Севастополь. Город - герой в полосатой тельняшке

      НА ФОТО: Продолжение династии.  Любимые чикагские американцы в Севастополе: дочь, внук и внучка.         

   Причудливый маршрут службы моего отца в Крыму, начавшийся в его степном  центре (хутор Чайка) и продолжившийся на  восточном  побережье (Керчь), на южном (Алушта, Лазурное) закончился на юго-западном - в  Севастополе. Мне всегда было интересно, как, каким образом кадровые органы в Москве планируют столь сложные и извилистые перемещения офицеров по территории огромной  страны и  чем они при этом руководствуются.
                Поступив  в первый класс в крошечном посёлке под Симферополем, я получил школьный  аттестат за 10-ый класс в городе Жигулёвске, на левом берегу Волги. Это была моя седьмая по счёту школа. Трижды семья переезжала на новое место службы отца в середине учебного года. В новый школьный коллектив мне приходилось входить прямо с поезда или самолёта. Иногда за сотни или тысячи километров от прежнего места учёбы. Мне пришлось начинать изучать четыре иностранных языка, не выучив в результате реально ни одного. Одним из них был совсем экзотический по тем временам - испанский. И только потому, что в нашем дальнем, захолустном гарнизоне вообще год не было преподавателя иностранного языка, а многие предметы учителя вели в нагрузку к своим основным, как умели. А испанский преподавала (тоже как умела) жена одного офицера из  детей коммунистов Испании, вывезенных в Советский Союз после гражданской войны в конце тридцатых годов. Представьте себе, что такое семь раз начинать встраиваться в новый школьный и дворовый коллектив и находить там своё место. А с моим честолюбием ещё и зарабатывать авторитет и заводить верных и надёжных друзей. Приобретённое поневоле умение не приспосабливаться, а вливаться в любое сообщество детей и подростков очень помогло мне в дальнейшей жизни. Особенно в трёхлетней срочной службе в армии.

                В Севастополь мы переехали после жизни в крошечном ауле Кастель (Лазурное),под Алуштой. После его гор, ущелий, пещер, родников и тайных уголков горного Крыма я оказался в большом приморском городе, в огромной новой школе, которая была, наверное, раз в сорок больше нашей крошечной, поселковой.
                Чтобы передать мои впечатления от знакомства с Севастополем и как-то описать его характер, надо иметь гений Толстого, а я только пытаюсь в меру своих сил выразить чувства ребёнка одиннадцати лет. Явившийся моему взору город русских моряков поразил меня настолько глубоко, что первое впечатление осталось во мне навсегда, как родинки, старые шрамы или родовые татуировки у жителей африканских племён. Достаточно прожить в Севастополе даже совсем немного (особенно в детстве и юности) - и ты навсегда каким-то образом остаёшься его частью. Севастополь - это яркое воплощение истинно мужского характера. В Одессе, где я сейчас живу, довлеет всё-таки женская сущность города, а в Севастополе рельефно выражена мужская. И это сразу завораживает душу ребёнка. Одесса околдовывает и влюбляет в себя тоже навсегда, но делает это постепенно и неотвратимо, как очаровательная, роскошная и опытная женщина, с головокружительным причерноморским шармом. А мужественный Севастополь вбирает часть твоей души сразу, при первом же знакомстве. Если Одесса - это южная Пальмира, жемчужина Черноморья, столица юга, Черноморский Вавилон, улыбка Бога, то Севастополь, безусловно,- мировой феномен мужества, эпическая легенда, подобная античным Фермопилам царя Леонида.
                Город в полосатой тельняшке, прославленный на века как символ стойкости и мужества, показал запредельные возможности человеческого духа. Севастополь сразу отпечатался в моей душе синими бухтами и кораблями на рейде, снующими по бухтам пассажирскими катерами - морскими трамваями. Город поразил своими памятниками и массой других примет мощной военно-морской крепости. А главное, что снова, как в Керчи и в Лазурном, перед моими глазами ежедневно было море! Шесть крымских лет оно укачивало меня в своих волнах, как в колыбели, принимая дальневосточного мальчишку в свой синий мир. Эта глубокая родственность, сроднённость с морем - не мистика. Я просто чувствую её, как цыган чувствует свой табор, глубоко и безусловно, как слияние, обручение, вхождение в семью. Сложно это выразить словами. Иначе как объснить, что нам, повязанным с морем, принятым им, при любом расставании становится так нестерпимо больно, как после разлуки с самыми дорогими и любимыми. Помните песню эмигранта: "В бутылке от Боржоми со мною черноморская вода..."? Пронзительно и тонко сумел сказать об этой сроднённости души и моря поэт Вадим Семернин :

