Посвящаю моей юности
Вступительная статья
Двадцать четыре года – таков путь идеи романа «Любовь поправшие». Задуманный и начатый мной летом 1997 года, он претерпел за эти годы многие изменения, пережив четыре версии. Первая из них была блокнотным наброском в прозе 1997-1998 гг., который я читал юношей своим близким. Но в нём было много идеологических штампов и мало исторической правды. Вторая версия – «Несовершенная поэма» 2016 года. Она представляет из себя несвязанную цепь разрозненных эпизодов, в том числе вокруг псевдоисторических персонажей – вымышленных сестёр Тухачевского. Третья версия – написанный в ноябре 2020 года набросок поэмы про Тухачевского и нигде не афишируемый. И вот перед вами четвёртая версия, которую я писал восемь месяцев и которая ставит точку в этой эпопее. В своём труде я выразил всё, что хотел выразить и теперь дело читателя – почерпнуть и осмыслить этот огромный исторический и максимально приближенный к реальной правде материал. «Любовь поправшие» - это беллетризированная биография Тухачевского и де Боде, подобно роману «Красные и белые» писателя Алдан-Семёнова. Автор желает читателю, интересующемуся этой темой, приятных мгновений за прочтением его труда.
Информационный роман
или
Исторические хроники с художественными зарисовками
"...тайна любви больше, чем тайна смерти. Лишь на любовь надо смотреть».
Оскар Уайльд "Саломея"
I ЧАСТЬ
«…Что такое – любовь? О, любовь! О, любовь!
Это – солнце в крови, это – в пламени кровь.
Это – вечной богини слетевший покров.
Это – вешнее таянье горных снегов.
Это – музыка сфер, это – пенье души.
Это – веянье бури в небесной тиши.
Это – райская сень, обретённая вновь.
Смерть над миром царит, а над смертью – любовь».
Мирра Лохвицкая «Что такое весна?»
I
По гулкому пустому коридору гимназии, опаздывая на урок, бежал ученик четвёртого класса Миша Тухачёв в тёмно-синем суконном полукафтане, такого же цвета и фасона шароварах и ученической фуражке. Полукафтан всё равно ему был длинный, на вырост, чуть выше колен, однобортный, со скошенным воротником, застёгнутый на восемь из девяти посеребрённых гладких и выгнутых пуговиц. Непропорционально крупную голову гимназиста с давно не стриженными под машинку волосами покрывала неровно нахлобученная в спешке тёмно-синяя фуражка с гимназической кокардой – жестяным посеребрённым знаком, состоящим из двух лавровых листьев с перекрещивающимися стеблями, между которыми были помещены прописные заглавные буквы названия города и гимназии. Буква стояла «П» - Пенза, гимназия была Первая Мужская, самая престижная в городе, находившаяся на улице Дворянской, из стен которой в разные годы выпускались известные и уважаемые люди, учёные и писатели, в том числе Виссарион Белинский. Но знали гимназисты также, что помимо почётных людей, в традициях этого славного учебного заведения было выпускать и бунтарей, и всяких революционеров и террористов. Так в этой гимназии учился и Дмитрий Каракозов, пытавшийся когда-то застрелить самого царя Александра Второго.
Заканчивалась уже утренняя молитва перед первым уроком. Из инспекторской комнаты выходил директор гимназии, пятидесятитрёхлетний действительный статский советник Николай Александрович Беляев. Заметив бегущего гимназиста, он окликнул его: «Гимназист Тухачёв! Почему вы опаздали на утреннюю молитву?». Ученик, вместо того, чтобы остановиться перед обращающимся к нему директором, не останавливаясь, на ходу, недовольно и басовито буркнул Беляеву: «Проспал!», - и забежал в класс.
Директор был ошарашен такой наглой выходкой ученика. Конечно, он уже не первый год работал в этой гимназии, да и директором был уже четыре года, сменив на посту внезапно умершего в 1905 году своего предшественника, уважаемого во всей Пензе семидесятилетнего статского советника Владимира Степановича Покровского. Но чтобы четвероклассник выкидывал перед директором такую непочтительную выходку, такого не было и при Покровском. Хотя того тоже изрядно вымотали и, видимо, досрочно загнали в гроб бунтарские ученические проступки, возникшие на волне откликов революционных событий, массово происходящих вокруг. Пензу лихорадила смута. С весны 1905 года забастовали железнодорожники. К ним присоединились учащиеся почти всех учебных заведений города: землемерного училища, духовной семинарии, художественной школы, реального училища, мужских и даже женских гимназий. Наиболее ярые пропагандисты беспорядков и непослушания, неповиновения прежним уставам и правилам поведения, огалтелые двоечники и прогульщики стали срывать занятия, заряжая, как заражая, своей радикальной энергией аморфные массы гимназической молодёжи. Тогда даже, помнится, прямо в гимназии учинили старшеклассники протестную акцию, выдвинув требования о демократизации педагогического процесса: отмены утренних и послеуроковых молитв, оценок и переходных экзаменов, прекращения инспекторского и наставнического надзора за учениками на улицах города. Бунтари и смутьяны требовали разрешить курение и посещение театра и цирка без согласования с начальством гимназии, без полицейского контроля и в будни, когда шёл взрослый репертуар. А также требовали отмены выходных годовых билетов, которые выдавала дирекция гимназии ученикам, ставя там отметки о разрешении, и которые потом гимназисты предъявляли городовым и гимназическим надзирателям и помощникам классных наставников, следивших за их поведением повсюду. Эти билеты, по мнению старшеклассников, унижали честь, достоинство и права учащейся молодёжи. Все эти выходки, провокации и бунты согнали в могилу старика-директора Покровского. В городе повсюду грохотали выстрелы и взрывы терактов. Пенза по ночам озарялась заревом пылающих под городом раззорённых поместий. И все эти ужасы и беззакония смущали, отравляли и растлевали послушное ученическое сознание, заставляя просыпаться внутри каждого ученика демонов шалости, вульгарности и цинизма, попирающих все святые устои и те традиции, на которых держалась патриархально-набожная система народного просвещения. Вчерашние гимназисты убивали чиновников, преподавателей, полицейских. Это был их протест и даже месть неосознанная тем стрессам, которые калечили их морально и терзали в гимназии, представляющей из себя казарменное учреждение надзорного типа, словно тюрьма или армия. А кипящая юность требовала свободы, опьяняясь её заманчивыми посылами вседозволенности.
На волне этого всеобщего ученического опьянения свободой оказались и два брата Тухачёвых: старший – Николай, 1889 года рождения, и младший – Михаил, 1893 года рождения. Жили они на съёмной квартире и были предоставлены сами себе. За учебными делами их в Пензе никто не следил. Родители наняли им приходящую прислугу, кормившую их и убирающую за ними, а сами многодетной семьёй жили в имении Вражское Чембарского уезда. Николая отдали в гимназию очень поздно - в 1902 году в возрасте тринадцати лет, Михаила в одиннадцать в 1904 году, и к осени 1905 года это были уже отпетые хулиганы и прогульщики: шестнадцатилетний четвероклассник Коля и двенадцатилетний второклассник Миша. За учебный год 1905/1906 они пропустили 167 и 127 уроков соответственно. Директор Беляев помнил эти цифры из общей ведомости об успехах и поведении. Тогда приезжал в гимназию их отец, вспыльчивый и неадекватный, как показалось директору, дворянин утончённой наружности, явно вырвавшийся из семьи на свободу и ошалелый от бесконтрольности своих низменных необузданных страстей любитель посещения театров, скачек и кокоток. Он вносил за сыновей приличные суммы, задабривая руководство гимназии и заверяя, что эти прогулы были все исключительно по болезни учеников. На следующий год, наиболее революционный 1906/1907, эти проблемные ученики уже нагуляли: пятиклассник – 279, третьеклассник - 193 учебных часов. По сути, это был тот же бунт, открытое и явное стачечное движение, протест, забастовка. Педагогический Совет поставил вопрос об их отчислении. На это приехавший вновь отец, Николай Николаевич Тухачёв, заявил, что в семье у них сейчас сложное материальное положение, что он никак не может выпутаться из банковских и купеческих долгов по кредитам и поэтому на год забирает детей, не имея средств к их содержанию в Пензе.
А через год, весной 1908 года он снова привёз их обратно и, умоляя принять, восстановив в списках, внёс за каждого крупную сумму на продолжение их обучения. Директор не хотел их принимать, но старший, Николай, не обучаясь в шестом классе, сдал переводной экзамен в седьмой класс и тем самым смог обмануть на какое-то время строгого и недоверчивого к людям действительного статского советника господина Беляева. Братья Тухачёвы были восстановлены в списках гимназии, и определены: Николай в седьмой класс, а Михаил только в четвёртый. Правда Беляев предупредил всё-таки их отца, что если оценка по поведению хоть одного из них будет ниже четырёх баллов, то его сыновей он отчислит обоих окончательно и без права апелляции и перевода в другие средние учебные заведения губернии.
И вот уже учебный год 1908/1909 подходил к концу, а братья Тухачёвы: двадцатилетний семиклассник и шестнадцатилетний четвероклассник, опять накопили в своём багаже 443 и 149 прогулов. И тут ещё под самый занавес готовящегося им разноса младший Тухачёв, бегущий на урок, пропустив утреннюю молитву, нагло повёл себя с самим директором, благо, свидетелей его выходки в тот момент в коридоре не было. И, тем не менее, Николай Александрович вызвал его к себе в кабинет. За ним пришёл в класс инспектор и вывел за руку к директору. Глядя на насупившегося шестнадцатилетнего юношу, физически развитого богатыря с серо-голубыми глазами на выкате, директор яростно и неистово как оскорблённый лично стал отчитывать ученика-шалопая, всячески унижая его и подавляя своим административным превосходством и тяжестью бремени совершённых им проступков, требующих, по выражениям господина Беляева, самого жёсткого наказания – воскресного карцера на три-четыре часа с занесением в списки провинившихся в особый журнал Кондуит, где выводилась главная итоговая оценка каждого гимназиста по поведению. Необходимым условием пребывания в гимназиях для учащихся были оценки «Пять» по Закону Божьему и по поведению, поскольку главным принципом народного просвещения являлось именно воспитание, а не обучение. Последнее само должно было приложиться к утвердившемуся и закалённому духовным содержанием характеру ученика. «Четыре» по поведению подлежало уже негласному надзору за учеником, а «Три» - исключению из учебного заведения. Даже с оценкой «Четыре» по поведению в восьмом классе гимназии выпускник не мог уже рассчитывать на поступление в университет. Поэтому снижением оценки по поведению учителя пугали учеников и держали аудиторию в страхе и подчинении. А здесь такой вопиющий случай! Нахальная брезгливость перед директором и духовным своим образованием.
- Тухачёв, - по-чиновнически важно начал директор, строго глядя на ученика. – По вашему сегодняшнему поступку мы будем вынуждены собрать Педагогический Совет гимназии и поднять на нём вопрос о дальнейшем вашем пребывании здесь. Все эти ваши систематические прогулы, опаздывания на занятия, пререкания с учителями и наставниками, поздние приезды из дома после рождественских и пасхальных вакаций, ваша бесконечная грубость с учителями, особенно по Закону Божьему - всё это не оставляет нам выбора и понуждает нас распрощаться с вами в самое ближайшее время. К тому же нас вынуждает и ваша неопрятность в одежде, в причёске, ваш неряшливый внешний вид, с оторванной пуговицей на полукафтане. Вы посмотрите на себя в зеркало! Не рассчёсанный, не умытый… Тулья фуражки грязная, выпушки на ней давно не белые. А сегодняшняя ваша выходка – есть бесцеремонная наглость и презрение всех правил приличия и благовоспитанности, и это закономерный итог попустительного отношения к вашей учёбе со стороны родителей, вашего личного разгильдяйства и духовной деградации даже не сформированной ещё личности. Немудрено, молодой человек, так и скатиться по наклонной плоскости на самое дно общества. Но, зная не по наслышке, о праздном образе жизни вашего отца, его увлечении картами, скачками и театром, я, впрочем, ничуть не удивлён всем происходящим с вами. Вы отвратительно не воспитаны и запущены донельзя. И, с самого начала, с появления вас здесь в гимназии в 1904 году в списках 167-ти первоклассников, вы были приняты под номером 41 условно, с натягом, на два года позже всех остальных принимаемых мальчиков, не подвергаясь вступительным испытаниям, поскольку у вас подготовка к гимназии просто отсутствовала. И теперь, Тухачёв, мы будем вынуждены окончательно и бесповоротно ставить вопрос о вашем исключении из гимназии. А сейчас потрудитесь встать в коридоре к позорной стене, чтобы вся гимназия видела, выходя на перемену, что вы подвергаетесь публичному наказанию за ваш тягчайший проступок.
Михаил с опущенной головой и весь красный вышел из кабинета директора, но, не смотря на угрозу ещё более жёсткого наказания, преодолевая свой страх, он не пошёл к стене, а хладнокровно вернулся в класс. Через какое-то время, не найдя ученика стоящим у стены, в аудиторию прибежал помощник классного наставника и вызвал его к стене. Михаил проигнорировал это стоически, как каменный сфинкс, погрузив своё сильное тело за парту, буквально срастаясь с ней. Помощник наставника убежал за инспектором. Тот ворвался в класс и силой попытался оторвать ученика от парты, но ему это не удалось. Чтобы не вызывать комического эффекта реакции других учеников, которым эта сцена стала напоминать действие русской народной сказки «Репка», инспектор бросил Тухачёву гневную угрозу недвусмысленного содержания и убежал к директору.
- Что это за бунт гимназиста, молодой человек, извольте отвечать?! – вместе с инспектором и помощником классного наставника в класс пришёл и сам директор, выпроваживая всех учеников в коридор. – Почему вы не встали, как я вам указал на то, к стенке?!
Михаил набычился и занял глубокую оборону морального сопротивления.
- Я не маленький мальчик и к стене становиться не буду!
- Ах, вы уже большой, гимназист Тухачёв! Ученик четвёртого класса. А ведёте себя, как дошкольник. Разве вам не позорно самому быть недорослем с более младшими вас одноклассниками? Разве они вас не высмеивают, не дразнять за это? А вы ещё даёте им такой повод для злорадства. Или вы себя чувствуете с ними Михайлой Ломоносовым, запоздало пришедшим из деревни за знаниями?
- Мне неприятно учиться с младшими по возрасту. Они меня дразнят «Переростком» и «Бегемотом».
- Так почему же вы усугубляете своё положение? Оттого, между прочим, и все ваши бесконечные стычки с учениками. Ведёте себя совершенно не управляемо, как уголовник или бандит. Никто не может повлиять на вас, как в семье, так и в гимназии, ни авторитетом, ни силой внушения. Ваша недисциплинированность переходит уже все границы разумного. Но смысла вызывать вашего родителя в гимназию я не вижу. Мне хватило встреч с вашим отцом, этим неадекватным, опустившимся нигилистом, забывшим честь, совесть, Бога, наконец! Насколько мне известно, у вас вся семья не жалует причастия и исповеди. Я специально списался со священником вашего прихода – Михайло-Архангельской церкви села Вражского, с отцом Михаилом, так вот он мне ответил, что за весь прошлый 1908 год всё ваше многочисленное семейство на исповеди у него не бывало ни разу. Немудрено, молодой человек, кто из вас вырастет после этого. Разбойник и смутьян, предающий свою родину, своего царя и народ, бегающий по подложным паспортам по заграницам. Но я вам хочу сказать, молодой человек, что годы смуты, слава Богу, у нас прошли, стараниями нашей государственной власти и сейчас у нас во всём стабильность и порядок. И, как говорит наш председатель Совета министров Пётр Аркадьевич Столыпин, умница и великий государственный деятель, нам нужна Великая Россия, а не великие потрясения, к которым такие как вы, Тухачёв, смущали неправдой народ, подстрекая его на разбои и грабежи. С таким поведением, как у этих мерзавцев, вам прямая дорога в Сибирь, на ссыльные поселения или на проживание в отдалённой черте осёдлости, как, скажем, каким-нибудь евреям, как террористам и прочей сволочи из отбросов приличного общества.
Тухачёва выпроводили вон из гимназии, а на утро их вместе с братом туда уже не пустил старый и вредный сторож, отставной унтер, с которым не раз у них происходили всякие неприятности, вызванные их баловством. А через неделю во Вражское привёз на лошади почтальон письмо, в котором была выписка из протокола педагогического Совета 1-й Пензенской мужской гимназии от 12 мая 1909 года в отношении Михаила Николаевича Тухачёва, ученика четвёртого класса, где чёрным по белому каллаграфически красиво пером было написано следующее. «Обсуждали вопрос о проступке ученика IV класса Тухачёва Михаила. Проступок его заключается в следующем: будучи спрошенным г. директором в коридоре, во время утренней молитвы перед началом ученья, почему он опоздал на молитву, Тухачёв, не останавливаясь, на ходу ответил: «Проспал!». За такой непочтительный ответ Тухачёв был поставлен к стенке г. директором. Но Тухачёв к стенке не стал, несмотря на напоминание ему об этом помощника классного наставника и вслед за этим на приглашение г. инспектора исполнить требование директора, ответил, что он не мальчишка, а потому не станет к стенке. Совет, признавая такого рода поведение, несовместимым с понятием об ученике, постановил: оценить поведение Тухачёва за последнюю четверть и за год баллом «три» и предложить родителям взять его по окончании переводных испытаний. Председатель педагогического Совета директор гимназии г-н Беляев Н.А. Председатель родительского комитета гимназии пензенский нотариус г-н Гуль Б.К.».
Родители, конечно, на это известие всполошились, наняли бричку и помчались в Пензу. Мать плакала. Отец хорохорился и напускно ершился: «Ничего-ничего! Мы ещё посмотрим кто кого! Будь она трижды неладная вся эта чёртова система народного просвещения с её надзирателями, казарменным укладом и тупой зубрёжкой ненужных в жизни предметов! В конце-концов, хватит уже плодить этот тип лишних людей, многому учёных и ничему не обученных, тип чеховского интеллигента, мечтателя чужой старины, ревнителя чужеземной культуры, презирающего всё русское по неведению».
Итогом вынужденной поездки родителей Тухачёвых к сыновьям в Пензу стало следующее. Михаила забрали из гимназии и увезли в Москву, где ценой немалых усилий и трат Николая Николаевича с обиванием порогов, прошениями и использованием старых родословных связей, отчисленного гимназиста приняли в пятый класс Первого Московского Императрицы Екатерины II кадетского корпуса. А Николая перевели с грехом пополам в восьмой класс 1-й Пензенской мужской гимназии.
II
Род Тухачёвых с XVII века был младшей ветвью древнего дворянского рода, уходившего своими корнями в летописную ветхость средневековых столбцов, теряясь в обтянутой кожей старине уцелевших от пожарищ разрядных книг. Потомственные дворяне Тюхачевы входили в списки родословной книги Московской губернии, оформляющей все привилегии знатного дворянства. В эту книгу были включены, как гласила старинная запись: «древние, благородные не иные суть, как те роды, коих доказательства дворянского достоинства за сто лет и выше восходят; благородное же их начало покрыто неизвестностью».
Первым и легендарным предком всего рода Тюхачевых по одной из версий был, якобы, венгерский граф Индрис с глубокими хазаро-караимскими корнями, выехавший в Чернигов в 1353 году на службу к брянскому князю, по другой версии - шведский воевода Хейндрик, служивший в гвардии литовских князей. Как бы то ни было, отпечатком былой легендарности всего рода Тухачевых служило тюркское слово «тухач», означающее знаменосец или вестник, и фамильный герб, представляющий из себя замысловатое сочетание литовско-польских гербов Гриф и Малая Погоня, что был напоминанием потомкам о славном прошлом их полузабытых предков. На гербе, представляющем из себя две половины разделённого горизонтально щита в ореоле увитых дубовой кроной рыцарского шлема и дворянской короны взметнулись из облака крылатый серебряный гриф и рука латника, взмахнувшая занесённым мечом. Герб Погоня как всадник, взмахнувший мечом, был похож на московский герб Ездец и встречался ещё на печатях XII века у князей лютичей и бодричей, у Александра Невского и Дмитрия Донского, а с XIV века стал гербом Великого княжества Литовского и входил в состав родовых гербов Гедиминовичей, Корецких, Голицыных, Трубецких.
Когда-то все Тухачёвы гордились своей родословной и свято хранили память о великих предках. Ещё в 1552 году казачий атаман Иван Тухачев участвовал в Казанском походе Ивана Грозного и погиб при штурме Казани, а его имя было занесено в синодик московского Успенского собора на вечное поминовение. Смоленский сын боярский Юрий Тимофеевич Тухачев погиб в битве при Молодях в июле 1572 года, сражаясь с крымскими татарами, отчаянно рвавшимися к Москве. Позже, в XVI и XVII веках, Тухачевы служили по Брянску, были объезжими головами, стольниками и стряпчими. Некоторые из них имели поместья на Смоленщине, которые были утрачены после завоевания Смоленска поляками в 1611 году. В семье Тухачевых помнили и чтили Осипа Яковлевича Тухачева, чугуевского воеводу, стольника и стряпчего, а также Гавриила Яковлевича Тухачева, стольника и воеводу в Пустозёрском остроге и Пензе в 1697-1699 гг.; Ивана Тухачева – воеводу в Рославле, Якова Тухачева – воеводу Мангазеи и основателя Ачинска; из списков «Смоленской шляхты» рейтаров Сергея (1679 г.) и Петра (1701 г.) Тухачёвых. Последний из них был участником сражения под Нарвой, где получил ранение. Знали Тухачёвы и наказного атамана Донского казачьего войска в 1846 году Николая Николаевича Тухачева.
В XVII веке все Тухачевы разделились на две ветви, старшая из которых пресеклась к 1736 году. Младшая ветвь рода происходила от Тимофея Григорьевича Тухачева. В середине XVI в. его сыновья «Богдан, Тимофеев сын Тухачев, с братьями Василием и Данилою переведены в г. Брянск из Серпейска и пожалованы землями в Брянском уезде». Ко второй половине XVIII в. остались лишь две генеалогические ветки потомков Петра Петровича Тухачева, внука Ивана Григорьевича Большого Тухачева, умершего в 1683 году. Одна из них, от Федора Петровича Тухачева закрепилась в Костромском и Кинешемском уездах. Другая, от его брата Семена Петровича Тухачева, была в Орловской губернии. Его сын, Сергей Семенович Тухачев в 1770 г. имел в Брянском уезде будущей Орловской губернии своих 40 четвертей — остатки некогда достаточно больших земельных владений, принадлежавших его предкам. Его сын, Николай Сергеевич Тухачев (1769-1832) начал службу в л-гв. Преображенском полку каптенармусом с 1 января 1785 г., в 1789 г. перешел в л-гв. Конный полк вахмейстером и 1 января 1790 г. был произведен в корнеты. 1 января 1796 г. он дослужился до ротмистра. Как близкий к светлейшему князю Г.А. Потемкину (находясь даже в каком-то с ним родстве), со смертью императрицы Екатерины II и восшествием на престол императора Павла Первого 26 декабря 1796 г., он был уволен в отставку к статским делам и переименован в надворные советники и с причислением к Герольдии. В 1791 г. он женился на дочери орловского помещика Надежде Александровне Киреевской. Николай Сергеевич дослужился до чина статского советника и до 1826 года был тульским губернатором. Он умер в 1832 году.
У него было два сына и дочь. Младший, Николай Николаевич Тухачев (1796-1870), начал службу в л-гв. Кавалергардском, а с 1817 г. — перевелся в л-гв. Семеновский полк. Дослужившись до чина генерал-майора, в 1847 г. он вышел в отставку и поселился в Орловской губернии, купив (по сходной цене) поместье у своего двоюродного брата и однополчанина Н.В. Киреевского (1796-1876) в селе Работьково Дмитровского уезда.
Старший из братьев, Александр Николаевич Тухачев (1791-1831), начал службу в л-гв. Семеновском полку в 1810 г., участвовал в Отечественной войне 1812 г., в Бородинском сражении, в заграничных походах русской армии 1813 — 1814 гг. Он погиб в 1831 г. В чине полковника и в должности командира Олонецкого пехотного полка во время «польского похода» фельдмаршала Паскевича. У него было два сына: Николай и Михаил. Его старший сын Николай Александрович Тухачев (1825 — 1876), наполовину итальянец (по матери) благодаря тому, что его отец был участником Отечественной войны 1812 г., получил образование в Пажеском корпусе. Однако «за неспособностью к военной службе (по состоянию здоровья) был выпущен с чином губернского секретаря». В 1847 г. он был уволен с государственной службы и в последующие годы занимал выборные должности мирового судьи, предводителя дворянства Дорогобужского уезда. На момент его смерти в 1876 году в возрасте пятидесяти одного года в поместьях в Орловской и Смоленской губерниях за ним числилось 1149 десятин земли.
Его младший брат Михаил Александрович был всю жизнь военным и с 1878 года, дослужившись до генерал-майора в отставке, жил в своём имении в трёх верстах от села Вражское в Пензенской губернии, где располагал 2079 десятинами земли. Там же соседним хутором располагалось и имение его покойного старшего брата, которое наследовали по завещанию его сын Николай Николаевич, получивший по наследству от отца 1118 десятин земли, и супруга София Валентиновна, имеющая своих 142 десятины.
София Валентиновна, была дочерью карачевского дворянина, затем проживавшего в Орловском уезде, тоже итальянца по происхождению, бывшего наполеоновского офицера, перешедшего на русскую службу в 1813 г., Валентина Петровича Гаспарини.
К восьмидесятым годам XIX века род Тухачёвых, славный воинскими заслугами прошлого, почти иссяк. Помещица-вдова София Валентиновна Тухачёва доживала свой век в имении покойного мужа Александровское в Дорогобужском уезде Смоленской губернии. С ней жил единственный её сын Николай Николаевич или, как она всегда звала его «Коленька». Душою он был мягок, порывист, тщеславен. С крестьянами ладил добродушно, арендаторам всегда уступал в цене, в сельском хозяйстве совсем не смыслил. Себя он считал по духу и всегда сравнивал с Константином Левиным, героем романа Льва Толстого «Анна Каренина» и также, как тот, мечтал всю землю безвозмездно раздать крестьянам, да острая нужда беднеющего имения и пагубная страсть к лошадям, останавливали его бескорыстный порыв. Николай безумно любил бега. Проигрыши на скачках разоряли и без того скудеющее поместное хозяйство. Его мать, глубоко интеллигентная и добрая женщина, когда-то муза Тургенева и знакомая Шопена, прощала любимому сыну всё и никак не могла повлиять на его расточительство. Наконец, случилось то, что и должно было случиться: Николай заложил все двести десятин смоленского имения, и тогда мать решила его остепенить женитьбой. Но пылко влюбчивый и часто меняющий свои увлечения молодой помещик не мог найти себе в уезде подходящую партию. Воспитан он был вольно и прогрессивно, без догм и предрассудков. Он ждал настоящую любовь, и не важно, в каком сословном обличье она могла ему явиться. Николай любил засматриваться на молодых незамужних крестьянок. Физически здоровые крестьянские девушки наполняли его сердце тоской по верной спутнице жизни, скромной и трудолюбивой, без барских капризов и замашек изнеженной пресыщенности и игривой холодности. И вот однажды, летом 1888 года, когда Николай вернулся из Москвы, где тщетно пытался найти себя в роли городского служащего, он обнаружил при матушке в имении удивительное юное создание – девятнадцатилетнюю девицу Маврушу, работающую горничной в господском доме. Он остолбенел от её завораживающей красоты. Это потом Николай узнал, что девица эта – Мавра Милохова, родом из села Княжино, находящегося недалеко от имения, выросла в бедной семье, что отец её, Пётр Прохорович Милохов, чтобы как-то прокормиться, отдал её в услужение «барыне Софье Алевтиновне» и что в семье у него ещё четыре потрясающе красивых дочери: Аксинья, Настасья, Ольга и Алёна. Но Мавра была их всех краше и пригоже. Ростом, статностью, лицом, характером боевым, но покладистым, крестьянской смекалкой и трудолюбием – всем взяла девка. И поговорить обо всём грамотнющая, и в руках у неё всё ладится, просто любо-дорого загляденье. И скромная, и приветливая. Ёкнуло сердце у двадцатидвухлетнего барина. Стоит, смотрит на Маврушу Коленька, улыбается, любуется – не наглядится, как девушка споро всё делает, управляется по хозяйству. Мать, София Валентиновна, не раз осекала неугомонного сынка, ретивого на заигрывания и всякие шалости. Улыбочки, ужимки, гримаски, пересмешки взаимные молодых, тайны чердачные, перешёпты овинные, жмурки голбечные привели к тому, что забеременела девка. Раздул животина сарафан, под глазами тёмные круги образовались. Большие открытые глаза Мавруши, как у лесной кошки светились фосфорическим блеском загадочной тайны.
- Что будем делать? – спрашивала помещица сына.
- Я женюсь на ней! – выпаливал он.
- Дурак! – негодовала помещица.
- Матушка, неужто вас огласкою страшит сей мезальянс?
- О девочке этой душа болит моя. Она ведь – чистый ангел! Связала же нечистая сила её с таким балбесом, окаянным безбожником, беспросветным мытарем, непутёвым горемыкой. Ты же угробишь ей жизнь, дубина стоеросовая! Али тебе не жалко Маврушеньку?
- Жалко, маменька. Оттого и жениться готов!
- А готов, знать, за ум надо браться! Семью поднимать – дело нелёгкое. А как ещё дети пойдут? Чем ты намерен их обеспечивать?
- Я поеду в Москву, в Питер! Пойду на государеву службу.
- Акстись, сердешный! Там кумовство одно – не пролезешь. В военные, как дедов твоих, вон не сподобил Бог поступить. А теперь чего уж… Земские, крестьянские одни у вас, молодых, перспективы. Живите и трудитесь на земле. Она, мать-кормилица, столько веков народ русский кормила и поднимала. Будьте ей верны и она вам сторицей отплатит.
- Матушка! О чём вы говорите?! Вы, которая бывали в Париже, лично знали Тургенева и Шопена! Вам ли говорить о земле, о труде навозном?!
- А ты потрудись, потрудись, пролей пота, тогда, может, и поумнеешь немного в жизни! Ладно уж! Ступай к ней. Ведь ждёт же, пади. Приголубь словом ласковым, поддержи. Как родите первенца, отпишу вам, так уж и быть, отцово именьице во Вражском в Пензенской губернии, в Чембарском уезде. Оно одно нас кормит сейчас. А Александровское продадим.
…Венчались молодые в деревенской церкви. И диву давался народ, как это барин мог выбрать себе в жёны бедную простолюдинку, не в любовницы барышню-крестьянку, а в законные супруги до гробовой доски связать себя с ней узами церковного таинства бракосочетания. Тройки летели по селу. Звенели бубенцы в погулянье. Снег из под копыт, скрип саней да песни разухабистые под гармонь сельской молодёжи. Щёки румяные, платки цветастые, возницы – ухари да бабий визг.
После свадьбы молодые Александровского имения не продали, а взяли кредит и стали пробовать поднимать пошатнувшееся хозяйство. Открыли пекарню, куда наняли на работу свояка Николая – Абрама Петровича Косолапова, женившегося на сестре Мавры – Алёне Петровне. Алёну ту любил в девках местный хулиган Прон Могуткин. Уходил в солдаты – в жёны звал, грозил ссильничать. Уберегла девку Царица Небесная. А тут и хорошего человека встретила, работящего, без дурости. Вышла за него замуж и забеременела. А как только родила в муках, горемычная, сынишку Захарку, сбежал шабутной Пронька с солдатчины, с народовольцами спутался, против царя и чиновников выступил, пришёл с револьвером террористом-боевиком, увидал Алёнушку на дворе у Косолаповых и застрелил с горя. Одиннадцать дней только Захарке исполнилось. Вышла Алёна Петровна во двор и шальная пуля сразила её наповал. Проньку в кандалы заковали и этапом в Сибирь. А на сельском погосте княжинском холмик сырой свежевырытой земли с крестом и рушником белым одиноко и сиротливо затвердевать стал под стылым ветром с пролёгшего в даль большака. Захарку на какое-то время взяла к себе сердобольная Мавра, а вдовец Косолапов подженился на новой бабёшке, беспутной и нехозяйственной мачехе его осиротевшему ребёнку.
Добра была сердцем любвеобильная Мавруша. И стали споро плодиться у неё с Николашей детки. В 1889 – Николай, в 1891 – Надежда, в 1893 – Михаил, в 1895 – Александр. В 1898 году Тухачёвы продали всё-таки за долги своё имение Александровское и с шестидесятипятилетней бабушкой Софьей Валентиновной переехали в Пензенскую губернию. Там во Вражском имении Чембарского уезда у них в дальнейшем родились: в 1900 году Игорь, в 1901 – Софья, в 1903 - Ольга, в 1905 году – Лиза и в 1907 году – Мария. Там же, летом в имении Вражское, а в учебное время в Пензе и прошли детские годы Михаила Тухачёва, пока его вынужденно не отправили в Москву поступать в кадетский корпус.
III
Маша Игнатьева – бойкая синеглазая гимназистка, стройная, затянутая в корсет жемчужно-шафранового бального платья с перчатками до локтя и открытыми худыми плечами, выстукивающая белыми туфлями - «лодочками» звонкую озорную чечётку о паркет танцевального зала. Тухачёв познакомился с ней в 1911 году в Пензе на рождественском балу, устраиваемом в Первой мужской гимназии на Дворянской, где он до этого учился с 1904 по 1909 гг. Теперь он два года уже был кадет Первого Московского Императрицы Екатерины II кадетского корпуса и приехал домой на каникулы, досрочно сдав положенные курсу экзамены. Его тянуло к бывшим однокашникам, чтобы покрасоваться перед ними новеньким, ладно сшитым по нему чёрным мундиром, пощеголять своей строевой выправкой и снисходительной улыбкой успешного и перспективного красавца, сразить воображение провинциальных барышень, лишив их покоя и сна. Он, словно его тёзка и выросший в Тарханах пензенский земляк Мишель Лермонтов, напустил на себя холодность и высокомерную гордость изгнанника, отчуждаясь от окружающих загадкою своего непостижимого таланта. Парней это раздражало, девушек привлекало в нём. Михаил свысока, по-печорински отстранённо оглядывал вальсирующую публику, прохаживаясь в углу танцевальной залы, теребя в руках белые замшевые перчатки. Напускная и наигранная усмешка лёгкого презрения витала на его, покрытом юношеским румянцем и пышущим физическим здоровьем безусом лице. Взгляд его говорил, что он в любой момент готов вызвать всякого на дуэль или померяться силой в атлетической борьбе. Он уже успел в толпе увидеть знакомые лица учащихся и бывших выпускников. На глаза ему попались Александр Малышкин, 1892 года рождения, Алексей Шеншин, сещё старший на год уже двадцатилетний студент университета, Роман Гуль, пятнадцатилетний сын председателя родительского комитета гимназии, и братья Кутузовы, сыновья помощника классного наставника и всегдашние отличники девятнадцатилетний Александр, семнадцатилетний Георгий и четырнадцатилетний Пётр. Все они рисовались и выброжали по своему перед девицами, приглашёнными в мужскую гимназию на рождественский бал со всех гимназий и училищ города. Он же, Михаил, демонстрировал им всем, кем он стал, как приобразился, и гордо горел в своём одиноком величии.
Но вся его московская юношеская спесь, которой он задавался франтово перед провинциалами, вдруг куда-то разом исчезла, как только в залу впорхнула она…
Михаил сразу вспомнил свою мимолётную встречу с ней летом 1911 года в Пензе в Летнем парке имени Белинского. Он тогда не знал эту девушку и она как таинственная незнакомка вскружила ему голову. Тухачёв сидел на скамейке на одной из тенистых аллей под живописными стройными липами, словно колоннами, расставленными вдоль посыпанных абразивной пемзовой крошкой и разбегающихся в разные стороны дорожек. Он только что приехал тогда из летнего кадетского лагеря, закончив шестой класс обучения в корпусе. Измотанный в весеннее-летних походах, молодой и счастливый кадет глядел на всех барышень влюблёнными глазами. В конце аллеи увидел он вдруг девушку-гимназистку, по виду лет пятнадцати-шестнадцати, стройную, изящную, с летним зонтиком, в соломенной шляпке канотье. Она шла мимо, как ладья по реке, слегка качаясь своими роскошными формами в коричневом приталенном платье с плиссированной юбкой до колен и в белой батистовой пелерине на шее. В больших миндалевидных её глазах отражалась голубая вышина неба, а неуравновешенность пылкой натуры игриво бурлила в редких смешках, прячась в ямочках на бархатистых персиковых щёчках. Девушка была одна, кого-то высматривала по сторонам и ждала, искала свободную скамейку. На удивление, проходя мимо Тухачёва, несколько раз взволнованно качнулся из стороны в сторону её ридикюль, украшенный ручной вышивкой в стиле «ар-нуво», висящий через плечо на длинном шёлковом шнуре, и она присела рядом, не взглянув на него. Михаил на зло своей гордости вдруг стушевался, как мальчишка, и сидел, краснел, не зная, что делать, искоса разглядывая с любопытством её красивую фигурку, чёрные бархатные башмачки с позолоченной пряжкой, длинные сведённые вместе девичьи ноги в чёрных чулках, укутанные тайной плиссированной завесы, белый бант на косичке, распустившийся цветком из под шляпки, распиравшие платье молодые упругие груди и губы, жадно-сдержанные, припухлые. Михаил чувствовал, как загорается внутри него пламя, но тушевался всё больше и не мог ничего придумать, чтобы сказать. Только отчаяние скакало в мозгу, да кровью обливалось сердце от своей беспомощности в таких делах. «Не умею кадрить, сволочь»! – ругал и проклинал себя Михаил. А она, видимо, ждала с его стороны какой-то реакции, вызывала на действие, громко вздыхая, краснея иногда, в руках перебирая шнурок сумочки, запутывая из него чудные узлы. Они не смотрели в глаза друг другу, но следили искоса с жадным любопытством. А как только кто-либо из них поворачивал, как ни в чём не бывало, к другому голову, то в свою очередь испуганно отворачивался. Так они сидели минут пять, молча разглядывая панораму округи. Наконец, ничего не дождавшись, девушка встала и робко пошла дальше, теребя в руках сумочку, оглядываясь ещё на него. Он проглотил этот взгляд, краснея. «Что со мной происходит?!» - удивлялся он. «Что такое?! Как мальчишка, струхнул!» - негодовал он. Рядом, напротив на скамейке сидела супружеская чета каких-то интеллигентов.
- Эх! Мне бы сейчас лет на тридцать помолодеть! – встрепенулся пожилой человек в шляпе и солидном плаще, в руках держа газету.
- А что такое? – подняла от книги на него глаза супруга.
- А ты смотри! – тот указал на девушку, оценивая её в превосходной степени, потом перекинул свой взгляд на Михаила, говоря глазами: «Эх ты! Капуша! Упустил такую девушку! Даже не заговорил с ней».
Жена его, тоже разглядывая Михаила, странно улыбнулась: «Что же ты, парень?! Иди же! Познакомься с ней!» - как бы говорил её взгляд. Михаил слышал их полушёпот и ловил на себе упрёки их лиц. Ему было не по себе. Ненавидя себя за своё смущение, проклиная себя и весь свет, он всё-таки встал и пошёл в ту же сторону. Девушка оторвалась далеко вперёд. Он чуть не бегом, по- сумасшедшему топая ногами, её догонял. Её помятая от сидения рядом с ним и ещё не оправленная юбка щемила сердце. Михаил морально грыз себя и ругал за своё малодушие. Он не смог познакомиться с девушкой! Не смог легко и непринуждённо пофлиртовать с ней! Он ненавидел себя и бесновался над собой, над своей некудышностью. «А ещё в генералы метишь!» - издевался он над своей гордостью. «Какой из тебя, к чёрту, генерал, если даже такой победы над собой совершить не можешь!» И это была пытка для Тухачёва.
Он её уже почти догнал. Она дёрнулась, повернулась в его сторону и жадно вонзила в него свой изучающее-любопытный, нисколько не испуганный, улыбающийся и нескромный, плотоядный взгляд синеглазой охотницы. Выходит, она ждала его, всем телом чувствуя его приближение! Но тут откуда-то с аллеи Михаила вдруг окликнули его братья: Александр и Игорь, искавшие его в парке. Они радостно подбежали к нему и потащили куда-то прочь по пустяшному бытовому поводу. Девушка, тоже сначала остановившись, печально как-то ему улыбнулась, поймав его взгляд, и ушла, плавно растаяв в знойной одури сочного лета. Уныло скулило сердце у Михаила, когда он провожал её глазами.
Он искал её потом во всех четырёх женских гимназиях города. Так взволновала сердце кадету эта ясноглазая и вздорная характером и нравом будущая «домашняя наставница». Михаил исходил весь старый крепостной квартал Пензы, весь центр, все его зелёные улочки в каштанах и липах. Бродил вечерами возле 6-го женского начального училища на углу улиц Суворовской и Никольской, кружил в надежде её увидеть даже возле Епархиального женского училища на Дворянской улице. Но всё тщетно. Канула в небытиё, словно мелкая проказница-рыбёшка в предрассветной Суре плеснулась в искрящейся воде перламутровым бочком, возбудив голодный азарт рыбака.
А оказалось, что эта девочка, Маша Игнатьева, ученица пятого класса семилетней частной женской гимназии наставниц Е.П. Шор и М.Ф. Мансыревой, открытой с марта 1906 года на улице Пешей, дом 20.
На балу она была с подругой-брюнеткой, шестнадцатилетней чёрной глазастой гимназисткой, которая, не смотря на суровые взгляды классной дамы, кокетливо-развязно поигрывала умеренно-полными бёдрами и грудями, колышущими белые крест-накрест косынки и значок гимназии.
К Михаилу подошёл поприветствовать его давнишний хороший знакомый, единственный, пожалуй, приятель и одноклассник по Первой Мужской гимназии Николай Кулябко. Они вместе когда-то живо интересовались музыкой, и Кулябко как-то даже ездил на каникулы к Тухачёвым во Вражское и очень понравился бабушке Михаила Софии Валентиновне своим живым непосредственным характером и пытливым умом, а также вкусом отменного знатока-музыковеда истинных музыкальных шедевров.
- Здорово, Мишка! Сколько лет, сколько зим! Тянет всё-таки в родные пенаты, а?!, - улыбнулся он, приветствуя товарища крепким рукопожатием.
- Здравствуй, Коляныч. А ты здесь, я погляжу, в таком цветнике гуляешь. Столько барышень к вам захаживает хорошеньких, что просто глаза разбегаются!
- Ну, этого добра, пожалуй, везде хватает. В Москве что ли меньше красавиц?
- Ты мне лучше скажи, что вон та за девица?
- Которая?
- Та, с накрученной причёской.
- Игнатьева Мария. Второй год уж у нас танцует.
- Ты не находишь, на сколько она прелестна! Художник, выдумывающий красоту, и тот не смог бы найти ничего подобного, а природа сотворила такой шедевр.
Девушка, видя, как её обсуждают гимназист и кадет, и взволнованно поглядывая на Михаила, набравшись смелости, сама к ним подошла вместе с подругой.
- Нино, - нарочито громко и развязно выпалила брюнетка, - неужели этот красавец-кадет был тем гадким утёнком, головастиком, большеголовым уродцем, что до этого учился в этой гимназии?
Мария прыснула, залившись румянцем, но деликатно осадила подругу, невинно склонившись перед юношей в глубоком реверансе.
- Господин кадет! Позвольте Вам представить мою лучшую подругу Нину Михайловну Лебедеву!
- Маруся, - просто, по - босяцки протянула Михаилу и Николаю руку в бальной перчатке фривольная брюнетка. Чувствовалось, что она была немного под кокаином.
- А вас как зовут, мадемуазель? – спросил по-французски Тухачёв Марию.
- Мари, - гимназистка ещё раз поклонилась, немного засмущавшись.
Он долго держал её ладонь в своей руке, не отпуская, а потом, волнуясь, пригласил на танец. Она легко и весело закружилась с ним в вальсе. Он чувствовал аромат её духов, трепет её тонкой талии в своих набирающих уверенность и влажных от волнения руках. Русые локоны её бальной причёски игривыми завитками щекотали ему кожу лица.
Запах мандаринов и конфет, густой аромат свежей хвои от большой рождественской ёлки со свечами и бумажными гирляндами. Столы с чаепитием и пирожными, шёпот в волнении бравады на ушко друг другу всяких нелепых наивностей.
- Скажите, а как вас зовут, мой таинственный кавалер? – лепетала она ему в танце.
- Михаил Тухачёв, кадет седьмого выпускного класса 1-й Московской Императрицы Екатерины Второй кадетского корпуса! – по-военному рапортовал он своей избраннице.
- А, скажите, Михаил, а почему вы летом испугались подойти ко мне и познакомиться в парке? Помните?
Они оба смутились этому вопросу.
Вихрем кружатся танцы. Вихрем кружится голова. Нине Лебедевой наскучило уже бахвалится перед Николаем Кулябко своими успехами в учёбе. Пользуясь моментом, когда Маша убегает из зала «попудрить носик», брюнетка начинает свою охоту и на кадета. А стиль и приёмы у неё совсем иные, и весьма экстравагантные.
- Вы знаете, Мишель, мой самый любимый предмет в гимназии это гимнастика.
- Неужели! – Михаил с этой фурией старался быть тоже развязным.
- Я тоже люблю гимнастические упражнения и первый в своём классе по подтягиванию на турнике.
- Браво! Вы – мой герой! А как вы относитесь к недавнему убийству в Киеве председателя Совета министров Столыпина? И к нему самому, и к его карательной деятельности на посту главы правительства? – Лебедева лукаво улыбалась.
Михаил пожал плечами. Гимназистка явно провоцировала его на конфликт, прекрасно понимая, что он, как человек в погонах, обязан быть лояльным представителю императорской власти, а девушка, судя по всему, занимала нигилистически-народническую, симпатизирующую радикальным революционерам позицию.
- Я знаю, что он был по линии бабушки троюродным братом моего любимого поэта Михаила Юрьевича Лермонтова, а его жена, Ольга Борисовна, праправнучка Суворова Александра Васильевича. А, как человек военный, я должен вам сказать, что отношусь к террористам, убивающим государственных людей, крайне отрицательно. Они разрушают государственность, а я этого не приемлю.
Михаил повернул голову по сторонам, ища глазами Марию. И, не найдя её, уже начинал немного нервничать в её отсутствие с такой опасной и острой на язычок развязной собеседницей.
- Значит, вы защищаете этого палача, вешателя народа и его военно-полевые суды?! А вы знаете, что депутат Третьей Государственной Думы кадет Родичев в ноябре 1907 года обозвал его виселицы «столыпинскими галстуками»? А писатель Лев Николаевич Толстой в ответ на эту жестокость палачей написал свою гневную гражданскую статью «Не могу молчать!» Вы читали её?
- Мне кажется, мадемуазель, что для ваших лет вы слишком глубоко погрузились в политику. Не рано ли? Это мужское дело и вам, ребёнку, там делать нечего.
Тут лёгким ароматом весеннего цветущего луга вновь появилась в кружевном платье Мария. Она улыбалась и неотрывно глядела на Михаила, приближаясь к нему, летящей походкой.
Он тоже улыбнулся и шагнул ей навстречу, чтобы пригласить на новый объявленный танец. Она поклонилась его предложению и поддалась увлечь себя за руку в волшебный упоительный вихрь кружения. А Лебедева, отпуская своего собеседника, демонстративно выказала гримасу презрения.
Михаил был опьянён и счастлив этим балом. У него появилась долгожданная и выстраданная ещё детским сердцем первая любовь. Такая наивная и платоническая, ничего не требующая и дурманящая пока только присутствием и взглядом любимого человека. Находясь в эйфории романтической влюблённости, Тухачёв галантно провожал до извозчика в синей мгле рождественской ночи свою избранницу. Парадная лестница большого трёхэтажного здания архитектора Гесса лучшей гимназии в Пензе – Первой мужской на Дворянской улице, во всех окнах которой горел в люстрах электрический свет, вся была освещена электричеством от фонарей в саду. Периметр всего здания, состоящий из парадного фасада в девятнадцать окон и боковой стены из трёх кабинетов, в каждом по два окна, при полном освещении впечатлял широтой архитектурного размаха. Бегущие до калитки по диагонали дорожки были заботливо обметены от снега. На фонарях и старинных липах гимназического сада нахохлились шапки сугробов. Высокий и массивный забор с каменным фундаментом и чугунными решётками закрывал двор от проезжей улицы, где уже храпели разгорячённые лошади, переступая копытами, и пар клубился возле саней, заранее подогнанных для отъезжающих гостей кучерами в овчинных тулупах до пят и больших бараньих шапках. Девушка улыбнулась кадету на прощанье, шепнула по-французски «мерси», подарив ему нежный многообещающий взгляд, и пожала руку.
А Лебедева, пылающая иступлённым угаром, поделилась с Игнатьевой на следующий день своими тайнами. Мария как городская пензенка или пензячка, как их дразнили иногородние, пришла из дома в гости к Нине в женское общежитие, где волостная гимназистка жила во время учёбы. Сначала Лебедева, вся красная от возбуждения и кокаина, спросила у Игнатьевой у Тухачёве.
- Ну, что, Машка, как ты находишь этого Михаила Тухачёва?
- По-моему, он – душка.
- Хм! Из таких солдафонов государство штампует алчных до кровавой славы держиморд.
- Ну, что ты такое говоришь, Нина?! Он очень прекрасно сложен и галантный кавалер. А как он танцует!
- Ничего особенного. Удивительно, как это такой увалень-медведь умудрился не наступить тебе на туфли своими лапами! По-моему, урод, большеголовый и лупоглазый.
- Ты не права, подруга и очень строга к нему. Стоит Тухачёву надеть фуражку и он – красавец!
И тут вдруг Лебедева показала Игнатьевой свой дамский браунинг, завёрнутый в носовой платок.
- Что это? – ужаснулась Маша.
- Автоматический восьми зарядный пистолет Браунинга.
– Откуда он у тебя и зачем?
- Неважно! – как паровоз пыхтела в волнении Нина. – Я – эсерка-максималистка, Машка! На выпускной встрече с нашим курсом я убью губернатора!
- Ты с ума сошла?! – Мария в страхе закрыла лицо руками. – Тебя же казнят или отправят в кандалах на каторгу!
- И пусть! Я, как Мария Спиридонова, Зинаида Коноплянникова и Анастасия Биценко, накажу этого мерзавца за народные мучения! Умру, но прославлюсь, как Каракозов! Ты плачешь? Ну, что ты, дурёха! Помнишь, как у Некрасова:
«Ему судьба готовила…
Путь славный, имя громкое
Народного заступника,
Чахотку и Сибирь»?
- Но за что ты хочешь сделать такое зло?
- Так я отомщу им всем за своего родного дядьку, повешенного в 1907 году по решению военно-полевого суда за то, что палил помещичьи усадьбы, озаряя алым пламенем ночную Пензу. Будут знать! Попомнят меня, гады! Недаром у нас в Пензе за один только год с января 1906 по май 1907 года были убиты начальник гарнизона генерал-лейтенант Лисовский, полицмейстер Кандауров, ректор духовной семинарии архимандрит Николай и два губернатора: Хвостов и Александровский! И нынешнему я тоже покажу Кузькину мать!
Последнюю фразу Лебедева снабдила страшными ругательствами, никогда не слышанными Машей, так что она в ужасе отстранилась от своей бешеной подруги.
В тот вечер они скоро расстались. Кутаясь в доху и замотав голову шерстяной шалью, Лебедева, крадучись, вышла из общежития. Она хотела попасть на явочную квартиру. Но проезжающий мимо в пролётке студент свистнул ей подождать его и, соскочив на ходу, расплачиваясь с лихачом без сдачи, выбежал ей навстречу. Взяв её под локоть, свёл с мостовой на тротуар.
- Маруся, дело – дрянь! За мной идут по пятам шпики. На силу оторвался на лихаче. На явку не ходи, там засада. На, вот, записку от Лешего. Бумажку сожги. Команда – лечь на дно, схорониться. А лучше уехать из города.
- Куда? Что случилось?!
- Нас кто-то сдал из своих! Ну, всё, пока, увидимся! – и парень исчез в подворотне.
Соратники по партии социалистов-революционеров дали ей весточку, что за явочной квартирой филёры установили прямую слежку, что Поволжское районное охранное отделение из Самары прислало в Пензу своих агентов, что тайным осведомителем слиты в охранку эсеровские планы теракта на губернатора, что собрания партийной ячейки временно не будет, что начались повальные аресты и надо упасть на дно, схорониться и переждать. В голове стучат фразы сожжённой записки: «Явка провалена. Повальные аресты. Схрон»! На душе разочарование и тупая давящая боль от безысходности. В одночасье рухнули полугодовые планы, надежды, бережно вынашиваемые, словно дитя под сердцем. Та ненависть и отчаянная злость, которой только и жила девушка в последний год, и училась в гимназии по инерции, только затем, чтобы выстрелить в губернатора, давила на грудь, не давала дышать, требовала выхода. Губернатор стал её главной мишенью, той целью, которая тянула её неподъёмную, опустошённую в новый день. До сумасшествия она жаждала его смерти, которая стала буквально её наваждением. За этим Нина ходила в притоны и ночлежки, путаться стала с уголовниками, училась стрелять на стрельбах в лесу с боевиками-эсерами и всё не ради того, чтобы отомстить за его карательные операции по губернии в революцию 1905-1906 гг., не за развёрнутые им в уездах военно-полевые суды, по решению одного из которых и повесили её родного дядьку, непутёвого, так и не вставшего на ноги в жизни морально опустившегося человека, разграбившего по пьяни и спалившего в волости барское поместье с собутыльниками и лихими людьми, по которым каторга плачет. Не о нём, не о дядьке жалела и не за то мстила она. Мстила девушка за свою не сложившуюся и неудачную жизнь. Мстила в лице губернатора всей сложившейся государственной системе, покрывающей безнаказанно зло и глумление сильных мира сего над простыми людьми и над бедной жизнью. За насилия и домогательства к таким же, как она, бесправным, беззащитным девицам, за погромы еврейские и мордвы, за лишения и обман трудового народа, за чиновническое безнаказанное взяточничество и воровство, за безгласность общества, за произвол властей, за полицейские мордобои в арестантских застенках с переломами рёбер и кровоподтёками невинных жертв, за то, что родители её жизнь подорвали, здоровье на фабриках и умирали в нищете и забытости от чахотки и пьянства. За то, что она, молодая девушка, щедро одарённая от рождения способностями для больших дел и великих свершений, вынуждена была безвыездно прозябать лучшие свои молодые годы в этой дыре – в Пензе, где люди жили как скот в одной ежедневной нужде, в мыслях о том, где бы и что бы достать пожрать, в то время, как где-то процветали далёкие страны, манили в неоновом блеске небоскрёбы Америки, свободная молодёжь Англии и Франции потребляла в достатке все разнообразные достижения европейской цивилизации и культуры. А тут, в этой дремучей и жестокой стране, человек до самой старости и преждевременной смерти обречён был влачить жалкое, бесперспективное существование, ежечасно унижаясь, добывая себе кусок хлеба. И главное, что больше всего бесило Нину, так это то, что власти с важным видом и жирным достоинством личных незаслуженных благ позиционировали себя и свои действия как узаконенное величие, которое именно таким и должно было быть, как предусмотренное божественным законопорядком неизменное бытие, и бесконечное, громоздкое, варварское чинопочитание и угодничество, раболепие, холопство и барство процветали их молитвами и должны были неизменно всегда существовать. «Ну, уж нет!» - негодовала в отчаянии девушка. «Хрена вам лысого»! И всю свою ненависть к существующему порядку, ко всей его гнилой обречённости и безнадёги, готовилась вложить в одну пулю, направив её в грудь или в голову губернатора.
Когда она спала после лекций у себя в общаге, то и во снах ясно видела, как она достаёт свой браунинг и, глядя прямо в трусливые глаза губернатора, ошарашенного от неожиданности и чудовищной простоты совершаемого принародно убийства, хладнокровно, в упор стреляет в него… Нет, лучше расстреливает, чтобы убить наверняка. И не важно, что будет потом. Пусть тюрьма, пусть суд, виселица или каторга. Жанной д Арк гордо вступит она на свой эшафот, как на пьедестал начинающейся славы. И вдруг всё это в одночасье рухнуло. Какой-то предатель-доносчик, которого бы своим судом повесить следовало на осином суку, смог разрушить все её планы, всю её жизнь девичью, вспыхнувшую на жизненный подвиг.
До ночи она бродила по городу, не зная куда пойти. Общежитие уже закрылось и идти туда, и стучать сторожу, глухому и глупому старику, не имело смысла, только привлекать внимание. А время уж было заполночь. Закрывались харчевни, буфеты и рестораны, трактиров и прочих питейных заведений с разрешением обер-полицейместера ночной работы по близости в околотке не было, и городовые недобрыми, подозрительными взглядами провожали одиноко бредущую фигуру, инстинктивно порываясь заключить её уже под стражу и сопроводить в участок. Горело в бреду, металось девичье сознание. Куда выместить злобу, в кого стрельнуть? Глаза, тупо и дико блуждая, шарахались по ночной улице. Вьюга задувала озноб под доху. Близорукие ученические глаза, начитавшиеся призывов Герцена, Чернышевского, Кропоткина и Чернова, слезились от мороза. Иней покрыл шаль, ресницы и брови. Впереди под тусклым светом фонаря маячил трёхсменный пост городового. Лебедева, ничего не соображая, медленно поплыла туда, словно июльская ночная бабочка, привлечённая манящим светом. Часовой на перекрёстке следил за ней хищным взглядом. Второй городовой дремал в будке подчаском. Крупный мужчина средних лет. Нина знала его. Студенты дали ему кличку «Банзай» за то, что был егерем на Русско-Японской войне и много желтолицых поколол штыком под Ляояном. Безжалостный и жестокий садюга, он многих студенток и гимназисток, по слухам, как говорили студенты, насиловал и принуждал к оказанию интимных услуг, был половой извращенец, страдающий приапизмом и содомией. В прошлом году он, будучи часовым и находясь на посту у провиантских магазинов, застрелил одну женщину, собиравшую щепки. Целое множество неотмщённых ему грехов, каких не замолить никакими молитвами, постами и подаяниями, множество таких зверств бесчеловечных висело на нём, сколько девиц с поруганной честью кончали из-за него в петле или реке, не найдя правды или управы на этого саблезубого пещерного зверя, на его полицейский произвол и безнаказанное злоупотребление властью. Холёная, сытая морда, откормленная ста пяти десятью рублями годового жалованья, жёсткие закрученные усы и глаза хитрого проныры-зверька, грызуна, тырящего и хомячащего лишь в свою выугоду, в свою нору. «Ну, гнида, держись, Банзай!» - шепчет Нина и стучит к нему в будку. Городовой выходит. Наглый, самодовольный хам. На нём серая солдатская шинель с застёжкой на крючках и перпендикулярными контр-погонами, чёрными с оранжевым кантом, и чёрная же мерлушковая круглая шапка с никелированной бляхой за номером шестьдесят шесть и гербом города Пензы, шашка и револьвер. Поверх контр-погон видны плечевые оранжевые шнуры с двумя посеребрёнными гомбочками.
- Тебе чего? – бурчит он спросонья. – Ты кто такая? Почему ночью в неустановленные часы по улицам шляешься?! – надвигается мощной тушей, наваливается на неё, думая, что это проститутка пришла просить у него за какого-нибудь нарушителя с предложением расплатиться натурой. Мало ли он всяких гадов доставлял околоточному надзирателю, делая облавы на хулиганов и уголовников, сколько уже политических с жандармами, домовыми дворниками и ночными сторожами изловил, служа уже пятый год по вольному найму низшим чином стражи в полицейской команде, отставной егерь Фёдор Базанов. Мало ли к нему обращались и днём, и ночью девиц приблудных, прося за арестантов и подсудимых родственников или любовников. Мзду его они знают и сами идут, предлагая себя и щедро расплачиваясь за скупые их близких грешки.
- Мне нужно… я пришла просить вас за студента Егорова, задержанного сегодня в пьяном виде. Он не дал себя опознать и сейчас сидит в вашем участке. - Нина, играя роль бесправной жертвы, хочет его испытать и лепечет робко какую-то нелепицу.
- И чего в такую пору?! - городовой с силой заталкивает её внутрь помещения.
Сам выходит на улицу, перекурить с часовым. Гимназистка окидывает взглядом комнатку. На столе недопитый чай с бутербродом, раскрытый журнал «Вестник полиции», на стене инструкция городового:
«Городовой есть блюститель порядка и благочиния и страж, оберегающий личность и собственность каждого. Чтобы оправдать на деле столь высокое назначение, всякому городовому необходимо:
- питая в душе своей непоколебимую преданность Государю Императору, исполнять службу Его Императорского Величества по совести, заботясь постоянно о том, чтобы находиться при деле не для виду только, а для действительной пользы…»
Кругом по стенам развешаны инструкции и предписания: порядок зажигания фонарей, езды по улицам, ремонта домов, вывоза нечистот, забора нищих, перевозки мяса; правила наблюдения за газетчиками, разносчиками, питейными заведениями, публичными домами.
Снова скрипит дверь за городовым, закрываемая им на ключ. Базанов вешает шинель на крюк, расстегивает и снимает ремень с шашкою и револьвером и, захмелев возбуждением, тянет к себе девчонку. Уже в предвкушении сладенького наливается его голодное тело - полковым конём чует жеребец трубу. Она слабо противится.
- Не ерепенься! – охватывает её руками Банзай.
Но тут происходит непредвиденное. Дева распахивает доху, но не обнимает его, а упирает ему в мундир маленький ствол дамского пистолета. Бывший егерь отчётливо чует на своей груди его твёрдую сталь. Свой револьвер им оставлен в прихожей. Там же брошена шашка, осталась висеть, словно бессильной рукой опавшая книзу. Толком и не успел ничего сказать городовой, крякнул что-то нечленораздельное, хрюкнул, а девушка в нервной судороге возбуждения уже спустила курок. Тихий и острый выстрел лопнул и утонул, поглощённый тёмно-зелёным сукном двубортного полицейского мундира.
- Ах ты, сволочь! – прохрипел городовой и грузно осел на пол.
Умирая, он услышал, как эта семнадцатилетняя девочка ему, как змея, прошипела в ответ, в ненависти плюясь ядовитой пеной.
- За кровь народа – смерть, падла!
Забрала полицейский револьвер и спокойно вышла на улицу, чтобы не привлекать внимание часового, всё ускоряя и ускоряя шаг прочь в темноту, подальше от фонарей.
И оттуда, из темноты, бешеная от сумасшествия радости содеянного одурь рвёт её криком через всю улицу, словно нашкодившего школяра, готового дать стрекача от преследователей. «Эй, ты, бляха!» Свисток часового пронизывает ночную тишину. Шумный топот ног по улице. Городовые, дворники, ночные сторожа преследуют убегающую гимназистку. Слышны выстрелы и крики, пугающие тихую, мирную, провинциальную ночную тишь. Её не поймали. Она, как сквозь землю провалилась, растворившись в глухих переулках частных домов на окраине Пензы.
А вскоре Нину Михайловну Лебедеву как террористку, готовящую убийство высшего представителя императорской власти в губернии - пензенского губернатора, действительного статского советника и камергера Анатолия Павловича Лилиенфельд-Тоаль, арестовали при попытке скрыться из города, судили и отправили этапом на каторгу в Сибирь, в Акатуе, недалеко от Читы.
IV
Михаил влюбился в Марию Игнатьеву без оглядки, с головой погрузившись в омут восторженного юношеского увлечения. На Новый 1912 год он объявил отцу о своём решении жениться на Маше.
- Что?! Какие глупости, сын! – вознегодовал последнее время чересчур вспыльчивый и нервный отец. – Ты можешь поломать и, скорее всего, поломаешь свою жизнь и карьеру от этого поспешного и пустякового решения!
Николай Николаевич был доведён до крайней степени раздражения этим известием не потому, что понравившаяся сыну девица была не дворянского рода, ведь он и сам с лёгкостью и упоением всегда увивался вокруг молоденьких простолюдиночек, беда была в том, что из-за его разгульного образа жизни на широкую ногу семье Тухачёвых, задавленной судебными исками и запрещениями на имение по долговым обязательствам, в последнее время крайне необходимы были немалые деньги и поэтому выбор подходящей Михаилу партии становился вопросом чуть ли не первостатейной важности. К концу 1911 года Николай Николаевич имел 14 запрещений из-за денежных обязательств пензенским дворянам, купцам, банкам и даже чиновникам. Общая величина его долга превысила 40 тыс. руб. Пензенским губернским правлением уже рассматривался даже вопрос «о назначении в продажу с публичного торга недвижимого имения землевладельца Чембарского уезда, дворянина Николая Николаевича Тухачёва, заключающегося в 334 дес. 898 саж. земли при с. Вражском на пополнение недоимок земских сборов». Одних только недоимок земских сборов и государственного поземельного налога к концу сентября Николай Николаевич внёс в Чембарское казначейство 860 рублей. Всё это помнил Николай Николаевич, и вместе с муками совести и отчаянием от нестабильности будущего своих детей, в которую он их ввергал доведением до практического раззорения отцовских владений, это новое неприятное в таких материально стеснённых условиях жизни решение сына крайне терзало его болезненно-воспалённую и, буквально, воспламенённую психику.
- Но это не пустяк, отец! – вскипал от волнения в споре и весь краснел Михаил. – Я её очень люблю и ты мне не помешаешь соединить с ней свою судьбу!
- Да кто мне это говорить?! Восемнадцатилетний юнец, иждивенец, который сидит на моей шее и стоит мне почти четверть дохода всего имения в год на содержание его в Екатерининском дворце в Лефортово!
- Да, отец, сейчас я иждивенец. Но будь ты чиновником или офицером, как наши славные предки или хотя бы дальние родственники, я был бы на казённом содержании в корпусе, а не своекоштным интерном, который учится за собственный счёт. Но при этом я живу в Москве в самом корпусе, в казарме, а не как экстерны, только посещающие занятия. Иначе бы тебе пришлось оплачивать и моё проживание, и питание, и одежду в городе, в дорогом городе.
- Ишь ты, как заговорил у меня! А я вот тебя возьму да и переведу в Тамбовский кадетский корпус. Там оплата за пансионера всего сто пятьдесят рублей, за приходящего кадета – пятьдесят рублей, а по одному кадету из уезда вообще бесплатно обучают. Я вот напишу бумагу жалостливую государю-императору да губернатору тамбовскому Муратову Николаю Павловичу. Уж он-то вольнодумский дух из тебя повыбьет!
- Ну что вы вцепились, как кабели на свадьбе! – вступилась за сына мать в чёрной обтягивающей блузке, так подчёркивающей талию в стройной её фигуре и высокую, красивой античной формы грудь.
Матушка по случаю новогодних праздников была нарядна, надев золотые украшения, подаренные ей мужем в пылу их романтической влюблённости. Величавой фигурой, не потерявшей своей прелести и после девяти родов, плавной походкой царевны-лебеди, с чёрными густыми, блестящими волосами, туго затянутыми на лбу под пробор, искусно уложенными на затылке и покрытыми позолоченной сеткой с замысловатым вплетением в них шёлковых нитей, Мавра Петровна напоминала красавицу из русских народных сказок и, должно быть, именно о таких женщинах поэтизировал Николай Некрасов, когда писал свои знаменитые строки:
«Есть женщины в русских селеньях…
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С походкой, со взглядом цариц
…
Красавица, миру на диво
Румяна, стройна, высока,
Во всякой одежде красива,
Ко всякой работе ловка
…
Не жалок ей нищий убогий –
Вольно ж без работы гулять!
Лежит на ней дельности строгой
И внутренней силы печать».
Николай Николаевич, глядя на свою горячо любимую жену, всегда отходил быстро.
- Кто она у тебя? Ты хоть узнавал её родословную?
- Она дочь машиниста пензенского депо Владимира Игнатьева.
- Вот видишь, Коленька, Миша пошёл по твоим стопам. Он выбирает невесту не по титулу, а по личным качествам, - включилась в разговор и бабушка София Валентиновна, болеющая и одряхлевшая в последний год, жалующаяся на ноги и боли в суставах и мало передвигающаяся сама теперь по дому. У неё была своя «светёлка», как она ласково называла свою комнатку, куда с детства любил бегать за сказками и волшебством её увлекательных рассказов внук Миша.
Она-то, как никто другой в семье, знала и понимала, какое состояние, доставшееся Николаю Николаевичу от продажи имений его отца и её мужа, Николая Александровича, в Орловской, Смоленской и Пензенской губерниях, были им просажены за все эти годы гражданского безделия и утончённого обломовского барства. Но она любила своего единственного непутёвого сына и прощала ему всё, снисходительно позволяя растраты, с лёгкостью отпуская нажитое в пустоту отошедшего небытия.
Её слово всегда было поводом окончательного примирения в бурных домашних сценах, вскипающих по вине и нервозной раздражительности отца.
Миша с детства очень любил свою бабушку и с её стороны был любимым внуком. Баловала она его своим душевным теплом больше других. Вот и сейчас, после бурных выяснений отношений с отцом, она тихонько позвала внука к себе в комнату и, затворив дверь, сказала: «Есть у меня сейф потайной в стене, Мишенька. Пароль на него – твоя дата рождения по григорианскому календарю. Там у меня фамильные драгоценности припасены старинные. Как сойдётесь с девочкой своей, возьми их, часть продай, купи на них квартирку в Пензе и живите счастливо», - помещица перекрестила и поцеловала в лоб своего большеголового внука.
Михаил покраснел и обнял её, переполняемый благодарностью, слезившей глаза: «Спасибо, милая Бабушка!». Она всегда была ему интересна своей самобытностью и неординарной утончённостью вкуса. Когда София Валентиновна была ещё дееспособна и творчески активна, к ней в Александровское и во Вражское наведывались, приезжали разные музыканты и композиторы из Москвы и Питера, Смоленска и Пензы. Михаил с теплотой в сердце всегда вспоминал творческие семейные вечера, их домашний театр – любимое детское действие, когда они с сестрой Надей и братьями Колей, Сашей и Игорёшкой устраивали представления, учили роли, обогащая их лирический драматизм детской впечатлительной непосредственностью.
На Новый год и Святки 1912 года таких представлений в семье уже не было, так как старшим детям было под двадцать лет и за двадцать, а младшим сестрёнкам меньше девяти лет и они ещё даже не поступили в гимназию. Но тепло общего семейного очага и домашнего уюта согревало сердца всем домочадцам Вражского. После Крещения Михаил уезжал в Москву в корпус с твёрдой уверенностью решённой женитьбы на самой красивой девочке Пензы.
В Москве Михаил учился в Первом Московском Императрицы Екатерины Второй кадетском корпусе. Учился он, по сравнению с Первой мужской гимназией в Пензе, отлично. Очень старался теперь, замотивированный роднёй, получать исключительно самые высокие баллы военного образования – одиннадцать и двенадцать в двенадцатибалльной системе, тогда как, будучи пензенским гимназистом, кое-как выпутывался и барахтался в болоте из троек в пятибалльной системе оценок народного просвещения.
В стенах некогда роскошного бывшего Головинского и ныне Екатерининского дворца в Лефортово он штудировал теперь положенные кадету дисциплины и постигал тайну военного искусства. За успехи в учёбе и поведении, которые были отражены в его аттестационной тетради, Михаил проходил обучение в гренадёрской роте, отлично стрелял на стрельбах из бельгийского карабина «Сколер», был первым в гимнастическом классе, в весенне-летних походах-экскурсиях юных разведчиков всегда отличался ловким ориентированием на местности, топографической смекалкой и походной выносливостью и мастерством.
В аудиториях корпуса военным мальчикам прививали патриотическую любовь к своему Отечеству, к царю-батюшке, ставили в пример великих полководцев прошлого: Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова, Михаила Кутузова, Михаила Скобелева. Тухачёву импонировало, что двум последним из этой плеяды великих соотечественников он был тёзкой, а Михаилу Илларионовичу вообще приходился потомком. Его дальним родственником по линии отца был правнук знаменитого фельдмаршала Николай Михайлович Хитрово, который участвовал в Русско-Турецкой войне 1877-1878 гг. и был генералом от артиллерии в Московском военном округе. Михаил сам помнил его смутно по нечастым визитам генерала во Вражское.
Однажды, когда Михаилу было семь лет, Николай Михайлович, будучи пятидесяти шестилетним молодцеватым генерал-лейтенантом и начальником артиллерии 5-го армейского корпуса, усадил его в один из приездов к себе на колени и хитро спросил: «Мишук, кем ты хочешь быть?». На что он, по рассказам мамы, уже тогда бойко рапортовал: «Генералом!».
- Ну, ты смотри, Бонапарт растёт! – искренне и щедро смеялся Хитрово, а потом увлекательно рассказывал о войне с турками, о своём древнем дворянском роде, берущем исторические корни где-то в туменах Золотой Орды.
Но чаще к Тухачёвым приезжал в гости другой генерал, точнее генерал-майор и двоюродный дедушка Михаила, его тёзка Михаил Александрович, он же дядя Николая Николаевича и младший брат его отца. Михаил Александрович был богатым смоленским и пензенским помещиком и с 1902 по 1908 годы избирался предводителем дворянства в Дорогобужском уезде. Он баловал своего тёзку разными военными подарками, старыми эполетами, походной генеральской фуражкой. Ребёнок принимал эти небрежные подарки дедушки с искренним трепетом и его глаза сияли от этого неподдельным счастьем. Именно под его влиянием у юного внучатого племянника и возник интерес к воинской службе. Старый генерал-майор Михаил Александрович разбудил в восприимчивом Мишке глубинный зов предков, гены, имеющие воинские пристрастия. И, до того ленившийся и часто бойкотировавший учёбу в гимназии Михаил, из-за того, что не понимал и не принимал многие учебные науки, казавшиеся ему скучными и ненужными в его дальнейшей взрослой жизни, как он себе её уже представлял, после бесед с двоюродным дедом начинал даже ходить и глядеть по другому, весь собираясь и настраиваясь на военный лад. В 1908 году дедушка умер. Но перед смертью он призвал к себе любимого внука и вытребовал у него первую мальчишескую клятву.
- Обещай мне, Мишук, - слабым уже с предсмертными хрипами дрожащим голосом говорил генерал-майор своему внучатому племяннику, - что непременно станешь военным! Три вещи мне обещай, парень: что станешь фельдфебелем ещё в военном училище, что выйдешь оттуда обязательно в Семёновский полк и окончишь Николаевскую академию Генерального штаба!
- Обещаю! - плакал наврзрыд гимназист Тухачёв, держа за руку умирающего своего любимого двоюродного деда.
С той самой поры, как похоронили Михаила Александровича во Вражском, стал Михаил по серьёзному относиться к учебе, налегая на гимнастику и французский язык, которые у него были в гимназии на отлично. По остальным предметам удручали его безнадёжные тройки, из которых невозможно было выпутываться, так всё там было запущено. Сын очень часто подходил к отцу и заводил разговоры с ним о переводе его в кадеты. А для его отца, Николая Николаевича, который и сам-то был нестроевым человеком по духу, не переносил дисциплину и ненавидел муштру, эта идея – отдать сына в военные была невыносима. Рано оставшись без отца, Николай Николаевич в своё время не захотел связывать себя ни армейской, ни гражданской службой, долгие годы вёл праздную жизнь, приводя в упадок богатые имения своих родителей. И теперь, на момент взросления своего сына, он не имел в распоряжении достаточных средств, чтобы отправить его учиться дальше Пензы, в которой кадетского корпуса не было. Ближайший корпус был в Тамбове, а Михаил просился и того дальше – в Москву, уже предусмотрительно понимая, что из Тамбова он вряд ли сможет себе проложить дорогу к гвардейской карьере. Отец отказывал сыну, всё откладывая на потом роковое, как он считал, судьбоносное это решение. Михаил психовал, срывался, что обязательно сказывалось удручающим образом в его учёбе в гимназии. Снова пропускал уроки, байкотируя решение отца продолжать учёбу в Пензе. И в конце четвёртого класса, в мае 1909 года, совершив свою, ставшую известной всей гимназии, непочтительную выходку с директором, вообще обрёк себя на отчисление.
Но Михаилу помог ещё один его родственник-тёзка, Михаил Николаевич Балкашин, тоже навещающий семью Тухачёвых двоюродный брат Николая Николаевича. Он был 1877 года рождения, с 1898 года подпоручиком 51-го Литовского полка. Балкашин был тайно влюблён в Мавру Петровну и проявил по отношению к её сыну свой рыцарский поступок великодушия. Офицер настоял в семейной беседе на том, что надо отдавать парня в кадеты и даже выделил на его учёбу свои сбережения, которые смутили Мавру Петровну и растрогали её супруга неуверенным и вялым родительским согласием. Михаила отправили учиться в Московский кадетский корпус, а родственник Балкашин к 1912 году уже стал штабс-капитаном и начальником 3-й ездящей пулемётной команды 4-го пехотного полка в Отдельном корпусе Пограничной стражи в Особом Заамурском пограничном округе. Этот крепкий, коренастый усач с густыми бровями и крупными чертами лица, был настойчиво неравнодушен к Мавре Петровне и выказывал ей всякий раз по приезду в гости особые знаки внимания, дарил цветы и даже волочился, когда Николая Николаевича не было рядом. Он с увлечением рассказывал Мише о своей боевой службе на Дальнем Востоке, о кровожадных разбойниках-хунхузах и о поимке их бродячих банд по всей территории Маньчжурии.
- За отличие в деле против хунхузов, оказанное 13.05.1904 года у деревни Юдиона, я получил орден Св. Анны 4-й степени, - торжественно объявлял он всем слушающим его и, красуясь, поглядывал с вожделенной надеждою на Мавру Петровну, которая краснела и отводила глаза.
А Мишка с подаренной ему двоюродным дядкой трофейной японской саблей носился по двору, размахивая ею и радостно гарцуя и прискакивая на воображаемом коне.
Тогда же Мише рассказывала и бабушка София Валентиновна про её детство, про своего отца, Валентина Петровича Гаспарини, карачевского дворянина-помещика, у которого было также девять детей, как и в семье Тухачёвых, только из них было семь дочерей и два сына. Она рассказывала, что раньше, с 1246 года по 1360 год было даже отдельное Карачевское удельное княжество, которое образовалось после уничтожения Батыем Черниговского княжества и было завоёвано литовцами, и что до начала XIV века в него входил знаменитый своей героической семинедельной обороной от монголо-татарского нашествия город Козельск. Прадед Михаила, Гаспарини, был итальянским военным из наполеоновской армии, попал в плен и перешёл на русскую сторону после краха французов в русской кампании 1812 года. За усердную службу русскому царю Валентин Петрович и стал карачевским помещиком и фамилия его зазвучала в разрядных книгах как Гаспарин.
О 1812 годе, о Бородино, о славе русского оружия в подготовке к столетию этой знаменитой даты много было говорено учителями-офицерами на занятиях в корпусе. И преподаватель немецкого языка у кадет в седьмом выпускном классе Эрвин Теодорович Рар и сам директор корпуса генерал-лейтенант Владимир Валерианович Римский-Корсаков в своих речах к кадетской аудитории не упускали пафоса грядущего военного юбилея.
Православные священники в кадетской корпусной церкви, службы в которой обязаны были не только посещать, но и участвовать в них все интерны, торжественно-литургийно проповедовали начищенным в одежде до блеска мальчикам о том, что сама императрица Екатерина Вторая, будучи ещё принцессой Анхальт-Цербской, крестилась в этой церкви в православную веру. И ротные командиры, и воспитатели с дежурными ходили по казармам кадет и проверяли у изголовий кроватей, висят ли образки-благословения и совершаются ли молитвы перед ними утром и перед сном каждым будущим офицером. Религиозная пропаганда была тем политическим стержнем в Российской империи, который крепил государственную мораль единством трёх её постулатов: самодержавие, православие, народность. Михаила же невыносимо коробила эта навязчивая религиозность. Он по примеру отца глубоко не верил в бога. Да и как можно было искренне верить в того идола, именем которого когда-то сжигали людей, как еретиков, вешали по приказу Столыпина бедных крестьян и великого писателя Льва Толстого, которого ценит весь мир, отлучили от Церкви в последние годы жизни за его религиозную философию и роман «Воскресение», и похоронили, как скотину, зарыв в яму без креста и без должных почестей. Великий гений русской словесности и художественной мысли, Лев Николаевич был дорог и ценим Тухачёвым. А его роман «Война и мир» был любимым произведением для Михаила. Он восхищался образом Андрея Болконского и старался во всём ему подражать: в аристократизме, холодной рассудительности, гордости, в офицерской отваге, во всех его рассуждениях и взглядах, а монологи Андрея Михаил заучивал в гимназии наизусть.
Но был и ещё один кумир из этого романа и даже не литературный герой, а историческая крупная фигура – Наполеон Бонапарт, чьей стремительной военной карьерой и императорской славой был с детства заворожён Тухачёв. Не раз близкие в имении и одноклассники в корпусе наблюдали за тем, как Михаил перед зеркалом или в разговоре с собеседником вставал в наполеоновскую позу – гордо выпрямившись, закладывал правую руку за борт кадетского мундира, как это изобразил в портрете императора Франции Поль Деларош.
Михаил с пятнадцати лет стал предаваться в тайне от всех пылким мечтам, что его постигнет такая же стремительная, ошеломляющая карьера и он станет великим военачальником, а все другие грозные полководцы и красавцы всего мира покорно склонятся перед его величием. И, чтобы этого достичь, Тухачёв не щадил в спартанских условиях кадетской жизни, морально и физически закалял, прилагая усилия во всём быть лучшим. Этим юношеским честолюбием и были наполнены его учебные будни. Ежедневно в шесть утра подъём, с шести до семи – умывание, молитва, утренний чай, с семи до семи сорока пяти – утренний воспитательный осмотр, утренние физические занятия, далее до восьми утра – прогулка. С восьми до двух часов сорока минут – уроки (шесть уроков по пятьдесят минут с переменами по десять минут, одна из которых большая часовая с десяти часов пятидесяти минут до одиннадцати пятидесяти, во время которой предусмотрены завтра и прогулка). Прогулки в холодное время года до минус 10 градусов проводились без шинели для закаливания. С трёх до четырёх часов дня обед. С четырёх до шести свободное время, которое можно было занять музыкой, ручным трудом, фектованием или пением. С шести до восьми вечера – время самоподготовки и приготовления уроков. В двадцать ноль-ноль – вечерний чай, чистка, умывание. В девять вечера – отход ко сну младших кадет с первого по пятый классы. В двадцать два ноль-ноль – отбой у старших кадет шестого и седьмого классов. И так изо дня в день, из года в год. Подчинить этот унылый, ежедневный, неизменный режим, поставить его себе в привычку, забыть и не допускать мысли спонтанного творчества, ночных искр вдохновения, влюблённости, возбуждения, страсти, всего себя, и духом и телом сковать и подчинить этому тупому ритуалу, смирить себя, свой темперамент, буйный нрав. Михаил это смог. Стоически переносил лишения и железную дисциплину, научился находить в этой серой, монотонной казёнщине редкие проблески радости жизни, юмор, интерес военных наук. Набегавшись и наупражнявшись за суматошный день в волю, вечером он ложился на правый бок и засыпал без снов, проваливаясь в предрассветную яму непроглядного мрака. Тело ломило от физических нагрузок, но ощущение мышечной силы приятно будоражило воображение будущими подвигами и победами. Михаил, сомкнув глаза, засыпал, слыша краем уха в спальне-дортуаре монотонное брюзжание нехитрой молитвы одноклассника-соседа перед домашним образком у изголовья кровати.
V
В июне 1912 года Михаил Тухачёв блестяще закончил вице-фельдфебелем Первый Московский кадетский корпус с отличными отметками по всем предметам. В предэкзаменационном летнем полевом лагере у села Коломенского его гренадёрская рота и остальные мушкетёрские и неранжированные, по пятьдесят человек в больших палатках, отдыхая в недолгие свободные часы от строевых нагрузок и бесконечных марш-бросков и походов в разведку в шинелях, свёрнутых в скатку с винтовками, подсумками и вещь-ранцами, готовились к аттестационным экзаменам, учили биографии великих русских и мировых полководцев, цитаты их крылатых выражений и даты легендарных сражений.
Но вот всё позади. Экзамены сданы. И весь кадетский выпуск стоит с иголочки в парадном облачении на Скобелевской площади (бывшей Тверской) перед домом московского губернатора Владимира Фёдоровича Джунковского. Строй чёрных однобортных мундиров. Сверкают на солнце начищенные до блеска медные пуговицы, воротнички из чёрного сукна с красной петлицей, с нашитым на ней золотым галуном и белыми погонами. Пуговицы изображают двуглавого орла и сияют. Чёрные брючки на выпуск, фуражки с чёрным козырьком и красным околышем с солдатской кокардой. На каждом кадете чёрный кожаный пояс с медной бляхой, где тот же орёл распростёр свои крылья на щите с сиянием. У левого бедра штык в ножнах. Белые перчатки с плотно сжатыми пальцами, солдатские сапоги до блеска натёрты английской ваксой. Июньский утренний ветерок чуть колышет знамёна. Помимо кадет на площади построены солдаты гарнизона, юнкера Александровского и Алексеевского училищ, а дальше за их сомкнутыми рядами фуражек разношерстная городская публика. Двадцать четвёртое июня. Памятник генералу Скобелеву задёрнут полотном. С минуты на минуту его историческое открытие. Среди высших чиновников и офицеров – губернатор Джунковский, великие князья Михаил Александрович как представитель императора Николая Второго и Константин Константинович, худощавый стройный красавец с тонким длинным носом с соколиной горбинкой, рыжей эспаньолкой и задумчиво-умными глазами, любимец всех кадет, поэт, подписывающий свои творения инициалами «К.Р.», пятидесятичетырёхлетний генерал, инспектор всех военно-учебных заведений империи. С ним его сын, болезненно-благородный с не по юношески-мудрым взглядом князь Олег Константинович, девятнадцатилетний экстерн Полоцкого кадетского корпуса и Александровского лицея.
Толпы народа заполнили всё вокруг. Площадь пестреет разнообразными войсками, группами приглашённых и депутаций. Вокруг памятника с четырёх углов с высоких мачт висят пёстрые гирлянды маленьких разноцветных флагов. От памятника протянуто красное сукно к широкому настилу для богослужения, возле настила навес-шатёр, увенчанный георгиевской хоругвью в зелени, цветах и флагах, входы в него осенены хоругвями в древнерусском стиле. Парадом командует генерал Горбатовский. Рядом командующий войсками генерал от кавалерии Павел Адамович Плеве. Великий князь Михаил Александрович идёт по фронту выстроенных войск и здоровается с каждой частью. Из церкви Козьмы и Дамиана митрополит Владимир с крестом идёт с крестным ходом к памятнику вершить молебен. Под возглас протодиакона «воину Михаилу вечная память» войска снимают фуражки и держат левой рукой у груди, пелена, покрывающая памятник постепенно спадает и перед публикой во всей красе и блеске предстаёт бронзовая фигура «белого генерала» на коне на высоком постаменте. Пение хоров стихает. Слышится команда «накройся».
Великий князь обнажил шашку и скомандовал параду «на караул». Забили барабаны, музыка заиграла кавалергардский марш, войска и кадеты отдали честь полководцу. Митрополит окропил памятник святой водой. Войска опять взяли на караул и великий князь провозгласил здравицу Государю императору. Громкое «ура» и звуки гимна огласили воздух. Волнующие сердце молодых кадет торжественные минуты. Бравое прохождение войск церемониальным шагом с винтовками «Бердан №2» на плечо, возложение гор венков к подножию памятника. Слышно, как старые и седые военные усачи и бородачи в орденах и медалях рассказывают о своём участии в скобелевских походах. Болгарская делегация возлагает свой роскошный венок герою освобождения Болгарии. В толпе ходят слухи, что болгарский царь Фердинанд Первый в ближайшее время в союзе с Сербией хочет ударить по Османской империи. Повсюду слышится модный термин «славянский ирредентизм», что означает объединение всех славян в едином могучем государстве.
Тухачёв из дальних рядов построения внимательно разглядывает монумент. Скобелев с обнажённой шашкой на коне посреди боя. Под копытами коня оружие убитых богатырей, разбитые пушечные лафеты. Вокруг все говорят о Плевне, Хиве и Андижане, вспоминают и чествуют героя сражения при Шипке, атаки Зелёных гор и штурма Геок-Тепе. На гранитном пьедестале сверкают барельефы «Переход через Дунай у Зимницы 15 июня 1877 года» и «Скобелев под Плевной».
Великий князь Константин Константинович говорит свою речь кадетам-выпускникам. В его витиеватом выступлении внушительно звучит цифра кадет России – более одиннадцати тысяч при двадцати восьми корпусах. Это ошеломляет и впечатляет. Восторг и тушь военного оркестра довершают волнение публики апофеозом – прошибают слезу у некоторых особенно глубоко расчувствовавшихся старых военных и дамские платки белеют в толпе, утирают влагу чувств с напудренных носиков.
VI
Михаил поступил в Александровское военное училище на полное казённое содержание без экзаменов как выпускник кадетского корпуса, подав в приёмную комиссию с прошением на высочайшее имя свой екатерининский аттестат, метрическое свидетельство о рождении и крещении, документы о благородном происхождении и справку медицинского освидетельствования на предмет годности к военной службе. И с чувством выполненного долга, с радостью, что он теперь совершенно не зависит в материальном плане от отца, с гордостью и высоко поднятой головой вышел из здания училища, свернув на Пречистенский бульвар. А мимо него сновали перевозбуждённые выпускники-гимназисты с нервически взвинченными своими многочисленными родственниками, подающие документы в приёмную комиссию и узнающие условия приёма и поверочных экзаменов для поступления в училище. Ещё и ещё раз, как бы не веря своему счастью, Тухачёв посмотрел, внимательно разглядывая все детали фасада, на белое двухэтажное здание, выходившее на Знаменку, где ему предстояло теперь учиться два года и стать по окончании настоящим офицером, устремившись вперёд навстречу мальчишеской мечте. Но пока наступили каникулы и он поехал домой во Вражское, уже ощущая себя героем. До лагерных сборов у него было в распоряжении целых полтора месяца и всё это время он решил посвятить отношениям с Машей. Их вспыхнувшая, как ему казалось, обоюдно симпатия тлела непонятными искорками потаённых желаний, романтических грёз, недосказанных смыслов и витиеватых намёков. Парень уже хотел объясниться наконец с избранницей своего сердца и в то же время боялся, что она ему ответит отказом, высмеяв открывшиеся ей наивные и сокровенные излияния его робких чувств. Сколько раз думал он о ней тёмными кадетскими ночами, проклиная тюремно-лагерные казённые казематы своего интернатства. Она не писала ему в корпус. Вообще, их романтические встречи прекратились, по сути, и не начавшись, ограничившись парой-тройкой недолгих свиданий после того рождественского бала. А его кадетское отсутствие в Пензе отдаляло дату их объяснений. Сомнение одолевало влюблённость Михаила. «А, вдруг, она меня не любит и я всё это выдумал? Глупо. Глупо!» - думал он, не переставая, и вновь, и вновь возвращаясь к этому сложному, неразрешённому вопросу. Он написал несколько стихотворений и задумал предложить ей почитать свой альбом. Он знал, что она увлекалась лирикой Мирры Лохвицкой и поэтому писал в том же запредельно-космическом, неземном романтическом стиле, оторванном от реальной жизни.
Михаил рассчитывал сразу же, на другой день по приезду домой отправиться в Пензу и начать конфетно-букетные ухаживания, но семейная трагедия омрачила его планы. В начале июля умерла его семидесяти девятилетняя бабушка София Валентиновна и траурные дни приготовления фамильных похорон отсрочили его влюблённые помыслы. Он, конечно, любил свою бабушку, но в глубине души ловил себя на постыдной и кощунственной мысли, что был зол и взбешён внезапностью и несвоевременностью её кончины, мешающей ему увидеть Машу. Как будто бывает в жизни своевременная смерть! Михаил сидел перед гробом бабушки, разглядывая её поблёкшие и по церковному убранные черты, и вспоминал их доверительные отношения. Как он рассказывал ей полушёпотом свои грандиозные планы и сюжеты будущей жизни, которые непременно должны были с ним случиться. Она пела внуку старинные песни, романсы, писала ему в Москву в корпус длинные письма, насыщенные её житейской философией и рассуждениями о смыслах жизни и бренности человеческого бытия. В одном из последних писем, которое он получил от неё весной, она опять предлагала ему сойтись с Машей и жить вместе до бабушкиной смерти у её троюродной племянницы по линии рода Хитрово где-то под Тверью. Михаил не успел ей ответить тогда, думая обсудить этот деликатный вопрос с глазу на глаз дома. А теперь поздно уже было что-либо обсуждать, нужно было как-то действовать и Тухачёв, набравшись решимости, кое-как переждав, перетерпев всю эту похоронно-поминальную церемониальность и церковную обрядность соборования и отпевания поехал в Пензу.
Маша жила с родителями, бабушкой и младшим братом в своём доме за высоким свежевыкрашенным забором с резными воротами и узорной калиткой, за которыми густыми зарослями буйствовал вишнёво-яблоневый сад. Калитка была полуоткрыта и Михаил, дёрнув её, прошёл садом к дому. Зажиточно жил пензенский деповец. Кудрявый огородишко, пристройки банно-амбарные, кое-какая даже поскотина – всё говорило о том, что времени и сил здесь хватало не только на железнодорожное дело. Михаил, сжигая мосты своих сомнений, постучал в дверь. Открыла Маша, держа в руке чайное блюдце. Увидев Тухачёва, она от волнения выронила блюдце из рук, которое разбилось у порога, где раскрасневшийся в смущении застыл Михаил.
- На счастье! – неизвестно откуда выпорхнула Машина мама, крепкая и бойкая моложавая женщина, и замела осколки в совок. – Проходите, садитесь к столу! У нас как раз самовар поспел к чаю. Манечка, принимай же гостя!
Игнатьева мигом опомнилась, выйдя из замешательства девичьего смущения, и так же шустро, как мать, стала проявлять хозяйскую хватку, усаживая Михаила за стол и предлагая ему разные блюда.
- Рассказывай, откуда ты! Только что из Москвы? Ну и как там белокаменная? – руки её проворно мелькали перед его глазами, выставляя на стол новые угощения, быстро и локой убирая использованную посуду.
Мать была чуть поодаль, занималась каким-то своим делом, как бы давая возможность молодым пошушукаться после разлуки вдосталь. И в то же время она жадно ловила каждое слово их разговора, и зоркие взгляды дочериной ревнивицы бросала на появившегося ухажёра, явно стремящегося увести её кровинушку из под материной властной опеки.
После вкусного обеда молодые одни вышли погулять по вечерней Пензе. Смеркалось и от недалёкой Суры тянуло болотным душком стоячей в тине воды, в густой ковровой ряске которой тихо качались от рыбьего всплеска цветущие кувшинки. Михаил, глядя себе под ноги, начал издалека.
- Маша, - слова медленно выдавливал из себя. – Можно тебе задать один вопрос?
- Конечно, задавай!
- Как ты относишься к стихам?
Он не видел в тот миг её лица. Он вообще во время того разговора боялся посмотреть ей в глаза, но всю дорогу прогулки чувствовал, что нежная смущённость связывала их сердца. Только он, Михаил, мог вызвать в ней такую смущённость. Никогда до этого и после Мария так не краснела и глупо не улыбалась. То ли показавшаяся наивность Михаила, то ли его проявленная робость, слабые эти человеческие качества, ставшие в последнее стремительное время смешными пороками прошлого века, делали революцию в её таинственной душе. Она, задерживая дыхание, прошептала: «Положительно».
- А как ты относишься к стихам, посвящённым тебе?
Михаил не услышал её ответа, его понесло вдохновение. Главное, он получил от неё одобрительный ответ, заинтересованность прочесть его стихи.
- Я был увлечён тобой, - продолжал он свою мысль.
- Надо же! А я и не знала! – на выдохе пролепетала она.
В тоне её ответа он почувствовал что-то необъяснимое, но такое, что ему, как глупцу, показалось предлогом к их любовному роману.
Никогда раньше не был так счастлив он, как в ту ночь. Они гуляли до утра, держась за руку, сидели у реки и от речной прохлады выбежавшей гулять Маше в одном лёгком ситцевом платье, Миша заботливо накинул на плечи свой выпускной парадный кадетский мундир. Они говорили обо всём на свете, тараторили без умолку, жадно впитывая тембр голоса, интонации собеседника, не понимая порой из всего услышанного смысла. И всё же Михаил смог понять, что Маша закончила шесть классов гимназии, что весной ей исполнилось семнадцать лет и ей ещё остаётся один выпускной седьмой класс.
- Ты также пошла в гимназию с одиннадцати лет, а не с девяти, как и я? –улыбнулся парень, сжав её ладонь в руке.
- В Первую и Вторую гимназии мест не было. Мои родители не знали, что делать. А тут на Пешей улице открылась частная гимназия и меня отдали в 1906 году туда.
Потом, рассказав почти всё о себе, словно на исповеди перед причастием, утаив разве что несколько своих сокровенных сердечных тайн, Маша стала расспрашивать Михаила о его родословной, о нём самом. И он рассказывал увлечённо, как оратор с пафосными жестами и интонациями о своих предках и своём великом предназначении.
- Вот увидишь! Я к тридцати годам обязательно стану генералом! – бахвалился он. – Или застрелюсь!
Маша вздрогнула, на миг вынимая свою ладонь из его горячей руки.
- По-моему, эта чересчур пышная фраза – всего лишь домашняя заготовка твоего тщеславия. Не стоит говорить об этом так пафосно.
- Я говорю это затем, Маша, чтобы ты поняла всю глубину и страсть моего незаурядного помысла.
Уже щебетали вокруг в густой кроне клёнов и лип узорчатыми переливами с посвистом на разную трель радующиеся восходу солнца неугомонные птахи, а Михаил всё не отпускал Машину руку, всё держал её в своей. На прощание девушка подарила ему поцелуй, быстро, зажмурившись, чмокнув его в губы, и убежала во двор, громко хлопнув за собой калиткой.
VII
И вот Александровское военное училище. Белое двухэтажное здание с восемью фасадными колоннами и длинными корпусами для четырёх юнкерских рот, окружённых по периметру училища Пречистенским бульваром, улицей Знаменкой и «Г»-образным Большим Знаменским переулком. Под крышей эмблема пеликана, кормящего птенцов и выдёргивающего свой пух, чтобы прикрыть им гнездо. Это был символ ещё со времён сиротского приюта, на базе которого в 1863 году было основано Александровское училище. На бульвар выходили новые корпуса: помещение для караула – кордегардия и дом начальника училища. Остальные помещения и в том числе белый дом на Знаменке были ансамблем бывшей усадьбы Апраксиных. В училище обучался батальон из четырёхсот юнкеров: двести второкурсников или «обер-офицеров», как они уже себя называли, и двести новобранцев – «фараонов», так традиционно именовали первокурсников-новичков. В училище было четыре роты, в каждой по сто человек. Роты подразделялись на четыре взвода: два обер-офицеров, два фараонов. Начальником училища с 1908 года был сорокасемилетний генерал-майор Геништа Николай Иванович, высоколобый офицер с острым пронзающим взглядом, высоко изломанными бровями и проседью густых усов и бороды по моде, ориентируемой на императора Николая Второго. За начальником училища следующим ниже по рангу был батальонный командир – полковник Александр Васильевич Беляков, которому подчинялись четыре ротных офицера – капитана. У каждого ротного повзводно были назначены младшие офицеры. Взводным командирам помогали юнкера-второкурсники в чине фельдфебеля, портупей-юнкера, назначенные дядьками-няньками младшего курса.
По прибытии в училище в середине августа Тухачёв был направлен в полевой лагерь училища, расположенный на Ходынке во Всясвятской роще. Он на конке поехал на Ходынку. К лету 1912 года это был уже устаревший и практически повсеместно в Москве вытесненный трамваем вид общественного транспорта, представлявший из себя трамвайный вагон с запряжённой к нему парой лошадей. Скорость такого вагончика была небольшая, в отличие от парового и электрического трамваев. Лошади, ведущие его, были до того худы и несчастны, что смотреть на них без боли и сочувствия было практически невозможно. На подъёмах к ним припрягали ещё две пары тощих заезженных кляч, с восседающими на них верхом одним или двумя форейторами, которые, ругая и колотя бедных кобыл по глазам и шеям, с неимоверными усилиями вытягивали конку на бугор. При этом видно было, как лошади напрягали последние силы, как жилы на их крупах проступали и пот падал хлопьями с их натруженных спин. Обычная дорожная история уходящего в прошлое города пассажирского транспорта.
Летние лагеря московских кадет проходили у села Коломенского. Теперь он стал старше и юнкерские лагеря располагались подальше, уже по соседству с лагерями войсковых частей Московского военного округа. Ходынка, так Ходынка. Ничего особенного. Если не считать трагедии народной давки на торжествах по случаю восшествия на престол императора Николая Второго в 1896 году, то это было обычное поле, старинный военный полигон со времён муштры Николая Первого, перерытый весь окопами и траншеями летних учений, где юнкера-второкурсники проводили сапёрные работы, стрельбы, ротные и батальонные учения. Последние перед отпуском домой для первокурсников и производством в офицеры для выпускников второго курса заканчивались обычно в начале июля смотром командующего войсками округа генерала от кавалерии Павла Адамовича Плеве и всеобщими тактическими учениями.
В середине августа всё училище вновь собиралось в полевом лагере. Для первокурсников начиналась доприсяжная подготовка, строевая и физическая с изматывающими, измождающими волю и тело нагрузками. Второкурсники прибывали с каникул позже и убывали в Москву раньше, чтобы приступить к занятиям по военной теории. А для фараонов до начала осени продолжалась строевая гонка и палаточная жизнь, под зарядившие свои небесные пулемёты воздушными лентами тяжёлых и холодных капель осенними дождями. Приходилось терпеть сырость и холод подступающих по ночам первых заморозков. Это было обычным ежегодным распорядком жизни училища, но в этом году подступающий юбилей – столетия Бородинской битвы внёс корректировки в учебные планы училища. В последнюю декаду августа юнкера-александровцы должны были присутствовать на торжествах по случаю этого знаменательного события непосредственно на Бородинском поле. К этому прежде всего и годовили прибывших первокурсников, натаскивая их строевую выучку. С этой целью к фараонам были приставлены их новые первые командиры – взводные, юнкера-старшекурсники с громовыми грубыми басами команд и поручений.
- Раз, раз, раз, два, три! – басил их дядька, старший юнкер с обветренным и загорелым лицом, командуя маршировкой новобранцев.
Это был вольноопределяющийся первого разряда двадцатиоднолетний барон фон-Вирен Борис Альфредович. Он важно, с поучающей высокомерностью говорил юнкерам-первокурсникам, кружившим строевым шагом перед ним на плацу.
- Подходя с рапортом к дежурному офицеру, юнкер должен печатать шаг и правильно по уставу взять под козырёк. Учите уставы, фараоны, тогда не будет у вас лишних дневальств. Кто мне может из вас сказать, что означает понятие «юнкер»?
Второкурсник остановил колонну по двое, велев ей развернуться в две шеренги во фронт.
- Разрешите, господин старший портупей-юнкер! – из строя сделал шаг вперёд подтянутый первокурсник.
- Кто таков?
- Кадьмов Фёдор Николаевич!
- Что кончали, фараон?
- Орловский Бахтина кадетский корпус!
- Из дворян?
- Потомственный дворянин!
- Говорите, Кадьмов.
- Юнкер – это понятие имеет германские корни. Первоначально означало «молодой барин». Сейчас происходит от позднесредневекового именования Junger Herr, что значит «молодой господин». В Русской императорской армии – это чин военнослужащего, являющегося кандидатом на присвоение первого обер-офицерского звания, а также чин воспитанника военных и юнкерских училищ. Юнкер – это чин в пехоте. В инженерных войсках и артиллерии – это штык-юнкер, в тяжёлой кавалерии – это штандарт-юнкер, в лёгкой кавалерии – фанен-юнкер.
- Молодец, фараон! А кто мне напомнит, что означает слово «кадет»?
- Я, - выдвинулся молодой, бравый, с пробивающимися усами юнкер.
- Представьтесь, фараон.
- Евгений Немчинов! Кадет – от французского cadet – младший. Так издавна называли младших сыновей дворянских фамилий во Франции. Так называли молодых дворян во Франции и Пруссии на военной службе в солдатских чинах до производства их в офицеры или унтер-офицеров из дворян в некоторых других европейских армиях. В Российской империи с 29 июля 1731 года это звание воспитанников кадетских корпусов, то есть средних военно-учебных заведений для детей дворян и офицеров с семилетним курсом.
