Михаил

Большие и Малые Большаки, две деревни, разделённые быстрой речкой, как старые потёртые бутылки, сияли крышами брошенных домов. Осеннее холодное солнце стыдливо спрятавшись за тучи, прозрачным, чистым светом подсвечивало небольшой стог сена, наверху которого беседовали закадычные подружки, Агафья и Евдотья, вспоминая свою жизнь, которая для обеих казалось делом решённым и в тоже время так и непонятым. 
– Эхх… Евдотья, были б мы помоложе, веришь!?.. никогда бы с этим чёртом не связалась, – в сердцах, произнесла Агафья, вглядываясь, как в воду, в совместно-прожитые со своим супругом годы.
Кровь ударила в лицо бурным приливом и щёки старушки раскраснелась. Её подруга, Мазолиха Евдотья, открыв рот и чуть оттопырив губу, задержала во рту семечку, не раскусив, рассудительно откомментировала: 
– Даа… 
Она была искренней в своих эмоциях, и всегда, ещё со школы, во всём поддерживала свою подругу. 
– Михаил твой вроде как за хозяина был… – вдумчиво добавила Евдотья, разглядывая тучу на небе, похожую на большого белого медведя. – Отец его кузнец... да и брат тоже... 
– Да это причём !? – в чувствах перебила размеренные рассуждения подруги Агафья, ударив себя по колену. – Ведь любила дурака, а он мне всё про свои молочные пути беседы вёл. Будто по-хозяйству дел нету. Одно только и запомнила, как её, спея вроде!? 
– Не пути... Да и не молочные, – Евдотья улыбнулась. – Правильно называется Млечный путь... а созвездие – Кассиопея… 
– И этот тоже, – чихнув, Агафья продолжала упираться в своих мыслях, – как заладит... видишь звезду!? Видишь звезду!? Да как назовёт её этаким местом, что прямо неприлично и сказать, а сам обниматься лезет. А я всё думаю: опять к Гришке ходил... перегаром так и прёт… а он мне про звёзды! 
– Особенный он у тебя был, – враздумье с улыбкой произнесла Евдотья. рассматривая меняющиеся в размерах тучи. – Не такой, как все. Не чета моему Андрейке. Бывало, с огорода идёшь, а твой из-за речки на гармонии играет, словно тетерев на поле токует, так прямо колокольчиком сердце исходится. 
– Особенный, это правда. Тут ни дать ни взять. Я, когда первенцем своим Серёжкой беременна была, от этих особенностей его чуть раньше времени не родила… – обиженно вспоминала старушка и стараясь не упустить подробностей продолжила. – Представь, что он учудил подруга. Сурприз мне, значит, заготовил. Так и сказал: Агафья, наша корова, кажись, занемогла. Надо приглядеться. А то всё больше лежит и лежит. Ждать нечего, оделась я, и пошла в хлев. Животное, чем не человек, лечить тоже надо. Открываю дверь, а там настоящий крокодил на меня из-под сена смотрит и что-то жуёт... У меня душа в пятки, коровку, думаю, нашу доедает. Я в крик и за вилы! Чуть Звёздочку от сраха не заколола! Это ж надо додуматься, корову нашу в крокодила перекрасить!.. .ну..– не унималась осуждающе Агафья. 
Евдотья искренне засмеялась, закрыв глаза и запрокинув назад голову. 
– А я, помню, на базар иду, – с улыбкой проговорила она. – Мишка твой навстречу, “Привет, соседка!" – кричит и серьёзным голосом добавляет: – Слух по всей деревне пошёл, Евдотья, что ты с неба все звезды украла? ” Я растерялась, ему отвечаю: “Мол, ничего такого и в мыслях не было! ” А он мне: “Что ж, скажи теперь, мне делать? Ежели полюбоваться небом хочу, приходится тебе в глаза заглядывать…” 
Мазолиха зажмурилась. 
– Мне таких слов красивых... никто... никогда не говорил. 
– Да-а. На это он мастак был, – не успокаивалась Агафья. – Уже совсем седой стал, а как в город на базар поедем картошку продавать –  свою шарманку заведёт, не остановишь. Так бабы молодые глаз с него не сводят, любуются. Было б чем, а всё туда же. Торговался правда, дай Бог каждому. Любого заговорит. 
Евдотья, слушая, улыбалась, думая о чём-то своём, отчего её ясные голубые глаза действительно светились, как звёздочки на небе.
