20. Арзамасская галиматья и роковое письмо

В сентябре 1815 года в петербургском театре шла новая комедия Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды». Друзья Жуковского решили пойти, посмотреть. Они взяли шесть кресел в третьем ряду партера. Князь А.А. Шаховской был даровитый и остроумный драматург. Он был убежденный «старовер» в литературе, член шишковской "Беседы любителей русского слова" и остроумие свое оттачивал нередко на приверженцах «нового слога», карамзинистах.

Комедия в самом деле оказалась интересной, да и актеры играли великолепно. Когда на сцене появился один из персонажей — стихотворец Фиалкин, — всем стало ясно, кого автор имеет в виду. Фиалкин говорил цитатами из баллад Жуковского, он был «чувствительный поэт», «слезливо» поющий «нежным голосом под тихий строй гитары»... В графе Ольгине — намеки на Уварова, а Угаров - это был определенно Василий Пушкин. Любопытно, что всю взрывчатку князь-драматург запрятал в персонажи второстепенные (как бы намекая этим на второстепенность пародируемых лиц в жизни), не связанные даже с сюжетом комедии. Это был расчет. Расчет верный! Взорвалось! Однако Жуковский с искренним добродушием смеялся уморительным репликам навязчивого и бестолкового стихотворца Фиалкина. Он не замечал, что многие зрители начали поглядывать на него, как бы прикидывая — насколько он Фиалкин... Если судить объективно, то по художественным достоинствам эта пьеса возвышалась над всем, что было создано в России в области стихотворной комедии после «Ябеды» Капниста и до появления «Горя от ума».

Однако ни одна из пьес талантливого драматурга Шаховского не вызывала таких яростных споров, как эта. Друзья Жуковского подняли бурю. На Шаховского обрушился поток эпиграмм и сатир. Дашков напечатал в «Сыне Отечества» издевательскую статью под названием «Письмо к новейшему Аристофану». Блудов написал «Видение в какой-то ограде, изданное обществом ученых мужей». Вяземский сочинил цикл эпиграмм на Шаховского — «Поэтический венок Шутовского, поднесенный ему раз навсегда за многие подвиги» — и «Письмо с Липецких вод», которое поместил в журнале «Российский музеум». Молодой Пушкин примкнул к защитникам Жуковского. Карамзин в открытую дискуссию не вступил, но писал в эти дни Тургеневу: «Пусть Жуковский отвечает только новыми прекрасными стихами; Шаховской за ним не угонится». За драматургом Шаховским  прочно закрепилась кличка «Шутовской».

Сама собой возникла мысль создать общество для противодействия объединению славянофилов-староверов "Беседе". И вот 14 октября в доме попечителя Санкт-Петербургского учебного округа Сергея Уварова, на Малой Морской, собрались шестеро друзей: Блудов, Александр Тургенев, Жуковский, Дашков, Жихарев и сам хозяин. Решено было основать "Общество безвестных любителей литературы" и назвать его "Арзамас". Началось уточнение деталей, поиски шутейных названий...
Члены общества — это «их превосходительства гении Арзамаса» в то же время «гуси», так как эмблемой общества был избран мерзлый гусь. Это оттого, что город Арзамас славился гусями. «Гуси» должны были иметь прозвища, взятые из баллад Жуковского. Так Уваров получил имя Старушка, Тургенев — Эолова Арфа, Жихарев — Громовой, Вигель — Ивиков журавль, Блудов — Кассандра, Дашков — Чу, позднее вступившие Вяземский — Асмодей, Батюшков — Ахилл, Давыдов — Армянин, В. Л. Пушкин — Вот и т. д. А сам Жуковский получил прозвище Светлана.

В основе борьбы «Арзамаса» с "Беседой" стоял спор о старом и новом слоге, но в веселой, комической форме. Жуковский был бессменным секретарем общества. Надевая красную шапку секретаря, он переставал быть Жуковским. Для многих членов «Арзамаса» это была веселая игра (хотя и с серьезными целями), но для Жуковского это было бегство от жизни, от ее трагизма, в шутейный новый мир. Это был смех сквозь слезы!

В своих воспоминаниях о той поре Жуковский писал: «Мы объединились, чтобы хохотать во все горло, как сумасшедшие; и я, избранный секретарем общества, сделал немалый вклад, чтобы достигнуть этой главной цели, т. е. смеха; я заполнял протоколы галиматьей, к которой внезапно обнаружил колоссальное влечение. До тех пор, пока мы оставались только буффонами, наше общество оставалось деятельным и полным жизни; как только было принято решение стать серьезными, оно умерло внезапной смертью».