- Отлично, юнкер! Кто знает, когда было основано Александровское военное училище?
- Я!
- Шаг вперёд! Назовите себя.
- Стадницкий-Колендо, - басит коренастый, налитый силой мышц здоровяк-юнкер. В 1863 году.
- Молодец!
Потом перед первокурсниками выступил батальонный командир. Он представил юнкерам ротных командиров, обозначил сроки принятия присяги в первых числах октября, но главное, что предстояло новоприбывшим в ближайшие дни – это почётная миссия участия в Бородинских торжествах.
- Господа юнкера! Сынки! Сам государь-император, всё руководство Русской армией и страной будет присутствовать на этих торжествах. Вам выпадает великая часть ещё до присяги увидеть императора и показать себя Его императорскому Величеству на смотре войскам. Не подведите честь Александровского училища, в котором вам предстоит учиться в течение двух ближайших лет. И не важно в какой полк вы выйдите от сюда в чине подпоручика, не забывайте, что вы станете офицерами Русской императорской армии, а честь русского мундира – превыше всех званий и наград! Императору Николаю Второму слава! Ура!!!
-Ура-а-а-а! – пронеслось нестройным эхом над плацем, где была построена коробка училища.
Батальонный на эту нестройность недовольно покачал головой и ротные с первых же дней взялись усердно утюжить все шероховатости первокурсного строя.
Двадцать четвёртого августа всё училище в пешем порядке походной колонной с полевой кухней выдвинулось на Бородинское поле для участия в юбилейных торжествах по случаю столетия Бородинской битвы. Александровцы старшего курса должны принять участие в импровизированной баталии, обыграв на Бородинском поле эпизод обороны багратионовских флешей. Организаторами праздника им назначена роль французских кирасиров, штурмующих высоту. Предстоит участие в манёврах с полками московского гарнизона, с эскадронами Тверского кавалерийского училища, а также парад полков великих княжон Ольги Николаевны и Татьяны Николаевны: Третьего Елисаветградского гусарского и Восьмого Вознесенского уланского соответственно.
На самом Бородинском поле заранее были воссозданы военные укрепления времён 1812 года, для царского поезда проложена железнодорожная ветка от станции Бородино и построен специальный павильон. Перед царской Ставкой недалеко от Бородинского поля была воздвигнута громадная белая триумфальная арка, а на ней надписи: «С крестом в сердце, с оружием в руках, никакие человеческие силы не одолеют нас», «Имена и дела ваши будут переходить из уст в уста, до поздних родов».
В торжествах приняли участие те воинские части, полки которых сражались на Бородине в 1812 году. Представители от ста сорока девяти воинских частей разместились по берегу реки Москвы биваками на ночлег двадцать четвёртого августа. Вечер был очень красочный, когда вдали кругом зажигались костры. У Михаила волновалось сердце от предчувствия какого-то великого свершения и завтрашний день он ждал, как самое значительное в жизни событие.
И вот утро двадцать пятого августа 1912 года. Суббота. Бородино.
В Спасо-Бородинском женском монастыре, расположенном на Бородинском поле и деревни Семёновское, у собора, возведённого вдовой погибшего в Бородинской битве генерала Тучкова, в ожидании прибытия государя Николая Второго и членов Императорского Дома Романовых собралось многочисленное духовенство во главе с митрополитом Владимиром. У батареи Раевского выстроены воинские части, предки которых участвовали в Бородинском сражении. Высшие воинские чины, военный министр Сухомлинов, командующий всеми войсками, собранными под Бородином, генерал от кавалерии П.А. Плеве, генералы, адмиралы, начальники отдельных частей, все великие князья и высшие сановники, весь кабинет министров, депутаты Государственной Думы, множество представителей разных ведомств, предводителей дворянства, председателей управ ожидали начала торжеств у могилы Багратиона. Все в летней парадной форме, в кителях. Семь казачьих атаманов в казакинах с булавами на руках. В изящной беседке дамы, все в белом, во главе со статс-дамой графиней Шереметевой.
В десять утра прибывает императорский поезд по новой проложенной ветке со стороны Александровского вокзала. Его встречает почётный караул – рота Его Величества лейб-гвардии Преображенского полка со знаменем и оркестром. Взвилась команда «на караул», музыка заиграла Преображенский марш. Из салон-вагона вышли Государь император, императрица Александра Фёдоровна с великими княжнами Ольгой и Татьяной. Наследник и младшие княжны остались в вагоне смотреть церемонию из окон. После торжественного приветствия Государя, император с семейством проследовал в царскую Ставку. Оттуда на трёх открытых моторах в сопровождении московского губернатора Джунковского выехал под звон колоколов в Спасо-Бородинский монастырь. Джунковский следовал в первом авто, стоя. Он говорил царю о подготовке Бородинского поля к празднованию. Царь его не слушал, украдкой зевал, тупо, неэмоционально разглядывая по сторонам сельские виды. А Джунковский говорил о новом, проведённом сюда шоссе, о том, что по всем деревням Московской губернии крестьяне сооружают памятники царю-освободителю Александру Второму по случаю пятидесятилетия отмены крепостного права.
- После торжественно отпразднованного в 1911 году пятидесятилетия со дня освобождения крестьян от крепостной зависимости один за другим открываются и освящаются в Московской губернии памятники царю-освободителю в разных волостях. Повсюду бронзовые бюсты на небольшом пьедестале выражают народную любовь и преданность трону и самодержавию. Бородинский волостной старшина Ефимов просил меня повергнуть к Вашим стопам, Ваше Величество, их верноподданнические чувства.
- А-а-а!, - брезгливо, с ленцой разочарования отмахнулся император. – Знаем мы их верноподданнические чувства. – Усадьбы-то помещичьи свои пади тут тоже палили в девятьсот пятом – шестом годах? Не окажись у меня семёновцев верных тогда под рукой, что бы я теперь делал с их верноподданничеством? Как бы они со мной сейчас разговаривали, не боясь возвращения карательных военно-полевых судов? А?! Бюстики они ставят царю-освободителю. А сами-то его и убили, верноподданные. Разворотили иуды нутро бомбой. Прими, мол, горячо любимый царь-батюшка наши верноподданнические чувства! Лицемерие это всё. Ждут своего часа, как бы что урвать безнаказанно, своровать у государства, обмануть своего царя. Иуды!
Как бы пропустив сквозь себя, эмоциональный посыл царя, губернатор продолжал.
- Ваше Величество! Восьмого июля сего года мы погребли в Спасо-Бородинском монастыре привезенный из Германии прах генерала Неверовского Дмитрия Павловича. Он скончался от ран, полученных им под Лейпцигом в 1813 году. Депутации от гвардейских полков перевезли его прах в новом цинковом гробу из Галле, где были первоначально захоронены его останки. При вскрытии могилы найден был весь скелет и видна была рана на берцовой кости, от которой и скончался Неверовский. В проводах останков генерала участвовала 8-я германская дивизия из Торга и пятитысячный гарнизон. По всему пути следования траурного поезда ему оказывались почести. Я был на литии по случаю выноса гроба из поезда и установки его на лафет батареи гренадёрской бригады. Гроб сопровождали восемнадцать венков из Германии. Среди них поразил своей простотой венок императора Вильгельма из дубовых листьев и белых увядших роз, перевязанных простой бечёвкой. Мы догадались, что это венок от императора, только по его вензелям на лентах.
- Дядя Вилли всегда был скуп на эмоции.
Джунковский умолк. Автомобили подъезжали к монастырю.
Игуменья мать Ангелина поднесла Государю икону и пирамидку из неприятельских пуль, найденных на Бородинском поле. Хор инокинь с митрополитом Владимиром предшествовали вхождению императора в храм. Отстояв поминальную службу и напившись чаю с игуменьей и митрополитом, царь направился к войскам на Бородинское поле, где высились памятники полкам и дивизиям. Многие полки поставили заранее в 1911 году свои памятники погибшим на Бородине однополчанам. Так павловцы поставили памятник на Утицком кургане и своим павшим героям заказывали служить там литии. В честь павших была воздвигнута гранитная скала, на барельефе которой изображалась каска-гренадёрка и латы, с другой стороны была выгравирована памятная надпись и имена героев. В Семёновском овраге, месте отчаянной атаки маршалов Даву, Нея и Жюно, где вдова погибшего генерала Тучкова основала женский монастырь, то же было много памятных захоронений. В том месте, где Несвижский полк ценой героических усилий и принесённых жертв по защите опрокинутых гвардейских егерей, благодарные потомки-несвижцы поставили и торжественно открыли свой памятник.
По пути следования из монастыря к Бородинскому полю стояли шпалерами роты «патешных», школы детей, пять тысяч волостных старшин и сельских старост из всех земель огромной Российской империи в расшитых шелками кунтушах, в чёрных, серых, белых кафтанах, в башлыках и парчовых халатах, в золотой парче и разноцветных шапках.
А на поле у Бородинского монумента уже стояли войска в три линии, фронтом к памятнику. В первой линии рота дворцовых гренадер, конвой Его Величества, военные училища, кадетские корпуса, гвардейская пехота и кавалерия. Во второй линии гвардейская артиллерия, сапёры. В третьей линии армейская пехота, кавалерия, казаки, депутация от флота. Государь с семьёй следовал в двух авто. Подъехав к полю, царь сел на коня, а семья заняла роскошные экипажи: в одну коляску, запряжённую цугом – шестью белыми лошадьми села императрица с цесаревичем, в другую коляску августейшие дочери. Старшая их пара, Ольга и Татьяна, со степенным достоинством, сдержанно, чинно и благородно взирали вокруг, а младшие – Мария и Анастасия, восторженно ликовали с неподдельным ещё детским восхищением и громкими восклицаниями «ура, гвардия!». Вертлявыми обыкновенными девчонками глазели они по сторонам с нескрываемым любопытством и удивлением. Все августейшие дочери были в одинаковых белых длиннополых соломенных шляпках модерн «Le Chapeau» c целой клумбой цветов и лент на пышной тулье, в белых платьях до пять с рукавами в три-четверти и накинутых поверх платьев нараспашку белых пиджаках и длинных туниках. Зрелище их утончённого, воздушного гардероба было красивым оазисом посреди строгой массы военного обмундирования.
Перед Государем склонились знамёна, музыка заиграла гимн, восторженное «ура» не умолкало. Царь, приветствуя, объехал войска, построенные во фронт. Затем в сопровождении свиты направился к сидящим на стульях шести ветхим старикам, участникам и свидетелям Бородинских событий, очевидцам, которым было более ста лет.
- Неужели эти дремучие старики реально жили в то время? – шёпотом выразил удивление Михаил соседу по строю. – Невероятно, как они так долго прожили. Старшему из них, говорят, сто двадцать два года!
- Да брехня всё это и показуха, лишь бы царю угодить. Собрали каких-то стариков, паспорта им подделали. Попробуй, проверь, сколько им лет на самом деле. Но столько сейчас не живут – не библейские ведь времена. Всё это чиновничья показушность. Выслуживаются, лизоблюдничают.
- Вы поговорите у меня! Разговорчики в строю! – цукает на юнкеров ротный командир, гневный бросая взгляд в сторону каждого шумка.
Тишина над строем замирает. Рвётся лишь знамя, полощет на ветру.
Царь подходит к сидящим разбитым старикам. Ему их представляют.
- Аким Винтанюк, отставной фельдфебель 53-го пехотного Волынского полка, 122 года, проживает в Кишинёве, участник Бородинского сражения. Пётр Лаптев, 118 лет, очевидец следования Наполеона и его армии через Свенцяны. Степан Жук, 110 лет, очевидец Отечественной войны. Гордей Громов, 112 лет, очевидец следования французских войск через село Красное. Максим Пятаченков, 120 лет, очевидец пребывания французских войск в город Кирсанов. Старуха 107 лет, очевидица Отечественной войны.
- Здравствуйте, господа старики!
Старцы кряхтят беззубо, костлявыми иссохшими ладонями упираясь в клюки, пытаются встать при виде государя. Он отмахивается снисходительным жестом. Снисходительная улыбка брезгливо клеит его вялый рот.
- Сидите – сидите! Вы своё отвоевали. Расскажите мне, что видали вы в тот суровый год, что помните из того?
Царя подвели и представили ему фельдфебеля Винтанюка.
- Я, царь-батюшка, вон, оттель оборону принимал, - старик указал клюкой в поле. Под ентим кустом хоронился. В Семёновском овраге с гвардейскими егерями французские атаки отбивал. Наш отец-командир, приказал нам тут грудью полечь, но не пустить врага к Москве. И многие тут полегли. В братской могиле их кости под нами лежат.
- Спасибо, отец! Молодец! Спасибо, что дожил до наших дней, два века связал одной нитью своей жизни, тем самым показал нам, что всё это было так же реально, как этот день, как солнце над нами, как мы все, здесь собравшиеся. Что это не вымысел книжный, а жизнь, и кровь в тебе бежит, и сердце стучит вечной памятью о том героическом дне. Спасибо, большое, старик!
Следом кланяется царю Пётр Лаптев.
- А что, отец, самого-то Наполеона выдел на переправе через Свенцяны?
- Видел, царь-батюшка!
- Ну и каков он был из себя?
- Богатырь, ростом великан, телом могуч, косая сажень в плечах.
- Ну ты, старый дед, навыдумывал нам с три короба! Ври-ври да не завирайся! – ругнул старика великий князь Николай Николаевич.
Царская свита заржала, как жеребцы на конюшне.
- Враг на подступах к родным святыням страшен и велик. Преуменьшать его опасность – больший грех, нежели переоценивать реальные силы врага, - заключил царь.
- А ну как паникёрство сеять начнут, преувеличив силы врага? – не унимался Николай Николаевич. – У страха глаза велики. Бить врага не числом, а умением – вот достойный девиз наш суворовский и Русская армия свято чтит этот завет генералиссимуса.
На что Николай Второй махнул рукой с раздражённой ухмылкой и со свитой пошёл дальше.
В первом часу дня к Бородинскому полю прибыл объединённый крестный ход, который растянулся на четыре версты. Он шёл из Смоленска с чудотворной Смоленской иконой Божьей Матери Одигитрии, той самой, что была в 1812 году в действующей армии, ею благословляли войска на Бородинском поле перед сражением. На кануне того страшного боя именно эту икону обносили по фронту идущих в бой воинов и теперь, сто лет спустя, торжественно и красиво её пронесли перед вытянутыми в струнку войсками, вдоль фронта под панихиду у памятника сражению. Тухачёв видел как медленно ползла вознесённая вверх на жердях огромная икона и как под ней топталось несметно с усилиями переносящего её народу, что ему невольно подумалось: «А зачем надо было перед Бородинским сражением переть такую тяжесть, обнося вокруг войск, тратя силы, которые пригодились бы лучше в рукопашной назавтра на семёновских флешах? Нельзя было какую-нибудь маленькую иконку-образок перенести или у малой реликвии малый запас божественной святости и благословения? Вот и приходится такую громадину таскать по фронтам. Странное дело!» Усилия крестьян и духовенства, тащившего икону перед военным строем не волновало и не вдохновляло Михаила. А вот когда показали привезённые из недавно образованного музея Отечественной войны старинные знамёна войсковых частей, побывавшие и прострелянные даже в Бородинском сражении, пылкое юное сердце юнкера забилось учащённо и он до боли скосил свои глаза, вытянувшись по стойки смирно, чтобы подольше видеть их пронос перед войсками. Такой энергетикой он зарядился куда мощнее, поскольку военные реликвии значили для него много больше, чем всякая церковная утварь.
Тем временем возле главного памятника у братской могилы павших воинов, многочисленное шествие с хоругвями, знамёнами и походной церковью Александра Первого развернулось и был отслужен благодарственный молебен. Государь принял французскую военную депутацию, при этом в спешном порядке возводилась временная конструкция памятника, погибшим французам. Словно в знак солидарности с тем горем, какое принесли французы на русскую землю, земля эта не пустила в свои пределы перевозимый из Франции памятник, который затонул вместе с везущим его пароходом в Балтийском море.
При этом в рядах собравшейся представительной штатской публики слышались соответствующие моменту патриотические высказывания.
- А французики-то свой монумент вместе с теплоходом на Балтике утопили, ставят, вон, теперь на скорую руку из дерева и гипса. Позорище!
- А что, позорище?! Так им и надо! Зачем сюда пришли, зачем эти поля кровью русской обагрили?! Поделом им! Так вломили им, что прыснули отсюда, как крысы в норы! Пусть только попробуют сунутся ещё раз, снова так вломим, что мало не покажется!
- Ей богу!
- Истинный крест!
- Свят-свят!
-Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!
К вечеру крестный ход направился к Спасо-Бородинскому монастырю, а войска были отведены в свои бивуаки. Государь с семьёй заночевал в вагон-салоне на станции Бородино.
Двадцать шестое августа. Утро. Главное место воскресного торжества – батарея Раевского. Исторически верно воссозданная артиллерия палит горизонт панорамы картечью. Знамёна героических полков реют на ветру, привезённые из воинских частей, бережно хранящих славу своего участия в столетнем подвиге. За дымом инсценированных баталий к могилам героев Бородинского сражения приближается крестный ход, слышится молебное пение, окуриваются кадильным дымом и окропляются святой водой бронзовые двуглавые орлы на гранитных постаментах, могилы и места гибели офицеров и массовых захоронений солдате.
Затем парад. Царь на гнедом коне тылом к могильному монументу следит за войсками на марше. Командиры, проезжая мимо царя, сворачивают в его конную свиту, а пешие шерегни их частей, лихо маршируют дальше. Звучит парадная музыка. Преображенский марш, прощание славянки, старый егерский марш и другие ласкают слух. Войска, проходя мимо императора поют полковую песню Елисаветградского 3-го гусарского полка:
Нам трубят – гусары в дело,
Быстро на конь, сабли вон,
Станем дружно, станем смело
За царя, за свой закон!
Михаил с румянцем возбуждения на лице идёт, вывернув голову в право, лёгко и красиво печатая парадный шаг. Но глаза его не глядят, как положено на правофлангового, а следят за царём, за конной свитой военачальников и великих князей за ним и за августейшими дочками государя, волнующе прекрасными и невинными, словно белые розы в ухоженном июльском саду. Он видит великого князя Константина Константиновича, любимца всех кадет. Тот на высоком гнедом ахалтекинце возносит коня на дыбы и указательный перст в небо, подобно Бонапарту на перевале Сен-Бернар с картины Жака Луи Давида. И в этом Тухачёв видит знак судьбы и продолжает маршировать рьяно и неистово, хотя уже давно мимо прошёл царя и всех его парадных генералов.
Вечером царская семья уехала в Москву, где юбилейные торжества продлились до тридцатого августа на Ходынском поле и территории Кремля. Следом за царём и войска стали убывать к местам своих дислокаций. Потянулось походной колонной на Знаменку и Александровское военное училище.
VIII
Приказом по Александровскому военному училищу от 29.08.1912 года, стр.3 Михаил Николаевич Тухачёв, 1893 года рождения поступил на службу в Русскую Императорскую Армию (РИА) юнкером рядового звания на правах вольноопределяющегося 1-го разряда из воспитанников-кадет Первого Московского Императрицы Екатерины Второй кадетского корпуса, нижним чином – в Александровское военное училище.
И далее начались суровые армейские будни. Для первокурсников полным ходом пошла подготовка к присяге. Первого сентября на внутреннем дворе училища на плацу был построен весь батальон юнкеров. Перед ними выступил начальник училища генерал-майор Геништа Николай Иванович. Высокопарно, с ораторским пафосом он говорил о присяге, о долге перед Родиной, на защиту которой её сыны как герои встают по первому зову все, как один. Говорил о солдатской службе, намекнув недвусмысленно, что юнкера – те же солдаты и за грубую провинность будут отчислены из училища по неуспеваемости или за систематическое нарушение уставов и дисциплины и отправлены не «к мамке домой», а прямо в солдаты в действующую армию. Говорил и об офицерской чести, о том, что по прошествии трудных, но славных двух ближайших лет, каждый из александровцев, кто сможет преодолеть достойно все нагрузки учебной и строевой подготовки, выйдет из училища с первым производством в подпоручики. И снова заканчивал на высокой ноте ораторского апофеоза о присяге, о клятве, данной царю и Отечеству. После Геништы училищный священник с седой, словно козлиной бородкой, начинает как-будто блеять своим гнусавым голосом молебен. А после училищный оркестр, известный на всю Москву с традициями прежних эпох накрывает округу старым егерским маршем юнкеров, который так откликается в душе Михаила, что он взволнованно еле сдерживает обуревающие его эмоции возбуждения, умиления и восторга. Такой волнительный и лёгкий этот марш кажется Тухачёву верхом музыкального совершенства. Он так доблестно-прекрасен и благородно-изящен, словно гарцующий на параде всадник-улан в своём двубортном лацканного покроя тёмно-синем мундире, в серо-синих шароварах, в эполетах с бахромой и с серебряными кисточками китиш-витиша, спускающимися на грудь из под левого эполета, в своей характерной шапке-уланке с чёрным лакированным кожаным козырьком, фетровым колпаком с четырёхугольным верхом и белым волосяным султаном.
Всех первокурсников распределили по ротам уже в Москве в первых числах сентября. Самых высоких и стройных выбрали в первую роту. Командовал ею полковник Головинский Алексей Васильевич. Она официально называлась «рота Его Величества», а неофициально между юнкерами «жеребцы Его Величества» или просто «жеребцы». Правофланговые у них особенные были гиганты. Во вторую роту, куда и попал Михаил, набрали широкоплечих, коренастых и сильных. Их негласно называли «звери» за силу и нелюдимую угрюмость беспрекословной и жесточайшей дисциплины. Здесь были самые доскональные уставники и выносливые спортсмены из фехтовальщиков и гимнастов. Ротным командиром у зверей был полковник Суворов Андрей Николаевич. Тухачёву ласкала слух и честолюбивые помыслы славная фамилия командира. В третью роту традиционно брали самых симпатичных, фотогеничных лицом, изящных в манерах тонкокостных красавцев с маленькими дворянскими ладонями, смазливых породистых дворянчиков. Рота была знаменосной и всегда на парадах выставлялась на показ. Командовал ротой полковник Тимченко Владимир Ильич. Здесь в почёте была выправка, подтянутость. Юнкера других рот брезгливо называли их «мазочками» или «девочками». Все остальные, не попавшие в три первые роты, оказывались, словно в отстое, в четвёртой, которую звали «блохи». Эти всегда пыжились доказать другим, что они лучше, и порой это им удавалось во внутриучилищных соревнованиях. Командиром у блох был полковник Федоров Николай Алексеевич.
Размеренно потекли учебные будни. До присяги, которая ожидалась в начале октября, младший курс приступил к освоению и штудированию правил внутреннего распорядка училища, дисциплинарного устава, наставлений по обучению стрельбе, гарнизонной и сторожевой службы. Особо изучался устав о строевой пехотной службе, с 1912 года он был новый. Физическая подготовка делала упор на бег на выносливость на средние дистанции, фехтование на рапирах, гимнастику. Впереди, после присяги, ожидались практические стрельбы и знакомство с оружием, а также занятия по глазомерному определению расстояния. Старший курс один раз в неделю занимался верховой ездой в манеже под руководством инструктора верховой езды штабс-капитана Кащеева Николая Павловича, которого юнкера давным-давно уже прозвали «Кощеем». Господа обер-офицеры занимались также изучением приёмов при артиллерийских орудиях, учили тактику, артиллерию, фортификацию, военную топографию, военную администрацию, военное законоведение. И оба курса изучали Закон Божий, русский язык, иностранный язык, математику, химию, физику, черчение, политическую историю, статистику, логику и психологию.
Александровское училище, по сравнению со столичными высшими военно-учебными заведениями, считалось весьма вольнодумным. Издевательство над младшекурсниками или цукание здесь было не в чести. Старший курс помогал новичкам освоиться. Господа обер-офицеры вели себя с фараонами мудро, сдержанно-снисходительно, поучающе, как старшие братья-наставники. Наказания, конечно, были за нарушение дисциплины, устава, режима заведения. Виновники получали дневальные смены и даже карцер, но внеуставных издевательств старших над младшими, как это процветало в карьеристском Санкт-Петербурге, в Москве не было. Город гордился училищем, юнкеров-александровцев считал своей гвардией. Женские гимназии и институты Москвы приглашали по праздникам александровских юнкеров на балы. В дортуарах училища традиционно витал послеотбойный дух свободы, инакомыслия, вольнодумства. Нет, это не было похоже и даже было чуждо революционизации студенческой молодёжи, а было скорее в этом что-то от декабристов, их тайных обществ, масонства, размышлений о судьбах Родины, путей развития. Но при этом для юнкеров верность присяге была непререкаемой и непоколебимой. Это было некое братство, рыцарский орден, где даже офицеры, наказывающие юнкеров за провинности, стояли за них горой перед внешним миром, чужим офицерским начальством, покрывая их ошибки или проказы в отпусках своими ходатайствами и поручительством. Так было всегда. Но XX век наложил некий ржавый налёт на эти бронзовые традиции, вековые романтические идеалы. Новый век, обогащающий и дающий перспективы детям заводчиков, фабрикантов, промышленников, обесценивал, обеднял титулы и состояния нищающего и разоряющегося потомственного дворянства. Всё чаще давался титул дворянства людям неблагородных сословий за усердную гражданскую и военную службу. Иные дворяне, особенно в провинции, становились беднее мещан, городской интеллигенции, специалистов с инженерной профессией и квалификацией. Дворянам, конечно, легче было найти себе применение в госслужбе, но, привыкшим к роскоши и к по-тунеядски барскому образу жизни, им не хватало чиновничьего честного жалования без взяток и мздоимства, а скудеющие от бесхозяйственности их поместья и состояния всё более требовали от них мушкетёрского рвения на службе царю. И поэтому в военных училищах детям дворян всё более приходилось соперничать или по-модному выражаясь капиталистическим, деловым языком – конкурировать, за лучшие перспективы, места службы, полки и карьеру зачастую не знаниями в науках, а военно-практическими навыками и рвением в соблюдении уставов. И хоть никогда до этого социальная разница в благосостоянии их семей не играла роли в общении и взаимоотношениях юнкеров в путиранских традициях ещё со времён сиротских приютов, но в последнее время стал всё более обозначаться моральный разрыв между богатыми и бедными и в военной учебной среде. И никакие старинные феодальные традиции уже не могли примирить социальные противоречия нового капиталистического общества материальных ценностей. Духовные и религиозные ценности и святыни становились лишь вуалью и мишурой, из под которой недобрым глазом глядел на мир новый материалистический интерес.
Каждый был сам за себя. Друзей настоящих ни у кого не было. Все конкурировали между собой, с самого начала учёбы взяв старт на зарабатывание высокого среднего бала по всем предметам, чтобы иметь первую очередь в выборе самых престижных полков офицерской службы, что давало гарантию успешной карьеры и обеспеченного положения в жизни. И на это уже претендовали поступившие в училище даже мещанские сынки. Поэтому гордые и щепетильные дворянчики старались и упирались вовсю. Напряжение в отношениях с однокурсниками нарастало. Проявляться стали раздражительность, жёсткость, бескомпромиссность.
Бывших кадет ещё удручала одежда, которую выдали в училище первокурсникам. Если в корпусах они носили новенькую, подогнанную по фигуре красивую форму, то здесь их ждала грубая солдатская униформа, ношеная, со следами починки. Солдатские сапоги, гимнастические рубахи образца кавалерии или конной артиллерии, чёрные фуражки-бескозырки с алым околышем – всё было не по размеру большим, мешковатым. Упорное штудирование устава, чрезмерная строгость и придирчивость по первому времени со стороны начальства и унтер-офицеров изматывали юнкерское терпение. От былой военной романтики остались лишь лычки да кантики.
У Михаила Тучачёва отношения с однокурсниками даже из своего взвода не стали складываться с самого начала. Дерзкие на язвительные прозвища, юнкера обозвали Тухачёва «бегемотом», а потом и «держимордой» за его холодность в общении с товарищами и особое рвение выслужиться перед офицерами. Это стало раздражать многих. А Михаил, почувствовав коллективное озлобление на него, на какое-то время даже сплотившее против него некоторый особенно обиженный костяк одногодок-сверстников, ещё более замкнулся и по-лермонтовски, по-печорински с надменным вызовом и высокомерием готовился дать дуэлянтский отпор всем этим заносчивым и насмешливым мартыновым и грушницким. Сгруппировавшийся против него коллектив особенно ретивых недоброжелателей состоял из богатых привилегированных юнкеров Красовского и Авдеева, изнеженных, избалованных маменькиных сынков с лёгким пушком взросления на холёных, упитанных мордах. Они выросли в атмосфере вседозволенности и их отцы, высокие генеральские чины, могли влиять даже на начальника училища Геништу. Михаил ненавидел родственный блат и родительские протекции. Хотя московская среда веками варилась в этом кумовстве её авторитетов-тузов, погрязнув в чиновничьем взяточничестве и их взаимовыгодных услугах друг другу. Может, поэтому девятнадцатилетний Тухачёв так рвался душой в столицу, в Санкт-Петербург, город больших перспектив и стремительных карьер, где с петровских времён ценились более личные качества, а не родственные связи и деловые знакомства. А здесь, в патриархальной, древней столице, как раз наоборот, может быть даже и специально в противовес Петербургу, уважалось положение семьи, и влияние или участие родственников в развитии карьеры своих сынков было огромным. Нарочито-рисуемая особенность богачей Авдеева и Красовского раздражала Тухачёва. Им передавались из города посылки со сладостями. Они имели в своём гардеробе на случай каникул и будущих отпусков дорогую, изысканную и по щегольски красивую неформенную одежду, вызывающую зависть у однокурсников. Они курили папиросы высшего сорта от лучших табачных фабрик, демонстративно вынимая серебряные портсигары, на крышках которых искуссными ювелирами были выгравированы все атрибуты будущей военной службы: вензеля и погоны, автографы друзей, бутылки шампанского, шпаги, мечи и голые женщины, бесстыдно красующиеся со вскинутыми к голове руками у напольной вазы с цветами, кокетливо поднимающие свои распущенные волосы в причудливые причёски, открывающие любопытному взору волнующую грацию длинной шеи и высокой груди. И все жесты Авдеева и Красовского, все их манеры и даже некоторые поблажки и знаки внимания к ним со стороны ротного и даже батальонного командиров всем остальным давали понять, что эта парочка юнкеров из военной элиты, и папы их, и связи их тут решают всё. А Михаил упорно сопротивлялся этому непреложному правилу, всем своим видом и поведением доказывая остальным, что только соблюдение уставов и блестящие знания – его главные союзники в дальнейшей карьере. Как когда-то Александр Третий говорил, что у России есть только два союзника – её армия и флот.
И внешний вид юнкера Тухачёва был его помощником. Белые погоны с красным витым вензелем АII, сапоги, пуговицы и медная бляха чёрного кожаного ремня, на которой было выбито изображение пылающей гренады – всё безупречно и старательно начищено до блеска. С первых дней офицеры и преподаватели его поведение и внешний вид ставят в пример другим юнкерам его взвода. Но это пока только взвода. Он уверен и ставит себе цель – быть лучшим юнкером всей роты и всего училища. И упорно начинает свой трудный путь к этому.
А вокруг заговорщески ропщут, шушукаются, настраивая против него всё новых и новых фараонов, мажоры Авдеев и Красовский. Михаила унижают их насмешки, ехидные улыбочки и взгляды, посылаемые ему вслед. Но выяснить отношения напрямую ни та, ни другая сторона открыто пока не берутся. Ждут подходящий момент. Михаил один против всех. А их много. В сферу влияния Красовского и Авдеева, ставших уже такими закадычными дружками, что даже кровати их в дортуаре рядом, вскоре подпал тихий и психологически неустойчивый юнкер Яновский. Он, бедный провинциал из какой-то отдалённой губернии, морально подчинился богатым москвичам и стал, словно посыльным у них на побегушках. Но этот был сам по себе не опасен. А вот двое других, задруживших с блатными юнкерами, были куда экспрессивнее. Первый был Георгий Маслов, тамбовский здоровяк и выпускник тамбовского кадетского корпуса, который сразу не понравился Тухачёву своей демонстрацией чудовищной силы. Он поигрывал налитыми мощными мышцами плечами, как бы показывая, кто здесь будет хозяин и господин. Его тупая бойцовская собачья морда с мощными челюстями и низким животным лбом с маленькими хищными глазками, уважала только силу и никакой дипломатии убеждением и диалогом её нельзя было убедить. Только крепкий удар по лбу, обрушающий зачатки сознания, был для него весомым аргументом. Про таких метко говорили в народе: «рожа просит кирпича». Вторым был Евгений Немчинов, атлет, прекрасный борец по французской борьбе, злой и упрямый, неглубоких культурных интересов религиозный фанатик. С Масловым Тухачёв как-то сильно столкнулся плечом в коридоре, не уступая ему прохода в столовую и с тех пор тот стал провоцировать Михаила померяться с ним силой по-настоящему. А Немчинов, сосед Тухачёва по спальне, вознегодовал, увидев Михаила отходящим ко сну без нательного креста и спустя рукава совершающим вечернюю молитву. Заметив неприязнь этих двух юнкеров к Тухачёву, мажоры Авдеев и Красовский стали натравливать их на выбранную ими жертву. Михаил понял, что ему объявлена позиционная, изматывающая ресурсы война и решил действовать встречным контрударом молниеносно, на опережение противника. Для начала он подтянул все свои отстающие тылы и слабые места, за которые по доносу заговорщиков мог схлопотать строгое дисциплинарное взыскание от руководства. Михаил стал усердно молиться и более никто бы его не смог упрекнуть в видимой неприязни религии. Даже училищный священник стал публично хвалить Тухачёва. По всем предметам Михаил, благодаря развитой в нём ещё в кадетском корпусе воле и аскетической выдержке, учился лучше противоборствующей ему компании. В гимнастике он опередил даже крепыша Маслова, умудрившись, сидя на лошади и зажав ей бока стременами, подтянуться вместе с ней на перекладине. Слава о таком выдающемся атлетическом трюке прокатилась по всему училищу, но это были только предпосылки предстоящей борьбы за лидерство.
***
Присяга в училище прошла в октябре, как полагается этому древнему воинскому ритуалу. Под барабаны целовалось знамя училища и клятвенные речи двухсот молодцов откликались эхом в высоких сводах старинного особняка.
Генерал-майор Геништа вывел первый курс на плац, где стояло четыре одинаковых столика, покрытых белыми скатертями. Рядом с каждым находился знаменщик училища из унтер-офицеров со знаменем и ассистентом. После нескольких перестроений напротив каждого столика образовались стройные квадраты подтянутых юнкеров. Перед каждым столиком появились священнослужители четырёх религий: православия, католицизма, лютеранства и магометанства. Приверженцев иудейской религии в военные училища российской империи не брали. Начался чин присяги и к столику православных юнкеров поднесли знамя. Училищный священник с крестом и Евангелием стал перед первым столиком. Отслужив молебен, он принялся громко читать текст присяги, который юнкера стали хором повторять. То же проделывалось и перед вторым столиком, где был католический священник, и перед третьим, где читал присягу лютеранский пастор. Перед четвёртым столиком находился мусульманский мулла. Он зорко следил за тем, чтобы присягающие мусульмане держали два перста на раскрытом Коране и произносили клятву, написанную кириллицей, без добавления в неё арабских фраз «иншаллах» или тюркских «аллах-тилясе». Михаил, стоя в квадрате православных юнкеров перед первым столиком, повторял за священником торжественно:
«Я, Тухачёв Михаил Николаевич, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, перед Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому государю императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества Всероссийского Престола наследнику, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к Высокому Его императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять. Его Императорского Величества государства и земель Его врагов, телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путём, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление, и во всём стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может. Об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мной начальникам во всем, что к пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание, и всё по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать; от команды и знамя, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду, и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному солдату надлежит. В чём да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключении же сей моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего. Аминь».
После присяги юнкерам первого курса, имеющим до этого только служебную форму в виде рубахи, укороченных шаровар, сапог и бескозырки, наконец, завхоз капитан Внуков Пётр Петрович по прозвищу «Внук» выдал под роспись о получении парадную форму. Каждому юнкеру полагался парадный гвардейский кивер пехотного училища.
Пехотные кивера были некрасивые и с 1909 года, когда их ввели в парадную униформу военных училищ, тем самым, якобы приравнивая юнкеров к элите русской армии – Императорской гвардии, александровцы меж собой ехидно обозвали их «самоварами». Всю переднюю часть кивера занимала медная пластина с гербом военно-учебных заведений – двухглавым орлом с опущенными крыльями в сиянии. Сверху над эмблемой вставлялся маленький, в виде темляка, султан, спереди которого прикреплялась солдатская жестяная кокарда. Кивер был чёрного фетра. К нему шёл новый, подогнанный по размеру мундир, новые укороченные шаровары, поясной ремень, белые замшевые перчатки и шинель. К белым давались и коричневые перчатки для обыкновенных, непарадных случаев носки, шерстяные на зиму и лайковые для летних лагерей. Мундир был двубортный, из тёмно-зелёного гвардейского сукна, образца пехоты 1881 года. Воротник и обшлага мундира украшал золотой армейский унтер-офицерский галун. На поясной бляхе красовался орёл.
Всю осень 1912 года александровцы следили и обсуждали попадающие в училище новости о начавшейся в сентябре и разворачивающейся полным ходом Балканской войне. Юнкера восторженно ликовали, узнавая, как братья-славяне били османов и арнаутов на приграничных высотах Дедич и Шиншаник, вели осаду города Тузи, штурмовали Приштину, героически сражались под Кумановом, как отчаянно бились в рукопашной под Кыркларели, как бравые сербы брали аскеров на нож. Об этом позже, в 1913 году красноречиво расскажет в Национальной художественной галерее в Софии потрясающая картина болгарского художника Ярослава Вешина «Атака» или «На нож».
Юнкера мечтали ринуться в бой на Балканы, записавшись в сербскую или черногорскую армии русскими волонтёрами. Об этом же настойчиво просили Николая Второго и императрицу великие княгини черногорские принцессы Стана и Милица, одурманенные мистицизмом и оккультными науками. Но, вхожий уже с их лёгкой руки с 1905 года в спальни государыни и августейших дочерей императора и великих княжон Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии тобольский юродивый и конокрад Гришка Распутин, наоборот отговаривал царя через императрицу не ввязываться в большую войну, дабы не вызывать смуту в народе, помятуя ему о неприятном поражении от Японии, вызвавшем русскую революцию.
***
Приближалось Рождество и первые училищные каникулы. От Маши Игнатьевой Михаил получил уже несколько писем, но видя, как злорадно ухмыляются противоборствующие ему юнкера, из-за опаски, как бы они не воспользовались его душевной слабостью и не подставили бы как-то перед начальством, Михаил железной волей подавил желание их прочесть и сжёг, даже не распечатав. Так и осталось для него неизвестным, что могла ему написать миловидная девушка, скучающая в Пензе выпускница седьмого класса Шор-Мансыревской гимназии семнадцатилетняя красавица Мария. И, может быть, оно было и к лучшему, что не узнал ничего, ибо если прочёл, то моральные силы не выдержали бы такой чрезмерной нагрузки и испытания и оставили бы его совсем, и сорвался бы непременно юноша каким-нибудь образом, подведя весь карьерный настрой свой, как говорится под монастырь. А дело в том, что юная пензенская красотка, преждевременно заневестившаяся в скуке и безделии провинциального мещанского быта, не захотела долго ждать любовных обещаний и, соблазнённая красотой и блеском сына богатого пензенского купца, умахнула из дома в манящий горизонтом мечты и многообещающий любовные приключения океан взрослой бурной жизни. Так и написала Михаилу Мария, чтобы он не ждал её больше и не надеялся на счастье с ней, что счастье его, юнкерское, далёкое и неясное, а ей нужно конкретное, материальное женское обеспеченное счастье и что она отрекается от него и никогда его не любили, так как не понимала совсем его мечты и устремления в жизни, а это было главное для неё в будущем построении семьи.
Михаил сжёг эти письма, не читая, но сожаления о содеянном он инстинктивно не испытывал, решив, что уладит все личные вопросы на зимних каникулах. В эту первую юнкерскую зиму он рвался домой, как никогда, даже в кадетском корпусе. Нервы его были на пределе. Умственные и физические силы истощены и практически исчерпаны. Он дни считал до начала экзаменов. И даже сгонял в первый свой отпуск на вокзал и купил билет до Пензы, хотя понимал, что мог и не сдать с первого раза экзамена и остаться на пересдачу в училище, что потребовало бы от него сдать или поменять билет на другую дату. А Москва не спеша встречала зиму, манила иллюминациями украшенных витрин и наряженных новогодних ёлок в скверах и садиках центральных улиц с ледяными горками, хрустальными катками с причудливыми вензелями, выписанными лёгкой конькобежной ножкой какой-нибудь розовощёкой красоткой. Тухачёв за отличную успеваемость и прилежное поведение в начале декабря получил первой свой отпуск в город. Он бродил одиноко мимо сверкающих витрин на Тверской, пошёл на Красную площадь, вглядываясь во встречных прохожих в ранних синих зимних сумерках, в счастливые лица, запорошенные мягким пушистым снежком, тихо и сказочно опускающимся на ресницы, слегка щекоча жгучую кожу обожжённых морозом щёк. Мимо летели пролётки, сани с залихватскими кучерами на козлах в ямщицких тулупах, бежали, гудели, дымили моторы, окутывая облаком пара тротуары бульваров и мостовых. Яркие, светящиеся витрины роскошных бутиков, магазинов одежды, новогодних подарков, парфюмерии, кондитерских, ресторанов, дворцов с мощными колоннами фасадов, с огороженными уютными палисадниками и дворами, со швейцарами в богатых ливреях, с шумными и суетливыми приготовлениями к балам и застольям. А он шёл мимо один в своей барашковой шапке с кокардой и гербом, в шинели серого гвардейского сукна с верблюжьим башлыком, никому не нужный, бедный юнкер, уступая дорогу другим, богатым, успешным, красивым, гордым, прекрасным в своём величии щедрой на плоды впечатлений юности. Богатая и свободная, раскрепощённая городская молодёжь кутила и развлекалась в увеселительных компаниях, пролетая в тройках на рысаках. Музыка, песни, визг из саней. Смазливые девицы вольных нравов и лёгкого поведения, содержанки в богатых меховых шубах, любовницы всех мастей, дарящие свою любовь за деньги и социальный статус, уличные и бордельные проститутки, нарушающие предписания не посещать места массового скопления людей, а также врачебно-полицейского надзора, растленные баринами девки, приехавшие в город на заработки крестьянки, не принятые в гувернантки мещанки, соблазнённые мастерами и уволенные с фабрик работницы, солдатские дочери, вышедшие на панель ради лёгких и высоких заработков из-за лени, любви к мужчинам и весёлой жизни, еврейки-девственницы, обманным путём получившие жёлтый билет и смотровую книжку, чтобы выехать за черту осёдлости и попасть в Москву из Одессы, Польши или Бессарабии. Яркая, брызжущая электрическим светом, искрящаяся энергией возбуждения, бурлящая великолепием проносилась мимо какая-то вакханалия уличной жизни. А он брёл один, забытый и заброшенный, никому не нужный, как бездомный пёс. Так вдруг защемило сердце. И тут ему в голову взбрела шальная мысль. Недавно в училище, в послеотбойных байках, которые травили юнкера, Михаил совершенно случайно узнал правду кончины ценимого им легендарного белого генерала Михаила Скобелева, памятник которому недавно был открыт на Скобелевской площади. Этот боевой генерал в семье Тухачёвых был самым почитаемым, наравне с Суворовым. Михаил был с детства заверен отцом, что Скобелев, как и его отец, рано умер от сердечного приступа в своём имении Заборово в селе Спасское Ряжского уезда Рязанской губернии. Но никаких подробностей, естественно в домашнем рассказе о смерти героя не смаковалось. А тут оказалось, что тридцать лет назад, не старый ещё, а можно сказать, молодой, в самом соку тридцативосьмилетний Михаил Дмитриевич, приехав 22 июня 1882 года в Москву в отпуск из Минска, где стоял штаб его 4-го корпуса, 25-го июня ночью был обнаружен мёртвым в гостинице «Англия» на углу Столешникова переулка и Петровки в номере у проститутки Шарлотты Альтенроз, по слухам австро-венгерской шпионки. Помнится, вездесущие и всезнающие юнкера тогда судачили о том, что убийство это было направлено самим Бисмарком, рейхсканцлером Германской империи, которому приписывалась и последующая после смерти генерала пропажа его плана войны с немцами, разработанного Скобелевым и выкраденного из его имения тотчас после его смерти.
И теперь шальная мысль погнала Тухачёва туда, на место прежней гостиницы «Англетер» на углу Столешникова и Петровки. Теперь там был пятиэтажный доходный дом купчихи Грачёвой, выстроенный в стиле модерн и проданный ею страховому обществу «Якорь». В здании размещался синематограф, гостиница «Марсель», магазины модной одежды «Жак» и компании «Кодак». В просторных залах второго и третьего этажей периодически проходили различные выставки архитектурного зодчества и Союза русских художников.
В гостинице «Марсель» размещался фешенебельный салон элитных кокоток. Михаил в нерешительности остановился перед парадной дверью, поднявшись на нужный этаж. Страх перед тем, что юнкера увидят в публичном доме, на какое-то время пересиливал его историческое любопытство и юношеский соблазн отведать запретного плода плотских наслаждений. Но молодость, обуреваемая страстями и свойственным ей безответственным оптимизмом, взяла всё-таки верх над сомнениями и молодой человек покрутил ручку дверного электромеханического звонка. На пороге тотчас появился метрдотель.
- Чего изволите, господин юнкер?
- Мне бы, я бы…, - замялся Михаил и от стыда густо покраснел.
Швейцар, догадываясь, ухмыльнулся.
- Мне бы … девицу на час, - выпалил Тухачёв, вложив в это выражение всю свою смелость.
- Господин юнкер! И хотя здесь и не казённый дом терпимости с занавешенными шторами, как в рабочих трущобах, а элитный бордель, тем не менее, здесь тоже соблюдаются правила, утвержденные министерством внутренних дел, согласно которым предписано мужчин, несовершеннолетних, равно воспитанников учебных заведений, ни в коем случае не допускать в бордели. Бог весть, что вам взбредёт на ум, мой юный друг, при виде всей этой развратной роскоши, полураздетых девиц в шелках с браслетами и кольцами, играющих на фортепиано и развязно танцующих саломейские пляски. Ступайте лучше в иные благопристойные заведения, посещать которые вам разрешает устав вашего учебного заведения.
Михаил, как ошпаренный кипятком котёнок, со стыда не знающий, куда деться, поспешно ретировался, шарахнувшись в сторону и чуть не попав под лихо несущийся мимо экипаж.
- Тьфу ты, чёрт! – выругался извозчик, круто, до лошадиного храпа, натянувши поводья. Тухачёв, вобрав голову в плечи, словно, чтобы не быть узнанным, позорно метнулся в переулок. Он был унижен жестоко. Внешний мир, насмехаясь над ним, указал его место – он ещё маленький, школяр и, не смотря на усиленное взросление, физические и моральные нагрузки на износ в военном училище, это всё не для него. Вся эта окружающая, весёлая, соблазнительно-прекрасная и волнующая воображение городская взрослая жизнь. Словно оплёванный, он побрёл к трём вокзалам: Николаевскому, Ярославскому и Рязанскому, который последнее время всё больше стали называть Казанским. Оскорбление, причинённое ему окружающим миром, болезненно жгло внутри, назойливо требуя отмщения. Никому не нужны его усилия, его первые достижения и успехи никем не оценены. Всё псу под хвост. Таких военных тысячи, десятки тысяч в огромном городе и перспективы юноши жалки и смешны городской богатой и искушённой публике.
У вокзалов давка и толкотня. Пассажирское оживление, дорожная суета. Роскошные рессорные крытые экипажи на резиновых шинах-дутиках, брички, дрожки, линейки, одноколки, сани, пролётки, повозки, телеги, тройки-линейки с красавцами жеребцами-коренниками и изящными кобылами пристяжными, пассажирские многоместные конки, трамваи-паровички и электрические трамваи, с бесконечным своим треском пугающие лошадей, частные моторы, извозчики-лихачи в красных и синих кафтанах, бородатые кучера на козлах, гладко выбритые шофёры в кожаных куртках. На Рязанском вокзале отправлялся поезд до Пензы под прощальную музыку привокзального оркестра. Провожающие сновали с багажными коробками, чемоданами, сумками, мешками, обнимались, целовались, плакали. Чьи-то радости и печали проносились мимо Тухачёва, словно скучные серые дни в училище навстречу новой неизвестной взрослой жизни. Михаилу вдруг так захотелось домой. Бросить здесь всё к чёртовой матери, сесть в этот поезд и уехать к родителям, к семье. Какая там его ждёт настоящая, тёплая радость! Шум, визг, восторг. Он перецелует всех сестёр. То-то мать не нарадуется. Ждут его, готовятся к Рождеству. Надо всем им запасти подарки. Но юнкерское жалование такое скудное, а тут кругом всё так дорого, что даже и не знаешь, что выбрать, чтобы не обидеть и не разочаровать всех родных. «На подарки семье денег нет, а на проститутку до 12 рублей давеча готов был вышвырнуть на ветер. Вот скотина!», - ругал себя Тухачёв. И, уже вооружившись заботой о домочадцах, Михаил поворачивал назад на Знаменку, так как время увольнительной неуклонно подходило к концу. А на все, до этого угнетающие его тоскливые и мрачные мысли, он, вздыхая глубоко, словно разгоняя сомнения, внутренним голосом ставил неслышный оттиск выкованной им стальной идеи: «Ничего-ничего! Мы ещё повоюем! Ещё отомстим! Ещё пройдут сапоги по брусчатке столицы! Ещё узнают меня!»
IX
И вот Михаил на станции Пенза Сызрано-Вяземской железной дороги спрыгивает под шипящие пары и протяжный гудок остановившегося паровоза на снежный наст родного перрона. Позади за спиной остаётся кирпичное здание недостроенного вокзала с отапливаемым залом ожидания и церковью, нового, в замен снесённого в 1909 году деревянного. Юнкер гордо ступает на Ярморочную площадь. Садится в третьеразрядную колымагу деревенского извозчика-ваньки, дремлющего на облучке в грязном кафтане с оборками и низеньком поярковом цилиндре с загнутыми полями и пряжкой спереди. Под скрип запрыгнувшего к нему седока возница с окладистой бородой ямщицкой старины, чуть под хмельком для морозного сугрева, вздрагивает и тихонько хлещет задрипаную кобылку.
- Куда прикажете, барин?
- На Пешую улицу гони! Получишь на чай.
- Мы вам, Ваше Благородие, не лихачи какие-нибудь. Кобыла у меня смирная, едет медленно, но верно. Никуда не опоздаете.
- Что не весел, отец? Али извоз нынче не богатый? Все же за подарками мотаются, снуют по городу. Вон, пассажиров сколько с поезда слезло.
- Извоз-то богатый, да не в наш карман, - грустно усмехнулся извозчик.
- А что худо-то? Неужели овёс нынче дорог?
- Не ёрничайте, барин. Я, вон, вас за два пятиалтынных везу, а лихач бы за тот же маршрут не меньше трёх целковых содрал бы цену. Лихачи, конечно, с ветерком возят девиц, актрис, всяких расфуфыренных дам с офицерами да господами по театрам, ресторанам да гостиницам, а я всё больше мелких чиновников, приказчиков, мещанский люд тягаю, но лишней копейки мне от этих трудом моих не разжиться. Как говорится, кажинный день на городового расход. Вот статуй ещё небесный! Хозяину извоза за постой и то платить порой бывает не чем. А вы тут говорите… Домой, на каникулы, Ваше Благородие?
- По делам, в город…, - слегка покраснел молодой юнкер, что бросилось в глаза извозчику даже под морозным румянцем.
- К барышне, должно быть, вон гостинцы везёте…, - улыбнулся возница.
Михаил ничего не ответил. Дальше они ехали молча, покуда возле знакомого дома извозчик-ванька не перестал чмокать губами, натянув поводья так, что кобыла почти сразу остановилась. Расплатившись с ним, Михаил вышел к знакомому палисаднику. Над садом сгущались ранние декабрьские сумерки. Извозчик зажёг ночной фонарь и медленно покатил обратно в сторону вокзала. Михаил от мороза переминался с ноги на ногу. Душа ждала решительных действий. В руке он робко держал подарок для своей будущей невесты – купленный в дорогом московском бутике французский ажурный пеньюар из красного шёлка, такой его наивный намёк на долгожданную с ней интимную близость. Постучался в калитку. Не скоро под лай собак вышла, накинув на голые плечи пушистую оренбургскую шаль, её мама с накрученной салонной причёской.
- А Машеньки нет дома, - улыбнулась, извиняясь, она. – У них сегодня бал на Дворянской, в Первой мужской гимназии. Сказалась быть поздно вечером.
Тухачёв пошёл на Дворянскую улицу пешком к зданию своей бывшей гимназии. В ней сейчас заканчивал курс обучения и был выпускником его младший брат Александр, семнадцатилетний гимназист, и учился в третьем классе двенадцатилетний брат Игорь, ради учёбы которых отец снимал им отдельную квартиру в одном из доходных домов на Никольской. «Если что, переночую у братьев и завтра домой», - приободрял себя, борясь с неуверенностью, Михаил. Он зашёл в гимназический двор и мимо вековых лип прошёл под сверкающими ярким светом окнами к парадному крыльцу. Зашёл в вестибюль, отдал шинель гардеробщику и поднялся, поскрипывая новенькой кожей начищенных сапог по широкой старинной витой лестнице. Когда он вошёл в большую залу, где проходил рождественский вечер, там музицировали. Приглашённые в мужскую гимназию девушки-гимназистки мелодично пели романс. Среди наряженных по случаю праздника хорошеньких гимназисток Михаил сразу же узнал красавицу Игнатьеву. Её нельзя было не заметить. Ослепляющий, залитый светом электрических ламп зал, алые кулисы гимназической сцены и её розовое платье. «Как ты прекрасна в нём, девочка!» - зажурчала потоком в его сердце лирика. «Светло-русые локоны слегка касаются твоих изящных плеч. Глаза голубые, азартные. Они могут быть грустные, хмурые, и тогда в них океан неспокойный темень своей бездны поднимает из глубин своих, могут быть и лучезарные, тогда блестят они, как на солнце небеса. Ты стоишь, прихлопываешь в такт мелодии в ладоши, ножки стройные меняя в опоре. За ними движутся бёдра, талия, так элегантно упакованная в корсет платья. Ты вся в этом движении. И слышится из уст твоих, манящих поцелуй, танеевский романс на стихотворение «Минуэт» из сборника Эллиса «Иммортели»:
Среди наследий прошлых лет
С мелькнувшим их очарованьем
Люблю старинный минуэт
С его умильным замираньем!..
Да, в те весёлые века
Труднее не было науки,
Чем ножки взмах, стук каблучка
В лад под размеренные звуки!..
Мне мил весёлый ритурнель
С его блестящей пестротою,
Люблю певучей скрипки трель,
Призыв крикливого гобоя!..
Но часто их напев живой
Вдруг нота скорбная пронзала,
И часто в шумном вихре бала
Мне отзвук слышался иной, -
Как будто проносилось эхо
Зловещих, беспощадных слов,
И холодело вдруг средь смеха
Чело в венке живых цветов!..
И вот, покуда приседала
Толпа прабабушек моих,
Под страшный шёпот мадригала
Увы, судьба решалась их!..
Смотрите, плавно, горделиво
Скользит маркиза пред толпой
С министром под руку… О диво!..
Но робкий взор блестит слезой…
Вокруг восторг и обожанье,
Царице бала шлют привет,
А на челе Темиры след
Борьбы и тайного страданья –
И каждый день ворожею
К себе зовёт Темира в страхе:
- Открой, открой судьбу мою! –
- Сеньора, ваш конец – на плахе!..
Аплодисменты. И из актового зала все идут в танцевальный класс продолжать танцы. Юнкерский мундир Михаила бросается в глаза среди штатский фраков. Девушки обращают на него внимание, игриво улыбаются в лёгких полупоклонах и реверансах. А Игнатьева его как будто не замечает. Она бледна и безумно красива, но чем-то возбуждена и зрачки её расширены, словно два океана, две бездны, две морских пучины, губящих, заманивая к себе, корабли. Начинается музыка. Михаил через весь зал галантно идёт ангажировать Марию. Она, при виде его приближения ещё более бледнеет и на обескровленном, почти прозрачном лице её виден испуг и ужас предстоящего объяснения. Михаил, ещё не догадываясь о его причине, списывает всё на нервическую растерянность и влюблённость темпераментной провинциалки. Он наклоняет голову в знак почтения, сапоги его чеканят приставление ноги. Она дрожит, мертвецки бледнея и, словно ледяной пар выходит из синих, обескровленных её уст. Девушка медленно протягивает ему свое карне или бальную дамскую книжечку, миниатюрную, размером с её ладонь, в виде блокнотика с прикреплённым к нему карандашом и кожаным изящным переплётом. Внутри все танцы были заняты фамилиями кавалеров. Напротив вальса, мазурки, польки, полонеза и кадрили стояла одна фамилия – Свитский. И, словно коршун перепёлку, уже накрывал её своим вниманием какой-то богато одетый молодой буржуа.
- Что это, Маша?! – с невыразимым разочарованием и опустошением внутри, дрогнул голосом Михаил. – Это что за Пьер-Огюст Ренуар? Что это за картина аля «Танец в Буживале»? Что за розовая парижаночка и здоровяк из портовой таверны?
- Как видишь! – гордо, вскинув бровь, отвечала молодая красотка. – А ты бы предпочёл его «Танец в городе» и меня в твоих руках в подвенечном платье? Я выхожу замуж и оставь меня, пожалуйста, в покое!
Михаил пристально посмотрел в её бездонные глаза, в которых была разворошена буря, и, как на параде, повернувшись назад, пошёл прочь к выходу, не глядя по сторонам. «Дуэль со Свитским? К чёрту! Пошло! «Сердце красавиц склонно к измене», - думал он про себя, не разбирая дороги. Братья его нагнали внизу у вестибюля. С ними обоими в полу обнимку под руку он выходил во двор. Переночевав у них на квартире, выпив с ними сухого вина, он утром поехал домой во Вражское.
***
Дома шум, гомон, визг младших сестёр. Машка и Лизка, пяти и семилетние карапузы с бантами, неуклюже в не по росту больших ещё надиных платьях пытаются его развлекать. Две сестрицы по старше: одиннадцатилетняя Софья и девятилетняя Ольга, с достоинством поздоровавшись с братом, приняли у него подарки и удалились переодеваться, примерять привезённые им московские обновки. Отцу подарена старинная книга на древнеславянском языке, матери – красивый платок и после, когда никто не видел, игнатьевский пеньюар.
- Нет-нет-нет! – заупрямилась Мавра Петровна такому подарку. – Это не мой размер, сыночка, да и фасон не мой. Молодёжная вещица, вызывающая, вульгарная, просящая обнажать тело. Не для сорокатрёхлетней мамки припасённый подарочек. Я права? Для зазнобы вёз? А что не вручил по случаю? Разминулись? Вот как? Ну и подколодная же змеюка!
- Только ни кому не говори, мамочка! Отец узнает, будет опять пилить, попрекать непостоянством и несерьёзностью. А я этого не люблю!
- Какой разговор, сыночек! – мать нежно поцеловала сына в лоб и перекрестила на образа. – А вещицу эту спрячь, сбереги до лучших времён. Чай, не последняя зазноба у такого красавца будет! Ты ж у меня орёл – птица и с курицей нам гнезда не вить!
Отец Николай Николаевич в эти дни застольных бесед, чаепитий с пирогами затронул с Михаилом тему дальнейшей учёбы младших детей.
- Думаю я, сын, до высочайшего манифеста в феврале царя успеть поздравить с трёхсотлетним юбилеем дома Романовых. Письмо ему написать и в нём просить всемилостивейшего участия в дальнейшей судьбе младших детей моих Александра и Игоря, а также Софии и Ольги. Как думаешь, сын? Хочу с тобой посоветоваться, поскольку ты один из нашей семьи царя видел на Бородинских торжествах. Здоровьем я слаб становлюсь и дальнейшую их учёбу без казённой помощи не потяну. Ни сил, ни средств для этого нет. Тут ещё твоё будущее офицерство. Там надо тоже будет мозговать.
- А что там мозговать? Там всё ясно.
Отец махнул рукой, таким жестом прося не придираться к словам и не отвлекаться на другую тему.
- Это ещё не скоро. Там видно будет. На тот год разговор. А пока, вон, они у меня не пристроены никуда. В Москву их хочу всех к тебе поближе. Там, глядишь, и всей семьей перебираться в город будем. Барствовать на земле у нас не дюже получается. В конец арендаторы нас в этот год разорили, даже не знаю, что дальше будет.
- А что со мной советоваться? Решил, так действуй! Я царю твою просьбу передать не сумею. Пиши через пензенского предводителя дворянства. С ним и советуйся. Я тебе в таких делах слабый советчик. Я эту придворную кухню не знаю и знать не хочу.
- Рано-рано ты горделивые песни запел. А как полк выбирать да высочайшей милости ждать придётся? То-то. Склонишь ещё голову перед царём, как на присяге перед знаменем. Не хорохорься. На, вот, прочти как лучше, что я тут набросал намедни по этому случаю.
Михаил взял и прочёл на обрывке гимназической тетради листа следующую запись:
«Ваше Императорское Величество! Родной дед мой, Александр Николаевич Тухачев, участво¬вал в Отечественной войне 1812 года... и во всех последующих войнах 1813,1814,1828,1829,1830 и 1831. В это последнюю кам¬панию он был в сражении убит. В минувшем 1912 году ваше величество даровали потомкам участников Отечественной войны много милостей, превеличайшая есть воспитание и образование их детей на казенный счет. Я не ре¬шился тогда же ходатайствовать для своих детей об этой милости... надеясь справиться с трудною задачей собственными средствами окончить образование девяти детей своих. Но теперь на это ушли уже мои последние средства, а заработать что-либо личным трудом я не могу по причине болезненного состояния. В этой крайности мне остается одна надежда на безпредельное ми-лосердие Ваше Государь, один исход — обращение к милости Вашего Императорского Величества с ходатайством о принятии на казенный счет в один из московских институтов дочерей моих Софии и Ольги и в осковскую консерваторию сыновей моих Александра и Игоря в память заслуг их прадеда Александра Николаевича Тухачева. О такой Монаршей милости я решаюсь просить за них в надежде, что голос мой, голос отца семейства истинно нуждающегося будет ус¬лышан и мы будем утешены в эти дни общей радости нашей вернопод¬данных Вашего Императорского Величества, встречающих Вас в столи¬це, где 300 лет тому назад наши предки торжествовали вступление на престол Вашего Предка, Государь, первого Царя из Дома Романовых.
Вашего Императорского Величества верноподданный дворянин Николай Николаевич Тухачев».
- Не знаю я, пап. Конечно, братьев и сестёр на казённый счёт устраивать надо, но не слишком ли мы унижаемся и подхалимничаем перед этим отродьем? Наш царь позорит свой род, славные имена Петра и Екатерины Великих, Александра Благословенного и даже своего отца – Александра Третьего, мощного, основательного и хозяйственного приземистого мужика. А этот, как начал своё царствование кровавой давкой на Ходынке, усугубил расстрелом рабочих в Кровавое воскресенье, так и по сей день именуется в народе Кровавым. Непутёвый у нас царёк-временщик, дупло на генеалогическом древе великого рода. И царствование его жалкое, неосновательное, пустое.
- Что ты, сынок?! Зачем так о царе? А вдруг, тебя в гвардию возьмут, да кто-нибудь официальный такое услышит? Тогда карьеры тебе не видать, как своих ушей! Ты побереги такие высказывания для иного раута. Вон, европейцам о свободе слова и печати вешай лапшу на уши, а русскому слуху такую блажь не давай. Исключи из лексикона! И в мыслях не моги! А то прогоришь у меня по глупости.
X
Первые юнкерские каникулы закончились для Михаила быстро, пролетели шумные, радостные домашние вечера, скрашенные заботой и вниманием родных, и осадок от грустного расставания, разочарования в первой неудавшейся любви был ими значительно уменьшен, хотя перед сном накатывала в молодую юношескую грудь отчаянная тоска.
Тухачёв приехал в училище двенадцатого января и в уличном построении на вычищенном от снега училищном дворе был, как и все юнкера, награждён юбилейной светло-бронзовой медалью «100 лет Отечественной войны. 1812 – 1912 гг.» – «как действительный член Московского отделения Общества ознакомления с историческими событиями России, принимавший участие в юбилейных памятных торжествах в честь столетнего юбилея победы русского оружия в августе 1812 года, на Бородинском поле и в городе Москве, для ношения на груди, на Владимирской орденской муаровой ленте, согласно высочайшего соизволения от 15.08.1912 года» — (Высочайшее Производство от 15.08.1912 года; приказание по войскам Московского военного округа от 26.08.1912 года №601; приказ по училищу от 12.01.1913 года, стр.1). От этого торжественного события в приподнятом состоянии духа Михаил с новыми моральными силами приступил к изгрызанию гранита военной науки. Он поставил себе цель - ещё до окончания учебного года получить звание портупей-юнкера за особые отличия. До мая была в основном только теория, а вся результирующая учебные старания практика ожидалась в летних лагерях на Ходынке.
Начальник училища генерал-майор Геништа, напутствуя юнкеров на второе полугодие, объявил, что новый 1913 год – очень значимый для Российского государства.
- Это год юбилейный, год трёхсотлетия царственной династии Романовых. Государь Император вместе с августейшей семьёй в мае этого года планирует посетить целый ряд местностей, в которых триста лет тому назад происходили события, связанные с воцарением царя Михаила Фёдоровича, и проследует из Нижнего Новгорода в Москву тем историческим путём, которым шло в 1612 году ополчение Минина и князя Пожарского освобождать Москву и Русь от иноземного засилия и смуты. Почётная миссия Александровского военного училища – участвовать в Кремле в торжественном церемониальном приеме прибывших августейших особ и в охране Большого Кремлёвского дворца. Поэтому особый упор в преподавании в ближайшее время будет сделан именно на выправку и знание церемониального этикета.
И началось усердное обучение. На уличные занятия юнкера выходили во двор в коротких плащах из чёрного кадетского сукна, в рукавицах и верблюжьих башлыках, если было особенно холодно. Башлык требовалось надевать под погоны. Его колпак складывался плоско на спине, а концы перекрещивались на груди так, чтобы сверху был именно левый. Концы башлыка подгибались и заправлялись за поясной ремень.
Штатный преподаватель полковник Тулаев Иван Николаевич строго поучал: «Если башлык надет на голову, то его концы должны быть обмотаны вокруг шеи. Если же он повязан вокруг шеи, то концы нужно завязать узлом впереди воротника.
И строй юнкеров-первокурсников практикует сказанное.
- Юнкер Тухачёв!
- Я!
- При какой температуре погоды юнкерам разрешается надевать башлыки и наушники?
- При морозе ниже десяти градусов по Цельсию, господин полковник.
- Юнкер Раевский!
- Я!
- При какой температуре при увольнении в отпуск юнкерам разрешается надевать шинель в рукава?
- При температуре ниже плюс пяти градусов Цельсия, господин полковник.
Преподаватель продолжает лекцию.
- Башлык может быть надет под погоны, либо на голову, либо повязан вокруг шеи в виде воротника-стойки. Башлыки или наушники в строю надеваются по особому распоряжению начальства.
Продолжается строевое занятие в классе с высокими потолками под огромными в рост портретами царей. Юнкера в служебной форме: в бескозырках, в рубахах, опоясанных ремнём, укороченных шароварах и высоких сапогах. Бескозырки надеты, как требуется, с небольшим заломом вправо: над правой бровью должен проходить один палец до края бескозырки, а над левым ухом – четыре пальца. Только фельдфебели стоят в фуражках с козырьком. Тёмно-зелёная почти чёрная фуражка с алым околышем и тёмно-зелёной тульей была юнкерской гордостью, почти как награда или знаки отличия.
Преподаватель продолжает лекцию: «Вне строя снятый головной убор полагается держать в левой опущенной руке следующим образом: кивер – донышком вперёд, гербом кверху, большой палец снаружи, по направлению к гербу, а остальные пальцы внутри; бескозырку – за тулью, кокардой вперёд, подбородный ремень убран; фуражку с козырьком – за козырёк, донышком вперёд, большой палец поверх козырька, по направлению к кокарде, остальные пальцы внутри».
Юнкера по команде преподавателя практикуют снятие головного убора. Снимая бескозырку, одновременно снимают и перчатку с правой руки, положив её на тулью бескозырки и придерживая кистью руки.
- В строю снятый кивер держится на левой согнутой руке на высоте пояса, гербом и кокардой вправо, - продолжает монотонную лекцию преподаватель. – Фуражка пехотных училищ – в вытянутой и опущенной левой руке, кокардой вперёд.
Полковник Тулаев строго оглядывает зал.
- Юнкер Лофицкий!
- Я!
- При увольнении в отпуск какое оружие должен носить юнкер-пехотинец?
- Штык в ножнах, господин полковник!
- А портупей-юнкер?
- Тесак с офицерским темляком, господин полковник!
- А фельдфебель?
- Револьвер в кобуре и шашку с офицерским темляком, господин полковник!
- Юнкер Липпинг!
- Я!
Почему в пенсне?!
- У меня слабое зрение, господин полковник.
- Ничего не знаю! Можете носить очки, но только вне строя. Сейчас вы в строю. А пенсне, кольца и брелоки носить запрещается. Исключение – часы без выставления цепочки. Все остальные часы с цепочкой навыпуск и всякие призовые значки имеете право носить только при парадной и обыкновенной форме, а при служебной форме – только в отпуске.
Юнкер поспешно снимает пенсне и убирает его в карман, смущённо и близоруко озираясь вокруг.
- Юнкер князь Чиковани!
- Я!
- При какой форме юнкера могут носить награды на груди?
- При парадной и обыкновенных формах, господин полковник.
- А при служебной?
- Только в отпуске, господин полковник.
- Юнкер барон Моргенштиерна!
- Я, господин полковник!
- Перечислите знаки отличия фельдфебелей и портупей-юнкеров.
- Фельдфебелю присваиваются на погоны лычки из широкого золотого галуна. У него фуражка с козырьком и дополнительная тесьма по верхнему краю наружного обода кивера. У старшего портупей-юнкера три лычки на погонах из басонной тесьмы, у младшего – две. Всем им полагается темляк офицерского образца. Фельдфебелю разрешается ношение оружия – револьвера и шашки, вне строя.
Преподаватель заканчивает лекцию эмоциональным подъёмом, действующим на усыпленных его монотонностью юнкеров преободряюще.
- Учитесь, юнкера! Несите службу усердно. И лучшие из вас получать первое в училище производство в унтер-офицеры.
***
Наступила весна, ранняя в тот год и скороспело-жаркая. Стремительная смена пейзажа за окном форсировала происходящие события. Училище готовилось к своему дню – двадцать третьему апреля. На торжественную церемонию выноса знамени к александровцам традиционно ожидался бывший уже к тому времени московский губернатор, а ныне товарищ министра внутренних дел и командующий Отдельным корпусом жандармов генерал-майор свиты Его Величества Владимир Фёдорович Джунковский, его преемник на посту губернатора тайный советник, граф Муравьёв Николай Леонидович и великий князь Константин Константинович. Приуроченные к празднованию Дня училища среди юнкеров проходили состязания по фехтованию и гимнастике, победителей которых должны были чествовать высокие приглашённые гости.
Преподаватель фехтования в Александровском училище и в Московской военной фехтовально-гимнастической школе Апушкин науськивал, раззадоривая, своих любимцев-мастеров.
- Ату, ребята! Встали в стойку. Подставка, уклонение, выпад! Скользим вдоль шпаги соперника и колем его под рукою! Тухачёв! Где твоё шпажное искусство?! Выпад! Глубже выпад! Уклонение, укол!
- Вы тронуты, месье…
- Следующий!
- Кто ж так фехтует, Жанмен?! Епанешников! А я хотел тебя в Киев на всероссийскую олимпиаду по фехтованию посылать!
- Да сразу бы в Стокгольм на V Олимпийские игры отправили, господин преподаватель, - смеётся остряк-юнкер.
- Разговорчики у меня! Сысин, Газенкампф, вы куда тычете рапирой?! Это вам не штыковой бой!
Фехтуя на рапирах и эспадронах, Михаил сразился с самым сильным и технически опасным соперником и главным претендентом на первый приз – юнкером второй роты Княжецким. Но ловким фехтовальным приёмом Жуанвилльской школы, Тухачёв его поразил. И в гимнастике выдающимся образом Михаил тоже проявил себя, став недосягаемым и непревзойдённым лидером всего курса. И двадцать третьего апреля в торжественной обстановке и в высоком присутствии юнкер Тухачёв был награждён саблей нового образца для ношения вне строя. Гордости его не было предела. Великий князь Константин Константинович, присутствуя при чествовании победителя, наградил его лестной характеристикой, благосклонным взглядом и крепким рукопожатием.
- Как говорил Великий царь, император Всеросскийский Пётр Первый, «младый шляхтич или дворянин, ежели в эксерциции своей совершен, а наипаче в языках, в конной езде, танцевании, в шпажной битве и может добрый разговор учинить, к тому ж красноглаголив и в книгах научен, оный может с такими досуги, прямым придворным человеком быть». Продемонстрировав всем высокое искусство шпажного боя и гимнастической ловкости, вы, господин юнкер, являетесь достойным представителем вашего молодого поколения. Направляйте и впредь своё усердие на благо родины и государя нашего!
- Служу Его Императорскому Величеству! – бойко козырнул бескозырку ладонью, отдавая честь, Михаил.
Преподаватель политической истории полковник Смысловский Павел Константинович усиленно повторял с первым курсом даты рождения всех почивших и здравствующих ныне членов семьи Романовых.
- Господа юнкера! Надеюсь, все знают даты рождения государя императора Николая Второго и государыни императрицы Александры Фёдоровны? Такое незнание было бы постыдным позором и каралось бы дисциплинарно сурово. Ответит нам, когда родился Николай Второй юнкер…Чеснок!
Встаёт щуплый сутуловатый паренек, ходой и безусый с прыщавым налётом полового созревания.
- Император Всероссийский, Царь Польский и Великий Князь Финляндский Николай Александрович родился шестого мая 1868 года.
- Садитесь, юнкер. А дату рождения государыни Александры Фёдоровны назовёт нам юнкер…Маллио!
Встаёт коренастый красавец-брюнет.
- Императрица Всероссийская, супруга Николая Второго, Александра Феодоровна родилась шестого июня 1872 года.
- Что несёте вы?! Двадцать пятого мая высокоторжественный день рождения императрицы государыни нашей Александры Фёдоровны!
- Но она родилась в Дармштадте, а там даты считаются по григорианскому календарю.
- Дурень! Мы живём в России и летоисчисляем даты по юлианскому календарю в византийской традиции. Садись, неуч! Глаза мои, чтобы тебя не видели, а уши не слышали!
- Кто мне скажет, когда родилась великая княжна Ольга Николаевна?
- Я! Разрешите, господин полковник? Юнкер Орловский.
Преподаватель утвердительно кивнул.
- Августейшая дочь ЕИВ, первенец императора Николая Второго и императрицы Александры Фёдоровны, великая княжна Ольга Николаевна родилась третьего ноября 1895 года.
«Ровесница Маши Игнатьевой», - про себя подумал Михаил. «Восемнадцать лет…»
- Назовите мне дату рождения великой княжны Татьяны Николаевны.
- Разрешите, господин полковник! Юнкер Свет. Августейшая дочь ЕИВ, великая княжна Татьяна Николаевна родилась двадцать девятого мая 1897 года.
- Назовите мне дату рождения великой княжны Марии Николаевны.
- Разрешите, господин полковник! Юнкер Тухачёв. Августейшая дочь ЕИВ, великая княжна Мария Николаевна родилась четырнадцатого июня 1899 года.
- Назовите мне дату рождения великой княжны Анастасии Николаевны.
- Разрешите, господин полковник! Юнкер Шелеметьев. Августейшая дочь ЕИВ, великая княжна Анастасия Николаевна родилась пятого июня 1901 года.
- Назовите мне дату рождения Наследника престола Цесаревича и Великого Князя Алексея Николаевича.
- Разрешите, господин полковник! Юнкер Кашкаров. Наследник престола Цесаревич и Великий Князь Алексей Николаевич родился тридцатого июля 1904 года.
- Опишите мне фамильный герб дома Романовых.
- Разрешите, господин полковник! Юнкер Утгоф. Герб рода Романовых: в серебряном поле червлёный гриф, держащий золотые меч и тарч, увенчанный малым орлом; на чёрной кайме восемь оторванных львиных голов; четыре золотые и четыре серебряные.
Вот другое занятие, в другом зале под портретами царей в полный рост идёт на стульях спевка хора юнкеров. У рояля преподаватель картинно дирижирует, утончённые, нервически вздрагивающие жесты.
- Неровен час, - говорит юнкерам преподаватель, - будете встречать государя императора с августейшей семьёй в Кремле. А все августейшие особы состоят шефами кавалерийских полков. На смотре ли, на параде, в высочайшем присутствии подшефные полки эти всегда участвуют. Мы с вами будем разучивать их полковые песни, дабы вы порадовали своей бравой ретивостью императора с императрицей, наследника цесаревича, великих князей и великих княжон. Сердца у них, у благодетелей наших, добрые, отзывчивые, откликнутся непременно на это ваше усердие и одарят вас своей всемилостивейшей благосклонностью. Итак, учим полковую песню Пятого гусарского Александрийского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны полка. Гимн Чёрных гусар!
Оружьем на солнце сверкая,
Под звуки лихих трубачей,
По улицам пыль поднимая,
Проходил полк Гусар-усачей.
Марш вперёд, труба зовёт,
Чёрные гусары!
Звук лихой зовёт нас в бой,
Наливайте чары!
А там, приподняв занавесы,
Лишь пара голубеньких глаз
Смотрела. И чуют повесы,
Что здесь будет немало проказ!
Вот Полк разведён по квартирам
Уж полночь, всё спит мёртвым сном.
Не снится седым командирам,
Что творится у них под окном.
Наутро, оружьем сверкая,
Под звуки лихих трубачей,
По улице пыль поднимая
Уходил полк Гусар-усачей.
А там, приподняв занавесы,
Лишь пара голубеньких глаз
Искала среди уходивших
Виновника милых проказ.
И часто, при свете лампадки,
Во мраке осенних ночей
Вспоминали потухшие глазки
Про те звуки лихих трубачей.
Марш вперёд, труба зовёт,
Чёрные гусары!
Звук лихой зовёт нас в бой,
Наливайте чары!
В другой раз юнкера хором разучивали уже полковую песню Третьего гусарского Елисаветградского Её императорского Высочества Великой Княжны Ольги Николаевны полка.
Нам трубят – гусары в дело
Быстро на конь, сабли вон,
Станем дружно, станем смело
За Царя, за свой закон!
Мы гусары не из фольги,
Всяк из нас литой булат,
Бережём мы имя Ольги,
Белый ментик и Штандарт!
В поле брани, в поле чести
Имя Ольги – нам закон,
Мы влетим, гусары, в дело,
И исчезнет враг, как сон.
Если ж ментик наш кровавым
Зарумянится пятном,
То с двойною, братцы, славой
Щеголять мы будем в нём!
И других не будет пятен
На почётной белизне,
Ментик наш и чист, и знатен,
Как и в мире, так в войне!
Кто посмотрит на полк славный,
На гусаров удалых,
Сразу скажет: «Ментик белый…
Он дрался за четверых!
Много уже славных песен и маршей разучили юнкера на музыкальных занятиях, а преподаватель был всё требователен и настойчив. В другой раз он собрал взвод второй роты и сказал ему.
- Надеюсь, вам всем известно, что подшефным полком великой княжны Татьяны Николаевны является Восьмой уланский Вознесенский Великой Княжны Татьяны Николаевны полк? У него пока нет своей полковой песни. И если в ваших рядах, скрываются романтики и поэты, у них есть прекрасная возможность отличиться на этом поприще, порадовать молодую княжну, сочинив в честь неё полковой гимн. Но в РИА есть много других маршей уланских полков. Я очень бы хотел, чтобы юнкера-александровцы знали вот этот гимн улан Десятого уланского Одесского полка.
И преподаватель наиграл на рояле бодрую мелодию и с пафосом пропел:
«Марш вперёд, голубые уланы!
Раздавайтеся, звуки фанфар!
Гордо вейтесь по ветру, султаны,
Нанесём мы смертельный удар.
Воскресим нашу славу былую,
Славу старых Одесских улан.
За Отчизну, за Веру Святую,
В бой пойдём мы на вражеский стан.
Так по коням, в атаку лихую,
Пусть не дрогнет рука удальцов.
Громче песню споём боевую,
Улыбнутся нам тени отцов.
Так вперёд, голубые уланы!
Раздавайтеся, звуки фанфар!
Гордо вейтесь по ветру, султаны,
Нанесём мы последний удар»!
***
Великий Князь Константин Константинович прослушал в старшем классе Александровского училища лекцию «Анна Каренина и семейное счастье». И поднятые на этой лекции темы так взволновали придворного поэта, что он не смог умолчать и попросил у лектора слова.
- Господа юнкера! – начал он торжественно свою речь, окинув пытливо-любопытным взглядом сидящих за партами воспитанников. – Мои дорогие мальчики! Я хочу завладеть минуточкой вашего внимания и по своему обратить его на выбранную и затронутую вашим преподавателем тему. Вот уже тридцать пять лет прошло с того года, как Лев Толстой написал об этом роман. Перед нами тема измены, роковой женщины и тихого семейного счастья. Не смейтесь, юнцы! Изменивший раз, предаст и ещё. Тема измены в семье, в любви, равносильна измене Родине. Вам впереди создавать семьи - опору Государства, быть мужьями и отцами, вам служить Родине. А измена страшна даже не тем, что это библейский грех, она разрушает, растлевает души попробовавших её соблазны на вкус. Образ грешной любовницы, роковой красотки, соблазняющей предать верность семейным ценностям, божественным клятвам, а значит, и самую веру, образ этот подобен великой блуднице Вавилону, падшему во прах и сгинувшему там во мраке ушедших времён. Измена, прелюбодеяния, адюльтер – это тот женский демон-искуситель, подобный Иродиаде Саломеи, соблазном своих бесовских плясок толкающий мужчину на убийство и осквернения всего святого в себе, как символ этого – усекновение головы Святого Великомученика Иоанна Крестителя. Помните, юные мужи, что соблазн измены, измены любой: женщине, клятве, Родине, усекает в соблазнившемся святый дух, словно корнает мужскую плоть, делая её бессильной. Будьте осторожны и благоразумны в выборе невест, тех единственных спутниц жизни, с которыми вы пройдёте рука об руку весь жизненный путь, созидая в любви, а не разрушая, не попирая вокруг себя мир в ненависти и разочаровании, в оголтелом отчаянии. Сделайте правильные выводы из этого романа. Пропустите через сердце духовный посыл гениального автора. И он поможет вам сделать правильный выбор в этой большой и запутанно-сложной взрослой жизни. Анна Каренина – это не идеал женщины. Это запутавшаяся и потерявшая себя неудачница. И потому закономерно фатален её итог – смерть под колёсами поезда. Сама жизнь обрекает таких вот блудниц на подобную жуткую кончину. Уйдя из семьи, бросив мужа, детей своих, польстившись обманом, нашёптанным ей эдемовским змеем соблазном неведомых запретных наслаждений, такая красотка могла бы стать, разве что, проституткой или кокаинеткой, разбив свою жизнь, уничтожив её будущее. У Льва Толстого есть куда более достойные женские образы, сочно красивые и мудрые самой жизнью, как и его проза. Это Китти Щербацкая и, конечно же, Наташа Ростова. А ещё больший и светлый идеал женской духовной красоты воспел наш лирический гений Пушкин в образе Татьяны Лариной.
«Но я другому отдана
И буду век ему верна» -
Вот она душа идеальной красивой русской женщины! Жёны должны быть верными своим мужьям и следовать с ними повсюду, как настоящие офицерские жёны следуют везде за мужьями-офицерами по дальним военным гарнизонам, оставляя, порой, привычный образ жизни больших городов, балы и увеселения, подобно жёнам декабристов, последовавших за мужьями, не отрекаясь от них, в Сибирь, на каторгу, на рудники. Вот это настоящие жёны! Верность и послушание, в коих воспитывают благородных девиц в пансионах, должны быть и вашим девизом, юнкера, по отношению к Отечеству, к руководству, поставленному Богом над вами, и к Государю Императору Самодержцу Всероссийскому, Отцу и Благодетелю нашему ЕИВ царю Николаю Второму. Помните всегда об этом, юнкера! Ваша честь да будет соблюдена вами смолоду!
XI
Наступил май 1913 года. В Александровском училище начались летние лагеря на Ходынке во Всясвятской роще. Юнкерам предстояли сапёрные работы, стрельбы, ротные и батальонные учения. По окончании младшего курса оценивалась экзаменационная тактическая задача, планомерное определение расстояний и успешность стрельбы.
Юнкера-александровцы облачены в летнюю военную форму: походные суконные рубахи защитного сукна с погонами, поясным ремнём и бляхой, в чёрные укороченные шаровары, на левом боку которых болтается штык в ножнах, высокие сапоги и в фуражки защитного цвета с козырьком. У каждого через левое плечо на груди шинель-скатка. Михаил в белых, обшитых узким золотым галуном погонах с красным вензелем - АII под короной, с продольной нашивкой по низу погона из узкого галуна, поскольку кадетский корпус он закончил в чине вице-фельдфебеля. На тактическом учении ротным командиром (временно исполняющим обязанности ротного в замен уволившегося в начале апреля полковника Суворова в летних лагерях стал штабс-капитан Болотов Михаил Андреевич) Тухачёв назначен в сторожевое охранение второй роты. Весь день он простоял на отдалённом посту, покуда по окрестным полям и рощам его товарищи юнкера носились с полевыми заданиями. И к вечеру перед отбоем за ним никто не пришёл, чтобы снять с поста или заменить. Михаил даже не знал, закончились учения или нет. Долгие летние сумерки медленно наползали на алый горизонт. Никого. На его посту тишина. Наступила ночь. Густела мгла томительного ожидания. «Почему про меня забыли?» - думал юнкер. «Почему такой организационный беспорядок в роте? Ведь была же вечерняя поверка, почему моё отсутствие не обнаружено? Ну и ну! Бардак! А всё потому, что ротный подменный и никому нет дела до фараонов. Вон, господа обер-офицеры у всех на виду, шумно проводят последние месяцы перед своим производством и отбывкой в полки. А нам, первакам, ещё год мурыжиться с этой тягловой лямкой. Но ничего, я освоился уже, я кремень, выдержу и это испытание.» Всю ночь он простоял на посту. Даже под утро заставил себя не спать, и не присел даже, хотя его от дрёмы качало. Чтобы не уснуть и не замёрзнуть, Михаил принялся ходить взад-вперёд, тихонько напевая маршевые песни, разученные в хоре. Ранний рассвет окропил его сапоги травяною росой. Над лугом клубился предутренний туман. Потом, рассеивая его, брызнуло лучами багряное солнце. По времени уже после завтрака к нему на пост пришёл юнкер его роты, тамбовский богатырь Георгий Маслов.
- Юнкер Тухачёв! Мне приказано отвести тебя в расположение роты.
- Кем приказано?
- Ты что издеваешься что ли?! Ротным Болотовым.
- Где приказ?
- Слушай, хватит формальностей! Устный приказ, понял! Пошли в роту!
- Я никуда не пойду, юнкер Маслов! Если этот приказ устный, то я ему подчинюсь только в присутствии самого штабс-капитана. Иначе будь добр передай мне его по форме в письменном виде.
Маслов развернулся, и, ругаясь, пошёл назад.
Через час пришли юнкера Авдеев и Красовский.
- Господин Тухачёв! Какого чёрта ты тут прохлаждаешься, когда тактическое занятие требует нахождения тебя в расположении роты?!
- Кто вас сюда прислал?
- Фельдфебель Венецкий.
- Меня сюда назначал штабс-капитан Болотов. Только он и может меня снять с поста. Я выполняю приказ ротного командира. Идите отсюда и не мешайте мне выполнять приказ.
- Ну ты и выродок, Тухачёв! Пристрелить бы тебя, чтоб никто не видел, - ругнулся Авдеев и смачно по уголовному сплюнул под ноги Михаила. Тухачёв выхватил из ножен штык и встал в боевую стойку.
- Пойдём отсюда, Маркыч! – хлопнул по плечу Авдеева Красовский. – Пусть стоит тут до еврейской пасхи! Ну его к ладану! Не воняет им хоть в роте, да харчей побольше.
Мажоры удалились. А к обеду на коне прискакал сам ротный Болотов. Круто осадив коня, он, как полагается по форме, принял рапорт Тухачёва с поста охранения и отдал распоряжение оставить пост. Михаил, в душе понимая, что по уставу он прав, опасался, как бы этот штабс-капитан не влепил бы ему, за что-нибудь придираясь, дисциплинарное взыскание, хотя по форме придраться было к нему не с чем. На деле же в распоряжение роты после обеда прибыл батальонный командир – полковник Беляков и перед выстроившимися зверями объявил Тухачёву благодарность от лица командования училища. Позже он написал рапорт Гениште в Москву, ходатайствуя присвоить юнкеру звание старшего портупей-юнкера. Полевой рапорт был составлен следующим образом:
«На тактическом учении сего числа юнкер младшего курса второй роты Тухачёв Михаил Николаевич проявил себя с лучшей стороны, как и подобает вести себя настоящему юнкеру-александровцу. Назначенный в сторожевое охранение, он по недоразумению не был сменён и забытый остался на посту. Стоял сутки, пока приказ не отменил штабс-капитан Болотов. Ранее посланным его сменить юнкерам Тухачёв отказал сменяться, мотивируя свой отказ тем соображением, что назначен он был самим ротным командиром, от него и положено по уставу ожидать приказ о смене с поста. Сменён он был самим ротным только к обеду следующего дня. В этом поступке юнкером Тухачёвым проявлено глубокое понимание военных уставов, на которых зиждется армейская служба. Принимая во внимание прошлые заслуги данного юнкера и успехи в во внутриучилищных спортивных соревнованиях, а также учитывая его отличную военную и строевую подготовку, имею честь ходатайствовать перед Вашим превосходительством назначить досрочно юнкера Тухачёва Михаила Николаевича старшим портупей-юнкером и направить его в числе лучших учеников на почётное исполнение караульных обязанностей в Большом Кремлёвском Дворце в дни празднования юбилейных торжеств по случаю трёхсотлетия дома Романовых с высочайшим присутствием».
И вот Тухачёв перед строем всего училища награждается батальонным командиром полковником Беляковым, зачитывающим внутренний приказ по училищу, новыми погонами старшего портупей-юнкера (к его прежним погонам были пришиты три поперечные лычки из басонной тесьмы). К погонам также полагался вместо штыка тесак с офицерским темляком (заветная мечта любого мальчишки-кадета) и шпоры для высоких сапог для носки в расположении училища.
После награждения Михаил вместе с лучшими юнкерами училища, в основном старшего курса, был направлен из лагерей в Москву для подготовки и встречи высочайших особ царского двора и августейшей семьи в Кремле.
***
Двадцать четвёртого мая 1913 года в четыре часа пополудни из Троице-Сергиевской Лавры императорский поезд прибыл в Москву на Александровский вокзал. Императорская свита, на белых лошадях торжественно-помпезно проехав через Триумфальные ворота, встала ожидать Государя на площади вокзала. Состав с императорской семьей еще только приближался к перрону, заполненному встречающими официальными лицами, как грянул военный оркестр.
В ожидании прибытия царя в Первопрестольную Александровское военное училище и другие части гарнизона Московского военного округа были выведены в Кремль и поставлены на Царской площади лицом к дворцу. Площадь, вымощенная торцами и посыпанная жёлтым песком. Стоят в строгом безмолвии александровцы, алексеевцы, за ними пеший эскадрон Тверского кавалерийского училища, специально командированный на парад и смотр, далее запасные батальоны гренадёрских полков московского гарнизона. По улицам, позади выстроенных войск шумят толпы народа. Когда царский поезд прибыл на Александровский вокзал, в Кремле на колокольне Ивана Великого раздался удар главного колокола, а за ним зазвонили разом все колокола московских церквей. В этом радостном их трезвоне узнавался низким басом мощный гул колокола Храма Христа Спасителя, переливались трели звонницы на колокольне Вознесенской церкви у Никитских ворот.
Николая II приветствовал почетный караул 12-го гренадерского Астраханского императора Александра III полка. Появившийся на перроне император принял рапорты от московского градоначальника генерал-майора А.А. Адрианова и командующего войсками Московского военного округа П.А. Плеве. Николаю подали коня, императрица с цесаревичем и великие княжны уселись в экипажи. Перед ними выстроилась сотня конвоя его величества — и вся процессия, сопровождаемая царской свитой, тронулась по Тверской улице в Кремль. У всех церквей по пути следования стояло духовенство в праздничных облачениях. Множество народа собралось по обеим сторонам дороги. Внимание уличной толпы повсюду сопровождало царский кортеж, не выпуская его из виду. По ходу приближения нарастает гул криков «ура» и звуки оркестров, исполняющих гимны Российской империи разных лет. Сначала звучит старый гимн «Молитва русских», бывший главным с 1813 по 1833 гг. Повсюду в штатских рядах слышится его, словно молитвенное клиросных хоров пение «Боже, Царя храни, славному долгие дни дай на земли». Потом звучит действующий гимн империи «Боже, Царя храни, сильный, державный». И Тверская, и все центральные улицы Москвы украшены необычайно пышно и ярко. Масса народу высыпала на улицу посмотреть на торжественный въезд царской семьи. В московском майском воздухе, упоённом запахами распустившихся и благоухающих цветов, чувствовалось историческое величие момента. Проехав Тверскую, у Воскресенских ворот процессия остановилась. Император спешился и вместе с наследником поклонился Иверской иконе в одноимённой часовне, у которой его встречали епископ Дмитровский Трифон с настоятелем Перервинского монастыря. Там был совершён краткий молебен пред иконой. Затем высочайший поезд прошёл по Красной площади и был встречен у Спасских ворот крестным ходом во главе с митрополитом Московским Макарием (Невским), приветствовавшим императора при вступлении в Кремль.
Нарастает волнение, нетерпение, любопытство юнкеров. Люди из толпы по гусиному тянут шеи, высматривая царя. Для народа он полубог, сверхчеловек, сошедший с небес до простого обывателя. Слышна команда «на караул». Кортеж въезжает в железные ажурные ворота дворцового двора. Юнкера кричат «ура» единым гулом, мощным рыком гигантского зверя, послушного цепного стражника укрощённой ярости под рукой хозяина. Царь на коне. Царица с наследником и великие княжны, русские красавицы-царевны в изящных ландо, экипажи со свитой, конвой казаков в расшитых позументом красных черкесках. Летит команда «к ноге». Юнкера застыли по стойке смирно. С царевнами сидит августейшая особа, великая княгиня Елизавета Фёдоровна, монашествующая после гибели своего сановного мужа, московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, чьё место гибели здесь неподалёку, в Кремле.
Тухачёв глядит на царя, самодовольного бравого коренасто-стройного штабного офицерика в форме Екатеринославского полка и перед глазами его встаёт цепко схваченный наизусть бульдожьей хваткой зрительной памяти изданный двадцать первого февраля 1913 года «Высочайший манифест» Николая II, приуроченный к дате избрания на царство Михаила Федоровича Романова:
«БОЖИЕЮ МИЛОСТЬЮ, МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРОЙ, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем всем верным НАШИМ подданным:
Волею Всевышнего, три века тому назад, пресекся царственный род Рюриковичей, основателей и собирателей Русской земли. Тяжкия невзгоды обрушились на НАШЕ Отечество: безначалие и смута обуяли Русь, иноземные недруги вторглись в ея пределы. Первопрестольная Москва с ея святынями стала добычею врага, но на краю величайшей опасности, угрожавшей России, Господь Всемогущий не оставил ее Своею Великою милостью.
По призыву крепких духом русских людей, сплотившихся под сенью Троице-Сергиевской Лавры, воспрянул русский народ на защиту Родины, и с помощью Божиею одолев врага, освободил Москву от неприятельского засилия. Созванный затем Великий земский собор, в 21-й день февраля 1613 года, единодушно избрал на царство боярина Михаила Феодоровича Романова, ближайшего по крови к угасшему царственному роду Рюрика и Владимира Святого. После глубокого раздумья и горячей молитвы юный предок НАШ, с благословения матери своей инокини Марфы, принял на себя тяжкое бремя Царственного служения. С той поры и доселе Десница Божия охраняла и возвеличивала НАШУ Державу.
Совокупными трудами Венценосных Предшественников НАШИХ на Престоле Российском и всех верных сынов России созидалось и крепло Русское Государство. Неоднократно подвергалось НАШЕ Отечество испытаниям, но народ русский, твердый в вере православной и сильный горячею любовью к Родине и самоотверженною преданностью Своим Государям, преодолевал невзгоды и выходил из них обновленным и окрепшим. Тесные пределы Московской Руси раздвинулись, и Империя Российская стала ныне в ряду первых держав мира.
В неизменном единении с возлюбленным народом НАШИМ уповаем МЫ и впредь вести Государство по пути мирного устроения жизни народной.
Объемля взором минувшие три столетия, МЫ видим на всем их протяжении высокие подвиги лучших сынов России, не щадивших для нее ни трудов, ни достояния, ни самой жизни своей. Да пребудет память о них навсегда священною в летописях родной земли, и в сей торжественный день всенародного празднования трехсотлетия царствования Дома Романовых, НАМ отрадно с признательным умилением остановить внимание НАШЕ на заслугах передъ Россиею сподвижников ее ЦАРЕЙ и всех верных подданных их.
Велики заслуги святителей и пастырей Церкви православной, озаривших Русь светом истинной веры и прославивших ее подвигами благочестия и христианской любви.
Благородное дворянство Российское кровью своею запечатлело преданность Родине и в трудах государственного устроения неизменно подавало высокий пример гражданской доблести, особливо в памятную годину освобождения крестьян от крепостной зависимости.
В сиянии славы и величия выступает образ русского воина, защитника Веры, Престола и Отечества; беззаветное мужество и непоколебимая преданность своему долгу христолюбивого воинства Российского отстояли Русь от неприятеля и ныне служат крепким щитом ее от вражеского нашествия.
Много упорного и честного труда вложено в дело устроения государства и преданными НАМ служилыми людьми, без различия званий и положений.
В области наук, словесности и искусств выдающиеся русские люди стяжали себе почетные имена, и труды их, привлекшие внимание всего мира, получили высокую оценку не только в Отечестве НАШЕМ, но и далеко за его пределами.
На мирном поприще сельского хозяйства, торговли и промышленности выдвинулись русские люди настойчивого труда и широкого почина, созидавшие дружными усилиями хозяйственную мощь России.
Неизмеримы и несчетны заслуги перед Россиею десятков миллионов ее пахарей, терпением и трудом коих благоустрояется земледельческий промысел и умножаются основные источники народного богатства.
Благодарно воспоминая всех потрудившихся на благо Родины, призываем ныне, на рубеже четвертого столетия царствования Дома Романовых, всех верноподданных НАШИХ вознести вместе с НАМИ молитвы Всевышнему об упокоении Венценосных Предков НАШИХ и всех тех, кому Отечество НАШЕ обязано своим могуществом и величием.
Благоговейная память о подвигах почивших да послужит заветом для поколений грядущих и да объединит вокруг Престола НАШЕГО всех верных подданных для новых трудов и подвигов на славу и благоденствие России.
Желая достойно ознаменовать нынешний торжественный день и увековечить его в памяти народной, признали МЫ за благо даровать милости подданным НАШИМ, о чем повелели Правительствующему Сенату Указом, сего числа данным, объявить всенародно.
Да не оскудеет благословение Божие, на НАС и любезных подданных НАШИХ пребывающее, да укрепит и возвеличит Господь Вседержитель Русскую землю и да подаст НАМ силу высоко и твердо держать издревле славный стяг Отечества.
Дан в Санкт-Петербурге в двадцать первый день февраля, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот тринадцатое, царствования же НАШЕГО в девятнадцатое. На подлинном Собственною ЕГО ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА Рукою подписано: «НИКОЛАЙ».
Тухачёв глядит на императрицу и видит чуждую русскому духу и русской культуре европейскую даму, усталую, раздражённую, властную, недовольную. Михаил видит уставшие лица молодых княжон, изнурённые большим паломническим туром по древним городам России. Позади у них десятидневные монаршие скитания по стране с бесконечными торжественными приёмами, высочайшими обедами, раутами, смотрами, церемониальными маршами, почётными караулами, парадами, приветственными речами, духовыми оркестрами, депутациями с хлебом-солью, встречами с крестьянами-белопашцами, потомками Ивана Сусанина, литургиями и молебнами, богадельнями, божедомками, открывающимися или только закладываемыми памятниками и церквами, амнистией, прощением налоговых долгов, благотворительными мероприятиями для простого народа, музеями и боярскими палатами, дворянскими собраниями, земскими выставками, построенными и открытыми больницами, школами, монастырями и соборами, крестными ходами и иконами, заупокойными литиями на могиле князя Пожарского и у гробницы Минина. Владимир, Суздаль, село Боголюбово, где скончался князь Андрей Боголюбский, Нижний Новгород, Кострома, Ярославль, Ростов, Переславль, движение и переправы через Волгу, переодевания и ночёвки на пароходе «Межень». В глазах Татьяны усталость и безразличие, у Ольги – равнодушие и рассеянность. Взгляд Марии исподлобья суров и угрюм. «Затворницы юные, схимницы, девственницы», - думает о царевнах Михаил, с юношеским любопытством внимательно разглядывая княжон. Они в длинных белых одеждах и коротких шляпках с перьевой и меховой опушкой. Два деда-бородача, один седобородый, как Санта Клаус, с массивной колодкой орденов на груди кучерами правят ландо. Красивые ухоженные до блеска породистые лошади нежно цокают новенькими копытами по брусчатке Красной площади и кремлёвского двора. Царь пропускает церемониальным маршем выстроенные перед дворцом войска. Александровцы, вытянувшись, ждут команду. Ротный Болотов берёт шашку «под высь», затем опускает её к ноге. Юнкера дружно поворачивают до хруста головы направо и печатают шаг с азартом, позабыв о боли в натёртых до крови ногах. Правой рукой взмах вперёд до приклада, назад до отказа. Правофланговые идут близко к царю, боятся при взмахе задеть рукой.
Приняв парад, императорская семья следует в придворный Архангельский собор, в котором к юбилею была сооружена сень над гробницей царя Михаила Феодоровича с двумя массивными лампадами. Император возжегает лампады над гробом Михаила Феодоровича. Там совершается заупокойная лития. Из Архангельского собора император и семья следуют через Благовещенский подъезд в Большой Кремлёвский дворец; почётный караул от 1-го гренадерского Екатеринославского императора Александра II полка; над дворцом взвивается императорский штандарт. Во всех храмах древней столицы до вечера совершаются благодарственные молебствия. Юнкера-александровцы, гордые от увиденного и пережитого сопричастия к великому событию и торжеству, строем идут на Знаменку – завалиться спать в свои дортуары, чтобы назавтра уже ни свет ни заря приступить к почётному дежурству в Кремле, во дворце, на лестницах и в Георгиевском зале, в Оружейной палате и на пути следования к Успенскому собору и Чудову монастырю, исполнять церемониальные и караульные обязанности.
