумерках маскируют их на фоне снега. Как только рассветёт снайперы их перещёлкают за пять минут. Ну, а ползут они быстрее курсантов потому, что откормлены на НКВДешном пайке охраны в Куйбышевском лагере.
Комбат-два добежал до передней линии окопов одновременно с бойцами первого батальона и сходу перепрыгнув траншею, ринулся вперёд. Первый батальон растёкся на два рукава и огибая с флангов залёгших однополчан устремился в атаку на проволочные заграждения и минные поля. Пулемётчики гренадёрского полка оживились. Они перенесли огонь на бегущих по касательной к высоте курсантам. Как только трассы пуль понеслись гораздо выше залёгших шеренг, второй и третий батальоны поднялись и увлекаемые комбатом-два побежали вперёд. Серая масса приближалась к поредевшей цепочке штрафников. Бывшие Зэка вытирали закоченевшими ладонями тающий на лицах снег и с опаской оглядывались назад. «Затопчут» - одновременно пронеслось в десятках голов. «Если не встанем, штыками переколют» - панический страх сковал сердца лагерников. Ни укрыться в воронках, ни спрятаться за складками местности они не могли. «Свои», для остатков роты Летина, сейчас были намного опасней, чем враг. Кровяное давление разрывало мозги, зрачки бойцов расширились и заполнили всю радужку, сердца заходились от частого биения, глотки пересохли, а истощённые серые лица приобрели землянистый оттенок. Мощный всплеск адреналина в кровь превратил штрафников из затаившихся кроликов, в попавших в западню львов. Хриплый рык издала шеренга поднимаясь навстречу пулемётным очередям.
Командир отделения ефрейтор Красной Армии Попов не видел отчаянной попытки своих сослуживцев взять высоту. Он умер от потери крови через несколько минут после того, как затихли предсмертные конвульсии лежащего рядом Василия Сударикова.
«Неизбежность смерти равна для всех и непобедима. Можно ли пенять на свой удел, если он такой же, как у всех? Мы не сразу, а постепенно, шаг за шагом, попадаем в руки смерти. Каждый день мы умираем, потому что каждый день отнимает у нас частицу жизни, и даже когда мы растем, наша жизнь убывает. Как водяные часы делает пустыми не последняя капля, а вся вытекшая вода, так и последний час, в который мы перестаем существовать, не составляет смерти, а лишь завершает ее: в этот час мы пришли к ней» - Летин вспомнил запавшие ему в душу слова Сенеки, но симпатичному санинструктору он сказал на ухо совершенно другое:
- Красавица, а не хочешь ли ты в мою роту перейти? Я смогу организовать перевод.
Январь 1943
Карла Маркса 17, Москва
- Давно не виделись, Иван Иванович, - широко улыбаясь Заботин пересёк кабинет Ильичёва и протянул руку для рукопожатия своему начальнику. - Поздравляю с высоким назначением.
- Рано поздравлять. Я пока всего ли временно исполняющий обязанности, но всё равно спасибо, Коля, - Ильичёв пожал руку Заботина и опустился в своё кресло.
- Я уверен, что Ваш перевод из ВРИО в действующие начальники это дела ближайшего будущего, - Заботин разместился на мягком стуле в углу Т-образного стола, положив локти своих могучих рук одновременно на стол начальника и на стол для посетителей.
- Как ты уже знаешь, - пропустив любезность подчинённого сразу перешёл к делу генерал-лейтенант. - Новое назначение пришло вместе с глубокой реорганизацией управления. Приказом Наркома обороны войсковую разведку вывели из-под нашего управления и подчинили её напрямую Генштабу. Фронтам также запретили заниматься и агентурной разведкой. Не уверен справится ли с ней Кузнецов, он всё таки не профессиональный военный, но у нас забот станет намного меньше. Мы теперь сможем полностью сосредоточится на зарубежной работе. Хотя, задачу ведения глубокой разведки на оккупированных территориях с нас никто не снимал.
Ильичёв раскурил трубку.
- Я вот зачем вызвал тебя с курсов, - продолжил он затянувшись пару раз табаком извлечённым им из папирос Герцеговина Флор. - Тебе скоро предстоит длительная зарубежная командировка. Возглавишь одно из наших представительств за рубежом. Там всё так прогнило, что отзывать оттуда надо практически всех. С последующими оргвыводами.
Ильичёв поморщился. Было видно, что эта щекотливая ситуация ему не по вкусу.
- Ты поедешь туда со своей командой. Подбери для этого трёх-четырёх разведчиков и толкового шифровальщика. Список мне на утверждение подготовь к завтрашнему дню. И хотя у нас есть ещё пара-тройка месяцев до планируемой ротации, ты не теряй времени. Я ведь почему заговорил об этом заранее? – спросил сам себя Ильичёв. И сам же ответил. - Потому, что во фронтовых разведотделах, перешедших в подчинение Кузнецову, остались наши кадры, и пока идёт реорганизация и переподчинение, нужных нам людей мы забрать ещё сможем.
- Ясно товарищ генерал-лейтенант. Список будет у вас завтра к восьми ноль-ноль.
- Капитан Романов, лейтенант Ангелов, лейтенант Гнеденко, - Ильичёв прочитал вслух фамилии из списка Заботина и положил лист с рапортом подполковника на стол перед собой. - Первых двоих я знаю лично. А кто такой Гнеденко?
- Шифровальщик, товарищ генерал-лейтенант. Очень неординарный парень, с блестящей памятью и широкой эрудицией. Высокий, крепко сбитый, симпатичный на лицо. Не стыдно будет иметь такого в зарубежном представительстве. Я встретил его в Гороховском лагере для подготовки партизан, весной этого года.
- И чем же он тебе так запомнился? На тебя ведь не легко произвести впечатление, насколько я знаю, - Ильичёв улыбнулся и, прищурив глаза, с интересом посмотрел на Заботина.
- А как Вы думаете, Иван Иванович, сколько у нас в армии лейтенантов, способных цитировать наизусть высказывания иностранных политиков семнадцатого века? – подполковник не случайно позволил себе дружеский тон в разговоре с генерал-лейтенантом. Он знал, что перед ним сидит человек, за которого сам Заботин был готов отдать жизнь. Ильичёв об этом знал тоже и очень ценил преданность своего подчинённого. - А этот мальчишка не только процитировал, но и перефразировал в учебных целях начальника «Чёрного кабинета» служившего при кардинале Ришелье.
- Впечатляет, - Ильичёв поставил под списком свою резолюцию. – Романов и Ангелов в пределах досягаемости управления, я узнаю где сейчас шифровальщик и в течение недели он будет в твоём распоряжении.
- Спасибо, Иван Иванович. Могу я узнать страну нашей командировки?
- Предварительно готовься в Китай. Мы оттуда нашего атташе полковника Мыльникова отзываем. Он не сработался с послом, а с ним вернутся и большинство его помощников.
Через две недели после того как генерал-лейтенант подписал рапорт Заботина, Романов Ангелов и Гнеденко постучали в дверь однокомнатной квартиры полковника Мыльникова. Дверь им открыл невысокий, полноватый сорокатрёхлетний мужчина, с большими залысинами на лбу и добродушной улыбкой на лице.
- Проходите, молодые люди, - приветливо сказал организатор всей сети советской разведки в Китае, прослуживший последние десть лет бессменным военным атташе Советского Союза в этой стране. - Не часто ко мне заходят гости. Особенно в последнее время.
Офицеры оставили обувь в крохотном коридоре у порога и прошли в комнату. Обстановка и теснота квартиры ни как не вязалась в сознании молодых разведчиков с должностью и званием её хозяина. Посреди комнаты на низких ножках стояла кровать, сбоку от неё находилось трюмо с зеркалом, а перед ним стоял мягкий пуф. На стенах висели яркие картинки нарисованные на узких бамбуковых пластинах. Каждое изображение, будь то павлин с длинным хвостом, сидящий на камне в бамбуковой роще, или стрекозы порхающие над благоухающими цветами, сопровождались витиеватой иероглифической надписью.
Георгий Сергеевич, перехватив любопытный взгляд Гнеденко на картину «Стрекозы на цветах бамии», спросил Игоря:
- Что нравится?
- Не могу сказать, товарищ полковник. Первый раз вижу такое. Многое непонятно. Почему например на каждом рисунке присутствуют надписи?
- Это дань старым традициям, - ответил Мыльников. - Единство графики и каллиграфии – искусства красивого написания букв. В Китае вы встретите очень много того, что будет вам в диковину. Придётся привыкать к жаре и пище, одежде и алчности полиции. Хотя последнее, как раз так, играет нам на руку. Вы садитесь за стол на кухне. Я вас чаем угощу.
Георгий Сергеевич не суетясь готовил китайский зелёный чай в тёмно-коричневом глиняном заварнике с коротким носиком. Мыльников засыпал на две-трети сухую заварку в небольшой дырчатый стаканчик-ситечко и вставил его в чайник. Затем горячей водой промыл заварку. Убедившись, что листья размокли он отжал их чайной ложкой для более полной экстракции. Выполняя эти несложные манипуляции полковник рассказывал гостям об специфике жизни и работы в Азии.
- Я в Азии провёл почти всю свою жизнь. Родился в Сыр-Дарьинской области, устанавливал советскую власть в Средней Азии, учился в военном училище в Ташкенте, там же и курсы востоковедения окончил. Отлучался только на год боёв в немцами в Первой мировой, рядовым землекопом был, и потом, на курсах Рузведупра, с начала тридцать пятого по начало тридцать шестого, в Москве провёл. Вот как раз тогда вот эту квартиру мне и дали, - Мельников разлил светло-зелёный напиток в мелкие пиалы. - В Китае, если вас туда направят, вас ждёт много, очень много работы. Я иногда по три-четыре дня не спал. Днём координировал работу моих агентов по сбору информации и добывал документы сам, вечером в посольстве отбивался от нападок дипломатов и сотрудников НКВД, ночью фотографировал взятые на время документы, проверял правильность шифрования, а утром бежал вернуть бумаги завербованным китайским товарищам. И так почти каждый день.
- Вы и в криптографии разбираетесь? – восхищённо спросил Гнеденко.
- Молодой человек, шифрование, это мой конёк. Я им владею лучше многих безусых лейтенантов, которых присылали ко мне в подчинение. Если военный атташе не проверяя шифровки отправляет их в Центр, значит он полностью доверяет своему шифровальщику. Я не такой, я исповедую правило – «доверяй, но проверяй», и оно меня выручало не раз.
- А расскажите пожалуйста о работе «на земле». О каком-то запомнившемся Вам случае? - для Ангелов вся служба в Советской военной разведке была сплошным приключением. За короткий период этой службы он успел побывать в десятке европейских стран и хорошо знал какого рода приключения можно найти в них на свою «болгарскую задницу». В Китае он не бывал, да что там в Китае, до начала сорок третьего года он даже за Волгой не бывал. Ангелов ёрзал на стуле, а его бледный и несладкий чай остывал в пиале.
- Вы знаете, меня ведь трудно напугать. Будучи командиром эскадрона я рубился на шашках с басмачами в Ферганской долине, а до этого, рядовым кавалеристом учувствовал в Бухарской операции, когда мы эмира свергали. Так вот, совсем недавно в Чунцине, городе где сейчас находится наше посольство, я испугался до дрожи в коленях, - Георгий Сергеевич, допил свой чай, перевернул пиалу вверх дном и постучал костяшками пальцев обеих рук по столу. - Поздним вечером, я встречался с секретарём одного из западных посольств. Молодой человек симпатизировал Советскому Союзу и периодически снабжал меня фотокопиями документов из сейфа посла. В самый момент передачи плёнок, на пустынной тёмной улице на нас из-за угла вышел полицейский патруль - сержант и два рядовых. Тут я должен оговориться, для иностранных шпионов в Китае наказание одно - быстрый суд и сразу после него неотвратимая смерть. Увидев патруль я мгновенно сунул руку в карман, и не успели рядовые вскинуть свои винтовки, как я протянул их командиру смятую в ладони пятидесятидолларовую купюру. Сержант лишь на мгновение замедлил шаг, убедился в размере взятки и продолжил свой путь вдоль улицы. Его патрульные опустили винтовки и последовали за ним.
- А зачем Вы постучали костяшками пальцев по столу, когда допили чай? – от внимательного к деталям Романова не ускользнула процедура завершения чаепития.
- Я поблагодарил дом, за подаренную мне возможность испить благородный напиток в приятной компании, - произнося эти слова Георгий Сергеевич хитро улыбался. – Такова древняя китайская традиция.
- А что можно купить в Китае? – поинтересовался Игорь после недолгой паузы.
- Купить там можно всё, что угодно. От опиума до людей. Любые вещи или продукты. Любое оружие или драгоценности. Ограничений нет. Если интересующий тебя товар не имеется в наличии сегодня, то его доставят из любой точки мира в кратчайший срок. Были бы деньги. Но вас, молодые люди, - назидательно сказал полковник. - Больше должен волновать другой вопрос- а что вы имеете право купить и ввести на Родину уезжая в отпуск или по окончанию командировки. Для вас это будет в новинку, но существует перечень товаров запрещённых к покупке советскими гражданами. И пусть вас это не удивляет, но в него входят все товары произведённые в СССР.
- Как это? – удивился Гнеденко. – Значит если я, например, захочу купить в Пекине часы московского часового завода, то я не смогу этого сделать?
- Купить сможешь. Ввезти не сможешь. А попытаешься их спрятать и тебя с ними поймают, то пойдёшь под суд военного трибунала.
- Но почему? – Игорь искренне не понимал такой несправедливости.
- Потому, что Советский Союз производит на экспорт товары повышенного качества, которые предназначены для покупки их иностранцами. Одновременно наше государство покупает за золото валюту, в которой вы будете получать там зарплату. Если разрешить нашим соотечественникам покупать наши же товары за границей, то получится, что мы просто обогащаем чужую страну на перепродаже наших товаров нашим же гражданам.
Ни Романова, ни Ангелова не интересовали зарубежные товары, у них обоих ещё имелись вопросы об особенностях организации агентурной работы в стране ведущей войну против империалистической Японии. Увидев растерянное лицо Гнеденко в задумчивости потупившего взор, разведчики в недоумении переглянулись, пожали плечами и неодобрительно кивнули друг другу головами. В этот момент, во входную дверь кто-то тихо постучал. Георгий Сергеевич поднялся с табурета и направился в прихожую, через минуту в кухню вошёл подполковник Заботин.
- Товарищи офицеры! – подал недавно введённую в Красной армии команду Романов и быстро поднялся из-за стола. Его примеру последовали Ангелов и Гнеденко.
- Садитесь, - сказал Николай Иванович и укоризненно посмотрел на Романова.- Что же ты при находящемся в помещении полковнике, подполковника так приветствуешь?
- Не ругай его Николай, ты его непосредственный начальник, а я для него просто старший офицер. Вроде как гуру, - увидев как вытянулись лица младших офицеров, после того, как он произнёс неизвестное для них слово, Мыльников добавил. - Духовный наставник или учитель.
- На этот раз я их прощу, - рассмеялся Заботин и дружески обнял Мыльникова. – Здравствуй дорогой, давно я тебя не видел.
- Да, почти четыре года прошло после боёв на Халхин-Голе.
Обведя взглядом крохотную кухню Мыльникова Николай Иванович обратился к Романову:
- Забирай-ка ты ребят и топайте по домам. Завтра вы с Ангеловым работаете по своему плану, а тебе лейтенант, - Заботин повернул голову в направление Гнеденко. - Быть в моём кабинете в девять ноль-ноль. Будем знакомится по-ближе.
- Есть. Товарищ подполковник, - радостно ответил Игорь.
Едва за молодыми офицерами закрылась входная дверь, как Мыльников достал из комода бутылку «Московской», нежно погладил зелёную этикетку на ней и сказал:
- Эх, Коля, как я соскучился по родимой, - с этими словами он налил в два стакана по-половинке и продолжил мысль. - Под конец командировки я на байцзю уже смотреть не мог. До чего вонючая зараза, а тёплой её пить, как это делают местные, русскому человеку вообще как пытка.
- Согласен, с нашей «Особой» сравнивать китайский алкоголь нельзя. Ну, давай. За встречу! - Заботин коснулся своим стаканом края стакана Мыльникова и старые разведчики выпили «по-первой». – А теперь рассказывай.
- Обо всём коротко не расскажешь, но на два момента я твоё внимание хотел бы обратить, хрустя солёным огурцом начал Георгий Сергеевич. – Первое, китайская контрразведка, без преувеличения могу тебя уверить, самая занятая спецслужба служба в мире. Её приоритетным направлением деятельности является борьба с японской разведкой, за ней следует борьба с германской разведкой. Ведь гитлеровское посольство до сих пор открыто и количество агентов Шестого управления РСХА сравнимо с количеством нашей агентуры. Следующим по убыванию важности для них являются англичане и американцы, и только потом стоим мы. Как видишь поле деятельности хоть и не усыпано лепестками роз, но и прессинг не очень велик. Давай-ка по второй. За наших китайских друзей, товарища Моа и его соратников.
- Это можно сказать не плохая новость для тебя. Работы много, это правда, но условия для неё сносные. Вторым аспектом работы военного атташе являются отношения с послом и людьми Берии. С рядовыми сотрудниками параллельной службы конфликтов у меня не возникало, работы хватало и для нас, и для НКВД, а вот с послом трения были почти ежедневными. Меня поражала его беспардонность в отношениях с сотрудниками представительств. Понимаешь, он ведь не кадровый дипломат, а полковник НКВД, резидент разведки в стране, вознесённый на должность Чрезвычайного и Полномочного. И знаешь почему он так стремительно взлетел? Да потому, что вместе с Берией и Маленковым лично прижимал участие в аресте Ежова. Лаврентий ему верит и позволяет многое. Александр Семёнович неприкасаемый и может позволить себе очень многое. Я был свидетелем случая, когда он кричал прямо в лицо одному из наших сотрудников: «Запомни, во всём, что касается дел в Китае. Я для тебя Сталин!» Как ты думаешь, много в МИДе таких послов, кому бы это простили? Сколько раз я пытался убедить его, что телеграммы добытые военной разведкой должны отправляться в первую очередь, но он оставался глух к моим аргументам. Конечно, добытые его людьми документы всегда отправлялись в Центр первыми. А ещё он не брезгует отобрать чужого информатора и записать его в свои. Я лично вышел на контакт с офицером Генштаба китайской армии, а тот вывел меня на сотрудников их разведки и политиков. Когда он узнал как высоко я забрался, то приказал сдать ему лично всю подготовленную сеть. А чего стоит его экстравагантная манера расходовать огромные средства на собственные нужды? И главное не ясно, какова природа появления этих средств. В общем Коля, лёгкой прогулки по экзотическим местам я тебе не обещаю. Отчёт об агентурной работе и будущих перспективных разработках ты найдёшь в моём подробном рапорте в штабе, а теперь давай «по-третьей» за тебя.
Февраль 1943
Карла Маркса 17, Москва
- Разрешите войти, Иван Иванович, - в дверном проёме кабинета Ильичёва стоял его старый товарищ по партийно-политической работе генерал-майор Киселёв.
- Входи, Анисим Фёдорович, - Ильичёв отложил свежий номер «Правды» на угол стола и встал со стула для рукопожатия со своим замом. – Прими поздравления с высокой правительственной наградой.
Генерал Киселёв приложил руку к ордену «Красного знамени» и широко улыбнувшись ответил:
- Иван Иванович, спасибо за оценку моего труда. Я к тебе с донесениями из Нью Йорка и Оттавы, - улыбка быстро погасла на лице бывшего замполита Пятого механизированного корпуса. Он протянул Ильичёву две картонные папки. – Шифровки из США и Канады пришли почти одновременно и почти об одном и том же.
Ильичёв вышел из-за стола, взял из рук Киселёва папку с грифом «Срочно к докладу», развязал тесёмку и внимательно прочёл четыре находящиеся там телеграммы.
- Эта опоздала, - сказал он отложив первое донесение из Оттавы в сторону. – Пока Мотинов собирал слухи о взаимной неприязни французских генералов Де Голля и Жиро, Черчилль сумел убедить их в необходимости сотрудничества и усадил за стол переговоров. Вот, в сегодняшней «Правде» на третьей странице опубликована статья, - при этих словах Иван Иванович поднял газету от первого февраля и ткнул пальцев с заметку «Переговоры между Жиро и Де Голлем». - За подобное донесение нашему агенту в Анкаре я неделю назад приказал объявить выговор. Он доложил о визите Черчилля в Турцию и его встрече турецкими политиками. Шифровка от него пришла после того как пришло письмо английского премьера товарищу Сталину. Иосиф Виссарионович меня спросил, почему он такие новости узнаёт напрямую от Черчилля, а не от меня. Кстати, «Правда» и об этом сегодня статью дала.
Прочитав вторую телеграмму начальник ГРУ неодобрительно усмехнулся и больше для себя, чем для своего заместителя, произнёс:
- Значит всё таки Черчилль убедил Рузвельта своим крокодилом.
Киселёв продолжал стоять посреди кабинета и по его лицу невозможно было понять – знает он, о чём говорит его начальник, или нет.