Жуковский получил назначение быть чтецом у государыни Марии Федоровны. Павловск в то время был средоточием лучших писателей наших. Карамзин, Крылов, Дмитриев, Нелединский-Мелецкий, Гнедич, Жуковский - являлись на вечерних беседах августейшей покровительницы отечественных талантов. Кроме того, нередко приглашаемы были в Павловск Клингер, Шторх, Вилламов, Аделунг. Но Жуковский, живя у своего задушевного друга Блудова и несмотря на самый милостивый прием у государыни, все-таки писал на родину:

"Мое теперь - хуже прежнего. Здешняя жизнь мне тяжела, и я не знаю, когда отсюда вырвусь. Все, меня окружающее, ничтожно, или я сам ничто, потому что у меня ни к чему не лежит сердце, и рука не подымается взяться за перо, чтоб описывать то, что мне как чужое. И воображение побледнело, поэзия от меня отворотилась. Не знаю, когда она опять на меня взглянет. Думаю, что она бродит теперь или около Васьковской горы, или у Гремячего, или же в какой-нибудь долбинской роще, несмотря на снег и холод. Когда-то я начну ее там отыскивать? А здесь она откликается редко, да и то осиплым голосом.

А вот что пишет ему в ответ его преданная родственница Киреевская, в письме из Долбина от 23 ноября 1815 года: «Милый брат! Милый друг! Бесценное письмо ваше оживило меня, хотя в нем нет ничего оживительного, — те же желания не того, что у нас есть, та же непривязанность к настоящему, та же пустота, скука, которые до вашей милой души не должны бы сметь дотронуться, — но этот почерк, этот голос дружбы, который слышен и в скуке, и в пустоте, и в шуме, — и возможность счастья невольно воскресла! Авось!.. Бросьте все, милый брат! Приезжайте сюда, ваше место здесь свято!.. Ваши рощи, ваша милая Поэзия ваша прелестная свобода, тишина, вдохновение и верные сердца ваших друзей, здесь все цело, все живет, все вечно! Что это за состояние, для которого вам надобно служить? Что это значит: чем жить? Это и глупо и обидно! Забыли вы, что я хотела все свое продать, бросить, чтобы с вами в 14 году ехать в Швейцарию? Разве вы не знаете, что у нас, слава Богу, есть чем жить... что и тогда бы было, когда б я сама для жизни своими руками работала, и тогда бы вы могли жить со всеми прихотьми, каких бы вам угодно было! А когда бы вы здесь были с нами, я была бы вашим богатством богата; милый друг, неужели мне сказывать вам, что такое для меня любить вас?»

Это прекрасное письмо Киреевской попало в руки Жуковского в самые тяжелые для него дни, когда он получил письмо от Маши с просьбой одобрить ее брак с доктором Мойером.   

В Дерпте, в семье Воейковых-Протасовых, происходила непрекращающаяся война. Воейков желал безраздельно властвовать в семействе жены, его бесило, что там до сих пор царствовал добрый дух Базиля. Теща, Екатерина Афанасьевна, "уперлась рогом" и была готова выдать Машу за кого угодно, только бы не за безродного и бездомного Жуковского. Она стала уверять уже широко известного поэта, что его присутствие в их доме компрометирует Машу и практически изгонять его из дома. И тому приходилось раз за разом уезжать из Дерпта, оставляя свою любимую девушку и всю семью в раздрае и конфликтах.

Между тем сам Воейков прибыл из Дерпта в Петербург. Профессорская служба не задалась, студенты-немцы не ходили на его лекции, да и новый директор университета против него ополчился. Воейков чувствовал, что профессорское место уходило у него из рук, и ему опять стала жизненно необходима поддержка Жуковского, Тургенева и их друзей. «Я обо многом говорил с ним, — сообщает Жуковский Киреевской, — искренно, и он во многом признался, во многом себя обвинил: он поехал отсюда, давши святое обещание переменить свой образ обхождения и стоить своею жизнию друзей своих! Чтобы он мог это исполнить, надобно непременно все старое забыть и иметь к нему доверенность. Эта помощь необходима Воейкову!»
Воейков несмотря ни на что оставался для Жуковского другом, хотя невозможно было простить того, что Маше жилось нерадостно в его доме.