Двадцать пятого мая праздновался высокоторжественный день рождения императрицы Александры Фёдоровны. В Кремле в одиннадцать часов начался высочайший выход из Большого Кремлёвского дворца в Успенский собор. Юнкера Александровского и Алексеевского училищ в парадной форме, в белых замшевых перчатках, ротные офицеры в эполетах с раннего утра несли караульную службу во дворце. Михаил Тухачёв стоял в своём парадном кивере с помпоном и кистями в высоких, начищенных до вороного, иссиня-чёрного глянцевого блеска сапогах, вытянувшись в струнку возле покоев молодых княжон. Вокруг сновали фрейлины и пажи. В залах и коридорах дворца собирались в многочисленную свиту для торжественного выхода представители Дома Романовых: Александровичи, Константиновичи, Николаевичи и Михайловичи. В женской половине дворца в ожидании выхода императрицы с августейшими дочерями собирались преимущественно дамы. Здесь были: пятидесятидвухлетняя великая княжна Анастасия Михайловна – дочь великого князя Михаила Николаевича; сорокапятилетняя великая княгиня Анастасия Николаевна или Стана – черногорская принцесса, жена во втором браке великого князя Николая Николаевича; семилетняя княжна императорской крови Вера Константиновна - дочь великого князя Константина Константиновича с матерью, сорокавосьмилетней великой княгиней Елизаветой Маврикиевной - женой великого князя Константина Константиновича; тридцатисемилетняя великая княгиня Виктория Фёдоровна – жена великого князя Кирилла Владимировича; шестидесятишестилетняя светлейшая княгиня Юрьевская - в прошлом светская львица, красавица и княжна Екатерина Михайловна Долгорукова, фаворитка и вторая морганатическая супруга императора Александра Второго; тридцатиоднолетняя великая княжна Елена Владимировна - дочь великого князя Владимира Александровича; двадцатидевятилетняя княгиня императорской крови Елена Петровна – жена князя императорской крови Иоанна Константиновича; сорокадевятилетняя великая княгиня Елизавета Фёдоровна – вдова великого князя Сергея Александровича; княжна императорской крови Ирина Александровна Юсупова, которую в семье звали на французский манер Ирэн - дочь великого князя Александра Михайловича, племянница императора Николая Второго, внучка по матери вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны и кузина августейших великих княжон, восемнадцатилетняя красавица и роковая брюнетка, на которую положил свой хищный плотоядный взгляд Григорий Распутин, невеста одного из богатейших людей в мире князя Феликса Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона; тридцативосьмилетняя великая княгиня Ксения Александровна - жена великого князя Александра Михайловича; десятилетняя княжна императорской крови Ксения Георгиевна - дочь великого князя Георгия Михайловича; тридцатиоднолетняя великая княжна Ольга Александровна – дочь императора Александра Третьего; двадцатиоднолетняя княжна императорской крови Марина Петровна - дочь великого князя Петра Николаевича; шестидесятилетняя великая княжна Мария Александровна – дочь императора Александра Второго; тридцатисемилетняя великая княгиня Мария Георгиевна – жена великого князя Георгия Михайловича; пятидесятидевятилетняя великая княгиня Мария Павловна – жена великого князя Владимира Александровича; двадцатитрёхлетняя великая княжна Мария Павловна – дочь великого князя Павла Александровича; сорокасемилетняя великая княгиня Милица Николаевна - черногорская принцесса и жена великого князя Петра Николаевича; пятнадцатилетняя княжна императорской крови Надежда Петровна – дочь великого князя Петра Николаевича; двенадцатилетняя княжна императорской крови Нина Георгиевна – дочь великого князя Георгия Михайловича; шестидесятидвухлетняя великая княжна Ольга Константиновна – дочь великого князя Константина Николаевича; пятнадцатилетняя княжна императорской крови София Петровна – дочь великого князя Петра Николаевича; двадцатитрёхлетняя княжна императорской крови Татьяна Константиновна – дочь великого князя Константина Константиновича. Вся это дамская свита в строгих торжественных платьях и роскошных нарядах увивалась вокруг Тухачёва, который стоял на своём караульном посту. Рядом стояли пять камер-пажей в парадных придворных статс-ливреях со шпагами на боку и один лейб-паж. Их присутствие при императрице и великих княжнах во время балов, торжественных обедов и официальных церемоний было обязательным по протоколу. Михаил смотрел на них с презрением. Всем юнкерам-александровцам было известно, что многие из этих красавчиков из Петербургского Пажеского Его Императорского Величества корпуса в своём придворном пансионе были настолько изолированы и закрыты от внешнего мира, что там махровым цветом процветали однополые связи. Михаилу из-под полы даже давали читать старшие юнкера переписанную от руки нецензурную поэму «Похождения пажа», так что при виде этих смазливых напудренных мордашек у него в памяти всплыли из неё такие строки:
Меня невинности лишили,
Как в корпус я лишь поступил…
«Масоны, бугры, бардаши и прочие содомиты», - такие эпитеты вертелись у Михаила на языке по отношению к пажам.
Наконец перед покоями императрицы появился император вместе со своим камер-пажом и церемонийместером. Он принял уже в Георгиевском зале дворца депутацию представителей от российского дворянства, которая вручила Государю верноподданническую грамоту в специальном ларце, изготовленном из литого серебра в древнерусском стиле. Московский губернский предводитель дворянства А. Д. Самарин выразил Николаю Второму своё почтение: «Всемилостивейший государь! Три века назад подъятая живым народным духом Русская Земля восстала из бездны терзавших её смут и, объединённая крепкой любовию к Родине и верою в её великое будущее, изволением Божиим, призвала на царство приснопамятного предка твоего, боярина Михаила Феодоровича Романова. Вспоминая в настоящие торжественные дни эту великую годину, российское дворянство несёт тебе, великий государь, свой верноподданнический привет».
Теперь Николай Второй собирался войти к Александре Фёдоровне, чтобы поторопить её и августейших дочерей к выходу. У двери его внимание привлёк бравый вид юнкера Тухачёва. Царь поинтересовался у своей свиты о нём. И неслучайно оказавшийся рядом ротный Болотов сделал Николаю Второму краткий доклад о служебной деятельности старшего портупей-юнкера.
- Надо же! Какой редкий случай, чтобы юнкер младшего курса получил звание старшего портупей-юнкера. Поистине у вас тут отборные молодцы!
В этот самый момент, когда Тухачёв стоял по стойке смирно перед царём, из своих комнат выходили великие княжны. Они были в одинаковых белых атласных платьях до пят с тюлевыми расписными оборками, расшитыми металлической нитью и бледно-розовыми телесного цвета прозрачными газовыми рукавами в три четверти, в великолепных белых шляпках и изящных туфельках с небольшим каблучком. Проходя мимо Тухачёва, они тоже обратили на него внимание. И, если старшие великие княжны Ольга и Татьяны с высокомерной девичьей холодностью неприступной красоты, оскорбительно-отстранённой вежливости и надменной аристократичности окатили его своим ледяным великосветским петербургским взглядом, то младшие, Мария и Анастасия в неподдельном восхищении и полном восторге буквально запнулись перед его постом. Младшая Анастасия, этот ещё двенадцатилетний большой ребёнок, глядела на него как на стойкого оловянного солдатика или щелкунчика из рождественской сказки, словно он из своего мундира мог ниоткуда вдруг достать для неё какой-нибудь волшебный подарок. А уже рождающаяся из ребёнка девушка, словно распускающийся бутон прелестного цветка, волнующего своим нежным ароматом, Мария окутала Михаила ореолом невинной красоты юной воплощённой богини.
- ПапА, - произнесла она по-французски, - Взгляните, какой красавец юнкер!
- Да-да, Мари, они все здесь красавцы.
- Но этот особенно красив!
И добавила по-русски: «Какая стать! Какая молодцеватость! Какая выправка! Ва-у! Вы – мой герой, господин старший портупей-юнкер!»
- Машка опять чудит, - шепнула на ушко Татьяне Ольга, лукаво подмигнув сестре.
- Безумной мыслею пьяна и в портупея влюблена, - продекларировала экспромтом Татьяна, чтобы рядом услышавшие её сёстры прыснули от смеха.
Но тут императрица строго оглянулась на княжон и они зашелестели за ней послушным шлейфом.
Под восторженные клики народа многочисленное шествие представителей Дома семьи Романовых продолжилось далее во главе с августейшей Четой, взявшейся под руку, в сопровождении матроса-няньки Деревенько с цесаревичем на руках, с прелестными феями – великими княжнами. За ними тянулся длинный, подобный шлейфу венчального платья, шлейф-вереница романовских родственников по рангу и чину от юных до престарелых великосветских дам с придворными фрейлинами в белых длинных нарядах, длиннополых шляпах с перьями и лентами и прогулочными зонтиками, старых и молодых, щегольски молодцеватых великих князей с пажами и генералами. Шествие это вступило на Красное крыльцо. При сходе с крыльца стояла депутация от крестьян Московской губернии, поднёсшая Николаю Второму хлеб-соль. Он взял поднос с рушником, передал его пажам на выброс и буркнул что-то в ответ, разглаживая свою рыжую бородёнку.
Императорская семья была встречена у южного входа в Успенский собор митрополитом Макарием, который, совершал литургию. Митрополиту содействовали епископы: Трифон и Анастасий, протопресвитер Георгий Шавельский, протоиерей Иоанн Восторгов. В соборе был совершён благодарственный молебен, по окончании которого император и наследник поклонились святыням и мощам святителей Петра, Ионы; затем семья прошла к раке новопрославленного святого — Патриарха Гермогена и приложилась к его гробнице.
Затем, в тот же день, императорская семья посетила Романовскую выставку в ознаменование 300-летия царствования дома Романовых, а также Знаменский монастырь и дома бояр Романовых на Варварке, где хранились колыбель царя Михаила Фёдоровича и многие другие реликвии, относящиеся к его детству. Вечером в залах Большого Кремлёвского дворца состоялся парадный обед в высочайшем присутствии.
На следующий день, двадцать шестого мая Михаил уже стоял в карауле у Екатерининского зала Кремлёвского дворца, где состоялся приём различных депутаций. Император здесь принимал почётных опекунов Московского опекунского совета и представителей от учреждений вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, а также депутацию от земства. Далее царь в Андреевском зале принял представителей от уездных городов Московской губернии, от московского мещанского и ремесленного сословия и ямского общества. В одиннадцать часов утра, закончив все официальные приёмы, Николай Второй с детьми собрался выехать в Новоспасский монастырь для семейного посещение могил предков. В долгих и шумных сборах к этому уже частному и неофициальному высочайшему выезду Тухачёв вновь увидел великих княжон, пролетающих, словно феи, мимо по коридорам дворца. Мария Николаевна, воспользовавшись моментом, быстро и взволнованно подбежала к нему.
- Как вас зовут, господин юнкер?
- Старший портупей-юнкер Александровского военного училища Михаил Тухачёв к Вашим услугам, Ваше Императорское Высочество!
- Надо же, какой вы красивый!
И, покраснев от смущения, и вся сияя радостью, что смогла решиться на такой самостоятельный и дерзкий неэтикетный поступок, княжна побежала прочь.
Романовы уехали слушать в Новоспасском монастыре литургию и посетить Покровский собор монастыря, чтобы, спустившись в подклёт — усыпальницу боярского рода Романовых, поклониться гробницам великой царицы инокини Марфы и родоначальника дома Романовых Захария Кошкина. В Новоспасском монастыре была открыта часовня в честь 300-летия дома Романовых. Затем император посетил Марфо-Мариинскую обитель. В шестнадцать часов Николай Второй с семьёй посетили дом (управу) московского купеческого общества на Москворецкой улице. В 10 часов вечера в залах Российского Благородного собрания был дан бал от московского дворянства, который посетила императорская чета.
На следующий день двадцать седьмого мая в полдень Николай Второй с дочерьми пришёл в Оружейную палату на выставку работ учащихся Императорского строгановского училища. У дверей палаты нёс почётный караул Тухачёв. И пока царю рапортовал директор училища Н. В. Глоба, великая княжна Мария Николаевна вновь подошла к Михаилу. Она отошла от своих августейших сестёр и тихо, но решительно заговорила с юнкером.
- Здравствуйте, господин старший портупей-юнкер Тухачёв!
Михаил приветствовал её глазами и чуть заметным и учтивым кивком головы.
На него глядели её большие тёмно-синие глаза, освещающие лицо девушки особенным лучистым блеском. Они казались чёрными. Длинные ресницы бросали тень на яркий румянец её нежных щёк. Открытое лицо. Соболиные брови, светло-русые волосы. Стоит перед ним и улыбается, весёлая, живая, энергичная.
- Хотите место в моём драгунском полку, господин юнкер? Я могу устроить! Служите мне, как императрице Екатерине Второй служила гвардия, и я сделаю вас своим фаворитом! Одарю благосклонностью. И благодарность моя будет безгранична. Вы мне очень нравитесь. Люблю таких красавцев удалых, чудо-богатырей. Вы, наверно, думаете сейчас, что я дурочка и инфантильная девчонка?
- Вовсе нет, - тихо шепнул Тухачёв, боясь огласки неуставного поведения.
Разговаривать на посту строго воспрещалось. Смущение и стеснение сдавило Михаилу горло застрявшим комом.
- Я в тебя влюбилась, красавец! Поэтому я такая откровенная с тобой и смелая сегодня. Возьми на память от меня ладанку.
Княжна, ворохнувшись в сторону, где стоял отец-император, птичьим быстрым взглядом, проворно сунула Михаилу в карман его парадного мундира мешочек с вышитым её руками вензелем. И так же, как птица, стремительно вспорхнула девица в белом атласном платье и по бальному быстро, на носочках запорхала в другой конец залы.
- Мария Николаевна! Ваше Императорское Высочество! Княжна Мэри! – подгоняла, упрекая её, наставница фрейлина, пожилая европейская дама с высокомерным напудренным лицом.
Вечером двадцать седьмого мая царская семья покидала Москву. Проводы были столь же торжественными, как и встреча. Процессия растянулась от Кремля, по Тверской улице до Александровского вокзала. Войска, учащиеся и простой народ провожали царский кортеж ликованием. Поезд увез Романовых в Царское село и случившееся между юнкером Тухачёвым и великой княжной Марией Николаевной тайное признание, казалось Михаилу с их отъездом каким-то нереальным, выдуманным сном. Что это было? Что за наваждение, безумие, вспарывающее швы всем вековым запретам и устоям, невозможное событие, нереальное чувство простого смертного с августейшей принцессой. Такое бывает только в сказке. «Ну, прямо Золушок какой-то», - ехидно травил своё воспалённое этим событием воображение Михаил. «Нечего тут ни на что надеяться! Не на что рассчитывать!», - сам себе приказывал, закрывал железной волей засовы своего воображения Тухачёв. «Это лишь безумная блажь взрослеющей затворницы», - говорил ему холодный рассудок. Но в то же время сердце пульсировало нежным восхищённым откликом проявленной Марией смелости. Душу Михаила лихорадило восторгом от отчаянного её поступка, разрушающего вековые предрассудки и показывающего наглядно, что царская особа, дочь императора тоже человек, обыкновенная девушка с нежным, чувствующим, чутким сердцем. И юность Михаила, всем запретам, всем правилам и устоям на зло, оправдывала и защищала этот поступок девушки, всем сердцем одобряла его.
А в императорском поезде, следующем домой в Царское село, в салон-вагоне шёл такой разговор. Возбуждённая в своей решимости, великая княжна Мария говорила свои родителям любовное признание.
- ПапА, МамАн! Благословите мой брак со старшим портупей-юнкером Александровского военного училища Михаилом Тухачёвым. Я люблю его и хочу выйти за него замуж! Я нарожаю ему кучу детей и мы с ним возродим гаснущий его древний дворянский род Тухачевых, верных подданных царя и опоры трона. Я как Джульетта Капулетти в свои неполных четырнадцать лет нашла своего избранника, своего Ромео, красивого юношу славного русского дворянского рода, достойного соединить себя браком с великой княжной. Пусть балканские принцы, так добивающиеся руки и сердца августейших особ, кусают себе локти и перчатки! Я отдала своё сердце русскому юнкеру, будущему офицеру-гвардейцу. Я зачислю его в свой Девятый драгунский Казанский полк и он будет водить конную пехоту кирасиров в моём почётном карауле.
Александра Фёдоровна улыбается, стараясь перевести в шутку это категорично-максималистское заявление дочери.
- Мэри. Ты импульсивно впечатлена, моя милая, всеми этими событиями, какими были насыщены последние дни и недели. Ты перевозбуждена, мой свет. Ты устала, как и все мы. Нам всем нужно отдохнуть. А тебе успокоить свои страсти глубокомысленными рассуждениями об их благопристойности. Ты будущая леди. И вести себя нужно подобающим образом. Быть сдержаннее в эмоциях и чувствах, постараться успокоиться и не думать постоянно только «о Нём».
И ночью императрица шептала мужу свои переживания о раннем взрослении своей третьей дочери.
- Она, как и Татьяна, слишком чувственная, но, если в той сдержанность и скрытность, то в Мари чересчур открытый и пылкий темперамент. Как бы она дров не наломала с ним. Выдать её замуж, наверно, придётся раньше старших.
- Она ещё ребёнок, - успокаивал жену царь. – Это возрастное. Перебесится, угомонится. Маша вся в своего деда императора Александра Третьего. Такая же упёртая и сильная. А какие глаза у неё были при этом объяснении, ты видела, Аликс? Как точно подметила Ольга, поистине «блюдца» эти её глаза. «Машкины блюдца».
- По-моему, ты чересчур снисходителен к своей дочери, mein Herts.
XII
Четырнадцатого июня 1913 – четырнадцатый день рождения августейшей дочери царя, Её Императорского Высочества великой княжны Марии Николаены. С утра поздравления родителей. Сёстры, великие княжны, и братишка, цесаревич-наследник, несут ей с заграничными этикетками подарочные упаковки. Младшая Настя липнет к ней, целует, веселит, развлекает свою подружку-сестрёнку. Утром в Царском селе выход из Александровского дворца в церковь на службу, днём запланирован смотр подшефного ей Девятого драгунского Казанского полка в новой парадной форме, вечером выездной бал у бабушки, вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, в Санкт-Петербурге в её Аничковом дворце. Приглашены только самые близкие родственники, ближний круг семьи. Фрейлины и пажи несут и несут поздравительные телеграммы из губерний от предводителей дворянства, от губернаторов, из Государственной Думы, из Совета министров, из Германии от «дяди Вилли», из Великобритании от Георга Пятого. Вокруг весело, оживлённо. Но не так на душе у четырнадцатилетней девушки. Ей грустно. Потому, что полюбила она молодого юнкера Александровского военного училища и ей не дают с ним увидеться, объясниться толком. Он далеко, в Москве, и никак не приедет на бал, хоть высылай за ним эскадрон вестовых, денщиков и гусар летучих. Вчера, накануне, перед сном беседовал с ней по просьбе императрицы Распутин.
- Отец Григорий, на вас уповаю. Загляните ей своим прозорливым и пристальным взглядом в самую душу, вытравите оттуда святым провидством порчу, выведите сглаз окаянный, приворот демонов шабашных, злые чары колдовские, что опутали бедное дитя, словно паучьи тенёты. Вижу, дрожит в предвкушении на своей сети жирный, смрадный паучина-развратник, тянущий щупальца, чтобы присосаться к бедной моей крошке Мари. Ох, я многое бы отдала, чтобы она выздоровила от этой дурацкой, разрушающей ей душу испорченной, искажённой влюблённости! Смилуйтесь, постарайтесь, дорогой Григорий Ефимович!
- Всё сделаю, Матушка-императрица, увеселю, успокою дух мятежный нашего ангелочка, облагоразумлю юницу нашу, светлые мысли внушу.
Распутин пришёл в спальню к Марии и глянул на неё, отходящую ко сну в короткой выше колена ночной, шнурованной сорочке из крепа на шелковой подкладке с вышивкой и муаровой лентой. Глянул своим зорким, запредельно-пронизывающим недобрым взглядом, словно прожёг лучом рентгена, положил свою сильную мужицкую руку со вздутыми венами на тыльной стороне ладони на девичье плечо в ночной рубашке и, словно священник на исповеди, сладко прошептал: «Дорогая Машенька, Дружочек мой! Сядь, посиди со мной, поведай о всех тревогах и волнениях, что гнетут тебя, жемчужина моя. Я давно уж соскучиться успел по твоей простой душе. Давай, поболтаем вместе без премудрости, весело и открыто. Открой мне своё сердечко, пожалься, что тебя тревожит и я исцелю все твои печали, как борюсь и побеждаю злой недуг у Алёшеньки.
Маша без робости головой уткнулась ему в плечо.
- Мама препятствует видеться с Мишей. И обещания своего не держит. Обещала ведь пригласить его в Царское Село! Завтра такой повод. Я не маленькая уже, дядя Григорий! Мне няньки не нужны! Я уже год, как шеф драгунского полка! Весь мой полк прибыл на празднование моего дня рождения из Житомира, из Волынской губернии, чтобы быть на параде в Царском Селе и спеть свою новую полковую песню для меня. Сделать мне такой подарок.
- А Миша, кто он? Твой кавалер? По нём сердечко сохнет, мается твоё?
Маша покраснела.
- Он – юнкер Александровского училища из Москвы. Ему дел-то – выписать отпуск, сесть в поезд вечером и утром быть на Николаевском вокзале, а к обеду у нас в Александровском дворце.
- Не богоугодное это дело, моя дорогая, молодой девице сохнуть по офицеру. Офицер – он кутила и женские сердца меняет, как парадные перчатки. Вот пусть лучше он сохнет по тебе, а ты ещё решишь, соблаговолить или нет тебе одарить его высочайшей милостью твоего августейшего внимания. Напиши ему письмо, моя Душенька, гордое и в то же время ласковое. Покажи силу своего характера и красоту своих чувств. Пойми, что маменька не препятствует твоему счастью, но лишь одного желает, чтобы счастье это было у тебя настоящее, не вымышленное, не иллюзорное. Сейчас много в мире обмана и в чувствах, и в идеях, и в принципах. Беспринципные люди в массе своей стали, бессовестные. Испытай своего избранника – напиши ему искренне обо всём, что испытываешь к нему, что думаешь и чувствуешь. А там мы и поглядим, каков он есть, твой герой, с червивым нутром человечишко или с золотой сердцевиной орех-молодец.
Распутин поцеловал её в лоб, дождался, когда она ляжет в кровать, присел на краю одеяла, поладил молитвой, водя перстом по спине и шее, и ушёл, как уплыл, бесшумным царедворным призраком плутливого бесплотного юродивого старца, снимая на выходе из дворца маскарадную свою платоническую маску, чтобы уехать кутить в ночь, пить да гулять, петь, танцевать по кабакам-ресторанам и жарить молодых шансоньеток по гостиницам, баням да публичным домам.
Утром четырнадцатого июня царская семья, как обычно по праздникам и воскресным дням молилась в своём приходе – в Церкви Собственного Его Величества конвоя и Собственного Величества Сводного пехотного полка с соблюдением обычного этикета. После встречи с ктитором и дворцовым комендантом императорская семья входила через боковую дверь на правый клирос, где на конце его солеи, на самом выступе балконного амвона после торжественного шествия пономарей великие княжны, словно монастырки на клиросе с картины Николая Зацепина, с блаженным мистическим экстазом предавались таинству лика певчих, дополняемому благовонным курением и блаженным гудом чтецов.
Два четырёхротных батальона гвардейской пехоты поочерёдно и охранный взвод во главе с генерал-майором Свиты Его Величества Владимиром Александровичем Комаровым, а также казаки конвоя: терцы и кубанцы в бешметах и снятых черкесках во главе генерал-лейтенанта Свиты Его Величества князя Георгия Ивановича Трубецкого, крестника императора Александра Второго и светской красавицы, фрейлины и фаворитки императора Николая Первого княгини Софьи Александровны Радзивилл, усердно молились в высочайшем присутствии. Императрица проходила в отдельную молельню, отделённую от алтаря аркой, а Николай, глазами провожая её уход, невольно поминал в своей молитве о недавно освящённом новом соборе, выстроенным здесь же недалеко, в Царском Селе, в древнерусском стиле и стоившем царской казне и морально принуждаемому к церковным пожертвованиям купечеству и промышленникам один миллион сто пятьдесят тысяч рублей. Царю не терпелось уже молиться в этом новом, достраиваемом ещё соборе, расписываемом по его личному указанию по образцам церкви Иоанна Предтечи «на Толчках» в Ярославле и Воскресенского храма в Ростовском Кремле, которыми царь был так впечатлён во время недавнего майского торжественного визита по случаю празднования трёхсотлетия Дома Романовых в Ярославле и Ростове. А великая княжна Мария Николаевна не витала в облаках во время богослужения и клиросного пения хора. Грустила и томилась её душа, вскипая взволнованным, затаённым где-то глубоко-глубоко под сердцем подростково-юношеским протестом.
А потом был смотр частей Сводного пехотного полка, конвоя Его Величества. Солдаты радостно перед царём выдерживали темп церемониального марша в сто двадцать шагов в минуту. Особой изюминкой этого смотра было парадное участие Девятого драгунского Казанского Её Императорского Высочества Великой Княжны Марии Николаевны полка. Блестящие драгуны со значками полка – золотым крестами, в умбоне которого вспархивал огненными крыльями чёрный змеевидный дракон, полным составом приехали в Царское Село из Житомира.
Драгунский полк во главе с полковником Константином Константиновичем Кузьминым-Короваевым со своими Георгиевскими штандартами, в красных квадратах с золотым шитьём и образом Спаса Нерукотворного с красной каймой и золотым шитьём, на великолепных гнедых лошадях выстроился перед Александровским дворцом. Конные красавцы-офицеры были облачены в парадные колеты с галуном на воротнике и золотыми петлицами. Полковник Кузьмин-Караваев гарцевал в эполетах из золотой рогожки с генеральской бахромой с примесью чёрного шёлка. Офицерские колеты представляли собой короткие приталенные куртки из тёмно-зелёного сукна, без рукавов, застёгивающиеся на крючки. Рядовые драгуны и унтер-офицеры были в кирасирских однобортных на восьми пуговицах тёмно-зелёных виц-мундирах. Весь полк красовался в синих шароварах с красной под цвет погонов выпушкой и касках из чёрной лакированной кожи с белым широким плюмажем. У полковых трубачей волосяной гребень плюмажа был алый. Они заиграли полковую музыку и козырьки их касок, обтянутые металлическим ободком, и с ними двуглавые орлы на драгунских касках - всё заблистало на полуденном солнце. Драгуны-казанцы дружно грянули свою полковую песню. Она была недавно написана и являлась их подарком на день рождения их шефу – молодой великой княжне.
«Споёмте песню полковую,
Потешим Батюшку-Царя,
Царевну нашу молодую
И грянем дружное ура!
Споём, как волею державной
Царя – Великого Петра
Родился полк Казанский славный
И нёс победное ура!
Кирасы прусские отбили
В кровопролитном мы бою
И их в награду получили
На грудь геройскую свою.
Ура Царю – Отцу России
И Шефу – Дочери Царя,
Княжне Великия Марии,
Казанской всей семье – ура!
Споёмте песню полковую,
Потешим Батюшку-Царя,
Царевну нашу молодую
И грянем дружное ура»!
Императорская семья благосклонно взирала на великолепное церемониальное прохождение драгун. Императрица улыбалась, старшие царевны махали платками, царь снисходительно поглаживал усы. И лишь Мария хмуро смотрит парад драгун.
- Чем ты не довольна, моя радость? – спрашивает её император.
- А где заказанное мне полковое мундирное платье?! Почему я не гарцую с ними, как Ольга или Татьяна со своими полками?!
- Мари, ты же неуверенно ещё держишься в седле, а занятия верховой езды совсем забросила, - вступила в беседу императрица. - Неровен час, упадёшь ещё с лошади и сломаешь себе ногу. Ещё не хватало нам везти тебя в Ливадию с костылём и гипсом! Или, не дай Бог, и того хуже, как наша фрейлина, бедная Софья Орбелиани, повредишь себе позвоночник и всю жизнь будешь страдать в инвалидной коляске.
- Просто Машка хочет блистать перед своим александровцем! – ехидно подшутила Ольга.
- Ничего я не хочу! – расстроенно насупилась Мария. – Ничего вы не понимаете!
После обеда великих княжон и цесаревича повезли в Санкт-Петербург, в Аничкин дворец к бабушке - вдовствующей императрице Марии Фёдоровны. Там должен был состояться бал в честь дня рождения Марии и праздничный салют в вечернем гаснущем небе.
- Машка, и чего ты всё грустишь? – в пути донимала сестру великая княжна Анастасия. – У бабули на балу будет весело! Приедут кузины. Ты разве не хочешь повидаться с тётушкой Ольгой? Она так тебя любит и балует своими подарками. И обязательно привезёт с собой наших сверстниц! Как это интересно! Ужасно-ужасно интересно! - Анастасия в восторге ожидания захлопала в ладоши.
Императрица Александра Фёдоровна тоже ехала в столицу вместе с дочерями, чтобы развеяться в Санкт-Петербурге в кругу своих подружек – Анны Вырубовой и Лили – Юлии фон Ден, дружбу с которыми так осуждала её сестра – великая княгиня Елизавета Фёдоровна.
- Дети мои, - Александра Фёдоровна давала наставления, как себя вести великим княжнам и цесаревичу в Аничковом дворце без неё, - ведите себя смирно и почтительно с гросс-муттер. Наша Гневная Минни не любит непослушания. Алёша, сыночек мой, - императрица поглядела на наследника и сидящую рядом с ним его сорокаоднолетнюю няню Марию Вишнякову, которую великие княжны давно уже звали между собой Меричкой, устав от её доскональной бдительности, скрупулёзных запретов и невыносимых нравоучений.
- Да, матушка!
- Будь умницей, не бегай, не балуйся во дворце. Не дай Бог, ударишься или порежешься где-нибудь! Мари, отвечаете за него головой!
- Да, ваше Величество, - почтительно наклонила головку Вишнякова.
- Настёна, пострелёнок мой! – Александра Фёдоровна повернулась к младшей своей любимице великой княжне Анастасии.
- Аюшки?
- Будь умничкой, сильно не балуйся, слушайся старших! Маша!
- Что, матушка?
- Тоже будь умницей. Не грусти. Танцуй, веселись! Тебе полезно развеяться, ангел мой. Татьяна!
-Да, маман!
- Смотри за младшими, много не танцуй и не болтай пустое! Держи дистанцию в вальсе, не жмись к кавалерам!
Младшие княжны прыснули от смеха.
- Если вы желаете, я не буду танцевать вовсе, - смиренно склонила голову остроглазая и темноликая Татьяна.
- Ну-ну, это ж я так, зная твои увлечения в чрезмерности.
- Я буду, сдержанной, Ваше Величество.
- Умница моя! Ольга, - обращалась императрица к старшей дочери.
- Да, маман!
- Я прошу тебя, не встречайся, пожалуйста, ни в Аничковом, ни в Сергиевском дворце с великим князем Дмитрием Павловичем. Слышишь, я запрещаю тебе принимать от него всякие ухаживания!
Ольга слегка покраснела, смутившись.
- Маман, вы и так уже расстроили нашу с ним помолвку в июне прошлого года. Чего же ещё вам надобно? Куда же больше?
- Да, из-за того, что он очень легкомысленный и распутный молодой человек. Григорий Ефимович нам рассказал о нём такое, что волосы дыбом встают на голове. У него очень скверный характер и весьма испорченные нравы, и интересы. Впрочем, он такой же, как и его отец. Тот тоже легкомысленный и вульгарный, женившийся против воли семьи на разведёнке – жене бывшего своего подчинённого офицера. Какой позор, какой кошмар! Ты таких же выходок хочешь ждать от своего кумира? Забудь его, я уже говорила тебе и не перечь мне, пожалуйста!
Мать начинали нервничать.
- Впрочем, если тебе не терпится его увидеть, расспроси его, - продолжала мать, будто не замечая, что вгоняет свою первенку в краску, - поподробнее об его участии в Олимпиаде в Стокгольме в прошлом году. Спроси его, что же такому первоклассному атлету, как он, с великолепной джигитовкой и атлетической грацией, могло-таки помешать занять призовое место в соревнованиях по конному спорту? Это ведь так интересно. И не болтайте много с Ирэн. А то её жених, этот женоподобный Юсупов, дурно на неё влияет.
- Маман! Вы плохого мнения обо всех людях на свете!
- Мать знает, что говорит. Можно подумать, прямо-таки эта твоя кузина такая скромница! Строит из себя послушницу великую. А как просили её отказать князю Феликсу, указывая на его распутный нрав и английскую испорченность, ни в какую! Влюбилась по уши в эту бестию и всё тут. Не он ли это в расшитом серебром голубом хитоне с фамильными драгоценностями певичкой выходил перед публикой в петербургском ресторане «Аквариум»? В женском наряде? Тьфу! Прости меня, Господи! В Оксфорде на учёбе начитался Ницше и Уайльда, извращенец! И Ирэн туда же! Хочу только его в женихи! Ну, в кого она такая упёртая! Да, впрочем, у неё вся семья такая, что мамаша, что папаша, распутные, мотаются по портовым притонам. Дети с бабкой, а им одни развлечения. Что за беспутная родня далась нам такая в наказание господне! Ну и что же, у твоей кузины Ирэн надолго так помолвка затянулась с этим князем Юсуповым? С осени же, вроде, обручены?
- На февраль венчание назначили, кажется…
- Ну вот, богатого всё-таки женишка Ирэн себе отхватила. А? Десять миллионов годового дохода! Уму не постижимо! Что смотришь так? Твои, вон, ровесницы замуж уже выскакивают, а ты всё в девках сидишь, милая…
Мать давила на слабое место. Великая княжна вспыхнула гордой острасткой.
- Матушка, вы же сами не даёте мне свободы выражения чувств и не покровительствуете моему выбору!
- Но ведь сватался же к тебе румынский наследный принц Кароль Гогенцоллерн, могла бы и осчастливить несчастного.
- Я не желаю говорить об этом! – вся красная ерзала на сиденье экипажа Ольга. – Я никуда не хочу уезжать из России! И мой сердечный выбор будет положен здесь!
Неприятный разговор был оставлен – экипаж императрицы с детьми уже проезжал набережной Фонтанки.
Александра Фёдоровна, передав детей камер-пажам в Аничковом дворце, укатила на квартиру к Вырубовой. Она не любила встречаться со свекровью и избегала лишний раз напрягать свои и без того уже расшатанные нервы.
Великая княжна Ольга вводила своих сестёр и брата, скакавшего, как козлик, в парадную залу дворца. И, не успела она войти и поднять глаза, как тут же торжественно-ликующий и ждавший её взгляд великого князя Дмитрия Павловича, словно бы подхватил её легкую, почти невесомую походку и понёс по гостиной. Розовый румянец невинного смущения покрыл её млечные щёки.
Бледный высокий двадцатидвухлетний юноша в офицерском мундире лейб-гвардии Конного полка с воспалёнными глазами и чётким пробором аккуратно зачёсанных назад волос глядел на неё с почтительно-заворожённым восхищением. Во взгляде его был тот оттенок сиротливой грусти, который может быть только у выросших без матери и оставленных отцом гордых, но ранимых натур, отвергнутых любовников или поэтов.
- Внученька моя дорогая! – встречала поцелуями и объятиями именинницу пожилая императрица Мария Фёдоровна, мать Николая Второго, красивая в летах датчанка, бывшая принцесса Мария-София-Фредерика-Дагмара с завораживающим и необычно притягательным томным взглядом, таинственно мерцающим из-под вуали длинных и чёрных изящно изогнутых и дрожащих ресниц. Бабушка-императрица была очаровательно наряжена по случаю приезда августейших гостей и мило со всеми лепетала. А Маша, выждав момент, чтобы остаться наедине с бабушкой, и получив от неё трогательный подарок, тихо пролепетала ей на ушко: «Ты же моя добрая фея, бабуля! Можешь для меня сделать невозможное? Для тебя это такая малость»! Их доверительные отношения не знали фамильярностей этикета.
- Чего желает ещё, моя прелестная внученька?
- Я хочу, бабуля, чтобы ты увезла меня отсюда в Москву на пару-тройку дней. Забрала у мамы и мы бы с тобой совершили вместе наше маленькое тайное путешествие.
- В Москву? Одни? Без твоих сестёр и братца? А зачем это тебе понадобилась сейчас в Москву? Тебе разве не хватило майского турне по городам и всех этих шумных публичных московских торжеств и церемоний? И к тому же твоя нервически-властная mutter закатит такой скандал, если узнает, что я только посмела самовольно, без её ведома и разрешения отослать тебя от неё из Петербурга куда бы то ни было!
- Ну, бабушка, ну, милая! Ты же всё можешь у меня. Перед тобой до сих пор трепещут в Европе королевские дворы.
- Ну, скажешь тоже! Зачем тебе надобно в Москву, выкладывай.
- Повидаться с одним человеком, поговорить с ним. Я его очень люблю, а маман категорически не даёт мне с ним объясниться.
- Надо же! Ах, ты моя горлинка-голубка! Бедное и несчастное дитя! Кто же он таков, твой вяхирь лесной, сокол ясный, сердечко твоё укравший злодей-лиходей?
- Юнкер Александровского училища. Мне бы увидеть его только на миг, в глаза ему поглядеть, и счастлива буду, и не нужно другого мне подарка на день рождения. Ни к чему тогда балы и фейерверки, ни к чему платья и украшения!
- Сильно так, видимо, запал он тебе в душу. Сердце у тебя, девочка моя, как у великой императрицы – щедрое на любовь. Ну, ладно уж, что-нибудь придумаем, поколдуем! Ольгу с тобой, может, отправить что ли? Тётушку твою, великую княгиню Ольгу Александровну с детьми снарядить, чтобы сопровождала тебя, чтобы твоему путешествию законный вид и порядок предать во избежание ненужной огласки?
- Бабушка! Ты у меня золотая! – Мария прослезилась от счастья и расцеловала Марию Фёдоровну.
Поздравить кузину вышла восемнадцатилетняя красавица княжна Ирина Александровна, живущая с младшими братьями, во дворце у бабушки, пока её родители: великий князь Александр Михайлович или Сандро, как его называли все Романовы, и его жена великая княжна и любимая дочь императора Александра Третьего Ксения Александровна мотались в увеселительных поездках по Европе. Ирина была тонкая и изящная, стройная в белом платье с длинной лебединой шеей. На застенчивом и необыкновенно красивом и одухотворённом её лице тенью лежал налёт нескрываемой грусти из-за терзающего её болезненно восприимчивую психику неподобающего поведения разгульных родителей. Она была любимицей Марии Фёдоровны, которая жалела её и привечала с братьями у себя в Аничковом дворце, покуда их разгульных родителей месяцами не было в России. Судьба Ирины напоминала вдовствующей императрице судьбу девушки Элизы из её любимой датской сказки «Дикие Лебеди» Ганца Христиана Андерсена. В сказке эта девушка вязала рубашки для своих братьев, чтобы превратить их из заколдованных лебедей в юных принцев. В жизни же сама Ирина напоминала царевну-лебедя лебединой своей изящной внешностью, и с младшими братьями была, словно сирота при живых, но вечно отсутствующих родителях, которую хотелось пожалеть и приголубить. И бабушка её жалела всем сердцем, любя, как умела, щедрая на попечительские и прочие благотворительные дела, которыми она с упоением занималась в империи не один уже десяток лет.
Ирэн вручила Марии красиво упакованную коробочку с французскими духами, поцеловала, поздравляя с днём ангела, и тут же её подхватил под руку Феликс Юсупов, шумно и оживлённо болтавший до этого со старшими великими княжнами.
- Гранд-ма! А что если я похищу у вас ненадолго два прелестных создания: кузин Ирэн и Ольгу, и покатаю их по улицам Петербурга на быстроходной ландолете с откидным верхом? Опробуем вместе недавно выписанный мною из Германии новый мотор, фаэтон фирмы Бенца, доставим радость невинных приключений этим юным и впечатлительным натурам!
- Ну, если только невинных, то, пожалуй… Возьмите с собой и именинницу, - подсказала, улыбаясь, Мария Фёдоровна.
- Поедешь с нами? – заглядывая в глаза Марии, тоже улыбался Юсупов.
Мария неуверенно согласилась. Однако великая княжна Ольга отказалась ехать без Татьяны и Анастасии, а мест для всех в автомобиле явно не хватило бы. Нерешительность проявила и Анастасия и старшие её тоже уговорили остаться. А вот девятилетний цесаревич неожиданно, как клещ, вцепился в эту идею и, не смотря на все угрозы и возражения няни Вишняковой, наотрез отказался менять решение. И Вишнякова вынуждена была отпустить его под присмотром Марии и Ирины в эту автомобильную прогулку. Князь Юсупов под руку с невестой Ириной направился к выходу из дворца, увлекая за собой Марию и Алексея. Юсуповский шофёр уже разогревал двигатель автомобиля у парадного крыльца. Молодёжь села в раскидную автомобильную карету с мягким складным верхом на заднем сидении и покатила по улицам Петербурга. В пути Феликс в полу обнимку и в пол оборота любовался своей невестой, её античным профилем богини, её причёской, обдуваемой в кабриолете лёгким тёплым ветром. Ирина, застенчиво улыбаясь, пыталась отвлечь его от навязчивых приставаний.
- Мария, - обратился к великой княжне молодой двадцатипятилетний князь Юсупов с по-женски красивыми и утончёнными чертами лица, большим чувственным ртом и томным взглядом феерически светящихся голубых глаз, - а что вы так постоянно грустны? Вас не впечатляет эта прогулка? Смотрите, все экипажи уступают нам дорогу и даже самые отъявленные лихачи на тройках не могут нам составить конкуренции в скорости.
- Нет, скорость меня впечатляет. Очень даже. Вот если на таком моторе умчаться бы сейчас в Москву быстрее поезда! Вот было бы здорово! Но это невозможно. Насколько я понимаю, он не приспособлен к долгим поездкам вне города.
- Вы правильно понимаете, юная княжна. Этот мотор не туринг. Он не массивный и не прочный, а скорее более лёгкий и спортивный. И по скорости далеко не Молния-Бенц. Но зачем вам так непременно нужно попасть в Москву? Что за нужда и спешка?
- Машка жаждет увидеть своего юнкера из Александровского училища, - выпалил сестринскую тайну цесаревич Алексей.
- Вот как, - улыбнулся, глядя на Ирину и подмигивая ей, Феликс. - Любовное приключение! Нет ничего заманчивее и романтичнее. Ну, предположим, я бы мог это устроить.
- Вы?! - Мария вытаращила на князя глаза от удивления.
- Есть много других видов транспорта и способов передвижений. Аэроплан, поезд, дрезина, экипаж, забронированные почтовые кареты.
- Скажете ещё! Аэроплан! Зачем такая экзотика! – разочарованно махнула рукой княжна.
- Нет, в самом деле, - ухватился за увлёкшую его мысль князь Юсупов, - почему бы нам, к примеру, на несколько дней всем вместе не отправиться в подмосковную усадьбу князей Юсуповых Архангельское? Там маман всё обставлено по новой моде богато и с тонким вкусом. Я думаю, мне будет, чем вас там удивить и развлечь, сударыни. Мы поедем поездом, первым классом. Я закажу офицеров охраны. А в Подмосковье со станции нас увезут в Архангельское два дубль-фаэтона с лёгким брезентовым верхом. Если нужно, моя маман, княгиня Зинаида Юсупова, лично попросит императора, чтобы он дал на то своё разрешение. Мы пригласим с собой и великую княгиню Елизавету Фёдоровну, чтобы ваша маман тоже была не против. Я им подарю для Марфо-Мариинской обители старинную древнерусскую икону, которую челядь отыскала для маман в нашем родовом имении Ракитино под Курском.
Легко увлекающийся и вспыхивающий, как искра, молодой Феликс молниеносно загорался любой, возникшей у него идеей и страстно, даже капризно добивался её осуществления. Так и теперь, покатав двух княжон и цесаревича по сумеречному Петербургу, погружённому в болотную дрему летнего вечера, душного и испещрённого зажигающимися иллюминациями, князь Юсупов буквально накинулся с обуревающей его идеей на вдовствующую императрицу, вернувшись на бал в Аничков дворец. Марии Фёдоровне, после некоторых колебаний поддавшейся настойчивым ухищрениям молодого князя, эта идея понравилась сразу, а первоначальное несогласие и настороженность она выказала исключительно по старой этикетной привычке. Это предложение Юсупова избавляло её от необходимости упрашивать свою дочь великую княгиню Ольгу Александровну сопровождать Машу в Москву, да и Марии она хотела угодить в день её рождения. Девочка так мало была избалована внешним миром, так скудно и скупо её мать, Александра Фёдоровна, открывала ей этот внешний мир, что бабушка очень боялась за её девичью наивность, инфантильность и не знание реалий окружающего мира. К тому же, ей так не терпелось немного насолить своей невестке, этой железной пруссачке, как она её про себя называла, ведь такая поездка её дочери в открытый мир, была навязчивым страхом замкнутой императрицы. Юсуповская идея выгорела. Она понравилась царю и мать ничего не смогла тому противопоставить, разве что привязаться к этой поездке всей царской семье.
Феликс Юсупов уехал в Архангельское через день, проведя пятнадцатое июня - день рождения своей невесты Ирины Александровны, вместе с ней в Аничковом дворце. А царской семье понадобилось несколько дней для приготовления к поездке. И вот в двадцатых числах июня императорская чета с августейшими детьми и княжной Ириной выехали из Царского Села в Архангельское. Сопровождать княжон и цесаревича вызвался также сын великого князя Константина Константиновича Олег Константинович. Он, живя с родителями в Санкт-Петербурге в Мраморном дворце, заканчивал в 1913 году экстерном пушкинский Александровский лицей, поэтому часто бывал наездами в Царском Селе. Молодой князь по телефону предупредил своего отца, что выезжает к Феликсу Юсупову в Архангельское и тот наказал ему задержаться немного в дороге, чтобы и Константин Константинович присоединился к этому путешествию. В пути двадцатиоднолетний князь Олег Константинович, знаток поэзии Пушкина, глубокий и утончённый эстет, развлекал великих княжон и незлобно подтрунивал над няней и дядькой цесаревича: Марией Ивановной Вишняковой и матросом Андреем Еремеевичем Деревенько. Марии он рассказал связанный с нею забавный случай.
- Разве ты не помнишь, Маша, когда в 1904 году я был у тебя в гостях на именинах, будучи уже помещённым в Полоцкий кадетский корпус, и, поздравляя, хотел поцеловать свою малышку-кузину Мэри, а ты закрыла тогда рукой свой ротик и уклонилась от моих братских объятий? Нахмурилась, закричала: «Уйдите, солдат! Я не целую солдат»!
-Не-ет! – улыбалась Мария, смущённая таким детским своим поступком.
- А как потом ты же мне, немного повзрослев, сама говорила, что мечтаешь выйти замуж за солдата и иметь двадцать детей?
- Кошмар! Это я такое говорила? – краснела великая княжна, забываясь лёгким дорожным весельем.
- Говорила-говорила! – улыбался князь.
- Какой ужас! – смеялась Маша и вся императорская семья, лёгкая на подъём беззаботного веселья.
- Чем ты сейчас занимаешься в Царском Селе, мой дорогой?– спрашивала князя Олега Александра Фёдоровна.
- Готовлю к печати и издаю рукописи Пушкина, Ваше Величество. В прошлом году уже первый выпуск увидел свет.
- Ты так вдохновлён этим поэтом? – улыбнулась наивности русского мальчика умудрённая практическим опытом германская женщина.
- Он – мой кумир, моя душа!
- Должно быть, не зря твой батюшка, Константин Константинович, назвали тебя Олегом. Как вещего князя древней Руси, - лёгкая ухмылка с ядовитым сарказмом скользнула по тонким губам императрицы.
- Ты ведь тоже у нас поэт и литературовед, как и твой отец. Прочти нам что-нибудь из своего нетленного, что ли. Только не утомляй слишком долгим чтением. Так, что-нибудь бегло, для поднятия лёгкого и весёлого дорожного настроения.
Олег Константинович наклонил голову в знак почтительного принятия предложения.
- Я в 1910 году побывал в Константинополе. Он меня так вдохновил, что я ему посвятил вот такие строки. Гм…, - юноша кашлянул, гмыкнув, чтобы придать твёрдость гортани и начал декламировать:
«Остатки грозной Византии,
Постройки древних христиан,
Где пали гордые витии,
Где мудрый жил Юстиниан –
Вы здесь, свидетели былого,
Стоите в грозной тишине
И точно хмуритесь сурово
На дряхлой греческой стене…
Воспряньте, греки и славяне!
Святыню вырвем у врагов,
И пусть царьградские христиане,
Разбив языческих богов,
Поднимут Крест Святой Софии,
И слава древней Византии
Да устрашит еретиков».
- Браво-браво! – захлопали в ладоши великие княжны, впечатлённые поэзией и артистичной декламацией.
- Да… Византия, Константинополь, - глубокомысленно протянул, словно зевок, император. – Мечта и цель всех русских князей и царей. Когда-нибудь мы непременно вернём её в лоно Православной Веры. Дело ближайших лет.
- А как твои успехи, Олежек, в учёбе в Александровском лицее? – снова спросила князя Александра Фёдоровна.
- Корплю над своим выпускным сочинением на тему «Феофан Прокопович как юрист».
- О, да. Архиепископ Новгородский Феофан – достойная личность для сочинения. Проповедник и сподвижник Петра Первого, автор тезиса о триедином русском народе: Великой, Малой и Белой Руси.
- А также поэт силлабических виршей, - подхватил исторические размышления императрицы молодой князь, и с упоением пропел:
«За Могилою Рябою
Над рекою Прутовою
Было войско в страшном бою.
В день недельный ополудны
Стался нам час велми трудный,
Пришел турчин многолюдный.
Пошли навстречь козацкие,
Пошли полки волоские,
Пошли загоны донские…
Пришли на Прут коломутный,
Тут же то был бой окрутный,
Тут же то был нам час смутный…
Не судил бог христианства
Освободить от поганства,
Ещё не дал сбить поганства.
Магомете, Христов враже,
Да что далший час покаже,
Кто от чиих рук поляже.»
***
Старинная роскошная усадьба Архангельское располагалась на северо-западе от Москвы в пределах Хорошёвской волости Московского уезда Московской губернии. Рядом были разбросаны посёлки и деревеньки Баньки, Павшино, Чернево, была усадьба Знаменское-Губайлово тридцатидевятилетнего текстильного фабриканта, сына покойного купца 3-й гильдии, а ныне совладельца Знаменской мануфактуры и основателя издательства «Скорпион» мецената Сергея Полякова. Он со своей супругой, француженкой Софи Дюссек, которую в России стали звать Софьей Ромуальдовной, в имении Знаменское-Губайлово и на даче Лисьи горы, расположенной неподалёку на холме возле реки Баньки, привечал модных философов и поэтов-символистов, среди которых частыми гостями у него бывали Брюсов и Бальмонт. Здесь рядом проходила бывшая Большая Воскресенская, а ныне Волоколамская дорога и с 1901 года через Павшино пролегла и Московско-Виндавская железная дорога с выстроенным там в 1908 году вокзалом.
Юсуповская усадьба Архангельское соседствовала в двух верстах к юго-западу с поляковской мануфактурой и имением. В этом роскошном дворцово-парковом ансамбле, который уже сам по себе был ошеломляющим воображение изящно-обрамлённым сокровищем, было так много изысканного богатства и чарующего великолепия, что просто глаза разбегались и чувства переполнялись у всех созерцающих это. Юсуповы владели Архангельским с 1810 года, а до этого здесь жили в разные века князья Шереметевы и Одоевские, Черкасские и Голицыны. Это их родовое имение было подобно фамильной драгоценности семьи Юсуповых – грушевидной жемчужине Пелегрина, стоившей целого состояния и отданной когда-то испанским королём Филиппом Четвертым в приданое своей дочери Марии Терезе на свадьбу с Людовиком Четырнадцатым. Роскошное великолепия являл собой сам Большой дворец постройки конца восемнадцатого века по проекту парижского архитектора Жана Жакоба Герна. Возле дворца устроены были по проекту итальянца Джакомо Тромбара две террасы с мраморными баллюстрадами. Удивляли и поражали воображение малый дворец Каприз, состоящий из манежа и библиотеки, собственный домашний театр Гонзаго, храм Архангела Михаила постройки семнадцатого века, достраиваемая Колоннада или Храм-усыпальница Юсуповых, Святые ворота с глинобитной оградой, Кладовая над оврагом, конторский флигель, чайный домик, Розовый фонтан, памятник Пушкину и Имперская колонна в честь посещения усадьбы Александром Первым. И парк, похожий на Версаль, и вид на старицу Москвы-реки – всё было вдохновенно и упоительно красиво. Нельзя были здесь не обомлеть даже искушённому великолепием августейшему воображению.
Гостей встречала пятидесятиоднолетняя княгиня, бывшая самой красивой и богатейшей женщиной в империи, Зинаида Николаевна Юсупова и её супруг граф Сумароков-Эльстон Феликс Феликсович, генерал-майор, председатель совета Императорского Строгановского Центрального художественно-промышленного училища. С богатым подарком к невесте – к княжне Ирэн, скромно и незаметно сопровождавшей императорскую семью со своей природной застенчивостью, вышел взволнованный молодой князь Феликс и преподнёс колье с бриллиантами и букет цветов. Князь Феликс Феликсович Старший услужливо пригласил императора осмотреть Имперскую колонну, которую Юсуповы воздвигли в 1816 году в честь посещения их имения Александром Первым. Пройдя и осмотрев колонну, все с шумным весельем проследовали во дворец. Их встречали на стенах парадных великолепные, недавно отреставрированные росписи и гризайли. В гостиных на стенах висели семейные портреты, выполненные кистью Серова, на столах стояли хрустальные чаши, наполненные уральскими самоцветами: неограненными сапфирами, изумрудами и опалами. В Египетском зале - столовой тарелки были датского, японского фарфора, слуги склонялись в почтении в расшитых золотом камзолах.
Роскошь обстановки, картины Серова – всё впечатляло изысканностью. Бросался в глаза и запоминался портрет старшего сына Зинаиды Николаевны, убитого на дуэли в 1908 году Николая Феликсовича. На холсте был изображён двадцатилетний студент юридического факультета Петербургского университета. Капризные черты лица избалованного мажора, пухлая нижняя губа, преобладая над верхней, подчёркивала, что над юношей властвовали чувственные эмоции. В глазах с томной поволокой скрытый пожар азиатских страстей, импульсивности. И на лице печать рока. Ирэн долго вглядывалась в эти уже отошедшие в прошлое черты, задумчиво и сосредоточенно, покуда молодой Юсупов не обнял её и не повёл за руку в сад.
- А как всё произошло, что случилось с вашим братом? Расскажите мне, Феликс, - словно небесные звёзды, смотрели на князя умоляюще изумительной красоты глаза его невесты.
- При маман не будем лучше об этом. Пойдёмте в сад, я покажу вам прелестные экземпляры цветов и кустарников, произрастающих в Индии и Китае. И там расскажу в беседке.
Гуляя по парку мимо террас с мраморными баллюстрадами, вазами, статуями, бюстами античных богов, Феликс и Ирэн уединились в тени зелёных аллей.
- Я хочу вам признаться, Ирина, чтобы вы не питали иллюзий по поводу моей сущности. Так вот, скажу вам прямо, что я – мальчик кокотка или, как говорят на жаргоне, кокодес, содомит. Мне нравится переодеваться в женщин и возбуждать половое влечение у мужчин.
Пауза тишины заняла пространство аллеи.
- И вас это не смущает?
- Ничуть, - дрогнувший голосок Ирины. Я ведь была предупреждена об этом. И бабушка Минни, и тётушка Алекс – они обе предупреждали меня об этом, пугали вашими наклонностями и предостерегали от опрометчивости.
- Понимаете, я как Дориан Грей. Вы читали Оскара Уайльда? Нет? О, вам непременно нужно это прочесть! Прочтите обязательно и вы поймёте, что это такое. Весь Древний мир, весь Ренессанс откроется вам в ином измерении. А вы, что вы теперь собираетесь предпринять, получив из моих уст такое признание?
- Я остаюсь с вами. Я выбрала вас и сердцем, и душой. И пойду за вами и в огонь, и в воду. Знаете, мой отец, князь Сандро, тоже ведь ещё какой гуляка. И матушка часто видела его в объятьях кокоток и не только. И то, что и он пригубил того же вина, что и вы, не вызывает во мне отторжений. И мама, зная об этих отцовских забавах, всё же рядом с ним и любит его по прежнему. Знайте, Феликс, что я полюбила вас не за красоту и богатство, а для того, чтобы моя любовь спасла вас от всех порочных ваших наклонностей.
- И я благодарен вам за это! О, Ирэн, – князь благоговейно поцеловал ей ручку, - если бы вы знали, как я ценю, как уважаю вас! И никогда вас не предам!
С минуту они молчали в темноте, трепетно прижавшись друг к другу. Лёгкое белое платье Ирэн еле различалась в июньской мгле за розовым фонтаном.
- А теперь я расскажу вам тайну нашей семьи о фамильном проклятии рода Юсуповых. О, это трагическая история, из-за которой моя матушка, графиня Зинаида Николаевна, первая красавица Российской империи поседела и подурнела преждевременно. История эта берёт своё начало с тех времен, когда мои мусульманские предки отреклись от ислама и в наказание за это с тех пор не то судьба, не то провидение, не то шайтан муслимский, а скорее всего какая-то степная ногайская колдунья наложила на наш род страшное проклятие, которое оставляет в живых лишь одного наследника из нашего богатейшего рода в России. Мои предки вели свой род от Абу Бакра, сподвижника пророка Мухаммеда. Родословная уходит корнями в Арабский халифат. Они правили Дамаском, Персией, Антиохией, Ираком и Египтом, дружили с Тамерланом. В шестнадцатом веке ногайский бей Юсуф-мурза послал Ивану Грозному своих детей на службу и те приняли православие. А потом Грозный взял Казань и дочь Юсуфа-мурзы, Сююмбике, бывшую тогда регентшей-правительницей при малолетнем наследнике, насильно выдал замуж за престарелого касимовского хана Ших-алея, а сына её, Утямыш-Гирея, крестили в православие и назвали Александром. Тот Александр умер в возрасте девятнадцати лет. Потом во время царствования Фёдора Алексеевича правнук Юсуфа-мурзы Абдул-мурза тоже добровольно принял православие, был крещён под именем Дмитрий. А фамилию он себе придумал по имени предка Юсуфа – Юсупов. Вот тогда-то, якобы, оскорблённые этим ногайские родственники из рода Юсуфа прибегли к проклятию степной колдуньи. И с тех пор из всех рождённых в одном поколении наследников Юсуповых до двадцати шести лет доживал лишь один. И в прошлые века, и в наше время злой рок забирает у нашей семьи многих детей, не достигших двадцатишестилетия. Последним погиб в двадцать пять лет мой старший брат Николай, убитый на дуэли ровно пять лет назад двадцать второго июня 1908 года в Петербурге на Крестовском острове кавалергардом Арвидом Мантейфелем. Крестовский остров… Излюбленное место дуэлянтов ещё с прошлого века. Брат влюбился в девятнадцатилетнюю фрейлину, роковую блондинку и соблазнительную кокетку Марину Гейден. О, это была та ещё штучка! Вообразите себе, она была правнучкой Эмилии Шернваль, в замужестве графини Мусиной-Пушкиной, той самой известной красавицы и знакомой Пушкина, которой Лермонтов посвятил свой мадригал:
Графиня Эмилия –
Белее, чем лилия,
Стройней её талии
На свете не встретится.
И небо Италии
В глазах её светится.
Но сердце Эмилии
Подобно Бастилии.
На весь светский Петербург производили фурор её белокурые волосы, её синие глаза и чёрные брови, её пластичный и стройный стан. И вот правнучка такой красотки – Марина Гейден. В детстве её воспитывала сестра прабабки – тоже легендарная красавица и роковая светская львица из шведского рода – Аврора Шернваль, в замужестве Демидова, потом Карамзина, фрейлина и статс-дама русского императорского двора. Роковая Аврора, как звал её свет. Её первый жених умер до свадьба ещё в Финляндии. Потом она уехала в Москву к сестре и там, второй её жених «синеглазый демон» Александр Муханов также умер до свадьбы, уже назначенной. Наконец вышла замуж за богача Демидова, а он вскорости, через четыре года тоже умирает. Затем вступает в новый брак с Андреем Карамзиным, которого через восемь лет убивают в Дунайской армии во время Крымской войны. Потом умирает молодая жена её сына, потом и сам сын. И лишь она, прекрасная Аврора злым роком севера отчаянно мозолила глаза всему миру, доживая свой век в Финляндии и скончалась лишь в 1902 году в возрасте девяносто трёх лет. Вот эта дама воспитывала Марину Гейден. Марина на год меня младше, 1889 года рождения. Граф Мантейфель в январе 1908 года сделал ей предложение. Её родители дали согласие и свадьба была назначена на апрель. А в марте она встретила Николая на одном из ужинов кружка артистов-любителей, куда была приглашена для подготовки и участия в благотворительном спектакле в пользу добрых дел императрицы Александры Фёдоровны. Брат был поэт под псевдонимом Роков. Его романс «Я жду тебя» играл оркестр Кавалергардского полка. Ещё он был заядлый театрал. Но молодым аристократам хороший тон не позволял идти на профессиональную сцену, поэтому они довольствовались любительскими труппами, столь популярными у великосветской молодёжи. Отец не дал Николаю вести дела нашего домашнего театра Гонзаго, поэтому он и скитался по всяким любительским труппам. И он влюбился в неё безоглядно. Просил родителей устроить с ней брак. Они отказали. Марина умоляла его бежать с ней, бросив всё. Но любовь не та цена, чтобы оставить юсуповский дом. Таких, как Марина, сотни могло быть у него, только пожелай. Но судьба распорядилась иначе. В апреле она всё-таки вышла замуж за графа Мантейфеля, но продолжала сводить с ума и богатого князя Юсупова. У Николая сорвало голову и он помчался за молодожёнами в их свадебное путешествие в Париж. И там, в отеле Meurice влюблённые, публично не таясь, забыв о всех законах приличия, были вместе. Граф всё узнал и потребовал развода. Но его товарищи по службе считали по-другому: затронута честь кавалергардов, и граф обязан вызвать обидчика на дуэль. Марина умоляла меня в письме, чтобы Николай какое-то время не приезжал в Петербург, побыл бы заграницей, пока не уляжется этот скандал, поскольку полк мог спровоцировать его на дуэль. Я говорил с ним, показывал её письмо. Но брат был человеком чести. Что будет дуэль, я не знал. Как говорили потом секунданты, выстрела было четыре. Стрелялись с тридцати шагов. Николай выстрелил в воздух, он великодушно искал примирения. Граф промахнулся и потребовал сократить дистанцию до пятнадцати шагов. По жребию опять должен был первым стрелять Николай и он снова выстрелил в небо. А кавалергард не промахнулся, прострелил ему лёгкие. Как выла мама, словно волчица, и рвала на себе волосы, когда его привезли в Архангельское. На панихиде был весь царствующий род Романовых. А эта змея, Марина, убившая моего брата своей ядовитой, преступной любовью, вновь написала мне, умоляла меня устроить её тайное свидание с покойным, что она должна проститься с ним, приложиться к его гробу, помолиться на нём. Хотела в нашу церковь пробраться ночью! Ведьма! Колдунья! Маман стала строить Коллонаду, чтобы прах сына погрести там, но не успели достроить в срок, он похоронен вон там, возле церкви Михаила Архангела.
Молчание снова погребло все шорохи наплывающей июньской ночи, в таинственном мерцании огней и колыхании под тёплым ветерком густых зеленых крон.
- Какой ужас! Какая трагедия! Какая боль! – Ирина закрыла лицо руками.
Её ладони увлажнились от слёз.
- Как тяжело, должно быть, вашей матушке и отцу перенести всё это! А где теперь эта Марина, где граф Мантейфель?
- Он ушёл из полка, замкнулся в своём имении в Латвии. Я думаю, судьба его будет проклята в забвении потомков, подобно судьбе Мартынова, убившего Лермонтова. А Марина Гейден стала изгоем, спряталась сначала в санатории для восстановления разрушенного эмоционального состояния, а затем бежала из России в Женеву, чтобы стать актрисой. О, это у неё прекрасно получалось и в России! Обманывать, дурить людей, водить их за нос – это она умела делать с юности.
Феликс обнял Ирину, чувствуя, как содрогается от волнения её девичье тело под тонкой тканью летнего платья.
- Вы знаете, Ирина, моя прабабка, Зинаида Ивановна Юсупова, светская львица с красивыми чёрными глазами и тонкой очаровательной талией отпустила мужа на сторону после рождения наследника, узнав о нашем родовом проклятии и заявив ему, что не желает плодить мертвецов.
- Мы победим это проклятие! – возбуждённо воскликнула молодая девушка. – Мы усмирим этого демона и загоним его в его же логово!
XIII
Великая княжна Мария Николаевна, в течение тех нескольких дней, пока императорская семья гостила у князей Юсуповых в Архангельском, нашла таки момент и испросила высочайшего разрешения у отца совершить увеселительную прогулку в сопровождении великого князя Константина Константиновича и его сына князя Олега Константиновича в их подмосковное имение Осташёво на правом берегу Рузы. Константин Константинович обещал преподнести юной княжне подарок к прошедшему дню рождения – парадную форму её драгунского полка, заказанную по её меркам в Москве. Царь, хоть и нехотя, но поддался страстным уговорам дочери, а императрица послала вместе с Марией няню цесаревича Марию Вишнякову и обязала Мари слушаться её неукоснительно. К Архангельскому подошёл заказанный Юсуповыми экипаж, и княжна Мэри, как пташка, выпорхнула из цепких надзирательских уз своей по-германски досконально-щепетильной матери. Наконец-то так случилось, головокружительно и волнующе-прекрасно для юной принцессы Мари, что она впервые из-под прямого надзора властной Александры Фёдоровны вырвалась на свободу и понеслась навстречу своей мечте. Это было настоящее счастье четырнадцатилетней девицы.
Константин Константинович в дороге развлекал княжну рассказами о том, как он десять лет назад купил усадьбу Осташёво как образцовую в хозяйственном отношении и удалился туда от порочных соблазнов столичной жизни.
- Усадьба моя, говорил он Марии, - уютное дворянское гнездо. Она, хоть и весьма удалена от Москвы, но достаточно просторная для проживания всего моего многочисленного семейства. У меня ведь, с вашего позволения, дорогая Мария Николаевна, восемь детей. Было девять, но к великому нашему несчастью в 1905 году Наталия умерла во младенчестве. Старшие: Иоанн, Гавриил, Татьяна, Константин, вас сопровождающий Олег и Игорь; и младшие: Георгий и Вера. Все живут со мной и супругой моей – Елизаветой Маврикеевной, урождённой немецкой принцессой Елизаветой Августой Марией Агнесой Саксен-Альтенбургской, герцогиней Саксонской, вероисповеданием – лютеранкой, православия так и не принявшей. На дому я зову её нежно – Лиленькой, при дворе – нарочито грубовато Маврой, от её отчества. Увы, мой друг, она не разделяет моих творческих порывов и вдохновений…
Константин Константинович слегка нахмурился, задумавшись, и глубоко вздохнул, как-будто груз какой опорожняя.
- Но я отвлёкся, кажется. О чём я прежде говорил?
- О вашей усадьбе Осташёво.
- Ах, да. Прекрасный, чудный мир, оазис вдохновенья! Её построил в конце восемнадцатого века как усадьбу Александрово в селе Долголядье князь Александр Урусов. После его смерти имение перешло в руки декабристскому семейству Муравьёвых. Старожилы поговаривают, что на одном из пригорков где-то даже зарыт рукописный проект конституции Муравьёва. Потом имение ушло с молотка, пока энергичные предприниматели не привели хозяйство в должный вид, придав ему образцовость.
В разговор вступил князь Олег Константинович.
- Сестрица, ты будешь в восторге. Ты только представь: привольная деревенская жизнь, верховая езда, гребля на реке Рузе, той самой, которую Лев Толстой упоминает в «Войне и мире», описывая Бородинское сражение. Наше имение красиво расположено на правом, крутом берегу реки. Большой одичалый парк. А на левом берегу видна розовая церковь с синими куполами. По утрам сладко будит её трезвон.
Вновь внимание княжны захватывал Константин Константинович. Они с сыном наперебой вели увлекательные беседы.
- Там очень уютно и, вот увидите, Ваше Высочество, вам там очень понравится. Я даже воспел усадьбу в своих стихах. Вот послушайте:
Люблю тебя, приют уединённый!
Старинный дом над тихою рекой
И бело-розовый, в ней отражённый,
Напротив сельский храм над крутизной.
Сад незатейливый, но благовонный,
Над цветом липы пчёл гудящий рой;
И перед домом луг с двумя прудами,
И островки с густыми тополями.
- В прошлом году Папа приобрёл в пользу государства Домик Лермонтова в Пятигорске для устройства там музея. В этом домике великий русский поэт провёл последние два месяца своей жизни. Представляешь, Маша? – улыбался, подмигнув княжне, Олег Константинович.
- За сим, ваш покорный слуга, - снова увещевал Марию великий князь. – владеет Мраморным Константиновским дворцом и доходным домом по улице Спасской, двадцать один в Санкт-Петербурге, дворцом в Павловске, этим имением в Можайском уезде Московской губернии, участками земли в районе рек Херати и Кудебти в Черноморской губернии, 1287 десятин, совместных с братом Дмитрием, двумя отдельными участками из состава Мирской казенной лесной дачи Серпуховского лесничества Подольского уезда Московской губернии и имением Уч-Дере в Сочинском округе Черноморской губернии, куда вас непременно приглашаю в конце лета. Когда вы будете отдыхать в Крыму, заезжайте к нам, милости просим.
Мария, улыбаясь, приняла приглашение лёгким наклоном головы. С роднёй она, тем более не в присутствии Мама, старалась говорить без этикета.
- Дорогой, Константин Константинович! – захлопав в ладоши от восторга и нежности, воскликнула Мария, устремив на него умоляюще-просящий взгляд пай-девочки. – Вы так увлекательно всё рассказываете, я просто в восторге! Я вижу перед собой галантного рыцаря, которого бури и шторма, годы и несчастья лишь укрепили в твёрдости и воле. Вы для меня, как-будто Дон Кихот, последний романтик эпохи и я восхищаюсь вами!
- Благодарю вас, сударыня! – действительно как старый рыцарь наклонил голову старый князь.
- Вы как добрый волшебник, по мановению чьей руки, исполняются любые самые заветные желания!
- Ну, право же вы меня ввергаете в смущение, мадемуазель…, - заулыбался, кокетничая князь.
- Не могли бы вы исполнить моё маленькое и незатейливое желание, дорогой Константин Константинович?
- Просите, ваше Высочество! И если это в моих силах и средствах, то непременно исполню!
- Вы, кажется, мне обещали преподнести в виде подарка парадное платье драгунского полка?
- Пренепременно, Мария Николаевна! Вот только приедем в Осташёво и я пошлю за ним в Москву прислугу.
- Не стоит ждать! Давайте сами туда доедем и заберём его. К тому же я прошу вас сопроводить меня на Военное поле, на севере Москвы, где в Ходынских военных лагерях располагаются сейчас юнкера Александровского военного училища. Мне нужно видеть старшего портупей-юнкера Тухачёва Михаила Николаевича.
- Но, княжна Мэри! Вы об этом не договаривались с Папа, - заверещала напуганная изменением маршрута нянька Вишнякова.
- Да, действительно, всё это как-то странно…, - проговорил Константин Константинович, застигнутый врасплох просьбой Марии.
- Но ничего нет невозможного для пылкого сердца и холодного разума! – поэтически витиевато подхватил Олег Константинович. – Я готов сопроводить Её Императорское Высочество в расположение Александровских лагерей. – Но что вам нужно там, кузина, и нельзя ли ваш вопрос решить в другом месте, предположив, вызвав этого вашего портупей-юнкера в Москву, в здание училища?
- В лагеря мы не поедем! – сказал, как отрезал, Константин Константинович. - Мы действительно вызовем его на Знаменку. И завтра вы с ним там свободно переговорите. Я напишу записку начальнику училища. Он – мой старый друг и к тому же бывший подчинённый, ведь всё-таки, до марта 1911 года, когда я был назначен присутствующим в Правительствующем сенате, я был Главным начальником Военно-учебных заведений, а позже и генерал-инспектором Военно-учебных заведений, и неоднократно с проверками бывал в Александровском училище, и хорошо знаю генерал-майора Николая Ивановича Геништу. Он, конечно, пойдёт мне навстречу в таком пустячном деле.
И всё было сделано, как решил и придумал великий князь. Наутро великая княжна Мария Николаевна, обуреваемая своим четырнадцатилетним импульсивно-впечатлительным темпераментом и облаченная в парадное мундирное платье Девятого драгунского Казанского полка, в чёрной кожаной каске с двуглавым орлом и белым пушистым волосяным гребнем прибыла в Александровское училище в сопровождении свиты из великого князя Константина Константиновича, его сына князя Олега Константиновича и няньки Марии Вишняковой и в доме начальника училища на Знаменке ожидала вызванного туда юнкера Михаила Тухачёва. Её большие тёмно-синие глаза-озёра были глубоки и затянуты, словно туманом, печальною поволокой. Под глазами очерчивались тёмные круги от бессонниц и каких-то страданий, терзаний, тревог. Наконец, после некоторого ожидания, в кабинет к начальнику училища бодрой и лёгкой военно-строевой молодцеватой походкой прибыл старший портупей-юнкер Тухачёв и рапортовал по форме о своём прибытии. Мария заглянула ему в глаза, как русалка, утягивая за собой в тёмный омут своих потаённых страстей. За этот месяц с конца мая по конец июня она посылала ему в тайне от Мама и Папа несколько записок-весточек с девичьим сюсюканьем в розовых рюшечках и цветочках, открытки и любовные признания в виде разнообразных сердечек и теперь, глядя ему в глаза хотела открыто и прямо спросить, почему он не ответил ей и что думает сам об этом.
- Вы почему мне не отвечали, юнкер Тухачёв?! Михаил Николаевич! – Мария специально публично занизила его звание, чтобы смутить и вызвать на откровенность. – Я пишу вам, пишу послания, признания в чувствах, а вы?! – она изящно изогнула свою благородную тонкую соболиную бровь. – Почему вы не уделяете мне своё внимание? Потрудитесь ответить сейчас же!
Михаил стоял навытяжку во фронт перед этой августейшей делегацией. Краска смущения заливала его восковое лицо. Он не знал, что сказать, путаясь в домыслах, и как повести себя с этой взбалмошной инфантильной девицей, которой взбрело в её юную и настырную головку бог знает что. А главное, Михаил боялся последствий, если даст слабину её вольностям. Ведь всё на виду начальства и даже императорского двора. К чертям полетит карьера и голова честолюбивого юнкера по вине вздорной сиюминутной прихоти этой строптивой и своенравной девчонки, избалованной потаканием всеобщей любимицы. Он был крайне осторожен в тщательно подготавливаемых ответах и в проявлениях эмоций. Чтобы не дать ей никакого повода и предлога, старался показать, что возникшее чувство её – не настоящее, преждевременное, что это не любовь, а привязанность, словно младшей сестрёнки к старшему брату.
- Ваше Императорское Высочество! Мария Николаевна! Я служу верой и правдой Отечеству, не щадя живота своего, вашему батюшке Государю-Императору и Вам всей душой! Видит Бог, и в помыслах не было у меня по отношению к Вам ничего дурного. Служба военная, учение и лагеря отнимают теперь у меня всё свободное время. Я прилагаю усердие, чтобы стать настоящим офицером, достойным своей Отчизны и вашего внимания. Помилуйте меня, дорогая Мария Николаевна! Ничем я не заслужил ещё вашего отношения ко мне, весьма лесного моему самолюбию, но опасного, как в моей, так и в вашей дальнейшей карьере и жизни. Что могут подумать об этом люди, двор? Что скажут ваши родители на такие безумства и опрометчивость? Что могут написать в бульварных газетах, в конце концов?! Распространят слухи и домыслы, гнусные, похабные, распустят на наш счёт. Подумайте о матушке, государыне-императрице Александре Фёдоровне! Итак вся либеральная пресса смакует распутинское на неё влияние, а тут такой повод, простор фантазии. Я вас прошу и умоляю! Оставьте вы ваши безумные помыслы ради вашего же блага! Только о нём и пекусь. Вот, что я должен вам сказать, Мария Николаевна!
Княжна пристально, затаив дыхание, глядела на него, закусив губу. Большие её глаза-озёра наполнились влагой, водяная плёнка их дрогнула, подёрнулась в колыхании на роговицах крупной слезы. Она решительно придвинулась к нему ближе, нарушая все нормы этикета и полушёпотом выразительно произнесла по-французски: «Глупый мальчишка! Я хочу выйти за тебя замуж! Я согласна! Ничего не бойся, милый! Я люблю тебя! ПапА это примет, не будет препятствовать. Хоть за солдата, он разрешит мне выйти замуж за моего избранника. Моё сердце выбрало тебя и мне не нужно другого! А ты противишься своему счастью!
- Ваше Императорское Высочество! – Тухачёв тоже ответил на французском. – Но вы так молоды, так ещё не опытны в сердечных делах и так наивны! Ну, куда это годится?! Вы так обворожительно красивы, что любой принц всякой великой державы был бы горд быть вашим женихом.
- Ты скажи прямо: я тебе нравлюсь? – вдруг просто и напрямик по-русски полоснула сознание юнкеру княжна.
В этот решающий для неё миг, она открыла своё сердце, ожидая в тревожном напряжении смертельного удара или спасительной ласки.
- В Вас не возможно не влюбиться с первого взгляда! – как мог, изворачивался вспотевший от напряжённых усилий по струнке вытянутый перед принцессой юнкер.
Няня Вишнякова, церемониальная, как какой-нибудь придворный камергер, деликатно шептала великой княжне, что пора бы благочестиво удалиться. Великий князь Константин Константинович, чтобы не смущать царевну своим великовозрастным отпугивающим присутствием, отошёл в сторону и беседовал свободно и легко с Геништой. Молодой князь Олег Константинович, старше на год Тухачёва, бледный, высококультурный интеллектуал гордо, свысока глядел на Михаила.
- Как служба, старший портупей-юнкер? – снисходительно-презрительно бросил Михаилу, не ждя ответа.
Тухачёв отчеканил что-то казённое и эхо казарменных анфилад причудливо заплело замысловатое титулование высокой особы – князя императорской крови: «Ва-ше Вы-со-чест-во». Мария кусала пухлёнькую нижнюю губку, ища повода ещё задержаться, остаться подольше. Упрямо и упорно стояла она на месте.
- Где вы спите, господин юнкер? Где ваша кровать? Покажите мне её, пожалуйста! – тоном не терпящим возражений августейшая девица повелела её препроводить в спальный дортуар.
За ней потащился причудливый шлейф её свиты. Больше всех царевне старался угодить начальник училища генерал-майор Геништа. Юркий, он кружил подле неё, рассыпая комплименты. Движение растянулось по длинным коридорам училища. Наконец, все вошли в светлую залу с несущими колоннами, большими окнами и высокими потолками, где стояли кровати второй роты. Михаил остановился возле своей тумбочки. Великая княжна с затаённой детской проказой по-жандармски обыскала тумбочку и достала альбом, из которого при первом нервическом развороте выпала на пол фотография Маши Игнатьевой, подаренная Тухачёву прошлым летом, наполненным очарованием совместных прогулок и свиданий влюблённых в Пензе. Михаил так и не мог с ней расстаться, не смотря на новогодний разрыв, лелея в сердце теплоту прошлых незабытых впечатлений. Княжна с живостью и любопытством нагнулась, подняла фотокарточку и оглядела её с холодной строгостью ревнивой соперницы.
- Она красивая… Кто это? Ваша невеста?
Михаил протянул к ней руку, чтобы забрать фотографию, но Мария проворно отстранилась, пряча её за красный обшлаг рукава своего драгунского колета.
- А это что? – она увидела в альбоме стихи.
- Это стихи, ваше Императорское Высочество.
- Боже, как романтично! – и Мария вслух прочитала следующие строки:
«В тринадцать лет Джульетта полюбила,
Возлюбленный Ромео был счастлив…
Моя судьба меня жестоко била,
В холодных стенах юность заточив.
Мне злобный мир готовил испытаний,
Жестокая их череда была.
Среди врагов, их дьявольских стараний
Испорченною жизнь моя слыла…
- Ваше Императорское Высочество, - шептала княжне, отчитывая и выговаривая её няня. – Это неприлично – публично читать интимные вещи!
- Няня! Перестаньте вести себя как фрейлина двора. Этого здесь никто вам не оценит, - урезонивала её Мария и, обращаясь к Тухачёву, продолжала допрос с пристрастием.
- Это ваши стихи? – заинтересованный услышанным подошёл поближе Константин Константинович, который ценил поэзию и сам слыл поэтом, подписывая свои произведения инициалами «К.Р.». – Весьма недурно. Вам стоит развивать свои литературные способности и пробовать себя в большой литературе.
- Благодарю Вас, Ваше Императорское Высочество! – Михаил наклонил голову, подбородком упираясь в воротник мундира.
- Ах, бедный мой Ромео! Измученный, истомлённый без любви! Я буду вашей Джульеттой, господин старший портупей-юнкер!
- Княжна Мэри! Это переходит всякие границы приличия! – взорвалась возмущением наставница Вишнякова. – Если вы немедля не покинете здания училища, я еду сейчас же на моторе на телеграф и сообщаю обо всём тут происходящем вашему ПапА в Архангельское! И уж он-то поговорит с Вами по-другому, так, как вы того заслуживаете! Немыслимо! Верх разнузданности! Что за фривольность! Так вести себя при мужчинах! Позорить всю свою августейшую фамилию!
Мария обернулась и гневно на неё посмотрела.
- Мисс Вишнякова! Вы хотите быть уволены, как и мисс Игер? Вы кого это обвиняете здесь в разнузданности нравов? Вы на себя посмотрите! Вы думаете, я не знаю про скандал февраля прошлого года? Когда Распутин вас соблазнил и водил с собой в баню? Вы сами признавались Маман об этом, называя святого старца дьяволом! А я случайно подслушала ваш разговор и никому не говорила об этом, даже Насте.
- Что? О, Боже! Этого не может быть! – Вишнякова вся залилась краской стыда и закрыла лицо руками. У неё перехватило дыхание, будто она проглотила горячий кусок пищи и обожгла себе внутри всё. Глаза заслезились.
- Я скажу матушке и вас уволят тотчас же! И не посмотрят на те шестнадцать лет, что вы проработали при нашей семье. Так что уйдите с моих глаз долой и чтобы до самого Архангельского я вас не слышала!
Вишнякова, мещанка из Петербурга и ровесница императрицы, бледная и морально раздавленная, отошла в сторону. Великая княжна повернулась ко всем присутствующим.
- Господа! – заявила она, высоко подняв голову. Я оставляю это уютное заведение. Прошу случившийся инцидент считать исчерпанным и не выносить из этих стен. А также не упрекать августейшего ребёнка в невинной шалости.
Мария поклонилась всем и гордо вышла из залы, унося с собой фотографию бывшей михаиловой возлюбленной и альбом его рукописных стихов.
- Смотрите у меня, Тухачёв! – подбежал к юнкеру Геништа, гневный по отношению к подопечному и подобострастный перед великой княжной.
***
Узнав о выходке Марии в Александровском училище, «Хозяин земли Русской» был очень рассержен. Интеллигентская воспитанность и религиозная кротость мешали ему прийти в ярость, но меры, предпринятые в наказание дочери, последовали весьма жёсткие. До самого отъезда семьи Романовых в Ливадию она лишилась почти на месяц свободы передвижения и заточалась, как Рапунцель, в Александровский дворец без права прогулок, общения с кем бы то ни было, кроме ближнего круга и переписки. Великой княжне были вручены книги духовного содержания, которые должны были послужить ей лучшими наставниками и воспитателями для богоборчески метущейся души. А няню Вишнякову тут же уволили. Правда при этом ей предоставили в пожизненное пользование трёхкомнатную квартиру в Комендантском корпусе Зимнего дворца, полностью обставленную, оплатив все издержки «из сумм августейших детей». Также ей была назначена пенсия в размере её оклада в две тысячи рублей в год и выданы деньги на лечение в Крыму.
- Ну, что ты хочешь, Ники! У девочки повышенная нервозность во время визитов от «Мадам Беккер», - увещевала царя императрица Александра Фёдоровна.
- Знаю я эти ваши отговорочки про тяготы менструальных циклов! Домашний арест! Пусть посидит в заточении! Может, поумнеет. Будет знать, как позорить честь рода и нашей фамилии. Этим газетчикам дай только повод – накинутся, как собаки на кость, вгрызутся в любую мелочь. А тут такое! – негодовал император.
Императрица ласково, но настойчиво вразумляла свою темпераментную дочь прекратить безумные навязывания себя молодому юнкеру. Она даже не прочь была пригласить его во дворец, познакомить с семьёй, с Распутиным, чтобы тот своим зорким провидческим глазом оценил внутренние помыслы юноши. А Маша, как и её мать, благоговейно трепетала перед Распутиным и доверилась матери, немного успокаиваясь и приходя в себя от разрушающей её психику навязчивой одержимости. И, тем не менее, перед самым отъездом императорской семьи в Крым, в начале августа Мария написала ещё одно письмо Тухачёву и сумела его незаметно отправить через своего камер-юнкера, проявив природную свою находчивость.
Письмо было следующего содержания.
«Здравствуй, мой дорогой Миша! Пишу тебе это своё письмо, не таясь, не сомневаясь боле в том чувстве, которое уже давно испытываю к тебе. Я люблю тебя, мой дорогой красавец-рыцарь. Влюбилась в тебя, увидав на майские торжества в Кремле, где ты старательно нёс караульную службу. Хотя открою тебе тайну, что видела тебя и на Бородинских торжествах в августе прошлого года. Память моя на лица цепкая и твои прекрасные мужественные черты запечатлелись в моём сознании уже с той поры.
Не считай меня вздорной девочкой, не способной принимать самостоятельных решений. Я уже взрослая и могу сама решать свою судьбу. Пишу и обращаюсь к тебе на «ты» исключительно в знак духовной привязанности и сердечной близости к тебе, а это не терпит всяких титулов и чинов, этикетной фамильярности и холодной великосветской аристократичности скорее отчуждённого и равнодушного, чем уважительного, обращения на «вы».
Ты стал кумиром моего сердца, моей надеждой на всё то лучшее и светлое, что грядёт в моей жизни. Я не обманываю тебя. В моей искренности не сомневайся. И, чтобы доказать тебе правоту моих слов, я открою тебе сейчас самые сокровенные тайны моей жизни, которые никому не афишируются нашей семьёй, чтобы ты видел, какая я честная и откровенная перед тобой.
Вся жизнь моя и моих сестёр унылая и замкнутая, считай – затворническая. И если ты думаешь, что мы живём во дворце райскою безмятежною жизнью, то ты ошибаешься. МамА воспитывает нас в суровой аскетической закалке, как принято в сдержанных пуританских традициях английского и германского двора. Мы не избалованы ни пышными нарядами, ни дорогими подарками. Обстановка наших комнат скромна, как в пансионе. Мы не видимся и не общаемся со сверстниками. В неустанной молитве и рукодельном труде или за чтением книг непраздно проводим мы всё своё время. Матушка не любит безделие и досуг. Сердце моё до тебя не испытывало чувств ни к кому из мужчин, кроме ПапА и брата Алёши, но ведь это же другие чувства – родственные. Я не избалована вниманием кавалеров и шлейф свиты поклонников не тянется за мной послушным хвостом.
Ты спросишь, чего я хочу от тебя. Мне больно и грустно, что нет тебя рядом. О, нет-нет, ты не игрушка в моих руках! Ты та сила, та основа, что даёт мне уверенность в будущем, манит своим развитием и перспективой. Я хочу связать свою жизнь с тобой. Возьми меня в жёны, мой Хороший, по окончании училища и достижении моего шестнадцатилетия, как того требует императорский указ 1830 года о минимальном возрасте вступления в брак. Я готова (ты не сомневайся), разделить с тобой все тяготы суровой, походной армейской жизни. Если хочешь, то ради тебя я отрекусь от всего данного мне Богом и родителями: от титула, от имени! Я сменю фамилию и по поддельному, даже революционному подпольному паспорту готова бежать с тобой хоть на край света, в Америку! Я согласна нарожать тебе кучу детей, хоть двадцать хорошеньких малюток, ангелочков, похожих на тебя, мой дорогой Принц! О, нет! Не в смысле титула, а в значении важности для моего сердца я так обращаюсь к тебе. Не отвергай мою любовь, прошу! Буду честна – без тебя не умру я, конечно, но жалка и тосклива будет жизнь моя. Не считай моё внимание, мою тягу к тебе домогательством. Прости меня за выходку в училище. Но именно таким провокационным и отчаянным поведением я смогла вырваться из дворца, убедить свою воспитательницу (теперь уже бывшую) Мари Вишнякову сопровождать меня, а с ней и моих родственников: великого князя Константина Константиновича и его сына князя императорской крови Олега Константиновича. Они мне оба большие друзья и мне не на кого, кроме них, было положиться в том трудном и щепетильном деле. Надеюсь, что тебе не устроило нагоняй начальство из-за моего взбалмошного визита. Зато ты убедился на что я способна и как далеко я могу зайти в неудовлетворённой страсти к тебе.
Будь здоров, Мой Хороший, береги себя и пиши мне обязательно, раз уж видеться нам нельзя пока в силу независящих от нас обстоятельств: твоей армейской уставной дисциплины и моих дворцовых казематов. Целую! Твоя Мария.
PS. На веки твоя М.
PSS. Люблю тебя навек и жду твоего мужского поступка. Делай, что должен»!
XIV
Летом 1913 года в Италии, в Сан-Ремо, на морском побережье в самый разгар молодости природы, ярких красок и запахов лета, в благоухании субтропических цветов на вилле Vera в светлой белоснежной комнате с видом на море, вся в белом умирала от чахотки молодая русская женщина – Мария Алексеевна Прокофьева, тридцатилетняя террористка-революционерка, член боевой организации или БО партии социалистов-революционеров или эсеров. Умирала, словно увядала сорванным цветком. Виллу снимал с новой семьёй Борис Савинков, одиозная историческая фигура, лидер БО эсеров после провокатора Азефа.
За стеной кричал новорожденный сын главного террориста Российской империи, а тут лежало на смертном одре и догорало тлеющим пламенем жизни красивейшее некогда создание, хрупкая, нежная, кроткая молодая женщина. Она мужественно и стойко переносила свои страдания, истинный смысл которых знал теперь только её боевой лидер, таскающий за собой её отягощённое предсмертной дряхлостью больное тело по разным местам вынужденной эмиграции. Только Савинков знает теперь, заглядывая в её отрешённые и неземные большие серые глаза, по ком она тоскует и сохнет до последнего вздоха.
Всё началось летом 1903 года. Для этого времени будто бы и была рождена двадцатью годами ранее где-то на Волге красивая девушка – Маша в семье мещанина Алексея Прокофьева. Учёба в гимназии и женском училище оторвали её от того приземлённого мещанского быта, какой беспросветным отягощением давил пылкую в альтруистических порывах юную душу. Оторвали и вознесли над картузно-кафтанным мещанством, над потребительским бытом, над которым корпел её пронырливый, хитрый отец-волжанин, обманывая людей, чтобы урвать себе лишний кусок материальных благ. Как чистая ангельская душа, воспарившая над всей этой обременённой грязью обыденного существования и прозябания в бытовой мелочной суете, зацикленной лишь на удовлетворении низших примитивных инстинктов, девушка оторвалась от семьи и уехала в Москву на духовные поиски новой дороги в жизни. И в двадцать лет, помытарив в первопрестольной, хлебнув лиха от грязи и пота чернорабочих заработков, она, наконец, попала в ту среду, где смысл человеческого существования открылся ей в головокружительных масштабах. И всем своим горячим, пылким сердцем, бившимся колоколом в её груди, подобно одноимённому журналу великого публициста Герцена, издававшего его в Лондоне, Мария Прокофьева окунулась в революционную среду. В 1901 году она видела и даже сама участвовала, захваченная вихрем возбуждённой толпы, в студенческих беспорядках – протестах по случаю отчисления ста восьмидесяти трёх киевских студентов в солдаты, наказанных за чтение запрещённой, вскрывающей гнойники социальных проблем литературы. Московские студенты выражали и гневный протест Синоду за отречение Льва Толстого от Церкви, то есть от Государства, что могло повлечь за собой гонения и притеснения уважаемого всем миром гениального писателя. Тогда зачинщиков беспорядков на сходке казаки и жандармы схватили и закрыли в Манеже на Моховой. Весть об этом молнией донеслась до Московского университета и сотни, тысячи юношей и девушек обступили Манеж единой живой массой, колыхающейся гневом. Гулкие удары толпы по закрытым дверям Манежа требовали справедливости. Казаки и солдаты жёстко тогда разогнали манифестантов. Плетью казацкой полоснули тогда лицо и Маше, довершив начатое в душе революционное крещение девушки свистом нагайки и хлынувшей болью. Так Маша пристала к эсерам. От них веяло тем близким сердцу народничеством, которое с молоком матери, с бабушкиных сказок было родным земскому мировоззрению пылкой революционной волжанки. К 1903 году она перешла на нелегальное положение. Подпольно делала всякие гадости дряхлеющему самодержавию, чутко следя за политикой и читая запретные брошюры и прокламации, которыми щедро стали её снабжать новые друзья. Среди них был один особенно симпатичный впечатлительной Маше – двадцатичетырёхлетний вятский парень, сын купца, бывший студент Московского университета, отчисленный за революционную деятельность и организацию студенческих беспорядков, Егор Созонов. Высокий, сильный блондин. Нос горбинкой, тёмно-русые усики, остаточные следы оспы на щеках, которые его не портили, а придавали ореол острожного узника, бунтаря. Он был для Марии, словно Артур Бертон или Овод - герой из романа «The Gadfly» Этель Лилиан Войнич. Его и других ребят организовал в БО Борис Савинков, партийная кличка «Павел Иванович» – активист, назначенный самим ЦК партии эсеров на проведение террора по отношению к царским чиновникам, особо ненавидимым свободомыслящей молодёжью. Главной политической жертвой революционного террора к началу 1904 года стал министр внутренних дел Вячеслав Константинович Плеве. Лидеры партии эсеров: богач Гоц и глава БО Азеф, выделили на убийство Плеве семь тысяч рублей. И Савинков, набрав группу, начал на него охоту.
А Маша в том время была членом Боевого отряда при ЦК ПСР, который в 1904 году послал её с заданием в Бакинский комитет партии. Оттуда она переписывалась с Егором и там же, в Баку, впервые встретилась с Борисом Савинковым. Тот подействовал на неё магнетически. Он умел гипнотизировать молодёжь, особенно девушек, подчиняя их своей харизме. Она была в возбуждении от знакомства с Савинковым и от того предстоящего дела, которое он ей описал. Находясь под впечатлением от его живописаний, она безумно влюбилась в ту серьёзность приготовлений, какая окутывала савинковскую БО. А Савинков был восхищён этим дивным цветком революционной невинности, какой представляла из себя молодая девушка. В Баку в своей краткосрочной командировке он попробовал начать ухаживать за ней и только неотложность и важность дел по подготовке убийств великого князя Сергея Александровича и министра фон-Плеве вынудили его отложить эту шальную затею.
У Марии же из головы никак не выходил и всё больше и больше нравился ей рыжеватый блондин Егор Созонов, который называл себя по партийному псевдо Авель. То в платье извозчика, то в тужурке железнодорожника Егор стал дежурить у подъезда полицейского департамента в Петербурге на Фонтанке, где жил министр и откуда в карете он ежедневно ездил с докладом к царю в Зимний дворец.
В группе Савинкова собралась разномастная компания. Были бывшие уголовники, солдаты, студенты, молодые евреи – с юга нелегальщики из-за черты осёдлости, обожжённые общинными погромами и пылающие гневом русофобной мести. Евреев звали: Максимилиан Швейцер и Шишель-Лейба Сикорский. Были поляки Мацеевский и Боришанский. И русские: Алексей Покатилов, Егор Созонов, Иван Каляев и Егор Дулебов. Разместились они в гостинице по подложным паспортам, иные, как Швейцер, даже иностранным. Изготовляли бомбы, готовились к роли сигнальщиков и метальщиков на роковом для министра пути.
По разным причинам сорвались четыре попытки с марта по июль 1904 года. В апреле Покатилов взорвался в гостинице, изготовляя очередную бомбу. Разбежались, рассыпались боевики. Кто лёг на дно в отдалённых губерниях, а кто и метнулся на время заграницу, чтобы затаившись, переждав зубатовские остервенелые поиски с рысканьем шпиков и филёров охранки по следам революционных подпольщиков, снова собраться в июле и метнуть свой смертельный свёрток-заряд с тротуара Измайловского проспекта в Петербурге под карету министра не дрогнувшей рукой. И сделал это Егор Созонов. Он в тужурке железнодорожника подбежал и швырнул бомбу под ехавшую карету Плеве. Министра убило на месте, кучера смертельно ранило и ещё двенадцать человек посторонних людей, находившихся поблизости. Пострадал и сам террорист. Взрывом ему фактически оторвало два пальца на ноге (их отрезали потом), он был тяжело ранен в живот, оглушен (разрыв барабанных перепонок в обоих ушах), лицо обожжено... В шоке он боли не почувствовал и, лежа на мостовой, отброшенный взрывом, закричал: «Да здравствует свобода!» Покушение происходило неподалеку от Варшавского вокзала: сначала израненного Созонова принялись бить ногами многочисленные свидетели происшедшего. Потом уже жандармы и агенты, прохлопавшие террориста, принялись вымещать на нем зло на третьем этаже в «Варшавской» гостинице. Созонова втащили наверх, раздели догола и еще час избивали в гостинице. Вечером его отвезли в Александровскую больницу, оттуда перевезли в другую — уже при Крестах. Сестра не давала ему пить: «Скажете имя, тогда дам».
— Какой позор, сестра, — сказал он. — Лучше бы на войну поехали...
И потерял сознание. Сам он ничего не видел (долго еще лежал с повязкой на обожженных глазах), но потом ему рассказали: лицо его чудовищно распухло, под подбородком образовалось нечто вроде зоба. Ходить он не мог еще три месяца и даже на суде не до конца оправился от последствий контузии. Но что его мучило больше всего, так это то, что он боялся в бреду выдать товарищей. В бреду повторял: «Против царя ничего не имел... Кончится смертной казнью... А в Бога я верую»...
Когда отец Созонова, к тому времени один из богатейших людей Уфы, узнал о покушении, он засобирался в Петербург. На вокзал шел ночью — боялся показаться людям на глаза. Как выяснилось, напрасно. На всем пути следования публика, разузнавши, кто он и чей отец, пила шампанское за его здоровье. Это была публика образованная, чистая, не чета тем дворникам и пролетариям, которые на мостовой били ногами его оглушенного сына.
ЦК партии эсеров, в составе Гоца, Чернова, Азефа, Брешко-Брешковской, Сметова, Потапова, Ракитникова и Селюк, на убийство министра внутренних дел Плеве выпустило свою прокламацию.
«Плеве убит… С пятнадцатого июля вся Россия не устаёт повторять эти слова, два коротеньких слова… Кто разорил страну и залил её потоками крови? Кто вернул нас к средним векам с еврейским гетто, с кишинёвской бойней, с разложившимся трупом святого Серафима? Кто душил финнов за то, что они финны, евреев за то, что они евреи, армян за Армению, поляков за Польшу? Кто стрелял в нас, голодных и безоружных, насиловал наших жён, отнимал последнее достояние? Кто, наконец, в уплату по счетам дряхлеющего самодержавия послал умирать десятки тысяч сынов народа и опозорил страну ненужной войной с Японией? Кто? Всё тот же неограниченный хозяин России, старик в расшитом золотом мундире, благословлённый царём и проклятый народом… Судный день самодержавия близок… И если смерть одного из многих слуг ненавидимого народом царя не знаменует ещё крушения самодержавия, то организованный террор, завещанный нам братьями и отцами, довершит дело народной революции…»
В тот день, пятнадцатого июля, когда избитого жандармами и контуженного после взрыва террориста-революционера в бреду притащили в Александровскую больницу оперировать, кроткая Маша благодарно за народный подвиг героя отдала навеки ему своё горячее сердце.
Созонов получил бессрочную каторгу, которая после двух амнистий сократилась до пяти лет. Он мог надеяться — и надеялся — на еще одно сокращение срока: по 23-й статье «Уложения о наказаниях» треть его могла быть скинута, но в 1910 году эту статью отменили. Трудно себе представить все разочарование Созонова, который уже и к 1908 году, после каторжных тюрем в Алгаче и Акатуе, после голодовок и карцеров, после первой попытки самоубийства (в знак протеста против произвола тюремного начальства) был совсем не тем человеком, которого так любила семья, товарищи и красавица невеста Мария Прокофьева. Красавица она была действительно редкая, и умница какая! Такие трогательные были ее письма к нему, письма, которые наверняка являлись для него сущим праздником, главной отдушиной, с размышлениями о литературе, о любви... Только одно в ее письмах пугало революционера. Мария писала ему о русской интеллигенции то, что она, интеллигенция, безвозвратно отвергла уже Христа. И отвергла именно потому, что он был не вне ее, не в церкви, а — внутри. В этом убеждении крепился корень всего террора и святого насилия, как его сформулировал в своём сочинении «О сопротивлении злу силою» русский философ Иван Ильин. Это сопротивляющееся злу разрешённое насилие было вечным и самым страшным соблазном русской интеллигенции во все времена.
С этого времени ни о ком другом Мария более уже не мечтала и ждала его с бессрочной каторги, вынашивая в себе, как мать ребёнка, в упрямстве светлую надежду сочетания с ним. Когда он сидел в тюрьме в Акатуе, она приезжала к нему на свидания, пользуясь правом, как и все приехавшие на свиданку, свободного входа в тюрьму. Милая девушка с изящной фигурой, с серо-зелеными огромными лучистыми глазами, со строгим взглядом, прозрачным, бледным, тонким лицом и золотыми косами, вся нежная, точно пронизанная светом души своей и в то же время строго-серьезная. Она гармонировала с Егором без единого диссонанса. Егор смотрел на нее из своего угла удивленно любящими глазами и редко решался бывать с ней вместе…
В марте 1907 года Мария сама была арестована и осуждена в ссылку по обвинению в косвенном участии в деле о заговоре на жизнь императора Николая Романова. С ней были взяты по этому делу и судимы вместе: руководитель боевого отряда при ЦК ПСР с начала февраля 1907 года Борис Никитенко, по кличке «Капитан», отставной лейтенант флота, переправивший Савинкова за границу, после его побега с гарнизонной гауптвахты в Севастополе в июле 1906 года, и Борис Синявский, по кличке «Кит Пуркин», двадцатисемилетний член БО. Оба они были повешены, а её приговорили к вечной ссылке в Сибирь.
В 1908 году она бежала из ссылки за границу, прихватив с собой с каторги бессменного теперь её спутника-друга – лагерную чахотку. В 1909 году Мария вступила в «савинковскую» БО, снова подпав под ухаживания плотоядного, любвеобильного «Павла Ивановича». Борясь с настойчивостью его приставаний, Мария, ждала своего любимого Егора, не смотря ни на что, ощущая всем существом своим себя его белой невестой. Год его боевой, изолированной от всех работы, семь лет каторги — семь долгих лет она ждала его, горела светлой, чистой любовью, как свеча перед богом, в безнадёжной тьме царской реакции, душившей народ столыпинскими галстуками, опустившейся на страну после тяжёлого поражения в войне с Японией и жестокого разгрома декабрьского вооружённого восстания в Москве. Писала ему в Зерентуйскую каторжную тюрьму ободряющие письма о том, что она его ждёт, что надо держаться, не сломаться, что каторга будет не вечной, что, может, придут послабления или непременно случится возможность побега, а то и очередная царская милость амнистии, приуроченная чередующими друг друга сплошными юбилеями и датами великих исторических событий. Сильная и твердая в своей вере и любви, она жила надеждой на его близкое освобождение и на встречу с ним.
Уже тогда палочка Коха стала пожирать её молодость. Стали сдавать силы. Савинков таскал её по эмиграции за собой, как безропотно-послушную и верную собачонку. Это всё, что у него осталось от мощной боевой группы соратников. Иных поубивали в облавах, иные сдались или были накрыты, сданы провокатором. Кто-то сидел в лагерях, кто-то скрывался в подполье. ЦК отменил террор и БО была распущена. Остались в прошлом устрашающие страну взрывы бомб и выхлопы выстрелов террористов. Были убиты председатель Совета министров Столыпин, великий князь и московский генерал-губернатор Сергей Александрович. Но дело эсеров не умерло в народе. Уже молодое поколение новых студентов и земских учителей стреляло в провинции местных губернаторов, предводителей дворянства, командные жандармские чины, да даже городовых на улице из-за угла, провозглашая себя новыми эсерами, отдельными народными мстителями и радикалами разных мастей. То тут, то там вспыхивали помещичьи усадьбы, озаряя чёрную непроглядь неба разбойничьими кострами в непроходимых дебрях, словно всполохи дальних зарниц.