                Так приходит к порогу сын,
                Я у синего моря не гость,
                Ты - где первая прядь седин,
                Ты - где просто ракушек горсть;
                Парусов твоих полотно
                Ввек душе моей
                не сносить,
                И вода твоя, как вино -
                Друга верного угостить...

                Что Севастополь - город-герой - прописная истина. Их немало в России, и все они заслуживают этой оценки. Но подвиги Севастополя так расцвечены яркими красками индивидуального характера его свершений, что получается не только героическая картина, но какая - то цветомузыка особого духа. Город и флот в самых тяжёлых обстоятельствах потерь и кровавых сражений с численно превосходящим противником оставались до конца верны долгу и флагу на мачтах своих кораблей. Защитники морской крепости прославили себя на весь мир не только гранитным мужеством и запредельной стойкостью, но и особым морским характером: отчаянной дерзостью, холодным презрением к смерти, надёжностью беспримерного морского братства, весёлой, неунывающей натурой русских моряков! Матросы, сошедшие с кораблей, в критически тяжёлые моменты боёв на суше явили миру такой образец бойца, что едва ли он будет когда-то превзойдён. Морская пехота яростно и лихо сокрушала самые элитные части германского Вермахта. Сняв каски и надев бескозырки, синие тельняшки в вырезе чёрных бушлатов (а то и без них)- моряки никогда не сдавали ни одной позиции на фронте и ни разу не откатывались назад в атаках, пока оставался в живых хоть один человек.
                Любой подросток, живущий в те годы в Севастополе, напитывался этим духом города, проникался убеждением, что если всё самое невозможное сумели совершить ребята в бескозырках и не сломались, то и я так смогу, не дрогну, не отступлю, а главное, не предам! Что же касается шрамов, родинок и родовых знаков, то они у меня тоже остались на всю жизнь, дополняя мою память о Севастопольском периоде. Можно было и не упоминать об этом, но без этих деталей как-то не складывается картина моего детства.
                Описывая в керченских рассказах способы заработка карманных денег, я упоминал, что основным средством там было обследование и очистка затонувших в Проливе судов. Здесь же, в Севастополе, такой способ не практиковался из-за больших морских глубин, на дне которых тоже было множество затопленных кораблей. Здесь карманные деньги добывались разборкой боеприпасов, огромное количество которых, кое-как собранных и ограждённых, валялось в полях, оврагах и балках вокруг города. Цветные металлы сдавались старьевщикам за довольно высокую цену. Наша тесная компания большого военного городка на горе Матюшенко занималась этой "работой" в летние каникулы довольно часто. Местные ребята имели хорошие навыки сапёров и нужные инструменты. С огромным рвением занимаясь в яхт клубе, я также успевал  участвовать в этих делах.
                В один из жарких летних дней в середине августа в заросшем кустарником овраге наша компания занималась обычной "работой" где-то в трёх километрах от нашего городка. Всё шло хорошо. Оставалась последняя, уже почти разобранная мина. Со мной был мой средний, пятилетний брат, силой навязанный мамой под мою опеку. С ней дома оставался ещё один, двухлетий. Один из самых старших ребят в нашей компании, пятнадцатилетний мальчик, полный придурок по жизни, большой железной строительной скобой пытался выковырять из хвостовика мины латунный взрыватель. Мина уже была без тола и головки. Взрыватель напоминал гильзу от охотничьего патрона. Выкручиваться он не желал - там всё давно заржавело. А наш упорный "слесарь" пытался его расшатать концом скобы. Это было опасно. Но заставить его прекратить мы не смогли. В компании он был не самым умным, но самым упрямым и сильным. Мы все вылезли из оврага на его гребень, легли и стали наблюдать. Уложив брата на землю, я наклонился, чтобы прижать его плотнее. Неожиданно раздался не очень громкий хлопок. Как потом выяснилось, наш "сапёр" немного отвлёкся, огрызаясь на нашу критику, и случайно попал по капсюлю концом скобы. Там было совсем немного пороха, но кое-кого задело. Удивительно,что виновник отделался потерей кончика уха и царапинами от окалины. Из семи ребят на вершине оврага мелкие осколки нашли двоих : меня и моего соседа по дому. Маленький латунный осколок вонзился моему другу выше колена. А мне такой же - под левую лопатку. Закрученные осколки пробили кожу и застряли в мышцах. Доставать их было очень трудно. Пришлось их расшатывать и медленно, рывками вытаскивать. Было очень больно, но я испытывал огромное облегчение, что ничего не случилось с братом. Бинтов у нас, естественно, не было; носовых платков тем более. Наши друзья кое -как забиновали нас разорванными на полосы нашими потными, грязными рубашками. И все дружно направились домой, поддерживая нас, подранков. Об антисептике и заражении никто не думал. И, как ни странно, всё обошлось. Больше всего меня тревожила не рана, а скорая встреча с моей темпераментной, порывистой мамой. Встречу с ней я с удовольствием оттянул бы подальше, но не тут-то было! Не прошли мы тихим ходом и километр, как услышали громкие женские крики и причитания. Навстречу нам бежала целая толпа гомонящих женщин, некоторые из них были даже в кухонных фартуках. Как оказалось, пока мы перевязывали друг друга грзными "бинтами", самый младший из нас, испуганный мальчик, успел добежать до городка  с криками о взрыве, о ранениях.  Нас было всего восемь человек, а женщин  неслось не менее тридцати. Моя мама, скорая на расправу, сначала ощупала брата Володю, немного расслабилась и так дала мне пару раз по заднице, что я чуть не упал. Я нисколько на неё не обиделся, понимая, что это у неё "от нервов", как говорят в Одессе. Ребята закричали, что я раненый. Тогда она быстро размотала грязные             "бинты", рассмотрела рану и снова её замотала уже своим платком. В гарнизонном медпункте нам с товарищем наложили швы и сделали перевязку. Через несколько дней мы уже бегали по улице. Небольшой шов под левой лопаткой до сих пор роднит меня с любимым городом детства!