А вот в декабре Жуковский получил от Маши письмо, в котором она сообщает, что собирается выйти замуж за доктора Мойера. Еще не дав согласия, она обращается к Жуковскому:

"Дерпт. 8-го ноября 1815. - Мой милый, бесценный друг! Последнее письмо твое к маменьке утешило меня гораздо более, нежели я сказать могу, и я решаюсь писать к тебе, просить у тебя совета так, как у самого лучшего друга после маменьки. Vous dites, que vous voulez me servir lieu de p;re! {Вы говорите, что хотите быть мне вместо отца! (фр.).} О, мой дорогой Жуковский, я принимаю это слово во всей его цене и очень умею понимать то чувство, с которым ты его сказал. Я у тебя прошу совета так, как у отца: прошу решить меня на самый важный шаг в жизни, а с тобою с первым после маменьки хочу говорить об этом и жду от тебя, от твоей ангельской души своего спокойствия, счастия и всего доброго. Je veux me marier avec Moier! J'ai eu occasion de voir, combien il est noble, combien ses sentiments sont ;lev;s, et j'esp;re, que je trouverai avec lui un parfait repos. Je ne m'aveugle pas sur ce que je sacrifie, en faisant ce pas-l;, mais je vois aussi tout se que je gagne. D'abord je suis s;re de faire le bonheur de ma bonne maman, en lui donnant deux amis {Я хочу выйти замуж за Мойера! Я имела случай увидеть, насколько он благороден, насколько возвышенны его чувства, и я надеюсь, что найду с ним совершенный покой. Я не слепа относительно того, чем жертвую, делая этот шаг, но я вижу также все, что выигрываю. Прежде всего я уверена, что сделаю счастливой свою добрую мать, дав ей двух друзей (фр.).}. Милый друг, то, что теперь тебя с нею разлучает, не будет более существовать. В тебе она найдет утешителя, друга, брата. Милый Базиль! Ты будешь жить с ней, а я получу право иметь и показывать тебе самую святую, нежную дружбу, и мы будем такими друзьями, какими теперь все быть мешает. Не думай, ради Бога, чтобы меня кто-нибудь принуждал на это решиться..."

Легко себе представить, какое впечатление эти письма сделали на бедного Жуковского. Он не верил тому, что Маша решилась идти замуж добровольно, без принуждения; он подозревал Екатерину Афанасьевну в том, что она была единственною виновницей жертвы дочери.

Письмо его (25 декабря 1815) — это целое произведение. И спор, и нападение, и выдержки из ее письма, и опровержения. Ему нелегко.
«Давно ли мы расстались? — пишет он. — Нет трех недель, как мое последнее письмо было написано к маменьке! Ты знаешь то, что я чувствовал к тебе, а я знаю, что ты ко мне чувствовала, — могла ли, скажи мне, произойти в тебе та перемена, которая необходимо нужна для того, чтобы ты имела право перед собою решиться на такой важный шаг?.. Нет, милый друг, не ты сама на это решилась! Тебя решили с одной стороны требования и упреки, с другой грубости и жестокое притеснение! Не давши времени твоей душе придти в себя, от тебя требуют последнего пожертвования на целую жизнь, называя это пожертвование твоим же счастьем, и даже не принимая его за пожертвование!.. Одним словом, ты бросаешься в руки Мойеру потому, что тебе другого нечего делать! Тебя тащут туда насильно».

Он не верит, что Маша могла его разлюбить и требует года отсрочки для этой свадьбы:
«Мойер прекрасный человек, сколько я его знаю! Но тебе надобно с ним счастия. Прежде узнай наверное, что его получишь, а там уже располагай собою. Неужели нельзя тебе иметь году отсрочки? Неужели я такая презренная тварь, что уже мне никакого утешения сделать не можно, что уже меня можно раздавить, не думая даже, что я могу почувствовать боль?.. Сердце разрывается, когда подумаю об этой жестокости, об этом холодном самовластии, которое величают материнскою любовью. Но скажи, Маша, разве ты не обязана подумать и обо мне? Разве для тебя не нужно избавить меня от такой мысли, которая отравит всю мою жизнь, от мысли, что тебя принудили выйти замуж, опасаясь меня!»

Жуковский убежден, что Маша идет за Мойера по произволу матери: «Она ее упустила ни одного случая разорвать мне сердце!.. Что ей до меня, когда она не щадит своих детей!.. Она сделала из меня какое-то чудовище... Пожертвовав собою, не думай из меня сделать ей друга — этим не заманишь меня в ее семью! Скорее соглашусь двадцать раз себе разбить голову, нежели искать места в этой семье... За что хочет убить тебя?.. Я не могу согласиться на замужество твое, теперь не могу! И есть ли...» — так и отправил недописанное письмо.

Список литературы: