Выпей отвары трав Гл 26 Эрих ускользает

Хенни снялась с места столь резко и неожиданно, что Маша ничего не успела сообразить. Она по-прежнему — хоть и занималась языком ежедневно – не очень-то понимала  быстрые, шипяще-щебечущие переговоры мужа и свекрови. От Хенни  трудно было ожидать каких-то фортелей – было совершенно очевидно, что она намерена прожить  на мельнице до конца своих дней. Когда до Маши наконец-то дошло, что свекровь не просто укатила на пару часов по делам пекарни,  а переехала к отцу Эриха – да ещё и насовсем, с вещами! – она на минуту потеряла дар речи от этой восхитительной новости.

     — Ты прикинь, так резко изменить жизнь в ее возрасте – возбуждённо рассказывала она Кире перед очередной репетицией. — Она всю жизнь, с самого рождения, жила на мельнице, а в шестьдесят два — взяла и сбежала к бывшему любовнику!
     — Это самый прекрасный возраст для приключений, – ответила Кира с интонацией мудрой  колдуньи — она умела напускать на себя такой вид. — Но ещё надо посмотреть, насколько к лучшему она жизнь поменяла. Может, там мужик – тиран и деспот.
   — Ну, подумаешь — тиран! Если что  – просто назад домой вернётся. Но какое приключение, а?
 — Да, уж веселее ей стало – это точно! А то твой Эрих – зануда редкостная, а с тобой тоже нормально  не пообщаешься пока. Да и к тому же —  ты  тут у меня всё время пасёшься.
     Ежедневно с самого утра Маша уходила к подруге, часами слушала её органные репетиции, но не просто болталась без дела — училась переворачивать  ноты и переключать органные регистры.
      Себастьен аккуратно приходил на все репетиции хора, старательно тянул свою басовую партию и краем глаза поглядывал на Машу, но попыток сближения больше не делал. Маша же решила взять паузу, разобраться в себе: имеет ли женщина в её положении право думать о постороннем мужчине? Маша спрашивала  строго и сама себе отвечала ворчливым бабушкиным голосом: "Сейчас не время, куда ты торопишься? Позже во всём разберёмся!"

    Хенни каждый день приезжала работать в пекарне вместе с помощницами, но ночевать никогда не оставалась, в жилую часть дома почти не заходила. Она выглядела какой-то незнакомой, отстранённой. Маша пыталась по  внешнему виду свекрови понять,  счастлива ли та: почему-то её очень волновал этот вопрос.
"Кажется, я к ней успела сильно привязаться," – размышляла Маша.
  Но угадать, как обстоят дела,  не получалось: Хенни, как и прежде,  была закрытой, эмоции выражала слабо, о себе ничего не рассказывала.
   
Эрих приуныл, помрачнел, перестал по утрам говорить Маше "Гутен морген, майн шатц!" – бурчал  невразумительное "Мойн" – "Привет!", а потом глухо молчал.

   Завтраки были тягостны. Муж сосредоточено готовил кофе с поджатыми губами – и даже в  дорогой кофемашине ухитрялся его безнадёжно испортить. Маша этот напиток никогда не пила – после глотка адского варева у неё начинался приступ гастрита. Сейчас она  предпочитала по совету врача  с утра выпить тёплой воды – это помогало от изжоги, которая в последние месяцы беременности мучила её беспрестанно. Эрих, кажется, воспринимал её отказ от кофе как оскорбление – допивал свой крепкий напиток  двумя-тремя гигантскими глотками, ставил чашку в посудомоечную машину, бросал Маше через плечо " Махтс гут" – и исчезал до позднего вечера. 
Свою ежедневную яичницу Маша ела уже в одиночестве. 

"Недолго же моя семья продержалась, я всё-таки какая-то неудачница, — думала Маша, — Эрих ведь, кажется, только и думает, как он влип с женитьбой на русской и  как  бы от меня слинять. Почему так? Чем я ему не угодила?  И  что  мне теперь делать? Куда деваться?"