- Полгода назад, в августе, во время визита Черчилля в Москву, - продолжил Ильичёв. – Верховный главнокомандующий пытался убедить британского премьера в необходимости как можно скорее открыть Второй фронт в северной Франции. Тот отказывался как мог, ссылаясь на нехватку десантных кораблей для масштабной высадки и невозможность воздушного прикрытия операции в любом другом месте, за исключением непосредственной близости от Ла Манша. Сталин возразил, так в чём дело, во Франции сейчас нет ни одной боеспособной дивизии. Атакуйте через Ла Манш. А Черчилль ответил, мы можем перебросить по морю не более шести дивизий, а на том берегу нас ждут как минимум двадцать пять. Поэтому, взамен желаемой для вас атаки на Францию, мы спланировали операцию на севере Африки. Иосиф Виссарионович заметил, что бег по пустыне за Роммелем или от него, мало поможет Красной армии на Восточном фронте, на что Черчилль нарисовал крокодила и сказал: «Мы намереваемся атаковать мягкое брюхо крокодила, в то время как вы атакуете его жесткую морду. После окончания операции «Факел» в Африке мы планируем высадиться в Сицилии и, угрожая полномасштабной высадкой в Италии, вынудить Муссолини выйти из войны». И вот, - генерал Ильичёв потряс телеграммой. – Мотинов сообщает, что во время январской конференции в Касабланке старый лис Черчилль убедил в своей правоте Рузвельта и готов спустить своих «собак» на макаронников. Операция «Хаски», а канадская хаски это наша лайка, запланирована на первую половину июля.
- Интересно, если бы не запланированное участие 22-го Квебекского пехотного полка, Первой канадской дивизии в операции «Хаски», от кого, и главное, когда бы мы узнали о предстоящей операции в Сицилии? – генерал Киселёв знал, что Пётр Мотинов протеже Ильичёва и мягко дал понять своему шефу, что тот сделал очень хороший выбор.
Третья и четвёртая телеграммы, пришедшие от Мелкишева и Мотинова, заставили генерала Ильичёва задуматься на несколько минут. После затянувшейся паузы Иван Иванович вновь пробежал глазами по сухим строчкам донесений и произнёс:
- А вот это уже интересно. Похоже, что наши союзники задумали предпринять что-то большое и осуществить это попытаются без нас.
- Согласен. В дополнении к шифротелеграмме о разработке комитетом по науке США договора об обмене научной информации в области атомных исследований с Великобританией, Мелкишев прислал предложенный президенту учёными Стимсоном, Бушем и Бэнди черновой вариант этого документа, - добавил Киселёв и положил на стол перед Ильичёвым копию оригинала и его перевод.
«Articles of Agreement governing collaboration between the authorities of the USA and UK in the matter of Tube Alloys»
The United Kingdom and the United States agreed to share resources "to bring the Tube Alloys project to fruition at the earliest moment, complete exchange of information in cases where the work is substantially co, and:
- never use this agency against each other"
- not use it against third parties without each other's consent"
- not either of us communicates any information about Tube Alloys to third parties except by mutual consent"
- any post-war advantages of an industrial or commercial nature" would be decided at the discretion of the United States President.
«Пункты Договора о сотрудничестве между правительством США и Великобританией в вопросах Тьюб Аллойз»
Великобритания и Соединённые Штаты Америки согласны разделить расходы на проект Тьюб Аллойз для того, чтобы успешно закончить его как можно быстрее, и соглашаются на:
- полный обмен устанавливается в тех случаях, когда работа является, по существу, совместной;
- оба правительства обязуются не использовать изобретения друг против друга;
- оба правительства обязуются не передавать третьей стороне информации без согласия партнера;
- оба правительства обязуются не использовать атомного оружия против третьей стороны без согласия партнера;
- информация по экономическим и промышленным вопросам, направляемая в Великобританию, будет направляться в соответствии с теми ограничениями, которые президент США сочтет необходимыми и удовлетворяющими интересам обеих сторон, и исходя из того, что основная часть расходов лежит на США.
Русский вариант Иван Иванович читать не собирался, он хорошо знал английский язык и был уверен в точности перевода. Однако сравнив количество пунктов в обоих документах, вернулся к английскому тексту.
- Всё правильно, - вполголоса сам себе задумчиво сказал Ильичёв и внимательно ознакомился со второй телеграммой от Мотинова.
- Что ты думаешь по этому поводу? – прочтя её спросил Ильичёв своего зама.
- «Шато Фронтенак» это лучшая гостиница Квебека, расположенная по-соседству с Цитаделью, служащей резиденцией генерал-губернатора Канады. Мотинов пишет, что весь август она будет закрыта для гостей и уже сейчас администрация предупреждает об этом завсегдатаев. Управляющий отелем просит прощения за возможные неудобства, - генерал Киселёв не ожидал вопроса своего начальника и повторил по памяти текст телеграммы, чтобы выиграть время и сформулировать ответ. – Я думаю, что они готовят в Квебеке встречу в верхах. Пока неизвестно кто будет приглашён на переговоры, но судя по документу полученному Мелкишевым от Коненковой, нас туда не позовут.
- Похоже на то, - согласился Ильичёв и добавил. - Некрасиво ведут себя наши союзники.
Ильичёв в задумчивости мерил шагами свой кабинет, а Киселёв, сложив в папку телеграммы, сел за стол и раскрыл свою рабочую тетрадь на чистом листе.
- Я считаю нам нужно усилить нашу канадскую резидентуру, - Ильичёв остановился напротив своего зама. – У меня в последнее время всё больше создаётся впечатление, что кроме Мотинова там никто не работает. Пиши Анисим:
«Приказываю, Первому управлению подготовить группу из четырёх сотрудников для оперативной работы в Канаде. В составе: один старший офицер, два младших офицера, а так же шифровальщик. Предложения представить в десятидневный срок.»
- Иван Иваныч, у нас сильная группа собрана для замены атташата в Китае, может мы сместим приоритеты, и отправим Заботина с его командой в Оттаву? Я думаю, даже уверен, что там он может больше пользы принести. А восточное направление закроем чуть позже.
- Хорошо, - сказал Ильичёв после минутной паузы. – Готовь приказ начальнику Первого управления о переводе группы подполковника Заботина из Третьего отдела во Второй и отправляй всю четвёрку на курсы усовершенствования английского языка.
Развить тему
С февраля 1943 года его назначили командиром учебной группы «Восток» во Франции. В марте 1943 он получил задание сформировать особое подразделение для борьбы с самолётами-разведчиками «Москито», получившее название истребительной группы «Юг»
«Перед нами была поставлена задача заблокировать аэродром противника. На подходе к нему мы заметили четыре Як-1. Используя преимущество в высоте, мы стремительно атаковали противника…»
Три «Яка» сбили быстро, но это было ещё не все:
«Потом начался цирк. Русский имел небольшое превышение и контролировал ситуацию. Вот он резко завалился на крыло и стал срезать мне угол — это было очень опасно, и я полез вверх. Но тут русский ушел на косую петлю и стал заходить мне в хвост. Пот градом покатил по моему телу. Делаю переворот и, стараясь оторваться, проваливаюсь вниз, скорость бешено нарастает. Маневры следуют один за другим, но все безуспешно. Схватка достигает своего апогея.
Русский немного отстал, и я, используя преимущество в высоте, переворотом через крыло захожу ему в лоб. Он дает короткую очередь и отваливает в сторону. Все начинается сначала. Смертельно устал. Мысль лихорадочно ищет выход из создавшегося положения. Руки и ноги действуют автоматически. В очередной дикой круговерти проходит ещё 10 минут. Мысленно хвалю себя за то, что много внимания уделял высшему пилотажу, а то был бы уже на том свете. Через несколько минут загорается красная лампочка — кончается бензин. Пора домой! Но об этом легче сказать, чем сделать, надо ещё оторваться от русского. Энергичным переворотом сыплюсь вниз и на полной скорости ухожу в сторону фронта. Русский преследует меня, но вскоре отстает.
На последних каплях горючего произвожу посадку на своем аэродроме, заглохнув на пробеге. Повезло. Долго не вылезаю из кабины — нет сил. В голове постоянно проносятся картины недавней схватки. Это был противник! Прихожу к выводу, что в целом бой проиграл, хотя упрекнуть себя в грубых ошибках не могу. Русский оказался сильнее меня».
Герман Граф, сын простого кузнеца, до войны работал на фабрике. В 1939 окончил военную лётную школу, вступил в Люфтваффе и был направлен в первую группу 51-й истребительной эскадры, расквартированной на западной границе. В 1941 году он участвовал в Балканской кампании, затем был переведён в Румынию, где одержал свои первую победу. К маю 1942 года Граф сбил около 100 самолётов, и Геринг лично запретил ему участвовать в боях, но пилот не подчинился и вскоре сбил очередной самолёт. 17 мая 1942 года Граф награждён орденом Рыцарского креста с дубовыми листьями.
В начале 1943 года майор Граф был отправлен во Францию для командования Истребительной группой «Восток», которая была сформирована из курсантов летной школы истребителей близ Бордо. 21 июня Герман был назначен командиром JGr 50 — Группы, оснащенной истребителями с высоким «потолком» для борьбы с английскими многоцелевыми самолетами «Москито». Здесь же Граф сформировал свой знаменитый Karaya Quartet.
В 1943 году Граф загорелся идеей спасти лучших немецких футболистов от гибели на фронте и, используя свою славу и влияние, перевел их в свою JGr 50 под предлогом того, что Группа нуждается в этих «крайне необходимых технических специалистах». В числе спортсменов был Фриц Вальтер, будущий капитан сборной ФРГ, выигравшей чемпионат мира по футболу 1954. Фриц был одной из звезд в футбольной команде Графа. По требованию Германа Вальтера переводили вместе с немецким асом из JGr 50 в JG 1, JG 11 и JG 52.
Март 1943
После возвращения из госпиталя 1 октября Герман был назначен командиром своей старой части — JG 52, которая все ещё воевала на Восточном фронте. С отступлением немецких войск в это время Граф лишается возможности проведения воздушных боев.
До конца войны Граф доводит свой счет до 212 воздушных побед. Он сдался американцам 8 мая 1945 года. Герман ослушался приказа генерала Ганса Зейдемана, который приказывал ему и Эриху Хартманну лететь для сдачи в британский сектор, чтобы не допустить захвата 2-х обладателей Бриллиантов советскими войсками. Вместо этого Герман и Эрих остались со своей частью и сдались в плен 90-й пехотной дивизии ВС США. Американцы же, в соответствии с Ялтинскими соглашениями передали немцев, сражавшихся против советских войск, непосредственно СССР.
Всего за годы войны Герман Граф совершил более 830 боевых вылетов, одержал 212 воздушных побед, включая 6 над четырёх моторными бомбардировщиками.
Апрель 1943
Май 1943
Июнь 1943
Гостиница Шато Фронтенак, улица де Карьер, дом 1, Квебек, Канада
- Ты представляешь, Жак? - сказала Эмма поднимаясь с постели. – Черчилль не хочет чтобы на предстоящей конференции участвовала канадская делегация.
Мотинов сел на кровати, его босые ступни нащупали комнатные тапочки на коврике, а сам он смотрел как секретарша генерал-губернатора Канады перед зеркалом поправляет причёску. Взгляд Петра был безразличен к наготе Эмма, её прелести никогда его не интересовали, подполковник был предельно сосредоточен на теме, которую вдруг затронула секретарь Атлона.
- Это как? Конференция будет проходить на территории Канады, а гостеприимные хозяева будут стоять за дверью? «Неужели многомесячная операция по вербовке секретарши окажется бесполезной тратой государственных средств, моего времени и жизней моих дорогих девочек?» - о возможности провала общего плана Мотинов не хотелось даже думать.
- Да, этот жирный боров так и написал в письме нашему премьеру Маккензи Кингу: «Если я допущу присутствие одного доминиона на конференции, то и другие доминионы, и даже колонии, захотят в ней учувствовать. А чем вы лучше Австралии, Южной Африки или Новой Зеландии?»
- А твой босс будет среди участников? Он ведь представитель колонизаторов, а не колонизируемых, - Пётр, чтобы не выдать свою крайнюю заинтересованность в данном вопросе, постарался придать своему тону иронично-саркастический оттенок.
- О, конечно, это даже не обсуждалось. С мая сорокового года, каждый вторник, Георг Шестой разделяет свой ланч с Черчиллем. У короля и премьер-министра за это время сложились приятельские отношения, однако око семьи Виндзоров на конференции не помешает, и это было сказано Уинстону пару месяцев назад. «Мой дядя, - сказал Георг Шестой. - Будет всегда рад поддерживать Вас в Ваших беседах с мистером Рузвельтом». – Эмма закончила с причёской и прошла в ванную комнату. Дверь за собой она не закрыла и продолжала делиться своими мыслями с Мотиновым. - Конференция будет иметь кодовое имя «Квадрант». Его придумали англичане. Сильное название, но не отражающее реальную картину. С одной стороны им они хотели подчеркнуть равноправие договаривающихся сторон. Мол, все участники сидят за круглым столом и имеют одинаковые сектора, но на деле, ни о каком равноправии речь идти не будет.
Женщина вышла из ванны, накинула на себя халат и присела на край кровати рядом с Петром.
- Я видела расписание конференции и список участников каждого заседания. Канаду, по настоянию Рузвельта, всё же включили в этот список. Маккензи Кинг ездил в Вашингтон и сумел уговорить Франклина заступиться за него перед Черчиллем. Главным аргументом американского президента в пользу участия Канады, было будущее участие наших войск в десантной операции в Европе. Об уважении или благодарности за то, что мы уже сделали в этой войне, речи не было.
Унизительность ситуации для главы государства, на земле которого собирались лидеры стран участников антигитлеровской коалиции, была столь очевидна, что Эмма не смогла справиться с эмоциями и своим тоном выказала презрение как президенту соседнего государства, так и главе правительства Великобритании.
- Так ты будешь очень занята со средины августа? – Мотинова мало интересовали моральные аспекты участников предстоящей конференции. Ему нужно было вернуть Эмму к рассказу о расписании и повестке встреч на высшем уровне.
- Со второй недели месяца. Девятого Черчилль будет здесь, - уточнила она. - График очень плотный, но вечерами и ночами я, вероятнее всего, буду свободна.
- А где ты будешь жить в это время?
- Да тут же. Эта гостиница будет освобождена от постояльцев. В ней же, в специально оборудованных комнатах для совещаний, будут проведены и переговоры с участием китайцев и Канады. Причём, отдельно с теми и с другими. В первые два дня переговоры между делегациями США и Великобритании будут проходить в Цитадели. Из соображения безопасности там же будут жить Черчилль и Рузвельт. Мой босс будет присутствовать на всех заседаниях, так что мне придётся очень много стенографировать.
- Китайцы? Ты раньше не упоминала, что сюда приедут китайцы, - заметил Мотинов.
- Да, какая разница, приедет или не приедет Чан Кайши ? Важно лишь договорятся ли между собой Рузвельт и Черчилль об освобождении твоей Франции, и когда это произойдёт.
Июль 1943
Бискайский залив
Двадцать шестого июля оберлейтенант Калс получил приказ от командующего флотилии выйти в район подводного плато Рокол на патрулирование торговых путей анти-германской коалиции. Две недели назад войска союзников высадились в на Сицилии и это вызвало сильное раздражение у командования Вермахта.
– Топи их всех, – наблюдая за погрузкой торпед на лодку Калса, сказал командир флотилии, стоя у окна своего кабинета. – Мне известно, что в походе к берегам Канады, ты, скажем так, поберёг торпеды для других целей и не стал атаковать как минимум два пассажирских судна в устье реки Сент-Лоуренс. Так же мне известно, что ты побрезговал расстреливать из зенитных пулемётов терпящих бедствие моряков неприятеля, – Шультц повернулся к Калсу. – Твои успехи перевесили эти отрицательные факты, и я представил тебя к высокой награде. Но, ... – наступила полуминутная пауза. Калс понял, что корветтенкэптен подбирает правильные слова, чтобы донести свою мысль до сознания молодого командира лодки. – Слушай меня внимательно, сынок. За полтора года командования такой же лодкой, с января сорокового по июль сорок первого, я провел в море триста шесть суток, совершил семь походов и утопил тридцать пять судов. Общий тоннаж ушедших на океанское дно транспортов ставил без малого двести тысяч тонн. За это был награжден двумя железными и двумя рыцарскими крестами. И ни разу. Запомни, ни разу, у меня в голове не возникло сомнение «стрелять или не стрелять». Мне было всё равно, что там на поверхности: сухогруз перевозящий боевую технику в Англию или госпитальное судно везущее раненых солдат в Канаду. Я никогда не привозил на базу неизрасходованных торпед, – пухлые губы Виктора расплылись в самодовольной улыбке.
– Поэтому, хочу тебя предупредить, если ты и дальше будешь проявлять мягкотелость по отношению к врагам рейха, то в лучшем случае потеряешь привилегию служить под эмблемой моей флотилии, – Шультц кивнул головой в сторону рыцарского щита, висящего над его столом. На пятиугольном металлическом щите была изображена чёрная подводная лодка, лежащая на стилизованной под серебреную молнию букве S. – А худшим вариантом для тебя может быть военный трибунал. В сердцах волчат Дёница не должно быть места для жалости. Кстати, именно факт твоего великодушия по отношению к пассажирским судам и стал причиной того, что в феврале сорок второго ты был принят первым замом главкома флота адмиралом Годтом, а не самим командующим. Хочу надеяться, что сигнал, поданный тебе гросс-адмиралом, был правильно понят.
– Так точно, понят правильно, – бодро ответил Калс.
– Тогда слушай боевой приказ гросс-адмирала Дёница: «Экипажу подводной лодки U-130 выйти в квадрат со стороной сто миль и координатным центром пятьдесят восемь градусов Северной широты и четырнадцать градусов Западной долготы и приступить к патрулированию района с целью уничтожения транспортных судов как идущих в порт Гурок, так и из него». От себя добавлю, по сообщениям агентурной разведки, в главном порту западной Шотландии стоит пассажирский лайнер «Королева Мэри», переоборудованный для перевозки пятнадцати тысяч солдат. Судно активно готовится к трансатлантическому переходу. Постарайся не упустить его, и пусть тебя не беспокоит судьба трёх с половиной тысяч раненых на нём. Отправь их на корм рыбам. Да поможет тебе бог вернуться живым и с пустыми торпедными аппаратами.
– Хайль, Гитлер! – Калс вытянулся и прощальным салютом поприветствовал командира флотилии.
– Хайль, – без особого энтузиазма ответил корветтенкэптен.
Отправляя экипаж в поход командир флотилии не знал, что с мая того года, Оперативный разведывательный отдел британского флота, под руководством контр-адмирала Деннига, знал содержание каждого распоряжения полученного ставкой в Лориенте и отосланного из него Денницу.
К лету сорок третьего года англичанам были известны методы действий подводных лодок, их скоростные возможности, районы патрулирования, ожидаемая длительность пребывания в море, характеристики командиров экипажей. Оперативный центр мог следить за каждым боевым походом каждой лодки на любом участке при следовании до Северного моря. Англичанам были известны точные даты выхода на боевое патрулирование и даты предполагаемого возвращения на базу. Также было известно, что ещё ранней весной гросс-адмирал Денниц запретил командирам экипажей уклоняться от авиации и уходить под воду во время атак с воздуха. Он отдал приказ встречать бомбардировщики огнём зенитных орудий.
На следующее утро лодка под командованием Калса покинула уютную гавань Лориента и в надводном положении прошла траверзом остров Груа. Впереди было открытое пространство Бискайского залива, за которым простирался Атлантический океан.
Калс стоял на мостике и с тоской смотрел на волны омывающие нос лодки. Вернёмся ли? – грустно подумал он, оглянулся на крохотный остров, скрывший от него базу Кероман, кинул презрительный взгляд на два быстроходных эсминца, сопровождавших его из базы до первого погружения субмарины и, склонившись над трубой связи с боевым постом, скомандовал:
– Экстренное погружение.
– Мы опять протекаем, – стоя у переборки капитанской рубки и вытирая руки от машинного масла, сказал стармех через два часа подводного хода.
– Сильно? – спросил командир.
– До 50-70 метров было средне, а глубже – сильно.
– Сами справимся или лучше вернуться на базу, пока далеко не ушли?
– Надеюсь, что справимся, – тяжело вздохнул лейтенант и пошёл обратно в машинное отделение.
В течение суток экипаж U-130 пытался устранить течь. Подводная лодка малым ходом, широкой дугой огибала полуостров Бретань в направлении Кельтского моря. Но каждый раз, когда командир объявлял учебную тревогу с экстренным погружением на предельную глубину, от стармеха приходил доклад о поступлении забортной воды в отсеки.
На утро второго дня похода, после очередного всплытия, когда Калс и его штурман открыли наружный люк и поднялись на рубку, они с удивлением обнаружили пикирующий на них биплан Фэйеррэй Свордфиш. Две крохотные точки отделились от перкалевого фюзеляжа и устремились на встречу с подводниками. Курт не дал команду матросам занять позиции у пушек, как этого требовал гросс-адмирал, краем глаза он заметил, что за первым самолётом в крутое пике уже входит второй. Поэтому, командир субмарины мгновенно нырнул ногами вперёд в чрево лодки и, приземлившись, сразу же отскочил в сторону. За ним, захлопывая за собой налету люк и не касаясь ступенек лестницы, приземлился Эрнст. Не успел он повернуть рычаги, задраивающие выходное отверстие, как прямо над его головой разорвалась бомба. Искорёженные куски рубки разлетелись на десятки метров и ушли под воду. Все члены экипажа, находящиеся в тот момент на командном посту, упали на деревянный настил пола. Почти сразу же за первым взрывом на корме раздался ещё один. На лице Калса заиграли солнечные зайчики. Он поднял голову и в щель, между погнутым люком и ободом борта лодки, отчётливо увидел голубое небо. Из пике выходил второй биплан, а где-то недалеко за кормой раздались два глухих хлопка.