Ждала своего возлюбленного Егора с каторги Прокофьева Мария. Утекала, как песок сквозь пальцы, её нерастраченная юность, увядала красота, как тенётами старых, заброшенных чуланов и чердаков, покрывалось морщинами забот и тревог болезненно-бледное лицо, на котором огромными звёздами сияли завораживающе-красивые, необычайные, неземные, инопланетные глаза. Она, как инопланетянка, глядела на этот мир, и холодная его пустота и отрешённость не могли сломить её несокрушимой надежды на обязательную встречу с любимым. Этой долгожданной встречей только и жила, и боролась со смертельной болезнью Мария. Савинков, видя её ежедневную схватку со смертью, был ласков, заботлив с ней, как старший брат или отец сердечно к ней относился, жалел её иссыхающую юность. Он старался вовлечь её в переписку с русским подпольем. К нему и в эмиграции часто приезжали люди, не только товарищи по партии, но и обычная либеральная публика, даже представители творческой интеллигенции. Так заезжали к нему Зинаида Гиппиус и Сергей Мережковский. Зинаиде очень понравилась Маша своей чистой душевной красотой и она долго держала её слабую руку.
- Послушайте, Машенька, вы – чистый ангел! Просто «чистейшей прелести чистейший образец». Вам непременно нужно лечиться. Покиньте этого «бледного всадника»,Ропшина-Савинкова, и поедемте с нами в Париж, в Швейцарию! Вам надо обязательно сменить обстановку.
- Какие вы добрые… Спасибо вам, - шептали белые губы невесты террора.
Глаза были устремлены напряжённо в потолок, забываясь под натиском жара. Савинков претворял дверь в её комнату, играл с Мережковским в шахматы, читал Гиппиус свои демонически мрачные, но безупречные по силлабике стихи.
Так и боролась Маша, кашляя, кутаясь в плед, со своим чертовским недугом. Последние ее письма к Егору были сплошным ликующим гимном их встрече в свободе, любви и совместной работе. Она считала дни. До выхода Егора на поселение оставалось всего 6 недель, как вдруг в один из пасмурных декабрьских дней Мария прочитала в газете, привезённой и переданной Савинкову из России, страшную заметку о том, что двадцать седьмого ноября 1910 года Егор Сергеевич Созонов добровольно принял яд, дабы своей смертью предотвратить самоубийства политзаключённых на волне протестов против телесных наказаний, введённым тюремным начальством, и привлечь к судьбам узников широкое общественное внимание.
Смерть Созонова всколыхнула Россию. Прокатилась волна студенческих выступлений. Либеральные газеты откликнулись живо и горячо на эту жертву. Но сколько бы ни был политически понятен Марии партийный долг любимого – принести себя в жертву идеалам борьбы с самодержавием, сколько бы грандиозно нашумевшим не казался в печати такой самоотверженный поступок народного героя, это бы прежде всего удар в самое сердце для ослабевшей в одночасье женщины. Такой пытки судьбы она уже не могла вынести. Узнав о трагическом конце, Мария слегла и стала тихо угасать, будто сорвалась с ветки здорового бодрствования на стволе отчаянных надежд и полетела вниз головой в бездну неотвратимой гибели. Все физические и моральные силы её иссякли и не доставало более их, чтобы бороться с болезнью дальше. Она тихо и неизбежно с того дня стала умирать. А потом товарищи прислали Савинкову список предсмертного прощального письма революционера, и она плакала навзрыд, читая его сокровенные строки.
«Товарищи! Сегодня ночью я попробую покончить с собой. Если чья смерть и может приостановить дальнейшие жертвы, то прежде всего моя. А потому я должен умереть. Чувствую это всем сердцем: так больно, что я не успел предупредить смерть двух умерших сегодня. Прошу и умоляю товарищей не подражать мне, не искать слишком быстрой смерти! Если бы не маленькая надежда, что моя смерть может уменьшить цену, требуемую Молохом, то я непременно остался бы ждать и бороться с вами, товарищи! Но ожидать лишний день – это значит, может быть, увидеть новые жертвы. Сердечный привет, друзья, и спокойной ночи! Егор Сергеевич Созонов».
И вот теперь во всей красоте и благоухании итальянского лета у моря мария Прокофьева умирала. К ней приезжал отец, волжский мещанин и бубнил Савинкову истерически такую нелепицу, которую она, правда, не слышала – разговор о ней был сугубо мужской. Алексей Прокофьев в длинном картузе нараспашку закидывал Савинкова своим басовитым волжским говором, так странно звучащим в Сан-Ремо.
- Не жилица она. Поймите меня правильно, господин Савинков. Похоронить бы её надобно на Родине, в поволжской земле. Я готов все расходы на себя взять. Мне бы только здесь, заграницей помочь договориться с таможней. Языков-то я не знаю.
- Куда вы её повезёте?! На что ей это? И вам на что? Вы что ли дворянин? В семейные склепы? Она вне закона в России. Вы это понимаете?! И вас вместе с ней на границе арестуют и похоронят её в отхожей яме лагерной или в могильнике для скота, а не в вашей поволжской земле! Её обыскивать станут, подозревая, что товарищи её – революционеры, в гробу везут в Россию оружие и запрещённую литературу. Разденут, осквернят. Вздор! Похороним её здесь с честью, когда придёт срок. А вы прощайтесь с ней сейчас, жить ей, действительно, осталось недолго.
Отец девушки посмотрел на террориста отчаянным, ненавидящим взглядом.
- А ведь это вы её погубили! Запудрили мозги, сбили с пути девчонку. И что она теперь, горемыка? Ни себе, ни людям. Не вы, может, лично, а идеи ваши и дружки террористы-висельники!
- Ты ори, ори, да думай, что говори! – хладнокровно парировал Савинков. – Сейчас пришью тебя здесь и до дому не доберёшься! Из уважения к дочери твоей только такую гниду пальцем трогать не хочется. Её погубил режим, в котором ты, дармоед, барахтаешься, как жук навозный в говне, и выгоду для себя своим приспособленчеством имеешь. Дочь твоя за народ борется, жизни не жалея, а ты, паскуда, делишки свои торговые ведёшь, карман копейкой набиваешь. Не достойно, папаша, жизнь свою на пустое меняешь.
- А ты меня не совести! Знаем мы, на какие барыши вы виллы такие тут по заграницам снимаете! Эксами зарабатываете. Там в России убиваете, а тут живёте. А нам из-за вас отвечать и в петлю лезть приходится.
- Но-но! Ты-то свою шкуру спрячешь, зароешься в нору. И нашим, и вашим лебезить мастак. Шкура!
- Чаво?!
- Потише вы! Маши бы постеснялись! – заглядывала к ним новая жена Савинкова с младенцем на руках.
- Да, старик, - жёстко обрывал разговор террорист, - затыкай своё хайло, а не то я быстро тебя угомоню! Иди, прощайся с ней да отваливай восвояси! Погоди, дай срок. Вернёмся мы ещё на Родину, разгребём дерьмо. Скинем царя за шиворот! Наведём ещё свой порядок, в бога душу мать! – и он с грохотом опускал свой сильный сжатый до побеления кожи кулак о кухонный стол.
Отец уехал в своём синем полу-кафтанчике, проклиная всю заграницу и революционные дела. А вскоре умерла и Мария. Савинков не поверил, что это смерть – думал, что обычный припадок. Всю ночь он не спал, сидел подле неё, играл сам с собой в шахматы, чтоб быть бодрее. Утром провалился в сон, а в десять часов жена его разбудила и позвала к Марии. Та была ещё жива, лежала тихо, с закрытыми глазами. Борис взял её за руку, она посмотрела на него и слабо пожала руку. Потом тихо прошептала: «Спасибо». И умерла.
На кладбище в Сан-Ремо Савинков оплатил ей место, склеп и бальзамирование. И каждый день после похорон ходил туда и смотрел через окошко в гробу, как медленно разрушалось её лицо. Тёмными тенями. Синеватыми пятнами. Провалом около губ. И только тогда заказал ей православный восьмиконечный крест и краткую эпитафию в камне.
XV
Застыл, замер на мгновение над иссиня-чёрной гладью разлившегося Енисея величественный восход. Далёкое небо на востоке, обветренное рябью перистых облаков, словно обагрившись кровью из распоротой брюшины распластавшегося в вышине огромного кита-тучи, брызнуло на водяную равнину лучами золотисто-красноватого рассвета. Над рекой на скалистом обрыве стоял одинокий путник и глядел в голубую марь клубящейся внизу бездны. Парящая над водой туманная дымка миллионами брызг могучей сибирской реки рассеивала в воздухе прозрачную водяную завесу, словно тонко тканную вуаль с причудливыми узорами сверкающих на солнце капель.
Путник глядит вдаль, на величественный восход вечного светила, на разлив его света за горизонт тёмно-хвойной тайги, на размеренный ход многотонных лавин к океану бегущей реки, и вся его жизнь проплывает перед глазами и уносится, увлекаемая за горизонт вековым енисейским потоком.
Первое июля 1913 года. Туруханский край. Заканчивается третий год политической ссылки. Он – профессиональный революционер, эсдек, уже бывший член ЦК и Русского бюро ЦК РСДРП. Партийная кличка Инок, товарищ Иннокентий. Он – Иосиф Фёдорович Дубровинский, умирающий от туберкулёза тридцатипятилетний ссыльный подпольщик, временно живущий у Енисея в мелком русском поселении – станке, на жителях которого лежала обязанность возить почту: летом на лодках, зимой на нартах, запряжённых оленями или ездовыми собаками. Безлюдный, таёжный край енисейского заполярья. Миллионы десятин пустынной, необжитой территории, где бродят хозяевами, не пугано и не зная человека, медведи, где пять лет назад семнадцатого июня 1908 года где-то над Подкаменной Тунгуской пролетел и взорвался мощный метеорит, вспыхнув огромным светилом так, что оленеводы в тайге спросонья подумали, что взошло второе солнце. Здесь морозы доходят до – 57 градусов, зима длится семь месяцев, световой день пять-шесть часов в бесконечно изматывающей нервы пурге, здесь метели и снежные заносы закрывают от всего мира итак этот богом забытый край. Летом море гнуса съедает заживо по зимовьям в глубине тайги, живущим за счёт сезонных промыслов.
Путник стоит над рекой. Он ждёт подводы с новой партией политических ссыльных, новых шесть-семь человек, которых будет сопровождать один стражник и два местных крестьянина, обременённых подводной повинностью. По здешним станкам селят в основном административных ссыльных, которые были на казённом содержании от царского правительства. Пятнадцать рублей в месяц получает и Инок. Это хорошие деньги. За двенадцать рублей здесь можно купить дом или корову, а осенью, когда приходит пароход, то на два рубля на всю зиму можно запасти муки. Один пуд ржаной муки стоит в Монастырском летом один рубль двадцать копеек, зимой – рубль десять копеек. Такая вот незатейливая математика. Есть даже время заниматься любимым делом, Инок любит его проводить за высшей математикой. Научные книги можно выписывать с большой земли. Можно держать экономку из местных крестьянок. Как это не парадоксально, но именно здесь, на краю цивилизации, получая за революционное беззаконие практически хорошую зарплату, профессиональные революционеры ещё более укреплялись в идее продолжать губительные для кормящей их системы подрывные действия. Лишь пожизненные ссыльнопоселенцы не получали денежного содержания и вынуждены были работать, строя тюрьму, церковные постройки в селе Монастырском – административном центре в ста верстах южнее полярного круга.
На весь Туруханский край административно-репрессивного аппарата всего-то два офицера, три урядника, десять казаков и двадцать надсмотрщиков за ссыльными. А станков, где они распределены на проживание, десятки и разбросаны они по тайге вдоль могучей реки, как по Европе между странами на сотни километров безлюдья и бездорожья.
Инок был распределён в станок Баиху с декабря 1910 года, прибыв из Красноярской пересыльной тюрьмы. В Баихе кроме него ещё было пятнадцать ссыльных, в основном уголовников. Местные жители – потомки беглых русских крепостных и старообрядцев, сторонились ссыльных, добра от них не ожидая, и были приятно удивлены, если какой из них помогал им в хозяйстве, врачевал или ремонтировал хозяйственный инвентарь или плотничал.
Позади, за спиной, многовёрстные ходки побегов с поимкой и водворением назад, с наказанием и ужесточением условий ссылки. Не тщетность прошлых попыток останавливает революционера, а понимание, что ему недолго осталось ходить на этом свете и свои последние дни хотелось прожить достойно, не в бегах, а лицом встретить неуклонно надвигающуюся смерть. Товарищи по партии ему написали, что в этом этапе едут свои. Их хотелось встретить, им передать жажду революционной борьбы, чаяния и заветы пролетариата, которые он получил сам ещё там, на баррикадах в Москве в 1905. Инок, он действительно как монах, с платонической страстью всецело отдался делу социальной революции, чтобы перевернуть весь мир с его прежними несправедливыми устоями, распределяющими социальные блага не по результатам труда. Тот мир, где богатые богатеют не за счёт своих усилий, а за счёт ренты от вложений или аренды своего капитала, а бедные беднеют, не смотря на смертельно надсадные усилия своего труда, разоряются в бессильных попытках подняться из нищеты, удушаемые процентной кабалой взятых кредитов. Инок тонко чувствует несправедливость. Этому когда-то научила его мама – та миловидная молодая женщина с четырьмя малолетними детьми со старинной фотографии в дневном нарядном бархатном платье с пышным турнюром и обилием гипюровых драпировок, тюлевых оборок и шёлковых складок. Эту фотографию 1882 года Иосиф бережно хранил всю свою жизнь и носил с собой как реликвию из призрачно-далёкого детства. Не понаслышке знаком ему и чёрный быт заводских рабочих окраин, и не по книгам Максима Горького знает он этот народ, ни свет, ни заря встающий из барачных своих трущоб на зов заводских гудков. А сколько искалеченных промышленными авариями, получивших травмы людей, ставших инвалидами с мизерной пенсией, обречены были на его веку умирать от голода, от боли, что вся семья инвалида будет пресмыкаться теперь перед всяческими господами и барами, унижать свои честь и достоинство, добывая себе кусок хлеба. Девушки, дочери таких инвалидов, будут вынуждены рисковать своим телом на нелёгкой, запутанной дороге жизни бедного человека, подвергающегося со всех сторон насилию, жестокости, похабным домогательствам извращённого кокаином и распутством богатого мира. Защитой от всего этого были только сплочённость рабочих, их солидарность, револьверы да баррикады.
Помнил Инок (да как же забыть такое!) 1905 год. Тогда революционная стихия, до того скрытая и потаённая, словно маёвка в лесу, выдающая себя редкими нарывами разобщённого народного гнева в виде отдельных убийств жандармов и чиновников эсерами-террористами, в виде студенческих манифестаций и крестьянских неорганизованных бунтов, когда в слепой ярости мщения убивали помещиков и сжигали, порой даже не разграбив, целые имения, открыто слилась в единый могучий поток вооружённого восстания. И сколько бы царская власть не накидывала петлю на аморфное тело этой кровавой стихии, не вешало крестьян-бунтарей в «столыпинских галстуках», вызывая протестный гражданский публицистический отклик Льва Толстого, сколько бы студентов не стригла в солдаты, не бросала людей в кандалах в тюрьмы и крепости, не ссылала в лагеря и на каторгу там умирать, стихия народного гнева как лава проснувшегося вулкана закипала в недрах большой горы – в русском народе и прорвалась наружу после Кровавого воскресения мощными выбросами социального и политического гнева. Людям надоело терпеть жизнь бесперспективную, жалкую, на которую обречены были не только они, но и их дети, и внуки, и даже правнуки. По прогнозам Министерства просвещения ликвидировать всеобщую безграмотность царская власть была в силах только к концу XX века. Трагедии высокой детской смертности усугублялись примитивной народной медициной. Частые эпидемии, частый голод сотрясал целые губернии с систематической, регулярной настойчивостью. Проблемы эти не решались и даже не планировались к системному решению. Девяносто процентов населения были крестьяне, не знавшие достижений и требований цивилизации нового века, живущие патриархальным, примитивным укладом на брюкве и репе. Страна жила в своём замкнутом мире, оторванном от всего света, в своём летоисчислении, отставая в календаре на тринадцать дней от Европы и Америки. Царь, может быть, и патриархально по отношению к вере, к заветам предков и старины, но цинично по отношению к своему народу, именовал себя в анкетах «Хозяином Земли Русской». А его армия чиновников, неограниченных правом закона, безнаказанных, неподконтрольных обществу, барствовала, грабила народ взятками и поборами, относилась к нему, как к быдлу, к скоту, который растят на убой, как к лесу, чьи ресурсные запасы в бескрайней Расее безграничны. Мёр народ в болезнях, нищете и голоде, в пьянстве от беспросветной нужды и безнадёги, и барствовал чиновный и помещичий люд, купаясь в роскоши вековых традиций и привилегий. Со времён поэта Некрасова ничего практически не изменилось в сельской общине и в отношении её с родовыми дворянскими гнёздами. До сих пор гнули по холопски спины, платили налоги и сборы, снимали шапки в поклонах и всяческих (каждому на свой лад) раболепных приветствиях по титулу или чину по Табели о рангах от «вашего благородия» до «вашего высокопревосходительства». Были, конечно, удачные, вольготные, нахрапистые прослойки – сословия, прикормленные режимом. Казаки имели по двадцать пять гектаров земли и не платили налоги. Купцы и дельцы торговали в разнос по всей империи и богатели полвека, вытесняя уже дворян из самых привилегированных и придворных сословий. Дворяне могли уже не служить царю, а жить исключительно в своё удовольствие, дармоедами на своих потомственных десятинах с деревнями, имениями, усадьбами, поместьями, чьим бытом упивались, ностальгируя, многие писатели, косящие под старину Золотого века русской литературы.
А социальные противоречия всё более обнажали тупость, беспомощность и бесперспективность старых методов управления, старого имперского мышления. Самодурские насильственные губернаторские попытки обрусения Польши, Прибалтики привели там к устойчивой ненависти местного национального населения к царскому режиму. А еврейские погромы, организованные под санкцией министра внутренних дел Вячеслава Плеве стоили ему смерти от бомбы, брошенной в него с яростью молодым эсером Сазоновым в 1904 году. Потом эта гнусная «малая победоносная войнишка», которую царь затеял с Японией, бездарно и глупо проигранная и стоившая России десятков тысяч ненужных смертей, бабьим вдовьим воем взвилась над деревнями, куда пришли царские похоронки. «За что?», «За кого?», «Зачем воевали?!» - голосили по усопшим деревни и волости.
Инок, он же Иосиф Дубровинский, отрёкся от этого мира, стал профессиональным революционером, монахом-подпольщиком. Сменил паспорт, имя, образ жизни, практически оставил семью – её быт и заботы более не волновали его. Подпольная кличка, подложные документы, содержание из партийной кассы, жизнь на съёмных квартирах в разных городах, выезды заграницу. В кармане револьвер и листовки. Чёрной тенью с поднятым воротником крадётся к месту сбора на тайное собрание, в явочную квартиру, где молодые студенты, рабочие, разночинцы, городская радикальная интеллигенция, поэты, террористы, анархисты слушают его прокламации. Он не один такой боевой. Есть люди и покруче, и покрепче. Чего стоят Виргилий Шанцер, по прозвищу Марат, или Михаил Васильев-Южин, или Мартын Лядов по кличке Русалка. Был ещё один, Николай Бауман, по прозвищу Грач, с которым у Дубровинского отношения как-то не сложились. Бауман легко пересекал границу, за то и был прозван Грачом, возил из Цюриха «Искру» и с 1901 года был членом Московского комитета РСДРП. В подпольных и эмигрантских кулуарах межпартийных дрязг российской социал-демократической рабочей партии Грач поддержал радикальную линию форсирования марксизма и социал-демократии в России в лице одного из лидеров российских социал-демократов, знакомых ему ещё по петербургскому «Союзу борьбы по освобождению рабочего класса», Владимира Ленина. Этот «Союз борьбы» Ленин организовал в Петербурге ещё в 1895 году. За два последующих года Союз объединил множество марксистских кружков, установил связи со многими городами империи, а главное, что он перешёл от пропаганды этих кружков к широкой агитации среди рабочих посредством распространения на заводах своих листовок, запрещённой литературы и нелегальной социал-демократической газеты «Рабочее дело». Были установлены и поддерживались конспиративные связи Союза с семьюдесятью заводами и фабриками. В эти же годы полиция активно ловила и смогла арестовать весь руководящий центр Союза, отправив его лидеров по «высочайшему повелению» в Восточную Сибирь, Архангельскую и Вологодскую губернии.
А дальше первого марта 1898 года на съезде в Минске была организована РСДРП, на базе Плехановской группы «Освобождение труда» из ранее распавшихся «Земли и Воли», народников из «Чёрного передела», женевских социал-демократических эмигрантов, киевской группы «Рабочее дело», еврейской группы «Бунд» и прочих марксистских кружков. С первого по третье марта 1898 года девять делегатов от различных марксистских организаций России нелегально провели в Минске учредительный съезд. В нём участвовали: от «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» - Радченко, Ванновский, Тучапский, Петрусевич, от «Бунда» - Кац и Кремер, от «Киевской Рабочей газеты» - Эйдельман и Вигдорчик. Этот съезд только провозгласил образование единой партии и принял манифест Струве, но все его делегаты вскоре были арестованы.
Далее в декабре 1900 года была создана газета «Искра», в редакцию которой вошли: Аксельрод, Засулич, Ленин, Мартов, Плеханов, Потресов. Газета стала взывать, что называется «искрить» с агитационными и пропагандистскими материалами к рабочим российских заводов и фабрик. А в июле 1903 года в Лондоне прошёл второй съезд партии социал-демократов, на котором была принята её программа и произошло историческое разделение на меньшевиков и большевиков. Большевик Ленин вышел из редакции «Искры», ставшей меньшевистским рупором.
Эсдеки, травя друг друга, поделились на меньшевиков и большевиков. Ленин и Грач стояли за радикальное и бескомпромиссное размежевание. Дубровинский был за примирение. За Грачом тянулась одна нехорошая история, нелицеприятно характеризующая его как человека, в которой Иосиф хотел разобраться вместе со своим другом Василием Митровым, партийное псевдо – Савва, тоже в прошлом члена Союза борьбы за освобождение рабочего класса. Осенью 1902 года Митров обратился в редакцию «Искры» с письмом политических ссыльных из города Орлова Вятской губернии, которые требовали партийного суда над Бауманом по обвинению его в доведении до самоубийства жены Митрова - Клавдии Николаевны Приходьковой. Клавдия Николаевна была молодой и привлекательной женщиной из Петербурга, где она вела занятия в кружке рабочей молодёжи и подготовила знаменитую листовку «К петербургским приказчикам», которую напечатали в типографии Союза борьбы за освобождение рабочего класса. За свою подпольную социал-демократическую деятельность она была сослана в город Орлов Вятской губернии, где смогла устроиться на службу учительницей. Это было ещё в 1899 году. Туда же в Орлов были сосланы и эсдеки Грач и Савва. Бауман был на четыре года старше Дубровинского, Митров только на год. В целом они все были представителями одного поколения и хорошо понимали мотивы, призвания, интересы и вкусы друг друга. Оба они, и Савва, и Грач влюбились в Приходькову. Но Бауман был красивее европейскими чертами лица, к тому же на пол головы выше соперника. Савва был угрюм, Грач лёгок и весел в общении. Соблазнил он красивую революционерку. Она ему отдалась в надежде, что будет семья, а он улетел, как истинный перелётный грач, совершив очередной побег из ссылки. Да мало бы, что сбежал он не только из ссыльного поселения, но и от неё сбежал, не оставив надежд и разрушив, скомкав, все обещания. Она забеременела от него, а рожать и воспитывать, видимо, пришлось бы ей одной в такой и без того нелёгкой обстановке политической ссылки. Не дома же у себя, в самом деле, в Санкт-Петербурге, а где-то на Вятчине за непроходимыми лесами от цивилизации и цивилизованного деторождения и ухода за беременными и роженицами. Да, бог бы с ним, что и сбежал от неё, так ещё этот гад стал присылать в Орлов карикатурки с намёками о его с ней интимной близости. А тут уже за Приходьковой стал ухаживать и Миртов. Ни рожей, ни ростом не вышел, конечно, ну да чёрт с ним, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Клавдия вышла за Васю. Родила, да ребёночек умер протестно, не желая расти и мужать в условиях политической ссылки. А Грач всё продолжал с каким-то изуверством травить молодых. Подвязал ещё какого-то карикатуриста к этим делишкам. Миртов к тому времени стал его политическим оппонентом, меньшевиком, вот и Бауман по заданию Ленина всю это меньшевизну травил и клеймил перед рабочим классом всяческим позором, не скупясь в средствах и не выбирая выражений. Переусердствовал – двадцать четвёртого декабря 1901 года Клавдия Приходькова, отравившись, покончила с собой. Искровцы хотели замять дело, десятого марта 1902 года опубликовав на страницах своего издания некролог. Но Савва требовал суда. Кидал гневные письма Потресову, Плеханову, Дану, Мартову. Ленин, крышуя Грача, написал в ответ такую резолюцию: «Мы находим, что дело, поднятое товарищем Миртовым, есть чисто личное дело, возникшее при совершенно исключительных обстоятельствах. Оно не может и, по нашему твёрдому убеждению, не должно быть разбираемо никакой революционной организацией вообще. В частности же мы, со своей стороны, не видим в настоящее время, решительно никаких оснований к возбуждению против члена Русской организации «Искры» Н.Э. Баумана обвинения в каком бы то ни было нравственно предосудительном поступке или поведении». На том Миртов окончательно порвал с большевиками. А Грач вернулся в Москву и возглавил Московскую организацию большевиков и Северное бюро ЦК партии. В июне 1904 года он был арестован и шестнадцать месяцев сидел в Таганской тюрьме. В то время и Инок сидел в тюрьме и искал пути объединения меньшевиков с большевиками. Оба они вышли в октябре 1905 года на свободу и кинулись с головой в партийную работу в Московском комитете РСДРП.
С двенадцатого октября 1905 года по всей стране началась политическая стачка. Бастовало свыше двух миллионов человек в различных отраслях промышленности, в том числе железнодорожники. Это вынудило царя пойти на уступки. Семнадцатого октября вышел царский манифест об усовершенствовании государственного порядка:
БОЖИЕЮ МИЛОСТИЮ
МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРЫЙ,
ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ
ВСЕРОССИЙСКИЙ
ЦАРЬ ПОЛЬСКИЙ, ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ФИНЛЯНДСКИЙ
и прочая, и прочая, и прочая
Объявляем всем нашим верноподданным.
Смуты и волнения в столицах и во многих местностях Империи НАШЕЙ великою и тяжкою скорбью преисполняют сердце НАШЕ. Благо Российского ГОСУДАРЯ неразрывно с благом народным и печаль народная ЕГО печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое нестроение народное и угроза целости и единству Державы НАШЕЙ.
Великий обет Царского служения повелевает НАМ всеми силами разума и власти НАШЕЙ стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для Государства смуты. Повелев подлежащим властям принять меры к устранению прямых проявлений беспорядка, бесчинств и насилий, в охрану людей мирных, стремящихся к спокойному выполнению лежащего на каждом долга, МЫ, для успешного выполнения общих намечаемых НАМИ к умиротворению государственной жизни мер, признали необходимым объединить деятельность высшего Правительства.
На обязанность Правительства возлагаем МЫ выполнение непреклонной НАШЕЙ воли:
1. Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов.
2. Не останавливая предназначенных выборов в Государственную Думу, привлечь теперь же к участию в Думе, в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив этим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку.
и 3. Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы и чтобы выбранным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от НАС властей.
Призываем всех верных сынов России вспомнить долг свой перед Родиной, помочь прекращению этой неслыханной смуты и вместе с НАМИ напрячь все силы к восстановлению тишины и мира на родной земле.
Дан в Петергофе в 17 день Октября, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот пятое, Царствования же НАШЕГО в одиннадцатое.
А на следующий день, восемнадцатого октября Грач был убит недалеко от главного здания Императорского московского технического училища на углу Немецкой улицы и Денисовского переулка. Инок был свидетелем этого, но не успел ничего предпринять. В тот день Московским комитетом партии было решено организовать и провести под лозунгом «Разрушим русскую Бастилию!» протестное шествие рабочих к зданию губернской Таганской тюрьмы, откуда несколько дней назад только освободился Грач. Демонстранты уже были собраны, но Бауману их показалось мало и он кинулся сагитировать рабочих с ткацкопрядильной фабрики швейцарского фабриканта Фернанда Дюфурмантеля. Грач возбуждённо схватил красный флаг с лозунгом «Долой самодержавие!», вскочил в пролётку и, стоя в ней, помчался по Немецкой улице. Далеко было слышно, как он кричал: «Товарищи, присоединяйтесь к нам! Долой царя! Долой самодержавие!» Пролётка отъехала уже далеко от демонстрантов. Возле дома Клюгина по Немецкой улице (тогда нумерации домов в Москве ещё не было, она появилась только в 1907 году, а до этого ориентировались в адресе по фамилиям домовладельцев) наперерез пролётке выбежал какой-то дворник, как потом узнал Инок из материалов Московского окружного суда, некий двадцатидевятилетний Николай Федотович Михалин, уроженец Тамбовщины и работавший на фабрике Щапова не то рабочим, не то дворником, не то надзирателем мужских спален, отслуживший до этого пять лет действительной военной службы в лейб-гвардии Конном полку в Петербурге. В руках у него был обрезок металлической трубы, которую он применил как драгунскую шашку или кирасирский палаш. Михалин вскочил в пролётку и начал вырывать флаг из рук Баумана. В завязавшейся борьбе Грач достал браунинг и выстрелил в дворника. Но тот успел нанести ему трубой удар по руке с пистолетом, тем самым избежав ранения. Их стычка была недолгой. К пролётке бежали революционеры. Михалин успел ещё нанести трубой три удара по голове Баумана, чем проломил ему череп, затем скрылся за воротами фабрики Щапова. При этом он был обстрелян эсдеками. Инок тоже стрелял ему вдогонку, но промахнулся. Окровавленного Грача притащили в техническое училище. Он был уже мёртв. И до двадцатого тело находилось там. Двадцатого октября рабочая Москва хоронила Грача. Похороны и митинг на Ваганьковском кладбище стали демонстрацией. Никитич - Красин, Инок и другие эсдеки выступали на этом митинге. А после похорон было принято решение усиленно и спешно готовить свои боевые дружины. Для этого нелегально и в магазинах приобреталось огнестрельное оружие и начались лесные стрельбы в пригородных рощах. Иноку было поручено организация и курирование боевых дружин из числа рабочих на ряде московских предприятий. Его знали рабочие и конспиративно проводили к себе на территорию типографии Сытина, фабрики Цинделя, трубопрокатного завода Гана. Там из наиболее активных он формировал дружины, назначал им явки для получения иностранного оружия, которое было в открытой продаже в оружейных магазинах города. Деньги у социал-демократов были, наворованные в эксах и пожертвованные московскими купеческими кланами старообрядцев Морозовых, Коноваловых, Прохоровых. В то время в России была разрешена торговля оружием, но только не числящегося на вооружении в Русской императорской армии. Вот его и закупали, и прятали для дружинников города.
Координируя подготовку к вооружённому восстанию разрозненных в управлении дружин, Инок по заданию партии в ноябре уехал в Петербург для участия в революционном выступлении моряков Кронштадта. Москвичи продолжали готовиться и ждать сигнала революционеров для своего выступления. Вернулся Дубровинский в Москву в конце ноября и приступил к агитации солдат, что возымело свои результаты. Второго декабря восстали солдаты Второго гренадёрского Ростовского полка, дислоцированного в Москве. Они выбрали свой полковой комитет, потребовали созыва Учредительного собрания, передачи земли крестьянам и освобождения всех политических заключённых. Комитет обратился с воззванием ко всем войскам московского гарнизона поддержать его требования. На это откликнулись некоторые полки Первой и Второй дивизий Гренадёрского корпуса, штаб-квартира которого была в Москве. Весь этот корпус состоял из трёх пехотных и двух кавалерийских дивизий, дислоцированных в Московском округе. Командовал корпусом генерал-майор Гершельман Иван Романович. Восставшие гренадёры создали Совет солдатских депутатов из представителей Ростовского, Екатеринославского гренадёрских полков. Но Гершельман с помощью верной присяге, расквартированной в Москве второй бригады Первой кавалерийской дивизии, состоящей из первого Сумского гусарского полка, дислоцированного в Хамовнических казармах, и Первого Донского казачьего полка, располагавшегося в Николаевских казармах на Ходынке, которые были построены в самом конце XIX века в юго-восточной части Ходынского поля, где был военный полигон с ямами и траншеями, сумел изолировать ненадёжные воинские части в казармах их дислокации, лишив доступа к оружию. Гусары под командой полковника Нилова Ивана Дмитриевича и донские казаки полковника Курочкина Михаила Степановича смогли запереть взбунтовавшихся ростовских гренадёров в их Спасских казармах на Садовой-Спасской, а отдельные батальоны колеблющегося Первого Екатеринославского лейб-гренадёрского полка в Беляевских казармах в Преображенской заставе и в Покровских казармах у Покровских ворот.
Московский генерал-губернатор и генерал-адъютант Фёдор Васильевич Дубасов, шестидесятилетний седой старик с многолетним морским стажем военной службы, худощавый, с тонкими усами и лукавым прищуром зорких, пытливых глаз, сумел оперативными приказами изолировать ненадёжные части и, опершись на верные присяге войска, повёл наступление на восставших.
Пятого декабря в Лобковском переулке в здании реального училища Фидлера на базе заседания московской городской конференции большевиков Инок собрал первый московский Совет рабочих депутатов, пригласив делегатов дружин из наиболее политически активных рабочих предприятий города. Тут же состоялся митинг, на котором было решено седьмого декабря объявить всеобщую политическую стачку и начать вооружённое восстание.
И седьмого декабря в среду забастовка началась. В Москве остановились все крупные предприятия, прекратилась подача электроэнергии, остановились трамваи, закрылись магазины. К забастовке примкнули даже служащие и технический персонал Московской городской Думы. Рабочие не вышли на работу. Кругом проводились митинги и собрания под охраной вооружённых дружин. Было парализовано железнодорожное сообщение. Действовала только Николаевская дорога до Санкт-Петербурга, которую охраняли солдаты. В четыре часа дня город погрузился в темноту. Совет запретил фонарщикам зажигать фонари. Многие фонари были революционерами разбиты. Реакция властей последовала уже к вечеру. Дубасов объявил в Москве и губернии чрезвычайное положение. Ночью были арестованы члены московского комитета РСДРП Марат и Васильев-Южин. Ночью начались по городу перестрелки дружинников с городовыми. Дружинники разграбили оружейный магазин Биткова на Большой Лубянке. На Тверской улице революционеры убили одного торговца, фруктовщика Кузьмина, который отказался подчиняться требованию забастовщиков и не закрыл свой магазин для покупателей. Один из дружинников застрелил его тремя револьверными выстрелами. Восьмого декабря в четверг полиция в саду «Аквариум» разогнала многотысячный митинг, пытаясь разоружить присутствующих, но многие дружинники, перемахивая через забор, скрылись с оружием. Ночью эсеры метнули две бомбы в здание Охранки в Гнездниковском переулке. Один человек был убит. Девятого декабря в пятницу Инок снова собрал дружинников в училище Фидлера. Горячо обсуждали план захвата Николаевского вокзала с целью перерезать сообщение Москвы с Петербургом, собирались идти разоружать полицию. Но Дубасов их опередил. В сумерках дом Фидлера был окружён войсками – драгунами и казаками, московской полицией и Второй конно-артиллерийской батареей. Последовал ультиматум – покинуть помещение и сдать оружие. В здании двести дружинников, с ними гимназисты, студенты, среди них есть и девушки. Дубасовцы требуют сдаться. Дружинники молчат, студенты выкрикивают гордо протесты, что они не сдаются. Двери и проходы завалены партами. На первый этаж с улицы не пробраться. Солдаты начинают стрелять. Молодёжи не верится, что всё это взаправду.
- Вот увидите, они струсят, непременно струсят, отступят и не будут по училищу стрелять! – какая-то молоденькая девица-студентка горячо убеждала Иосифа, скорее успокаивая внушением себя, нежели собеседника, в возбуждении взяв его за руку.
- Надо уходить, - незаметно выглядывал из тёмного окна Инок, оценивающе оглядывая улицу и двор вокруг здания училища.
- Нет, мы будем стойко держаться! – расширяла глаза, наполняя их безумием остервенения толпы эта девица.
Грянули первые залпы. Сначала ружейные, чтобы припугнуть. Студенты засмеялись и кинули с балкона во двор бомбу. Войска начали артиллерийский обстрел, сделав двенадцать орудийных залпов. Здание местами разворотило, выбило окна, трёх человек внутри убило. Студенты и дружинники пошли на сдачу. Инок даёт команду - во время сдачи студентов дружинникам разбежаться. И те сиганули в рассыпную. Итоги сопротивления были следующие: войска потеряли убитым прапорщика, цинично выкрикивающего ультиматумы. Его подстрелил один из дружинников из маузера. Также были ранены трое драгун и один жандарм. Сто восемнадцать студентов сдалось, трое были убиты, пятнадцать ранено.
Из обстрелянного реального училища Фидлера Инок, выходя, увлёк за собой с дружинниками к бегству и тут девицу-курсистку, выполняющую добровольно в осаде обязанности сестры милосердия и перевязывающую раненых студентов. Иосиф схватил её за руку, увлекая за собой через невысокий забор, чтобы спасти от дубасовских расправ. Они убежали в ночь вместе и на радостях спасения благодарная девушка с нежностью отдалась пламенному революционеру в общежитии женского курса, куда она его привела где-то под утро. И в пьяном дурмане мутного счастья чувствовал Инок огонь её юного тела, страстного до плотских ощущений, как и пылко охочего до безумно-смелых револьверно-бомбовых студенческих террористических авантюр.
***
Инок смахивает с себя тень воспоминаний. Он снова на Енисее и видит приближающиеся подводы с новыми ссыльными. Они уже идут к нему на встречу. Одного из них он знает. Это товарищ Тимофей или Сурен Спандаян, арменин по национальности и старый революционер-большевик, тоже болеющий туберкулёзом, в мае 1913 года приговорённый к пожизненной ссылке в Енисейскую губернию. Он представляет ему двух других – еврея и грузина.
- Товарищ Андрей. Товарищ Сталин, - называет их Тимофей. Инок слышал о них. Это два новых члена ЦК, кооптированные туда настоянием Ленина.
Оба моложе, за одним боевые дружины Урала, за вторым эксы для партийной кассы, обеспечивающие в Швейцарии дела Старика или Ленина, как его называли партийные товарищи.
Их обоих этапируют дальше в село Монастырское, по местным меркам крупный административный центр, где есть своя церковь и даже тюрьма. В Баихе они переночуют и дальше с подводами в путь. Надсмотрщик разрешает всем троим переночевать у Дубровинского. Но зная, что он на последней стадии туберкулёза, однопартийцы держатся отдалённо.
Выпили крепкого за встречу. Вновь прибывшие за стенкой что-то оживлённо обсуждают. Инока отягощает кашель и горячий бред, сваливает с ног на топчан. Над ним колдует нанятая экономка. В бреду умирающий революционер прокручивает в голове хронику событий декабрьского вооружённого восстания в Москве в 1905 году.
Девятое декабря, пятница. Бои у Страстной площади. Расстрелян снарядами и захвачен оплот боевых дружин – училище Фидлера. В ночь на десятое паутинными тенётами оплели Москву баррикады. Сотни баррикад через Тверскую улицу от Трубной площади до Арбата, между Страстной площадью и Старыми Триумфальными воротами. Дружинники вооружены иностранным оружием. Первые факты мародёрств, ограблений складов, убийств обывателей. Восставшие выгоняли горожан на улицу и заставляли строить баррикады. Для этого валили в кучу перевёрнутые конки, телеграфные столбы, рекламные щиты и газетные будки. Московские власти самоустранились от борьбы. Вся власть сосредоточилась в руках военных. В ночь с пятницы на субботу в полтретьего утра двое молодых людей, проезжая на лихаче по Большому Гнездниковскому преулку бросили в двухэтажное здание охранного отделения две бомбы. Произошёл страшный взрыв. В отделении была выломана передняя стена и разворочено всё внутри. Был тяжело ранен околоточный надзиратель, который потом умер в Екатерининской больнице, и убиты городовой и нижний чин пехоты. В соседних домах были выбиты все стёкла. Десятого об этом сообщили в газетах и начались ожесточённые, уже нешуточные, непоказные бои.
Общего руководства восстанием не было. Две партии: социалистов-революционеров и социал-демократов, которые уже болезненно размежёвывались на большевиков и меньшевиков, претендовали на лидерство, так и не договорившись между собой, действовали отдельно. Пытался координировать действия боевых дружин Московский Совет, состоящий в те дни из делегатов от ста восьмидесяти четырёх предприятий. Совет выбрал свой Исполком, который объявил общее наступление всех дружин на центр города, извозчикам предписал закончить работу к шести часам вечера, а булочникам запретил печь белый хлеб. Замоскворецкий, Хамовнический, Пресненский, Бутырский, Лефортовский и Рогожско-Симоновский районные советы подхватили воззвание и стали собирать свои силы.
Десятого декабря вечером восставшие разграбили оружейные магазины Торбека и Тирнопольского. В первом от пожара произошёл взрыв, во втором были только револьверы.
Дубровинский вместе с Литвином-Седым в штабе боевых дружин Пресни составили инструкцию боевой организации при МК РСДРП, и утром одиннадцатого декабря в воскресенье она была опубликована в виде советов восставшим рабочим в пятом номере газеты «Известия Московского Совета рабочих депутатов». В течение дня этот номер был массово растиражирован и распространён в восставших районах. Звучали советы так:
«Советы восставшим рабочим: Из инструкции боевой организации при МК РСДРП
1905, 11 декабря 1905 г., газета «Известия Моск. С. Р. Д.» № 5.
Товарищи! Началась уличная борьба восставших рабочих с войсками и полицией. В этой борьбе может много погибнуть ваших братьев, борцов за свободу, если не будете держаться некоторых правил. Боевая организация при Московском комитете Российской социал-демократической рабочей партии спешит указать вам эти правила и просит вас строго следовать им.
Главное правило — не действуйте толпой. Действуйте небольшими отрядами человека в три-четыре, не больше. Пусть только этих отрядов будет возможно больше, и пусть каждый из них выучится быстро нападать и быстро исчезать. Полиция старается одной сотней казаков расстреливать тысячные толпы. Вы же против сотни казаков ставьте одного-двух стрелков. Попасть в сотню легче, чем в одного, особенно если этот один неожиданно стреляет и неизвестно куда исчезает. Полиция и войска будут бессильны, если вся Москва покроется этими маленькими неуловимыми отрядами.
Кроме того, товарищи, не занимайте укрепленных мест. Войско их всегда сумеет взять или просто разрушить артиллерией. Пусть нашими крепостями будут проходные дворы и все места, из которых легко стрелять, и легко уйти. Если такое место и возьмут, то никого там не найдут, а потеряют много. Всех же их взять нельзя, потому что для этого каждый дом нужно населить казаками.
Поэтому, товарищи, если вас будут звать идти куда большой толпой и занять укрепленное место, считайте того глупцом или провокатором. Если это глупец — не слушайте, если провокатор — убивайте. Всегда и всем говорите, что нам выгодней действовать одиночками, двойками, тройками, что это полиции выгодно расстреливать нас оптом, тысячами.
Избегайте также ходить теперь на большие митинги. Мы увидим их скоро в свободном государстве, а сейчас нужно воевать и только воевать. Правительство это прекрасно понимает и нашими митингами пользуется для того, чтобы избивать и обезоружить нас.
Собирайтесь лучше небольшими кучками для боевых совещаний, каждый в своем участке, и при первом появлении войск рассыпайтесь по дворам. Из дворов стреляйте, бросайте камнями в казаков, потом перелезайте на соседний двор и уходите.
Строго отличайте ваших сознательных врагов от врагов бессознательных, случайных. Первых уничтожайте, вторых щадите. Пехоты, по возможности, не трогайте. Солдаты — дети народа и по своей воле против народа не пойдут. Их натравливают офицеры и высшее начальство. Против этих офицеров и начальства вы и направляйте свои силы. Каждый офицер, ведущий солдат на избиение рабочих, объявляется врагом народа и становится вне закона. Его, безусловно, убивайте.
Казаков не жалейте, на них много народной крови, они всегдашние враги рабочих. Пусть уезжают в свои края, где у них земля и семьи, или пусть сидят безвыходно в своих казармах. Там вы их не трогайте. Но как только они выйдут на улицу — конные или пешие, вооруженные или безоружные, — смотрите на них как на злейших врагов и уничтожайте их без пощады.
На драгун и патрули делайте нападения и уничтожайте.
В борьбе с полицией поступайте так. Всех высших чинов до пристава включительно при всяком удобном случае убивайте. Околоточных обезоруживайте и арестовывайте, тех же, которые известны своей жестокостью и подлостью, тоже убивайте. У городовых только отнимайте оружие и заставляйте служить не полиции, а вам.
Дворникам запрещайте запирать ворота. Это очень важно. Следите за ними, и если кто не послушает, то в первый раз побейте, а во второй — убейте. Заставляйте дворников служить опять-таки нам, а не полиции. Тогда каждый двор будет нашим убежищем и засадой. Помните товарищи, что мы хотим не только разрушить старый строй, но и создать новый, в котором каждый гражданин будет свободен от всяческих насилий. Поэтому сейчас же берите на себя защиту всех граждан, охраняйте их, делайте ненужной ту полицию, которая под видом охранительницы общественной тишины и спокойствия насильничает над беднотой, сажает нас в тюрьмы, устраивает черносотенные погромы.
Наша ближайшая задача, товарищи, передать город в руки народа. Мы начинаем с окраин, будем захватывать одну часть за другой. В захваченной части мы сейчас же установим свое, выборное управление, введем свои порядки, восьмичасовой рабочий день, подоходный налог и т. д. Мы докажем, что при нашем управлении общественная жизнь потечет правильнее, жизнь, свобода и права каждого будут ограждены более чем теперь. Поэтому, воюя и разрушая, вы помните о своей будущей роли и учитесь быть управителями.
Боевая организация при Моск. Ком. РСДРП.
Распространяйте этот листок всюду, расклеивайте по улицам, раздавайте прохожим».
***
Днём на Горбатом мосту новый бой. Есть убитые и раненые с обеих сторон. Своих раненых дружинники несут в бани Бирюкова, где пресненцы организовали полевой госпиталь. Здесь девушки-курсистки и студенты-медики делают перевязки и компрессы.
Иннокентий держал связь с мебельной фабрикой Шмита, чьи корпуса стали в эти декабрьские дни мощным бастионом революции. Николай Павлович Шмит, молодой, двадцатидвухлетний юноша, год, как вступивший в наследство старообрядца-отца, купец-фабрикант художественной мебели на Пресне. Этот худощавый юноша с бледным лицом, задумчивый и молчаливый, вступил в права мебельным магазином в Неглинном проезде и фабрикой отца на Пресне. И сразу же, с первого мая 1905 года ввёл девятичасовой рабочий день, вместо одиннадцатичасового, повысил зарплату своим рабочим, открыл при фабрике амбулаторию и специальные общеобразовательные курсы, передал Московскому комитету РСДРП двадцать тысяч рублей на вооружение рабочих, сам закупил оружие – партию новейших браунингов и маузеров и даже принял на фабрику несколько профессиональных революционеров, в том числе Михаила Николаева, который стал организатором и командиром боевой дружины фабрики Шмита – самой мощной во всей Москве. В те боевые дни сам молодой хозяин мебельной фабрики и две его младшие сестры в конспиративных целях покинули семейный особняк и скрывались на съёмной квартире на Новинской бульваре. А днями в штабе фабричной дружины на гектографе массово тиражировали оттиски революционных листовок, наиболее острые политические лозунги и воззвания-цитаты из социал-демократических газет «Московская правда», «Борьба», «Вперёд», открывающихся ненадолго и разгромленных запретами цензуры и облавами жандармов с филёрами охранки. Рядом с фабрикой Шмита была обсерватория Московского университета, студенты которой, солидарные дружинникам, делали для них карты Москвы с указанием удобных мест для строительства баррикад.
В те напряжённые дни революционная молодёжь - юноши и девушки сотнями жертвовали собой в беззаветном порыве самоотверженного геройства и бескорыстной преданности делу революции. Сутками без сна, без еды, на холоде, под обстрелом – с мраком будущего впереди в своей судьбе из-за возможности быть повешенными, зарубленными, расстрелянными, бессрочно сосланными в Сибирь каторжанами. И, тем не менее, с улыбкой на губах на зло всему, с румянцем возбуждения на бледном переутомлённом и исхудалом лице, напевая революционные гимны, упрямо, непреклонно не гнущиеся под бедой. Инок восхищался мужеством, стойкостью этой в решимости непоколебимой молодёжи, широко раскрытыми глазами любовался ею.
Вечерами комендантский час. Под страхом ареста и даже расстрела, если задержат с оружием в руках. И всё равно молодёжь на улицах. Запрет массовых скоплений, так сказать «больше трёх не собираться», а всё равно ходят стаями, большими группами с кумачовыми самодельными полотнищами, иные, даже с расшитыми в текстильных мануфактурах революционными лозунгами, с револьверами и наганами за пазухой мужского пиджака, в кармане пальто или даже в дамском несессере. Ничего не боятся. Молодость, юность весела и бесстрашна. Гуляют двадцатилетние и являются поистине гвардией этой революции. Идеалы французских революций, «Свободы» Де ла Круа и Гавроша на баррикадах, Артюра Рембо и Парижской Коммуны, стоическая твёрдость буров в их освободительной борьбе в недавней англо-бурской войне, песенки-романсы на стихи Галины Галиной «Прости меня… Как все я не могу любить» или популярная «Трансваль, Трансваль, страна моя. Ты вся горишь в огне» витают в воздухе.
Красивая девушка-курсистка читает дружинникам на баррикадах стихи и Инок любуется её пылкой поэтичной натурой.
«Прости меня… Как все, я не могу любить –
Мне ненавистна цепь рабыни терпеливой,
И никогда руке властолюбивой
Моей души не подчинить…
Свободная, она покорна лишь мечте,
Одной своей мечте, прекрасной и далёкой, -
Звезде, горящей одиноко
На недоступной высоте…
Прости…Ничья любовь, ничья земная страсть
Цепями оковать души моей не сможет,
Стремленье вечное её покой тревожит,
И в даль её влечёт таинственная власть».
В эти дни в перерывах между боями дружинники с баррикад у Горбатого моста и с Кудринской площади приходили и парились в Бирюковских банях на Пресне. Здесь сновали посыльные и связные с МК РСДРП, с Исполкомом Московского Совета рабочих депутатов - этого самопровозглашённого органа революционной власти на клочке Москвы, избранного делегатами от ста восьмидесяти четырёх предприятий, фабрик, заводов, мануфактур.
Паутинными тенётами оплели Москву баррикады. Свалены в кучу телеграфные и фонарные столбы, чугунные перила решёток, старая мебель: столы, шкафы, комоды, принесённые отовсюду, разбитые ямские пролётки, крестьянские подводы из ближних деревень, афишные тумбы, горы булыжника с развороченных мостовых. Всё это перемешанное месиво представляет собой причудливые валы, будто рубцы на теле большого двухмиллионного города. А также горы снега, облитого водой и превращённого в лёд, словно детские крепости, построенные озорными мальчишками, вчерашними гимназистами, над которыми сегодня свистят не игрушечные пули. И снаряды… Бьёт гарнизонная артиллерия из второй конно-артиллерийской батареи. Снаряды щедры на кровь. Они с мясом рвут живое тело восставшего города, шрапнелью рассеивают смерть над баррикадами. Гибнет много мирных горожан из окрестных домов. Пристрелка идёт с циничными промахами в прицеле. Разрывами выворачивает стены, в домах гибнут малые дети. Детская кровь разбрызгана на стенах, на улицах, на снегу.
Стойко стоят рабочие дружины с типографии Сытина и фабрики Циндаля в Бутырском районе; Миусского трамвайного парка и фабрики Гобая в Симоновской слободе, завода «Динамо», фабрики Шмита и Прохоровской мануфактуры – на Пресне. Восставшие рабочие не одиноки в своей борьбе, укрывшиеся за валами баррикад. С ними открыто или сочувствует им добрая четверть Москвы, а, может, и половина города. Интеллигенция безжалостно клеймит позором самодержавие: в стихах Бальмонт, в статьях Горький. Он с актрисой театра МХАТ и своей любовницей Андреевой в квартирке на Воздвиженке принимает всё новых прибывающих в Москву боевиков, революционных фанатиков. Воодушевлению и призывам смести всё старое, нет предела. Андреева идёт дальше. Ею уже отданы партии большевиков через Никитича-Красина сто тысяч рублей с предъявленного векселя фабриканта Саввы Морозова, который подарил его Андреевой в знак любви и был загадочно убит под нажимом боевого бюро РСДРП в Ницце. Андреева обналичила вексель после похорон Саввы и сейчас силою своей харизмы и под влиянием красоты и роли первой актрисы в театре режиссёра Станиславского и мецената Немировича-Данченко заставляет прекратить репетиции и принимать раненых в здании театра. Немыслимо. Но начальство идёт на это.
Старообрядческие московские купеческие династии Морозовых, Коноваловых, Прохоровых щедро, обильно, словно шубу с плеча, одаривают революционеров безвозмездными ссудами. На их деньги закуплены и распространены немецкие автоматические десяти зарядные пистолеты-карабины Пауля Маузера, австрийские автоматические восьми зарядные пистолеты Люгера «Парабеллум», бельгийские автоматические восьми зарядные пистолеты Джона Браунинга, американские семи и восьми зарядные «Кольты», а также бельгийские семи зарядные револьверы братьев Наган, которые выпускал и Русский Императорский Тульский и Ижевский оружейные заводы и которые были офицерским оружием в царской армии.
То тут, то там по Москве гремят выстрелы. Идут бои на Кудринской площади, на Арбате, на Лесной и Серпуховской, на Каланчёвской площади, у Красных Ворот и у Хамовнической заставы.
***
Генерал-губернатору Москвы адмиралу Ф.М. Дубасову удалось оттеснить восставших из центра на окраины - на большее сил Московского гарнизона не хватило, у солдат и офицеров стали сдавать нервы вследствие участившихся террористических актов. К тринадцатому декабря наступил кризис. Тогда четырнадцатого был поднят по тревоге лейб-гвардии Семёновский полк и по Николаевской железной дороге пятнадцатого декабря прибыл в Москву в составе двух тысяч солдат и офицеров и крупнокалиберной гвардейской артиллерии. Командовал полком полковник Георгий Александрович Мин. Его заместителем был полковник Николай Карлович Риман, отличившийся в январе в Кровавое воскресение расстрелами в Петербурге толпы на набережной реки Мойки.
В составе лейб-гвардии Семеновского полка был самый высокий процент офицеров-немцев, которые характеризовались в Российской Империи наибольшей храбростью, дисциплиной и преданностью трону. Из сорока трёх офицеров, взятых в карательную операцию, пятнадцать было немецко-шведского происхождения, как то:
1. Полковник Г.А. Мин
2. Полковник И.С. фон-Эттер
3. Полковник Н.К. Риман, протестант
4. Капитан Э.Л. Левстрем, протестант
5. Капитан Н.Н. Тунцельман фон Адлерфлуг, протестант
6. Капитан Г.Г. фон-Тимрот, протестант
7. Капитан Я.Я. фон-Сиверс, протестант
8. Капитан В.-Г.-Ф.-Э. Лоде, протестант
9. Штабс-капитан А.А. Рихтер, протестант
10. Штабс-капитан П.Н. Брок
11. Поручик Ф.Я. фон-Сиверс, протестант
12. Подпоручик Л.К. фон-Брюммер, протестант
13. Подпоручик Е.К. Шарнгост, протестант
14. Подпоручик Б.В. Гульденбальк-де-Гийдль
15. Подпоручик Н.К. фон-Эссен, протестант.
Командир полка Г.А. Мин не взял с собой нестроевой роты и новобранцев последнего призыва, чтобы оградить себя от возможных случайностей: офицеры достаточно ясно понимали, что им предстоит сделать - выполнять присягу.
По прибытии полк разделился на две части. Первым отрядом в составе первого, второго и четвертого батальонов и полубатареи л.-гв. 1-й Артиллерийской бригады командовал командир полка флигель-адъютант полковник Г.А. Мин. - этому подразделению предстояло взять Пресню. Второй отряд, состоящий из 3-го батальона под командованием старшего полковника Николая Карловича Римана двинулся по Московско-Казанской железной дороге для того, чтобы восстановить движение.
Н.К. Риман стал жестоко расстреливать железнодорожников и схваченных дружинников на станциях Сортировочная, Перово, Люберцы, Голутвино, Алексеево. В итоге было убито пятьдесят пять человек и к девятнадцатому декабря Казанский вокзал и Московско-Казанская железная дорога были открыты.
Г.А. Мин получил от адмирала Ф.М. Дубасова твердые заверения в том, "что никаких нареканий на них (офицеров) не может быть, и всякие разбирательства действий полка не могут иметь места". Также было и письменное приказание: "арестованных не иметь". Мин рассредоточил силы на три отряда: 1-й - батальон с четырьмя орудиями должен был двигаться по Кудринской улице к Пресненскому мосту, 2-й - батальон - к Горбатому мосту, 13-я рота с пулеметами должна была идти к Москве-реке. Уже с самого начала полк столкнулся с серьезным сопротивлением (для лучшей ориентации в городе каждой роте были приданы по два-три городовых и по три-четыре казака). По ходу продвижения семёновских рот, по ним велась револьверная стрельба из близлежащих домов и садиков, особенно по левой стороне улицы. Рота стреляла одиночным огнем по появлявшимся дружинникам, выглядывавшим из домов, а также прятавшимся за баррикадами. Некоторые дружинники были ранены, так как видно было, как они падали.
Уже с самого начала пулей у шеи была пробита шинель полковника И.С. фон-Эттера. В третьей роте был убит фельдфебель Я. Кобыляцкий - пуля попала ему в голову. Тем не менее, третья рота заняла баррикаду. Во время этой атаки был убит ефрейтор П. Основин. За тело П. Основина пришлось вести настоящее сражение. Вызывались охотники "достать его". Командовавший ротой Тимрот сам хотел это исполнить, но Мин прямо запретил ему идти. После того, как отбили тело, была подогнана полевая кухня. Во время раздачи пищи был ранен еще один солдат. Гвардейцы разозлились не на шутку - нижними чинами были подожжены по приказанию Мина и полковника Эттера около 5-6 домов, из которых стреляли. В результате поджога сгорело 15 домов.
К вечеру семеновцы разобрали 10 баррикад. В это время другой отряд громил Прохоровскую мануфактуру. К вечеру с фабрики прибыли парламентеры с просьбой прекратить бомбардировку и обещанием больше огонь не вести. Они были арестованы и переданы полиции. В этот день был убит еще один человек - рядовой Цыганков. К 19 декабря Прохоровская фабрика была полностью очищена - там был обнаружен склад взрывчатки и оружия. Взятие Прохоровской фабрики явилось ключевым моментом подавления вооруженного восстания, так как она была последней цитаделью революционеров и взять ее было нелегко. Здесь же заседал и революционный комитет, произносивший смертные приговоры врагам революции. Главные руководители восстания бежали. Пойман был только эсер-максималист, студент Мазурин, и расстрелян по приговору военно-полевого суда. 21 декабря на Прохоровской мануфактуре состоялось опознание 16 трупов (всего было убито около 60 человек).
***
Инок бредит и умирает. Сознание проваливается временами в пустоту. То он вдруг очухивается в жарком поту, снова здесь в туруханском станке, вдали от цивилизации, в таёжной глухой стороне, то проваливается в забытьё, то снова там, на баррикадах на Пресне…
Он был там, на Пресне, у фабрики Шмита. Видел в действии лидеров боевой дружины фабрики Михаила Николаева и эсера-максималиста двадцатитрёхлетнего Владимира Мазурина. Вместе с последним ночью они выполняли поручение Исполкома Совета – казнить начальника Московской сыскной полиции тридцатисемилетнего Александра Войлошникова. Пришли с револьверами и шестью дружинниками в Волков переулок на Пресне в шесть часов вечера к дому Скворцова. Позвонили с парадного входа. Им открыли. Дубровинский зачитал приговор революционного комитета. Под плач жены и детей и их мольбы о пощаде вывели полицейского в переулок и расстреляли.
В те дни Инок много стрелял с баррикад из маузера по казакам и семёновцам, изготавливал с сёстрами Шмита листовки для дружинников как представитель МК РСДРП, с Ухтомским они брали Казанский вокзал. Тогда всё было предельно ясно и просто – там враги, по ним надо стрелять.
А теперь, в минуты последних предсмертных мук и нравственных прояснений сознания ему вдруг всё показалось в совершенно ином, искажённом свете и от ужаса открывшегося и новоявленного, он стал задыхаться в предсмертных судорогах. Какой-то жестокой истиной, словно из мира мёртвых, стало коробить его разочарование в тех выбранных методах вооружённого восстания. Он ясно и явственно увидел теперь противоречия в тех отношениях с людьми, с мирными гражданами, обывателями, в их массовой невинной гибели, когда они нечаянно становились на пути революционной бойни. Ведь был же он свидетелем того, как представители Исполкома Совета прилюдно расстреляли не подчинившегося требованиям всеобщей забастовки лавочника-торговца. И в глазах семьи расстрелянного им с Мазуриным начальника Московского сыска Войлошникова он тоже не увидел правильности социальной мести революционного террора, а лишь боль и трагедию человеческой жизни, на улучшение которой и бросал свои силы революционный штаб восстания. Не видел и в массовой гибели нечаянных жертв обстрелов, и жертв революционного насилия и принуждения, вроде бы вынужденного, но обречённого на поражение именно разрывом своих идейных, духовно спаянных с народом усилий, с самим народом, ставшим жертвой насилий и принуждений. Мирных горожан дружинники насильно, порой под дулом револьверов, с угрозами выгоняли на мороз строить баррикады. Обстрелы царских полков тоже не жалели жителей. Разрывы снарядов выбивали стёкла жилых домов и люди мёрзли, заколачивая их, чем придётся. Как они выживали в эти дни без еды, света, тепла, когда магазины стачек были все закрыты, когда город опускался в ночь после обеда, неотапливаемый и неосвещённый.
Десять дней психологического давления на власть, её устрашения. Террористы пытались стать властью, огородив себя от государства баррикадами. Романтика борьбы за народ размывалась той кровью народной, что проливали с отчаянием и усердием мстящие за неё власти фанатичные борцы. Глупо! Всё было глупо. Оторванность от народа была и в этой бессмысленно-кровавой, разрушающей устои какого бы то ни было порядка, бойни. Дружинники образца 1905 года тоже были, по сути, страшно далеки от народа, как и те, первые дворянские декабристы, что в другом декабре, в 1825 году подняли на другого царя своё боевое оружие. А далеки именно своим насилием по отношению к народу, насилием, вроде бы случайным, вынужденным, но неизбежным в силу хищной природы любого насилия, алчущего власти и диктатуры какой бы то ни было, попирающего любое сопротивление и несогласие, все ограничения и законы, все былые традиции и святыни, саму любовь.
В этом насилии Инок явственно вдруг ощутил всем своим больным телом корень антинародности любой, пусть даже самой красивой революционной идеи борьбы за народ. К тому же Великая Французская буржуазная революция это наглядно показала, когда её гильотина захлебнулась в народной крови, как и захлёбывались многочисленные жертвы революционного террора, утопленные в Луаре и Сене по приказам комиссаров Конвента. И посвящать этому жизнь, быть профессиональным убийцей народа – это было страшным разочарованием Дубровинского, озарившее его предсмертно изъеденное туберкулёзом воспалённое сознание. Всё к чёрту! Всё зря! Зачем стрелял? К чему призывал, убивал, принуждал?! Всё к чёрту! Плодами усилий, как черви в фруктовом плоду, вгрызаясь, присасываясь к идее, к её результатам, пользовались другие революционеры, харизматично считающие себя лидерами, которые были моложе, нахрапистей, карьерно-осторожнее, бережливее, прилепившиеся кооптационными интрижками в новый состав центрального комитета теперь уже, по сути, и новой партии – РСДРП (б). Большевики… Кто они? Зачем они расчленили единую социал-демократическую партию, отвергнув умеренный пыл и эволюционный подход разумных соратников-марксистов? Эти экспроприаторы-боевики, смущающие народ на восстания, хотят чего? Великой бойни кровавой! А добьются её – захлебнутся в ней, демоны. «Куда гоните народ, черти! По-другому как-то надо вершить социальную революцию. Думать надо крепко, а не на бойню молодёжь подстрекать!» - метался в бреду умирающий Иосиф Дубровинский.
А за стенкой сходка. Подпольная явка ссыльных большевиков, без ведома жандармских надсмотрщиков собравшихся в Баитском станке обсудить планы дальнейшей ссылки в Туруханском крае, поделить между собой остаток партийной кассы, присланной к ним товарищами, продолжающими революционное подполье на свободе. За столом сидят трое: один еврей и два кавказца. Свердлов под партийным псевдо «товарищ Андрей», Спандаян или «товарищ Тимофей» и Джугашвили – «Сталин». Свердлов и Сталин с 1912 года члены ЦК, кооптированы старыми большевиками. Обсуждают планы побега.
Инок бредит, сгорает в туберкулёзном жаре. Над ним экономка, соседка-крестьянка, нанятая за половину денежного содержания административного ссыльного, убирает, готовит, обстирывает. Если бы не чахотка в последней стадии, убежал бы и он. Да уж, видно, не судьба. Не дожить и до конца срока ссылки – ещё год остался. Ни жену, ни дочь не обнимет он боле. Оставить что-то товарищам по подполью? Свой боевой завет? Или вот эти ужаснувшие его осознания тупика своих усилий в борьбе, в насилии над правом и жизнью людей? Слышно, как за стенкой кричат эти новые, маститые большевики. Они по другому мыслят, формулируют революционные идеи, ставят другие цели. На него они смотрят брезгливо – больной да отживший своё старик. И невдомёк им, что бьётся в груди у этого старика большое, горячее, молодое сердце революционного бойца, романтика, жаждущего справедливо переиначивать мир. Но никому уже не нужны его порывы. В партии своей и то стал лишним, запутавшись в сложной внутрипартийной склоке, примиряя озлобившиеся друг на друга фракции, пытаясь собрать воедино, удержать от развала разбитое и уже никак не склеиваемое зеркало когда-то одной политической силы. Метался, как дерьмо в проруби, промеж большевиков, меньшевиков, ликвидаторов, отзовистов, ультиматистов, богостроителей, августовского блока и других внутрипартийных группировок, старался их примирить, объединить в былую единую РСДРП. Но все грызлись между собой, противопоставляя ультимативно друг другу свои амбиции, претензии на влияние в партии, на свою ведущую, руководящую идейную роль. «Запутывают только рабочий класс, сволочи!» - ругал их про себя товарищ Иннокентий. Он сам был в ЦК РСДРП. Выбрали его туда ста сорока шестью голосами в мае 1907 года на пятом съезде партии в Лондоне, который он сам помогал организовать и провести в помещении церкви братства на Саутгейт роуд. Ленин, Зиновьев – нынешние лидеры большевиков, были там только выбраны кандидатами в ЦК. Но того прежнего ЦК уже нет. Единая партия развалилась. Расчленили её в волчьей грызне борьбы за власть и влияние. Теперь, после Шестой Пражской Всероссийской конференции РСДРП с января 1912 года у неё другой ЦК. Да и она уже другая партия – ленинская. Туда кооптированы Свердлов и Сталин, и Спандаян тоже член ЦК РСДРП (б). Сидят втроём, что-то там за стенкой обсуждают. Инок напрягся, прислушиваясь, о чём идёт спор за стенкой.
А там выясняли, кто из них больше имеет морального права и политического веса, чтобы руководить Русским бюро ЦК РСДРП (б) здесь в ссылке, в Туруханском крае. Басил богатым густым баритоном Свердлов, настаивал на том, что он – крупная фигура в партии, имеет опыт организации боевых дружин и партийных ячеек, что ему нужно доверить кассу и он будет делать политический доклад для ссыльных революционеров о текущем моменте. Спандаян возражал, настаивая на своём первенстве, как ведущий постоянную идейную переписку с Ильичом. Третий, грузин Джугашвили, с тяжёлым жёлтым тигриным взглядом, говорил мало, но постоянно над оппонентами подтрунивал, язвил, насмехался. Те двое вспыхивали, возбуждённо его осекали, мол, куда лезет экспропиатор-боевик и уголовник тифлисских тёмных дел.
Вся эта язвительная грызня разочаровывала и раздражала Дубровинского. Но встать и усмирить, подчинить своей воле или разогнать эту шушеру уже не было сил. Огненный кашель душил революционера, словно висельная петля, бросая в полумрак забытья. И в этот миг он был уже не здесь, а там - в Москве, на Пресне, на баррикадах… Вот он у Горбатого моста. Эсдека, эсеры раздают рабочим оружие. Многие уже пришли со своим, пристрелянные в заблаговременно запланированных подготовках к восстанию. Все в красных повязках революционной республики. Вот к мосту летит казачья сотня из Первого Донского казачьего полка с шашками на голо.
- Не боись, братцы! – слышится над баррикадой сорванный до хрипоты голос представителя районного совета. – У них шашки в мирное время не отточены по приказу командующего Московским округом. Шашки не точены! Действуют обухом. Не бойсь! Пли!
Густой треск лопающихся выстрелов сбивает в кучу летящих всадников. Крики, хрип лошадей, пар из ноздрей, дым от выстрелов. Казаки отступают, ретируются. У них видны потери. Смельчаки под пулями тащат раненых в укрытие. Только убитые лошади остаются лежать на мостовой, на развороченной брусчатке от разрывов накануне бросаемых в гусар Третьего Сумского полка бомб.
С началом сумерек Инок с летучей боевой дружиной шныряет по городу, с паролями проходит слободские рабочие заставы, нападает из подворотен на комендантские патрули, стреляет в городовых, в околоточных. В одном из дворов тащат к нему до крови избитого дворника, не подчинившегося приказу Совета – дворы оставлять незапертыми, чтобы дружинники могли свободно бежать от преследования, уходя лабиринтами подворотен.
- Ты что, гнида такая, приказы Совета рабочих депутатов не исполняешь?! Бойкотировать, гад! – молодой и отчаянный дружинник, эсер-максималист, бьёт приведённого наотмашь сапогом по зубам.
Тот падает без шапки, в замызганном рваном зипуне, отплёвывается кровью, лазает перед дружинниками на корачках.
- Я это… Братцы-соколики! Граждане вашей республики! Товарищи-совдепы! Их высокоблагородия приказали запереть ворота. По ночам, мол, шастают всякие… Люди лихие, разбойные бывают. Намедни дамочку одну с кавалером ограбили, золотую цепочку с часами сняли, барышню шубки песцовой в разбойном налёте силой лишили. Пощадите! Да разве ж я… Всякое, вон, бывает. Время нонче лихое.
- Да что его слушать?! Шкура черносотенная! Не ты ли, с…ка, Павла Грожана или Баумана-Грача убивал?!
- Кончай его, паскуду! Не первый раз уже предупреждали, - резкий окрик другого дружинника и выстрел в упор прекращают напуганный и безумный поток пустословия дворника.
Он остаётся лежать в сугробе, распростёртый, в вывернувшейся шкуре своего зипуна. Труп ещё кто-то пинает. Идут гуськом дальше. Сзади кто-то ухмыляется: «Эх! Рано пристрелили. Надо было про их благородия допытствовать».
- Дойдёт и до них время! – обрывает пересуды Инок и хруст снега под его сапогом.
***
Из «Рабочей Правды», № 14, 28 июля 1913 г., Петербург:
Григорий Зиновьев
Светлой памяти Иосифа Фёдоровича Дубровинского (Иннокентия).
«Великое несчастье постигло русских марксистов.
Умер Иннокентий... Утонул где-то в отдаленном глухом селе, в далекой ссылке Туруханского края. Ушел из жизни лучший из лучших… Погиб рыцарь духа в самом высоком смысле этого слова. В рядах наших опустело место, бесспорно принадлежавшее самому достойному из достойных.
Тяжелые условия подпольного существования русских марксистов сделали то, что даже далеко не все могут отдать себе отчет — кого мы потеряли в лице почившего товарища! Только те из рабочих, кому довелось лично встречаться с Иннокентием, могут понять, какое великое горе постигло нас.
При иных условиях Иннокентия знала бы и горячо любила бы вся рабочая Россия. Ей — отдал всю свою жизнь, все свои силы, всего себя этот светлый, высоко одаренный человек, образ которого не забудет ни один из тех, кому выпало на долю близко знать Иосифа Федоровича. Рабочему делу служил он верою и правдою два десятка лет. Ни на минуту не выбывал из строя добровольно. Несокрушимая энергия, светлый ум сочетались у него с недюжинным образованием и высоким идеализмом в самом благородном смысле этого слова. Если спросить многочисленных знакомых, товарищей, друзей покойного, какая черта больше всего характеризует благородный образ Иосифа Федоровича, — мы уверяем, все они ответят: прежде всего — полная и беззаветная самоотверженность, преданность делу, граничащая с полным самоотречением. Иннокентием — звали его широкие круги товарищей, «Иноком» — звали его мы в тесном кругу. Столько любви и уважения вкладывали люди в это слово «Инок», часто сами не отдавая себе отчета в своих чувствах. И — правда! В этом пламенном политическом работнике вместе с тем было что-то такое, что делало его похожим на человека не от мира сего, на действительного инока, на мученика из тех, что, не задумываясь, руку положат в огонь за дело, в которое они верят и которому беззаветно служат. «Инок» принадлежит к небольшому кружку славных пионеров русского движения и русского марксизма. Организатор по природе, он чувствовал себя в своей стихии именно на работе созидания, строительства, организации. И чем больше были трудности, чем чаще на головы строителей обрушивались тяжелые удары, тем настойчивее, упорнее, беззаветней работал И.Ф. Ни удары врагов, ни шаткость, маловерие, измены бывших друзей ни на одну секунду не поколебали великого строителя. И ни на минуту не выпал молот из его рук.
Пишущий эти строки близко познакомился с И.Ф. только в начале 1906 г. Физические силы Иннокентия уже тогда были сильно надорваны. Худой, изможденный, полубольной он приезжает в С.-Петербург после долгого тюремного заключения.
Вспоминается 1905 г…. Все время интенсивная работа на передовых постах…
Лондонский съезд. Это уже в 1907 г. Иннокентий снова в тюрьме. Но, узнав, что он скоро будет на свободе, товарищи заочно выбирают его делегатом. В Лондон он приезжает уже в день закрытия съезда. С какой радостью приветствуют его все делегаты-единомышленники. На собраниях большевистской делегации (представлявшей более 50 тысяч организованных рабочих) «Инока» сразу выбирают председателем.
1908 г. Ряды организованных рабочих сильно поредели. Положение трудное. Появляются уже и перебежчики. Нужны героические меры. «Инок» — болен. Многие признаки туберкулеза — налицо. Но его невозможно удержать никакими убеждениями. Он возвращается в Россию из своего вынужденного пребывания за границей, где выполняет огромную работу. Он — в С.-Петербурге.
Поздней осенью 1908 года, когда он собирался уже выехать из СПБ., его снова арестовывают на вокзале. Новое тюремное заключение, новый этап, новая ссылка, новая болезнь и, наконец, новый побег из ссылки. «Инок» возвращается за границу совсем больной и… снова несет на себе большую работу. В начале 1910 г. он опять возвращается на родину: трудное положение дел снова требует этой поездки. Через короткое время его арестовывают в Москве. Снова отдаленная ссылка и — смерть...
Все эти годы И.Ф. живет при самых отчаянных условиях. Всюду его преследуют по пятам. Во время проездов в город, где живет его семья, он видит своих детей только тогда, когда они спят: возраст детей таков, что они еще не могут усвоить требований «конспирации» и, если увидят отца, того и гляди станут делиться своей радостью слишком усердно… Личные свои потребности И.Ф. урезывает до невозможного минимума. Даже лечение он считает недопустимой роскошью, хотя его здоровье надрывается все больше и больше.
И.Ф. обладал огромным организаторским талантом. В других условия из таких фигур выходят деятели как Ауэр, Зингер, Гэд. Такие люди являются душой нашего великого рабочего движения. Они служат цементом, скрепляющим это движение. Они — наша гордость и надежда. Их великая роль — учителей, организаторов — незабываема...
Я чувствую, что то, что я сказал, бледно, слабо и не дает достаточного представления об изумительной фигуре И.Ф., благородно-чуткого, самоотверженного, почти святого человека. Многие друзья, товарищи и почитатели покойного, я уверен, обрисуют образ Иннокентия гораздо лучше, чем это сделали мои беглые, слабые, строки. Это нужно сделать, товарищи. Русский рабочий класс, выдвинувший этого славного работника, должен быть ознакомлен с жизнью своего преданнейшего представителя — Иосифа Федоровича Дубровинского.
В других странах за гробом такого деятеля, каким был И.Ф., шли бы сотни тысяч рабочих. У нас он умер одинокий, заброшенный, вдали от любимого дела и дорогих людей...»
XVI
Петергоф. Пятое августа 1913 года. Великие княжны Ольга и Татьяна позируют перед фотообъективами в мундирных платьях своих подшефных полков. Ольга Николаевна, шеф 3-го гусарского Елисаветградского полка, наотрез отказалась надевать на парад форменные брюки. После долгих споров с отцом, любителем военных мундиров и ревностным ценителем соблюдения традиций военных парадов, гусарскую отделку ей нашили на длинную юбку. Младшие сёстры последовали её примеру. Мария впервые участвовала в таком параде со своим 9-м драгунским Казанским полком. И вот сам парад. Сначала вышли конными колоннами гусары Ольги. Она с ними правофланговым кавалеристом, лихо водрузилась по-женски в седло, свесив юбку с левого бока прекрасной рыжей молодой кобылицы со звёздочкой на лбу. Впереди на лихом коне чёртом сидит в седле и гарцует со шпорами перед императором командир полка генерал-майор Мартынов Анатолий Иванович. Гусары в колонне едут с поднятыми пиками, на которых реют на ветру флажки. Все в светло-серых доломанах с ментиком, в роскошных киверах с белым султаном. У всех тёмно-зелёные чакчиры, суконные вальтрапы под седлом и подвесные ташки на нашитой монограммой великой княжны. Ольга тоже гарцует в парадной форме полка. Тёмно-зелёная юбка под цвет гусарских чакчиров, вышитая ташка болтается на боку, парадная кавалерийская сабля свисает в ножнах и стучится легонько о круп её великолепной лошади.
Потом идут уланы Татьяны на конях установленной им рыжей масти. 8-й Вознесенский уланский полк под хмельком удалой весёлости, в предвкушении празднования дня полка – тридцатого августа, со своими штандартами и командиром – полковником Никулиным Иваном Андреевичем. Все в шапках с четырёхугольным верхом с чёрным лакированным кожаным козырьком, с белым волосяным султаном, в двубортных мундирах. Лихо идёт эскадрон трубачей в серо-синих шароварах на серой масти. Из-под левого погона качаются в такт езды две кисти оранжевого китиш-витиша, опускаясь на грудь.
И вот Мария со своим 9-м драгунским Казанским полком на великолепной гнедой, в драгунском колете, с офицерской драгунской шашкой на плечевой портупее, едет рядом с командиром полка – полковником Кузьминым-Короваевым Константином Константиновичем. Смотрит красавица свысока, взгляд свой загадочно-томный бросая из-под соболиных бровей, подбоченясь в седле. «Он пожалеет ещё, что отверг мою любовь!», - думает верхом княжна про Тухачёва.
Царь на белом коне принимает парад. Командиры полков, проходя с колоннами мимо, медленно и красиво заворачивают к нему в свиту на своих лошадях, легко перебирающих копытами и виляющих хвостом. «Вот, что значит лейб-гвардия!», - мысленно любуется полками император. «Мои телохранители, в переводе с немецкого. Вот она прелесть полкового духа и воинских ритуалов! У меня 57 кавалерийских полков, в том числе 21 драгунский, 18 гусарских и 17 уланских. И это не считая казаков! Вот силища-то какая! То-то бойся Франц Иосиф! Трепещи-ка, друг Вильгельм!».
***
Поступившие в Александровское училище в 1911 году выпускались шестого августа 1913 года. Распределение в полки традиционно шло по убывающей среднего балла по всем предметом обоих курсов. Разнарядка лучших выпускников пятидесятого выпуска в приказе по училищу была следующая:
«В подпоручики в полки лейб-гвардии: из фельдфебелей Евреинов – в Егерский; из портупей-юнкеров Михау – в Гренадерский; Григорович – в Финляндский; Артаболевский, Шишкин и из юнкеров Кривский, все трое – в Кексгольмский; в подпоручики: со старшинством с шестого августа 1912 года в гренадерские полки: из фельдфебелей: Экеблад и Венецкий, оба в – Первый лейб-Екатеринославский Императора Александра Второго; из портупей-юнкеров: Макаревич и Языков (Алексей), оба – в Третий Перновский; Соколовский, фон-Адлерберг и Заспцкий, все трое – в Четвёртый Несвижский; Струсевич – в Седьмой Самогитский; из юнкеров: Сафонов и Проспков, оба – в Восьмой Московский; из портупей-юнкеров: Черносвитов, Панов и из юнкеров: Ловчицкий, фон Клекль и Джуркович, все пять - в Девятый Сибирский; из портупей-юнкеров: Никитин (Евгений), Маковецкий, Толстой и Петропавловский, все четверо – в Десятый Малороссийский; Троицкий – в Одиннадцатый Фанагорийский; Шишко, Габаев, Юрьев и Языков (Аркадий), все четверо – в Двенадцатый Астраханский Императора Александра Третьего; Якоба-Швили и Четыркин, оба – царя Михаила Феодоровича в Тринадцатый лейб-Эриванский Его Величества; Цейтлин – в Четырнадцатый Грузинский; в пехотные полки: из юнкеров: Симонов, Гранд-Мезон и Масленников, все трое – в Первый Невский; из портупей-юнкеров: Курышкин и Станюкович, оба – во Второй Софийский Императора Александра Третьего; Кузьминский, Татиев и из юнкеров: Флавицкий, все трое – в Третий Нарвский; из юнкеров: Мольский и Мосолов, оба – в Четвёртый Копорский; Утгоф – в Пятый Калужский…».
И далее по списку монотонно и сухо по убывающей. Звучные запоминались, выстреливали смехом фантазии или романтикой произношения фамилии: Сапфирский, Ульянин, Объпдов, Лизнард, фон-Шибель, Фриауф, Зарака-Зараковский, Иванов-Бплый. Взводный дядька Михаила Тухачёва барон фон-Вирен выпускался в Двадцать Восьмой Полоцкий полк. Традиция была незыблемой. Первый ученик выбирал лучший полк из приславших вакансии. В 1913 году первым учеником был Евреинов.
Тухачёв ставил цель стать первым в 1914 году. Шестого августа 1913 года он закончил свой первый курс, трудный и долгий, изматывающий и напряжённый, но обеспечивший возмужание юноши. Перед самым отъездом домой из Москвы Михаил получил-таки большое любовное письмо от великой княжны Марии Николаевны. И хотя такое внимание к нему самой красивой из августейших дочерей императора, льстило самолюбию молодого портупей-юнкера, но из-за боязни запятнать честь мундира и безнадёжно угробить свою военную карьеру, он железно решил держаться с ней учтиво, но холодно и неприступно, как крепость.
Тухачёв поехал домой во Вражское, обветренный и загорелый в военных лагерях, бесконечных юнкерских учениях и манёврах на Ходынском полигоне во рвах и траншеях, в изнурительно-долгих под палящим солнцем сапёрных работах. В имении после тёплого и радостного семейного приёма у него состоялся с отцом серьёзный разговор. Николай Николаевич, больной и расстроенный нервами донельзя, раздражённо настоял на том, чтобы они с сыном совместно приняли решение по выбору возможного полка, в котором будет служить, закончив военное училище, Михаил.
- Отец! – негодовал Михаил. – Ну к чему этот преждевременный разговор?! В конце концов, выбор будет обеспечен моим средним баллом по всем предметам, а не моей симпатией к тому или иному вензелю или галуну. Безусловно одно: я желаю служить в гвардии! Для этого и стараюсь, из кожи вон лезу, как я тебе и обещал при поступлении.
- Для меня, сын, принципиально в этом выборе другое – город твоей будущей дислокации. Выбирай Москву! А что? Мы с матерью собираемся туда перевозить семью. В златоглавую древнюю нашу столицу Руси и Московского княжества. Питер с его чопорными карьеристами и золотыми вензелями изысканных гвардейских полков нам, сынок, будет не по карману.
- Но, папа, как вы не понимаете, что в столице, в Санкт-Петербурге, намного больше возможностей для скорой и блестящей карьеры! В конце концов, там и блестящую партию себе можно подыскать с богатым приданым, обеспечив пошатнувшееся будущее всей нашей семьи.
- Ишь ты как рассуждаешь! Это к кому ты там в примаки собрался, связав себя морганатическим браком? Уж не к великим ли княжнам сватов посылать прикажешь?!
Сын тотчас покраснел до ушей, вспомнив свои сердечные дела с великой княжной Марией Николаевной. Мать пришла ему на выручку. Он только с ней поделился своими любовными переживаниями, рассказал, как в него влюбилась княжна, как он отверг её своей холодной учтивостью честного бедного дворянина. Сын показал матери записки и письма княжны Мэри к нему. В последнем длинном письме, пришедшем из Ливадии, где царская семья отдыхала на Чёрном море, она писала ему, что забирает свои слова и симпатии обратно, что больше его не любит, что всё это был детский экзальтированный вздор наивной, ничего не смыслящей в жизни и не ориентирующейся в окружающем мире девочки-институтки и что вообще она о нём больше не вспоминает и писать не будет, а у нее появилась настоящая большая симпатия в жизни – флаг-офицер минного дивизиона по охране Ливадии Николай Деменков. «Он – мой душка», - писала Мария, - «и не потому, что смазливая мордашка, а потому, что друг настоящий! Мне с ним легко и весело. Он понимает меня с полуслова и, кажется, что я знала его давным-давно». И подпись «мадам Деменкова».
Мавра Петровна по-матерински ласково, жалеючи обнимала сына.
- Сыночка, не печалься! Не тревожь своё сердечко этим вздором августейшей кокетки. Роль придворного фаворита принцессы и, может быть, даже будущей императрицы, - тернистый и скорбный путь. Вспомни мировую историю. Как часто, едва начавшись усыпанной лепестками роз постелью, он заканчивался на эшафоте. Не наш это путь, сыночек!
А отец всё более распалялся, нервничал, злился.
- Какое приданое?! Что это за альфонс выискался в нашей семье? Что за Дон Жуан?! Ты же в прошлом году собирался жениться на дочери пензенского машиниста! Чуть ли не в рабочие помышлял подаваться. А сейчас иной коленкор? Я твоих метаний и выходок не понимаю, сын! И настойчиво тебе советую – выбирай Москву! К дому ближе и по содержанию приемлемо.
- Нет, я хочу служить в лейб-гвардии Преображенском полку, как мой прапрадед Николай Сергеевич Тухачев, или в лейб-гвардии Семёновском полку, как мои прадеды, братья: Александр Николаевич, участник Бородинского сражения и погибший в 1831 году в чине полковника и в должности командира Олонецкого пехотного полка во время «польского похода» фельдмаршала Паскевича. Или его младший брат – Николай Николаевич, дослужившийся до чина генерал-майора!
- Куда ты хочешь пойти? В Семёновский полк? К этим карателям?! – негодовал отец, до визга поднимая взвинченный голос. – Ты забыл, как они расправлялись с народом в 1905 году в Питере в январе, в Кронштадте в ноябре и в Москве в декабре?! Душители революции!
- Отец, для своей военной карьеры я бы смог и не такую провести карательную операцию. Я бы такое устроил, что все расстрелы Мина и Римана показались бы детскими шалостями, сущим пустяком!
Михаил проговорил это спокойно. Ни один мускул на лице его при этом не дрогнул, не изобличил в нём сомнение или неуверенность. Николай Николаевич от тона и смысла сказанного сыном опешил настолько, что сбился с мысли и ошарашенно отошёл в сторону. И только глядя в окно, немного пришёл в себя.
- Ты забыл, чем кончил этот Мин? А? Так я напомню тебе! Его убила молодая двадцатисемилетняя террористка, эсерка, сельская учительница Зина Коноплянникова четырьмя смертельными выстрелами в спину на скамейке Петергофского вокзала в августе 1906 года. Ты такого хочешь финала своей блестящей карьере?!
Отец был взвинчен до предела. Он последнее время всё чаще распалялся нервами, сердце пошаливало и давало сбои. Семейный доктор, приезжающий к нему во Вражское, настоятельно просил поменьше думать Николаю Николаевичу о делах и заботах. И отец днями просиживал за своими мемуарами, чередуя их весёлыми играми с младшими и бойко подрастающими дочерьми. В 1913 году им, рождённым уже в Пензенской губернии, было соответственно: Софье двенадцать, Ольге десять лет, Лизе – восемь и самой младшей – Машеньке ещё только шесть лет. А старшее, смоленское поколение детей Тухачёвых уже выходило в люди. Николаю исполнилось двадцать четыре года. После ходатайства отца к царю дела его поправились. Он стал молодым фармацевтом и устроился на работу в аптеку в Пензе. Сначала ютился у сестры Нади, потом стал снимать угол где-то в частном секторе. Надежде исполнилось двадцать два года. Она была замужем за земским мелким служащим, жила более двух лет в Пензе отдельно и всё не могла родить первенца. Михаилу в феврале исполнилось двадцать лет. Названный в семье в честь генерала Скобелева, фельдмаршала Кутузова и поэта Лермонтова, он был самой главной надеждой семьи. Умом и здоровьем всегда первый. Такие же, как у мамы, большие открытые серые глаза. Отец его строжил больше всех машинально, чтобы тот не расслаблялся, не возгордился. Но успехи Михаила в учёбе, дающиеся ему легче других в семье, вызывали о обоих родителей наивысший восторг, который они еле-еле скрывали в педагогических целях. Александру стукнуло восемнадцать лет. Он закончил гимназию и прошение отца к царю пророчило ему хорошее музыкальное будущее. А Игорю, самому хилому и болезненному из семейства Тухачёвых, осенью должно было исполниться тринадцать. Он учился в гимназии с холодком. Задумчив, угрюм, нелюдим. Читал книги и с ними чах, как Чехов. Где не надо, он был интеллектуалом, готовый порассуждать о высоких материях, пофилософствовать, как отец. А где надо – неряха, невнимательный лентяй. Социальная жизнь, быт его мало интересовали. Он хотел стать учёным какой-нибудь оторванной от насущной жизни теории. Больше всего его интересовала тема Тунгусского метеорита.
Отцу, Николаю Николаевичу, в тринадцатом году стукнуло уже сорок семь лет. Он был болен, слаб здоровьем и чувствовал, что ему немного осталось. Нравоучал детей, был оторван от реальной жизни, жил либо прошлым, либо несуществующим будущим, которое, может, и не наступит. Утопист. Идеалы Французской революции глубоко запали ему в душу. Русская революция 1905 года, как бунт, бессмысленный и беспощадный, его морально покалечила. Он многое не принял, многое не понял в ней, особенно убийства крестьянами помещиков, во многом разочаровался. Но в царизме ещё более. Период реакции, скудоумия и раболепства, черносотенные замашки ярых монархистов его удручали. В будущем России никакого просвета он не видел. Был мрачен, раздражителен, вспыльчив, читал русских религиозных философов, но в бога не верил и церковь не посещал. Склонялся всё более к толстовству и любил читать его религиозную философию. А последний рассказ Льва Николаевича «Ходынка», написанный писателем за несколько месяцев до ухода из дома и смерти, возносился Тухачёвым Старшим в шедевры духовной мысли народа, закаляющего свою волю и нравственность в труде.
Многодетной матери всего этого шумного семейства, Мавре Петровне, на чьи женские плечи упало тяжким бременем всё хозяйство оскудевающего поместья после кончины бабушки Софии Валентиновны или Софьи Алевтиновны, как бывало, звала она свою свекровь в юности по-деревенски, исполнилось уже сорок четыре года. Хоть и имела она хозяйскую хватку, но из-за женской своей мягкости, уступчивость и непридирчивости лёгкой натуры, она тоже была не шибким хозяйственником, направляя все свои силы и время исключительно на то, чтобы дети её были всегда одеты, обуты, накормлены, как будто выполняя знаменитый некрасовский наказ:
В ней ясно и крепко сознанье,
Что всё их спасенье в труде,
И труд ей несёт воздаянье:
Семейство не бьётся в нужде,
Всегда у них тёплая хата,
Хлеб выпечен, вкусен квасок,
Здоровы и сыты ребята,
На праздник есть лишний кусок.
Михаил летом 1913 года покинул семью раньше предписанного срока, полностью не отгуляв положенный ему отпуск. Уезжая в Москву на второй курс военного училища, он нацеливал себя на Санкт-Петербургскую гвардию. И, как бы чувствуя это, и в знак примирения с извиняющейся полуулыбкой за день до отъезда Михаила из имения, отец протянул ему потрёпанную брошюрку чуть более девяноста страниц: «На почитай «Памятку Семёновца» князя Косаткина-Ростовского Фёдора Николаевича, почерпнёшь в ней героический дух и боевую славу доблестного Семёновского полка». Михаил обнял Николая Николаевича и уехал приободрённый в решимости достижения своей цели.
А для этого надо было, ох, как стараться. Тухачёв стал злее и требовательнее к себе и товарищам. Он глубоко задумался над тем, что сказал отцу в их разговоре по поводу выбора полка. Та формулировка о готовности продемонстрировать свои карательные способности, которой он ошарашил Николая Николаевича, была неслучайной. Его жизненная философия сводилась теперь к тому, что юнкер ощущал себя человеком системы, государства и охрана, защита этой системы была для него приоритетом. Только в сильном государстве Михаил представлял себе своё будущее, свою военную карьеру. Поэтому любые попытки разрушить систему были для Тухачёва неприемлемы и ненавистны. Отсюда такое брезгливое отношение ко всем революционерам, как к крысам, которые вторгаются в мир людей и точат, прогрызают до дыр жизненные основы его коммуникаций, самую систему. Он даже нарушителей уставов училища стал рассматривать теперь сквозь призму такого же ощущения вредительства, и относился к ним, как к уголовникам и революционерам. Такая жизненная философия Михаила стала ярко отражаться на его поведении и учёбе в училище. И в начале сентября начальство оценило его старания, присвоив ему чин фельдфебеля второй роты «зверей». Тухачёву на его погоны вместо трёх поперечных лычек портупей-юнкера из басонной тесьмы присваивалась лычка из широкого золотого галуна, которая с сохранившейся продольной нашивкой из узкого галуна как вице-фельдфебеля кадетского корпуса образовывала золотой крест поверх александровского вензеля. Михаилу выдали долгожданную фуражку с козырьком вместо простой юнкерской бескозырки. Также ему как фельдфебелю полагался теперь револьвер «Смит-Вессон» III образца для ношения на правом боку в кобуре с белым шейным шнурком рукоятью вперёд и шашка с офицерским темляком на плечевой портупее коричневой кожи. Каждый атрибут, выделяющий его из массы обыкновенных юнкеров, был дорог ему и вожделен. Новый ротный командир – полковник Шифрин Пётр Николаевич, принятый в училище двадцатого сентября 1913 года, дал ему право командовать двумя взводами фараонов, и около пятидесяти человек юнцов-новобранцев встало под его начало и суровый, придирчивый до мельчайшего соблюдения предписаний устава обер-офицерский взгляд бывалого второкурсника. Ох, уж он и погонял их в строевой и на марше в полной выкладке с винтовками Мосина и шинелях-скатках!
За такое деспотическое обращение с фараонами и подчинёнными ему даже обер-офицерами все стали его бояться. Тухачёв назначал высшую определённую уставом меру дисциплинарного взыскания за малейшие проступки и кличка «держиморда», которая раньше была в ходу только в узком кружке юнкеров-мажоров Авдеева и Красовского, теперь закрепилась за ним неформально по всему училищу.
В конце сентября по докладу фельдфебеля Тухачёва два юнкера второй роты были переведены в Алексеевское военное училище. Евгений Немчинов был переведён за то, что позволил себе заметить фельдфебелю его излишнюю придирчивость, выразившуюся в ряде мелких замечаний, которые вывели из терпения юнкера. Георгий Маслов был отчислен из училища за то, что пожаловался на излишнюю требовательность фельдфебеля. А в октябре дошли руки Михаила и до кружка его врагов-мажоров. Они тоже подпали под его прямое командование и испытали на себе всю строгость его принципиальной взыскательности. Три юнкера: Красовский, Яновский и Авдеев, по докладу фельдфебеля Тухачёва были переведены начальником училища генерал-майором Геништой в третий разряд по поведению. Фельдфебель как унтер-офицер пехоты или нижний чин младшего командного состава, равносильный вахмистру в кавалерии и уряднику у казаков был прямым помощником и правой рукой дежурного офицера по училищу. Тухачёв лично проверял форму одежды, выправку юнкеров, отбывающих в городской отпуск, и лишал права отпуска особо нерадивых подчинённых.
К Красовскому он придирался несколько недель подряд, что крайне бесило самонадеянного мажора. То сапоги у него не достаточно начищены, по мнению фельдфебеля, то не должным образом убрана постель, то ставились на вид всякие нарушения училищных уставов. И отпуск всё откладывался и откладывался. Юнкер неделями считал свою жизнь, которая закупоривалась в узком формате бесконечных дежурств и дневальств, не смотря на то, что Красовский, как и любой второкурсник или обер-офицер, считал себя уже одной ногой офицером и для него крайне обидным было, особенно перед первокурсниками подвергаться дисциплинарным наказаниям, как какой-нибудь фараон. Терпением он был не богат и, не выдержав очередного взыскания по пустяку, отменяющему его городской отпуск, в который юнкер наметил себе грандиозные любовные планы и встречи на стороне, Красовский самовольно ушёл в город, воспользовавшись моментом, пока Тухачёв был где-то занят и отрапортовав дежурному, что взысканий со стороны фельдфебеля у него нет. Авдеев тоже ушёл в отпуск, только в неформенном обмундировании, которое он приобрёл на собственные средства, чтобы пофорсить перед девушками. Дежурный офицер не обратил на это внимание, но Тухачёв, увидев это нарушение, доложил о нём ротному и настоял на строжайшем взыскании с виновного. А с юнкером Яновским приключилась такая история. В начале ноября к нему пришла на свидание приехавшая из провинции сестра. За свои дисциплинарные взыскания он не мог покинуть училища, но ему очень нужно было её увидеть. Он обратился к фельдфебелю, умоляя отпустить его хотя бы на час. Тухачёв был непреклонным и наложенного взыскания не отменил, даже пригрозил, что усилит его, если юнкер будет нерасторопным в исполнении своих дополнительных штрафных обязанностей. Яновский, оставшись в роте, застрелился в умывальной комнате. Труп его был обнаружен только после вечерней переклички. Наказанные третьим разрядом по поведению, не дающим им права допуска к зимним экзаменам, что означало, что юнкера не поедут на каникулы домой, а проведут всё Рождество на Знаменке, выбило из колеи надменного превосходства и Красовского с Авдеевым. Будучи самолюбивыми и решительными юношами, они в течение двух месяцев один за другим поочередно тоже покончили с собой.
Инцидент был из ряда вон выходящий. Начальство, как могло, пыталось его замять, но информация поступила в ведомство инспектора военно-учебных заведений. Боясь внештатной проверки всего Александровского училища и возможных санкций со стороны военных ревизоров, Геништа по старой дружбе обратился к великому князю Константину Константиновичу, чтобы тот помог ему уладить этот инцидент. Официального расследования назначено не было, но Константин Константинович лично приехал в училище, чтобы побеседовать обо всём случившемся с офицерами и юнкерами и сделать свои выводы для последующего компетентного заключения. С Тухачёвым князь имел приватный разговор в кабинете Геништы, который по просьбе Константина Константиновича оставил их наедине. Великий князь велел подать им чаю и начал свою речь, обращаясь к фельдфебелю не по военному, а как к старому знакомому, по штатски.
- Напрасно вы, молодой человек, ох, как напрасно повели себя так холодно с Её Императорским Высочеством великой княжной Марией Николаевной, князь вздохнул, отхлёбывая чай. – Зачем же вы так холодно с ней обошлись? Она ведь в вас души не чаяла. Она же девочка вдохновения. Натура у неё увлекающаяся, пылкая, поэтическая. Ведь что такое, в сущности, этот её нынешний кавалер Деменков? Толстый матрос, грубоват, простоват. Пещерный тролль, ей-богу! А вы – рыцарь без страха и упрёка, который (она так думала) спасёт её из духовного заточения, словно сказочную принцессу, запертую в старом пустынном замке злым чудовищем или колдуном. Ведь подумайте, в сущности, какова её жизнь. Вся её семья закрыта от мира. Мария не общается со своими ровесниками. А этот жуткий Распутин, сибирский хлыст, входящий в царскую семью! Какое он влияние имеет на императрицу Александру Фёдоровну, а через неё и на её дочерей! Императрица психически больна религиозной истерией и мистикой. Она верит в духов, в предсказания и в чёрте что ещё! Она фанатичка всяких монастырей, ухода от мира, бесконечных постов и молебнов, впрочем, как и её сестра. Александра Фёдоровна – неадекватная женщина «Ха-Ха» веку. Но, поскольку она первая леди Империи, это отражается и на её подданных. Вы посмотрите на её пятьсот фрейлин! Это что за ведьмы вокруг неё собрались, слетелись, как будто на шабаш, и варят зловонное своё зелье гнилых сплетен, недалёких догм и закостенелых предрассудков, отравляя ей мозг и без того неустойчивый, хилый в трудодеяниях мысли. Беда, беда государству от таких фанатичных особ. И нет бы вам, Михаил Николаевич, помочь Машеньке вырваться из этого агонизирующего вертепа маразма. Ведь она – ангел, чистая, нетронутая ещё гадостью душа! И вам без неё, погляжу, тут не сахар. Нельзя не влюбиться в эти «Машкины блюдца», как сёстры – великие княжны называют в шутку её глаза, большие, голубые, небесного очарования. Она тоже сохнет по вам. Знаю, знаю, не возражайте мне! Я представляю здесь не только частный интерес, но и, в некотором роде, интерес державный, всего романовского семейства. Нашему роду триста лет, а мы деградируем и вырождаемся в замкнутых германских браках. И ваш покорный слуга не исключение. Моя вон, Елизавета Маврикиевна, урождённая Елизавета Августа Мария Агнеса Саксен-Альтенбургская, лютеранка. Даже нашу веру православную не изволят принимать. А что там говорить о любви и прочих высоких материях! Эх, скажу вам по секрету, молодой человек, у этой немчуры всё по инструкции, никакой романтики, всё строго и практично, целесообразно и функционально. У них даже секс по расписанию два раза в неделю, будь добр, как хочешь, можешь ли, а отправляй супружеский долг. «Взошла луна… Полуночь просияла…». Какой я был дурак, что женился на ней! И какой молодчина наш великий князь Павел Александрович! Имел же смелость после смерти своей официально-церемониальной жены-гречанки Александры Георгиевны, жениться второй раз по любви морганатическим браком на разведённой жене своего бывшего подчинённого – Ольге Пистолькорс, красавице, секси, пусть даже ценой шестилетнего изгнания из России. А ведь царские дочери не хотят уезжать из России. И это не каприз, не протест, не перечень воли отца, а крик души русской, последний, быть может, её отголосок тоскливый в грядущем её беспросветном онемечивании и иссушении заживо. Страдают от непонимания, от глухоты замыкающего их мира августейшие дочери. Так старшая Ольга любит, я знаю, мичмана «Штандарта» Павла Воронова. А Мария безнадёжно влюблена в вас. И не всё потеряно! Я предлагаю вам шанс изменить свою жизнь, шанс один на миллион, как лотерея! Я поспособствую тому, чтобы вас за выдающиеся успехи в учёбе официально пригласили на Новогодний бал в Смольный институт благородных девиц в Санкт-Петербург. Княжна Мэри будет там как патронесса младших классов. Вы сможете там объясниться. И, кто знает, мой юный друг, куда понесётся корабль вашей судьбы, наполнив все паруса тёплым и ласковым ветром влюблённого счастья. Это же чистой воды поэзия! Кстати, как ваши успехи в стихосложении? Что? Оставили? Напрасно. В вас есть искра неуловимая, но энергетическая, обещающая вспыхнуть красивым пламенем на небосклоне новой литературы. Напрасно, молодой человек, что вы не пишите. Вам нужно непременно писать, творить зарисовки для вашего поколения изнеженных и непонятых самострелов. Вам Богом дана благодать стихотворчества и в цех поэтов как в ремесло открыты вам двери. Поэты – они колдуны слова, которым они исцеляют опалённые безжалостным железным веком ранимые людские души. Подумайте над сказанным, мой друг. Итак, решено. Вам будет прислан пригласительный билет на Новогоднее торжество в высочайшем присутствии в Смольный пансион. И не глазейте там на вздорных институток. Ваша звезда, звезда Севера, будет ждать вас с трепетом в сердце, как верная спутница своего храброго рыцаря. Придите же и владейте тем, что даровано вам судьбой и дано вам по праву. Вы – Рюрик, она – Русь, которая зовёт вас владеть ею по ряду, то есть по праву. Ах, как же я люблю куликовский цикл 1908 года стихов раннего Блока! Про взоры дев и крики лебедей Непрядвы. Как в этих стихах сокровенно, с глубинным древним смыслом звенит душа России! Вы только почувствуйте на миг, что это за строки!