                * * *


                В первые же дни приезда в Севастополь я увидел в бухте маленькие яхты с одним парусом, на которых тренировались подростки. Я всегда хотел заниматься спортом, но в тех местах, где я раньше жил, никаких секций не было. Узнав, что в яхт клубе принимают желающих, я со свидетельством о рождении немедленно помчался записываться. Увы! Детский тренер взять меня отказался, заявив, что яхт не хватает, что  ребята занимаются в две смены. Но я ТАК просил меня проверить, что он как-то проникся и уступил. Узнав, что в Керчи я вырос у моря, могу ставить парус, грести, плавать и нырять, он устроил мне жёсткую проверку в группе ребят старше меня на два-три года. К его удивлению, я выполнил все тесты, а по времени задержки дыхания под водой опередил всех с большим отрывом. Я вынырнул самым последним, почти не напрягаясь, узнав, что меня уже хотели спасать. Знали бы они, что в Керчи мы часто по шесть-восемь часов почти без перерыва ныряли в трюмы и каюты затонувших кораблей и не считали это чем-то особенным.

                Где-то в середине июля, после окончания утренней  тренировки в Северной бухте я и три моих товарища отправились домой. Проходя мимо Памятника затопленным кораблям, один мальчик сказал:
- А почему бы нам с него не нырнуть?!
Идея понравилась. Двое ребят тут же, оставив вещи, поплыли к основанию памятника и стали взбираться наверх, до начала колонны. Вернувшись, сказали, что с трудом можно взобраться, но прыгать опасно, так как не от чего оттолкнуться. Тут подошли три знакомые девочки из яхт клуба и, узнав, в чём дело, стали подшучивать, что мы испугались и сдались. Самолюбие меня подтолкнуло: видимо, взыграли зарождающиеся гормоны. Захотелось показать всем свою удаль и умение нырять с любого места. Вскарабкашись на скользкий памятник по его наплывам, я с трудом закрепился, прижимаясь к колонне грудью и кое-как опираясь на пальцы одной ноги. Можно было как-то спрыгнуть "солдатиком", спиной, но я завёлся и решил сделать сальто назад. С трудом оттолкнувшись пальцами одной ноги, я в полёте уже понял, что ничего не получилось. Жёстко и громко ударившись плашмя о воду спиной, я потерял сознание и погрузился на дно. Мои два товарища сразу же нырнули за мной. Глубина там небольшая. Они тут же нашли меня и пытались поднять моё неподвижное тело. Двенадцатилетним мальчишкам сделать это  не удалось: кончилось дыхание и не хватило сил. Вынырнув, они увидели в воде ещё двух ныряльщиков. Это были матросы с маленького военного буксира, стоявшего от памятника метрах в сорока. Они сдирали старую краску с бортов, сидя в люльках из ремней. Они и спасли меня. Увидев просходящее, они бросили инструменты на палубу и мгновенно нырнули. Что важно, они наткнулись на меня сразу же. Грамотно откачав из меня воду, они снова запустили мои лёгкие. Матросы бегом отнесли меня на буксир и положили в маленьком кубрике на койку. Мичман, командир экипажа, позвонил по военной связи в комендатуру гарнизона и сообщил о происшествии. Уже где-то через 18-20 минут прибыл военный врач с медсестрой. Я ещё не пришёл в себя, только чувствовал нестерпимую боль и жжение в  спине, как будто меня подвесили на цепях над большим костром. Сознание вернулось скачком, когда доктор с медсестрой старались осторожно повернуть меня на бок, чтбы осмотреть спину. Боль, тошнота, головокружение снова погрузили меня в беспамятство. Очнулся я минут через пять, услышав довольный и громкий смех молодого доктора, который говорил матросам, что за четыре года своей практики он ещё никогда не видел такого великолепного синяка, размером от затылка до пяток. Только тут я вспомнил, где я и что со мной произошло. Переживающих за меня друзей флотский доктор отправил домой, дав им клятву, что я не умру и через пару недель буду как огурчик. Одному мальчику, соседу по дому, доктор вручил записку для моей мамы, написав, что вечером после смены он лично доставит меня домой, и здоровью моему ничего не угрожает. Просто пару часов нужно отлежаться.