– Любила его? – вдруг неожиданно спросила Агафья, испытующе заглядывая в глаза подруге. –  Давно заприметила, что кто-то цветы свежие на могилу ему подкладывает. 
– Почему любила? Я его и сейчас люблю, – просто и откровенно ответила Евдотья. – Вот наша жизнь прошла, а мы не о ней разговор ведём. Всё Михаила твоего вспоминаем. 
– Да не жила бы ты с ним, ей Богу.– упрямо выговорила Агафья. – Мишка мой ведь только со стороны мужик ладный был, а как обёртку сымешь – прям беда. Он же спокойно, как все, по-человечески, жить не мог, все время что-то придумывал. Даже председателя нашего чуть не утопил. 
– Это ж как? – удивившись, спросила подруга. 
– Помнишь, наш Петрович в больнице полгода лежал, еле откачали? – повернувшись к подруге, спросила Агафья.
- Конечно помню. - ответила Евдотья.
– Так это всё из-за моего балабола произошло. Пусть ему земля будет пухом, – Агафья взглянув на вихрастые облака закрывшие небо размашисто перекрестилась и продолжила вспоминать. – Раньше стыдно было рассказывать, а теперь уже и можно. Так вот слушай. Лет пять назад пришёл к нам на субботу председатель помыться в нашей баньке. Евоная в ремонте была. И они, значит, там с Михаилом так парку наподдавались, что к обедне шатало их, как матросов на палубе. У моего всегда заначка в бане была, вот её, видать, и приговорили. А после уже в доме стол себе устроили. Сидят, общаются, а я за печкой слушаю. Мой значит говорит: “Вот всё смотрю на тебя, Петрович – что у тебя не спросишь, всё на деньги переводишь. Жадный ты до денег, Петрович... ох жадный... Но вот главного тебе не достаёт... негде этой самой жилке богатства твоего... развернуться... основы... фундамента нет…” 
А председатель, довольный, ему отвечает: “Ты уж за меня Михаил не переживай шибко. Всё моё со мной будет... ещё развернусь…” 
А мой ему шёпотом, как змий: “Есть у меня секрет один, думал с собой в могилу заберу, но больно человек ты сребролюбивый, тебе можно, тебе расскажу”. И ещё тише добавляет: “Так вот знай, друг ты мой разлюбезный, что мне ещё деды рассказывали, будто в речке нашей неподалеку от берега в омуте Степка Разин, когда бежал от войска императорского, казну свою спрятал. Я и место знаю”. 
“А сам почему не взял? – удивленно шёпотом спросил председатель. – Сокровище, небось, огроменное? ” 
“Да не люблю я их... – отвечает мой. – Деньги эти... но тебе, как другу... даже место покажу…” 
Вот и пошли, значит, два дурня пьяных на речку. Мой тот больше подзадоривал, да комментировал. А председатель часа два всё нырял, нырял, и это в осень, вода градусов семь, не больше. А Петровичу нашему уже за шестой десяток тогда было. Так потом на скорой и увезли. Закоченел совсем. 
– А ты говоришь! – сделав серьёзное лицо, произнесла Агафья, будто оглашая приговор. – Как жила с ним, сама не пойму. 
– Деньги-то нашли? – с интересом спросила Евдотья. 
– Ага. Держи карман шире. 
Мазолиха засмеялась, прикрывая ладонями рот. 
– Ладно, пойдём, подруга, – сказала она, улыбаясь. – Проведаем наших благоверных. Судя по всему, скоро дождь будет. 
Тёмные почти чёрные облака широким фронтом выползали из-за тонкой линии горизонта. Две уставшие старушки, поддерживая друг друга, неспешно шли к деревенскому погосту, который находился неподалёку на вершине крутой горы, где густой лес деревяных могильных крестов,  словно предчувсвуя грозу, застыл в безмолвие на поросшей мхом поляне, отгороженный  покосившимся выцвевшим забором. Старое кладбище как бы намекало людям, что они так и не нашли при жизни – покоя в благостной тишине. Во всём многообразии памятников на территории погоста выделялось и тревожило воображение угрюмых посетителей необычное и даже странное надгробие мужа Агафьи, которое Михаил изготовил для себя заранее. Издали оно было похоже на настоящую, работающую мельницу, отчего Агафья всё время злилась. 
– Упокоиться и то по-человечески не смог. Смотри Евдотья... смотри… чем ближе подходим... крест как будто крутиться начинает... вот же… изобретатель.