– Отвоевались, – вслух сказал он сам себе, но голоса не услышал. В ушах стоял звон, его тошнило, а сильное головокружение не позволяло ему подняться на ноги.
– Всем покинуть лодку, – прокричал он в надежде на то, что контузило только его, или хотя бы только тех, кто был в момент взрыва на командном посту.
Матросы, покачиваясь на нетвёрдых ногах, проходили мимо своего командира и поднимались по лестнице на поверхность. Когда движение в лодке прекратилось оберлейтенант обошёл все её помещения и последним поднялся на свежий воздух. В небе кружило четыре самолёта, взлетевших с авианосца Викториус, а у горизонта уже виднелись дымы двух сторожевых кораблей, спешащих захватить в плен ценный трофей.
– Спускайте плоты и садитесь в них, – приказал он команде стоящей на палубе U-130. – Старший механик, поднимись ко мне.
Лейтенант с болью в глазах посмотрел на командира, бросил в воду промасленную тряпку и поднялся на искореженную взрывом бомбы рубку.
– Приказываю открыть кингстоны и затопить лодку, – тихо сказал Калс и добавил. – Генрих, у нас нет другого выбора.
Старший механик спустился в лодку, пробежал до того места, где находились два красных вентиля и по очереди открутил оба из них. Забортная вода моментально хлынула вдоль пола и забурлила в отсеках. Высоко поднимая ноги, лейтенант побежал к командному посту. Когда он поднялся на рубку Калс обнял его и поблагодарил за службу.
От английских эсминцев к лодке устремились несколько шлюпок. Матросы усиленно гребли вёслами. К бортам шлюпок были прикреплены толстые канаты, концы которых тянулись к сторожевикам. Захватить хотите мою лодку? Не выйдет. У меня на борту двадцать две неиспользованные торпеды, шифровальная машинка, карты и бортовой журнал. Да я скорее взорву всё это вместе с собой, чем отдам вам. Калс криво усмехнулся своим мыслям и оглянулся на механика. Генрих уверено плыл среди пологих волн в сторону спасательных плотов.
Лодка заметно осела в воду и Калс посмотрел в люк. Там, внизу, увлекаемые медленными водоворотами, плавали штурманские карты, личные вещи членов экипажа, шахматная доска и несколько книг. Лодка заполнилась водой больше, чем до половины. Пожалуй, пора. Теперь англичане её никакими канатами не удержат.
Калс отжался руками от борта рубки и прыгнул навстречу шлюпке с английскими моряками.
Экипаж U-130 с тоской смотрел на выполнившего свой долг капитана, на уходящий под воду серый восьмидесятиметровый корабль и на приближающийся британский миноносец. Волчата гросс-адмирала Дёница сидели в резиновых плотах и пели гимн подводного флота Германии - U-Bootee am Feind:
Изо дня в день, ночь за ночью
Мы будем преследовать добычу.
Пока, наконец-то, не выпустим торпеду,
Несмотря на яростный вой стаи.
Подводная лодка сражается за честь Германии,
За права и свободу на море.
Берегись, Англия!
Слова немецкого марша «Подводные лодки врага» разносились над волнами на много кабельтов вокруг.
Август 1943
Лондон, улица Конной гвардии, дом 1, подвал здания министерства финансов.
В подвале огромного административного здания, построенного в год Октябрьской революции в пяти минутах ходьбы от станции метро Вестминстер, располагался военный штаб премьер-министра Великобритании. Здесь, в тишине глубоко подземелья, Уинстон Черчилль встречался с генералами и адмиралами королевских вооружённых сил для обсуждения произошедших событий на фронтах Второй мировой войны, и планирования будущих операций на суше, в небесах и на море.
Четвёртого августа, в четыре часа пополудни премьер-министр обедал с бригадным генералом Ордом Вингейтом. Сорокалетний ветеран нескольких войн, был высоким, стройным евреем, свободно владеющим арабским языком. Ярый сторонник христианского сионизма, вдохновитель и организатор еврейского сопротивления во время арабского восстания в Палестине, только что вернулся из Бирмы и делился опытом глубоких партизанских рейдов, проведённых им тылу японских войск.
Обед проходил в личной столовой Черчилля. В центре комнаты стоял полированный стол из красного дерева и четыре мягких стула с высокими спинками. На крашенных кирпичных стенах висели небольшие картины с морскими пейзажами, у задней стены, на коротких изогнутых ножках, стояли стояли два столика, на одном из них лежал открытый чемоданчик со столовыми приборами, а на другом стопка тарелок и набор приправ. У правой от входа стены стоял комод, выполнявший функцию бара. Огромное фарфоровое блюдо со стаканами и хрустальными графинами для алкоголя занимало почти всю его поверхность, лишь оставляя немного места для чёрного телефона на краю. На полу лежал короткошерстный персидский ковёр, мягких красно-коричневых тонов.
- Я отозвал Вас с Юго-Восточного фронта, для того чтобы лично засвидетельствовать Вам признательность правительства, за ту колоссальную работу, которую вы проделали в Индии. Высокий уровень подготовки 77-й индийской бригады для действий в глубоком тылу японских войск не остался незамеченным, ни командованием сил в Азии, ни здесь в Лондоне, - мистер Черчилль поднял бокал его любимого шампанского марки «Пол Роджерс», – Благодарю Вас, генерал, за то, что Вы и Ваши «чиндиты» засадили япошкам.
Услышав окончание тоста Орде Вингейт поперхнулся шампанским и залился громким смехом. Он был наслышан о привычке премьер-министра использовать окопный юмор в приватной обстановке, но такой оценки рейдов своей бригады в джунглях Бирмы бригадир Вингейт не ожидал. Он заливисто хохотал откинувшись на спинку кресла, а по его худому, небритому лицу катились слёзы удовольствия.
- Кстати, Орде, давно хотел Вас спросить, почему Вы назвали подчинённые Вам части «глубокого проникновения» чиндитами? – Черчилль плеснул на дно широкого хрустального стакана виски Джони Уоркера «Рэд лэйбл», изрядно разбавил его содовой водой, бросил в коктейль серебряными щипцами кусочек льда и приготовился выслушать историю походов индийских коммандос.
- Когда, в феврале прошлого года, я познакомился с личным составом 77-й индийской бригады, то с удовольствием обнаружил, что на девяносто процентов она состоит из гурков. В Индии есть такая поговорка: «Человек утверждающий, что не боится смерти, или врет, или он гурка». То есть, ни преданность, ни моральный дух моих бойцов сомнений у меня не вызывали. Но перед тем, как отправиться с выходцами из Непала и Северо-восточной Индии в юго-восточную Бирму, я должен был подумать о том, как привлечь на свою сторону местное население. Район предстоящих операций включал бассейн реки Чиндуин, а народ проживающий вдоль поймы реки верует в мифическое существо полульва-полуорла Чинду. Мне показалось логичным дать гуркам имя этого существа.
Премьер-министр пригубил свой коктейль, внимательно слушая своего гостя.
- После десяти месяцев изнурительной, я бы даже сказал, убийственной подготовки, батальоны были полностью готовы пройти по джунглям сотни километров.
К сожалению, избежать кровавых стычек во время нашего рейда нам не удалось. Некоторые группы полностью погибли. Отдельные отряды, из-за невозможности прорыва на территорию Индии, вышли в сторону южного Китая. Из трёх тысяч солдат, с которыми я в феврале пересёк реку Чиндуин, вернулась только половина. Многие из них были больны или крайне истощены.
- Генерал, - сказал Черчилль ставя на стол пустой стакан. – Вы проделали отличную работу. И я хочу быть с Вами предельно откровенным. Военный кабинет в Лондоне знал заранее, что Ваш рейд с самого начала был обречен на провал. Однако, мы поддержали Ваше предложение о начале диверсионной войны и разрешили операцию. Вам удалось главное, боевой дух нашей Юго-Восточной армии был поднят на должную высоту. Прорыв 77-й бригады освещался в прессе как большая победа в тылу японцев. Я хочу, чтобы Вы отправились в США и доложили подробности Вашего рейда по тылам врага нашим американским союзникам.
- Вы скромно промолчали о трудностях, с которыми непременно должны были столкнуться в рейде, но я знаю о них. Ведь если бы Ваша бригада вовремя пополняла запасы боеприпасов, то результат подрывной деятельности мог быть другой, а если бы вы вовремя получали медикаменты и продовольствие, то потери бригады были бы значительно меньше. Будьте готовы изложить Ваши предложения о желаемом взаимодействии в Юго-Восточной Азии крупных диверсионных групп с авиацией. Если потребуется для достижения этой цели, то задействуйте еврейское лобби в американском конгрессе и сенате. Мы должны заставить американцев помогать нам там, где у них нет своих интересов. Я буду с Вами предельно откровенен, так Вам будет легче понять насколько важна Ваша задача. Наши американские друзья готовы сражаться за свои интересы в Тихом океане до последнего матроса. Кроме того, они никогда не простят японцам унизительного разгрома Перл Харбора. Также, они готовы отстаивать свои интересы и в Европе, прекрасно понимая, что если они не помогут нашему вторжению во Францию, то её возьмут русские, и потом их уже ничто не остановит до самой Атлантики. Однако, у них нет интересов в Юго-восточной Азии. Это наши колонии, и всю тяжесть боёв от Сингапура и Гонконга до самой Индии мы несём на своих плечах. Постарайтесь максимально вовлечь их в борьбу за наши интересы. Телеграфируйте мне о результатах переговоров. Возможно, что Вам понадобиться приехать и в Канаду на встречу с президентом Рузвельтом.
- Когда я должен быть готов к убытию?
- Сразу после обеда мы выезжаем поездом в северную Шотландию, там нас ждёт «Серый призрак», так сейчас моряки называют трансатлантический лайнер «Королева Мэри», за её новую окраску.
- Сэр, я прибыл к Вам на доклад прямо из Хитроу, разрешите позвонить жене и предупредить её, чтобы она меня не ждала, - бригадный генерал Вингейт выпрямился в кресле и всем своим видом показывал, что готов отправиться за своим премьер-министром хоть в ад.
- В этом нет нужды, машина за Вашей супругой Лорной была послана ещё тогда, когда мы только начали обед. Сейчас она ждёт Вас на вокзале в компании моей супруги и нашей дочери.
Порт Гурок, 40 км на западнее Глазго, Шотландия.
Серая громадина «Королевы Мэри» открылась взору трёх сотен пассажиров прибывших поездом из Лондона в шесть утра пятого августа. Из окон десяти купейных вагонов казалось, что трёхсотметровый лайнер намного длиннее, чем остановившийся в сорока метрах от пирса железнодорожный состав. Поражённые офисные клерки, телеграфисты, шифровальщики, дипломаты и армейские офицеры, сопровождавшие премьер-министра Великобритании, шли к причалу с чемоданами в руках и спотыкались о рельсы железнодорожных путей. Большинство из них не могли поверить, что судно высотой в пятьдесят пять метров не опрокинется, как только выйдет в открытый океан.
Озирая борта судна путешественники не сразу обратили внимание на то, что полукилометровый деревянный настил порта Гурок был плотно заставлен санитарными грузовиками, а по дюжине трапов, соединяющих лайнер и причал, безостановочно сновали санитары. Вереница людей медленно шла вверх с ранеными на носилках по нечётным трапам и возвращалась назад бегом с пустыми носилками по чётным.
Все четыре дня пути от западной Шотландии до канадского Галифакса на судне кипела работа. «Королева Мэри» шла по северной Атлантике без сопровождения боевых кораблей со скоростью двадцать восемь узлов, периодически меняя курс и ускоряясь на три-четыре узла. Врачи и санитары, как могли, помогали трём с половиной тысячам раненых, размещённых в каютах. Телеграфисты отравляли и получали телеграммы. Шифровальщики их кодировали и раскодировали, а мистер Черчилль и его военно-дипломатический корпус читал бесконечный поток сводок со всего мира, отправлял ответы и активно готовился к предстоящим историческим переговорам.
Более девятисот телеграмм было получено и почти восемьсот отправлено за столь короткий срок. Премьер-министр старался держать под контролем весь мир. Будучи в открытом океане он успел пообещать Чан Кайши оказать большее давление на Японию и через Бирму наладить снабжение армии Генералиссимуса, назначил нового генерал-губернатора Бермудских островов, обсудил с начальником генштаба важность существования в вооружённых силах кавалерийских полков, послал телеграмму поддержки премьер- министру Канады, в связи с решением доминиона основать свои медали и ордена. А также, обсудил с премьер-министром Индии затраты на поддержание боеготовности индийских войск, ответил парламенту на претензии о вялом командовании войсками на Ближнем Востоке, обменялся мнением с Рузвельтом о последствиях возможного применения немцами газа против наступающих в Италии войск союзников, и у него же запросил больше судов для будущей десантной операции во Франции. Не упустил Черчилль из виду и короля Греции Георга Второго, и проблемные отношения с французским комитетом национально освобождения, и мучительные переговоры с правительством Италии о её капитуляции.
Квебек, Канада
- Уважаемый месье Вильнёв, - с виновато-приветливой улыбкой окликнул Мотинова гостиничный портье. - Сегодня последний день Вашего пребывания у нас, к сожалению мы вынуждены попросить всех наших постояльцев покинуть Шато Фронтенак.
Мотинов остановился на полпути от лифта к парадному входу, и повернувшись к стойке, возразил:
- Но я не окончил свои дела в вашем городе и собирался пробыть здесь до конца месяца.
- Ещё раз прошу прощения, сегодня уже седьмое августа, а администрация предупреждала всех постояльцев отеля, что со второй недели месяца мы закрываемся на специальное обслуживание. И потом, мы побеспокоились о Вас, месье Вильнёв, и забронировали Вам номер в гостинице «Кларендон», на улице Святой Анны. Это всего лишь в пяти минутах ходьбы от нас. Если Вас устроит наш выбор, то Ваши вещи будут доставлены туда нашими носильщиками сегодня же, в любое удобное для Вас время.
- Я осмотрю свой номер в «Кларендоне» и приму решение незамедлительно, - Пётр вежливо кивнул портье головой и вышел на улицу.
В половине четвёртого, того же дня, Мотинов вышел из «Кларендона», посмотрел на кафедральный собор Святой Троицы, перекрестился и не спеша пошёл по улице Святой Анны. Миновав помпезное здание квебекской мэрии, Пётр повернул на тихую улочку Святой Урсулы. В ста метрах от перекрёстка улиц бабушки Иисуса Христа по материнской линии и великой мученицы, отказавшейся выйти замуж за предводителя гуннов в четвёртом веке, он остановился под вывеской ресторана «Святая любовь». Над чёрным тряпичным козырьком входа в ресторан на чугунном воронённом пруте висела прямоугольная доска. Изображённые на ней голубь и голубка сидели на тоненькой ветке на фоне голубого неба. Под ними художник добавил одним мазком зелёную полосу леса. «La Saint-Amour» гласила надпись под голубями.
Одна святость вокруг. И любовь, и троица, и монахини. Тишь да благодать на улицах, да старинная роскошь внутри, - обведя взглядом интерьер ресторана подумал подполковник. Огромные зеркала развешанные по всем стенам, обрамлённые бронзой, кресла с высокими мягкими спинками, хрустальные бокалы и серебряные приборы на столах, деревья в кадках и ажурные перильца балкончиков второго этажа вызывали у Мотинова раздражение.
"Наши рвутся к Харькову и Ворошиловграду, продвигаясь по десять-двадцать километров в день, каждый метр обильно поливая кровью, а тут, в тишине, под ветвями деревьев, меж зеркал, спокойно трапезничают люди, считающие себя нашими союзниками"
Молодой официант проводил Петра за стол, предварительно спросив, ожидает ли месье даму. Получив утвердительный ответ, он убрал со стола два лишних набора посуды и предложил принести аперитив.
- Слегка охлаждённый красный вермут, не смешивай ни с чем, орешки и сыр на закуску, - сделал свой выбор месье Вильнёв-Мотинов.
Эмма вошла в ресторан в начале пятого, к этому времени уютный обеденный зал заполнился наполовину.
- Я бесконечно рад тебя видеть, - поднимаясь с кресла и галантно кланяясь сказал Пётр, пока официант помогал даме занять её место за столом.
- Какое замечательное место для обеда ты выбрал. Здесь так романтично, - предвкушая удивительный вечер и бурную ночь в компании возлюбленного ответила женщина.
- Как доехали из столицы? Надеюсь без приключений, -поинтересовался кавалер.
- С такой охраной. Какие могут быть приключения? Но я так устала от дороги, - Эмма спешила поделиться перенесёнными тяготами с Петром. - Выехали вчера в шесть вечера, стенографировала послания Достопочтенного графа в Лондон до одиннадцати, расшифровывала свои записи для телеграфистов до двух, а за полчаса до прибытия, в пять, меня разбудил адъютант Его Светлости. Спала всего три часа и сегодня весь день провела на ногах за спиной Атлона во время его бесед с Кингом и Годбоутом.
- А почему стоя? Ты же обычно стенографируешь сидя за столом,- Мотинов поискал глазами ушедшего за вином для Эммы официанта и пододвинул тарелку с сыром ближе к подруге.
- Они изволили беседовать прохаживаясь по внутренним дворам цитадели. Личный врач графа рекомендовал ему больше ходить, не меньше пяти тысяч шагов в день, сказал, что для мужчин после шестидесяти это жизненно важно. Графу уже шестьдесят девять и он свой ежедневный променад не пропускает. Гуляет вокруг своих резиденций обычно один, что здесь, что в Оттаве, однако сегодня всё было иначе. В преддверии приезда Черчилля у Кинга с Годбоутом много вопросов накопилось, - за рассказом о проведённом дне Эмма не заметила как опустошила тарелку закусок Петра.
- О Франции говорили? – поинтересовался Мотинов.
- Нет. Говорили о деньгах. Кинг знает, что Англии война обходится очень дорого и хочет проявить инициативу - предложить британцам заём. Вот он и попытался выяснить, будет ли его предложение уместно, под какой процент предлагать, какую сумму и на какой срок.
- И что Достопочтенный граф ответил? – казалось, что Мотинов не интересуется темой и лишь для поддержания разговора задал вопрос.
- А что он мог ответить? –Эмма приподняла плечи и слегка сморщила носик. – Он же ничего сам не решает. Я записала всё, что было сказано и после прогулки отнесла к шифровальщикам. Ответ от королевского дома я не увижу, Атлон его получит из рук в руки от адъютанта. Ещё обсуждали операцию «Бэйтаун», и как всегда, только потому, что во время высадки в Италии, в составе Восьмой британской армии будет учувствовать Первый канадский пехотный корпус. Иначе бы даже не упомянули.
В этот момент вернулся официант с аперитивом для Эмма. Мотинов взял из его рук меню, беглым взглядом оценил стоимость блюд и пока его спутница наслаждалась коктейлем «Рикард», сделал заказ для Эммы и себя.
Как только гарсон удалился Мотинов спросил:
- Но почему опять Италия? Почему не Франция? Они хоть как то это объясняют?
- Даже не обсуждают, им это и так понятно, и я удивляюсь, почему этого не понимаешь ты.
- Не понимаю потому, что знаю географию. И с логикой у меня порядок. Кратчайший путь и до Парижа, и до Берлина лежит через северную Францию, но не через Аппенинский полуостров. Как англо-канадско-американские войска собираются преодолевать Альпы, чтобы войти в Германию?
- А никак. Они собираются освободить Италию и остановиться, чтобы её не освободили Советы. Иначе всё Средиземное море окажется под контролем Сталина. Плюс вывод Италии из войны уберёт её из Африки. Италия автоматически потеряет свои колонии на континенте. В чьи руки перейдут Сомали, Эритрея и Ливия как ты думаешь? А твой Париж? Ну освободят его рано или поздно, но ведь передадут власть либо генералу Жиро, либо твоему, сильно заносчивому, полковнику де Голлю. От этого Британии долгосрочной политической выгоды никакой. Поэтому будем ждать следующего года. Из обрывков обмена мнениями между членами королевского дома Виндзоров могу сделать вывод, что случится это не раньше, чем русские выйдут к границам Польши.
- Генералу де Голлю, - вставил реплику Пётр.
- Да брось ты. Генерала он себе сам присвоил. И лишь на том основании, что временно командовал бригадой, - с усмешкой парировала Эмма.
- Обидно конечно, что дом Виндзоров так относится к моей Родине, но давай закончим серьёзные разговоры на сегодня. – Мотинов поднял бокал вина. – Я хочу произнести французский тост: «Говорят, что самой красивой женщиной была Клеопатра, а самой умной - Жорж Санд. Забудьте, потому что, самая самая красивая - это та, которая рядом, и самая умная - это та, которая рядом, поэтому я хочу выпить за тебя – самую красивую и умную.»
После двухчасового ужина, во время которого, за разговорами о новостях в жизни каждого из любовников, было выпито две бутылки трёхлетнего французского красного вина «Лэйтур», Эмма покинула ресторан первой, а Мотинов задержался ещё на полчаса.
В полночь в дверь гостиничного номера Мотинова тихо постучали. Пётр ожидал гостью и почти сразу же впустил Эмма к себе.