                Били склянки. Моряки принесли мне обед. Но я не смог вынести даже запаха пищи. Всё плыло перед глазами. Медицинский старший летенант оказался умницей, юмористом и великолепным детским психологом. Он не ругал меня, не обвинял и не воспитывал, был очень весёлым и насмешливым и сумел отвлечь от горестных дум: предстоящего тяжёлого разговора с мамой (папа был в командировке во Львове), от стыда за своё дешёвое представление и испорченный для моих друзей день. Буксир был маленький, дверь в коридор открыта, по коридору постоянно сновали моряки. Молодой весёлый врач, сняв китель, живописно и громко расписывал мои подвиги в насмешливом, но не обидном тоне. Он рассказывал, что где-то читал, что у памятника, с которого я так неудачно прыгнул, в старые времена от безответной любви к барышням, иногда стрелялись молодые офицеры и гардемарины, но никто почему-то не топился. И серьёзно спрашивал меня, из-за какой именно девочки из трёх, сидящих с моими друзьями на причале, я пытался покончить с собой на публике таким экстравагантным способом. Проходящие матросы ухмылялись, но молчали. Дальше доктор громко вещал о том, что скоро все экскурсоводы у памятника будут добавлять к его истории грустный рассказ о том, как один севастопольский мальчик из яхт клуба в отчаяннии бросился в вершины памятника в воду, чтобы покончить с собой из-за неразделённой любви. И очень скоро на памятных открытках станут изображать памятник совсем по-иному: с летящим с его вершины красивым юношей с заплаканным лицом. А влед за ним летят сопровождающие его ангелы в матросских тельняшках. Тут, не выдержав, матросы стали хохотать. Смеялась вся команда. Доктор их быстро отправил на рабочие места. А мне приказал поспать пару часиков, что я, успокоенный и расторможенный, к своему удивлению, и сделал. А пока я спал, доктор сдал смену и заехал за мной на санитарной машине. Он доставил меня домой, сдал с рук на руки маме и о чём-то довольно долго говорил с ней на кухне. А до этого, остановившись у нашего КПП, он серьёзно, как старший друг, поговорил со мной по душам. Он сразу заявил, что он неверующий, но в моём случае согласен признать, что меня сегодня оберегали какие-то чудодейственные силы. Как врач и свидетель, он не может объяснить, как я остался сегодня жив. Во-первых, абсолютно случайно рядом оказался маленький военный буксир, который раньше там никогда не причаливал. Во-вторых, если бы матросы не висели работая в люльках за бортом, они бы никогда так быстро не сумели оказать мне помощь. В-третьих, если бы, нырнув, они с первого раза не наткнулись на меня на дне, второго бы уже не потребовалось. Лёжа на дне без сознания с заполненными водой лёгкими, я бы умер от удушья уже за полторы-две минуты. В-четвёртых, спасение завершилось успешно только потому, что один из моих спасателей-матросов обладал отличной памятью. Он помнил ещё по занятиям в учебном отряде,которые проходили полтора года назад, лекции по спасению на водах и всего один раз присутствовал на практическом занятии. "Я,-сказал офицер,- по своей дотошности опросил всех матросов команды о тех занятиях. И оказалось, что никто из них уже ничего не помнит. Только благодаря его редкой памяти тебя грамотно откачали и спасли буквально в последние секунды. Несмотря на твоё безрассудство и глупость, тебе сказочно повезло. Но везение не вечно. Если ты не откажешься от безрассудного риска, дешёвого пижонства, стремления всем что-то доказать, пустой бравады, то дело кончится плохо, ибо чудеса бывают редко. Мужчина может рисковать,а иногда просто обязан идти на риск, если нет другого выхода или когда цель дороже жизни, но в любом случае рисковать надо с умом, с расчётом, со знанием обстановки, а ты сегодня просто глупо выделывался, чтобы всем доказать, какой ты лихой и смелый. Ты даже не проверил в этом месте дно. А на нём острые камни." Этот разговор, доверительный и серьёзный, заставил меня о многом задуматься. Я стал пытаться изменить свой характер, думать об ответственности за свою жизнь, за жизнь и спокоствие своих родных и близких.
                Моя встреча с командой маленького военного буксира и моими спасателями состоялась, к моей радости, ещё один раз. Папа, прибыв из командировки, сразу развил бурную детельность по встрече с экипажем, взяв разрешение у морского начальства на посещение военного судна. Вся наша семья, за исключением двухлетнего брата, встретилась с командой в их маленькой кают-компании. Мама, родившаяся и выросшая в Крыму, приготовила большую кастрюлю настоящих чебуреков, салаты и компот. Вино запретили.  Папа, безгранично благодарный за спасение старшего сына, подарил двум моим спасателям самые любимые свои сувениры - трофеи войны : немецкую опасную бритву фирмы Solingen, работающую по 30-40 лет, и очень красивый и редкий в узких кругах оружейников церемониальный кинжал японского офицера-самурая, доставшийся ему после боя в Маньжурии. От имени команды мне подарили ушитую по моим размерам безкозырку и матросскую тельняшку.