Орлий клёкот над татарским станом
Угрожал бедой,
А Непрядва убралась туманом,
Что княжна фатой.
И с туманом над Непрядвой спящей,
Прямо на меня
Ты сошла, в одежде свет струящей,
Не спугнув коня.
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моём плече.
И когда, наутро, тучей чёрной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.
Ах, какая сила! Какой свет! Аж мурашки по коже! – великий князь даже прослезился.
Михаил встал во фронт, вытянувшись, как струна, взглядом провожая Константина Константиновича до дверей. В душе его молодой был полнейший сумбур. Ах как хотелось, и как боялось сознание этой горько-сладкой связи с потрясающе красивой княжной. Он чувствовал себя сказочным персонажем, заколдованным принцем, Щелкунчиком, который должен освободить свою Машу от мышиного короля.
Михаил был поэтом, но поэтом в музыке. Он тонко чувствовал все оттенки и тона с переливами музыкальной мелодии. В этот миг он упивался блаженством в восхищении, словно оказывался в Раю. Такая утончённая страсть, вкус к музыкальному искусству, были, несомненно, привиты ему в детстве бабушкой, с которой они в четыре руки играли разные партии и сюиты на фамильном фортепиано. Ещё бы! Его бабушка была знакома с самим Шопеном, метром европейской классической музыки! Впечатлительная натура мальчика, её звенящая струна, вдохновенно откликалась бабушкиному пристрастию. Особенно Михаил обожал либретто «Щелкунчик» П,И, Чайковского, написанное великим композитором за год до рождения Миши. От этого Тухачёву нравилась и сказка Годомана «Щелкунчик и мышиный король».
И теперь его пригласят в Санкт-Петербург! И в эти рождественско-новогодние праздники, когда каждый человек, не смотря на свой возраст, взгляды и ценности в жизни, снова становится ребёнком, ждущим чуда, романтики, сказки, волшебства. А музыка Чайковского, как никакая другая, в этот час облагораживает и украшает эту наивную романтику. У Михаила будет возможность посетить Мариинский театр, увидеть этот балет и послушать эту волшебную музыку. Ах, как ему нравится особенный звук парижской челесты, которая так красиво звучит в «Щелкунчике». Увидеть своими глазами настоящих прим театра, звёзд Мариинки – это мечта любого юноши. Восемнадцатилетнюю Ольгу Спесивцеву в «Раймонде», в роли феи Драже или в «Баядерке» легендарную Матильду Кшесинскую, в которую, говорят, был влюблён молодой и ещё не женатый и бывший тогда наследником престола Николай Александрович, а ныне государь-император Николай Второй. А также волнующую своим телом Тамару Красавину и её восхитительную «жар-птицу» или даже грандиозно-скандальную роль Саломеи по пьесе Оскара Уайльда, которую, однако, в России нельзя увидеть в полном и открытом виде, поскольку она запрещена цензурой, и которая была поставлена в Париже в Театре Елисейских Полей двенадцатого июня 1913 года.
Уайльд написал эту пьесу за два года до рождения Михаила, а в тринадцатом году ранней весной их первый курс фараонов соблазнил или даже растлил невинно-девственное их сексуальное сознание второкурсник барон Борис фон-Вирен, дав почитать затёртую до дыр на французском языке скандально-запрещённую во всём мире, кроме Парижа, соблазнительную «Саломею» её первого издания февраля 1893 года – месяца и года рождения Тухачёва. Волнующе-притягательной и чарующей стала для молодого и чересчур восприимчивого юнкера и картина Гюстава Моро «Явление» на эту же тему соблазна царя Иродиадой в танце семи покрывал и усекновения в награду головы Иоанна Крестителя. Михаил был так возбуждён этой темой, что стал страстно мечтать и искать свою Саломею, раскрепощённую молодую женщину, непременно сексуально-красивую, как богиня, и чувственную, как языческая жрица. Ему надоели эти пуританские жеманные красавицы, чопорные и холодные. Пылкое сердце двадцатилетнего юноши требовало страсти и трепетало перед гибкой и стройной молодой женской плотью. Никакая учёба, военная карьера и физические нагрузки не могли удовлетворить его болезненно-возбуждённого сознания. Он ждал и искал сексуальное совершенство. И случай ему найти это совершенство представился в самом неожиданном для этого месте – в Смольном институте благородных девиц, куда он, как и обещал великий князь Константин Константинович, его стараниями был приглашён вместе с сокурсником из первой роты «жеребцом Его Величества» портупей-юнкером Афанасьевым.
Михаил ехал на поезде по Николаевской железной дороге и мечтал, что в княжне Мэри он обретёт своё божество, идолу которого в лунном мраке он стал в тайне от всех поклоняться своими эротическими фантазиями и ночными поллюциями. Но августейшей Марии Николаевны в Смольном не оказалось. Её отговорили родители присутствовать там в самый последний момент перед торжеством, узнав об интригах Константина Константиновича и приглашении в Смольный на бал Тухачёва. Михаил этого не знал и с волнением предвкушал встречу со своей принцессой. Он глядел в окно вагона сквозь несущиеся мимо него в заснеженном вихре унылые северные пейзажи болотистых перелесков, поросшие корявым кустарником пустоши и поляны, сменяющиеся мрачным тёмнохвойным ельником, нагоняющим своим разбойно-кладбищенским безлюдьем тревогу и тоску, пронзительно томящую сердце юноши, и волнительно думал, и трепетно мечтал о предстоящем бале.
И вот Петербург. Долгожданная столица, ум и сердце империи, посылающие свои командные импульсы власти к исполнению на места, во все провинции самых отдалённых губерний, в уездные городки и губернские центры, и даже в Москву, не уступающую численно превосходства северной столице. Морозный воздух наэлектризован техническим прогрессом, преобладанием современного механического траспорта - автомобилей и трамваев над извощичьим кобыльим, обилием модных бутиков и салонов, рестораций и дворцов, с иллюминацией улиц и роскошью фасадов домов и витрин магазинов.
Вот и Смольный институт. Запорошенный пушистым снегом двор, разметённый ранее дворниками, с бирюзово-голубыми ледяными глыбами и отвалами снежных куч, таинственно мерцающих в синем морозном сумраке, с переливами игристо отсвечивающих в них отблесков фонарей. Вот и парадная лестница с ковровой дорожкой. Швейцары в тулупах. Огромный актовый зал с распахнувшимся пространством интерьера, колоннами, люстрами и лепниной высоких потолков, увлекающий ввысь под свои палладианские своды классицизма взгляд любопытного гостя-новичка. Для Михаила всё было ново и волнующе-прекрасно. Он был в одном из тех состояний души, о которых, смущаясь, стараются забыть в зрелом возрасте, но в пылкой юности, с избытком её искренности и непосредственности чувств и впечатлений, только и греются, и питаются энергией этого внутреннего солнца слихвой.
Тухачёв с затаённым интересом исподлобья разглядывал юных смолянок, воспитанниц столичного института, старательно-красивый и чопорно-строгий вид которых распалял его провинциальное любопытство. Взгляд молодого человека обегал стройные ряды институток, цепляясь за интересные детали костюмов, причёсок и выражений лица той или иной пансионки и, не различая никого особо, находил в них во всех волнующее его очарование и прелесть в их фигурках и светящихся по особому юных лицах.
Марии Николаевны как патронессы младших классов смолянок среди них не было. Но каждая из институток была по-своему очаровательна прекрасна и достойна мужского внимания. Объявили венский вальс. Воспитанницы Смольного института, скромно потупив взоры и склонив тщательно убранные в одинаковые причёски свои вертлявые головки, приготовлялись к танцу, ожидали приглашения кавалеров и настраивали себя на элегантное кружение во всём блеске захватывающих вальсовых фигур.
Михаил порывисто ищет глазами, кого бы пригласить и теряется в выборе. Он, неумышленно замедляя шаг, неуверенно плывёт настречу рядам смолянок в бальных платьях, чувствует на себе их взгляды, словно горячее дыхание ветра обжигающие его своим скрытым запалом страсти и темперамента, ощущает девичьи кокетливые смешки и их шушуканье сквозь вееры и другие аксессуары дамского туалета, и понимает, что невольно краснеет, как неопытный школяр. А навстречу ему сверкают глаза девиц, словно молнии вспышками надежд и мечтаний, и в умоляющем взгляде каждой из них он улавливает к себе просьбу: «Выберите меня, господин фельдфебель! Ну, пожалуйста, только меня! Ну, скорее же!!!». Так выразительно в невинном восторге трепетного возбуждения пылают глаза этих девушек. Наконец, он случайно видит перед собой симпатичную брюнетку в светло-голубом бальном платье с завышенной талией и прямой длинной юбкой в пол, и взгляд его, машинально блуждающий ранее, уже никого не ищет, а только лишь восхищённо поглощает производимое ею невидимое, но живо ощущаемое всеми окружающими энергетическое сияние. Тут же звучит венский проигрыш и Тухачёв, набравшись решительности и чеканя шаг, подходит к понравившейся ему смолянке.
- Позвольте вас пригласить, мадемуазель! – слегка наклонив голову в знак почтения, говорит ей Михаил по-французски.
Девушка вспыхивает, краснея. Зрачки её синих глаз от волнения распахиваются морскими безднами. Она вытягивает свою белую, словно лебединую шею, на которой заметно пульсирует венка, при этом грациозно и скромно опускает свой взгляд, пряча его в вуаль из густых и длинных красиво изогнутых чёрных ресниц. Её красивый голос дрожит в неуверенном согласии и изящная ладонь в прозрачной ажурной перчатке из тончайшего кружева нежно ложится в замок в руке выбравшего и ведущего её в танец кавалера. Он, едва касаясь, закладывает ей другую руку за спину и придерживает её трепетный гибкий стан, скользящий под тонким платьем.
Венский вальс. Шестьдесят тактов в минуту с чередой стремительных поворотов и замысловатых фигур. Всё смешалось в голове Михаила: от волнения юношеского и перевозбуждения красотой его дамы. Тухачёв лихорадочно вспоминает все фигуры вальса, которые он небрежно учил в кадетском корпусе, спустя рукава слушая учителя танцев и подшучивая над ним перед товарищами. А теперь как бы не ударить в грязь лицом, не опозориться перед столичной девушкой. Всё поплыло в памяти, как и перед глазами. Твинкл, балансэ, флэарс, стэндин спин, флип флопс, свивл и ронд, кэнтэ пивотс. «Что ещё там учили по танцам?» - бешено соображает юнкер. «Котильоны, фокстроты… Шассе, виск, браш…». Девушка удивлённо и заинтересованно глядит на него, чувствуя его неуверенность.
«Давай, Мишка! Давай, Тухач!» - понукает себя александровец. «Ага! Вот, что-то получается! С правой ноги шаг вперёд и поворот корпуса вправо по часовой стрелке». Мысль рождает движение. Шаг вперёд левой ноги, остановка на носочки. Приставление правой ноги к левой с постановкой на всю стопу. Второй полуповорот с левой ноги. Шаг по диагонали назад и влево. «Раз-два-три! Однако, как она мила!», успевает подумать про партнёршу Тухачёв. «Как она изящно и в такт зеркалит мои движения!». Вес тела на левую ногу. Правую ногу за пятку левой ноги и… полуповорот на пальцах! «Здорово! Как она меня чувствует!» Левая рука за спину. Дама придерживает подол своего длинного платья. С правой ноги под счёт они ныряют вперёд навстречу друг другу. Правую ручку её над головой. Партнёрша выполняет вращение. «Браво!» «Все глазеют только на нас или это мне так кажется?!» - нестройные мысли мелькают в бредовой голове юноши.
После первого танца обоюдный поклон и Тухачёв за руку возвращает девушку на её место.
- Позвольте представиться: Михаил Тухачёв, фельфебель 2-й роты Александровского военного училища! – гордо отрапортовал он ей.
- Баронесса София де Боде, - с поклоном улыбнулась ему грациозная смолянка.
***
Так Михаилу явилась Она – богиня подлунных мистерий, юная и грациозная, в облике институтки-смолянки баронессы Софии де Боде. Девушка в светло-голубом бальном платье с завышенной талией и прямой длинной юбкой в пол просто околдовала Тухачёва своим присутствием. И, не смотря на строжайшие запреты классных дам танцевать несколько танцев подряд с одним кавалером, София и Михаил закружились вместе во всех вальсах, мазурках и прочих танцах эпохи. Это была любовь с первого взгляда, обоюдная и безудержная.
Как же могло случиться, что в таком закрытом и предусмотрительно-строгом в поведении и взглядах учебном заведении смогла не потухнуть та страсть, тот живой бесёнок, который ютился в этой девочке неполных семнадцати лет? Быть может, из-за того, что она была обрусевшей француженкой из рода баронов и баронесс де Боде. Их предок, Карл де Боде, бежал от французской революции в Россию. Французская кровь, энергия, страстная и темпераментная, бросающая молодых девушек на баррикады свободы, под гильотину революционного террора в пыточные ведовских процессов и на костры инквизиции, кипела в ней с магическим импульсом. А от неё требовалось в Смольном институте с грубой казённой причёской, в ужасном камлотовом платье с безвкусной уродливой пелериной отвешивать благовоспитанные поклоны на бесконечных уроках танцев и хороших манер придворного этикета.
Из воспитанниц-смолянок готовили в свет придворных фрейлин или будущих домохозяек. Основной упор в их учёбе был направлен на рукоделие, домоводство, работу в швейной мастерской на новеньких машинках «Зингер», которые строчили нитку, как пулемёты системы «Максим». Немаловажными были в воспитании будущих изящных фрейлин физические упражнения и игры на свежем воздухе. Для этого им давались уроки гимнастики, летом устраивались игры в лапту, мяч, крокет и теннис, а зимой проводилось катание на коньках и салазках с ледяных гор. Смолянки умели свободно музицировать. Для этого для них проводились уроки танцев, хорового пения, игры на арфе, фортепиано, скрипке, ударных и духовых инструментах.
Трёхэтажное длинное здание с восьми колонным парадным портиком, спроектированное итальянским архитектором Джакомо Кваренги во время царствования императрицы Екатерины Второй, каждый день принимало в себя идущие из сада после дневного моциона колонны восьмиста воспитанниц, покорных, словно послушницы монастыря. Одинаковые и мешковатые, не по размеру для институток форменные платья с передниками, одинаковые причёски по классам из гладко зачёсанных волос или сплетённых кос, без украшений. Девочки из благородных, но небогатых семей на всё время учёбы в Смольном институте обречены были на девять лет постоянных мелких унижений и придирок от своих воспитательниц и классных дам, строгих и чопорных старых дев, смотрящих на окружающий пансион мир по куриному тупо, слепо, безмозгло. Всё для них в светском мире было пугающе развратным, ужасным, мерзким. И лишь монархия и религия, императорская семья и церковь были для них незыблемыми столпами и теми китами, на которых держался понятный и только устраиваемый их патриархальных мир. Всему педагогическому коллективу Смольного института, конечно же, задавала тон его начальница, семидесятиоднолетняя старая дева, светлейшая княжна и камер-фрейлина императорского двора Елена Александровна Ливен или «тётя Лина», как между собой называли её воспитанницы. Крупного роста с белокурыми волосами и синими глазами эта полная grande dame со стародевичьей отрешённой наивностью, но ярая монархистка готовила Смольный институт к его юбилею – ста пятидесятилетию со дня основания. Юбилей ожидался в 1914 году, поэтому к выпускницам, в рядах которых была и баронесса де Боде, а также ко всему старшему «белому» возрасту воспитанниц от пятнадцати до восемнадцати лет предъявлялись руководством этого закрытого учебного заведения максимально высокие требования. Восемьдесят второй выпуск института должен был быть безукоризнен вопросах соблюдения устава и женских добродетелей, ведь на предстоящем в июне 1914 года выпускном публичном экзамене смолянок должен был присутствовать сам император и члены его августейшей семьи. И чтобы получить наградной шифр отличницы – золотой вензель в виде инициала императрицы «ЕII», который носился на белом банте с золотыми полосками и был аналогом гимназической золотой медали, нужно было, ох, как постараться. Устав заведения обязывал воспитанниц следовать таким правилам поведения, как кротость, благопристойность, учтивость, благоразумие, справедливость, непритворная весёлость и отсутствие лишней важности в обращении.
Высшей женской добродетелью считалось послушание. С древних времён средневековых догм, приправленных Кодексом Наполеона, по которому женщина была, по сути, бесправным недочеловеком и придатком мужчины, вдалбливались девочкам и девушкам устои и нравы покорности, непротивления, обрекающие их на домашнее насилие со стороны во всё правого мужа. Воздушные, неземные создания, как лебеди, стаями вылетали из пансионов неприспособленными к жизни земной и обыденной, чтобы стать жертвою чьей-то корысти, похоти и соблазнов. Многие из этих девушек перед венчанием и первой брачной ночью даже не знали того, что вдруг вознамерится делать с ними их законный супруг, как только они останутся одни в их новой семейной спальне. Для многих девушек-институток, вышедших замуж, таинство половых отношений было культурным и моральным шоком. Увы, такого просветительства откуда было ждать в этом вопросе в мире пуританской нравственности и жесточайшей моральной цензуры. В спальнях-дортуарах, в помывочных Смольного института за девицами вёлся неусыпный надзор за их нравственным и моральным обликом.
В институте все воспитанницы делились на парфеток и мовешек. Всё от французских слов «parfaite» и «mauvaise», что означало идеальная или дурная, соответственно. Логичным при этом было то, что идеальными считались смолянки с безукоризненным поведением и успешные в учёбе, а дурными все нарушительницы дисциплины, устава, норм поведения и отстающие в занятиях. Мужчины-преподаватели в Смольном должны были быть женатыми, непривлекательными собой и даже, желательно, с каким-нибудь грубым внешним дефектом, уродцы, инвалиды, старцы. Всё это было нужно для того, чтобы юные институтки не отвлекались на занятиях от возвышенного восприятия мира и чтобы земные страсти и темы как можно дольше обходили их стороной, не волновали и не коверкали ранимые, хрупкие души. По той же причине все дамы-преподавательницы, включая инспектрисс и саму начальницу, были в Смольном незамужними, и темы о супружеской жизни и взаимоотношениях полов были закрыты в стенах пансиона. На прогулки воспитанницы ходили строем, колонной по две, ежедневно перед обедом в институтский сад, огороженный и печальный в своём замкнутом уединении. Весной и летом их иногда вывозили в Таврический сад, где предварительно швейцары и охранники выпроваживали всех гуляющих. В институте было всего три класса обучения, но каждый из них длился три года. Первый класс, куда принимали девочек с восьми-девяти лет, носил платья голубого цвета. Его называли «голубой класс», по типу того, как ранее в XIX веке был ещё более младший класс, носивший коричневые платья и звавшийся от этого «кофейным». По мере взросления девочек цвет платья светлел, фасон улучшался качеством. Средний «серый класс», где учились воспитанницы с двенадцати до пятнадцати лет, носил серые платья, а старшеклассницы с пятнадцати до восемнадцати лет носили белые одежды, словно невесты, олицетворяющие собой чистоту и непорочность.
София де Боде была уже выпускницей. В наступающем четырнадцатом году ей должно было исполниться семнадцать лет. Вокруг неё, соблюдая неуставные старые традиции пансиона, ходил целый шлейф её почитательниц, именовавших себя не иначе, как адоратрисами баронессы де Боде. Обожание старших было невинной отдушиной институток в их затхлом от бесчувственности и замкнутом мирке. Классные дамы этому не препятствовали, следя лишь затем, чтобы это обожание не приобрело пагубный для нравственности их подопечниц характер. Такие мелкие радости или шалости, как выполнять поручения объекта обожания, были допустимы в стенах института. Особенно на эту роль – предмета поклонения, претендовали сами воспитатели и, конечно, августейшая семья монарха, периодически наведывавшегося в свою подшефную патронируемую им обитель.
Всё это рассказывала София Михаилу во время их первых танцев, совершенно не стесняясь открывать чужому и незнакомому ей человеку тайны своего закрытого заведения. Та симпатия, которая вспыхнула у них с первого взгляда друг к другу, способствовала такой доверительной откровенности. Бал был в разгаре. Приглашённые пажи и камергеры выхватывали наиболее красивых девиц из строя робеющих институток и уносили в головокружительные танцы на зависть и восхищение смотрящих. И только для Михаила и Софии, сидящих рядом и отдыхающих после продолжительных танцев, мир окружающий потерял прежние краски, замедлилось время и остановились события. Сердце спешило донести свою мелодию, свою правду жизни, свою философию бытия понравившемуся собеседнику.
- Вы к нам приехали из Москвы? – слегка покраснев, девушка полу опустила глаза, укрыв их пушистыми, как мех соболя, ресницами.
- По приглашению, присланному в Александровское военное училище, - с наклоном головы отчеканил заготовленную фразу фельдфебель-юнкер.
- У нас редко бывают приглашённые, ведь это закрытый пансион. И вот уже девять лет, как я здесь, словно в заточении. Душа моя, охотно признаюсь вам, безудержно рвётся наружу. Я была отдана сюда неполных девяти лет в 1906 году, не прекословя велению Папа. Он у меня барон, с 1912 года генерал-майор, командир лейб-гвардии Санкт-Петербургского полка с дислокацией в Варшаве.
- Это, если я не ошибаюсь, Вторая бригада Третьей гвардейской пехотной дивизии? Начальник дивизии – Чернавин Всеволод Владимирович.
- Совершенно-верно, - улыбнулась юная баронесса и вознесла на юнкера ангельски-красивые и восхищённые голубые глаза. – У вас энциклопедические военные знания.
- Я мечу свою жизнь в гвардию, что мне не даёт права быть не осведомлённым в её штатной статистике, в её кадрах и славной боевой истории.
- Я его очень люблю, - продолжала, словно исповедь, девушка. – Сейчас он в Варшаве, а до этого, где только его не помотала военно-казарменная жизнь гвардейского офицера. Когда я была малюткой, в четыре годика, он увозил всю семью с собой, и мы жили с ним на Кавказе. Знаете ли, буквально в рисуемых Лермонтовым горных пейзажах протекала детская жизнь моя. Сначала отец был подполковником в Восемьдесят втором Дагестанском пехотном полку. Мы жили в крепости Темир-Хан-Шура. В 1905 году он уже был в чине полковника и командовал Восемьдесят четвёртым Ширванским пехотным полком с дислокацией во Владикавказе. А потом, когда уже меня определили в этот пансион, Папа с 1907 года стал командиром Девяносто пятого Красноярского пехотного полка. Он у меня боевой офицер, то, что надо! Барон Николай Андреевич де Боде. А ещё у него есть брат, мой дядя, тоже военный – Владимир Андреевич. Он полковник. А нас детей у мамы, Софии Михайловны, семеро. Я скучаю по ним и вижусь с ними ужасно редко. Требования института не позволяют воспитанницам выезжать на каникулы домой. А видимся мы с родными крайне редко и то под присмотром нашей мадам. И письма домой писать у нас нет частой возможности. А какие напишем, и те цензурно просматривает инспектриса. Равно, как и письма из дома и все входящие из внешнего мира. Так что, режим наш по суровее будет вашего юнкерского. Вы, юнкера, насколько я знаю, вольны выходить в отпуска в город и домой ездите на каникулы два раза в год.
- Да уж, сурово вас держат, - согласился Тухачёв. - Но я думаю, что это пережиток прошлого, архаичная глупость и нелепица и прогрессивным веянием нового времени будет вскорости рассеяна, как дым.
- Ох, ваши бы слова да Богу в уши! – с лукавой гримаской прыснула девица лёгким смешком, но, чтобы скрыть его от наблюдавшей за ней классной дамой, прикрылась бальным веером. – А впрочем, скоро конец всем мучениям. В июле я выпускница. Император примет экзамен и я свободна, как птица!
- И как ваша учёба, мадемуазель?
- Право, я здесь не на хорошем счету.
- А что так? На ленивицу вы не похожи, - поиграл с ней бровями и взглядом Михаил.
- Я – мовешка или дурная. У нас в институте зовут так плохих учениц. Я всегда сопротивлялась нудным нравоучениям. Я люблю героизм и подвиги, вдохновляющие других! Мои кумиры – это Жанна д Арк и Шарлотта Корде, а не нудные святые-угодницы, засушившие свою молодость за острожными стенками монастырей. Ох, уж мне эти бесчисленные богослужения, наставления, молитвы, исповеди, причастия, всеношные бдения и церковное пение в клиросе на хорах. Я, если кого и уважаю из церковников, то, наверное, лишь тех мучениц, кто за веру, как за идею свою, не пожалели жизни свои отдать, претерпеть муки, страдания за правое дело. Вот это святость, пред которой благоговею я!
Михаил оценил пафос её души, но чтобы ка-то переменить обстановку, решил перевести всё в шутку.
- Но ведь и здесь, в Смольном, в таком заточении от мира, вы, словно монашки и те же мученицы героические. Нам, юнкерам, далеко до вашей выдержки и стойкости.
- Ах, оставьте ваш шутливый тон! Прекратите ёрничать! Это всего лишь школа жизни, как ваша, как многих других в России. Учиться здесь почётно, между прочим, и не каждой девушке ещё дано. Но, а то, что здесь кормят ужасно и практически постоянное недоедание и постный рацион, да к тому же плохая отапливаемость в зимний период, так это что ж, это пустяки. Всё пройдёт. Кстати, сейчас топят у нас хорошо, особо. Всё для гостей! Жаль только, что книги вне учебной программы у нас под запретом. Впереди у нас юбилей – сто пятьдесят лет институту. Начальница, инспектриса все уши нам прожужжали об этом. На наш «белый» выпускной класс ложится такая ответственность. Как бы она нас совсем не раздавила, такая ответственность. Непосильная ноша, тяжкое бремя – не продохнуть. Сплошная зубрёжка, бесконечные реверансы, как ваша, наверно, войсковая муштра. Только шести лучшим ученицам будет вручён наградной шифр – золотой вензель императрицы Екатерины Второй на белом банте. Это почётно, как золотая медаль в престижной гимназии. Если бы вы знали, как выпускницы мечтают получить этот шифр! Особенно Наталья Бао, Аня Чекмарёва, Надя Друцкая и Зина Розе. Это наши перманентные парфетки - отличницы с младших классов. Ещё Ольга Армфельт и Александра Грюнбладт. Это немки. Они со своей железной дисциплиной, словно в доспехах рыцарей-крестоносцев, так отрешаются от мира и его маленьких соблазнов, что просто горе всем нам, остальным мовешкам. Они не едят сладкого, они истязают себя в науках и гимнастике. Их воля не знает лени и отдыха. Это машины. Германские мощные паровые машины. Но у них нет души и внутренний мир их скуден, как сушёные орех.
- И что, у вас все такие сухие, бездушные, бестелесные разве?
- Конечно, нет, - чуть покраснела София.
Есть и другие девушки. Оля Сулина, Наташа Чистоткина, Катя Беляева, Наташа Попова, Рита Некрасова, Лена Кривоносова… Это мои подруги. Они умеют мечтать. Я с детства с ними дружу. Бывало, в самые холодные ночи, когда от стужи не уснуть, аж зубы стучат, так холодно, ведь температура в наших дортуарах порой опускается до десяти градусов. Залезем, бывало, друг к другу в койки, по три-по четыре ляжем вместе, обнимемся, чтобы согреться, и говорим о чём-нибудь сокровенном, о мечтах, о принцах, о женихах богатых и красивых. О разном…
Тут девушка немного засмущалась под пристальным взглядом кавалера.
- София, не смущайтесь моего восхищения! Моя душа трепещет от того, что вы мне так прямо открываете ваш внутренний мир. Ваши мечты для меня хрустальны. Я, затаив дыхание, вас слушаю, чтобы, не дай бог, не поколебать их, не разрушить! Так священны для меня ваши хрупкие мечты.
- Увы, мы так мало знаем о жизни. Мои подруги, они такие наивные и робкие, что не умеют и боятся общаться с мужчинами. Посмотрите вокруг, - девушка обвела изящной тонкой рукой в перчатке балетную залу.
Но Михаил не отвёл от неё взгляда.
- А вы, София? Ведь вы же так вдохновенно и увлекательно умеете общаться с незнакомцами.
- А что я? Я не стремлюсь стать, как они, императорской фрейлиной. Нас здесь готовят быть в семьях для мужчин гувернантками. Смысл жизни всех этих нравоучений – выйти замуж, нарожать детей или, если на это не способны, остаться при институте пепиньерками, чтобы дежурить и преподавать в младшем классе. А я не стремлюсь стать гувернанткой , придворной фрейлиной или выйти замуж. Я хочу быть независимой свободной женщиной! Я не хочу быть домохозяйкой и сидеть дома. Я буду работать, как мужчины, и сама себя обеспечивать!
- Браво, София! Я преклоняюсь перед вами и вашим выбором!
Михаил встал перед ней на одно колено и поцеловал ручку. Баронесса покраснела.
- Встаньте немедленно! Прекратите! На нас все смотрят! Меня накажут!
- Я не позволю! Я вас спасу! Вызволю отсюда! И мы убежим с вами на край света. В Америку! На дикий запад к индейцам.
- Я, между прочим, вам не кисейная барышня. Я лихо умею стрелять из револьвера и скакать по-мужски на лошади! В детстве меня папенька научил. Я – дочь офицера!
Михаил был опьянён сумбурной стихией безоглядной влюблённости, влюблённости ещё мальчишеской, платонической, но в которую уже проникали, отравляя её невинный цвет, яды плотских желаний. Он восхищался этой девушкой, её душевной красотой и изяществом, и той обворожительной, лёгкой грацией, с которой она улыбалась, танцевала, говорила, думала, выражала свой внутренний мир. Эта грация заполняла вокруг неё всё пространство, не давая возможность Тухачёву бесследно ретироваться или отступить. Он чувствовал, что это судьба, что это его половинка, что лучше девушки ему не найти, что именно с ней он станет тем героем, каким он должен был стать непременно в своих честолюбивых мечтах.
Он ещё говорил ей многое, какой-то сумбур, нёс всякую околесицу. Помнил потом, что говорил про эмансипацию женщин, про суфражисток, радикально добивающихся избирательного права для женщины в Европе, про парижскую и нью-йоркскую моду, про дамские облегающие сплошные купальные костюмы майо в виде коротких платьев, с лепесткообразными юбками, затянутыми в талии туго пояском и открывающими ножки до колен, про «Русские сезоны» Дягилева в Париже, про пьесу Оскара Уайльда «Саломея», выразившую чаяния нового века в восхищении женщиной, танцующей танец обнажённой, перед религиозным табу в виде усекновенной головы Иоанна Предтечи.
- В этом танце семи покрывал автор заложил сакральный смысл. Обнажение женщины в нём – это схождение вавилонской богини любви Иштар в подземное царство мёртвых, в страну без возврата, к демонице Эрешкигаль. Её демоны – грифоны, шеду раздевают прекрасную богиню и умерщвляют её плоть. Эта жертва всему миру, не ценящему любовь. Не смейтесь. Это глубокий смысл.
- Вы хотите сказать, если женщина раздевается перед мужчиной – это жертва богине любви?
- Именно! Святая жертва! Женщина, её тело – это алтарь языческого храма, на котором мужчина вершит свой древний ритуальный обряд вхождения в ворота богов. Вы знаете, что Вавилон по-шумерски, значит «Врата богов»? В женском теле как храме или алтаре это вхождение, влагание в себя чужой плоти, есть сакральный смысл всей жизни и мироздания. Об этом говорит современное искусство.
- О, Боже! – воскликнула девушка. – Господин юнкер! Вы же совращаете невинную!
- Невинную, да, но уже для брака совершеннолетнюю. В Российской империи, как вам известно, совершеннолетие определяется возрастом применения прав состояния. Для наступления уголовной ответственности, например, с десяти лет, для поступления на службу – с шестнадцати, для брака у мужчин – с восемнадцати, у девушек – с шестнадцати лет.
- Фи! Такой ранний возраст для брака – это какая-то пещерная дикость сродни африканским туземцам или самым отсталым аграрным странам. Насколько я знаю, женская половина в цивилизованной Европе и Америке не спешит вступать в брак ранее двадцати четырех годов, как на моей исторической родине во Франции.
- Это вы ещё не читали Шекспира, мадемуазель. В эпоху Возрождения в Италии, например, девы в тринадцать-четырнадцать лет уже выходили замуж и даже имели детей! Джульетте Капулетти не было ещё и четырнадцати, когда она влюбилась в своего Ромео.
- Но, как такое возможно?! Это безумие!
- Вы знаете, София, вы очень похожи на девушек с картин британского художника-прерафаэлита Джона Уильяма Уотерхауса, а это особенно любимый мною типаж. Как прекрасны и чувственно-лиричны его картины: «Волшебница Шалот смотрит на Ланселота» 1894 года написания; «Офелия» 1910 года, где на полотне явлена страстная бледная шатенка с малиновым ртом и цветками в волосах, в голубом длинном платье, похожем на ваше; картина «Судьба» 1900 года, а особенно «Эхо и Нарцисс» 1903 года, где изображена полуобнажённая нимфа, напрасно влюблённая и пытающаяся соблазнить сына бога и наяды, и, конечно же, его «Сирена», написанная около 1900 года, где изображена обнажённая русалка, сидящая на краю обрыва с лирой в руке и смотрящая вниз на тонущего моряка. О, сколько страсти во взгляде погибающего юноши! И как невинна она в своём наклоне тела и головы! Эти полотна волнуют, они насыщены чувственным желанием, налиты красками эротического восхищения обнажённым девичьим телом, подобно взгляду раннего Ренессанса или Древнего Рима и Греции.
- Однако, вы маститый знаток современного изобразительного искусства и мировой литературы, увы, мне, по причине цензуры, недоступных.
- Если вы пожелаете, я снабжу вас этой литературой! И Шекспира, и Уайльда пришлю вам в институт, не смотря на все запреты и надзирательство вашей цензуры.
- Но как такое возможно?! – ахнула ошарашенная всем только что услышанным девушка.
- Поверьте, я ещё тот конспиратор. Скажите мне откровенно, София, положа руку на сердце, а вам самой не хотелось бы хоть раз в жизни открыть и своё прекрасное тело, послужив натурщицей кисти художника или музой поэту, чтобы вдохновить влюблённых на чувства в будущих поколениях? Разве это не красиво - служить таким образом искусству, его благородным целям?
Невинная девушка вся покраснела.
- Откуда же вы знаете, что моё тело прекрасно, ведь вы его не видели?!
- Я чувствую это! Я вижу вас сквозь платье! И безумно хочу вас!
- О, Боги! – дева, дрожа всем телом, сорвала с рук перчатки, не зная, куда себя деть и сгорая от стыда и нового для неё, не знакомого ранее волнующего чувства томления где-то в глубине себя.
- Что вы говорите?! Это полное безумие! Сумасшествие какое-то! Вы предлагаете мне раздеться перед вами, чтобы вы оценили, похоже ли моё тело на образы тех русалок или дев с картин любимого вами английского художника?
- Это было бы счастьем моим, мадемуазель! Ради этого можно было бы и умереть! Отдать жизнь любви и красоте!
Девушка немного замялась, серьёзно обдумывая и решаясь на что-то.
- И всё же, как бы вы смогли передать мне интересующую меня литературу, запрещённую в стенах моего института?
- Поверьте, сумел бы! Ведь как-то революционеры провозят запрещённую литературу из заграницы и даже печатают здесь, в России, подпольно. А там вещи порешительней любовных ласк прописаны. Там призывы убить царя, как в 1881 году Александра Второго, и свержения правительства. Убили же они как-то премьера Столыпина, министра внутренних дел фон-Плеве и московского генерал-губернатора Великого князя Сергея Александровича?
- Да вы – дракон, господин юнкер! Демон, опаливающий меня огненным дыханием своего безумия. Вы безумны, молодой человек!
- Безумие мне вселяете вы, Милостивая государыня София Николаевна! Если я так ужасен для вас, я уйду немедля, не оставшись даже на ужин. Хотя мне некуда идти – казармы Семёновского полка, где нас, александровцев, разместили по просьбе начальника училища Геништы, закрыты до утра. Ну, так что ж! Буду слоняться и мёрзнуть до утра. От возникшей любви к вам я или сгорю совсем или замёрзну на лютом петербургском морозе с морским ледяным ветром в придачу. Последний акт моей трагедии жизни. Лёд и пламень сойдутся вместе, как у Пушкина в «Онегине», помните?
Тухачёв, отчаявшись, порывался было уйти, но София крепко взяла его за руку.
- Никуда вы не уйдёте, господин фельдфебель! Вы наломали тут такую кучу дров, смутили сердце невинной девушке, разбили её целомудрие мировосприятия, о каких-то содомских грехах поминали тут всуе, что теперь так просто, без объяснений наивная девушка вас не отпустит! Вам придётся перед ней объясниться! Ваше счастье, юноша, что сейчас в народе Святки, посему всякие ритуальные бесчинства, гадания на суженых, ряженье, посевание, колядование и прочая допустимы в сю пору. Завтра Васильев день. В эту ночь мы вольны гулять без запретов по всему институту до утра. Так что замёрзнуть вам нигде не придётся. И бдительность классных дам, как ущербный месяц, слаба в эту ночь. Но не подумайте, что здесь происходит шабаш ведьм. Не мы демоницы, а вы приносите всякую смуту и ересь в наши невинные кельи, поганите, искушаете пороками их.
София отвела Тухачёва в сторону, к окну, где за узорно расписанными морозом ледяными вензелями клубился в тёмно-синей мгле мрака стылый Петербург.
- Что вам лично нужно от меня, господин фельдфебель? Отвечайте девушке прямо, не юлите! – институтка напряглась в волнительном ожидании.
Михаил, томно глядя ей в глаза, произнёс: «Дорогая София! Как только я вас увидел и узнал вас из разговора во время танцев, я понял, что вы – богиня! Я вас полюбил и душой и телом! И отдаю вам навеки своё разбитое сердце!
- Но что вы хотите от меня взамен, безумный юноша?! – девушка вся трепетала в зыби волнений.
- Я хочу вашей любви! Хочу, чтобы вы тоже любили меня, как я вас! Я хочу видеть вас обнажённой, сметь касаться вас и любить! Откройтесь мне, явите свою наготу, подобно подлунной богине, которую узрел в каирской пустыне христианский философ и поэт Владимир Соловьёв! Помните, как у него об этом сказано в поэме «Три свидания»? Его Богиня Вечной Женственности – София Премудрость. Так вот, Софи, вы то же самое для меня!
…Не веруя обманчивому миру,
Под грубою корою вещества
Я осязал нетленную порфиру
И узнавал сиянье Божества…
Я ей сказал: «Твоё лицо явилось,
Но всю тебя хочу я увидать.
Чем для ребёнка ты не поскупилась,
В том – юноше нельзя же отказать!»
… И в пурпуре небесного блистанья
Очами, полными лазурного огня,
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.
Что есть, что было, что грядет вовеки –
Всё обнял тут один недвижный взор…
Сияют подо мной моря и реки,
И дальний лес, и выси снежных гор.
Всё видел я, и всё одно лишь было –
Один лишь образ женской красоты…
Безмерное в его размер входило, -
Передо мной, во мне – одна лишь ты.
О лучезарная! Тобой я не обманут:
Я всю тебя в пустыне увидал…
В моей душе те розы не завянут,
Куда бы не умчал житейский вал.
Один лишь миг! Видение сокрылось –
И солнца шар всходил на небосклон.
В пустыне тишина. Душа молилась,
И не смолкал в ней благовестный звон…»
- Что вы делаете со мной?! – порывисто зашептала девушка. – Моё сердце сейчас колотится в груди, подобно этому благовестному звону, о которым вы тут декламируете!
И девица решительно потащила куда-то юнкера по длинному коридору.
- София! Куда вы меня тянете?
- В кастелянскую. Сегодня вместо кастелянши там дежурит одна очень хорошая моя знакомая пепиньерка. Она устроит такую возможность, чтобы мы остались наедине и смогли объясниться. А то вы тут, понимаете ли, разожгли в девушке пожар, а чем прикажете тушить пылающие паленья? Вы склоняете меня ко греху. Вы, словно тот демон искуситель, который совратил невинную Еву в райском саду. О, этот грех, сладкий и погубляющий, нестерпимо-желанный и завораживающе-влекущий! Вы пронзили мне самое сердце вашей ядовитой стрелой искушающих слов и распаляющих страсти образов, что я, словно Тамара из «Демона» Лермонтова, наверно, умру сейчас, но не прикоснуться к вам, словно мотылёк к убивающему его огню, уже не могу!
Девушка, зажмурив глаза и задержав дыхание, словно нырнув глубоко в воду, прильнула к юнкеру в поцелуе. Михаил тоже в порыве чувственной страсти потерял голову. Он чувствовал, как завладел сердцем и мечтами этой юной баронессы и что волнительное и заманчивое обладание её молодым и горячим телом уже не за горами. Он мысленно уже обставлял это долгожданное событие в красивый и поэтический антураж, как вдруг сзади по коридору затопали грузные шаги институтской воспитательницы и голос властный и суровый казённой инспектрисы оборвал всю их романтику момента.
- Молодые люди! Попрошу вас вернуться в залу! У нас здесь бал, а не уединённые свидания. Мадемуазель де Боде! С вами будет после отдельный разговор! А вам, молодой человек, я хочу напомнить, что вы были приглашены в институт благородных девиц, а не в бордель, прости меня Господи! Ну ка марш отсюда! Негодники!
И парочка порочных проказников, подгоняемая окриками институтской классной дамы, выпорхнула из своего любовного укрытия, устремившись в блистающий светом зал и оправляясь ещё в одежде на бегу.
На рассвете они прощались. Девушка вся дрожала от волнения и избытка чувств, была на грани истерики и чуть ли не в слезах о чём-то умоляла Михаила без умолку с затуманенными сумасшествием фанатичными глазами. Он успокаивал её убеждением, что временно надо остыть и вернуться к ежедневным своим обязанностям и занятиям, что надо с успехом окончить свои учебные заведения, обеспечив своё будущее, и уже после думать о дальнейшей своей любви.
Они условились и поклялись друг другу о том, что летом, после окончание их учёбы и выпуска, Михаил добьётся непременно зачисленияч в один из Петербургских гвардейских полков и они с Софьей, как он её любовно назвал на русский манер, сойдутся и будут жить вместе. Это безумие перспективы кружило им обоим головы, дурманило, хмелило сердца и толкала всей своей великой мощью инстинктов на осуществление задуманного.
Тухачёв уезжал из Петербурга в Москву счастливый, везя с собой на память о Софии незабываемой нежности поцелуи, натуральный аромат девичьего тела, необыкновенный, завораживающий её взгляд и личную фотокарточку институтки.
XVII
Тринадцатого января 1914 года по юлианскому календарю, который был официальным в Российской империи, и двадцать шестого января по григорианскому календарю, по которому жила Западная Европа и Америка, наступил и Китайский новый год или Праздник Весны, приходящийся на второе новолуние после зимнего солнцестояния. По зодиаку Поднебесной наступивший год был годом Зелёного Древесного Тигра. Об этом Тухачёв узнал от нового своего ротного командира, полковника Петра Николаевича Шифрина, который оказался пытливым знатоком Востока и поклонником китайского зодиака. Шифрину пришёлся по нраву исполнительный и ответственный фельдфебель его роты и он увлёк Михаила своим пристрастием к востоковедению. Под его чутким руководством Михаил стал изучать в свободное от учёбы и служебных обязанностей время творчество сорокалетнего Николая Рериха, художника, занимающегося росписями церквей, археолога, сценографиста и перспективного востоковеда.
- Знаете, фельдфебель, «Половецкие пляски»? Балетный фрагмент второго действия оперы «Князь Игорь» композитора Александра Порфирьевича Бородина по «Слову о полку Игореве». Как я люблю звучащую там песню половецких невольниц!
Улетай на крыльях ветра
Ты в край родной, родная песня наша,
Туда, где мы тебя свободно пели,
Где было так привольно нам с тобою.
Так вот, во время знаменитых «Русских сезонов» Дягилева в Париже в 1909 – 1913 годах именно Рерих оформлял декорации этих «Половецких плясок». Это наш новый духовный вестник, творческий интуитивист, провидец. Десять лет назад он сформулировал суть своего творчества, что стало и моим духовным девизом. Он высказал следующее: «Пора русскому образованному человеку узнать и полюбить Русь. Пора светским людям, скучающим без новых впечатлений, заинтересоваться высоким и значительным, которому они не сумели ещё отвести должное место, что заменит серые будни весёлою, красивою жизнью».
Полковник Шифрин стал мощным интеллектуальным и культурным источником новых знаний Тухачёва. Четвёртого февраля Михаилу исполнился двадцать один год. И на день его совершеннолетия в части применения таких прав состояния привилегированного сословия, как участие в дворянском собрании и управление имуществом и заключение договоров без попечителей, ротный подарил ему репродукцию картины Рериха «Ангел Последний», написанную художником в 1912 году в иконописном стиле, на которой полыхающими огнём просторами родной земли, с храмами и монастырями, реками и лесами вознёсся воинствующий архангел с грозным ликом и копьём и распростёр свои огромные крылья над терзаемой бедами Русью.
- Возьмите, Тухачёв. Это, на мой взгляд, наиболее вещее предзнаменование грядущим войнам светлого мира, славянского православного, с миром чёрным – германского, британского американского и японского милитаризма. Впереди неизбежна большая война. Она назревает. Потому как затуживаются узлы политических противоречий между мощными мировыми державами. Они вооружаются немыслимо. Боевая мощь европейских армий способна уничтожить сейчас всё живое на нашей бедной планете. Ушли в прошлое безвозвратно лёгкие увеселительные кампании наполеоновских войн и русских берлинских и парижских походов, суворовских альпийских геройств и богатырские подвиги Скобелева в Турции и Туркестане. Современная война будет вестись на тотальное уничтожение живой силы противника, такое колоссальное, что ни медицина, ни демография уже не в силах будут справиться с её истреблением. Огневая мощь артиллерии и на суше, и на море, стала такой грандиозной, что залпы можно вести вне зоны видимости батарей, за десятки километров. В таких условиях отдалённого боя бессмысленны и тщетны стали штыковые атаки рукопашной, на которой наша армия всегда пробивала себе дорогу к победе. Стратегия и тактика современного боя кардинальным образом будут отличаться от войн прошлых, прошедшего века. Это наглядно нам показала Русско-Японская война. Увы, только, Генеральным штабом вряд ли были извлечены из её поражения нужные и весомые уроки и выводы. «Ангел Последний», Михаил Николаевич, это предвестник будущих мировых войн, глобальных и катастрофичных для всех дерущихся между собой держав. И нам с вами важно в грядущем крепить свой боевой дух православной традицией святого воинства, о которой и вопиет своим полотном Николай Рерих.
Михаил, поблагодарив, принял подарок и спрятал в своих вещах. Пришло ему поздравление и от смолянки – баронессы Софии де Боде. Оно было сухим и сдержанным, поскольку прошло молох институтской цензуры, но даже и в этих скудных, шаблонных фразах, юноша почувствовал, как он дорог и любим молодой девицей. От ощущения этого так тепло становилось на его душе, что он сиял счастливой улыбкой, прощая, и не замечая даже огрехи своих подчинённых. Последние весьма удивлялись, как это всегда бдительный и дотошный фельдфебель мог снисходительно опускать без наказания их проступки.
Время шло к выпуску. Обер-офицеры готовились к производству в подпоручики. Михаил считал месяцы, дни и недели. Мечты стать офицером и сделать предложение руки и сердца любимой девушке слились у него в единую и главную мечту этого года, который он считал самым счастливым в своей жизни.
Зима подходила к концу в бесконечных дежурствах по длинным классным коридорам, в отстаивании в долгих церковных службах, в молебнах и здравицах государю императору, в увлекательных занятиях в стрелковой зале, с разбором и чисткой берданок и трёхлинеек, и в упоительных внеклассных часах в библиотеке.
На внутреннем плацу в огромных кучах снега, который регулярно сгребали по утрам дворники, проводились практические занятия по фортификации: юнкера рыли окопы в снегу, сооружали в нём ледяные препятствия и блиндажи для огнестрельных позиций из укрытий. Старшекурсники продолжали заниматься верховой ездой в манеже с инструктором Кощеем – штабс-капитаном Кащеевым. Фельдфебель Тухачёв помогал ротному командиру в обязанности следить за соблюдением в роте дисциплины и чинопочитания. Строевое образование, воинское воспитание и служба – были в зоне ответственности каждого ротного перед батальонным начальником, который в свою очередь курировал общий воинский порядок в училище и исполнение обязанностей службы всех подчинённых, нравственный облик курсантов, их строевую подготовку, внеклассные занятия и хозяйственную часть. На занятиях по Закону Божьему священник рассказывал юнкерам, что улица Знаменка взяла своё название от стоявшей на её месте в 1608 году церкви Знамения Пресвятой Богородицы. В своих проповедях он часто поминал попечительство покойной императрицы Александры Фёдоровны, супруги императора Николая Первого, «холерного» сиротского приюта, на базе которого и было впоследствии сформировано Александровское училище, раскрывал юнкерам сакральный смысл эмблемы училища – пеликана, кормящего птенцов в гнезде.
На занятиях по политической истории полковник Смысловский разбирал со вторым курсом Франко-Прусскую войну и образование Германской империи. Он говорил: «Восемнадцатого января 1871 года по григорианскому календарю был создан Второй рейх, в котором Вильгельм Первый принял титул кайзера Германии, а Отто фон Бисмарк стал её рейхсканцлером. Их внешняя политика привела к тому, что в 1879 году Германия заключила с Австро-Венгрией «Двойственный союз», что побудило Россию на союз с Францией. На прошлом занятии мы разбирали с вами политический союз Франции и России – Антанту. Напомню, что он возник в 1891 году и звучал по-французски «Entente Cordiale», что переводится дословно как «Сердечное согласие». С этого времени по вине Бисмарка близкие отношения Императорских домов Романовых и Гогенцоллернов безвозвратно разрушаются и по сей день. Не смотря на то, что рейхсканцлер в отставке, и депутат Рейхстага Бисмарк, чья точка зрения до самой его смерти в 1898 году определяюще влияла на внешнюю политику Германии, присутствовал даже на коронации Государя-императора Николая Александровича, наш Генеральный штаб имеет на случай войны с Германией свой план превентивной войны. Международные интересы двух соседей: России и Германии разошлись на столько, что теперь они состоят в противоборствующих политических союзах. Имейте это в виду в вашей дальнейшей военной службе, что будущая война с Германией вполне вероятна, поскольку она будет стремиться разрешить вечный конфликт славян и германцев за расселение и демографию обеих наций. На наших уроках в течение всего курса политической истории мы разбирали с вами все войны, которые вели с нами германцы, начиная со времен истребления готами антов и венедов, онемечивания Пруссии и Ливонии, истребления Каролингами западных славян – боруссов, бодричей, лютичей, руян и прочих племён полабских славян, продолжая крестовыми походами германских королей против западных славян в 1147 году и заканчивая крестовым походом Ливонского рыцарского ордена в 1242 году на Псков и Великий Новгород, который завершился разгромом немцев в Ледовом побоище русской ратью под началом Великого князя Святого Александра Невского, мощи которого находятся в Санкт-Петербурге в Александро-Невской лавре. Все эти войны с немцами – звенья одной цепи в их необходимости расширения своего жизненного пространства для растущего населения Германии. Германцы исторически привыкли вытеснять славян, истребляя их популяцию на корню, с обжитых нами территорий, и их поход на Восток – есть вековой девиз со времён ещё Священной Римской империи.
Юнкера под впечатление сказанного уходили с лекции. Михаила тянуло порассуждать. И как-то в дортуаре перед сном он высказал своему соседу по койке Фёдору Кадьмову обуревающие его мысли насчёт внешней политики Русского государства.
- Я лично считаю, - пафосно заявил он, - что весь византийский период нашей истории – не что иное как глупейшая ошибка!
- Вы что такое говорите?! – ошарашенно глазел на него щупловатый с пробившимися усиками юнкер.
- А вы только вдумайтесь, внимательно всмотритесь в историю. Византия втянула Русь в распрю с Хазарским каганатом и князь Святослав не в своих больше интересах, а в интересах этой империи пошёл войной на хазар. В результате чего мы собственноручно разрушили вековой барьер, который на Волге был выстроен в отношении всех диких кочевых народов. И как следствие оттуда из Дикой Степи хлынули к нам орды кочевников: печенеги, половцы, монголо-татары. Нас поманили контролем торговли с Закавказьем и Арабским Востоком, но никакой выгоды эта торговля нам не принесла. Нужно было заключить союз с Хазарией и Волжской Булгарией ещё до того, как нас разъединили религиозно: нам навязали православие, булгарам ислам, хазарам иудаизм. Надо всем было остаться в своей дикой языческой вере, объединиться и контролировать огромную территорию вместе, а затем, пройти через Дербент и ударить по Арабскому халифату. А Византию всё равно бы сокрушили католики-крестоносцы. Чудовищная ошибка – веками стремиться к Царьграду, к контролю над Чёрным морем в проливах Босфор и Дарданеллы. И сейчас из-за этого может и возгореться очередной международный конфликт, в который уже войдёт не только Османская империя, но и Австро-Венгрия и Германский рейх. Французы последние полвека в военном плане слабы. Британцы, натравив на нас всю Европу, укроются от помощи Ламаншем и будут смотреть, кто кого одолеет в этой грызне. Глупо с нашей стороны было бы ввязываться в такую войну. У всех в памяти позор Японской кампании. Выводы по организации и снабжению армии из неё не сделаны. И в Среднюю Азию не нужно было лезть. Надо было проявить большую настойчивость в прокладывании себе пути в Персию и Индию с выходом к Индийскому океану. Вот это было бы величайшее стремление. Соседство с такими духовными гигантами и очагами мировой цивилизации подвигло бы наконец и нас стать абсолютным мировым гегемоном!
Михаил с трудом засыпал, возбуждённо чувствуя в себе будущего полководца и оратора.
Двадцать третьего апреля традиционно отмечался праздник Александровского военного училища. Как водится, был отслужен молебен во внутренней церкви, были приглашённые гости от московских властей: от губернатора, из городской думы, из штаба округа, от Московской епархии приехал сам митрополит Московский и Коломенский Макарий. Гостям был дан смотр. Юнкера прошли по плацу церемониальным маршем. Был проведён торжественный вынос и освящение училищного и ротных знамён. Лучшим по успеваемости курсантам были даны отпуска на два дня в город. После празднования дня училища юнкера обоих курсов стали готовиться к летним лагерям.
***
Медленно приближался долгожданный для Михаила пятьдесят первый выпуск Александровского училища. Летние лагеря на Ходынке изматывали юнкеров невыносимо. Двадцать восьмого мая на вечернем построении всех выпускников торжественно наградили светло-бронзовой медалью «В память 300-летия Дома Романовых. 1613 – 1913 гг.». Эта юбилейная медаль предназначалась для ношения на груди, на бело-жёлто-чёрной муаровой ленте (цветов Дома Романовых), согласно высочайшего соизволения от 21.02.1913 года — (ВП от 21.02.1913 года; приказ по полку от 28.05.1913 года, стр.1).
Тухачёв, сосредоточив все свои усилия, вошёл в список лидеров по баллам. В этом списке лидеров-выпускников из пяти фельдфебелей было двое: он и Стадницкий-Колендо. Также там из шестидесяти пяти портупей-юнкеров было девять: Кашкаров, Афанасьев, Орловский, Чучкин, Моисеев, Гунцадзе, Утгоф, Лофицкий и Ратмиров. И ещё юнкера первого разряда: Козлов, Княжецкий, Михель, Селиванов тоже претендовали на высший средний балл. Всё должно было решиться на итоговых экзаменах и все лидеры-конкуренты были в неимоверном напряжении. Как и в два предыдущих года производство в офицеры предполагалось на шестое августа, но неожиданно произошедшее событие спутало все планы военного ведомства по всей стране.
Пятнадцатого июня по юлианскому стилю и соответственно двадцать восьмого июня по григорианскому в Сараеве был убит сербским террористом эрцгерцог Австро-Венгрии Франц Фердинанд. Боясь разрастания конфликта Австро-Венгрии по отношению к Сербии и России, царское правительство начало подготавливать предпосылки к мобилизации. Для этого, наряду с приготовлениями в приграничных с Австро-Венгрией военных округах Российской империи, в том числе высочайше было поручено военному министру генерал-адъютанту Сухомлинову по всем военно-учебным заведениям империи ускоренно подготовить и провести итоговые экзамены и производство в офицеры. Что и было сделано к двенадцатому июля. Итогом таких ускоренных экзаменаций в Александровском училище стало недосягаемое балльное превосходство фельдфебеля Тухачёва на всеми остальными конкурентами-лидерами. Это был выстраданный и заслуженный триумф Михаила. Он стал первым по училищу выпускником и с трепетом ждал разнарядки полков. Когда же она наконец пришла, из лейб-гвардейских в ней были заявлены Семёновский, Измайловский, Гренадёрский, Павловский, Финляндский, Кексгольмский и Санкт-Петербургский полки. Выбор Тухачёва был очевиден.
И двенадцатого июля вышел соответствующий высочайший приказ. Михаил целиком с трепетом перечитывал его множество раз, не пугаясь колоссальных объемов прочитанного. Исторический накал момента требует и от нас привести его здесь целиком.
«12 июля Высочайший приказ № 1239
ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО, В ПРИСУТСТВИИ СВОЕМ в Петергофе, Июля 12-го дня 1914 года, СОИЗВОЛИЛ ОТДАТЬ СЛЕДУЮЩИЙ ПРИКАЗ: ПРОИЗВОДЯТСЯ ПО ЭКЗАМЕНУ: ПО ВОЕННО-УЧЕБНЫМ ЗАВЕДЕНИЯМ ПАЖЕСКОГО ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА КОРПУСА в Корнеты: из фельдфебелей Безобразов (Михаил) и из камер-пажей: Безобразов (Сергей), Казнаков и Дубасов, все четверо — в Кавалергардский ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ полк. в полки лейб-гвардии: Из камер-пажей: Оношкович-Яцына — в Кирасирский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Боткин — в Казачий ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Фон-Крузенштерн — в Конно-Гренадерский. Князь Горчаков — в Уланский ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФEOДОРОВНЫ. Его Высочество Князь Игорь Константинович, Князь Мещерский и Леонтьев, все трое — в Гусарский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Трофимов — в Гродненский Гусарский. в Подпоручики, в полки лейб-гвардии: Дедюлин, Барон Сталь-фон-Гольштейн и Вансович, все трое — в Преображенский. Рыльке и Моллериус — в Семеновский. Вальтер и Языков — в Егерский. Грек — в Гренадерский. Кирилин — в 1-й стрелковый ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. [2] Фон-Энден, Озеров, Дейтрих и Кологривов, все четверо — в 4-й стрелковый ИМПЕРАТОРСКОЙ Фамилии. в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Хитрово — с зачислением по полевой конной артиллерии и с прикомандированием лейб-гвардии к Конной артиллерии. Калишевский и Трегубов — с зачислением по полевой легкой артиллерии и с прикомандированием лейб-гвардии к 1-й артиллерийской бригаде. Атабеков — с зачислением по полевой легкой артиллерии и с прикомандированием лейб-гвардии к 3-й артиллерийской бригаде. со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в Корнеты: Карцов — в 16-й драгунский Тверской Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полк. в Хорунжие: Корбе — в 1-й Лабинский Генерала Засса полк Кубанского казачьего войска. ПАВЛОВСКОГО ВОЕННОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики, в полки лейб-гвардии: Из юнкеров: Спешнев и фон-Эссен, оба — в Семеновский. Из портупей-юнкеров: Петерсен — в Измайловский. Афросимов, Князь Оболенский и из юнкеров Осетров, все трое — в Егерский. Из фельдфебелей Ващенко, из портупей-юнкеров: Наумов, Дерюгин, Горбанев и из юнкеров: Моллериус и Лебедев, все шесть — в Гренадерский. Из портупей-юнкеров: Асташев, Меркулов, Покровский, Жибер и из юнкеров: Зубарев, Антоновский и Романов, все семь — в Павловский. Из портупей-юнкеров: Лукин, Козелло, Гернет и из юнкеров Стеткевич, все четверо — в Финляндский. Из портупей-юнкеров Котляров — во 2-й стрелковый Царскосельский. Из фельдфебелей Орел и из юнкеров Крылов, оба — в 3-й стрелковый ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. [3] в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в гренадерские полки: Из портупей-юнкеров: Лашкарев — в 6-й Таврический Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Руссет — в 8-й Московский Великого Герцога Мекленбург-Шверинского Фридриха. Варакин — в 9-й Сибирский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. в пехотные полки: Из юнкеров Габбин — в 1-й Невский Генерал-Фельдмаршала Графа Ласси, ныне Его Величества Короля Эллинов. Из портупей-юнкеров Шрейдер — в 3-й Нарвский Генерал-Фельдмаршала Князя Михаила Голицына. Из юнкеров: Архипов и Пеньковский, оба — в 5-й Калужский Императора Вильгельма I. Сабо — в 6-й Либавский Принца Фридриха-Леопольда Прусского. Федоров (Николай) — в 7-й Ревельский Генерала Тучкова IV. Ремишевский — в 8-й Эстляндский. Из портупей-юнкеров Попов (Михаил) — в 10-й Новоингерманландский. Из юнкеров: Аксаков — в 13-й Белозерский Генерал-Фельдмаршала Князя Волконского. Шверин — в 14-й Олонецкий Его Величества Короля Сербского Петра I. Мякинин — в 15-й Шлиссельбургский Генерал-Фельдмаршала Князя Аникиты Репнина. Андреев (Георгий) — в 16-й Ладожский. Из портупей-юнкеров: Савицкий, д'Айстеттен и Мартышевский, все трое — в 17-й Архангелогородский Великого Князя ВЛАДИМИРА АЛЕКСАНДРОВИЧА. [4] Из юнкеров Сухорский — в 18-й Вологодский Его Величества Короля Румынского. Из портупей-юнкеров: Стихарев, Гаас и Костюченко, все трое — в 19-й Костромской. Из юнкеров: Нарышкин — в 21-й Муромский. Спицын и Бартош, оба — в 22-й Нижегородский. Куценко и Герцо-Виноградский, оба — в 23-й Низовский Генерал-Фельдмаршала Графа Салтыкова. Терпиловский — в 24-й Симбирский Генерала Неверовского. Из портупей-юнкеров Ишевский — в 27-й Витебский. Из юнкеров Субботин — в 29-й Черниговский Генерал-Фельдмаршала Графа Дибича-Забалканского. Из портупей-юнкеров Говорков — в 30-й Полтавский. Из юнкеров Остроумов — в 31-й Алексеевский. Из портупей-юнкеров: Тихонов — в 32-й Кременчугский. Айдаров — в 35-й Брянский Генерал-Адъютанта Князя Горчакова. Из юнкеров: Лизогуб — в 36-й Орловский Генерал-Фельдмаршала Князя Варшавского Графа Паскевича-Эриванского. Морковин — в 39-й Томский Его Императорского Высочества Эрц-Герцога Австрийского Людвига-Виктора. Из портупей-юнкеров Трескин — в 49-й Брестский Его Императорского Высочества Великого Князя МИХАИЛА МИХАЙЛОВИЧА. Из юнкеров: Бафталовский — в 56-й Житомирский Его Императорского Высочества Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Миронович — в 61-й Владимирский. Офросимов — в 62-й Суздальский Генералиссимуса Князя Суворова. [5] Федоров (Захарий) и Преображенский, оба — в 63-й Углицкий Генерал-Фельдмаршала Апраксина. Гаврилов (Михаил) — в 64-й Казанский. Ветошников — в 65-й Московский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Керн — в 66-й Бутырский Генерала Дохтурова. Желанский — в 67-й Тарутинский Великого Герцога Ольденбургского. Протопопов — в 68-й лейб-Бородинский Императора АЛЕКСАНДРА III. Потебня — в 69-й Рязанский Генерал-Фельдмаршала Князя Александра Голицына. Мензиховский — в 71-й Белевский. Прокофьев и Васильев (Владимир), оба — в 72-й Тульский. Из портупей-юнкеров Альбрехт — в 83-й Самурский. Из фельдфебелей Некрасов и из юнкеров: Станкевич и Троицкий, все трое — в 85-й Выборгский Его Императорского Королевского Величества Императора Германского Короля Прусского Вильгельма II. Из юнкеров: Игнатьев, Кучин и Ярославцев, все трое — в 86-й Вильманстрандский. Гришков, Васильев (Николай), Гласко, Затворницкий (Митрофан) и Докучаев, все пять — в 87-й Нейшлотский. Андреев (Олег), Ососов и Самсонов, все трое — в 88-й Петровский. Из портупей-юнкеров Островский и из юнкеров Дмитриев, оба — в 89-й Беломорский. Из юнкеров: Латернер, Зубов (Дмитрий) и Завистовский, все трое — в 90-й Онежский. Из портупей-юнкеров: Шишко, Шелков и из юнкеров Чуйкевич, все трое — в 91-й Двинский. Из юнкеров: Чигирь, Бобрищев-Пушкин и Бенуа, все трое — в 92-й Печорский. Из фельдфебелей Адамович, из портупей-юнкеров: Завадзкий, Григорьев и из юнкеров: Яниш и Сурвилло, все пять — в 93-й Иркутский Его Императорского Высочества Великого Князя МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА. [6] Из юнкеров: Степанов, Борель, Шиллинг, Изотов и Флоренсов, все пять — в 94-й Енисейский. Волошинов, Штернберг, Авраменко и Затворницкий (Владимир), все четверо — в 95-й Красноярский. Криворучков, Калустов, Петровский, Попов (Владимир) и Вихман, все пять — в 96-й Омский. Голышев — в 99-й Ивангородский. Небогин — в 101-й Пермский. Ордынский — в 104-й Устюжский Генерала Князя Багратиона. Самуйлов — в 109-й Волжский. Щепотьев — в 113-й Старорусский. Из портупей-юнкеров Писанский — в 133-й Симферопольский. Из юнкеров Таптыков — в 143-й Дорогобужский. Из портупей-юнкеров фон-Бурмейстер и из юнкеров Фаянсов, оба — в 145-й Новочеркасский Императора АЛЕКСАНДРА III. Из юнкеров: Холевинский, Маркелов и Гензель, все трое — в 146-й Царицынский. Оглоблин и Мацкевич, оба — в 147-й Самарский. Хрусталев — в 148-й Каспийский. Ястржембец-Демьянович — в 149-й Черноморский. Прокопович и Меньтюков, оба — в 150-й Таманский. Гальфтер — в 151-й Пятигорский. Канделаки — в 152-й Владикавказский Генерала Ермолова. Кузнецов — в 155-й Кубинский. Тютчев — в 157-й Имеретинский. Степченко — в 158-й Кутаисский. Жаба — в 163-й Ленкоранско-Нашебургский. Голубев — в 171-й Кобринский. Дробышевский — в 177-й Изборский. [7] Модестов — в 179-й Усть-Двинский. Бурмин — в 183-й Пултуский. Из портупей-юнкеров Яблонский — в 188-й Карсский. Из портупей-юнкеров Киреев и из юнкеров Клейст, оба — в 197-й Лесной. Из юнкеров: Зубов (Нил) и Шкуренко, оба — в 198-й Александро-Невский. Полунине и Естифеев, оба — в 199-й Кронштадтский. Рощаковский и Чепурнов, оба — в 200-й Кроншлотский. Из портупей-юнкеров Юркевич — в 201-й Потийский. в Сибирские стрелковые полки: Из юнкеров: Корватовский — в 1-й ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Подгорецкий — в 5-й. Ломиковский — в 6-й. Чихачев — в 8-й. Мержеиовский — в 9-й. Ястребов — в 14-й. Чистопольский — в 20-й. Из портупей-юнкеров Сурков — в 21-й ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФЕОДОРОВНЫ. Из юнкеров: Яковлев — в 25-й Генерал-Лейтенанта Кондратенко. Калачев — в 28-й. Кичеев — в 29-й. Черемисинов (Илья) — в 30-й. Околодков — в 31-й. Леонтьев — в 37-й. Абрамов — в 38-й. Добриев — в 41-й. Шмонин — в 43-й. [8] Из портупей-юнкеров Залесский — в 7-й стрелковый полк. в Финляндские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров Пономарев и из юнкеров Варзар, оба — в 1-й. Из портупей-юнкеров: Солярский — во 2-й. Кольман — в 4-й. Из юнкеров: Закржевский и Рагимов, оба — в 5-й. Из портупей-юнкеров: Цабель и Волков, оба — в 7-й. Диаковский — в 8-й. Из юнкеров: Кох — в 9-й. Нилус — в 10-й. Из портупей-юнкеров Фон-Тенчин-Пачинский — в 11-й. Из юнкеров Садовский — в 12-й. в Туркестанские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров Блинов — в 1-й. Из юнкеров: Драгомиров — в 6-й Генерала Черняева. Нестеров — в 9-й. Полонский — в 22-й. Из портупей-юнкеров: Черемисинов (Григорий) — в 37-ю артиллерийскую бригаду. Амасийский — в Карсскую крепостную артиллерию. Попов (Георгий) — в 1-й Кронштадтский крепостной артиллерийский полк. Гуславский и Сильницкий, оба — в 1-й Владивостокский крепостной артиллерийский полк. в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Золотарев — в 1-й Сунженско-Владикавказский Генерала Слепцова полк Терского казачьего войска. Гаврилов (Георгий) — в 1-й Кизляро-Гребенский Генерала Ермолова полк Терского казачьего войска. Из юнкеров Громов — в 5-й Кубанский пластунский батальон. [9] в Подпоручики, со старшинством со дня выпуска: в Сибирские стрелковые полки: Из юнкеров: Дуве — в 17-й. Фон-Зигель — в 19-й. Гафферберг — в 32-й. АЛЕКСЕЕВСКОГО ВОЕННОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в гренадерские полки: Из портупей-юнкеров: Георгиевский — в 1-й лейб-Екатеринославский Императора АЛЕКСАНДРА II. Иванов (Алексей) — во 2-й Ростовский Его Императорского Высочества Великого Князя МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА. Сергеев — в 3-й Перновский Короля Фридриха-Вильгельма IV. Житников и Перевозовский, оба — в 5-й Киевский Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. Никулин и Чубаков, оба — в 6-й Таврический Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Андреев (Константин) — в 7-й Самогитский Генерал-Адъютанта Графа Тотлебена. Трепетцов — в 8-й Московский Великого Герцога Мекленбург-Шверинского Фридриха. Малышев и из юнкеров: Кошкарев, Пархоц и Курыгин, все четверо — в 9-й Сибирский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Из портупей-юнкеров: Кириков, Рязанкин и Филиппович, все трое — в 10-й Малороссийский Генерал-Фельдмаршала Графа Румянцова-Задунайского. [10] Немечек — в 11-й Фанагорийский Генералиссимуса Князя Суворова, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя ДИМИТРИЯ ПАВЛОВИЧА. Малинин и Бродовский, оба — в 12-й Астраханский Императора АЛЕКСАНДРА III. в пехотные полки: Из юнкеров: Донцов и Васильев (Михаил), оба — в 1-й Невский Генерал-Фельдмаршала Графа Ласси, ныне Его Величества Короля Эллинов. Из портупей-юнкеров: Лысовский — во 2-й Софийский Императора АЛЕКСАНДРА III. Из юнкеров: Ясинский и Авраменко, оба — в 3-й Нарвский Генерал-Фельдмаршала Князя Михаила Голицына. Кожемякин — в 4-й Копорский Генерала Графа Коновницына, ныне Его Величества Короля Саксонского. Бертран и Лагинский, оба — в 5-й Калужский Императора Вильгельма I. Шахтахтинский, Земнухов и Капытовский, все трое — в 6-й Либавский Принца Фридриха-Леопольда Прусского. Пшеничников, Суханов и Суетин, все трое — в 7-й Ревельский Генерала Тучкова IV. Васильевский, Грюнталь и Парешов, все трое — в 8-й Эстляндский. Сахаров и Гречанинов (Владимир), оба — в 9-й Ингерманландский Императора ПЕТРА ВЕЛИКОГО. Соболев и Юкшинский, оба — в 10-й Новоингерманландский. Из портупей-юнкеров Краснопевцев — в 12-й Великолуцкий. Из юнкеров: Левандовский — в 13-й Белозерский Генерал-Фельдмаршала Князя Волконского. Лабзин и Дмитриев, оба — в 14-й Олонецкий Его Величества Короля Сербского Петра I. Шубин — в 18-й Вологодский Его Величества Короля Румынского. [11] Хованский — в 22-й Нижегородский. Тверитинов и Малиновский, оба — в 23-й Низовский Генерал-Фельдмаршала Графа Салтыкова. Из портупей-юнкеров: Гончаров, Гаврилов и Баранов, все трое — в 25-й Смоленский Генерала Раевского. Каноныхин и из юнкеров Мордвинов, оба — в 26-й Могилевский. Из юнкеров: Ляхомский, Благовещенский и Битунов, все трое — в 27-й Витебский. Волоцкой — в 29-й Черниговский Генерал-Фельдмаршала Графа Дибича-Забалканского. Из портупей-юнкеров Корнилович и из юнкеров Мельников, оба — в 30-й Полтавский. Кудряшев — в 31-й Алексеевский. Яковлев и Петрожицкий, оба — в 32-й Кременчугский. Из портупей-юнкеров Жерихин — в 34-й Севский Генерала Графа Каменского. Смирнов (Даниил) — в 35-й Брянский Генерал-Адъютанта Князя Горчакова. Хенцинский — в 36-й Орловский Генерал-Фельдмаршала Князя Варшавского Графа Паскевича-Эриванского. Белоусович, Бакакин и из юнкеров: Смирнов 1-й и Долгов, все четверо — в 37-й Екатеринбургский. Из юнкеров: Павлов, Шишеев и Монгловский, все трое — в 38-й Тобольский Генерала Графа Милорадовича. Феоктистов и Русаков (Евгений), оба — в 39-й Томский Его Императорского Высочества Эрц-Герцога Австрийского Людвига-Виктора. Леонов, Чубириков и Козлов, все трое — в 40-й Колыванский. Садрон — в 42-й Якутский. Жолткевич — в 43-й Охотский. [12] Хворов — в 44-й Камчатский. Ахматов — в 45-й Азовский Генерал-Фельдмаршала Графа Головина, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя БОРИСА ВЛАДИМИРОВИЧА. Из портупей-юнкеров Завалиевский — в 56-й Житомирский Его Императорского Высочества Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Из юнкеров: Смирнов 2-й и Козловский, оба — в 61-й Владимирский. Поляков (Владимир) — в 63-й Углицкий Генерал-Фельдмаршала Апраксина. Филиппов — в 64-й Казанский. Яроцевич — в 65-й Московский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Транковский и Мамонов, оба — в 66-й Бутырский Генерала Дохтурова. Чиковани и Коскин, оба — в 67-й Тарутинский Великого Герцога Ольденбургского. Дросси и Кулешов, оба — в 68-й лейб-Бородинский Императора АЛЕКСАНДРА III. Из портупей-юнкеров Лебедев (Константин) — в 69-й Рязанский Генерал-Фельдмаршала Князя Александра Голицына. Из юнкеров: Московченко и Поляков (Петр), оба — в 70-й Ряжский. Родионов и Веселовский (Владимир), оба — в 71-й Белевский. Удалов и Китаев, оба — в 72-й Тульский. Из портупей-юнкеров Пугач — в 73-й Крымский Его Императорского Высочества Великого Князя АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА. Из юнкеров Бенедиковский — в 76-й Кубанский. Из портупей-юнкеров: Синельников — в 80-й Кабардинский Генерал-Фельдмаршала Князя Барятинского. Петров — в 83-й Самурский. Из юнкеров Лобасов — в 85-й Выборгский Его Императорского Королевского Величества Императора Германского Короля Прусского Вильгельма II. [13] Из юнкеров Штер — в 88-й Петровский. Из портупей-юнкеров Менке — в 91-й Двинский. Из юнкеров: Киселев — в 95-й Красноярский. Пуккит — в 96-й Омский. Невзоров — в 98-й Юрьевский. Тулубьев — в 100-й Островский. Рцхиладзе — в 104-й Устюжский Генерала Князя Багратиона. Молов — в 109-й Волжский. Плущевский — в 111-й Донской. Воскобойников — в 113-й Старорусский. Авакянц — в 118-й Шуйский. Борисов — в 127-й Путивльский. Грибанов — в 128-й Старооскольский. Из портупей-юнкеров: Лилов — в 133-й Симферопольский. Ярошевский и из юнкеров: Михеев и Веселовский (Сергей), все трое — в 137-й Нежинский Ея Императорского Высочества Великой Княгини МАРИИ ПАВЛОВНЫ. Из юнкеров: Данилевский и Коренев, оба — в 138-й Болховской. Бадьев, Пафомов и Автономов, все трое — в 139-й Моршанский. Херсонский, Орлов и Малаев, все трое — в 140-й Зарайский. Из портупей-юнкеров: Ильинский — в 141-й Можайский. Андреев (Стефан) — в 142-й Звенигородский. Из юнкеров: Аверьянов и Татуров, оба — в 143-й Дорогобужский. Заалов и Чернышев, оба — в 144-й Каширский. Мордасов — в 146-й Царицынский. Из портупей-юнкеров Коцар — в 147-й Самарский. [14] Из юнкеров: Капорский, Андерс и Демьянов, все трое — в 149-й Черноморский. Ерофеев и Носов, оба — в 150-й Таманский. Бухаров — в 151-й Пятигорский. Плахотниченко, Плевако и Русаков (Георгий), все трое — в 152-й Владикавказский Генерала Ермолова. Султанов — в 155-й Кубинский. Горбачев — в 157-й Имеретинский. Пирвердянц — в 158-й Кутаисский. Пономарченко — в 159-й Гурийский. Бохан — в 171-й Кобринский. Из портупей-юнкеров Черепанов — в 176-й Переволоченский. Из юнкеров: Добровидов — в 178-й Венденский. Шубинский — в 180-й Виндавский. Из портупей-юнкеров Преображенский и из юнкеров Буренин, оба — в 182-й Гроховский. Из юнкеров: Коршунов и Абрамов, оба — в 183-й Пултуский. Фаворов и Желтиков, оба — в 184-й Варшавский. Из портупей-юнкеров Таньков — в 189-й Измаильский. Из юнкеров: Власов — в 192-й Рымникский. Саперский — в 195-й Оровайский. Завалишин — в 198-й Александро-Невский. Гейтман — в 199-й Кронштадтский. Кононов — в 200-й Кроншлотский. Из портупей-юнкеров Усович — в 207-й Новобаязетский. [15] в Сибирские стрелковые полки: Из юнкеров: Мальцев — в 1-й ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Керстенс — во 2-й Генерал-Адъютанта Графа Муравьева-Амурского. Маевский — в 3-й. Куйденко — в 8-й. Из портупей-юнкеров Климовских — в 11-й ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ. Из юнкеров: Гусев — в 16-й. Беляев — в 17-й. Лебедев (Иван) — в 18-й. Иванов (Александр) — в 19-й. Цешинский — в 20-й. Лукин — в 21-й ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФЕОДОРОВНЫ. Гречанинов (Борис) — в 22-й. Фрейман — в 23-й. Платицын — в 24-й. Из портупей-юнкеров Остасевич — в 25-й Генерал-Лейтенанта Кондратенко. Из юнкеров: Шаев — в 26-й. Тюфяков — в 28-й. Васильев (Константин) и Алмазов, оба — в 30-й. Соколов — в 31-й. Одинцов и Отъясов, оба — в 32-й. Из портупей-юнкеров: Богословский — в 34-й. Хомерики — в 36-й. Саранский — в 37-й. [16] Из юнкеров: Дубовцев — в 38-й. Федоров — в 41-й. Муртазов — в 42-й. Майстренко — в 43-й. в стрелковые полки: Макаров-Миронов — в 1-й. Юргенсон — во 2-й. Протасов — в 3-й. Степанов (Андрей) — в 4-й. Близнер — в 5-й. Торосов и Ивашкевич, оба — в 7-й. Эбергард — в 18-й. в Финляндские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров: Лаптев — в 4-й. Вебер — в 6-й. Из юнкеров Черных — в 9-й. в Туркестанские стрелковые полки: Из юнкеров Цупко-Ситников — в 4-й. Из портупей-юнкеров Ерош — в 5-й. Из юнкеров: Гвоздев — в 8-й Генерал-Адъютанта фон-Кауфмана. Агафонов — в 14-й Генерал-Адъютанта Скобелева. Забелин — в 16-й. Егиазарянц — в 17-й. Пурцеладзе — в 20-й. Мисаелянц — в 21-й. Филимонов — в 22-й. Из фельдфебелей: Швембергер — в 37-ю артиллерийскую бригаду. в крепостную артиллерию: Кисилевич — в Ковенскую. Хазин — в Карсскую. Баландин и из портупей-юнкеров Харьковцев, оба — во 2-й Владивостокский крепостной артиллерийский полк. [17] Из портупей-юнкеров: Шахнович и Коршенюк, оба — в Новогеоргиевскую. Еврасов и Степанов (Александр), оба — в Брест-Литовскую. Кудрявцев — в Николаевскую. Образцов — в Термезскую крепостную артиллерийскую роту. Студеникин — в 3-й пограничный Заамурский пехотный полк. в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Из юнкеров: Зеркалей — в 1-й Горско-Моздокский Генерала Круковского полк Терского казачьего войска. Парфентьев—в 1-й Сибирский казачий Ермака Тимофеева полк. Багенский — в 1-й Аргунский полк Забайкальского казачьего войска. в Подпоручики, со старшинством со дня выпуска: в пехотные полки: Из юнкеров: Коробицын — в 15-й Шлиссельбургский Генерал-Фельдмаршала Князя Аникиты Репнина. Рогачев — в 16-й Ладожский. Сармастбеков — в 21-й Муромский. Пожарский — в 22-й Нижегородский. Крынкин и Горбатюк, оба — в 24-й Симбирский Генерала Неверовского. Зверев — в 62-й Суздальский Генералиссимуса Князя Суворова. Тверцын — в 151-й Пятигорский. в Сибирские стрелковые полки: Овчаренко — в 14-й. Капитонов и Левестам, оба — в 29-й. в Хорунжие, со старшинством со дня выпуска: Быков — в Уссурийский казачий полк. [18] КИЕВСКОГО ВОЕННОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики: Из юнкеров Хирьяков — лейб-гвардии в Финляндский полк. в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Из фельдфебелей Даньшин — в 6-й гренадерский Таврический Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА полк. Из юнкеров: в пехотные полки: Щуров — в 5-й Калужский Императора Вильгельма I. Шульц (Николай) — в 13-й Белозерский Генерал-Фельдмаршала Князя Волконского. Щербинский — в 14-й Олонецкий Его Величества Короля Сербского Петра I. Из портупей-юнкеров: Чарковский, Звездовский, Саченко, Астафьев и Хижняк, все пять — в 17-й Архангелогородский Великого Князя ВЛАДИМИРА АЛЕКСАНДРОВИЧА. Из юнкеров: Аксаков, Сальманович, Ядрилло, Раковский и Шеремет, все пять — в 18-й Вологодский Его Величества Короля Румынского. Из портупей-юнкеров: Карум, Липпоман и Мальцов, все трое — в 19-й Костромской. Из юнкеров: Дрелиховский, Шмидт, Гудыновский и Левитский, все четверо — в 20-й Галицкий. Из портупей-юнкеров: Слива — в 25-й Смоленский Генерала Раевского. Алексеев — в 29-й Черниговский Генерал-Фельдмаршала Графа Дибича-Забалканского. Из юнкеров Полежаев — в 31-й Алексеевский. Из портупей-юнкеров: Тихомиров — в 32-й Кременчугский. Бахалович, Тимошевский и Прудкевич и из юнкеров: Книговский и Константинов, все пять — в 33-й Елецкий. Из портупей-юнкеров: Горох, Зарембо-Рацевич, Просеков и Свецинский и из юнкеров Муравьев, все пять — в 34-й Севский Генерала Графа Каменского. [19] Из портупей-юнкеров Вершковский и из юнкеров Предтеченский, оба — в 35-й Брянский Генерал-Адъютанта Князя Горчакова. Орел, Грицай и Закржевский, все трое — в 36-й Орловский Генерал-Фельдмаршала Князя Варшавского Графа Паскевича-Эриванского. Из портупей-юнкеров Воинов—в 38-й Тобольски Генерала Графа Милорадовича. Из юнкеров: Григоров — в 40-й Колыванский. Нуров, Суетин, Шульце, Железняк и Жовнер, все пять — в 41-й Селенгинский. Глухов, Трегубов, Булдаков и Шитов, все четверо — в 42-й Якутский. Лужинский, Липский, Голиков и Касаткин, все четверо — в 43-й Охотский. Волнянский, Абамеликов, Гржегоржевский и Радзионтковский, все четверо — в 44-й Камчатский. Лучанинов, Кордзаия, Белов и Венюков, все четверо — в 45-й Азовский Генерал-Фельдмаршала Графа Головина, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя БОРИСА ВЛАДИМИРОВИЧА. Меленевский — в 46-й Днепровский. Иващенко (Петр) и Кузьминский, оба — в 47-й Украинский. Из портупей-юнкеров Литинский и из юнкеров: Философов, Чернодубравский, Левицкий и Чапков, все пять — в 48-й Одесский Императора АЛЕКСАНДРА I. Гольштейн — в 53-й Волынский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Альшевский — в 56-й Житомирский Его Императорского Высочества Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Надежный — в 64-й Казанский. Владимиров — в 66-й Бутырский Генерала Дохтурова. Из портупей-юнкеров Изумрудов — в 69-й Рязанский Генерал-Фельдмаршала Князя Александра Голицына. [20] Из юнкеров Овсянников — в 71-й Белевский. Из портупей-юнкеров: Петров (Всеволод) и Забелло, оба — в 73-й Крымский Его Императорского Высочества Великого Князя АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА. Долинский и из юнкеров: Самбор, Ковалевский, Беззубцев и Крестинский, все пять — в 74-й Ставропольский. Артюхов и Пиковский, оба — в 75-й Севастопольский. Зубовский, Лер, Тер-Никогосов, Мельников, Ван-дер-Шкруф, Бойцун и Симон, все семь — в 76-й Кубанский. Маслов — в 88-й Петровский. Из портупей-юнкеров: Барон Криднер — в 91-й Двинский. Глиндеман — в 94-й Енисейский. Из юнкеров: Курковский — в 95-й Красноярский. Микешин — в 97-й Лифляндский Генерал-Фельдмаршала Графа Шереметева. Дестрем — в 113-й Старорусский. Из портупей-юнкеров: Шаревич и Замараев, оба — в 121-й Пензенский Генерал-Фельдмаршала Графа Милютина. Шульц (Иван) — в 123-й Козловский. Осмоловский — в 124-й Воронежский. Шуминский и из юнкеров: Введенский, Жигалов, Скорупский и Андреев (Николай), все пять — в 125-й Курский. Яворский, Сангурский, Фалеев и Ковтунович, все четверо — в 126-й Рыльский. Парнасов, Свирщевский, Инфантьев и Енько-Даровский, все четверо — в 127-й Путивльский. Из портупей-юнкеров Капралов — в 129-й Бессарабский Его Императорского Высочества Великого Князя МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА. [21] Из фельдфебелей: Петриковский — в 131-й Тираспольский. Таргоний — в 132-й Бендерский. Из юнкеров Гололобов — в 149-й Черноморский. Из портупей-юнкеров Гельдыев — в 156-й Елисаветпольский Генерала Князя Цицианова. Из юнкеров: Ленчевский — в 158-й Кутаисский. Тизенгольт — в 159-й Гурийский. Векшинский — в 164-й Закатальский. Из портупей-юнкеров: Корольков — в 166-й Ровненский. Иващенко (Григорий) и из юнкеров Андреев (Михаил) и Чехович, все трое — в 167-й Острожский. Из портупей-юнкеров Сербинов — в 174-й Роменский. Из юнкеров: Стефанский и Рунский, оба — в 175-й Батуринский. Из портупей-юнкеров: Соколов и Попов (Александр), оба — в 176-й Переволоченский. Билетов — в 178-й Венденский. Из юнкеров Краузе — в 180-й Виндавский. Из портупей-юнкеров: Корин — в 188-й Карсский. Ермолаев — в 201-й Потийский. Лейбине — в 5-й. в Сибирские стрелковые полки: Из юнкеров: Болдин — в 6-й. Яхнов — в 8-й. Кононов (Иван) — в 18-й. Кононов (Виктор) — в 19-й. [22] Из портупей-юнкеров Деменков — в 28-й. Из юнкеров Сапожков — в 29-й. Из портупей-юнкеров: Пушнаренко-Овсеенко — в 31-й. Степанцов — в 36-й. Корганов — в 38-й. Из юнкеров Сперанский — в 41-й. Из портупей-юнкеров Скоробогатов — в 43-й. в стрелковые полки: Из юнкеров: Яновский и Майденко, оба — в 9-й. Оржонинидзе и Демков, оба — в 10-й. Добродеев — в 11-й. Чульцов — в 12-й. в Туркестанские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров: Степанов — в 6-й Генерала Черняева. Каменский — в 17-й. Из юнкеров Морозевич — в 22-й. Из фельдфебелей Бонч-Бруевич — в 16-ю артиллерийскую бригаду. в крепостную артиллерию: Из портупей-юнкеров: Никитин — в Ковенскую. Науменко и Жалковский, оба — в Новогеоргиевскую. Сеперович — в Брест-Литовскую. Афанасьев — в Николаевскую. Наметниченко и Попов (Георгий), оба — во 2-й Владивостокский крепостной артиллерийский полк. в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в Донские казачьи полки: Из юнкеров: Петров (Николай) — в 10-й Генерала Луковкина. Мордвинцев — в 14-й Войскового Атамана Ефремова. [23] Из портупей-юнкеров: Чеботарев — в 4-й Исетско-Ставропольский полк Оренбургского казачьего войска. в казачьи полки: Кочнев — в 5-й Оренбургский Атамана Могутова. Из юнкеров: Юдин — в 1-й Уральский. Киселев — во 2-й Сибирский. Чебыкин — в 1-й Семиреченский Генерала Колпаковского. Дзиковицкий — в 1-й Верхнеудинский полк Забайкальского казачьего войска. Капустян — в 3-й Кубанский пластунский батальон. в Подпоручики, со старшинством со дня выпуска: в пехотные полки: Алышевский — в 15-й Шлиссельбургский Генерал-Фельдмаршала Князя Аникиты Репнина. Дмоховский — в 16-й Ладожский. Зелинский — в 21-й Муромский. Оскерко — в 22-й Нижегородский. Зейдлиц — в 23-й Низовский Генерал-Фельдмаршала Графа Салтыкова. Львов — в 61-й Владимирский. Массальский — в 62-й Суздальский Генералиссимуса Князя Суворова. Сипягин — в 63-й Углицкий Генерал-Фельдмаршала Апраксина. Михалевич — в 72-й Тульский. Артемьев, Карпенко, Катасонов и Августинович, все четверо — в 75-й Севастопольский. Черницкий, Петров (Анатолий) и Глинский, все трое — в 128-й Старооскольский. Зедгинидзе — в 150-й Таманский. [24] ВЛАДИМИРСКОГО ВОЕННОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики, в полки лейб-гвардии: Из портупей-юнкеров Грунау и из юнкеров: фон-Кун и Архипов, все трое — в Измайловский. Из фельдфебелей Векшин и из портупей-юнкеров Мартынов, оба — в Гренадерский. Из портупей-юнкеров: Кислаковский и Макшеев, оба — в Павловский. в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в гренадерские полки: Прозоровский — в 6-й Таврический Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Павлов — в 8-й Московский Великого Герцога Мекленбург-Шверинского Фридриха. Нишенко — в 9-й Сибирский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. в пехотные полки: Родкевич — в 1-й Невский Генерал-Фельдмаршала Графа Ласси, ныне Его Величества Короля Эллинов. Жденицкий — в 3-й Нарвский Генерал-Фельдмаршала Князя Михаила Голицына. Из юнкеров: Канделаки и Шатомский, оба — в 5-й Калужский Императора Вильгельма I. Эргардт — в 6-й Либавский Принца Фридриха-Леопольда Прусского. Урусов — в 7-й Ревельский Генерала Тучкова IV. Тюльпанов и Ногаев, оба — в 8-й Эстляндский. Борисов — в 10-й Новоингерманландский. Бородавкин (Вячеслав) — в 13-й Белозерский Генерал-Фельдмаршала Князя Волконского. Беляев — в 14-й Олонецкий Его Величества Короля Сербского Петра I. Страннолюбский — в 15-й Шлиссельбургский Генерал-Фельдмаршала Князя Аникиты Репнина. Руднев — в 18-й Вологодский Его Величества Короля Румынского. [25] Панафидин — в 22-й Нижегородский. Кутепов — в 23-й Низовский Генерал-Фельдмаршала Графа Салтыкова. Георгиевский — в 24-и Симбирский Генерала Неверовского. Новицкий — в 27-й Витебский. Вишниовский и Гречаник, оба — в 29-й Черниговский Генерал-Фельдмаршала Графа Дибича-Забалканского. Калининский — в 30-й Полтавский. Потоцкий и Толстохнов, оба — в 31-й Алексеевский. Глушков — в 32-й Кременчугский. Из портупей-юнкеров: Мустяц — в 35-й Брянский Генерал-Адъютанта Князя Горчакова. Боев — в 36-й Орловский Генерал-Фельдмаршала Князя Варшавского Графа Паскевича-Эриванского. Из юнкеров: Ламин — в 39-й Томский Его Императорского Высочества Эрц-Герцога Австрийского Людвига-Виктора. Трофимов — в 42-й Якутский. Федоров — в 45-й Азовский Генерал-Фельдмаршала Графа Головина, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя БОРИСА ВЛАДИМИРОВИЧА. Из фельдфебелей Пятницкий — в 49-й Брестский Его Императорского Высочества Великого Князя МИХАИЛА МИХАЙЛОВИЧА. Из юнкеров: Яременко — в 61-й Владимирский. Томич — в 62-й Суздальский Генералиссимуса Князя Суворова. Хуциев и Карякин, оба — в 63-й Углицкий Генерал-Фельдмаршала Апраксина. Адамкович и Толузаков, оба — в 64-й Казанский. [26] Из портупей-юнкеров Рудомино — в 65-й Московский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Из юнкеров: Бутов — в 66-й Бутырский Генерала Дохтурова. Сабельников — в 67-й Тарутинский Великого Герцога Ольденбургского. Мамаев (Михаил) — в 68-й лейб-Бородинский Императора АЛЕКСАНДРА III. Довгвилло — в 69-й Рязанский Генерал-Фельдмаршала Князя Александра Голицына. Черняк — в 70-й Ряжский. Мухель — в 71-й Белевский. Замлынский и Кюрегянц, оба — в 72-й Тульский. Труфанов — в 76-й Кубанский. Горьковой, Патрик и Баронов, все трое — в 85-й Выборгский Его Императорского Королевского Величества Императора Германского Короля Прусского Вильгельма II. Агафонов и Бородавкин (Александр), оба — в 86-й Вильманстрандский. Иванов (Борис), Щукин и Фоман, все трое — в 87-й Нейшлотский. Петров-Харитонов, Куликов и Иванов (Георгий), все трое — в 88-й Петровский. Из портупей-юнкеров Пржевлоцкий и из юнкеров Комаров, оба — в 89-й Беломорский. Из юнкеров: Чистяков, Пунинский и Четвертаков, все трое — в 90-й Онежский. Славолюбов и Кавтырев, оба — в 91-й Двинский. Тишинин и Гаврилов, оба — в 92-й Печорский. Из портупей-юнкеров: Гутцейт и Кононов, из юнкеров: Воронов, Зимин и Вальтер, все пять — в 93-й Иркутский Его Императорского Высочества Великого Князя МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА. [27] Из портупей-юнкеров Соболев и из юнкеров: Пухир, Богданов, Паршин и Ершов, все пять — в 94-й Енисейский. Из юнкеров: Иодкунас, Зедгинидзе, Лелюхин и Красильников, все четверо — в 95-й Красноярский. Ефимов, Рагозный и Серяков, все трое — в 96-й Омский. Камкин — в 97-й Лифляндский Генерал-Фельдмаршала Графа Шереметева. Гущик и Попов, оба — в 101-й Пермский. Хотунцов — в 104-й Устюжский Генерала Князя Багратиона. Катенин — в 113-й Старорусский. Петринский — в 118-й Шуйский. Боднек — в 127-й Путивльский. Гейциг — в 143-й Дорогобужский. Из портупей-юнкеров: Устинов и Мамаладзе, оба — в 145-й Новочеркасский Императора АЛЕКСАНДРА III. Из юнкеров: Климен и фон-Вах, оба — в 146-й Царицынский. Из портупей-юнкеров: Виноградов — в 147-й Самарский. Лисс — в 148-й Каспийский. Из юнкеров: Адамов — в 149-й Черноморский. Никитин — в 150-й Таманский. Полушкин — в 151-й Пятигорский. Дубенко — в 152-й Владикавказский Генерала Ермолова. Из портупей-юнкеров: Ключник — в 153-й Бакинский Его Императорского Высочества Великого Князя СЕРГИЯ МИХАЙЛОВИЧА. [28] Гехтман — в 156-й Елисаветпольский Генерала Князя Цицианова. Из юнкеров: Кучинский — в 158-й Кутаисский. Малейко — в 160-й Абхазский. Из портупей-юнкеров: Маляренко — в 174-й Роменский. Леонов — в 176-й Переволоченский. Из юнкеров Молодкин — в 183-й Пултуский. Из портупей-юнкеров Сергеев — в 189-й Измаильский. Из юнкеров: Василенко — в 191-й Ларго-Кагульский. Широкшин — в 194-й Троицко-Сергиевский. Рогов — в 196-й Инсарский. Из портупей-юнкеров: Пальмин и Егоров, оба — в 197-й Лесной. Из портупей-юнкеров Хориков и из юнкеров Иванов (Александр), оба — в 198-й Александро-Невский. Из юнкеров: Родинский и Петцольд, оба — в 199-й Кронштадтский. Денисов — в 200-й