- Ты приняла меры предосторожности на пути ко мне? – спросил он снимая с дамы вязанный жакет.
- Возвращаясь из цитадели я зашла в отель Фронтенак из подворотни, а вышла через боковую дверь ведущую в вестибюль кофе «Шоколадница». И хотя оно уже было закрыто, но выход из фойе на улицу всегда не заперт. Так, что я оказалась в сквере перед статуей Самюэля де Шамплена незамеченной. На всём пути к тебе я никого не встретила и никто за мной не шёл, - Эмма стояла посреди комнаты в розовой шёлковой блузке, длинной плиссированной юбке и туфлях на низком каблуке. К груди она прижимала чёрную лакированную сумку среднего размера..
- Ты прямо как шпионка, - рассмеялся Мотинов.
- Жак, - серьёзно ответила женщина. – С учётом того, что я тебе принесла, то так оно и есть.
С этими словами Эмма вынула из сумки картонную папку, открыла её и положила на стол. Перед Петром лежала пачка чёрной копировальной бумаги.
- Что это? – не веря в свою удачу спросил подполковник.
- Это результат моего рабочего дня. Здесь всё, о чём говорили между собой Кинг и Атлон. Я напечатала расшифровку стенограммы, один экземпляр зарегистрировала и подшила для архива, второй отнесла шифровальщикам для отправки в Англию, а копирки принесла тебе.
- Но, я не просил тебя об этом.
- Знаю, однако после нашего диалога о политике в «Святой любви», с бокалом вина в руке, я решила, что лучше ты сам будешь делать выводы о том, что у них на уме, и тогда мне не придётся тебя в чём-то переубеждать, тем более в людном месте.
«Премьер Маккензи Кинг сообщил Достопочтенному графу Атлону:
Во время июньской встречи с Лорд-председателем Совета Джоном Андерсоном, последний объяснил премьеру Канады, что атомные эксперименты займут ещё как минимум два года, после этого появится возможность практического использования бомбы.
Также Сэр Андерсон сообщил Кингу, что Британии известно о советских и германских разработках в этом направлении. Тайный Совет королевства опасается, что русские имеют отличную возможность опередить Британию и США и добиться успеха первыми. Это даст им полный контроль над всем миром.
Сэр Андерсон выразил надежду, что более тесное сотрудничество с Соединёнными Штатами в работе над проектом Тьюб Аллойз позволит ускорить процесс.
Британия также надеется на получение всего добытого Канадой урана и всей тяжёлой воды с завода производителя в Британской Колумбии».
Смертельно уставшая, но умиротворенная Эмма крепко спала на животе обхватив подушку руками, а Мотинов аккуратно перебирал тонкие странички, стараясь не размазать чёрную краску на них.
«Достопочтенный граф сообщил премьеру Кингу, что позиция Канады во время предстоящих переговоров с США должна быть в русле позиции Великобритании. В частности:
Черчиль собирается заявить Рузвельту во время предстоящей конференции, что если США не согласятся подписать соглашения по атомному проекту, то Британия сделает атомную бомбу в кооперации с Канадой. Запасов руды на территории доминиона достаточно, один завод для производства тяжёлой воды в Трейле уже построен, а два других, в Глэйс Бэйе и в Порт Хоуксбури, Новая Шотландия, находятся в стадии строительства».
"Бесценная ты наша" - глядя на улыбающуюся во сне стенографистку подумал подполковник.
Галифакс, Новая Шотландия, Канада
Ранним туманным утром девятого августа «Королева Мэри» вошла во вторую, по величине, в мире гавань на самом малом ходу. Оставляя слева по борту артиллерийские батареи «Поинт Плезент парка», а справа капониры форта острова Георга, лайнер причалил к «Пиер 21».
«Пирс Двадцать один» представлял собой двухсотметровый морской вокзал с двадцатью четырьмя малыми и одними большими центральными воротами для высадки пассажиров.
Кроме огромного зала для проверки документов пассажиров и досмотра их багажа, здесь был оборудован госпиталь и небольшая тюрьма для нелегалов. Этот пирс являлся главным миграционным пунктом доминиона Канада с тысяча девятьсот двадцать восьмого года.
Невзирая на строжайшую секретность, которую так старалась соблюсти английская контрразведка, прибытие премьер-министра Великобритании ожидало несколько сотен горожан. Когда Уинстон Черчилль вышел из здания морского вокзала крики приветствия заглушили шум порта и железнодорожной станции, находящейся на одной площади. Чтобы прервать затянувшуюся церемонию рукопожатий, фотографирования и раздачи автографов премьер-министр призвал всех собравшихся спеть вместе с ним гимн доминиона «О, Канада!» и хорошо поставленным голосом Черчилль запел:
- О, Канада! Наш Дом в Родной земле!
Сердца твоих потомков движимы любовью к тебе.
Жители Галифакса с радостью подхватили эту идею:
- С пылающими сердцами мы видим твой восход,
Верный Север, сильный и свободный!
Стоящая рядом мужем баронесса Спенсер-Черчилль, шепнула супругу:
- Может лучше споём «Правь, Британия! Правь волнами:
Британцы никогда не станут рабами»?
- Боюсь они не знают наш гимн, - ответил тихо Уинстон и продолжил:
- Отовсюду, о, Канада! Мы стоим на страже твоей.
Да сохранит Бог нашу страну славной и свободной!
Следующие двадцать четыре часа мистер Черчилль и его спутники провели в вагонах поезда идущего от атлантического побережья в глубь страны. На всём протяжении тысяча километрового пути до Квебека Уинстон наблюдал через окно своего купе как местные жители выходили к железной дороге, чтобы поприветствовать его. Иногда он улыбался и махал рукой им в ответ, но в чаще его лицо не покидал задумчивой вид.
Великолепно проведенные операции «Оверлорд» и «Хаски» по высадке десанта в Северной Африке и Сицилии должны стать хорошим примером для планируемых десантных операций на юге Аппенинского полуострова и на северном побережье Франции в следующем году. Гибель Королевского канадского полка во французском Дьеппе не прошла даром. Пожертвовав четырьмя тысячами отборных коммандос в операции «Рюттер», мы нашли верное инженерное решение, - думал премьер-министр и вспоминал, как в подвале казначейства, в своём «кабинете войны», весной сорок второго года он приказал наполнить ванну водой, и одну её сторону засыпать песком. Тогда это вызвало улыбку начальника штаба, генерала Гастингса Исмэя, однако вице-адмирал Джон Холлет и бригадный генерал Брюс Вайт сумели показать на наглядном примере, как можно обустроить временный порт для высадки десанта на берег, не имеющий портовой инфраструктуры. Играясь в ванной с волнами и надувными матами, топя кусочки кирпичей на белое эмалированное дно, Холлет и Вайт строили миниатюрные волнорезы и подводную дорогу для обеспечения будущих десантных операций.
Уинстон Черчилль, его супруга Клементина и их дочь Мэри вышли из последнего вагона поезда на станции Чарни, в маленькой одноимённой деревушке, расположенной в двух километрах от правого берега реки Сент-Лоуренс. Одноэтажное здание вокзала с узкими окнами было украшено флагами Великобритании и Канады. У вагона гостей встречали премьер-министр доминиона Маккензи Кинг и лейтенант-губернатор, а по совместительству и премьер провинции Квебек Аделард Годбоут. После обмена приветствиями Кинг предложил семье Черчилля пройти через здание вокзала к автомобилю, ожидающему их на миниатюрной привокзальной площади, но Уинстон увидел группу молодых людей, приветливо машущей ему руками из-за полицейского оцепления и решил не спешить с отъездом.
- Они так молоды и прекрасны. С таким энтузиазмом аплодируют нам. Мы не имеем право их игнорировать, - отрывисто говорил он Кингу бодрым шагом направляясь к ликующей молодёжи.
Всю дорогу до Цитадели, осматривая из окна автомобиля окрестности Квебека, Черчилль не переставал восхищаться как красотой природы, так и архитектуры.
Пересекая километровый ажурный металлический мост через Сент-Лоуренс он попросил Маккензи остановить машину. Выйдя из задней двери и подойдя к перилам моста Уинстон посмотрел вниз на воду и спросил сопровождавшего его Кинга:
- Какова ширина безопорного пролёта?
- Пятьсот пятьдесят метров, - ответил Маккензи и предупреждая следующий вопрос Черчилля, добавил. – До двадцать девятого года это был самый длинный пролёт в мире.
- А высота?
- Сто четыре, - ответил подошедший к ним местный политик Годбоут.
- Потрясающее творение человека. Хорошо соответствующее творению божьему, - заключил Черчилль и кивком головы указал на полноводную реку, несущую воды Великих озёр в Атлантический океан.
Ещё через полчаса пути автомобиль остановился в парке Абрахама у монумента генералу Вольфу, погибшему в тридцатилетнем возрасте здесь в боях с французами в середине восемнадцатого века.
«13-го сентября 1759 года здесь погиб победитель Вольф» - задумчиво прочитал Черчилль, затем оглянувшись на сопровождавших его Кинга и Годбоута, заметил. – Слишком по-британски. Это может оскорблять чувства франко-говорящих жителей провинции.
При этих словах он посмотрел в лицо Аделарда, премьер Квебека взгляда не выдержал и опустил глаза. Этого Черчиллю было достаточно. Он повернулся к Кингу и сказал:
- Советую на постамент колонны добавить ещё одну бронзовую доску со словами: «Всем гражданам Квебека, кто пал на этом поле боя, посвящается».
После этих слов, заложив руки за спину и опустив плечи, Уинстон пошёл к машине. На полпути к ней он неожиданно оглянулся и ещё раз взглянул на двадцатиметровый обелиск, верхушка которого была украшена римским шлемом и мечом.
- Я бы хотел задержаться в Канаде, - сказал он Кингу когда машина въезжала в Старый город. – Я думаю ты не будешь нас торопить с отъездом. Мы с тобой могли с этой стороны океана руководить войной, и с Рузвельтом общаться легче находясь здесь. Я мог бы отсюда ездить в Штаты и обратно не беспокоясь ни о германском флоте, ни о Люфтваффе.
Кинг расплылся в улыбке счастья, казалось, что большего удовольствия Черчилль доставить ему не мог:
- Конечно же, живите сколько угодно. Если захотите, мы можем даже отправиться через всю страну на поезде. До самого Тихого океана.
- Мне пожалуй хватит посещения Монреаля и Торонто, а вот жену с дочерью я бы с удовольствием отправил в такое путешествие. Уверен, что им это понравится.
12 августа. Отель «Кларендон», улица Святой Анны, дом 57, Квебек
- Сегодня в полдень в цитадель прибыл Рузвельт. Я и не знала до этого, что он инвалид, - почти с порога комнаты заявила Эмма.
- Не может быть, – искренне удивился Мотинов, хотя прекрасно знал, что ещё с двадцать первого года, перенесший полиомиелит Франкли, не расставался с инвалидным креслом.
- Представь себе, - продолжила женщина снимая с себя одежду и аккуратно складывая её на спинку стула. - Привезли в коляске и разместили на верхнем этаже жилого комплекса в апартаментах Атлона.
- Квартира ему понравилось? – Мотинов открыл бутылку шампанского и предложил бокал «Дом Периньона» Эмма.
- Ещё бы. В мире нет более прекрасного вида, чем тот, что открывается из окон гостевых комнат западной стороны крепости, - женщина взяла бокал из рук Мотинова и с улыбкой произнесла. - За Вас, месье Вильнёв, за радость, которую мне приносят встречи с Вами.
- Ты сегодня надолго? – осушив бокал спросил Пётр Семёнович.
- До утра остаться не смогу. Пару часов побуду у тебя, а к полуночи я должна вернуться в «Фронтенак». Мало вероятно, но я могу понадобиться графу в любое время. У нас всего сто двадцать минут, хватит держаться за горлышко бутылки. «Моет и Шандон» от тебя никуда не убегут, - Эмма потянула Петра за руку в сторону кровати. - Допьёшь после моего ухода.
Одеваясь перед расставанием, Эмма решила всё же рассказать ту часть разговора Кинга и Черчилля, свидетелем которой она оказалась после совместного завтрака на открытой террасе цитадели. Понимая, что услышанное ею весьма расстроит Жака, она долго сомневалась в целесообразности этого, и уж совсем не собиралась делиться плохими новостями с месье Вильнёвым перед занятием с ним любовью.
- Жак, мне пора уходить. Мы увидимся завтра, возможно приду чуть пораньше. Не хочется портить тебе настроение, но промолчать я тоже не могу, - подбирая слова женщина сделала паузу. – Черчилль, Кинг и граф Атлон сегодня осматривали окрестности парка Абрахама со стены цитадели и между ними произошёл следующий разговор:
- За последние четыре года британцы уже привыкли к аскетическому образу жизни,- сказал Черчилль Маккензи Кингу. – Мы совсем забыли, что можно пить апельсиновый сок на завтрак каждое утро.
Кинг промолчал, а Черчилль продолжил:
- Многое здесь напоминает мне об отце королевы Виктории - Эдуарде Августе, герцоге Кентском. Никогда не мог понять, за что Дюк терпеть не мог этот прекрасный город полтора столетия назад.
- Дорогой Уинстон, - мягко ответил ему стоящий рядом с Кингом граф Атлон. – Фельдмаршал просто ненавидел французов. На город ему было наплевать. А что касается апельсинового сока, то можешь быть уверенным, мы тоже давно не едим деликатесы, которыми потчуем гостей конференции. Поверь мне, сок из Флориды, ананасы из Мексики, бананы из Кубы исчезнут из нашего рациона на следующий день после твоего и Франклина отъезда из Квебека.»
- Упоминание графом французов спровоцировало вопрос Кинга о де Голле, - продолжила Эмма. - Ты ведь в курсе, как нашему премьер министру важны голоса избирателей Квебека, он старается задобрить франкофилов как только может. Сам на конференцию попал через игольное ушко, но сегодня набрался храбрости и поинтересовался у Черчилля, почему сюда не пригласили лидера Сопротивления Франции. Уинстон ему ответил, что на это есть две причины: первая, его терпеть не может Рузвельт, а вторая, что он и сам основательно недолюбливает месье Чарльза.
«В британском кабинете министров бытует мнение, что в конце тридцатых годов де Голль был готов присоединиться к Германии для вторжения в Британию. Полный контроль над Францией, это всё, чего хочет этот амбициозный француз, плюс к тому, генерал откровенно ненавидит Англию», дословно сказал мистер Черчилль. Мне жаль Жак, но ты должен был это знать.
Мотинов сделал вид, что его расстроили слова Эммы.
- Я знаю, что канадское правительство предпочитает иметь дело не с де Голлем, а с генералом Жиро. В средине июля его с распростёртыми объятьями встречали в Оттаве на самом высоком уровне. Я понимаю это как желание повысить значение Жиро и принизить значение де Голля в французском комитете движения национального освобождения. Я офицер преданный Чарльзу и мне не понятно почему ему не воздаётся по заслугам.
Мисс Войник видела неподдельное разочарование своего любовника политикой Канады и попыталась успокоить Мотинова-Вильнёва. Пётр играл свою роль безупречно.
- Судя по переписке графа я могу судить, что британское правительство пытается убедить США признать всех основных лидеров Французского Комитета. Министр иностранных дел Британии Энтони Иден недавно заявил госсекретарю США Корделлу Халлу, что Франция лежит всего лишь в двадцати милях от Англии, и что он, Иден, сделает всё от него зависящее для скорейшего возрождения этой страны. На что Халл ответил: «Британия финансирует де Голля, а генерал использует эти деньги для политической атаки на меня, как госсекретаря»
Услышав о диалоге между двумя крупными политическими деятелями Мотинов насупился ещё больше. Чтобы хоть как-то исправить ситуацию Эмма сменила тему разговора:
- Но есть и хорошие новости, Жак. Черчилль и Сталин обменялись телеграммами. Дядюшка Джо поздравил союзников с успешно проведённой операцией в Сицилии и предложил провести трехстороннюю встречу на территории СССР. Либо в Астрахани, либо в Архангельске. Черчилль, в свою очередь, поздравил Сталина с победой под Курском и похвастался успехами в борьбе с подводным флотом Германии. «В заключении сообщаю, что за май, июнь и июль мы уничтожили около девяноста лодок врага. В среднем по одной в день. Наши же потери значительно меньше ожидаемых», так говорится в телеграмме.
19 августа. Отель «Кларендон», улица Святой Анны, дом 57, Квебек
В ночь с девятнадцатого на двадцатое августа Эмма, приняв меры предосторожности, выскользнула незамеченной из своего отеля и вскоре оказалась в номере Мотинова.
- Наконец-то договорились о кооперации и подписали этот чёртов договор, - с порога сказал женщина. – С понедельника по сегодня обсуждали одно и то же. Каждое слово договора переписывалось по многу раз. Четыре напряжённых дня. Я устала как собака и хочу массаж шеи, спины и многочисленные поцелуи. Я точно этого заслуживаю.
Пётр поднялся с софы на встречу Эмме, обнял её, крепко прижав к себе, и поцеловал в губы.
- Погоди, а то от прилива эмоций у меня подскочит температура тела и краска с копирок отпечатается на моих ногах, - при этих словах стенографистка задрала подол платья и принялась вынимать из нейлоновых чулок сложенные вдвое тонкие черные листы. - Здесь финальная версия договора о проекте «Туб Аллойз». Уверена, что соглашение между Империей и США очень расстроит твоего Чарльза.
Мотинову натерпелось ознакомиться с совершенно секретными материалами немедленно, но он отложил их в сторону с безразличным видом, как будто, всё ради чего он жил на свете была Эмма.
Ближе к рассвету подполковник разбудил мисс Войник лёгким поцелуем в щёку:
- Эмма, дорогая, светает.
- Сколько время? – открывая глаза ответила женщина.
- Двадцать минут шестого, - ответил Пётр.
- Кофе сделай, пока я оденусь, - на пути в ванную комнату бросила мисс Войник.
Мотинов достал из прикроватной тумбочки миниатюрный кипятильник, насыпал в алюминиевую кружку две чайные ложки молотового кофе и последовал за своим информатором в ванную за водой.
Эмма принимала душ за плотной занавеской. Желания присоединиться к ней у Мотинова не возникло, он хотел лишь одного, чтобы измучившая его своей сексуальной ненасытностью стенографистка как можно скорее покинула гостиничный номер.
- Жак, ты здесь? – услышав посторонние звуки спросила Эмма.
- Да, я на секунду за водой для кофе зашёл, - ответил Пётр.
- Не уходи, я тобой последними кулуарными сплетнями поделюсь.
- Погоди со сплетнями, скажи лучше почему договор о работе над ядерным проектом должен огорчить моего босса? Ты вчера заметила, что де Голль будет расстроен ознакомившись с ним, - уточнил Мотинов.
- Потому, дорогой Жак, что главной темой переговоров было не финансирование проекта, не послевоенное использование ядерных разработок в мирных целях, и даже не обязательство не использовать атомное оружие друг против друга, а ..., - желая подчеркнуть значимость своих слов стенографистка отдёрнула занавеску и сделала паузу. - А недопущение к проекту третьих стран. Что в свою очередь противоречит соглашению заключённому между парижским научным центром Кюри и британским правительством. Таким образом, Лондон заключил два взаимоисключающих соглашения, и я думаю, что выполнять британцы будут договор с американцами, подписанный вчера, а не секретный меморандум с твоими соотечественниками двухлетней давности, - объяснила Эмма выключив душ и отдёрнув занавеску.
Две глубокие складки морщин пролегли от верхних крыльев крупного носа до уголков красивых губ женщины. Мешки под её глазами подтверждали слова Эммы о хроническом недосыпании и каторжной усталости. Женщина стояла по щиколотки в мыльной воде и ждала когда её заботливый любовник подаст ей махровое полотенце.
Ещё не ознакомившись со стенографией переговоров высоких договаривающихся сторон, Мотинов по достоинству оценил важность того, что в вкратце рассказала ему Эмма, но разведчик не хотел упустить и крупицы полезной информации, и потому вернул своего агента к её первоначальной мысли.
- Извини я перебил тебя. Ты хотела поделиться со мной сплетнями своих коллег, – с этими словами Мотинов набросил на худые плечи мисс Войник полотенце и подал руку, чтобы помочь ей выйти из ванны на кафельный пол.
- Представляешь, лорд Моран, ну тот, который личный врач Черчилля, - уточнила Эмма. – Недавно заявил в курительной комнате в присутствии британских аристократов, что премьер Канады Маккензи Кинг выставляет себя во время конференции как распорядитель вечеринки, типа, присматривает за официантами, поварами и уборщиками помещений, а мог играть и более важную роль.
- И что? – поддержал разговор Пётр.
- Так вот, сегодня во время ужина глав делегаций, Маккензи Кинг произнёс неожиданную речь. Это выглядело так, как будто ему кто-то рассказал, о мнении циркулирующем о нём, - Эмма вытирала свои худые ноги полотенцем и увлечённо повествовала дальше. – Он сказал, что мечтает, чтобы Британская империя и Соединённые Штаты сблизились и вместе лидировали в мире в будущем, а Канаду он видит как прочный мост между этими супердержавами.
Несколько часов позднее курьер увёз в Оттаву полученные от Эммы копирки. Их обработка заняла более суток. Не дожидаясь результата работы шифровальщиков военный атташе отправил в Москву короткую криптограмму с информацией о том, что между Великобританией и Соединёнными Штатами Америки был заключён секретный договор о совместном создании ядерного оружия, исключающий участие в нём третьих стран.
