Крысиный рай

Двадцать лет наша семья прожила на старой, еще немецкой, мощеной булыжником улице с древними липами по обочинам и огромными садами с такими же древними, высокими, поросшими лишайником яблонями. Это было райское место. Помню густые заросли малины, в которых мы с соседскими мальчишками Валерой и Санькой, собирая истекающие соком ягоды, проложили дикие тропы, помню прозрачные, словно восковые яблоки белого налива, холодные и влажные от росы по утрам, помню сияющую в лучах вечернего солнца паутину в кустах смородины под томной вишней, помню и уютный шалаш, тайком построенный нами в дальнем углу сада и лишь случайно обнаруженный взрослыми, невозможно забыть и душистые горы яблок, осенью снятых нашими отцами с деревьев … Все это составляло тогда естественные и простые проявления детского счастья, а впоследствии стало основанием тихой грусти о том, чего уже никогда не вернуть.

А в начале 1970-х годов отцу выделили отдельную квартиру. Она находилась на последнем этаже девятиэтажки – одной из первых в нашем городе. Помнится, за полгода до этого я поехал на электричке по каким-то делам в Светлогорск. Вот поезд плавно отошел от нижнего перрона Северного вокзала… Описав широкий изгиб, он проехал дачные сады, которые в ту пору еще совсем близко подходили к городу… Миновал оглушительно звенящий переезд на Нарвской, где непривычно было видеть вереницу машин, покорно замерших перед полосатых шлагбаумом… Слева потянулись бесконечные ряды гаражей… А там, сразу же за гаражами стоял ОН – как мне тогда показалось, безумно красивый, из белого силикатного кирпича с красными вставками под окнами. Но главным его украшением были лоджии – по тем временам большая редкость. Не балконы или застекленные со всех сторон веранды, как сейчас, а именно лоджии. Они были восхитительны: тянулись вдоль каждой квартиры, были необычайно просторными, и на самом деле составляли приличное дополнение к общей площади квартир.

Помню, я тогда подумал: что за счастливчики будут жить в этом доме! Мне и в голову не могло прийти, что одним из этих счастливчиков буду я.

Мы действительно были безумно счастливы, когда переехали в этот дом. Нас тогда поразила еще одна его особенность – лестничные площадки. Таких площадок я не видел больше никогда в жизни. Они были просто огромными – широкими, длинными. Мы с соседскими мальчишками даже думали поставить на каком-нибудь этаже теннисный стол. Вполне можно было бы играть в теннис.

Стол мы так и не поставили и в теннис не играли. Зато на площадках стали мало-помалу появляться разных размеров деревянные ящики с навесными замками. Кладовок в квартирах не было, и жильцы приладились использовать в качестве таковых не только свои лоджии, но и пространство лестничной площадки. Ящик с замком появился и у нас. Он был, наверное, самым основательным во всем доме. Большой, красивый, как пароход, из желтых деревянно-стружечных плит, он принимал в себя два, а то и три мешка картошки на зиму, ведро морковки, кучу трехлитровых банок с маринованными помидорами и яблочными компотами, какую-то старую одежду для дачных работ, еще что-то... Конечно, не пустовало и пространство между ящиком и стеной. Там находились обрезки досок, брусья, рейки, всякие фанерки, подобранные на мусорках и предназначенные для строительных работ на загородном огороде, громко именуемом «дачей».

Да мы тогда были счастливы: мы жили в отдельной квартире. Но довольно быстро осознали, что предоставляемые в доме «удобства» служат поводами для негативных переживаний. Ну например, горячей воды на верхних этажах дома практически никогда не было – проектировщики что-то не рассчитали. А если давление воды все-таки повышали к приходу очередной комиссии, рвались трубы магистрали, и всю эту магистраль грубо, неряшливо раскапывали, разводя на тротуаре страшную грязь. Лифт работал по часам – с семи утра до одиннадцати часов вечера. И если кто-то возвращался домой чуть позже, приходилось тащиться наверх пешком. К тому же он частенько ломался. А когда работал, поднимающий кабину мотор, находившийся как раз над нашей прихожей, безбожно выл и клацал металлическими деталями.

Но особой проблемой в доме обернулся мусоропровод. Казалось бы, чего лучше? Зимой и летом, в любую погоду, днем и ночью можно выйти на лестницу, спуститься на один пролет вниз, открыть небольшой лючок – и нет мусора. Можно было слышать только, как он бьется о стенки толстой трубы, падая вниз.

А внизу находилось принимающее его помещение – мусоросборник. Он был совсем небольшим, внутри был обложен старой кафельной плиткой, снаружи закрывался кривой железной дверью без замка. Предполагалось, что его будут мыть время от времени, но на самом деле этого никто не делал. Лишь один раз, подходя к подъезду, я увидел, что из-под двери мусоросборника вытекает мутный вонючий ручей. Он расплывался по асфальту против дома, разбивался колесами проезжавших машин, помаленьку сох, и от этого вонял еще сильнее. Жильцы дома вздохнули с облегчением только тогда, когда прошел приличный дождь, по-настоящему промывший это место на дороге.