Кроншлотский. Из портупей-юнкеров Пивоваров — в 201-й Потийский. в Сибирские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров: Курганов — в 5-й. Какоулин — в 10-й. Из юнкеров: Андреев (Александр) — в 16-й. Евгениев — в 17-й. Лейтис — в 19-й. Белецкий — в 20-й. [29] Из портупей-юнкеров: Малеев — в 21-й ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФЕОДОРОВНЫ. Бесов — в 23-й. Каргапольцев — в 25-й Генерал-Лейтенанта Кондратенко. Улаев — в 27-й. Дружинин — в 28-й. Из юнкеров: Кусков — в 29-й. Шалаев — в 30-й. Торшилов — в 32-й. Хмелевский — в 33-й. Андреев (Всеволод) — в 35-й. Из портупей-юнкеров Князь Вачнадзе — в 37-й. Из юнкеров Потапов — в 38-й. Из портупей-юнкеров Гринюк — в 39-й. Из юнкеров: Горшков — в 41-й. Гебель — в 43-й. в стрелковые полки: Из портупей-юнкеров Гордеенко — в 1-й. Из юнкеров: Карпов — в 7-й. Куприянов — в 18-й. в Финляндские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров: Соловьев и Талло, оба — в 1-й. Кастальский и Воронин, оба — в 4-й. [30] Нагибин — в 5-й. Фролов — в 6-й. Кудлаенко — в 7-й. Федотов — в 8-й. Родзевич-Белевич — в 9-й. Колтовой — в 10-й. Крутиков — в 11-й. Серов — в 12-й. Ламтев — в 8-й Кавказский стрелковый полк. в Туркестанские стрелковые полки: Соколов — в 4-й. Заменопуло — в 8-й Генерал-Адъютанта фон-Кауфмана. Александров — в 10-й. Залдастанов — в 13-й. Из юнкеров Иерофеев — в 22-й. в крепостную артиллерию: Из портупей-юнкеров: Жбанков — в Ковенскую. Овсеенко — в Новогеоргиевскую. Из фельдфебелей: Порошин — в Брест-Литовскую. Ожаровский — в 1-й Кронштадтский крепостной артиллерийский полк. Из портупей-юнкеров Шунгский — в 1-й Владивостокский крепостной артиллерийский полк. в Хорунжие, со старшинством: Из юнкеров Миронов — в 5-й Донской казачий Войскового Атамана Власова полк. в Подпоручики, со старшинством со дня выпуска: в пехотные полки: Из юнкеров: Малышев — в 16-й Ладожский. Мамаев (Иван) — в 21-й Муромский. [31] КАЗАНСКОГО ВОЕННОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в гренадерские полки: Из портупей-юнкеров: Кронберг — в 6-й Таврический Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Бурса — в 8-й Московский Великого Герцога Мекленбург-Шверинского Фридриха. Чернявский — в 9-й Сибирский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. в пехотные полки: Сойменов и Канненберг, оба — в 1-й Невский Генерал-Фельдмаршала Графа Ласси, ныне Его Величества Короля Эллинов. Федюнин — в 3-й Нарвский Генерал-Фельдмаршала Князя Михаила Голицына. Из юнкеров: Певницкий и Сосунцов, оба — в 5-й Калужский Императора Вильгельма I. Подпалов — в 6-й Либавский Принца Фридриха-Леопольда Прусского. Юзихин — в 7-й Ревельский Генерала Тучкова IV. Из портупей-юнкеров Девятов — в 10-й Новоингерманландский. Из юнкеров: Климович и Морзон, оба — в 13-й Белозерский Генерал-Фельдмаршала Князя Волконского. Коптев и Сахаров, оба — в 14-й Олонецкий Его Величества Короля Сербского Петра I. Михневич — в 18-й Вологодский Его Величества Короля Румынского. Из портупей-юнкеров: Никитин (Василий) — в 19-й Костромской. Демин — в 27-й Витебский. Из юнкеров: Козицкий и Новиков (Никодим), оба — в 29-й Черниговский Генерал-Фельдмаршала Графа Дибича-Забалканского. [32] Из фельдфебелей Хрокало — в 30-й Полтавский. Из юнкеров: Вальтер (Леон) и Ожог, оба — в 31-й Алексеевский. Из портупей-юнкеров Драгослав-Надточинский и из юнкеров Петрищевский, оба — в 32-й Кременчугский. Из портупей-юнкеров Теплов — в 35-й Брянский Генерал-Адъютанта Князя Горчакова. Из юнкеров Шульжинский — в 36-й Орловский Генерал-Фельдмаршала Князя Варшавского Графа Паскевича-Эриванского. Из портупей-юнкеров Сперанский — в 38-й Тобольский Генерала Графа Милорадовича. Из юнкеров: Краснопевцев — в 39-й Томский Его Императорского Высочества Эрц-Герцога Австрийского Людвига-Виктора. Петров (Владимир Гаврилович) — в 40-й Колыванский. Тимофеев — в 42-й Якутский. Пешинский — в 45-й Азовский Генерал-Фельдмаршала Графа Головина, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя БОРИСА ВЛАДИМИРОВИЧА. Из портупей-юнкеров Смолин — в 47-й Украинский. Из юнкеров: Малышев и Матвеев (Владимир), оба — в 61-й Владимирский. Маркелов и Агапов, оба — в 63-й Углицкий Генерал-Фельдмаршала Апраксина. Степанов и Калиский, оба — в 64-й Казанский. Из портупей-юнкеров: Негребецкий и Кусов, оба — в 65-й Московский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Из юнкеров: Миклашевский и Политанский, оба — в 66-й Бутырский Генерала Дохтурова. [33] Наконечный и Чинаров, оба — в 67-й Тарутинский Великого Герцога Ольденбургского. Борковский — в 69-й Рязанский Генерал-Фельдмаршала Князя Александра Голицына. Ливанисов — в 71-й Белевский. Лукашевич — в 72-й Тульский. Беланов — в 76-й Кубанский. Побегаев — в 87-й Нейшлотский. Из портупей-юнкеров: Токмачев — в 88-й Петровский. Жиховский — в 89-й Беломорский. Из юнкеров Салинь — в 95-й Красноярский. Из портупей-юнкеров: Удверг — в 96-й Омский. Прокофьев — в 98-й Юрьевский. Из юнкеров: Андреев — в 104-й Устюжский Генерала Князя Багратиона. Цветков — в 111-й Донской. Из портупей-юнкеров Жиров — в 113-й Старорусский. Из юнкеров Давидович — в 127-й Путивльский. Из портупей-юнкеров Дементьев — в 133-й Симферопольский. Из юнкеров: Федорове(Алексей) — в 143-й Дорогобужский. Зимин — в 146-й Царицынский. Из портупей-юнкеров: Жейнов и Иванов (Иван), оба — в 149-й Черноморский. Из юнкеров: Польковский и Костко, оба — в 150-й Таманский. Мустафаев — в 151-й Пятигорский. [34] Шипуло и Бибинов, оба — в 152-и Владикавказский Генерала Ермолова. Цыблянц — в 153-й Бакинский Его Императорского Высочества Великого Князя СЕРГИЯ МИХАЙЛОВИЧА. Есипович — в 157-й Имеретинский. Вербицкий — в 159-й Гурийский. Из портупей-юнкеров: Князь Друцкой-Соколинский и Черноклинов, оба — в 161-й Александропольский. Из юнкеров: Борисов, Ефремов и Ремезов, все трое — в 163-й Ленкоранско-Нашебургский. Ивакин, Васильевский, Яковлев и Пикторинский, все четверо — в 164-й Закатальский. Из портупей-юнкеров: Смирнов — в 167-й Острожский. Лазарев — в 171-й Кобринский. Поляков — в 174-й Роменский. Лебедев (Иван) и из юнкеров: Любимов и Борков, все трое — в 177-й Изборский. Из юнкеров: Толпыго, Ефимов, Богданов (Виктор) и Аверьянов, все четверо — в 178-й Венденский. Слепченко, Герасименко, Богаченко, Иванченко и Черкасов, все пять — в 179-й Усть-Двинский. Коноров и Вадов, оба — в 180-й Виндавский. Из портупей-юнкеров Казанов — в 183-й Пултуский. Из юнкеров: Денисов, Орлов, Петров (Николай) и Мооц, все четверо — в 185-й Башкадыкларский. Хохлов, Таланкин, Нагибнев и Кочанов, все четверо — в 186-й Асландузский. Хвастунов — в 187-й Аварский. [35] Из портупей-юнкеров: Новиков (Василий) и Троицкий и из юнкеров Луцко, все трое — в 188-й Карсский. Из фельдфебелей Спасский и из юнкеров: Анцыфоров, Зевалов и Евдокимов, все четверо — в 189-й Измаильский. Из юнкеров: Замятин, Григолия и Ковалев, все трое — в 190-й Очаковский. Клякин, Митрофанов, Шепелев и Пискунов, все четверо — в 191-й Ларго-Кагульский. Будкевич, Абрамович, Лелюхин и Палкин, все четверо — в 192-й Рымникский. Андеев, Васильев, Коротков, Савельев и Лутков, все пять — в 193-й Свияжский. Из портупей-юнкеров Кашперов и из юнкеров: Долгушин, Феликсов, Петров (Владимир Федорович) и Есипов, все пять — в 194-й Троицко-Сергиевский. Из юнкеров: Дранов, Никифоров, Ватутин, Попов (Константин) и Бенянц, все пять — в 195-й Оровайский. Мартемьянов, Корсак, Багдасаров и Кучкин, все четверо — в 196-й Инсарский. Левиков — в 198-й Александро-Невский. Нетесов — в 205-й Шемахинский. в Сибирские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров: Черанев — в 6-й. Никитин (Иван) — в 10-й. Бобров — в 11-й ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ. Из юнкеров: Писарев — в 18-й. Делекторский — в 20-й. Из портупей-юнкеров: Фогелер — в 22-й. Гроздов — в 24-й. [36] Из юнкеров: Иоль — в 25-й Генерал-Лейтенанта Кондратенко. Матвеев (Александр) — в 26-й. Тарабукин — в 27-й. Из портупей-юнкеров Некрасов — в 28-й. Из юнкеров Юберьев — в 30-й. Из портупей-юнкеров Баранов — в 35-й. Из юнкеров Орловский — в 37-й. Из портупей-юнкеров Абрамушкин — в 38-й. Из юнкеров Белецкий — в 39-й. Из портупей-юнкеров Горемыкин — в 41-й. Из юнкеров: Попов (Петр) — в 42-й. Майшев и Карповский, оба — в 43-й. в Финляндские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров: Губбен (он же Губис) — в 6-й. Жаров — в 9-й. в Туркестанские стрелковые полки: Симонов — в 3-й. Кострицо — в 7-й. Из юнкеров Авшарянц — в 11-й. Из портупей-юнкеров: Безобразов — в 14-й Генерал-Адъютанта Скобелева. Остроухов — в 15-й. Блюм (Иван) — в 17-й. Из юнкеров: Архангельский — в 20-й. Блюме (Алексей) — в 22-й. Из фельдфебелей: Высочин — в 8-ю Сибирскую стрелковую артиллерийскую бригаду. в крепостную артиллерию: Павлов — в Ковенскую. [37] Из портупей-юнкеров: Дроздов и Кейльман, оба — в Новогеоргиевскую. Кельберер и Федоров (Александр), оба — в Брест-Литовскую. Комендантов — в Карсскую. Ужан и Зиновьев, оба — в 3-й Владивостокский Его Императорского Высочества Великого Князя СЕРГИЯ МИХАЙЛОВИЧА крепостной артиллерийский полк. в Хорунжие, со старшинством с 6-го 1913 года: в Кубанские пластунские батальоны: Из юнкеров Савицкий — в 1-й Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Из портупей-юнкеров: Мацак — во 2-й. Савченко — в 3-й. Харчев — во 2-й Уральский казачий полк. в Подпоручики, со старшинством со дня выпуска: в пехотные полки: из юнкеров: Гросман — в 15-й Шлиссельбургский Генерал-Фельдмаршала Князя Аникиты Репнина. Иванов (Борис) — в 16-й Ладожский. Милюков и Ушаков, оба — в 21-й Муромский. Ганичкин и Субботин, оба — в 22-й Нижегородский. Дусеев и Худолей, оба — в 23-й Низовский Генерал-Фельдмаршала Графа Салтыкова. Плаксин и Еременков, оба — в 24-й Симбирский Генерала Неверовского. Дидебулидзе и Грачев, оба — в 62-й Суздальский Генералиссимуса Князя Суворова. Лебедев (Владислав) — в 151-й Пятигорский. Шамциев, Давидов, Третьяков и Иордан, все четверо — в 180-й Виндавский. Драгомирецкий, Тарасов и Разумов, все трое — в 196-й Инсарский. в Сибирские стрелковые полки: Аксенов — в 14-й. Лупинов — в 17-й. Мусабеков (он же Мусабекянц) — в 19-й. Вальтер (Владимир) — в 29-й. Богданов (Алексей) — в 32-й. [38] ТИФЛИССКОГО ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА ВОЕННОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в гренадерские полки: Из портупей-юнкеров: Данилин — в 6-й Таврический Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Коссаковский — в 14-й Грузинский Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. Богданов — в 16-й Мингрельский Его Императорского Высочества Великого Князя ДИМИТРИЯ КОНСТАНТИНОВИЧА. в пехотные полки: Из юнкеров: Синяков и Коновалов, оба — в 5-й Калужский Императора Вильгельма I. Абрамов — в 7-й Ревельский Генерала Тучкова IV. Титков — в 8-й Эстляндский. Паринов — в 13-й Белозерский Генерал-Фельдмаршала Князя Волконского. Каспиев — в 14-й Олонецкий Его Величества Короля Сербского Петра I. Гаврилович — в 18-й Вологодский Его Величества Короля Румынского. Богатырев — в 22-й Нижегородский. Из портупей-юнкеров: Куля — в 29-й Черниговский Генерал-Фельдмаршала Графа Дибича-Забалканского. Коссакович — в 30-й Полтавский. Матвеев — в 31-й Алексеевский. Смелов — в 32-й Кременчугский. Семыкин — в 35-й Брянский Генерал-Адъютанта Князя Горчакова. Бензель — в 36-й Орловский Генерал-Фельдмаршала Князя Варшавского Графа Паскевича-Эриванского. Салтыков — в 38-й Тобольский Генерала Графа Милорадовича. Штаньков — в 40-й Колыванский. [39] Слюсаренко — в 45-й Азовский Генерал-Фельдмаршала Графа Головина, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя БОРИСА ВЛАДИМИРОВИЧА. Семенюк — в 56-й Житомирский Его Императорского Высочества Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Герц — в 59-й Люблинский. Из юнкеров: Иванчиков — в 61-й Владимирский. Нивинский — в 62-й Суздальский Генералиссимуса Князя Суворова. Пономарев — в 63-й Углицкий Генерал-Фельдмаршала Апраксина. Костин — в 64-й Казанский. Из портупей-юнкеров Брижицкий — в 65-й Московский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Из юнкеров Давидович — в 66-й Бутырский Генерала Дохтурова. Из портупей-юнкеров: Клушанцев — в 67-й Тарутинский Великого Герцога Ольденбургского. Титов — в 68-й лейб-Бородинский Императора АЛЕКСАНДРА III. Из юнкеров: Трущенков — в 69-й Рязанский Генерал-Фельдмаршала Князя Александра Голицына. Сосницкий — в 72-й Тульский. Гончаров — в 76-й Кубанский. Ключинский, Кивисеп, Молоток и Подлиняев, все четверо — в 77-й Тенгинский. Погосов, Тер-Степанянц и Горюшин, все трое — в 78-й Навагинский Генерала Котляревского. [40] Натиев, Головин, Урбан и Фон-Дер-Оге, все четверо — в 79-й Куринский Генерал-Фельдмаршала Князя Воронцова, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя ПАВЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА. Из портупей-юнкеров Петров и из юнкеров: Дьячков, Жигалов и Артемович, все четверо — в 80-й Кабардинский Генерал-Фельдмаршала Князя Барятинского. Из портупей-юнкеров: Костык — в 81-й Апшеронский Императрицы ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя ГЕОРГИЯ МИХАЙЛОВИЧА. Рябинский и Монюшко, оба — в 82-й Дагестанский Его Императорского Высочества Великого Князя НИКОЛАЯ МИХАЙЛОВИЧА. Сологуб — в 83-й Самурский. Островерхов и Чхиквишвили, оба — в 84-й Ширванский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Из юнкеров: Кадурин — в 87-й Нейшлотский. Загорский — в 88-й Петровский. Из портупей-юнкеров: Пронин — в 96-й Омский. Антонюк — в 97-й Лифляндский Генерал-Фельдмаршала Графа Шереметева. Юшкевич — в 113-й Старорусский. Кушниренко и Можаровский, оба — в 149-й Черноморский. Из юнкеров Комаревский — в 150-й Таманский. Из портупей-юнкеров Завадский — в 152-й Владикавказский Генерала Ермолова. Из юнкеров: Руднев, Чесноков и Алабян, все трое — в 153-й Бакинский Его Императорского Высочества Великого Князя СЕРГИЯ МИХАЙЛОВИЧА. [41] Гамбашидзе, Худабашев, Бондарев (Иосиф) и Хоперия, все четверо — в 154-й Дербентский. Килинкаров, Лянге, Прорешный и Тутунов, все четверо — в 155-й Кубинский. Худавердян, Ларнер и Белодедов, все трое — в 156-й Елисаветпольский Генерала Князя Цицианова. Из портупей-юнкеров: Прозора — в 158-й Кутаисский. Калецкий — в 159-й Гурийский. Головко-Улазовский — в 191-й Ларго-Кагульский. Из юнкеров Ласточкин — в 194-й Троицко-Сергиевский. Из портупей-юнкеров: Отрешко, Анисимов и Сихарулидзе, все трое — в 201-й Потийский. Из юнкеров: Ахриев и Алиярбеков, оба — в 205-й Шемахинский. Из портупей-юнкеров: Белов — в 206-й Сальянский Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. Абуладзе и из юнкеров Титаренко, оба — в 207-й Новобаязетский. Из портупей-юнкеров: Козельский, Хочолава и из юнкеров Скрынников, все трое — в 208-й Лорийский. в Сибирские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров Губарев — в 6-й. Из юнкеров Лебедев — в 8-й. Из фельдфебелей Брежго — в 9-й. Из портупей-юнкеров Шторх — в 19-й. Из юнкеров Силецкий — в 29-й. Из портупей-юнкеров Корцын-Жуковский — в 30-й. Из юнкеров Черский — в 41-й. [42] в Кавказские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров: Панков и Саргизов, оба — в 1-й Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Манучаров, Бейербах и Микулинский, все трое — в 7-й. Тевзадзе — в 8-й. в Туркестанские стрелковые полки: Гок — в 1-й. Из юнкеров: Набережный — в 6-й Генерала Черняева. Качухов — в 9-й. Из портупей-юнкеров Татиев — в 12-й. Из фельдфебелей Караулов — в 8-ю Сибирскую стрелковую артиллерийскую бригаду. в крепостную артиллерию: Из портупей-юнкеров Иосифов — в Осовецкую. Из фельдфебелей: Дьяков — в Брест-Литовскую. Корнилович и из портупей-юнкеров Тамручи, оба — в Карсскую. в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Из портупей-юнкеров: в Кубанские пластунские батальоны: Чащевой — во 2-й. Смяцкий — в 5-й. в полки Терского казачьего войска: Лялякин и Бондарев (Василий), оба — в 1-й Волгский. Занкисов — в 1-й Кизляро-Гребенский Генерала Ермолова. в Подпоручики, со старшинством со дня выпуска: в пехотные полки: Из юнкеров: Шершунов — в 16-й Ладожский. Александровский — в 21-й Муромский. Корсаков — в 23-й Низовский Генерал-Фельдмаршала Графа Салтыкова. Боголюбов — в 24-й Симбирский Генерала Неверовского. Забегай — в 95-й Красноярский. [43] Ртищев — в 151-й Пятигорский. Князь Мачабели — в 205-й Шемахинский. Новокрещенов — в 38-й Сибирский стрелковый полк. в Туркестанские стрелковые полки: Колесников — в 21-й. Чалиянц — в 22-й. в Хорунжие, со старшинством со дня выпуска: Морозов — в 1-й Горско-Моздокский Генерала Круковского полк Терского казачьего войска. ИРКУТСКОГО ВОЕННОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Из портупей-юнкеров: Кутергин — в 6-й гренадерский Таврический Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА полк. в пехотные полки: Спалек — в 5-й Калужский Императора Вильгельма I. Из юнкеров Веретин — в 14-й Олонецкий Его Величества Короля Сербского Петра I. Из портупей-юнкеров: Гогулинский — в 18-й Вологодский Его Величества Короля Румынского. Газов — в 35-й Брянский Генерал-Адъютанта Князя Горчакова. Андреев (Аркадий) — в 60-й Замосцский. Из юнкеров: Борн — в 64-й Казанский. Подолинский — в 72-й Тульский. Из портупей-юнкеров: Долгов — в 95-й Красноярский. Воробьев — в 124-й Воронежский. Харитонов — в 139-й Моршанский. Успенский — в 142-й Звенигородский. Голубев — в 147-й Самарский. Александров — в 149-й Черноморский. [44] Из юнкеров: Кучухидзе — в 150-й Таманский. Гурский — в 153-й Бакинский Его Императорского Высочества Великого Князя СЕРГИЯ МИХАЙЛОВИЧА. Из портупей-юнкеров: Скворцов — в 158-й Кутаисский. Осипов (Савва) — в 159-й Гурийский. в Сибирские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров Гайдук — в 1-й ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Из юнкеров: Лучкин — во 2-й Генерал-Адъютанта Графа Муравьева-Амурского. Ягупов — в 5-й. Тотров — в 6-й. Постоваров — в 8-й. Из портупей-юнкеров Печников — в 9-й. Из юнкеров: Горайский — в 13-й. Шадрин (Николай) — в 14-й. Вильмонт — в 16-й. Гришин — в 17-й. Юнтер и Никитин (Виктор), оба — в 20-й. Из портупей-юнкеров Гусев (Константин) — в 21-й ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФЕОДОРОВНЫ. Из юнкеров Лузенин — в 23-й. Из портупей-юнкеров Грибунин и из юнкеров: Сазонов и Лихнер, все трое — в 25-й Генерал-Лейтенанта Кондратенко. Из юнкеров Берент — в 26-й. Из портупей-юнкеров: Миловидов — в 27-й. Ончуков — в 28-й. [45] Из юнкеров: Дурасевич, Тагунов, Емуранов и Голиков, все четверо — в 29-й. Оглоблин (Николай), Каланин-Бобиков и Кабукин, все трое — в 30-й. Борисов — в 32-й. Зайченко — в 33-й. Из портупей-юнкеров Безобразов — в 35-й. Из юнкеров: Гейд — в 36-й. Клоков — в 37-й. Дименко и Бурылко, оба — в 38-й. Из портупей-юнкеров: Желаев и Карнаух, оба — в 39-й. Рогаткин и Филиппов (Алексей), оба — в 40-й. Из юнкеров: Русаков, Фоменко, Грант и Зубков, все четверо — в 42-й. Чертухин, Зыльвиндер, Дробыш-Дробышевский, Чернявский и Пастернак, все пять — в 43-й. Из портупей-юнкеров Булаев — в 44-й. в Туркестанские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров Осипов (Николай) — в 4-й. Из юнкеров Сачек — в 9-й. Из портупей-юнкеров: Каратинский — в 16-й. Захаров — в 20-й. Из фельдфебелей Ганенко — в 4-ю Сибирскую стрелковую артиллерийскую бригаду. во крепостную артиллерию: Из портупей-юнкеров: Белоусов — в Брест-Литовскую. Афонский — в Новогеоргиевскую. Из фельдфебелей Козырьков — в 6-й пограничный Заамурский пехотный полк. [46] в Хорунжие, со старшинством с 6-ю Августа 1913 года: Из юнкеров: Свинцов — в Уссурийский казачий полк. Фереферов — в Красноярскую казачью отдельную сотню. в Подпоручики, со старшинством со дня выпуска: Из юнкеров: Шпицмахер — в 196-й пехотный Инсарский полк. в Сибирские стрелковые полки: Вишневский — в 18-й. Двалидзе и Харченко, оба — в 19-й. Булавко и Леон, оба — в 32-й. Журавин и Зарубин (Борис), оба — в 41-й. МИХАЙЛОВСКОГО АРТИЛЛЕРИЙСКОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики со старшинством с 6-го Августа 1912 года: с зачислением по полевой легкой артиллерии и с прикомандированием: Из портупей-юнкеров: Микулин, Петровский и Мамонтов все трое — лейб-гвардии к 1-й артиллерийской бригаде. Из юнкеров Сенсов — лейб-гвардии ко 2-й артиллерийской бригаде. Из портупей-юнкеров: Петриченко — лейб-гвардии к 3-й артиллерийской бригаде. в артиллерийские бригады: Озеров — в 1-ю гренадерскую Генерал-Фельдмаршала Графа Брюса. Цамутали и Краснов, оба — во 2-ю гренадерскую. Из юнкеров Корбутовский — в 3-ю гренадерскую. Из портупей-юнкеров: Карумидзе — в Кавказскую гренадерскую Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Высотский — в 1-ю. Из юнкеров: Артемович — во 2-ю. Шольц — в 3-ю. Смирнов (Михаил) и Павловский, оба — в 4-ю. [47] Архипов — в 6-ю. Комаров — в 7-ю. Из портупей-юнкеров: Кутовой — в 8-ю. Квитковский — в 9-ю. Из юнкеров Куликовский — в 11-ю. Из портупей-юнкеров: Панкратов — в 14-ю. Полянский — в 15-ю. Несмелов и из юнкеров Шульга, оба — в 16-ю. Из юнкеров Спицын — в 17-ю. Из портупей-юнкеров: Вер — в 18-ю. Пашкевич — в 19-ю. Васильев (Владимир) — в 21-ю. Госевский и Яковлев, оба — в 22-ю. Никитин — в 23-ю. Шильдер — в 25-ю. Мартынов — в 26-ю. Сухин — в 27-ю. Кудряков — в 28-ю. Юзефович — в 30-ю. Цуриков и Григорьев, оба — в 31-ю. Корытин — в 35-ю. Тычино — в 36-ю. Максимович-Васильковский, фон-Гардер и из юнкеров Нарбут, все трое — в 37-ю. Из юнкеров: Качиони и Степаненко, оба — в 38-ю. Смирнов (Владимир) — в 40-ю. Из портупей-юнкеров: Репьев и Родионов, оба — в 41-ю. Из юнкеров: Купчинский и Леонтович, оба — в 42-ю. [48] Из портупей-юнкеров: Любимов — в 43-ю. Дроздовский — в 44-ю. Из юнкеров Царевский — в 45-ю. Из портупей-юнкеров: Поспелов, Космодемьяновский и Корчак-Гречина, все трое — в 46-ю. Кольцов — в 48-ю. Колокольцов и из юнкеров Новиков (Александр), оба — в 49-ю. Из юнкеров Кельдерман — в 50-ю. Из портупей-юнкеров Шифнер — в 51-ю. в Сибирские стрелковые артиллерийские бригады. Из юнкеров: Храбров — в 1-ю. Луневский и Грудинин, оба — во 2-ю. Курнаков — в 3-ю. Куликов, Воскресенский и Карпов, все трое — в 4-ю. Ильинский — в 5-ю. Булгаков — в 6-ю. Бельский и Васильев (Георгий), оба — в 7-ю. Янчевский и Шинкевич, оба — в 8-ю. Бологовской и Штенгер, оба — в 9-ю Генерал-Фельдцейхмейстера Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Из портупей-юнкеров Тер-Акопов — в 11-ю. в стрелковые артиллерийские дивизионы: Из юнкеров: Лункевич — в 1-й. Кубарев — в 3-й. Из фельдфебелей Семенов — во 2-й Финляндский. Из портупей-юнкеров Афанасьев — во 2-й Туркестанский. Из юнкеров Князь Челокаев — в 3-й Туркестанский. [49]
в мортирные артиллерийские дивизионы: Из портупей-юнкеров Мацнев — в 7-й. Из юнкеров: Фомов — в 8-й. Штейнгеттер — в 14-й. Из портупей-юнкеров: Соколов (Константин) — в 19-й. Скуднов — в 21-й. Тенно — в 22-й. Из юнкеров: Антадзе и Перепелицын, оба — в 1-й Кавказский. Чанышев — во 2-й Сибирский. Дубровский — в 3-й Сибирский. Из фельдфебелей Фалеев — во 2-й конно-горный артиллерийский дивизион. Из портупей-юнкеров: Штальберг — в Кавказский конно-горный артиллерийский дивизион. Быков — в Запасный конно-артиллерийский дивизион. Из юнкеров Стороженко — в 1-й Сибирский тяжелый артиллерийский дивизион. в конно-артиллерийские батареи: Из портупей-юнкеров Новиков (Георгий) — в 11-ю. Из юнкеров Дальгейм — в 14-ю. Из портупей-юнкеров Пржеборовский — в 18-ю. Из портупей-юнкеров: Иванов (Леонид) и Оппоков, оба — в Свеаборгскую. Иванов (Николай) и из юнкеров Соколов (Кирилл), оба — в Усть-Двинскую. Из юнкеров Тавастшерна — в Новогеоргиевскую. Из портупей-юнкеров Сохацкий и Новаковский, оба — в Севастопольскую. [50] Из юнкеров: Бортновский — в Осовецкую. Мосидзе — в Карсскую. в крепостные артиллерийские полки: Павленко — в 1-й Кронштадтский. Захаров-Шестаков и Мусселиус, оба — во 2-й Кронштадтский. Из портупей-юнкеров Марков (Борис) — в 1-й Владивостокский. Из юнкеров: Строев — в 3-й Владивостокский Его Императорского Высочества Великого Князя СЕРГИЯ МИХАЙЛОВИЧА. в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в казачьи батареи: Чернявский — в 3-ю Донскую. Хохлачев — в 4-ю Донскую. Беляев — в 5-ю Донскую. Лисевицкий — в 1-ю Кубанскую Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Из портупей-юнкеров Шамро — в 3-ю Кубанскую. Из юнкеров: Романцов и Ильин, оба — в 5-ю Кубанскую. Из портупей-юнкеров: Свиридов и Свияженинов, оба — во 2-ю Оренбургскую. Из юнкеров: Никольский, Денекин и Перекрестов, все трое — во 2-ю Забайкальскую. в казачьи полки: Из юнкеров Усачев — в 16-й Донской Генерала Грекова 8-го. Из портупей-юнкеров: Копейкин и Фролов, оба — в 3-й Сибирский. в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Из юнкеров Нелидов — лейб-гвардии в Преображенский полк. [51] КОНСТАНТИНОВСКОГО АРТИЛЛЕРИЙСКОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1912 года: с зачислением по полевой легкой артиллерии и с прикомандированием: Из портупей-юнкеров: Смирнитский — лейб-гвардии к 1-й артиллерийской бригаде. Родкевич — лейб-гвардии ко 2-й артиллерийской бригаде. Шрейдер — лейб-гвардии к 3-й артиллерийской бригаде. Якубинский — лейб-гвардии к Стрелковому артиллерийскому дивизиону. Из фельдфебелей Вирановский — лейб-гвардии к Мортирному артиллерийскому дивизиону. в артиллерийские бригады: Из портупей-юнкеров Чрдилели — в 1-ю гренадерскую Генерал-Фельдмаршала Графа Брюса. Из портупей-юнкеров Успенский и из юнкеров Андреев (Александр), оба — во 2-ю гренадерскую. Из юнкеров Токарский — в 3-ю гренадерскую. Из портупей-юнкеров: Коренев — в Кавказскую гренадерскую Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Романов — в 1-ю. Степанов и из юнкеров Андреевский, оба — во 2-ю. Из портупей-юнкеров: Трещов и Бовкало, оба — в 3-ю. Из юнкеров: Квятковский и Музалев, оба — в 4-ю. Из портупей-юнкеров Сильвестров — в 6-ю. Из юнкеров Штюрмер — в 7-ю. Из портупей-юнкеров Ачкасов и из юнкеров: Остапов и Троицкий, все трое — в 10-ю. Из портупей-юнкеров Козлов — в 13-ю. Из юнкеров: Жиркович и Брейкин, оба — в 16-ю. Лутковский и Головня, оба — в 17-ю. Хрипач — в 18-ю. [52] Из портупей-юнкеров: Долинский (Вадим) — в 19-ю. Жоравович — в 21-ю. Сейфуллин и Труфанов, оба — в 22-ю. Головин — в 23-ю. Из юнкеров Павловский — в 24-ю. Из портупей-юнкеров Лазаревич — в 25-ю. Из юнкеров: Русссиян — в 27-ю. Акулов — в 28-ю. Дуплев — в 29-ю. Из портупей-юнкеров: Климонтович — в 30-ю. Растрепин — в 31-ю. Акимов — в 33-ю. Из юнкеров: Вольбек, Зенков и Бусыгин, все трое — в 36-ю. Из портупей-юнкеров Скрябин и из юнкеров: Савченко-Бельский и Барон фон-Майдель, все трое — в 37-ю. Из юнкеров: Яницкий и Семенов (Георгий), оба — в 38-ю. Из портупей-юнкеров: Бахутов — в 39-ю. Жуковский — в 40-ю. Фон-Рихтер — в 41-ю. Из юнкеров: Болотов и Пчельников, оба — в 42-ю. Попруженко — в 44-ю. Из портупей-юнкеров Вардомский-Рыдзевский и из юнкеров Рашевский, оба — в 45-ю. Из портупей-юнкеров Москвинов и из юнкеров Поройков, оба — в 46-ю. [53] Из портупей-юнкеров: Климов — в 47-ю. Рогачев — в 48-ю. Никифораки и Зорин и из юнкеров Щеголев, все трое — в 49-ю. Из портупей-юнкеров Пирумов и из юнкеров Соколов, оба — в 51-ю. в Сибирские стрелковые артиллерийские бригады: Из портупей-юнкеров Вишницкий и из юнкеров Ломиковский, оба — в 1-ю. Из юнкеров: Шклярский и Якубский, оба — во 2-ю. Транковский, Першин и Андреев (Владимир), все трое — в 4-ю. Дворжицкий — в 5-ю. Олтаржевский — в 6-ю. Скосырев — в 7-ю. Семенов (Евгений) и Яхонтов, оба — в 8-ю. Из портупей-юнкеров Сонги и из юнкеров: Буров и Лоренц, все трое — в 9-ю Генерал-Фельдцейхмейстера Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Из портупей-юнкеров: Карамзин — в 11-ю. в стрелковые артиллерийские дивизионы: Жуков — в 1-й. Из юнкеров: Воронцов-Вельяминов и Зыскандт, оба — во 2-й. Карузо — в 3-й. Ваксмут — в 5-й. Из портупей-юнкеров: Космадель — в 1-й Финляндский. Мельник — в 3-й Финляндский. [54] Из юнкеров: Махарадзе и Князь Церетели, оба — в 1-й Кавказский. Из портупей-юнкеров Леонтьев — в 1-й Туркестанский. Из юнкеров: Шишкин — во 2-й Туркестанский. в мортирные артиллерийские дивизионы: Азиков — в 1-й. Коваленко — во 2-й. Смиренский — в 6-й. Из портупей-юнкеров Кобылянский — в 7-й. Из юнкеров: Бреслер и Бельченко, оба — в 9-й. Из портупей-юнкеров Макеев — в 10-й. Из юнкеров: Беркутов и Агапеев, оба — в 11-й. Егоров — в 14-й. Из портупей-юнкеров: Гессель — в 17-й. Ложкин — в 22-й. Из юнкеров Жегалов — в 23-й. Из портупей-юнкеров Наумов — в 24-й. Из юнкеров: Малинин — в 25-й. Ловен и Романус, оба — в 1-й Кавказский. Ивановский — в 1-й Сибирский. Иванов — во 2-й Сибирский. Канин — в 3-й Сибирский. Аннино-Кавальерато — в 4-й Сибирский. Из портупей-юнкеров: Долинский (Станислав) — в Сибирскую отдельную мортирную батарею. [55] в конно-артиллерийские батареи: Волков — в 5-ю Генерала Никитина. Лясковский — в 13-ю. Гапонов — в 18-ю. Прокофьев — в 19-ю. Из фельдфебелей Снесаревский — во 2-й конно-горный артиллерийский дивизион. Из портупей-юнкеров: Фюнер — в Запасный конно-артиллерийский дивизион. в крепостную артиллерию: Кондратьев — в Свеаборгскую. Миокович и Зимницкий и из юнкеров Лещинский, все трое — в Усть-Двинскую. Из юнкеров: Гельднер, Протопопов и Спирин, все трое — в Новогеоргиевскую. Давыдов и Войно, оба — в Брест-Литовскую. Из портупей-юнкеров Гинце — в Севастопольскую. Из юнкеров: Кондратович — в Очаковскую. Якимов — в Карсскую. в крепостные артиллерийские полки: Гвоздев — в 1-й Кронштадтский. Дмитров и Подаревский, оба — во 2-й Владивостокский. Борейко — в 4-й Владивостокский. в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1912 года: в казачьи батареи: Из портупей-юнкеров Харченков — в 1-ю Донскую. Из юнкеров Кузнецов — во 2-ю Донскую. Из портупей-юнкеров Крыгин — в 3-ю Донскую. Из юнкеров Пивоваров — в 4-ю Донскую. Из портупей-юнкеров Плетняков — в 6-ю Донскую. Из юнкеров: Федюшкин — во 2-ю Терскую. Пестряков — в 1-ю Оренбургскую. [56] Из портупей-юнкеров Белофастов — в 1-ю Кубанскую Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Из юнкеров: Стрекозов — во 2-ю Кубанскую. Корсун — в 3-ю Кубанскую. в казачьи полки: Из портупей-юнкеров Кирилов — в 1-й Уральский. Из юнкеров: Федотов — во 2-й Сибирский. в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Михайлов — лейб-гвардии в Сводно-Казачий полк. НИКОЛАЕВСКОГО ИНЖЕНЕРНОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1912 года: в саперные батальоны: Из фельдфебелей Мельников и из портупей-юнкеров Казаков, оба — в Гренадерский Его Императорского Высочества Великого Князя ПЕТРА НИКОЛАЕВИЧА. Из портупей-юнкеров Панков и из юнкеров Чайковский, оба — в 1-й. Из юнкеров: Асташев и Степанов (Игорь), оба — во 2-й. Из портупей-юнкеров Шипов — в 3-й. Из портупей-юнкеров Карпов и из юнкеров Баширов, оба — в 5-й. Из портупей-юнкеров Яковлев — в 7-й. Из юнкеров: Юльский, Кайгородов и Лукин, все трое — в 8-й. Из портупей-юнкеров Гаврилов — в 9-й. Из юнкеров Жуков — в 10-й. Из портупей-юнкеров Руднев — в 11-й Императора НИКОЛАЯ I. Из портупей-юнкеров: Гринев и Гаевский и из юнкеров Хаджимирзаев, все трое — в 13-й. [57] Из юнкеров Гордеев — в 16-й. Из портупей-юнкеров Орехов и из юнкеров: Кизелов и Шебаршин, все трое — в 17-й. Из портупей-юнкеров Алексеев и из юнкеров Марциновский, оба — в 19-й. Из портупей-юнкеров Отрешко и из юнкеров Караффа-Корбут, оба — в 20-й. Из юнкеров Миллер — в 21-й. Из портупей-юнкеров Снегоцкий — в 23-й. Из портупей-юнкеров: Гумилевский и Стрижевский и из юнкеров Пономаренко, все трое — в 24-й. Из юнкеров: Кутырев и Шереметевский, оба — в 25-й. Из портупей-юнкеров Градов — в 1-й Кавказский. Из юнкеров: Калинин и Маллачи-Хан, оба — в 3-й Кавказский. Из портупей-юнкеров: Васьхов и Ломакин, оба — в 1-й Туркестанский. Из портупей-юнкеров Садовников и из юнкеров Лисицын, оба — во 2-й Туркестанский. Из юнкеров Петров — в 3-й Сибирский. Из портупей-юнкеров Горбунов и из юнкеров Мальдонато (Федор), оба — в 4-й Сибирский. Из юнкеров: Тер-Акопов — в 5-й Сибирский. Стржеминский и Виноградов, оба — в 6-й Сибирский. Рассохин — в пограничную Заамурскую саперную роту. в понтонные батальоны: Из портупей-юнкеров Слюсаренко — в 1-й. Из юнкеров Мартынов — во 2-й. Из портупей-юнкеров: Шефлер — в 3-й. Эйхгольц — в 4-й. Иванченко и из юнкеров Поляков, оба — в 5-й. Из портупей-юнкеров Маркевич — в 6-й. [58] Из юнкеров: Кульнев — в 7-й. Матросов — во 2-й Сибирский. Из портупей-юнкеров Роменский и из юнкеров Бабенко, оба — во Владивостокий крепостной минный батальон. в крепостные минные роты: Из фельдфебелей Степанов (Георгий) — в 1-ю Кронштадтскую. Из портупей-юнкеров: Чечулин — во 2-ю Кронштадтскую. Марков — в Свеаборгскую. Флакс — в Усть-Двинскую. Прокофьев — во 2-ю Севастопольскую. Из юнкеров: Марчевский — в Амурскую минную роту. Вакуловский — в Наревскую речную минную роту. в Заамурские железнодорожные полки: Из портупей-юнкеров: Филиппович — в 1-й. Дохинов — во 2-й. Из юнкеров: Барон Кистер — в 3-й. в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1912 года: Из юнкеров Митрясов — в 3-й Уральский казачий полк. НОВОЧЕРКАССКОГО КАЗАЧЬЕГО УЧИЛИЩА в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года в Донские казачьи полки: Из портупей-юнкеров: Скачков (Николай), Сальников (Иван), Васильев (Николай) и Попов (Василий Иванович), все четверо — в 1-й Генералиссимуса Князя Суворова. [59] Из юнкеров: Дубовсков (Валентин), Легеньков (Андрей), Гнилорыбов (Фавий), Кащеев (Сергей) и Колышкин (Филипп), все пять — во 2-й Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. Из портупей-юнкеров: Алимов (Иван), Наследышев (Дмитрий), Кононов (Степан) и Попов (Александр), все четверо — в 3-й Ермака Тимофеева. Из юнкеров: Калинин (Михаил), Коньков (Иван), Кузнецов (Виссарион), Пименов (Алексей), Коренев (Владимир) и Сладков (Николай), все шестью — в 4-й Графа Платова. Из портупей-юнкеров Усачев (Федор), из юнкеров: Евлахов (Василий), Абрамов (Григорий) и Гульцев (Степан), все четверо — в 5-й Войскового Атамана Власова. Из юнкеров: Белоусов (Михаил), Ротов (Константин), Елкин (Николай), Хрипунов (Георгий) и Королев (Николай), все пять — в 6-й Генерала Краснощекова. Из вахмистров Доманский (Николай), из портупей-юнкеров: Александров (Михаил), Харламов (Михаил) и Астахов (Георгий), все четверо — в 7-й Войскового Атамана Денисова. Из портупей-юнкеров: Лунченков (Иван), Тепкин (Гавриил), Сулин (Павел) и Ружейников (Александр), все четверо — в 8-й Генерала Иловайского 12-го. Из юнкеров: Маргушин (Александр), Васильев (Иван), Аржерусов (Макарий), Кибирев (Александр) и Прохоров (Филипп), все пять — в 9-й Генерал-Адъютанта Графа Орлова-Денисова. Щербаков (Матвей), Нефедов (Павел), Ерашов (Алексей), Фомин (Иван) и Рытиков (Иван), все пять — в 10-й Генерала Луковкина. [60] Васильев (Антон), Котовчихин (Яков), Чекунов (Александр), Зипунников (Федор) и Коротков (Петр), все пять — в 11-й Генерала от Кавалерии Графа Денисова. Каргин (Корнилий), Наумов (Василий), Кумсков (Анатолий), Дубенцев (Василий) и Черников (Игнат), все пять — в 12-й Генерал-Фельдмаршала Князя Потемкина-Таврического. Кочетов (Федор), Аврамов (Иван), Горин (Сергей), Попков (Дмитрий) и Сенин (Александр), все пять — в 13-й Генерал-Фельдмаршала Князя Кутузова-Смоленского. Попов (Василий), Щербаков (Михаил), Кирсанов (Александр) и Овсянкин (Семен), все четверо — в 14-й Войскового Атамана Ефремова. Власов (Александр), Анисимов (Сергей), Пимонов (Анатолий), Данилов (Алексей) и Широков (Петр), все пять — в 15-й Генерала Краснова 1-го. Закурдаев (Иван), Семенов (Михаил), Кириченков (Леонид), Потуроев (Василий) и Волохов (Федор), все пять — в 16-й Генерала Грекова 8-го. Федорцов (Петр), Елисеев (Петр), Ярцев (Григорий) и Колосков (Федор), все четверо — в 17-й Генерала Бакланова. в Хорунжие, со старшинством со дня выпуска: Кудинов (Владимир) — в 9-й Донской казачий Генерал-Адъютанта Графа Орлова-Денисова полк. ОРЕНБУРГСКОГО КАЗАЧЬЕГО УЧИЛИЩА в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в полки Оренбуржского казачьего войска: Из портупей-юнкеров Котылевский (Александр) из юнкеров: Волкорез (Георгий), Посохов (Михаил) и Удовенко (Петр), все четверо — в 1-й Лабинский Генерала Засса. [61] Из юнкеров: Щербаков (Иван) и Савченко (Иван), оба — в 1-й Кубанский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Ассиер (Георгий), Жигайлов (Александр), Таран (Иван) и Прощенко (Яков), все четверо — в 1-й Хоперский Ея Императорского Высочества Великой Княгини АНАСТАСИИ МИХАЙЛОВНЫ. Кохановский (Валерий) — в 1-й Уманский Бригадира Головатого. в полки Терского казачьего войска: Из портупей-юнкеров: Полежакин (Виктор), Василенко (Георгий), Зверев (Григорий) и из юнкеров Федин (Герасим), все четверо — в 1-й Волгский. Из юнкеров Бурда (Григорий) — в 1-й Горско-Моздокский Генерала Круковского. Из портупей-юнкеров: Панин (Михаил), Бирюлькин (Дмитрий), Третьяков (Иван) и из юнкеров: Коваль (Василий), Дорохов (Александр) и Савченко (Николай), все шесть — в 1-й Кизляро-Гребенский Генерала Ермолова. в Оренбургские казачьи полки: Из портупей-юнкеров: Исаенко (Николай), Чернов (Владимир) и из юнкеров Пащенков (Александр), все трое — в 1-й Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. Из портупей-юнкеров: Кручинин (Григорий), Воротовов (Михаил) и из юнкеров Кравцов (Александр), все трое — во 2-й Воеводы Нагого. Из вахмистров Волков (Николай) — в 5-й Атамана Могутова. Из юнкеров: Кандалов (Василий) и Мамаев (Леонид), оба — в 6-й Атамана Углецкого. Из юнкеров Донецков (Александр) — в 4-й Исетско-Ставропольский полк Оренбургского казачьего войска. [62] Из портупей-юнкеров Любимкин (Иван) — в Оренбургский казачий отдельный дивизион. в Уральские казачьи полки: Из портупей-юнкеров Хохлачев (Семен) и из юнкеров Торбин (Петр), оба — в 1-й. Из юнкеров Дынников (Владимир) — во 2-й. Из портупей-юнкеров: Портнов (Григорий) и Щурихин (Николай), оба — в 3-й. Из юнкеров: Краюхин (Дмитрий) и Бирюлькин (Василий), оба — в 1-й Астраханский казачий полк. Из юнкеров: Трухин (Дмитрий) и Щеглов (Николай), оба — в 1-й Верхнеудинский полк Забайкальского казачьего войска. Из юнкеров Худяков (Николай) — в Иркутскую казачью сотню. в Сибирские казачьи полки: Из портупей-юнкеров Псарев (Александр) — в 1-й Ермака Тимофеева. Из юнкеров: Баженов (Константин) — во 2-й. Волков (Василий) — в 1-й Семиреченский казачий Генерала Колпаковского полк. в Хорунжие со старшинством со дня выпуска: в полки Оренбургского казачьего войска: Михайлов (Василий) и Кочуров (Зигангир), оба — в 3-й Уфимско-Самарский. Ершов (Евгений) — в 4-й Исетско-Ставропольский. Кудренко (Александр) — в 1-й Кубанский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА полк Кубанского казачьего войска. Иванюк (Никита) — в 1-й Волгский полк Терского казачьего войска. Светоносов (Николай) — в 1-й Семиреченский казачий Генерала Колпаковского полк. [63] АЛЕКСАНДРОВСКОГО ВОЕННОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики, в полки лейб-гвардии: Из фельдфебелей Тухачев — в Семеновский. Из юнкеров Козлов — в Измайловский. Из фельдфебелей Стадницкий-Колендо и из портупей-юнкеров Кашкаров, оба — в Гренадерский. Из портупей-юнкеров: Афанасьев, Орловский и из юнкеров Княжецкий, все трое — в Павловский. Из портупей-юнкеров Чучкин и из юнкеров Михель, оба — в Финляндский. Из портупей-юнкеров: Моисеев, Гунцадзе, Утгоф и из юнкеров Селиванов, все четверо — в Кексгольмский Императора Австрийского. Из портупей-юнкеров: Лофицкий — в С.-Петербургский Короля Фридриха-Вильгельма III. Ратмиров — в 1-й стрелковый ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в гренадерские полки: Никифоров — в 1-й лейб-Екатеринославский Императора АЛЕКСАНДРА II. Мехов — во 2-й Ростовский Его Императорского Высочества Великого Князя МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА. Ползиков (Николай) и Нагродский, оба — в 3-й Перновский Короля Фридриха-Вильгельма IV. Шереметев и Арванити, оба — в 5-й Киевский Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. Кайгородов — в 6-й Таврический Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Писаревский и Карманов, оба — в 8-й Московский Великого Герцога Мекленбург-Шверинского Фридриха. Соловьев и Чачиков и из юнкеров Егоров, все трое — в 9-й Сибирский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. [64] Из портупей-юнкеров Пуликовский и из юнкеров: Рябинин, Куйбышев и Бернов, все четверо — в 10-й Малороссийский Генерал-Фельдмаршала Графа Румянцова-Задунайского. Из портупей-юнкеров: Некрасов — в 11-й Фанагорийский Генералиссимуса Князя Суворова, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя ДИМИТРИЯ ПАВЛОВИЧА. Нарциссов — в 12-й Астраханский Императора АЛЕКСАНДРА III. в пехотные полки: Галицкий и Сухотин, оба — в 1-й Невский Генерал-Фельдмаршала Графа Ласси, ныне Его Величества Короля Эллинов. Рогов — во 2-й Софийский Императора АЛЕКСАНДРА III. Глинка и из юнкеров Скуратов, оба — в 3-й Нарвский Генерал-Фельдмаршала Князя Михаила Голицына. Из юнкеров: Ногаткин и Козлинский, оба — в 5-й Калужский Императора Вильгельма I. Черневский, Арнольд и Алибеков, все трое — в 6-й Либавский Принца Фридриха-Леопольда Прусского. Завелейский и Соседов, оба — в 8-й Эстляндский. Из портупей-юнкеров Птицын и из юнкеров Владышевский, оба — в 9-й Ингерманландский Императора ПЕТРА ВЕЛИКОГО. Из юнкеров: Свет, Ваулин и Анджапаридзе, все трое — в 10-й Новоингерманландский. Фон-Брискорн — в 12-й Великолуцкий. Москевич и Шелеметьев, оба — в 13-й Белозерский Генерал-Фельдмаршала Князя Волконского. Гаврилов (Андрей), Шумович и Шпигов, все трое — в 14-й Олонецкий Его Величества Короля Сербского Петра I. Федоров — в 18-й Вологодский Его Величества Короля Румынского. [65] Из портупей-юнкеров: Ярцев, Кольцов и из юнкеров Соколов (Владимир), все трое — в 25-й Смоленский Генерала Раевского. Из юнкеров: Тударовский, Солодкий и Жилинский, все трое — в 26-й Могилевский. Калугин и Жагмен, оба — в 27-й Витебский. Из портупей-юнкеров Федотов — в 29-й Черниговский Генерал-Фельдмаршала Графа Дибича-Забалканского. Петропавловский и из юнкеров: Бацевич и Мельников (Валерьян), все трое — в 30-й Полтавский. Из юнкеров Томпофольский — в 31-й Алексеевский. Из портупей-юнкеров: Голембатовский и Коссинский, оба — в 32-й Кременчугский. Бушуев — в 33-й Елецкий. Коченовский — в 34-й Севский Генерала Графа Каменского. Кисляков — в 35-й Брянский Генерал-Адъютанта Князя Горчакова. Коваленко — в 36-й Орловский Генерал-Фельдмаршала Князя Варшавского Графа Паскевича-Эриванского. Из юнкеров: Рафалович, Внуковский и Мельников (Александр), все трое — в 37-й Екатеринбургский. Овсянников, Белькович и Прачек, все трое — в 38-й Тобольский Генерала Графа Милорадовича. Кадьмов, Якубовский и Байшев, все трое — в 39-й Томский Его Императорского Высочества Эрц-Герцога Австрийского Людвига-Виктора. Рюмин, Федотьев и Дьяков, все трое — в 40-й Колыванский. Шоножоков — в 42-й Якутский. Карашевич — в 43-й Охотский. Ханжалов — в 44-й Камчатский. [66] Коновалов — в 45-й Азовский Генерал-Фельдмаршала Графа Головина, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя БОРИСА ВЛАДИМИРОВИЧА. Билинский — в 47-й Украинский. Из портупей-юнкеров Величков — в 56-й Житомирский Его Императорского Высочества Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Из юнкеров: Гопфенгаузен — в 64-й Казанский. Рукин (Борис) и Несмелов, оба — в 65-й Московский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Кучинский — в 67-й Тарутинский Великого Герцога Ольденбургского. Донжаев, Заремба и Мальдзиневич, все трое — в 68-й лейб-Бородинский Императора АЛЕКСАНДРА III. Шевчуков — в 69-й Рязанский Генерал-Фельдмаршала Князя Александра Голицына. Граф Девьер и Холявин, оба — в 70-й Ряжский. Брудинский — в 71-й Белевский. Из портупей-юнкеров Бобров — в 74-й Ставропольский. Из юнкеров: Прокопенко — в 75-й Севастопольский. Чеснок — в 76-й Кубанский. Из портупей-юнкеров: Мацнев — в 80-й Кабардинский Генерал-Фельдмаршала Князя Барятинского. Константинов — в 84-й Ширванский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Из юнкеров Глинский — в 88-й Петровский. Из портупей-юнкеров Любимов — в 91-й Двинский. [67] Из юнкеров: Николас — в 95-й Красноярский. Андржеевский — в 96-й Омский. Черемисинов — в 98-й Юрьевский. Вольский — в 100-й Островский. Брещинский — в 104-й Устюжский Генерала Князя Багратиона. Маллио — в 109-й Волжский. Воробьев — в 111-й Донской. Милованов — в 112-й Уральский. Сапожников — в 127-й Путивльский. Десино — в 128-й Старооскольский. Из портупей-юнкеров: Губанов — в 133-й Симферопольский. Любомиров и Ушаков, оба — в 137-й Нежинский Ея Императорского Высочества Великой Княгини МАРИИ ПАВЛОВНЫ. Из юнкеров: Филиппов, Ростковский и Дубовик, все трое — в 138-й Болховской. Языков, Скачевский, Карманов и Скрябин, все четверо — в 139-й Моршанский. Голиков и Прокофьев, оба — в 140-й Зарайский. Из портупей-юнкеров Тимофеев — в 141-й Можайский. Из юнкеров Попов (Николай) и Юрасовский, оба — в 142-й Звенигородский. Из портупей-юнкеров Соколов (Николай) — в 143-й Дорогобужский. Из юнкеров: Цейтлин, Никитин (Николай) и Толвинский, все трое — в 144-й Каширский. Шафлин-Гротовский — в 146-й Царицынский. Эдусов — в 148-й Каспийский. [68] Лялин, Кузьмицкий и Миловидов, все трое — в 149-й Черноморский. Анисимов, Константинович и Миткевич-Жолтко, все трое — в 152-й Владикавказский Генерала Ермолова. Из портупей-юнкеров Драчук — в 156-й Елисаветпольский Генерала Князя Цицианова. Из юнкеров: Левченко — в 158-й Кутаисский. Порчинский — в 159-й Гурийский. Огиевич — в 171-й Кобринский. Из портупей-юнкеров Климантович — в 174-й Роменский. Из юнкеров: Муромцев — в 176-й Переволоченский. Елькин — в 177-й Изборский. Никитин (Дмитрий) — в 179-й Усть-Двинский. Варакин — в 181-й Остроленский. Поспелов и Гусаков, оба — в 182-й Гроховский. Нелидов и Ползиков (Павел), оба — в 183-й Пултуский. Макаров и Полунин, оба — в 184-й Варшавский. Из портупей-юнкеров Дивногорский — в 188-й Карсский. Из юнкеров: Шклярский — в 191-й Ларго-Кагульский. Липпинг — в 194-й Троицко-Сергиевский. Ещенко — в 198-й Александро-Невский. Плонский — в 199-й Кронштадтский. Зимнинский — в 200-й Кроншлотский. в Сибирские стрелковые полки: Ханенко — во 2-й Генерал-Адъютанта Графа Муравьева-Амурского. Туренко — в 5-й. Змиевский — в 6-й. Иванов (Михаил) — в 8-й. [69] Мессинг — в 9-й. Янткевич — в 10-й. Снегоцкий — в 13-й. Морковин — в 14-й. Транковский — в 16-й. Петров (Николай) — в 17-й. Ходот — в 18-й. Сушков — в 20-й. Полторацкий — в 22-й. Из портупей-юнкеров: Феофилактов — в 24-й. Козловский — в 25-й Генерал-Лейтенанта Кондратенко. Из юнкеров Фловицкий — в 26-й. Из портупей-юнкеров: Барон Моргенштиерна — в 27-й. Добролюбов — в 28-й. Из юнкеров: Мальсагов — в 29-й. Саникидзе — в 30-й. Лагода — в 31-й. Жиленков — в 32-й. Князь Чиковани — в 33-й. Из портупей-юнкеров Логвинов — в 37-й. Из юнкеров: Фон-Циглер — в 38-й. Александров — в 41-й. Андреев — в 42-й. Попов (Ярослав) — в 43-й. в стрелковые полки: Будзилович — в 4-й. Яцимирский — в 7-й. Данилов — в 18-й. [70] в Финляндские стрелковые полки: Из фельдфебелей Тишин — в 4-й. Из портупей-юнкеров Раевский — в 6-й. Из юнкеров Шеленговский — в 9-й. в Туркестанские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров: Покровский — в 1-й. Лучихин — в 3-й. Максимович—в 5-й. Из юнкеров Никольский — в 6-й Генерала Черняева. Из портупей-юнкеров Костицын — в 7-й. Из юнкеров: Томич — в 9-й. Газенкампф — в 11-й. Еремеев — в 13-й. Мальцев — в 15-й. Петров (Борис) — в 18-й. Фовицкий — в 22-й. Из фельдфебелей Марасанов — в 16-ю артиллерийскую бригаду. в крепостную артиллерию: Из портупей-юнкеров: Пузино и Топольский, оба — в Ковенскую. Попов (Леонид) и Громцев, оба — в Новогеоргиевскую. Косарев и Рукин (Николай), оба — в Брест-Литовскую. Шанаев — в Карсскую. Сысин — в Николаевскую. Из фельдфебелей Попов — в 1-й Кронштадтский крепостной артиллерийский полк. Из портупей-юнкеров: Ахмылов и Пронин, оба — в 4-й Владивостокский крепостной артиллерийский полк. в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в Донские казачьи полки: Из юнкеров: Жиров — в 1-й Генералиссимуса Князя Суворова. Антонов — в 15-й Генерала Краснова 1-го. [71] Пичугин — в 1-й Оренбургский казачий Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полк. Вдовкин — в 3-й Уфимско-Самарский полк Оренбургского казачьего войска. Гурьев — в 6-й Оренбургский казачий Атамана Углецкого полк. Портнов — во 2-й Уральский казачий полк. в Подпоручики, со старшинством со дня выпуска: в пехотные полки: Муравский, Тархов и Гаврилов (Аркадий), все трое — в 7-й Ревельский Генерала Тучкова IV. Сивков и Белозоров, оба — в 8-й Эстляндский. Струтинский и Крылов, оба — в 22-й Нижегородский. Критский — в 23-й Низовский Генерал-Фельдмаршала Графа Салтыкова. Кириченко — в 61-й Владимирский. Курочкин — в 66-й Бутырский Генерала Дохтурова. Кржижановский — в 67-й Тарутинский Великого Герцога Ольденбургского. Митрофанов и Щелкунов, оба — в 72-й Тульский. Неелов — в 118-й Шуйский. Боровский и Мясоедов, оба — в 150-й Таманский. Есипов — в 151-й Пятигорский. Синельников — в 19-й Сибирский стрелковый полк. в Хорунжие, со старшинством со дня выпуска: Епанешников — во 2-й Оренбургский казачий Воеводы Нагого полк. Ткачев — в 4-й Исетско-Ставропольский полк Оренбургского казачьего войска. Шулаев — в 1-й Семиреченский казачий Генерала Колпаковского полк. [72] ВИЛЕНСКОГО ВОЕННОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Из фельдфебелей Сигаль — в 6-й гренадерский Таврический Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА полк. в пехотные полки: Из юнкеров: Ладзинский — в 5-й Калужский Императора Вильгельма I. Томсон — в 7-й Ревельский Генерала Тучкова IV. Михаловский — в 8-й Эстляндский. Радзюк — в 14-й Олонецкий Его Величества Короля Сербского Петра I. Из портупей-юнкеров: Приходько — в 18-й Вологодский Его Величества Короля Румынского. Ляуданский — в 29-й Черниговский Генерал-Фельдмаршала Графа Дибича-Забалканского. Из юнкеров Текстер — в 31-й Алексеевский. Из портупей-юнкеров: Денисов — в 32-й Кременчугский. Зданович (Александр) — в 35-й Брянский Генерал-Адъютанта Князя Горчакова. Из фельдфебелей Суховерко — в 51-й Литовский Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. Из юнкеров: Скопа — в 61-й Владимирский. Апарович — в 63-й Углицкий Генерал-Фельдмаршала Апраксина. Лойко — в 64-й Казанский. Смирнов — в 67-й Тарутинский Великого Герцога Ольденбургского. Из портупей-юнкеров: Стеценко — в 85-й Выборгский Его Императорского Королевского Величества Императора Германского Короля Прусского Вильгельма II. [73] Спандег — в 91-й Двинский. Из портупей-юнкеров Скипор (Александр) и из юнкеров: Скипор (Владимир), Шатыбелко, Матвеев, Лигаров и Ендржеевич, все шесть — в 97-й Лифляндский Генерал-Фельдмаршала Графа Шереметева. Из юнкеров: Герман, Свенцицкий и Богданов, все трое — в 98-й Юрьевский. Грунтмеер, Страшкевич, Протопопов (Михаил), Озолин (Ян-Вольдемар) и Блумберг, все пять — в 99-й Ивангородский. Из портупей-юнкеров: Коровацкий, Тарасик, Прокоп и Пахолкин, все четверо — в 100-й Островский. Из юнкеров: Барон-фон-ден-Бринкен, Леонович и Никифоров, все трое — в 101-й Пермский. Швайковский и Скоробогатов, оба — в 102-й Вятский. Фарботко, Докун и Матулевич, все трое — в 103-й Петрозаводский. Из портупей-юнкеров: Зданович (Чеслав) и Пророчик и из юнкеров Шпак, все трое — в 105-й Оренбургский. Из портупей-юнкеров Жук (Иван) и из юнкеров: Затрапезнов и Шоломицкий, все трое — в 106-й Уфимский. Из портупей-юнкеров: Меньчуков, Владимиров и Скворцов, все трое — в 107-й Троицкий. Из портупей-юнкеров Грохольский и из юнкеров: Дакшевич, Красовский и Сильницкий, все четверо — в 109-й Волжский. Из юнкеров: Муценек, Щепковский и Реут, все трое — в 110-й Камский Генерал-Адъютанта Графа Толя 1-го. Трембинский, Ступин и Волонцевич, все трое — в 111-й Донской. [74] Вильневчиц, Тимченко, Круглов, Павловский, Никульцев и Романовский, все шесть — в 112-й Уральский. Из портупей-юнкеров: Гнедовский, Ржечицкий, Фильрозе и Кабаев и из юнкеров: Александров и Зайцев, все шесть — в 113-й Старорусский. Из портупей-юнкеров: Поне — в 114-й Новоторжский. Людвиг — в 115-й Вяземский. Модржеевский, Романов, Степанов, Прудников и Абрамович, все пять — в 116-й Малоярославский. Из юнкеров: Товстик и Панкевич, оба — в 117-й Ярославский. Шаблыко — в 118-й Шуйский. Из портупей-юнкеров: Мнухин, Лялин и из юнкеров: Капустин и Дитмар, все четверо — в 119-й Коломенский. Из портупей-юнкеров: Озолине (Юлий) — в 120-й Серпуховский. Лебедев — в 139-й Моршанский. Из юнкеров: Павлов — в 149-й Черноморский. Минасевич — в 150-й Таманский. Жук (Антон) — в 152-й Владикавказский Генерала Ермолова. Забего — в 155-й Кубинский. Кондратьев, Бируля, Петрушенко и Конецкий, все четверо — в 157-й Имеретинский. Грунт-Меер, Бялобржеский, Трофимов и Лейтис, все четверо — в 158-й Кутаисский. Казанцев, Стасевич, Броновицкий, Протопопов (Георгий) и Шихуцкий, все пять — в 159-й Гурийский. Из портупей-юнкеров Костюк и из юнкеров: Вайварин, Яременко и Трояновский, все четверо — в 160-й Абхазский. [75] Из портупей-юнкеров: Бердовский, Копытов (Петр) и Кулеш, все трое — в 170-й Молодечненский. Из юнкеров: Сташевский, Гольдберг, Буйко и Арцышевич, все четверо — в 171-й Кобринский. Из портупей-юнкеров: Кириллов — в 189-й Измаильский. Воробьев — в 195-й Оровайский. в Сибирские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров: Кисель — в 10-й. Даншин — в 25-й Генерал-Лейтенанта Кондратенко. Из юнкеров Ярошинский — в 32-й. Из портупей-юнкеров: Яньшин — в 40-й. Зданович (Юлиан) — в 41-й. в стрелковые полки: Из юнкеров: Воронин — в 17-й. Лященко, Бутягин, Никитин, Паранговский и Коротков, все пять — в 19-й. в Туркестанские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров Елисеев-Курашев — в 12-й. Из юнкеров Соколовский (Борис) — в 13-й. Из портупей-юнкеров Крузе — в 20-й. Из фельдфебелей Чижиков — в 17-ю артиллерийскую бригаду. в крепостную артиллерию: Из портупей-юнкеров: Зауэр — в Ковенскую. Маркевич — в Новогеоргиевскую. Малишевский и Балванович — в Брест-Литовскую. Из фельдфебелей Ивашинцов — во 2-й Кронштадтский крепостной артиллерийский полк. Из портупей-юнкеров Копытов (Илья) — во 2-й Владивостокский крепостной артиллерийский полк. [76] в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Из юнкеров: Гордеев — в 3-й Донской казачий Ермака Тимофеева полк. в Подпоручики, со старшинством со дня выпуска: в пехотные полки: Из юнкеров: Никольский — в 16-й Ладожский. Столяревский — в 22-й Нижегородский. Ардашев — в 23-й Низовский Генерал-Фельдмаршала Графа Салтыкова. Борисевич — в 62-й Суздальский Генералиссимуса Князя Суворова. Алдатов — в 66-й Бутырский Генерала Дохтурова. Сороко — в 101-й Пермский. Большаков и Рымшо, оба — в 104-й Устюжский Генерала Князя Багратиона. Лапин, Василевский и Кодзь, все трое — в 108-й Саратовский. Шимановский — в 111-й Донской. Журавлев, Шинковский и Савич-Заблоцкий, все трое — в 118-й Шуйский. Бочарников — в 151-й Пятигорский. Заиончковский — в 205-й Шемахинский. Штольцер — в 43-й Сибирский стрелковый полк. в стрелковые полки: Шимелевич, Лопаткин, Соколовский (Лукьян) и Липинский, все четверо — в 18-й. Станкевич — в 19-й. Озолинский, Гречишников и Голынец, все трое — в 20-й. в Хорунжие, со старшинством со дня выпуска: Уваров — в 1-й Кизляро-Гребенский Генерала Ермолова полк Терского казачьего войска. [77] ЧУГУЕВСКОГО ВОЕННОГО УЧИЛИЩА во Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Из фельдфебелей Дмитров — в 6-й гренадерский Таврический Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА полк. в пехотные полки: Из юнкеров: Симон — в 5-й Калужский Императора Вильгельма I. Омельян — в 13-й Белозерский Генерал-Фельдмаршала Князя Волконского. Костенко — в 14-й Олонецкий Его Величества Короля Сербского Петра I. Из портупей-юнкеров: Захарчук и Гвоздиковский, оба — в 17-й Архангелогородский Великого Князя ВЛАДИМИРА АЛЕКСАНДРОВИЧА. Огилько и из юнкеров Михалович, оба — в 18-й Вологодский Его Величества Короля Румынского. Из портупей-юнкеров: Лысань и Слюсарь-Слюсарский, оба — в 19-й Костромской. Корженевский, Марков и Щербаков, все трое — в 20-й Галицкий. Тарнавский — в 29-й Черниговский Генерал-Фельдмаршала Графа Дибича-Забалканского. Из юнкеров Говоров — в 31-й Алексеевский. Из портупей-юнкеров: Коняев, Алферов и Чещевик, все трое — в 33-й Елецкий. Назаров, Мюллендорф, Котляр и Черевко, все четверо — в 34-й Севский Генерала Графа Каменского. Альмендингер и из юнкеров Сорокин, оба — в 35-й Брянский Генерал-Адъютанта Князя Горчакова. [78] Из портупей-юнкеров: Трипольский и Смирнов и из юнкеров Наумов, все трое — в 36-й Орловский Генерал-Фельдмаршала Князя Варшавского Графа Паскевича-Эриванского. Из юнкеров: Гаузе, Звягинцев и Гаврилов, все трое — в 41-й Селенгинский. Шмелев, Гайко и Пенно, все трое — в 42-й Якутский. Самсонов, Купчинский и Кисилевский-Орлов, все трое — в 43-й Охотский. Золотухин, Белых и Конюх, все трое — в 44-й Камчатский. Савельев и Науменко, оба — в 45-й Азовский Генерал-Фельдмаршала Графа Головина, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя БОРИСА ВЛАДИМИРОВИЧА Збуржинский — в 46-й Днепровский. Из портупей-юнкеров: Дзюбенко-Дзюблевский и фон-Эмме, оба — в 47-й Украинский. Иванов-Алексеев и из юнкеров: Пискарев и Бычевский, все трое — в 48-й Одесский Императора АЛЕКСАНДРА I. Из юнкеров: Марушевский — в 61-й Владимирский. Козачек — в 63-й Углицкий Генерал-Фельдмаршала Апраксина. Из портупей-юнкеров: Скродер — в 64-й Казанский. Заторский — в 69-й Рязанский Генерал-Фельдмаршала Князя Александра Голицына. Из юнкеров: Луговой — в 71-й Белевский. Маяков — в 72-й Тульский. [79] Из портупей-юнкеров: Шилобоков и Борисюк, оба — в 73-й Крымский Его Императорского Высочества Великого Князя АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА. Кулицкий, Драченко и Чеботарев, все трое — в 74-й Ставропольский. Из юнкеров: Воронцов, Смага, Корчев и Кай, все четверо — в 75-й Севастопольский. Овсянников, Любомирский, Брыков и Павленко, все четверо — в 76-й Кубанский. Из портупей-юнкеров Плаудэ — в 80-й Кабардинский Генерал-Фельдмаршала Князя Барятинского. Из юнкеров Таланкин — в 87-й Нейшлотский. Из портупей-юнкеров: Короткевич — в 95-й Красноярский. Косьянов — в 99-й Ивангородский. Гончаренко (Иван) и Собестианский, оба — в 121-й Пензенский Генерал-Фельдмаршала Графа Милютина. Ливер — в 123-й Козловский. Домбровский — в 124-й Воронежский. Из юнкеров: Вольский и Савицкий, оба — в 125-й Курский. Твердохлебов, Иванченко и Белоклинцев, все трое — в 126-й Рыльский. Жилинский, Павловский и Сердюков, все трое — в 127-й Путивльский. Четвериков и Прочаев, оба — в 128-й Старооскольский. Из портупей-юнкеров: Коршун-Осмоловский — в 130-й Херсонский Его Императорского Высочества Великого Князя АНДРЕЯ ВЛАДИМИРОВИЧА. Радовский — в 132-й Бендерский. Фокин — в 133-й Симферопольский. [80] Кручинин — в 139-й Моршанский. Из юнкеров Петров — в 153-й Бакинский Его Императорского Высочества Великого Князя СЕРГИЯ МИХАЙЛОВИЧА. Из портупей-юнкеров: Саливоненко — в 158-й Кутаисский. Пучков — в 159-й Гурийский. Гончаренко (Яков) — в 166-й Ровненский. Сарин и Путря, оба — в 167-й Острожский. Нечаев — в 173-й Каменецкий. Федорович — в 174-й Роменский. Бардецкий — в 175-й Батуринский. Попков — в 176-й Переволоченский. Из юнкеров Буланов — в 180-й Виндавский. Из портупей-юнкеров Страмцов — в 192-й Рымникский. в Сибирские стрелковые полки: Из фельдфебелей Алексеев — в 5-й. Из портупей-юнкеров: Коварцев — в 31-й. Дмитриев — в 33-й. Попов — в 41-й. в стрелковые полки: Из юнкеров: Иванов — в 9-й. Троицкий — в 10-й. Васильев (Александр Алексеевич) — в 12-й. в Туркестанские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров: Мельниченко и Белов, оба — в 14-й Генерал-Адъютанта Скобелева. Губин — в 21-й. Из фельдфебелей Кириченко — в 9-ю Сибирскую стрелковую Генерал-Фельдцейхмейстера Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА артиллерийскую бригаду. [81] в крепостную артиллерию: Из фельдфебелей Заремба — в Ковенскую. Из портупей-юнкеров: Леонов — в Новогеоргиевскую. Чупахин и Инфимовский, оба — в Брест-Литовскую. в Подпоручики, со старшинством со дня выпуска: в пехотные полки: Из юнкеров: Пассек — в 15-й Шлиссельбургский Генерал-Фельдмаршала Князя Аннкнты Репнина. Колесников — в 16-й Ладожский. Зеленский — в 21-й Муромский. Кузьмин — в 22-й Нижегородский. Таранов — в 23-й Низовский Генерал-Фельдмаршала Графа Салтыкова. Котелович — в 62-й Суздальский Генералиссимуса Князя Суворова. Васильев (Александр Николаевич) — в 128-й Старооскольский. ОДЕССКОГО ВОЕННОГО УЧИЛИЩА в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в гренадерские полки: Из портупей-юнкеров: Охременко — в 3-й Перновский Короля Фридриха-Вильгельма IV. Коломойцев — в 5-й Киевский Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. Шампие — в 8-й Московский Великого Герцога Мекленбург-Шверинского Фридриха. Анисимов — в 9-й Сибирский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Ситников — в 13-й лейб-Эриванский Царя МИХАИЛА ФЕОДОРОВИЧА. в пехотные полки: Из юнкеров: Золотарь, Ненашев и Иванов (Николай Дмитриевич), все трое — в Калужский Императора Вильгельма I. [82] Скороглядов и Воронцов, оба — в 6-й Либавский Принца Фридриха-Леопольда Прусского. Сенкевич и Гау, оба — в 7-й Ревельский Генерала Тучкова IV. Любомирский и Чиж, оба — в 8-й Эстляндский. Из портупей-юнкеров Беккер — в 10-й Новоингерманландский. Из юнкеров: Боровский — в 11-й Псковский Генерал-Фельдмаршала Князя Кутузова-Смоленского. Эрдтман и Винтер, оба — в 13-й Белозерский Генерал-Фельдмаршала Князя Волконского. Боханов и Карпинский (Сергей), оба — в 14-й Олонецкий Его Величества Короля Сербского Петра I. Самойлов — в 15-й Шлиссельбургский Генерал-Фельдмаршала Князя Аникиты Репнина. Из портупей-юнкеров Ясинский — в 17-й Архангелогородский Великого Князя ВЛАДИМИРА АЛЕКСАНДРОВИЧА. Из юнкеров: Наумец — в 18-й Вологодский Его Величества Короля Румынского. Абрамов (Николай) — в 19-й Костромской. Столяренко — в 20-й Галицкий. Могильный и Лазарьянц, оба — в 21-й Муромский. Реммих и Горский, оба — в 22-й Нижегородский. Богатурия — в 23-й Низовский Генерал-Фельдмаршала Графа Салтыкова. Машарский и Чернов, оба — в 24-й Симбирский Генерала Неверовского. Из портупей-юнкеров: Постнов — в 25-й Смоленский Генерала Раевского. Золотухин — в 26-й Могилевский. Из юнкеров Суходоля — в 28-й Полоцкий. [83] Из портупей-юнкеров: Рогали-Левицкий и Яворский (Федор), оба — в 29-й Черниговский Генерал-Фельдмаршала Графа Дибича-Забалканского. Никольский — в 30-й Полтавский. Из юнкеров: Кравчуковский и Быбля, оба — в 31-й Алексеевский. Из портупей-юнкеров: Бельский и Тильтинг, оба — в 32-й Кременчугский. Писанецкий — в 33-й Елецкий. Из фельдфебелей Летючий — в 34-й Севский Генерала Графа Каменского. Из юнкеров: Чаругин — в 35-й Брянский Генерал-Адъютанта Князя Горчакова. Чижевский — в 36-й Орловский Генерал-Фельдмаршала Князя Варшавского Графа Паскевича-Эриванского. Из портупей-юнкеров Новицкий — в 37-й Екатеринбургский. Из юнкеров: Закоморный — в 38-й Тобольский Генерала Графа Милорадовича. Керсек — в 39-й Томский Его Императорского Высочества Эрц-Герцога Австрийского Людвига-Виктора. Из портупей-юнкеров Касаткин — в 40-й Колыванский. Из юнкеров: Ковалевский — в 41-й Селенгинский. Ефимович — в 45-й Азовский Генерал-Фельдмаршала Графа Головина, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя БОРИСА ВЛАДИМИРОВИЧА. Семенов — в 47-й Украинский. Кошутский (Борис) — в 48-й Одесский Императора АЛЕКСАНДРА I. [84] Из портупей-юнкеров Турчанинов и из юнкеров: Михайлов и Панфило, все трое — в 49-й Брестский Его Императорского Высочества Великого Князя МИХАИЛА МИХАЙЛОВИЧА. Из портупей-юнкеров: Молоков — в 50-й Белостокский. Иванов (Николай Сергеевич) и Дуб, оба — в 51-й Литовский Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. Из юнкеров: Соколов — в 52-й Виленский Его Императорского Высочества Великого Князя КИРИЛЛА ВЛАДИМИРОВИЧА. Праусс — в 53-й Волынский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Роговский, Долопчи, Сикорский и Заболотский, все четверо — в 56-й Житомирский Его Императорского Высочества Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Из портупей-юнкеров Смольский — в 57-й Модлинский Генерал-Адъютанта Корнилова. Из юнкеров: Вощакин, Афанасьев и Белый (Иван Иванович), все трое — в 58-й Прагский. Из портупей-юнкеров: Федотов — в 59-й Люблинский. Лонкевич, Прохоров и Куравец, все трое — в 60-й Замосцский. Из юнкеров: Синебрюхов и Качановский, оба — в 61-й Владимирский. Аугустинович и Любимов, оба — в 62-й Суздальский Генералиссимуса Князя Суворова. Зангиев и Кошутский (Сергей), оба — в 63-й Углицкий Генерал-Фельдмаршала Апраксина. Саламатин и Денисюк, оба — в 64-й Казанский. Мишуков и Яворский (Казимир), оба — в 65-й Московский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. [85] Голынский и Натаров, оба — в 66-й Бутырский Генерала Дохтурова. Тушканов и Зябрев, оба — в 67-й Тарутинский Великого Герцога Ольденбургского. Селиванов и Береза, оба — в 68-й лейб-Бородинский Императора АЛЕКСАНДРА III. Бычковский — в 69-й Рязанский Генерал-Фельдмаршала Князя Александра Голицына. Печановский — в 71-й Белевский. Королевский — в 72-й Тульский. Захаров — в 74-й Ставропольский. Степашко — в 75-й Севастопольский. Герасименко — в 76-й Кубанский. Лапкин — в 80-й Кабардинский Генерал-Фельдмаршала Князя Барятинского. Лукин — в 88-й Петровский. Из портупей-юнкеров: Юдин — в 89-й Беломорский. Петерсон — в 91-й Двинский. Из юнкеров: Соболев — в 95-й Красноярский. Луньяненко — в 96-й Омский. Фролов — в 97-й Лифляндский Генерал-Фельдмаршала Графа Шереметева. Ященко — в 99-й Ивангородский. Суходольский — в 100-й Островский. Романов — в 104-й Устюжский Генерала Князя Багратиона. Горелик — в 108-й Саратовский. Моржухин — в 109-й Волжский. Грецкий — в 112-й Уральский. Проскурнев — в 119-й Коломенский. [86] Из портупей-юнкеров: Костин — в 121-й Пензенский Генерал-Фельдмаршала Графа Милютина. Безуглый (Евгений) — в 124-й Воронежский. Из юнкеров Шустов — в 127-й Путивльский. Из портупей-юнкеров: Чунихин (Дмитрий), Сережкин и Собакарев, все трое — в 133-й Симферопольский. Из юнкеров: Черкасов и Леонов, оба — в 135-й Керчь-Еникольский. Сердюк — в 139-й Моршанский. Тимоновский — в 143-й Дорогобужский. Киенский — в 144-й Каширский. Андреев (Александр) — в 146-й Царицынский. Из портупей-юнкеров: Мишуринский — в 148-й Каспийский. Глыбовский и из юнкеров Иоилев, оба — в 149-й Черноморский. Из юнкеров: Космовский и Карпинский (Павел), оба — в 150-й Таманский. Гофмарк и Легкунов, оба — в 151-й Пятигорский. Иванов (Владимир) и Егоров, оба — в 152-й Владикавказский Генерала Ермолова. Матвеев — в 156-й Елисаветпольский Генерала Князя Цицианова. Бонячук — в 157-й Имеретинский. Ашкевич — в 159-й Гурийский. Пустовойт — в 163-й Ленкоранско-Нашебургский. Ушаков — в 170-й Молодечненский. [87] Левенец — в 177-й Изборский. Михно — в 183-й Пултуский. Преображенский — в 184-й Варшавский. Черногалов — в 188-й Карсский. Олтаржевский — в 192-й Рымникский. Европейцев — в 198-й Александро-Невский. Мителев — в 199-й Кронштадтский. Из портупей-юнкеров: Щипунов — в 200-й Кроншлотский. Хомутов — в 201-й Потийский. Из юнкеров: Сукин — в 208-й Лорийский. в Сибирские стрелковые полки: Андреев (Леонид) — в 3-й. Из портупей-юнкеров Чумак — в 10-й. Из юнкеров: Иванов (Сергей) — в 13-й. Белый (Иван Пантелеймонович) — в 18-й. Козаков и Муравский, оба — в 19-й. Федорченко — в 20-й. Заплаткин — в 22-й. Из портупей-юнкеров Шипринский — в 24-й. Из юнкеров: Меркиш — в 25-й Генерал-Лейтенанта Кондратенко. Кульчицкий — в 26-й. Капустинский — в 27-й. Из портупей-юнкеров Гучмазошвили — в 28-й. Из юнкеров: Кириков — в 29-й. Курганов — в 30-й. Черепахин-Иващенко — в 31-й. Гроссет — в 32-й. [88] Из портупей-юнкеров: Подлобко — в 34-й. Иванов (Феодот) — в 36-й. Из юнкеров: Шелихов — в 37-й. Выхрыстюк — в 38-й. Попель и Боченин, оба — в 39-й. Яновский и Бахталовский, оба — в 40-й. Синяшкин — в 41-й. Ольшевский — в 42-й. Клепинин — в 43-й. в стрелковые полки: Из портупей-юнкеров Есс — в 1-й. Из юнкеров: Гохберг — в 7-й. Малиновский — в 8-й. Из портупей-юнкеров: Мариянчук — в 9-й. Кошевой — в 12-й. Хрусталь, Калашников и Черненко, все трое — в 13-й Генерал-Фельдмаршала Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Сверчков — в 15-й Его Величества Короля Черногорского Николая I. Из юнкеров Голензовский — в 18-й. в Финляндские стрелковые полки: Из портупей-юнкеров: Бобковский — в 4-й. Колмаков — в 6-й. Шульгин — в 9-й. [89] в Туркестанские стрелковые полки: Из юнкеров: Андерсон — в 10-й. Коротун — в 13-й. Федоров — в 14-й Генерал-Адъютанта Скобелева. Решетин — в 15-й. Иванов (Константин) — в 16-й. Долотин — в 17-й. Насыр-Беков — в 18-й. Сгибнев — в 20-й. Чаплыгин — в 21-й. Цыганов — в 22-й. Из портупей-юнкеров Чунихин (Николай) — во 2-ю Сибирскую стрелковую артиллерийскую бригаду. в крепостную артиллерию: Из фельдфебелей Стрелец — в Ковенскую. Из портупей-юнкеров: Фрадынский и Тоцкий, оба — в Новогеоргиевскую. Из фельдфебелей Зверев и из портупей-юнкеров Овсиевский, оба — в Брест-Литовскую. Из портупей-юнкеров Осадчий — в Осовецкую. Из фельдфебелей Видавский и из портупей-юнкеров Абрамов (Василий), оба — в 3-й Владивостокский Его Императорского Высочества Великого Князя СЕРГИЯ МИХАЙЛОВИЧА крепостной артиллерийский полк. Из портупей-юнкеров Малохатько — в 6-й пограничный Заамурский пехотный полк. в Подпоручики, со старшинством со дня выпуска: в пехотные полки: Из юнкеров: Пантелеев — в 16-й Ладожский. Безуглый (Александр) — в 23-й Низовский Генерал-Фельдмаршала Графа Салтыкова. [90] НИКОЛАЕВСКОГО КАВАЛЕРИЙСКОГО УЧИЛИЩА в Корнеты, в полки лейб-гвардии: Из юнкеров Князь Крапоткин (Николай) — в Конный. Из портупей-юнкеров: Рябинин, Бразоль и из юнкеров Попович-Липовац, все трое — в Кирасирский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Из портупей-юнкеров Швабе — в Кирасирский ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ. в Хорунжие, в полки лейб-гвардии: Из портупей-юнкеров Князь Дадешкелиани и из юнкеров: Болдырев и Чеботарев, все трое — в Казачий ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Из вахмистров Попов (Иван) и из портупей-юнкеров Фролов, оба — в Атаманский Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича. Из юнкеров: Жуков — в Сводно-Казачий. в Корнеты, в полки лейб-гвардии: Писарев — в Конно-Гренадерский. Из портупей-юнкеров Князь Крапоткин (Сергей) — в Уланский ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФЕОДОРОВНЫ. Из портупей-юнкеров Суходольский и из юнкеров: Лабудзинский, Ленц, Дембовецкий и Аничков, все пять — в Драгунский. Из юнкеров Силин — в Уланский ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА. Из вахмистров Верещинский, из портупей-юнкеров Менкаржевский и из юнкеров Скасырский, все трое — в Гродненский гусарский. Из портупей-юнкеров Соболевский — в Гвардейский запасный кавалерийский полк. в Корнеты, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в драгунские полки: Из юнкеров Азбукин — во 2-й лейб-Псковский ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ. Из портупей-юнкеров Лузанов — в 8-й Астраханский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. [91] Шемшурин — в 14-й Малороссийский Наследного Принца Германского и Прусского. Фиалковский — в 15-й Переяславский Императора АЛЕКСАНДРА III. Евдокимов — в 19-й Архангелогородский. в уланские полки: Келлер и Можаровский, оба — в 4-й Харьковский. Фон-Фельдман и Лазарев, оба — в 6-й Волынский. Доможиров, Костин, Гарденин и Шенгелай, все четверо — в 13-й Владимирский. Александровский и Денисьев, оба — в 14-й Ямбургский Ея Императорского Высочества Великой Княгини МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ. Из портупей-юнкеров Каплинский — в 16-й Новоархангельский. Из юнкеров: Лимантов и Ильин, оба — в 17-й Новомиргородский. в гусарские полки: Хоружинский и Филипьев, оба — в 1-й Сумский Генерала Сеславина. Шебеко, Короновский и Рейхардт, все трое — во 2-й лейб-Павлоградский Императора АЛЕКСАНДРА III. Из портупей-юнкеров Живкович и из юнкеров Князь Манвелов, оба — в 3-й Елисаветградский Ея Императорского Высочества Великой Княжны ОЛЬГИ НИКОЛАЕВНЫ. Из юнкеров Михайлов — в 4-й Мариупольский Генерал-Фельдмаршала Князя Витгенштейна. Из портупей-юнкеров Корвин-Пиотровский и из юнкеров Чепурнов, оба — в 7-й Белорусский Императора АЛЕКСАНДРА I. Из юнкеров: Пилсудский — в 8-й Лубенский. Ощевский-Круглик — в 9-й Киевский Генерал-Фельдмаршала Князя Николая Репнина. [92] Змунчилла — в 12-й Ахтырский Генерала Дениса Давыдова, ныне Ея Императорского Высочества Великой Княгини ОЛЬГИ АЛЕКСАНДРОВНЫ. Аван-Юзбаша-Хан-Сагнакский — в 14-й Митавский. Байдак — в 15-й Украинский Ея Императорского Высочества Великой Княгини КСЕНИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ. Из портупей-юнкеров: Рубахин, Стратонович и из юнкеров Быховец, все трое — в 16-й Иркутский Его Императорского Высочества Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Шмидт — в 17-й Черниговский Его Императорского Высочества Великого Князя МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА. Шуринов — в 18-й Нежинский. в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в Донские казачьи полки: Греков — в 1-й Генералиссимуса Князя Суворова. Васильев — во 2-й Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. Из юнкеров Измайлов — в 4-й Графа Платова. Из портупей-юнкеров Кирсанов — в 5-й Войскового Атамана Власова. Из юнкеров Сазонова — в 6-й Генерала Краснощекова. Из портупей-юнкеров: Хохлачев и Алубаев, оба — в 7-й Войскового Атамана Денисова. Текутов — в 8-й Генерала Иловайского 12-го. Из юнкеров: Алешин — в 10-й Генерала Луковкина. Чирков — в 11-й Генерала от Кавалерии Графа Денисова. Сережников — в 13-й Генерал-Фельдмаршала Князя Кутузова-Смоленского. [93] в полки Кубанские казачьего войска: Из портупей-юнкеров: Грамотин, Милашевич и из юнкеров Ищенко, все трое — в 1-й Хоперский Ея Императорского Высочества Великой Княгини АНАСТАСИИ МИХАЙЛОВНЫ. Из юнкеров: Кривцов и Скоробогатый, оба — в 1-й Уманский Бригадира Головатого. Некрасов и Плохий, оба — в 1-й Кубанский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА. Глинский и Кулик, оба — в 1-й Полтавский Кошевого Атамана Сидора Белого. Кадушкин и Рыбальченко, оба — в 1-й Черноморский Полковника Бурсака 2-го. Из портупей-юнкеров: Солоцкий и из юнкеров Трубачев, оба — в 1-й Лабинский Генерала Засса. Из портупей-юнкеров Ярошевич и из юнкеров Безладнов, оба — в 1-й Запорожский Императрицы ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ. Из юнкеров: Венеровский и Агрызков, оба — в 1-й Екатеринодарский Кошевого Атамана Чепеги. Из портупей-юнкеров Лопатин, Просвирин и из юнкеров Луговский, все трое — в 1-й Таманский Генерала Безкровного. Из юнкеров: Леурда, Мацак, Винников и Поволоцкий, все четверо — в 1-й Кавказский Наместника Екатеринославского Генерал-Фельдмаршала Князя Потемкина-Таврического. Из портупей-юнкеров Бондаренко — в 1-й Линейный Генерала Вельяминова. в полки Терского казачьего войска: Из юнкеров: Сомов и Цугулиев, оба — в 1-й Волгский. Нальгиев — в 1-й Горско-Моздокский Генерала Круковского. [94] Федюшкин — в 1-й Сунженско-Владикавказский Генерала Слепцова. Из юнкеров: Ергушов, Курмояров и Прокопов, все трое — в 1-й Кизляро-Гребенский Генерала Ермолаева. в Оренбургские казачьи полки: Пискунов и Смирнов, оба — в 1-й Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. Замотохин и Белов, оба — во 2-й Воеводы Нагого. Михайлов и Ситников, оба — в 5-й Атамана Могутова. Новокрещенов — в 6-й Атамана Углецкого. Батюшкин и Рышков, оба — в 4-й Исетско-Ставропольский полк Оренбургского казачьего войска. Керенцов — в Оренбургский казачий отдельный дивизион. в Уральские казачьи полки: Мизинов — в 1-й. Акутин — в 3-й. Бородихин — в 1-й Сибирский казачий Ермака Тимофеева полк. в полки Забайкальского казачьего войска: Пешков — в 1-й Аргунский. Попов (Борис) — в 1-й Нерчинский. Богданов — в Амурский казачий Генерал-Адъютанта Графа Муравьева-Амурского полк. Попов (Константин), Львов и Петрушевский, все трое — в Уссурийский казачий полк. в Хорунжие, со старшинством со дня выпуска: Черкесов — в 9-й Донской казачий Генерал-Адъютанта графа Орлова-Денисова полк. Ремизов — в 1-й Кубанский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА полк Кубанского казачьего войска. Горбач — в 1-й Верхнеудинский полк Забайкальского казачьего войска. [95] ЕЛИСАВЕТГРАДСКОГО КАВАЛЕРИЙСКОГО УЧИЛИЩА в Корнеты: Из вахмистров фон-Руммель — лейб-гвардии в Драгунский полк. Из портупей-юнкеров Павловский (Илья) — в Гвардейский запасный кавалерийский полк. в Корнеты, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в драгунские полки: Из портупей-юнкеров: Подгуркий, Шатилов и из юнкеров: Доброславский и Попов (Борис), все четверо — в 1-й лейб-Московский Императора ПЕТРА ВЕЛИКОГО. Из юнкеров Карангозов — в 3-й Новороссийский Ея Императорского Высочества Великой Княгини ЕЛЕНЫ ВЛАДИМИРОВНЫ. Из портупей-юнкеров: Романов — в 5-й Каргопольский. Глоба — в 8-й Астраханский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА. Аплечеев — в 10-й Новгородский Его Величества Короля Виртембергского. Мавраев — в 11-й Рижский. Из юнкеров: Дзахов — в 12-й Стародубовский. Оскерко — в 13-й Военного Ордена Генерал-Фельдмаршала Графа Миниха. Щербаков — в 14-й Малороссийский Наследного Принца Германского и Прусского. Моргоев — в 15-й Переяславский Императора АЛЕКСАНДРА III. Из портупей-юнкеров: Хуршилов — в 16-й Тверской Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича. в уланские полки: Обрехт — в 1-й С.-Петербургский Генерал-Фельдмаршала Князя Меншикова. [96] Мальвинский — во 2-й лейб-Курляндский Императора АЛЕКСАНДРА II. Черников и Трегер — оба в 4-й Харьковский. Из портупей-юнкеров: Бажанов — в 5-й Литовский Его Величества Короля Виктора-Эммануила III. фон-Мейер (Борис) — в 9-й Бугский. Из юнкеров: Сосновский — в 12-й Белгородский Его Величества Императора Австрийского Короля Венгерского Франца-Иосифа I. Белостоцкий и Князь Цицианов, оба — в 13-й Владимирский. Нестеров, фон-Мейер (Евгений) и Борнеман, все трое — в 14-й Ямбургский Ея Императорского Высочества Великой Княгини МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ. Из портупей-юнкеров Степанов и из юнкеров: Нетреба и Калугин, все трое — в 15-й Татарский. Из юнкеров Ермоленко — в 17-й Новомиргородский. в гусарские полки: Из вахмистров Фриммерман — во 2-й лейб-Павлоградский Императора АЛЕКСАНДРА III. Из портупей-юнкеров: Фон-Вах — в 3-й Елисаветградский Ея Императорского Высочества Великой Княжны ОЛЬГИ НИКОЛАЕВНЫ. Колосовский и Проскуряков, оба — в 4-й Мариупольский Генерал-Фельдмаршала Князя Витгенштейна. Янушкевич и Меляницкий, оба — в 5-й Александрией ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФЕОДОРОВНЫ. Из юнкеров: Белон, Самуйлов и Цехановский, все трое — в 6-й Клястицкий Генерала Кульнева, ныне Его Королевского Высочества Великого Герцога Гессенского Эрнста-Людвига. [97] Из портупей-юнкеров Позняков и из юнкеров: Розалион-Сошальский, Плонский, Гаврилов, Крюков и Новиков, все шесть — в 7-й Белорусский Императора АЛЕКСАНДРА I. Из портупей-юнкеров Брашеван и из юнкеров Цыбулько (Николай), оба — в 8-й Лубенский. Из портупей-юнкеров Дубровинский — в 11-й Изюмский Генерала Дорохова, ныне Его Королевского Высочества Принца Генриха Прусского. Из юнкеров Селецкий — в 12-й Ахтырский Генерала Дениса Давыдова, ныне Ея Императорского Высочества Великой Княгини ОЛЬГИ АЛЕКСАНДРОВНЫ. Из портупей-юнкеров: Бартенев и из юнкеров Крыжановский, оба — в 13-й Нарвский Его Императорского Королевского Величества Императора Германского Короля Прусского Вильгельма II. Из портупей-юнкеров: Аленич, Гречко и Терешкевич, все трое — в 14-й Митавский. Гординский, Шиманчевский и Барсов, все трое — в 15-й Украинский Ея Императорского Высочества Великой Княгини КСЕНИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ. Из юнкеров: Дроздов и Курчев, оба — в 3-й Заамурский конный пограничный полк. в Хорунжие, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Из портупей-юнкеров: Дорошев — в 8-й Донской казачий Генерала Иловайского 12-го полк. Ожаровский — в 1-й Хоперский Ея Императорского Высочества Великой Княгини АНАСТАСИИ МИХАЙЛОВНЫ полк Кубанского казачьего войска. Александров (Борис) — в 1-й Семиреченский казачий Генерала Колпаковского полк. [98] Доможиров — в 1-й Оренбургский казачий Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича полк. Смольянников (Владимир) — в 1-й Нерчинский полк Забайкальского казачьего войска. в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в Сибирские стрелковые артиллерийские бригады: Из юнкеров: Давыдов — в 1-ю. Лозовский — в 6-ю. Выжлецов — в 11-ю. в Корнеты, со старшинством со дня выпуска: в драгунские полки: Из юнкеров: Туккаев, Хмелевский и Юркевич, все трое — в 12-й Стародубовский. Зиссерман — в 14-й Малороссийский Наследного Принца Германского и Прусского. Цыбулько (Иван), Болычевцев и Стеценко, все трое — в 15-й Переяславский Императора АЛЕКСАНДРА III. в уланские полки: Чеснаков — во 2-й лейб-Курляндский Императора АЛЕКСАНДРА II. Антонов, Вишневский, Борисенко и Панченко, все четверо — в 6-й Волынский. Юницкий — в 7-й Ольвиопольский Его Величества Короля Испанского Альфонса XIII. Юрченко — в 11-й Чугуевский ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ. Костенецкий и Волков, оба — в 13-й Владимирский. Князь Апакидзе — в 14-й Ямбургский Ея Императорского Высочества Великой Княгини МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ. в Хорунжие, со старшинством со дня выпуска: Из юнкеров Захаревский — в 3-й Донской казачий Ермака Тимофеева полк. [99] ТВЕРСКОГО КАВАЛЕРИЙСКОГО УЧИЛИЩА в Корнеты: Из портупей-юнкеров Кривский — лейб-гвардии в Гродненский гусарский полк. со старшинством с 6-го Августа 1913 года: в драгунские полки: Из юнкеров: Бадовский, Кузнецов и Смирнский, все трое — в 1-й лейб-Московский Императора ПЕТРА ВЕЛИКОГО. Гроховский-Грекович — в 4-й Новотроицко-Екатеринославский Генерал-Фельдмаршала Князя Потемкина-Таврического. Из портупей-юнкеров: Фрейман (Николай) — в 5-й Каргопольский. Решетинский — в 10-й Новгородский Его Величества Короля Виртембергского. Из юнкеров: Жадкевич и Байдак, оба — в 12-й Стародубовский. Из портупей-юнкеров Скуен — в 13-й Военного Ордена Генерал-Фельдмаршала Графа Миниха. Из юнкеров: Малиев — в 15-й Переяславский Императора АЛЕКСАНДРА III. Андреев — в 19-й Архангелогородский. Шамота — в Приморский. в уланские полки: Из портупей-юнкеров Рыкунов и из юнкеров Александрович, оба — в 1-й С.-Петербургский Генерал-Фельдмаршала Князя Меншикова. Из юнкеров Георгиади — во 2-й лейб-Курляндский Императора АЛЕКСАНДРА II. Из портупей-юнкеров фон-Ланге — в 4-й Харьковский. Из юнкеров: Науменко — в 5-й Литовский Его Величества Короля Виктора-Эммануила III. [100] Тюкалов и Данилов, оба — в 6-й Волынский. Ган — в 7-й Ольвиопольский Его Величества Короля Испанского Альфонса XIII. Из портупей-юнкеров: Никольский — в 8-й Вознесенский Ей Императорского Высочества Великой Княжны ТАТИАНЫ НИКОЛАЕВНЫ. Маршинский — в 9-й Бугский. Из юнкеров: Карпов — в 11-й Чугуевский ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ. Верховский и Белозор, оба — в 13-й Владимирский. Норов и фон-Зигерн-Корн, оба — в 14-й Ямбургский Ея Императорского Высочества Великой Княгини МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ. в гусарские полки: Из портупей-юнкеров Сухачев — в 15-й Татарский. Из портупей-юнкеров: Пашкевич и Гордеев, оба — в 4-й Мариупольский Генерал-Фельдмаршала Князя Витгенштейна. Вансович и Астафьев, оба — в 5-й Александрийский ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФЕОДОРОВНЫ. Из портупей-юнкеров Фрейман (Лев) и из юнкеров Писарев, оба — в 6-й Клястицкий Генерала Кульнева, ныне Его Королевского Высочества Великого Герцога Гессенского Эрнста-Людвига. Из юнкеров: Дановский и Нечаев, оба — в Белорусский Императора АЛЕКСАНДРА I. Из портупей-юнкеров Процеров — в 8-й Лубенский. Из юнкеров: Воинов — в 13-й Нарвский Его Императорского Королевского Величества Императора Германского Короля Прусского Вильгельма II. Домбковский — в 14-й Митавский. [101] Юшков — в 15-й Украинский Ея Императорского Высочества Великой Княгини КСЕНИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ. Из вахмистров Павловский — в 17-й Черниговский Его Императорского Высочества Великого Князя МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА. Из юнкеров: Кончевский — во 2-й пограничный Заамурский конный полк. в Хорунжие со старшинством с 6-го Августа 1913 года: Павлов — в 13-й Донской казачий Генерал-Фельдмаршала Князя Кутузова-Смоленского полк. Из портупей-юнкеров Евтушенко — в 1-й Кубанский Генерал-Фельдмаршала Великого Князя МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА полк Кубанского казачьего войска. в Подпоручики, со старшинством с 6-го Августа 1913 года, в артиллерийские бригады: Из юнкеров: Максимовский — в 32-ю. Петров — в 11-ю Сибирскую стрелковую. в Корнеты, со старшинством со дня выпуска: в драгунские полки: Из юнкеров: Вавилов — в 1-й лейб-Московский Императора ПЕТРА ВЕЛИКОГО. Туманов (он-же Туманьянц) — в 15-й Переяславский Императора АЛЕКСАНДРА III. в уланские полки: Сапшугов — в 3-й Смоленский Императора АЛЕКСАНДРА III. Иноземцев — в 6-й Волынский. Кисляковский и Ивков, оба — в 7-й Ольвиопольский Его Величества Короля Испанского Альфонса XIII. Миловзоров — в 13-й Владимирский. Богданович — в 14-й Ямбургский Ея Императорского Высочества Великой Княгини МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ. Фирсов — в 12-й гусарский Ахтырский Генерала Дениса Давыдова ныне Ея Императорского Высочества Великой Княгини ОЛЬГИ АЛЕКСАНДРОВНЫ полк. [102] ПРОИЗВОДИТСЯ: за выслугу лет: ПО ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫМ ВОЙСКАМ 3-го железнодорожного батальона Штабс-Капитан Безсмертнов — в Капитаны, со старшинством с 9-го Августа 1912 года. НАЗНАЧАЕТСЯ: ПО ПЕХОТЕ Лейб-гвардии Преображенского полка Флигель-Адъютант, Полковник Граф Игнатьев — командующим названным полком, с оставлением Флигель-Адъютантом. ПЕРЕВОДЯТСЯ: ПО КАВАЛЕРИИ 3-го уланского Смоленского Императора АЛЕКСАНДРА III полка Подполковник Бенцелевич — в 3-й гусарский Елисаветградский Ея Императорского Высочества Великой Княжны ОЛЬГИ НИКОЛАЕВНЫ полк. ПО ПЕХОТЕ Пехотных полков: 20-го Галицкого, Штабс-Капитан Кореневский — в 126-й пехотный Рыльский полк. 126-го Рыльского, Штабс-Капитан Боровиков — в 20-й пехотный Галицкий полк. Числящийся по армейской пехоте, Могилевский полициймейстер, Капитан Кожин — в Отдельный корпус жандармов, с переименованием в Ротмистры. ПО ВОЕННО-УЧЕБНОМУ ВЕДОМСТВУ Офицер-воспитатель Оренбургского-Неплюевского кадетского корпуса, Подполковник Домогацкий — в 192-й пехотный Рымникский полк. ОТЧИСЛЯЕТСЯ: по болезни: ПО ПЕХОТЕ Командир лейб-гвардии Преображенского полка, Свиты ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА Генерал-Майор Князь Оболенский — от занимаемой должности, с оставлением в Свите ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА и в списках названного полка. [103] УВОЛЬНЯЮТСЯ: ПО КАВАЛЕРИИ от службы, за болезнью: 8-го уланского Вознесенского Ея Императорского Высочества Великой Княжны ТАТИАНЫ НИКОЛАЕВНЫ полка Ротмистр Радов — с 6-го Марта 1914 года, Подполковником, с мундиром и пенсиею и с зачислением в конное ополчение, по Бессарабской губернии. ПО ЗАПАСУ АРМИИ в отставку, на основании С. В. П. 1869 г. VII (изд. 2), 843: Состоящий в запасе армейской пехоты и на учете по Симбирскому уезду, Штабс-Капитан Кузнецов — Капитаном и с пенсиею.
Подписал: Военный Министр, Генерал-Адъютант Сухомлинов».
XVIII
Юнкера-первокурсники были отпущены на краткосрочные каникулы по домам, а выпускники прибыли в училище. В стенах училища они пробыли несколько дней, неся обычную дневальную службу и готовясь к производству. В эти дни Михаилу несколько раз довелось прочитать этот высочайший приказ, в котором весь цвет российского юнкерства выпуска 1914 года приобретал воинские чины подпоручиков, корнетов и хорунжих и должен был в течение нескольких недель уже направиться в распоряжение своих полков. Эти юношеские фамилии, мелькающие перед глазами Тухачёва за чтением данного приказа, и должны были стать той воинской твердью, мощью которой, наряду с выпусками прошлых лет, Государь и прикрыл бы Отечество в случае начала войны. Михаил увидел из приказа, что в Семёновский полк было только пять вакансий, две из которых приоритетно взяли камер-пажи Пажеского корпуса Рыльке и Моллериус, две другие достались юнкерам Павловского училища Спешневу и фон-Эссен, и только последняя вакансия чудом витала в свободном доступе, что и позволило подтянувшемуся в неимоверных ученических усилиях и усердии Тухачёву её урвать у других желающих, лучших юнкеров из всех военных училищ Российской империи. Наконец вызовы в полки пришли на Знаменку. Второй курс был построен на плацу и в торжественной обстановке генерал-майор Геништа вручил каждому выпускнику долгожданный и заветный серебряный офицерский нагрудный знак Александровского военного училища, высочайше утверждённый двадцать первого октября 1909 года.
Знак этот предназначался окончившим полный курс училища для ношения на левой стороне груди при мундире и сюртуке, и представлял из себя бронзовый восьмиконечный крест, покрытый белой эмалью. Четыре основных конца его были выполнены в виде топоров, между которыми вились четыре дополняющих их выступа в виде серебряных рифлёных лепестков. На трёх основных концах были изображены золотые вензеля Императоров Александра Второго и Третьего, а также Николая Второго, на четвёртом конце красовался погон Александровского училища. В середине креста был белый круглый щит с изображением герба училища – серебряного пеликана в гнезде на рубиновом фоне. Также на грудь мундира Геништа прикрепил Тухачёву жетон училища в виде серебряного вензеля АII под короной на цепочке, перекрещенного двумя голубыми лентами, на которых было выгравировано «Александровский кадетский корпус». А как первому выпускнику начальник вручил Михаилу фрачный уменьшенный нагрудный знак выпускника АВУ.
- Такие знаки, господин подпоручик, носят на лацканах штатской одежды и весьма популярны у жён выпускников училища.
Тонкая улыбка намёком играла на его умудрённом уже многими выпусками высоколобом лице.
Тухачёв, упоённый гордостью и славой от занесения своей фамилии на мраморную доску училища в списки лучших александровцев всех лет, торжественно проходил парадной залой под портретами императоров. В кабинете начальника училища на него глядели с фотографий предыдущие начальники: генерал-лейтенант Левачев Илларион Михайлович, молодцеватый с баками и бородой эпохи Александра Второго, в парадных эполетах и чёрной каракулевой шапке; генерал-майор фон-Лайминг Павел Александрович, с типичной немецкой внешностью залысый с пышными прусскими усами; генерал-лейтенант Яковлев Пётр Петрович, с косматыми бровями и густой расительностью на усах и бороде; генерал-лейтенант Ферсман Евгений Александрович, ещё один русский немец, залысый, пышноусый и бритобородый.