Карла Маркса 17, Москва
- Товарищ генерал, большой объём информации получен из Оттавы в течении ночи, - начальник Второго отдела Первого управления положил на стол перед Ильичёвым папку с расшифровками донесений.
- Мне Киселёв уже доложил по поводу подписанного договора о бомбе. Что ещё там есть достойное внимания товарища Сталина? - Иван Иванович поднял глаза и поверх очков посмотрел на полковника Воронина. – Я как раз пишу докладную записку для него. Через час должен быть в Кремле, сам всё прочитать не успею. Поэтому, коротко введи меня в курс дела, а по возвращению я ознакомлюсь с деталями подробно.
Первое, Черчилль убедил Рузвельта прекратить бомбардировки района Милана и Турина в Италии и перебросить авиационные части из Средиземноморья в Англию, для усиления бомбёжек Германии.
Второе, принято решение забрать семь дивизий у командующего Пятнадцатой группы армий генерал-полковника Александра и перевести их в Англию для подготовки к вторжению в Нормандию.
Третье, было принято решение ограничить оперативную деятельность на Балканах помощью оружием и боеприпасами партизанам, проведением мелких диверсий и бомбардировкой стратегических объектов.
Четвёртое, отклонить притязания Сталина на послевоенное участие в судьбе Италии, но допустить присутствие советских представителей в качестве наблюдателей на переговорах о капитуляции.
Комментарий Мотинова: президент Рузвельт был сильно обижен тоном письма Сталина с требованием допустить Советскую делегацию к качестве полноценной стороны переговоров. Он на столько обиделся, что приказал госсекретарю проинформировать посольство СССР в Вашингтоне, что он будет недоступен для контактов неопределённое время.
Пятое, Французский Комитет Сопротивления признан в полном составе, включая генералов Жиро и де Голля.
Шестое, об операции вторжения в Нормандию «Оверлорд». Несмотря на предварительную договорённость между США и Великобританией о британском командовании спланированной операцией, мистер Черчилль на заседании 15 августа внёс предложение возглавить её американцам. Он объяснил это Рузвельту тем, что наземных и морских десантных сил, участвующих в высадке, будет приблизительно поровну, но в воздухе Америка будет доминировать, а поэтому и лидирующая роль в Нормандской операции предложена американскому генералитету.
Комментарий Мотинова: 1. Британский генерал Брук, которому было обещано командование операции и который принимал активное участие в её планировании, не был даже извещён о принятом решении. 2. Во время обеда в котором принимали участие начальник генштаба Великобритании Черчилль и начштаба США Маршалл, последний вёл себя настолько нагло и заносчиво, что очень удивил этим англичан. Он отказался даже ознакомиться с планом переправы через Ла-Манш подготовленным генералом Морганом из британского генштаба.
Более трёх часов британская делегация пыталась убедить генерала Маршалла принять план, но он настоял на том, что раз США берёт на себя командование операции «Оверлорд», то и план её проведения будет чисто американским. Несмотря на упрямство американского генералитета по инициативе Черчилля в план всё же включили несколько оговорок позволяющих отсрочить, или даже полностью отменить его выполнение. По плану "Оверлорд" вторжение во Францию может осуществиться только в том случае:
« - Если ветер будет не слишком сильный.
- Если прилив будет как раз такой, как нужно.
- Если луна будет именно в той фазе, какая требуется.
- Если предсказание погоды на то время, когда луна и прилив будут подходящие, тоже окажется подходящим;
- если всех этих условий не будет, вторжение автоматически откладывается на месяц, - когда луна снова должна оказаться в надлежащей фазе...
- Если у немцев к тому времени окажется в Северо-Западной Европе не более 12 подвижных дивизий резерва - и при условии, что немцы не смогут перебросить с русского фронта более 15 первоклассных дивизий».
В дополнению к плану «Оверлорд» на конференции был принят план экстренных действий «Ренкин». Он предусматривает чрезвычайную высадку десанта в Европе и незамедлительную оккупацию Германии в случае если последняя неожиданно капитулирует.
И наконец, комментарий Мотинова к главной теме конференции: англичане, подписав два договора о взаимодействии с разными партнёрами в работе над атомными проектами, оказались в пикантной ситуации. Она может быть использована, для создания конфликта между союзниками, в подходящий момент.
- А вот это уже не полковничьего ума дело, - подводя черту под своими записями сказал генерал-лейтенант Ильичёв.
- Иван Иванович, это не всё, - начальник Второго отдела достал очередную телеграмму.
- Времени уже нет, - ответил Ильичёв, собрал со стола листочки с пометками и направляясь к выходу из кабинета вдруг решил взять полковника с собой. – Поедешь со мной в Кремль, по дороге у тебя будет десять минут закончить доклад.
- На конференции обсуждалось послевоенное мировое устройство, в частности создание организации, которая заменит Лигу Наций. Черчилль настаивал на том, чтобы Европа, Азия и страны Западного полушария создали свои независимые друг от друга Советы Безопасности. Канада, по предложению Премьер Министра, будет представлять интересы Британского Содружества в Совете Америк. Так же Черчилль предложил значительно повысить роль Франции в Европе для создания совместно с Великобританией противовеса Советскому Союзу. Рузвельт отверг это предложение и предложил создать единый мировой орган решения глобальных вопросов, в котором каждая нация будет представлять себя сама, даже доминионы такие как Канада, а особые полномочия будут делегированы Совету Безопасности. Рузвельт согласился с Черчиллем лишь в том, что роль Франции в мире должна быть повышена и предложил включить эту державу, наряду с большой четвёркой США, Великобританией СССР и Китаем, в список постоянных участников Совета Безопасности обладающих правом вето.
- Это всё? – спросил Ильичёв, когда автомобиль проезжал по улице Чернышевского мимо храма святых бессребреников и чудотворцев Космы и Дамиана, переоборудованного после революции в мотоциклетный клуб, а с началом войны в архив.
- Есть ещё отдельные телеграммы о переговорах премьера Канады и Черчилля, при которых присутствовал Атлон, но не думаю, что они заинтересуют товарища Сталина.
- Рассказывай, никогда не знаешь, что может заинтересовать Верховного.
- Кинг спросил Черчилля, в перерыве между заседаниями конференции, есть ли вероятность того, что, далее цитирую, - оговорился полковник. - «Сталин заключит мирное соглашение с Гитлером», на что Черчилль ответил, снова цитата: «Это абсолютно исключено. Они ненавидят друг друга на животном уровне». Чуть позже Кинг задал ещё один вопрос: «Есть ли вероятность того, что когда Сталин начнёт приближаться к границам Германии, то Гитлер откроет Западный фронт для Британских и Американских войск?» Черчилль ответил, что «Великобритания не пойдёт с Германией ни на какие переговоры о перемирии».
Чёрная Эмка миновала памятник героям Плевны, затем здание ВКП(б) на Старой площади и вскоре остановилась перед воротами Спасской башни Кремля. К автомобилю уверенной походкой приближались два офицера НКВД. Ильичёв продолжал делать пометки в своей рабочей тетради, а начальник второго отдела, трясущейся от волнения рукой, рылся в накладном кармане кителя, в поисках удостоверения личности начальствующего состава РККА.
-
Сентябрь 1943
Дорога в канаду и приезд группы в оттаву.заботин его помошник Романов и Гнеденко. Описание Оттавы короткий исторический очерк из главы 1
О Соколове и торговом представительстве пару слов.
Группа «Гиоцинт» в составе полковник Заботин (Грант), майор Романов, лейтенант Ангелов и лейтенант Гнеденко (Кларк) добираются в Оттаву через сибирь, чукотку, аляску, эдмонтон (самолётом) от Эдмонтона до Оттвы поездом. В группу включить Мотинова Павла Семёновича (Ламонт), капитана Горшкова Юрия (Бакстер), майора Рогова Василия Михайловича, задача:вступить в контакт с научными сотрудниками национального исследовательского центра и исследовательского отдела Министерства обороны Канады завербованными Яном Черняком: Дэнфордем Войником (Бадо), Нэдом Мазералом (Багли) и Израэлем Гальпериным (Бэкон).
Октябрь 1943
Ноябрь 1943
Декабрь 1943
Заботин в поисках мэя с ангеловым прибывают в монреаль, где концы мэя не обнаруживаются. А Заботин заводит интрижку с русской эмигранткой, которой и поручает искать Мэя.
Переезд Гнеденко в квартиру после скандалов жены заботина из-за его похождений в Монреале с любовницей, и плача новорожденного ребёнка Гнеденко, скандалы Зины будили малыша он плакал, Зина орала на мужа ещё и из-за этого, а Заботину было стыдно что их скандалы слышит лейтенант и он легко поддался на ультиматум жены.
Январь 1944
Февраль 1944
Март 1944
29 марта 1944 года оберст Граф с ведомым вылетел на Me-109G-6 на перехват американских бомбардировщиков. Набрав высоту 9000 метров, они направились в сторону американцев. Вскоре к ним присоединился ещё один Me-109, но Граф приказал обоим ведомым вернуться на аэродром, а сам решил атаковать противника в одиночку. В бою с истребителями P-51 прикрытия ему удалось сбить одного из них. Остальные набросились на одиночный «Мессершмитт». Атаки следовали одна за другой. Граф как мог уворачивался от трасс, но одна очередь всё же настигла его. Граф был ранен в руку и бедро, а его самолёт повреждён. Он уже хотел прыгать, но в это время перед ним оказался один из «Мустангов». Граф нажал на гашетку, но выстрелов не последовало. Тогда он резко накренил самолёт и нанёс удар крылом по кабине (кусок крыла так и остался торчать в фюзеляже). «Мустанг» сорвался в штопор. «Мессершмитт» Графа тоже начал падать. С трудом ему удалось открыть фонарь и выбраться наружу. Парашют раскрылся на малой высоте. Граф приземлился в болото, но купол парашюта вытащил его из трясины. Проезжавший мимо крестьянин подобрал его и доставил в госпиталь.
Апрель 1944
Доклад Черчиллю о второй чендинской экспедиции и гибели генерала Вингейта.
Командующий ВВС США генерал Генри Арнольд горячо поддержал концепцию партизанской войны, предложенную Вингейтом. Соединение генерала Вингейта официально назвали 3-й индийской дивизией. В нее входили 24 батальона глубокого проникновения и дивизия ввс сша под руководством полковника Филиппа Кохрейна. В прямом подчинении Вингейта было 30 истребителей «Мустанг П-51», 12 бомбардировщиков «Митчел Б-25», 25 транспортных самолетов С-47 «Дакота», 100 легких самолетов «Пайпер Клаб», 225 планеров ТГ-5 и СГ-4 и 8 экспериментальных вертолетов, впервые испытываемых в боевых условиях.
17 марта – 26 марта. Блокирующая позиция, названная «Уайт-Сити» (Белый город) была усыпана парашютами от грузов, сброшенных с самолетов Кохрейна. Японцы не прервали наступление в Индию из-за этой угрозы их тылу.
25 марта 1944 года. Командир «чиндитов» Вингейт, гибнет при крушении самолета в джунглях
Май 1944
Июнь 1944
В июне 1944 года М. Мильштейн совершал обычную инспекционную поездку по легальным резидентурам военной разведки, и Канада в его маршруте занимала последнее место. Первоначально он не собирался встречаться с шифровальщиком, но его странное местожительство, да и желание самого И. Гузенко поговорить с ним изменили планы гостя.
«Как всегда в таких случаях, я начал издалека: как семья, чем занимается жена в свободное время, что он делает сам в выходные дни, каковы квартирные условия, не хочет ли он вернуться в Союз, как обстоят дела с английским языком… О делах в начале беседы — ни слова.
Неожиданно Игорь выразил желание участвовать в оперативной работе. Для меня это заявление показалось странным.
- Что же конкретно вы могли и хотели бы делать? — спросил я.
- Этого я не знаю, но чувствую, что мог бы участвовать в оперативной работе и приносить пользы Родине не меньше, чем другие наши сотрудники, — ответил он.
— И все же? — добивался я прямого ответа. Гузенко пожал плечами и ничего не ответил. Тогда я задат другой вопрос.
— А что конкретно вам известно о нашей работе в этой стране?
Вдруг Игорь Гузенко как-то насторожился, в лице появилось напряжение, и он отвел взгляд. Что-то мне не понравилось, но я продолжал спрашивать. Он же всячески старался уходить от серьезного разговора, жалуясь на низкий оклад и не очень хорошие жилищные условия. Но в целом наш разговор с Гузенко завершился на мажорной ноте: он доволен работой и хотел бы еще, когда у меня будет время, встретиться.
И они действительно обстоятельно поговорили накануне отъезда М. Мильштейна. «Наша беседа продолжалась несколько часов. Я внимательно слушал его, лишь изредка задавая несущественные вопросы. Какое-то тревожное предчувствие не покидало меня на протяжении всего нашего разговора. Что-то неискреннее, подлое виделось мне в этом человеке. Мне казалось, что он постоянно пребывает в состоянии страха.
В Москве, докладывая о своей поездке начальнику военной разведки Ивану Ильичеву, я рассказал ему не только о своих впечатлениях о секретной миссии в Канаду, но и высказал свои опасения в отношении Гузенко.
-У меня нет конкретных данных и существенных оснований обвинять шифровальщика, есть только подозрения и догадки (например, о наличии дубликата ключа от сейфа Мотинова. — Прим. авт.), но все же осмелюсь предположить, что Гузенко готовится к побегу и может нас предать.
Ильичев не придал моим словам большого значения. Более того, набросился на меня с упреками.
— Ты представляешь, что говоришь? — воскликнул он. — Разве можно так безосновательно и безответственно подозревать кого-либо. Если основываться только на подозрениях, то тогда нам всех надо будет отзывать из-за рубежа.
Отругав меня, Ильичев, тем не менее, на следующий день все-таки приказал составить телеграмму об отзыве Гузенко из Канады. В ней было выражено настоятельное требование о переселении шифровальщика в дом военного атташе до его отъезда из Оттавы. Именно об этой телеграмме 1944 года так много говорилось в документах Королевской канадской полиции.
Июль 1944
Дэнфорд Войник (Бадо) сообщил, что сможет получить уран -235. Принять от него уран Мотинову и привезти его в Москву, Бадо дать задание попасть на завод по производству радия и дать его точное описание.
Август 1944
Мотинову сообщил Ганс фон Гальбан о существующем договоре, понимая что англия и сша обманывают французов. Он решил вбить между ними клин. От работ его отстраняют и назначают ангичанина, а его напарник русско-еврейского происхождения выпускник петербургского университета возглавляет строительство Чок Риверского завода. Большое напряжение в отношениях сша и англии 1944 году возникло когда было выявлено в США, что Соединенное Королевство ранее заключил тайное соглашение с Францией в лице с Ганса фон Гальбана поделиться ядерной информации после войны в обмен на бесплатное пользование ряд патентов, связанных с ядерными реакторами и поданных Фредерика Жолио-Кюри и его команды Коллеж де Франс. По этому откровению, Соединенные Штаты возражали, заявляя, что соглашение Гальбан нарушил условия Договора Квебек, а именно раздел о сторонних обмена информацией без предварительного взаимного согласия. По настоянию Черчилля, Соединенное Королевство сломал свои обязательства по Франции для того, чтобы удовлетворить США.
Сентябрь 1944
Октябрь 1944
Фон Гальбан был заменён на посту директора исследований в Монреале из-за проблем с безопасностью в начале 1945.
Однако ранее Мотинов вышел на него, Гальбан сообщил ему о договоре с Англией. И пожаловался, что такой же договор англичане заключили с американцами, ГРУ решило использовать это против альянса и черезМелкишева и энштейна сосбщила амерам об договоре между англией и францией, в результате фон Гальбан был с должности снят, и из страны до конца войны не выпускался.
Ноябрь 1944
Декабрь 1944
Заботину дают команду найти и через секретаря компартии Канады Сэма Карра вступить в контакт с Мэйем, который с январе 43-го Мэй с момента прибыл в канаду и начала работы в группе Кокфорда связи с ГРУ не искал..
Январь 1945
В январе 45-го Ангелов приехал в Монреаль нашёл адрес Мэя по телефонному справочнику позвонил ему и сказал что привёз для него подарок. Придя к нему после приветсвия сказал пароль: Ваш друг из Европы попросил меня передать Вам пачку этих сигарет. Мэй был не восторге от встречи и сказал что находится под наблюдением канадской контрразведки. Ангелов в грубой форме сказал что не верит в полтора года слежки и напомнил что может создать гораздо больше проблем, чем канадцы.
Февраль 1945
Март 1945
Апрель 1945
Май 1945
Галифакс, Новая Шотландия, Канада.
В понедельник, седьмого мая, контр-адмирал Леонард Мюррей был разбужен в начале шестого утра своим вестовым, в окрашенном в белый цвет, трёх этажном деревянном служебном особняке командующего, расположенного у Южных ворот базы флота «Стадакона».
Долгожданная телеграмма из британского адмиралтейства наконец-то пришла:
«Германия капитулировала! Война окончена!!!»
Невзирая на радостную весть, составляющую первую часть послания, морское командование Великобритании предупреждало командующего флота своего доминиона, что прибрежные воды Северной Америки остаются опасными для судоходства.
«Нельзя исключать, - говорилось в шифровке. - Что некоторые командиры подводных лодок Германии решат сражаться за Рейх до самой смерти».
Мюррей не нуждался в такого рода напоминании. Он прекрасно помнил, как плачевно начался этот победный год.
Четвёртого января немецкая лодка утопила два грузовых судна следующих из Бостона прямо на входе в Галифакскую гавань. Первой погибла «Свобода Британии». Торпеда разорвала борт сухогруза и судно затонуло в считаные минуты не оставив выживших. Через четверть часа после этого подводники атаковали опять. На этот раз они повредили руль управления американского судна «Мартин Ван Варен». Экипаж, будучи свидетелем гибели британского судна, немедленно покинул неуправляемый корабль на спасательных шлюпках. Брошенный «Ван Варен», дрейфуя столкнулся с каменным клифом Клешня Лобстера неподалёку от маяка Самбро полуострова Новая Шотландия.
Трагедия, разыгравшаяся в прибрежных водах Канады и стоящая жизни двум дюжинам английских матросов, нанесла существенный ущерб репутации командующего Атлантическим флотом. Грозные телеграммы в адрес адмирала Мюррея пришли и из Оттавы, и из Лондона, а жители Галифакса не могли нарадоваться свалившемуся на них счастью.
Десятки лодок, рыбацких шхун, шаланд и баркасов облепили борта «Ван Варена». Сотни рыбаков прибрежных деревень и горожан провинциальной столицы мародёрствовали на палубе и в трюмах севшего на мель судна. Никому не было дело до огромного паровоза, закреплённого стальными канатами на верхней палубе, мало кого интересовали автомобильные шины для «Студебекеров», штабелями лежащие в главном трюме. Новым шотландцам достался трофей гораздо более ценный. Треть миллиона банок мясных консервов, несколько тысяч килограмм высушенного картофеля, несчитанное количество коробок с сигаретами, таков был новогодний подарок немецких подводников жителям главной базы флота страны.
- Жаль не успели к Рождеству, - злорадствовали крепкие мужчины, сбрасывая добычу с борта судна в руки своих жён и детей.
- Лучше позже, чем никогда, - счастливо улыбаясь отвечали им члены семьи, стараясь ногами удержать баланс их маленьких лодочек на воде.
Ещё ближе к своему увольнению без почестей адмирал Мюррей оказался в середине апреля и тоже благодаря удачным действия подводников гросс-адмирала Денница.
Вечером пятнадцатого апреля Её Величества Канадский Корабль «Эскваймо» вышел из Галифакса на противолодочное патрулирование подходов к гавани. В задачу миноносца входило обеспечение безопасного возвращения из дальнего похода однотипного эсминца «Сарния».
Экипаж корабля был в отличном настроении война шла к своему логическому завершению. Канадские полки и бригады освобождали один за другим населённые пункты Голландии, и каждая местная газета, каждый радиожурналист ежедневно освещали эти события с мельчайшими подробностями. Матросы и офицеры миноносца обсуждали на своих боевых постах результаты игр финальной серии кубка Стэнли, в которой Торонтовские «Кленовые листья» после трёх встреч вели в три-один, против «Красных крыльев» Детройта. И даже первое поражение в домашней игре, случившееся буквально накануне, не могло омрачить настроение членов экипажа.
Командир корабля не предпринял ни каких мер предосторожности. Миноносец двигался не выполнял положенные по наставлению противолодочные зиг-заги, не выпустил на тросу за корму ложную цель «Фоксер», не включил гидроакустическую станцию контроля подводной обстановки «Асдик». Экипаж не сделал ничего не только для того чтобы обнаружить врага, но и для того чтобы просто выжить.
Однако и экипаж немецкой U-190, второй месяц барражировавший воды между Галифаксом и островом Сэйбл, не отличался боевым духом. За три года службы, проведя шесть боевых походов, эта лодка имела на своём счету только один вымпел. Более двух лет назад ей удалось утопить английский сухогруз «Озёрная Империя», водоизмещением в семь тысяч тонн. Низкая результативность вызывала истерику командира дивизиона и приводила к частой смене командиров субмарин. Однако результата это не приносило.
И в этот раз подводники могли вернуться домой с нулём в графе «тоннаж потопленных судов», но к несчастью экипажа миноносца ранним утром шестнадцатого апреля он лёг на встречный курс с U-190, не имея о ней никакого представления.