А так все было совсем просто. Раз в два или три дня вплотную к дому подъезжал старый трактор «Беларусь» с открытым прицепом, из трактора выходил хмурый человек в рукавицах и с большой совковой лопатой, распахивал кривую железную дверь мусоросборника и лопатой выгребал из него то, что в нем накопилось за эти дни, размашисто забрасывая все это в прицеп. И тогда воздух поблизости наполнялся какой-то особенной, тошнотворной вонью, которая стояла возле этого места еще долго после отъезда трактора с прицепом.

Я описываю все эти подробности, потому что они объясняют главное происшествие, оставившее – я теперь это точно знаю – след на всю мою оставшуюся жизнь.

Мусоросборник не только безбожно вонял – он был пристанищем, кажется, для всех крыс в округе. Их было великое множество! Однажды я зачем-то открыл дверь мусоросборника и увидел… Крысы не обращали на меня никакого внимания – копошились в мусоре, ходили друг у друга по спинам и головам, находили для себя что-то съедобное, съедали свои находки, тихо попискивая от удовольствия. И все они были чистенькие, холеные, упитанные; их праздничный мех имел одинаковый дымчатый отлив. Они были как маленькие, хорошо организованные солдаты, одетые в одинаковую серую униформу. Я помню, эта их организованность тогда меня как-то испугала. Поговаривали, что они могут совместно нападать на человека, и тогда от них невозможно было спастись.

Да, это было их крысиное царство. Крысиный рай.

Для гнезд своих, в которых они крысят рожали и выкармливали, нашлось другое место поблизости – пространство между кирпичной стеной и дощатой обшивкой в тамбуре при входе в дом. Как они туда пробирались – загадка. Но эти гнезда они содержали в чистоте и время от времени избавлялись от копившегося в них помета. Сколько раз, входя в этот тамбур, я наступал на сухие хрустящие шарики! А совсем рядом с моим ухом, за дощатой обшивкой тамбура, слышалась живая возня крысиной малышни, звучал их довольный писк. Видать, и вправду говорят, что крысы – народ чистоплотный. Но запах!

И вот теперь о том самом происшествии, которое врезалось в мою память и, кажется, изменило что-то в моей душе.

Время от времени в наш дом приезжала специальная служба – травили крыс в мусоросборнике. Но крысиное гнездо почему-то не трогали. Наверное, не было соответствующих инструкций.

Вот и на этот раз: я сидел за письменным столом, работал, а в комнату ворвалась возбужденная мать.

- Сегодня крыс травили внизу. И к нам на этаж пришла крыса – она за ящиком спряталась. Ее нужно убить!

- Как за ящиком? – оторопел я. – Она поднялась к нам на девятый этаж?

- Да! Видимо, решила спасаться здесь. Иди, разберись с ней!

Я быстро встал из-за стола, вышел на лестничную площадку. За нашим ящиком было тихо. Может, она уже убежала? Или ее и нет вовсе? Но я все-таки вытянул из-за ящика длинную толстую рейку и стал громко стучать ею по оставшимся там доскам.

Неожиданно откуда-то выползла эта крыса. Именно выползла. Она была большая, как кошка; судя по огромному животу, который она едва волочила по полу, у нее вот-вот должны были появиться крысята. Видно было, что она одурела от яда, которым ее травили внизу, и из последних сил ищет укромный уголок для себя и своего будущего потомства. А может, она просто пришла к людям за помощью?

Перепугавшись – а ну как она на меня бросится! – я стал неистово колотить ее рейкой, но от волнения попадал редко. Она на меня не бросилась. Только подняла голову и посмотрела своими круглыми глазами, в которых было страдание и недоумение. Как будто заглянула мне в душу. И в голове у меня вдруг отчетливо прозвучало:

- Зачем ты так? Я же тебе ничего плохого не сделала! У меня ведь нет сил бороться с тобой…

Честное слово, все так и было! Какое чувство на меня нахлынуло тогда? Стыд? Неожиданное сострадание к этому живому существу? Презрение к самому себе, своей жестокости? Руки у меня опустились. Я стоял и смотрел, как крыса тихонько побрела вдоль нашего ящика, за которым она так и не нашла спасения. Она дошла до лестницы и стала тяжело сползать со ступеньки на ступеньку, оберегая свой огромный живот, в котором было самое для нее дорогое.

Так она миновала один пролет, другой… А где-то на седьмом, кажется, этаже раздалась женская ругань, прозвучали звуки ударов – били чем-то тяжелым по мягкому… И стало тихо. А спустя минуту хлопнула дверца мусоропровода, прошаркали по лестнице чьи-то ноги в тапочках, хлопнула дверь квартиры – и вновь воцарилась тишина.
И представилось мне, как эта крыса, может быть еще и не мертвая, летит по мусоропроводу, ударяясь о его стенки, вниз в отравленный мусоросборник. В свой крысиный рай, в котором нет человека.