Вдохновлённые напутственными речами училищного руководства, молодые новоиспечённые подпоручики разъезжались по местам дислокаций своих полков. Михаил лишь ненадолго повидал родных, заехав в новую квартиру Тухачёвых в Москве, которую семья стала снимать в одном из купеческих доходных домов города. И уже с Николаевского вокзала поезд мчал его в Сантк-Петербург на встречу судьбе.
Перед тем, как поехать с рапортом в казармы Семёновского полка молодой подпоручик помчался в Смольный институт. Выпускницу баронессу Софию де Боде он застал там среди последних, отъезжающих по домам смолянок. Она ждала его на правах пепиньерки, собираясь уже остаться преподавать малявкам-кофейницам. Долгожданная вымученная разлукой радость, как выдержанное терпкое вино бросила их, пьяня, в объятья друг к другу. Михаил, как лучший выпускник, выезжая из Александровского училища, получил премию Офросимова в размере двухсот рублей и сейчас шиковал перед возлюбленной вовсю. На лихаче он помчал её в дорогую ресторацию гостиницы «Астория», в бутиках на Невском накупил ей модных дневных и вечерних платьев, вечером потащил в Мариинку, а в ночь возвращал их извозчик в фешенебельную гостинницу на Морской №39.
- Тебе же надо срочно прибыть в полк, доложиться о себе, - смеялась влюблённая семнадцатилетняя баронесса.
На что он страстно целовал её в губы и подгонял увещеваниями лихача. Вихрем неслись мимо мчавшихся в пролётке влюблённых дома и проспекты. Сам Петербург раскрывал им свои душные объятья. В «Астории» личный дворецкий угодливо поражал их воображение комфортабельностью отеля.
- Собственником «Астории» является лондонское акционерное общество «Палас отель». Гостиница построена в 1912 году в стиле неоклассицизма с элементами модерна на месте доходного дома князя Львова. Автор проекта – знаменитый петербургский архитектор Лидваль. В гостиннице триста пятьдесят номеров, свой ресторан, зимний сад, банкетный зал, три салона, дамский салон, восемь кабинетов, читальня, своя кухня и кондитерская. Стены и пол выложены мрамором, колонны облицованы красным деревом, саксонские люстры фабрики Вурцен, столовое серебро от Christofle, фарфор от Bauscher. Директор – парижанин Луи Терье. Гостиница оснащена по последнему слову техники – в здании есть десять лифтов, проведён центральный водопровод с фильтрами, отопление, система пылеудаления, в номерах установлены телефоны. К услугам гостей работает бюро переводов, парикмахерская, портной, библиотека. Открытие состоялось двадцать третьего декабря 1912 года. Названа в честь Джона Джекоба Астора Четвёртого, американского миллионера и бизнесмена, владельца фешенебельных нью-йоркских отелей, погибшего на «Титанике» в апреле 1912 года. Мы включены в рейтинг самых романтичных отелей мира. Уровень обслуживания, качество постельного белья, ассортимент услуг, например, завтрак в постель, осыпание комнаты лепестками роз, организация романтического ужина для влюблённых…
- Спасибо! Мы обязательно воспользуемся чем-нибудь из перечисленного вами, но позже, - устав от назойливого дворецкого и не зная, как иначе от него избавиться, Михаил захлопнул перед его носом дверь.
Оставшись наедине с любимой, в богатом номере «Астории» он встал перед ней на одно колено и, преподнося, малый фрачный нагрудный знак выпускника АВУ, торжественно произнёс: «Дорогая София! Я склоняю к Вашим прелестным ногам свои боевые знамёна судьбы – жизнь, молодость, будущую блестящую карьеру боевого офицера Гвардейского корпуса Русской императорской армии. Я прошу Вашей руки и сердца! Станьте моей женой, составьте мне партию и вы сделаете меня счастливейшим из смертных!». Глаза его с мольбой и страстью глядели снизу на неё. Молодая девица зардела румянцем смущения.
- Ах, мой милый подпоручик! – лукаво, с искоркой кокетства улыбнулась ему юная баронесса, красивая голубоглазая выпускница-смолянка, с радостью забывшая все тонкости и щепетильности этикета. – Только две маленьких звёздочки с одним просветом упали на ваш золотой погон. Ваш военный чин в Табели о рангах как подпоручик в пехоте соответствует лишь двенадцатому классу из чытернадцати существующих, что равносильно гражданскому, статскому чину Губернский секретарь. Поэтому провинциальных барышень охмуряйте своей любовью и зовите под венец. Ведь ваше годовое жалованье в шестьсот шестьдесят рублей вряд ли сумеет обеспечить наше будущее. У моего папеньки тоже две звёздочки на погоне, только они крупнее и погон генеральский… Он у меня генерал-майор и имеет четвёртый класс в Табели о рангах, равнозначный Действительному статскому советнику и к нему нужно обращаться не иначе как Ваше превосходительство. К тому же он получает усиленный оклад в две тысячи четыре рубля.
- К Вашему сведению, глубокоуважаемая столичная барышня, мой чин - Подпоручик гвардии, а это десятый, а не двенадцатый класс Табели о рангах и соответствует гражданскому чину Коллежский секретарь.
- Ну и что? Обращаться к вам всё равно нужно снисходительно, лишь Ваше благородие… Я вот не имею никакого чина, но титул баронессы тоже даёт мне право обращения ко мне как Ваше Благородие. Только это титулирование по титулу, что выше титулирования по чину.
Михаил страстно её обнял и поцелуями попытался закрыть её лепечущий ротик, а она нехотя вырывалась с хмурой гримаской, чуть сморщинив лобик, что лишь на миг налетевшей тучкой затмевало улыбку на её лице. Девушка, чуть отстранившись, упёрлась своими локтями в грудь Михаилу и, любуясь произведённым эффектом от сказанного на его лице, вскружила ему напрочь голову следом произнесённым условием: «Только любовники! Пока только любовники, милый мой!». И он, захлёбывался, словно заворожённый русалкой утопленник, в обрушенном на него потоке нежности её взглядов и ласк.
Они творили свой грех красивым ритуалом по взаимному согласию, не делая из этого никакой тайны, под покровом ночи на широкой кровати в уютном гостинничном номере с незадёрнутыми шторами. Яркие парафиновые свечи горели ровным огнём, вздрагивая иногда от волнения наплывающей нежности и бросая хорошо видимый на улицу в окне третьего этажа, оснащённого каннелированными пилястрами, тёплый бронзовый отблеск на обнажённые тела, на таинство их совокупления и трепетное торжество слившейся воедино плоти. Молодость, готовая к продолжению рода, с настойчивой требовательностью тянула их в объятия друг к другу. А открытая демонстративность совершаемого бросала свою юный нигилистический вызов всему миру, воспитанному в аскетически-строгой религиозности и пуританской благопристойности. И только радость от того, что они осознанно нарушают церковные запреты, все те вековые устои, которые вдалбливались им с раннего детства, с гимназической скамьи и потом в кадетском корпусе, в юнкерских и институтских пансионных богослужениях, душила спазмом рвущийся на волю крик безумного счастья ничем более не притеснённой свободы. Это была революция, только их, Софьи и Михаила, подлинная революция, половая, сексуальная, поднятое красное знамя которой ярко озарялось в окне отблеском сгорающих столовых свечей.
…Обнажённая баронесса, небрежно накинувшая на свои гладкие, словно точёные красиво-округлые бёдра наичистейшей белизны мягкую простынь, послушно лежала на груди Михаила. С ней он наконец-то познал с древних времён запрещаемый церковью безумно-волнительный и потаённо-желанный грех содомии, который влёк и манил его своей непостижимой тайной во всепоглощающую бездну. Ухоженная, с великолепным телом София была в их разнообразных и смелых камасутровых экспериментах просто восхитительна. Она одуряла до утра, одурманивая Тухачёва своей белой лунной плотью, словно библейская Лилит или вавилонские жрицы из древних языческих храмов любви.
На следующий день рано утром Михаил всё-таки воспользовался услугами дворецкого, заказав для ещё спащей Софии завтрак в постель. К выбору изысканного меню он добавил нежный букет июльских цветов с романтической запиской, наказав гостинничной прислуге не будить нежащуюся в роскошной кровати юную баронессу. Оплатив ещё сутки пребывания Софии в «Астории», Михаил бесшумно отбыл в расположение Семёновского полка. Его любовная записка была следующего содержания: «Милостивая государыня! Дорогая Софи! Я благодарен Вам и искренне признателен за нашу первую чудесную ночь, проведённую вместе в такой романтической обстановке, в которой мне довелось познать тайны и прелести женской любви. Я трепетно сохраню все её подробности глубоко в своём сердце. Предложение моё к Вам руки и сердца остаётся в силе и Вы вольны думать о нём сколь угодно долго - я всё-равно буду ждать Вашего решения. Напишите мне адрес Вашего имения и поведайте мне, где Вы хотите быть этим летом и чем при том заниматься, дабы мне не терять Вас из виду и планировать уже свой первый отпуск, посвятив его всецело Вам, несравненная моя Госпожа. Беззаветно любящий Вас и преданный Вам, Сударыня, подпоручик лейб-гвардии Семёновского полка Мишель Тухачев».
Вложив записку в букет, Михаил покинул «Асторию». Впереди его ждал полк. Он взял извозчика и поехал на Загородный проспект в бывшую слободу Семенцы, где находились казармы и дома офицеров Семёновского полка. Извозчик попался ему словоохотливый и, пока он петлял вдоль Обводного канала, напевно рассказывал пассажиру историю слободы.
- Раньше просеки были да линии вместо улиц по той слободе. Были им нумера вместо имени, что по ротам давали везде. А потом стали улицы названы по уездным, кажись, городам. Я подсказку вам, барин, не праздную для воспамятства улиц тех дам. Сейчас улицы той слободы, где ваши казармы, называются Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская и Бронницкая. А в народе их окрестили поговоркою: «Разве Можно Верить Пустым Словам Балерины».
- Действительно, складно и забавно выходит, - улыбнулся народной меткости Тухачёв. – А тебе бы, братец, стихи писать надобно. Уж больно ритмичною речь твоя льётся.
- Я, ваше благородие, дуристикой всякой не занимаюсь. От интеллигентности этой одна сухота да расстройство нервов. Мне моё ремесло сподручнее. Прощевайте, барин. Дай вам бог удачушку!
И отпрянул напевный с кобылкою в сторону. Михаил увидел Семёновский плац с ипподромом и полковой храм, визуально напомнивший ему московский Храм Христа Спасителя, с тем и направился к кордегардии доложить о прибытии. И уже через некоторое время рапортовал командиру полка генерал-майору фон-Эттеру Ивану Севастьяновичу. Высокий, с бородкой под царя и изящным пробором, элегантный блондин в генеральском мундире с придворными манерами и великосветским петербургско-английским акцентом, он поразил Михаила своей невоенностью, нерешительностью какой-то угодливой, словно он был не командир легендарного боевого полка, а придворный паж или камергер.
- Милостивый государь, - обратился он к вновь прибывшему подчинённому вместо обращения к нему по чину подпоручика, словно писал витиевато и размашисто какое-то придворное письмо, - я очень рад тому, что вы соответствуете нашим требованиям, предъявляемым к внешнему виду в Семёновском полку. С петровских времён в полк набираются исключительно только голубоглазые блондины и высокие шатены без бород. Вы – шатен, поэтому будете служить во втором батальоне. Я вызову сейчас командира батальона – полковника Вишнякова и Михаил Сергеевич сам уже определится с вами и расквартирует. Помните, молодой человек, что вам всемилостивейше была оказана высочайшая честь служить в лучшем полку Империи!
Батальонный Вишняков принял Тухачёва по-отечески. Ведя в казармы батальона, он доверительно открылся перед новичком.
- Ну, что там «Ванечка» (так мы про меж офицеров за глаза зовём полкового) трепал вам уши про честь служить в полку? Всё верно. Славную историю своего полка надо знать.
- Я проштудировал «Памятку Семёновца» князя Касаткина-Ростовского.
- Молодец! После завтрака извольте на молебен в храм, потом на плац. А я пока определюсь, в какую роту вас зачислить. И позже представлю нижним чинам. С господами офицерами знакомтесь непринуждённо. У нас здесь своё вольное братство, мы все как одна семья. Так что вливайтесь в наш дружный коллектив, подпоручик! Как говорится, добро пожаловать!
Тухачёв в сопровождении дежурного унтер-офицера последовал к месту своего расположения. К нему навстречу оживлённо-радостно выбежал молодой подпоручик со знаком Павловского училища на мундире, и снимая перчатки, протянул для рукопожатия руку.
- А, александровец Тухачёв! Будем знакомы. Подпоручик Спешнев. Очень рад!
Михаил сдержанно-вежливо, без встречной улыбки пожал ему руку. Видно было, что павловца огорчила такая аристократичная холодность будущего сослуживца.
А потом был молебен в полковом храме – в Соборе Введения во Храм Божией Матери, построенном в 1837-1842 гг. в русско-византийском стиле. Монументальный пятикупольный собор был действительно схож с Храмом Христа Спасителя. Поражал его трёхярусный иконостас охтинских резчиков с образами и наружными рельефами. В глубине храма в темноте и копоти намоленного места мерцали под треск восковых свечей его святыни – полковые иконы греческого письма: Спас Нерукотворный и Знамения, бывшие с полком в битвах при Лесной и Полтаве. В западной части собора Михаил увидел гробницы князя П.М. Волконского, графа В.П. Клейнмихеля и в крипте устроенном приделе места погребения командира полка Мина, убитого террористкою восемь лет назад, и трёх семёновцев, погибших в 1905 году при подавлении вооружённого восстания в Москве. Читая надписи на надгробиях погибших, Михаил ясно вспомнил из «Памятки Семёновца»:
«16.12.1905 г. – подавление Московского мятежа под руководством подполковника Римана 9-15 роты полка, взвод 2-й батареи лейб-гвардии 1-й артбригады (два орудия), пулемётный взвод 5-й Туркестанской пулемётной роты (два пулемёта). Офицеры отряда: капитаны Швецов, фон-Сиверс, Зыков, фон-Тимрот, штабс-капитан Назимов, поручик Поливанов, подпоручики: Альбертов, Макаров, фон-Фохт, Шарнгорст, Романовский, Шрамченко, фон-Крузенштерн, фон-Миних, Фалеев, Никаноров. Цель: захватить станцию Перово, обыскать мастерские и строения, далее занять станцию Люберцы, затем станцию Коломна. Арестованных не иметь, действовать беспощадно. Каждый дом, из которого будет произведён выстрел, уничтожать огнём или артиллерией (приказ по полку № 349 от 15.12.1905 г.). 3-я рота действовала на Пресне. Отряд уничтожил сто пятьдесят человек.
18.12.1905 г.отряд Римана в Голутвине расстрелял двадцать семь человек, в Боброве – двадцать четыре человека. Прибыв на станцию Перово и, обнаружив на ней крестьян с подводами, грабившими товары на станции, был открыт огонь на поражение, в результате убито 52-57 чел.
17.12.1905 г. убит фельдфебель 3-й роты Кобыляцкий Я.И. во время перестрелки на Зоологическом мосту, убит ефрейтор роты Его Величества Цыганок Г.М. на углу Камер-Коллежского вала и Ружейного переулка, убит ефрейтор 3-й роты Основин П.И.».
А потом был Семёновский плац. Тухачёва назначили в 7-ю роту в распоряжение к её командиру, капитану Броку Петру Николаевичу. Рота в учении прошла по плацу церемониальным маршем. Бодрыми, бравыми басами гремела по Забалканскому проспекту и до Обводного канала полковая песня семёновцев:
«Мы верно служили при русских царях,
Дралися со славой и честью в боях.
Страшатся враги наших старых знамён,
Нас знает Россия с Петровских времён.
Царь Пётр покрыл нас славою навек,
И помнит бой – Полтавский бой – побитый швед.
Шли мы тогда в смертный бой, в смертный бой,
Как и всегда мы пойдём, мы пойдём –
Верные клятве святой – всюду за нашим царём.
Да будет же свят сей завет вековой,
Семёновской славной семьи полковой.
Да будут потомки потешных полков
Надеждой для Руси, грозой для врагов.
Царь Пётр покрыл нас славою навек,
И помнит бой – Полтавский бой – побитый швед.
Ни смерть, ни страдания в дальнем краю
Не страшны нам в жарком бою.
Мы твёрдо и смело под пули пойдём,
В могиле за храбрость награду найдём.
Семёновцы были всегда впереди,
И смерть дорога им, как крест на груди:
Погибнуть для Руси семёновец рад –
Не ищет он славы, не ищет наград».
Вечером Тухачёва и остальных вновь прибывших в полк подпоручиков ждало посвящение в семёновцы. Они снова читали присягу, как когда-то на первом курсе в военном училище, и целовали знамя полка. Каждому офицеру-новобранцу был вручён нагрудный знак семёновца, утверждённый высочайшим приказом от одиннадцатого июля 1908 года.
Это был лапчатый, пятилистный крест, покрытый белой эмалью, с золотым ободком. На его концах были золотые вензеля Императоров Петра Первого и Николая Второго. На крест был наложен серебряный меч с золотой рукоятью, обращённый лезвием вниз. И крест, и меч были того исторического типа, который изображался ещё на знамёнах Петровской эпохи.
Уже перед самым отбоем первого насыщенного впечатлениями дня, проведённого в Семёновском полку, Тухачёву на извозчике с курьером доставили записку от баронессы. Она была в стихах в вольном её экстравагантном стиле, припудренная чуть кокетливо дамскими душистыми духами.
«Ах, ретивый мой Мишель!
Не по чину ставишь цель.
Ты сначала послужи,
Да любовь мне докажи.
Заработай капитал,
Чтоб он нам подспорьем стал,
И тогда уж, удалец,
Зазывай и под венец.
Адрес свой тебе не дам –
Рано, друг, сходиться нам.
Будь в Семёновском полку.
Я сама тебя найду.
Хочешь мадемуазель,
На уме одна постель,
А с такой ли головой
Обзаводятся семьёй?
И невеста молода
Для семейного труда.
Дай ей время погулять.
Рано ей детей рожать!»
***
София де Боде, написав кокетливое стихотворное письмо своему избраннику и, поблаженствовав ещё сутки в оплаченной им почти райской по изысканности и сервисной утончённости обстановке гостиницы «Астория» на утро дня выселения покинула отель и поехала на вокзал, чтобы вернуться к матери и семье в фамильное имение в Орловской губернии. Как она и рассказывала ещё в Смольном на балу Михаилу, в своей семье она любила и ценила больше отца, барона Николая Андреевича де Боде. Пятидесятичетырёхлетний барон, с трапециевидной бородой, прямым носом, острым и соколиным взглядом, родом был из обрусевших французов. Участник Русско-японской войны, он к июлю 1914 года служил в чине генерал-майора и командовал лейб-гвардии Санкт-Петербургским полком с дислокацией в Варшаве. В идеале, девушка сразу хотела поехать к нему, но семейные узы и недостаток средств требовали от неё первоначально совсем иного вояжа с непременным визитом к Маман – мценской красавице в летах баронессе Софии Михайловне. Отец любил мать и любимую дочку назвал в честь супруги. Помимо этого в семье де Боде было ещё шестеро детей. Двое старших сыновей были уже женаты и жили отдельно от родителей. Сестра Мари – шестнадцатилетняя погодка Софии, милое, очаровательное создание, самый красивый и нежный в семье цветок, словно белая лилия или орхидея, распускалась и благоухала в саду де Боде. Она была лучшей подружкой Софии, делила с ней в детстве все свои тайны. Вот и сейчас София спешила более к ней, чем к матери, чтобы поделиться с сестрой волнением своей любовной тайны. Ещё два брата были кадетами младшего возраста и сестра-младенец с няней подрастала в имении.
Отношение Софии к матери с детских лет было сложное. Девочкой она так и не простила той сам факт упечения её, словно в монастырь, в закрытый пансион Смольного института. И хоть мать и поддакивающий ей отец увещевали ребёнка, что это почётное учебное заведение, в детской наивной душе, доверявшей и послушной родительскому слову, разыгралась трагедия отрывания от семьи. Болезненно и нервозно она переживала разлуку с родными. Но годы и строгий пуританский нрав закрытого заведения охладили семейный пыл баронессы и прежде всего именно к матери, поскольку её материнского тепла, ласки и заботы так не хватало Софии, когда она в буквальном смысле замерзала в нетопленном дортуаре института, кутаясь в хлипкое одеяло и длинные полы не по размеру большой казённой ночнушки. Она не простила матери такого, как ей казалось, отречения от своего ребёнка, отданного, словно в сиротский приют, и теперь ехала к ней, чтобы отомстить, оскорбить её гордость своей независимой взрослостью. А чем более всего можно было задеть щепетильный к приличеству нрав этой столбовой дворянки, не молодой, но красивой, ухоженной и грациозной дамы, бывшей объектом стольких воздыханий и любовных сонет, заезжих в гости кутил офицеров - друзей отца, скучающих соседей – уездных помещиков и местного предводителя дворянства? София решила прямо, откровенно и неприлично объясниться с матерью о своём половом опыте близости с мужчиной и тем самым ранить её самолюбие нелицеприятной действительностью грехопадения дочери. «И пусть краснеет от стыда она, а не я, безумие совершившая!», - гордо вскидывая красивую отцовскую бровь, думала девица, возвращаясь домой по окончании Смольного института.
Все родственные нежные чувства семейной близости отмирали у юной Софии в пансионе больно и медленно, но к моменту выпуска ей уже не хотелось в этот угарный семейный очаг помещать так ярко поманившую её свободу. Девица решила, погостив немного дома, уехать к отцу в Варшаву. А мать встречала своего ребёнка нежным теплом домашнего уюта и с нескрываемым восторгом педагогически-родительского торжества превосходства разума и воли над чувствами и желаниями. Она обняла её от души, поцеловала в лоб, ласково заглядывая в глаза и не узнавая уже в ней той прежней робкой девочки, которую увозили отсюда в пансион девять лет назад.
- Как ты выросла, похорошела, моя Звёздочка! – с восхищением, любуясь красотой дочери, воскликнула мать.
На встречу выбежала, улыбаясь, сестрица Мари, ещё более, безумно-красивая, и искренне, с трепетом и душевной радостью обняла и расцеловала сестру. Мари училась в Орловской гимназии и была более привязана к дому и семье.
- Маман, – немного отстраняясь от этих первых встречных, последорожных ласк, с порога заявила София, - давайте оставимь эти телячьи нежности! Я хочу с вами поговорить серьёзно, по-взрослому, как считаю нужным и на что имею право по возрасту в этой семье.
- Что за тон, Софи? – недовольно нахмурила брови мать.
- Я уже совершеннолетняя и имею по возрасту целый ряд прав состояния дворянского сословия, между прочим, для управления имуществом и заключения договоров, а также для вступления в брак.
- Ну, во-первых, что касается права управления имуществом и заключения договоров, то от семнадцати и до двадцати одного года пока только с попечителями! А цто касается вступления в брак… Что вы имеет в виду?
- Я имею в виду то, что я требую по закону полагаемого мне приданого для будущего брака!
- Ой-ли! Да разве уже вас кто-то сосватал, голубушка?!
- Да, уже есть женихи и, между прочим, есть даже повод и обязательства одного из молодых людей дворянского сословия и военного чина вступить со мною в законный брак по случаю некоторых обстоятельств, обязывающих его к этому.
- Интересно мне знать, каких ещё таких обстоятельств?!
- Некоторых обстоятельств интимного характера, о которых я не хотела бы говорить вслух и в присутствии несовершеннолетних родственников.
- Так-так-так! Что это ещё за новости, милочка?! Вы, часом, не беременны?
- Нет ещё, матушка…
- …Хорошо. Давайте объяснимся наедине. Машенька, выйди, пожалуйста, отсюда. Ступай к себе, почитай там или повышивай что-нибудь, мой Свет. Меня это начинает пугать. Что всё это значит? Объясните мне, София Николаевна!
- А то это и значит, София Михайловна, что я уже не девочка!
- В каком… смысле? – испуганно и обречённо как-то воздела на дочь глаза пожилая баронесса.
- В самом каком ни на есть прямом, физиологическом смысле!
Далее разговор за плотно прикрытыми дверьми перешёл на французский язык, повышаясь в тонах и путаясь в неразборчивой стилистике нервических интонаций. Они говорили по-французски, дабы приукрасить ужасающие смыслы услышанного друг от друга и выпаленного в злобном припадке ожесточающегося диспута. И, чтобы автору компенсировать потерю изящности и оборотистой сочности их экспромтных изречений, особенно от произношения в русском переводе, я приведу их реплики в полустихотворной форме.
- Я с ним помолвлена…
Он что, уже сосватал вас?
- В гостинице «Астория» мы ночь с ним провели…
- О! Бог мой! Ночь, так ты уж не девица?! В бесчестье падшая – позор на всю семью!
- Не беспокойтесь, Маменька, формально я невинная, и девства юноша во мне не разрешил. Мы с ним любовники, но всё ж без дефлорации. Вдвоём поклонники содомского греха.
- Вот петербургское твоё образование! Вот нам дегтярный благородный пансион!
- Послушай, маменька, я не кисейной барышней, а офицерской дочерью себя осознаю! И буду действовать, как сердце того требует! И подпоручик мой мне будет женихом!
Оскорблённая тем, что её оставили в пансионе на долгие годы без семьи, любви и ласки, дочь таким образом хотела отомстить матери, её самолюбию, развенчивая обманчивые надежды в отношении её благопристойного воспитания и будущего. Пожилая баронесса, потрясённая услышанным из уст дочери, с ужасом и отчаянием отшатнулась от неё, ограждая себя крестным знамением.
- Ах вы, безбожники, любовь поправшие! По зову демонов блажите плоть, чтоб семя дьявола, вас извергавшего, в утробе матери не знал Господь. Да будьте прокляты, развратом съедены, гнилые впадины беззубых ртов! Сожжёт вас сифилис, Содом с Гоморрою на мёртвом капище чужих богов!
XIX
С первых дней пребывания в полку Михаил столкнулся с таким видом офицерской развращённости нравов, как моральное преследование, высмеивание и унижение девственников, то есть тех молодых офицеров, у которых в их жизни ещё не было ни разу физической близости с женщиной. Такое давление оказывал на молодых вчерашних выпускников военных училищ прежде всего немецкий костяк полка, традиционно превалирующий над остальными национальностями. Молодые обрусевшие немцы со своей германской педантичностью и деловой настойчивостью похвалялись разнообразными любовными подвигами: кто сношениями с проститутками в увольнительных, кто связями с гувернантками и молодыми крестьянками в летних отпусках, а кто даже и бурными романами с благородными девицами из древних дворянских родов с разбиванием сердца и лишением девственности. Последнее смаковалось во всех подробностях и деталях, что было в традициях у офицеров с всегда присущими им похабностью и краснобайством при обсуждениях дамских прелестей. А в Семёновском полку это явление было даже непременным атрибутом посвящения рассказывающего в мужчины как в рыцари. Тухачёву была противна сама идея таких росказней. Он интуитивно чувствовал, наряду с нескрываемым отвращением, нереальность многих из услышанных невольно историй. Но сам, будучи не в силах обманывать и придумывать всякие нелепые пошлости, а с другой стороны, согласуясь с понятиями чести и достоинства дворянина, не смея называть по имени свою партнёршу, вынужден был рассказать интимный эпизод своего любовного приключения с баронессой, но только исключительно для того, чтобы не стать высмеянным изгоем в почётном для него офицерском обществе. Однако, вскрывшийся в его рассказе сам факт того пикантного обстоятельства, что молодые люди, в силу своей юности и сбережения невинности девицы, с упоением предались содомии, так заинтересовал и позабавил офицеров, что они стали сыпать извращенскими остротами своего полового опыта или скрытых фантазий мужеложества и гомосексуальных связей из своего пажеского и уже гвардейского прошлого. Последнее ещё более укрепило Михаила в нарастающей в нём неприязни и отвращении к офицерскому составу полка.
Молодой и нахрапистый подпоручик Фон-дер-Лауниц с издёвкой похабно подмигнул Тухачёву, коверкая услышанное ещё более вульгарностью своего неприятного и грубого немецкого акцента: «О-у! Подпорушик, ошен, ошен славно! Чпокнули девицу прямо в попку!».
- В гузку, в гузку, дорогой! Так это зовётся по-русски, - вторил ему, подхихикивая, ещё один молодой немец, подпоручик, барон Витте.
- Ошен карашо! Sehr gut!
А Тухачёв бессильно и скрытно трясся в своей злобе, не смея выразить её каким-либо мнением или поступком. Оскорблённая честь офицера требовала сатисфакции – немедленно вызвать на дуэль негодяя, но страх за своё блестящее будущее и начавшееся ловко проявляться инстинктивное приспособленчество в незнакомой среде, вынуждали его сдаваться всеобщему веселью и даже глумлению над его душевными святынями. «Испорченные извращенцы!», - с негодованием думал про сослуживцев Михаил, с опаскою засыпая в новой для себя обстановке.
В эти первые июльские дни его пребывания в полку информация о разворачивающемся дипломатическом конфликте Австро-Венгрии и Сербии, по случаю убийства наследника австро-венгерского престола в Сараеве, стала просачиваться в офицерскую семёновскую среду интенсивнее и, пользуясь столичною обстановкой и непосредственной близостью к трону, всё более угнетать психологическим давлением тревожного ожидания. Слухи о возможной или даже готовящейся уже мобилизации Михаил услышал в группе шептавшихся офицеров ещё в Мариинском театре, когда был там с Софией, которая так блистала в ложе бенуар в своём новом, купленном им для неё обворожительном лиловом вечернем платье. Вскоре информация стала уже поступать из официальных источников. Сводки петербургских газет оживлённо обсуждались офицерами, а батальонный и ротный командиры, превнося в них свои военные, лишённые политики комментарии, сгущали краски стремительно разворачивающихся на глазах современников исторических событиях.
Ещё десятого июля по юлианскому календарю и двадцать третьего июля по григорианскому Австро-Венгрия объявила Сербии ультиматум, потребовав произвести чистки госаппарата и армии от чиновников и офицеров, замеченных в антиавстрийской пропаганде, а также разрешить полиции Австро-Венгрии создать на территории Сербии, в нарушение её суверенитета, постоянно действующие структуры с неограниченным личным составом для проведения следствия и наказания виновных в антиавстрийских действиях. Бедная Сербия согласилась почти со всеми требованиями, даже размещать австрийских силовиков в будущем, но не допустила австрийских следователей к расследованию убийства в Сараеве и объявила о мобилизации. А тринадцатого/двадцать шестого июля уже Австро-Венгрия объявила мобилизацию и начала сосредотачивать свои войска на границе с Сербией и Россией.
15/28 июля Австро-Венгрия, заявив, что требования ультиматума не выполнены, объявила Сербии войну. Австро-венгерская тяжёлая артиллерия начала обстрел Белграда, а её регулярные войска пересекли сербскую границу.
16/29 июля российский император Николай Второй объявил мобилизацию пограничных с Австро-Венгрией военных округов, а на следующий день 17/30 июля уже и всеобщую мобилизацию, после обменивания ничего не решивших телеграмм с императором Германии Вильгельмом Вторым.
18/31 июля утром на стенах городов России появились объявления на красной бумаге о мобилизации. Поднялся неистовый патриотический бум и на сборные пункты стали рьяно прибывать запасники. Германия предъявила России ультиматум: прекратить призыв в армию, или Германия объявит войну России. В этот же день Австро-Венгрия объявила о всеобщей мобилизации. Вечером германский посол в Петербурге граф Фридрих Пурталес передал ноту об объявлении войны министру иностранных дел Сергею Сазонову, после чего отошёл к окну и заплакал.
19 июля/1 августа Франция и Германия объявили о всеобщей мобилизации.
Весь день в Семёновском полку было оживлённое возбуждение.
- Ну, теперь, братцы, держись! Шарахнем так, что шуба будет заворачиваться! – заявил Тухачёву и другим младшим офицерам седьмой роты в курилке их непосредственный новый начальник, вызванный из запаса поручик Иванов-Дивов 2-й. - Теперь, мама не горюй! Всколыхнётся вся Россия, развернёт свою мощь так, что им всем мало не покажется!
В полк в спешном порядке были вызваны его запасники. В 7-ю роту прибыл поручик Анатолий Владимирович Иванов-Дивов 2-й. Нумерация однофамильцев в Русской императорской армии была распространённым и традиционным явлением. Поручик потому был вторым, что в Семёновском полку уже числился капитан Александр Владимирович Иванов-Дивов, выпускник Павловского военного училища, по слухам, не выдержавший в 1912 году приёмного экзамена в Императорскую Николаевскую военную академию.
Поручик Иванов-Дивов 2-й был двадцатишестилетний офицер-семёновец, призванный на службу в полк тридцатого июня 1906 года. Высокий, широкоплечий, большеголовый и лупоглазый он был с прямым чётким пробором прилизанных и короткостриженных волос, с тонкими пробивающимися усиками, вскинутыми дугообразным коромыслом над грубо очерченной линией губ и волевого гладко-выбритого подбородка.
Согласно приказу командования, тридцать первого июля 1914 г. по европейскому стилю к западной границе империи стали отправляться гвардейские артиллерийские части, а первого августа уже лейб-гвардии Преображенский и Семёновский полки стали грузиться в эшелоны.
Перед семёновцами на плацу выступил генерал-майор фон-Эттер.
- Господа! Мы с вами отправляемся на Большую европейскую войну. По всей Европе идут мобилизации, уже десятки миллионов мобилизованных солдат и офицеров. Предлагаю оставить здесь, дома, свою скромность и человеколюбие, а также нашу патриархальную преемственность Византии и её юлианский календарь. Оставимь всё это в родных стенах, а возьмём с собой справедливую ненависть и возмездие на всех, посягнувших на братьев-славян, на нашу с вами Родину, на нашего Батюшку Царя! Ура! Господа офицеры! Попрошу в будущих рапортах и донесениях перейти на общеевропейский григорианский календарь, чтобы нам всем быть на одной тактической волне с нашими союзниками: французами и англичанами. Нам с вами предстоит переброска полка по железной дороге к западным границам империи. Из Петербурга полк перевозится эшелонами, начиная со вчерашнего дня 31-го июля, сегодня 1-го августа и завтра 2-го августа. Сегодня вечером со вторым эшелоном отбываю я со штабом, а завтра 2-го августа вся остальная, большая часть полка и его офицерского состава. Командует завтрашней погрузкой полковник Вишняков. Полк выступает на войну, имея в строю 63 офицера из 77-ми, значившихся по списку на 1 августа 1914 года. Остальные офицеры-запасники будут догонят нас уже в походе. Честь имею!
И «Ванечка» галантно откланялся перед подчинённой аудиторией.
- Эта война будет короткой, - настраивал свою роту капитан Пётр Брок. - Всё решится к осени в стремительном броске. И очень славно, что император посылает свою гвардию в бой. А то в Японской кампании нам даже не привелось и поучаствовать. Преображенцы отправляются сегодня, а мы, как говорит начальство, должно быть завтра будем грузиться в эшелоны и на фронт. Ну, что, сынки, не мешкая, чтобы успеть свои награды получить до того, как наши войска окажутся в Берлине, повоюем- ка за нами Обожаемого Державного Хозяина Русской Земли Государя Императора и весь Царствующий Дом, да за Россию-матушку! Ура!
И вся рота, облачённая в новенькое полевое летнее обмундирование защитного зеленовато-серого цвета огалтело подхватила это будоражащее нутро каждому русское «уря», разрывающее воздушное пространство, как пороховой взрыв, и заставляющее взметаться в груди до того дремлющему избытку неосознанных патриотических чувств. Шеренги солдат на вытяжку в рубахах-гимнастёрках из хлопчато-бумажной материи, офицеры в кителях на пять пуговиц с накладными карманами на груди и боках, кто ещё с галунными, а кто уже и с тканевыми погонами в цвет кителя, но все в фуражках с козырьком и в защитного цвета шароварах.
Утром двадцатого июля/второго августа все находящиеся ещё в столице штаб-офицеры гвардейских полков, дислоцирующихся в Санкт-Петербурге, были вызваны на приём к царю в Зимний дворец, где им в напряжённо-торжественной обстановке военный министр Сухомлинов зачитал высочайший манифест о вступлении России в войну, которую газетчики, раздувая ажиотаж в столичной прессе, уже несколько дней именовали, как «Вторая Отечественная» или «Великая Отечественная война», помятуя и проводя исторические параллели с войной с Наполеоном. Царский манифест трубил боевой сбор:
«БОЖИЕЮ МИЛОСТИЮ,
МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРОЙ,
ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ
ВСЕРОССИЙСКИЙ, ЦАРЬ ПОЛЬСКИЙ,
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ФИНЛЯНДСКИЙ,
и прочее, и прочее, и прочее.
Объявляем всем верным Нашим подданным:
Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови с славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования.
Презрев уступчивый и миролюбивый ответ Сербского Правительства, отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооруженное нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда.
Вынужденные, в силу создавшихся условий, принять необходимые меры предосторожности, Мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием Наших подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров.
Среди дружественных сношений, союзная Австрии Германия, вопреки Нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению Нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены, и встретив отказ в этом требовании, внезапно объявила России войну.
Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную, родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение её среди Великих Держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные.
В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага.
С глубокою верою в правоту Нашего дела и смиренным упованием на Всемогущий Промысел Мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска Наши Божие благословение.
Дан в Санкт-Петербурге, в двадцатый день июля в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четырнадцатое, Царствования же Нашего в двадцатое.
На подлинном Собственного Императорского Величества рукою подписано:
НИКОЛАЙ
Вступил 20 июля 1914 года.
N-3311, служ. 20 июля 1914 г.»
Преображенский полк второй день продолжал грузиться в эшелоны на Варшавском вокзале. Его рослые блондины и бородачи 3-й и 5-й рот бодро сновали в по щёгольски начищенной униформе, сверкая полковыми нагрудными знаками в виде синего Андреевского креста, осенённого золотой царской короной и с разлетающимися от него в разные стороны из трёх его пахов золотыми двухглавыми орлами.
Военный оркестр на вокзале играл строевые марши, походные, парадные, колонные, фанфарные: «Вступление в Париж», «Бой под Ляояном», «Геок-Тепе», «Тоска по родине», «Прощание славянки». Звучали и вальсы: На сопках Маньчжурии», «Амурские волны» и мазурка «Уланы». Гремели по-офицерски бравые марши: Егерский и Преображенский и лились распевно, тоской раставанья с родиной журчали в солдатской среде строевые песни: «Брали русские бригады Галицийские поля», «Было дело под Полтавой», «Вспомним, братцы, как стояли мы на Шипке в облаках», «Гей, славяне», «Ермолов» или «По всему Кавказу про нас слава ходит», «За Аргунью, ой да за рекой», «За царя, за Русь святую!», «Как на матушке на Неве-реке», «Наш Скобелев-генерал», «По горам Карпатским». Нарядная по случаю проводов гвардии штатская публика благоговейно закатывала в облака старинную преображенскую песню:
«Пойдём, братцы, за границу
Бить Отечества врагов.
Вспомним матушку-царицу,
Вспомним, век её каков!
Славный век Екатерины
Нам напомнит каждый шаг,
Те поля, леса, долины,
Где бежал от русских враг.
Вот Суворов где сражался!
Там Румянцев где разил!
Каждый воин отличался,
Путь ко славе находил.
Каждый воин дух геройский
Среди мест сих доказал
И, как славны наши войски,
Целый свет об этом знал».
А бравые и подтянутые преображенцы тут же басовито и разухабисто запевали и действующую их полковую песню:
«Знают турки нас и шведы,
И про нас известен свет.
На сраженьях, на победы
Нас всегда сам царь ведет!
С нами труд Он разделяет,
Перед нами Он в боях,
Счастьем всяк из нас считает
Умереть в Его глазах.
Славны были наши деды,
Помнит их и швед и лях.
Их парил орёл победы
На Полтавских на полях.
Знамя их полка пленяет
Русский штык наш боевой.
Он и нам напоминает,
Как ходили деды в бой.
Твёрд ещё наш штык трёхгранный,
Голос чести не замолк.
Так пойдём вперёд мы, славный
Самый первый русский полк.
Государям по присяге
Верным полк наш был всегда.
В поле брани, не робея,
Грудью служим мы всегда.
Преображены удалые,
Рады тешить мы Царя,
И, потешные, былые,
Славны, будем ввек! Ура!
Как и прежде – удалые,
Рады тешить мы Царя,
И солдаты боевые
Славны будут ввек, ура!»
Их новый командующий, грузный флигель-адъютант полковник граф Игнатьев Николай Николаевич, назначенный вместо щеголеватого, но уже уставшего от службы и пожилого князя Оболенского Владимира Николаевича тем же самым высочайшим приказом от двенадцатого июля 1914 года, который и Тухачёва производил в подпоручики, улыбался в фотообъективы камер газетчиков и кинохроники. А к Варшавскому вокзалу для погрузки уже подходили походными колоннами первые семёновские роты. Седьмая рота в пешем строю проходила Измайловским проспектом и поручик Иванов-Дивов 2-й указал Михаилу место гибели от рук террориста в 1904 году министра внутренних дел Вячеслава фон Плеве.
- Вот здесь, подпоручик, на этом самом месте пятнадцатого июля 1904 года террористы убили министра внутренних дел фон Плеве. Подумать только, десять лет назад здесь с тротуара бросали под его карету бомбу, а сейчас миловидные девушки бросают нам полевые цветы… Как же суетен и многосложен мир.
- Да уж. Всё рядом в нашей северной столице: и боль утрат, и гибель, и триумф, и доблесть, и отвага, и надежды с молитвами для будущих побед.
Михаил посмотрел на окна домов. В одном из них, на миг ему показалось, будто бы мелькнуло свежее личико баронессы Софии де Боде. «Не может быть!», - тут же подумалось почему-то Тухачёву. «Она должна быть уже дома, в имении у матери. Написать, что ли, ей с фронта… Пока рано. Вот отличусь в чём-нибудь, проявлю себя геройски, тогда и напишу, чтобы увидела, какой у неё славный боевой жених!». Эта мысль приятно согрела ему сердце и он уже не метался настроением и взглядом под неистовым колыханием сдерживаемой оцеплением патриотически возбуждённой толпы. По обеим сторонам дороги, в гущу проходивших военных колонн какие-то черносотенцы остервенело выкрикивали популистские лозунги, заводившие толпу.
- Слава гвардейцам-семёновцам!
- Слава!!
Слава героям-спасителям Санкт-Петербурга и Москвы 1905 года!
- Сла-ава!!
- Слава верным защитникам Веры, Царя и Отечества!
- Сла-а-ва-а-ва!!!
Вдруг среди этого всеобщего опьянения патриотическим восторгом, в котором захлёбывались наперебой монархические активисты, специально расставленные властями на пути следования войск и смешавшиеся с толпой, раздался болезненный, воспалённый крик какого-то рабочего, тут же спровоцировавший свистки городовых и разъярённые рыки жандармов, рыскающих в толпе в поисках прокричавшего: «Душители революции! Убийцы и палачи народа! Долой империалистическую войну!». Этот болезненный, чахоточный выкрик какого-то революционера-подпольщика неприятным осадком осел в памяти Михаила, отравляя его патриотический пафос до самой погрузки полка в предназначенные ему эшелоны.
Офицеры 2-го батальона л-гв. Семеновского полка, в составе которых, в 7-й роте находился и подпоручик Тухачёв, вместе со всем полком, 2 августа 1914 г. в 8 часов вечера (в 20-часов) начали погрузку в вагоны для отправки на фронт на Варшавском вокзале Санкт-Петербурга. На следующие сутки, 3 августа, в 5 часов утра эшелон с л-гв. Семеновским полком двинулся на фронт.
***
Михаил с лёгкостью отрекался от мирного прошлого, перенося свои честолюбивые замыслы на начинающуюся войну. У него, молодого и амбициозного офицера, открывались при этом блестящие возможности. Подумать только, может быть всего каких-то год-два и он мог уже стать штаб-офицером. Все шансы были проявить геройство, получить ордена и кресты и по ступеням военном карьеры стремительно перемахнуть через промежуточные чины и стать уже генералом, тогда как в мирное время этого пришлось бы ждать пол жизни, изнуряя своё тщеславие десятками лет прилежной службы и плетясь в хвосте очерёдности за теми бездарными карьеристами, которым улыбнулась удача родиться раньше Тухачёва или учиться, благодаря своему титулу или влиятельным связям в Пажеском корпусе. А теперь уж нет. Всю эту штабную шушеру он обойдёт силою своего таланта, старания и амбиций. Война. Тухачёв молился на неё, на бога войны, зная, что это его только шанс стремительно ринуться в люди, прославиться и состояться в жизни, рисковать которой он при этом даже не боялся.
«Вот, граф Милорадович Михаил Андреевич», - думал подпоручик, - «мой тёзка легендарный, любимец Суворова и Кутузова, герой Бородина и взятия Парижа, наш первый командующий Гвардейским корпусом, стал генералом уже в двадцать семь лет! Правда, для этого его отцу ещё в детстве пришлось записать его по высочайшему соизволению государыни-императрицы Екатерины Второй в лейб-гвардии Измайловский полк и к шестнадцати годам, благодаря только взрослению, но не службе, как таковой, юноша был уже прапорщиком. И мне, гвардейцу, нужен тот же взлёт!».
В вагоне воинского эшелона, уносящего мечты Михаила всё дальше на запад, к нему подсел сорокалетний на вид капитан, поинтересовавшись, кто он таков.
- Что, господин подпоручик, прямо с училищной скамьи и на фронт?
- Так точно, господин капитан! А что вас в этом не устраивает?
- Знаете, сколько я в своей жизни видывал таких вот безусых юнцов, напускной серьёзностью скрывающих свою молодость. Вам сколько лет, подпоручик? Вы слишком юны, совсем ещё мальчик, а вычурности столько, ну прямо бывалый фронтовик.
- Не понимаю, что вы находите во мне вычурного?
- К чему эта ваша кривая широкая шашка, какую носят кавалеристы?
- Это моя наградная сабля за первый приз по фехтованию на рапирах в Александровском училище!
- Пехотному офицеру она зачем? Висеть ей дома на коврах в имении фамильном… А эта кожаная сумка, набитая, как я вижу, картами, неуклюжая и тяжелая? Вы что же штабные операции будете в окопах разрабатывать?
- Я специально закупил в магазине, выбравшись в отпуск перед отъездом, топографические карты возможного района боевых действий. Думаю, моему взводу они пригодятся.
- Вот я и говорю, что поведение ваше замысловато, излишне затейливо, искусственнно нагромождено и осложнено всякой нелепицой, мешающей по существу нашему делу. А дело наше - в бой вести взводы и роты, а не размышлять над стратегией. Оставьте эту прерагативу штаб-офицерам. А всё это ненужное барахло сложите по приезду на фронт в тыловой обоз. С кем я, собственно, имею честь говорить?
- Подпоручик 7-й роты Тухачёв Михаил Николаевич, - наклонил голову, представляясь, Михаил.
- К вашим услугам князь Фёдор Николаевич Касаткин-Ростовский, капитан, добровольно вернувшийся в свой родной полк по случаю начала войны из отставки, командир 10-й роты. Живу в собственном доме в Санкт-Петербурге на набережной Мойки, 84. 1875 года рождения. Уже два года, как женат вторым браком на двадцативосьмилетней артистке Суворинского Малого театра Дине Кировой, обаятельной, пухлощёкой с завитыми кудряшками даме склонной к полноте и приятной наружности. Из своих личных качеств и достижений: поэт, творю под псевдонимом «ФКР», пишу стихи, поэмы, переводы, пьесы. В периоды творческого кризиса и морального упадка сил, обычно уезжаю в родительское имение в Курской губернии, в Чернянку, где до сих пор, после смерти отца, живёт моя мама, Надежда Карловна Монтрезор, мой брат Николай и сестрица Софья. В нашей Чернянке люблю бывать наездами, и тогда нахлынувшее лирическое вдохновение ввергает меня в творческий литературный экстаз. Первый свой сборник в 1900 году посвятил своему литературному вдохновителю - великому князю Константину Константиновичу.
- Как, и вас он тоже сподвиг на творчество? Их Императорское Высочество пророчат и мне великое будущее на поприще литературы.
- Константин Константинович – умница! Золотой человек и чуткое сердце.
- А вам, Фёдор Николаевич, я признателен за «Памятку Семёновца». Какой стиль, какая красочность пера, какая лёгкость выражений и ёмкое повествование, вбирающее в себя все великие страницы истории полка.
- Пустое…, - смягчаясь, улыбнулся капитан. – К тому же и не все – вон, новые страницы впереди. И, как знать, молодой человек…, как знать, Михаил Николаевич, может быть, именно вам предстоит вписать новую страницу в историю нашего славного полка. Внемлите советам старших, берегите свою честь и жизнь, попусту, зря под пули не суйтесь, геройства в том мало. Важно разуметь, что делаете и как делаете каждый шаг на войне.
В дороге они сошлись интеллектуальными беседами, отвлекающими от нудных переездов и бесконечного тревожного ожидания. В вагоне было шумно, оживлённо. Офицеры знакомились друг с другом, сходились в общих темах, интересах, обсуждая женщин, депутатов Государственной думы и врагов империи. Михаил держался особняком, но и он уже успел, решая бытовые вопросы, познакомиться помимо капитана-поэта с поручиком 5-й роты Азанчевским, подпоручиком 7-й роты Энгельгардтом, командиром 6-й роты капитаном Веселаго, штабс-капитаном 8-й роты Мельницким и поручиком 6-й роты Фохтом. За разговорами подсаживался к ним с князем, предлагая сыграть в шахматы или в коммерческие игры в карты, капитан Веселаго Феодосий Александрович, командир 6-й роты. Он был маленького роста, со сбитой плотной фигурой, с каким-то бурятским круглым лицом, усатый, в пенсне, обычно был несловоохотлив, но любил философствовать. Так, однажды подсев, он поведал терзавшее его, видимо, последние дни глубокое размышление.
- Вот, господа, как говорит наш батальонный, на фронте мы поступаем в распоряжение девятой армии или 9А, командующий которой, генерал от инфантерии, то бишь пехоты, Лечицкий Платон Алексеевич, единственный, доложу я вам, командующий армией, вышедший не из офицеров Генерального штаба, то есть не получивший высшего военного образования.
- Да, но это настоящий боевой генерал! – вструпился за честь командарма Касаткин-Ростовский, - а значит, в Галиции мы будем наступать! Недаром, он прославился в Русско-японскую войну своими практическими действиями как энергичный военачальник и командир полка. Плюс, бережливый, умный, в пекло не полезет, солдата жизнь ещё побережёт.
- И всё же, - настаивал Веселаго, - без военной академии, без широты охвата военной стратегии… Вот я, к примеру, и то в 1913 году поступил в Императорскую Николаевскую академию и только из-за войны вернулся в полк.
- Ну не все же из Пажеского корпуса, как вы, капитан. Полки в Русской императорской армии (РИА) даются лишь гвардейцам или офицерам Ген. Штаба, а Лечицкий – трудяга из военных низов, выходец, как я слышал, из семьи сельского священника, простой армейский офицер и, если бы не русско-японская война, быть бы ему уже давно в отставке, а так наш маленький белый сухой старичок с большими белыми усами поведёт нас на австрийцев и погоним мы их до самых Карпат – естественных и исторических границ славянского мира в Европе.
- Продекламируйте нам что-нибудь, князь, из своего, - подсаживались кругом к Касаткину-Ростовскому другие офицеры.
- Да, Ваше Сиятельство, просим!
И Фёдор Николаевич читал свои стихи:
«Белая ночь.
Серый свет небес туманных,
Неподвижных улиц ряд;
В облаках сокрыты странных,
Звёзды тихие горят.
Шум замолк… река не плещет,
Не шумит, дробясь, волна,
И заря чуть в небе блещет
Через занавес окна.
И под этот блеск неясный
И зари янтарный свет
Сердцу, любящему страстно,
От мечты покоя нет.
И, томясь, оно не знает,
Страстью прежнею горя,
То закат ли умирает,
Иль рождается заря?...»
- Браво!
«Село за оврагом. Дома и сады
И белая церковь с оградой,
Три мельницы старых у тихой воды,
Часовня с горящей лампадой…
А дальше поля… Бесконечная даль,
Туманных лесов очертанья,
И синее небо, и та же печаль,
И скрытые в сердце желанья…»
- Браво!! – рукоплескания со всех сторон.
- Мои первые сборники. Наивные лирические напевы, юношеские мечты, сельская романтика родового гнезда. Балы, котильоны, влюблённость… Сейчас по другому смотрю на прошедшие в моей взрослой жизни два десятилетия. Всё глубже анализирую социальную подоплёку событий 1905 года. Пытаюсь понять природу народных бесчинств, подстрекателей всеобщей смуты. Эх, моя милая Чернянка! У отца было 1087 десятин только в Курской губернии, да ещё 1700 в Самарской. И у матери 970 десятин в Курской губернии. Отец Николай Фёдорович был крупный землевладелец. В 1905 году он основал Курскую народную партию порядка, которая стала потом губернским отделом Союза русского народа. В 1906 году он основал с единомышленниками Объединённое дворянство, куда вошли губернские дворянские собрания. Как монархиста-черносотенца его ненавидели революционеры, подстрекая народ на злодейства против него. С первого ноября 1905 года по нашему уезду прокатилась волна крестьянских волнений. Крестьяне травили посевы. В Чернянке громили магазины купца Маркова, контору заводчика Шевцова, подожгли дом старшины, разгромили имение земского начальника помещика Арсеньева. Сам помещик бежал, но его поймали и силой заставили подписать бумагу об отказе от всей земли в пользу крестьян. Помещик отказался, но не от земли, а от подписания бумаги и был за то избит. Второго ноября восставшие разгромили наше имение. Я лично оказал им сопротивление при этом, но также был избит. На усмирение беспорядков прибыли казаки, но крестьяне оказали им вооружённое сопротивление. Местные силы полиции и жандармерия не смогли остановить разраставшееся беснование восставших. Помещики и купцы запросили военной помощи у губернатора Гордеева. Мы телеграфировали губернатору: имение Касаткина разграблено, Чернянка в мятеже. Из Курска на помощь к нам был выслан по Московско-Курско-Воронежской железной дороге воинский поезд с ротой пехоты в сто десять солдат. Чертвёртого ноября из Грайворона была прислана ещё одна рота пехоты в сто одиннадцать человек под командованием штабс-капитана Манухина. Восстание было подавлено. А в июле 1906 года крестьяне слободы Чернянки уничтожили посевы моей бахчи. В 1911 году опять спалили имение в Чернянке на улице Садовой. На это у меня родились следующие строки, но это ещё из незаконченного:
Не любят нас наши крестьяне.
Их плата – аграрный террор,
За то, что владеют дворяне
В Чернянке землёй с давних пор.
Отец – предводитель дворянства,
Потомственный князь, дворянин,
Гордился помещичьим барством
Двух тысяч своих десятин.
Но вот начинается смута.
Смутьянами сманен народ
По зову толпа баламута
Имение грабить идёт.
В округе пылают поместья.
Потравой убита бахча.
Девицы взывают в бесчестье
К отмщению их палачам.
Кто станет народный спаситель
В годину суровую бед,
Ворвавшийся в смуты обитель,
Как тьму рассекающий свет?»
Но, как я уже вам говорил, это неоконченное произведение. Хочу подвести под нас, семёновцев, разгоняющих орды бунтавщиков на Мойке и Пресне в январе и декабре 1905 года.
- Вещь! Патриотизмом насыщенная героика.
Касаткин-Ростовский окинул всех торжественно-благодарным взглядом и обратился к Тухачёву: «Продекламируйте и вы нам, подпоручик, чем поразить сумели вы КК».
- О, что вы, что вы, князь, мне ль ровней с вами быть! Я лучше где-нибудь в местечке, на биваке на пианоле вам иль скрипке, может быть, сыграю Вагнера, чтоб в яростной атаке, идя на смерть, мы воспалили свою прыть! Из его опер «Гибель богов» или «Золото Рейна».
- Оставьте, юноша, такой репертуар! Потому как это крамола полная – немецких композиторов играть во время войны!
- Это ещё почему? – вознегодовал капитан 7-й роты капитан Брок.
- Потому как немцы.
- Тогда, Милостивый государь, судя по вашему, стоит и всех офицеров РИА и Императорского флота, кто по происхождению немец, за это предать военно-полевому суду и трибуналу? Не смотря на то, что они верой и правдой служать Государю-императору и России! Так по-вашему? Все они предатели и германские шпионы? И наш командир генерал-майор Иван Севастьянович фон-Эттер?
- Ванечка? Не-ет! Помилуйте! Не перегибайте палку, капитан.
- А другие этнические немцы в Семёновском полку? А погибший за царя генерал-майор Георгий Александрович Мин, похороненный, между прочим в Соборе Введения во Храм Божией Матери?!
- Упаси Бог!
- Тогда, наверно, вы считаете предателем и шпионом генерал-майора Николая Карловича Римана, кто спас Петербург и Москву в 1905 году, о котором вы нам только что говорили, что хотите дописать свою поэму?!
- И в мыслях не имею ничего против Римана!
- Хотя, господа, - включился в сложный разговор, чтобы как-то разрядить обстановку, штабс-капитан 8-й роты Николай Михайлович Мельницкий, - надо признать, что Риман повёл себя очень жестоко в дни подавления мятежа в Питере и Москве. Ведь в Питере на Невском и на Мойке известны же его приказы стрелять по толпам, где были, в том числе, и женщины. «Прямо по толпам стрельба залпами!» или такая команда: «Прямо по бегущим пальба пачками!». А? Каково это? А в Москве во главе шести рот, что он вытворял в Перово и Голутвино? Помощников начальника станции Перово Сергея Орловского и Алексея Ларионова, которые встретили семёновцев с доверием, приказал заколоть штыками. Офицеры многим невиновным людям в суматохе зачистки раскраивали черепа саблями. Известно, что трупы возвращались родным обезображенными до неузнаваемости: глазные впадины пробивались штыками до мозгов, лица представляли кровавую маску, людям вспарывались животы. Какой же это, простите, господа, герой, который испугался эсеровской угрозы теракта и сбежал на год заграницу?! И сейчас уже два года после командования 91-м Двинским полком тише воды, ниже травы. Нет, это не герой вашей поэмы, господин капитан!
- Осудим вряд ли мы полковника Римана. Теперь шталмейстер он, конюший при дворе… Я ничего не имею против русских немцев, - примиряюще подытожил Касаткин-Ростовский. – У нас обрусевших немцев около двух процентов петербуржцев, а в армии из полутора тысяч генералов – двадцать процентов немцы. На флоте также. И даже в свите ЕИВ из ста семнадцати человек тридцать семь немцев.
- Да, наши генералы: Павел Плеве, Александр Бринкен, Василий Флуг, Павел Ренненкампф, Алексей Будберг…, - перечисляли генералитет вступающие в разговор офицеры.
- И всё же некоторые наши господа-католики не случайно ушли в запас перед самым назреванием антигерманского конфликта, - не унимался штабс-капитан Мельницкий.
- Кого вы имеете в виду, Николай Михайлович?
- Я имею в виду полковника Тунцельмана фон Адлерфлуг Николая Николаевича, сына генерал-лейтенанта и выпускник Пажеского корпуса.
- Позвольте! Во-первых, он православный, из дворян Эстляндской губернии. А во-вторых, он не ушёл в запас, а в январе был назначен Высочайшим приказом командиром 86-го пехотного Вильманстрандского полка.
- Один чёрт! А куда девались господа Эльвенгрен и фон-Миквиц? Молчите, а я вам скажу! Подпоручик Эльвенгрен был зачислен в запас гвардейской пехоты по Гельсингфорскому уезду в мае, а поручик фон-Миквиц по Ревельскому уезду в июне.
- А вы слышали, господа, что у немцев командует 1-м резервным корпусом генерал пехоты Отто фон Белов? Человек с русской фамилией и, возможно, со славянскими корнями.
- Да, всё перепуталось на этой войне.
- Мельницкий, лучше вы расскажите нам, как вы принимали участие в 5-х Олимпийский играх в Стокгольме в 1912 году!
- Право, Николай Михайлович, просим, просим! Развеселите нас!
- Да нечего там говорить. В командных соревнованиях по стрельбе из пистолета с пятидесяти метров занял четвёртое место.
- Ну вы меткач, ей-богу!
И все с нескрываемым восхищением смотрели на двадцатисемилетнего штабс-капитана, служившего в полку с 1906 года и зачисленного туда из фельдфебелей Павловского училища.
Итогом этой беседы в полку стала смена настроения. При этом неосознанно изменились авторитеты. Теперь офицеры-немцы не имели того морального права считать себя элитой, каким они пользовались и похвалялись ранее. Теперь они чувствовали подозрения на себе, замыкались от этого и яростно и надрывно рвались доказать преданность царю и России с первых боёв.
XX
Лейб-гвардии Семёновский полк, наряду с другими столичными полками лейб-гвардии: Преображенским, Измайловский, Егерским, Московским, Гренадёрским, Павловским, Финляндским, а также четырьмя лейб-гвардии стрелковыми полками: двумя Его Величества, Царскосельского и Императорской Фамилии; лейб-гвардии стрелковым артдивизионом, двумя гвардейскими кавалерийскими дивизиями, лейб-гвардии 1-м Мортирным артдивизионом, л-гв. Сапёрным батальоном, гвардейским корпусным авиационным отрядом и 1-м военно-дорожным отрядом войск гвардии – составляли высшее соединение всех родов войск – Гвардейский корпус РИА, которым с девятнадцатого января 1912 года командовал генерал от кавалерии Владимир Михайлович Безобразов.
Армейский корпус в РИА или АК с латинской нумерацией – был основным воинским соединением, из которого складывались армии и фронты. Все русские корпуса, разворачиваемые на Австро-венгерской и Германской границе, состояли, как правило, из двух пехотных дивизий и одной или двух кавалерийских, с одним или двумя артиллерийскими дивизионами, сапёрного, понтонного, обозного батальонов и прочих военно-дорожных отрядов и воздухоплавательных и искровых рот. К 1914 году в РИА было двадцать пять армейских корпусов, Гвардейский, Гренадёрский корпуса, три Кавказских корпуса, два Туркестанских армейских корпуса и пять Сибирских корпусов, итого тридцать семь АК. И при этом Гвардейский корпус был особый и являлся главным. С первых дней августа 1914 года его отдали в распоряжение формирующейся под Варшавой Девятой армии (9А) под руководством генерала от инфантерии Лечицкого Платона Алексеевича.
Командующим Юго-Западным фронтом генералом от артиллерии Ивановым Николаем Иудовичем Девятой армии ставилась задача – с севера контрнаступать в Галицию от Варшавы. Части Гвардейского корпуса эшелонами прибывали в Варшаву. Несколько дней было выделено на развёртывание, тыловое обеспечение патронами и снарядами и приведение к боевой готовности выполнения тактических задач руководства. Сложившаяся оперативная обстановка на участке фронта была следующая. В Восточной Галиции русские сосредоточили около одного миллиона солдат и 1770 орудий в составе 4А Зальца, 5А Плеве, 3А Рузского, 8А Брусилова и 9А Лечицкого. Им противостояли свыше 830 тысяч австрицев при 1500 орудий в составе 1А Данкля, 2А – Кёвесса, 3А – Брудермана и 4А – Ауффенберга. Русские по старым планам 1909-1912 годов планировали осуществить грандиозный манёвр с целью окружения основных сил австрийцев к востоку от реки Сан в районе Лемберга или древнерусского Галицко-Волынского Львова. Однако австрийцы отнесли развёртывание своих войск на 100 км. западнее и сами нависли над северным флангом ЮЗФ, создав превосходство в силах и средствах.
К моменту прибытия Семёновского полка в Варшаву 24 июля/6 августа Австро-Венгрия официально объявила войну России и вторглась на территорию Царства Польского, входившего в состав Российской империи. На Люблинском направлении, куда выдвинулся Семёновский полк, для встречного сражения под городом Красник в Люблинском воеводстве развёртывалось противостояние Четвёртой русской армии генерала от инфантерии барона Антона Егоровича Зальца и Первой австрийской армии генерал-полковника Виктора Данкля.
Офицеры в Семёновском полку на марше обсуждали последние известия с Западного фронта, вторжение германцев в Бельгию, бои французов с немцами в Эльзасе и Лотарингии и на франко-бельгийской границе. С живостью обсуждался погром в Калише – пограничном российском городке на границе с Германией, где германская армия учинила расправу над гражданским населением 22.07/04.08.1914 года. Как сообщали газеты, убито и расстреляно было около ста человек. Немцы обстреливали улицы из пулемётов и расстреливали мужчин из домов, из которых, якобы, были сделаны выстрелы в немецкие колонны. Германцы взяли заложников из горожан, наложили на город контрибуцию в пятьдесят тысяч рублей и, выйдя, из города, подвергли жилые кварталы артиллерийскому обстрелу.
- Изуверы! И это цивилизованная Европа, господа! – негодовали семёновские офицеры.
- Калиш, господа! А не в этом ли самом городке весной 1906 года польские террористы пытались взорвать бомбой нашу «первую шашку России», легендарного генерала от кавалерии графа Фёдора Артуровича Келлера?!
- В нём самом. Граф с 1905 года тогда временно исполнял обязанности Калишского генерал-губернатора, когда репрессивно-жёстко усмирил народные волнения и бунты.
- Когда граф выезжал в Калише из ворот штаба полка, революционер бросил ему в каляску завёрнутую в газету бомбу. Но наш Келлер поймал её на лету, предупредив этим взрыв, а сам с револьвером в руке бросился преследовать убегающего террориста.
- Ничего не скажешь, герой. Сейчас он генерал-лейтенант и начальник 10-й кавалерийской дивизии в 3А у Рузского. Восьмого/двадцать первого августа именно он, герой-Келлер разгромил в крупнейшем кавалерийском сражении под Ярославицами 4-ю австрийскую кавалерийскую дивизию генералы Заремба.
- Да, то-то была рубка! Под тысячу убитых австрияков, шестьсот пятьдесят пленных и восемь орудий трофеем. А, каково?!
- Молодец! За то он, верно, получит Георгия четвёртой степени, не меньше!
- Ещё бы! Всю конную артиллерию противника добыть! Истинный герой!
- Кстати, господа, а слышали вы такую новость! Ванечке из Петербурга передали газету. Так вот, в Питере четвёртого августа был погром Германского посольства!
- Да ну?!
- Что это за пещерная дикость!
- Почему же сразу дикость? Это всеобщее патриотическое воодушевление!
- Где эта газетёнка?
- Вот, читайте! Чёрным по белому написано!
- «Возле Зимнего дворца собралась толпа и двинулась к посольству Германии на углу Большой Морской и Исаакиевской площади. Патриотически воодушевлённые пролетарии, а всё больше толпа из социального дна, нищие и уголовники под патриотическими лозунгами и криками «бей немчуру!» ворвались в здание посольства и устроили там погром. Затем забрались на крышу, сорвали там чёрно-бело-красный стяг Германской империи, сбили и сбросили вниз скульптурные фигуры голых Диоскуров и утопили их в Мойке…»
- А вы сомневались, что это чистой воды пещерная дикость. Варварство!
- Это были братья-близнецы, сыновья Зевса: Кастор и Полидевк…
- Или те два полуобнажённых дикаря, щитодержателя с дубинками, держащие германские штандарты, как на Большом гербе Германской империи.
***
Утром 10 августа/23 августа австро-венгерские драгуны атаковали русскую пехоту XIV АК в битве при Краснике. В результате двухдневных ожесточённых боёв с потерями в шестьдесят тысяч убитых и раненых, шесть тысяч пленных и при потере двадцати восьми орудий русская Четвёртая армия генерала Зальца отошла к Люблину, заняв глубокую фортификационную оборону и ожидая подмоги и пополнения. К Люблину стягивались свежие силы Гренадёрского, Гвардейского, III-го кавказского и XXV-го русских корпусов с задачей окружения полукольцом правого фланга австрийской армии Данкля. Русские аэростаты и аэропланы облетали позиции врага разведкой при подготовке к контрнаступлению.
Под Люблином во второй половине августа и предстояло принять боевое крещение подпоручику Тухачёву. Для этого Михаил напряг все свои умственные способности, вытаскивая из запасников и архивов мозговой и мышечной памяти воспоминания теоретических знаний и практических навыков летних лагерей Александровского училища, чтобы доказать себе и начальству, что он значит для полка, корпуса и всей Девятой армии. Ораторствуя перед своим взводом, он по-особому мотивировал солдат, опираясь на исторические примеры подвигов семёновцев. Тем самым подпоручик стремился накалить воодушевление бойцов до самого красна военной кузни, до лавы патриотики страстей, до пафоса геройских самоотречений, когда личная жизнь и смерть каждого – всего лишь песчинка в барханах всеобщей войны и всеобщего напряжения.
Семёновский полк усиленно готовился к наступлению. Офицеры в недолгие вечерние часы отдыха перебрасывались между собой задушевными, сокровенными фразами, встряхивая с себя усталость и приободряясь зарядом энергии, который несли на фронт милые сердцу довоенные темы. Тухачёв и Касаткин-Ростовский обсуждали поэзию.
- Мне очень нравится, господин капитан, ваша поэма января 1901 года «Дневник» - посвящение «давно разбитым кумирам», как вы писали о нём в своей брошюре. Это была моя настольная книга в детстве.
- Да, бросьте вы, подпоручик! – улыбался, не скрывая под гримасой усталой серьёзности, довольный похвалой князь.
- Ну, право, же! Печальный, берущий за душу рассказ о бедном, влюблённом князе, служащем в полку, должно быть, семёновце, во всяком случае, столичном гвардейце и о его возлюбленной Тане N, так сухо, по-обывательски приземлённо отвергнувшей его пылкую романтическую любовь. Как это у вас там…
Я видел Таню N… Высокая брюнетка
С волной причудливо причёсанных волос…
Напомните, что там было дальше, Ваше Сиятельство!
«Я с Таниной maman был ей самой представлен;
Я с Таней танцевал весь длинный котильон,
Который для меня случайно был оставлен,
На зло завистникам, стоявшим у колонн.
Мы говорили с ней о выездах, о бале,
О том, где думаем встречаться мы зимой…
«Мне кто-то говорил, вы книгу написали»,
Сказала Таня мне. «Надеюсь, что со мной,
Не церемонясь, вы решитесь поделиться
Хоть частью грёз, что душу вам влекут.
Кругом так серо всё, что хочешь углубиться,
Порою в мир другой, где люди не живут!..
Вы обещать должны плоды ваших волнений
Порой мне приносить и предо мной читать,
Без ложного стыда… Я жду стихотворений, -
Я много слышала!..» - Пришлось ей обещать…»
- Да, проникновенные стихи! Безхитростные, простые, но за душу берут. Вы знаете, Фёдор Николаевич, а ведь эта сцена, описанная вами в поэме, случилась и у меня в юности. Да, да. Вот только, девушка, была не такой бойкой и настойчивой и мне самому пришлось предложить ей свои стихи с намёком на те чувства, которые я к ней испытывал. Но это было так давно уже. Милые гимназические и кадетские годы…
- Вам всего-то двадцать один год, подпоручик. Хэх! Какие ваши годы!
- Но кто она, ваша эта Татьяна Георгиевна N из поэмы «Дневник»? И кто тот князь несчастный, «поэт-провинциал», как друг его в поэме называет?
- Дела давно минувших лет, действительно давнишних. Тринадцать лет назад! Тогда ещё, мой друг, вы мальчиком о чувствах не мечтали…
- А как вы в поэме описываете бал и его приворотные смотрины будущих невест и женихов! Как метко и изящно очарование вашего стиха! Прочтите, если помните то место…
- Вон стая матерей, что ждут в тоске напрасной
Героя-жениха для дочери своей.
Весёлые юнцы, бегите их сетей,
Бегите чар их дочери прекрасной!
Вам показалась мать приветливой и милой, -
Всё это ложь одна! За свадьбою тотчас
Она «сама собой» останется для вас,
И жизнь покажется вам грустной и унылой.
А вы! Красавицы, что ждёте так венца,
Что ждёт вас впереди? Кто будет в жизни новой
Супругом вам?.. Жестокий и суровый
Развратник, иль игрок, иль просто для конца
Безумных кутежей избравший вас в подруги,
Чтоб упорядочить весь жизни свой конец…
- Вот кто избранник ваш! Любовь ваших сердец,
Как воск, расплавится… Различные недуги
Супруга и детей, за жизнь борьба кругом, -
Вот, для чего вы кружитесь толпами,
Блистая красотой и белыми плечами,
С притворно радостным скучающим лицом».
- Да, метко сказано про сватовство мамаш. По-лермонтовски…
- Да, что вы! Перестаньте! До Лермонтова мне безумно далеко. А вы вот что-нибудь слышали о такой поэтессе, как Мирра Лохвицкая?
- Конечно! Это моя любимая поэтесса!
- Неужели? Похвально. Я её тоже обожаю! Она всего на шесть лет была старше меня, представляете! Впервые я услышал о ней в 1891 году, когда мне было всего шестнадцать, а ей не исполнилось ещё двадцати двух лет… О, как она выстрелила! Её поэзия, волшебная, лирическая, сладкая! Первое, что я прочёл у неё, поэма «У моря» в журнале «Русское обозрение» №8 за 1891 год. В 1896 году она выпустила свой первый сборник «Стихотворения (1889-1895)», который я тут же купил в Петербурге. Через год он принёс ей славу и престижную Пушкинскую премию. В 1898 году был второй сборник, в 1900 году – третий, в 1902 – четвёртый и в 1904 – пятый, последний прижизненный. Все пять у меня стоят на полке в Чернянке. Она умерла молодой в 1905 году в возрасте 35 лет. Я был на её похоронах 29 августа на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. Знаете, что-то в сердце оборвалось от её ухода. Так глубоко родной стала мне она… Вы знаете, что у неё осталось пять сыновей? Последний был совсем малюткой годовалым, когда её не стало. Так жалко. Я плакал тогда, я плачу сейчас о ней, рассказывая всё это вам, и прошу меня простить и понять эти слёзы. Буквально, ком в горле. Именно она сподвигла меня на творчество. Да что там меня! Весь наш Серебряный век поэзии. Всех этих Гумилёвых, Ахматовых-Горенко, Цветаевых и Северяниных! Они все её ученики. Она продолжала красивую лирику Лермонтова. Она вдохнула в молодого Блока свою мистическую страсть к символизму. Соловьёв искал свою Вечную Женственность, Софию, где-то в египетской пустыне, а она, вон где, не за горами оказалась. В Петербурге, да в Москве. Писала, вырываясь душой из удушающего её приземлённого быта и убегая в обжигающий её мир фантазий и страстей несбыточных блаженств. Вы только послушайте моё самое любимое у неё стихотворение, прочувствуйте, проникните в тонкую материю её лирического колдовства.
«Что такое весна?
О, виденья весны, вы со мной, вы со мной!
Расскажите вы мне, что зовётся весной?
Что такое весна? Что такое – весна?
Это - трепет природы, восставшей от сна,
Это - говор и блеск возрождаемых струй,
Это – первой любви молодой поцелуй.
Что такое – весна? О, весна, О, весна!
Это – чаша, что жизни нектаром полна
И потоки блаженства лиёт и лиёт,
Это – чистых мечтаний могучий полёт.
Это – сладость дыханья жасминов и роз.
Это – нега смешенья улыбок и слёз.
Это – вишня в цвету, это в золоте даль.
Это юной души молодая печаль.
О, виденья весны, вы со мной, вы со мной!
Вы поведайте мне о печали земной.
Что такое печаль? Что такое – печаль?
Это – сердце, которому прошлого жаль.
Это – парус, плывущий в лазурный туман,
К голубым берегам неизведанных стран.
Что такое – печаль? О, печаль! О, печаль!
Это – эхо, зовущее в синюю даль.
Это – вздох, замирающий в синей дали,
Далеко от небес, далеко от земли.
Это – лунная грёза над тьмою земной.
Это – дух, нисходящий с ночной тишиной.
Это – боль, о которой поют соловьи.
Это – девственный лик отражённой любви.
О, виденья весны, вы со мной, вы со мной!
Что зовётся любовью в печали земной?
Что такое любовь? Что такое – любовь?
Это – луч, промелькнувший и скрывшийся вновь,
Это – павших цепей торжествующий смех,
Это – сладостный грех несказанных утех.
Что такое – любовь? О, любовь! О, любовь!
Это – солнце в крови, это – в пламени кровь.
Это – вечной богини слетевший покров.
Это – вешнее таянье горных снегов.
Это – музыка сфер, это – пенье души.
Это – веянье бури в небесной тиши.
Это – райская сень, обретённая вновь.
Смерть над миром царит, а над смертью – любовь».
***
В дни подготовки к контрнаступлению под Люблином в полку стало известно о катастрофе под Танненбергом Второй армии генерала от кавалерии Самсонова Александра Васильевича на Северо-Западном фронте. Из тех скупых сводок и донесений, которые просачивались из штаба корпуса, офицеры-семёновцы смогли узнать следующее.
В составе 2А были I АК, VI АК, XIII АК, XV АК, XXIII АК, 1-я стрелковая бригада, 2-я полевая тяжёлая артиллерийская бригада, 4-я кавалерийская дивизия, 6-я кавалерийская дивизия, 15-я кавалерийская дивизия и автомобильно-санитарный отряд великой княгини Виктории Фёдоровны. В Барановичах заседавшая Ставка Верховного главнокомандующего (СВГ) в составе девяти генералов, в числе которых Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, начальник штаба генерал-лейтенант Янушкевич, генерал-квартирмейстер генерал-лейтенант Данилов, дежурный генерал генерал-майор Кондзеровский, начальник военных сообщений генерал-майор Ронжин, в своих приказах противоречила оперативному руководству Северо-Западным фронтом. Структура 2А постоянно менялась и в ней существовала некоторая неопределённость в подчинении отдельных соединений. Ей противостояла германская 8-я армия Пауля фон Гинденбурга в составе 1-го АК, 1-го резервного АК, 17-го АК, 20-го АК, 3-й резервной дивизии, 1-й, 6-й, 70-й ландверных дивизий (из военнообязанных запаса второй очереди) и 1-й кавалерийской дивизии.
7/20 августа Вторая армия Самсонова перешла российско-германскую границу, обогнув с юго-запада Мазурские озёра. И, в виду сложившегося в первые дни наступательного успеха 1-й армии Ренненкампфа, обе армии продолжили свои наступления по расходящимся друг от друга направлениям, при этом командование Северо-Западным фронтом было убеждено, что немцы повсеместно отступают и Ренненкампфу нужно преследовать их для отсечения Кёнигсберга, а Самсонову, изменить направление намеченного удара и перехватить отступавших к Висле. При этом Гинденбург, оперативно маневрируя войсками, используя для этого разветвлённую сеть железных дорог Восточной Пруссии, смог перебросить на участок фронта перед Второй армией превышающие её силы, разбил две дивизии 6-го корпуса, которые, неся большие потери, отступили в полном беспорядке, а командующий корпусом генерал Благовещенский при этом бросил войска и бежал в тыл. 1-й корпус генерала Артамонова был отброшен к югу от Сольдау. 23-й корпус, некомплектный и недособранный, генерала Кондратовича понёс потери и отступил на Найденбург. Русская кавалерия под плотным артиллерийским обстрелом германских ландверных дивизий понесла в те дни августа большие потери.
Самсонов, руководствуясь неверной оперативной информацией на 15/28 августа запланировал удар силами 13-го и 15-го корпусов во фланг западной группировки немцев. При этом для руководства боем Самсонов с оперативной частью штаба армии в этот же день прибыл в штаб XV АК. В результате была потеряна связь со штабом фронта и фланговыми корпусами, а управление армией дезорганизовано. 16/29 августа отступление пяти русских дивизий 13-го и 15-го корпусов, занимавших центр фронта и попавших под главный удар немецкой армии, проходило под растущим фланговым давлением неприятеля. На флангах 1-м и 23-м корпусами германские атаки были отбиты, но в центре отступление приняло беспорядочный характер и около тридцати тысяч человек при двухста орудиях были окружены в районе Комусинского леса. В ночь на 17/30 августа генерал Самсонов, находящийся среди окружённых частей, застрелился в лесу на болотах. Потери 2А составили: шесть тысяч убитых, пятьдесят тысяч пленных, в том числе двадцать тысяч раненых, захвачено двести тридцать орудий. Были убиты десять генералов и тринадцать взяты в плен.
Офицеры-семёновцы, как и все русские патриоты, в те дни горячо переживали и обсуждали причины такого провала. Тухачёв активно принимал в этих прениях участие, не боясь быть одёрнутым старшими по званию и более опытными и авторитетными офицерами-фронтовиками.
- Такое поражение, - говорил он офицерам во время ужина, - нам указывает на то, что компетенции штаба фронта оставляют желать лучшего.
- Что вы такое говорите, подпоручик! – пытался его утихомирить поручик его роты Анатолий Иванов-Дивов 2-й.
- А то, что приказы Ставки и командования фронтом не основываются на реальном положении дел. Информация, доходящая до них зачастую запаздывает, переиначивается, игнорируется штабными подчинёнными. Мобильность нашего войскового маневрирования по сравнению с немецким, как и военно-техническое оснащение армии, тоже не в нашу пользу.
- Я с вами не соглашусь, подпоручик, - вступал в разговор поручик Азанчевский. – Как вы можете утверждать о неспособности стратегического мышления командования Северо-Западным фронтом, когда сами не только не изучали науки Стратегии в Николаевской Акадении Генерального штаба, но и не вникали в тактическую оперативную ситуацию, сложившуюся в те дни на фронте?
- Науку Стратегию я понимаю, хотя и не спорю, что существующие в ней пробелы, необходимо будет устранять обучением в академии после войны. Но ведь есть же прописные истины, о которых нам говорили даже в военном училище! Например, прекращение связи штаба армии на период его передислокации. То, как повёл себя Самсонов, оставив штаб армии без связи и прибыв в штаб XV АК к генералу Мартосу, зовётся воинское невежество! Именно этот факт привёл к полной дезорганизации управления войск 2А. Такое решение командующего абсолютно не отвечает требованиям, которые предъявляются к современному управлению армией. Вопрос о поддержании связи всецело входит в функции любого штаба. Разве штабу 2А было неизвестно элементарное правило: работающая станция связи прекращает свою деятельность только после открытия новой станции, более отвечающей новому месту пребывания начальства? Невежество штаба армии усугубило решение Самсонова выехать к XV АК. С его отъездом, по сути, кончилось управление армией. И случилась катастрофа.
- Конечно, - заступался за Самсонова капитан Касаткин-Ростовский, - поведение Александра Васильевича как военачальника было, возможно ошибочным, если не сказать более, что он был, пожалуй, введён в заблуждение ошибочными сводками разведки, но поведение его как воина – достойно уважения и преклонения. У него была возможность бежать из окружения, бросив корпуса на произвол судьбы. Но он остался с ними - выходить из окружения вместе с младшими по чину. Чувство долга и старые традиции русского воинства, привитые ещё со времён Бородина и даже Петра Первого, отличали его от многих других военных карьеристов, бегущих с поля боя, спасая свою шкуру. Светлая память русскому воину Александру Васильевичу Самсонову! А вы, молодой человек, ещё слишком молоды и неопытны, чтобы осуждать, пусть даже кажущиеся вам ошибками, поступки старших по званию. На вашем месте я бы более усердно готовился сам к предстоящему наступлению и готовил свой взвод.
- Ну, это само-собой, господин капитан!
Офицеры расходились к своим подразделениям, распалённые неприязнью и недоверием друг к другу.
20 августа/2 сентября 1914 года в районе местечка Владыславово и деревни Валентинов Семёновский полк вступил в первый свой бой с австрийцами.
- Господа! – торжественно объявил батальону на построении перед первым его боем полковник Вишняков. – Согласно Высочайшему повелению от восемнадцатого/тридцать первого августа 1914 года впредь город Санкт-Петербург будет именоваться Петроградом! В России всё немецкое искореняется. Подобно тому и мы с вами должны в мужественном подвиге своём искоренить с лица земли германский и австро-венгерский милитаризм, разрушить и сокрушить военную мощь этих держав во благо мира и благоденствия всего континента на следующие века! Германцы и австрияки хотят передела мира. Будет им передел. Великий передел, отбросивший их за Карпаты и Эльбу, которую мы, славяне, вновь, как многие века назад назовём своим прежним именем Лаба! Ура!
- Уряяя!!! Уряяя!!! Уряяяяя!!!
У Михаила от волнения сердце било колоколом в груди, выпрыгивая и беснуясь в ретивом скаче, словно дикий скакун, рвущийся на волю из заперти конюшни. Он рвался себя проявить пуще обрусевших немцев. Его взвод, вымуштрованный им бесконечными учениями по Уставу полевой службы РИА 1912 года с замечаниями и корректировками, словно фараонам в училище, готов был к огневому удару, манёвру, фронтальному и перекрёстному: фланговому или косому огню, и даже к штыковой атаке. Тухачёв очень ценил германскую тактику ведения пехотного боя с применением фланговой формы манёвра, а не фронтального движения с охватами флангов, как было принято в Русской армии. Он судорожно, почти истерично и конвульсийно накануне боя вспоминал тактику пехоты, её маневрирования в бою. Ему тут же вспомнился из Александровского училища их нудный лектор по «Тактике пехотного боя и маневрированию пехоты в бою» полковник Стугин Михаил Александрович. На первом курсе он юнкерам читал лекции по Уставу полевой службы. В памяти Тухачёва сначала нестройно, потом ровнее стали всплывать отчётливо заученные им когда-то фразы преподавателя:
«Роль пехоты в бою. Главная роль в бою принадлежит пехоте; прочие роды войск должны всеми мерами содействовать ей в достижении боевых целей и самоотверженно выручать её в трудную минуту. Взаимно и пехота должна жертвовать собою для выручки других, особенно артиллерии».
«Взаимодействие огня, манёвра и удара в русской пехоте ведётся следующим образом. Сила пехоты в бою заключается в ружейном и пулемётном огне с решительным движением вперёд и в штыковом ударе. Наилучшее поражение неприятеля достигается сочетанием фронтального огня по каждой обстреливаемой цели с фланговым или, по крайней мере, с косым огнём, чтобы взять цель под перекрёстный огонь. Расстреляв противника с ближайших дистанций винтовочным и пулемётным огнём, пехота бросается в штыки и(или) бросает ручные гранаты. Если противника не удалось сбить первым ударом, необходимо возобновлять атаки до тех пор, пока не будет достигнут успех. При неудачной атаке нужно закрепиться как можно ближе к противнику. Если противник при этом переходит в наступление, артиллерия обстреливает и сдерживает его. Кавалерия также препятствует неприятелю развить преследование…»
- Епанешников, Гурьев, Белозоров! – отвлекается лектор на перешёптывающихся юнкеров на последних партах. – Вам что, не интересно то, о чём я здесь говорю?
- Никак нет, господин преподаватель! – усмиряются юнкера.
- Скажите мне, Епанешников, в чём заключается основная задача маневрирования пехоты в бою?
Молчание юнкера усугубляет негатив лектора.
- Кто может мне ответить на мой вопрос?
- Разрешите мне!
- Пожалуйста, вице-фельдфебель Тухачёв.
- Задача всякого маневрирования – поставить пехотную часть в наивыгоднейшее положение для достижения указанной цели. Эта задача достигается правильным выбором направления движения, его быстротой и скрытностью, применением строя в зависимости от огня противника и местности, а также умелым использованием времени суток и погоды.
Как только теория чётко всплыла в памяти Михаила, он успокоился и морально сосредоточился на предстоящем бое.
Боевое построение применительно к местности требовало рассыпать строй в стрелковую цепь. Пехотинцы должны будут идти в атаку в линию на расстоянии до 10 шагов друг от друга и при продвижении вести огневой бой. Сзади будут следовать поддержки и резервы. В таком развёрнутом строю трудно управлять людьми и требуется особая квалификации офицерского и унтер-офицерского составов. Тухачёв знал это из теории и на практике не раз испытал, когда маневрировал с первокурсниками по Ходынскому полигону. Поэтому, прибыв в полк и едва познакомившись со своим взводом, он с первого дня полевых занятий с личным составом начал стремиться развивать у бойцов инициативность и сознательность для будущих боёв. Михаил знал также, что стрелковая цепь как боевой строй пехоты наименее уязвима от огня противника, а другие разновидности строя: развёрнутый, повзводный, разомкнутый, одношереножный применимы лишь для резервов. Но при этом артиллерия противника может снести густой строй резерва. И, чтобы сберечь живую силу поддержки для рукопашного боя, Тухачёв, на свой страх и риск, отдал приказ солдатам даже в резерве идти точно такой же стрелковой цепью на расстоянии 30-40 метров от боевой части участка и взять с собой лопаты, чтобы окопаться на случай, если придётся строю залечь под массированным неприятельским огнём.
По Уставу полевой службы стрелковые цепи двигались от одной стрелковой позиции к другой, резервы за ними – от убежища к убежищу. Устав не предусматривал артиллерийскую подготовку перед атакой противника и самоокапывания в наступательном бою. Углубляясь в анализ пехотной тактики и соотнося её с техническими возможностями многоэшелонированной обороны противника, Тухачёв с озарением приходил к собственному выводу, что построение боевого порядка наступающей пехоты в один эшелон в виде одной цепи, в которую рассыпались передовые роты, было неглубоким и не обладало требуемой ударной силой для преодоления вражеской обороны.
***
Боевой порядок русской пехоты состоял из двух частей: для огневого боя и для удара холодным оружием. Последний требовал сплочения войсковой массы. Та часть боевого порядка, которая была предназначена для огневой подготовки боя и доведения его до рукопашной схватки, называлась боевой частью. Другая часть, маневрировавшая и вступающая в бой с целью нанесения штыкового удара, называлась резервом. Боевой порядок состоял из боевой части и резерва. Устав полевой службы устанавливал, что боевой порядок должен был включать в себя: боевые участки, общий резерв (резерв старшего начальника для содействия войскам, наносящим главный удар), частные резервы (служат для усиления боевых участков и для противодействия охвату и прорыву). Боевой порядок роты состоял из взводных участков стрелковой цепи и ротного резерва. Боевой порядок батальона - из ротных боевых участков и батальонного резерва. Боевой порядок полка – из батальонных боевых участков и полкового резерва. Тактика требовала держать ширину боевого участка батальона в 500 метров, полка – в 1 километр, корпуса – 5-6 километров.
В Русской Императорской армии или в РИА в 1914 году была принята традиционная четверочная система организации пехотных соединений, согласуясь с которой каждый полк, и в том числе л-гв. Семёновский, имел в своём составе 4 батальона. Батальоны дробились каждый на 4 роты, а в роте было 4 взвода. Каждый взвод слагался из четырёх отделений. Поэтому семьдесят семь офицеров по штату Семёновского полка на 01.08.1914 года распределялись в полку следующим образом. Пять офицеров составляли руководство полка. Это были непосредственно командир полка, его заместитель, начальник штаба и два адъютанта. Полками командовал генералитет. Семьдесят два офицера делились на четыре батальона, по восемнадцать в каждом. Каждый батальон имел своего батальонного командира и его заместителя, а также шестнадцать строевых офицеров, которые делились по четыре человека в четыре роты. Батальонами командовали штаб-офицеры. Ротами и взводами командовали обер-офицеры. В каждой роте был командир, как правило, капитан, поручик, командующий первой полуротой или двумя взводами, и два подпоручика, за каждым из которых был закреплён свой взвод. Во время войны вновь вводился младший обер-офицерский чин прапорщика. Прапорщиками сначала зачислялись в полки вольноопределяющиеся штатские, сдавшие офицерский экзамен в одном из военных училищ, а затем всё более стали выходить ускоренно прошедшие курс военного училища юнкера. С первых же месяцев боёв они массово заменяли выкашиваемых машиной смерти молодых подпоручиков. Каждый взвод в роте подразделялся на отделения, которыми командовали, помогая обер-офицерам и в то же время подчиняясь им, нижние чины: ефрейторы, младшие и старшие унтер-офицеры, фельдфебели, подпрапорщики и зауряд-прапорщики.
В Семёновском полку, к началу боёв, офицеры подразделялись по батальонам следующим образом. 1-м батальоном в мирное время командовал полковник Николай Кавторадзе, из грузинских князей, полицейместер города Гатчины, пожалованный в марте 1914 года высочайшим подарком с вензельным изображением Имени Его Императорского Величества (ЕИВ). Он остался в Петрограде при царе командовать запасным батальоном полка. На фронт 1-м батальоном поехал командовать полковник Яков фон Сиверс. Его батальонным адъютантом был штабс-капитан Алексей фон Лампе. В 1-м батальоне 1-й ротой Его Величества командовал полковник Лев фон Тимрот. Его подчинёнными были штабс-капитан Евгений фон Шарнгорст и вышедшие в подпоручики чуть больше месяца назад из Пажеского корпуса бывшие камер-пажи Генрих Рыльке и Моллериус. 2-й ротой командовал капитан Фёдор фон Сиверс 2-й. При нём были: штабс-капитан Александр Фадеев, штабс-капитан Павел Азанчевский-Азанчеев, вышедший из поручиков в марте за выслугу лет, и подпоручик Борис Спешнев. 3-й ротой командовал капитан Александр Свечников. У него в подчинении были: штабс-капитан Георгий Давыдов, поручик Александр Кавелин и подпоручик Георгий фон Эссен. В 4-й роте у капитана Анатолия Андреева в подчинении находились штабс-капитан Леонид Дренякин, поручик Александр Подчертков и подпоручик Владимир Бойе-ав-Геннэс.
Во 2-м батальоне полковника Михаила Вишнякова батальонным адъютантом был штабс-капитан Николай Леонтьев. 5-й ротой командовал полковник Александр Зыков. В роте ему подчинялись штабс-капитан Сергей Соллогуб, поручик Георгий Азанчевский и подпоручик Эраст Пенхержевский. В 6-й роте капитана Феодосия Веселаго служили поручики барон Эдуард фон Унгерн-Штернберг и Евгений фон Фохт, а также подпоручик Николай Баженов. 7-й ротой командовал капитан Пётр Брок. В его подчинении находились поручик Анатолий Иванов-Дивов 2-й, подпоручики Михаил Тухачёв и Борис Энгельгардт. 8-я рота была под началом капитана Макарова. Офицерами у него в роте были штабс-капитан Николай Мельницкий и подпоручики Александр фон-дер-Лауниц и Иван Толстой.
3-м батальоном командовал полковник Андрей Швецов. Его батальонным адъютантом был штабс-капитан Раймонд-Фма Бржозовский. 9-й ротой командовал полковник Готгард фон Тимрот. Ему подчинялись офицеры: штабс-капитан Николай фон-Эссен, поручик Георгий Якимович и подпоручик барон Владимир Витте. 10-й ротой командовал капитан князь Фёдор Касаткин-Ростовский. В его роте был штабс-капитан Николай Михайловский, поручик Павел Чебыкин и подпоручик Лев Лемтюжников. 11-й ротой командовал капитан Александр Попов. Ему подчинялись штабс-капитан Иван Михно и подпоручики Борис Коновалов и Сигизмунд Лобачевский. 12-ю роту вёл за собой капитан Алексей Поливанов. В его подчинении находились поручик Арсений Зайцов и подпоручики Сергей Казаков и Георгий Бремер.
4-м батальоном командовал полковник Семён Назимов. Его батальонным адъютантом был выпускник Пажеского корпуса, подпоручик Георгий Баланин. 13-ю роту вёл за собой полковник барон Александр Гревениц. В его подчинении были поручик Дмитрий Коновалов и подпоручики Всеволод Зайцев и Дмитрий Комаров. 14-ю роту возглавлял капитан Александр Штейн. Ему подчинялись штабс-капитан Владимир фон Миних и подпоручики Олаф Тигерстедт и Алексей фон-Фольборт. 15-й ротой командовал капитан Алексей Рихтер. Офицерами его роты были: поручик Павел Молчанов и подпоручики Павел Купреянов и Сергей Дирин. Командиром 16-й роты был капитан Степан Гончаров. Его подчинёнными офицерами были поручик Михаил Нагорнов и подпоручики Алексей Орлов и Николай Толстой.
Командовал Семёновским полком генерал-майор Иван фон-Эттер. В штабе полка при нём находились следующие штаб-офицеры: полковник Павел Назимов, флигель-адъютант полковник Максимилиан Цвецинский, полковник Борис Пронин и полковник Дмитрий Шелехов.
На фронт вместе с полком поехал и его священник - протоиерей Отец Александр, в миру Александр Алексеев. Основной гвардейский госпиталь был при штабе дивизии, но в полку тоже были свои врачи: исправляющий должность старшего врача после умершего в феврале коллежского советника Соболевского надворный советник Анатолий Оницканский и Пётр Васильев, коллежский асессор, младший врач. В полковом обозе был свой интендант, офицеры запаса, призванные курировать снабжение полка, охотник Ефимов из унтер-офицеров, оружейный мастер Князев, произведённый в губернские секретари, делопроизводитель по хозяйственной части титулярный советник Мейн.
***
Накануне, 19 августа/1 сентября, весь гвардейский генералитет, был собран в штабе корпуса, где генерал Безобразов ставил боевую задачу своим частям.
- Господа офицеры, сегодня наступаем боевым порядком, состоящим из трёх боевых участков, общей шириной по фронту в пятнадцать километров. Ширина каждого боевого участка корпуса – пять километров. Тем, кто из младших чинов не знаком или не привык пользоваться метрической системой мер, довести информацию в верстах и саженях. Первый боевой участок: Гвардейская стрелковая бригада, резерв участка – л-гв. Финляндский полк. Второй боевой участок: 1-я бригада 2-й гвардейской пехотной дивизии в составе л-гв. Московского и Гренадерских полков, резерв участка – л-гв. Павловский полк. Третий боевой участок: 2-я бригада 1-й гвардейской пехотной дивизии в составе л-гв. Измайловского и Егерского полков, резерв участка – л-гв. Семёновский полк. Общий резерв командования: л-гв. Преображенский полк и 1-я гвардейская кавалерийская дивизия.
Начальник 1-й гвардейской пехотной дивизии генерал-лейтенант Олохов со своим командиром 1-й бригады генерал-майором бароном Леопольдом фон дер Бринкен и его командирами полков генерал-майорами: семёновцем фон-Эттером, измайловцем Круглевским и егерем Буковским отбыли на позиции третьего боевого участка.
Семёновский полк был резервом правофлангового участка. Фон-Эттер разбил его на батальонные участки и полковой резерв. 1-й батальон оставался в полковом резерве, 2-й, 3-й и 4-й батальоны рассредотачивались по фронту накапливать поддержку для усиления огневого удара стрелковой цепи измайловцев и егерей и последующего возможного штыкового удара.
«Я иду в резерве», - думал Михаил. «Австрийцы обескровлены двумя неделями беспрерывных атак. У них нехватка живой силы. Под натиском превышающих сил они неизбежно будут отступать. Покуда до рукопашной не дойдёт. Я во втором, а то и в третьем эшелоне атаки. Нет, это ещё не мой Тулон! Подождём своего часа, чтобы проявить себя».
И вот он, бой. Как долго ждал его Михаил, как волновался. Теперь всё ясно, всё тихо в груди, всё замерло, отбушевало. Только сосредоточенность и напряжение. Теперь только вперёд! Цепью идут измайловцы – брюнеты с бородами. Невысокие, коренастые, кряжистые, идут егеря со своим нагрудным знаком - чёрным лапчатым крестом, отдалённо напоминающим Железный крест германцев. Семёновцы, прикрепив к винтовкам штыки-трёхгранки и вооружившись ручными гранатами, бегут поддержкой следом. Откуда-то спереди фронтальный оружейный огонь. Стреляют из винтовок «Манлихер» австрийские ландверы-запасники в льняных иссиня-серых или цвета гехтграу мундирах со стояче-отложным воротничком и в прямых брюках с застёжкой на щиколотке; выглядывают, перебегают из укрытий в такого же цвета суконных кепи с чёрным козырьком и дубовыми листьями с боку в виде традиционной, но неуставной эмблемы австрийской армии и с уставной кокардой с императорской монограммой «FJI».
Рвётся шрапнель, выкашивает густые цепи атакующих. Генерал от кавалерии Владимир Безобразов из опорного пункта штаба 1-й гвардейской кавалерийской дивизии наблюдает в бинокль атаку правофлангового боевого участка Гвардейского корпуса. Ротмистр кричит генералам восторженно: «Господа, на поляну выходят цепи!». Штабные офицеры гуртуются у обзорной трубы. Длинные густые цепи быстро продвигаются по поляне к занятому противником лесу. Полковник Рыльский весёлым, громким голосом, преисполненный гордости и счастья, докладывает генералу Безобразову и стоявшему около него начальнику дивизии генерал-лейтенанту Казнакову Николаю Николаевичу: «Это егеря». Ряды наступающих косит шрапнель. Кавалергардские и кирасирские лошади вздрагивают от частых разрывов.
- Эх, успеть добежать бы им до выгодной стрелковой позиции! Теряем силу удара. Где поддержка? Где полковые резервы? – негодует командир.
- Расходуются на пополнение убыли в наступающей цепи, Владимир Михайлович, - отвечает ему начальник штаба корпуса генерал-майор Ностиц Григорий Иванович.
- К чёрту убыль! Мне наращивать силу удара!
- Взгляните, Ваше высокопревосходительство! – адъютант указывает в гущу боя.
Безобразов приник к биноклю. Резервный взвод Тухачёва идёт широкой цепью.
- Это что ещё за вторая цепь? Поддержка?
- Нет, семёновский резерв.
- Ну, что выдумал, шельмец!
Другие взводные командиры охриплым рыком орут на поляне: «Взво-од, в направлении леса на ближний рубеж перебежкой справа всем составом – вперёд!». Маневренные группы перебегают под прикрытием огневых. Австрийская артиллерия сметает поддержку и резервы кучно перемещающихся семёновских рот. Тухачёвцы умело и дружно перебегают по одному. Капитан Брок, выхватив револьвер, бежит к Тухачёву, чтобы отчитать подпоручика за самовольное передвижение резервного взвода во время боя растянутой строевой цепью.
- Пэтпэручик! Что это за самовольщина?! Почему резерв идёт цепью?! – пригибается капитан.
Над ним свистят пули.
- Для сбережения живой силы под действительным огнём неприятеля, - падает вместе с ним Тухачёв, бегло оглядывая позиции.
- Ничего не знаю! Не по уставу! Как они у вас будут группироваться для штыкового удара?
- Они обучены у меня манёвру.
- Но как вы будете командовать сбор в такой россыпи? Они вас попросту не услышат. Немедленно соберите их в маневренную группу и, как положено, следуйте за боевой частью участка! И почему они у вас с лопатами бегут в атаку? Это что за маскарад?! Они что, собрались фортификационные укрепления строить на ходу? Или это вместо штыков в рукопашной схватке использовать прикажете?
- Они будут окапываться на случай, если атака захлебнётся под сильным перекрёстным огнём противника. Чтобы не отступить, они зароются в лежачий окопчик и будут вести прицельный ружейный огонь.
Как бы в подтверждение слов своего командира, тухачевский взвод залегает под вражеским огнём, солдаты и отделенные унтер-офицеры переползают по-пластунски, меняя позиции, и окапываются лопатками.
- Но им же неудобно будет форсировать оборонительные позиции неприятеля.
- Они обучены марш-броскам в полной выкладке.
- Смотрите, если подведёте стрелковую цепь, голову с вас сниму, подпоручик! Отстраню от командования взводом. Передам взвод прапорщику фон-Фольборту!
Австрийские позиции опрокинуты. Ландверы, почти не отстреливаясь, бегут, спешно отступают. Громогласное «ура» покрывает округу. В пороховом дыму клубится горизонт.
- Складно придумано! – восхищается увиденным в поле командир корпуса. – Передайте мою благодарность генерал-майору фон-Эттеру! Обязательно учту этот факт в ближайшем его представлении к награде.
Семёновский «Ванечка» радостно прибывает в штаб корпуса, с гордостью рисуется, заверяя, что это его идея.
- Целиком ваша? – прищурившись испытующе, спрашивает его Безобразов.
- Ну, разве что на малость и командира 2-го батальона полковника Вишнякова. А так это полностью моя заслуга.
- А почему только один взвод применил такую тактику, Иван Севастьянович?
- Недоработки, Владимир Михайлович. Обязательно устраним!