Как только на подлодке услышали шума приближающегося надводного корабля, командир отдал приказ развернуть субмарину и на полном ходу уйти от эсминца как можно скорее.
Треть ничего не подозревающего экипажа «Эскваймо» несла вахту, две-трети мирно спали в кубриках и каютах. За бортом, со скоростью пятнадцать узлов, проплывал унылый скалистый пейзаж самой восточной точки полуострова Новая Шотландия, имеющей странное название «Голова Чебакто».
Дистанция между параллельно идущими подводным и надводным кораблями быстро сокращалась. Шумы гребных винтов привели немецких акустиков в паническое состояние, и оно передалось всем присутствующим на командном мостике. Будучи убеждённым в том, что его субмарина обнаружена врагом, оберлейтенант Ганс-Ирвин Рейс, скорее от отчаяния и желания выжить, чем от ненависти к врагу, отдал команду выпустить по преследователям торпеду из кормового аппарата.
Акустическая торпеда Т-5 «ГНАТ» забурлила пузырьками воздуха покидая корпус лодки и описав небольшую дугу, впилась в борт «Эскваймо». Разорвав металлическую обшивку Т-5 взорвалась в машинном отделении. Миноносец моментально потерял ход, но более важно, он оказался полностью обесточен. Командир пытался связаться со своими радистами, и даже сам прибежал в их радиорубку чтобы подать сигнал бедствия, однако всё было напрасно. Корабль лёг на левый борт, за четыре минуты утопив спасательные шлюпки и всех, кто находился ниже ватерлинии. Вахтенная смена и жившие в каютах офицеры кинулись на правый борт и успели сбросить в воду четыре пробковых плота.
Тридцать три человека из семидесяти одного члена экипажа покинули миноносец. Но ни адмирал Мюррей, ни его подчинённые не знали о судьбе корабля, до тех пор, пока в базу не вернулся миноносец «Сарния», безопасность возвращения которого и должен был обеспечить несчастный «Эскваймо».
Как только стало известно, что планируемое в океане рандеву не состоялось, «Сарния» тут же отправилась на поиски корабля-сестры. Через восемь часов после атаки, семнадцать живых моряков были подняты на борт. Шестнадцать же, остались лежать замёрзшими насмерть на деревянном полу плота, названного в честь его изобретателя Хорея Карлея.
Как после такого позора адмирал Мюррей смог удержаться на своём посту, он не мог рассказать даже жене, ибо сам не знал.
И вот победа, теперь всё будет по другому. Хорошая пенсия, уютный дом в пригороде Лондона. Осталось только пережить ближайшие несколько дней и не допустить волнений связанных с предстоящими празднованием в гарнизоне «Стадакона» и городе Галифаксе, - думал адмирал. – Оттава и Лондон настаивают, чтобы я придержал эту новость на один-два дня, чтобы успеть выработать план праздничных мероприятий. Наивные, я давно готовился к этому дню. И мой флот сумеет его достойно встретить.
Восьмого мая один из лучших лётчиков люфтваффе Граф был взят в плен американскими военными. Всего за время войны он совершил около 830 боевых вылетов и сбил 202 самолёта на советско-германском фронте.
А в девять тридцать утра «Галифакс Майл» выпустила экстренный номер своей газеты с огромным заголовком:
ВОЙНА ОФИЦИАЛЬНО ОКОНЧЕНА
Все радиостанции страны повторяли это сообщение каждые десять минут, а молодёжная христианская организация YMCA развесила по всей столице новой Шотландии транспаранты:
«Молитесь Богу, Он благословляет всех вас»
В без десяти десять утра мэр города Батлер позвонил адмиралу Мюррею и сообщил, что как только он увидел заголовки газет, так незамедлительно отпустил всех служащих мэрии по домам.
- Я объявил сегодняшний день выходным, для всех моих сотрудников, я сам через несколько минут, собираюсь последовать их примеру. Ещё я распорядился, закрыть все городские развлекательные учреждения, кафе, рестораны, бары и кинотеатры. Мои телефонистки обзвонили владельцев магазинов в центральной части города и рекомендовали им закрыть их бизнесы на сегодня. Я хочу чтобы все наконец-то спокойно отдохнули.
- Немного неожиданное решение, - задумчиво ответил адмирал.
- Что-то не так? – встревожился мэр.
- Час назад я отдал приказ, согласно которому, ровно в десять ноль-нолдь, корабельные гудки всего военного и гражданского флота в гавани Галифакса известят об окончании войны. После него весь личный состав сойдёт на берег в увольнение до двадцати четырёх часов ночи.
- И что? – промычал мэр, начиная понимать, что сделал что-то не так.
- А то, что свыше десяти тысяч матросов выльются на улицы города, в котором всё будет закрыто.
Последние слова командующего флотом утонули в завывании сотен сирен, гудков, и свистков.
Густой туман, местами переходящий в моросящий дождь не мог остановить
Июнь 1945
Июль 1945
Август 1945
На столе у Заботина лежала полученная три дня назад телеграмма из Москвы.
«Гранту N11438
Телеграфируйте: до сих пор ли связан Ваш знакомый с заводом, над чем сейчас работает и каковы ваши отношения. Если возможно, дайте подробное описание внешнего вида завода.
Директор.
14.08.45 г.»
Николай Иванович достал её из сейфа двадцать минут назад, внимательно перечитал, сделал короткие пометки у себя в рабочей тетради и позвонил в шифровальный отдел.
- Лейтенант Гнеденко у телефона.
- Игорь, зайди ко мне, - военный атташе вызвал к себе своего лучшего криптографа.
Пока Гнеденко шёл по коридору подвала посольства Николай Иванович добавил в тетрадь несколько предложений. Как только Игорь закрыл за собой дверь кабинета шефа, полковник указав ему на стул у письменного стола и сказал:
- Садись и записывай.
«Директору N241
Факты переданные Алеком:
Атомная бомба взорванная во время испытаний в Нью Мехико и сброшенная на
Японию сделана из урана-235. Известно, что уран-235 производится на заводе в Клинтоне в количестве 400 граммов в день.
2. Алек передал миллиграмм окиси урана-235 в стеклянной трубочке и десятую часть миллиграмма урана-233 нанесённой тончайшим слоем на платиновую фольгу.
3. Он также передал письменный доклад о ядерных исследованиях. По его словам, он содержит все известные ему сведения включая внутреннее устройство заводов в Чок-Ривере и в Чикаго.
4. В связи с окончанием работы по «Манхетоновскому проекту» на заводе Чок-Ривер, Алек в ближайшее время будет отослан обратно в Англию.
5. Осмотр внешнего вида завода по производству урана произведу сам.
6. В связи с огромной важностью полученных образцов урана, высылаю их лично с Ламонтом.
Грант.
17.08.45 г.»
Продиктовав шифровальщику телеграмму руководитель атташата отпустил Гнеденко, позвонил майору Романову и приказал зайти к нему.
- Такое вот дело, Лёша, - задумчиво начал Заботин, после короткого приветствия. - Нужно поехать туда, не знаем куда, и увидеть то, не знаем что. Директор приказывает чтобы мы дали описание внешнего вида завода в Чок Ривере. Из записей Мэя нам известно с мельчайшими подробностями как завод устроен внутри. Физик там проработал достаточно долго, но так как его туда привозили всегда ночью, то кроме лесной дороги по пути из районного центра Патовав, огромного кубического здания самого завода и черной глади водоёма за ним, он ничего не запомнил. Ни о самом строении, ни о прилегающей к нему территории Мэй ничего толком не написал. И так, что мы имеем? Первое, завод находится в населённом пункте Чок Ривер. Деревня лежит в глубоком лесу, в ста восьмидесяти километрах на северо-запад от Оттавы. Второе, из объяснений Мэя мы уже знаем, что для работы атомного реактора необходим большой объём воды. Чок Ривер находится в паре сотен метров от длинного и узкого озера Корри. Значит атомную лабораторию они строят в этом селе на берегу водоёма. Наша задача обнаружить местонахождение и, по возможности, сделать фотографии объекта. Для этого мы воспользуемся старыми связями, - Заботин открыл сейф и достал из него папку с надписью «государственные служащие Канады» на ней. - Помнишь, во время банкета, двадцать третьего февраля, здесь был толстяк из Королевской конной полиции? Он командир роты ветеранов, которая охраняет лагерь с немецким военнопленными. Лагерь расположен в десяти километрах от Чок Ривера. Вот от туда мы и начнём поиск лаборатории. Понял?
- Да, Николай Иванович, Ваш замысел я понял и предлагаю действовать по отработанной схеме. Оденемся в парадную форму, повесим на грудь все имеющиеся ордена, возьмём ящик «Московской», закуски на три-четыре дня и наведаемся в лагерь, отпраздновать победу и проверить как наш приятель немчуру стережёт. Оттуда найдём подходы к лаборатории.
- Нет, Лёша. Не пойдёт. С нами искать завод он не поедет, ни трезвый, ни пьяный, а без него мы либо заблудимся, либо нас задержат и будет скандал, - Николай Иванович расстегнул воротник кителя и задумался. - Поэтому, сделаем так. Я поеду в цивильном, и один. Прикажи подготовить мне мою машину, несколько удочек и снасти для рыбалки на пресноводных рыб. А также, купи в магазине по моему размеру сапоги, куртку, штаны по-плотнее, сетку противомоскитную и свитер. Сделай это сегодня же, я планирую выехать завтра, рано утром.
В десять утра следующего дня Заботин остановил свой «Пакард Клиппер Двадцать Один» в нескольких метрах от ворот лагеря. На арке над ними чёрной краской было написано: «No. 33 Internment Camp». Николай Иванович не спешил выходить из машины. Он смотрел в зеркало заднего вида на пустынную, проложенную среди высоченных сосен, грунтовку и анализировал полторы сотни километров пути от советского посольства на улице Шарлотты до ворот «Кэмпа «Пи». Именно так в документах для «служебного пользования» обозначался «Тридцать третий лагерь для временно задержанных» на Оранжевой дороге у озера Центральное в окрестностях Петававы.
«За мной никто не ехал и это хорошо. Попробовали бы, - усмехнулся Заботин. - На некоторых участках дороги сто двадцать лошадок, загнанные в восемь цилиндров Пакарда, несли меня со скоростью девяносто миль в час. У аР Си эМ Пэшников нет денег на такие автомобили. Даже если бы они за мной увязались в Оттаве на своих Фордах, то дальше Халла не удержались бы всё равно».
Боковым зрением Николай Иванович уловил, что к его машине подходит человек. Он перевёл взгляд вперёд и через ветровое стекло увидел пожилого полицейского в сером шерстяном кителе и таких же штанах, осторожно приближающегося к «Паккарду» с винтовкой наперевес. Заботин открыл окно и, выглянув наружу, сказал охраннику:
- Я друг суперинтенданта Рода Мэддена. Передай начальнику лагеря, что у ворот его ждёт советский военный атташе полковник Заботин.
Прошло не меньше часа, пока из-за крайнего барака показался статный шестидесятилетний Род. Широкая кожаная портупея опоясывала его расплывшийся живот, узел тёмно-серого галстука офицера торчал наружу из под лацканов воротника тужурки, на левой стороне груди, прямо над карманом, были пришиты два ряда медальных лент, подмышкой начлаг нёс тонкий гибкий прут с кожаной петлёй на конце.
Заботин вышел из машины, увидев его, Мэдден расплылся в улыбке, приказал семенящему за ним капралу открыть ворота, развёл руки в стороны и громко сказал:
- Мой дорогой Коля, позволь мне заключить тебя в объятиях и поздравить с нашей победой.
Выпавший при этом из-под руки хлыст, был тут же подобран капралом, а толстяк, переминаясь с ноги на ногу как медведь, ворочал Заботина, хлопая при этом его по спине.
После горячих приветствий и взаимных поздравлений с победой, Род Мэдден приказал капралу подогнать «Пакард» полковника к штабу и приготовить обед, а сам провёл краткую экскурсию по своим владениям.
- Три ряда бараков, на сто пленных каждый, по четыре строения в ряд, столовая, баня, волейбольная площадка, одни футбольные ворота, несколько турников и гимнастических брусьев, – бросал краткие пояснения суперинтендант щурясь на ярком солнце.
Устройство лагеря, великолепная природа вокруг, шляющиеся по территории старшие немецкие офицеры, всё это создавало у Заботина впечатление, что он навещает сына в пионерском лагере, а не осматривает лагерь заключённых. Элита Вермахта, Люфтваффе и Кригсмарин шутила, смеялась, загорала, пинала мячи, играла в настольный теннис. Лишь два ряда колючей проволоки окружавшей эту идиллию, да стоящие по углам периметра пулемётные вышки с часовыми на них, напоминали о прошедшей в Европе войне.
- Сколько у тебя их? – кивнув головой в сторону немцев, стараясь не выдать своих чувств, спросил у Рода Николай Иванович.
- Офицеров чуть больше восемьдесят, а всего девятьсот семьдесят пять.
- И все вот так праздно шатаются?
- Нет, рядовой и сержантский состав работает на лесозаготовках и строительстве дорог, а офицеров к работам привлекать не полагается. Да они и не пошли бы сами. Те деньги, что мы платим за работу, аристократам ни к чему, - суперинтендант увидел как удивился Заботин, расплылся в улыбке и уточнил. – На тяжёлых работах до двадцати центов в час.
Обед для начальника лагеря и его гостя был накрыт в офисе суперинтенданта в служебном бараке, стоявшем у самого берега озера. От штабного сруба к водной глади был построен причал. Три или четыре моторных лодки неподвижно покоились на привязи по обе стороны деревянного настила.
- Я припоминаю, что во время нашей крайней встречи на приёме в нашем посольстве ты приглашал меня на рыбалку, - доставая из машины сумку с вещами и рыболовные снасти сказал Заботин. - Как видишь я воспользовался твоим предложением.
- Обязательно порыбачим, только не здесь. Это озеро слишком мелкое для серьёзной рыбалки, не глубже двадцати ярдов, а вот в десяти милях отсюда есть озеро Корри, образовавшееся в результате раскола верхнего слоя Земли. Ширина мизерная, ярдов триста, но длина около семи миль, а глубина вообще неизвестна. Иногда кажется, что оно бездонное.
- Отлично, поедем на Корри, - согласился Заботин, заходя в штаб вслед за Мэдденом.
Во время сытного обеда, под оленину и пернатую дичь, были выпиты две бутылки «Московской». За неполные два часа Мэдден рассказал Заботину о неприглядной истории лагеря, связанной с интернированием в него канадских граждан итальянского происхождения, и о том, почему в его лагере немецкие военнопленные живут в таких шикарных условиях.
- Итальянцев, родившихся в Канаде, содержали здесь без суда и без предъявления обвинений в течение трёх лет. Ты представляешь? – возмущённым голосом говорил захмелевший суперинтендант, склонившись над столом в сторону Заботина. – Это было совершенно несправедливо. А как тебе тот факт, что первые шесть месяцев задержанные не имели права на переписку? Их родные не знали куда они исчезли. Представь себе, утром ушёл муж на работу и не вернулся. Что жена и дети должны были подумать? Как такое могло быть в такой законопослушной стране как Канада? Утром ушёл, и не вернулся. Представляешь?
- Не представляю, - солгал Николай Иванович.
- У вас, в СССР, такого произойти не могло, - Род был абсолютно уверен в своих словах.
- Не могло, - согласился Заботин.
- Тогда давай ещё по одной. За закон и порядок, - произнёс тост Мэдден.
Офицеры выпили.
- Отпустили итальянцев только в сорок третьем. Сразу после того, как их историческая Родина капитулировала, - начлаг закусил стопку русской водки щепоткой грудки тетерева обжаренного с лесными орехами. - С тех пор тут только немцы, в основном подводники и лётчики сбитые над Британией.
- Я не был в лагерях в СССР, но думаю, что у нас такого курорта фашистам не создают.
- И слава богу, что не был, - Мэдден дружески хлопнул ладонью по мускулистому плечу Заботина. – И правильно, что не создают. После того, что они натворили на вашей земле они не заслуживают такого обращения. Это у нас - другое дело. Сравни, когда ваши стрелковые дивизии под Сталинградом с фельдмаршалом Паулюсом сражались, у нас хоккейные баталии НХЛ были в самом разгаре. Торонтовские Кленовые Листья бились с Нью-Йоркскими Рейнджерами, а Монреальские Канедиенсы с Дейтройтскими Красными Крыльями. Видишь разницу? А впрочем, ты и сам это знаешь.
Род налил себе одному полную рюмку «Московской» и залпом её выпил.
- О, вот ещё пример, сколько людей от голода в блокадном Ленинграде умерло? Миллион? А у нас, в те же годы, если детям в школу родители в ланч бокс клали сэндвич с мясом лобстера, то отпрыски весь оставшийся день губы от обиды дули. Да, что я тебе говорю? Ты здесь уже два года, сам всё видел и давно всё понял. Давай за вас. За русских.
Николай Иванович проснулся на рассвете, но его разбудили не первые лучи августовского солнца. Над лагерем раздавался протяжный звук ревуна. Заботин встал с кровати и босиком, в одних трусах, вышел на крыльцо штаба. Лёгкий туман медленно плыл в сторону противоположного берега, мелка рябь на поверхности озера манила своей прозрачностью. Николай Иванович не раздумывая разбежался по причалу и рыбкой нырнул в воду с его дальнего торца. Проплыв под водой пару десятков метров, полковник вынырнул на поверхность на половину своего могучего торса, полной грудью глотнул пару литров воздуха и размашистыми саженками поплыл вдаль от берега. Через полчаса он вернулся назад. Суперинтендант сидел на веранде в плетёном кресле и ждал полковника. На резном столике рядом с ним стоял кофейный сервиз. Род Мэдден пил свой утренний кофе и с удовольствием наблюдал за своим русским другом. Богатырская фигура Заботина приближалась к суперинтенданту шлёпая мокрыми ногами по деревянному настилу.
- Коля, какое прекрасное утро. Садись пить кофе, - пригласил Заботина Род, жестом указав на второе кресло с другой стороны от столика.
Заботин на секунду замешкался, ему показалось неприлично пить ароматный кофе в мокрых семейных трусах синего цвета, да ещё и на улице. Однако, Род был не простым полицейским, он был высокопоставленный офицер специальной полиции. Такого чина в ней мог быть удостоен только представитель аристократического рода. И хотя Мэдден был ирландских кровей, но они были благородными.
Увидев замешательство гостя, начлаг небрежно взмахнул рукой и тут же из барака вышел штабной писарь. В руках он нёс махровый халат для Заботина.
- Спасибо, Род. Ты очень гостеприимный хозяин, - наслаждаясь ароматом бразильского «Сантоса» поблагодарил полковник.
- Не стоит благодарности, Коля. Через пару минут будет готов завтрак. Плотно покушаем и поедем рыбачить. Обед нам приготовят с собой.
От дальнего конца лагеря послышался звук моторов. Заботин повернул голову в сторону центральных ворот, но штабной барак закрывал обзор и Николай Иванович ничего увидеть не смог.
- Это интернированных вывозят «Студебекерами» на работу на дальний объект, - пояснил Мэдден, заметив любопытный взгляд Заботина.
- Я думал они у тебя пешком лес валить ходят, - тон Николай Ивановича выражал полное безразличие к теме.
- Так оно и есть. Человек двести ходят пешком с топорами и пилами на плечах, а на строительство секретного завода и дороги к нему, шестьсот человек ежедневно отправляются на двадцати «Шестёрочках».
- «Шестёрочках»? Ты что имеешь ввиду?
- Удивил, - рассмеялся Род, довольный тем, что поймал своего друга на незнании американского сленга. – «Шестёрочка» это и есть «Студебекер ЮС6». Как раз тот, который поставлялся Советскому Союзу по Лэнд Лизу. Они его из-за слабости двигателя в свои войска не приняли, вот с спихнули вам, нам, британцам и французам.
- Я тебя тоже подколю, - рассмеялся Заботин. – Говоришь о строящемся секретном заводе, так какой же он секретный, если о нём упоминаешь вслух?
- Не работает твоя атака, - спокойно потягивая густой напиток из чашки парировал Род. – Во-первых, ты свой. Самый настоящий союзник, и по-мне, так даже ближе, чем наши американские друзья. А посему, у меня от тебя секретов нет. А во-вторых, после того, как наши южные соседи сбросили бомбы на япошек, все эти секреты, - Род сделал паузу подбирая слова. - Перестали быть такими уж секретными.
- Слушай, у меня есть идея, - прислушиваясь к звуку работающих двигателей предложил Мэдден. - Вместо того, чтобы тащиться вдвоём на озеро Корри в тесной кабине грузовика в компании водителя, выгружать там лодку, после рыбалки затаскивать её обратно в кузов, давай лучше поедем рыбачить на реку в район завода. Немчура нам моторку здесь загрузит на «Студер», а там снимет. Мы туда доедем в комфорте на твоём «Паккарде», весь день проведём на воде. В конце рабочего дня, или в любое время когда нам надоест, вернёмся назад, оставив и лодку, и улов в ней на берегу реки возле завода. А фрицы привезут её в лагерь сами.
- Отличная идея, - поддержал Рода Заботин. – Нам удовольствие, им рыба.