                ...Как всегда внезапно, мы узнали от папы о новом очередном переезде из любимого и обжитого Крыма на далёкую реку Волгу, в город Куйбышев. Был октябрь, и мне исполнилось 13 лет. У меня появились близкие, сердечные друзья. До отъезда оставалось две недели. Прощание с Севастополем оказалось для меня очень тяжёлым. Ломались все мои жизненные планы, терялись лучшие друзья и близкие родственники, которых было множество по всему Крыму. Я оставлял моё море и яхты, мой любимый город, проросший в мою душу. Отчаяние одолевало. Казалось, что рушится вся моя жизнь.
                Я перестал ходить в школу. Бродил до вечера по городу, прощаясь с его бухтами и площадями, его кораблями и любимыми местами. Прощался с друзьями и трнером. Я как бы аккумулировал все свои душевные силы и очень угадал в этом, они мне на новом месте здорово понадобились. А Крым и Севастополь остались внутри меня навсегда.

                Когда во сне приходят корабли,
                глубины памяти тревожа
                якорями,
                когда ты бредишь морем и штормами,
                и парусами белыми вдали -
                с людскими разнотолками не споря,
                смелей иди в любой конец земли,
                и ты увидишь непременно
                море,
                и в грудь твою войдёт,
                как в бухту,
                море,
                и захлестнёт тебя,
                как гальку,
                море,
                и укачают сердце корабли.
                Вадим Семернин.