Увиденную на поле методику штаб корпуса принимает в разработку тактических новшеств – атаки пехоты волнами. До Тухачёва даже не доходит благодарственные слова начальства. Но после этого боя весь корпус начинает использовать в атаке волны стрелковых цепей, согласуясь с обстановкой на местности.
XXI
Развив первоначальный успех наступления, Девятая армия Лечицкого продолжила преследование отступающих австрийских частей на правом фланге Юго-Западного фронта, пополнившись XIV и XVIII корпусами. К ней присоединилась, сделавшая после поражения в Томашевском сражении перегруппировку, Пятая армия Плеве и воспрявшая духом, с пополнением и новым командующим генералом от инфантерии Эвертом Алексеем Ермолаевичем Четвёртая армия. Перед ними отступали 1-й Краковский, 10-й Пшемысловский и 5-й Пожоньский австрийские корпуса. На левом фланге фронта 8А Брусилова и 3А Рузского 18.08/03.09. 1914 г. на Гнилой Липе разбили 12-й корпус 3-й армии Брудермана. Австрийцы, бросая винтовки, орудия, зарядные ящики и повозки, в полном беспорядке стали отходить по всему фронту на Лемберг, Николаев, Галич.
21.08/06.09.1914 г. командующий фронтом Иванов дал директиву о переходе в общее наступление. Армии 9А, 4А и 5А стали наступать в юго-западном направлении на нижний Сан. В ходе двухдневных боёв с двадцатого по двадцать второе августа был разбит 10-й корпус армии Данкля. В эту победу внёс свою героическую лепту и Семёновский полк. Преследуя отступающих австрийцев, двадцать второго и двадцать третьего августа семёновцы вышли к Кщоновскому лесу и вступили в бой с неприятелем в районе деревни Кщонов.
Отношения в роте с капитаном Броком у Тухачёва оставались натянутыми. Обрусевший немец, Пётр Николаевич, как и все лютеране и протестанты полка, с первых дней войны стремился проявить себя. С усердием выслуживался перед начальством и относился к личному составу с холодным презрением и даже жестокостью, словно к претендующему на его добычу сопернику. Среди русских немцев полка, охватившая их истерически, стала проявлять себя неудержимая тяга к наградам, гоня их впереди других под оружейный и пулемётный огонь.
В кщоновском бою семёновцы снова были в резерве и, ввиду продолжавшегося отступления неприятеля, не только попыток или намёков на рукопашный бой, но и физической возможности приблизиться к огневому рубежу у них не было. Они в искусстве маневрирования вели пока свою личную схватку с австрийской артиллерией. Двадцать четвёртого августа полк переночевал в Кщонове. Местное польское население, немногочисленное, какое осталось в деревне на время боёв, смотрело на русских с недоброй настороженностью. Офицеров 7-й роты квартирьеры разместили у какого-то седого древнего старика-хозяина, который немногословными фразами отнекивался от назойливых и приставучих вопросов капитана. Брок хотел через местных жителей провести свою разведку, чтобы выставленный на четыре километра вперёд авангардный расчёт мог сопоставить полученные данные с текущей обстановкой на местности. Но сведения были скудные и о количестве, и о направлении движения противника. Крестьяне избегали русскую речь, хотя кое-кто из них и сносно владел ею, и с офицерами разговаривали вяло и неохотно.
Брок вымещал на хозяине-старике свою злобу, душившую его в эти дни.
- Что, лях кщоновский, ваш-то пан Пилсудский у Франца Иосифа служит? Говорят, сформировал целый корпус поляков и воюет за Габбсбургов против России. А ведь наш царь, Николай Второй, обещает всех вас, поляков, объединить после войны и дать вам особую автономию. Что ж это вы, неразумные ляхи, против своего же блага воюете?
Старик чесал взлохмаченную голову и сквозь зубы скрипел, как по железу, какие-то казённые фразы оправдания с чинопочитанием «их благородия» вперемежку.
В деревню прибыла полевая кухня и солдаты, радостно заправлялись пищей, два дня до этого бывшие, словно волки, преследующие свою жертву в азартной охоте, поджарые и голодные, державшиеся на ногах лишь походным пайком. А тут в котелки им бросали горячее и они, отдыхая душой, с молитвами и аппетитным усердием принимались за еду. Роты запасались патронами и гранатами, забивая ими подсумки. Впереди ожидался третий бой за деревню Уршулин, в котором, как говорили ротные командиры, фон-Эттеру Безобразов ставил уже задачу быть боевой частью участка. Оживление и взволнованность офицеров передавалась и нижним чинам.
Тухачёв, всё грезивший в эти дни «своим Тулоном» - боем, который его прославит и будет стартом его военной карьеры, наущал свой взвод бесконечными задачами, которые его бойцам предстояло выполнять в огневом бою. Пулемётная команда полка состояла из четырёх взводов, обслуживающих по два пулемёта каждый, то есть по два на батальон, и их использование в атаке предусматривало уставом полевой службы фланговый перекрёстный огонь, чтобы выбивать противника из оборонных гнёзд и наиболее эффективно поражать живую силу неокапывающегося врага, как это стало известно из первых боёв. Седьмая рота должна была наступать на фланге, и один пулемёт с самокатчиками был поддержкой приставлен к ней.
С раннего утра двадцать пятого августа полк ввязался в бой у местечка Уршулин, вызывая огонь на себя, чтобы боем разведать реальную силу находящегося прямо перед корпусом противника. Полковые немцы: капитаны: Рихтер, Штейн, Брок; поручик фон Фохт, подпоручики: барон Витте, Бремер, Фон-дер-Лауниц, Рыльке, фон-Эссен, Притвиц; прапорщики: барон Типольт, фон-Фольборт, младший унтер-офицер, вольноопределяющийся барон Шиллинг, как горячие жеребцы били копытом, ретиво просясь в бешено-радостный галоп предстоящей атаки.
Капитан 9-й роты Макаров, возвратившийся в полк из отставки участник подавления Московского мятежа в декабре 1905 года и свидетель римановских расстрелов на станциях Перово, Люберцы и Коломна, на общем офицерском ночлеге перед боем, узнав, что Тухачёв не равнодушен к истории и в частности к древней Руси, решил навести ему одну занятную, по его мнению, историческую справку.
- Вы представляете, подпоручик, оказывается та деревенька Уршулин на реке Влодавка, которую мы собираемся прощупать боем в завтрашней атаке, таит в себе развалины нашего древнего русского города Андреева Галицко-Волынской Руси! Я всё-таки допытал эту каналью, старика-хозяина, и вызнал кое-что у него об этом. Ещё в Ипатьевской летописи за 1245 год об Андрееве есть запись, примерно, такого рода: мол, приехали сюда ляхи и воевали с русскими около Андреева. А теперь мы здесь воюем. Как история справедлива! Вернём же этот древний исторический памятник в лоно его исконной Родины, отогнав всех врагов от старинных границ Святой Руси!
И вот, воодушевлённые своими командирами, семёновские цепи бросились в яростную атаку, освобождать Андреев – брать Уршулин. Их встретил сильный неприятельский огонь, и Михаил сам видел, как бегущий с револьвером в поднятой руке подпоручик 8-й роты Александр Фон-дер-Лауниц, этот холостой двадцатичетырёхлетний уроженец Тамбовской губернии, смеющийся над его, Михаила, любовью к Софии де Боде, ушастый брюнет, с короткими чёрными усами под Чарли Чаплина, выпускник Владимировского военного училища 1913 года, был убит наповал пулемётными пулями, распотрашившими его мундир. Это была первая смерть на войне, которую Тухачёв видел воочию. Первое во всём памятно и эту смерть Михаил ещё долго не мог забыть, вынашивая во снах и тревогах о будущем её скоропостижный осадок.
Тело подпоручика было отправлено в Петроград для погребения в приделе крипта семёновского Собора Введения во Храм Божией Матери. Хоть он и был лютеранин, всех офицеров полка, павших в боях под семёновским штандартом, хоронили именно там, не смотря на то, что приехавший в расположение полка в Петрограде его отец Владимир Фёдорович вон-дер-Лауниц, требовал выдачи тела и захоронения его либо на лютеранском кладбище, либо в своём имении в Тамбовской губернии. На это ему сказали твёрдо, что лютеранские кладбища сейчас во время войны могут подвергаться вандалистским осквернениям, а в Тамбовскую губернию героя просто стыдно увозить погребать в забвении, так как его имя посмертно и навеки будет включено в списки императорской гвардии. Сопровождать тело до Люблина с посадкой в траурный вагон тылового эшелона было поручено одногодкам Тухачёва, бывшим камер-пажам, подпоручикам 1-й роты ЕИВ Рыльке и Моллериусу. Как и в военном училище, так и в полку Первая рота была ротой Его Величества. В неё попадали сынки генералов, камер-пажи из Пажеского корпуса и все карьеристы со связями в генералитете РИА и даже в Ставке Верховного главнокомандующего или в Императорской Николаевской военной академии. Все эти парадники всегда были в главном резерве командования, их берегли, не бросали под пули. Они только врывались штурмовым резервом на уже поверженные укрепления бежавшего или сдающегося без сопротивления врага. При этом они быстрее других получали награды и повышения в чинах. Вот и сейчас эти два холёных подпоручика, не нюхавших ещё фронтового пороха и не участвовавших ни разу в бою, смаковали улыбки и предвкушали романы с красивыми полячками глубоко в тылу, свысока поглядывая на Тухачёва в запылённом, не первой свежести мундире от проделанных в наступлении под реальными пулями врага многокилометровых марш-бросках. Михаилу хотелось плюнуть им под ноги, так выражая своё презрение к их штабному или папенькиному карьеризму. А он устало шёл к своему взводу, который чистил после боя оружие: большинство – магазинные винтовки Мосина образца 1891 года, массой 4,5 кг., калибра 7,62 мм. или 3 русской линии, со скорострельностью 10 выстрелов в минуту, а кое-кто, на удивление Михаила, ещё и четырёхкилограмовые винтовки Бердан № 2 образца 1870 года с продольно-скользящим затвором, калибра 10,75 мм. или 4,2 русской линии со скорострельностью 6-8 выстрелов в минуту. Отсутствие единого вооружения не только у солдат, но и даже у офицеров, носивших в кобуре пистолеты и револьверы разных систем, настолько поражало Тухачёва, что приводило его к выводу о безалаберности снабжения армии и порядка в ней. Винтовки у солдат были разных марок и калибров, и это единственное, что спасало порой армию от кем-то из тыловых снабженцев не предвиденной или не учтённой ситуации. Среди офицеров даже стали ходить уже издевательские анекдоты о том, что к винтовке Мосина на фронт из тыла зачастую присылали со складов патроны калибра Бердана. «Ну, с таким снабжением мы навоюем!» - негодовали бывалые фронтовики, у кого за плечами были русско-японская и даже русско-турецкая войны.
В двухдневном бою под Уршулином были ранены командиры 15-й и 7-й рот, наиболее усердно выпячивающиеся в стрелковой цепи капитаны Алексей Александрович Рихтер и Пётр Николаевич Брок. Они тоже отправились в Петроград на лечение и командование рот временно приняли их поручики Павел Молчанов и Анатолий Иванов-Дивов 2-й. Последний был неопытный, нерешительный командир и, пользующийся у него авторитетом Тухачёв, был назначен им командиром первых двух взводов или полуроты, 3-й взвод, которым ранее командовал Михаил, принял прапорщик Николай фон-Фольборт 2-й, а 4-м взводом командовал подпоручик Борис Энгельгардт, призванный на войну из запаса гвардейской пехоты. Это неожиданное повышение так воодушевило Тухачёва, что последующие несколько дней конца августа, которые выпали на долю полка в виде непродолжительного отдыха, перегруппироки, пополнения боеприпасами и марш-броска к реке Сан, к фольварку Викмундово у местечка Кржешов, подпоручик мало спал, измождая воодушевлениями себя и свои взводы на обязательный подвиг. Поэт, князь Касаткин-Ростовский усмехался на это, по его мнению, вычурное рвение. Михаил же изнурял бойцов подготовкой к предстоящему бою, обучая своей методике маневрирования и использования скрытных убежищ для огневых позиций.
Первого сентября генерал-майор фон-Эттер или попросту «Ванечка» получил от комкора Безобразова приказ – на завтра форсировать реку Сан и штурмом взять город Кржешов. Этот самый Кржешов, или Ржешов, или Кжешув, или даже Жешув, с польского на русский точно не произнесёшь, не смотря на то, что сам из себя представлял небольшое местечко с костелом и замком, ратушей с башней на рыночной площади, тем не менее, был важным стратегическим пунктом для военной операции, поскольку имел мост через реку, что являлось удобным обстоятельством стремительной войсковой переправы. С вечера офицеры полка осмотрели весь город и мост из биноклей. На мосту австрийские солдаты разматывали бикфордов шнур, в приготовлениях к возможному подрыву.
- Пока сами все не перейдут на ту сторону, как думаете, не рванут? – спрашивал Тухачева Иванов-Дивов 2-й.
- Думаю, нет, господин поручик. Но и нам медлить нельзя. Нужно на штыках их сбросить в Сан и прорваться на тот берег. Предлагаю осуществить ночную вылазку силами моей полуроты!
- Бойцы утомлены сорокавёрстным переходом. Вы совсем их не щадите. С какими силами они пойдут в ваш прорыв? Дайте им покимарить немного. Совсем вымотаете бойцов.
- Я тоже сутки вместе с ними на ногах. Но дело обстоит так: или мы сейчас идём и малой кровью выбиваем австрийцев с левого берега, захватив переправу, или завтра ценой больших потерь мы будем долго штурмовать Ржешов.
Иванов-Дивов 2-й, слушая подчинённого, обегал глазами ржешовский рубеж. Город в закатных отблесках укрылся в зелени садов на левом берегу Вислока, притока Сана. Главная улица в нём шла от костела святых Войтеха и Станислава к Жешувскому замку - недавней постройке 1902-1906 гг. на месте древнего замка Любомирских. Костел был хорошо виден издалека, с тремя нефами, готическим пресвитерием и главным нефом в виде барокко. Его высокая, в стиле барокко, колокольня, высотой тридцать с половиной метров, являлась прекрасной смотровой площадкой и на ней поручик даже разглядел пулемётное гнездо.
- Мне пока не совсем ясна общая обстановка. Понятно, что перед нами река Сан. Понятно, что правее нас высоты Кржешова. Их, вроде бы, атакуют преображенцы, а мы должны атаковать подступы к Сану левее Кржешова... И наша рота будет направляющей. Но, Тухачёв, мне приказа взять мост через реку Сан от батальонного начальства не поступало.
- Вы мне скажите, вы даёте мне на мой прорыв полуроту? Если нет, я иду со своим 1-м взводом!
- Да погодите вы, не горячитесь! Мы должны действовать сообща с 6-й и 8-й ротами. Ждите меня здесь. Пока ничего не предпринимайте. Слышите, я запрещаю вам! Я сейчас сгоняю к батальонному и мы там всё решим.
На совещании у полковника Вишнякова тоже понимали, что нужно было стремительно брать мост, причём в целости и сохранности, не позволив австрийцам его сжечь или взорвать за собой при отступлении. К ночи, накануне операции, неприятель занял и укрепил оборону у переправы. Русская разведка прощупала австрийские пулемётные гнёзда и артиллерийские точки и принесла свежие оперативные сведения в штаб корпуса. Также был добыт язык, которого притащил на себе ефрейтор Вахмянин, сибиряк-охотник, взявший пленного в курьёзной ситуации. Он подполз слишком близко и незаметно к позициям австрийского караула и отошедший до ветру ландвер был обезврежен им бесшумно, раньше, чем смог прекратить напор мочевой струи и застегнуть на себе штаны. «Опрастался чертяка!», - смеялся ефрейтор, рассказывая в штабе полка свой подвиг. Согласно «георгиевскому статуту», ефрейтору полагался орден Святого Георгия 4-й степени.
Поздним вечером перед отбоем, когда Тухачёв, вымотанный ожиданием с батальонного совещания поручика Иванова-Дивова 2-го, уже на сто первый раз перепроверил всех своих бойцов, запретив им ложиться спать и велев быть в боевой готовности, к нему наведался немного подвыпивший капитан Макаров с очередной исторической справкой.
- Мы завтра с вами будем брать не Ржешов польский или Жешув австро-венгерский, а отвоёвывать забытый нами древне-русский городок Ряшев Перемышльского княжества, который в 1345 году захватила Польша, а в 1886 года он вошёл в империю Габбсбургов. А, значит, на святое дело идём!
- Почему же завтра, господин капитан?! Мы только зря теряем время!
- Так решил батальонный. Давайте, подпоручик, выпьем с вами штоф за победу.
- Вы же знаете, я не пью. А перед боем, тем более. Я должен себя проявить с лучшей стороны. Это мой шанс отличиться! Или пан, или пропал, как говорится.
- Ну, панов-то вы польских не поминайте всуе. Завтра мы им вместе с австрияками тоже наваляем. Будьте покойны.
- Спокойной ночи, господин капитан!
Иванов-Дивов пришёл поздно. Сказал, что 7-я рота начинает атаку завтра в предрассветной мгле по сигналу ракеты. Тухачёв закусил губу. Всю оставшуюся ночь он не сомкнул глаз. Сердце бешено колотилось в груди. «Вот он, мой Тулон», - трепетала огненными кругами в голове мысль. «Завтра или прославлюсь, или погибну! Третьему не бывать!»
И вот предрассветная мгла. Взлетает над лесом ракета и тухнет, рассыпаясь искрами, над берегом. Взводы уже на ногах. Бесшумной гурьбой быстро передвигаются солдаты. Поручик подзывает Тухачёва к себе.
- Подпоручик! Приказываю вам развернуть 1-ю полуроту, выдвинувшись вперёд перед ротой перебежками повзводно. 2-й взвод закрепить на огневом рубеже, а с первым взводом выдвинуться дальше на правый фланг боевого участка, выслав вперёд дозоры к Кржешову и к Сану. Я остаюсь с полуротой, рассыпав её в цепь, и веду фронтальный огонь по противнику и затем совместно с 6-й и 8-й ротами мы наступаем по всему участку.
Ракета сгорела, рассыпав, словно пепел папироса, свои яркие огненные брызги. Семёновские и преображенские батальоны повели наступление. Австрийская оборона не выдержала такого отчаянного штурмового натиска и стала трещать по швам. Река, бывшая в тылу у австрийцев, пугала их ограничением возможности отступления, поэтому, как только они увидели русские стрелковые цепи, то вскоре уже и попятились к реке.
Тухачёв со своим взводом, который ему помогал вести очень толковый унтер-офицер Карпусь, зайдя глубоко вправо и не встречая сопротивления, незаметно подошёл к домам Кржешова у самого моста. Площадь перед ним была заполнена отступающими австрийцами. Взвод рассыпался между домами и открыл огонь. Австрийцы бросились к деревянному мосту. Группа их пехотинцев тащила два пулемета, а сапёры уже поджигали бикфордовы шнуры, размещённые там накануне со взрывчаткой. Тухачёвцы, стреляя на ходу, кололи штыками замешкавшихся австрийцев и те падали в воду. Многие бросали оружие и поднимали к сдаче руки. Тухачёв с револьвером в руке, увлекая солдат в атаку, первым подбежал к пулемётчикам и по-немецки им приказал сдаться. Они послушно не сопротивлялись. Таким образом, было захвачено в целости два пулемёта. Тухачёв побежал дальше, на мост, стреляя в убегающих австрийцев. За ним летели сорвиголовами отделенный унтер-офицер и бойцы его 1-го взвода. Михаил в эти мгновения чувствовал себя Суворовым или Скобелевым, а несущихся за ним солдат с криками «ура» своими чудо-богатырями. Австрийцы падали в воду. Сапёры успели зажечь бикфордовы шнуры, и мост загорелся. 1-й взвод уже был на том берегу, очистив мост от врага, но чтобы предотвратить его разрушение, выручила полк, вовремя подоспевшая 6-я рота капитана Веселаго. Раздался взрыв. Мост был частично разрушен в средней его части. Настил моста провалился вниз, но перекладины его сдержали, и он повис над водой. Капитан Веселаго бросился с бойцами на мост. Рубя шашкой бикфордовы шнуры, тянувшиеся к привязанным пучкам соломы, срывая их руками, чтобы остановить пожар, он со всей ротой перебежал по горящему мосту на ту сторону реки, продолжая вести огонь по убегающим австрийцам. Мост затушили, перерезали провода. Подошли другие роты и закрепили переправу. Были взяты трофеи и пленные.
В занятом Кржешове перевозбуждённые блестящей победой семёновцы весь день пировали в замке. Местные жители тащили туда из своих погребов припасённую для торжеств лучшую снедь и креплёные вина. Тухачёв был пьян от счастья. От такого героического поступка, который у него получился отменно, он тщеславно ждал обладания славой, как сладких объятий женщины. К тому же командующий ротой поручик Иванов-Дивов 2-й обещал ему переговорить с полковником Вишняковым и подготовить c ним представление на Высочайшее Имя об удостоении Тухачева к ордену Святого Георгия четвёртой степени.
- Завтра, мой друг, всё завтра! Отправим полевую записку в штаб полка, оттуда общим представлением в штаб бригады, затем в штаб дивизии и в штаб корпуса. А оттуда в Варшаву, в Георгиевскую Думу при штабе командующего Юго-Западным фронтом, – уже охмелевший твердил он Михаилу. – А сегодня упивайся славой в кругу своих ратных товарищей! И расскажи – ка нам, как это ты умудрился первым ворваться во вражеский лагерь?!
Одобрительный свист офицеров заглушал плеск наполняющихся чарок в синем папиросном дыму.
- За Тухачёва, господа! Ура!
- Ура!!!
- Гип-гип ура!!!
- Кстати, господа, кто-нибудь из вас знает, откуда произошло это самое выражение? – спросил пирующую аудиторию прапорщик фон-Фольборт.
- Какое?
- Ну, это-самое: «гип-гип-ура». По одной из версий таким был боевой клич крестоносцев: hep-hep! И что это аббревиатура латинской фразы «Hierusalem est perdita», что означает «Иерусалим разрушен». А по другой версии, в средние века германские рыцари начинали охоту на евреев кличем «Hip! Hip!». Таким был и клич немецких пастухов, погоняющих свою скотину, который использовали студенты-антисемиты при известном погроме 1819 года.
- Откуда вам всё так известно, прапорщик? Вы словно готовились к выступлению, ей-богу! Такую речь тут выдерживаете!
- Я читал об этом в словаре фраз и поговорок Брюверса, который описывает эти версии со ссылкой на французского учёного Генри ван Лауна.
- Всё это ваши прогерманские выдумки, - вставлял свою едкую фразу славянофил штабс-капитан Мельницкий. – На деле всё не так. У этого выражения греческие корни. Я был в Ливадии и слышал об этом от местных греков. «Hyp-hyp Ura» является производным от фразы «Hyper Urania», что означает один из эпитетов богини Афродиты «Небесная». Сейчас это выражение используется как наивысшая степень восторга и восхищения.
- Возможно, господин штабс-капитан. Однако, евреи почему-то избегают этого междометия.
- Господин прапорщик, я вас умоляю! Евреи вообще избегают вас, немцев, потому как вы им веками учиняете погромы.
Мельницкий с лукавой улыбкой обвёл всю пирующую братию. С краю отстранённый сидел Тухачёв и шептался о чём-то с Энгельгардтом.
- Господин подпоручик! Да, вы, Тухачёв. Скажите-ка нам, а вы изучали Статут Военного Ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия?
- Конечно, господин штабс-капитан! Новый вариант Статута от 1913 года штудировали ещё в училище.
- И за что вам может полагаться Орден Святого Георгия или Георгиевское оружие?
- Согласно Статуту в Части II Отделения Второго пункта первого за то, что при штурме укрепленного неприятельского места, первый взошёл в оное.
Мельницкий, слушая Тухачёва, скривил в кислой гримасе своё лицо.
- Ну, навряд ли, подступы к Ржешову можно было назвать укреплённым местом… Вы первым из офицеров вбежали на мост, но мост-то был неукреплённым местом.
- Тогда по пункту девять за то, что, увлекая за собою нижних чинов примером личной храбрости, захватил неприятельский пулемет в количестве двух единиц.
- Сомнительно, что именно вы, ведь там были и другие офицеры. Велика заслуга и капитана Веселаго. Благодаря ему мост не был взорван. За Веселаго, как старшим по званию, на лицо подвиги, прописанные в пунктах четыре, пять, шесть и тридцать данного Статута, а именно: он при взятии занятого неприятелем укрепленного места, примером отличной храбрости ободрил своих товарищей и увлёк их за собою. Он при штыковой схватке личным мужеством и храбростью содействовал успеху атаки. Он, будучи старшим в команде, выбил противника из укрепленного пункта. И он, капитан Веселаго, под действительным огнем самоотверженно потушил начавшийся пожар вблизи местонахождения взрывчатых веществ. Так что, господин подпоручик, не всё так однозначно. Эти господа-кавалеры из Георгиевской Думы, а вместе с ними и чиновники Орденского Капитула, такие придирчивые, когда дело касается серебряного крестика под белой эмалькой, что может быть, вам и напрасно ждать в ближайшем будущем ежегодной пенсии в сто рублей, льготного проезда по путям сообщения и дарового лечения при увольнении в отпуск или по болезни. Вы ждёте Указа о награждении, как Грамоту или Рескрипт за Высочайшим подписанием или как иную святыню и уже видите себя имеющим вход при Высочайшем Дворе в чине, не ниже полковника. Пустое предаваться несбыточным мечтаниям. Живите реалиями сегодняшнего дня. Пейте со всеми вино, подпоручик! – штабс-капитан тусклым взглядом окинул выпитый свой бокал и плеснул себе ещё. - Не раньше 26 ноября – Дня Георгиевских кавалеров, придёт ваше награждение в полк. А там и посмотрим, что к чему, коли к тому времени живы будем!
Михаила такой расклад не устраивал. Он валился спать в бреду, вымотанный и физически, и морально за эти дни без сна, отдыха, объевшись с голодухи по случаю трофейного пиршества. Ещё помнил, как перед сном бубнил Энгельгардту, с которым сошёлся в последнее время теснее, чем с остальными офицерами батальона, про Статут, про Георгиевское оружие. Борис Владимирович Энгельгардт был видавшим виды запасником, спокойным комформистом-приспособленцем, легко меняющим и занимающим выгодную для собеседника позицию, равно как и легко от неё отрекающимся в угоду новой создавшейся конъюнктуре. Он был на четыре года старше Михаила и его земляком из потомственных дворян Смоленской губернии. Сын члена Государственного совета Вадима Платоновича Энгельгардта и Анны Михайловны Мезенцовой. Окончил Императорское училище правоведения в 1910 году. Выдержал экзамен на производство в офицеры при Павловском военном училище по 1-му разряду. Стал подпоручиком с 06.08.1911г. В 1912 году поступил вольноопределяющимся в лейб-гвардии Семеновский полк и в следующем году вышел в запас гвардейской пехоты в чине подпоручика (ВП 09.09.1913). С началом Первой мировой войны был призван из запаса. Энгельгардт охотно поддерживал точку зрения Тухачёва и почти всегда во всём с ним соглашался. Длинноносый усатый красавец с длинными, закрученными, как у барышни густыми ресницами и щеголевато-высокомерным, придирчивым взглядом, он поддакивал Михаилу и сейчас, условно, но без рисовки сопереживая ему.
А засыпающий Тухачёв бубнил себе под нос следующее: «Золотое оружие, которое по новому статуту с 1913 года зовётся Георгиевским, такое как: сабли, шпаги, палаши (для моряков), на вызолоченном эфесе с темляком из георгиевской ленты раньше имело надпись «За храбрость», теперь там помещается крест ордена Святого Георгия, уменьшенного размера. Георгиевская лента… Это чередование оранжевого с чёрным, словно огонь и пороховой дым – символы войны и победы. Награждённый таким оружием приравнивается к кавалерам ордена Святого Георгия, причем старшинство этой награды устанавливается сразу после ордена Святого Георгия 4-й степени. То есть из восьми орденов Империи это самая престижная военная награда, после, конечно Андрея Первозванного, но тот не в счёт: им награждаются лишь высшие чины. Она даёт возможность ускоренной выслуги с повышением в чинах, при котором дальнейшее производство не обязывает держать офицерский экзамен. Плюс ежегодный отпуск в два месяца, а один раз в два года – даже четыре месяца! Имя и фамилия кавалера заносится на мраморную доску в Георгиевском зале Большого Кремлёвского Дворца в Москве и в Александровском училище! Что скажите, подпоручик Энгельгардт? Такие перспективы и как их упустить?!
- Да-да, конечно! Тухачёв, ложитесь спать. Вам надо выспаться. Вы еле держитесь на ногах. – и Энгельгардт заботливо укладывал Михаила спать, как нянька или денщик.
И Тухачёв тонул в забытье своих грёз. Во сне он витал в облаках славы. Ему, склонённые в повиновении, смирённые владыки несли ключи от поверженных им городов. Оркестры гремели марши в его честь. Влюблённые девушки пачками бросали на него свои страстные взгляды и трепетали при одном лишь его появлении где-то на горизонте.
Реальность, в которую он выныривал из глубокого сна, была суровей своей обыденной неизменностью. А в штаб корпуса уже летели с разных боевых участков полевые записки с представлениями к наградам:
На командира 1-й бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии генерал-майора барона Леопольда фон дер Бринкен: «Удостоить за отличие в делах против неприятеля Георгиевским оружием за то, что с отличным мужеством руководил действиями 1-й бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии в боях Люблинской операции 20.08.-2.09.1914г., в особенности, за своевременное обеспечение фланга дивизии высылкой Семеновского полка в боях 26.08.1914г. и своевременное направление батальона того же полка в тыл Кржешову для захвата моста через р. Сан 2.09.1914».
На командира Лейб-Гвардии Семеновского полка генерал-майора Ивана фон Эттера: «Удостоить за отличие в делах против неприятеля, по усмотрению Местной Думы, из лиц, имеющих Георгиевское оружие, Георгиевским оружием за то, что в период боев с 19.08. по 2.09.1914г., находясь неоднократно под действительным огнем противника, лично руководил всеми этими боями, маневрируя частями полка с полным успехом и так энергично, что всюду заставлял отступать перед собой противника. 2.09. в бою под Кржешовым, своим обходным движением неприятельской позиции, решил бой в нашу пользу, захватив переправу через р. Сан, один неприятельский пулемет и около 200 пленных. Этот удачный маневр полка имел решительное влияние на общий исход дела, и сильно укрепленная Кржешовская позиция досталась нам легко и неприятель не успел уничтожить мост».
На командира 2-го батальона Лейб-Гвардии Семёновского полка полковника Михаила Вишнякова: «Удостоить за отличия в делах против неприятеля, по усмотрению Местной Георгиевской Кавалерской Думы, из лиц Г 4, орденом Святого Георгия 4-й степени за то, что в бою 2.09.1914г. во время атаки сильной неприятельской позиции у Кржешова, по собственному почину, под сильным ружейным и артиллерийским огнем, выйдя противнику во фланг, заставил его очистить позицию а также овладел мостом, ворвавшись на плечах отступавшего противника на левый берег р. Сана».
На командира 9-й роты 3-го батальона Лейб-Гвардии Семёновского полка полковника Готгарда фон Тимрота: «Удостоить за отличия в делах против неприятеля, по усмотрению Местной Думы, из лиц, имеющих Георгиевское оружие, Георгиевским оружием за то, что в бою 2.09.1914г., под Кржешовым, будучи послан для объединения действий батальонов, направленных с фронта, с 2-м батальоном, посланным в охват неприятельской позиции, под сильным ружейным и пулеметным огнем противника перешел с фронта в наступление с целью привлечь на себя внимание неприятеля. Благодаря умелому руководству батальонами, способствовал захвату единственной переправы у Кржешова на р. Сан, через которую на другой день переправился весь гвардейский корпус».
На командира 6-й роты 2-го батальона Лейб-Гвардии Семёновского полка капитана Феодосия Веселаго: «Удостоить за отличие в делах против неприятеля, по усмотрению Местной Георгиевской Кавалерской Думы, из лиц Г 4, орденом Святого Георгия 4-й степени за то, что, в бою 2.09.1914г. у с. Кржешов, когда неприятель стал отступать на левый берег р. Сан и начал взрывать мост, быстро со своею ротой бросился на этот мост, выбил противника из окопов на противоположном берегу реки, обеспечил мост за собою и прекратил начинавшийся на нем пожар, вследствие произведенного австрийцами взрыва устоев моста».
На командующего 7-й ротой 2-го батальона Лейб-Гвардии Семёновского полка поручика Анатолия Иванова-Дивова 2-го: «Удостоить за отличия в делах против австрийцев орденом Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом».
На подпоручика 7-й роты 2-го батальона Лейб-Гвардии Семёновского полка Михаила Тухачёва: «Удостоить за отличия в делах против австрийцев орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом».
Помимо этих представлений за тот же самый Кржевский бой были представления почти всех обер и штаб-офицеров полка. Штатские чиновничьи ордена, с добавленным боевым ореолом перекрещенных мечей с бантом или без, Святой Анны, Станислава, даже Владимира низших 4-х степеней и более высоких 3-х и даже 2-х мелькали в этих представлениях, как карты на офицерском столике во время коммерческих игр. Геройство многих из них, особенно бывших камер-пажей, было вымышленным, но незримый армейский закон солидарности тянул их за уши вверх по карьерной лестнице. И летели полевые записки ротных, батальонных командиров и рассматривались в штабах полка, бригалы, дивизии, корпуса, и командующий армией удостаивал пожалованьем разностепенных военных наград, этих почётных ювелирных украшений, на новый выпуск которых Учреждение Капитула орденов заключало договора с ювелирными мастерскими и золотых дел мастерами из пруссаков и евреев в Москве и Петербурге за казённые государственные деньги.
Тухачёв ещё просто не мог знать, как огромен список кандидатов в кавалеры орденов, прилепившихся к его кржешовскому подвигу. Там были представления штабс-капитана Азанчеева-Азанчевского к Св. Станиславу 3-й степени с мечами и бантом; поручика Азанчевского к Св. Анне 4-й степени с надписью «За храбрость»; капитана Андреева к Св. Станиславу 2-й степени с мечами; подпоручика Баланина к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; подпоручика Бойе-ав-Геннэс к Владимиру 4-й с мечами и бантом; подпоручика Бремера к к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; штабс-капитана Бржозовского к Станиславу 2-й с мечами; подпоручика Витте к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; капитана Гончарова к Анне 2-й с мечами; подпоручика Дирина к Станиславу 3-й с мечами и бантом; поручика Зайцова к к Станиславу 3-й с мечами и бантом; подпоручика Зайцева к к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; полковника Зыкова к Владимиру 3-й с мечами; подпоручика Казакова к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; капитана Касаткина-Ростовского к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; прапорщика Клименко к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; подпоручика Комарова к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; подпоручика Коновалова к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; поручика Коновалова к Станиславу 3-й с мечами и бантом; подпоручика Купреянова к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; подпоручика Лемтюжникова к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; штабс-капитана Леонтьева к Анне 3-й с мечами и бантом; подпоручика Лобачевского к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; подпоручика Лялина к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; штабс-капитана Мельницкого к Анне 3-ц с мечами и бантом; штабс-капитана фон-Миниха к Анне 2-й с мечами; штабс-капитана Михайловского к Станиславу 2-й с мечами; штабс-капитана Михно к Станиславу 2-й с мечами; поручика Молчанова к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; полковника Назимова к Владимиру 4-й с мечами и бантом; подпоручика Орлова к Анне 4-й с надписью «За храбрость»; поручика Подчерткова к Станиславу 3-й с мечами и бантом; капитана Поливанова к Владимиру 4-й с мечами и бантом; капитана Попова к Анне 2-й с мечами; полковника Пронина к Анне 2-й с мечами; капитана Рихтера к Станиславу 2-й с мечами; подпоручика Рыльке к Станиславу 3-й с мечами и бантом; капитана фон-Сиверса к Анне 2-й с мечами; и многих других по штатному списку полка.
Всю эту огромную писанину штаб армии переварил только 26 сентября и спустил пожалование командующего обратно в представленные части.
***
В 5-й роте умирал от ран, полученных в кржешовской атаке, подпоручик Эраст Пенхержевский. Младший врач Пётр Васильев и исполняющий должность старшего врача Анатолий Оницканский, осмотрев раненого, докладывали командиру роты полковнику Александру Зыкову о его безнадёжности.
- Господин полковник, - резюмировал Оницканский, - он долго не протянет. Его надо срочно везти в дивизионный лазарет. Там перевязочный пункт, там ординаторская, там врачи Муфель, Мунт, Абрам Розенталь, там медикаменты, в конце концов! А у меня здесь что? Я уже звонил дивизионному врачу Гептнеру. Он готов принять раненого. Нужна подвода.
Полковник участливо оглядел безнадёжного Пенхержевского.
- В штабе полка сейчас от дивизионного интенданта полковника Вакара находится прапорщик дивизионного обоза Павел Мелентьев. Я пошлю туда вестового. Только, боюсь, бедняга не дотянет до дивизии…
Третьего сентября утром, с муками кое-как погруженный в подводу подпоручик умер, не приходя в сознание. Это был второй офицер-семёновец, убитый на этой войне. Его быстро отпел полковой протоиерей и тело, как и погибшего ранее фон-дер-Лауница, нужно было транспортировать до Петрограда в семёновский храм. Сопровождать вызвался после некоторой задержки и долгих раздумий, а всё более из-за скандала, разразившегося в 7-й роте, поручик Иванов-Дивов 2-й. Скандал произошёл на почве недовольства результатами награждения за взятие переправы у Кржешова.
Поручик Иванов-Дивов 2-й проинформировал Тухачёва, что он с согласия полковника Вишнякова написал рапорт о представлении подпоручика к Георгиевскому оружию, но штаб полка ограничился представлением его к Владимиру 4-й степени.
- Если хотите знать моё мнение, подпоручик, - как-бы оправдывался перед Михаилом Анатолий Иванов-Дивов 2-й, - то мне это кажется несправедливым: ведь два пулемета были взяты вашим взводом, и перешли мост вы вместе с Веселаго, который, тем не менее, получит за это, конечно, тоже вполне им заслуженный Георгиевский крест.
Михаил вспыльчиво негодовал, всё более разъяряясь.
- Но ведь за захват двух пулеметов противника, согласно действующему георгиевскому статуту, лицо, совершившее подвиг, полагается наградить орденом Св. Георгия 4-й степени или Георгиевским оружием, но никак не орденом св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом! Вы с полковником Вишняковым, как ближайший мой боевой начальник и его заместитель должны были настоять об удостоении к ордену Св. Георгия. А в результате я узнаю, что за мой подвиг получают Георгиевские кресты и оружие командир бригады Леопольд Бринкен, наш Ванечка, сам Вишняков, полковник Тимрот и капитан Веселаго. Замечательно!
- Ну, это Георгиевская Дума и Орденский Капитул ещё будут решать, - пытался загладить свою вину в глазах подчинённого поручик.
- За них уже всё решили наши штабисты. В их представлениях наш приговор. Что за дурацкая система награждения у нас в армии! – на глазах Михаила проступили слёзы бессильного отчаяния и опустошения от разочарования. – Что за круговая порука! Ты совершаешь подвиг, но не можешь получить за него награду, пока старшие по чину не будут отмечены в том числе и за него. А если этих старших, изъявивших желание отметиться за счёт моего подвига, множество, то мне и вовсе не достанется и куска от этого пирога. Хватит, мол, за один подвиг итак уже много наград. Вот она - Высочайшая милость!
- Как вы можете такое говорить по отношению к своему начальству, подпоручик!
- Мне не понятно при этом главное. Если, предположим, мой солдат совершает героический поступок, проливая свою кровь, то я какое отношение буду иметь к его награде. Ведь это его кровь, не моя. И Крест его, а не мой! Почему же я должен кормить наградами всех вышестоящих обер и штаб-офицеров, словно крепостной платить барину свой оброк или отбывать барщину?! Это разве справедливо?! Что это за порядки такие?!
- Вы забываетесь, подпоручик! В армии не существует понятия справедливости. В армии есть принцип субординации!
- Такая система в конце-концов не жизнеспособна! Она вскармливает дармоедов в армии, полковых и корпусных трутней! А вы знаете, как пчёлы избавляются от ненужных трутней? Они обрывают им крылья и выставляют из бортей на верную смерть. Похоже, в борьбе за справедливость наших трутней в будущем ждёт такая же участь. Мерзавцы! Украли награду! Что мне этот ваш 4-й Владимир?! Словно за выслугу лет старичку дали. Разве это боевая награда?! Орденская пенсия по нему мизерная, да и будет только лет так через сорок-пятьдесят, не раньше. К тому же Капитул ещё и взыщет за неё с меня приличную денежную сумму за эту ювелирку.
- Ну, подпоручик, я буду вынужден доложить о вашем поведении вышестоящему начальству!
- Да к чёрту всё, поручик! Докладывайте кому хотите. Кому, Вишнякову, Ванечке? Да за такое стреляться надо на дуэли! А нет, так я вон выйду к речке да застрелюсь с револьвера и делу край. Мне теперь всё равно! Хоть в запас уходи. Карьера поломана. Так по крупице складывал всё, усилия прилагал, а всё на смарку. Всё к чёрту! Я им всем в глаза скажу, хоть на суде, что считаю совершенно абсурдным то, что в гвардии нет производства за отличие и что надо идти в хвосте за каждой бездарностью, которая старше тебя по выпуску!
Разговор этот был вечером в какой-то деревенской халупе с глиняным полом, где на соломе устроились на ночлег офицеры 7-й роты: Иванов-Дивов 2-й, Тухачёв, Энгельгардт, прапорщик Фольборт и вольноопределяющийся младший унтер-офицер барон Шиллинг.
- Ваше возмущение порядками, бытующими в гвардии, есть вопиющий случай нарушения воинской дисциплины, подпоручик! Но я буду снисходителен и справедлив к вам, как к фронтовому офицеру. Под пулями мы все равны и офицерская честь на вашей стороне. В том правда. Я не подхалим и не карьерист, чтобы заискивать в штабе награды и стучать на своих подчинённых. Мои награды мне тоже, вон, какой кровью достаются и никто не смеет меня упрекнуть в ином.
Иванов-Дивов закрыл эту тему, приказав всем спать, а на утро пошёл к Вишнякову и в присутствии у него других офицеров, в том числе капитанов Макарова и Касаткина-Ростовского, доложил батальонному командиру об этом заявлении Тухачёва и в целом о его поведении. А также выразил желание уйти в запас и сопровождать тело умершего Пенхержевского в Петроград, в виду своей полной несостоятельности как командующего ротой.
- А кого мне прикажете вместо вас назначать командующим ротой? Пажи под пули не полезут и солдат в цепях не поведут. Имейте в виду, поручик, что вместо вас я вынужден буду поставить командовать ротой именно подпоручика Тухачева, как реально проявляющего себя смекалистого и настырного офицера. А эти ваши подковёрные дела с компроматами, портящими военную судьбу молодого офицера, выбросьте вон. Здесь фронт. Здесь война. И всё освящается пролитой кровью. Он каждый день идёт на смерть и я, как боевой офицер, отец его, а не бездушный начальник! И я понимаю его боль и глубоко солидарен с ним!
- Горяч молодой подпоручик, - философски заметил, присутствующий при этом разговоре капитан князь Касаткин-Ростовский, глубокомысленный как и всякий поэт. – Ретив, словно не объезженный конь. Как писал граф Лев Николаевич Толстой, снисходительно оправдывая и защищая в своё время молодую поэтессу Мирру Лохвицкую от нападков критики, ратующей в искусстве за псевдо духовность, лишённую всяких порывов и исканий души и устремлений её, кроме как к Богу, что «это пока её зарядило, молодым пьяным вином бьёт. Уходится, остынет и потекут чистые воды!». Как мудро и метко сказано классиком! И добавить здесь нечего. Так и про Тухачёва я могу сказать. Его первый успех Кжешувского боя вскружил ему голову. И он стал делать с апломбом суждения о военных операциях и порядках. Но в то же время с товарищами он вежлив, хоть и сух, чужд веселья и шуток и всегда холоден и слишком серьёзен, что не свойственно его возрасту, чурается всякой дружбы и доверительности в нашем полку, где все мы из покон веку живём одной дружной семьёй. А не дать ли нам, господа, ему в духе полковых традиций какое-нибудь прозвище, чтобы хоть как-то комически разбавить или даже подчеркнуть сложившийся у нас его образ? Ведь все мы в шутку и за глаза называем нашего командира фон-Эттер «Ванечкой», подпоручика Купреянова «Монтегомо Ястребиный Коготь», прапорщика Ватаци — «Кардиналом», а его начальника, капитана Михайловского «Королем», подпоручика Казакова «Молчалиным». Предлагаю за такой его апломб называть его … «Наполеоном»!
- Почему Наполеоном?
- Ну, я думаю, это его тайный кумир. Да к тому же именно как Бонапарт он ведёт себя, не считаясь ни с чьими авторитетами.
- Бонапартизм в русской среде, как известно, заканчивается Раскольниковыми. «Тварь я дрожащая или право имею…», помните, как у Достоевского?
- Ничего-ничего! Пускай, побудет Наполеоном. Это же в шутку.
В итоге этой беседы Вишняков не дал хода доносу поручика и согласовал его скорый отъезд, который, как снег на головы, упал на нижние чины 7-й роты. После отъезда Иванова-Дивова, с 11 сентября 1914 г. Тухачёв или «Наполеон» стал исполнять обязанности командующего 7-й ротой.
XXII
В семье внука императора Николая Первого, великого князя Константина Константиновича, пять его старших сыновей, князей императорской крови, с самого начала войны со своими полками ушли на фронт. Старший - двадцативосьмилетний Иоанн Константинович ординарцем при штабе 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии; второй – двадцатисемилетний Гавриил Константинович флигель-адъютантом в лейб-гвардии Гусарском полку; третий брат – двадцатитрёхлетний Константин Константинович Младший поручиком лейб-гвардии Измайловского полка; четвёртый – двадцатиоднолетний Олег Константинович корнетом лейб-гвардии Гусарского полка; и пятый – двадцатилетний Игорь Константинович, окончивший Пажеский корпус 12 июля 1914 года и недавно произведённый в корнеты, тоже в лейб-гвардии Гусарском полку.
«Наши три гусара», как называл их отец, Игорь, Гавриил и Олег, втроём служили в лейб-гвардии Гусарском полку. Полк этот вместе с лейб-гвардии Драгунским полком входил во 2-ю бригаду 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. В гвардейские гусары нижних чинов традиционно брали хорошо сложенных русобородых шатенов на лошадях серой масти в первый и третий эскадроны, гнедой масти с отметинами во второй эскадрон, белой масти в четвёртый и серой – в пятый и шестой эскадроны. Командовал полком генерал-майор Шевич Георгий Иванович. Олегу Константиновичу предлагали быть ординарцем в штабе дивизии, но он предпочёл остаться в полку, чтобы лично принять участие в боевых действиях на Северо-Западном фронте. Генерал-майор Шевич поручил ему ведение полкового дневника. И бывший александровский лицеист со рвением изголодавшегося по работе журналиста принялся освещать в нём исторические события из походной жизни гвардейских гусар. Помимо официальной рутины он не забывал вести и свой собственный дневник, куда записывал сокровенные мысли, зарисовки событий, впечатления, в которые потом хотел посвятить отца, великого князя Константина Константиновича как своего духовного наставника, наиболее близко разделяющего его литературные и умственные интересы. Были там и лирические посвящения его невесте, княжне императорской крови Надежде, дочери великого князя Петра Николаевича, с которой он был помолвлен незадолго до начала войны. Озарённый светлой любовью к ней и трепетом радости скорого брака, он уходил на войну. И хоть радостно ему было запечатлевать свои мысли и повседневные события кавалерийской службы в дневники истории, всё более все желания князя сосредотачивались на жажде подвига: он днём и ночью мечтал о своём уходе из штаба полка и о принятии командования взводом. Командир полка, как мог, по-отечески оберегал его, от всяких безрассудств и геройств. Ещё в самом начале войны князь Олег не без гордости записал в своём дневнике: «Мы все пять братьев идем на войну со своими полками. Мне это страшно нравится, так как это показывает, что в трудную минуту Царская Семья держит себя на высоте положения. Пишу и подчеркиваю это, вовсе не желая хвастаться. Мне приятно, мне радостно, что мы, Константиновичи, все впятером на войне».
Не забывал он уделять внимание и своей любимой кузине, великой княжне Марии Николаевне, справлялся о её настроениях, сердечных переживаниях и планах на жизнь. Та скупо ему отвечала, скрывая за общими и ничего не значащими фразами, своё истинное настроение, наученная своим личным опытом и обожжённая материнской суровостью нравственных экзекуций.
Олег настойчиво и терпеливо добивался от командира полка принять взвод. И в двадцатых числах сентября наконец-то желание его осуществилось. Просто командир устал уже уговаривать князя и сдался на милость его навязчивых просьб. Двадцать седьмого сентября Олег Константинович, командуя взводом, близ деревеньки Пильвишки в районе Владиславова следовал в одной из застав передовой кавалерии. Разведкой был обнаружен германский разъезд и лихие гусары кинулись их атаковать.
Горячий гнедой конь помчал романтика-лицеиста за уходящим к лесу противником. Это были конные егеря в зеленовато-серых мундирах со стоячими воротниками и в шлемах с заострённым навершием. Гусары летели им наперерез, вытаскивая из ножен сабли и устрашающе свистя и гикая. Неповоротливые, грузные немцы, видя, что не успеют оторваться, повернулись во фронт принимать бой. Их пики, словно копья рыцарей-крестоносцев, грозно смотрели на врага, как и их взгляды из под воображаемых поэтом шлемовых забрал. Гусары шли на сближение, и вскоре залязгала клинками рубка. Перед глазами Олега носились всадники, яростно поднимая коней на дыбы, сверкали сабли, разящие смертью наточенной стали. Немцы падали подстрелянные и порубленные, смятые гусарским натиском. Князь подскакал к месту боя в конце стычки, когда на земле уже валились раненые и оставшиеся, кто не успел всё-таки вырваться, бросали оружие и сдавались в плен. И тут один из раненых немецких кавалеристов, уже находясь на земле под убитой лошадью, внезапно, почти не целясь, скорее машинально, чем умышленно, непроизвольно, по привычке убивать, выстрелил в князя и свалил с коня. Резкой болью пронзило молодое тщедушное тело. Юноша вскрикнул и забился в конвульсиях. Того егеря остервенело зарубили подоспевшие гусары. С немца упал латунный шлем-пикельхельм с металлическим шипом в навершии, в рассечённом светло-коричневом тканевом чехле которого виднелся кокардой в посеребрённой пластине оскорблённый зарубком русской стали прусский орёл в растопыренных перьях размётанных крыльев. Гусарский клинок вязко вошёл в гладко уложенную на пробор шевелюру брюнета, будто её обладатель собирался посетить театр, а не готовился в бой.
Князя срочно отправили в госпиталь в Вильну, где он был вне очереди прооперирован. Но заражение крови – главный бич фронтовых госпиталей, уже начало своё таинственное колдовство умерщвления плоти. Верховный Главнокомандующий в расстроенных чувствах отбил телеграмму царю, в которой приукрасил роль князя и значение его подвига в произошедшей лёгкой стычке с разведкой неприятеля:
«При следовании застав нашей передовой кавалерии были атакованы и уничтожены германские разъезды. Частью немцы были изрублены, частью взяты в плен. Первым доскакал до неприятеля и врубился в него корнет Его Высочество Князь Олег Константинович».
Текст Высочайшего приказа с формулировкой «за мужество и храбрость, проявленные при атаке и уничтожении германских разведчиков, при чем Его Высочество первым доскакал до неприятеля» двадцать девятого сентября Олегу привез отец вместе с пожалованным ему орденом Святого Георгия 4-й степени. Умирающий сын выслушал формулировку награждения и тихо сказал: «Я так счастлив, так счастлив. Это нужно было. Это поднимет дух. В войсках произведет хорошее впечатление, когда узнают, что пролита кровь Царского Дома». Он умирал в здании Виленского реального училища, в котором был развёрнут военный госпиталь. Рыдающая сестра милосердия склонялась над молодым князем, корчащимся в предсмертной агонии, пытаясь хоть чем-то отвлечь и облегчить его страдания. А он сквозь стиснутые от боли зубы шептал ей: «Жизнь, милая сестричка, это не удовольствие, не развлечение, но крест».
Великий князь Константин Константинович привез умирающему сыну Георгиевский крест его деда.
— Крестик Анпапа!— прошептал князь Олег.
Он потянулся и поцеловал белую эмаль. Крест прикололи к его рубашке. Вскоре больной стал задыхаться… Началось страшное ожидание смерти: шепот священника, последние резкие вздохи… Великий князь, стоя на коленях у изголовья, закрывал сыну глаза; Великая княгиня грела холодевшие руки. Брат Игорь Константинович стоял на коленях в ногах. Вскоре окончилась молодая жизнь… Светлое, детски чистое лицо князя было отлично освещено верхней лампой. Он лежал спокойный, ясный, просветленный, будто спал. Белая эмаль, к которой он прикоснулся холодеющими губами, ярко выделялась на его груди.
Тело Олега сопровождала семья до имения Осташёво. Мать погибшего, великая княгиня Елизавета Маврикиевна забрала на похороны из полка двух других сыновей, с отчаяния требуя от них навсегда оставить военную службу. Под рыдания матери сын Гавриил всю дорогу в вагон-салоне с досады твердил: «Жаль, что я не убил этого Вильгельма ещё год назад, когда был в Берлине у него на приёме!».
Траурный поезд с телом князя медленно подъезжал в осенней расхлябанной распутице окрестного бездорожья к станции Волоколамск. На платформе стояли войска и крестьянские массы народа. Как полагалось при похоронах обер-офицера, к тому же князя императорской крови, войска встали «на караул», оркестр заиграл «Коль славен». К платформе было подано орудие с лафетом, на который и поставили гроб с телом князя, уставив цветочными венками, словно гробницу фараона.
Траурная процессия тронулась на Осташёво. Князья и офицеры на лошадях, княгиня с соседками-помещицами и родственницами дома в экипажах. Крестьянский люд, содравши шапки, бежал и плёлся сбоку вдоль дороги. Мальчишки шныряли мимо, грязные, юркие, как воробьи, ростом меньше орудийного колеса. Повсюду следовали за гробом вереницы народу: крестьянки в платках, отставные солдаты в шинелях, старики, ветераны и инвалиды прошедших войн. Было третье октября… Грязь и распутица. Отпели и похоронили молодого князя на берегу Рузы, в западной части по-осеннему увядающего парка усадьбы. Присутствовавшие на похоронах были приглашены во дворец Великого князя на поминальный обед. Для крестьян поминальное угощение было приготовлено в двух чайных лавках.
Отец, хоронивший сына, был физически и морально раздавлен. Он толком ещё не успел оправиться от того стресса, который испытал в самом начале войны, когда отдыхал с супругой и младшими детьми в Германии. Война началась внезапно и он был арестован и позорно выпровожден за пределы Германии. Пришлось хлебнуть унижений, ранее не знакомых его гордой особе. И теперь такое горе. Он лишался любимого сына, чьи литературные перспективы тешили больное самолюбие великого князя. Словно смысл жизни теряла теперь его старость.
- Я велю заложить в память о сыне на месте его погребения храм-усыпальницу,- всхлипывал Константин Константинович, обращаясь к супруге, дёргая по-старчески плечом и вытирая слёзы платком. - Что-нибудь в древне-русском стиле по образцу новгородских церквей. Олежек так любил историю, Древнюю Русь и Господин Великий Новгород. В усыпальницу помещу саркофаг. Будет церковь со входом на запад и со звонницей в восточном углу, с апсидой и одноглавым куполом. Мы будем туда приходить и молиться об упокое его души. Помнишь, как в 1908 году во время нашего путешествия по Волге мы посетили во Владимире Успенский собор, где от монголо-татар в 1238 году погибла вся семья великого князя Юрия Всеволодовича. Я видел, когда мы все осматривали ризницу, Олег молился перед гробницей погибших княгинь. Так и вижу его сейчас одинокую коленопреклонённую фигуру в полумраке древнего собора…
Жена не разделяла православные вкусы и духовную чувствительность и ранимость мужа. И после похорон Елизавета Маврикиевна всё больнее стала его упрекать за то, что в военные отдал сына.
- Война эта бессмысленная! – всё повторяла она. – Глупость! Зачем воюете?! Это всё Великобритания! Она натравила Россию и Германию друг на друга, чтобы они обе сгинули в кровопролитной бойне. А сама она будет дальше гегемоном властвовать над миром.
- Как ты можешь так говорить! - расстраивался всё-более Константин Константинович. – Сын пролил свою кровь не зря, за Царя, за Отечество, за великое дело!
- Какое великое дело? Ну, скажи, кому была нужна его смерть?
- России! Войскам! Они воодушевления полны и отмстят за его гибель армиям кайзера!
И спорили два пожилых человека, уставших от жизни, взаимно отвергших любовь, в имении своём не находя более ни в чём отдушины и покоя, в удушающей их муке бессилия что-либо изменить. И всё также на полях сражений юные мальчики гибли в кровопролитных боях, и гвардии, позолоченной в парадном напылении, редели ряды. Великая страда сенокосов молодых жизней стояла над Галицией и Вислой, ожидая обильную жатву смерти. Несчислимо косилась жизнь, и смерть собирала свои осенние урожаи. Немецкие пулемёты и артиллерия, словно спелую рожь, косили русскую гвардию. Лапчатые кресты Тевтонского ордена, Железные кресты прусских наград, чёрные орлы Германской империи, заимствованные с аквилы древнеримских легионов, и Балкенкройцы или поперечины креста на гюйсах дредноутов и боках аэропланов и танков зловеще зияли чудовищной мощью агрессивного германского милитаризма, устрашая собою два фронта – французов и русских.
***
В ходе общего наступления Юго-Западного фронта 21 августа русские войска заняли Лемберг, которому сразу же было возвращено его историческое название Львов, данное ему галицийским князем Данилой Романовичем при основании в середине XIII века. 22 августа был взят Галич. Девятая армия опрокинула противостоящего противника и второго сентября 1914 года, взяв польский город Сандомир, создала плацдарм на реке Сан для удара на Краков. Тридцать австрийских дивизий отходили, чтобы не быть окружёнными Девятой, Четвёртой и Пятой русскими армиями. К восьмому сентября русские заняли всю восточную Галицию, всю Буковину и осадили Перемышль. 10 сентября Русская Императорская армия взяла Лупковский перевал и перешла Карпаты. Галицийская битва закончилась поражением Австро-Венгрии. Войсковая корреспонденция пестрила представлениями к наградам. В штабах соединений поднимались тосты за здоровье Императора и освобождение от швабского ига коренной русской вотчины – Галиции. За неё комадарм 9А Лечицкий первым в Великую войну получил одну из самых высоких наград – Георгиевское оружие с бриллиантами.
В этих условиях Германия, чтобы помочь союзнику, поражение которого от русских в Галицийской битве ставило Австро-Венгрию на грань военной катастрофы, начало переброску 11-го, 17-го, 10-го и резервного корпусов из Восточной Пруссии к Ченстохову, где была сформирована 9-я армия Макензена. Германское командование решило нанести оттуда удар на Ивангород и Варшаву во фланг русским, преследующим австрийцев. Объединённую группировку противника в составе 9-й германской армии Макензена и 1-й австрийской армии Данкля возглавил Пауль фон Гинденбург, шестидесятисемилетний генерал, воевавший ещё при Бисмарке во Франко-прусской войне 1870-1871 гг. в двадцатитрёхлетнем возрасте, а ныне виновник самсоновской катастрофы и одиозная фигура в Германии, прославившийся своими блестящими победами на Восточном германском фронте против русских.
Русские противопоставили Гинденбургу собранные у Варшавы и Ивангорода силы двух фронтов: Северо-Западного, главкомом которого с третьего сентября стал генерал от инфантерии Николай Владимирович Рузский, и Юго-Западного генерала от артиллерии Николая Иудовича Иванова. Рузский стягивал к Варшаве Второю армию Шейдемана, пополнив её тремя сибирскими корпусами. Иванов 11 сентября 5-ю армию Плеве, 4А Эверта и 9А Лечицкого стал оттягивать от реки Сан на север и развернул вдоль Вислы по обе стороны крепости Ивангород.
15/28 сентября германская 9-я армия генерала Макензена начала наступление на Варшаву и Ивангород, тесня корпуса 2-й и 4-й русских армий, которые понесли большие потери. К 29сентября/12 октября немцам удалось занять весь левый берег Вислы вплоть до Варшавы. В руках русской армии оставались лишь предмостные укрепления Ивангорода и Варшавы и плацдарм у Козенице, которые, не смотря на все усилия противника, ему не удалось взять. Немцы забрасывали тяжёлыми снарядами русские укрепления в предместьях Варшавы, вымещая злобу и компенсируя техническим превосходством своё наступательное бессилие.
Семёновский полк в составе 1-й гвардейской пехотной дивизии вёл оборонительные бои 24 сентября – у деревни Ляс-Дембове, 28 сентября – у деревни Хотца Дольна. После он был отведён в резерв и готовился для контрнаступления во фланг и тыл 1-й австрийской и 9-й германской армиям, ожидая известий из-под Варшавы, где Гинденбург увяз в ожесточённых боях за плацдармы, бросая в мясорубку боёв свои гвардейские резервы.
30 сентября 2-я и 5-я русские армии начали развивать наступление по левому флангу противника и Гинденбург перебросил от Ивангорода к Варшаве все свои основные силы, пытаясь выставить заслон. 1-я австрийская армия Данкля трещала по швам. Русские готовились к решительному броску. В эти дни подготовки к наступлению 9-й армии – в первой декаде октября, когда Семёновский полк ожидал каждый день положительных вестей из-под Варшавы, Михаила Тухачёва вызвали в штаб полка. Батальонный командир полковник Вишняков напутственно его покритиковал.
- Тухачёв! Вас в штабе полка дожидается дочь генерал-майора барона де Боде. Подпоручик, я вас прошу все эти шуры-муры с девицами оставить до победы. Не место им во время войны! Чтобы в первый и в последний раз, подпоручик!
- Слушаюсь, господин полковник!
У Михаила сердце от неожиданной радости выпрыгивало из груди. Какой-то неведомой волной счастья его окатило немилосердно, но было так приятно в тревожном волнении от предвкушения встречи с любимой девушкой, что он махом вскочил в седло и поскакал в штаб на батальонной ординарской лошади, от возбуждения неуклюже подпрыгивая в седле, в неровном скаче перемахивая кустарник.
- Да смотрите Ванечке на глаза там не показывайтесь! – вдогонку ему ещё кричал Вишняков.
А Михаил летел, не различая дороги, навстречу к любимой. И попадись бы ему на встречу в то самое время какой-нибудь шальной австрийский разъезд, не сдобровать бы влюблённому подпоручику и поплатиться жизнью за такую беспечность.
София сидела в штабе с двумя вестовыми из казаков второй очереди в кавалерийской шинели, искуссно подогнанной по её миниатюрной фигурке. В глубоких гротах её тёмно-голубых глаз пылал, как в камине, огонь возбуждения, азарта и страсти. Михаил, не помня себя, ни чинов, ни имён, кинулся к ней навстречу. Она тоже, не в силах совладать с тягой молодости, в влюблённом порыве повисла у него на шее. Полковой адъютант, понимающе, вызвал унтер-офицера и распорядился проводить молодых на квартиру. Но так не притязательна пылкая молодость, ждущая встречи и жаждующая влюблённого уединения. Бурная страсть бросила их в объятия друг к другу. Они захлебнулись в ней и только по истечении неведомого им количества времени, очнулись где-то на соломе в полутемной освещенной свечкой халупе.
- Ну, как ты, Софьюшка?! Откуда ты здесь?! Как ты меня нашла?!
Она вскидывала, нежно глядящие на него глаза.
- Поверь, любимый, мне – разведке, не так-то сложно теперь отыскать гвардейский полк на войне.
- Ты в действующей армии? Зачем?! В которой части?
- Всё по порядку, милый. Вопросов слишком много… Ты знаешь, я ведь всё рассказала maman о нас… Во всех деталях, во всех подробностях, словно гусар на попойке, хвастающий перед сослуживцами в полку о своих любовных похождениях. Она была в шоке. Так я отомстила ей за упечение меня в этот монастырь – Смольный! И, пока она раздумывала, приходя в себя, что со мной делать и как бы больнее и жёстче меня наказать, я убежала из дома. Благо, наступила война и я помчалась к отцу в Варшаву, в его лейб-гвардии Санкт-Петербургский полк. Служу при нём при штабе вестовым на правах вольноопределяющейся или вольнопёра, как говорят солдаты. Была уже не раз в разведке. С седьмого октября отец - командир 1-й бригады 3-й гвардейской пехотной дивизии. Дивизия входит сейчас в XXIII АК Второй армии. Дивизией командует генерал-майор Чернавин Владимир Всеволодович. Корпусом командует генерал от инфантерии Владимир Николаевич Данилов, герой русско-японской войны. В корпусе его все называют «генерал от наступления». Теперь в прямом подчинении у отца два полка: лейб-гвардии Кексгольмский и лейб-гвардии Литовский. И я уже знакома, представь себе, с их командирами генерал-майорами Борисом Викторовичем Адамовичем и Константином Константиновичем Шильдбахом. В составе Второй армии мы бьёмся под Варшавой.
- Да, эта жуткая история с 2А в начале войны и самоубийство командарма Самсонова. Как вы пережили это?
- Потеряно было три корпуса. Это ужасная катастрофа! Поменяли многих начальников. В конце августа сместили командира XXIII-го корпуса генерала от инфантерии Киприана Антоновича Кондратовича. А в начале сентября сместили и Главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала от кавалерии Якова Григорьевича Жилинского за этот провал. Вместо него с третьего сентября генерал от инфантерии Николай Владимирович Рузский.
- Да, бывший командир 3А.
- А что ваш Гвардейский корпус? Держится? Смотрите! Мы на вас, на элиту армии ровняемся! Представляешь, ищу тебя, мотаюсь с казачками по фольваркам и местечкам, попадаю в штаб 1-й гвардейской пехотной дивизии, к которой вы, семёновцы, относитесь…
- А также преображенцы, измайловцы, егеря…, - любовно теребя завитки волос Софии, ласкал её Михаил.
Она улыбается, нежась и прижимаясь к нему, и продолжает: «Ну, так вот. Рапортую, представляюсь штаб-офицеру, оказывается, самому командиру генерал-лейтенанту Владимиру Аполлоновичу Олохову! Такой импозантный мужчина, видный, представительный, кавалер из себя, стал ухаживать, угощал чаем с шоколадом, рассказывал о себе, о семье, о том, что родом из Лифляндской губернии, о жене Ольге Игнатьевне и о шестерых своих детях. Он так их любит. Милый такой, заботливый отец.
Минуты страсти, пылкие признанья, любовь и ласки, кругом голова…
София, порывисто сбросив с себя всю одежду, предстала перед Михаилом полностью обнажённой. Тухачёв любовался открывшимися ему девичьими прелестями в мерцании крестьянской свечки.
- Помнишь, в Смольном институте ты рассказывал мне на балу о натурщицах, которые открывают своё тело великим художникам и творцам. Смотри же на меня сейчас, любимый и запоминай всю! Я быть хочу твоим вдохновением!
Михаил замер от восхищения.
- Ты стала гладкая, как будто Афродита.
- Я быть хочу всегда богиней твоих грёз!
- Но чем ты бреешься, станком от Gillette Company со сменными штампованными лезвиями из дешёвой углеродистой стали?
- О, нет! Я использовала метод древней депиляции персиянок. Нагрела сахарную пасту, нанесла на интимные участки и позже соскребла.
- Но это больно, видимо!
- Вот закончится война и я стану актрисой или танцовщицей, чтоб все мужчины падали у моих выбритых ног.
Он, не давая ей больше сказать ни слова, крепко заключил её в замок своих объятий.
***
- Ты стала женщиной теперь, моя София. В любви невинную я кровь твою пролил…
- Ну, что с того, коль это нужно для влюблённых?
- Я кровь врагов на фронте должен проливать…
- О, я не враг тебе, мой рыцарь, мой любовник! Я всю себя тебе, мой рыцарь, отдаю!..
***
Расставались грустно. У обоих было тоскливо на душе.
- Смотри у меня, Тухачёв! С полячками не балуйся, а то, узнаю – отрублю саблей причинное место по самые не балуй! На, вон, почитай между боями. Занятная вещица. Стихи модного поэта Владимира Маяковского, кстати, твоего ровесника. По случаю начала войны.
Михаил трепетно принял и сложил листок бумаги с переписанным стихотворением. На прощание он ещё бережно подержал под уздцы её коня. Девушка, будто отправляющийся на войну казак, нагнулась и поцеловала его сочно в губы, затем лихо откинулась, по-казацки, восседая в седле, гикнула, пришпорив, вороного жеребца, и он понёс её во весь опор, так что сопровождающие казаки стали еле поспевать за ней следом.
- Ничего себе, кавалерист-девица, - восхищенно провожали её глазами семёновские штабисты.
А Михаил, вернувшись в роту, перед ночлегом, развернул подаренный Софией свёрток бумаги. Там были переписаны красивым женским почерком следующие стихи.
«Владимир Маяковский
ВОЙНА ОБЪЯВЛЕНА
"Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!"
И на площадь, мрачно очерченную чернью,
багровой крови пролилась струя!
Морду в кровь разбила кофейня,
зверьим криком багрима:
"Отравим кровью игры Рейна!
Громами ядер на мрамор Рима!"
С неба, изодранного о штыков жала,
слезы звезд просеивались, как мука в сите,
и подошвами сжатая жалость визжала:
"Ах, пустите, пустите, пустите!"
Бронзовые генералы на граненом цоколе
молили: "Раскуйте, и мы поедем!"
Прощающейся конницы поцелуи цокали,
и пехоте хотелось к убийце - победе.
Громоздящемуся городу уродился во сне
хохочущий голос пушечного баса,
а с запада падает красный снег
сочными клочьями человечьего мяса.
Вздувается у площади за ротой рота,
у злящейся на лбу вздуваются вены.
"Постойте, шашки о шелк кокоток
вытрем, вытрем в бульварах Вены!"
Газетчики надрывались: "Купите вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!"
А из ночи, мрачно очерченной чернью,
багровой крови лилась и лилась струя.
20 июля 1914 г.»
XXIII
Позади было уже полгода войны. Для кого-то кратковременных и скоропостижных, для кого-то роковых и фатальных, с чередованием всеобщей радости, ликования и триумфа, с индивидуальной трагедией похоронки, горечью поражений, с досадой разочарований. Первые полгода, вскрывшие давно назревшие гнойники безалаберности, бесхозяйственности, непрактичности и даже преступной халатности в сфере военного снабжения и обеспечения, когда вдруг неожиданно и безотлагательно обнаружилась катастрофическая нехватка снарядов, из-за которой русская артиллерия повсеместно и дружно замолкла, предоставив германской, обильной и мощной, одной продолжать петь ноктюрны обстрелов с акапелью щемящих душу разрывов. А потом наступили перебои с патронами и обмундированием. В тылу началась кампания травли и подозрений чиновников и военных в германском шпионстве, повсюду мерещились провокаторы и переодетые кайзеровские вахмистры, отдавались под суд невиновные и всюду ширилось воровство, связанное с военными поставками. Никто не планировал, не предполагал, не учитывал и не был готов к затяжной, продолжительной войне. Никакого патриотического вдоха уже не хватало для продолжения раздувания того славословия и подхалимства, которые были посвящены наиглупейшему решению вступить в эту войну, оказавшуюся не чередой парадов и восшествий на белом коне русского победителя в поверженные вражеские города, а кучей навозного дерьма, в которое вляпались наши войска по самые уши и от которого так просто теперь было не избавиться, ведь оно воняло на каждом шагу, отдавая мерзостью своего разложения. Эйфория от первых боёв, первых выстрелов, первых атак, первых рукопашных, давших воочию увидеть врага и, что называется, пощупать его, ощутив его бренную плоть на кончике своего штыка, - всё это быстро прошло, как и радость первых наград и повышений. А осталась лишь боль от ранений, увечий, от незаживающих и гниющих ран, от страшных и глупых смертей от заражения крови. Война оказалась совсем другой, не такой, как раньше, в эпоху наполеоновских войн. Война оказалась более жестокой и бескомпромиссной, истребляющей живую силу противника с изощрённостью всех новейших достижений научно-технического прогресса. Война оказалась долгой, на износ экономик, безрезультатной и бессмысленной. Никакая радость промежуточной победы не восполняла понесённых за неё потерь и средства, потраченные на достижение цели не окупались этой целью. Философия жизни и ценности человека на этой войне среди смерти и хаоса разрушения всё явственнее обнажала бесперспективность мировой вражды, всё более подчёркивала узость круга лиц, чьи материальные интересы явно выигрывали от чужой боли и страданий. И смерть, расцветающая махровым цветом, уносящая с каждым днём всё новые и новые тысячи, десятки тысяч жизней, слагала их в свои могильные копилки, тоже становясь миллионером, как и мировые хозяева денег, затеявшие весь этот империалистический передел мира.
Семёновский полк к 20 февраля нового 1915 года за полгода войны четыре месяца уже провёл в боях и два месяца в резерве командования. За плечами семёновцев были с 10.10.14 по 13.10.14 г. неистовые контратаки под крепостью Ивангород с боями в районе деревень: Гневашов-Здунков-Зволя-Чарный Ляс-Пенков-фольварк Градобице. В этих боях погибли офицеры: капитан Анатолий Андреев; поручики: Степан Гончаров, Евгений Фохт и прапорщик Владимир Степанов.
Тухачёв знал про них немногое, но каждый из них был самобытной личностью и его уход глубоко врезался в психологическую память всего полка. Капитан Андреев, будучи ещё поручиком, участвовал в подавлении декабрьского вооружённого восстания в Москве в 1905 году и за расстрелы вооружённых восставших, большей частью студентов и рабочих-дружинников, получил орден Св. Станислава 3-й степени. Поручик Гончаров тоже получил своего Станислава 3-й степени за эти же расстрелы рабочих с баррикад, вот только повышения в чине не имел. А Евгений Фохт, офицер из потомственных дворян, сын генерал-майора Николая Александровича фон-Фохт, окончил Павловское военное училище в 1904 году, а в 1912 году из-за дуэли был переведён из гвардии в армейскую пехоту в Севастополь, и только в августе 1914 года прибыль на фронт с маршевой ротой. Благородный, честный, смелый, волевой. Он был убит разрывной пулей в грудь под Ивангородской крепостью.
Закончив своё участие в Варшавско-Ивангородской операции, Семёновский полк с 16.10.14 по 24.10.14 г. по приказу командования передислоцировался к местечку Воля Загойская в направлении на город Краков для принятия участия в Лодзинской операции.
Первого ноября главнокомандующим Восточным фронтом Германии стал Гинденбург, тот самый виновник разгрома самсоновских корпусов под Танненбергом. Организовав масштабную перегруппировку своих войск, он нанёс внезапный упреждающий удар, готовящейся к наступлению вглубь Германии Русской армии на стыке между 1А и 2А. Русское командование приказало своим корпусам отступить, выровняв расположение фронта. По всему фронту начались тяжёлые и затяжные бои с переменным успехом и бесконечными перегруппировками русским и германским командованием своих войск с целью нащупать слабые места в обороне противника. Такое противостояние напоминало схватку борцов-олимпийцев, пытающихся повалить соперника, применив коварный приём захвата или подножки. Наконец, немцы нашли подходящую брешь в обороне русских между Лодзью и Ловичем и молниеносно перебросив туда основные силы бросили в тыл русским ударную группу генерала Шеффера из пяти дивизий. Русские, обнаружив, прорыв, стали спешно стягивать крупные соединения к Лодзи, чтобы в котле окружить и уничтожить прорвавшуюся германскую группу.
Согласно этой стратегии руководства фронтом с 04.11.14 по 05.11.14 г. семёновцы повели бои у посада Скала, деревень: Ржеплин, Сулковице, Пржебыславице и под самим Краковом, понеся при этом весомые потери. У посада Скала был убит командующий 13-й ротой поручик Дмитрий Коновалов 1-й и ранены младшие офицеры: прапорщик 2-й роты Тимашев и прапорщик пулеметной команды барон Типольт. Шестого ноября был убит младший офицер 9-й роты подпоручик барон Витте, русский немец, дразнивший когда-то Михаила смакованием подробностей его личной жизни вместе с покойным уже подпоручиком фон-дер-Лауницем.
Девятого ноября Семёновский полк вёл бой у посёлка Вольбром. После боя раздасадованный топтанием на одном месте Михаил, высказывал своё недовольство решениями главнокомандующего в коротких беседах своим батальонным младшим офицерам. Однако его высказывания, с лёгкостью перемётных сум меняющие точку зрения в зависимости от ситуации, то завуалированные и обличённые в мантию чопорного снобизма, то чересчур откровенные в неприкрытой полемике, оспаривающей правильность решений высшего руководства, то доходящие порой до мелочного занудства и острого скептицизма, уже стали в полку всеобщим объектом иронических насмешек. Полк разместился в деревне Имбромовице, куда приехал из штаба Девятой армии причисленный уже к штабу XVIII- го корпуса бывший семёновец, батальонный адъютант 1-го батальона штабс-капитан Алексей фон Лампе. Двадцатидевятилетний фон Лампе, окончивший в 1913 году Николаевскую академию, лобастый и кряжистый большеголов с цепким, испытующим взглядом подвижных, пронырливых глаз, услышав недовольные высказывания Тухачёва в адрес командования, посмотрел на него с ироническим вызовом и штабным апломбом.
- Позвольте, господин подпоручик! Вы здесь с таким напором осуждаете стратегию Ставки Верховного, будто ясно видите всю расстановку сил противника и способны предложить нам иное, оригинальное и более подходящее решение. Может быть, вы наберётесь смелости и оспорите даже решение самого Верховного направить нашу доблестную Девятую армию контрударом во фланг 2-й австрийской армии фон Бём-Эрмоли в Венгрию через Карпаты?
- Если это будет так, что вам должно быть известнее из штаба корпуса, господин штабс-капитан, то это было бы, на мой взгляд, откровенной глупостью. Это не планы стратега, а какое-то сумасбродство сатрапа. Увязнуть в зимних горах без снабжения, которое туда просто не сможет быть поставлено – это ли не изуверство! Горы лишат армию манёвренности, обескровят её без подпитки, и она не будет представлять из себя никакой опасности, поскольку ожидаемого эффекта внезапности уже и в помине не будет, когда она наконец-то выберется оттуда.
- Вот как! Так, по-вашему выходит, что Верховный Главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич – всего лишь глупая бездарность и сатрап, то есть деспот, самодур, творящий произвол и жестокость?! Обоснуйте это или я вас вызову на дуэль! А вы-то сами что можете предложить в замен, милостивый государь?!
- Я не перевожу на личности, господин штабс-капитан. Я говорю, что такое решение было бы губительным в данной обстановке катастрофической нехватки боеприпасов. В текущих условиях не считаться со снабжением – это сатрапство. Я предлагаю учиться у тех же немцев. Их стремительным манёврам и мобильным перегруппировкам. Учиться у Гинденбурга! Переброскам войск на грузовиках, наступлению в обход с широким охватом флангов. Пока наш Ванька на своём горбу тащит полную выкладку и даже пулемёты по тридцать-сорок вёрст в сутки, немцы, используя широко разветвлённую сеть железных и шоссейных дорог, перевозят войска на машинах и поездах по сто-двести километров! И наша огромная махина просто не успевает за ними повернуться в нужном направлении. Вот так надо воевать, широко и смело используя все достижения передовой науки и техники.
- Я слушаю тут вас и меня начинает вкрадчиво беспокоить подозрение, уж не являетесь ли вы тайным поклонником Германии или даже её шпионом?!
- Вот только не надо цепляться к словам, господин фон Лампе! Вы спросили, я вам ответил, как считаю нужным воевать. И в отличие от вас, я по штабам не отсиживаюсь, а на передовой уже полгода, лезу под пули впереди солдат. И упрекать меня в трусости или измене – не позволю!
- Но-но, господа, не кипятитесь! – пытался разнять их капитан Касаткин-Ростовский.
- И уж ежели на то пошло, - Михаил остаточно пытался выплеснуть в глаза раздражающему его собеседнику закипевшую в нём злобу, - то моя фамилия имеет русские дворянские корни и предки мои, служилые люди, из рейтар, наёмниками служили русским царям ещё с шестнадцатого века! А ваша фамилия, господин штабс-капитан, и ваши предки имеют прямое германское происхождение. И давайте с вами спросим любого солдата хоть здесь, в окопах, или поедемьте даже в Петроград и там спросим любого штатского, назвав вашу и мою фамилии, кого он более будет подозревать в германском шпионстве, то я, боюсь, вам не оставят выбора. Всё будет однозначно, господин фон Лампе!
- Подпоручик Тухачёв, я вам приказываю успокоиться! – князь Касаткин-Ростовский, раздражаясь, повышал голос.
- Нет, каково это, - весь трясся в озлобленном возбуждении штабс-капитан фон Лампе. – Я учился три года в Николаевской академии, я нахожусь при штабе XVIII АК, учусь стратегии у его командира генерала от кавалерии Николая Фёдоровича Крузенштерна и начальника штаба генерал-майора Фреймана Александра Константиновича, и то не берусь судить и оспаривать решения даже корпусного руководства, не то, чтобы камандующего армией или даже подумать страшно, самого Верховного Главнокомандующего! Уму не постижимо, какая наглость!
- Ну, будет вам! Полноте, Алексей Александрович, – хлопал его по плечу капитан Касаткин-Ростовский. – Покипятились и хватит. И чему раздражаться изволили? Подпоручик Тухачёв – это наш, доморощенный Наполеон, и выходки у него наполеоновские, и суждения, и планы. Он не видит перед собой ни чинов, ни имён. И никто для него не является авторитетом. Не обращайте внимания, дорогой мой. Послушайте-ка лучше мои новые строки, в перерывах между боёв набросал вот такие военные зарисовки.
Все, кроме Тухачёва, который демонстративно ушёл к солдатам, подсаживались ближе и устраивались слушать капитана. А тот, высоко закатив глаза, под хмельком не успевшего ещё расстаять творческого вдохновения, начинал с блаженной отрешённостью декламировать:
- По понтонным мостам громыхают двуколки,
Надрывается гаубиц простуженный рёв
И гвардейских цепей рвутся лавой потоки
Сквозь шрапнельные вспышки на вражеский ров.
Не тревожте в прогорклом дыму на востоке,
Ледяные рассветы, по дому тоска.
Скоро вражии попраны будут пороки
Преумноженной славой родного полка!
Оживлённый гул всеобщего одобрения и лирические краски военного пафоса смягчили штабс-капитана фон Лампе и он с прежней живостью стал описывать планы армейского руководства на осенне-зимнюю кампанию.
Шестнадцатого ноября семёновцы бились за деревню Задроже, а с 20.11.14 по 01.12.14 г. вели продолжительные бои в районе деревни Суха Гурка. И лишь после этого на два месяца полк покинул фронт, выйдя для пополнения и отдыха в тыловой резерв. Тухачёв попросил отпуск и уехал в Москву к семье. Уезжал с Владимиром на груди, после парада, на котором прошло полевое торжественное награждение. Для этого полки были построены в пешем строю в присутствии командира Гвардейского корпуса генерала от кавалерии Безобразова. Как и положено сначала был совершён молебен с водоосвящением, по окончании которого знамёна и штандарты награждаемых войск и знаки орденов окропились святой водой. Потом войска встали «на караул». Был зачитан приказ по корпусу. Чины вызывались к знамёнам своих полков и награждались. Боевой орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом первенцем попал в орденскую колодку на левой груди мундира подпоручика Тухачёва.
- С почином вас, кавалеры! – ухмельнулся командир полка генерал-майор фон-Эттер - «Ванечка». Войска отдали честь награждённым и с музыкой и походом прошли мимо корпусного начальства.
Михаил поехал домой. Семья уже год как жила в Москве, снимая квартиру в одном из купеческих доходных домов, распродав и заложив последние десятины своей земли во Вражском, остававшиеся ещё в собственности Николая Николаевича после наследования и проматывания им многих родительских имений. По приезду домой, тревожные ощущения, которые стали угнетать Михаила дорогой, не единожды оправдались – три смерти обрушились на его семью, живущую далеко от войны, в мирном тылу древней столицы. Но и даже там смерть, рыскающая по земле с яростным голодом и злобой, смогла захватить не военных, а ни в чём не повинных мирных людей. Ещё летом умерла Надежда, двадцатитрёхлетняя красавица с неземным завораживающим взглядом больших миндалевидных глаз. Умерла, разрешившись плодом – мёртвым с кровавым последом, извлечённым из неё акушерами. А в октябре умер от кори Игорь, четырнадцатилетний романтик, болезненный и чахлый ученик Московской консерватории. Две эти смерти подкосили и без того слабое отстаточное здоровье отца семейства, сорокавосьмилетнего Николая Николаевича. Сердце его не выдержало, исчерпав свой ресурс бурной молодостью с ошибками и излишествами вредных привичек, и он умер от инфаркта в самом конце ноября, усугубив и без того шаткое и тяжёлое положение своей супруги, Мавры Петровны, оставшейся одной с четырьмя младшими дочерьми. Появление в доме Михаила несказанно обрадовало и приободрило надежой мать. Она как-никогда прежде тепло и нежно его встретила, накормила, напоила, всё время не сводя с повзрослевшего и возмужавшего войной сына своих страдальчески выплаканных постаревших материнских глаз. Он передал ей денег своего жалованья и успокоил, как мог.
- Один ты у нас кормилец остался, Мишенька, - плакала Мавра Петровна, - береги себя, сыночек родненький, под пули не суйся! Обереги тебя, Матушка Пресвятая Богородица, Царица Небесная! Укрой своим покровом раба божьего Михаила, отведи беду, защити от лихого злодея, от злого супостата, от лютого изверга и душегубца, спаси, сохрани! Аминь! – мать крестила сына трясущейся тёплой рукой, почерствевшей только от многих забот и напастей, выпавшей на её долю, словно покрытой шершавой корой застарелого дуба.
А сёстры с любопытством и восхищением заглядывались на орден Святого Владимира, сверкавший на груди их брата, и млели в девичьей неге восторга.
Михаил возвращался в полк, толком и не отдохнув, чувствуя морально угнетённое состояние, надеясь в глубине души на новую встречу с любимой девушкой, которой он теперь часто писал письма, адресуя их в штаб XXIII-го корпуса. Семёновский полк стоял под Варшавой в посаде Гощин. Там же встречали с таявшей всё более надеждой на скорую победу и новый 1915 год. Офицеры загадывали желания, делились друг с другом сокровенными мыслями, надеждами, пили шипучие вина, рассказывали о семье, о детях, о любимых женщинах. Михаил молчал, окружённый замкнутым кольцом непонимания и отчуждения сослуживцев. Он не заметил и сам, как стал в своём батальоне всё более общаться лишь с унтер-офицерами и нижними чинами. С ними ему было легко. Не нужно было умничать, в чём-то оправдываться и что-то бессмысленно доказывать, стучась, словно головой об стенку. Можно было быть самим собой, без масок, чинопочитания и субардинационного лицедейства. Обер-офицеры его не слышали и презирали, как ему казалось, чувствуя в нём чужака, соперника их повышениям, их ценностям, их идеалам. А Михаил, всё более ощущая этот разрыв с окружающим его миром, теперь даже и не удивлялся тому, что всё происходящее с ним его не трогает, не ужасает. Офицерские радости и надежды, понятные ему ранее и вынашиваемые им самим, теперь почему-то его не волновали. Какое-то внутреннее перегорание опустошало его душу, в которую как не заглядывал он теперь временами, а всё более перед сном, размышляя и философствуя вместо молитв, ничего не мог различить и предугадать в клубящейся там абсолютно кромешной тьме.
А полк, нагуляв аппетит новых боёв, пополнившись личным составом, вооружением и зимним обмундированием, с новыми силами рвался в бой. С января 1915 года Гвардейский корпус вывели из состава Девятой армии и включили в новое временное полевое соединение в составе Северо-Западного фронта – Двенадцатую армию, которую возглавил бывший командующий 5А генерал от кавалерии Павел Адамович Плеве. Тухачёв любил этого генерала, знал его ещё будучи сам московским кадетом, поскольку тот с марта 1909 года командовал войсками Московского военного округа и постоянно принимал парады, в которых приходилось участвовать и 1-му Московскому кадетскому корпусу и Александровскому военному училищу.
Плеве готовил 12А, развёрнутую на линии рек: Нижний Бобр, Нарев и Оржиц, к нанесению удара с фронта Пултуск-Остроленка в направлении Сольдау и Отрельсбурга во фланг 10-й германской армии. Двенадцатая армия вместе с 1А должны были свои ударные силы сосредоточить на линии Ломжа-Прасныш-Плоцк, чтобы наступать на Сольдау и далее в Восточную Пруссию, как того требовало от русской Ставки военное руководство Антанты. Немцы располагали на этом участке фронта не только преимуществом в пехоте, но и сильной тяжёлой артиллерией, тогда как русские войска имели большой некомплект личного состава и артиллерии, которая помимо своей малочисленности испытывала к тому же прозванный в насмешку солдатами «снарядный голод».
В послужном списке февральских боёв Семёновского полка были: второго февраля - у деревни Щучин; четвёртого, в день рождения Тухачёва, и пятого февраля – у деревни Порытые, с потерями в 12-й роте убитыми шести и ранеными двенадцати нижних чинов; восьмого февраля – у деревни Струменные; пятнадцатого февраля – у деревни Ветшихово. В последнем бою был смертельно ранен вышедший из прапорщиков залысый, круглолицый и гладко выбритый кавказец, подпоручик Александр Эммануилович Ватаци, которого все в полку называли «Кардиналом». Он позже умер от ран в дивизионном госпитале.
Маленькие, забытые богом польские селения с ничего не значащими названиями, на подступах к которым отдавали Богу души русские солдаты. И кругом захоронения. Стылая земля, изуродованная шрамами артиллерийских разрывов, покрывалась пупырышками из могильных холмиков с древесными крестиками с двумя поперечинами: прямой верхней и косой нижней. Так помечались границы движения русских войск православными крестами. Михаил Тухачёв хладнокровно и равнодушно играл с жизнью злые игры в рулетку. Шёл в атаку, не пригибаясь, не отворачиваясь, словно Лермонтов на дуэль, когда рядами подле гуляла смерть, выкашивая в цепи берегущих себя и ночами шептавших молитвы, чтоб пронесло и уберегло их провидение. Но оно не проносило и не уберегало, и случайные или закономерные выхватывало чьи-то жизни как варианты душ, поднимая их в небеса или низвергая в пропасть, освежевывая обмякшие сразу тела, убитые механическим разрывом плоти от какого-нибудь куска металла: железа, чугуна, свинца или стали. Словно с вылитым в брозе лицом и с таким же железным хладнокровием, как кусок металла, убивающий чью-то плоть, вёл Михаил на смерть свою роту и сотворял чудеса храбрости. Смерть боялась его и отворачивала от его погон свою зловонную пасть. И уже за эти только первые февральские бои подготовлено было и ушло представление батальонного командира в полк, а затем и в дивизию, в корпус и в армию к самому Плеве, чтобы он собственноручно пожаловал, а царь высочайшим приказом № 1271 от 09.02.1915 года утвердил это пожалование подпоручика Михаила Тухачёва «за отличия в делах против неприятеля» орденами: Св. Анны 3-й степени с мечами и бантом и Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом. Но в вихре несущихся мимо событий, в калейдоскопе безумия преждевременности смертей, в череде ставших обыденными чьих-то радостей и трагедий, Михаил чувствовал нарастающее в груди и леденящее душу одиночество и, засыпая по ночам на биваке, замерзал не от холода стылых февральских ветров, тщетно кутаясь в карпатскую бурку, купленную им у какого-то местного пастуха коз через полковых квартирьеров. Он чувствовал себя снова тем маленьким мальчиком, забытым всеми и никому не нужным, как когда-то осенью 1905 года закрытым в пустом классе Пензенской гимназии в наказание за протестное непослушание. И в холоде его одиночества стучали зубы и тряслось в лихорадке озноба заболевающее простудой тело. А в голове, в полубреду мыслями шевелились рождающиеся стихи:
…Только никто не поможет.
Кутай душонку в зипун.
Снятся ночами вельможи
И генеральский галун…
Девятнадцатого февраля Семёновский полк вступил в кровопролитнейшие бои под Ломжей в районе деревень Буды Желязны и Высоке Дуже. Перед боем Тухачёв получил письмо от Софии де Боде, в котором она его поздравляла с наступившим двадцатидвухлетием, лукаво намекая ему о лебедином возрасте, в котором были две двойки, словно плывущие лебедь с лебёдушкой, а значит, настала уже пора и обзаводиться подпоручику семьёй. Баронесса писала, что сломала ногу, упав с норовливой лошади, и что теперь, вынужденная сдаться в плен своей матери, находится в имении N Орловской губернии и ждёт его в очередной отпуск, чтобы он вызволил девицу из заточения и взял, наконец-то, её в законные жёны. С этим негаданным-нечаянным теплом в своём сердце Михаил уходил в новый бой.
Семёновским батальонам была поставлена задача выбить германцев с ближних рубежей, атаковав их линии окопов и захватив укреплённые позиции. Стремительный натиск отчаянных атак долго не давал результата. Русская гвардия оставляла в снегу на подступах к вражеским укреплениям лучших своих бойцов. Тяжелые немецкие снаряды месили людей и снег, превращая всё в глинистую кашу. Позициями к вечеру кое-как овладели, врага опрокинули и в сумерках замертво повалились спать богатырским сном. Спали все непробудно, словно в последний раз, как давно уж в походах не спали солдаты, позабыв о тревогах, о тяге надсадных трудов, о суете и бренности жизни, отдавая себя без остатка уносящему их потоку отдохновения в глубокие омуты подсознания. У курящихся, тлеющих дымом костров караульных застав, по секретам, по ротам, в окопах, в траншеях, в караулках, в дежурках связных, в блиндажей офицерских биваках, спали все и не знали, не чуяли, что прямо на них в предрассветную мглу облачённо ползли по пластунски германские гренадёры-штурмовики в обшитых красным галуном кителях цвета фельдграу – полевого серого, в войлочных пикельхельмах без снятого на время атаки съёмного металлического шишака, чертя штык-ножами винтовок Маузера на снегу причудливую лыжню. Ползли и держали винтовки правой рукой за ремень у самого цевья, положив их свободно на предплечья, затвором в сторону тела.
На передовой позиции в аванпостах боролись со сном и усталостью обессиленные часовые. Спал измотанный бывший алексеевец «Кока» - подпоручик Николай Толстой. В строю он всегда был подтянут, с выправкой красавец, с тонкими усиками. Взгляд открытый, лицо, прямое, высоколобое. Под Рождество награждён Станиславом 3-й степени с мечами и бантом. Задремал капитан Веселаго, всегда чуткий и мнительный к каждому ночному шороху, тоже выбился из сил, повалился, где пришлось, и храпел зверовато во сне. Тухачёва знобило, но спал он безмятежно, как ребёнок, укутавшись буркой, и счастливую мирную сцену своей будущей свадьбы с красавицей-баронессой упоённо разворачивал во сне.
Уже сняты посты на заставах и никто не сигналит тревогу. Спят вповалку бойцы, смерть бесшумно крадётся к отлогу…
Немцев обнаружили поздно, когда уже первые штурмовики стали резать кинжалами-бебутами основные рубежи обороны, стремительно подавляя их огневую мощь. Чуть раздались первые выстрелы и крики, и сразу же кайзеровские чистильщики окопов забросали поднятые по тревоге позиции семёновцев ручными гранатами. Коку убили быстро. Он даже толком и не успел проснуться, как маузерская пуля девятимиллиметрового калибра навылет пробила ему сонную артерию. А Веселаго долго сопротивлялся смерти, цепляясь голыми руками за ножи штыков, до кости изрезав омертвелые фаланги пальцев. Его кололи со всех сторон. Он хрипел, будто разъярённый секач, а его всё пронизывали штыками до хруста внутри дробимых костей. Тухачёв осознал катастрофу внезапного ночного нападения врага слишком поздно. Бежать до опорного пункта уже не было возможности – германцы окружили траншею. Выбор был: сдаваться или умирать. Замешкавшись, Михаил позже других выскочил из блиндажа и наткнулся на немецких гренадёров. «Как странно», - успел он ещё подумать в ту долю секунды, когда германцы, по всей видимости, уже собирались его убивать, - «моя любовь, моя жизнь будут попраны сейчас нелепым событием – смертью. Неужели всё зря? Вся жизнь насмарку?! Как глупо! Ну, вот и всё…». Так думал Михаил, глядя на наставленные на него в упор воронёные стволы карабинов Маузера. Какой-то усач-гренадёр, не церемонясь, врубил ему наотмаш в переносицу прикладом, отключая сознание. И Тухачёв грузно рухнул в развороченную траншею.
***
Через месяц, в двадцатых числах марта, в одну из московских квартир принёс почтальон официальное извещение из штаба Семёновского полка на имя Мавры Петровны Тухачёвой, в котором сухим канцелярским языком было сказано, что её сын, подпоручик лейб-гвардии Семёновского полка Михаил Николаевич Тухачёв «19 февраля сего года пропал без вести в бою под г. Ломжей». Упали на колени бессильно натруженные мозолистые материнские руки, задрожали, кривой гримасой сведённые губы, глаза налились слезами и волосы поседели за ночь обрушившегося на женщину горя, тяжкого, нестерпимого, безысходного.
А ещё через два с половиной месяца, в начале лета пришло и другое извещение о том, что без вести пропавший подпоручик Тухачёв Высочайшим приказом от 13.05.1915г. за номером №1289 пожалован за отличия в делах против неприятеля четвёртым своим орденом Святой Анны 2-й степени с мечами. И материнская надежда когда-нибудь вновь обрести сына, ни живого, ни мёртвого сейчас, толкала сорокашестилетнюю женщину дальше жить без возможности получать за него пенсию по потере кормильца или хотя бы наградные пособия по орденским статутам. Она бежала в церковь ставить за него свечки, целовать, вымаливая божьей милости, закопчённые образа. А тамошний диакон её вразумлял, что положена кавалеру ордена Святой Анны красная бархатная епанча с золотым глазетовым крагеном, с золотыми снурками и кистями, с шитой звездою на правой стороне, и шляпа красного бархата с одним красным и двумя белыми страусовыми перьями и нашитым на ней крестом.
- Это зачем ещё такая расфуфыренность карнавальная полагается? – растерянно глядела женщина в лукаво бегающие глаза церковного дьячка.
- Дура ты, Мавра, неразумная, глупая баба! Для орденских процессий и торжеств! Орден Святой Анны 3-й степени жалуется Его Императорским Величеством своим подданным за особые заслуги. Например, тем, кто из штаб и обер-офицеров доведёт вверенную ему часть до отличного состояния, признанного таковым на трёх инспекторских смотрах сряду; или тем, кто обратит к господствующей Церкви не менее ста человек не христиан, или раскольников; а также тем, кто как Протоиерей или Священник исправляет с особенным усердием двенадцать лет сряду одну и ту же должность Благочинного, или Члена: Духовной Консистории, Духовного Правления, Епархиального Попечительства о бедных духовного звания, Правления семинарии или духовного училища от епархиального ведомства; ещё он полагается диаканам, находящимся на службе в войсках, управлениях, учреждениях и заведениях военного ведомства, за выслугу тридцати пяти лет; тем, кто собственным иждивением соорудит церковь, кто учредит за свой счёт больницу, богадельню или училище, кто без пособия казны заведёт для образования юношества пансион; тем, кто спасёт на пожаре или наводнении, рискуя собственной жизнью, более десяти человек; тем, кто образцовым устройством и усовершенствованием сельского хозяйства обратит на себя общее внимание губернии, засвидетельствованное Предводителем Дворянства и Губернатором; тем, кто, обладая отличным талантом в живописи, ваянии или зодчестве приобретёт громкую известность своими произведениями; тем, кто сделает важное открытие в области наук или искусств, польза которого доказана будет практически; тем, кто напишет и издаст по какой-либо отрасли наук, художеств или литературы сочинение, признанное классическим, ну, и за многие другие заслуги и достижения. Ты видишь, какие важные персоны могут только получать этот орден. А ты говоришь, зачем тебе эта побрякушка! Ты должна гордиться за сына, что он смог быть достоин такой высокой награды!
- Но ведь за неё же Капитул Орденов взыщет с меня денежный взнос! За третью степень – двадцать рублей, за вторую – тридцать пять, да ещё за пожалованные к ним мечи, будь они неладные, - ещё половина каждой суммы, итого за два ордена Анны с мечами потребуется отдать в казну восемьдесят два рубля с полтиной! За что, спрашивается? За эти побрякушки?! Сына-то ими не вернёшь! Не знаю: жив ли он или мёртв на чужбине остался... Пенсию за него, официально не погибшего, я не получаю, так зачем мне эти висюльки?! И в епанчах я маршировать не собираюсь. Не бабье это дело! Так что, Бог с ними, с этими Кавалерскими Думами и их орденами. Сына мне вернули бы живого-здорового, за то бы век была благодарна и царю, и думам разным и капитулам и их статутам. А без сына мне такие украшения на старости лет без надобности.
- Попирание в своём сердце любви – это то же поругание святыни! - осенял её крестным знаменем ушлый дьяк. – Молись, грешница, и покайся! И тогда, может быть, да услышит тебя Господь и вернёт тебе сына.
Мавра Петровна высоко поднимала голову и гордо несла себя, покидая церковь, но приходила домой вдвойне разбитая и раздавленная болью материнской утраты.
***
Пятидесятишестилетний Великий князь Константин Константинович умирал у себя во дворце в Павловске. Гибель любимого сына, князя императорской крови, Олега Константиновича, сильно подорвала и без того некрепкое его здоровье. К тому же участились невыносимые и душещипательные скандалы и выяснения отношений с женой, великой княгиней Елизаветой Маврикиевной, которую он не желал более видеть и проклинал, забываясь по вечерам на руках своей младшей дочурки Верочки. Этот девятилетний ангел, чьей крёстной была сама императрица Александра Фёдоровна, могла умилить кого угодно, и душевные муки отца, страдающего сердечной астмой, утихали под её напевы романсов или музицирования. Князь улыбался, задыхаясь, глотая воздух ртом, и слезинки умиления и радости искрились в его больших потухающих глазах. Но лишь на пороге кабинета появлялась её мать, он рычал и отворачивался к стене.
- Изыди, старая, любви не давшая! – хрипел умирающий князь.
- Что? Это я-то любви вам не давшая?! Я, родившая вам девять детей! Какой вам любви ещё было надобно? О, старый извращенец! Мужеложец, содомит проклятый! Теперь-то я всё знаю, что вы вытворяли за моей спиной! – кричала гневная княгиня, потрясая перед умирающим князем его дневниками. – Мальчиков пользовал! Мерзость гнилостная! Чудовище! Какая же ты тварь! Детей бы постыдился!
- Изыди, ведьма! Дай упокоиться с миром. Возвращайся назад в свою Германию, убившую нашего сына. Теперь я понял, почему ты так и не приняла нашу веру. Немецкая шпионка! Будь ты проклята! Убирайся отсюда прочь!
- Папенька! Папенька! – вскричала, вся заливаясь слезами и обнимая на одре больного отца, его младшая дочь Верочка. – Не надо так на маменьку!
- Oh, mein Ghot! – воскликнула вся побледневшая княгиня.
Её передёрнуло от последних слов князя. – Что ты несёшь?! – закричала она, закусив губу и, швырнув на одр растрёпанные дневники с описаниями содомий, выскочила из комнаты.
Дочь покрывала поцелуями отходящие в забытьё родные черты лица. Из глаз её текли и текли на его мундир, не переставая, горячие детские слёзы. Князь, молитвенно сомкнув веки, тяжело вздохнул, смиренно сложил окаменевшие усталые руки и вскоре умер, испустив свой последний и хриплый вздох. Девятилетняя девочка, видя воочию смерть и испытывая колоссальный шок от случившегося, бросилась к матери с криком, сумев при этом сама открыть тяжёлые двери кабинета.
- Mama, Papa hat kein Luft! Мама, папе нечем дышать!
- Пусть издыхает, гнида! – на своём альтенбургском наречии прошипела в отместку княгиня, посылая в открывшийся проём кабинета чудовищный ненавидящий взгляд.
КОНЕЦ I ЧАСТИ
Любовь поправшие 1 часть
© Copyright: Руслан Ровный, 2024
Свидетельство о публикации №224061401474
Свидетельство о публикации №224061401474
Рецензии