Вечером возвращаясь с рыбалки за рулём посольского «Паккарда», Николай Иванович думал о роли случая в его работе. «Невероятно, как часто случайность меняет ход событий. Вроде всё спланировал правильно, но если бы Род не оказался ленивым толстяком, никогда бы ему в голову не пришло воспользоваться трудом военнопленных для погрузки-выгрузки моторной лодки, а я потратил бы несколько месяцев в пустую, бродя в этих лесах. И ни за что не нашёл бы завод в окрестностях озера Чок Ривер. И лишь потому, что там его НЕТ и НИКОГДА не было. Схитрили канадцы, имея прямо под боком у деревушки огромное озеро, построили атомный реактор в десяти милях от населённого пункта на реке Оттава. При этом имя заводу дали по названию озера. Род откровенно спас операцию. Спит толстяк, укатал я его».
Следующим вечером на рабочий стол генерал-лейтенанта Ильичёва легла телеграмма из Оттавы.
«Директору N242
Атомная лаборатория Чок Ривер располагается в десяти километрах на северо-восток от одноименного н.п. на берегу реки Оттава.
Единственная дорога к ней уходит из середины села под прямым углом к трассе N17. Сухопутные подъезды к лаборатории тщательно охраняются тремя контроль-пропускными пунктами. Лесная местность вокруг периодически патрулируется полицейскими со сторожевыми собаками.
Со стороны реки вид на строения открыт, и кроме одного ряда колючей проволоки проложенного непосредственно у воды, других инженерно-технических заграждений визуально обнаружить не удалось.
Строение из красного кирпича, в котором размещён атомный реактор, имеет в плане квадрат со сторонами пятьдесят метров, высотой двадцать-двадцать пять метров.
На всю ширину здания и половину его высоты имеется П-образная трёхэтажная пристройка.
По сторонам от здания, на одинаковом расстоянии от него, стоят две белые трубы, высотой до пятидесяти метров.
Между трубами и основным зданием имеются полутораэтажные строения.
Перед последними насыпаны два десятиметровых холма из белого порошка. По кругу вершин холмов воткнуты двухметровые столбы.
На территории лаборатории продолжаются строительные работы. Были замечены несколько подъёмных кранов, а также большое количество другой строительной техники.
С начала этого года строительством лаборатории руководит Лео Коварски, родившийся в Санкт-Петербурге в 1905 году в семье поляка Николая Коварски и украинской певицы Ольги Власенко. Лео Коварски возглавил это строительство после отставки Ганса фон Гальбана с поста Директора атомных исследований Монреальского научного центра.
Грант.
21.08.1945 г.»
Тушино. Москва.
Глубокой ночью Ли-2 с единственным пассажиром на борту приземлился на центральном аэродроме Москвы. Самолёт пробежал половину взлётно-посадочной полосы, развернулся и порулил мимо стоянки в сторону аэровокзала освещая посадочными фарами полдюжины подобных транспортников. У двухэтажного здания, окна которого украшали огромные портреты государственных деятелей и военачальников, стояло три чёрных автомобиля.
Метеонаблюдатель младший сержант Фанур Галиев рассматривал машины прильнув к окну на втором этаже здания. В узкую щель, между простенком и потёртом Лазаря Кагановича, синоптику удалось разглядеть внизу шестиметровый ЗИС.
- Какая большая машина, - восхищённо сказал шёпотом молодой татарин.
- Это бронированный ЗИС-115, - ответил ему незнакомый голос за спиной и властно добавил. – Отойди от окна.
Фанур испуганно обернулся и увидел перед собой высокого мужчину неслышно подошедшего к нему почти вплотную. Обе руки неожиданный гость держал в карманах своего серого плаща и его строгий взгляд не сулил младшему сержанту ничего хорошего.
- 211-й остановитесь в тридцати метрах от встречающих и выключите двигатели, - приказал руководитель полётов. Полковник ВВС с микрофоном в руке стоял на балконе венчающим крышу аэровокзала. За его спиной находился стеклянный куб командно-диспетчерского пункта с высокой антенной над ним, а внизу, на бетоне перрона, стояли такие гости, что при мысли о них у командир транспортного полка по щекам струился пот.
Пётр Семёнович Мотинов с кожаным портфелем в правой руке аккуратно спустился по лестнице на бетон, левой рукой надел на голову фетровую шляпу и быстрым шагом направился к ожидающему его генерал-полковнику. Фёдор Федотович Кузнецов пошёл Мотинову на встречу и они остановился на половине пути между самолётом и правительственным ЗИСом.
- Товарищ генерал-полковник, разрешите доложить? – начал Мотинов и не дожидаясь ответа продолжил. - Документы по атомной бомбе и образцы урана доставил.
Мотинов передал портфель Кузнецову, и принялся расстёгивать сначала пиджак, а затем и брюки. Одутловатое лицо Директора насупилось, густые брови сдвинулись к переносице. Фёдор Федотович не мог предположить, что полковник Мотинов привезёт ампулу и платиновую пластинку с образцами радиоактивных веществ в намотанном на бёдра тряпичном поясе.
Получив от Мотинова драгоценный груз Кузнецов незамедлительно подошёл к массивному автомобилю и передал его пассажиру заднего сиденья.
Когда ЗИС скрылся из вида, Мотинов подошёл к генерал-полковнику и спросил:
- Фёдор Федотович, это кто там был?
- Берия, - ответил Директор.
Сентябрь 1945
Уход Гнеденко, начиная с 4 сентября, по 7-е.
С 12-го ситуация в США из книги как началась холодная война, вступление. Гувер и ФБР.
Ближнее Подмосковье
За полмесяца рядовое, на первый взгляд, предательство младшего офицера обросло таким комом провалов в среде обоих разведывательных ведомств, что в пору созывать экстренное совещание всех руководителей силовых ведомств и наркомата Молотова. Сталин в тишине медленно шёл по песчаной дорожке между короткими молодыми туями и думал о том, что можно предпринять для улучшения международного имиджа СССР и для недопущения подобных провалов в будущем.
В каминной комнате ближней Кунцевской дачи генералиссимуса поздним вечером собрались народный комиссар иностранных дел Молотов, его первый зам Вышинский, Председатель Оперативного бюро Совнаркома Маршал Советского Союза Берия, народный комиссар государственной безопасности генерал армии Меркулов, его заместитель генерал полковник Кобулов, заместитель начальника разведки НКГБ генерал-лейтенант Судоплатов, начальник ГРУ Генштаба Красной Армии генерал-полковник Кузнецов и генерал-лейтенант Ильичёв. Повод для встречи с Хозяином был не радостный. Во всём мире разрастался шпионский скандал вызванный предательством «какого-то старшего лейтенанта». Так, во всяком случае выразился Иосиф Виссарионович, когда две недели назад Меркулов сообщил ему о бегстве Гнеденко. Собравшиеся в просторном помещении генералы и дипломаты угрюмо молчали и старались не встречаться друг с другом глазами. Молотов и его зам рассматривали, десятки раз виденные прежде, картины на стенах. Берия держал в руках не дорогую, но изящную статуэтку обнажённой девушки.
Судоплатов кочергой перебирал в камине давно потухшие угли. Кобулов стоял у окна, смотрел на парк разбитый во внутреннем дворе дачи и периодически вытирал носовым платком пот со своего толстого лица. Только Фёдор Фёдорович Кузнецов сидел на мягком, покрытом белоснежной тканью диване и не видящим взором смотрел перед собой.
"Не успел, - горечь сожаления отразилась гримасой гнева на его лице. – А как мог успеть? Кто же знал, что он так хорошо подготовился и всё спланировал заранее. Это Ильичёв проморгал. А ещё больше виноват Павлов. Его люди должны были следить за шифровальщиком. Но свалят вину на меня. Берия своих людей в обиду не даст, хоть Меркулов и рулит наркоматом, а Лаврентий всё равно стоит за его спиной и прикрывает от гнева генералиссимуса"
Дверь просторной комнаты открылась и в помещение стремительным шагом вошёл генерал Власик. Николай Сидорович, не вынимая правой руки из кармана пристально обвёл присутствующих в комнате взглядом и не громко произнёс:
- Товарищи офицеры.
Кузнецов резко поднялся с дивана, а дипломаты и генералы развернулись к входной двери и замерли пол стойке «смирно». В комнату слегка прихрамывая вошёл Сталин. Одинокая Золотая звезда героя Советского Союза на его маршальском кителе резко бросалась в глаза в сравнении с иконостасами орденов и медалей теснящимися на парадных тужурках ожидавшего его генералитета.
- Что товарищи, обосрались? – спросил Сталин и прищурив глаза оглядел присутствующих. - Не уследили за гнилушкой. Теперь вместо того чтобы продолжать спокойно собирать информацию о работах американцев над созданием атомной бомбы, мы будем делать её сами. Лаврентий, ты обещал мне закончить с бомбой за пять лет. Я тебе поверил и тебя не торопил. На сколько этот провал отбросит нас назад?
- Товарищ Сталин. Назад нас уже не отбросить. Мы конечно же замедлим наши работы, но невзирая ни на что, будем двигаться только вперёд.
- Ты, Лаврентий, к словам не цепляйся. Я спрашиваю тебя, сколько лет Курчатову понадобиться чтобы доделать бомбу самому?
Сталин прошёл вдоль комнаты и сел на диван, у которого по стойке смирно стоял Кузнецов. Федор Фёдорович попятился назад и остановился возле камина прикрыв собой от взора Хозяина генерала Судоплатова.
- Точно не знаю, но думаю, что не дольше, чем на пару лет, - ответил Берия.
- Хорошо, это не твоя вина. Я даю тебе ещё два года сверху тех пяти, но не позже чем в сорок девятом ты мне доложишь о завершении работ.
- Есть, товарищ Сталин.
- Теперь перейдём к разбору двух извечных русских вопросов: Кто виноват? И что с ним делать? Начнём с Вас, товарищ Кузнецов. Что Вы лично думаете о происшедшем?
- Товарищ Сталин, в результате предварительного расследования выяснилось, что военный атташе полковник Заботин, вопреки инструкции разрешил своему шифровальщику поселится вне пределов нашего представительства. Год назад, во время инспекторской проверки посольства полковником Мильштейном этот факт был обнаружен, генерал Ильичёв отдал приказ об отзыве Гнеденко на Родину. Однако полковник Заботин, ссылаясь на перегруженность шифровальной службы настоял на том, чтобы Гнеденко остался в Оттаве ещё на неопределённое время. Когда я принял от Ильичёва должность и вник в суть вопроса я строжайшим образом потребовал вернуть старшего лейтенанта на Родину. Как только приказ был доведён до Гнеденко, он тут же бежал. Служба контрразведки посольства во главе с полковником Павловым не уследила за шифровальщиком и не смогла во время обнаружить его по месту жительства.
- Товарищ Сталин, - Ильичёв сделал шаг вперёд. – Разрешите доложить?
- Не разрешаю, - Сталин обвёл взглядом присутствующих. – Лично к вам я претензий не имею. Мне известно, что Вы несколько раз отдавали приказ об отзыве шифровальщика, но он всё же остался в Канаде. Как к разведчику и как к бывшему политработнику, с отличным классовым чутьём, у меня к Вам претензий нет. А вот как к требовательному военачальнику есть. Вы не смогли добиться выполнения вами отданного приказа, а посему, попробуйте себя на дипломатической работе.
- У нас есть уже первые подозреваемые по делу, - генерал армии Меркулов открыл папку с документами и приготовился к докладу.
- Вы сейчас здесь мне устроите перекладывание вины друг на друга. Мы сделаем всё по закону. Создадим комиссию и во всём разберёмся. А потом и раздадим всем сёстрам по серьгам. Правильно я говорю, товарищ Вышинский?
- Так точно, товарищ Сталин.
- Ну вот и отлично, войдёте в эту комиссию заместителем председателя. Остальные присутствующие, за исключением товарища Молотова, войдут в неё членами президиума. А чтобы ни НКГБ, ни ГРУ не смогли повлиять в свою пользу на объективность выводов, мы назначим товарища Берия её председателем. Справишься Лаврентий?
- Если товарищ Молотов поможет, то справлюсь, - Лаврентий посмотрел поверх своих круглых очков на бессменного наркома иностранных дел. - Мне ведь понадобиться и его дипломатов допрашивать.
- Поможет, будь уверен. Допросишь всех кого надо, - Сталин сделал попытку подняться с мягкого дивана и начальник личной охраны вождя генерал Власик тут же подхватил его под руку. – А пока комиссия ещё не создана и не приступила к работе, я бы хотел услышать от всех присутствующих их предложения о неотложных мерах по предотвращению подобных происшествий в будущем, первоочередных шагах комиссии и минимизировании последствий предательства в области сбора информации об американском атомном проекте. Начнём с младшего по званию. С Вас товарищ Судоплатов.
Павел Анатольевич славился среди сотрудников НКВД своим отменным умением организовывать операции по ликвидации врагов СССР. Ряд блестяще спланированных им и проведённых его подчинёнными акций устранения неугодных Советской власти политических оппонентов таких как Троцкий и Коновалец, обеспечила ему быстрый карьерный рост. Особо Сталин ценил в в тридцативосьмилетнем генерал-лейтенанте то, что если Павел Анатольевич не был на сто процентов уверен в успехе операции, он шёл на ликвидацию лично сам. Однако в этот вечер его присутствие на совещании в Кунцево обуславливалось не этими заслугами. Чуть меньше года назад, по приказу Берии в Наркомате был создан отдел «С» который занимался агентурным добыванием и обобщением материалов по атомной проблематике. Начальником этого отдела, в дополнении к своим обязанностям, Судоплатов и был назначен. Не зная точно, каких именно предложений от него хочет услышать Иосиф Виссарионович генерал-лейтенант сказал:
- Я предлагаю ликвидировать Гнеденко. Вырвать с корнем заразу предательства во избежание распространения этого заболевания на других сотрудников. Уверен, что если решение будет принято, то наши агенты в течение месяца его найдут и устранят. Я готов сам вылететь в Оттаву для координации совместных действий офицеров ГРУ и НКГБ.
Сталин посмотрел на Берия. Лаврентий в знак согласия с Судоплатовым слегка склонил голову и выпятил губы. Его двойной подбородок и шея покраснели. Он расстегнул два крючка воротника кителя и сказал:
- Если поручите товарищ Сталин. Мы эту собаку живьём в землю закопаем.
- А что думает по этому поводу товарищ Молотов? – Хозяин повернул голову в сторону наркома иностранных дел.
Вячеслав Михайлович всю свою жизнь исполнял волю Хозяина. Все поручения и директивы Сталина он выполнял с необычайной пунктуальностью и быстротой, но когда «отец народов» спрашивал его личное мнение, Молотов всегда говорил то, что думает именно он. О его субъективной честности ходили легенды. Некоторые члены Политбюро правда считали, что Нарком слегка мягкотел и безволен, но так думали о нём лишь те, кто не видел его резолюций под расстрельными списками тридцатых годов. Ставя свою подпись рядом с автографами Ворошилова, Кагановича Жданова и Сталина, Вячеслав Михайлович обычно добавлял: «заменить 10 лет на расстрел».
- В нынешней послевоенной обстановке, когда всё прогрессивное человечество с симпатией и благодарностью относится Советскому Союзу, нам не стоит подбрасывать дрова в топку международной критики наших действий за рубежом. Одно дело убить неохраняемого полицией украинского националиста, где ни будь в Мюнхене или Гамбурге, и свалить это на междоусобную войну лидеров УОН Мельника и Бандеру за деньги западных спецслужб, и совсем другое «закопать живьём», - при этих словах Молотов с неприязнью взглянул на Берию. - Хорошо спрятанного и надёжно охраняемого перебежчика ГРУ. Вы наверняка шутите Лаврентий Павлович? Вы ведь прекрасно понимаете, что без жертв среди офицеров канадской полиции такую операцию провести не удастся, это во-первых, а во вторых, свалить вину за акцию будет не на кого. Резонанс от этого дела будет ещё более громкий, чем от самого факта вскрытия наших активных разведывательных действий на территории Канады и США. Я предлагаю Гнеденко не трогать. Всё, что он утверждает отрицать. Засыпать канадский МИД нотами протеста и требовать выдачи гражданина СССР на его Родину. Все протесты в наш адрес оставлять без комментариев. Посла СССР в Канаде отозвать. С ним всё равно теперь долго никто здороваться в Оттаве не станет.
Своё мнение значит имеешь, товарищ Скрябин. В мыслях своих Берия всегда называл Молотова его настоящей фамилией, а не партийным псевдонимом. Давненько я не слышал чтобы ты перечил мне. Я тебе это ещё припомню.
- Хорошо, Вячеслав Михайлович, я тебя услышал. Что вы думаете об этом Кобулов и Меркулов?
- Я предлагаю всю родню и Гнеденко и его жены расстрелять немедленно и сделать так, чтобы он об этом узнал, - толстое лицо Кобулова, с усами а-ля Гитлер под носом, выражало желание растерзать пожилых родственников семьи перебежчика самолично.
Рукам палача пыток не хватает. Фёдор Фёдорович Кузнецов с ужасом подумал о том, что не хотел бы оказаться в подвалах внутренней тюрьмы Лубянки один на один с этим разожравшимся боровом. Начальник ГРУ знал, что Богдан Захарович отпетый садист и любит сам проводить допросы «с пристрастием».
- У меня на руках доклад заместителя начальника 1-го управления ГРУ полковника М. Мильштейна. Именно они легли в основу нашего расследования, - сказал Меркулов. Всеволод Николаевич, в отличии от Кобулова, был дворянского происхождения, имел университетское образовании и, как бывший школьный учитель, мог подолгу доводить свою мысль до слушателей не обращаясь к своим записям. Ещё одной отличительной чертой руководителя НКВД была его личная мягкость. До своего перевода в Москву, в 1938 году, Меркулов не только занимался рукоприкладством, выбивая показания арестованных, но и никогда не учувствовал в драках. Именно его скромность, молчаливая задумчивость и преданность были по заслугам оценены Берией и он протежировал своего верного помощника вплоть до должности Наркома.
- По причине недопустимой беспечности, ротозейства и легкомысленного поведения военного атташе СССР в Канаде полковника Заботина и трех его помощников - полковника Мотинова, майора Рогова и майора Соколова, которые доверили Гнеденко всю свою переписку для хранения или уничтожения, на руках у перебежчика оказались секретные документы. Он снимал копии с тех, что шли в архив, а материалы, требующие уничтожения, хранил в надежном месте. Своей преступной деятельностью Гнеденко занимался с 1942 по 1945 год. В результате допроса полковника Мильштейна проведённого неделю назад было выяснено, - Народный комиссар лишь на мгновение приоткрыл папку с документами, перевернул очередную страницу и продолжил доклад по памяти. – Что в отношении Гнеденко были нарушены все писаные и неписаные законы секретной службы. По существующим правилам шифровальщик не имеет права жить вне пределов посольства, ему обязаны предоставить жилую площадь в помещении, имеющем экстерриториальность. Так оно в начале и было. Однако, наличие грудного ребёнка в семье Гнеденко, а в частности его плач по ночам, раздражал жену военного атташе. Именно она настояла на том, чтобы полковник Заботин выселил семью шифровальщика из представительства и снял для него частную квартиру в городе.
Также было установлено, что старшие офицеры Мотинов и Рогов, вопреки всем инструкциям, завели досье на уже действующих агентов, и на лиц, которых они собирались сделать своими осведомителями. В этих документах, по своей инициативе, они указали адреса, места работы и другие личные данные.
Материалы хранились в сейфе у Мотинова. К этому сейфу имелось два ключа. Один постоянно находился при нём, а второй был опечатан в специальном пакете и хранился у старшего офицера шифровальной комнаты. Именно с него Гнеденко и сделал слепок, после чего систематически снимал копии с секретных документов.
- Я считаю необходимым немедленно отозвать на Родину всех офицеров ГРУ и НКГБ нашего посольства в Канаде, включая трёх полковников: военного атташе Заботина, его заместителя Мотинова и первого секретаря посольства Павлова, - предложил Меркулов. - По прибытию арестовать и после выяснения всех обстоятельств осудить.
- Мотинова отзывать нет необходимости, - вставил реплику Берия. - Он уже в Москве, в госпитале. С кровоточащими радиационными ожогами живота. И арестовывать его я не вижу нужды. Он лично сделал для нашей атомной программы столько, что заслуживает быть представлен к Герою.
- Хорошо, - согласился Сталин. – Товарищ Меркулов забудет про Мотинова, а товарищ Кузнецов не будет представлять полковника к награде. Так и порешим. Продолжайте товарищ Меркулов.
- Так мы упрочим дисциплину среди сотрудников обоих ведомств. Кроме этого, я также предлагаю строго покарать и тех, кто дал Гнеденко рекомендацию в партию. Он ведь у Вас коммунист, не так ли товарищи Кузнецов и Ильичёв
Фёдор Фёдорович сжал зубы и желваки его скул задвигались под гладко выбритой кожей лица.
- Слушаю Вас, товарищ Кузнецов, - Сталин заметил нетерпеливый жест начальника ГРУ и вновь предоставил ему слово. Генералиссимус преднамеренно не комментировал предложения выступающих. Обладая прекрасной памятью, Хозяин не спешил озвучивать свои выводы. Он собирал по крупицам мудрые идеи соратников, одновременно отсеивая от них не нужную шелуху.
- Да, сбежавший шифровальщик был коммунист. Мы беспартийных за границу не посылаем. Имена его поручителей будут найдены и незамедлительно переданы следователям. По поводу отзыва всех офицеров посольства я скажу следующее: нельзя выдёргивать весь состав военного представительства. Это обречёт работу по сбору атомных секретов на долгий застой. Я думаю, что мы можем ограничиться вызовом в Москву военного атташе и его зама. Определим их вину, а за одно и разберёмся, – Кузнецов очень не хотел в одиночку отвечать за провал одного из его подчинённых. - Как первый секретарь посольства, полковник НКГБ Павлов, лично отвечающий за соблюдение секретности и безопасности на территории представительства, смог выпустить шифровальщика с бесценными документами из здания посольства.
- Хочу предупредить всех от скоропалительных выводов, - мягко сказал Вышинский. Из-за своего меньшевистского прошлого он не только панически боялся Берии и Сталина, но даже в кабинет своего непосредственного руководителя Молотова, всегда входил пригнувшись, как-то бочком, с заискивающей ухмылкой, топорщившей его рыжеватые усики. С подчинёнными же наоборот, был груб и при любом удобном случае стараясь наводить страх на окружающих. - До окончания расследования комиссии я бы советовал никого, и ни в чём не обвинять, а уж тем более не арестовывать. У нас сейчас не тридцать седьмой год. Методы Ежова и Ягоды давно уже в прошлом. Мы найдём и проанализируем все улики. Опросим всех свидетелей. Ознакомимся с документами. Я думаю, что возможно придётся привлечь к ответственности и некоторых прежних руководителей, а не только нынешних. Спешить нам некуда. Нужно во всём разобраться.
- Правильно говорит товарищ Вышинский, - Сталин, как и планировал, выслушал мнения всех приглашённых на совещание генералов и дипломатов. - Арестовывать, а тем более пугать преждевременными арестами мы никого не будем. Массовые расстрелы разведчиков могут привести нас к обратному результату. Потому как, получив приказ о возвращении на Родину у некоторых, даже незапятнанных офицеров, а таких, как мы знаем не бывает, появится страх за свою жизнь и соблазн перейти на сторону врага. Наказание за провал должно последовать неотвратимо. Но без перегибов, товарищи. До суда офицеров разведки оставить на свободе Давайте обойдёмся без скоропалительных арестов. Что до родственников предателя, то тут я с товарищем Кобуловым согласен. К ним пощады быть не должно. Это дети у нас за отцов не отвечают, а отцы, за поступки детей, должны быть в полном ответе. Всю родню шифровальщика расстрелять, а отца и мать его жены отправить в лагерь. И проследите, чтобы они оказались на том же урановом руднике, что и непосредственные виновники провала. Пусть своим посильным трудом сами приближают дату взрыва нашей атомной бомбы, а заодно и посмотрят друг другу в глаза.
Сталин неторопливо подошёл к окну и на несколько минут задумался. В каминной комнате наступила почти абсолютная тишина. Лишь тяжёлое дыхание генерала Кобулова нарушало её. Сталин стоял рядом с Богданом и смотрел на туи за окном, посаженные вокруг клумбы во внутреннем дворе дачи. Это всё конечно правильно, но для предотвращения подобных провалов в будущем нужно что-то делать. Резкий запах пота дошёл до сознания вождя и прервал его мысли. «Отец народов» презрительно посмотрел на своего земляка и тихо произнёс:
- Жрать меньше надо, Богдан. Тогда и одышка пройдёт, и потеть будешь меньше.
- Есть, меньше жрать, - тут же ответил Кобулов и полез в карман за платком.
Сталин осуждающе покачал головой и повернулся к остальным товарищам.
- Ни кто из вас не сказал ни слова о том, какие меры нам стоит предпринять для предотвращения такие предательства в будущем. Безусловно, все ваши предложения правильные. Расстрелять родственников шифровальщика, посадить родню его жены и всех старших офицеров, допустивших этот вопиющий провал, но всё это, товарищи, удары по хвостам. Ответьте мне, что Гнеденко и его жена не знали, что будет с их роднёй когда готовились к побегу? Это ведь была не спонтанная акция, а хорошо продуманная операция ухода в стан врага. Уверен, что чета Гнеденко десятки раз обговаривала судьбу отцов, матерей братьев и сестёр и осознанно пожертвовали ими. А это значит, что страх перед гибелью близких людей не не для всех является сдерживающим фактором. А разве Заботин и Павлов не знали, что с них спросят за подобный провал? Тоже знали. Выполняли ли они свои служебные обязанности? Выполняли. И я знаю, что очень хорошо выполняли. Уверен, для того чтобы принести максимальную пользу Родине они работали круглосуточно. И всё равно шифровальщик ушёл. Это общий наш провал, скажу я вам. Мы и раньше теряли агентов, решивших нас предать, но что знает рядовой агент? Имена пяти – шести информаторов. Десятки тысяч симпатизирующих нашей стране людей готовы заменить тех, кто будет арестован в результате такого провала. Ещё он знает имена дюжины сотрудников разведки, работающих в посольстве под прикрытием разных ведомств. Что с ними будет? Их объявят персонами «Нон Грата» и вышлют на Родину. А мы пришлём туда же новых. Два дня шумихи в газетах, и не больше. А вот в случае с шифровальщиком мы имеем катастрофу. Последствия которой мы ещё не можем оценить. Я только думаю, что они будут непозволительно огромные. Отсюда вывод, - Сталин устал стоять. Он присел на край стула и положил руки на стол. - Вместо того, чтобы закапывать или сжигать живьём пойманных, или заподозренных в предательстве сотрудников, мы должны создать такие условия их жизни в представительствах, при которых ни один из шифровальщиков физически не сможет перейти на сторону врага. Записывай Меркулов.
Первое, семьи шифровальщиков немедленно отозвать в Союз и впредь их за границу не выпускать.
Второе, перенести шифровальные помещения в подвалы представительств, там же создать условия для постоянного проживания шифровальщиков. Запретить им подниматься по лестницам выше уровня земли на весь срок командировки.
Третье, в шифровальных отделах посольств ввести офицерскую должность охранника. В секретной инструкции которого, должно быть прописано: «Ликвидировать шифровальщика в случае его возможного захвата иностранным государством, либо в случае его попытки перехода на сторону врага». Офицер охраны должен двадцать четыре часа в сутки находится на расстоянии обеспечивающем сто процентное смертельное поражение из табельного оружия охраняемого субъекта.
«А ведь он действительно гений» - восхитился генерал-полковник Кузнецов простотой предложенного Сталиным решения.
Монреаль. Порт на реке Святого Лаврентия.
Сухогруз Одесского морского пароходства «Анатолий Серов» принимал в свои грязные трюма мешки с мукой. Немногочисленная команда рудовоза, построенного десять лет назад на Николаевском заводе имени 61-го Коммунара, следила за тем, как канадский крановщик аккуратно опускает на тросах поддоны с мешками в чрево корабля.
- Майна! Майна помалу! – кричал боцман из трюма, а стоящий у борта матрос махал рукой крановщику, переводя язык портовых грузчиков Одессы на международный язык жестов.
Судовой радист стоял у края огромного люка и безразлично смотрел в сумрачную глубину на суетящихся вокруг боцмана матросов. Неожиданно он почувствовал приступ ностальгии по родному городу и продекламировал:
- Год за годом, вира-майна,;Порт, обжорка, сам-один…;Только раз шмалю нечайно;Мимо Грецка в Карантин —;У Фанкони сидит Нюта,;На ей шляпка, при ей грек.;Вже не смотрит, вже как будто;Босява не человек.
- Я другой стишок знаю, - вяло сказал стоящий рядом с ним кок. - Хоть майнуй, хоть не майнуй, всё равно получим ....
- Ты бы язык прикусил, - шёпотом ответил радист и при этом опасливо обернулся. - А то недолго и за борт улететь.
- Ты что ли сбросишь? – насмешливо спросил розовощёкий пузлан. - Силы меня приподнять не хватит.
- У меня не хватит. А вон у тех парней на пятерых таких как ты хватит, – ответил матрос и кивнул в сторону стоящих у трапа крепких ребят в застиранной робе.
По причалу Монреальского Старого порта, в направлении балкера «Серов» не спеша шли четыре матроса. Их чёрные бушлаты были застёгнуты на все пуговицы, а расклешённые брюки сметали с деревянного настила опавшие с деревьев листья. Внимательный прохожий мог бы заметить, что на двух из матросов форма была явно не по размеру. На высоком и плечистом Заботине она была коротка, на грузном Павлове маловата в талии. Мотинов и Рогов одеты были по размеру. Наблюдательный контрразведчик мог бы сказать о них даже больше, чем внимательный прохожий. На членов судовой команды эти мужчины были не похожи. Сосредоточенные лица, задумчивые глаза и, главное, их агрессивная походка и военная выправка говорили о том, что эти люди никогда не служили во флоте. С борта судна за их приближением внимательно следили рослые молодые ребята. Их было тоже четверо и каждый из них ждал своего попутчика.
Месяц назад, перед отправкой в Канаду за грузом муки, рудовоз прибыл в Николаев и простоял неделю на родном ему заводе. Бригада рабочих «Коммунаровцев» установила в грузовом трюме железные перегородки с дверьми. Внутри четырёх кают, образовавшихся в под палубном пространстве, сварщики приварили по одной паре двухъярусных кроватей и небольшому металлическому столу, а электрики провели в них освещение. Единственный путь на палубу лежал по скобяному трапу оканчивающемуся люком скоб трапа.
Как только судомонтажные работы были завершены и четыре новых члена экипажа заняли свои наспех оборудованные каюты, судно покинуло «город корабелов».
По мере того, как четыре сотрудника посольства СССР в Канаде вступали на борт «Серова», ожидавшие их сотрудники Меркулова подходили к ним и вежливым, но твёрдым тоном рекомендовали проследовать за ними. Спустившись по скоб трапам в трюм рудовоза, четыре пары гостей прошли мимо гор мешков с мукой и скрылись за железными дверьми с наружными запорами на них.
- Гражданин Заботин, Ваша койка верхняя. До выхода в открытый океан, из каюты не выходите. Пищу приносить буду Вам я. Даже по нужде в гальюн Вы должны ходить только в моём сопровождении. Вам ясно?
- Чего уж яснее, - ответил Николай Иванович.
Декабрь 1946
Посёлок Палатка. «Дальстрой». Верхняя Колыма.
Заключённый Заботин спрыгнул с борта американского Студебекера ЮС6 и в числе других тридцати заключённых сразу же присел на корточки с руками сложенными за головой.
Открытую кожу кистей рук разжалованного полковника обжёг тридцатиградусный, помноженный на сильный ветер мороз. Раскачивающиеся на ветру лампы на столбах освещали небольшую площадь перед бараками лагерного пункта, расположенного вдоль Колымского тракта в девяноста километрах на север от Магадана. Колонна грузовиков продолжала въезжать в ворота лагеря, над которыми был прикреплён огромный бордовый пятиугольник с вписанными внутри его золотыми буквами ДС. Грузовики продолжали выплёвывать на накатанный снег очередные порции врагов народа, военных преступников, власовцев и националистических элементов свезённых сюда с просторов необъятной Родины, а Заботин затравленно озирался по сторонам.
- Пофартило, - прошипел рядом сидящий на корточках урка и сверкнул вставными железными фиксами. – Аж не верится как нам подфартило. В Палатке выгрузили. Значит жить будем-не помрём.
- Чему ты радуешься? - спросил соседа Николай Иванович.
- Тому, что это самое лучшее место из всех, которые имеются в распоряжении «Дальстроя».
Заботин хотел было спросить, почему, но не успел, прозвучала команда «Подъём!» и конвоиры повели распределять по баракам новоприбывших зэков.
Несмотря на жуткую усталость Николай Иванович долго не мог уснуть и поворачивался с боку на бок на твёрдых нарах. Ни холод, ни голод, ни жёсткость деревянного настила волновали его. К ним он привык за три месяца проведённые в лубянской тюрьме во время следствия. Бывший военный атташе думал о том, что ему в принципе всё равно, где умереть.
«Какая разница где? В Палатке, или Элекчоне, или на Чёрном озере. Это только дело времени. Чуть раньше, чуть позже, но двадцать пять лет здесь мне не пережить. Или цинга, или дизентерия, или дистрофия меня уморят по-любому.» Он вдруг беззвучно рассмеялся своим мыслям. «Ну надо же, из-за собственной мягкотелости по отношению к капризной дуре, так закончить жизнь. Будет смешно, если её привезли сюда же и поселили в соседнем женском лагере.»
На следующее утро Николай Иванович был распределён на работы в механические мастерские. Снаружи они выглядели так же, как и жилые бараки. Но если в местах для кратковременного отдыха обычно царило уныние и злоба, то здесь, в цехах, кипела жизнь. Под потолком висели ряды лампочек, а между ними были проложены рельсы с электролебёдками и цепями свисающими с них. На массивных столах рядами стояли шестидесятисильные автомобильные двигатели от ЗИС-5. Вокруг них крутились заключенные с гаечными ключами, молотками и отвёртками в руках. В мастерских переделывали морально устаревшие моторы на газогенераторы с питанием от дров. Цепкий взор Заботина сразу оценил контингент работников цеха. Ни уголовников, ни бандеровцев, ни дезертиров или военнопленных здесь не было. Администрация лагеря не доверяла этим категориям заключённых допуск к слесарным инструментам. Статистика побегов или попыток «уйти во льды» и без того была удручающая.
«А зря я себя ночью хоронить начал. Палатка не Оттава конечно, но быть здесь всё же лучше, чем на золотом прииске или на строительстве дороги. С тачкой в руках, насыпая тракт по шестнадцать часов в день, я бы протянул не больше одного сезона. А на руднике, что урановом, что молибденовом и того меньше. В золотом забое же, выдавая дневную норму на гора без выходных, при систематическом голоде, в рваной одежде и ночевке в сорокаградусный мороз в дырявой брезентовой палатке, побоях блатарей, старост и десятников, я превратился бы в доходягу, за двадцать- тридцать дней.»
Первые три недели пребывания разжалованного полковника в трудовом лагере прошли в изнурительной работе и мелких стычках с уголовниками. Благодаря былой физической силе и не утраченным навыкам рукопашного боя, Николай Иванович вышел из них с честью. Завоевывая авторитет и временное спокойствие на социальном фронте, он упустил тот момент, когда невидимый враг незаметно подкрался к нему.
Однажды утром, во время туалета, он обнаружил, что его ноги покрыты сыпью. Вспомнив, что в последнее время резко усилилась сонливость и понизился порог утомляемости, а пару дней назад, вдобавок ко всему у него стали кровоточить десны, Заботин понял – это цинга.
На фоне исключительно холодной зимы и, в следствии этого, перебоев с доставкой в лагерь пищи, болезнь развивалась стремительно. Во время очередной бесконечно долгой смены у Николай Ивановича началась неудержимая кровавая рвота, он сложился пополам от сильной боли в животе и упал на земляной пол цеха.
Очнулся Заботин в санитарном бараке лёжа на непокрытых деревянных досках, накрытый собственной телогрейкой. Грубо отёсанные нары здесь стояли парами в один ярус. Рядом с ним сидел худой мужчина с татарскими чертами на интеллигентном лице. Он поддерживал голову Николай Ивановича левой рукой, а правой вливал ему в рот горький настой хвои из металлической кружки. На вид старику было лет семьдесять, но Заботин понимал, что его врачеватель должен был быть значительно моложе. До такого возраста на Колыме люди не доживают.
- Очнулся наконец-то. Это хорошо, значит жить будешь. Ты отвар-то допивай, не морщись, в нём спасение твоё. А я пойду к следующему мученику. Ты поспи, поспи, - бормотал татарин. - Тебе сейчас силы ой как нужны.
- Постой, - попросил Заботин. - Зовут тебя как?
- Да, зачем тебе имя моё? - ответил старик не оборачиваясь шаркая ногами по грубо струганным доскам.
- Спаситель ты мой, знать хочу кому жизнью обязан.
- Да разве это жизнь? И за что ты мне обязан? За то, что я выхаживаю тебя хвоей кедрового сланика? Так тебя сразу же, как только ты стоять сможешь и рвота пройдёт, опять на каторжные работы отправят. За это не благодари, не стоит.
- И всё же, - Заботин с трудом повернул голову и посмотрел в глаза старику.
- Тимур. Бикбулатов Тимур, - ответил старик, взял одной рукой с нар чайник, второй рукой прижал к груди алюминиевую кружку и зашаркал по земле в направлении следующего больного.
На соседних нарах зашёлся сухим кашлем зэка. Заботин повернул голову в его сторону и узнал своего попутчика, прибывшего с ним из Нагаевской бухты на Студебеккере, чуть больше месяца назад. Глаза каторжника слезились, он инстинктивно тёр их заскорузлыми пальцами, но это не приносило ему облегчение.
- Что с тобой? – едва выглядывая из-под телогрейки спросил Николай Иванович.
- А, это ты. Изменник Родины, - уголовник узнал Заботина.
- Контрреволюционный саботажник, - уточнил Николай Иванович. - Пятьдесят восьмая –четырнадцатая.
- Один хрен. Хотя если сразу не расстреляли, значит не такой уж и враг. Так мелочёвка, вроде меня, - зека попытался рассмеяться и вновь забился в приступе кашля.
- Хлором час назад отравился. Вот, что со мной, - сказал он в паузе между приступами. - Грудь болит, глаза пекут, горло сдавливает сухость и жжение.
- Где же ты его здесь нашёл? – удивился Заботин.
- В цеху по обогащению золота. Мы газ хлора пропускали через руду чтобы отделить от золота другие металлы, где-то произошла утечка и всю нашу бригаду накрыло. Те, кто попадал на землю, умерли от удушья после одного-двух вздохов, а кто был ближе к дверям, те выскочили на улицу и все сейчас здесь.
- Я что-то не вижу чтобы тебя лечить пытались, - Николай Иванович приподнял голову и осмотрел лечебный барак. Кроме Тимура и ещё пары таких же доходяг в помещении никого не было.
- Доктор при осмотре сказал бригадиру, что лечить меня бесполезно. Через пару часов разовьётся отёк лёгких и я по любому отдам концы.
- А ты говорил, что с Палаткой нам повезло.
- Кто ж знал, что так получится, - ответил зека и закрыл глаза.
Заботин тоже закрыл глаза и вдруг в его мозгу возникла картина из его прошлого. Пять лет назад на пыльной дороге в Западной Украине миловидная медсестра случайно спасла его от пулемётной очереди. «Какое совпадение,- думал Заботин. - Её фамилия тоже была Бикбулатова. Точно, Альбина Бикбулатова. Красивая была девушка. И смелая. Надо обязательно рассказать об этом отвароносу.»
Позним вечером санитар лечебного барака разносил больным баланду, сваренную из мелкой рыбы, и хлеб. Медленно переходя от нар к нарам, он продвигался в глубь вонючего помещения и периодически перекликался с дежурным по бараку.
- Жмур на девятнадцатых, - крикнул он после осмотра отравившегося хлором зека и дежурный у входа сделал пометку в своей ведомости. Бикбулатов обошёл нары с другой стороны, приподнял край телогрейки и взглянул на Заботина. - А ты жив, и это радует.
- Я долго жить буду, - ответил натужено улыбаясь Николай Иванович и перевернулся с бока на спину. - Раз обо мне все Бикбулатовы СССР заботятся.
- Ты это о чём? – удивился Тимур.
- Меня в сорок первом медсестра Бикбулатова от пули спасла. А сейчас её однофамилец санитар, отваром из цепких когтей цинги вытаскивает.
- А звали девушку как? - безвольно опустившись на нары напротив Заботина спросил пятидесятилетний старик.
- Альбина, - коротко ответил Заботин и вдруг отчётливо вспомнил как выглядела первая страничка красноармейской книжки девушки. - Тимуровна, двадцать первого года, уроженка посёлка Балтаси Татарской АССР.
Николай Иванович с изумлением наблюдал, как с каждым произнесённым им словом съёживался санитар Бикбулатов. Его бледное лицо приобрело пепельно-серый цвет, глаза стали выползать из орбит и с хрипом «Альбина, доченька моя», Тимур завалился на бок и затих.
Послесловие
Граф провёл в советском плену пять лет, сотрудничая с большевиками. По возвращении в Германию в 1950 году был исключён из объединения лётчиков Люфтваффе за свои действия в плену.
Алан Нанн Мей «Алек», физик - осуждён на 10 лет, Филипп Дарнфорд «Бэгли», национальный исследовательский совет - 4 года, Раймонд Бойер «Профессор» специалитст по взрывчатке – 2 года, Сэм Карр «Френк», оргсекретарь Компартии Канады - 6 лет, Дэвид Лунан «Бэк» капитан ВВС – 5 лет, Фред Роуз «Дюбуа» член парламента канады – 6 лет, гарольд Герсон «!Грей» департамент военного снаряжения – 5 лет, Эмма Войник «Нора» МИД Канады 2 года. Мэтт Найтигейл «Лидер» капитан канадских ВВС –оправдан. Фред Поланд ВВС – оправдан. Вобщем Гузенко выдал 28 человек, из которых 20 были привлечены к судую. 11 осуждены на разные сроки тюремного заключения и один оштрафован. Ещё одного агента носившего псевдоним «Элли», офицера британской контрразведки Ми-5 Лео Лонг, полиция найти не смогла.
Ошибка Полковника ГРУ неоконченый роман
© Copyright: Юрий Собещаков, 2024
Свидетельство о публикации №224061301343
Свидетельство о публикации №224061301343
Рецензии